Я только что женился и поэтому за последнее время редко виделся с моим другом Шерлоком Гольмсом.
Мое собственное счастье и домашние интересы всецело завладели мной, как это обыкновенно бывает с человеком, который обзаводится собственной семьей, тогда как Шерлок Гольмс по своей цыганской натуре не питал ни малейшей склонности к семейной жизни. Он продолжал жить в нашей старой квартире на улице Бейкер, был по-прежнему завален старыми фолиантами, и по-прежнему приступы полнейшей апатии сменялись в нем вспышками энергии. Он все еще продолжал изучать преступления и, благодаря своим выдающимся способностям и необыкновенной наблюдательности, ему удавалось разгадывать такие преступления, которые полиция давным-давно уже причислила к разряду безнадежных. Время от времени до меня доносились смутные слухи о его деятельности: я слышал о его командировке в Одессу для раскрытия одного политического убийства, о его поездке в Тримонали, и, наконец, о миссии, принятой им по поручению голландского двора, и выполненной им с таким тактом и успехом.
А затем о деятельности моего старого друга и сожителя я знал не более остальных подписчиков газет, читавших подробности о его похождениях.
Однажды вечером -- это было 20 марта 1888 года -- я проходил по улице Бэйкер. Я возвращался с консилиума, так как, надо сказать, я снова занялся докторской практикой. Когда я подошел к столь знакомой мне двери, мною овладело страстное желание навестить Гольмса, чтобы узнать, какому делу он в настоящее время посвящает свой необыкновенный талант. Его комнаты были ярко освещены, и я увидал тень его высокой худощавой фигуры. Опустив на грудь голову и заложив за спину руки, он быстро шагал взад и вперед по своей комнате. Я слишком хорошо знал все его привычки, чтоб сразу не понять, что он снова что-то замышляет. Я позвонил и вошел в комнату, в которой некогда жил вместе с ним.
Нельзя сказать, чтобы он меня встретил очень приветливо. Он вообще нежностью никогда не отличался; и все-таки я чувствовал, что он очень рад моему приходу. Он пяти слов не выговорил, радушно улыбаясь, усадил меня в кресло, протянул мне ящик с сигарами и указал мне на стоявший в углу шкафчик с ликерами. Затем он стал спиною к камину и начал меня разглядывать своим испытующим, пронизывающим взглядом.
-- Брак принес тебе пользу, Ватсон, -- заметил он. -- Я думаю, в тебе прибавилось семь с половиной фунтов весу, с тех пор, как я виделся с тобою в последний раз.
-- Семь фунтов, -- ответил я.
-- Неужели? А ты снова практикуешь, как я вижу. Ты мне раньше ничего не говорил о своем желании снова заняться практикой.
-- Откуда ты это знаешь?
-- Я это вижу. Я знаю также, что ты недавно был в непогоду на улице и что у тебя, должно быть, очень неумелая, небрежная горничная.
-- Мой дорогой Гольмс, -- проговорил я, -- перестань. Несколько столетий тому назад тебя, наверное бы, сожгли за колдовство. Действительно, я в четверг попал под дождь и вернулся домой весь мокрый и в грязи, но откуда ты это узнал, я не могу понять, так как, вернувшись домой, я тотчас же переоделся. А прислуга моя, Мари, действительно из рук вон плоха, и жена моя уже отказала ей. Но скажи мне на милость, откуда ты все это знаешь?
Он ухмыльнулся и начал потирать свои узкие нервные руки.
-- Это очень просто! -- ответил он. -- Я вижу, что на коже твоего левого сапога находится несколько царапин, которые могли произойти только оттого, что с сапог счищали грязь без всякой осторожности. Отсюда я вывел мои оба заключения о непогоде и о твоей скверной прислуге. Ну а что касается твоей практики, я должен был бы быть дураком, если бы я сразу не принял за практикующего врача человека, от которого пахнет йодоформом, на указательном пальце правой руки которого черное пятно от ляписа, и в боковом кармане которого оттопыривается, очевидно, стетоскоп.
Я расхохотался, слушая, с какой неопровержимой логикой он развивал свои умозаключения.
-- Когда я слушаю твои логические выводы, мне это прямо кажется смешным -- заметил я, -- и все-таки каждое новое доказательство твоей проницательности меня всегда поражает. А ведь я вижу всегда то же самое, что и ты. Почему же мне никогда не удается ничего разгадать?
-- Очень просто, -- ответил он, закуривая папироску и усаживаясь в кресло. -- Ты видишь, но ты не понимаешь -- вот в чем различие. Например, скажи мне пожалуйста, ты часто видел ступени, ведущие из передней в эту комнату?
-- Да, очень часто.
-- А как часто?
-- Вероятно, несколько сот раз.
-- В таком случае, ты, конечно, можешь мне сказать, сколько всех ступеней?
