Доде Люсьен
Императрица Евгения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: журнал "Вестник иностранной литературы", 1912, No 2.

[]

Императрица Евгения. Художник Винтерхальтер, 1864.

Императрица Евгения

   Люсьен-Альфонс Додэ готовится выпустить в печати большой труд, посвященный несчастной вдове Наполеона III, императрице Евгении. Некоторые выдержки из этого труда напечатаны в статье того же автора, помещенной в сентябрьской книжке "Revue". Как видно из его статьи, Додэ задался целью дать психологический очерк этой трагической фигуры современной истории. Ему кажется возможным в условиях развития всей ее жизни и характера найти объяснение причин, побудивших императрицу Евгению после смерти императорского принца, ее сына, отдалиться от мира и замкнуться в самое себя. По замечанию автора, за истекшие с того времени тридцать два года ни в одной книге или газете не помещалось ни одного слова об императрице, которое могло бы лично исходить, в той или иной степени, от нее самой, ни одной, посвященной ей строки, в которой проскользнуло бы слово "я".
   Приводим, в свою очередь, несколько извлечений из этой любопытной статьи.
   Для того, чтобы правильно понять душу императрицы Евгении--а ее нередко совсем не понимали, -- надо припомнить себе обстановку, в которой протекло ее детство и первоначальное воспитание.
   Императрица Евгения по своему происхождению испанка. Она родилась в стране, развитие которой совершалось медленно, среди великих потрясений и страданий, которая сравнительно в недавнюю еще эпоху пережила нашествие завоевателей чуждой ей варварской расы. Больше, чем какому-либо другому европейскому народу, испанцам самой судьбою суждено было воспитывать в себе свойства характера, нужные, чтобы отстоять свою жизнь и родную речь против натиска иноплеменников. Вот почему в сердцах испанцев горит суровый огонь, почему встречаем мы здесь людей с упрямой, страстной, замкнувшейся в себе душой, которую так трудно понимать нам, жителям более счастливых в своей истории стран...
   Уже одно имя Гренады, где увидела свет императрица Евгения, вызывает в наших мыслях картину города, пламенеющего пурпурными красками под лучами ослепительного солнца. Родиться здесь значит--открыть глаза прямо в волшебный мир, полный притом воспоминаний о былой славе и военных подвигах.
   По своему отцу императрица принадлежит к одному из самых старых аристократических родов в Европе; в ее жилах течет "голубая" кровь "Гусманов". Прежде, чем научиться говорить, она уже слышала нескончаемые рассказы, где развертывалась перед нею вся история этого знаменитого рода-- ряд пышных легенд, героями которых были ее предки.
   Мать императрицы происходит, в свою очередь, из древней шотландской семьи. Значит, со стороны предков по матери в душу императрицы проникли и отголоски холодных туманов севера. Это наследие шотландских предков могло лишь содействовать развитию у императрицы той сдержанности и духовной замкнутости, зачатки которых мы находим почти в каждом испанце.
   Детство императрицы далеко не походило на младенческие годы современных нам поколений людей. Она выросла среди своеобразных условий, где детей не окружали с их рождения нежные ласки и заботы родителей, где дети не являлись, как теперь, центром общего внимания семьи. Напротив того, с самого нежного возраста им приходилось знакомиться с суровою школой жизни, совсем не предоставлявшей места удовлетворению детских капризов.
   Первые годы императрицы протекают в обстановке гражданской войны -- испанской "гверильи" тридцатых годов. Это бесконечный ряд заговоров и восстаний, задуманных наскоро и, большей частью, скоро же и подавляемых. Люди отправляются в свои опасные экспедиции весело, как будто идут просто на охотничью экскурсию, но многие рискуют вернуться назад на носилках, с головою, простреленной пулею. Отец будущей императрицы зачастую уходит из дому тайком на рассвете, и никто не знает в точности, зачем и куда он идет. Только мать будит детей, чтобы он мог в последний раз поцеловать их в полусне--ведь неизвестно, придется ли им свидеться снова... В доме скрываются по целым неделям и потом внезапно исчезают с такой же таинственностью разные родственники семьи и знакомые. Все это участники неудавшихся восстаний, которым грозит смерть, если они попадутся в руки властей, или люди, бежавшие из тюрем и ищущие убежища. Здесь даже детям приходится быть уклончивыми и молчать в те годы, когда они обыкновенно болтают, не задумываясь над своими словами. А тут они научаются гордиться тем, что им доверяются тайны взрослых, хотя смысл этих тайн и остается для них неизвестным.
   Вот условия, в которых императрица Евгения прожила первую пору своего детства. Впрочем, уже тогда она по природе своей не выкосила лжи. Однажды в зимнюю пору детям графа Монтихо пришлось, при одной из перипетий гражданской войны, покинуть дом родителей и некоторое время скрываться вдали от родного края. И вот, когда во время пути какой-то патруль остановил беглецов и стал опрашивать, кто они такие, то младшая из двух маленьких девочек в семье, забыв предупреждения взрослых и все свои обещания ни в каком случае не называть своего имени, воскликнула, к ужасу своих спутников:
   -- Нет, это неправда: я дочь графа Монтихо...