-- Сколько? Не имею ни малейшего понятия.
-- Видишь ли, и в данном случае ты видел, но не наблюдал. Вот это-то я и хочу сказать. Я знаю отлично, что эта лестница имеет семнадцать ступеней, и знаю, потому что не только видел, но и наблюдал. A propos {Кстати (фр.)}, так как я знаю, что ты интересуешься моими уголовными приключениями, ты был даже так любезен, что напечатал два или три рассказа о них, так я думаю, что тебе это будет крайне интересно.
Он показал мне на лист толстой розовой почтовой бумаги, лежавший на письменном столе.
-- Это письмо пришло с последней почтой. Прочитай его, пожалуйста.
Письмо без подписи, на котором не было обозначено ни числа, ни адреса отправителя, гласило следующее:
"К Вам сегодня вечером в три четверти восьмого явится господин, которому необходимо переговорить с Вами по очень важному делу. Услуги, оказанные Вами недавно одному из царствующих европейских домов, доказывают, что Вам можно доверять самые откровенные и важные тайны. Поэтому прошу вас быть дома в указанное время и не сердиться, если Ваш гость будет в маске".
-- Тут кроется какая-то тайна, -- заметил я. -- Ты что-нибудь понимаешь?
-- А ты что можешь заключить из самого письма?
Я тщательно исследовал почерк и самую бумагу.
-- Повидимому, автор этого письма довольно богатый человек, -- заметил я, стараясь как можно вернее копировать метод моего друга. -- Эта почтовая бумага, наверное, недешево стоит.
-- Совершенно верно, -- проговорил Гольмс. -- Но это ни в каком случае не английская бумага. Подержи ее против света.
Я это исполнил и увидал, что на левой ее стороне были водяные инициалы "Е. К.", а на правой был отпечатан какой-то иностранный герб.
-- Ну, что ты из этого заключаешь? -- спросил Гольмс.
-- Налево инициалы фабриканта.
-- Хорошо, а направо?
-- Вероятно, фабричная марка. А чья именно -- не знаю, -- ответил я.
-- Благодаря моим геральдическим познаниям я могу от себя с уверенностью сказать, что это герб княжества О..., -- ответил Гольмс.
-- В таком случае, фабрикант, наверное, придворный поставщик, -- заметил я.
-- Да, это так. Во всяком случае, автор этого письма -- немец. Разве тебе не бросилось в глаза странное построение первой фразы? Ни француз, ни русский не написал бы так. Только немец способен обращаются так неделикатно с глаголами. Ха-ха, мой милый, что ты на это скажешь? -- глаза его блестели, и он с торжеством смотрел на меня. -- Теперь нам остается узнать, что нужно этому немцу, который пишет письма на столь на странной бумаге и является ко мне под маской. Если я не ошибаюсь, вот и он. Надеюсь, он нам раскроет тайну.
Раздался топот копыт, и к дому Гольмса подкатил экипаж. Затем послышался звонок. Гольмс засвистал.
-- Эге, да это, кажется, пара лошадей, -- проговорил он и выглянул в окно. -- Совершенно верно, изящный экипаж, запряженный парой чудных коней ценой не менее полтораста гиней каждый. Ну, Ватсон, во всяком случае, можно много денег заработать.
-- Я теперь лучше уйду?
-- Я тебя отсюда ни в коем случае не выпущу, доктор. Ты мне нужен. Да и кроме того, дело само по себе, повидимому, очень интересное. Я не понимаю, зачем ты хочешь уйти.
-- Но твой клиент...
-- О нем не беспокойся. Быть может, нам обоим пригодится твоя помощь. Он идет. Садись в кресло и наблюдай внимательно за всем.
На лестнице послышались тяжелые, размеренные шаги, а затем раздался громкий стук в дверь.
-- Войдите! -- проговорил Гольмс.
В комнату вошел господин более шести футов ростом, сложением настоящий Геркулес. Одет он был очень богато, но ни один англичанин не сказал бы, что он одет изящно и со вкусом. Отвороты его рукавов и воротник пальто были барашковые, и сверху пальто на плечи его был наброшен плащ на яркокрасной подкладке, захваченный у шеи аграфом из драгоценного камня. Он был в высоких сапогах, отделанных богатым мехом, и они дополняли впечатление экзотической роскоши, производимой всей личностью этого человека. В руках у него была шляпа с широкими полями; он, видимо, при входе только что надел черную полумаску, покрывавшую верхнюю часть его лица. Толстая, немного выдававшаяся вперед нижняя губа и длинный, прямой подбородок указывали на решительность, или, вернее, упрямство.
-- Вы получили мое письмо? -- спросил он звучным, резким голосом, -- я уведомил вас о моем посещении. -- Он не знал, к кому обратиться, и поэтому взор его переходил от меня к Гольмсу.
-- Пожалуйста, садитесь -- проговорил Гольмс. -- Это мой друг и коллега, доктор Ватсон, который иногда из любезности помогает мне в розыске. С кем я имею честь?
-- Называйте меня графом фон Крамм, -- проговорил незнакомец, произношение которого выдавало немца. -- Я полагаю, что ваш друг, -- вполне честный и благородный человек, которому можно доверить тайну высшей важности? В противном случае, я предпочел бы вести дело с вами наедине.
Я тотчас же поднялся, чтобы выйти из комнаты, но Гольмс схватил меня за руку и усадил на место.
-- Нет, -- объявил он с твердостью, -- этот господин отсюда не уйдет. Он может и должен слышать то, что вы намерены мне объявить.
Граф пожал плечами.
-- В таком случае, я потребую от вас обоих, чтобы вы обязались хранить молчание в течение двух лет. Через два года все это происшествие не будет иметь никакого значения. Я ни сколько не преувеличиваю, если заявлю вам, что в настоящее время дело, по которому я пришел к вам, может иметь историческое значение.
-- Я обязуюсь молчать, -- проговорил Гольмс.
-- И я тоже.
-- Вы простите, что я пришел к вам в маске, -- продолжал наш странный посетитель, -- но таково желание высокопоставленного лица, по поручению которого я взял на себя ведение всего дела. Вместе с тем я должен вам объявить, что я назвался вымышленным именем.
-- Я это знал, -- ответил сухо Гольмс.
-- Обстоятельства требуют величайшей осторожности. Нужно во что бы то ни стало избавить одну царствующую династию от скандала, который мог бы ее серьезно скомпрометировать. Признаюсь откровенно, что речь идет династии, царствующей в княжестве О...
Гольмс откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
-- Я это тоже знал, -- пробормотал он.
Повидимому, пораженный этими словами, незнакомец с удивлением взглянул на довольно небрежно сидевшего перед ним самого знаменитого и искусного сыщика Европы. Гольмс медленно открыл глаза и бросил нетерпеливый взгляд на своего клиента.
-- Если вашему высочеству будет угодно рассказать мне все в подробностях, -- заметил он, -- я испробую дать надлежащий совет.
Незнакомец вскочил с кресла и начал шагать взад и вперед по комнате. Затем он с жестом отчаяния сорвал маску со своего лица и бросил ее на пол.
-- Вы правы, -- воскликнул он, -- я князь! К чему это скрывать?
-- Не понимаю, к чему? -- пробормотал Гольмс. -- Прежде чем ваше высочество еще слово сказали, мне было известно, с кем я имею счастье вести дело.
Наш странный посетитель снова сел и провел рукой по своему высокому белому лбу.
-- Но вы поймете, вы должны понять, что я не привык лично вести подобные дела! И все-таки я в этом щекотливом деле не мог довериться третьему лицу, так как я этим самым всецело отдавал себя в его руки. Я приехал инкогнито в Лондон в надежде получить от вас надлежащий совет.
-- В таком случае, я слушаю, ваше высочество, -- проговорил Гольмс, снова закрывая глаза.
-- Вот в чем дело. Пять лет тому назад я познакомился во время моего продолжительного пребывания в Варшаве с известной авантюристкой Ирэной Адлер. Вам это имя, вероятно, не совсем незнакомо?
-- Будь так любезен, доктор, взгляни в моем списке, -- проговорил Гольмс, не открывая глаз.
Несколько лет тому назад он начал систематически записывать все то, что казалось ему важным, так что почти нельзя было найти человека, о котором у него не было бы каких-нибудь сведений. На этот раз я нашел касающиеся ее сведения между биографиями еврейского раввина и одного контр-адмирала, автора труда о морских рыбах.
-- Ну, посмотрим-ка, -- проговорил Гольмс. -- Хм! Родилась в Нью-Джерси в 1858 году. Альт, хм... Ла Скала, хм.. Примадонна Варшавской императорской оперы, да! Бросила сцену. Ага! Живет в Лондоне... Совершенно верно! Ваше высочество завязали знакомство с этой молодой особой и написали ей несколько компрометирующих вас писем, обратное получение которых в настоящее время было крайне бы желательно. Так ли это?
-- Совершенно верно. Но каким образом вы..?
-- Тайного брака нет?
-- Нет.
-- Никаких письменных обещаний жениться на ней не существует?
-- Нет.
-- В таком случае, я не понимаю, ваше высочество. Если бы эта молодая особа воспользовалась для своих целей письмами вашего высочества, каким образом она могла бы доказать, что они исходят от вашего высочества?
-- Но почерк!
-- Подделан.
-- Моя почтовая бумага.
-- Украдена.
-- Моя печать.
-- Подделана.
-- Моя фотографическая карточка.