* * *

   Потом, значительно позже, ее отправили в Париж, и тяжелые двери приюта "Sacré-Coeur" закрылись за ребенком, оторванным от родной почвы. Оставшись одна на чужбине, вдали от своих, девочка совсем ушла в себя и держалась в стороне от подруг. ее блестящие волосы рыжевато-золотистого оттенка нередко вызывали насмешки над нею со стороны сверстниц. Среди них юная графиня напоминала собою бедного одинокого птенца из известной сказки Андерсена--утки издеваются над ним, не зная, что недалек день, когда этот некрасивый птенец обратится в прекрасного лебедя.
   В ,,Sacré-Coeur" будущая императрица ревностно изучала французский язык и в то же время привыкала в обществе других жить одной...
   Часто из-за высоких стен приюта, в вечернем воздухе доносился до ее слуха какой-то неясный гул, где сливалась в один аккорд тысяча разнородных звуков. Ей говорили тогда, что это ,,шумит Париж". Рассеянно прислушивалась она к этому шуму, он не вызывал в ее душе ни симпатий, ни боязни... Могла ли она подозревать, что настанет время, когда с этим шумом будет жить каждое биенье ее сердца...
   Так прошло несколько лет, мертвых для чувства. Занятия, молитва, скучные обязательные привязанности -- вот все, чем была наполнена жизнь. Затем пришли лучшие дни, наступила пора счастливой юности, расцвет ее чудной красоты. Будущая императрица совершает одно путешествие за другим, выезжает в свет -- она желанная гостья в салонах Мадрида и Парижа, где ее грация и остроумие встречают общее поклонение. Но воспоминания невеселого и одинокого детства уже оставили неизгладимый след в ее душе. Привыкнув с раннего детства жить своею внутреннею жизнью, Евгения навсегда закалила свою душу испанки. Не желая считаться с неизбежными в обществе людей уступками в мнениях и житейскими компромиссами, она постоянным напряжением воли выработала в себе непреклонный, мужественный дух, смелость, доходящую порой до безрассудства. ее нежелание подчиняться чужой воле граничит иногда с непонятным упрямством, ее откровенная прямота -- с слепотою.
   Когда прошел первый порыв упоения новою счастливою жизнью, для будущей императрицы потекли более спокойные годы. Она любит жизнь на свежем воздухе, любит охоту, лошадей, дальние поездки верхом...
   После замужества сестры Евгения живет большею частью у нее -- во дворце герцогов Лириа, в интимной, чисто-семейной обстановке, где время проходит незаметно в нескончаемых беседах с любимой сестрой-другом.
   И вот в судьбе молодой девушки наступает решительный перелом. Из мирного дома сестры она прямо вступает в старый дворец французских королей, стоявший пустым со времен бегства Людовика-Филиппа.
   Какой резкий контраст между прежней ее жизнью и положением коронованной хозяйки этого великолепного здания с бесчисленными коридорами, потайными лестницами, огромными залами и торжественными парадными приемами! А главное, какая тяжелая цепь новых обязательств и ограничений, связанных с этим положением: постоянное стеснение свободы, неизбежное нравственное одиночество, в сто раз более чувствительное, чем в ее детстве, и в то же время необходимость вечно выносить общество какой-нибудь церемонной и скучной дежурной "дамы"!
   Ведь, в сущности, они так печальны -- монотонные дни наших монархов, где каждый час, даже во время путешествий, подчиняется установленному расписанию, от которого отступить нельзя. При таком однообразии время для государей идет очень быстро, но в душе их остается неизбежное чувство пустоты. Еще в официальной, показной жизни монархов, в той ее стороне, которая является для них обязательной повинностью и возбуждает зависть толпы, скорее, может, встречается хоть некоторое разнообразие. Но к чему сводится их частная жизнь, т. е. то, чем, в сущности, и может только жить человек. Интимных, семейных отношений почти не существует, даже при современных дворах. (Дети королевы Виктории не имели права входить в ее комнату без предварительного доклада). Дружба... но с какой осторожностью можно отдаться здесь этому чувству, чтобы не вызвать тотчас же беспощадной зависти других, не дать повода для соперничества или даже клеветы придворных честолюбцев. Приходится жить и входить в общение с кругом людей, из которых разве очень немногие приятны самому монарху и приближены к себе им самим, а большая часть навязана силою обстоятельств.