-- Куплена.
-- Но ведь мы на ней вместе сняты!
-- О-о, это очень плохо! Подобной неосторожности ваше высочество не должны были допустить. Ваше высочество себя серьезно скомпрометировали.
-- Я тогда был еще очень молод и не занимал престола. Мне теперь только тридцать лет.
-- Нужно во что бы то ни стало добыть карточку.
-- До сих пор все мои попытки были напрасны.
-- Предлагали вы ей деньги?
-- Она не идет ни на какие уступки.
-- В таком случае, эти письма нужно украсть.
-- Я уже пробовал это сделать, целых пять раз, и все напрасно. Два раза я велел обыскать всю ее квартиру. Один раз в дороге весь ее багаж был перерыт, и два раза ее саму обыскали.
-- И писем не нашли?
-- Ни одного.
Гольмс расхохотался.
-- История эта становится очень забавной.
-- Я ее забавной ничуть не нахожу! -- заметил с упреком князь.
-- Отлично. Что она намерена сделать с этой фотографией?
-- Она хочет мне причинить неприятности.
-- Каким образом?
-- Я намереваюсь скоро вступить в брак.
-- Я об этом слышал.
-- С принцессой Клотильдой, второй дочерью ***ского короля. Вам, конечно, известны строгие принципы этой династии. Сама принцесса -- воплощенная чистота. Если бы на меня упало хоть малейшее подозрение, она тотчас же отказала бы мне.
-- А Ирэна Адлер?
-- Она грозит послать им карточку. Она так и сделает, я знаю. Она способна на это. Вы ее не знаете. У нее железная воля. Она готова на все, чтобы помешать моему браку, решительно на все!
-- Вы уверены, что карточка еще у нее?
-- Уверен.
-- Откуда вам это известно?
-- Она дала клятву отослать ее туда в этот день, когда будет объявлено о моей свадьбе. А это последует в будущий понедельник.
-- О, в таком случае, перед нами целых три дня! -- проговорил Гольмс, видимо, очень обрадованный. -- Ваше высочество остаетесь в Лондоне?
-- Конечно. Вы найдете меня в гостинице Лангхам под именем графа фон Крамма.
-- Я извещу вас о результатах моего предприятия.
-- Пожалуйста! Вы можете себе представить, как я волнуюсь!
-- Теперь остается только покончить с вопросом о гонораре.
-- Я вам даю карт-бланш. Я готов отдать за эту фотографию один из моих замков!
-- А текущие расходы?
Князь вынул толстый бумажник и положил его на стол.
-- Здесь триста фунтов золотом и семьсот кредитными билетами, -- проговорил он.
Гольмс нацарапал расписку на листике своей записной книжки и передал ее князю.
-- Адрес дамы?
-- Бриони-Лодж, Серпентин-Авеню, Сент-Джонс-Вуд.
Гольмс записал адрес.
-- Еще один вопрос. У нее кабинетная карточка?
-- Да.
-- Отлично. Покойной ночи, ваше высочество. Я надеюсь вполне, что скоро пришлю вам благоприятные известия... Покойной ночи, Ватсон, -- обратился он ко мне, когда княжеский экипаж отъехал от нашего дома. -- Я буду очень рад, если ты зайдешь ко мне завтра в три часа дня. Мне будет очень приятно поболтать с тобой об этом деле.
II
Ровно в три часа я явился к Гольмсу, но его еще не было дома. Хозяйка передала мне, что не было еще восьми часов утра, когда он вышел из дому. Я сел у камина с твердым намерением дождаться его во что бы то ни стало. Поручение, принятое на себя Гольмсом достать фотографическую карточку меня крайне интересовало, и хотя вся эта история не имела того мрачного, ужасного характера, как описанные мною раньше преступления, тем не менее, она приобретала выдающийся интерес ввиду самой личности клиента. Вместе с тем, мне было крайне любопытно снова проследить ясную, разительную логику моего друга и мастерское умение распутывать самые запутанные обстоятельства. Я уже так привык к его постоянным удачам, что мне и в голову не приходила возможность неудачи.
Около четырех часов в комнату вошел какой-то, повидимому, пьяный конюх с нечесанными волосами и бородой, раскрасневшееся от вина лицо которого и засаленная одежда производили неприятное впечатление. Хотя я знал удивительное искусство Гольмса переодеваться, тем не менее я не сразу догадался, кто стоит передо мною. Он кивнул мне головой и исчез в спальне; и явился пять минут спустя таким же элегантно одетым и безупречным джентльменом, как всегда. Заложив руки в карманы, он расселся перед камином и начал хохотать от всей души.
-- Это великолепно! -- воскликнул он и продолжал снова хохотать, пока наконец у него не захватило дыхание.
-- Что случилось?
-- Нет, право, это слишком смешно. Ты ни за что не отгадаешь, чем я сегодня занимался и чего я сегодня добился.
-- Не имею понятия. Ты, наверное, знакомился с домом и привычками мисс Ирэны.
-- Совершенно верно, и мне пришлось увидеть много интересного. Я тебе все расскажу по порядку. Итак, я вышел сегодня утром из дома переодетый грумом. Знаешь, между этими конюхами существует замечательная дружба. Они готовы друг другу во всем помочь. Я скоро нашел занимаемый ею дом. Двухэтажная вилла, в которой она живет -- настоящая игрушка. Позади ее расположен сад, а фасадом своим она выходит прямо на улицу. На улицу же выходят окна большой, роскошно обставленной гостиной. Окна эти очень высоки, почти во всю вышину комнаты, и снабжены теми глупыми английскими оконными запорами, которые может отворить любой ребенок. Я начал бродить по улице и не ошибся в расчетах: в переулочке, примыкавшем к саду, находилась конюшня. Я помог конюху вычистить лошадей и заработал благодаря этому на кружку пива и получил самые точные сведения об Ирэне Адлер.
-- Ну, и что же?
-- О, оказывается, она вскружила головы всем мужчинам этого квартала. Она самая восхитительная женщина в мире. Все конюхи и кучера Серпентин-Авеню утверждают это в один голос. Она живет очень уединенно, поет в концертах, выезжает ежедневно в пять часов и возвращается в семь часов к обеду. Очень редко выезжает она из дому в другое время. Ее часто навещает молодой человек необыкновенной красоты. Он бывает у нее по нескольку раз в день. И зовут его мистер Годфруа Нортон. Ты видишь, как выгодно иметь знакомых кучеров! Они отвозили его домой, по крайней мере, раз двадцать, и поэтому дали мне о нем самые подробные сведения. Когда я узнал от них все, что мне было нужно, я начал тихо прогуливаться близ виллы и составлять план кампании.
Очевидно, этот мистер Нортон играл не последнюю роль во всем этом деле. Он, как я узнал, юрист. Какие отношения существовали между ним и Ирэной Адлер? Ради чего посещал он ее так часто? Кем была она для него - клиенткой, другом или возлюбленной? В первом случае, она, конечно, отдала ему на хранение карточку. В последнем -- пожалуй, что нет. От решения этого вопроса зависело, где я должен был бы продолжать свои розыски: в вилле Адлер на квартире этого господина. Это было очень важное обстоятельство, и оно запутывало все дело. Я боюсь, что эти подробности тебе не интересны, но они необходимы для уразумения истинного положения вещей.
-- Я слушаю тебя очень внимательно, -- ответил я.
-- Я еще не пришел к окончательному решению, как перед виллой остановился кэб, и из него выскочил чрезвычайно красивый господин с орлиным носом и большой бородой. Очевидно, тот самый, которого мне описали. Он, повидимому, очень торопился, приказал кучеру ждать и прошел мимо отворившей ему дверь девушки, с видом человека, чувствующего себя дома.
В вилле он пробыл около получаса; время от времени он показывался у окна, и я видел, как, жестикулируя и возбужденно разговаривая, ходил взад и вперед по комнате. Ее не было и следа. Вдруг он выскочил из виллы в сильнейшем возбуждении. Прежде чем сесть на извозчика, он посмотрел на часы. "Поезжайте во весь дух! -- проговорил он. -- Сначала к Гроссу и Ганкею, в Риджент-стрит, а затем в церковь святой Моники. Вы получите полгинеи, если привезете меня туда в двадцать минут!"
Они помчались, и я только что раздумывал, следовать ли мне за ними, как вдруг я увидал, что по переулку едет нарядное маленькое ландо. Едва только кучер успел подъехать к подъезду и застегнуть пуговицы своей ливреи, как она быстро выскочила из подъезда и сама распахнула дверцы экипажа. "В церковь святой Моники, Джон! -- крикнула она. -- Получишь полсоверена, если будешь там через двадцать минут!" Я только мельком увидал ее, но этого было вполне достаточно, чтобы понять, что ради такой женщины мужчина способен на всякую глупость.
Такого удобного случая я не должен был упускать, Ватсон. К счастью, вблизи я нашел извозчика, и, прежде чем он успел оглянуться, я уже сидел в его экипаже. "Получите полсоверена, если довезете в церковь святой Моники в двадцать минут!" Было без двадцати пяти минут двенадцать, и я отлично понимал, что должно было произойти.
Мой извозчик ехал очень скоро, но те все-таки меня опередили. Я расплатился с извозчиком и поспешно вошел в церковь. Кроме преследуемых мною и одного, по-видимому, весьма смущенного священника, в церкви никого не было. Священник, видимо, убеждал их в чем-то, и все они стояли перед алтарем. Я вошел в боковой придел с видом совершенно случайно зашедшего в церковь. К моему величайшему удивлению, все трое вдруг обратили внимание на меня, и Годфруа Нортон быстро подошел ко мне.
"Слава Богу! -- воскликнул он. -- Вы можете оказать нам очень большую услугу. Идемте! Скорее, скорее!"
"Куда итти?" -- спросил я.
"Идемте, идемте, остается еще три минуты!"
Меня потащили к алтарю, и, прежде чем я успел понять происходившее, я стал давать ответы, которые мне подсказывали, и удостоверять вещи, о которых я не имел ни малейшего понятия. Короче сказать, я явился свидетелем торжественного брака Ирэны Адлер с Годфруа Нортоном.
Через несколько минут все было кончено; справа меня благодарил господин, слева -- дама, а спереди священник выражал мне свое удовольствие. Я никогда не был в таком глупом положении, и вот теперь-то, вспомнив о нем, я невольно и расхохотался. Очевидно, священник отказывался венчать без свидетелей. Если бы я там случайно не очутился, жениху пришлось бы брать свидетелей с улицы. Невеста подарила мне соверен, который я повешу на память к моей часовой цепочке.
-- Это совершенно неожиданный оборот дела, -- проговорил я.
-- Да, моим планам грозила полная неудача. Молодая парочка собиралась, повидимому, куда-то уезжать, и потому я должен был, со своей стороны, принять быстрые и энергические меры. Но на церковной паперти они расстались: он направился в Темпл, она -- к себе. "В пять часов поеду я, по обыкновению, в парк", -- крикнула она ему. Они отправились в разные стороны, а я решил заняться делом.
-- Каким же?
-- Съесть холодного ростбифа и выпить стакан пива, -- ответил он, позвонив в колокольчик. -- До сих пор у меня не было времени думать о еде. А вечером я буду еще более занят. Впрочем, я хотел бы просить о твоей помощи, доктор.
-- С удовольствием.
-- Я тебе все расскажу, когда хозяйка принесет ростбиф.
-- Прости, -- проговорил он затем, с аппетитом набросившись на поданное блюдо. - Я должен тебе все объяснить за едой, так как у меня очень мало свободного времени. Через два часа мы должны быть на театре военных действий, так как мадемуазель или, вернее, мадам Ирэна вернется в семь часов со своей прогулки. Я уже составил план наших действий. Но вот что: ты должен дать мне слово ни во что не вмешиваться. Понял?
-- Значит, я должен сохранить нейтралитет?
-- Да. Должно быть, дело дойдет до столкновения. Ты на это не обращай внимания. Когда я, что самое главное, попаду в дом, все успокоится. Через четыре или пять минут откроется окно гостиной. И ты должен стать подле этого открытого окна.
-- Хорошо.
-- Ты увидишь меня с улицы, и не должен меня выпускать из виду.
-- Хорошо.
-- Как только я подниму руку, ты бросишь в комнату предмет, который я тебе дам, и одновременно с этим крикнешь: "Пожар!" Ты все запомнил?
-- Конечно.
-- В этом ничего опасного нет, -- проговорил он и вынул из кармана длинный сигарообразный сверток. -- Это обыкновенная самовоспламеняющаяся ракета. Этим ограничится вся твоя задача. Крикнув "Пожар!", ты спокойно пойдешь вниз по улице, и минут через десять минут я тебя, вероятно, догоню. Надеюсь, ты меня понял?
-- Я должен сохранять нейтралитет, подойти к окну, наблюдать за тобой, бросить это по твоему знаку в комнату, крикнуть: "Пожар!" и ждать тебя на углу улицы.
-- Совершенно верно.
-- Ты можешь вполне положиться на меня.
-- Отлично! Но теперь уже мне пора приготовиться к моей роли.
Он направился в спальню и вернулся через несколько минут в образе любезного, скромного методистского проповедника. Широкая черная шляпа, широкие брюки, белый парик, умильная улыбка и благосклонный, любезный взор как нельзя лучше характеризовали методистского священника. Но Гольмс изменил не только свой наряд. Его черты, его манеры, все его существо изменилось до неузнаваемости.
Без десяти семь мы были в Серпентин-Авеню. Уже смеркалось, и только что начали зажигать фонари; мы начали ходить перед виллой в ожидании ее хозяйки. Вилла была совершенно такой, какой я себе ее представлял по рассказам Гольмса, но окружающую местность я себе воображал гораздо более пустынной. На одном углу болтала группа веселых курящих зевак, невдалеке стоял точильщик со своим колесом, и два солдата любезничали с няней. Несколько хорошо одетых молодых людей медленно прохаживались взад и вперед с сигарой во рту.
-- Видишь ли, -- заметил Гольмс, -- эта свадьба чрезвычайно упрощает дело. Теперь фотография является обоюдоострым оружием. Я не думаю, чтоб ей было очень желательно показать карточку мистеру Нортону, точно так же, как нашему клиенту не было бы очень приятно, если бы она попала в руки принцессы. Вопрос в том, где найти карточку.
-- Да, где?
-- Маловероятно, чтобы она ее всегда носила при себе. Кабинетная фотографическая карточка слишком велика, чтобы ее можно было легко скрыть в дамском платье. Поэтому очевидно, что она ее с собой не носит.
-- Где же она?
-- Может быть, у ее банкира или нотариуса, но это предположение маловероятно. К чему ей передавать другому такую важную вещь? На себя-то она может положиться, но ведь она не знает, в силах ли воспротивиться ее деловой человек политическому или косвенному влиянию. Кроме того, она намерена воспользоваться карточкой в ближайшие дни. Поэтому она должна у нее быть всегда под рукой. Поэтому она, наверное, хранится у нее на квартире.
-- Но ведь у нее делали два раза обыск.
-- Они не умели искать.
-- А что ты намерен делать?
-- Я совсем не буду искать.
-- Как так?
-- Она сама мне ее покажет.
-- Ну, не думаю.
-- Посмотрим. Тс, экипаж подъезжает. Теперь следуй в точности моим предписаниям.
Маленькое, элегантное ландо, фонари которого были зажжены, подъехало к вилле; едва оно успело остановиться, как к нему подбежал один из прогуливающихся людей для того, чтобы открыть дверцу экипажа и получить за это на чай. Другой бросился с тем же намерением и столкнул его в сторону. Между ними произошло спор; вмешались оба солдата и приняли сторону первого, тогда как точильщик заступился за второго. Дело дошло до форменной потасовки, и в одно мгновение вышедшая из экипажа дама стала центром возбужденных, дерущихся людей, пускавших в ход и палки, и кулаки. Гольмс бросился в середину свалки защищать даму. Но он еще не успел добраться до нее, как вскрикнул и упал с окровавленным лицом. Тотчас же все дерущиеся разбежались в разные стороны, и только тогда несколько человек, более прилично одетых, бывших дотоле безучастными зрителями этой сцены, бросились на помощь даме и раненому. Ирэна Адлер вбежала в подъезд; на пороге она остановилась, видимо, не зная, что делать, и великолепная ее фигура резко выделялась на ярко освещенном заднем фоне.
-- Он тяжело ранен? -- спросила она.
-- Он умер! -- воскликнуло несколько человек.
-- Нет, он еще жив, -- проговорил кто-то. -- Но он умрет прежде, чем вы его успеют довезти в больницу.
-- Славный, отважный человек! -- проговорила какая-то женщина. -- Не вмешайся он, эти негодяи стащили бы с дамы и цепочку, и часы. Он еще двигается.
-- Здесь его нельзя оставить. Позвольте его снести в ваш дом, сударыня?
-- Конечно, внесите его в гостиную. Там удобная софа. Пожалуйста, сюда!
Медленно и торжественно внесли его в гостиную; мне все это было видно в окно. Я видел лежащего на софе Гольмса, так как комната была освещена, а шторы не были задернуты. Не явились ли у него в эту минуту укоры совести? Что касается до меня, то я чувствовал себя сильно смущенным тем, что принимаю участие в махинациях против этой прелестной женщины, ухаживающей с такой нежностью и грацией за раненым. И все-таки он теперь уже не мог отступить, и поэтому я постарался отогнать от себя укоры совести и вынул из пальто ракету. Я успокаивал себя тем, что ведь ей не будет нанесено никакого вреда, и что мы только стремимся воспрепятствовать ей нанести вред другим.
Гольмс приподнялся; он сделал движение, как будто задыхается. Горничная бросилась открыть окно. В ту же самую минуту он поднял руку; я бросил в комнату ракету и крикнул во все горло: "Пожар!" В одну минуту у виллы собралась целая толпа народу. Густое облако дыма выбивалось из открытого окна. Передо мною мелькали тени бегущих взад и вперед людей, и я услыхал голос Гольмса, уверявшего, что опасности никакой нет.
Я выбрался из толпы, и не прождал я на углу и десять минут, как явился Гольмс, и мы двинулись в путь с облегченным сердцем.
Несколько минут он быстро и молча шел рядом со мной.
-- Ты это сделал очень искусно, доктор, -- заметил он. -- Теперь все в порядке.
-- Ты, значит, достал фотографию?
-- Нет, но зато знаю, где она находится.
-- Каким образом ты это узнал?
-- Она мне, как я тебе предсказывал, сама же и указала.
-- Мне это совершенно не понятно.
-- Ну, я из этого не буду делать тайны, -- проговорил он со смехом. -- Вся история проста до чрезвычайности. Ты, конечно, догадался, что на улице все было подстроено. Все участвующие лица были ангажированы на один вечер.
-- Я так и думал.
-- Когда разыгрался скандал, я держал на ладони своей руки кусок сыроватой красной материи. Перед тем, как упасть на землю, я прижал его к лицу, и поэтому получилось впечатление, что у меня лицо разбито в кровь. Это старый кунштюк.
-- Я так и предполагал.
-- Меня внесли в ее виллу, и как раз в ту гостиную, на которую я обратил раньше все свое внимание. Она примыкает к спальне, и от меня, следовательно, ничего не могло укрыться. Они меня положили на софу, я начал как бы задыхаться, горничная распахнула окно, и тогда начал действовать ты.
-- Но каким образом я мог тебе оказать содействие?
-- Если женщина думает, что горит ее дом, она, несомненно, инстинктивно схватится за предмет, который ей дороже всего. Это вполне естественно, и я этим пользовался не раз для своих целей. Замужняя женщина и мать хватает своего ребенка, незамужняя женщина хватается за свои драгоценности. Я был уверен, что для нашей дамы самой драгоценной вещью является предмет, который я стремлюсь достать. Сцена пожара была проведена великолепно. Дым и крик могли бы потрясти хотя бы и стальные нервы. Поэтому я узнал все. Фотография помещается в нише, в потайном шкафчике, вделанном в стену. При первой тревоге она бросилась туда, и я увидал, что она держала в руках карточку. Когда я крикнул, что опасности никакой нет, она положила карточку обратно, но затем увидала ракету и бросилась из комнаты. После этого я ее уже не видал. Я колебался, не овладеть ли карточкой, но в эту минуту вошел ее кучер, и я решил повременить, так как малейшая оплошность могла испортить все дело.
-- А теперь что? -- спросил я.
-- Собственно говоря, остается сделать пустяки. Завтра утром я с князем сделаю ей визит. Если ты хочешь, можешь идти с нами. Нас попросят обождать в гостиной, и дело будет сделано. Может быть, его высочеству доставит особенное удовольствие взять эту карточку собственноручно.
-- В котором часу вы сделаете визит?
-- В восемь часов утра. Дама наша будет еще, конечно, спать, и мы будем хозяевами положения. Конечно, мы должны быть очень аккуратны, так как неизвестно, какие изменения произвел в ее жизни и привычках этот брак. Я тотчас же извещу князя.
Разговаривая, мы дошли до улицы Бэйкер. Гольмс стал искать в кармане ключ от входной двери; вдруг какой-то прохожий крикнул ему:
-- Спокойной ночи, мистер Гольмс!
Слова эти были, повидимому, произнесены молодым человеком в широком пальто, быстро пробежавшим мимо нас.
-- Я где-то слышал этот голос, -- проговорил Гольмс. -- Кто бы это мог быть, черт возьми?
III
Я провел эту ночь у Гольмса. На следующее утро мы только что принялись за завтрак, как вбежал князь.
-- Вы добились своего? -- воскликнул он, хватая Гольмса за плечи и с волнением ожидая его ответа.
-- Пока еще нет.
-- Но вы имеете надежду?
-- Конечно.
-- В таком случае, едемте! Я сгораю от нетерпения.
-- Я еще должен послать за извозчиком.
-- Мой экипаж у вашего подъезда.
-- Тем лучше.
Мы сели в экипаж и поехали.
-- Ирэна Адлер вышла замуж, -- заметил Гольмс.
-- Замуж? Когда же?
-- Вчера.
-- И за кого же?
-- За английского адвоката, по имени Нортон.
-- Правда? Но любить его она, во всяком случае, не может.
-- И все-таки, в интересах вашего высочества было бы желать этого.
-- Почему так?
-- Потому что это обезопасит ваше величество от дальнейших неприятностей. Если она любит своего мужа, она не любит ваше высочество, а если она не любит ваше высочество, к чему же ей нарушать ваш покой?
-- Совершенно верно. И все-таки... Ах, как бы я желал, чтобы она была мне равна по рождению! Какая бы она была княгиня!
Он задумался и молчал до самого дома Адлер.
Двери виллы была открыта настежь, и на пороге ее стояла пожилая женщина, смотревшая с сардонической улыбкой, как мы выходили из экипажа.
-- Мистер Шерлок Гольмс? -- спросила она.
Мой друг бросил на нее удивленный взгляд.
-- Да, я мистер Гольмс.
-- Барыня предупредила меня о вашем приезде. Она уехала сегодня с утренним пятичасовым поездом на континент.
-- Что?! -- Шерлок Гольмс побледнел как полотно. -- Вы хотите этим сказать, что она покинула Англию?
-- Да. Навсегда.
-- А бумаги? -- спросил хриплым голосом князь. -- Значит, все пропало!