* * *

   Когда императрица жила в Тюльери, то, за исключением разве каких-нибудь особенных случаев, она всегда возвращалась во дворец со своих выездов далеко еще не поздно вечером. Она проходила в свои любимый внутренний салон, полный вещей, связанных с дорогими для нее воспоминаниями из прежней интимной жизни, и там одна, не оставляя при себе ни фрейлины, ни лектрисы, приготовляла себе чай. Только ручная обезьянка императрицы, привыкшая получать в этот час обычную чашку молока, разделяла здесь общество своей государыни. Рассеянно лаская любимого зверька, императрица отдавалась, без сомнения, в этой вечерней тишине своим мыслям о прошлом. На память ей, должно быть, приходили такие же безмолвные вечера из времен ее грустного детства. И в те годы она была также окружена различного рода стеснениями и тогда уже чувствовала вокруг себя атмосферу таинственного и уклончивого молчания...
   И теперь снова, как только началась для нее жизнь замужней женщины, Евгении опять пришлось учиться день за днем неустанно следить за собою, взвешивать каждое свое слово, подавлять в себе каждую случайную вспышку веселости, проливая порою слезы, которых никто не должен был видеть. Эта привычка к самонаблюдению, к непрерывному контролю над своим внутренним миром никогда не оставляла ея.
   Приучаясь вечно сдерживать себя и накопляя в душе сокровища чувства в те годы, когда люди обыкновенно так широко расточают их, императрица сохранила, благодаря этому, до глубокой старости отзывчивость к свежим и живым впечатлениям. Поэтому-то она так охотно отдавалась иногда каким-нибудь совсем незатейливым удовольствиям, которые в глазах самого скромного из ее подданных могли бы показаться слишком простыми, нестоящими внимания, пожалуй, даже банальными...
   Теперь ей уже очень редко случалось жить за городом, в той обстановке сельского уединения, которую она так любила прежде. В Сен-Клу о такой обстановке не могло быть и речи. Здесь слишком сильно чувствуется близость Парижа с его неугомонно-тревожною жизнью, Париж даже виден отсюда с высоких террас дворца. В Фонтенбло нельзя было поселяться раньше мая месяца, так как здание дворца здесь плохо отапливается. По крайней мере, в Фонтенбло императрица могла несколько отдохнуть от натянутой придворной жизни, найти себе хотя бы некоторую иллюзию свободы. Катанье на лодке по пруду, прогулки в экипаже, завтрак на траве, импровизированный где-нибудь среди утесов Франшара, были здесь ее единственными развлечениями. Позднее императрица переезжала в Биарриц, в свою большую виллу, которая стоит у самого моря; у подножия ее с шумом разбиваются волны, приносимые сюда от теплого берега Азорских островов! Под самый конец сезона двор переносил свое пребывание в Компьен, и в знаменитом лесу его начиналась охота. Но здесь все носило уже строго официальный характер, и уделять особенно много внимания своим личным симпатиям и вкусам не приходилось. Жизнь двора в Компьене следовала строго определенной программе. Тут все было предусмотрено заранее, приглашения посылались всем, чье самолюбие надо было щадить, всем, кто имел право на эту честь по своему положению, так что те немногие лица, которые приятно было видеть вокруг себя, терялись среди безразличной, скучной массы придворных.
   В одну из зим императрице удалось склонить своего супруга позволить ей провести в Компьене рождественские праздники. Увы! оказалось, что, возбуждая свою просьбу, императрица упустила из виду интересы "парижской торговли". ее намерение вызвало настоящий переполох во всех отраслях промышленности, начиная с модных мастерских до кондитерских, работа которых так тесно зависит от жизни и развлечений светского общества. А тут, ввиду отъезда двора, открытие сезона больших приемов и балов было бы отсрочено на неопределенное время!
   Императрица всегда любила театр, интересуясь всякими формами сценического искусства, -- как грустными, так и веселыми. Но ее выезды в театр, большею частью, ограничивались посещением каких-нибудь парадных спектаклей в Опере или Французской Комедии, где ей приходилось сидеть на виду у всех в императорской ложе. Однажды за целый год -- не чаще того -- бывала она в Палэ-Ройяле, на сцене которого царило тогда самое безудержное веселье, вдохновляемое скабрезным талантом Евгения Лабинна. (В сущности, эти редкие случаи появления императрицы в Палэ-Ройяле и дали пищу возникшей впоследствии легенде о пристрастии императрицы Евгении к "маленьким театрам"). Она приезжала сюда в надежде забыться хотя на один вечер и отдохнуть от забот, связанных с ее положением, блеск которого дает так мало теплоты.
   Но приходили в этом периоде ее жизни и более тяжелые минуты, когда сдерживать себя бывало труднее. Так случилось, например, во время путешествия в Алжир, где Императрица должна была заложить первый камень при постройке Алжирского порта. За несколько минут до начала церемонии ей доставили две депеши. Она узнает, что ее любимая сестра больна, при смерти... и... что она скончалась... И все-таки Императрице пришлось присутствовать на торжестве открытия, посетить городскую ратушу, казармы. Надо было делать вид, что она интересуется всем и всеми, а между тем едва ли она даже заметила что-нибудь из того, что ей показывали. ее взор, полный безнадежной печали, был устремлен далеко от того места, где она была. В течение целого дня вынуждена была Императрица играть роль счастливой и светлой феи для тех, кто так долго ожидал ее появления, и до самого конца официального обеда, после которого она отказалась от дальнейшаго участия в празднествах, никто и не подозревал ее душевной пытки.
   Эту сдержанность, эту привычку к самоотречению Императрица с течением времени развивала в себе все более и более, точно предчувствуя, что придет день, когда эти душевные свойства и будут единственной ее поддержкой в жизни.

* * *

   В настоящее время душа Императрицы закрыта для всех. Она прожила жизнь, полную необыкновенно богатого содержания, она сохранила способность к теплому чувству по отношению к тем, кого она любит, мы нередко узнаем, что ее видели в том или другом месте, но--сама она окончательно и навсегда ушла из этого мира. Великодушная по природе, Императрица не желает встречать великодушного отношения к себе других. Лучше, чем всякая другая женщина, она может сочувствовать чужому горю, но свои душевные раны и скорби она строго хранит для себя одной. Она никогда не умела и не умеет жаловаться на судьбу, и сострадание к себе, если она чувствует его у окружающих, только причиняет ей боль и оскорбляет ее... Такая полная отрешенность ее духовного мира от жизни, выработанная у Императрицы непрестанным контролем над собою, и объясняет нам ее способность к удивительному на первый взгляд раздвоению ее личности. Это свойство души позволяет ей, сохраняя полную внешнюю невозмутимость, посещать те места, где все должно напоминать ей о прошедшем ее величии и блеске.
   Да! Императрица может без внешних признаков волнения снова посещать эти места и смотреть на эти вещи, потому что она сумела совершенно отделить от них свою личность, отрешиться от всего достояния своего прошлого в самом воспоминании совершенно в той степени, как она лишена этого достояния и в действительности.
   Да и как могла бы она сожалеть о чем бы то ни было материальном, когда у ней расхищены самые дорогие ей вещи из обстановки интимной жизни, даже ее книги, самые письма...
   Знать, что большая часть самых для вас драгоценных вещей показывается теперь в музеях, висит по чужим шкафам, переходит из рук в руки от одного торговца редкостями или коллекционера к другому--не достаточно ли этого, чтобы не дорожить уже больше ничем?
   Для себя лично Императрица отказалась от всего. Но, как только дело коснется тех принципов, представительницей которых она считает себя, она находит в себе прежнюю энергию и отвергает всякие компромиссы. Когда город Марсель пожелал купить ее имение Фаро с целью устроить здесь, госпиталь, то заправилы муниципалитета, с самою неуместною грубостью, позволили себе в проекте договора о продаже обозначить владелицу имения именем -- "Вдова Бонапарт". Узнав об этой выходке, Императрица тотчас же заявила своему поверенному, что она уступит свою землю городу только в том случае, если в договоре будут стоять везде, где следует, слова: "Ее Величество Императрица Евгения, вдова Его Величества Наполеона Ш, Императора французов". Так и было сделано.
   Этот эпизод говорит нам, что если Императрица спокойно переносила, никогда не отвечая на них, всякие мелкие оскорбления и инсинуации, сыпавшиеся на нее отовсюду и даже от тех, с чьей стороны она имела полное право рассчитывать на совсем иное отношение,--то раз только в ее лице задевается Император, Империя, она не согласна ни на какие уступки. ее прошлое для нее уже не существует, но наряду с ним есть и другое прошлое, и Императрица не допускает, чтобы о нем забывали, отрицали его или подвергали оскорблением.

--------------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал "Вестник иностранной литературы", 1912, No 2.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru