Доде Альфонс
Маленький приход

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    La petite paroisse.
    Перевод Митрофана Ремезова.
    Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. XI--XII, 1894, I--II, 1895.

   

МАЛЕНЬКІЙ ПРИХОДЪ.

Романъ Альфонса Доде.

I.
Деревенскій колоколъ.

   Ричардъ Фениганъ, извѣстный охотникъ и рыболовъ департаманта Сены-и-Уазы, живущій круглый годъ въ деревнѣ съ матерью и съ молодою женой, только что вынулъ изъ воды свои верши на усѣянномъ зелеными островами участкѣ Сены, который онъ арендовалъ для рыбной ловли, между шлюзами Эври и Атиса. Знойнымъ, удручающимъ іюльскимъ утромъ, подъ жгучимъ, какъ расплавленная платина, солнцемъ, серебрящимъ все небо, рѣка курилась, неподвижная и молчаливая, безъ обычнаго даже птичьяго гомона, которымъ оглашаютъ прибрежные кусты каменки, малиновки, ласточки. И, наоборотъ, эта мирящая духота обостряла ароматъ водяныхъ растеній, противный запахъ шпанскихъ мухъ, сверкавшихъ изумрудными пятнами на ясеняхъ. Даже Фениганъ, здоровенный малый лѣтъ тридцати пяти, краснолицый, съ густою темною бородой, чувствовалъ всю тяжесть такой атмосферы. Добравшись до маленькой заводи, гдѣ причалены были лодки и раскинуты на свѣжей муравѣ берега его рыболовныя сѣти, онъ нѣсколько минутъ не могъ подняться изъ лодки, поддаваясь дремотѣ, изнемогая въ своей одеждѣ изъ зеленаго полотна, забрызганной водою, испещренной темными сырыми пятнами. На той же сторонѣ Сены пронесся съ высоты звонъ колокола. Ричардъ вздрогнулъ.
   -- Слышалъ, Шюшенъ?
   Шюшенъ, караульщикъ рыбной ловли, забившійся въ свою сторожку считать наловленныхъ щукъ, линей и угрей, приподнялъ темное отъ загара лицо, болѣе изборожденное морщинами, чѣмъ рѣка волнами подъ порывами вѣтра.
   -- Звонятъ, навѣрное, въ замкѣ.
   -- Не къ завтраку же звонятъ. Еще только одиннадцать часовъ.
   -- Можетъ быть, гости... кто-нибудь изъ Гробурга. Я только что видѣлъ, какъ ихъ коляска ѣхала назадъ къ мосту.
   Снова раздался вдали звонъ колокола, особенно рѣзкій въ неподвижномъ затишьи.
   -- Прибери тутъ все, старина Шюшенъ, я пойду узнаю.
   Неторопливою походкой, привычною деревенскому жителю, Ричардъ пошелъ береговою тропой до тополевой аллеи, круто поднимающейся въ гору къ дорогѣ въ Корбёйль, вдоль которой было расположено маленькое село Узелли и помѣстье, носящее то же названіе. На ходу, заинтересованный призывнымъ звономъ колокола, онъ вслухъ разсуждалъ самъ съ собой, безъ малѣйшаго предчувствія чего-либо дурного. Предположеніе, что пріѣхали гости изъ Гробурга, совсѣмъ неправдоподобно. Кому оттуда пріѣхать? Генералъ на водахъ въ Тиролѣ, вмѣстѣ съ герцогиней. Сынъ въ Парижѣ готовится къ экзамену въ Сенъ-Сиръ, а экзаменъ уже на носу. Всего вѣрнѣе, что какая-нибудь драма на кухнѣ или на скотномъ дворѣ дѣлаетъ необходимымъ присутствіе хозяина. Или, быть можетъ, сцена между его матерью и женою... А, впрочемъ, уже давнымъ-давно покончена эта отвратительная междоусобная война, омрачавшая первое время ихъ супружества... Что же, однако, тамъ такое?
   -- Добраго утра, мосьё Ричардъ!-- раздался съ другой стороны дороги приторно-сладкій, фальшивый голосъ и отвлекъ Фенигана отъ его думы.
   Тамъ ихъ было четверо или пятеро подъ развѣсистымъ тополемъ: сторожъ Робенъ, разсыльный Рожеръ, сошедшій съ своего велосипеда, который онъ держалъ за правило, прачка, присѣвшая на рукоятку своей тяжелой двухколески, нагруженной мокрымъ бѣльемъ. Всѣ они слушали, разинувши рты и вытаращивши глаза, исторію, которую имъ разсказывалъ мосьё Александръ, бывшій метръ-д'отель Гробурга, длинный, бритый, чопорный, въ бѣлой фланелевой парѣ и съ рыболовною бамбуковою тростью въ рукахъ. О чемъ шла эта болтовня, вдругъ смолкшая съ приближеніемъ Фенигана? Что значитъ эта иронія въ привѣтствіи отставного холопа, всегда приниженно почтительнаго? Впослѣдствіи малѣйшія подробности этого утра придутъ на память Ричарду съ ужасающею ясностью, онъ пойметъ всѣ мелочи, которыя теперь проскальзываютъ, едва касаясь его, лишенныя всякаго значенія.
   Передъ церковью, сверкающею бѣлизной, какъ только что поставленный надгробный памятникъ, кто-то окликнулъ его еще разъ.
   Старикъ Мериве, въ цилиндрѣ и въ длинной сѣрой блузѣ, съ кистью въ одной рукѣ, съ горшкомъ черной краски въ другой, былъ усердно занятъ подновленіемъ, какъ онъ говорилъ, надписи на фасадѣ.
   -- Посмотрите, сосѣдъ... за цѣлое льё можно прочесть теперь.
   Онъ посторонился, чтобы дать сосѣду полюбоваться заново вычерненными строками на штукатуркѣ стѣны справа отъ главнаго входа.

Наполеонъ Мериве,
Кавалеръ ордена Святого Григорія Великаго,
Соорудилъ эту церковь
Въ память своей супруги Ирены
и
Оную принесъ въ даръ общинѣ Узелли.

   Эта надпись была эпилогомъ семейной драмы, никому доподлинно не извѣстной въ округѣ. Всѣ знали только, что г. Мериве, послѣ смерти жены, которую онъ любилъ до безумія, построилъ эту церковь противъ своей усадьбы и очень заботился о ней, вмѣстѣ съ своею кухаркой, исправлявшею должность сторожа, и съ своимъ лакеемъ, служившимъ за пономаря. Строитель даже особенно гордился, когда его церковь бывала по воскресеньямъ полна народа, когда у ея дверей стояли экипажи и люди обмѣнивались привѣтствіями и любезностями послѣ короткой мессы, отслуженной въ девять часовъ утра викаріемъ изъ Дравёйля, къ приходу котораго принадлежали Узелли. По поводу этой-то воскресной службы Мериве и остановилъ сосѣда, чтобы высказать свое неудовольствіе на обывателей замка. Статочное ли это дѣло, что тамошнія дамы ѣздятъ разыскивать мессу въ Дравёйль или въ сиротскій пріютъ Суази, когда тутъ близехонько...
   -- Нехорошо это, сосѣдъ, очень нехорошо, -- приставалъ старикъ, пошлепывая кистью въ горшкѣ съ краской, -- ни одна изъ тѣхъ церквей не стоитъ моей, моя приноситъ счастье. Если бы вы знали, подъ какимъ она патронатомъ, что за существо была моя Ирена!... Республика выставляетъ на своихъ монументахъ слова: Свобода, равенство, братство, а тутъ на фронтонѣ мнѣ слѣдовало бы написать: жалость, милосердіе, всепрощеніе... Про насъ говорятъ, что мы маленькій приходъ, а по-настоящему надо бы сказать -- добрый приходъ. И, приходя молиться сюда, вы, человѣкъ женатый, обезпечили бы себѣ этимъ ваше семейное счастье.
   Ричардъ извинялся, оправдывалъ своихъ дамъ: самая близость является уже препятствіемъ къ исполненію ихъ желанія бывать въ этой церкви,-- онѣ такъ рѣдко выѣзжаютъ. Воскресная месса въ Дравёйлѣ или въ пріютѣ даетъ имъ возможность подышать воздухомъ, промять лошадей, поистинѣ, слишкомъ зажирѣвшихъ. Но онъ поговоритъ объ этомъ съ своею матерью, и очень скоро его дамы будутъ имѣть свои стулья въ маленькомъ приходѣ. Эти послѣднія слова заставили его улыбнуться, онъ вспомнилъ прозвище, которымъ въ округѣ называли церковь Мериве,-- прозвище, далеко не способное привлекать въ нее женатыхъ людей. Третій призывной звонъ колокола, частый и рѣзкій, заставилъ его вновь пуститься въ путь, на этотъ разъ уже торопливѣе.
   Помѣщеніе владѣльцевъ Узелли состояло изъ двухъ отдѣльныхъ домовъ, такъ называемаго замка, новѣйшей постройки съ шиферною крышей, съ верандою и балконами. Тутъ жила мать Фенигана. Длинный шпалерный ходъ соединялъ замокъ съ павильономъ, гдѣ помѣщались молодые супруги. Небольшая дверь служила входомъ въ эту часть усадьбы. У ея-то порога Розина Шюшенъ, дочь сторожа рыбныхъ ловель, служившая у Фенигановъ, всматривалась въ дорогу, прикрывая руками глаза отъ ослѣпительныхъ лучей солнца. Издали дѣвушка крикнула Ричарду:
   -- Мадамъ нѣтъ съ вами?
   На самомъ дѣлѣ, часто, въ дни осмотра своихъ рыболовныхъ снастей, Ричардъ съ утра уводилъ жену съ собой на рѣку. Молодая женщина любила опускать руки по плечо въ холодную воду, ей нравилось самой вытаскивать тяжелый верши, смотрѣть, какъ въ глубинѣ ихъ блещетъ и трепещется живымъ серебромъ пойманная рыба. А въ этотъ день Лидія была утомлена и на всѣ уговоры мужа отвѣчала легкимъ ворчаніемъ въ полудремотѣ, очаровательно разгорѣвшаяся въ своей подушкѣ, сверкая яркимъ взглядомъ голубовато-сѣрыхъ, жемчужныхъ, глазъ изъ-подъ, опущенныхъ рѣсницъ. На нѣсколько секундъ Ричардъ отдался воспоминанію объ этомъ сладкомъ видѣніи влюбленаго мужа въ то время, какъ служанка повторяла сокрушенно:
   -- Мадамъ, стало быть, не съ вами?
   -- Нѣтъ, а что?
   -- Ахъ, мосьё, она исчезла съ самаго утра!
   -- Исчезла? Что за вздоръ!
   У него хватило силъ пройти двѣ ступеньки у маленькой двери, и онъ тотчасъ же опустился на каменную скамью при входѣ подъ шпалеру. То же недомоганіе, что утромъ, головокруженіе, уже испытанное имъ на рѣкѣ, повторилось съ еще большею силой. Не въ состояніи будучи ни слова вымолвить, ни шевельнуться, онъ смутно слышалъ болтовню Розины, едва понимая, что она говоритъ. Въ паркѣ, на огородѣ, въ баракѣ у рѣки, повсюду искали... Наконецъ, вотъ сейчасъ только старый Жоржъ, вѣчный бродяга, вернувшись изъ лѣсу, сказалъ садовнику, что отворена одна изъ калитокъ, ведущихъ въ лѣсъ, потомъ передалъ какую-то записку мадамъ Фениганъ-матери...
   -- Да вотъ идетъ и сама мадамъ Фениганъ... быть можетъ, она что-нибудь знаетъ.
   Мать Ричарда, гордая и массивная, неизмѣнно съ открытою головой, съ гладко причесанными, вѣрнѣе -- прилизанными, черными волосами, шла подъ шпалерой, какъ бы прорѣзывая на каждомъ шагу яркія пятна свѣта, разсыпанныя по лежащей на землѣ тѣни. Порывистая походка ясно давала понять, что старуха знаетъ что-то и взбѣшена. Ричардъ хотѣлъ встать, пойти ей на встрѣчу, но, точно прикованный къ скамьѣ, смогъ только взглядомъ выразить свою тревогу и проговорить такимъ голосомъ, какимъ онъ обращался къ матери, будучи ребенкомъ:
   -- Лидія? Гдѣ Лидія, мамаша?
   Грубо, почти съ торжествомъ, мать отвѣтила:
   -- Твоя жена уѣхала, дитя мое, и это единственная радость, которую она когда-либо намъ доставила.
   -- Уѣхала?
   -- И, представь, не одна... Но угадай, съ кѣмъ... нѣтъ, ты угадай!
   Вмѣсто того, чтобы угадывать, онъ слабо простоналъ, вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ и съ побагровѣвшимъ лицомъ повалился на скамью, касаясь руками песка, которымъ была усыпана крытая шпалерой дорожка.
   

II.
Дневникъ князя.

М. В. де-Валлонгу
въ Коллегіи Станислава, Парижъ.

Гробургъ, 6 іюля 1886 г.

   Нынѣшнимъ утромъ, мой милый Валлонгъ, и слѣдующими за нимъ утрами мое мѣсто останется пустымъ въ приготовительномъ. Покончено, я отказываюсь отъ Сенъ-Сира и отъ военной славы, которою нашъ родъ, на мой взглядъ, увѣнчанъ въ достаточной мѣрѣ. Начиная съ моего прадѣда, Шарля Довернь, котораго первая имперія сдѣлала маршаломъ, герцогомъ д'Алькантара и княземъ Ольмюцкимъ, и кончая бѣднягою моимъ отцомъ, разбитымъ параличомъ въ сорокъ семь лѣтъ, въ чинѣ генерала, командира 3-го корпуса, мои преславные предки не оставили уже ни одного отличія на долю моего честолюбія. Русская чаша, красующаяся посерединѣ нашего большого салона улицы Шаналейль,-- знаменитая чаша, въ которую мы, въ видѣ консервовъ, складываемъ всѣ ордена семьи, полна и даже верхомъ. Что же дѣлать теперь? Ничего. На это я и чувствую себя рѣшившимся наиположительнѣйшимъ образомъ. Въ восемнадцать лѣтъ, единственному сыну, наслѣднику громкаго имени, крупнаго состоянія и, несомнѣнно, пресквернаго здоровья папаши сама мудрость повелѣваетъ наслаждаться, не откладывая вдаль, тѣмъ, что жизнь можетъ дать хорошаго. Я начинаю.
   Изъ тѣхъ двухъ писемъ, что я писалъ при васъ во время класса тригонометріи, одно было адресовано капитану Нюитту изъ Кардифа и предупреждало его, чтобъ онъ ждалъ меня въ маленькомъ портѣ Касси, въ устьѣ Роны, съ яхтой Bleu-blanc-rouge, хорошо снаряженной, при восьми человѣкахъ экипажа, кромѣ повара и метръ-д'отеля, за плату по десяти тысячъ франковъ въ мѣсяцъ за все. Вторымъ письмомъ я извѣстилъ ту особу, которая сопровождаетъ меня въ моей экспедиціи. Вы понимаете, разумѣется, что не въ одиночествѣ же я отправляюсь. Дамы этой вы не знаете. Она не фигурируетъ въ ящикѣ для галстуковъ, въ которомъ мы часто перебирали вмѣстѣ письма и портреты моихъ фаворитокъ. Я могу вамъ сообщить, что она замужемъ, наша сосѣдка, живетъ противъ Гробурга, по ту сторону Сены. Тридцать лѣтъ едва минуло, продолговатые свѣтлые глаза всегда опущены, а когда она ихъ открываетъ, они освѣщаютъ все ея лицо отблескомъ жемчужнаго ожерелья. Видъ самый скромный, длинныя руки пьянистки въ полуперчаткахъ былыхъ временъ. Дѣтей нѣтъ, мужъ ее боготворитъ, въ округѣ она пользуется общимъ уваженіемъ. Мнѣ стоило только написать: "Пріѣзжайте",-- она отвѣтила: "Ѣду", и вотъ она бросаетъ все,-- мужа, домъ, семью, чтобы пуститься въ плаваніе съ такимъ молодымъ и малонадежнымъ спутникомъ, каковъ вашъ добрый другъ. Поистинѣ говорю вамъ, женщины совсѣмъ необычайныя птицы!
   Что меня касается, то этою я ничуть не больше дорожу, чѣмъ всякою другой, я слишкомъ люблю lutte le done для того, чтобъ отдать предпочтеніе какой-нибудь одной изъ нихъ. Какъ только я положилъ въ ротъ одну изъ этихъ восхитительныхъ конфетокъ, мнѣ уже хочется ее выплюнуть и перебрать всю коробку, въ надеждѣ, что попадется хотя одна такого чуднаго вкуса, какого я ищу и не нахожу. Пожелайте мнѣ успѣха на этотъ разъ, милый мой Валлонгъ.
   Когда вы получите это письмо, я уже буду нестись на всѣхъ парусахъ, и проклятія моихъ родителей ужаснутъ небеса. Тѣмъ хуже! Сами добивались того, что вышло. Чѣмъ держать меня сначала въ Гробургѣ, потомъ въ Станиславкѣ, оставили бы они меня лучше на свободѣ въ Парижѣ, тогда и не напало бы на меня непреодолимое желаніе задать стрекача. А герцогиня, моя мамаша, сама не прочь пожить одна, подальше отъ своихъ мужчинъ, какъ она насъ называетъ, нашла чрезвычайно разумнымъ принудить меня учиться и быть положительнымъ, сдѣлавши изъ меня сидѣлку при больномъ генералѣ. Она не подумала о томъ, что одиночество -- плохой совѣтникъ и что отъ непрерывнаго созерцанія узелльскаго бугра съ маленькою бѣлою церковкой и съ колокольней, на которую собираются голуби всей округи, мнѣ могутъ придти въ голову меланхолическія мысли и желаніе вырваться на просторъ. Генералъ засадилъ меня въ коллегію и тѣмъ окончательно довелъ до рѣшенія бѣжать. Когда-нибудь я разскажу вамъ интимную драму, разыгравшуюся между этимъ знаменитымъ инвалидомъ и мною за время моего пребыванія въ замкѣ.
   А, Валлонгъ, какъ много я передумалъ одинъ, вечерами, въ этомъ огромномъ Гробургѣ, бродя по парку или по площадкѣ на берегу рѣки! Какъ я прямо и смѣло посмотрѣлъ на жизнь, на людей и на себя самого, человѣка болѣе сложнаго, чѣмъ всѣ другіе! Въ результатѣ этого анализа получилось открытіе, что въ восемнадцать лѣтъ я чувствую себя одряхлѣвшимъ и усталымъ, поконченнымъ для всякихъ стремленій, не любящимъ ничего, не интересующимся ничѣмъ, знающимъ напередъ конецъ какихъ бы то ни было радостей. Почему я таковъ? Откуда взялась моя преждевременная опытность, мое отвращеніе отъ всего и эти морщины, которыя я чувствую на себѣ до конца моихъ пальцевъ? Таково ли, вообще, все наше поколѣніе, всѣ тѣ, кого называютъ "дѣтьми пораженія" потому, что они родились, какъ я, около года войны и вторженія, или же такова лишь въ частности особенность моей семьи, обветшалой почвы, давшей слишкомъ много счастливыхъ урожаевъ и требующей теперь продолжительной залежи? Какъ Богъ святъ, я устрою ей залежь.
   Къ тому же, только женщина и море представляютъ, на мой взглядъ, желательныя развлеченія, и я хочу попользоваться тѣмъ и другимъ, широко попользоваться. До сихъ поръ, въ качествѣ любовника и матроса, я пускался только въ пробныя экскурсіи. На этотъ разъ ухожу въ дальнее плаваніе и, если мои задушевныя повѣствованія васъ интересуютъ, я обязуюсь, дорогой Вильки, для васъ вести настоящій дневникъ или корабельный журналъ странствованій и приключеній души, которую генералъ-герцогъ, мой родитель, давно уже объявилъ темною и опасною, какъ ночное сраженіе.

Шарлексисъ, князь Ольмюцкій.

   

III.
Корбёйльская дорога.-- Ричардъ и Лидія.

   Всѣ комнаты павильона, въ томъ числѣ и та, куда перенесли Ричарда послѣ обморока, выходили окнами на корбёйльскую дорогу, вьющуюся карнизомъ надъ рѣкою и едва ли не самую живописную въ департаментѣ Сены-и-Уазы. По этой самой дорогѣ, тридцать пять лѣтъ назадъ, октябрьскимъ утромъ 1851 года, подъ мелкимъ осеннимъ дождемъ, неожиданно захватившимъ путниковъ, метръ Фениганъ, нотаріусъ изъ Дравёйля и владѣлецъ помѣстья Узеллей, шелъ съ своимъ сосѣдомъ, жившимъ въ Гробургѣ старымъ герцогомъ д'Алькантара, заявить въ меріи о рожденіи сына, явившагося на свѣтъ ночью. Зайдя утромъ случайно къ своему нотаріусу, герцогъ пожелалъ выразить ему этимъ свое расположеніе, и длинный путь пѣшкомъ скромнаго деревенскаго нотаріуса подъ руку съ знаменитымъ сподвижникомъ Наполеона оставилъ въ хроникѣ семейства Фенигана не менѣе блистательный слѣдъ, чѣмъ подпись славнаго маршала въ книгѣ ничтожной общины.
   Мать долго не могла оправиться послѣ запоздавшаго появленія на свѣтъ маленькаго Ричарда. Въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ она принуждена была не вставать съ своей кушетки; отецъ жилъ внѣ дома, постоянно занятый въ конторѣ; ребенокъ, единственная утѣха больной, росъ при ней, одинокій, молчаливый и задумчивый, запертый въ одной комнатѣ, гдѣ единственнымъ для него развлеченіемъ было смотрѣть на проѣзжую дорогу со снующими по ней телѣгами и экипажами, людьми и животными, прохожими, пастухами и мелкими торговцами. И зналъ онъ въ точности эту бѣлую дорогу, настоящую панораму, въ которой его маленькіе глаза, быстрые и зоркіе, умѣли различать тысячи подробностей, незамѣтныхъ для другихъ. Лучше, чѣмъ солнечные часы, установленные на тумбѣ посерединѣ лужайки, дорога показывала ему время. Лѣтомъ, когда сторожъ Робенъ задвигалъ свою тачку подъ короткую тѣнь стѣнки у фонтана, мальчикъ думалъ вслухъ: "Завтракъ Робена... ровно часъ". И большимъ удовольствіемъ для ребенка было смотрѣть, какъ сторожъ и его двое ребятишекъ садились у дороги вокругъ тачки, служившей имъ столомъ. По окончаніи завтрака, столъ превращался въ кресло, немного жесткое, на которомъ сторожъ пристраивался для отдыха въ то время, какъ дѣти въ двухъ шагахъ отъ него принимались тихонько играть, сгребали мелкіе камешки въ красивыя кучки, подобныя тѣмъ, какія складывалъ ихъ отецъ на шоссе. Такъ же точно, когда женщины возвращались со стирки бѣлья, когда стадо проходило въ большія ворота сосѣдней фермы, когда дѣти на пути изъ школы расходились въ разныя стороны на поворотѣ за фонтаномъ, Ричардъ зналъ, что было четыре... пять... шесть часовъ. Какъ дорога замѣняла ему часы, такъ она служила ему и календаремъ, отмѣчая извѣстнымъ образомъ каждый день недѣли. По понедѣльникамъ нищіе,-- длинная вереница лохмотьевъ и костылей, являвшихся невѣдомо откуда,-- всегда одни и тѣ же изнуренныя, землистаго цвѣта лица,-- показывались у большой двери, чтобы получить отъ мадамъ Клеманъ, садовницы, два су и кусокъ хлѣба. По субботамъ, согласно обычаю старой Франціи, проходили свадьбы, съ музыкантами во главѣ, взбудораживавшими все селеніе своимъ пиликаньемъ. За ними -- новобрачная въ бѣломъ, въ красномъ, вся потная подъ вѣнкомъ изъ флёръ-д'оранжа, новобрачный въ шелковомъ цилиндрѣ и черномъ суконномъ сюртукѣ, побѣлѣвшемъ отъ накаленной солнцемъ шоссейной пыли; за ними -- гости попарно, женщины, гордо волочащія бахромы своихъ ковровыхъ шалей, мужчины, смущенные тѣмъ, что разгуливаютъ по дорогѣ безъ дѣла, въ праздничныхъ нарядахъ, теряя рабочій день. По вторникамъ и четвергамъ, въ канунъ рынковъ въ Корбёйлѣ, проходили стада быковъ, двигались телѣжки торгашей, останавливавшихся иногда у замка продавать свои товары. По воскресеньямъ, лѣтомъ, "орфеоны" разгуливали съ музыкой, щеголяя своими знаменами, увѣшанными медалями конкурсовъ, парадировали пожарные. Съ наступленіемъ осени начиналось передвиженіе войскъ, пушекъ, длинные обозы которыхъ заставляли дрожать дома, а у того же фонтана толкались и дрались изъ-за воды усталые солдаты, несмотря на гнѣвные крики майора. Иногда большіе охотничьи брики провозили къ рощѣ, окаймлявшей дорогу, приглашенныхъ въ сосѣдніе замки, въ Гробургъ, въ Ла-Грантъ, въ Мерожи, блестѣли новыя охотничьи сумки, сверкали ружья подъ лучами красноватаго солнца.
   Но изъ всѣхъ дней недѣли самымъ радостнымъ для Ричарда, наиболѣе нетерпѣливо ожидаемымъ былъ четвергъ, когда около трехъ часовъ рой молодыхъ голосовъ раздавался подъ окнами и, занимая всю ширину дороги, одѣтыя въ длинныя пелеринки и соломенныя шляпы съ голубыми лентами, шли на прогулку сиротки изъ Суази подъ присмотромъ двухъ или трехъ монахинь въ бѣлыхъ головныхъ уборахъ. Почти всегда ихъ зазывали въ замокъ поиграть и закусить на лужайкахъ. Какой это былъ праздникъ для Ричарда, не знавшаго другихъ дѣтей, кромѣ этихъ бѣдныхъ дѣвочекъ, которымъ онъ представлялся чѣмъ-то вродѣ юнаго короля, въ этой рамкѣ роскоши и цвѣтовъ! И какимъ печальнымъ взглядомъ, послѣ игръ, бѣготни, веселья на дорожкахъ, онъ провожалъ ихъ до поворота, пока не исчезали изъ вида добрыя монахини съ развѣвающимися по вѣтру лопастями бѣлыхъ шляпъ!
   О, дорога въ Корбёйль! Какое мѣсто занимала она въ воспоминаніяхъ Фенигана! Его дѣтство, его молодость какъ будто прорѣзаны ея широкою пыльною полосой, на которой разыгрывались важнѣйшія событія его жизни. На этой дорогѣ, между Дравёйлемъ и Узеллями, на томъ мѣстѣ, гдѣ теперь стоитъ высокій желѣзный крестъ, упалъ метръ Фениганъ, пораженный апоплексическимъ ударомъ на пути изъ своей конторы. Ричарду было тогда шестнадцать лѣтъ. Спѣшно вызванный изъ коллегіи Людовика Великаго, гдѣ онъ медленно и съ трудомъ тянулъ свой курсъ наукъ, молодой человѣкъ утѣшался въ постигшемъ его горѣ надеждою никогда не вернуться въ школу. Это заточеніе маленькаго Фенигана было поводомъ къ рѣзкимъ спорамъ въ семействѣ нотаріуса: мать хотѣла держать сына при себѣ, взявши для него учителя, отецъ стоялъ за университетское образованіе и школьную дисциплину изъ опасенія, какъ бы его Ричардъ, живя одинъ въ деревнѣ, не сдѣлался такимъ же дикимъ и неотесаннымъ, какъ дѣти шоссейнаго сторожа. Всегда крайне слабый передъ женой, которую онъ называлъ своимъ "добрымъ тираномъ", метръ Фениганъ на этотъ разъ твердо настоялъ на своемъ. Не обращая вниманія на слезы и бушеваніе супруги, онъ самолично отвезъ Ричарда въ Парижъ и водворилъ его въ высокія черныя стѣны, гдѣ мальчикъ и остался бы до окончанія своего образованія, если бы скорбная телеграмма не вызвала его въ Узелли сиротой.
   Какою восхитительною казалась Ричарду его милая дорога въ то время, какъ онъ шелъ за катафалкомъ, одинъ впереди огромной, сосредоточенно молчаливой толпы! Люцерна ярко зеленѣла, волнующіяся нивы сверкали подъ лучами солнца. На каждомъ шагу вставали передъ юношей воспоминанія его дѣтства; лѣса, рѣка обдавала его хорошо знакомыми, опьяняющими ароматами, и онъ самъ себя укорялъ за сладостныя ощущенія сквозь слезы, за радостное настроеніе на лонѣ этой привычной ему природы, которую онъ любилъ всѣми своими инстинктами, которую покидалъ съ большимъ горемъ. И вотъ теперь онъ уже не разстанется съ нею. Въ этомъ онъ вполнѣ сходился съ своею матерью, слѣдившею изъ окна за длинною похоронною процессіей и думавшею такую думу: "Что ему дѣлать въ Парижѣ? Ради чего продолжать ученіе, которое идетъ такъ плохо и безуспѣшно? Какая надобность идти по слѣдамъ отца, когда состояніе уже нажито, и не изъ-за чего мнѣ опять разлучаться съ моимъ единственнымъ ребенкомъ"?
   На другой же день по возвращеніи въ Узелли Ричардъ сложилъ всѣ свои книги въ ящикъ, ожесточенно забилъ его и отправилъ на чердакъ, твердо порѣшивши никогда его не открывать и не брать въ руки ни одной изъ отвратительныхъ книжицъ, терзавшихъ его такъ долго. Какъ почти всѣ мелкіе буржуа, выросшіе въ деревнѣ, онъ былъ безпечно лѣнивъ и склоненъ къ задумчивости, робокъ до дикости, неразговорчивъ, и оживлялся только на полномъ просторѣ, на рыбной ловлѣ, верхомъ на лошади, никогда не читалъ ни книгъ, ни журналовъ, кромѣ Иллюстрированной Охоты и нѣсколькихъ нумеровъ Вокругъ Свѣта. Мать вставала рано, но видала его лишь за столомъ, за то вечерами онъ отлучался рѣдко, игралъ съ нею двѣ партіи въ шахматы, длившіяся до десяти часовъ, когда по неизмѣнно установленному порядку тушились всѣ огни въ домѣ и въ службахъ. Гости бывали у нихъ рѣдко. Продолжительная болѣзнь г-жи Фениганъ удалила отъ нихъ добрыхъ знакомыхъ, живущихъ въ Дравёйлѣ и Суази, и хотя вдова нотаріуса пользовалась теперь отличнѣйшимъ здоровьемъ, ей слишкомъ хорошо было съ взрослымъ сыномъ для того, чтобы хлопотать о возстановленіи порванныхъ связей. Прошло десять лѣтъ такой однообразной и спокойной жизни. За всѣ эти десять лѣтъ выдающимися событіями въ жизни Ричарда были приглашенія его аристократическими сосѣдями Гробурга къ открытію охоты, да поѣздка въ Гавръ для покупки маленькой шлюпки, которую ему вздумалось пріобрѣсти. Случилось еще, что два лѣта сряду гостили у Фенигановъ ихъ родственники изъ Доріана, папенька, маменька и совсѣмъ молоденькая дѣвушка, которую постоянно видали въ меленькой фетровой шляпѣ верхомъ на лошади рядомъ съ кузеномъ. Отъ Вильневъ-Сенъ-Жоржа до Корлёйля, во всемъ краю, гдѣ значительное состояніе Фенигановъ сдѣлало ихъ имя извѣстнымъ, заговорили было о предстоящей женитьбѣ Ричарда. Потомъ родственники вдругъ исчезли, и тѣ, что выдавали за достовѣрное извѣстіе о женитьбѣ, первые начали доказывать его несодѣянность. Увалень Ричардъ, съ своею бычачьею шеей и съ лицомъ, сплошь заросшимъ бородой,-- слабое и смирное существо, находящееся въ полномъ подчиненіи у матери, а мадамъ Фениганъ слишкомъ любитъ его для того, чтобы допустить другую женщину поселиться въ ихъ домѣ. И вотъ доказательство: въ тотъ день, когда лоріанская амазонка совсѣмъ была увѣрена въ успѣхѣ по возвращеніи съ катанья, настолько многознаменательною казалось мечтательная молчаливость кузена, достаточно было одного слова мадамъ Фениганъ, одного взгляда на сына: "Очень тебѣ нравится?" -- "Нисколько",-- отвѣтилъ молодой человѣкъ, смахивая съ сапога пепелъ своей англійской трубки такъ же спокойно, какъ выкидывалъ изъ головы свое легкое покушеніе на любовь. На слѣдующій день дѣвица уѣхала, и помина никогда не было потомъ объ этомъ мнимомъ сватовствѣ. Немного времени спустя сынъ мадамъ Фениганъ, все-таки, женился, не встрѣтивши на этотъ разъ ни малѣйшаго препятствія со стороны матери.
   По очень старой привычкѣ, еще со времени ранняго дѣтства Ричарда, сиротскій пріютъ Суази заходилъ по четвергамъ въ теплое время года въ Узелли и получалъ тамъ угощеніе. Мадамъ Фениганъ подчинялась, такъ сказать, этой повинности, не столько, впрочемъ, ради дѣвочекъ, сколько изъ-за удовольствія побыть съ монахинями, почти поголовно женщинами хорошаго общества и необыкновенной доброты. Въ одинъ изъ четверговъ Ричардъ, оставшійся случайно дома, присутствовалъ при визитѣ сиротокъ и за обѣдомъ спросилъ у матери:
   -- Кто эта высокая дѣвушка, тоненькая и блѣдная, съ серебристо-сѣрыми глазами, точно бархатными? Она все время не отходила отъ сестры Марты, ирландки.
   -- Да это Лидія, маленькая Лидія.
   -- Какъ, ужасная маленькая цыганочка?
   И вдругъ въ толпѣ этихъ заброшенныхъ ребятъ, дѣтей порока и нужды, рядомъ съ несчастными подкидышами, онъ видитъ гордое и меланхолическое лицо, обрамленное вьющимися прелестными волосами, спускающимися изъ-подъ жалкой соломенной шляпы. И это маленькая Лидія, это дитя большой дороги, дѣвчепка, подобранная лѣтъ пятнадцать назадъ чуть ли не въ канавѣ, завернутою въ какое-то тряпье... Вотъ она какою стала!
   -- Если бы ты слышалъ въ воскресенье, какъ она играетъ на органѣ... О, ирландка можетъ гордиться своею ученицей: ея маленькая Лидія совершенная прелесть! Я говорю -- маленькая, а она уже съ меня ростомъ.
   Въ слѣдующее же воскресенье Ричардъ въ первый разъ отправился, вмѣстѣ съ матерью, къ обѣднѣ въ сиротскій пріютъ, и во всю службу не отводилъ глазъ отъ изящнаго профиля, склоненнаго надъ органомъ въ глубинѣ хоръ. О, нѣтъ, эта дѣвушка не могла быть такимъ же незаконнорожденнымъ подкидышемъ, какъ другія, ея происхожденіе не можетъ быть такимъ же низменнымъ! Иначе чѣмъ же объяснить ея аристократическіе инстинкты, ея музыкальныя способности, которыми гордится сестра Марта?
   Ричардъ побывалъ нѣсколько разъ у обѣдни въ Суази, по четвергамъ оставался дома для пріема сиротокъ. Разъ даже мадамъ Фениганъ упросила ирландку сыграть сонату въ четыре руки съ ученицей на старомъ фортепіано, издававшемъ тоненькіе, жиденькіе звуки. Ричардъ вышелъ изъ комнаты до окончанія сонаты. "Слишкомъ жарко было",-- отвѣтилъ онъ рѣзко, когда его хотѣли заставить сознаться въ охватившемъ его волненіи. Но съ этого дня бѣдный малый началъ постоянно напѣвать эту сонату, пытаться наигрывать ее на фортепіано неловкими и неповоротливыми пальцами. Тѣмъ не менѣе, онъ не измѣнилъ своей обычной жизни, охотился, ходилъ къ своимъ вершамъ въ сопровожденіи сторожа, но сталъ еще молчаливѣе, упорно сохраняя свою тайну, которую угадывала мать и съумѣла, наконецъ, у него вырвать.
   -- Угадай, кто будетъ обѣдать у насъ на будущей недѣлѣ?-- сказала мадамъ Фениганъ между двумя партіями въ шахматы.
   Онъ ничего не отвѣтилъ, весь погруженный въ свою мечту.
   -- Версальскій епископъ,-- продолжала мать.-- Онъ будетъ служить въ сиротскомъ пріютѣ по случаю постриженія Лидіи.
   -- Она идетъ въ монахини?
   -- Куда же ей дѣваться безъ денегъ, безъ родныхъ? Хорошо еще, что въ монастырь ее принимаютъ безъ всякаго взноса.
   Ричардъ измѣнился въ лицѣ, оставилъ игру и исчезъ во мракѣ сада. Мадамъ Фениганъ разыскала сына въ маленькомъ домикѣ, стоящимъ у окна, прислонившись лбомъ къ стеклу, облитому луннымъ свѣтомъ.
   -- Дрянной мой мальчикъ!... Почему не хочешь сказать, что ты любишь ее?
   -- А, мама... мама...
   Онъ только и могъ отвѣтить этими двумя словами, съ большимъ усиліемъ вырвавшимися изъ сжатаго спазмой горла въ то время, какъ брызнувшія изъ глазъ слезы дождемъ лились по стеклу, а его могучее тѣло дрожало, точно въ лихорадкѣ. Боже мой, любилъ ли онъ ее! Только сознаться въ этомъ никогда бы онъ не посмѣлъ изъ боязни получить отказъ.
   -- Глупый, глупый,-- нѣжно журила мать,-- ничего другого я никогда не искала, кромѣ твоего счастья.
   Соображеніе, что сынъ предпочелъ другимъ дѣвушкамъ совсѣмъ нищую и сироту, тоже весьма содѣйствовало такому благодушію матери: какъ бы то ни было, бѣдняжка, которая всѣмъ будетъ имъ обязана, не можетъ внести въ домъ новаго авторитета, своего вліянія, сопротивляющагося власти мадамъ Фениганъ, такъ долго бывшей тутъ единственною госпожей.
   Лидія тотчасъ же согласилась на этотъ бракъ. Съ радостью ли она это сдѣлала? Не пожалѣла ли она, напротивъ, о томъ, что инымъ представлялся женихъ въ ея мечтахъ? Никто не узналъ этого никогда. Когда въ первый разъ Ричардъ явился въ качествѣ жениха въ пріемную пріюта, Лидія приняла его съ милою и простою улыбкой, совершенно спокойная въ своемъ нищенскомъ чепчикѣ и въ ужасной пелеринкѣ, точно невѣста съ великолѣпнымъ приданымъ и самымъ лучшимъ родствомъ. Она была такою же сосредоточенною, молчаливою, какъ Ричардъ. Но робость женщины даже самой конфузливой не похожа на робость мужчины, такъ какъ, несмотря ни на что, женщина сохраняетъ увѣренность въ своей привлекательности. Къ тому же, эта дѣвушка не любила еще, тогда какъ молодой человѣкъ, весь охваченный страстью, не могъ вымолвить ни слова. Волненіе было такъ сильно, такъ искренно, что оно сообщилось и молодой дѣвушкѣ, и оба они съ минуту стояли молча, неподвижные и растерянные.
   Къ счастью, корбёйльская дорога, лежавшая подъ окнами пріемной, помогла имъ выйти изъ неловкаго положенія. Сиротка знала эту дорогу во всѣхъ ея мельчайшихъ подробностяхъ, такъ какъ, подобно Ричарду, цѣлыми часами смотрѣла на нее изъ окна. Они заговорили объ этой дорогѣ, точно о фееріи, которую оба они видѣли на сценѣ, про которую вспоминаютъ, перебирая ея перипетіи и дѣйствующихъ лицъ. О, тачка стараго Робена и маленькіе Робены, очень выросли они теперь, но имъ на смѣну являются другіе маленькіе Робены, донашиваютъ рваные панталончики и заплатанные рукава старшихъ. А маленькій горбунъ, торгующій обувью, а турокъ въ шубѣ, являющійся съ своимъ медвѣдемъ, котораго Лидія такъ боялась, когда была маленькою, боялась, впрочемъ, меньше, чѣмъ старика Жоржа и его длиной палки. Чѣмъ только объяснить странную блажь этого ужаснаго бродяги, упорно слѣдовавшаго за воспитанницами во время прогулки лишь тогда, когда Лидія была въ ихъ числѣ? Она даже по ночамъ бредила имъ, по четвергамъ не осмѣливалась уже и выходить. Наконецъ, чтобъ избавиться отъ сумасшедшаго старика, принуждены были пригрозить ему жандармами.
   -- Знаете, мадемуазель Лиди, вѣдь, живъ еще старый Жоржъ.
   -- Знаю, мосьё Ричардъ, но теперь я уже не боюсь его, хотя онъ попрежнему ходитъ съ своею огромною палкой и, встрѣчаясь со мною, бормочетъ что-то на своемъ эльзасскомъ нарѣчіи, котораго я не понимаю.
   А вотъ кого уже давно не видно -- пирожницы изъ Суази, доброй, старенькой бабушки, сгорбленной и всегда такой чистенькой, проходившей этою дорогой по воскресеньямъ въ большомъ бѣломъ фартукѣ и съ корзиной, покрытой бѣлою салфеткой, изъ-подъ которой пахло вкусными горячими пирожками. Несмотря на свои годы, старушка обходила Суази, Узелли и даже Дравёйль, и очень гордилась тѣмъ, что пирожки ея покупаютъ въ замкѣ Фенигановъ. Когда она заходила въ пріютъ и воспитанницы обступали ея корзину, добирались до отложеннаго въ сторонку лакомства, старушка говорила съ оттѣнкомъ почтенія: "Не трогайте, мадемуазель... это съ ванилью, для мосьё Ричарда". Исторія о пирожкѣ съ ванилью, которую Лидія вспоминала очень забавно, продѣлывая старомодные реверансы торговки, смѣшила обоихъ до слезъ. Но дѣвушка не выдавала того, что и она раздѣляла тогда благоговѣніе старушки передъ булкой съ ванилью, передъ самимъ мосьё Ричардомъ и передъ всѣми обитателями замка. Женщина, какъ бы молода ни была, всегда держится на-сторожѣ и умалчиваетъ о своихъ затаенныхъ впечатлѣніяхъ, въ особенности о такихъ, которыя она испытала наиболѣе живо. И Лидія не сказала также ничего о тѣхъ впечатлѣніяхъ, которыя оставляли въ ея дѣтской душѣ посѣщенія по четвергамъ Узеллей, гдѣ высокія деревья и роскошная зелень лужаекъ плѣняли ея широко раскрытые глаза не менѣе, чѣмъ богатые обои и обстановка комнатъ нижняго этажа, видная съ крыльца. Откуда могла явиться у нищей дѣвочки эта склонность къ роскоши и слишкомъ рано проявившіеся аристократическіе инстинкты? Почему изъ безконечнаго разнообразія всего, видѣннаго ею на большой дорогѣ, ничто не заставляло такъ биться ея сердечко, какъ мчащіеся на станцію желѣзной дороги экипажи; блестящіе, украшенные гербами, запряженные четвериками, съ сидящими на козлахъ напудренными кучерами и лакеями? Не было ли основанія вѣрить тому, что говорили монахини, будто Лидія родилась, повидимому, въ какомъ-нибудь сосѣднемъ замкѣ и въ недалекомъ будущемъ раскроется тайна ея происхожденія на свѣтъ,-- восхитительный аристократическій романъ? Этимъ объясняли, по крайней мѣрѣ, добрыя монахини то радостное "да", которымъ отвѣтила на предложеніе Ричарда молодая дѣвушка наканунѣ постриженія, предпочитая опасный свѣтскій шумъ бѣлому монашескому головному убору, который такъ прекрасно шелъ бы къ ея яснымъ глазамъ и наивно-чистому лицу.
   Вѣнчаніе происходило въ монастырской капеллѣ въ субботу, по деревенскому обыкновенію. Но корбёйльская дорога,-- насколько могъ помнить старый шоссейный сторожъ, -- никогда еще не видала такой свадьбы. Всѣ старые кліенты конторы Фенигана, начиная съ фермера изъ Бержери и кончая владѣльцемъ Гробурга, присутствовали въ церкви, отдавая тѣмъ послѣднюю дань уваженія памяти деревенскаго нотаріуса, честнаго человѣка такого типа, который сталъ очень рѣдкимъ въ наше время. Передъ вереницей экипажей, слѣдовавшихъ за каретой новобрачной, лежала широкая и гладкая дорога, вся залитая блескомъ чуднаго іюньскаго солнца. На поворотѣ къ Суази, не доѣзжая сиротскаго пріюта, гдѣ епископъ ждалъ молодую чету, дорога поднималась въ гору, все выше и выше и терялась вдали, точно тонула въ небѣ, безконечно голубомъ, чистомъ, безъ единаго облачка.
   "Я буду дѣлать изъ нея все, что захочу",-- порѣшила мать Ричарда, и этимъ вполнѣ объяснялось ея согласіе принять въ домъ дѣвушку безъ приданаго, безъ имени, блѣдную и нѣжную бѣлоручку. Совершенно противуположный типъ представляла собою женщина, которую метръ Фениганъ называлъ "добрымъ тираномъ". Дѣятельная, энергичная, погромыхивающая при каждомъ движеніи связкою ключей, которыхъ было ровно столько же, сколько замковъ въ домѣ, мадамъ Фениганъ въ пятьдесятъ пять лѣтъ, ко времени женитьбы сына, имѣла видъ сорокалѣтней женщины. Ея гладкіе черные волосы, ничѣмъ не прикрытые, незнакомые ни съ какими модными прическами, были неизмѣнно такими же черными, какъ ея глаза, маленькіе, быстрые и добрые, но добрые по-янсенистски, спокойно, безъ нѣжности. Нужны были какія-нибудь совершенно исключительныя обстоятельства для того, чтобъ она поцѣловала сына, котораго любила, однако, больше всего въ мірѣ.
   -- У насъ въ семьѣ не любятъ этихъ нѣжностей,-- говорила она очень охотно.
   Кромѣ того, привычка жить вдовою, какъ ей угодно, развила въ ней потребность властвовать. При такомъ ничѣмъ не сдерживаемомъ деспотизмѣ, она съ перваго же дня очень плохо принялась за свою сноху.
   Начать съ того, что она высказалась противъ путешествія новобрачныхъ. Ричардъ ни на какой поѣздкѣ не настаивалъ. Была бы только жена съ нимъ, а здѣсь или въ другомъ мѣстѣ, до этого ему было мало дѣла. Его чрезмѣрная робость ужасалась даже передъ всякою перемѣной мѣста, передъ гостиницами, табль-д'отами, необходимостью разговаривать съ незнакомыми людьми тамъ, гдѣ онъ никогда не бывалъ. И, наоборотъ, путешествіе представлялось Лидіи какимъ-то идеаломъ дозволеннаго счастья. Въ замкнутой монастырской жизни она только одного и желала -- посмотрѣть другія страны, уѣхать далеко-далеко за этотъ холмъ, что лежитъ напротивъ, спуститься съ него, переѣхать черезъ другой, и такъдокуда глазъ хватаетъ.
   -- Это отъ того, что я слишкомъ много смотрѣла на дорогу,-- говорила она во время долгихъ бесѣдъ съ женихомъ и признавалась ему въ томъ, что такъ и тянетъ ее на просторъ и что ей случалось завидовать самой жалкой колымагѣ фигляровъ, ихъ ужинамъ гдѣ-нибудь у канавы, ихъ приваламъ въ тѣни запыленныхъ деревьевъ. Очарованный разгорѣвшимся отъ восторга личикомъ онъ обѣщалъ: "Мы поѣдемъ путешествовать, Лидія". И чего бы онъ ни наобѣщалъ въ такую минуту! Теперь онъ ничего не говорилъ, находилъ возраженія, повторяемыя матерью, основательными... Развѣ въ ея время путешествовали новобрачные? Ничего не можетъ быть опаснѣе. Сколько несчастныхъ молодыхъ женщинъ заплатили жизнью за эту дурацкую выдумку! "И если бы вы знали, моя милочка, какая это пытка для только что вышедшей замужъ,-- и стыдно-то, и неловко... Повѣрьте мнѣ, откажитесь отъ такой затѣи". Лидія не настаивала. Но подавленное желаніе надолго оставило въ ея душѣ недоброе чувство. Вначалѣ, изъ благодарности расположенная къ свекрови, она вдругъ очутилась точно въ тюрьмѣ у нея, только и думала, какъ бы вырваться на свободу. Что же касается мужа, котораго она готова была полюбить и котораго видѣла теперь постоянно съ опущенною головой, съ прячущимися глазами, приниженнымъ, безпомощнымъ, какъ ребенокъ, подъ своею огромною бородой, то его она стала презирать, привыкла ни въ чемъ не разсчитывать на его помощь.
   Молодые поселились въ старомъ павильонѣ, а кушали въ замкѣ у мадамъ, какъ всѣ титуловали старую хозяйку. Сидя за столомъ на хозяйскомъ мѣстѣ, мадамъ, по-старинѣ, разрѣзала кушанья, наливала чай, кофе, вино. Покончивши завтракать, супруги исчезали. Вначалѣ мать пыталась задержать сноху, посвятить ее въ многочисленныя обязанности хозяйки дома, столь сложныя въ деревнѣ, гдѣ воровство такъ и гнѣздится повсюду,-- въ саду, на кухнѣ, на скотномъ дворѣ, все хозяйство охватываетъ цѣлою сѣтью плутней и обмановъ. Но Лидіи настолько скучными казались разсказы о домоводствѣ, Ричардъ сидѣлъ, потупившись, такъ забавно удрученный, что мать отпускала ихъ и, покоряясь необходимости, принималась сама считать груши, подбирать опадающіе фрукты, караулить корзины, въ которыхъ переносили ихъ, и осматривать опустошенія, производимыя бѣлками, ужасными бѣлками, менѣе вороватыми, однако, чѣмъ садовникъ, сваливавшій на нихъ всю вину. Погруженная въ свои хлопоты, мадамъ Фениганъ раздумывала о томъ, какъ ошиблась она въ долговязой, беззаботной снохѣ, которою надѣялась распоряжаться, какъ вздумается. При своемъ кажущемся перерожденіи, Лидія оставалась прежнимъ "дьявольскимъ цыганенкомъ", въ душѣ безпорядочною и своевольною. Сопровождать мужа на охоту, на рыбную ловлю, помогать ему снаряжать патроны представлялось ей не въ примѣръ занимательнѣе, чѣмъ сидѣть за шитьемъ и вышиваньемъ.
   -- Надо же вамъ, моя милая, учиться быть хорошею хозяйкой.
   -- Для чего, мадамъ, когда у меня нѣтъ хозяйства, а въ домѣ вамъ угодно принимать всѣ заботы на себя?
   -- Но, вѣдь, не вѣчно же я буду при васъ.
   Такія пререканія, очень частыя между ними, неизмѣнно повторялись въ коляскѣ, возившей ихъ разъ въ недѣлю въ Корбёйль, и дѣлали еще противнѣе Лидіи нескончаемую прогулку по старинному маленькому городку, съ остановками на рынкѣ, гдѣ мадамъ Фениганъ упорно доискивалась распознать овощи и фрукты своего сада.
   -- Посмотрите, развѣ это не наши дыни?... А эти армянскіе огурцы! Ихъ только и выводятъ въ Гробургѣ и у насъ... Я убѣждена, что все это -- все краденое.
   И опять начиналась та же вѣчная исторія о корзинахъ, наполненныхъ фруктами и исчезающихъ у хозяйки изъ-подъ носа, улетающихъ черезъ загородку сада, несмотря ни на какой надзоръ. Къ счастью, молодая женщина, при поѣздкѣ туда и обратно, находила себѣ развлеченіе въ воспоминаніяхъ, никогда не надоѣдавшихъ Лидіи, мелькавшихъ передъ нею на этой дорогѣ, подъ шумъ колесъ. Она переживала про себя то время, когда совсѣмъ маленькою дѣвочкой бѣгала тутъ въ пелериночкѣ и въ шляпѣ съ голубыми лентами, а, проѣзжая по главной улицѣ Суази-су-Этуаль, безродная сирота каждый разъ испытывала приливъ тщеславной радости при видѣ монастыря, гдѣ она выросла.
   Вечеромъ послѣ обѣда всѣ сидѣли вмѣстѣ въ гостиной. Ричардъ, попрежнему, сражался съ матерью въ шахматы, но его постоянно развлекала игра Лидіи на фортепіано.
   Этотъ дикарь страстно любилъ музыку и никогда не слыхивалъ ее иначе, какъ въ исполненіи обожаемой женщины,-- двойное наслажденіе совершенно опьяняло его. Его взглядъ каждую минуту скользилъ отъ шахматовъ къ изящному профилю музыкантши, къ ея рукамъ, бѣлизною превосходившимъ клавиши. Когда же движеніе, призывъ ревниваго нетерпѣнія матери заставляли его вернуться къ шахматамъ, онъ разсѣянно передвигалъ какую-нибудь фигуру, неумѣло подпѣвая басомъ сонату, которую играла Лидія.
   -- Да замолчи, Ричардъ, это несносно!-- кричала мать.
   Но сколько же разъ онъ принимался за то же до десяти часовъ, этого неизмѣнно установленнаго срока тушить огни въ замкѣ!
   Существовало еще одно обязательство, которому молодые супруги подчинялись крайне неохотно. Такъ хорошо было бы погулять внѣ усадьбы, по дорогѣ, освѣщенной луной, или въ лѣсу, подъ шелестъ березъ, облитыхъ волшебнымъ серебристымъ свѣтомъ. Но нѣтъ, всѣ ворота и калитки на запорѣ, всѣ ключи повѣшены у изголовья хозяйки. Если же Ричардъ и Лидія запаздывали на свѣжемъ воздухѣ парка, Атосъ и Портосъ, два огромныхъ сторожевыхъ пса, лаяли такъ долго и громко, что гуляющіе предпочитали сидѣть у себя дома.
   Одно изъ оконъ павильона, а именно окно уборной, выходило на равнину Вильневъ-Сенъ-Жоржъ, въ ту сторону, гдѣ находится Парижъ. Тусклое отраженіе свѣта на темномъ небѣ неясно обозначало мѣсто громаднаго города. По вечерамъ Лидія долгія минуты проводила у этого окна, гипнотизируемая манящимъ заревомъ. О, Парижъ! Какъ близокъ онъ, всего семь-восемь лье, и какъ недосягаемъ для нея! Еще одно изъ тиранствъ мадамъ Фениганъ. "Зачѣмъ вамъ ѣхать въ Парижъ, моя милочка? Развѣ я ѣзжу туда? Развѣ мой сынъ ѣздилъ до васъ?" Лидія ничего не отвѣчала, даже негодовать перестала на несправедливый деспотизмъ, лишавшій ее всякаго удовольствія, котораго жаждали ея молодость и здоровье. Но Ричарду очень слѣдовало побаиваться тѣхъ взглядовъ, которые она порою устремляла на этотъ свѣтъ волкана, мечтательно забываясь у открытаго окна.
   Разъ, впрочемъ, предубѣжденія мадамъ Фениганъ уступили настояніямъ сосѣдей изъ Гробурга. Собственники лѣсовъ, близъ которыхъ расположено село Узелли, Алькантары, къ открытію охоты неизмѣнно приглашали Ричарда, знавшаго весь лѣсъ не хуже любого браконьера. Ему стоило только пройти свой паркъ, отворить калитку, и онъ могъ явиться первымъ на сборный пунктъ охоты по фазанамъ. Въ первый годъ послѣ его женитьбы, утромъ, въ день открытія охоты, генералъ и его гости увидали поджидавшаго ихъ Фенигана стоящимъ рядомъ съ хорошенькимъ охотникомъ въ зеленомъ бархатномъ костюмѣ, въ гетрахъ, въ сапогахъ, въ тирольской шляпѣ на чудесныхъ пепельныхъ волосахъ. "Моя жена, генералъ!" -- сказалъ Ричардъ, представляя Лидію. Она была такъ восхитительно молода и стройна, такъ задорно интересна, что генералъ не отходилъ отъ нея во все время охоты, усадилъ съ собою рядомъ за завтракомъ въ лѣсу. Прощаясь, онъ настоятельно просилъ Ричарда пріѣхать въ Гробургъ съ женой. Мадамъ Фениганъ возстала противъ этого визита. Со смерти нотаріуса сосѣди не бывали другъ у друга. Генералъ женился на единственной дочери барона Сильва, богатаго вѣнскаго банкира, и ея огромное приданое пришлось очень кстати, чтобы освободить отъ долговъ майоратъ Гробурга, спасти отъ разоренія семью мотовъ Довернь, изъ рода въ родъ кутилъ и игроковъ. Гордая австріячка считала Фенигановъ слишкомъ мелкою сошкой для себя. "Особливо со времени женитьбы Ричарда",-- добавляла его мать, никогда не пропускавшая случая осадить непокорливую сноху, напомнить Лидіи ея происхожденіе. Вдругъ, въ началѣ зимы, получается письмо генерала-герцога съ приглашеніемъ отъ имени герцогини госпожѣ Фениганъ и молодымъ супругамъ провести вечеръ въ ихъ ложѣ въ Оперѣ на какомъ-то дебютѣ, назначенномъ черезъ двѣ недѣли. Мадамъ Фениганъ, очень польщенная на этотъ разъ, посовѣтовала дѣтямъ принять приглашеніе.
   -- Мнѣ это уже не подъ лѣта, а вамъ-то... понимаете, Лидія, вы должны ѣхать. Я плачу за хорошее платье для васъ.
   -- Благодарю васъ, maman,-- отвѣтила, краснѣя отъ удовольствія, Лидія, давно уже называвшая свекровь не иначе, какъ "мадамъ".
   Двѣ недѣли молодая женщина провела точно во снѣ. Заказъ платья въ Парижѣ сдѣлалъ необходимыми поѣздки, потомъ присутствіе въ домѣ Фенигановъ модистки, изящно одѣтой, съ увядшимъ, истрепаннымъ лицомъ, засыпающей на первомъ попавшемся стулѣ, какъ бы изъ непреодолимой потребности наверстать недоспанное. Эта проблематическая особа вдоль и поперекъ знала парижское общество и, примѣривая платье, выбалтывала всю скандальную подноготную Гробурга: генералъ, какъ безумный, бѣгаетъ за всѣми женщинами, герцогиня почти не ревнуетъ его, вся поглощена страстью къ сыну и къ деньгамъ. За модисткой явился парикмахеръ, не корбёйльскій, которымъ Лидія удовольствовалась на своей свадьбѣ, а парижскій парикмахеръ, рекомендованный модисткой.
   Когда, послѣ столькихъ хлопотъ и стараній, Лидія очутилась въ большой ложѣ, одѣтою въ платье "Empire", съ обнаженными руками и плечами, передъ ярко освѣщенною залой, впечатлѣніе у безродной подкинутой пріютки, до двадцати четырехъ лѣтъ не видавшей театра, получилось неописуемое, до безумія взбудоражившее всѣ ея нервы. Глазамъ больно было,-- такъ они у нея разгорѣлись и блестѣли. Что происходило на сценѣ, что тамъ пѣлъ небольшой толстенькій человѣкъ, что игралъ оркестръ, звуки котораго то разростались, то слабѣли въ гармоническихъ переливахъ,-- все это исчезало для Лидіи за біеніемъ ея пульса и висковъ. Она не слыхала даже дерзкаго привѣтствія герцогини, маленькой женщины съ веснусчатымъ лицомъ, съ желтыми волосами, съ овечьимъ профилемъ и длинною шеей, обвитою тремя рядами жемчуга, такого крупнаго, какого Лидія никогда не видала.
   Вдругъ она была рѣзко выведена изъ этого забытья, сладко укачивавшаго ее, въ которомъ она носилась подобно медузѣ, утрачивающей свой переливчатый блескъ, какъ только ее вынутъ изъ воды. Генералъ, сидѣвшій позади Лидіи, уже не разъ наклонялся, чтобы оглянуть заду, и концами своихъ длинныхъ рыжихъ усовъ щекоталъ хорошенькое плечо сосѣдки. Затѣмъ она почувствовала, что ея руку схватила и сжимаетъ желѣзная, пылающая перчатка. Вначалѣ Лидія оскорбилась, пробовала высвободиться, но перчатка сопротивлялась, крѣпко держала маленькую гибкую ручку, обезсиленную, наконецъ, этимъ влюбленнымъ и грубымъ пожатіемъ. У Лидіи голова кружилась. "Какова дерзость! Какъ онъ сжимаетъ, какъ жжетъ меня! Непремѣнно замѣтятъ... герцогиня... мой мужъ"... Всего же больше приводила ее въ ужасъ невозмутимая наглость генерала, спокойно говорившаго о какихъ-то пустякахъ. Въ первый разъ являлось передъ нею свѣтское притворство и глубоко возмущало ея душу, пока еще честную. Почему, при первомъ движеніи герцогини, поднявшейся задолго до конца оперы и проговорившей громко, немного въ носъ: "Не могу больше, уѣдемъ!" -- почему герцогъ тотчасъ же всталъ съ мѣста и тоже ушелъ въ срединѣ акта, бросивши изумленную и негодующую ручку такъ же безцеремонно, какъ захватилъ ее? "А, хорошо же... пусть-ка господинъ герцогъ д'Алькантара въ другой разъ попробуетъ ломать мнѣ руку цѣлый вечеръ... я его отдѣлаю". И, оставшись одна съ Ричардомъ, тихо сидѣвшимъ въ глубинѣ ложи, Лидія, подъ громъ оркестра и вопли хора, обдумывала, какъ ей отдѣлать генерала,-- она была убѣждена въ томъ, что на этомъ герцогъ не покончитъ.
   Когда они садились въ карету, по окончаніи представленія, Лидія, очень возбужденная и взволнованная непривычною ей толпой, разумѣется, блескомъ электричества, всѣмъ оживленіемъ парижской ночи послѣ спектаклей, сказала мужу: "Не поужинать ли намъ?" -- Ричардъ удивленно посмотрѣлъ на жену. Съ чего ей пришла въ голову такая фантазія? А ихъ поѣздъ, единственный ночной поѣздъ въ двѣнадцать часовъ пятьдесятъ минутъ, который еще застать надо на Ліонскомъ вокзалѣ? Они едва успѣютъ доѣхать. "Э, ну его этотъ поѣздъ!...Мы ночуемъ въ гостиницѣ",-- и, въ то же время, она обвила вокругъ его шеи такія нѣжныя руки, прильнула къ его губамъ такимъ небывало сладкимъ поцѣлуемъ, что бѣдный мужъ избавилъ ее отъ обычнаго: "что скажетъ мама?" -- и просто отвѣтилъ: "Поѣдемъ ужинать".
   Чтобы все уже было для молодой женщины непредвидѣннымъ въ эту ночь, ея спутникъ, обычно робкій до того, что не осмѣливался одинъ войти въ магазинъ, ни заговорить съ прикащикомъ, проявилъ поразительную самоувѣренность и веселость, говорилъ "ты" слугамъ ночного ресторана, пилъ шампанское, не стѣсняясь, оказался такимъ мужемъ, какого она никогда не знала и какого впредь ей никогда не суждено было видѣть. Онъ былъ разговорчивъ и экспансивенъ, клялся каждый мѣсяцъ устраивать такой же маленькій кутежъ, а если мамаша вздумаетъ что-либо возражать, то отправитъ маменьку къ ея бѣлкамъ, да!... такъ-таки прямехонько. Въ два часа ночи молодая чета путешествовала въ фіакрѣ по Парижу, ища пристанища, такъ какъ въ нѣкоторыя гостиницы ихъ не пустили, принимая за подозрительную парочку, что очень смѣшило обоихъ. Наконецъ, они пріютились въ улицѣ Монмартръ и сохранили объ отведенной имъ огромной комнатѣ съ облупленнымъ поломъ, съ продранною мебелью, неизгладимо-чудное воспоминаніе.
   Но на слѣдующій день надо же было вернуться въ Узелли. Слуги говорили шепотомъ, лица у всѣхъ были убитыя. "Мадамъ" лежала въ постели, больная, прождала всю ночь до утра. Цѣлую недѣлю потомъ она не выходила въ гостиную, и если простила Ричарду его продѣлку, то со снохой никогда уже не помирилась. Лидія попробовала разъ или два напомнить мужу про ихъ поѣздку, но бѣдняга приходилъ въ такой забавный ужасъ, такъ съеживалось все его лицо подъ большущею бородой, когда онъ шепталъ: "Да, вѣдь, это уморить мамашу!" -- что молодая женщина, изъ жалости къ его безсилію и изъ презрѣнія также, отказалась и отъ повторенія ихъ праздника, и отъ воодушевленнаго смѣлостью и рѣшимостью, блестящаго, влюбленнаго мужа, котораго она любила одну только ночь, всего одну ночь.
   О генералѣ, съ его попытками на ухаживаніе, и слуха не было,-- ни письма, ни визита. И мысль, что старый волокита, съ выцвѣтшими глазами и багровымъ румянцемъ, цѣлый вечеръ потѣшался надъ нею, счелъ ничего большаго не стоющею, казалась Лидіи настолько оскорбительною, что ей хотѣлось бы отомстить ему или пожаловаться на него. но какъ это сдѣлать съ такою тряпкой, какъ ея мужъ? Только лишнюю досаду прибавлять ко всему прежнему и прятать ее въ душѣ, вмѣстѣ со многими печальными или унизительными воспоминаніями, какъ запрятано въ сундукъ ея платье, сшитое знаменитымъ портнымъ для одного вечера и никогда потомъ ненадѣванное, на которое она даже не посмотрѣла, чтобы не растравлять горькихъ сожалѣній.
   -- Знаете, какое несчастье въ Гробургѣ?-- спросила однажды вечеромъ Розина, разувая свою госпожу.
   Генералъ, уже нѣкоторое время разнемогавшійся вслѣдствіе паденія съ лошади, которое хотѣли скрыть, только что перевезенъ въ свое помѣстье разбитый параличомъ. Розина Шюшенъ узнала объ этомъ отъ мосьё Александра, бывшаго эконома въ Гробургѣ, жившаго на проценты съ своихъ капиталовъ въ Узелляхъ, завитаго щеголя и отчаяннаго сердцеѣда, несмотря на свои лѣта и крашеные волосы. При такомъ извѣстіи, объяснявшемъ все, Лидіи уже не осталось никакого иного чувства, кромѣ большой жалости къ герою, сраженному въ разцвѣтѣ силъ, гордости, сремленій къ славѣ и почестямъ.
   Немного времени спустя Ричардъ и Лидія ходили по лѣсу и на заросшей травою дорогѣ, шириной какъ разъ въ экипажный ходъ, встрѣтили на половину закрытое ландо, въ которомъ уныло сидѣлъ высокій старикъ, совсѣмъ сѣдой, неподвижный, погруженный въ думу, рядомъ съ молодымъ человѣкомъ въ очкахъ. "Видѣла, генералъ?" -- тихо проговорилъ Ричардъ, котораго никогда не обманывали его зоркіе глаза охотника. Генералъ, съ бѣлыми, какъ снѣгъ, усами, съ восковымъ цвѣтомъ лица, съ немощно лежащими руками! Лидія глазамъ не вѣрила. Но никакого сомнѣнія не могло оставаться, когда она увидала въ двадцати шагахъ отъ экипажа герцогиню, идущую тою же дорогой подъ руку съ сыномъ, княземъ Ольмюцкимъ, хорошенькимъ, безбородымъ и розовымъ юношей лѣтъ пятнадцати-семнадцати. Сильно измѣнилась и герцогиня со времени ихъ встрѣчи въ Оперѣ, въ особенности же измѣнились ея тонъ и манеры. Она представила милымъ сосѣдямъ князя, своего сына, котораго зовутъ Шарлексисъ, слитыми въ одно именами его дѣда и отца: Шарль, Алексисъ. Учитель, сидѣвшій съ генераломъ въ ландо, подозвалъ молодого человѣка. Мать воспользовалась этимъ и заговорила свободнѣе. Бѣдному мальчику не весело живется въ Гробургѣ, а болѣзнь генерала вынуждаетъ всю семью провести здѣсь все лѣто. На бѣду случилось такъ, что ея отецъ заболѣлъ въ Вѣнѣ и ей необходимо поспѣшить къ нему. Поэтому она обращается ко всѣмъ друзьямъ и сосѣдямъ съ просьбой почаще бывать въ Гробургѣ, чтобы хоть немного поживѣе было вокругъ больного и развлекся бы Шарлексисъ, тоскливо переходящій отъ своего класснаго стола къ креслу недвижимаго отца. Было бы, поистинѣ, добрымъ дѣломъ со стороны Ричарда и его прелестной жены брать его съ собою на ихъ прогулки верхомъ, въ лодкѣ. Милый мальчикъ такъ любитъ всѣ удовольствія спорта, которыхъ, къ сожалѣнію, не могутъ доставить ему ни его отецъ, ни его учитель.
   -- Вы будете иногда брать его съ собой, не правда ли?
   По мшистой зеленой дорогѣ къ нимъ подходилъ князь, изящный и стройный, гордо поднявши кудрявую русую головку, и улыбки трехъ собесѣдниковъ говорили:
   "Какъ онъ милъ!"
   Издали, обращаясь къ герцогинѣ, онъ сказалъ:
   -- Добрая вѣсть, матушка... Увидавши мадамъ Ричардъ недалеко отъ ландо, генералъ узналъ ее и внятно выговорилъ ея имя. Это первое слово, которое ему удалось собрать. Мой учитель подозвалъ меня, чтобы сообщить объ этомъ.
   Лидія Фениганъ почувствовала, какъ розовѣетъ ея лицо, что придало ей необыкновенный блескъ юности и свѣжести. Герцогиня пожала руку молодой сосѣдки и проговорила:
   -- Вотъ видите, ваше присутствіе чудеса дѣлаетъ. Я очень разсчитываю на васъ обоихъ.
   Съ этого дня, благодаря Шарлексису, установилась связь между Гробургомъ и Узеллями. Странный мальчикъ, изысканно вѣжливый и невозмутимый, съ такимъ же интересомъ слушалъ исторіи мадамъ Фениганъ о грабительствахъ бѣлокъ и садовниковъ, съ какимъ принималъ участіе въ кокетливости мадамъ Лиди, которой онъ давалъ совѣты относительно ея нарядовъ, шляпъ, бѣлья. И, вмѣстѣ съ тѣмъ, какой-то отчаянный, сорви голова, любящій и ищущій опасности, тревожащій Ричарда своими безумствами, которыя онъ продѣлывалъ съ обычнымъ невозмутимымъ спокойствіемъ, съ неизмѣннымъ каменнымъ жесткимъ взглядомъ, сверкающимъ и непроницаемымъ. Добрый онъ или злой? Этого никто не зналъ. "Я не понимаю его",-- говорилъ учитель юноши, Жанъ Метцеръ. Правда, такой наставникъ, бывшій профессоръ Лозаннскаго университета, который онъ покинулъ вслѣдствіе болѣзни горла, оказывался плохимъ знатокомъ людей, болѣе знакомымъ съ книгами, чѣмъ съ живыми существами. Теперь онъ поправлялъ свое здоровье этимъ деревенскимъ урокомъ, соединеннымъ съ удовольствіями долгихъ прогулокъ въ экипажѣ и занятій музыкой, вмѣстѣ съ Лидіей, такъ какъ Жанъ Метцеръ былъ превосходнымъ віолончелистомъ.
   Гробургъ и Узелли понаслушались-таки за это время ноктурновъ и сонатъ. Длинный футляръ инструмента переправлялся черезъ рѣку въ лодкѣ старика Шюшена почти также часто, какъ и юный князекъ. По вечерамъ, во время нескончаемыхъ партій въ шахматы Ричарда съ матерью, нотаріусъ изъ Дравёйля, преемникъ Фенигана, старикъ Мериве, строитель церкви на шоссе, а иногда присоединявшіеся къ нимъ священникъ и членъ корбёйльскаго суда составляли обычную аудиторію Лидіи и учителя. Вечеръ заканчивался угощеніемъ липовымъ цвѣтомъ, любимымъ напиткомъ старой хозяйки дома, подчивавшей имъ гостей, въ предупрежденіе простуды, передъ уходомъ ихъ среди ночи. Можно было подумать, что находишься за сто лье отъ Парижа, въ глухой провинціи, привыкшей къ незатѣйливой и правильной жизни.
   Насколько же иными были для Лидіи музыкальные сеансы въ Гробургѣ! Происходили они послѣ полудня въ одной изъ обширныхъ и высокихъ пріемныхъ комнатъ нижняго этажа, обтянутой полосатою, зеленою съ золотомъ, шелковою матеріей, отдѣланною деревомъ со временъ Людовика XIII, когда построенъ самый замокъ, съ окнами-дверями, выходящими на огромную террасу передъ великолѣпнымъ французскимъ садомъ, грандіознымъ, залитымъ свѣтомъ, гдѣ подъ яркими лучами солнца сверкали мраморною бѣлизной статуи, вазы, балюстрады на фонѣ замыкающихъ садъ безконечныхъ шпалеръ подстриженныхъ канделябровидныхъ деревьевъ. Со времени болѣзни мужа и вскорѣ затѣмъ послѣдовавшей смерти отца герцогиня не жила въ Гробургѣ, занятая сложными хлопотами о наслѣдствѣ въ Вѣнѣ и въ Будапештѣ, и замокъ казался унылымъ и покинутымъ. При первыхъ звукахъ рояля и віолончели, гулко отдававшихся въ пустыхъ залахъ, слышалось легкое погромыхиваніе катящагося по ковру кресла на колесахъ. Генералъ, къ которому вернулись память и способность говорить, вся интеллектуальная жизнь, но который, повидимому, былъ приговоренъ къ вѣчной неподвижности, приказывалъ подвозить себя къ роялю и цѣлые часы проводилъ, слушая Баха, Бетховена, Шумана. Нерѣдко Лидія украдкой брошеннымъ взглядомъ видала, какъ больной, подъ вліяніемъ дѣйствовавшей на его нервы музыки, запрокидывалъ голову на спинку своего кресла, стараясь сдерживать крупныя капли слезъ, проступавшія на его ввалившихся глазахъ. И каждый разъ видъ молчаливаго отчаянія, огромнаго несчастія, затаенно оплакиваемаго въ этой роскошной и печальной обстановкѣ, сжималъ сердце молодой женщины нѣжною тревогой.
   О томъ, что было въ Оперѣ, не было сказано ни слова, ни намека, ни имъ, ни ею. Иногда, оставшись наединѣ съ нею у рояля, онъ бралъ руку Лидіи, съ минуту держалъ ее въ своихъ дрожащихъ рукахъ. И эта немощная ласка, настолько непохожая на грубое сжиманіе, которымъ онъ томилъ ее цѣлый вечеръ, наполняло Лидію очень сладкою грустью. Долго это вводило ее въ заблужденіе, и, довѣрчиво отдаваясь чисто-платоническому чувству, она думала, что, сопровождая мужа въ Гробургъ, бываетъ тамъ ради больного. Но онъ первый увидалъ все ясно и въ раздраженіи ей объяснилъ:
   -- Вашъ мужъ, должно быть, не ревнивъ?
   Она кокетливо улыбнулась.
   -- Къ кому же ревновать?
   -- Да къ мальченкѣ, смѣю думать! Не видите вы развѣ, какъ онъ бродитъ вокругъ васъ, подкарауливаетъ на дорожкахъ сада, прислушивается къ шелесту вашего платья на поворотахъ въ аллеи?
   Онъ говорилъ рѣзко и запинаясь отъ легкой афазіи, вернувшейся въ припадкѣ ревности. Лидія попыталась обратить все въ шутку. Вѣдь, онъ, просто, еще ребенокъ. Кто же думаетъ о женщинахъ въ семнадцать лѣтъ? Навѣрное, она должна ему казаться чѣмъ-то вродѣ бабушки. Но герцогъ стоялъ на своемъ, отрицательно качалъ головой, судорожно сжималъ руки на своихъ безжизненныхъ колѣняхъ.
   -- Берегитесь, мальчишка далеко не новичокъ. У него тамъ наверху цѣлый ящикъ набитъ письмами женщинъ. Скажите вашему мужу, чтобъ онъ попросилъ его показать. А, звѣренокъ рано началъ, умѣетъ подбираться къ женскимъ сердцамъ! У него, впрочемъ, какъ говоритъ его учитель, есть кавалпа.
   Имѣть кавату, на языкѣ віолончелистовъ, значитъ владѣть смычкомъ съ тою плѣнительностью, которая сообщаетъ трепетъ глубокимъ звукамъ, заставляетъ дрожать струны и нервы слушателей. У юноши была кавата, и Лидія безсознательно поддавалась таинственному очарованію. Предупрежденная генераломъ, она рѣ шила быть осторожнѣе. Но возможно ли это съ такимъ милымъ и нѣжнымъ мальчикомъ, почти неотлучнымъ и неопаснымъ? Они вмѣстѣ катались въ лодкѣ, на рыбной ловлѣ ихъ голыя руки сплетались въ только что вынутыхъ изъ воды вершахъ. Цѣлыми часами они сидѣли на охотѣ въ засадѣ, рядомъ, прижавшись другъ къ другу, въ потемкахъ подъ деревьями. Разговоры велись чуть слышно, мелкій осенній дождь шелестилъ листьями. Мальчикъ зябъ, Лидія укрывала его половиной своего широкаго плаща. Окончательно успокоивало молодую женщину то, что Ричардъ былъ всегда не далеко и говорилъ про Шарлексиса: "Это нашъ сынокъ", не замѣчая, какъ эти слова всякій разъ подновляютъ затаенное горе его жены, ея печаль о томъ, что нѣтъ у нихъ дѣтей. Добрякъ Ричардъ неловокъ былъ до геніальности и первый приходилъ въ восторгъ отъ безстрашной ловкости юноши. "На все онъ молодецъ!" -- говорилъ про него Ричардъ. Но въ характерѣ Лидіи было столько правдивости и гордости, что это охраняло ее отъ банальной измѣны мужу. Для этого нужна была неожиданность, нѣчто непредвидѣнное, противъ чего женщина защищается плохо, не имѣя времени ни для колебаній, ни для разсужденій.
   Разъ вечеромъ въ воскресенье, около конца сентября, обычные слушатели музыки были очень удивлены появленіемъ Жана Метцера безъ віолончели и безъ ученика. Учитель былъ сильно разстроенъ, голосъ измѣнялъ ему больше, чѣмъ всегда... Шарлексисъ уѣзжаетъ, завтра поступаетъ въ коллегію Станислава готовиться къ экзамену въ Сенъ-Сиръ. Генералъ совершенно нежданно порѣшилъ это, и молодой человѣкъ, послѣ короткаго и рѣзкаго объясненія съ отцомъ, шелъ проститься съ своими друзьями Фениганами, но вдругъ въ десяти шагахъ отъ ихъ дома онъ покинулъ учителя, сказавши, что слишкомъ тяжело у него на душѣ, и поручилъ всѣмъ передать его горе и увѣренія въ искренней дружбѣ. Въ залѣ послѣдовалъ общій взрывъ сожалѣній, нѣжныхъ словъ. Всѣ обожали милаго князька. Мадамъ Фениганъ негодовала на генерала за то, что онъ такъ распоряжается въ отсутствіе герцогини.
   -- Всегда она въ отсутствіи!-- ворчалъ обозлившійся Ричардъ, чуть не опрокидывая шахматный столикъ.
   -- А милѣйшій учитель Жанъ?-- спросилъ Мериве, забывшій отъ волненія положить сахаръ въ свой липовый цвѣтъ.-- Неужели мы и его лишимся?
   Совершенно сдавленнымъ голосомъ учитель отвѣтилъ, что ему предлагаютъ остаться въ Гробургѣ въ качествѣ... въ качествѣ...
   -- Регента пѣвчихъ?-- подсказалъ Мериве.
   -- Именно,-- подтвердилъ бѣдняга, краснѣя отъ стыда,-- И я соглашаюсь въ надеждѣ видать моего милаго ученика во время отпусковъ разъ въ мѣсяцъ.
   -- Какъ?-- отозвались всѣ хоромъ.-- Только разъ въ мѣсяцъ? Это варварство!
   Лидія слушала молча, хотя болѣе всѣхъ была взволнована отъѣздомъ князя: она догадывалась, что есть въ томъ доля и ея вины, и если страстная ревность генерала разжигала ея гордость, то сжимающее сердце чувство, вызванное этою разлукой, не безъ основанія изумляло ее. Неужели, вправду, она любитъ этого мальчика? Но, въ такомъ случаѣ, что же такое ея флиртъ съ его отцомъ?... Пока она старалась разобраться въ своихъ сложныхъ чувствахъ, вечеръ тянулся уныло, а въ десять часовъ всѣ поднялись уходить. Ричардъ зажегъ большой фонарь и спросилъ:
   -- Лидія, пойдешь провожать маэстро Жана?
   Ночь была очень темная, гудѣлъ вѣтеръ. Плохо закрѣпленный ставень погромыхивалъ объ стѣну. Почему Лидія, готовая во всякое иное время съ удовольствіемъ проѣхаться по рѣкѣ, взбудораженной осеннимъ вѣтромъ, на этотъ разъ не приняла приглашенія мужа? Инстинктъ ли, предчувствіе удержали ее, или простое желаніе остаться одной въ своей комнатѣ, подумать о нежданномъ горѣ? Лидія сошла съ крыльца, вмѣстѣ съ гостями, проводила ихъ за ворота до дороги, потомъ направилась къ закрытому шпалерами ходу, въ концѣ котораго свѣтилась желтымъ пятномъ лампа, горящая въ нижнемъ этажѣ павильона. Молодая женщина шла тихо, точно во снѣ, а вѣтеръ крутилъ вокругъ нея юбку легкаго платья, гналъ массу сухихъ листьевъ, шелестъ которыхъ производилъ такое впечатлѣніе, будто кто-то слѣдуетъ за нею, крадется по пятамъ. Два или три раза она оглядывалась, слышала произнесенное шепотомъ свое имя:
   -- Лидія... Лидія...
   Безъ малѣйшаго страха она протянула руки впередъ и пошла прямо къ скамейкѣ, откуда раздавался хорошо знакомый голосъ.
   -- Шарлей!... вы?...
   Онъ уже два часа поджидалъ ее, караулилъ, чтобы проститься съ нею, съ нею одной. Какъ онъ дрожалъ, милый, бѣдный мальчикъ! Его голосъ обрывался отъ слезъ, отъ настоящихъ дѣтскихъ рыданій, которыя Лидія пыталась остановить, зажимая ему ротъ рукой и кружевомъ накинутой на голову косынки. Наконецъ, изъ опасенія, что его могутъ услыхать изъ павильона, она ушла съ нимъ въ глубину темнаго парка. Но скоро выпущенныя собаки начали свой ужасный лай.
   -- Въ избу,-- тихо проговорилъ юный князекъ.
   Избой называли маленькую кладовую для садовыхъ иструмеитовъ, которую Ричардъ приспособилъ для храненія своего оружія, приказавши выстрогать и отполировать потолокъ и сосновыя доски, облицовывавшія внутреннія стѣны, что, вмѣстѣ съ циновками, брошенными на полъ, и мебелью, покрытою восточными коврами, какъ будто походило на что-то русское.
   О, если бы Лидія могла видѣть улыбку Шарлея, когда они входили въ избу, куда онъ предательски заманивалъ молодую женщину! Но, увлеченная заботой утѣшить его и успокоить, могла ли она заподозрить такое, не по лѣтамъ раннее, коварство? Дверь скрипнула, гонимые вѣтромъ листья слѣдомъ за ними пронеслись въ темноту вплоть до широкаго дивана, надъ которымъ красовался трофей изъ мечей съ блестящими рукоятками. Не слыша болѣе шаговъ, собаки смолкли.
   Все время, что Шарлексисъ пробылъ въ коллегіи Станислава, въ этой избѣ происходили ихъ свиданія, опасныя и рѣдкія, разъ въ мѣсяцъ, ночью съ субботы на воскресенье, когда юноша пріѣзжалъ въ отпускъ. Какъ только всѣ укладывались спать въ Гробургѣ, князь переправлялся черезъ рѣку, перелѣзалъ черезъ стѣну сада, незамѣтно проскальзывалъ до кладовой, гдѣ оставался до разсвѣта, и тою же дорогой возвращался домой. Каждый разъ онъ рисковалъ жизнью. Съ своей стороны Лидія подвергалась еще большей опасности, прокрадываясь изъ алькова, изъ общей супружеской спальни на свиданіе съ любовникомъ. Возвращаясь запыхавшеюся отъ бѣга, въ пеньюарѣ, измоченномъ росою или изморозью, она каждое утро ожидала, что на порогѣ павильона ее встрѣтитъ мужъ ужаснымъ вопросомъ: "Ты откуда?" Лидіи даже нравилась опасность: она какъ будто скрашивала низость измѣны, постояннаго обмана, особенно возмущавшаго ее. Ей случалось даже выдумывать такія отчаянныя штуки, которыя, въ концѣ-концовъ, пугали самого юношу.
   Въ одно изъ такихъ свиданій Лидія пожелала, чтобы Шарлексисъ, приглашенный къ нимъ завтракать на слѣдующее утро, остался ночевать въ избѣ на диванѣ, и утромъ принесла ему рубашку своего мужа, чтобы онъ не показывался въ измятомъ бѣльѣ. Было настоящимъ чудомъ, что ихъ не захватили сотню разъ, такъ какъ слуги, за исключеніемъ Розины, дочери Шюшена, ненавидѣли безродную нищую, сдѣлавшуюся женою ихъ господина. Чего бы не дали они за то, чтобъ изловить ее на такомъ дѣлѣ! Нѣтъ, никто ничего не видалъ, ничего не подозрѣвалъ. Сторожевыя собаки, быть можетъ, знали кое-что, но ихъ свидѣтельство оказывалось невразумительнымъ. Одинъ только паралитикъ, генералъ, сидя въ своемъ креслѣ, угадалъ все безъ тѣни шпіонства. Теперь, когда Лидія являлась въ Гробургъ въ дни, назначенные для музыки, насмѣшливый и горькій взглядъ встрѣчалъ ее, преслѣдовалъ, стѣснялъ, въ особенности при учителѣ, котораго онъ могъ навести на подозрѣнія. Въ тѣ рѣдкія минуты, когда не бывало въ комнатѣ ни учителя, ни Ричарда, больной ласкалъ ея руку и тихо, нѣжно укорялъ молодую женщину:
   -- Я васъ предупреждалъ, однако... Онъ не любитъ васъ и никогда не полюбитъ... А вышло вотъ что... Есть у него кавата, есть кавата...
   Лидія притворялась ничего непонимающею, широко раскрывала красивые наивные глаза, но онъ упрямо продолжалъ настаивать. О своей страсти онъ говорилъ не иначе, какъ тономъ сожалѣнія о чемъ-то далекомъ и навсегда потерянномъ.
   Разъ какъ-то онъ говорилъ:
   -- Изъ всего, чѣмъ мнѣ пришлось пожертвовать, что разбито и отнято у меня, я оплакиваю только васъ. И какъ подумаю, что вы принадлежите моему сыну... О!
   Въ другой разъ:
   -- Когда онъ приходитъ отъ васъ, какъ онъ ни скрывается отъ меня, я угадываю это по его походкѣ, по запаху вашихъ духовъ. И это такое мученіе, такая пытка... Тогда я начинаю жалѣть, что не страдаю отъ болѣзни еще болѣе. По крайней мѣрѣ, боли отвлекли бы меня, я не сталъ бы думать безпрерывно объ одномъ и томъ же, объ ужасной ревности, которая сводитъ меня съ ума.
   Вначалѣ весны герцогиня пріѣхала за мужемъ, чтобы везти его въ Тироль на воды, про которыя чудеса разсказывали. Больной долженъ былъ выдержать двойной курсъ. Прикрывая свою ревность тѣмъ предлогомъ, что близятся экзамены и необходимы усиленныя занятія, генералъ рѣшилъ, что Шарлексисъ все это время проведетъ въ школѣ безвыходно, несмотря на предложеніе Ричарда брать къ себѣ молодого князя на время отпусковъ. Шарлексисъ покорился безъ малѣйшаго возраженія. Онъ давно мечталъ о большомъ путешествіи на яхтѣ вокругъ свѣта и, чтобы добыть денегъ для осуществленія своей затѣи, обратился къ содѣйствію бывшаго метръ-д'отеля герцогини. Юноша предполагалъ пуститься въ плаваніе не въ одиночествѣ, а убѣдить Лидію ѣхать вмѣстѣ съ нимъ, и для этого ему достаточно было написать ей нѣсколько довольно искусно сочиненныхъ писемъ,-- ловко поиграть педалью на тѣхъ или иныхъ струнахъ женскаго сердца, всѣ вибраціи которыхъ были ему хорошо знакомы. Передъ бродяжническими и цыганскими инстинктами безродной сироты онъ развертывалъ панораму чудесъ и приключеній долгаго плаванія, раскрывалъ небо, невѣдомые горизонты. Чтобы польстить ея тщеславію незаконнорожденной и зная романы, которые она измышляла о своемъ таинственномъ происхожденіи, Шарлексисъ писалъ ей: "Неужели текущая въ твоихъ жилахъ аристократическая кровь не возмущается въ этой средѣ отупѣлаго мѣщанства, низкаго скаредничества?" Несмотря ни на что, Лидія, все-таки, съ недовѣріемъ относилась къ нему, къ его молодости, задумывалась передъ отчаяніемъ его матери, передъ горькою усмѣшкой генерала. Одно ничтожное обстоятельство уничтожило ея колебанія.
   -- Кто вамъ это передалъ?-- спросила она Розину, когда та украдкой сунула ей первое письмо князя.
   Горничная покраснѣла.
   -- Мосьё Александръ... вамъ это, однимъ вамъ...
   Съ этой минуты Лидія почувствовала себя во власти дворни. Бывшій лакей, при встрѣчахъ съ Лидіей, строилъ таинственныя рожи сообщника. Она была поставлена въ необходимость дѣлать видъ, будто не знаетъ про его отношенія къ Розинѣ, такъ какъ ея собственный секретъ былъ въ рукахъ обоихъ. Рано или поздно, по ихъ неосторожности или по злобѣ, разразится скандалъ, лучше уже было не дожидаться этого. Она написала своему любовнику: "Когда захочешь". Отвѣтъ: "Завтра утромъ, въ пять часовъ, у лѣсной калитки".
   Послѣдній день въ домѣ Фенигановъ ничѣмъ не разнился отъ всѣхъ другихъ дней. Вечеромъ игра въ шахматы и музыка. Вернувшись въ павильонъ ровно въ десять часовъ, пока Ричардъ укладывался спать, Лидія въ своей уборной нацарапала нѣсколько строкъ свекрови, объясняя ей, что уходитъ изъ дому безъ денегъ, безъ чемодана и узла, лишь въ томъ, что на ней надѣто. "Вы взяли меня безъ ничего, безъ ничего я и ухожу... Я была въ тюрьмѣ,-- убѣгаю на свободу". Она сняла совсѣмъ новый пеньюаръ изъ голубаго фуляра съ гипюромъ и швырнула его Розинѣ, къ неописуемому изумленію горничной.
   -- Мадамъ даритъ мнѣ?
   -- Да, возьмите.
   Затѣмъ она преспокойно легла, проспала до разсвѣта, когда мужъ отправился на рыбную ловлю и ровно въ пять часовъ была въ дальней части парка у калитки, растворенной настежь, но не передъ ожидаемымъ экипажемъ, а передъ телѣгой торгаша, на которую садовники укладывали корзины съ овощами и фруктами. Вотъ такъ бѣлки!...
   Появленіе Лидіи произвело чисто-сценическій эффектъ. Телѣга исчезла въ лѣсу, садовники -- въ чащѣ парка, на мѣстѣ осталась лишь одна корзина, забытая у калитки. Какъ бы расхохоталась бѣглянка, если бы для нея самой этотъ моментъ не былъ настолько драматиченъ! Но она спѣшила къ скрытой на половину деревьями каретѣ, запряжка и кучеръ которой были ей хорошо знакомы. Изъ канавы на встрѣчу Лидіи поднялся старый бродяга. Въ этомъ грязномъ и оборванномъ нищемъ съ всклокоченною бородой молодая женщина узнала старика Жоржа, наводившаго на нее такой ужасъ во время ея дѣтства. Она тотчасъ же рѣшила отдать ему письмо къ свекрови.
   -- Снеси это туда въ домъ.
   Онъ взялъ письмо и не двинулся съ мѣста, склонивши на бокъ голову и загораживая дорогу красавицѣ, съ которой не спускалъ своихъ часто мигающихъ глазъ. Она подумала, что онъ ждетъ платы за данное ему порученіе.
   -- У меня нѣтъ денегъ, тебѣ тамъ заплатятъ
   Онъ, повидимому, не понялъ, продолжалъ стоять неподвижно и только шевелилъ губами какія-то невнятныя слова И только когда Лидія отстранила его рѣзкимъ движеніемъ, чтобы пройти, и скрылась за кустарникомъ на поворотѣ, онъ повернулъ въ противуположную сторону и побрелъ съ глухимъ рычаніемъ, похожимъ на стонъ, не вырвавшійся изъ сдавленнаго горла.
   

IV.
Ревность.

   Противъ павильона, на углу дороги въ Корбёйль и переулка, ведущаго въ поле и спускающагося къ Сенѣ между виноградниками, стоитъ у стѣны стариннаго парка хорошо знакомый пѣшеходамъ фонтанъ-колонка съ привѣшеннымъ на цѣпочкѣ жестянымъ стаканомъ. Первый звукъ, дошедшій до Ричарда, когда онъ очнулся отъ безпамятства, продолжительности котораго онъ не могъ опредѣлить, былъ звонъ этого скакана, выпущеннаго изъ рукъ прохожимъ, только что напившимся изъ него. Услыхавши знакомый съ дѣтства звукъ, Ричардъ улыбнулся, открылъ глаза и съ своей постели, въ полутемной комнатѣ со спущенными занавѣсками, увидалъ отраженную на бѣломъ потолкѣ, какъ на экранѣ волшебнаго фонаря, крошечную тѣнь путника, берущагося за свою сумку послѣ остановки у фонтана.
   -- О, дорога!-- проговорилъ Ричардъ вслухъ, довольный такимъ возвратомъ сознанія. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, вернулось и воспоминаніе о постигшей его бѣдѣ. Ему стало холодно, стало страшно, и онъ инстинктивно закрылъ опять глаза, какъ бы для того, чтобы снова впасть въ безпамятство, забыть обо всемъ. Но его закрытые глаза видѣли, его закутанныя одѣяломъ уши слышали все одинъ и тотъ же ужасъ: появленіе его матери у входа подъ шпалеру, ея крикъ:
   -- Лидія уѣхала!
   По странной аномаліи, ревность, отъ которой ему пришлось позднѣе выстрадать такъ много, что онъ послужилъ типомъ для этого этюда человѣческой страсти, не сразу дала почувствовать свои когти и свое острое жало безпощадной химеры этому очень простому и очень мягкому, но чисто-инстинктивному существу. Когда онъ узналъ, съ кѣмъ уѣхала Лидія,-- съ Шарлеемъ, съ его матросомъ, какъ самъ мальчикъ называлъ себя, съ задушевнымъ его другомъ,-- то, конечно, ударъ показался ему тяжелымъ, похожимъ на рану въ животъ, предательскую рану снизу вверхъ, самая неожиданность которой ослабляетъ первую боль. "Онъ... онъ могъ!"... Мимолетная вспышка пробѣжала по его лихорадочно-блѣдному лицу, туманъ пронесся передъ его глазами добродушной собаки, и только. Муки ревности явились позднѣе, ударили въ догонку и тогда уже довели до горячешнаго бреда. Въ данную же минуту все рушилось въ огромную черную пропасть, раскрывшуюся у его ногъ, куда онъ вглядывался, ничего не понимая... Уѣхала?... Почему? Что сдѣлали ей?... Стало быть, она не любила его, когда онъ любилъ такъ сильно?
   Сидя у окна, передъ знакомыми видами, гдѣ все напоминало ему Лидію, онъ во все время выздоровленія думалъ только одно: "Что же такое случилось?" Онъ хотѣлъ прочесть письмо, которое она оставила, уѣзжая. Но мать не давала ему этого письма... Позднѣе, когда онъ совсѣмъ оправится. Въ письмѣ есть вещи, которыя причинятъ ему слишкомъ большія страданія, могутъ вызвать новый припадокъ... А эта негодница тамъ будетъ въ восторгъ отъ того!
   На самомъ дѣлѣ письмо Лидіи настолько категорически обвиняло свекровь, дышало такимъ негодованіемъ и такою искренностью, что мать пугалась отчаянія и, быть можетъ, гнѣва сына, влюбленнаго въ жену послѣ восьми лѣтъ супружества, какъ въ первый день брака. И вотъ самое постоянство этой любви въ особенности раздражало почтенную женщину. Какъ для множества француженокъ,-- неизмѣримо болѣе нѣжныхъ матерей, чѣмъ любящихъ женъ, переносящихъ на ребенка всю силу своихъ чувствъ, которыми не хотѣлъ или не умѣлъ пользоваться мужъ, -- для матери Ричарда страстная любовь имѣла значеніе лишь аксессуара, пригоднаго въ романѣ и на сценѣ, а жизнь съ мужемъ была только низменною ассоціаціей. Могла ли такая женщина объяснить себѣ силу страсти, которую она видѣла во взорахъ сына столь же пламенною послѣ многихъ лѣтъ, какъ въ то время, когда слезы его обливали окно избы?
   -- По правдѣ сказать, не понимаю я васъ, мужчинъ,-- говорила мадамъ Фениганъ, водя и поддерживая сына на первой его прогулкѣ по парку.-- Вы одновременно можете любить и презирать... Хоть тебя взять, ты все еще думаешь о негодяйкѣ, которая обманула тебя, живетъ съ другимъ, сдѣлала тебя посмѣшищемъ всей округи.
   Мать почувствовала, какъ дрогнула рука сына, опиравшагося на ея руку, но продолжала суровымъ тономъ, глядя незнающими пощады глазами оператора:
   -- Вся ихъ исторія доподлинно извѣстна, представь только это... Свиданія ихъ бывали у насъ же въ домѣ. Онъ являлся по ночамъ, перелѣзалъ черезъ стѣну.
   -- Войдемте сюда, мама, я совсѣмъ разбитъ, -- прошепталъ Ричардъ, отворяя дверь русскаго домика.
   Фениганъ опустился на диванъ всею тяжестью своего измученнаго тѣла. Ослабѣвшія пружины дивана скрипнули, и одна и та же мысль вызвала краску на лица матери и сына.
   -- Ради собственнаго достоинства, ради твоего имени, милое дитя мое, не думай ты больше объ этой женщинѣ... обѣщай мнѣ забыть ее.
   Она сдвинула съ мѣста подушку, чтобы сѣсть ближе къ сыну. Забытыя подъ нею головныя шпильки попались подъ руку мадамъ Фениганъ. Она собрала ихъ и съ отвращеніемъ выбросила наружу. Послѣдовало долгое молчаніе, во время котораго черезъ отворенную дверь влетѣла ласточка, черкнула крыломъ, точно вѣеромъ по бревнамъ, и упорхнула, какъ капризъ женщины.
   -- Обѣщай мнѣ...-- повторяла мать, сильно взволнованная.
   Ричардъ отвѣтилъ:
   -- Да, хорошо, я обѣщаю, но съ однимъ условіемъ... Я хочу знать, требую, чтобы ты мнѣ сказала, гдѣ они.
   Она испугалась того, что слишкомъ сильно растрогала самолюбіе и злобу сына.
   -- Знать, гдѣ они... Зачѣмъ? Что ты хочешь дѣлать?
   -- Ничего, простое любопытство.
   -- Но я сама не знаю, увѣряю тебя.
   -- Хорошо. Тѣ, гробургскіе, вернулись. Тамъ я добьюсь отвѣта.
   Изъ боязни скандала мадамъ Фениганъ обѣщала сама отправиться за справками къ д'Алькантара, ей придется поплатиться только мигренью, какъ всякій разъ, когда она надѣвала шляпку.
   Черезъ два дня она вышла изъ экипажа передъ громаднымъ крыльцомъ Гробурга и застала герцогиню за интимною и оживленною бесѣдой съ мосьё Александромъ. Сердце посѣтительницы похолодѣло отъ его насмѣшливо-почтительнаго поклона.
   -- Я еще увижу васъ, Александръ...-- сказала герцогиня, вводя гостью въ маленькій угольный салонъ, обитый старинною шелковою матеріей.
   -- Чему мы обязаны столь любезнымъ посѣщеніемъ, госпожа нотаресса?-- проговорила хозяйка тономъ притворнаго и высокомѣрнаго расположенія.
   Нотаресса, сразу такъ ловко озадаченная своимъ титуломъ, совсѣмъ растерялась отъ такого пріема, въ виду всего, крайне тяжелаго и еще не высказаннаго между ними.
   -- Мой сынъ, Ричардъ, чуть не умеръ...
   -- А, неужели?... вотъ какъ?... а я и не знала.
   -- Какъ, вы не знали, что мой несчастный сынъ...
   -- Боже мой, моя милая, подобные сюжеты настолько щекотливы...
   Она водила флакономъ съ солями подъ своимъ типическимъ еврейскимъ носомъ.
   -- Этотъ сюжетъ касается васъ довольно близко, однако,-- тихо сказала мадамъ Фениганъ.
   И вдругъ, увлеченная своимъ материнскимъ негодованіемъ, она воскликнула:
   -- Ахъ, герцогиня, какое огромное несчастье, что мой сынъ сошелся съ вашимъ!
   Маленькая головка съ волосами лимоннаго цвѣта выпрямилась со злобнымъ смѣхомъ.
   -- Ужь не думаете ли вы обвинить Шарлексиса въ похищеніи вашей снохи? Моему сыну едва минуло восемнадцать лѣтъ, онъ былъ еще въ школѣ...
   Растворилась дверь, изъ амфилады пріемныхъ комнатъ появилась жалкая, исхудалая фигура генерала, тяжело опирающагося на ручку своего кресла, чтобы бросить г-жѣ Фениганъ такую дерзкую фразу:
   -- Я же добавлю, сударыня, что нашъ невинный младенецъ уѣхалъ, занявши сто тысячъ франковъ, за что мы, конечно, поплатимся вдвое, тогда какъ его Даная хвалится тѣмъ, что убѣжала въ одной рубашкѣ, которая была у нея на плечахъ.
   Въ то время, какъ онъ говорилъ, старинное зеркало надъ каминомъ маленькаго салона отражало вздрагиваніе его длинныхъ усовъ, передергиваемыхъ улыбкою бѣшенства, и отчаянныя движенія, которыя выдѣлывалъ смычкомъ віолончели учитель Жанъ, стоя позади кресла больного. Мадамъ Фениганъ поднялась съ большимъ достоинствомъ и, улыбаясь, проговорила:
   -- Пожелайте же вашему сыну никогда не встрѣтиться лицомъ къ лицу съ моимъ.
   Генералъ вздрогнулъ, герцогиня поспѣшила его успокоить:
   -- Пустое это!... Одинъ въ департаментѣ Сены и-Уазы, другой на пути въ Индію,-- встрѣтиться не рискуютъ.
   Тѣмъ не менѣе, какъ только мадамъ Фениганъ сѣла въ карету и экипажъ удалялся въ конецъ аллеи, мосьё Александръ былъ позванъ въ маленькій салонъ.
   -- Александръ!
   -- Что прикажете?
   -- Смотрѣть за этимъ Ричардомъ... понимаешь? Если вздумаетъ уѣхать, вали слѣдомъ и давай знать обо всемъ.
   Герцогиня добавила:
   -- Что же касается расходовъ моего сына, сколько бы онъ ни потребовалъ, обращайтесь прямо ко мнѣ.
   Бывшій метръ-д'отель поклонился чуть не до земли и вышелъ изъ Гробурга сіяющій и зловѣщій.
   Въ то же время, приподнявши свои широкія плечи, Ричардъ бѣшено шагалъ по своей гостиной и слушалъ разсказъ мадамъ Фениганъ, подавленной негодованіемъ, немощно опустившейся въ кресло и положившей на колѣни старомодную шляпку. Стиснувши зубы, онъ выждалъ конца разсказа, потомъ остановился передъ матерью, приподнялъ ее, прижалъ къ своей груди и въ избыткѣ нѣжности, довольно рѣдкомъ у такого сдержаннаго человѣка, проговорилъ:
   -- Теперь конецъ. Твоя правда, ничего эта женщина не стоитъ и пусть себѣ отправляется куда ей угодно, никогда мы о ней говорить не будемъ.
   Онъ говорилъ это отъ всей искренности своей злобы, терзаясь мыслью, что Лидія увлекла, похитила и развратила школьника. Въ первый разъ онъ сообразилъ, насколько это потѣшно и омерзительно, и дивился тому, какъ, живя вмѣстѣ, такъ долго не замѣчалъ, что она, просто, больная, истеричная женщина. За подтвержденіями онъ обращался къ матери, и та поддерживала, укрѣпляла въ немъ эту мысль, восхищенная своимъ вновь завоеваннымъ положеніемъ.
   -- Это уже, видишь ли, сынокъ, наша вина... Мы разыскали ее въ воспитательномъ домѣ. Это избавляетъ отъ неудобствъ возиться съ женниною родней, за то получаешь жену безъ всякаго прошлаго, безъ ручательства, окруженную таинственностью, неизвѣстнымъ, со всѣми возможными наслѣдственными изъянами. Эта дѣвчонка набила себѣ въ голову, будто она аристократическаго происхожденія... Это ей натолковали въ монастырѣ. Только, какъ бы тамъ ни было, ея аристократизмъ пустилъ ей въ жилы довольно много всякой скверности... Обними ты меня, лучше, и забудемъ мы о ней.
   Это онъ и попытался сдѣлать, утомляя себя до изнеможенія, чтобы вечеромъ повалиться на постель и уснуть, какъ убитый. Конечно, еслибъ онъ женился на доброй хозяйкѣ, какою была его мать, вѣчно занятая своимъ садомъ, шкафами, бѣльемъ, вареньемъ, Ричардъ, быть можетъ, разогналъ бы свое горе жизнью внѣ дома. Но Лидія, не имѣя ни дѣтей, ни заботъ по хозяйству, всюду сопровождала мужа, неразлучно съ нимъ была на охотѣ, на рыбной ловлѣ, и когда онъ задумалъ убѣжать отъ воспоминаній о ней, онъ встрѣчалъ ихъ на каждомъ шагу, живыми и неотступными, какъ тѣнь его исчезнувшаго счастья.
   Въ первый разъ, по уходѣ жены, онъ закинулъ свою сѣть между Ри и Жювизи, недалеко отъ берега. Въ водѣ, очень тихой въ томъ мѣстѣ, отражался въ опрокинутомъ видѣ трактиръ, одиноко стоявшій у самаго бечевника, крытый соломой и бывшій когда-то почтовою станціей.
   -- Что, въ траву, должно быть, заѣхали?-- спросилъ Шюшенъ, сидѣвшій на веслахъ и удивившійся неподвижности хозяина.
   Ричардъ не отвѣтилъ. Въ эту минуту передъ нимъ вновь оживала одна изъ сценъ его жизни съ Лидіей, происходившая на этомъ самомъ мѣстѣ. Гроза и ливень хлестали рѣку, небо было черно, вода заливала лодку. Лидія вскрикивала и смѣялась подъ дождемъ, одинъ башмакъ свалился съ ея ноги, упалъ въ воду, при выходѣ на берегъ. Потомъ -- зала трактира, длинная и мрачная, гдѣ сальныя свѣчи, воткнутыя въ пустыя бутылки, освѣщали свирѣпыя лица каменщиковъ, землекоповъ, пастуховъ, тоже застигнутыхъ дождемъ и просушивавшихъ свои широкіе плащи передъ пылающимъ хворостомъ, у котораго грѣлась вся измокшая Лидія и выжимала свои волосы, потѣшаясь разгоравшимися на нее взглядами этихъ озвѣрѣлыхъ людей, сдерживаемыхъ на почтительномъ разстояніи внушительною фигурой и увѣсистыми кулаками ея спутника.
   -- Тутъ вода слишкомъ чиста, старикъ, поднимемся за мостъ,-- сказалъ Ричардъ измѣнившимся голосомъ.
   Подъ сильными взмахами веселъ Шюшена, зеркало, отражавшее прибрежный трактиръ, разбилось вдребезги, исчезнувши въ глубинѣ рѣки, вмѣстѣ съ вызванными имъ воспоминаніями. Лодка остановилась у Воробьинаго острова, отличнѣйшаго мѣста для ловли приволокой, но хозяинъ былъ рѣшительно не въ ударѣ на этотъ разъ.
   На одной изъ оконечностей островъ двоится, берега расходятся, образуя удлиненный полукруглый заливъ, съ чистымъ песчанымъ дномъ, съ тихою прозрачною водой, двумя наклонившимися и густо разросшимися ивами. Лидія называла это мѣстечко своею купальней. Лодка Ричарда съ развернутымъ парусомъ прикрывала заливчикъ со входа, ивы служили занавѣсомъ со стороны берега, и Лидія брала тутъ уроки плаванія. При раздѣваніи, при выходѣ изъ воды такъ и звенѣлъ ея смѣхъ, легкіе крики испуга при малѣйшемъ прикосновеніи къ ея обнаженному, розовому тѣлу вѣтки кустарника или вьющагося надъ водою насѣкомаго. Воспоминаніе объ этомъ восхитительномъ тѣлѣ, раздражающее сознаніе утраты,-- вотъ все, что получилось въ результатѣ долгой стоянки у Воробьинаго острова.
   -- Чудное это дѣло,-- говорилъ вечеромъ въ кухнѣ отецъ Розины, Шюшенъ,-- съ такимъ печальнымъ лицомъ, какое у мосье Ричарда, онъ, не переставая, пѣлъ во все время рыбной ловли.
   На самомъ дѣлѣ, отдаваясь единственному и дорогому воспоминанію, онъ машинально повторялъ мотивъ Перголеза, игранный учителемъ Жаномъ и Лидіей, вслухъ воспроизводилъ въ тактъ басы своими "пумъ-бумъ", аккомпанируя ими дивной пѣснѣ, звучавшей въ его головѣ, наполнявшей его сердце.
   Въ слѣдующіе за тѣмъ дни повторялось то же самое. Во всѣхъ закоулкахъ и изгибахъ рѣки ему чудился любимый образъ, гдѣ бы и въ какой бы то часъ ни было, подъ утреннимъ туманомъ, густымъ настолько, что направлять лодку можно было только прислушиваясь къ плеску воды о мостовыя сваи, или вечеромъ, когда огни барокъ скользятъ въ сумракѣ надъ самою поверхностью воды, и на Іерѣ, и на Оржи, хорошенькихъ притокахъ Сены, окаймленныхъ зелеными берегами, группами деревьевъ и цвѣтовъ, прачешными плотами, старинными аббатствами, превращенными въ мельницы. Тотъ же неотступный образъ видѣлъ онъ подъ своимъ весломъ, -- стройный и свѣжій, какъ водяное растеніе, съ его зеленовато-бѣлою окраской, недоступною солнцу и загару.
   Лѣсъ тянулся вдоль рѣки. Ричардъ кинулся въ лѣсъ, чтобы уйти отъ призрака, преслѣдовавшаго его на водѣ. Но и въ лѣсу, въ заросляхъ кустарниковъ, на перекресткахъ зеленыхъ дорогъ, всѣ развѣтвленія которыхъ онъ зналъ наизусть, его не покидало то же видѣніе. Вездѣ и всегда она -- Лидія, а если и не сама Лидія, то разныя встрѣчи и случайности безпрерывно напоминали Ричарду о его несчастіи. Разъ вечеромъ, возвращаясь домой послѣ долгой ходьбы пѣшкомъ и проходя мимо стариннаго, упраздненнаго монастыря, онъ услыхалъ привѣтливые голоса:
   -- Э, мосьё Ричардъ!
   Соткёръ, прозванный Индѣйцемъ, старый полѣсовщикъ огромнаго роста, гроза браконьеровъ, женилъ сына, служащаго прикащикомъ въ Парижѣ, на дѣвушкѣ, работавшей въ одномъ съ нимъ большомъ магазинѣ. Среди заросшаго травой, запущеннаго двора прежняго монастыря, за большимъ столомъ сидѣли сторожа въ синихъ ливреяхъ Гробурга съ загорѣлыми женами, разряженными въ яркіе цвѣта, фермеръ съ семьей, два свадебныхъ музыканта и мосьё Александръ настоящимъ щеголемъ въ лаковыхъ башмакахъ, въ свѣтлыхъ панталонахъ, заигрывая моноклемъ съ новобрачною, восхитительною дурнушкой, одѣтою и причесанною на славу. Ричардъ принужденъ былъ зайти и присѣсть на нѣсколько минутъ. Обѣдъ подходилъ къ концу, пили бѣлое вино за здоровье новобрачныхъ. Затѣмъ, по сигналу, данному музыкантами, составилась кадриль при послѣднихъ вспышкахъ заката. Ричардъ и Индѣецъ смотрѣли на танцующихъ и разговаривали, положивши локти на скатерть.
   -- Что касается кокетства, мосьё Ричардъ, это точно, я думаю, что очень кокетлива эта дѣвочка,-- говорилъ старый полѣсовщикъ, слѣдя своими узкими глазами толстокожаго за бѣлымъ вѣнкомъ молодой снохи.-- Мой молодецъ совсѣмъ и не желаетъ, чтобъ она возвращалась въ магазинъ, тѣмъ болѣе, что у нея немного слаба грудь. Они пробудутъ сезонъ или два здѣсь. Онъ цѣлый день будетъ занятъ своимъ дѣломъ въ Парижѣ, а я тутъ буду присматривать за его женой. Съ моею-то, былое дѣло, неладно вышло, за то ручаюсь вамъ, что этой не дамъ сбиться съ пути.
   -- Да, разумѣется,-- сказалъ Ричардъ, принужденно улыбаясь и думая про себя, что недурно бы разсказать Индѣйцу, каковъ былъ присмотръ у нихъ въ домѣ.
   Ночь охватывала лѣсъ, когда Ричардъ ушелъ изъ стараго монастыря. Птицы смолкли, въ воздухѣ разносились только отрывистые и рѣзкіе звуки свадебной музыки. Но не ее слышалъ Ричардъ, не ей подпѣвалъ басомъ свои тоскливые "пумъ-бумъ-пумъ", гудѣвшіе по темнымъ аллеямъ.
   Совсѣмъ истомленный, онъ пересталъ выходить изъ дому. Въ нижнемъ этажѣ павильона, рядомъ съ кладовою, была такъ называемая рабочая комната. Ричардъ, со времени ухода жены, ночевалъ въ замкѣ, въ той комнатѣ, гдѣ жилъ холостымъ, вблизи отъ комнаты матери, а днемъ отдыхалъ въ покинутой рабочей, сидя въ большомъ кожаномъ креслѣ, и тамъ же повѣрялъ счета подрядчиковъ за пузатымъ бюро стараго нотаріуса. Теперь онъ цѣлые дни проводилъ въ этой комнатѣ. Изъ окна, какъ во время своего дѣтства, онъ смотрѣлъ на дорогу, довольный тѣмъ, что находитъ на ней старыхъ знакомыхъ, тачку шоссейнаго сторожа, маленькаго горбуна, торговца обувью,-- все это имѣло наивный видъ громадной игры въ "гусёкъ", причемъ Фенигану представлялось, будто и Лидія тутъ же, рядомъ съ нимъ. Онъ вспомнилъ, какъ она боялась быковъ, рыночныхъ старухъ и телѣги, въ которой отвозили утопленниковъ, покрытыхъ грубымъ холстомъ.
   И вотъ, какъ разъ, эта мрачная телѣга медленно поднимается со стороны Сены, везетъ слугу старика Мериве, вытащеннаго изъ прибрежной травы, гдѣ онъ случайно утонулъ третьяго дня. Онъ былъ за пономаря въ маленькомъ приходѣ, и бѣдняга Мариве идетъ за нимъ и плачетъ, болѣе сгорбленный, болѣе съёжившійся, чѣмъ обыкновенно.
   А тутъ и старый Жоржъ съ своею длинною палкой и съ кускомъ хлѣба подъ мышкой, хотя нынче и не день раздачи милостыни нищимъ. Но съ нѣкоторыхъ поръ старый бродяга не покидаетъ Узеллей. Его постоянно видятъ то шляющимся вокругъ замка, то лежащимъ у одной изъ калитокъ, или въ сторонѣ дороги, или у лѣса. "Такъ и не опохмѣляется!" -- завистливо говорилъ Шюшенъ, а работницы, когда старый шатунъ заглядываетъ къ нимъ въ подвальный этажъ, смѣются и кричатъ ему:
   -- Что, иль и у тебя есть какое горе на сердцѣ, папашка Жоржъ?
   Въ ясный и теплый день на душѣ мрачно становится, при видѣ этого человѣческаго отребья, еле держащагося на ногахъ, цѣпляющагося за деревья и за стѣны. Откуда онъ? Гдѣ его родина? Какой языкъ коверкаетъ его беззубый ротъ? Какъ могло случиться, что въ этомъ уголкѣ Сены-и-Уазы старый нищій такъ же далекъ, чуждъ и неизвѣстенъ всѣмъ, какъ еслибъ онъ блуждалъ по центральной Африкѣ? Вотъ онъ подходитъ къ фонтану, пытается взять стаканъ и держать его подъ струей воды. Его руки трясутся, ноги скользятъ, войлочная шляпа, давно утратившая цвѣтъ и форму, сваливается, падаетъ рядомъ съ пролитымъ стаканомъ, что вызываетъ громкій смѣхъ молодой жены фермера, стоящей у воротъ своего двора. Наконецъ, бѣднягѣ, послѣ огромныхъ усилій, удалось напиться прямо изъ-подъ крана, и двѣ струйки воды текутъ по его бородѣ, тогда какъ солнце палитъ его голый, красный черепъ, испещренный толстыми синими жилами. И Ричардъ припоминаетъ, какъ Лидія говорила, что никогда не могла видѣть прохожаго, останавливающагося напиться тутъ, на перекресткѣ, и въ нерѣшительности опускающаго глаза,-- да, никогда не могла она видѣть этихъ несчастныхъ, всѣми покинутыхъ, и не подумать тутъ же, что этотъ жалкій бродяга былъ когда-то ребенкомъ, что его ласкала и нѣжила любящая мать и, глядя на него соннаго, отдавалась самымъ чуднымъ мечтамъ о его будущемъ. Какъ же женщина, говорившая съ такою сердечною добротой, съ такою искреннею жалостью, могла такъ много зла сдѣлать своему мужу? Неужели для нея онъ значитъ меньше, чѣмъ какой-нибудь нищій старикъ?
   Напившись, старый Жоржъ укладывается у фонтана, опускается тяжело, какъ-то не вдругъ, точно бросаетъ на землю свои усталые члены другъ за другомъ, поочередно. Онъ вынимаетъ краюшку хлѣба изъ-подъ своего дыряваго рубища, кладетъ ее на ближній камень, палку кладетъ по другую сторону, закрываетъ глаза, но только на половину, такъ какъ охраняетъ свой провіантъ отъ мухъ и отъ всякой дряни, враждебной отдыху бродяги. Онъ засыпаетъ, положивши одну руку на свой хлѣбъ, держа другою свою здоровую дубину.
   А Ричардъ и заснуть не можетъ,-- покончено съ прежними сладкими часами дневного отдыха! Онъ видитъ, почти слышитъ, какъ по ту сторону залитой свѣтомъ дороги спитъ несчастный бѣднякъ, къ которому онъ чувствуетъ что-то похожее на нѣжность, потому что это былъ нищій Лидіи, потому что она съ нимъ говорила съ послѣднимъ,-- ему, въ его истрескавшіяся руки, отдала записку, которую мадамъ Фениганъ не посмѣла показать сыну. И вдругъ Ричардъ сообразилъ, что, за неимѣніемъ этого письма, въ маленькомъ бюро Лидіи, наверху, въ ихъ комнатѣ, могутъ оказаться другія письма, не менѣе интересныя. Какъ же ранѣе не пришло ему въ голову порыться въ этомъ бюро?
   Еще минута, и онъ у Розины, чтобы спросить ключъ, видитъ силуэтъ мосьё Александра, уносящаго ноги черезъ открытое окно въ паркъ, быстро поднимается по маленькой деревянной лѣстницѣ, задрапированной ковромъ съ крупными цвѣтами. Вотъ и маленькій кокетливый столикъ со старинными инкрустаціями. Ричардъ выламываетъ замокъ, внезапно опьяненный запахомъ ириса въ саше, который напоминаетъ ему отсутствующую сильнѣе всякихъ мотивовъ Перголезе или Бетховена. Толстыми дрожащими пальцами онъ ищетъ, перерываетъ все. Ему уже попались подъ руку письма его матери и его собственныя, писанныя когда онъ былъ женихомъ, нѣсколько записокъ сестры Марты за время ея поѣздки въ Дублинъ, потомъ -- очень тщательно сохраненные два счета за ихъ ужинъ и за ночлегъ въ гостиницѣ въ вечеръ оперы. Бѣдная Лидія, не много удовольствій выпало ей на долю!
   Наконецъ-то, большой конвертъ и въ немъ футляръ съ миніатюрой на кости и три письма, написанныхъ знакомымъ тонкимъ и предательскимъ почеркомъ, рукою Шарлексиса. Съ первыхъ же строкъ Ричардъ вздрагиваетъ, его щеки багровѣютъ отъ дьявольскихъ ухищреній князька убѣдить Лидію бѣжать съ нимъ, показать ей всю отвратительность ея существованія между толстымъ Пумпумъ и госпожею съ бѣлками, подбирательницей яблокъ,-- такъ онъ отдѣлываетъ Ричарда и его мать. А, гадина! ничто отъ него не ускользнуло, всѣ слабости подмѣтилъ, и какъ онъ ловко умѣетъ раздразнить тщеславіе молодой женщины, ея претензіи на аристократизмъ, ея мечты о путешествіяхъ и приключеніяхъ, какъ хитро увѣряетъ ее, будто она задыхается на этомъ клочкѣ Сены между двумя шлюзами!... И осмѣливаются обвинять Лидію, будто она воспользовалась тѣмъ, что ему всего восемнадцать лѣтъ! Да ему сто лѣтъ, этому юному князьку, и на придачу -- за нимъ опытность старой танцовщицы и мерзкаго патера... О, не она его похитила и развратила, доказательства налицо -- эти письма... Но въ крошечной золотой рамкѣ что же это за ребенокъ, восхитительный, словно точеный, совсѣмъ голенькій на цвѣтахъ ковра? Чей это ребенокъ? Быть можетъ, ихъ... Но когда же? Гдѣ, какъ? Она никогда не уѣзжала изъ дому... И несчастный мужъ, постоянно сокрушавшійся о томъ, что у него не было дѣтей, всматривается, пытается распознать черты лица на миніатюрѣ, золотистые вьющіеся волосы, холодные, какъ камень, глаза предполагаемаго незаконнаго ребенка юнаго чудовища. Такъ нѣтъ же, это само чудовище. Этотъ портретъ двухлѣтняго Шарлексиса -- прихоть генерала, желавшаго этимъ сказать дамамъ, восхищавшимся тѣломъ прелестнаго мальчика: "Вотъ какіе отъ меня родятся"!-- тогда какъ князь, даря своей любовницѣ медальонъ съ такимъ портретомъ, хотѣлъ, повидимому, показать ей: "Вотъ я какъ сложенъ!" Въ томъ же футлярѣ, подъ портретомъ, болѣе интимное письмо, болѣе пламенное, чѣмъ другія, объясняло это. Пробѣгая это письмо, Ричардъ вдругъ поблѣднѣлъ, весь охваченный нервною дрожью, почувствовалъ жестокую судорогу въ груди. Въ глазахъ у него зарябило, читать онъ уже не могъ, ослѣпленный какими-то искрами... Ядъ, ядъ ревности... онъ понятія не имѣлъ еще о томъ, какъ страшно жжетъ этотъ ядъ. Лидія уѣхала, потеряна для него,-- далѣе этого онъ ничего не видалъ. Теперь онъ думаетъ о томъ, кто отнялъ ее, объ ихъ восторгахъ, объ ихъ ласкахъ...
   И несчастный продолжаетъ читать. Онъ бы хотѣлъ бросить письмо, каждое слово терзаетъ его, жжетъ, но надо читать, надо... точно злая лихорадка заставляетъ его пить чудную отраву...
   Чтобъ убѣдить Лидію уѣхать, любовникъ въ пламенныхъ фразахъ изливаетъ свои жалобы на то, что ихъ ночи въ избѣ слишкомъ темны; ему надоѣло любить ощупью, во мракѣ, подъ страхомъ, слыша дыханіе собакъ за дверью. Несомнѣнно, имѣетъ свою прелесть и опасность... О! ихъ вчерашній поцѣлуй на крыльцѣ Гробурга, такой сладкій, дивный поцѣлуй, что пять минутъ потомъ они оба пошатывались, ноги у нихъ подкашивались... Но, все равно, ихъ свиданіе на яхтѣ будетъ еще лучше.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Ричардъ поднялся съ мѣста, въ бѣшенствѣ ходитъ по комнатѣ, взмахиваетъ руками, готовыми на убійство. То отвратительное, что онъ видитъ, что наполняетъ его глаза ужасомъ, этого онъ никогда уже не вырветъ изъ нихъ. "А, мерзкій князишка! А, разбойникъ, куда ты увезъ ее? Гдѣ прячешь? Если бы могъ я узнать, найти его, кинуться... вотъ же тебѣ, вотъ!" -- и каблукомъ сапога онъ топчетъ, разбиваетъ въ мелкіе куски медальонъ съ портретомъ на кости, воображая, будто истребляетъ обнаженное тѣло, живое существо... Но отрава выпита, вошла въ кровь и не дастъ ему пощады.
   Вечеромъ въ гостиной, разставляя шахматы, при спокойномъ свѣтѣ изъ-подъ абажура, мадамъ Фениганъ смотритъ на сына съ радостною, довольною улыбкой.
   -- Хорошо, правда? Оба мы счастливы вотъ такъ-то вдвоемъ?
   Еслибъ она могла подозрѣвать, что онъ видитъ, какія сцены измышляетъ его воображеніе...
   

V.
Разговоръ въ оградѣ.

   Обѣдня только что кончилась. Сквозь отворенныя рѣшетки и двери видно было на черномъ фонѣ церкви, затемненной еще болѣе яркимъ свѣтомъ снаружи, какъ гаснутъ свѣчи одна за другою. Подъ самымъ порталомъ маленькій г. Мериве, начисто выбритый, съ бѣлыми волосами, лежащими валикомъ на высокомъ шелковомъ галстукѣ, съ розовымъ папскимъ орденомъ въ петлицѣ сюртука, раскланивался съ посѣтителями при выходѣ, провожалъ болѣе важныхъ до дороги, благодарилъ за большую честь, съ игривою и старомодною мимикой.
   -- Поистинѣ, поистинѣ, я такъ признателенъ... Очень не мало народа было сегодня, и было бы еще больше, если бы не престольный праздникъ въ Дравёйлѣ и ужь не знаю что въ сиротскомъ пріютѣ Суази, который постоянно намъ вредитъ...До воскресенья... пріѣзжайте же... до воскресенья.
   Вѣрные маленькому приходу, почти все сосѣди, расходились въ разныя стороны, и на шоссе нѣсколько минутъ слышались поскрипыванія новыхъ ботинокъ и шуршаніе шелковистыхъ матерій. Варвара, стародавняя кухарка, исполнявшая со смерти камердинера должность пономаря, принесла господину Мериве ключи отъ главной двери.
   -- Да, мосьё, все аккуратно заперто, вездѣ потушено... Только ризница осталась, господинъ викарій тамъ еще. Онъ сказалъ, чтобъ я не ждала его,-- пройдетъ черезъ ограду.
   Ограда охватывала маленькій клочокъ земли, прилегающей къ церкви, на которомъ въ травѣ и высокомъ цвѣтущемъ макѣ валялось нѣсколько тесаныхъ камней, оставшихся отъ постройки. Съ дороги можно было счесть это мѣстечко за небольшое сельское кладбище.
   -- Здоровъ ли господинъ аббатъ Сересъ? Зачѣмъ онъ остался въ ризницѣ?-- спросилъ Мериве, которому священникъ его маленькой церкви былъ такъ же дорогъ, какъ сама церковь.
   Варвара успокоила его. Господинъ викарій взялъ у нея иголку и черныхъ нитокъ, навѣрное, для починки своей изношенной лоснящейся сутаны.
   -- Пора бы вамъ, мосьё, купить ему и новенькую.
   -- Правда, Варвара, мы купимъ новую сутану... А вы поторопитесь съ завтракомъ.
   Старая дѣвушка перешла черезъ опустѣвшую дорогу, ставшую какъ будто шире, подобно всей окрестности, отъ тишины и праздничнаго покоя. Варвара скрылась въ маленькую дверь противуположной стѣны, оставивши своего хозяина сидящимъ на одномъ изъ широкихъ бѣлыхъ камней въ оградѣ. Мериве съ минуту поджидалъ викарія и выискивалъ средство, какъ бы заставить его принять хорошую сутану съ тѣмъ, чтобъ онъ не продалъ ее тотчасъ для помощи своимъ бѣднымъ, когда на дорогѣ послышались шаги и чей-то голосъ, напѣвающій басомъ. Старикъ всего больше любилъ, чтобы прохожій, чужой кто-нибудь, остановился передъ его церковью, прочелъ надпись: Наполеонъ Мериве, кавалеръ ордена святаго Григорія Великаго... и т. д. Онъ уже поднялъ голову, предвкушая тщеславную радость, но тотчасъ же немного разочаровался появленіемъ Ричарда Фенигана, котораго онъ не видалъ со времени прекращенія музыкальныхъ вечеровъ, прерванныхъ отъѣздомъ Лидіи. Мериве позвалъ Ричарда привѣтливымъ жестомъ, усадилъ его рядомъ съ собой и, пристально вглядываясь въ него, заговорилъ:
   -- Что вы не пришли раньше? Вы такъ ни разу не хотите побывать въ моей маленькой церкви? А вамъ бы она добро сдѣлала.
   Ричардъ, исхудалый, осунувшійся, съ длинными горизонтальными морщинами, избороздившими его лобъ, какъ нотную бумагу, искалъ какой-нибудь предлогъ, чтобы поскорѣе спастись бѣгствомъ отъ упрековъ стараго маніака, вообразившаго себя собственникомъ какого-то культа; но теплота камня, разслабляющій ароматъ мака, все, что было привлекательнаго и захватывающаго въ добротѣ старика, точно заворожили Фенигана на мѣстѣ.
   -- Вы много моложе меня,-- говорилъ добрякъ, тихонько похлопывая сосѣда по рукѣ,-- но разница лѣтъ почти исчезаетъ, когда у людей одинаковое горе... То, отъ чего вы страдаете, я испыталъ, пережилъ, какъ вы, готовый умереть отъ тоски, готовый отъ тоски убить... да, именно, убить... Забавно это, не правда ли? Старый Мериве, маленькій старичокъ, такой вѣжливый, такой тихонькій... едва не сдѣлался, въ припадкѣ безумной гордости... подлѣйшимъ изъ убійцъ. Да, можетъ ли быть что подлѣе убійства мужемъ жены съ разрѣшенія закона?
   Ричардъ опустилъ глаза, ничего не отвѣтивъ. Цѣлую недѣлю онъ только и бредилъ убійствомъ, местью, и теперь возвращался съ почты, гдѣ надѣялся случайно, между письмами до востребованія, по почерку, добраться до чего-нибудь. И вдругъ ему приходится наткнуться на такія откровенности! Неужели настолько уже видны зловѣщія думы, гнетущія его пылающую голову?... И почему старый Мериве, крайне скрытный обыкновенно, вдругъ пожелалъ разсказать ему свою исторію?
   -- Эта исторія, дорогой мой другъ, похожа на вашу, только я былъ на шестнадцать лѣтъ старше моей жены. Ростомъ я былъ малъ, некрасивъ, по уши погруженъ въ торговлю, въ торговлю альфой {Альфа (Ligeum spartwm) -- растеніе, разводимое въ Сѣв. Африкѣ и въ Испаніи, даетъ превосходный матеріалъ для выработки бумаги. Алжиръ производитъ огромное количество альфы.}, вынуждавшую меня часто ѣздить въ Алжиръ. За меня было одно, я хорошій музыкантъ. Моя Ирена, родомъ изъ Блидаха {Блида или Блидахъ -- городокъ въ Африкѣ, въ 48 килом. отъ гор. Алжира.}, имѣла золотистый цвѣтъ лица, продолговатые и ласковые глаза, необыкновенно кроткій видъ. Совсѣмъ не зная музыки, она любила ее, какъ вы любите, инстинктивно, всѣми своими нервами, и моя скрипка приводила ее въ восхищеніе. Звуки производили на нее такое впечатлѣніе, что она вся вздрагивала. Надо вамъ сказать, что я порядочно-таки былъ силенъ въ музыкѣ. Вы удивляетесь тому, что никогда не слыхали меня на вашихъ концертахъ по воскресеньямъ. Дѣло въ томъ, что со смерти Ирены я уже никогда не бралъ въ руки смычка. На второй годъ у насъ родился ребенокъ, но пожилъ не долго. Мою жену это страшно огорчило, тѣмъ болѣе, когда насъ предупредили, что она уже не можетъ быть матерью. Тогда-то, чтобы занять ее, дать ей возможность дышать хорошимъ воздухомъ, я купилъ это имѣніе. Ей здѣсь нравилось или притворялась она, будто нравится, чтобы сдѣлать мнѣ удовольствіе. Такая она была добрая!... На мое несчастье, одинъ извѣстный художникъ поселился тутъ не вдалекѣ. Ирена любила людей, пользующихся, извѣстностью. Подобно ей, и я поддавался этой слабости парижскихъ буржуа, очень гордящихся тѣмъ, что за ихъ столомъ бываетъ знаменитость. Принятый у насъ художникъ началъ являться часто. Красивый былъ малый, съ театральными манерами, съ бородкой клинушкомъ, съ прической à la Рубенсъ, и, при такомъ-то претенціозномъ видѣ, фантазія богатѣйшая, рѣчь эффектная и захватывающая. Все время, пока онъ сидѣлъ, бывало, у насъ, Ирена глазъ съ него не сводила, упивалась его фразами. Потомъ, какъ ни заставлялъ я пѣть мою скрипку, жена только его голосъ слышала, несмотря на Мендельсона и Шопена. Я страдалъ, видя ее печальною и молчаливою, когда мы оставались одни, и оживляющеюся, розовою и сіяющею, какъ только она заслышитъ его шаги за дверью. Иногда я упрекалъ ее за это въ шутку, смѣясь, но мой смѣхъ былъ, вѣроятно, настолько же неестественнымъ, какъ и ея, когда она отвѣчала съ наивнымъ, изумленнымъ видомъ: "Неужели ты думаешь?... Да нѣтъ же, увѣряю тебя!..." Скоро у меня въ головѣ не было уже другой мысли, какъ: "Она любитъ его... она любитъ его..." Ночью, лежа рядомъ съ нею, я видѣлъ во снѣ, будто я очень большого роста, очень силенъ, много красивѣе того, а часто, когда не могъ заснуть, я слѣдилъ за нею, подкарауливалъ, не вырвется ли у нея во снѣ крикъ страсти, которою,-- я уже видѣлъ это,-- полна ея грудь, хотя между ними ничего ровно не было. Иной разъ мнѣ хотѣлось разбудить ее, крикнуть: "Люби меня, люби меня, или я убью тебя!" Наконецъ, чувствуя, какъ съ каждымъ днемъ все больше и больше ускользаетъ отъ меня сердце моей жены, я рѣшился обратиться къ человѣку котораго она полюбила. Самъ не знаю почему, въ моемъ представленіи я отождествлялъ занятіе искусствомъ съ возвышенностью души, съ великодушіемъ, съ умственнымъ превосходствомъ. И такъ, однажды, я совершенно просто сказалъ этому господину: "Послушайте... Я безсиленъ... Я чувствую, что ускользаетъ она отъ меня, что стремится къ вамъ, сама того не желая. Для васъ это -- забава, удовлетвореніе минутной прихоти... Для меня это -- вся жизнь моя. Не отнимайте ее у меня, прошу васъ... оставьте ее мнѣ, уѣзжайте" Этотъ господинъ отвѣтилъ: "Хорошо, я уѣду". И онъ дѣйствительно уѣхалъ на слѣдующій день, только и ее увезъ съ собой. Что я выстрадалъ, вы это по себѣ знаете. Но къ этому добавьте еще, что я былъ одинъ, души не было, съ кѣмъ бы подѣлиться горемъ, не было матери, которая не дала бы мнѣ надѣлать безумствъ. Прежде всего, я пустился за ними вдогонку, твердо порѣшивши убить обоихъ. Они были въ Швейцаріи, въ Герсо, на берегу озера Четырехъ Понтоновъ. Какъ уныло показалось мнѣ это озеро, затемненное горами, подъ сумракомъ ночи, въ тотъ вечеръ, когда я вышелъ изъ вагона въ двухъ шагахъ отъ единственной гостиницы. Моя жена и ея любовникъ только что отправились въ курзалъ. Я занялъ комнату насупротивъ ихъ номера, слышалъ, какъ они вернулись домой вмѣстѣ съ другими жильцами гостиницы. Художникъ громко говорилъ въ корридорѣ своимъ нѣжнымъ, пѣвучимъ голосомъ. Но у него былъ и другой голосъ, мнѣ незнакомый, домашній голосъ, рѣзкій и грубый, вскорѣ донесшійся до меня смутно сквозь ихъ затворенную дверь. Свою я оставилъ полуотворенною въ продолженіе части ночи и притаился за нею съ револьверомъ въ рукѣ, готовый кинуться за нимъ. Удержалъ меня глупый пустякъ -- непривычка обращаться съ оружіемъ, въ особенности съ пистолетомъ, купленнымъ въ то же утро совсѣмъ заряженнымъ. Я боялся, что не съумѣю хорошо владѣть имъ. Мнѣ кажется, однако, что, при малѣйшемъ страстномъ вздохѣ, я бросился бы, какъ дикій звѣрь. То, что я услыхалъ, ничуть не походило на нѣжности. Онъ бушевалъ и злился, она умоляла тихимъ жалобнымъ голосомъ, прерываемымъ слезами, унижалась. Позднѣе я узналъ, что онъ дѣлалъ ей сцену изъ-за одного музыканта курзала, на котораго она будто бы засматривалась,-- художникъ былъ тоже ревнивъ, ревнивъ и золъ до того, что билъ ее, и во время ихъ ссоръ его самый главный доводъ, самый первый упрекъ ей состоялъ въ томъ, что она обманула мужа. Слыша эти тихія и монотонныя всхлипыванія существа, которое я такъ любилъ и которое страдало такъ близко отъ меня, я самъ обливался слезами потому, что она плакала, и, упрекая себя въ глупости и слабости, я кинулся на постель, заглушая свои рыданія и стоны подушкой... О, какъ темно въ нашихъ душахъ, когда ихъ не освѣщаетъ молитва! А въ то время я не умѣлъ молиться. На разсвѣтѣ любовникъ Ирены ушелъ съ своимъ ящикомъ и мольбертомъ. Онъ отправился писать въ горы. Моя жена спала, повидимому -- въ комнатѣ было тихо. Мнѣ стоило только повернуть ручку двери... И самъ я не знаю, какъ и зачѣмъ, -- убійцей или любящемъ мужемъ, чтобы поцѣловать ее или убить, -- но я очутился около жены. Произведенный мной легкій шумъ на половину разбудилъ ее, она зашевелилась, но тяжелый утренній сонъ послѣ дурно проведенной ночи опять охватилъ ее. Спала она, вѣроятно, одна, а онъ -- на диванѣ, гдѣ валялись простыни, дополняя безпорядокъ тѣсной комнаты, загроможденной чемоданами и платьемъ, освѣщенной двойнымъ утреннимъ блескомъ неба и сосѣдняго озера. Съ какимъ волненіемъ смотрѣлъ я на мою возлюбленную, очутившуюся въ такой обстановкѣ, на трактирной кровати, и въ той же кокетливой позѣ, которою я такъ часто любовался, съ одною рукой, закинутою за голову и поддерживающей волосы, съ другою, лежащею на одѣялѣ въ ослѣпительной наготѣ. Да, тутъ я готовъ былъ задушить ее, чтобы не доставалась она тому, другому. Но, склонившись надъ нею, охваченный этимъ дикимъ порывомъ, я услыхалъ ея глубокій вздохъ полурыданіе настоящаго ребенка, уснувшаго огорченнымъ рѣзкою бранью. Я видѣлъ, что ея вѣки красны, припухли отъ слезъ, и мнѣ стало новообразимо жаль ее, вся моя злоба исчезла передъ такою безотвѣтностью и слабостью. Хорошо говорить съ театральными жестами какому-нибудь торговцу фразами: "Убей ее!" Но, вѣдь, для этого надо имѣть инстинкты убійцы, низкую душу и руки палача... Я ушелъ, не оглядываясь, а черезъ часъ былъ уже въ пути... Вернулся я въ Парижъ совсѣмъ неспособнымъ приняться за дѣла, бѣжалъ сюда и очутился настолько одинокимъ, настолько несчастнымъ, что пустилъ-таки въ дѣло мой револьверъ противъ себя самого на этотъ разъ... Вотъ эта маленькая круглая ямка, -- старикъ Мериве приподнялъ сѣдые волосы и показалъ шрамъ,-- это слѣдъ пули, которую я пустилъ себѣ въ голову и которая держала меня два мѣсяца между жизнью и смертью въ безпамятствѣ. Когда мой мозгъ вновь началъ жить, я увидалъ около себя дивнаго человѣка, святого, исцѣлившаго мою душу. А разъ была исцѣлена душа, мои объятія, по закону милосердія и прощенія, опять раскрылись для той, которую я все еще любилъ и которая ничего такъ не желала, какъ вернуться ко мнѣ. Бѣдная, каково было это возвращеніе! Исхудалая, изнеможенная, съ алыми кругами на щекахъ, подобными тѣмъ, что мы видимъ на листьяхъ бука, попорченныхъ долгоносиками, она вернулась послѣ шести мѣсяцевъ свободной любви, точно изъ больницы выпущенная. Я думалъ, что этотъ хорошенькій зеленый уголокъ, отлично пріютившійся между рѣкой и лѣсомъ, возстановитъ ея силы. Но она не переставала чахнуть, даже послѣ зимы, проведенной на родинѣ, среди апельсинной рощи около Блидаха. Иногда, съ невообразимо-грустною улыбкой въ чудныхъ глазахъ, дѣлавшихся съ каждымъ днемъ все огромнѣе, она говорила мнѣ: "Я люблю тебя, я счастлива и умираю... Какова судьба!" Я все еще надѣялся, полагаясь на мою любовь, на ея молодость... Вдругъ она точно ожила, по крайней мѣрѣ, вернулись всѣ признаки оживленія и желаніе жить. Это чудо сдѣлали романы Гершера. Все лѣто, послѣднее ея лѣто, она провела въ нашемъ саду, вонъ по ту сторону дороги, зябко сидя на самомъ припекѣ въ будочкѣ изъ ивовыхъ прутьевъ, читая и перечитывая прелестныя любовныя повѣсти романиста и въ особенности Золотошвейку, наиболѣе нравившуюся ей за милый образъ Іамины, которой она вздумала подражать, нося ея костюмъ, бархатную вышитую куртку и уборъ изъ секиновъ на длинныхъ косахъ. Меня она часто спрашивала: "Что сказалъ бы авторъ, еслибъ увидалъ меня Іамнной? Похожа я на нее?"... Ничего не зная, я отвѣчалъ: "несомнѣнно"... думая тоскливо, что еслибъ авторъ явился сюда, то увидалъ бы, какъ я видѣлъ, что надъ кресломъ его кокетливой Іамины, съ прелестными, лихорадочно горящими глазами, развѣшены на балконѣ ея комнаты бѣлье и подушки больной, еще непросохшіе отъ испарины безсонной ночи. Желая сдѣлать ей пріятное, побаловать ее до конца, я однажды спросилъ, не доставитъ ли ей удовольствія повидать Гершера, и если она хочетъ, то я напишу ему, попрошу пріѣхать? Любовь моя все еще продолжалась, но отъ ревнивой гордости я совсѣмъ излечился, какъ видите. Все это такъ ничтожно, когда смерть близка! Ирена, сильно взволнованная, ничего не сказала и, вмѣсто отвѣта, послала мнѣ поцѣлуй рукой, не имѣя силы сдержать рыданіе. Не много времени спустя я лишился ее на первыхъ дняхъ осени, когда въ опустѣвшихъ поляхъ вороны смѣняютъ ласточекъ. И тогда только я узналъ, что моя жена переписывалась съ знаменитымъ романистомъ, была одною изъ тѣхъ "незнакомокъ", надъ безумною влюбленностью которыхъ онъ потомъ самъ потѣшался. Что съ этимъ подѣлаешь? Несчастная женщина была такъ романтична. Ее ужасала тихая жизнь, плетущаяся одною бороздой. Никогда не видавши ее, славный писатель отвѣчалъ ей: Госпожѣ Х.... до востребованія, Вилѣневъ-Сенъ-Жоржъ. И каждую субботу Варвара ходила за письмами и относила письма. Она мнѣ и открыла тайну этой переписки, совершенно невинной, я полагаю. Говорю: "я полагаю" потому, что у меня достало характера не раскрыть ни одного изъ многочисленныхъ писемъ, писанныхъ одною и тою же рукой и найденныхъ въ столѣ моей жены. Я отправилъ ихъ знаменитому писателю съ такимъ извѣщеніемъ: "Ваша незнакомка въ Вильневѣ умерла. Если интересуетесь узнать ея имя, вы можете прочесть его на фронтонѣ маленькой церкви, выстроенной въ память ея на дорогѣ въ Корбейль, между Дравёйль и Суази". Г. Гершеръ не пріѣхалъ.
   Наступило молчаніе. Слышны были только воркованія голубей на церковной крышѣ и отголоски далекихъ колоколовъ, приносимые рѣкой, точно звуковымъ трамполиномъ. Ричардъ зло усмѣхнулся и сказалъ:
   -- Вашъ разсказъ, добрѣйшій мой сосѣдъ, доказываетъ, что по части измѣны и лжи всѣ женщины стоятъ другъ друга и что изъ мужчинъ очень немногіе настолько снисходительны и добры, какъ вы.
   Мериве взглянулъ на него, глубоко огорченный тѣмъ, что его не поняли.
   -- Это моя вина,-- заговорилъ онъ.-- Я не съумѣлъ передать сущности разлада между моею женой и мною. У нея было все то, чего мнѣ недоставало: привлекательность, красота, молодость. По ея милости, я былъ счастливъ нѣсколько лѣтъ, не задумываясь надъ тѣмъ, счастлива ли она, не спрашивая ее: "Чего бы ты хотѣла?" Передъ настоящими, справедливыми судьями одно это эгоистическое отношеніе послужило бы къ оправданію проступка жены. А сколько другихъ соображеній могли бы оправдать ее! По какому праву, напримѣръ, требуютъ отъ женщины, чтобъ она была женою одного человѣка, когда мужчина не удовлетворяется одною женщиной? Много лѣтъ моя Ирена жила одиноко въ своемъ домѣ, видала мужа только по вечерамъ, жила далеко отъ родного края, отъ матери, не имѣя дѣтей. Отсутствіе дѣтей въ семьѣ -- великое оправданіе. Материнство -- прямое назначеніе женщины, занятіе для нея, ея радость, ея охрана. Вамъ, какъ и мнѣ, милый мой Ричардъ, недоставало ребенка.
   Фениганъ поднялся съ мѣста окончательно взбѣшенный. Все, что ему говорили, онъ самъ зналъ отлично. Лидія достаточно-таки приходила въ отчаяніе отъ того, что не было у нихъ дѣтей. Весь отдавшись своему мщенію, онъ сближалъ въ своемъ умѣ эти два направленія мысли и ограничился злобною выходкой:
   -- По-вашему, стало быть, лучшаго, чѣмъ то, что съ нами случилось, и желать нельзя: женщина очень хорошо дѣлаетъ, что обманываетъ мужа?
   -- Нѣтъ, я хочу только, чтобъ и защита была, чтобы никого не обвиняли, не выслушавши.
   -- Женщина нашла самый лучшій способъ защиты: она убѣгаетъ отъ мужа,-- возразилъ Ричардъ внѣ себя.
   Старикъ заморгалъ своими хитрыми глазками, тихонько усадилъ Ричарда опять на камень рядомъ съ собою и продолжалъ:
   -- Ну, да, она уходитъ... Не честнѣе ли это, чѣмъ оставаться, лгать и прятаться? Не лучше ли стать внѣ закона передъ обществомъ, чѣмъ безъ опасности и скандала вносить развратъ въ семью? Скажу болѣе: отсутствіе вашей жены облегчаетъ вамъ ея защиту передъ самимъ собой, даетъ возможность взглянуть прямо на ея несчастье и на ваше собственное, чтобы совершенно быть готовымъ къ великому дню примиренія и прощенія.
   -- Никогда я не прощу,-- заскрежеталъ Ричардъ стиснутыми зубами.
   Старикъ покачалъ головой.
   -- Вы такъ думаете потому, что васъ еще терзаетъ страшный недугъ ревности, отъ котораго я страдалъ не менѣе, чѣмъ вы, и излечился, какъ и вы излечитесь.
   -- Излечивается тотъ, кто не любитъ.
   -- Ошибаетесь. Ревность совсѣмъ не то же самое, что любовь, хотя, конечно, связь есть между ними. Разница чувствуется въ томъ наслажденіи, которое примѣшивается къ самымъ ужаснымъ терзаніямъ ревностью... О, Боже мой, вспомнить страшно, какое удовольствіе я испытывалъ, заставляя мою жену говорить, что она думала о своемъ живописцѣ, что она любила его больше всего въ мірѣ! Я чуть не умиралъ отъ этого и находилъ въ этомъ какую-то дикую сладость... Тѣмъ не менѣе, любовь возможна безъ ревности, которая оказывается только горячкою, бредомъ любви, иногда бредомъ болѣе горделивымъ, чѣмъ страстнымъ. "Возможно ли это?-- другой красивѣе, любимъ больше, чѣмъ я!" Доказательство, что ревность есть чувство, не зависящее отъ любви, стоящее особнякомъ отъ нея, заключается въ томъ, что любовь вездѣ одинакова, тождественна, на Востокѣ и на Западѣ, тогда какъ ревность восточныхъ людей не похожа на нашу. Такъ, арабу незнакома ревность къ прошлому, самая мрачная, быть можетъ, самая грызущая. Я зналъ близь Орлеанвиля одного каида {Caiol -- вождь племени, начальникъ, правитель города или провинціи.}, который изъ своихъ четырехъ женъ отдавалъ предпочтеніе одной, болѣе красивой, правда, чѣмъ другія, Байѣ, бывшей танцовщицѣ и куртизанкѣ. Влюбленный руми ни на одинъ день, ни на одинъ часъ не пересталъ бы терзать эту несчастную позорнымъ прошлымъ ея мерзкой юности. И, наоборотъ, мой каидъ, совершенно равнодушный къ этому исчезнувшему, погребенному прошлому, которое онъ зналъ и добровольно забывалъ, оказался свирѣпо-ревнивымъ относительно настоящаго, такимъ звѣремъ, что, когда Байя позволила себѣ легкій флиртъ, какъ вы говорите, съ однимъ переводчикомъ арміи, мужъ изрубилъ ей лицо и горло кинжаломъ. Какимъ-то чудомъ она осталась жива, и каидъ отдѣлался приговоромъ къ пятилѣтнему заключенію въ тюрьмѣ въ Аяччіо. Оттуда онъ регулярно писалъ своему брату, приставленному наблюдать за его женами и имуществомъ, и каждое письмо, вмѣсто обычной арабской формулы: ля Алла иль Алла, начиналось строжайшимъ наказомъ: смотри за Байей. Ясно, что его ревность не стихала... А то, вотъ еще, великій человѣкъ, имя котораго мнѣ родители дали, совсѣмъ не къ лицу, такъ какъ никогда во мнѣ не было ничего геройскаго,-- Наполеонъ, отчасти арабъ родомъ, былъ ревнивъ по-восточному. Его письма къ Жозефинѣ показываютъ, насколько невозмутимо онъ относился къ ея страшно-бурному прошлому и какъ все ему подозрительно и терзаетъ его въ ея настоящей жизни... Я хорошо помню отвѣтъ той самой Байи, про которую сейчасъ разсказывалъ вамъ. На вопросъ предсѣдателя суда, почему она держала себя такъ кокетливо, когда знала, насколько ревнивъ ея мужъ, она спокойно отвѣтила: "Чтобы заставить его лучше смотрѣть за мною". Какъ много мужей, на самомъ дѣлѣ, которые не только не смотрятъ за женой, а подставляютъ ее подъ всякія опасности изъ тщеславія, изъ безпечности или по своей неловкости! Не я ли самъ разыскалъ и ввелъ къ себѣ въ домъ художника, который укралъ у меня жену? И вы сами, милый мой сосѣдъ, твердо ли убѣждены въ томъ, что всегда хорошо смотрѣли за вашею Байей?
   Въ эту минуту въ оградѣ показалась старая, затрепанная сутана викарія среди высоко разросшагося мака. Проходя мимо, аббатъ Сересъ, аріежскій горецъ, бодрый не по годамъ, съ сѣдыми жесткими волосами, поклонился очень смиренно.
   -- Смотрите, господинъ аббатъ, не забудьте, что мы завтракаемъ вмѣстѣ!-- крикнулъ ему Мериве.
   Потомъ, когда священникъ уже не могъ слышать его голоса, онъ обратился къ Ричарду:
   -- Вотъ человѣкъ, вотъ тотъ святой, который вылечилъ меня, спасъ меня.
   -- Какъ, господинъ Сересъ?-- сказалъ Ричардъ, знавшій викарія съ дѣтства, со времени приготовленія къ первому причастію, и относившійся немного свысока къ бѣдному аббату, котораго не принимали въ зѣнкахъ и въ зажиточныхъ домахъ, гдѣ находили его слишкомъ эксцентричнымъ, плохо одѣтымъ, неряшливымъ.
   -- Да, этотъ превосходнѣйшій священникъ побѣдилъ мою гордыню... Я знаю, что говорятъ про аббата Сереса въ оффиціальныхъ сакристіяхъ. Но если вы зайдете въ церковь маленькаго прихода,-- а, вѣдь, должны же вы рѣшиться зайти въ нее когда-нибудь,-- вы поймете, почему для службы въ ней я пригласилъ этого простого человѣка съ ясными глазами, чуждаго заботъ житейскихъ, и когда вы услышите, какъ онъ читаетъ Отче нашъ, какъ говоритъ: "яко же и мы оставляемъ должникомъ нашимъ", вы будете растроганы до глубины души и исцѣлены, какъ я исцѣлился.
   -- Есть оскорбленія, которыхъ не прощаютъ, есть раны, отъ которыхъ никогда не вылечиваются,-- глухо проговорилъ Ричардъ.-- Оскорбленный человѣкъ мститъ и убиваетъ. Я за Шекспира противъ проповѣдниковъ всепрощенія.
   -- А, да, Шекспиръ, Отелло... Читалъ я это, чтобъ ознакомиться, получить понятіе, когда самъ страдалъ этимъ... Ничего онъ не понимаетъ, вашъ Шекспиръ. Его Оттело не ревнивецъ, онъ -- просто негръ, сынъ знойныхъ странъ, пламенный, звѣрскій, и только. Особенность ревности, охватывающей человѣка, состоитъ въ томъ, что она самаго кроткаго дѣлаетъ свирѣпымъ, самаго невиннаго сразу посвящаетъ во всѣ ухищренія,-- ангеламъ, дѣвушкамъ даетъ сатанинское воображеніе и пониманіе всѣхъ тайнъ разврата. Чтобъ изъ Отелло сдѣлать правдивый типъ, надо было, когда забираетъ его ревность, чтобы завистливая и мерзкая душа Яго, единственнаго настоящаго ревнивца, вошла въ Отелло, вселилась въ него... Велика геніальность, нечего сказать, сдѣлать Отелло мулатомъ, существомъ низшей расы, безобразнымъ, уродомъ! У влюбленнаго урода ревность представляется вполнѣ естественною. Менѣе объяснима она у такого статнаго молодца, какъ вы, дорогой сосѣдъ.
   Ричардъ грустно улыбнулся, онъ зналъ за собою жестокое уродство: свою робость, которую не могли одолѣть столько лѣтъ супружеской жизни. Всего разъ, одинъ только разъ въ восемь лѣтъ, онъ осмѣлился любить свою жену такъ, какъ того хотѣлъ, всѣмъ существомъ своимъ, да и въ эту-то ночь онъ былъ пьянъ. Тогда какъ тотъ, молодой негодяй, мастеръ на блестящія слова, искусившійся во всѣхъ нѣжностяхъ. О, какъ чудно хорошо должно быть ихъ путешествіе новобрачныхъ! Рѣзкій толчокъ поднялъ его на ноги, рука безсознательнымъ движеніемъ отгоняла отъ глазъ, силилась вырвать изъ нихъ отвратительное видѣніе.
   -- Куда же вы?... Ричардъ!...
   -- Нѣтъ... нѣтъ... видѣть это постоянно... Нѣтъ, кончено, не могу я больше! Прощайте... прощайте!...
   Онъ выкрикивалъ это сдавленнымъ голосомъ, шагая въ бѣшенствѣ по большей дорогѣ. Старикъ Мериве остался одинъ, встревоженный внезапнымъ уходомъ сосѣда, и раздумывалъ, не его ли старыя исторіи и разсужденія о ревности, вмѣсто того, чтобъ успокоить несчастнаго мужа, еще больше взволновали его. Въ тишинѣ и теплѣ ограды жужжаніе пчелъ сливалось съ блескомъ солнца на яркихъ, пестрыхъ цвѣтахъ мака. У Мериве слегка кружилась голова, когда черезъ минуту онъ поднялся съ мѣста и увидалъ подъѣзжающій экипажъ, полный народа, свѣтлыхъ платьевъ, сверкающихъ зонтиковъ. Маленькая бѣлая церковь, надъ которою вилась стая голубей, старый господинъ, съ розовою орденскою ленточкой въ петлицѣ, съ озабоченнымъ и важнымъ видомъ хозяина запирающій ворота, возбудили любопытство катающихся. Они остановились.
   -- Осмотрѣть можно?-- спросилъ изъ экипажа молодой женскій голосъ.
   Мериве улыбнулся, очень польщенный.
   -- Осмотрѣть? Зачѣмъ? Въ церкви нѣтъ ничего любопытнаго. Но каждое воскресенье въ девять часовъ у насъ бываетъ месса и проповѣдь, и я ручаюсь вамъ, что нигдѣ нѣтъ такой мессы, какъ въ нашемъ маленькомъ приходѣ.
   Онъ поклонился и направился къ себѣ домой черезъ дорогу въ полномъ удовольствіи отъ тѣшившаго его тщеславіе молодого женскаго голоса, читавшаго вслухъ надпись:

Наполеонъ Мериве,
Кавалеръ ордена Святого Григорія Великаго,
Соорудилъ эту церковь...

   

VI.
Дневникъ князя.

А. В. де-Валлонгу,
въ коллегію Станислава.

   Ваше письмо, мой милый Вильки, переслано мнѣ изъ Мессины, которую я вамъ обозначилъ, какъ первый портъ моего кругосвѣтнаго путешествія, прерваннаго совершенно неожиданно.
   Впечатлѣніе, произведенное моимъ бѣгствомъ на персоналъ училища, рѣчь директора въ столовой, молитва отца Салиньона о скорѣйшемъ возвращеніи заблудшаго чада, всѣ прелестные и обстоятельные ваши разсказы о первыхъ дняхъ, слѣдовавшихъ за моимъ отъѣздомъ, отлично позабавили меня, въ чемъ я весьма нуждался, такъ какъ не однѣ розы даетъ ремесло похитителя. Еще разъ простите и примите мою благодарность за трудъ, который вы приняли на себя, доставляя въ Гробургъ мой скарбишко подъ проливнымъ дождемъ, и не взыщите также за весьма діэтный завтракъ, которымъ васъ, навѣрное, угостили тамъ на великолѣпномъ серебрѣ съ фальшивыми гербами. Меня не обманете, я хорошо знаю, чѣмъ тамъ кормятъ, когда герцогиня дома. Въ разгаръ сезона фруктовъ васъ за дессертомъ потчивали черносливомъ и всякимъ сухояденіемъ. А сама герцогиня была въ прескверномъ расположеніи духа отъ того, что я опять запросилъ у нея фондовъ. При подобныхъ обстоятельствахъ кровь барона Сильва бушуетъ и вопіетъ противъ меня. Не такъ легко объяснима мрачность моего отца, если, какъ вы говорите, его ноги поправляются со дня на день. Ему бы сіять надо было. Что касается маэстро Жана, моего бывшаго учителя, то его словечко кавата, которое онъ шепнулъ вамъ, говоря о своемъ ученикѣ, имѣетъ лишь отдаленное отношеніе къ ящику для галстуковъ, куда я сваливаю письма и другой любовный хламъ... "У него есть кавата, значитъ, что я непреодолимый мастеръ по части женскаго пола. Бѣдный малый легко могъ убѣдиться въ этомъ въ качествѣ усерднаго свидѣтеля моихъ амуровъ, которымъ онъ аккомпанировалъ на своей віолончели... Да, маленькая колокольня на возвышеніи, съ нѣсколькими домиками кругомъ, которые вы видѣли сквозь дождь, на зеленомъ фонѣ Сенарскаго лѣса, и есть, именно, церковь села Узелли. Въ округѣ ее называютъ "маленькимъ приходомъ".

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Тамъ-то я однимъ раннимъ утромъ прошедшаго мѣсяца, на разсвѣтѣ, поджидалъ мою любовницу, мадамъ Ф.... сидя въ экипажѣ съ гербами и ливрейными слугами Гробурга, что не лишено нѣкоторой дозы отчаянности, какъ вы согласитесь. Восхитительный Александръ все оборудовалъ для нашего бѣгства,-- доставилъ деньги, написалъ маршрутъ. Рекомендую вамъ этого молодца; дорогъ онъ, правда, но неподражаемъ.
   Домчались лѣсомъ до Мелёна, по желѣзной дорогѣ -- до Ліона, нѣсколько часовъ отдыха -- и пустились въ Касси, куда пріѣхали на слѣдующій день вечеромъ. Все путешествіе -- волшебство. Эта красивенькая дѣвчонка выпрыгнула съ постели прямо въ мою карету, не успѣла даже застегнуть лифъ... Наши первыя объятія облиты ароматомъ мяты и брызгами росы, воображеніе опьянено мыслью, будто насъ преслѣдуютъ въ этой безумной скачкѣ по лѣсу, вѣтви хрустятъ, листья бьютъ по стекламъ, и при всемъ этомъ чудное и дикое наслажденіе тѣмъ, что все это мы дѣлаемъ наперекоръ всякимъ правиламъ и обязанностямъ, охотимся на запретныхъ земляхъ... Наконецъ, Касси, море, въ концѣ набережной яхта Beue-blanc-rose съ парусомъ на половинѣ мачты, поджидающая насъ только, чтобы развернуть крылья. Все это... о, все это архи-восхитительно!
   Но едва только мы пустились въ путь дивнымъ вечеромъ, зеленымъ и лиловымъ, едва только моя подруга и я начали вкушать всю полноту наслажденій, обнявшись и лежа на палубѣ, убаюкиваемые прелестнымъ хоромъ мужскихъ голосовъ съ неаполитанскаго ловца коралловъ, державшаго одинъ курсъ съ нами и сливавшаго свои веселыя пѣсни съ тихимъ рокотомъ воды подъ килемъ, съ шелестомъ вымпела на верху мачты, какъ -- horrible, most horrible!-- мою возлюбленную забрала жесточайшая морская болѣзнь, не дававшая ей передышки во всю ночь, во весь слѣдующій день, и заставившая насъ отложить плаваніе на мѣсяцъ, на два мѣсяца, можетъ быть, навсегда. Болѣе полнаго фіаско представить себѣ невозможно. Я говорилъ вамъ, какую восхитительную подругу путешествія я выбралъ себѣ изъ столькихъ другихъ,-- смѣлую и предпріимчивую, страстно увлеченную моремъ и плаваніями, умѣющую править рулемъ и крѣпить шкотъ не хуже, чѣмъ я,-- настоящій типъ жены мореплавателя. Все пошло къ чорту! Надо же было, чтобы съ нею сдѣлалась морская болѣзнь... да какая!-- ужасная, неизлечимая.
   Что оставалось дѣлать? Отказаться отъ моего чуднаго путешествія? Отпустить яхту въ Кардифъ, оставивши добрѣйшему капитану Нюитту полторы тысячи ливровъ, выданныя впередъ за три мѣсяца? На это у меня рѣшимости не хватило, какъ и на то, чтобы буржуазно засѣсть въ какой-нибудь виллѣ на берегу Люцернскаго или женевскаго озера, а потомъ перебраться на итальянскія озера съ моею графиней... Графъ и графиня дезъ-Узелль -- это мы для сосѣдей за общимъ столомъ и для записей въ отеляхъ. Житье вдвоемъ, при такихъ условіяхъ, это -- самоубійство скукой, если человѣкъ не влюбленъ или не страдаетъ грудною болѣзнью. Нѣтъ, это не мой жанръ, и не вашъ, надѣюсь, Валлонгъ.
   Чтобы дать себѣ время все обдумать, я задвинулъ свою яхту подъ огромную скалу Монако и нанялъ первый этажъ одного изъ каравансараевъ Монте-Карло, величественно группирующихся вокругъ игорнаго дома. Хотя теперь и не сезонъ еще, но вокругъ столовъ рулетки цѣлая толпа, толпа исключительно иностранцевъ. Въ первые дни я выигралъ большія деньги, потомъ проигралъ и добавилъ къ нимъ оставшіяся у меня въ карманѣ сорокъ или пятьдесятъ тысячъ франковъ. На мою незадачу случилось такъ, что Александра не было дома, чтобы тотчасъ отвѣтить на мое требованіе выслать денегъ, и мнѣ пришлось взять обратно у капитана Нюитта все, выданное ему впередъ. Можете себѣ представить его разочарованіе, его ужасъ. А чѣмъ платить экипажу, by God? а на содержаніе мистрисъ Нюиттъ? Ровно восемь дней я вынужденъ былъ слушать весь этотъ вздоръ съ уморительнѣйшими варіяціями капитана, его помощника, баталёра, съ добродушными англійскими мордами, унылыми, отчаянными, преслѣдующими меня повсюду, въ почтовомъ бюро, за игорнымъ столомъ, бродящими за мною, точно фантастическія и потѣшныя тѣни, по бѣлымъ террасамъ отеля, по тѣнистой дорогѣ въ Монако. Наконецъ, прибыли галіоны, каптанъ, его супруга, экипажъ ублаготворены и довольны, я продолжаю играть, такъ какъ дни необыкновенно длинны, но уже застрахованъ напредки отъ всякихъ увлеченій.
   Вначалѣ моя возлюбленная была въ страшномъ горѣ отъ неудачи, постигшей насъ по ея винѣ, но скоро примирилась съ этимъ, благодаря превосходнымъ инструментамъ Плейэля и невзыскательной аудиторіи нашей виллы. Добавьте къ этому наслажденіе комфортомъ, роскошью и ни съ чѣмъ несравнимое удовольствіе слышать, какъ метръ-д'отель величаетъ: "madame la comtesse", входить въ столовую подъ руку съ графомъ. Титулы, гербы -- завѣтная мечта этой безродной дѣвчонки, воспитанной въ сиротскомъ пріютѣ и съ дѣтства воображающей, будто она аристократическаго, архи-аристократическаго происхожденія. Правда, она достаточно изящна, талія нѣжная и гибкая, видъ легко становится высокомѣрнымъ, лобъ узкій, превосходно обрамленный волосами, но большія ноги и большія руки настолько же удобны для фортепіано, для клавишъ и педали, насколько мало убѣдительны относительно происхожденія. Полюбила ли бы она меня, еслибъ я не былъ сыномъ герцога и не имѣлъ бы самъ княжескаго титула? Сомнѣваюсь. Она еще слишкомъ молода для того, чтобъ ее могла плѣнить моя юность, какъ одну весьма зрѣлую баронессу, пріятельницу моей матушки, очень лакомую до свѣженькихъ щечекъ. Несмотря на мой ростъ и сложеніе, мои восемнадцать лѣтъ скорѣе стѣсняютъ ее, какъ и наивность и несмысленность, которыя она предполагаетъ во мнѣ. Бѣдная дѣвочка!
   Che volete? Есть еще на свѣтѣ сантиментальныя женщины. Моя любовница изъ тѣхъ, что способны вамъ сказать: "Приди, поплачь на моемъ плечѣ". Къ слову, разскажу вамъ, мой милый Вильки,-- быть можетъ, пригодится при случаѣ,-- какъ мнѣ удалось преодолѣть ея послѣднія сопротивленія. Мы были одни, вечеромъ, въ маленькомъ домикѣ въ глубинѣ парка. Какихъ ухищреній мнѣ стоило завести ее туда!... И представьте,-- ничего больше...ни просьбы, ни мольбы, ничто не беретъ. Какъ нарочно, чтобы сдѣлать меня окончательно смѣшнымъ,-- въ подобные моменты очень легко оказаться смѣшнымъ,-- мнѣ попадаетъ въ глазъ какая-то соринка. Я усиленно тру глазъ, продолжая мою атаку. Глаза краснѣютъ, навертываются слезы, и вдругъ я чувствую, что моя дама уступаетъ: "Ты плачешь?... ты сомнѣваешься въ моей любви?... О, не плачь, не сомнѣвайся!" Это недоразумѣніе длится до сихъ поръ,-- она думаетъ, будто я необыкновенно влюбленъ, хотя сама не особенно сильно меня любитъ.
   Не любопытная ли штука, что она пустилась въ такую авантюру съ довольно умѣреннымъ запасомъ горючаго матеріала страсти? Правда ли, какъ она увѣряетъ, что "ей прискучило лгать"? А, между тѣмъ, это вовсе не такъ скучно, и въ поединкѣ между мужчиной и женщиной оружіе слабыхъ, дѣтское и женское оружіе, хорошенькая ложь, тонкая и изворотливая, сплетенная маленькими артистическими ручками, представляется мнѣ очень пріятною игрой... Нѣтъ, не ложь ей наскучила, а очень просто, сама она заскучала. Жертва монотонной жизни и бездѣлья, она предпочла отдаться всѣмъ капризамъ моихъ восемнадцати лѣтъ, всѣмъ опасностямъ монгольфьера на соломенномъ огнѣ. На что она разсчитываетъ? Допуская даже, что ей удалось бы развестись съ мужемъ, у меня найдется тысяча основаній для того, чтобы не жениться на ней,-- мои годы, мое положеніе... Къ тому же, о разводѣ тутъ и рѣчи быть не можетъ. Ея мужъ, г. Ф.... котораго считали невозмутимымъ толстякомъ, лопнуть готовъ отъ бѣшенства, какъ сообщаетъ мнѣ Александръ, и въ одно прекрасное утро можетъ нагрянуть, обрушиться на насъ. Впрочемъ, ревность мужа кажется мнѣ менѣе опасною, чѣмъ ревность моего отца, генерала.
   Да, милый мой Валлонгъ, отецъ ревнуетъ меня, безъ ума влюбленъ въ мою любовницу, которая очень глубоко въ сердцѣ хранитъ къ герою Виссембурга болѣе нѣжное чувство, чѣмъ къ его невинному сыночку. Жалость ли породила это чувство, или оно существовало до болѣзни генерала? Этого я не знаю. Но видѣлъ я нѣсколько мѣсяцевъ кряду, какъ она у рояля, онъ въ своемъ креслѣ на колесахъ обмѣнивались взглядами, болѣе краснорѣчивыми, чѣмъ слова, и я часто соображалъ, что съ этого рода любительницею ворковать нашъ калѣка, увѣнчанный сѣдинами и славой, очень опасный соперникъ. Старикъ, съ своей стороны, смекалъ про меня, побаивался моей каваты, убѣжденный, что побѣда останется за мною, по милости моихъ ногъ и всего того, чего не хватаетъ у него. А сколько я, должно быть, надѣлалъ ему непріятностей, въ особенности, когда она пріѣзжала днемъ въ Гробургъ, и я водилъ ее по всему дому и по саду! Представьте себѣ только обезножившаго Донъ-Жуана, хитрѣйшаго изъ самыхъ ловкихъ, такого, котораго не проведешь, какъ онъ говоритъ, и который всю жизнь самъ всѣхъ проводилъ,-- представьте вы себѣ такого человѣка привинченнымъ къ креслу, вынужденнымъ издали посматривать, сквозь оконныя стекла, и твердить себѣ все время: "Гдѣ они? Что они дѣлаютъ?" Подозрительный, истомленный, едва ползающій, чтобы подслушивать у дверей, безсильный и плачущій, таковъ-то былъ мой отецъ. Отлично понимаю, что, желая отдѣлаться отъ этой пытки, онъ надумалъ законопатить меня въ Станиславку! На что я и отвѣтилъ неукоснительно сугубымъ улепётываніемъ молодого человѣка и предмета нѣжной страсти. Теперь очень легко можетъ статься, особливо, послѣ неудавшагося плаванія на яхтѣ, оставившаго насъ подъ его лапами, что отецъ воспользуется моимъ несовершеннолѣтіемъ и запрячетъ меня въ Гробургъ и даже опять въ Станиславку. Нѣтъ, слишкомъ забавно было бы снова очутиться въ приготовительномъ... заодно бы ужь и съ любовницей. Нашъ мундирчикъ былъ бы ей къ лицу. И вотъ такой-то развязки она, конечно, не предвидѣла.
   Задумывается ли она, впрочемъ, надъ чемъ-нибудь?-- на это я затрудняюсь отвѣтить, и, сказать правду, очень необыкновенна эта замкнутость, эта затаенность другъ отъ друга двухъ существъ, живущихъ бокъ-о-бокъ, спящихъ подъ однимъ мустикеромъ {Мустикеръ -- пологъ изъ тюля у кровати для защиты отъ комаровъ.}. Воображаю порой ея вопль ужаса, еслибъ она вдругъ заглянула въ мое нутро, въ самую глубину, настолько темную и непонятную, что я самъ въ ней путаюсь и самому мнѣ страшно становится. Что бы съ нею было, еслибъ она туда забралась, если бы только прочла вотъ это письмо? Сразу, наповалъ была бы убита та небольшая любовь, которую она, быть можетъ, питаетъ ко мнѣ, хотя возможно и совершенно обратное. Не припомню, какая-то герцогиня блистательнаго вѣка говорила, будто женщина тогда только сполна любитъ мужчину, когда немного презираетъ его. Каково же было бы, если бы надоѣвшей мнѣ любовницѣ я показалъ себя такимъ, какой я на самомъ дѣлѣ, и этимъ ея увлеченьице превратилъ бы въ страсть? Нѣтъ, ужь лучше пусть дѣло идетъ, какъ угодно судьбѣ и фурвьерскимъ святынямъ, къ которымъ моя красавица питаетъ самую слѣпую вѣру,-- настолько слѣпую, что, убѣжавши изъ дому чуть не голою, она въ Ліонѣ, прежде чѣмъ купить рубашку, кинулась на богомолье въ Фурвьеръ и запаслась тамъ освященными медальончиками и ладонками.
   Изъ иностранцевъ, болѣе или менѣе невѣдомаго происхожденія, живущихъ въ нашемъ отелѣ или приходящихъ только обѣдать, мы сошлись съ молодою четой Нанзеновъ. Мужъ -- шведъ, профессоръ какого-то тамъ университета, выхлопоталъ себѣ для поправленія здоровья командировку на югъ Италіи. Онъ возвращается оттуда женатымъ, восемь мѣсяцевъ назадъ, на прехорошенькой дочкѣ содержателя гостиницы въ Палермо. Медовый мѣсяцъ преисполненъ страсти, парная запряжка Сѣвера съ Югомъ представляетъ забавнѣйшій контрастъ. Мужъ -- рыжій, въ очкахъ, кроткій, чахлый, съ ввалившеюся грудью, съ блѣдными и тусклыми глазами. Кто-то сказалъ: "Чѣмъ ближе къ сѣверу, тѣмъ безцвѣтнѣе и безжизненнѣе становятся глаза". Совсѣмъ не таковы чудесные близорукіе глаза Нины, мадамъ Нанзенъ, двѣ соблазнительныхъ, сверкающихъ ягоды чернаго винограда на великолѣпной итальянской кожѣ. Дамочка немного толста, но очень мила своею молодостью и естественностью, такъ и льнетъ къ мужу со смѣхомъ обожаемой любовницы, съ дрожью счастливаго растенія, нѣжащагося и распускающагося на солнцѣ. Наше появленіе въ отелѣ, куда они приходятъ кушать изъ сосѣдней виллы, нарушило ихъ семейную гармонію. Красивые туалеты моей парижанки, ея высокомѣрная сдержанность производили видимое впечатлѣніе на господина Нанзена, который вдругъ сталъ замѣчать, что у его Нины корсажи слишкомъ ярки, а видъ слишкомъ простъ. Но бѣдный малый черезъ-чуръ робокъ и ни малѣйшей надежды не подаетъ на то, что когда-нибудь потрудится смѣнить меня съ вахты, какъ бы ему ни хотѣлось этого, да и мнѣ, быть можетъ, тоже. Чѣмъ обусловливается такая робость, очень заурядная у мужчинъ и совсѣмъ незнакомая женщинамъ? Я говорилъ вамъ о господинѣ Пумъ-пумъ, Нанзенъ напоминаетъ его своею робостью. Это такого сорта люди, что спотыкаются, какъ только на нихъ посмотришь, имъ нужно сдѣлать надъ собою усиліе, чтобы войти въ магазинъ, и на улицѣ они жмутся къ стѣнѣ, желали бы продавить ее и исчезнуть. Пумъ-пумъ, удостоивавшій меня всяческихъ откровенностей, разсказывалъ про одного своего пріятеля, который напивался пьянымъ для того, чтобъ осмѣлиться быть нѣжнымъ съ своею женой. Я всегда подозрѣвалъ, что такой пріятель -- онъ самъ. Мой датчанинъ такой же молодчина. Разъ въ салонѣ онъ игралъ тягучій вальсъ Брамса и въ какомъ-то упоеніи не спускалъ глазъ съ моей любовницы. Я стоялъ около него и тихо сказалъ: "Берегитесь, Нанзенъ, вѣдь, замѣтно..." Вмѣсто того, чтобы спросить, что замѣтно, онъ сильно покраснѣлъ и уронилъ очки на клавиши.
   Когда я дразнилъ Лидію ея безмолвнымъ обожателемъ, она отвѣтила, улыбаясь: "А мнѣ кажется, что вы не совсѣмъ равнодушны къ его женѣ..." И вправду, Нина волновала меня двойною таинственною привлекательностью молоденькой жены и чужеземки, вдобавокъ еще сильно влюбленной въ мужа. Поняла ли это моя любовница? Не боязнь ли заставила ее вдругъ рѣшиться уѣхать изъ Монте-Карло? Какъ бы то ни было, разъ утромъ, съ недѣлю назадъ, когда капитанъ Нюиттъ флегматически пришелъ за приказаніями, она объявила, что готова пуститься въ море, несмотря на предостереженія врачей. Мы условились добраться до Генуи и въ томъ случаѣ, если это короткое плаваніе не повредитъ ей, отправиться на Мальту и дальше.
   -- Не взять ли намъ съ собой Нанзеновъ до Генуи?-- предложилъ я небрежнымъ тономъ.
   Она попыталась въ глубинѣ моихъ глазъ высмотрѣть мои мысли, что совсѣмъ не такъ легко, и, по обыкновенію, очень гордо рѣшила:
   -- Возьмемъ Нанзеновъ.
   Въ тотъ же день, въ два часа, наша яхта выходила изъ Монако подъ всѣми парусами. Но передъ вечеромъ, противъ Вентимильи, на насъ налетѣлъ хорошенькій шкваликъ, съ градомъ, съ молоньей, громомъ. Мадамъ Ф... повалилась на постель, недвижима и безгласна, совсѣмъ въ агоніи. Рядомъ, въ салонѣ, освѣщаемомъ молніей, отдавалъ Богу душу, забывши про любовь, Нанзенъ. Мы могли бы, я и его жена, цѣловаться и обниматься при немъ, какъ намъ угодно, и онъ не въ состояніи былъ бы шевельнуть пальцемъ. Но бѣдной Нинетѣ не до того уже было. Обезумѣвши отъ страха, она весь вечеръ провела на колѣняхъ, вцѣпившись въ кресло своего супруга, и каждый разъ, когда молнія сверкала въ иллюминаторъ, она отчаянно крестилась, рыдала, выкликала: "Святая Варвара, святая Елена, святая Марія Магдалина!..." Чтобы затѣять флиртъ при такихъ условіяхъ, мнѣ надо было бы имѣть романтическую и богохульную душу одного изъ героевъ Эжена Сю.
   На слѣдующій день оказались новыя осложненія. У Нанзена, вслѣдствіе его болѣзни, появилось сильное кровохарканіе, и намъ пришлось высадиться въ Сенъ-Ремо, чтобы скорѣе подать медицинскую помощь нашимъ больнымъ. Вечеромъ, въ то время, какъ наша яхта дѣлала огромныя усилія, чтобы занять подъ скалою Монако свое мѣсто рядомъ съ яхтой его высочества, мы всѣ возвратились въ Монте-Карло по Карнизу. Въ гостиницѣ меня ждало письмо папаши,-- воинственный трубный гласъ, взывающій о чести, о родинѣ. Въ теченіе столѣтія, одинъ изъ насъ, Доверней, неизмѣнно былъ подъ знаменами и занималъ видное мѣсто. Если завтра вспыхнетъ война, если Франціи потребуются ея сыны, кто же изъ насъ станетъ на ея защиту? Слѣдуютъ четыре страницы прекрасной лирики, сводящейся, въ концѣ-концовъ, къ тому, чтобы побудить меня бросить мою любовницу и поступить въ Сенъ-Сиръ. Нечего вамъ говорить, насколько холоденъ я остался къ воинственнымъ призывамъ.
   Война мнѣ противна, я считаю ее дѣломъ глупымъ и грязнымъ. Есть только два способа смотрѣть на поле битвы: вертикальный,-- это взглядъ кавалериста, бодро мчащагося на конѣ, съ саблей наголо, съ надлежащею порціей водки въ головѣ,-- и горизонтальный -- взглядъ раненаго, съ распоротымъ брюхомъ, валяющагося въ крови и въ гадости. Я смотрю на войну только съ этой послѣдней точки зрѣнія, что возбуждаетъ во мнѣ отвращеніе, если не страхъ. На другой день Виссенбургскаго сраженія мой отецъ такъ выразился о немъ: "Накрошили тамъ мяса..." Мнѣ война представляется бойней, переполненной мясомъ, нарубленнымъ и передавленнымъ колесами, а никакъ не движеніями блестящихъ массъ и живыхъ людей. Я, однако, совсѣмъ не изъ трусливыхъ. Посмотрѣли бы вы на меня въ ту ночь, когда насъ съ молодецкимъ экипажемъ Bleu-Blanc-Bouge окунало носами въ уксусъ, я не поморщился. Нѣтъ, въ свое время и я покажу себя не хуже всякаго другого, только мнѣ противна бойня. Кромѣ того, всѣ эти слова: отечество, знамя, фамильное имя являются для меня отголосками притворства, пустыми звуками. Таковы же и вы, мой милый Валлонгъ, съ тою лишь разницей, что въ васъ это результатъ ученья и работы мысли, послѣдствіе завоеванія нѣмецкою философіей вашей головы и головъ множества молодыхъ французовъ, -- завоеванія болѣе серьезнаго, чѣмъ захватъ Эльзаса и даже Лотарингіи. Кантъ, Гартманъ, въ особенности же тотъ, знаменитый,-- вы знаете, кого я разумѣю, -- разнесли передъ вами одну задругою всѣ декораціи жизни. Анализъ чувствъ и ощущеній уничтожилъ въ васъ способность чувствовать.
   Ну, а я то,-- я, ничего не знающій, ничего не читавшій, ничему не учившійся,-- какъ же я дошелъ до той же степени нравственнаго утомленія и немощности? Почему, едва доживши до восемнадцати лѣтъ, я уже сухъ и дряхлъ душой? Съ чего явилось во мнѣ презрѣніе ко всякой обязанности, къ какому бы то ни было дѣлу, отрицаніе какихъ бы ни было законовъ?... Съ моимъ именемъ, съ моимъ состояніемъ и молодостью, я чувствую въ себѣ душу анархиста. Отчего это? Вамъ я говорю все, Валлонгъ, вы меня знаете насквозь,-- постарайтесь же выяснить меня мнѣ самому. Считаете ли вы меня,-- какъ то можно заключить, повидимому, изъ вашего письма,-- просто за продуктъ новой школы, за обращикъ самаго послѣдняго фасона? Въ такомъ случаѣ старшее поколѣніе будетъ удивлено. Я знаю, что приходящіе на смѣну не похожи на тѣхъ, кого они смѣняютъ, но на этотъ разъ, если судить по моему отцу и по мнѣ, окажется, что уничтожены всѣ мосты между двумя поколѣніями, и взаимное непониманіе съ обѣихъ сторонъ можетъ дорости до ненависти.
   Само собою разумѣется, что я по-своему читалъ письмо генерала и въ посланіи усмотрѣлъ признаки его возврата къ жизни и желаніе увидать опять милую его сердцу мадамъ Ф.... на которую,-- долженъ въ томъ сознаться,-- пылъ воинственнаго краснорѣчія произвелъ лучшее впечатлѣніе, чѣмъ на заблудшаго сынка. У моей сантиментальной подруги глаза затуманились слезами. Съ нѣкоторыхъ поръ, впрочемъ, припадки такой чувствительности являются у нея довольно часто и даже нѣсколько тревожатъ меня.
   Вотъ былъ бы казусъ-то!... Тутъ, однако, слезы изливались изъ совершенно моральнаго источника: я видѣлъ ея волненіе, ея готовность на величайшія жертвы. А, старый драбантъ! Письмо сочинялось не столько для меня, сколько для той, кто прочтетъ его изъ-за моего плеча, вспоминая объ авторѣ. И я ожидаю теперь еще болѣе энергичнаго наступленія. Возможно, что онъ явится самолично раздѣлывать хорошенькую сцену мелодрамы, попытается хватить по двумъ литаврамъ, за одинъ разъ сцапать свою возлюбленную и своего юнца. Такъ я и стану его ждать тутъ!... Къ тому же, рулетка уже не занимаетъ меня, еще одно впечатлѣніе пролетѣло въ трубу. Не стоило изъ-за него жариться подъ ослѣпительнымъ африканскимъ солнцемъ, глотать раскаленную пыль, терзать свой слухъ оглушительнымъ стрекотаніемъ кузнечиковъ.
   Всего лучше было бы выбраться отсюда на моей яхтѣ, поручивши Лидію друзьямъ, которые доставили бы мнѣ ее сухимъ путемъ въ какой-нибудь укромный уголокъ Бретани или Италіи. Но кому поручить? Нанзенамъ конецъ... Я забылъ вамъ сказать, что несчастный ученый умеръ отъ скоротечной чахотки на другой день послѣ нашего возвращенія. И вотъ, по этому-то поводу, я имѣю предложить на ваше разрѣшеніе, господинъ философъ, какъ моему духовнику, нѣкое приключеніе, диковинное и таинственное, почти непередаваемое.
   Нашъ шведъ отбылъ "къ праотцамъ". Два дня мы были заняты его смертью: моя возлюбленная цѣлыми часами сидѣла около доведенной до отчаянія вдовушки; я и мой добрѣйшій Нюиттъ, синекуру котораго я ни чуть не щажу, занимались хлопотами о тройномъ гробѣ, дубовомъ, свинцовомъ и сосновомъ, для доставленія покойника въ родную страну, а также вопросами о его перевозкѣ, о транзитѣ. Мы, буквально, только этимъ шведомъ и жили, не могли отдѣлаться отъ его праха ни за столомъ, ни во снѣ. На третій день, вчера утромъ, моя графиня сказала мнѣ:
   -- Вамъ слѣдовало бы пойти къ Нинѣ... Вы были такъ добры и услужливы, она желала бы васъ поблагодарить.
   Ничего не можетъ быть банальнѣе такого визита. Почему же я такъ волновался, такъ страстно волновался, входя въ маленькій садикъ виллы Нанзеновъ, расположенной въ овражкѣ, въ десяти минутахъ ходьбы отъ моря? Было ли это вліяніе сирокко, аромата олеандровъ? Я чувствовалъ, что во рту у меня пересыхаетъ, руки горятъ, что весь я захваченъ чувственнымъ туманомъ, не мѣшавшимъ мнѣ, все-таки, думать о смерти... Да и могъ ли я не думать о ней, когда она вездѣ тутъ царила, все наполняла тою неурядицей, тою растерянностью, которыя она всюду вноситъ съ собою? Окна перваго этажа растворены настежь, одно герметически закрыто въ комнатѣ, откуда просвѣчиваетъ желтоватый отблескъ свѣчей среди бѣлаго дня, и вездѣ, даже въ саду, даже подъ олеандрами, чувствуется мерзкій запахъ лѣкарствъ и строганаго дерева новаго гроба.
   Я прождалъ пять минутъ въ пріемной нижняго этажа, сидя на диванѣ. Послышались шаги на лѣстницѣ. Вошла Нина. Я говорилъ вамъ, кажется, что ничего ровно не было между мною и этою женщиной. Наканунѣ ея несчастья, мы цѣлый вечеръ смѣялись и шутили съ нею на террасѣ гостиницы. Не болѣе, какъ веселый флиртъ, но, какъ ни забавляло ее мое ухаживаніе, она, главнымъ образомъ, занята была своимъ мужемъ, сидѣвшимъ съ моею любовницей у рояля за сонатой въ четыре руки. Съ тѣхъ поръ я не видалъ Нину. Скажите же мнѣ, почему я былъ такъ увѣренъ въ томъ, что должно случиться?.. Она вошла очень блѣдная, наскоро одѣтая въ гладкое черное платье, плотно облегавшее ея, не стянутый корсетомъ, гибкій станъ. Ясно обрисовывалось красивое тѣло итальянки. Глаза искрились изъ-подъ припухшихъ, покраснѣвшихъ вѣкъ. Она, молча, опустилась на диванъ рядомъ со мной, наши руки встрѣтились, и все во мнѣ вспыхнуло... "А, мосье Шарлей!"... Въ тотъ же мигъ я прижималъ ее къ моей груди, наши губы сливались въ долгомъ, лихорадочномъ поцѣлуѣ... Какъ разъ въ эту минуту вошла хозяйка виллы спросить пару простынь и изъ зубъ у меня вырвала такой случай, какого уже не дождешься.
   Какъ бы то ни было, какого вы объ этомъ мнѣнія, мой философъ? Подъ вліяніемъ какой дьявольской реакціи эта женщина оторвалась отъ покойника, котораго она любила и оплакивала, чтобы кинуться безсознательно въ мои объятія? Отъ гробовъ ли вѣетъ дыханіемъ сладострастія, или же, просто, жизнь свое стремится наверстать въ неудержимыхъ и неотложныхъ порывахъ? Я убѣжденъ, что врачи знаютъ больше, чѣмъ говорятъ, по части такихъ безпорядочныхъ и извращенныхъ увлеченій, которыми они, вѣроятно, часто пользуются. Я самъ, въ иной разъ, при еще болѣе ужасныхъ обстоятельствахъ, уже испыталъ таинственную силу... любви и смерти, Валлонгъ!
   Я предполагалъ отправить вамъ мой дневникъ лишь тогда, когда будетъ рѣшенъ вопросъ о новомъ мѣстѣ моего пребыванія, но произошло нѣчто совсѣмъ неожиданное. Сюда явился не папаша мой, а Отелло. Сегодня утромъ къ намъ вошелъ, щеголемъ, по обыкновенію, но съ растеряннымъ лицомъ мосьё Александръ, который со времени моего отъѣзда шпіонитъ, по порученію моихъ родителей, за мужемъ мадамъ Ф... и пріѣхалъ сюда въ одномъ поѣздѣ съ нимъ. Къ счастью, свирѣпый мужъ рыскаетъ по Монако, думая, что мы тамъ скрываемся, и это даетъ намъ время предпринять что-нибудь.
   Скоро получите новыя вѣсти. Дѣло оказывается довольно серьезнымъ. Но я провѣряю себя,-- пульсъ спокоенъ.
   

VII.
Интермеццо.

   Покинувши старика Мериве послѣ разговора у маленькой церкви, Ричардъ наткнулся на мосьё Александра, и холопья улыбка, и чудящаяся въ ней насмѣшка точно внезапнымъ свѣтомъ озарили голову несчастнаго Фенигана.
   -- Гдѣ они, мерзкіе?... Этотъ лакей знаетъ, знаетъ изъ Гробурга, а наша Розина знаетъ отъ Александра.
   И онъ зашагалъ по горячему уже шоссе, а его короткая тѣнь рядомъ съ нимъ вторила жестамъ, сопровождавшимъ его раздраженный монологъ.
   -- Какъ же я глупъ, что не сообразилъ этого раньше и ходилъ изнывать у рѣшетки почтовой конторы!... Лишь бы теперь эта дѣвчонка сказала... О, скажетъ, не то...
   Какъ разъ Розина Шюшенъ, съ своею востренькою мордочкой, показалась въ маленькой двери съ двумя ступеньками, откуда она такъ недавно чуть не убила своего хозяина сообщеніемъ объ исчезновеніи Лидіи. Въ нарядной шляпкѣ и маленькихъ башмачкахъ, съ золоченымъ молитвенникомъ въ рукахъ, горничная, повидимому, поджидала кого-то. Она посторонилась передъ Ричардомъ, улыбаясь неопредѣленною и подобострастною улыбкой, въ выраженіи которой можно увидать все, что угодно. Ричардъ перевернулъ ее обѣими руками и притиснулъ къ притолкѣ, захлопнувши дверь ногой.
   -- Гдѣ мадамъ?... Ты знаешь... Говори сію минуту... гдѣ мадамъ?
   Онъ грубо ее встряхивалъ. Озадаченная горничная не сразу поняла и бормотала:
   -- Да нѣтъ, мосьё Ричардъ, не знаю я, гдѣ мадамъ... Она вернулась отъ обѣдни, здѣсь была ей депеша...
   -- Я спрашиваю про твою госпожу... про мою... мою жену.
   Онъ съ усиліемъ выговорилъ это слово.
   -- Она гдѣ?
   И, видя, что дѣвушка собирается налгать что-то, онъ продолжалъ:
   -- Я никогда не путался въ твои исторіи, но отлично ихъ знаю... Понимаешь? Неужели ты воображаешь, что я не слышу, какъ приходитъ къ тебѣ любовникъ? Стоитъ мнѣ сказать одно слово, и моя мать вышвырнетъ тебя на улицу, а старикъ Шюшенъ...
   -- О, мосьё Ричардъ...
   -- Ну, не вертѣться. Когда Александръ имъ пишетъ, куда онъ адресуетъ письма?
   Невольный трепетъ здоровой деревенской дѣвушки ясно обнаруживалъ ея колебанія, покончила она, однако, тѣмъ, что шепотомъ выдала названія города и гостиницы. Ричарда точно по головѣ ударили. Онъ думалъ, что бѣглецы далеко, за морями, что не догнать уже ихъ. Ему же говорили объ ихъ путешествіи въ Индію. И вдругъ, вмѣсто того, чтобы мчаться съ своею местью такъ недалеко, онъ почувствовалъ необыкновенное спокойствіе, не отказываясь, впрочемъ, отъ поѣздки, такъ какъ распорядился, чтобы Розина приготовила его дорожный мѣшокъ.
   -- Знаешь, тотъ чемоданчикъ, который я беру на охоту, когда ѣзжу на пруды въ Мерожи. Только смотри, моей матери ни слова. Ты говоришь, она куда уѣхала?
   -- На станцію въ Вильневъ, поѣхала въ коляскѣ.
   -- Мамаша -- въ Вильневъ! Это зачѣмъ?
   Мадамъ Фениганъ никогда не выѣзжала иначе, какъ къ обѣднѣ.
   -- Я не знаю, мосьё Ричардъ, но воспользуюсь ея отсутствіемъ, чтобы взять вашъ чемоданчикъ, оставшійся въ замкѣ.
   Она была уже подъ шпалерой, когда Ричардъ крикнулъ:
   -- Пройди также въ мою комнату и захвати...
   Онъ не зналъ, какъ приказать ей принести револьверъ, лежавшій въ его ночномъ столикѣ. Этимъ онъ ясно раскрылъ бы свои намѣренія, а потому и не договорилъ.
   -- Нѣтъ, ничего, я самъ пойду.
   Осматривая пистолетъ, онъ досадовалъ на себя за внезапное и необъяснимое спокойствіе.
   "Что же это такое? Почему мысль, что завтра, въ этотъ самый часъ, я буду отомщенъ, если захочу, почему эта мысль такъ расхолодила меня? Неужели я совсѣмъ ужь никуда негодный человѣкъ, или только не хватаетъ у меня рѣшимости?"
   Чтобы подзадорить себя, подновить только что стихшій пылъ бѣшенства, онъ досталъ письма Шарлексиса къ Лидіи, которыя хранилъ въ шкатулкѣ, изъ желанія имѣть ихъ всегда подъ руками, передъ глазами. О, за этимъ дѣло не стало! Въ головѣ, немного затуманенной и отяжелѣвшей отъ духоты на воздухѣ, оживить воображеніе можно было только внѣшнимъ воздѣйствіемъ. Такъ иные сластолюбцы прибѣгаютъ къ помощи книжки и картинокъ для возбужденія своихъ остывшихъ чувствъ. Эти письма Ричардъ зналъ наизусть, но, при чтеніи ихъ, фразы превращались въ образы, слова сверкали, точно взгляды.
   Стукъ экипажныхъ колесъ оторвалъ его отъ этихъ видѣній. Его мать... уже вернулась!... Онъ быстро спряталъ письма, очень недовольный тѣмъ, что не уѣхалъ раньше, не повидавшись съ нею. Теперь придется выдумывать предлогъ для объясненія поѣздки, для избѣжанія слезъ и упрашиваній. И онъ ломалъ надъ этимъ голову, направляясь на встрѣчу матери, выходя на крыльцо, какъ разъ въ то время, когда экипажъ остановился у подъѣзда. Каково же было удивленіе Ричарда, когда онъ увидалъ, что козлы загромождены чемоданами, а рядомъ съ мадамъ Фениганъ сидитъ молодая женщина подъ ярко краснымъ зонтикомъ, въ такомъ же красномъ платьѣ, во всемъ красномъ, начиная съ шляпки и придерживающей ее шпильки и кончая шелковыми ажурными чулками, которые она показала, выпрыгивая изъ экипажа съ живостью ловкаго мальчика.
   -- Здравствуйте, Ричардъ, -- вскрикнула она весело, помогая выйти изъ экипажа мадамъ Фениганъ, дѣлавшей знаки своему сыну.
   Голосъ звучалъ молодо и свѣжо, съ милымъ мѣстнымъ акцентомъ, хорошо знакомымъ, почти близкимъ. Но Ричардъ все еще сомнѣвался, когда мать, входя на крыльцо подъ руку съ дамой въ красномъ, проговорила:
   -- Елиза, не узнаешь развѣ, кузина изъ Лоріана?
   Рой воспоминаній, минуты влюбленности и счастья пронеслись въ головѣ Ричарда. Передъ нимъ опять мелькала пухленькая и маленькая кузиночка, скачущая на лошади рядомъ съ нимъ по долинамъ Сентъ-Женевьевъ-де-Буа у дверцы ландо, въ которомъ Франсуа Бельгикъ, богатый подрядчикъ на плотничныя работы, и мадамъ Бельгикъ, урожденная де-Керкабелекъ, договаривались съ мадамъ Фениганъ о предстоящемъ бракѣ между ихъ дѣтьми, уже отлично поладившими между собою. На бѣду, маменьки были слишкомъ похожи другъ на друга для того, чтобы сговориться. Мадамъ Бельгикъ, урожденная де... и т. д., была бретонка, тесаная изъ цѣльнаго камня, тоже "добрый тиранъ", имѣвшая претензію всѣми распоряжаться такъ же точно, какъ она правила мужемъ, рукою твердой и поводьями крѣпкими. "Франсуа у меня не изъ бойкихъ", -- говорила она при немъ, и мужъ всякій разъ только раскланивался и блаженно улыбался. Бойкости-то въ немъ, вправду, не было, и супружеское ярмо онъ несъ покорно. Ричардъ, при одной рѣзкой сценѣ между двумя "добрыми тиранами", вынужденъ былъ принять сторону матери противъ родителей дѣвушки, которую онъ уже ласкалъ взорами жениха. Онъ пожертвовалъ собой, главнымъ образомъ, по своей мягкости, по матеріальной невозможности сказать "нѣтъ", но въ глубинѣ души затаилъ истинное горе, стертое потомъ временемъ и болѣе глубокими ранами. Въ эти двѣнадцать лѣтъ мадамъ Бельгикъ, урожденная де-Керкабелекъ, успѣла отправиться къ своимъ праотцамъ. Франсуа, который былъ по изъ бойкихъ, съ горя о томъ, что пересталъ это слышать, послѣдовалъ вскорѣ за своею супругой въ могилу. Элиза, выданная замужъ за флотскаго врача, злого и алкоголика, бившаго ее нещадно, выхлопотала себѣ право на отдѣльное жительство и распоряженіе имуществомъ, а потомъ получила разводъ, какъ только былъ вотированъ законъ о разводахъ. Мадамъ Фениганъ вначалѣ отнеслась къ этому съ полнымъ негодованіемъ истинно вѣрной католички. Въ свое время этотъ разводъ бывалъ даже поводомъ къ кислосладкимъ спорамъ между нею и ея снохой, причемъ взвизгиванія "милая мамаша" и "любезная дочка" обмѣнивались весьма злобными голосами. Затѣмъ, когда сноха уѣхала и мадамъ Фениганъ увидала одиночество и печаль сына, котораго считала способнымъ довольствоваться одною ея материнскою нѣжностью, она измѣнила свой взглядъ на разведенную и даже на разводы. Она припомнила, что Элиза и Ричардъ любили другъ друга, и въ ней заговорило раскаяніе въ томъ, что она помѣшала ихъ браку, который избавилъ бы ихъ отъ многихъ огорченій. Раскаяніе было вполнѣ искреннимъ потому, въ особенности, что упокоеніе въ мирѣ супруговъ Бельгикъ всецѣло оставляло въ ея рукахъ власть, которую она такъ ревниво охраняла. Тогда, безъ положительно опредѣленнаго еще рѣшенія, руководясь своимъ материнскимъ инстинктомъ и совѣтами своего духовника, дравейльскаго кюре, она втихомолку написала въ Лоріанъ кузинѣ, звала ее погостить въ Узелли, и кузина, не помня зла, тотчасъ же прикатила.
   Ея прибытіе, первымъ дѣломъ, помѣшало немедленному отъѣзду Ричарда. Онъ отложилъ путешествіе до вечерняго поѣзда и завтракалъ, сидя противъ Элизы, очень довольный тѣмъ, что слышитъ опять ея звонкій смѣхъ, видитъ красивый разрѣзъ ея глазъ и ея ослѣпительныхъ губъ. Она принадлежала къ той породѣ избранныхъ, по которымъ всѣ житейскія невзгоды и катастрофы зкользятъ, не оставляя за собою ни малѣйшаго слѣда. Послѣ столькихъ лѣтъ печали и слезъ, онъ видѣлъ ее все такою же беззаботно веселою, какъ въ былые годы, такою же, по-провинціальному, любительницей всего блестящаго и яркаго. И такъ же точно сверкали изъ-за яркихъ губъ ея мелкіе, ровные зубки, на смуглыхъ и розовыхъ щекахъ лежалъ такой же пушокъ спѣлаго персика, только плечи стали круглѣе, кожа -- бѣлѣе, и болѣе умѣлымъ стало декольте, безстыдное и наивное, порядочно-таки смущавшее ея робкаго сосѣда за столомъ. Ричардъ ежеминутно отворачивался, исподтишка взглядывалъ и краснѣлъ, что восхищало милую родственницу, которой добрая маменька сказала очень просто:
   -- Мой сынъ болѣнъ, вылечи ты мнѣ его.
   Только что кончился завтракъ, Элиза вскрикнула въ ужасѣ: "А моя сумка!" -- маленькая сумка изъ красной кожи, въ которой она хранила деньги, бумаги, вещи, все свое достояніе. Вначалѣ никто особенно не встревожился. Въ теченіе часа со времени пріѣзда чего-чего она ни растеряла? Всѣ были увѣрены, что сумка разыщется, какъ были найдены вѣеръ, кольца, зонтикъ, разбросанные милою гостьей въ ея безпрерывной суетѣ движеній и мыслей. Послѣ долгихъ поисковъ, пришлось, однако, сознаться, что маленькая сумка осталась въ вагонѣ или на станціи, такъ какъ старый кучеръ Либеръ удостовѣрилъ, что не видалъ ее въ экипажѣ въ числѣ другихъ пожитковъ.
   -- Пусть Либеръ отправится опять на станцію,-- сказала мадамъ Фениганъ.
   -- Благодарю васъ, кузина, меня это такъ безпокоитъ, что я сама поѣду.
   -- Элиза, я провожу васъ,-- предложилъ Ричардъ.-- Мы прикажемъ запречь кабріолетъ, скорѣе доѣдемъ.
   Колоколъ звонилъ къ завтраку служителей, и добрякъ хозяинъ пошелъ запрягать самъ, чтобы никого не безпокоить и не терять времени.
   Дамы остались однѣ, обоюдный порывъ увлекъ ихъ въ объятія другъ другу.
   -- А, дитя мое, еслибы тебѣ удалось...
   -- Мнѣ кажется, дѣло идетъ не очень плохо... Положитесь на меня, увидите...
   -- Ты находишь, что онъ измѣнился?
   -- Въ особенности, похудѣлъ, лицо осунулось... Такимъ онъ мнѣ больше нравится. Вы говорили, что онъ такъ печаленъ, кузина, а онъ все время напѣваетъ что-то
   Она представила его пумъ-пумъ, бассовый аккомпаниментъ сонаты.
   -- Онъ такъ поетъ, когда о ней думаетъ,-- сказала мать.
   -- Стало быть, онъ всегда думаетъ о ней... Возможно ли это послѣ того, что она съ нимъ сдѣлала?
   -- Ты этого не понимаешь... да и я тоже, милое дитя мое.
   Ричардъ сидѣлъ уже въ кабріолетѣ и звалъ кузину. Она быстро сошла къ нему. Отъ Узеллей до Вильневъ-Сенъ-Жоржъ было слишкомъ два льё.
   Въ легонькомъ экипажѣ, которымъ правилъ Ричардъ, они домчались менѣе чѣмъ въ полчаса. Въ то время, какъ кабріолетъ въѣзжалъ во дворъ станціи, загроможденный омнибусами и всевозможными экипажами, и тихо пробирался черезъ толпу разряженныхъ парижанъ, мосьё Александръ, въ шотландской шапочкѣ и съ дорожною сумкой черезъ плечо, свертывалъ сигаретку передъ пассажирскою залой и, съ видомъ превосходства скучающаго путешественника, которому предстоитъ долгій путь, посматривалъ на этотъ мелкій людъ, толкущійся по окрестностямъ Парижа. Извѣщенный Розиной Шюшенъ о намѣреніяхъ ея хозяина, потомъ о пріѣздѣ кузины, онъ разсчелъ, что Ричардъ можетъ уѣхать только съ вечернимъ скорымъ поѣздомъ и что, опередивши его нѣсколькими часами, самъ онъ явится во-время, чтобы предупредить влюбленныхъ бѣглецовъ. Весь планъ его и всѣ гримасы были уже готовы: воспользоваться испугомъ, растерянностью первыхъ минутъ, спровадить князя на его яхтѣ, увезти его даму сухимъ путемъ и, разлучивши такимъ образомъ любовниковъ, возбудить въ нихъ обоюдное недовѣріе, насплетничать, сдѣлать невозможнымъ ихъ сближеніе.
   Внезапное появленіе Ричарда въ шумной толпѣ, наполнявшей дворъ, разбило сразу всѣ эти предположенія. Изъ угла залы третьяго класса Александръ видѣлъ, какъ Фениганъ выпрыгнулъ изъ экипажа, прошелъ на платформу, видимо, для того, чтобъ отправиться съ тѣмъ же поѣздомъ. Какъ же быть въ такомъ случаѣ? Какъ пробраться въ вагонъ, не будучи замѣченнымъ? Какъ укрыться въ пути и тамъ, по пріѣздѣ на мѣсто?... Вдругъ Ричардъ появляется вторично, помахивая маленькою красною сумкой, которую онъ издали показываетъ своей спутницѣ, остававшейся въ кабріолетѣ. Фениганъ усѣлся опять рядомъ съ нею, взялъ у нея изъ рукъ возжи и, не дотронувшись даже бичемъ до своей лошади, исчезъ въ улицахъ Вильнева, скрылся изъ глазъ подсматривавшаго за нимъ бывшаго метръ-д'отеля. Вправду ли пустится Ричардъ въ погоню за женой, или же съ пріѣздомъ кузины измѣнились его намѣренія? Повидимому, ничто не обличало въ немъ свирѣпствующаго Отелло, думающаго о мести. Парижскій поѣздъ подкатилъ къ станціи, потрясая платформу, захлопали двери.
   -- Кому ѣхать въ Ліонъ, Марсель, Ниццу...
   Мосьё Александръ простоялъ секунду въ нерѣшимости, потомъ, съ недоброю усмѣшкой на бритыхъ губахъ, вошелъ въ первый попавшійся вагонъ.
   На обратномъ пути Элиза пожелала ѣхать болѣе дальнею дорогой.
   -- Я, какъ маленькая Красная Шапочка, -- говорила она, смѣясь,-- люблю окольныя дороги, глухія тропинки, на которыхъ можно заблудиться, гоняясь за всѣмъ, что летаетъ, и за всѣмъ, что пахнетъ пріятно... Волка бояться?... Да никогда въ жизни!... Красная Шапочка умѣетъ съ нимъ справиться, и бояться надо за волка.
   Опьяненная прелестью дня, быстротою ѣзды, радостью, что нашлись ея вещи, она въ самомъ дѣлѣ производила впечатлѣніе маленькой сказочной дѣвочки, какою она намъ представляется, въ ярко пунцовомъ головномъ уборѣ и съ звонкимъ дѣтскимъ смѣхомъ на устахъ. И они поѣхали вдоль Іера, маленькой темно-синей рѣчки, дремлющей въ густой тѣни, между зелеными берегами, свѣжесть которыхъ являлась поразительнымъ контрастомъ раскаленной бѣлизнѣ дороги.
   "Берегись, берегись!" -- и передъ быстро мчавшимся кабріолетомъ торопливо сторонились семейныя группы, переполняющія деревенскія дороги своимъ праздничнымъ разгуливаніемъ. Мелькали крошечныя виллы, вычурно разнообразныя, съ башенками и балкончиками, испещренныя украшеніями изъ фаянса и розовыхъ камешковъ; въ окнахъ этихъ дачекъ показывались силуэты любопытныхъ, и на ихъ изнывающихъ отъ скуки и утомленія лицахъ Ричардъ замѣчалъ одно и то же выраженіе удовольствія, симпатіи, вызванное появленіемъ веселаго существа, улыбавшагося имъ съ высоты кабріолета. Могъ ли оставаться равнодушнымъ къ этимъ заманчивымъ улыбкамъ человѣкъ, сидящій бокъ-о-бокъ съ молодою женщиной, чувствующій трепетъ ея тѣла, свѣжее дыханіе ея болтовни, ароматъ растрепанныхъ вѣтромъ локоновъ? Поминутно, чтобы взять у него то возжи, то бичъ, она задѣвала его щеку своею обнаженною рукой или, желая обратить его вниманіе на огромную магнолію среди лужайки, на вереницу желтенькихъ утятъ, плывущихъ по рѣкѣ, наклонялась къ нему, приближала къ его глазамъ вырѣзъ платья, открывавшій ея бѣлую, пухлую шею. Безсознательно для него самого близость этой женщины очаровывала его, успокоительно вліяла на его нервы.
   Въѣхавши въ село Іеръ, лежащее на большой дорогѣ, имъ пришлось сдержать лошадь. Мѣстный праздникъ былъ въ разгарѣ, издали слышались звуки шарманокъ, барабановъ, трубъ, разносился запахъ жареныхъ въ маслѣ пироговъ, по обѣ стороны шоссе тянулись балаганы, карусели съ деревянными конями. Стиснутый, чуть не подхваченный толпой, становившейся съ каждымъ шагомъ все гуще, кабріолетъ подвигался шагомъ.
   -- Какъ поживаете, Эженъ?... Что ваши молодые?
   На этотъ вопросъ Фенигана оглянулся Эженъ Соткёръ, прозванный Индѣйцемъ, шедшій рядомъ съ кабріолетомъ. Изъ-подъ круглой форменной фуражки смотрѣло багровое и озабоченное лицо огромнаго лѣсника.
   -- Не дурно, благодарю васъ, мосьё Ричардъ, и дѣти живутъ такъ себѣ. Только малый-то мой отбываетъ двадцати-восьми дневный учебный сборъ, а сноха осталась на моихъ рукахъ. Нельзя сказать, чтобы покойно это было. Сегодня утромъ у насъ завтракали пріятели ея мужа. Она и выдумала повести ихъ на праздникъ... То-то вотъ, старъ я становлюсь!
   Онъ досталъ изъ фуражки цвѣтной фуляровый платокъ и отеръ имъ потный лобъ, прорѣзанный сердитою складкой, потомъ оглядѣлъ кругомъ толпу, выше которой былъ на цѣлую голову.
   -- А, дрянь эдакая!... Опять куда-то ушмыгнула!
   Онъ сдѣлалъ по-военному подъ козырекъ и быстро направился къ бадаганамъ разыскивать сноху, которую Ричардъ, минуту спустя, увидалъ на церковной площади въ обществѣ молодыхъ франтовъ кафе-шантаннаго пошиба.
   -- Какъ бы ни былъ зорокъ вашъ Индѣецъ,-- сказала Элиза,-- а я думаю, трудно ему будетъ укараулить такую дичь, какъ эта.
   -- Я то же думаю, кузина, но и ей слѣдуетъ держать ухо востро, не то старикъ Соткёръ ужасныхъ дѣлъ натворитъ.
   -- Большихъ, чѣмъ мужъ?
   -- Ну, что мужъ!... Это типъ одного склада со мной.
   Онъ проговорилъ эти слова горькимъ тономъ, и они были первымъ, единственнымъ намекомъ на его несчастье съ пріѣзда Элизы. Ричардъ отпустилъ поводья своему рысаку, нетерпѣливо рвавшемуся вонъ изъ толпы и помчавшемуся во всю прыть по улицѣ, спускавшейся къ рѣкѣ. Перебравшись черезъ небольшой мостъ, они поѣхали тѣнистою дорогой, окаймленной обширными цвѣтущими и благоухающими парками. Издали, сквозь шумъ оставшагося позади деревенскаго праздника, раздался благовѣстъ къ вечернѣ, протяжный и грустный, какъ только что сказанная печальная фраза, которая нежданно омрачила веселость ихъ легкомысленной болтовни.
   Въ этотъ вечеръ, вопреки обучаю, неизмѣнному для всѣхъ обывателей замка, тушить огни въ десять часовъ, у Фенигановъ долго не засыпали. Хозяйка дома, въ бѣлой фланели и съ подсвѣчникомъ въ рукахъ, наслушаться не могла разсказовъ объ ихъ катаньѣ. Свѣча догорала, вѣки милой Красной Шапочки тяжелѣли, а заботливая мать, зашедшая на нѣсколько минутъ, не замѣтила, что сидитъ тутъ уже два часа. Тѣмъ временемъ Ричардъ, въ полномъ недоумѣніи отъ того, что очутился на своей кровати, вмѣсто поѣзда, несущагося въ Монте-Карло, понять не могъ, почему подушка кажется ему такою мягкой, простыни такими свѣжими, послѣ лихорадки предшествовавшихъ ночей, -- какъ случилось, что ни его любовь къ матери, ни дружескіе совѣты старика Мериве не могли поколебать его безумнаго намѣренія, и оказалось достаточнымъ лифа съ вырѣзомъ, толстой закрученной косы и сверкающей шейки для того, чтобы дать совершенно иное направленіе его мыслямъ. Лампа давно была потушена, а вся философія бѣднаго малаго все еще напрягала силы и въ тупикъ становилась передъ задачею, какъ немножко открытое женское тѣло можетъ быть настолько неодолимо привлекательнымъ, что въ такомъ измученномъ сердцѣ, какъ его, найдется мѣсто для желаній, не имѣющихъ ничего общаго съ мщеніемъ и убійствомъ.
   На слѣдующій день онъ опять не уѣхалъ, не заикнулся даже о поѣздкѣ. На конюшнѣ была только одна верховая лошадь, пришлось добыть другую для Элизы, и Ричардъ сталъ каждый день кататься съ своею кузиной. Молчаливый по привычкѣ, по темпераменту, онъ находилъ верховую ѣзду тѣмъ особенно пріятною, что въ сѣдлѣ не разговариваютъ и думаютъ лишь на половину, сосредоточивши все вниманіе на лошади, самомъ своенравномъ и пугливомъ животномъ, зрѣніе котораго совершенно не соотвѣтствуетъ зрѣнію человѣка. Верхомъ самъ дѣлаешься немного лошадью. Ричардъ находилъ восхитительною такую пріостановку собственныхъ думъ. Когда, послѣ одной изъ долгихъ прогулокъ верхомъ, мадамъ Фениганъ видѣла возвращающагося сына съ веселымъ лицомъ, съ бодрымъ голосомъ, безъ обычной складки на лбу, означавшей гнетущую мысль, она сама сіяла, надѣялась на его скорое исцѣленіе и, если бы Розина не сказала ей про исторію съ чемоданомъ, готова была бы думать, что Ричардъ совсѣмъ не такъ сильно потрясенъ, какъ увѣряли ее дравейльскій кюре и старый шутъ Мериве.
   -- Ну, что, милочка?
   Съ такими словами, сказанными таинственно-лукавымъ тономъ, мадамъ Фениганъ являлась каждый вечеръ въ комнату Элизы. Но дни слѣдовали за днями и катанья верхомъ шли своимъ чередомъ, не принося собою ничего опредѣленнаго.
   -- Дѣлаю я, однако, все, что могу, -- говорила молодая женщина, чуть не плача.
   И мать подбадривала ее, вмѣстѣ съ нею изыскивала средства побѣдить робость Ричарда.
   -- Вотъ это-то, милая моя, только это и помѣха. Всѣ мужчины робки, а онъ болѣе робокъ, чѣмъ всѣ.
   -- Вы полагаете, кузина? Такъ я попытаю...
   Она попытала.
   Застигнутые грозой въ долинѣ Куркуроны, они, послѣ отчаянной скачки, нашли пріютъ въ пустомъ сараѣ. Мѣста было немного, ихъ лошади стояли рядомъ.
   -- А, какъ сердце бьется!... Смотрите, Ричардъ.
   Быстрымъ движеніемъ Элиза взяла его руку и приложила къ трепещущему лифу своей амазонки. У Ричарда духъ захватило.
   -- А та... та...-- шепталъ онъ, обхватывая свободною рукой талію несопротивлявшейся спутницы, и въ теченіе пяти минутъ они, сладко забывшись, сжимали другъ друга въ объятіяхъ, безъ словъ, оба блѣдные.
   До этой минуты она была для Ричарда не болѣе, какъ одною изъ тѣхъ ласточекъ, которыя залетали въ открытыя окна избы, задѣвали крыльями по бревнамъ и эфесамъ шпагъ. Теперь онъ началъ слѣдить за нею, любопытствуя распознать, что кроется въ ея неизмѣнно-веселой душѣ, за постоянно беззаботнымъ щебетаніемъ. Почему бы не любить эту, если она вылечитъ его отъ той, и когда его мать, повидимому, такъ желаетъ этого?... Объ этомъ онъ раздумывалъ, играя послѣ завтрака въ шахматы съ мадамъ Фениганъ, на другой день послѣ страшной грозы, размывавшей садъ цѣлую ночь и испортившей всѣ дороги. Стѣсняясь съ Ричардомъ со вчерашняго дня, боязливо ожидая признанія, на которое разсчитывала и приближеніе котораго чувствовала, Элиза неподвижно стояла у окна и смотрѣла на дорогу.
   -- Что тамъ такое?-- спросила мадамъ Фениганъ, отвлеченная отъ своей партіи въ шахматы криками и гиканьемъ.
   -- Нищій этотъ... какъ его зовутъ?... Старикъ Жоржъ въ такомъ видѣ... Къ нему пристаютъ эти озорники... Они отнимаютъ у него палку... А, несчастный! Онъ упадетъ сейчасъ.
   Съ улицы раздался взрывъ хохота. Пьяный, отвратительный, съ головы до пятъ въ грязи, старый бродяга хотѣлъ разогнать стаю маленькихъ, преслѣдовавшихъ его мучителей, уронилъ свою длинную палку, которою ребятишки тотчасъ же завладѣли, и теперь стоялъ, прислонившись къ стѣнѣ фермы. Онъ хватался за камни, скользилъ, поднимался и опять падалъ, съ плачемъ требовалъ назадъ свою палку. Сторожъ Робенъ, отдыхавшій на своей тачкѣ и разбуженный шумомъ, возвратилъ ее, наконецъ, пьяному бродягѣ. Тутъ разыгралась маленькая драма, за которою Ричардъ слѣдилъ изъ окна. Въ порывѣ чисто-животной жалости шоссейный сторожъ взялъ несчастнаго старика подъ руку и кое-какъ помогъ ему встать на подгибающіяся ноги.
   -- Ну, старина Жоржъ, полно, прибодрись хоть немного!
   Въ эту минуту подводчики выѣхали изъ фермы верхами на своихъ лошадяхъ къ водопою, остановились передъ вымазаннымъ всякою гадостью нищимъ, скользящимъ палкой по грязи, шатающимся изъ стороны въ сторону и увлекающимъ сторожа своимъ покачиваніемъ.
   -- Эй, берегись, Робенъ, какъ бы отъ него чума не пристала!
   И громкій хохотъ разносился далеко по дорогѣ.
   Сконфуженный сначала, а потомъ и совсѣмъ пристыженный, Робенъ началъ грубо встряхивать еще болѣе потерявшагося старика. Хохотъ усилился. Робенъ не выдержалъ, бросилъ нищаго, и Жоржъ, перепуганный, окончательно ошалѣвшій, разводилъ руками, точно слѣпой, рухнулъ на колѣни, на руки и, наконецъ, растянулся плашмя на кучѣ грязи, аккуратно подваленной къ стѣнѣ.
   -- Это отвратительно!-- воскликнулъ Ричардъ, выведенный изъ себя дурацкимъ хохотомъ всѣхъ этихъ дикихъ людей.
   Элиза, не сообразивши, чѣмъ вызвано негодованіе Фенигана, сочла умѣстнымъ заявить о своемъ отвращеніи къ пьянству, въ особенности же къ пьянству стариковъ. Ричардъ рѣшилъ, что она -- дура, а мадамъ Фениганъ, зная слабость сына ко всѣмъ бѣднякамъ, въ особенности же къ этому, поспѣшила заговорить о другомъ.
   -- Посмотрите, вотъ такъ чудо... Аббатъ Сересъ въ новой сутанѣ... Онъ великолѣпенъ.
   -- Это тотъ, что въ здѣшней церкви служитъ,-- спросила Элиза,-- изъ-за котораго въ воскресенье старикъ Мериве сцѣпился съ дравейльскимъ кюре?
   -- Онъ самый, кузина. Хорошій человѣкъ, этотъ аббатъ Сересъ, но я вполнѣ согласна съ нашимъ милымъ кюре, не хватаетъ ему достоинства, умѣнья держать себя, какъ подобаетъ духовному лицу. Представьте себѣ, онъ пріютилъ у себя всѣхъ Люкріо, бабушку, двухъ дочерей, въ то время, какъ отецъ сидѣлъ въ тюрьмѣ въ Meлёнѣ.
   Ричардъ быстро обернулся.
   -- Безъ этого священника, маменька, когда Люкріо вернулся изъ Мелёна оправданнымъ...
   Онъ не договорилъ, привлеченный опять къ окну вновь усилившимися криками и смѣхомъ.
   На священникѣ не сутана только была новая, но и шляпа, и башмаки съ пряжками впервые появлялись на улицѣ. Очень довольный тѣмъ, что онъ идетъ навѣстить своихъ бѣдныхъ такимъ щеголемъ, онъ благодушно думалъ: "А, вѣдь, они меня, пожалуй, и не узнаютъ..." -- когда сборище привлекло его вниманіе. Ричардъ изъ окна не могъ разслышать того, что онъ говорилъ нищему старику, валявшемуся, чуть не утопавшему въ мерзости и грязи. Видно было только, что священникъ, послѣ тщетнаго обращенія къ окружающимъ, наклонился самъ къ этой кучѣ измазанныхъ лохмотьевъ, поднялъ старика своими сильными руками, взялъ его подъ руку и повелъ, не обращая вниманія на смѣющихся, нисколько не заботясь о своемъ прекрасномъ платьѣ. Въ то время, какъ онъ скрывался за изгибомъ дороги, освѣщенной яркимъ солнцемъ, Элиза говорила, смѣясь:
   -- Чистъ же будетъ теперь господинъ аббатъ!
   Мадамъ Фениганъ добавила:
   -- Лишь бы не къ себѣ онъ отвелъ его.
   -- Ты подала мнѣ хорошую мысль,-- сказалъ Ричардъ, направляясь къ двери.-- У меня найдется уголъ для стараго бѣдняка.
   -- Не притащишь же ты его къ намъ сюда!-- крикнула мать.
   Но Ричардъ не слыхалъ,-- онъ уже былъ далеко на большой дорогѣ.
   Онъ вернулся поздно. Его поджидали съ обѣдомъ. Столъ былъ накрытъ на двѣнадцать человѣкъ. Такіе обѣды у нихъ часто бывали въ честь кузины, и тутъ собирались всѣ ихъ прежніе воскресные гости: нотаріусъ, преемникъ покойнаго Фенигана, собственникъ маленькой церкви, и Жанъ Делькру, членъ суда въ Корбёйлѣ, небольшой, толстенькій господинъ, вѣчно озабоченный пріискиваніемъ богатой невѣсты, вертѣвшійся вокругъ Элизы и скалившій на нее свои рѣдкіе и блестящіе, волчьи зубы, обрамленные черными деревянными баками. Но въ этотъ вечеръ Красная Шапочка не рѣзвилась и не кокетничала. Равнодушіе Ричарда, послѣ сцены во время грозы, и то, что она узнала, какъ давно уже стараго бродягу называютъ "нищій Лидіи", были достаточно тревожащими поводами для размышленій, слишкомъ непосильныхъ ея головкѣ, набитой, вмѣсто мозга, хлѣбнымъ мякишемъ.
   -- Ну, что, кузенъ... гдѣ же вашъ пріятель, вашъ старый нищій?-- спросила она, садясь за столъ рядомъ съ Ричардомъ, очень задорная, во всеоружіи рукъ и плечъ, эффектно открытыхъ изъ-подъ розоваго газа платья.
   Фениганъ отвѣтилъ, что его пріятель спитъ въ маленькомъ сарайчикѣ на берегу рѣки, въ который Шюшенъ прибираетъ весла и сѣти.
   -- На берегу рѣки?... Ого! прохладно же ему будетъ!
   -- Я приказалъ поставить желѣзную печку,-- сказалъ Ричардъ спокойно.
   Желѣзная печь въ сараѣ для веселъ очень потѣшала Элизу.
   "Глупа и безсердечна",-- думалъ Ричардъ, не подозрѣвая даже той досады, которая укрывалась за этимъ школьническимъ смѣхомъ. Какая разница съ его женою, безконечно добросердечною, приходившею въ отчаяніе отъ невозможности подать милостыню всѣмъ нищимъ, встрѣчавшимся на дорогѣ, сердившеюся на кучера Либера, на лошадей за то, что они не останавливались или же дѣлали это слишкомъ поздно, когда бѣднякъ былъ уже далеко! И нищіе такъ уже знали это, что, встрѣчаясь съ ихъ ландо, никогда не смотрѣли на нихъ, не протягивали руки... О, какимъ сокрушеннымъ голосомъ говорила объ этомъ Лидія,-- и теперь еще этотъ голосъ звучалъ въ ушахъ Ричарда сквозь дрожащій смѣхъ кузины.
   -- Воображаю, какъ вы тамъ устраивали стараго Жоржа съ его желѣзною печкой! Какъ же онъ поблагодарилъ васъ?
   -- На шею ему кинулся...-- хихикнулъ членъ суда.
   -- Вотъ ужасъ!-- вскрикнула Элиза, а за нею хоромъ и всѣ, сидѣвшіе за столомъ.
   Делькру, довольный успѣхомъ своей шутки, продолжалъ:
   -- А вотъ меня такъ не бродяга, а убійца, пожелалъ разъ обнять во что бы то ни стало.
   -- Послушай, Ричардъ, вѣдь, это же совсѣмъ невозможное дѣло,-- сказала мадамъ Фениганъ забавно-негодующимъ тономъ.-- Неужели ученіе аббата Сереса до такой степени затуманило тебѣ голову?
   Ричардъ промолчалъ. Членъ суда воспользовался этимъ.
   -- Дѣло было въ самомъ началѣ моего судейства, въ глухой трущобѣ, которую называютъ Сукъ-Ара...
   Его прервалъ голосъ:
   -- Сукъ-Ара, граница Туниса, превосходнѣйшій грунтъ для альфы.
   -- Любезнѣйшій мосьё Мериве, вамъ Алжиръ знакомъ, какъ свои пять пальцевъ... Я попалъ въ Сукъ-Ара мировымъ судьей, исправляющимъ, въ то же время, обязанности прокурора республики. Черезъ часъ по пріѣздѣ, на закатѣ солнца, я устраивался въ помѣщеніи моего предшественника, въ квартирѣ съ продранными стульями, съ плохою желѣзною кроватью, когда явился служитель моей канцеляріи, мой чаушъ, сообщить, что меня зоветъ одинъ приговоренный къ смерти. Я даже глаза вытаращилъ... Представьте только мое удивленіе, что въ тюрьмѣ находится какой-то бѣдняга, котораго должны гильотинировать на слѣдующее утро. По обязанности мирового судьи территоріи съ гражданскимъ управленіемъ, на моей обязанности лежало сопровождать его до ступеней эшафота. Надо же было случиться, что я пріѣхалъ какъ разъ наканунѣ!... Въ тюрьмѣ я нашелъ совсѣмъ звѣроподобнаго малаго, мальтійца, болеарца, кто его тамъ знаетъ, чернаго, волосатаго, губастаго, смотрѣвшаго на меня маленькими желтыми глазками, привѣтливыми и глупыми. Онъ обливается слезами и на отвратительномъ сабирскомъ {Le sabir -- своеобразный алжирскій жаргонъ, составившійся изъ словъ французскихъ, испанскихъ, турецкихъ, итальянскихъ, выговариваемыхъ на арабскій ладъ.} языкѣ умоляетъ дозволить ему меня поцѣловать. Смердитъ отъ него, какъ отъ льва! Вижу я, что ничего болѣе путнаго онъ сказать не имѣетъ, и отправляюсь спать, разбитый двумя ночами, проведенными въ сѣдлѣ. Около трехъ часовъ утра будитъ меня мой чаушъ: "Ja didou, moucié jouge de paix" {"Тамъ сидитъ, господинъ мировой судья"...}... "Что тамъ такое?" Осужденный желаетъ опять бесѣдовать со мной... Это животное заходило уже слишкомъ далеко. Но была ли какая возможность отказать человѣку, когда ему предстояло умереть? Тюрьма вся была на ногахъ. "У насъ нѣтъ священника,-- объяснилъ мнѣ смотритель въ свое оправданіе,-- можетъ быть, осужденный хочетъ вамъ открыть что-нибудь". Ведутъ меня къ нему, онъ опять начинаетъ вздыхать и рыдать. "А, мосьё Делькру... мосьё Делькру!..." Пришлось позволить ему еще разъ поцѣловать меня, такъ какъ онъ только этого и хотѣлъ. Прижалъ онъ свои толстыя губы къ моей щекѣ, облилъ ее слезами и простоналъ: "Ахъ, мосьё Делькру!... такой-то негодяй, какъ я..." Отправляясь на эшафотъ и сходя съ телѣги, за которою я слѣдовалъ верхомъ съ жандармами, онъ снова заявилъ то же самое потѣшное требованіе. Я готовъ былъ бы счесть это за мистификацію, если бы моментъ не былъ настолько трагическимъ и если бы я не нашелъ въ бумагахъ канцеляріи объясненія этой дикой симпатіи. Оказалось, что его звали Жуанъ Делькру, то есть онъ носилъ мое имя и мою фамилію, хотя былъ родомъ изъ Портъ-Магона, а я изъ Кагора.
   Женскій голосъ спросилъ:
   -- А какое преступленіе сдѣлалъ вашъ осужденный? Можно это сказать?
   -- О, вполнѣ, сударыня!... Онъ зарѣзалъ свою любовницу, которая ему измѣнила.
   -- И представьте же себѣ, что его бы оправдали, еслибъ онъ убилъ свою законную жену!-- ворчалъ Наполеонъ Мериве.-- А, вѣдь, преступленіе то же самое и еще болѣе подлое, такъ какъ извѣстно, что оно постоянно остается безнаказаннымъ.
   -- Вотъ потому-то и разумно установленіе развода,-- послышался благонамѣренный басокъ нотаріуса.
   Маленькій Наполеонъ сдѣлалъ движеніе, которымъ чуть не опрокинулъ блюда съ камбалой подъ бѣлымъ соусомъ, которое обносили вокругъ стола.
   -- Да, нечего сказать, хорошъ этотъ законъ о разводахъ!... Что сдѣлалъ онъ добраго?
   -- А то, что уничтожилъ варварскій обычай и далъ возможность мужу, не проливая крови, избавиться отъ жены, которая его позоритъ.
   -- Да развѣ мужъ, которому измѣняютъ и который убиваетъ, думаетъ о позорѣ? Онъ убиваетъ изъ-за бѣшеной ревности, изъ-за оскорбленной гордости и своей поруганной любви, иногда изъ боязни оказаться смѣшнымъ, изъ опасенія за свое положеніе, а также потому, что лже-моралисты надули ему въ уши: "Убей ее!" Ужь не воображаете ли вы, что все это устраняется разводомъ?... Можете вы представить себѣ Отелло ведущимъ дѣло о разводѣ съ Дездемоной?
   Делькру, изъ желанія угодить Элизѣ, заговорилъ о положеніи женщинъ, которымъ новый законъ далъ средство избавиться отъ рабства. Старикъ Мериве не хотѣлъ съ этимъ согласиться. Для него разводъ былъ равносиленъ уничтоженію браковъ.
   -- Да, сударыня... такъ оно и есть,-- настаивалъ онъ, обращаясь къ мадамъ Фениганъ, заспорившей съ нимъ.-- Въ былыя времена, когда люди знали, что они связаны на всю жизнь, они и улаживались по возможности лучше, какъ бы отправляясь въ долгое путешествіе, шли на уступки, на маленькія жертвы своенравію спутника,-- одинъ немного посожмется, другой потѣснится... Теперь, при первомъ столкновеніи, заявляется о невозможности совмѣстной жизни. Все летитъ вдребезги отъ ничтожной царапины. Нѣтъ уже ни снисходительности, ни терпѣнія. И даже вступая въ бракъ по любви, наши молодые люди соображаютъ про себя: если дѣло выйдетъ не ладно, такъ, вѣдь, дверь-то отворена.
   -- Но позвольте, мосьё Мериве, если несчастное существо, вотъ такое, какъ... какъ...
   Элиза хотѣла сказать: "какъ я", но ее душили слезы. Не въ силахъ будучи докончить фразу, она выпивала стаканъ за стаканомъ воды, чтобы заглушить свое волненіе. Послѣ минуты молчанія и неловкости въ ожиданіи, что молодая женщина заговоритъ опять, Мериве обратился къ матери Ричарда и продолжалъ обсуждать вопросъ, не касаясь ничьей личности.
   -- Несчастному существу, не нашедшему въ бракѣ ни любви, ни счастья, я бы посовѣтовалъ вотъ что: вмѣсто хлопотъ о разводѣ, обратиться къ маленькому приходу, зайти въ маленькую церковь, не имѣющую своего священника, на колокольнѣ которой вьютъ себѣ гнѣзда лѣсные голуби. Побыть въ этой церкви ровно столько времени, сколько нужно, чтобы прочесть "Отче нашъ",-- простую молитву покорности и самоотреченія... вотъ и весь секретъ быть счастливымъ.
   Всѣмъ извѣстно было тихое помѣшательство благодушнаго старика, и присутствующіе обмѣнялись улыбками, закончившими обѣдъ болѣе весело, чѣмъ было его начало.
   На слѣдующій день дороги настолько просохли даже въ лѣсу, что Элиза и Ричардъ отправились кататься верхами, какъ всегда. Они ѣхали маленькимъ Сенарскимъ лѣсомъ, гдѣ узкія дорожки, затѣненныя дубами, вьются между заброшенными каменоломнями, которыя носятъ названіе Узельскихъ и уже заросли павиликой, терновникомъ, верескомъ, мѣстами залиты дождевою водой, утоляющею жажду оленей, кроликовъ и фазановъ. Элиза предложила отдохнуть нѣсколько минутъ. Привязавши лошадей къ проволочной рѣшеткѣ, которою былъ обнесенъ участокъ, сберегаемый для охоты владѣльцевъ Гробурга, они усѣлись рядомъ на мохъ, покрывающій изрытыя водомоинами заросли.
   -- Я хочу предложить вамъ серьезный вопросъ, Ричардъ,-- заговорила Элиза, смотря ему прямо въ глаза,-- вашъ отвѣтъ будетъ имѣть огромное значеніе для меня, а потому я бы желала, чтобъ онъ былъ совершенно правдивъ и прямъ. Какого вы мнѣнія о мосьё Делькру? Полагаете ли вы, что онъ можетъ быть хорошимъ мужемъ?
   Этого Ричардъ никакъ не ожидалъ. Онъ долго не зналъ, что сказать, и кончилъ тѣмъ, что сказалъ глупость:
   -- Мужемъ для васъ?
   -- Да. Мнѣ тяжело жить одной. Всѣмъ вамъ я кажусь очень веселой... Если бы вы знали, какъ часто я смѣюсь, когда мнѣ совсѣмъ не до смѣха!
   Ея забавный маленькій носикъ, задорно-шаловливыя губки, насмѣшливо приподнятые углы рта явно противорѣчили ея меланхолической пѣсенкѣ. Но тонъ ея былъ настолько искренній, что вернулъ Элизѣ симпатію ея спутника. И до чего, въ сущности, сложное существо человѣкъ, самый простой! Еслибъ она сказала: "Любите ли вы меня? Могу ли я надѣяться, что вы разведетесь съ вашею женой и женитесь на мнѣ?" -- Ричардъ не задумался бы отвѣтить: "Я васъ не люблю и вторично ни на комъ не женюсь..." И, тѣмъ не менѣе, ему пришлось сдѣлать надъ собой усиліе, чтобы посовѣтовать ей выйти замужъ за другого.
   -- Честный ли человѣкъ Делькру? Полагаю, что да... Но онъ слишкомъ честолюбивъ... и недостаточно мягокъ. Я помню, какъ два года назадъ, настоявши на обвиненіи убійцы семьи Мельотовъ, онъ потиралъ руки отъ удовольствія и съ наслажденіемъ говорилъ: "Наконецъ-то мы заполучили его голову!"
   -- Вы приводите меня въ ужасъ,-- сказала Элиза, видимо очень довольная такимъ проявленіемъ антипатіи, изъ-за которой проглядывало чувство ревности.
   Но, какъ бы желая устранить такое заключеніе, онъ поспѣшилъ добавить:
   -- О, я не думаю, чтобы съ нимъ вы могли быть несчастливы!... Хотя...
   Онъ не договорилъ въ нерѣшимости, точно испугавшись чего-то... И глубокое затишье лѣса, съ его вѣчнымъ трепетомъ и едва уловимымъ шелестомъ, съ непрерывнымъ стрекотаніемъ насѣкомыхъ въ травѣ, съ неяснымъ гуломъ сверкающихъ на солнцѣ вершинъ, было похоже на ихъ молчаніе, полное тревоги и готовыхъ вырваться признаній. Почему на этотъ разъ казалась она Ричарду такою соблазнительной въ своей синей амазонкѣ, плотно охватывавшей ея небольшую, пухлую фигурку? Бѣдная Красная Шапочка подъ когтями этого кота себѣ на умѣ... Ричардъ быстро поднялся и проговорилъ сильно взволнованнымъ голосомъ:
   -- Два дня подождите давать ему отвѣтъ.
   А она думала: "Какъ просто было бы теперь же!" -- и встала, нехотя, очень медленно.
   Лошади мчали ихъ во всю прыть по дорогѣ, называемой діагональною, прорѣзывающею лѣсъ во всю ширину и проходящею по зарослямъ различныхъ древесныхъ породъ, ели, ольхи, березы, дуба, черезъ порубки для выжиганія угля, гдѣ въ стелящемся по низу дымѣ виднѣлись хижинки изъ травы и битой земли, окруженныя курами, дѣтьми, заготовленными дровами, возами съ хворостомъ. Элиза и Ричардъ уже съ полчаса скакали, не говоря ни слова, точно уносимые своими желаніями и мечтами, когда увидали за чащей буковъ охотничій домикъ въ стилѣ Людовика XV, съ огромными окнами, съ полукруглымъ верхомъ двери, передъ которою группа полѣсовщиковъ верхами, казалось, ожидала экипажа мадамъ де-Помпадуръ.
   -- Это фазаній дворъ,-- объяснилъ Ричардъ своей спутницѣ, пріостановившейся изъ любопытства.
   Сколько воспоминаній и какихъ удручающихъ воспоминаній вызвала въ немъ эта старинная постройка, гдѣ, при открытіи охоты, въ палаткѣ, раскинутой передъ входомъ, Лидія сидѣла за столомъ по правую руку генерала-герцога, такая хорошенькая и гордая!... Полѣсовщики почтительно раздвинулись передъ очень изящнымъ всадникомъ, одѣтымъ во все сѣрое и, по-военному, застегнутымъ на всѣ пуговицы. Онъ направлялся къ дорогѣ діагональю. Ричардъ вздрогнулъ, глазамъ не повѣрилъ, узнавая въ помолодѣвшемъ, бодромъ всадникѣ больного, котораго считалъ недвижимымъ въ Гробургѣ. Тотъ проѣхалъ мимо Фенигана, не видя его, занятый единственно Элизой.
   -- Кто это?-- спросила она.
   Ричардъ не успѣлъ отвѣтить, какъ другой всадникъ, совсѣмъ молоденькій, въ драгунской формѣ, отдѣлился отъ группы сторожей и въ галопъ пустился за генераломъ. Эти крошечные усики, эти кудрявые бѣлокурые волосы подъ кепи! Фениганъ едва сдержалъ крикъ изумленія и бѣшенства... Шарлей!... То былъ Шарлей... въ драгунскомъ мундирѣ... А Лидія? Куда онъ ее дѣвалъ? Что съ нею теперь?... Въ ушахъ у него гудѣло, буки, казалось, выросли, приняли неправдоподобные размѣры, Элиза -- гдѣ-то очень далеко, совсѣмъ крошечная, махала руками, говорила какія-то слова, которыхъ онъ не понималъ. И вдругъ, прежде чѣмъ она сообразила причину волненія Ричарда, онъ повернулъ лошадь и, какъ сумасшедшій, помчался слѣдомъ за всадниками, исчезнувшими уже въ концѣ длинной аллеи. Элиза догнала его у большого дуба, гдѣ Фениганъ остановился и разспрашивалъ возчика углей, высоко взгромоздившагося на свою кладь. Громкій голосъ крестьянина гулко разносился въ чистомъ воздухѣ поляны.
   -- Да, вѣрно, это князь. Онъ еще въ воскресенье пріѣзжалъ сюда охотиться съ индѣйцемъ и далъ нашему Гильому двухъ-франковикъ... А касательно его службы въ драгунахъ, такъ насчетъ этого сынъ Фукара, что покойниковъ возитъ, и малый Эжена разскажутъ вамъ больше, чѣмъ я, они въ томъ же эскадронѣ, гдѣ и Шарль-сисъ.
   -- Благодарю, -- сказалъ Ричардъ, побѣлѣвшій, какъ стволъ березы.
   И тихо онъ проговорилъ кузинѣ:
   -- Вернемтесь,-- я нездоровъ.
   Вплоть до дому она не могла добиться отъ него ни одного слова, за то его "пумъ-пумъ-пумъ", которые онъ напѣвалъ себѣ подъ носъ, достаточно обличали его душевныя муки. "Моя игра проиграна",-- думала про себя Элиза и, вернувшись, ушла тотчасъ же къ себѣ въ комнату скрыть свои слезы, въ то время, какъ Ричардъ направился въ фруктовый садъ разыскивать мать.
   Послѣ большого дневного зноя наступалъ часъ прохлады, когда цвѣты купаются и пьютъ влагу. Подъ журчаніемъ воды вдоль рабатокъ, подъ ласкою косыхъ солнечныхъ лучей, они выпрямляются, нѣжатся сладострастно, и ихъ блескъ, оживлявшійся по мѣрѣ того, какъ угасалъ день, обличалъ вѣчный антагонизмъ, существующій между окраской и свѣтомъ. Рои бабочекъ носились надъ клумбами. Стукъ леекъ о края бассейновъ и короткія приказанія садовника рабочимъ одни только нарушали молчаливую дѣятельность наступавшаго вечера, охватывавшаго пріятною свѣжестью.
   -- Что съ тобой?-- спросила мадамъ Фениганъ, увидавши, въ какомъ волненіи вошелъ ея сынъ въ теплицу, гдѣ она садовыми ножницами подрѣзывала рѣдкостные кустарпики.
   Вмѣсто отвѣта, Ричардъ спросилъ:
   -- Шарлексисъ вернулся?
   -- Въ Мелёнѣ, уже два мѣсяца... Поступилъ въ драгуны. Развѣ ты этого не зналъ?
   -- А она? Гдѣ она? Что онъ съ нею сдѣлалъ?
   -- Что съ такими женщинами дѣлаютъ, -- отвѣтила мать, порывисто срѣзая сучекъ.-- Заплатятъ за развратъ и выставятъ вонъ.
   Она говорила настолько громко, что садовники могли слышать. Ричардъ затворилъ стеклянную дверь и продолжалъ такимъ рѣзкимъ голосомъ, какого мать никогда не слыхивала:
   -- Лидія не развратница, она жертва деспотизма, которую заперли въ тюрьму и которая убѣжала, какъ сказано въ ея послѣднемъ письмѣ... А затѣмъ, ты не имѣешь права оскорблять женщину, носящую мое имя.
   Глаза мадамъ Фениганъ вспыхнули.
   -- Тебѣ давно слѣдовало отнять у нея это имя, и ты могъ это сдѣлать.
   -- Развестись, не такъ ли? Развестись, чтобы вы женили меня на кузинѣ, изукрашающей себя во всѣ цвѣта корабельныхъ флаговъ?... Ну, на это не разсчитывайте! Не будетъ этого... никогда... никогда!
   -- О-о, понимаю... тебѣ больше по вкусу катехизисъ маленькаго прихода!... Иди просить прощенія у негодницы въ томъ, что она сдѣлала насъ посмѣшищемъ всей округи, потомъ приведи ее сюда, помѣсти не въ павильонѣ уже, а въ замкѣ, у твоей родной матери, чтобы той покойнѣе было... родить!
   Но едва она выговорила это, какъ сама испугалась страшной блѣдности Ричарда и нервной дрожи его губъ. Мать нѣжно бросилась къ нему съ распростертыми объятіями. Ричардъ грубо оттолкнулъ ее безумнымъ движеніемъ.
   -- Беременна! А ты же увѣряла, что она не можетъ имѣть дѣтей... Зачѣмъ ты лгала? Зачѣмъ ты всегда лгала, говоря со мной о ней? Ты очень ненавидѣла ее?
   -- Она была моимъ всегдашнимъ мученіемъ и позоромъ. Да, я ее ненавидѣла... Но, будь спокоенъ, твое обращеніе со мной послужитъ мнѣ урокомъ. О ней мы уже никогда больше говорить не будемъ. Бери ее, ухаживай за нею, признавай ея незаконнаго ребенка. На него назначено обезпеченіе въ двѣсти тысячъ франковъ. Аффера хорошая, какъ видишь.
   До глубины души уязвленная въ своей гордости, въ своей страстной материнской любви, она все время обрѣзывала вѣтки, подчеркивая каждую фразу отрывистымъ щелканьемъ ножницъ.
   Ричардъ не далъ ей продолжать рѣчь:
   -- Берегись, мама!
   Онъ схватилъ ее за руку, силою повернулъ къ себѣ и, доведенный до отчаянія всѣмъ, что онъ слышалъ отъ нея, приблизилъ свое искаженное лицо къ лицу старухи и заговорилъ, себя не помня:
   -- Мое вѣчное мученіе -- ты... понимаешь это? Ты, а не она... Ты съ дѣтства держала меня взаперти, въ комнатѣ больной, лишала меня воздуха и движенія. Твоя эгоистическая любовь не давала мнѣ развиваться, лишила меня возможности стать человѣкомъ. Чтобы держать меня при себѣ, ты меня тиранила такъ же точно, какъ тиранила моего отца. Ты ублажала мою лѣнь, потворствовала моимъ порокамъ, сдѣлала невозможною для меня какую бы то ни было карьеру. Чтобы я не женился, чтобы не было здѣсь иного вліянія, кромѣ твоего, ты своихъ служанокъ поставляла мнѣ въ любовницы... Э, что тамъ!... Точно я не видалъ этого... А эту глупенькую бѣдняжку зачѣмъ ты вытребовала изъ Лоріана, какъ не за тѣмъ, чтобы сунуть въ мои объятія? Къ какимъ ты ни прибѣгала штукамъ для того, чтобы она сдѣлалась моею любовницей, и только любовницей, такъ какъ мужъ ея живъ, а церковь не признаётъ разводовъ! Ты на все готова, лишь бы не допустить къ намъ въ домъ ту женщину, которую выгналъ твой деспотизмъ, твоя вѣчная ревность... А, нечего сказать, хороша твоя религіозность, хорошъ и фарисей -- твой почтенный духовникъ! Но ничего вы не подѣлаете, ничего: я люблю мою жену, люблю ее и прощаю ей, потому что я виноватъ передъ нею, виноватъ тѣмъ, что не защитилъ ее отъ тебя, отъ твоей злости... Плачь теперь, плачь. Она плачетъ больше, чѣмъ ты, она одинока, брошена невѣдомо гдѣ... О, я разыщу ее!... Чѣмъ жить такъ, какъ я живу безъ нея, съ глазу на глазъ съ тобою, я лучше съ собой покончу, убью себя вотъ этимъ...
   -- Ричардъ, дитя мое...
   Онъ хотѣлъ вырвать у нея ножницы, но болѣе, чѣмъ онъ, проворная и ловкая, мадамъ Фениганъ швырнула тяжелыя ножницы въ уголъ теплицы, заваленный обрѣзанными сучьями и измятыми цвѣтами.
   

VIII.
Чудо маленькаго прихода.

   -- Нѣтъ, вы представить себѣ не можете того утомленія, какое я испытываю отъ постояннаго напряженія воли ради самыхъ простыхъ вещей, ради того, чтобы подняться съ мѣста, сѣсть, снять шляпу, надѣть ее. Что у васъ является движеніемъ безсознательнымъ, автоматическимъ, то вынуждаетъ меня на усилія, на призывъ всѣхъ моихъ резервовъ... Вставать утромъ съ постели, жевать, сидя за столомъ, докончить фразу, которую я имѣлъ несчастье начать,-- все становится для моей жалкой, разбитой машины работой и мученіемъ... Сядемте... Видите вотъ, съ меня потъ градомъ катится отъ того, что я сюда дошелъ, опираясь на вашу руку.
   Такъ говорилъ генералъ, останавливаясь на террасѣ у рѣки въ Гробургѣ. Жалостливый и покорный своей судьбѣ, учитель Жанъ съ самаго завтрака водитъ отъ скамьи до скамьи герцога д'Алькантара, терпѣливо выслушиваетъ его жалобы, пытается ободрить его немудрыми утѣшеніями, какими убаюкиваютъ неизлечимо-больныхъ.
   -- Вы ѣздили, однако, вчера верхомъ, господинъ герцогъ, и Шарлексисъ находитъ, что вы были великолѣпны на лошади.
   -- Сущая это потѣха! До фазаньяго садка я доѣхалъ въ ландо съ герцогиней, пришла мнѣ блажь погалопировать немного на смирнѣйшей лошади старшаго сторожа. Черезъ пять минутъ я уже лежалъ въ канавѣ и меня перетащили въ экипажъ очень счастливаго тѣмъ, что я костей тамъ не оставилъ. Вотъ какъ я хорошъ былъ на лошади!... Дѣло въ томъ, что силъ нѣтъ совсѣмъ, и еслибъ я хоть на минуту забылъ твердить: "Я хочу жить", -- я пересталъ бы жить.
   Генералъ сидѣлъ, закрывши глаза и откинувши голову на трельежъ, возвышавшійся позади скамьи. На блѣдныхъ крупныхъ чертахъ его лица видно утомленіе, изнеможеніе. Въ паркѣ слышны возгласы и удары мяча игры въ теннисъ, скрытой клумбою кустарниковъ, сквозь которые мелькаютъ бѣлые береты и яркія юбки. Взрывъ смѣха, болѣе громкій, болѣе торжествующій, чѣмъ всѣ прежніе, вывелъ больного изъ полузабытья.
   -- Слышите, какъ бывшій вашъ ученикъ веселится со всѣми Эсѳирями и Реввеками замка Мерожи? А! Онъ не страдаетъ...Какъ хорошо онъ смѣется!...
   И вдругъ голосъ больного сдѣлался мрачнымъ, очень жесткимъ.
   -- Меня въ ужасъ приводитъ этотъ мальчишка... Отъ него сердце у меня замираетъ, точно надъ пропастью. А вы ухитритеська вотъ разобрать его!
   -- Да мнѣ кажется...-- мямлитъ бывшій учитель, -- мнѣ кажется, онъ исправляется... исправился, ведетъ себя, какъ должно...
   -- Да, поневолѣ... А кстати, вы не знаете конца романа. Герцогиня запрещаетъ говорить объ этомъ, такъ какъ нашъ молодецъ оказался и тутъ не особенно блистательнымъ. Ну, а за мною такихъ материнскихъ слабостей не водится. Такъ вотъ, въ одно прекрасное утро, въ комнату влюбленныхъ въ Монте-Карло влетаетъ старый пройдоха Александръ, которому мы поручили слѣдить за мужемъ. "Мужъ пріѣхалъ, здѣсь онъ, спасайся, кто можетъ!" -- объявляетъ онъ съ приличествующими обстоятельствамъ тремолями. Дама перепугалась, знаетъ, что неповоротливаго супруга не скоро сдвинешь съ мѣста, но что свирѣпъ онъ, какъ буйволъ, и что рога у него здоровые. Мальчишка оказался молодцомъ, долженъ сознаться, бѣжать отказался. Тогда Александръ вынужденъ былъ потихоньку отъ возлюбленной держать такую рѣчь: "Нѣтъ тутъ никакого мужа, это одна комедія. Но у васъ нѣтъ ни сантима, обчистила рулетка. У васъ на шеѣ женщина, яхта и, чего добраго, ребенокъ будетъ, надо выпутываться. Вотъ вамъ деньги, утекайте на яхтѣ, а я спроважу вашу даму". Вы знаете нашего влюбленнаго и можете себѣ представить, съ какимъ наслажденіемъ онъ соглашается на эту штуку. Зацѣпился на цѣлыхъ три мѣсяца, легко сказать! Въ слезахъ онъ вырывается изъ объятій своей возлюбленной и, въ то время, какъ Александръ пробирается съ нею въ Бретань, онъ, чтобы сбить со слѣда нашего Отелло, развертываетъ всѣ паруса своей яхты и направляется къ маленькому порту въ Морбиганѣ, гдѣ его должна дождаться его любовница и гдѣ она ждетъ его и по сей часъ. Я полагаю, что и мы не скоро бы увидали молодца, еслибъ его яхта не погибла, какъ-то ночью, въ виду Болеарскихъ маяковъ. Вернулся онъ къ намъ, повѣся носъ, съ пустымъ кошелькомъ... А тутъ процессъ съ арматоромъ, вознагражденіе за убытки экипажу, уплата неустойки, на все это потребовалось много денегъ. Я воспользовался этимъ, поприжалъ его и вынудилъ поступить вольноопредѣляющимся. Но всего непонятнѣе и всего ужаснѣе во всей исторіи то, что онъ ни однимъ словомъ не обмолвился о женщинѣ, которая всѣмъ для него пожертвовала и вотъ уже больше мѣсяца изнываетъ въ Бретани.
   Учитель Жанъ въ недоумѣніи, совсѣмъ растерянно, смотритъ поверхъ своихъ очковъ.
   -- Какъ... она до сихъ поръ не знаетъ?
   -- Нѣтъ. Покончить дѣло поручено Александру, и я воображаю, съ какимъ удовольствіемъ онъ его тянетъ. Это такая скверная собака... Тсс! Герцогиня...
   Она шла изъ глубины площадки, торопливо сѣменя своими мелкими шагами. Цвѣтъ лица и даже волосы, казалось, пожелтѣли еще больше.
   -- Я васъ искала,-- заговорила она мужу очень тихо и очень быстро, всовывая ему въ руку распечатанное письмо.-- Посмотрите, что я нашла сейчасъ въ почтѣ на имя Шарлея. Мое вниманіе обратилъ штемпель Дравейля.
   Сначала въ полголоса, потомъ про себя генералъ прочелъ нѣсколько строкъ, заключавшихъ въ себѣ вызовъ на дуэль, присланный его сыну Ричардомъ Фениганомъ.
   "Я зналъ васъ за негодяя, но вы будете подлецомъ, если теперь, ставши солдатомъ..." гм... гм...
   Длинныя блѣдныя руки, державшія письмо, немощно опустились.
   -- Play!-- крикнулъ свѣжій мужской голосъ на лужайкѣ, гдѣ играли въ теннисъ.
   Генералъ дочиталъ письмо и очень серьезно проговорилъ:
   -- Послѣ вчерашней встрѣчи въ лѣсу этого и слѣдовало ждать.
   Герцогиня такъ и подпрыгнула отъ негодованія.
   -- Я ужь давала, давала денегъ, готова еще давать, и все оказывается мало, чтобъ удовлетворить этотъ народъ!
   -- Въ жизни, моя милая, не въ деньгахъ только сила... Да и мужъ-то, вѣдь, ничего не получилъ. У него отняли жену, онъ сердится, это довольно естественно, и мнѣ кажется, что Шарлею мудрено будетъ отдѣлаться отъ этой дуэли.
   -- Да что вы... совсѣмъ съ ума сошли... Не вы ли сами говорили, что Ричардъ Фениганъ первоклассный боецъ на шпагахъ и такой же стрѣлокъ изъ пистолета?
   -- Что-жь тутъ подѣлаешь? Вашъ сынъ солдатъ, его оскорбляютъ,-- надо драться.
   -- Я не покажу ему этого письма.
   -- Онъ другое получитъ, еще болѣе оскорбительное.
   -- Я поѣду къ матери того.
   -- И его мать приметъ васъ такъ, какъ вы ее приняли... Нѣтъ, нѣтъ... есть, если хотите, одно средство помѣшать дуэли вашего сына.
   -- Какое?-- страстно воскликнула герцогиня.
   -- Мнѣ идти, вмѣсто него.
   Проблескъ надежды сверкнулъ въ глазахъ жены, окинувшей генерала взглядомъ, но она тотчасъ же пожала плечами.
   -- Вы говорите -- идти, мой бѣдный другъ, а сами на ноги встать не можете... Нѣтъ, всего проще было бы написать его полковому командиру, нашему кузену де-Бутиньяну, чтобъ онъ тотчасъ же вызвалъ Шарлексиса въ полкъ. Я хотѣла избавить его отъ большихъ маневровъ, но въ виду этого...
   Шаръ тенниса прокатился къ ихъ ногамъ. Облитый цвѣтами, занавѣсъ кустарника раздвинулся подъ руками молодого князя съ открытою шеей, въ бѣломъ фланелевомъ вестонѣ, стянутомъ широкимъ шелковымъ поясомъ, обхватывавшимъ гибкій станъ. Юноша, съ разгорѣвшимся румянцемъ, съ влажными волосами, улыбнулся торопливому движенію герцогини, поспѣшившей скрыть письмо.
   -- А у васъ тутъ секреты,-- сказалъ онъ и, поднявши шаръ, исчезъ опять въ чащѣ, оставляя за собой восхищеніе его ловкостью и граціозностью. У всѣхъ троихъ промелькнула одна мысль, которую мать выразила вслухъ:
   -- И чтобъ такую-то прелесть я допустила искалѣчить, отнять у меня!... Пойду и сію же минуту напишу Бутиньяну.
   Оставшись одинъ съ Жаномъ, генералъ энергично всталъ со скамьи.
   -- Оставьте, оставьте... Я хочу попробовать.
   Стоя и пошатываясь на мѣстѣ, онъ повернулся въ профиль, раздвинулъ ноги, попытался поднять трость, вытянуть руку, какъ бы для фехтованія, но покачнулся, раскинулъ руки и упалъ бы, навѣрное, еслибъ учитель не подхватилъ его и не усадилъ опять на лавку.
   -- Дуэль въ такомъ-то положеніи!-- прошепталъ бѣдняга, отирая со лба потъ, выступившій отъ усилія. Въ глазахъ герцога стояли слезы.
   Помолчавши немного, онъ продолжалъ:
   -- Хорошо она это сказала, что я на ногахъ не могу держаться!... Какое полное презрѣніе звучало въ голосѣ женщины къ жалкому мужу, который не въ силахъ уже защищать ее, свою жену, и своихъ дѣтей!
   Онъ говорилъ это, опустивши голову, а по парку разносились веселые голоса, смѣхъ и бойкіе удары оживленной партіи въ теннисъ.
   Молодой князь спалъ еще, когда на слѣдующее утро было доставлено въ Гробургъ заказное письмо съ дравейльскимъ штемпелемъ. Такъ какъ всѣмъ слугамъ было приказано, чтобы ни одно письмо не подавалось Шарлексису, пока не побываетъ въ рукахъ его матери, то и въ полученіи этого пакета расписалась герцогиня и разпечатала записку Фенигана, еще болѣе оскорбительную, чѣмъ первая. Герцогиня не сказала никому объ этомъ и совсѣмъ было успокоилась телеграммой полковника, вызвавшей ея сына въ Меленъ, когда на слѣдующій день за завтракомъ было опять получено посланіе Ричарда, адресованное на этотъ разъ уже отцу и съ приложеніемъ дубликатовъ оскорбленій, посланныхъ юному князю.
   "Какъ относится къ этому герцогъ д'Алькантара? Окажется ли онъ такимъ же дряннымъ трусомъ, какъ его сынъ?"
   Герцогиня, сидя напротивъ мужа, удивлялась тому, что онъ ничего не ѣстъ. Онъ не въ состояніи былъ держать вилку,-- такъ сильно дрожали его руки. Вмѣсто отвѣта на вопросъ жены, генералъ передалъ ей только что распечатанное письмо. Она окинула бѣглымъ взглядомъ оскорбленія, наносимыя всѣмъ близкимъ ей, и, совершенно спокойная за сына, находившагося, по ея мнѣнію, въ полной безопасности, равнодушно проговорила:
   -- Это смѣшно,-- вѣдь, онъ же знаетъ, что вы не въ состояніи драться.
   -- Онъ этого не знаетъ... Третьяго дня онъ видѣлъ меня верхомъ на лошади.
   -- Въ такомъ случаѣ, онъ долженъ былъ видѣть васъ и валяющимся на землѣ, такъ какъ на лошади вы недолго усидѣли... А затѣмъ и объясниться можно. Я пошлю къ нему учителя Жана.
   Глаза учителя заморгали, какъ передъ особенно трудною партіей віолончели.
   -- Вы правы,-- сказалъ генералъ, внезапно успокоившись.
   Бѣдный учитель Жанъ! Какими далекими казались ему тѣ дни, когда онъ въ лодкѣ Шюшена переѣзжалъ съ своею віолончелью черезъ рѣку изъ одного дома въ другой! Когда-то такія веселыя и оживленныя Узелли казались теперь поразительно мрачными, особливо съ тѣхъ поръ, какъ мадамъ Фениганъ и ея сынъ, вслѣдствіе необыкновенно рѣзкаго объясненія, перестали говорить и видаться другъ съ другомъ. Ричардъ перебрался въ свою прежнюю комнату въ павильонѣ, куда ему подавали кушать и гдѣ онъ проводилъ цѣлые дни. Безъ сухого постояннаго хлопанья комнатнаго пистолета никто бы не зналъ, что онъ находится въ домѣ. Мадамъ Фениганъ удвоила свою хозяйскую дѣятельность, носилась со скотнаго двора въ садъ, продолжала изводить садовника и его бѣлокъ, и въ раздраженномъ ея голосѣ, въ ея походкѣ, въ сердитомъ позвякиваніи ключами такъ и слышались ея бушующая гордость и оскорбленная материнская любовь.
   -- Послѣ всего, что я для него дѣлала, онъ предпочитаетъ мнѣ эту негодную женщину... О!..
   И она словъ не находила для выраженія своего негодованія, въ особенности, когда на память приходило выраженіе дрожащихъ, искаженныхъ губъ, бросившихъ ей въ лицо слова оскорбленія и ненависти. И это ея сынъ, это ея ненаглядный Ричардъ!
   -- Вы ошибаетесь, кузина,-- осторожно вступалась Элиза, помогая собирать яблоки-падальцы,-- Ричардъ обожаетъ васъ... Говорилъ онъ въ сильномъ раздраженіи, но я увѣрена, если бы вы захотѣли...
   Мать гордо выпрямилась, разсыпала яблоки.
   -- Никогда этого не будетъ. Ты меня не знаешь. Я скорѣе соглашусь умереть, чѣмъ унижаться передъ сыномъ. Онъ обязанъ просить у меня прощенье.
   -- Кто же говоритъ, что онъ не желаетъ этого? Если бы вы позволили мнѣ пойти въ павильонъ, попытаться увидать его...
   Мадамъ Фениганъ презрительно усмѣхнулась.
   -- Былъ бы напрасный трудъ. Ты не знаешь, что надо сказать ему... Слишкомъ ты хорошая женщина.
   Въ глубинѣ души мадамъ Фениганъ и на нее злилась. Элиза понимала это и, въ виду такого горя, забывала собственную неудачу, сознавала свою безполезность, стѣснительность своего пребыванія здѣсь, заговаривала объ отъѣздѣ въ "Іоріанъ, причемъ хозяйка не считала нужнымъ ее удерживать.
   Ричардъ, съ своей стороны, переживалъ припадки страшной ревности, думалъ только о мщеніи и убійствѣ. Два офицера изъ полка, занимавшаго фортъ Вильневъ, старые товарищи по коллегіи Людовика Великаго, были наготовѣ явиться секундантами, а Ричардъ цѣлые дни проводилъ въ томъ, что упражнялъ руку, поджидая отвѣтъ на свои вызовы, когда разъ утромъ къ нему вошелъ учитель Жанъ, растерянный и заикающійся. Такъ необычайно было для него все то, что онъ увидалъ въ комнатѣ,-- этотъ пистолетъ на столѣ, разстрѣлянные картоны, и, наконецъ, то, что говорить ему предстояло, порученіе, которое онъ долженъ былъ передать. "Генералъ ничего иного не желаетъ, какъ занять мѣсто сына, отправившагося на маневры, но слабость лишаетъ его возможности держаться на ногахъ, и онъ разсчитываетъ на великодушіе Фенигана и его секундантовъ, которые согласятся, быть можетъ, на нѣкоторыя его условія".
   -- Ему угодно драться верхомъ?-- спросилъ Ричардъ отрывисто.
   -- Нѣтъ, но... сидя... Генералъ д'Эльбе, если я не ошибаюсь, раненый былъ разстрѣлянъ синими на креслѣ {Жиго д'Эльбе, главнокомандующій вандейскою арміей во время французской революціи, былъ тяжело раненъ при Шоле, захваченъ республиканцами и разстрѣлянъ въ 1791 г. Республиканцевъ называли "синими", по цвѣту ихъ мундировъ, въ отличіе отъ "бѣлыхъ" -- вандейцевъ.}. Вамъ предложатъ дуэль такого рода... два кресла въ пятнадцати или въ двадцати шагахъ.
   Ричардъ грубо оборвалъ его -- Такія штуки пусть въ лазаретахъ продѣлываютъ. Передайте генералу, что я подожду возвращенія его сына. Я ужь это предпочитаю. Буду ждать мѣсяцъ, шесть недѣль, сколько потребуется... Но драться я буду съ тѣмъ молодымъ негодяемъ. Если же ничѣмъ нельзя его принудить къ этому, то я подкараулю его на дорогѣ, въ лѣсу, и убью...
   Ричардъ повторилъ нѣсколько разъ: "убью его, убью!" -- какъ бы вколачивая это слово въ хилую голову бывшаго учителя. И Жанъ, пошатываясь, вышелъ за дверь съ двумя ступеньками, гдѣ его уже съ минуту поджидала мать Ричарда. Увидавши ее, бѣдный малый совсѣмъ по-дурацки воскликнулъ:
   -- Ахъ, сударыня, какъ давно... какъ я радъ...
   Она быстро остановила его и, указывая на павильонъ, сказала:
   -- О чемъ вы тамъ говорили? Какое еще зло хотятъ намъ сдѣлать ваши гробургскіе?
   -- Но, вѣдь, это же онъ, это Ричардъ хочетъ... Никакъ не мы.
   Задыхаясь, онъ разсказалъ про письма, полученныя въ Гробургѣ, про ужасъ герцогини.
   -- Я предупреждала ее,-- сказала мадамъ Фениганъ съ тихимъ, гордымъ смѣхомъ.-- Горько вамъ будетъ, если наши дѣти встрѣтятся!
   Ее заставила призадуматься фраза учителя:
   -- Несчастье слѣпо, сударыня, оно одинаково можетъ обрушиться и на васъ, какъ на насъ. Прошу васъ, успокойте лучше вашего сына. Вы имѣете на него такое огромное вліяніе...
   -- Увы, никакого не имѣю. Эта ужасная женщина, уходя отсюда, унесла у меня и привязанность, и довѣріе моего сына. Повѣрите ли, что вотъ уже три дня...
   Она замолчала изъ боязни расплакаться, чего она ни за что въ мірѣ не хотѣла: слезы разслабляютъ, а ей нужны были всѣ ея силы, вся ея гордость съ вышедшимъ изъ повиновенія сыномъ.
   Миновавши лѣсную дорожку, они пошли по большой корбейльской дорогѣ,-- мадамъ Фениганъ съ открытою головой, подъ зонтикомъ, какъ всегда ходила у себя по саду. Люди, которыхъ они встрѣчали, все мѣстные старожилы, одѣтые по-праздничному, кланялись имъ, удивленно оглядывались на нихъ.
   -- Что такое сегодня?-- спросилъ учитель Жанъ.-- Идя сюда, я слышалъ звонъ въ маленькой церкви, хотя никакого праздника нѣтъ.
   -- Какая-нибудь годовщина у полоумнаго старика...-- сказала мадамъ Фениганъ и пожала плечами. Она все еще не могла простить Мериве его споръ за послѣднимъ обѣдомъ, его вліянію приписывала отвращеніе Ричарда отъ Элизы и отъ развода... А потому, когда старый сосѣдъ поравнялся съ ними, выйдя изъ своей церкви, мадамъ Фениганъ едва отвѣтила очень сухимъ кивкомъ на церемонный поклонъ добряка Мериве, одѣтаго во все черное, въ глубокій трауръ по любимой женѣ, по случаю двадцать первой годовщины ея смерти.
   -- Прощеніе всякихъ мерзостей, отпущеніе всевозможныхъ преступленій, вотъ что здѣсь проповѣдуютъ.
   Мадамъ Фениганъ зонтикомъ указала на маленькую бѣлую церковку у шоссе.
   -- И меня зазываютъ туда, хотятъ, чтобъ я принадлежала къ этому приходу! Благодарю покорно! Пусть ужь мой сынъ ходитъ, если ему нравится, а моей ноги тамъ никогда въ жизни не будетъ.
   -- Съ мадамъ Фениганъ... мадамъ Фениганъ!-- вздыхалъ віолончелистъ, вспоминая объ ужасномъ порученіи, которое онъ взялся выполнить.-- Что же будетъ съ нами, если вы не можете повліять на вашего сына? Вѣдь, онъ хочетъ убить... убить...
   -- Пусть и начинаетъ съ жены. Отлично сдѣлаетъ.
   -- О, мадамъ!
   -- Какъ, и вы туда же, и вы за нее? Да чѣмъ же это она васъ всѣхъ опоила, эта ужасная безпутница? А, да, васъ очаровала музыкой, дуэтами, вотъ какъ Ричарда, съ его пумъ-пумъ-пумъ... и потомъ своимъ жеманствомъ, которое сходитъ за нѣжность, за слабость... Мужчины такъ любятъ воображать, будто оказываютъ покровительство слабому существу... О, негодница! сына отняла у меня!... Если бы только она мнѣ попалась въ руки...
   -- Вы пожалѣли бы ее, потому что вы очень добры, а она очень несчастна?-- сказалъ Жанъ, усиленно моргая глазами, какъ бы въ ожиданіи побоевъ, которыми грозили сверкающіе взгляды госпожи Фениганъ.
   Но нѣтъ, избіенія не послѣдовало. Гордая и раздраженная женщина оборвала разговоръ короткимъ наклоненіемъ головы, быстро повернулась и направилась по дорогѣ обратно къ дому.
   Дверь церкви была все отворена. Подъ вліяніемъ какого-то внезапнаго влеченія, противнаго ея убѣжденіямъ, въ силу какого-то безсознательнаго измѣненія всего настроенія, переступила мадамъ Фениганъ порогъ маленькой церковки. Возможно, что подѣйствовали слова старика Мериве, сказанныя за столомъ бѣдной истерзанной женщинѣ: "Войдите и опуститесь на колѣни,-- вотъ въ чемъ весь секретъ счастья". Онъ сказалъ это поразительно убѣжденнымъ тономъ, и лишь нѣсколько минутъ назадъ, когда этотъ сумасшедшій старикъ переходилъ черезъ дорогу, на его лицѣ видно было выраженіе удивительнаго блаженства и забвенія всѣхъ скорбей.
   Мадамъ Фениганъ вошла, охваченная мягкимъ сумракомъ послѣ яркаго блеска дня на улицѣ, обвела высокомѣрнымъ взглядомъ высокія гладкія стѣны, испещренныя тамъ и сямъ отблескомъ цвѣтныхъ оконныхъ стеколъ, всѣхъ затворенныхъ, за исключеніемъ одного, очень высокаго и широкаго, сквозь которое надъ самымъ алтаремъ сіяло лазурно-голубое небо. О, какъ безконечно глубоко, какъ привлекательно прекрасно это небо!... Почти нехотя мадамъ Фениганъ опустилась на колѣни, и ея губы сами собой зашептали "Отче нашъ"... смиренную молитву малыхъ и кроткихъ, забывая всѣ прошенія, кромѣ: "остави намъ долги наши, яко же и мы оставляемъ должникомъ нашимъ..." Слезы хлынули изъ твердой каменной глыбы. Всколыхнулась душа, тяжелое бремя скатилось со всего существа, и она всю увидала себя, судъ произнесла надъ собой, пережила все свое прошлое.
   Да, правъ Ричардъ. Гордость, страсть властвовать вызывала, обусловливала все, что она дѣлала. Да, ея мужъ и ея сынъ, которыхъ она любила, однако, страдали отъ нея. И, быть можетъ, съ болѣе мягкою матерью сиротка Лидія всю жизнь была бы счастлива въ своей семьѣ. Но для этого надо было ей, матери Ричарда, имѣть много снисходительности, умѣть жалѣть душою, умѣть прощать сердцемъ. Все это яснымъ представлялось ей теперь, а также и то, что предстояло ей попытаться сдѣлать. А предстояло нѣчто очень трудное, но Богъ уже просвѣтилъ ее и впредь поможетъ ей, несомнѣнно... "Отче нашъ, иже еси на небесѣхъ..."
   Глубокій вздохъ невдалекѣ далъ знать госпожѣ Фениганъ, что она въ церкви не одна. Глаза, привыкшіе къ сумраку, разсмотрѣли въ нѣсколькихъ шагахъ стоящую на колѣняхъ передъ стуломъ бѣдную женщину, повязанную платкомъ, одѣтую въ заношенное, полинявшее платье. Рядомъ съ нею на полу лежалъ узелъ, изъ котораго торчалъ ластиковый черный зонтикъ. Мадамъ Фениганъ,-- прежняя, та, что недавно входила въ церковь,-- не любила нищихъ, считала милостыню унизительною и никогда, за исключеніемъ опредѣленнаго дня, своего традиціоннаго понедѣльника, не подала никому ни сантима, ни корки хлѣба. Таковъ былъ одинъ изъ пунктовъ ея личнаго кодекса, постоянный поводъ къ пререканіямъ съ снохой, когда онѣ вдвоемъ выѣзжали въ ландо. А! если бы Лидія изъ уголка, гдѣ она скрывалась съ своимъ проступкомъ и несчастьемъ, могла видѣть свою незнавшую жалости свекровь въ ту минуту, когда та подошла къ бѣдной женщинѣ и тихо, кротко спросила: "Вы не здѣшняя?" Какія бы надежды это дало несчастной молодой женщинѣ, и какъ бы это удивило ее!... Нищая ничего не отвѣтила. Истомленная усталостью, она уснула за молитвой. Вмѣсто того, чтобы придти въ негодованіе, какъ она не преминула бы сдѣлать въ прежнее время, вмѣсто того, чтобы грубо разбудить бѣдняжку, дерзнувшую такъ непочтительно относиться къ Богу, мадамъ Фениганъ отдалась безграничной жалости, вынула изъ своего ридикюля портъ-моне, погромыхивавшій тамъ связкою ключей, и, не раскрывая его, не справляясь, сколько въ немъ денегъ, положила его на узелокъ бѣдной женщины. Знавшимъ мать Ричарда этотъ порывъ благотворительности показался бы еще болѣе диковиннымъ, чѣмъ тѣ новыя и затаенныя рѣшенія, съ которыми она выходила изъ церкви маленькаго прихода.
   При видѣ ея, Наполеонъ Мериве, съ минуту уже прогуливавшійся по заросшему макомъ участку, радостно воскликнулъ:
   -- Вы, мадамъ... такъ это вы тамъ были?... Я слышалъ, какъ двигалъ кто-то стулья, только... никакъ уже не могъ предположить...
   -- Правда, это настоящее чудо, но васъ-то не удивишь чудесами,-- отвѣтила она съ свѣтлою улыбкой.
   Затѣмъ, раскрывая зонтикъ подъ знойнымъ солнцемъ полудня, она продолжала:
   -- Мосьё Мериве, я попрошу васъ объ одномъ одолженіи... Мнѣ необходимо уѣхать на нѣсколько дней, какъ ни тяжело оставить Ричарда одного, особливо при такихъ ужасныхъ обстоятельствахъ...
   По лицу старика, отѣненному густыми, какъ усы, бровями, пробѣгала хитрая улыбка.
   -- Не одинъ онъ останется... а кузина-то?-- проговорилъ Мериве.
   -- Кузина отправляется къ себѣ въ Бретань, и я ѣду съ нею.
   -- Вы, въ Бретань? По какимъ дѣламъ?
   -- Сама еще не знаю... Вотъ здѣсь я получила вдохновеніе.
   Ни о чемъ болѣе не разспрашивая, старикъ проговорилъ съ увлеченіемъ:
   -- О, я всегда зналъ, что вы прекрасная, благородная женщина, и только ваша проклятая гордость...
   -- Въ особенности, помните, мосьё Мериве, для моего сына, какъ и для всѣхъ здѣсь, я ѣду проводить Элизу, и только. У Ричарда могутъ явиться разныя безумныя надежды, я хочу, предварительно, посмотрѣть самолично.
   -- Вашъ сынъ будетъ знать лишь то, что вамъ угодно, и надѣяться на то, чего вы захотите. Въ ваше отсутствіе я буду зорко смотрѣть за нимъ и за сосѣдями изъ Гробурга, и если увижу, что я не въ силахъ помѣшать имъ надѣлать огромныхъ глупостей, то у меня есть на это мой добрый Сересъ, одаренный кротостью святого Франциска и мускулами Геркулеса... Я вамъ порука за вашего сына.
   -- Благодарю, -- отвѣтила сильно растроганная госпожа Фениганъ.
   Она хотѣла удалиться, но ее удержало движеніе старика, собиравшагося запереть дверь церкви.
   -- Подождите, тамъ есть кто-то, какая-то бѣдная женщина, задремавшая на молитвѣ.
   Маленькій Наполеонъ гордо приподнялъ голову:
   -- Церковь стоитъ на большой дорогѣ. Какъ только дверь остается отворенною, всегда какой-нибудь идущій мимо несчастный заходитъ въ нее, ищетъ въ ней убѣжища. Пусть себѣ подремлетъ, я запру потомъ... Есть тамъ еще кто-нибудь, кромѣ той бѣдной женщины?
   -- Да, есть еще нѣкто, кого я тамъ покинула въ одномъ уголкѣ и кого слѣдуетъ тамъ оставить навсегда... это -- моя гордость, моя проклятая гордость...-- сказала мадамъ Фениганъ, радостная и улыбающаяся, нисколько не похожая на ту высокомѣрно-заносчивую женщину, которая нѣсколько минутъ назадъ вошла въ церковь маленькаго прихода.
   

IX.
Покинутая.

   Послѣ отчаянной скачки черезъ всю Францію, тревожнаго путешествія зигзагами, подъ руководствомъ мосьё Александра, съ остановками, объѣздами, всякими предосторожностями, романтическими переодѣваніями, -- графиня Лидія, даже просто графиня, съ своимъ проводникомъ и съ горничною, прибыла позднимъ сентябрьскимъ вечеромъ въ отель Принцесса де-Лабмалъ въ Киберонѣ. Низкіе потолки, испещренные плѣсенью, тяжеловѣсный балдахинъ надъ кроватью лодкой, изъѣденной червоточинами, истомили бѣдную женщину, не дали ей уснуть всю ночь. При первомъ утреннемъ звонѣ колоколовъ, въ открытое окно съ подъемною рамой она увидала мрачное небо, маленькую сѣрую площадь передъ романскою церковью съ приземистымъ порталомъ, старыхъ бретонцевъ, сходящихся въ туманѣ, рычащихъ, какъ тюлени. Все это произвело на Лидію удручающее впечатлѣніе, похожее на предчувствіе той омерзительной комедіи, которую съ нею разыгрывали.
   Такое гнетущее настроеніе продолжалось все утро до возвращенія мосьё Александра, отправившагося на розыски семейства Бланшаръ, его родственниковъ, про которыхъ онъ сорокъ лѣтъ ничего не слыхалъ и какъ-то вдругъ вспомнилъ въ Монте-Карло, соображая, гдѣ бы найти пріютъ для преслѣдуемыхъ влюбленныхъ. Въ двѣнадцать часовъ онъ вернулся съ сіяющимъ лицомъ. Всѣ Бланшары, большіе и малые, временъ его дѣтства, покоились на песчаномъ кладбищѣ Киберона на берегу моря, -- всѣ Бланшары, кромѣ одного дяди, капитана дальняго плаванія, находящагося постоянно въ отлучкѣ, врознь съ женою, жившею одиноко въ маленькомъ палевомъ домикѣ на набережной Портъ-Алигана.
   "Тетушка съ палевымъ домикомъ", -- какъ прозвалъ ее Александръ,-- соглашалась отдать внаймы графинѣ помѣщеніе съ мебелью, готовить ей кушанье такъ же, какъ и графу, когда онъ сюда пріѣдетъ, и прислать даже, послѣ завтрака, экипажъ за мадамъ Лиди, ея багажомъ и горничной. Все это слажено за очень умѣренную плату, не говоря уже объ удовольствіи жить на берегу, сторожить приходъ яхты Шарлексиса, мчащейся въ гавань на всѣхъ парусахъ и пристающей чуть не къ самому дому.
   Бургъ Киберонъ расположенъ по серединѣ полуострова, между двумя портами: одинъ ближній -- Портъ-Маріа на заливѣ Меръ-Совамъ (Дикое море), другой -- на Морбигенѣ (Малое море), Портъ-Алиганъ, въ разстояніи одного льё, куда идти надо по глухимъ переулкамъ и закоулкамъ съ низенькими стѣнами, огораживающими фермы и сады, сущіе притоны всякаго сброда.
   Когда Лидія подъѣхала къ спокойному маленькому порту, съ его каменнымъ бѣлымъ семафоромъ на оконечности мола, съ его набережными дальнихъ факторій, обстроенными низкими домами, кабаками, сараями и складами, туманъ уже разсѣялся и съ нимъ исчезло давящее уныніе этого утра. Мягкій свѣтъ золотилъ море и ломанныя очертанія окружающихъ холмовъ, Портъ-Навало, Сенѣжильдй. Тихій рокотъ волнъ представлялъ полный контрастъ съ грохотомъ прибоя "Дикаго моря", день и ночь бушующаго по ту сторону полуострова. У входа въ гавань ярко выдѣлялся палевый домикъ и еще сильнѣе, чѣмъ его стѣны, сверкалъ чепецъ тетушки Бланшаръ, съ утра занятой чисткой комнатъ и мебели краснаго дерева въ ожиданіи постояльцевъ.
   Для странницы-фантазёрки былъ какъ разъ подходящимъ пріютомъ этотъ домикъ на берегу у самаго моря, и все въ немъ: стѣны, камины, мебель, раковины, коралы, морскія растенія, фигурки, вывезенныя изъ Индіи и Китая,-- напоминало о путешествіяхъ, объ экзотическихъ странахъ, а море, такъ пылко и такъ Неудачно любимое молодою женщиной, колыхалось подъ его окнами, отражалось во всѣхъ зеркалахъ, играя парусами своихъ рыбачьихъ лодокъ, уходящихъ и возвращающихся въ опредѣленные часы, точно стая бѣлыхъ чаекъ. Но какое одиночество и сколько лишеній для любящей роскошь и тщеславной молодой женщины! Маякъ, зажигавшійся каждый вечеръ въ лиловой дымкѣ сумерекъ, не могъ замѣнить блеска столовой въ ресторанѣ Монте-Карловъ часъ ужина, когда Лидія входила туда подъ руку съ юнымъ графомъ. Такъ же точно пустынный видъ песчанаго берега, прославленнаго и освященнаго трагическими событіями временъ революціи, и нѣсколько семействъ, пріѣхавшихъ на морскія купанья изъ ближнихъ провинцій, весьма мало напоминали графинѣ восхищенную толпу шведовъ, венгровъ, поляковъ и русскихъ, любовавшихся ея туалетами въ волшебныхъ садахъ игорнаго дома. Здѣсь всѣ сторонились отъ незнакомки, одинокой и слишкомъ красивой. Чтобы составить о ней свое мнѣніе и заговорить съ нею, выжидали появленія графа, который долженъ былъ прибыть къ ней на своей яхтѣ. Когда онъ будетъ здѣсь? Этого никто не зналъ, -- крайне неопредѣленно время плаванія парусныхъ судовъ.
   Вначалѣ Лидія не особенно скучала. Все было ново для нея, и этотъ край, и устройство квартиры, и боязнь появленія мужа. Каждое утро къ ней приходилъ за приказаніями мосьё Александръ, все еще проживавшій въ гостиницѣ въ Киберонѣ. Когда онъ, длинный и вытянутый, появлялся у окна пріемной палеваго домика, гдѣ привезенная Лидіей горничная болтала съ тетушкой Бланшаръ, его бритая старая морда, вся испещренная пятнами, и мошенническіе, вѣчно бѣгающіе глаза наводили ужасъ на служанку, замѣнившую Розину.
   -- Вы-то, сударыня, считаете ли его, по крайней мѣрѣ, за надежнаго человѣка?-- говорила камеристка.-- А вотъ на меня, какъ онъ уставится глазами, да скажетъ вдругъ: "Агарита, не проболтаетесь?" -- и только, ни слова больше, такъ дрожь нападаетъ со страху услыхать какія-нибудь отвратительныя откровенности.
   Лидія успокоивала дѣвушку:
   -- Я ребенкомъ еще знала Александра.
   И на самомъ дѣлѣ, когда она была въ сиротскомъ пріютѣ въ Суази, Александръ представлялся ей важною фигурой на большой дорогѣ, въ фантастическомъ калейдоскопѣ лицъ, развлекавшихъ ея дѣтскіе взоры. Слѣды этихъ раннихъ впечатлѣній врѣзываются такъ глубоко въ наше сознаніе, что и теперь еще она относилась къ мосьё Александру съ большою аттенціей. О, еслибъ она могла заглянуть въ эту узколобую голову жестокосердаго отпущенника, полную яда и ненависти къ безродной сиротѣ, къ маленькой цыганочкѣ, сдѣлавшейся богатою особой и барыней! Если бы только попалось ей въ руки письмо, въ которомъ этотъ зловѣщій пахалъ сообщалъ герцогинѣ подробности своего появленія въ Монте-Карло: "Мужъ!... Спасайтесь!"...
   Наслаждаться такими скверными ухищреніями могъ только бывшій холопъ, злой рабъ, ожесточенный тридцатью годами низкихъ пресмыканій, которыя онъ съ упоеніемъ вымещаетъ на барынѣ, на "госпожѣ". Хлопоталъ онъ не изъ-за денегъ только и въ Киберонѣ проживалъ не изъ-за того лишь, чтобы покончить счета, а и ради удовольствія караулить свою жертву, лично объявить о разрывѣ,-- "прямо въ ручки ей поднести это", какъ онъ говорилъ съ лакейскою изысканностью. Радостная минута приближалась со дня на день.
   Однажды, впрочемъ, онъ былъ непріятно удивленъ, испуганъ возможностью совсѣмъ непредвидѣнной развязки.
   -- Александръ, смотрите, смотрите туда, въ сторону семафора,-- крикнула ему Лидія изъ окна палеваго домика, руками защищая глаза отъ свѣта.-- Вѣдь, это яхта Шарлексиса!
   Циническая и молчаливая усмѣшка искривила выскобленное лакейское лицо.
   -- Было бы довольно удивительно, -- проворчалъ бывшій слуга, снисходительно обращая глаза къ молу.
   Скоро, однако, онъ сталъ тревожно вглядываться въ подходящій корабль, своимъ видомъ, оснасткой и размѣрами совершенно сходный съ яхтой BleuBlancBouge. Онъ, несомнѣнно, былъ не здѣшній, такъ какъ взялъ мѣстнаго лоцмана, шлюпка котораго шла за нимъ на причалкѣ, вѣроятно, "англичанинъ", по словамъ нѣсколькихъ старыхъ рыбаковъ, сторожей маяка и таможенныхъ, немногочисленныхъ обитателей Портъ-Алигана въ этотъ часъ дня, подошедшихъ къ палевому домику, чтобы вблизи посмотрѣть на яхту. Съ каждою минутой сходство дѣлалось очевиднѣе, и Лидія уже узнавала на залитой солнцемъ палубѣ, у рулевого колеса, массивную фигуру капитана Нюитта и его рыжую бороду ожерельемъ.
   -- Такъ и есть... навѣрняка такъ...-- ворчалъ Александръ, совершенно уничтоженный, и тише, себѣ въ галстукъ, прибавилъ:-- Штука скверная!... Есть ли какая возможность сладить что-нибудь серьезное, послѣдовательное, съ такимъ вертопрахомъ, какъ этотъ мальчишка Шарлексисъ? Видимое дѣло, что его опять забираетъ влеченіе къ графинѣ. И везетъ же ей, этой гадинѣ... А господа-то тамъ, въ Гробургѣ, что они заговорятъ? А деньжата, что должны перепасть за выставку этой дамы, за ея секретныя роды,-- весь уловъ въ мутной водѣ, чѣмъ это замѣстить?...
   Измышляя уже новыя каверзы, мосьё Александръ направлялся къ семафору, чтобы первымъ встрѣтить своего юнаго патрона. Тамъ догнала его Лидія въ платьѣ и въ шляпкѣ, которыя особенно нравились Шарлексису, сама -- бѣленькая и разрумянившаяся отъ морского вѣтра и солнца, какъ дикая гвоздика, цвѣтущая на дюнахъ.
   Почти въ то же время шкуна, подъ сильнымъ напоромъ вѣтра, прошла на разстояніи нѣсколькихъ метровъ отъ мола и сдѣлала полъ-оборота. На кормѣ крупными буквами сверкало ея названіе: Amphitrite.-- Кардифъ. Это было торговое судно, построенное на одной верфи съ яхтой Bleu-Blanc-Rouge, только нѣсколько большей вмѣстимости, нагруженное маслобойными жмыхами и не имѣющее ни признака комфорта роскошной яхты.
   -- Я такъ и соображалъ... ему прибыть рано, слишкомъ еще рано.
   И старый негодяй поглядывалъ на нѣжное личико молодой женщины, съ наслажденіемъ слѣдилъ за его нервными подергиваніями, отраженіемъ обманутыхъ ожиданій. Десять минутъ спустя Амфитрита вошла въ маленькую тихую гавань, которая тотчасъ же огласилась скрипомъ ея снастей и шумнымъ споромъ капитана съ лоцманомъ. Голоса такъ и гремѣли, но никто не понималъ по-англійски въ маленькомъ портѣ, и пререканія никогда бы не кончились, если бы Лидія не припомнила уроковъ ирландки и не предложила бы своихъ услугъ въ качествѣ переводчицы.
   Интересный сюжетъ для картины современнаго художника представляла эта изящная парижанка, сидящая среди палубы на свернутомъ канатѣ въ атмосферѣ, пропитанной запахомъ смолы и масляныхъ жмыховъ. Передъ молодою женщиной англичанинъ, рыжій великанъ апоплексическаго сложенія, бушуетъ съ маленькимъ бретонцемъ-лоцманомъ, чернымъ, лохматымъ, похожимъ на обезьяну, а матросы убираютъ снасти и удивленно поглядываютъ на пустынную набережную, на низенькіе, рѣдко раскинутые домики, какъ бы недоумѣвая, зачѣмъ они сюда попали. Да и вправду, подъ шумъ волнъ и прибоя о скалы, лоцманъ крикнулъ: "Портъ-Марія",-- капитану послышалось "Портъ-Лоріанъ", и онъ взялъ лоцмана на бортъ, такъ какъ грузъ Амфитриты шелъ въ Лоріанъ. Противный вѣтеръ не давалъ войти въ Портъ-Марія, лоцманъ завелъ корабль по другую сторону полуострова, въ затишье маленькой бухты Портъ Алигана, ничуть не похожую на обширную и шумную гавань, въ которую предполагалъ попасть англичанинъ. Къ счастью, милый голосъ переводчицы, ея красивое платье и сапфирные глаза скоро всѣхъ помирили, за то ей самой пришлось потомъ отдѣлываться отъ великодушія капитана, сильно воспламенившагося этимъ шекспировскимъ явленіемъ и послѣдовательно предлагавшаго очаровательной Мирандѣ, сошедшей на палубу его корабля, то бутылку стараго портвейна, то морскую подзорную трубку, яванскія туфли, томагавкъ, двуручную японскую саблю. Покончилъ онъ тѣмъ, что, все-таки, навязалъ Лидіи въ подарокъ маленькій американскій револьверъ, системы буль-догъ, который суровый капитанъ дальнихъ плаваній носилъ заряженнымъ въ карманѣ въ качествѣ послѣдняго аргумента противъ покушеній на грабежъ лоцмановъ, таможенныхъ и всякихъ иныхъ закономъ установленныхъ морскихъ разбойниковъ.
   Едва оправившись отъ только что пережитаго волненія, мосьё Александръ испыталъ вторичное, еще болѣе сильное потрясеніе. Въ гостиницѣ за чашкою кофе онъ развернулъ Petit Journal и прочелъ слѣдующее извѣстіе:"Въ ночь съ 27 на 28 сентября яхта князя Ольмюцкаго, Bleu-Blanc-Bouge, столкнулась съ испанскою миноноской въ виду Болеарскихъ острововъ и моментально пошла ко дну. Спаслись какимъ-то чудомъ только князь и корабельный поваръ, взятые на бортъ случайно проходившимъ судномъ, направлявшимся въ Марсель съ грузомъ апельсиновъ, и только что прибыли въ этотъ городъ".
   -- Зачѣмъ ему было отправляться на Болеарскіе острова?-- таковы были первыя слова, сказанныя Лидіей послѣ того, какъ ей сообщили эту новость, безъ малѣйшихъ предосторожностей.-- Изъ Монако въ Киберонъ это совсѣмъ не по пути.
   -- Ахъ, знаете, яхта парусная... вѣтромъ мало ли куда занесетъ,-- возражалъ старый лакей съ насмѣшливымъ подергиваніемъ всѣхъ морщинокъ, бороздившихъ его лицо.
   И тотчасъ же онъ предложилъ свои услуги отправиться на развѣдки въ Гробургъ, куда его молодой господинъ, навѣрное, заѣдетъ запастись деньгами. А, впрочемъ, онъ, Александръ, готовъ во всемъ исполнять волю графини, такъ какъ онъ въ ея полномъ распоряженіи, по приказанію сына его господъ,-- слѣдовали униженныя увѣренія въ преданности, рабскіе поклоны, всѣ холопьи штуки и извороты, всѣ гримасы его прежняго ремесла.
   -- Да, да... съѣздите, -- говорила Лидія, все также довѣрчиво, но болѣе, чѣмъ когда-либо, задумчиво.
   Въ интеллектуальныхъ потемкахъ, въ которыхъ бродитъ большинство людей, случаются событія, моментально, точно молніей, освѣщающія вдругъ самыя мрачныя глубины пропасти. Несчастье, переданное маленькою газеткой, такимъ именно свѣтомъ озарило молодую женщину. Что бы сталось съ нею, если бы Шарлексисъ умеръ? Лидію, невѣдавшую никакихъ корыстныхъ помысловъ, нисколько не пугала перспектива нищеты. Что же было причиной внезапнаго ужаса, охватившаго ее при одномъ предположеніи о смерти князя? Единственно то, что она къ возможности лишиться любимаго человѣка отнеслась почти съ такимъ же равнодушіемъ, какъ къ разлукѣ съ кѣмъ бы ни было изъ знакомыхъ людей. Да развѣ же она его не любила? Вотъ то-то, что нѣтъ. До этой минуты она еще сомнѣвалась въ томъ, теперь доказательство было налицо. Она послѣдовала за Шарлексисомъ изъ тщеславія, отъ скуки и томительнаго однообразія, изъ потребности видѣть новыя страны и испытать нежданныя ощущенія. Но въ самомъ пылу ихъ ласкъ что-то двоилось въ нихъ обоихъ, постоянно раздѣляло ихъ,-- что-то холодное и непроницаемое, охватывавшее его точно крѣпко закаленнымъ тонкимъ панцыремъ, дававшимъ ему возможность наносить какія угодно раны и оставаться самому неуязвимымъ въ неравномъ и предательскомъ поединкѣ безъ свидѣтелей и безъ оружія, какимъ была ихъ любовь. Два или три раза ей страшно становилось съ Шарлексисомъ,-- страшно отъ иныхъ его улыбокъ, отъ приходившихъ ей на память словъ его отца: "Онъ чудовище... я вамъ говорю, что онъ чудовище". И образъ приходящаго въ отчаяніе генерала, его пламенные и честные глаза, столь отличные отъ глазъ Шарлексиса, окончательно умаляли въ сердцѣ молодой женщины ея любовника, ради котораго она всѣмъ пожертвовала. О, если бы была возможность измѣнить все это, вернуться къ тому времени, когда впереди открывалась жизнь, прямая и простая, въ нежданномъ бракѣ съ хорошимъ, честнымъ человѣкомъ! Какъ могла она броситься въ этотъ омутъ, безумно, безъ страстной любви, безъ радостей? Теперь что ждетъ ее? Чѣмъ кончится все это?
   Такъ раздумывала она, вздрагивая, не зная, что предпринять, а въ вечернемъ сумракѣ поднимался туманъ, волны мѣрно рокотали о камни набережной. Паруса возвращающихся лодокъ скользили неслышно, точно призраки. Вдругъ на оконечности исчезающаго въ потемкахъ мола сверкнуло пламя, высокое и яркое: то вспыхнула лампа семафора. Въ то же время, Лидія почувствовала какой-то толчокъ, необъяснимый вначалѣ, но вскорѣ повторившійся, понятый, наполнившій ее дивною радостью. Ребенокъ, ихъ дитя, о которомъ она совсѣмъ было забыла, давалъ впервые знать о своемъ существованіи. И вся она преобразилась, какъ бы волшебствомъ какимъ, передъ нею открылась цѣль жизни, мелькнулъ путеводный свѣтъ. Даже отецъ этого ребенка сталъ казаться ей болѣе человѣчнымъ, менѣе темнымъ, не такимъ далекимъ. Пѣсни и крики наполняли гавань. Весла шумно падали въ лодки, а по набережной изъ отворенныхъ дверей домовъ прорывались красные огни сквозь туманъ, слышался трескъ дровъ, горящихъ въ очагахъ, веселый смѣхъ дѣтей.
   Не получая цѣлую недѣлю никакихъ извѣстій, Лидія не тревожилась: она знала, что, разъ попавши въ Гробургъ, князю не легко будетъ вырваться оттуда вторично. Съ каждымъ днемъ убывало въ городкѣ число пріѣзжихъ на купанья, и палевый домикъ становился все болѣе и болѣе одинокимъ. Несмотря на исключительно теплую погоду, по усилившимся туманамъ, по переливамъ свѣта, принимавшаго въ извѣстные часы оттѣнки стараго золота, по унылымъ и протяжнымъ тонамъ вѣтра, по стремительности полета чаекъ уже чувствовалось, что лѣто подходитъ къ концу. А по ту сторону полуострова все разростался ревъ "Дикаго моря", каждый валъ разбивался о скалы съ грохотомъ артиллерійскихъ орудій.
   -- Что же это такое зимой-то будетъ, сударыня?... Ужасъ, должно быть,-- говорила Лидіи ея горничная Агарита, цѣлые дни проводившая за шитьемъ съ тетушкой Бланшаръ, отъ нея доподлинно знавшая этотъ край и вздрагивавшая при мысли о возможности остаться на зиму въ такой глуши. Прозванная здѣшними обывателями le Trou du souffleur -- скала, которая свищетъ и гудетъ позади Порта-Марія, издаетъ страшные звуки, какъ только наступаетъ ноябрь, не даетъ людямъ спать по цѣлымъ ночамъ. По эту сторону море не такъ свирѣпо, но за него здѣсь бушуетъ недобрый народъ.
   И Агарита разсказывала своей госпожѣ про драки, происходящія въ Портъ-Алиганѣ между здѣшними рыбаками и финистерскими разбойниками, заходящими ловить рыбу въ этихъ мѣстахъ. Подъ мрачнымъ зимнимъ небомъ, подъ непроницаемыми туманами и безконечными дождями, когда лампы остаются зажженными весь день, какъ ночью, когда лодки не могутъ выходить въ море, въ этомъ крошечномъ портѣ можно увидать, какъ двѣсти-триста моряковъ, вопящихъ и пьяныхъ, кидаются громить кабаки, отказывающіе имъ въ выпивкѣ, какъ ихъ нападенія отбиваютъ засовами, рычагами и ведрами кипятка, и какъ эти пьяные сцѣпляются потомъ драться между собой, точно бѣшеные, бьютъ другъ друга на смерть, барахтаются въ грязи набережной, цѣлыми кучами скатываются въ воду.
   -- Не волнуйтесь, моя милая, мы уѣдемъ, не дожидаясь всѣхъ этихъ ужасовъ,-- отвѣчала Лидія, дорожившая своею служанкой, взятой съ улицы Ліона, большою рохлей и довольно глупой, но единственнымъ живымъ существомъ, на лицѣ котораго молодая женщина видѣла нѣчто иное, кромѣ подозрительности и недоброжелательства. Передъ отъѣздомъ мосьё Александръ шепнулъ тетушкѣ Бланшаръ, что ея жилица попала въ графини только съ лѣвой стороны, и отъ Портъ-Алигана до Киберона не было ни одного камня на дорогѣ, который не подхватилъ бы сплетни, не передалъ бы ее сосѣднему камню въ еще болѣе грязномъ видѣ. Такова была причина недоброжелательства, которое покинутая женщина чувствовала со всѣхъ сторонъ и на каждомъ шагу. Ея гордость страдала отъ этого, но весьма мало, такъ какъ теперь она знала, что у нея будетъ ребенокъ, и онъ захватывалъ все больше мѣста въ ея жизни. Къ тому же, она почти не выходила изъ дому. Какіе-то заѣзжіе шотландцы оставили въ Плоермелѣ фортепіано, Лидія получила его оттуда и цѣлыми днями, смотря по направленію вѣтра, посылала переливы своихъ фантазій то въ сторону тихаго и гулкаго порта, то къ береговой полосѣ, съ каждымъ днемъ становившейся все пустыннѣе.
   На обширной песчаной равнинѣ у моря, гдѣ пали когда-то шуаны Сомбрёля, оставалось всего двѣ или три будочки запоздавшихъ купальщиковъ, отчаянныхъ любителей, выжидавшихъ прибытія флота и опытовъ ночного боя. Чтобъ избѣжать непріязненныхъ и завистливыхъ взглядовъ, враждебныхъ улыбокъ, точно грязью забрызгивавшихъ ее по вечерамъ, Лидія никогда не проходила въ ту сторону. Любимымъ мѣстомъ прогулки былъ для нея молъ, особливо съ тѣхъ поръ, какъ она перестала ждать яхту, вглядываться въ морскую даль, надѣяться и постоянно разочаровываться, нервничать при каждомъ появленіи парусной шкуны. Страннымъ начинало казаться, однако, что нѣтъ писемъ отъ Шарлексиса, ни даже отъ Александра. Въ воскресенье, наконецъ, въ первое воскресенье октября мѣсяца, день парусныхъ гонокъ и большого гулянья въ Киберонѣ, получилось письмо, но не такое, какого она ждала.
   Въ этотъ день Лидія въ первый разъ провела часъ на морѣ безъ тѣхъ ужасныхъ страданій, которыя дѣлали невозможными для нея какія бы то ни было плаванія. Правда, лодка не двигалась, -- лоцманская лодка, назначенная служить цѣлью для состязающихся судовъ,-- и погода, къ тому же, стояла чудная, тихая, на всемъ заливѣ ни малѣйшей ряби, море неподвижно, точно застыло, вживленное только искрящимся блескомъ лѣтняго солнца, ошибкой забравшагося въ осеннюю пору.
   -- Поѣдемте со мною, сударыня, -- предложилъ ей лоцманъ, оставшійся пріятелемъ Лидіи со времени ея посредничества на Амфитридѣ,-- ручаюсь вамъ за то, что съ моей лодки вы все увидите лучше, чѣмъ съ эскадры господина подпрефекта или господина коммиссара флота.
   Уже болѣе часа они ждали очень далеко отъ берега на обширной бухтѣ, затерянные между моремъ и небомъ, въ чистой, какъ кристаллъ, атмосферѣ, мягкой и теплой, до того прозрачной, что восхищеннымъ людямъ казалось, будто они плывутъ по воздуху. Никогда Лидія не чувствовала себя настолько близкою къ небу. О, какъ сладко было бы сжимать руку друга въ этомъ дивномъ затишьѣ, въ мирномъ покоѣ!
   -- Ничего не видно тутъ,-- шептала Агарита.
   И всего любопытнѣе было то, что въ такой дали отъ берега, гдѣ не видно уже ни малѣйшей тѣни, по блестящему и гулкому зеркалу воды до нихъ явственно доносились волны звуковъ, весь шумъ празднества въ Портъ-Алиганѣ, звонъ колоколовъ, крики, переливы бретонской волынки, трескъ барабановъ и ревъ трубъ. Не видно было ничего, за то все слышно. На носу лодки кто-то проговорилъ: "Точно съ неба все это доходитъ!" Вдругъ раздался сигнальный выстрѣлъ и вслѣдъ за нимъ крикъ толпы, въ которомъ рѣзко выдѣлялись визгливые голоса дѣтей. Затѣмъ наступила тишина.
   -- Вотъ они!-- крикнулъ лоцманъ, поднимаясь на ноги.
   Лодки неслись длинною вереницей, переднія почти бортъ съ бортомъ. Откуда брали онѣ вѣтеръ, вздувавшій ихъ паруса, натягивавшій шкоты, чуть не разрывавшій здоровенные мускулы моряковъ, гнавшій ихъ мощнымъ дыханіемъ, шумъ котораго въ снастяхъ далеко опережалъ ихъ? Ихъ высокія крылья фантастическигигантскихъ птицъ, бѣлыя и рыжія, едва развернулись на синевѣ воды и неба, какъ онѣ были уже тутъ, огибали лоцманскую лодку, привѣтствовавшую ихъ громкими "ура", и проскальзывали настолько близко отъ нея, что однимъ толчкомъ снесенная рея разлетѣлась въ дребезги, снасти спутались, сама лодка затрещала, послышались испуганные крики женщинъ, ругательства матросовъ. Длилось это мигъ одинъ, и Лидія успѣла только посмотрѣть вслѣдъ убѣгающему финистерцу, натворившему это, мелькнувшему призракомъ съ коричневымъ парусомъ, съ экипажемъ настоящихъ пиратовъ, желтыхъ, какъ водка изъ виноградныхъ выжимокъ, которою они напились, смотрящихъ обезумѣвшими глазами изъ-подъ мокрыхъ прядей волосъ, облипшихъ на ихъ лицахъ утопленниковъ. Слѣдовавшій за ними американецъ,-- любительская гичка, серебристо-сѣрая и изящная,-- заставилъ дрогнуть сердце молодой женщины, такъ какъ его экипажъ напомнилъ ей щеголеватыхъ матросовъ славнаго Нюитта. И когда сидящій у руля джентльменъ, высокій нью-йоркецъ въ очкахъ, менѣе элегантный, конечно, чѣмъ Шарлексисъ, поклонился Лидіи при поворотѣ, на ея красивые жемчужные глаза набѣжали слезы.
   Вся прелесть гонки исчезла для нея. Пираты и сардинщики, рыбаки изъ Нуармутье и съ ближнихъ острововъ проскальзывали мимо, поворачивали и уносились вдаль, а Лидія смотрѣла на нихъ безучастнымъ взглядомъ, какъ на снующихъ надъ водою чаекъ или ласточекъ, вся отдавшись своимъ думамъ объ отсутствующемъ, объ отцѣ своего ребенка. Ея любовь, -- жалкое подобіе любви,-- превратилась уже только въ сознаніе отвѣтственности, и первыя нѣжныя чувства материнства шевелились въ глубинѣ души женщины. Когда она вернулась къ себѣ, ничто уже не могло отвлечь ея отъ этой сладкой думы. Ничего она не хотѣла видѣть и отпустила свою горничную одну любоваться набережными Портъ-Алигана, кишащими пестрою, живописною толпой, плясками матросовъ, коммиссаромъ флота, разукрашеннымъ галунами, какъ перуанскій генералъ, сидящимъ за маленькимъ столомъ у трактира и раздающимъ медали за гонки, слѣдовавшими затѣмъ состязаніями на волынкахъ, конкурсомъ плаванія... Въ теченіе вечера горничная выпросила у мадамъ Бланшаръ большой фонарь, необходимый для ходьбы по маленькимъ перекрещивающимся переулкамъ, и кое-какъ уговорила свою госпожу дойти вмѣстѣ до Киберона посмотрѣть пляски.
   Съ моря потянулъ холодный вѣтерокъ подъ яснымъ небомъ, усѣяннымъ звѣздами, но въ городкѣ стояла духота отъ животныхъ и людей, скученныхъ въ тѣсныхъ переулкахъ и на площади, кругомъ обставленной распряженными экипажами. Тутъ-то и происходили танцы подъ музыку "на губахъ", "потому что всѣ волынки слишкомъ пьяны", какъ сообщила Лидіи молоденькая дѣвушка въ сѣренькомъ платьицѣ.Толпа обступала два или три круга танцующихъ, изъ которыхъ самый красивый выплясывалъ у отеля Принцессы, Ламбаль. Одинъ изъ слугъ гостиницы узналъ Агариту, не безъ труда помогъ ей и Лидіи пробраться въ первый рядъ зрителей и поставилъ ихъ большой фонарь передъ ними на землю въ двойной рядъ лампочекъ и плошекъ, обдававшихъ танцующихъ красноватымъ свѣтомъ и копотью. Такъ же точно была освѣщена и вся площадь, да еще фонарями всѣхъ одноколокъ, телѣжекъ, шарабановъ, колымагъ, дилижансовъ, доставившихъ сюда окрестныхъ обывателей и служившихъ имъ разнокалиберною и подвижною эстрадой, на которой выдѣлялись изъ темноты жестикулирующіе силуэты.
   
   Люблю дѣвицъ я въ красныхъ юбкахъ,
             А болѣе того --
   Люблю я въ юбкахъ синихъ,--
   
   распѣвали хриплые и надорванные голоса рыбаковъ съ прито пываніемъ въ тактъ толстыми башмаками. Отъ этихъ мѣстныхъ "рондо" стонъ стоялъ, отъ кружащихся пестрыхъ вереницъ въ бѣломъ и черномъ грубомъ сукнѣ, отъ смѣха и дыханія поднимались тяжелыя испаренія, смѣшанныя съ взметанною ногами пылью, съ дымомъ трубокъ и смрадомъ плошекъ. Отъ времени до времени освѣщенная часть декораціи сдвигалась съ мѣста, оставляла въ потемкахъ цѣлый уголъ празднества: то уѣзжали одни за другими дилижансы и колымаги съ своими фонарями, съ своими припѣвами, замиравшими вдали переулковъ:
   
   Изъ юбокъ красныхъ,
             Юбокъ синихъ,
   Я больше синія люблю...
   
   Мало-по-малу площадь погружалась въ совершенный мракъ. Уменьшившіеся круги пляшущихъ соединились въ одинъ хороводъ, вертѣвшійся при вспышкахъ догоравшихъ плошекъ и звѣздъ, которыя становились виднѣе, какъ слышнѣе сталъ гулъ дикаго моря. Его басовые аккорды служили аккомпаниментомъ пѣсни, начатой отчаянно-ускореннымъ темпомъ:
   
   Наколемъ дровъ,
             Король,
   Растопимъ печь,
             Любовь.
   
   Тяжелыя юбки развѣвались, неистово вопили охрипшіе голоса; въ темномъ углу площади гудѣлъ вѣтеръ и кружилъ пыль.
   -- Пойдемъ домой,-- прошептала Лидія, охваченная такою же странною тревогой, какую она испытала въ вечеръ своего пріѣзда у окна гостиницы, выходящаго на эту самую площадь.
   Агарита взяла фонарь и онѣ направились къ себѣ темными закоулками, по которымъ едва бродили шатающіяся тѣни, цѣпляясь за стѣны, съ пьяну падали у заборовъ и засыпали, бормоча припѣвъ плясовой пѣсни:
   
   Растопимъ печь,
             Любовь.
   Красотка спи,
   Покуда ночь.
   
   На фермахъ лаяли собаки, заставляли Лидію и ея спутницу ускорять шагъ, говорить тише.
   -- Смотрите, сударыня, огни вонъ тамъ въ морѣ... за этою рябиной, какъ будто флотъ.
   Агарита просто бредила этимъ флотомъ, и весь Киберонъ тоже. Отель Ламбаль былъ набитъ биткомъ пріѣзжими изъ Портъ-Навало, изъ Вана, изъ Нанта, даже изъ Парижа, собравшимися смотрѣть морскіе маневры. Слуга гостиницы, пріятель Агариты, разсказывалъ ей что-то про одну парижскую даму, пріѣзжавшую съ своею кузиной, довольно хорошенькою толстушкой:
   -- Вамъ не сказали фамиліи этой дамы?-- спросила Лидія, взволнованная страннымъ совпаденіемъ. Не почудилось ли ей, будто во время танцевъ она видѣла на балконѣ гостиницы знакомый силуэтъ женщины, гордой осанки, съ открытою головой, совершенный портретъ ея свекрови? Но Агарита не знала именъ пріѣзжихъ. Къ тому же, появленіе госпожи Фениганъ въ Киберонѣ представлялось совсѣмъ невѣроятнымъ. Очевидно, ей это представилось только, какъ бываетъ иногда, когда мысль долго сосредоточена на чемъ-нибудь одномъ. Во весь день у Лидіи изъ головы не выходило ея прошлое. Что же мудренаго въ томъ, что оно стало вызывать призраки? Такова отчасти галлюцинація Агариты, до того занятой разговорами о флотѣ, что ей уже мерещатся его огни со всѣхъ сторонъ горизонта. А вернувшись въ Портъ-Алиганъ, онѣ на всемъ необозримомъ пространствѣ океана не видали никакихъ иныхъ огней, кромѣ горящаго на семафорѣ, и лампы, зажженной въ нижнемъ этажѣ палеваго домика, единственнаго жилья на берегу.
   Подъ этою лампой, на самомъ виду, лежало письмо. Лидія тотчасъ же распечатала его и въ немъ нашла, наконецъ, разгадку своей ужасной тревоги первыхъ дней, проведенныхъ въ этомъ краю, и странной тоски, вновь подступившей въ этотъ самый вечеръ, точно предчувствіе, что именно здѣсь, на этихъ берегахъ, а не въ иномъ мѣстѣ, долженъ разразиться надъ нею жестокій ударъ судьбы. Лидія съ трудомъ разбирала посланіе мосьё Александра. Оно было длинно, глупо и лживо съ первой строки до послѣдней. Молодая женщина съ ужасомъ пробѣгала глазами нескладное царапанье стараго лакея, запоминая лишь мимоходомъ нѣкоторыя выраженія: "... былъ принужденъ подчиниться... вольноопредѣляющимся... въ драгунахъ... деньги у нотаріуса... обезпеченіе на ребенка"... Выводъ былъ ясенъ: "Все покончено, онъ васъ бросаетъ. Приготовьте вашъ счетъ, я пріѣду и расплачусь, а пишу вамъ заранѣе, чтобъ избѣжать всякихъ пререканій".
   Она отлично знала, что все это должно кончиться, и знала, что сдѣлаетъ, когда наступитъ конецъ, -- это она тоже порѣшила. но какъ же скоро это случилось и до чего гадко!... Даже самъ не написалъ, слова задушевнаго не прислалъ на прощанье, поручилъ лакею объявить о разрывѣ!... Это было всего омерзительнѣе. Мало-по-малу, освѣщая одинъ фактъ другимъ, она поняла отвратительный фарсъ, который съ нею играли, начиная съ Монте-Карло: ихъ трагическій отъѣздъ, ея потѣшное бѣгство черезъ всю Францію, зло придуманныя штуки завезти ее въ такую даль и заставить ждать такъ долго для того только, чтобы швырнуть ей это оскорбленіе, точно плевокъ въ лицо... О, Шарлей! Все это выражали ваши непостижимыя улыбки и ваши холодные, какъ камень, глаза, наводившіе такой страхъ на Лидію. "Красивое чудовище",-- какъ говорилъ о немъ отецъ,-- чудовище, неспособное любить и инстинктивно отталкивавшее всякую задушевность и нѣжность. Такъ, именно, и долженъ былъ покончиться ихъ позорный романъ безъ любви... А эти гробургскіе господа съ ихъ деньгами, переданными нотаріусу, за кого же они ее принимаютъ? Какъ! И генералъ заодно съ другими... О, болѣе всего казалась ей оскорбительною мысль, что этотъ гордый, великодушный человѣкъ, безнадежная страсть котораго порою трогала ее, могъ подумать, будто у нея продажная и корыстная душа! Такъ узнаютъ же они, какое значеніе придаетъ она ихъ деньгамъ и всему.
   "Обезпеченіе на ребенка..." Да, къ довершенію всего -- еще ребенокъ. Твердо порѣшивши съ перваго же дня не переживать своего безумія, она не предвидѣла подобной ироніи, что восьмилѣтнее бездѣтное супружество приведетъ къ материнству отъ перваго встрѣчнаго. но какъ же будетъ она воспитывать этого ребенка? Не будетъ у него ни отца, ни имени, ни даже имени матери, такъ какъ не было его никогда и у нея самой. Мрачнѣйшее существованіе съ княжескою кровью въ жилахъ. Что станется съ нимъ, безроднымъ, покинутымъ? Не лучше ли во сто разъ покончить заодно съ собою и съ нимъ? Умереть, разумѣется. но какъ умереть? Исчезнуть быстро, вырваться изъ этой невыносимой жизни, но какимъ способомъ? Море тутъ близехонько, подъ скалами. Стоитъ тихонько открыть окно, перешагнуть черезъ подоконникъ, пройти два шага... Мракъ ночи и воды пугаетъ ее. Надо обуваться, одѣваться, или же идти чуть не голою... А, вотъ!...-- оглядывая комнату, Лидія увидала маленькій револьверъ англичанина, блестѣвшій на каминѣ. Стоя передъ зеркаломъ, она нѣсколько секундъ вертѣла его умѣлою рукой, раздумывая о множествѣ людей и вещей, проносившихся въ послѣдній разъ передъ ея блуждающими глазами, и въ тотъ мигъ, когда она низко опустила кружево сорочки, чтобы лучше направить оружіе, ее остановило сознаніе своей красоты, почти жалость увѣчить бѣлизну груди, на которой сверкала маленькая золотая медалька. Мысленно прочитавши молитву, Лидія нажимала уже курокъ, готота была выстрѣлить. Ее еще разъ остановили быстрые удары въ перегородку и голосъ Агариты:
   -- Сударыня! сударыня!... О, какой восторгъ!... Огни такъ и пляшутъ на морѣ!... Это онъ, онъ... Флотъ!... Говорила я вамъ...
   Лидія машинально повернула голову къ окну, стекла котораго дрогнули и задребезжали отъ залпа орудій, заглушившаго отрывистый и рѣзкій выстрѣлъ револьвера "бульдога". Когда Лидія падала, длинный снопъ электрическаго свѣта, направленнаго съ кораблей на беретъ, залилъ всю комнату своими голубоватыми лучами. Они сверкнули прямо въ лицо молодой женщины, и ей чудилось, будто это-то и есть раскрывающаяся передъ нею вѣчность. Быть можетъ, такъ оно и бываетъ, разъ пронесся страшный мигъ смерти.
   

X.
Дневникъ князя.

B. М. де-Валлонгу.
Въ Коллегію Станислава.

   Я пишу вамъ съ старой мельницы, главной квартиры нашей арміи, пользуясь досугомъ между двумя сраженіями, измученный тоскою, какъ подобаетъ побѣжденному, начинающему уже свыкаться съ этимъ, ибо мы -- побиваемая сторона. Я полагалъ и говорилъ вамъ о томъ въ моемъ послѣднемъ письмѣ изъ Гробурга, что счастливо отдѣлался отъ нелѣпой обязанности дѣлать большіе манёвры и уже позанялся было чудеснѣйшимъ флиртомъ съ двумя сосѣдками-жидовочками, родными сестрами, изъ которыхъ одна только что вышла замужъ, а другая скоро повѣнчается. Обѣ начинали премило "клевать", хоть для обѣихъ была одна удочка и одна вишенка, какъ вдругъ телеграмма моего кузена де-Бутиньяна вынуждаетъ меня самымъ спѣшнымъ образомъ явиться въ нашъ штабъ. "По распоряженію высшаго начальства!" -- объявила мнѣ старая дура, полковникъ, подмигивая единственнымъ имѣющимся у него глазомъ. Ничего иного я такъ и не добился отъ Бутиньяна, вѣчно боящагося себя компрометировать. Мой мизиньчикъ подсказалъ мнѣ, однако, что и на этотъ разъ генералъ-герцогъ, мой родитель, сыгралъ со мною злую штуку. Онъ находилъ, быть можетъ, что мое присутствіе въ Гробургѣ разводитъ слишкомъ много молодого веселья вокругъ его кресла калѣки. Послѣ значительнаго улучшенія ему вдругъ стало хуже и даже много хуже. Врачи приписываютъ ухудшеніе паденію генерала съ лошади. Но я былъ при этомъ и видѣлъ, какъ онъ свалился съ сѣдла, уже пораженный повторившимся ударомъ. Для меня, стало быть, его болѣзнь объясняется иною причиной. Онъ любилъ г-жу Ф... и не терялъ смутной надежды,-- я въ томъ увѣренъ,-- добраться до нея. Извѣстіе о ея самоубійствѣ должно было сильно потрясти его. Да, мой дорогой, несчастная женщина, узнавши, что я отказываюсь отъ нея, пустила себѣ пулю въ сердце, или около того. Она была при смерти недѣлю назадъ. Съ тѣхъ поръ я ничего о ней не знаю. Но можете представить себѣ рожу нашего мосьё Александра, отправленнаго свести съ нею счеты на прощанье и встрѣчающагося у постеля умирающей... угадайте съ кѣмъ!-- съ матерью мужа, съ свекровью г-жи Ф... Какими судьбами она попала туда? Эти женщины такъ ненавидѣли другъ друга. Не было ли тамъ заодно и мужа? Я знаю только, что Александра выставили въ шею съ его предложеніями денегъ и что герцогинѣ это совсѣмъ по вкусу. Родитель же прислалъ мнѣ, по поводу этого самоубійства, самое кладбищенское посланіе, сантиментальное, какъ вальсъ сороковыхъ годовъ.
   Моя любовь погубила, видите ли, эту невинную душу. Сущій это вздоръ! Покончила она съ собой отъ разочарованія, отъ скуки, отъ неумѣнья справиться съ тоскливостью жизни. Я чувствую, что лѣтъ черезъ десятокъ способенъ распорядиться съ собою такъ же точно и изъ-за меньшаго повода, въ особенности, если эти десять лѣтъ окажутся похожими на тѣ нѣсколько недѣль, которыя я провелъ въ полку. Не могу сказать, что трудна мнѣ служба: въ качествѣ секретаря и кузена полкового командира, сынка моего папаши и князя самолично, я освобожденъ отъ всякихъ занятій и могу цѣлыми днями зѣвать на кровати въ комнатѣ, нанятой мною передъ самымъ красивымъ видомъ въ Мелёнѣ. Но этотъ Мелёнъ, но здѣшніе обыватели!... Чѣмъ тутъ заняться? куда пойти? съ кѣмъ? Офицеры, которыхъ я видаю въ полковой столовой, когда кузенъ де-Бутиньянъ приглашаетъ меня туда, заняты такими разговорами, что въ пору только школьникамъ. Въ сущности, они, по большей части, и есть школьники. Запертые съ десяти лѣтъ въ пансіоны при лицеяхъ или у монаховъ, они выходятъ оттуда лишь затѣмъ, чтобы сдѣлаться пансіонерами Сенъ-Сира или Сомюра и перейти потомъ въ казарму, т.-е. перебраться изъ одной тюрьмы въ другую. О жизни они понятія не имѣютъ, потѣшаются надъ своими бывшими воспитателями, вышучиваютъ полковника, какъ бывало вышучивали учителя, по-ребячьи и втихомолку трусливо. За исключеніемъ немногихъ честолюбцевъ, зубрящихъ и изнывающихъ за книгами, маленькихъ Бонапартовъ безъ звѣзды, мѣтящихъ попасть въ Елисейскій дворецъ или въ Сатори къ столбу {Елисейскій дворецъ -- резиденція президента республики; "попасть въ Елисейскій дворецъ" -- сдѣлаться главою государства. Сатори -- обширная равнина близъ Версаля, обычное мѣсто маневровъ. Тамъ разстрѣляно большинство инсургентовъ оммувы версальскимъ правительствомъ. "Попасть въ Сатори къ столбу" -- бытъ разстрѣляннымъ.},-- почти всѣ остальные только о томъ и мечтаютъ, какъ бы отвертѣться отъ службы и занятій, улизнуть въ Парижъ и кутнуть. Всѣ анекдоты сводятся къ воспоминаніямъ о школьной или гарнизонной жизни; немногіе были на войнѣ. Послѣ обѣда нѣкоторые изъ нихъ усиленно коптятъ себѣ усы сигарами и повѣствуютъ про необычайныя приключенія, съ диковинными возгласами: "И закатывало же только! и задали же намъ!..." -- отъ ихъ долмановъ ни дюйма, кажется, живого не осталось, все пробито насквозь... и эти скоты продолжали нестись такъ же неустрашимо,-- клянусь вамъ,-- какъ тѣ, что галопировали подъ ними... Потомъ, когда прислушаешься хорошенько, оказывается, что дѣло идетъ совсѣмъ не о сраженіи, а о проливномъ дождѣ, подъ который они попали въ новый годъ или 14 іюля, будучи отправлены конвоировать президента сената или законодательнаго собранія. Другихъ кампаній имъ дѣлать не приходится, и они сожалѣютъ объ этомъ. Сожалѣю и я, такъ какъ весьма сомнѣваюсь въ томъ, что эти господа, великолѣпные для парадовъ и конвоированій, на самомъ дѣлѣ боевой народъ и не оплошаютъ на полѣ сраженія. Храбры они, разумѣется! Да всѣ французы храбры, когда знаютъ, что на нихъ смотрятъ. Но обладаютъ ли они спокойною смѣлостью, способны ли подъ огнемъ непріятеля на быструю и разумную рѣшимость,-- это еще вопросъ. Надо повидать смерть лицомъ къ лицу для того, чтобы получить увѣренность въ своемъ хладнокровіи, нарушаемомъ обстоятельствами и временемъ. Мой отецъ разсказывалъ мнѣ, какъ разъ, въ Крыму, состоя адъютантомъ маршала Боске, онъ былъ посланъ съ приказаніемъ къ отряду стрѣлковъ и въ ту минуту, когда ему пришлось покидать уютный и совершенно безопасный уголокъ этихъ стрѣлочковъ, пускаться въ обратный путь подъ градомъ пуль, вдругъ почувствовалъ необыкновенную тяжесть въ ногахъ и поднялся съ величайшимъ трудомъ лишь подъ зоркими и насмѣшливыми взглядами товарищей, начинавшихъ соображать, что онъ слишкомъ засиживается. Эти нѣсколько минутъ трусости онъ считаетъ самыми отвратительными въ своей жизни. Говорилъ онъ мнѣ также про одного изъ своихъ сослуживцевъ, эскадроннаго командира африканскихъ конно-егерей, прославившагося тѣмъ, что у него дѣлались страшныя схватки въ желудкѣ всякій разъ, когда трубили аттаку. Онъ держалъ у себя въ кобурѣ флаконъ чистаго абсента, который выпивалъ заразъ, накачивался скверною водкой потому, что не могъ драться иначе, какъ мертво-пьяный.
   Жалкій аппаратъ наши нервы: у однихъ они будоражатся и безумствуютъ передъ опасностью, у другихъ стихаютъ и дѣйствуютъ разумно. Въ ту ночь, когда пошла ко дну моя несчастная яхта, со мною былъ на ней докторъ Энгель, очень ученый энтомологъ, спутникъ Эмина-паши. Я взялся доставить его въ Портъ-Магонъ, гдѣ онъ намѣревался изучать флору. Этотъ человѣкъ, неустрашимый охотникъ, отчаянный авантюристъ науки, сотню разъ видѣвшій смерть близехонько и въ самыхъ мрачныхъ видахъ, совершенно обезумѣлъ передъ водою, заливавшею яхту. Онъ рыдалъ, вопилъ, что не хочетъ умирать, кинулся душить папа Нюитта, покончившаго приказаніемъ привязать его въ рубкѣ; такъ бѣдняга и на тотъ свѣтъ отправился связаннымъ, точно арестантъ. И въ то время, какъ человѣкъ интеллектуальной силы Энгеля до такой степени раскисъ морально, мой экономъ прижался въ уголкѣ палубы съ чайникомъ и спиртовою лампой и, прислушиваясь къ бурчанію воды, заливавшей корабль и ломавшей перегородки, былъ озабоченъ лишь тѣмъ, чтобъ угостить меня чашкой горячаго чая, прежде чѣмъ мы нырнемъ окончательно. Онъ одинъ, впрочемъ, и былъ спасенъ, вмѣстѣ со мною, и во все время я видѣлъ, что онъ оставался спокойнымъ и хладнокровнымъ, наиестественнѣйшимъ образомъ, тогда какъ мнѣ это стоило-таки усилій.
   Въ числѣ немногихъ, у кого я здѣсь бываю, есть одинъ поручикъ резерва, охлопотавшій разрѣшеніе остаться въ полку по окончаніи маневровъ и отбыть дополнительный срокъ обученія. Престранные бываютъ вкусы у людей. Этотъ молодецъ въ восхищеніи отъ солдатчины, любитъ службу, строй, дисциплину. Онъ, впрочемъ, сынъ одного изъ нашихъ лѣсниковъ, котораго сенарскіе браконьеры прозвали "Индѣйцемъ". Обращаю ваше вниманіе философа на такую наслѣдственность военнаго рабства, которой не избѣжалъ нашъ здоровый и крѣпкій малый, прикащикъ крупнаго парижскаго магазина шелковыхъ издѣлій. Вы знаете, что можно почувствовать голодъ, глядя на могучій аппетитъ, съ какимъ иной подводчикъ отхватываетъ себѣ ломтище хлѣба и запихиваетъ съ нимъ за одно въ свою пасть куски говядины или сыра. Вотъ такое же впечатлѣніе производитъ на меня поручикъ Соткёръ. Онъ способенъ возбудить во мнѣ любовь къ военщинѣ тѣмъ увлеченіемъ, съ которымъ самъ онъ къ ней относится, тѣмъ восторгомъ, съ которымъ исполняетъ самыя нелѣпыя ея требованія. Онъ -- въ душѣ сокрушитель вражьей силы, плачетъ, читая стихи Деруледа, и умиляется передъ амуниціей, отчищенной до глянца. Не будь у него старика Индѣйца, который имъ гордится, не будь молоденькой жены, которую онъ обожаетъ, воинственный поручикъ плюнулъ бы на всѣ шелковыя издѣлія и удралъ бы въ Тонкинъ, въ Сенегалію, набивать себѣ руку на желтокожихъ и чернокожихъ въ ожиданіи великихъ дней. Но его родитель шалѣетъ отъ восторга, прогуливаясь подъ руку съ сынкомъ -- драгунскимъ офицеромъ, а когда пріѣзжаетъ въ Мелёнъ позавтракать съ мужемъ его женка, тоненькая дурнушка и пресоблазнительная парижаночка, то у нашего поручика дѣлаются такіе глаза, что его опасно подпускать къ пороховому погребу. Понятно, что удерживаетъ его отъ поѣздки въ Индо-Китай. Да и самъ я, послѣ одного завтрака, которымъ я угощалъ молодыхъ супруговъ на берегу Марны, и послѣ нѣкоторой бесѣды моего сапога съ тоненькою, нервною и совсѣмъ не пугливою ботиночкой парижанки, рѣшилъ почаще бродить въ сосѣдствѣ упраздненнаго монастыря, гдѣ жена моего поручика проводитъ часть года, чтобы въ сосновомъ лѣсу отдышаться отъ своихъ бронхитовъ. А пока очаровываю супруга, доходящаго до такого обожанія и идолопоклонства передъ моимъ именемъ, что умереть можно со смѣху. Если онъ когда-нибудь застанетъ меня въ постели своей жены, то къ его огорченію примѣтается нѣкоторая гордость.
   Кромѣ этого молодца, я ни съ кѣмъ не сошелся въ полку. Замѣтилъ я, о мой философъ, что толстякъ портной шьетъ всегда слишкомъ широкіе жилеты, что художникъ-портретистъ, обладающій большимъ носомъ, старается наградить таковыми же всѣхъ, съ кого портреты пишетъ. Вѣроятно, въ силу подобнаго же вліянія субъективности, я нахожу у всѣхъ моихъ товарищей, очередныхъ и вольноопредѣляющихся, на лицахъ одно и то же выраженіе дремоты и тоски, повтореніе на всѣ возможные лады одной и той же фразы: "надоѣло это все смертельно". Неужели таково вліяніе обязательной службы? Утратила, что-ли, французская молодежь подъ однообразіемъ военнаго ярма послѣдній остатокъ воодушевленія и бодрости? Какъ бы то ни было, а не похоже на то, чтобы въ 50-мъ драгунскомъ полку жили весело и хоть о чемъ-нибудь думали. Соткёръ -- просто идіотъ, но онъ, по крайней мѣрѣ, вѣритъ въ жизнь, тормошится и хлопочетъ, въ особенности же теперь, во время большихъ маневровъ.
   Занятый развѣдочною службой, онъ совсѣмъ уже не спитъ, не ѣстъ, изъ силъ выматываетъ людей и лошадей. Я думаю даже, что своимъ чрезмѣрнымъ усердіемъ сторожить и выслѣживать непріятеля онъ разстроилъ планы нашихъ генераловъ, двухъ спокойныхъ старичковъ, неохотниковъ вставать рано. У насъ въ штабѣ ходитъ по рукамъ довольно забавный рисунокъ, на которомъ они оба изображены въ видѣ старыхъ инвалидовъ, мирно играющихъ въ кегли и прогоняющихъ палкой большую собаку въ ошейникѣ съ надписью: "Развѣдочная служба", дикія прыжки которой опрокинули всю ихъ игру. Каррикатурку эту приписываютъ одному солдату моего эскадрона, парижанину польскаго происхожденія, по фамиліи Борскій, высокому, бѣлокурому, съ тонкими губами и неопредѣленнымъ взглядомъ. Будучи вольноопредѣляющимся на одинъ годъ, онъ, чтобъ отдѣлаться отъ занятій, нарисовалъ портретъ полковника двумя карандашами очень хорошо и началъ мой портретъ въ комнатѣ на мельничной вышкѣ съ крошечными окошками, наполненной мѣшками зерна, когда приходъ одного товарища прервалъ нашъ сеансъ:
   -- Борскій, скорѣе, тебя зоветъ полковникъ, у него два господина изъ Парижа.
   "Пропалъ я!" -- громко проговорилъ несчастный, и я подмѣтилъ его взглядъ на окна, слишкомъ узкія для того, чтобы убѣжать черезъ нихъ. Мы думали, что дѣло идетъ о его каррикатуркѣ съ кеглями, но въ тотъ же вечеръ мой кузенъ объяснилъ мнѣ, что вышла исторія посерьезнѣе. Борскій служилъ въ одномъ банкѣ и давно уже рисовалъ фальшивые билеты съ неподражаемымъ искусствомъ. Между банкомъ и рисовальщикомъ шла непрерывная борьба, ожесточенная и таинственная, которую тщательно приходится скрывать отъ публики. Банкъ придумываетъ сложные рисунки, заказываетъ доски, выпускаетъ новые билеты; Борскій ихъ тотчасъ же поддѣлываетъ. Этимъ онъ добывалъ много денегъ и имѣлъ возможность оплачивать капризы одной очень красивой женщинки. Въ полку только объ этомъ и говорятъ.
   У меня изъ головы не выходитъ то впечатлѣніе, которое подняло этого большого малаго на ноги и обратило его взглядъ къ окнамъ. Сколько жизни было въ этомъ движеніи и въ этомъ взглядѣ, сколько горючаго матеріала сжегъ онъ въ одну секунду! А, Валлонгъ, каково должно быть существованіе подобнаго молодца, какое значеніе получаютъ самыя ничтожныя вещи! Полученное имъ письмо, стукъ въ его дверь, взглядъ, обращенный на него на улицѣ, самый видъ этой улицы, каждаго дома, откуда, быть можетъ, его сторожатъ, видъ лѣстницы, по которой ему придется спасаться бѣгствомъ,-- все его интересуетъ, страстно возбуждаетъ. Ни минуты скуки. Всѣ чувства обострены, всѣ способности напряжены. Какъ хорошъ долженъ былъ казаться ему каждый стаканъ вина, какъ хороша -- каждая ночь любви, которая всегда могла стать его послѣднею ночью! Не говоря уже о томъ, что эти внѣзаконные вызываютъ въ женщинахъ безумную потребность наслажденій и любви. Скажите, другъ, не представляется ли вамъ соблазнительнымъ пожить нѣсколько лѣтъ въ шкурѣ Борскаго? Онъ преступникъ,-- да, отлично знаю я это. Но его преступленіе почти идеальное,-- безъ оружія, безъ насилія, ни чуть не грязное и не звѣрское, а изящная работа тонкимъ перомъ вечеромъ, при лампѣ, въ обществѣ красивой и щеголеватой дѣвочки, услаждающей и поэтизирующей трудъ. Какая разница между такимъ существованіемъ и тѣмъ, что выпало на нашу долю, на мою и на вашу! Жду вашего мнѣнія по этому предмету, мой философъ.
   Вы писали мнѣ, что госпожѣ де-Лонгвиль принадлежитъ ужасное признаніе женщины за женщинъ, будто любить вполнѣ онѣ способны лишь тогда, когда немного презираютъ. Этимъ объясняется слабость нѣкоторыхъ изъ нихъ къ такимъ субъектамъ, какъ Борскій, сверху до низу соціальной лѣстницы. На этотъ счетъ ботъ что разсказывалъ нынѣшнимъ лѣтомъ въ Гробургѣ въ мужской компаніи одинъ знаменитый музыкантъ, членъ института: "Мнѣ было двадцать лѣтъ,-- говорилъ онъ.-- Одна дикая уличная дѣвчонка, приведенная мною съ бала въ Манмартрѣ, спросила меня утромъ: "Ты кто такой будешь?" Я увѣрилъ ее, что служу подмастерьемъ у нарикмахера. Стоило только взглянуть на меня и на мою гриву, въ маленькой каморкѣ, меблированной желѣзною кроватью и фортепіано, чтобы понять всю вопіющую неправдоподобность этого. Но я имѣлъ дѣло съ существомъ, въ конецъ испорченнымъ и до крайности довѣрчивымъ, до гадости наивнымъ. Подарокъ нѣсколькихъ флаконовъ духовъ, банокъ помады и кусковъ мыла, про которые я сказалъ, что стащилъ у хозяина, окончательно убѣдилъ ее. Совсѣмъ ободренная ничтожностью моей профессіи, она стала ходить ко мнѣ часто, и я забавлялся тѣмъ, что расписывалъ ей мою персону самыми диковинными и ужасающими откровенностями, -- будто жилъ я позорнѣйшимъ ремесломъ, воровствомъ, сутенёрствомъ и того хуже, извѣстенъ въ кварталѣ подъ именемъ прекрасной Цезарины. Штука могла прескверно разыграться, но мое юное легкомысліе видѣло въ этомъ только потѣху испугами хорошенькой дурочки, жаднымъ опьяненіемъ, съ которымъ она кидалась меня цѣловать послѣ моихъ омерзительныхъ откровенностей, какъ бы вырвавшихся въ минуты страсти. А затѣмъ восхитительны были ея нѣжные, материнскіе совѣты: "Берегись, мой котикъ, -- ну, какъ тебя сцапаютъ?" Ея любовь обусловливалась покровительствующею жалостью, снисхожденіемъ. Она утѣшала меня, ублажала въ минуты раскаянія: находили и онѣ иногда на меня,-- настолько я былъ молодъ. Тогда бѣдная дѣвочка на рукахъ укачивала мою голову, глаза мои отирала поцѣлуями и шелковистыми прядями своихъ волосъ, томилась чувствительностью и порывами къ идеаламъ, пыталась вырвать меня изъ грязи, уговаривала меня: "Вѣдь, все-таки, котеночекъ ты мой, бываетъ же иногда, что и душу ты чувствуешь въ себѣ?" И представить себѣ невозможно, въ какія минуты, при какихъ условіяхъ, она принималась проповѣдывать свои идеалистическія доктрины". Эта странная связь нашего академика длилась три или четыре мѣсяца, и человѣкъ, котораго много разъ любили до безумія страстно, какъ любятъ только музыкантовъ, утверждалъ, что никогда не испыталъ болѣе пламенной любви, чѣмъ въ эти нѣсколько мѣсяцевъ. Несчастная дѣвочка раскрывала передъ нимъ самыя завѣтныя свои мысли, всю подноготную своего ужаснаго ремесла, всѣ свои горести и удачи и, въ добавокъ ко всему, свою боязнь полиціи и позорнаго билета. Онъ продолжалъ разыгрывать роль отчаяннаго негодяя, не зналъ порою, какъ отдѣлаться отъ денегъ, которыя она предлагала ему ради того, чтобъ отклонить его отъ "черезъ-чуръ гадкой затѣи". Потомъ она вдругъ исчезла, не отвѣтила на его письма, скрылась изъ своихъ меблированныхъ комнатъ Монмартра. Поняла ли она, что тотъ потѣшался надъ нею, или испугалась, какъ бы не попасться съ нимъ вмѣстѣ, -- это ничуть не важно. Меня интересуетъ, въ особенности, Борскій, я завидую его существованію, сравнивая его съ моимъ, плоскимъ и унылымъ... Жить... о, жить хочу!...
   Сидя на-дняхъ въ вагонѣ, я смотрѣлъ на муху, пытавшуюся вылетѣть въ окно, чувствовавшую невидимое препятствіе и отчаянно бившуюся о стекло. Она кидалась на него изъ всей своей крохотной силы, лихорадочно колотилась въ него головой, вытянувши хоботокъ, и это длилось цѣлыхъ два часа, вплоть до Мелёна. И я дивился на ничтожную тварь, которой и жить-то на свѣтѣ чуть-чуть и которая все же возмущается противъ неволи, противъ пошлаго заключенія въ вагонѣ перваго класса. Какъ же намъ-то, намъ-то вырваться, Валлонгъ? Какъ намъ выскочить изъ нашего буржуазнаго поѣзда? Преступленіемъ ли, подобно Борскому, или безумною выходкой, какъ та неопасная въ Киберонѣ? Я убѣжденъ, что выскочу, но когда и какимъ образомъ? О, если бы сбывались сны!... Я разскажу вамъ тотъ сонъ, что мучилъ меня прошедшею ночью. На свекловичномъ полѣ противъ мельницы наши саперы рыли циркумвалаціонный ровъ и выкопали огромную книгу съ краснымъ обрѣзомъ, изъѣденнымъ плѣсенью, бѣлыми червями и муравьями. Два солдата принесли ее къ намъ въ штабъ, положили на столъ, за которымъ мы только что кончили завтракать. Называлась она Альманахъ міра, и въ ней мелкимъ, убористымъ эльзивиромъ были напечатаны біографіи всѣхъ наличныхъ обитателей земного шара, съ ихъ фамиліями и именами, съ главными событіями ихъ жизни отъ перваго до послѣдняго дня.
   "Позвольте, господа... я впередъ"...-- сказалъ полковникъ, отстраняя насъ движеніемъ закуренной сигары. И пока мы, человѣкъ двадцать, толклись вокругъ него, онъ очень спокойно перелистывалъ громадную книгу, примаргивая своимъ единственнымъ глазомъ, но, вмѣсто того, чтобы скорѣе накинуться на собственное имя, онъ разыскивалъ наши имена, точно боясь узнать свою судьбу. За нимъ всѣ остальные выказали такую же слабость, не посмѣли раскрыть страницу съ своею біографіей. Когда же дошла очередь до меня, послѣдняго въ качествѣ простого солдата, я нетерпѣливо сказалъ имъ: "Скорѣе, господа, смотрите Ольмюцкій... Какихъ лѣтъ и какъ я умру?" II какъ же билось мое сердце, пока перевертывались страницы! Наконецъ, полковникъ началъ читать своимъ командирскимъ голосомъ: "Шарль-Алексисъ Довернь, князь Ольмюцкій"... и вдругъ смолкъ въ то время, какъ всѣ поблѣднѣли и одинъ за другимъ выходили изъ комнаты, не глядя на меня. Я остался одинъ передъ закрытою книгой. Задыхаясь отъ любопытства, я добрался до своего имени, попытался прочесть. Но слова путались, сливались... и ужасна была неразборчивость строкъ и буквъ моей судьбы въ книгѣ, гдѣ все написано и ничего нельзя прочесть...
   Трубятъ сигналъ садиться на коней, подходитъ непріятель, котораго ждали только послѣ-завтра. Навѣрное, натворилъ какихъ-нибудь глупостей поручикъ Соткёръ. До свиданія, философъ.

Шарлексисъ.

   

XI.
Въ пріютѣ.

   Черезъ пять недѣль послѣ отъѣзда мадамъ Фениганъ съ кузиной Элизой у воротъ усадьбы Узеллей остановился маленькій омнибусъ со станціи желѣзной дороги, пріѣхавшій изъ Суази по дорогѣ карнизомъ, совсѣмъ бѣлой и заволоченной туманомъ ноябрскаго утра. Колоколъ у рѣшетки прозвонилъ два раза, какъ бы заглушаемый сыростью. Лишь по второму звонку Розина Шюшенъ, ея отецъ и кучеръ, распивавшіе въ сторожкѣ садовницы вкусный кофе съ настоящими сливками и свѣжимъ масломъ, появились втроемъ у воротъ въ ту минуту, какъ выходила изъ экипажа мадамъ Фениганъ одна, закутанная и полусонная послѣ ночи, проведенной въ долгомъ пути.
   -- Розина, постель мнѣ, умираю...-- сказала хозяйка, проходя по двору и не замѣчая ни растеряннаго вида прислуги, ни дымящихся чашекъ кофе на столѣ сторожки, оставшейся отворенною. Вотъ до чего сильно было утомленіе госпожи Фениганъ. Мало-помалу, однако, тепло комнаты и возвращеніе къ прежнимъ привычкамъ настолько подбодрили почтенную даму, что она была уже въ состояніи задать нѣсколько вопросовъ Розинѣ, помогавшей старой горничной.
   -- Что Ричардъ?
   -- Мосьё Ричардъ еще не вставалъ... Прикажете пойти доложить ему?
   -- Нѣтъ, я хотѣла только узнать, не измѣнилъ ли онъ свой прежній образъ жизни.
   -- Нисколько, сударыня... Онъ никуда не выходитъ, кушать подаютъ ему въ рабочую комнату, гдѣ онъ проводитъ цѣлые дни, пишетъ письма, стрѣляетъ изъ пистолета и все напѣваетъ, по своему обыкновенію... иногда гуляетъ съ господиномъ Мериве подъ шпалерой, и только.
   -- Часто бывалъ здѣсь аббатъ Сересъ?
   -- Совсѣмъ не бывалъ. Почти тотчасъ послѣ вашего отъѣзда вышла у него непріятность съ господиномъ кюре и его вызвали въ Версаль... съ тѣхъ поръ онъ и не возвращался.
   -- Бѣдный аббатъ Сересъ!-- вздохнула мадамъ Фениганъ, и къ огорченію ея примѣшивалось ощущеніе большого удовольствія отдохнуть между надушенными простынями, въ нагрѣтой постели, на своемъ привычномъ мѣстѣ. Розина въ себя придти не могла отъ
   удивленія передъ снисходительностью своей госпожи къ священнику нищихъ и бродягъ.
   -- Стало быть, Ричардъ и въ воскресенье не выходилъ изъ дому, не побывалъ даже въ церкви маленькаго прихода, чтобы сдѣлать удовольствіе своему старому другу?
   -- Да, вѣдь, маленькая церковь заперта... Господинъ Мериве, послѣ отъѣзда аббата Сереса, не дозволилъ никакому другому священнику служить мессу въ своей церкви.
   -- Вотъ какія диковинныя дѣла, -- проговорила старая дама, лицо которой ни чуть не выражало мнимаго изумленія, вызваннаго сообщеніями горничной. На самомъ дѣлѣ все это было ей извѣстно изъ писемъ маленькаго Наполеона, и въ данную минуту она только контролировала, провѣряла полученныя свѣдѣнія.
   -- А скажи, Розина, мой сынъ никогда у тебя не спрашивалъ, гдѣ я нахожусь?
   -- Никогда... Мосьё Ричардъ зналъ, что вы намъ всѣмъ сказали, что уѣзжаете отдохнуть на берегу моря у мадамъ Элизы.
   Розина лгала нахально, съ двойнымъ безстыдствомъ крестьянки и прислуги. Черезъ Александра она знала о неудавшейся попыткѣ на самоубійство своей прежней хозяйки, о присутствіи тамъ ея свекрови, и дивилась тому, что старая госпожа пріѣхала одна, такъ какъ возвращеніе ея служило доказательствомъ выздоровленія Лидіи. Горничной извѣстна была также тревога, въ которой жили обитатели Гробурга, ихъ усилія перехватывать непрекращавшіеся вызовы Ричарда. Она могла бы даже разсказать мадамъ Фениганъ объ усердномъ шпіонствѣ, съ которымъ мосьё Александръ, по приказанію своихъ господъ, слѣдилъ за перепискою ея сына. Но уже съ минуту старая хозяйка казалась утомленною и разсѣянною, едва слушала исторіи, которыя обыкновенно интересовали ее всего болѣе, какъ, напримѣръ, о злодѣйствахъ бѣлокъ и садовника Клемана. Приказавши подать себѣ стаканъ горячаго молока, мало похожаго на то, какое только что пила внизу прислуга, она отпустила Розину Шюшенъ, предпочитая ея вертлявости и болтовнѣ удовольствіе остаться одной въ своей комнатѣ, полной воспоминаній, и убаюкивать себя меланхолическими осенними криками, доносившимися съ покрытой туманомъ дороги: "Шкурки кроличьи... старья, желѣза продавать!"... Тридцать лѣтъ она слышала одинъ и тотъ же женскій голосъ, негромкій и пріятный, распѣвающій этотъ утренній призывъ только въ мѣсяцы холода, такъ какъ деревенская старьевщица всю весну и лѣто бывала занята полевыми работами. И въ полудремотѣ этотъ удаляющійся голосъ, такъ же точно звучавшій въ разныя и очень далекія времена жизни мадамъ Фениганъ, казалось, проносилъ передъ нею цѣлые вороха воспоминаній и невозвратимыхъ часовъ. "Старья... Желѣза продавать!"...
   Два быстрыхъ, знакомыхъ удара въ дверь заставили ее вздрогнуть, открыть глаза.
   -- Ты, Ричардъ?... Войди.
   Разстались они холодно, едва коснувшись другъ друга щеками, не проговоривши ни слова. За всѣ пять недѣль они не обмѣнялись ни однимъ письмомъ. И теперь, видя суровое и холодное лицо сына, его жесткіе глаза, отворачивавшіеся отъ нея, мать понимала, что ссора все еще длится. Но, вмѣсто того, чтобъ огорчиться, она улыбалась и, удерживая сына за руку, заставила его сѣсть на край постели, такъ какъ имѣла многое, очень многое передать ему.
   -- Потомъ, мамаша, послѣ... Ты слишкомъ утомлена.
   -- Нѣтъ... благо уже ты здѣсь, я предпочитаю сейчасъ же. Оставайся и слушай.
   Спокойно и просто она начала разсказывать исторію своей поѣздки въ Киберонъ: какъ послѣ ужасной сцены въ теплицѣ, вмѣстѣ съ глубокою увѣренностью въ справедливости упрековъ сына въ томъ, что къ Лидіи, да и ко всѣмъ, она относилась недостаточно снисходительно и не мягко, ей пришла въ голову мысль поѣхать и попытаться исправить, насколько можно, то зло, которое она сдѣлала. Потомъ -- пріѣздъ въ маленькій городишко, не далеко отъ Лоріана, гдѣ скрывалась молодая женщина, нѣсколько дней выжиданія и наблюденія, и какъ, наконецъ, тронутая этимъ одинокимъ и достойнымъ существованіемъ, этимъ гордо переносимымъ пренебреженіемъ, она пошла въ палевый домикъ, какъ поражена была, когда застала Лидію умирающею, на попеченіи невѣжды деревенскаго врача, дрожащею рукой кромсавшаго своими ножичками ея бѣлую и розовую грудь, чтобы вынуть изъ нея револьверную пулю.
   Ричардъ слушалъ, не шевелясь, опустивши голову и отвернувшись, какъ бы для того, чтобы скрыть свои впечатлѣнія. Мать угадывала ихъ только по рукѣ, которую держала,-- по рукѣ, въ началѣ непріязненно жесткой, потомъ смягчавшейся мало-по-малу и, наконецъ, совсѣмъ отдавшейся ласковому пожатію, сдѣлавшейся довѣрчивою и нѣжною, какъ рука малаго ребенка, хватающагося за мать, лепечущаго: "Веди меня, не покидай!"
   ... Предоставленная жалкому коновалу, Лидія умерла бы, навѣрное. Къ счастью, пришелъ военный флотъ, а съ нимъ врачи, ледъ, всѣ дезинфицирующія средства, свободно предоставленныя къ услугамъ раненой, благодаря Элизѣ, большой пріятельницѣ всѣхъ врачей флота. О, да, Элиза -- добрая, милая "Красная шапочка", которую никто не считалъ способной на такую преданность, самоотверженіе и сдержанность,-- Элиза проводила дни и ночи у постели своей соперницы, своего врага, и скрылась какъ только Лидія стала приходить въ себя и узнавать окружающихъ.
   Едва покончился ея лихорадочный бредъ, первое живое лицо, которое она увидала около себя, было самое ненавистное ей лицо свекрови, обвиняемой ею во всѣхъ ея несчастіяхъ. Приходилось тихо, исподоволь успокоивать больную душу, не оправившуюся еще отъ послѣдняго страшнаго разочарованія и упорно отклоняющую всякую нѣжность и всѣ заботы. "Нѣтъ, оставьте меня, я недостойна... ни вы, ни вашъ сынъ не въ силахъ будете никогда забыть. И если бы вы даже простили меня, такъ я-то себѣ не прощу... Я хочу умереть... По какому праву мѣшаете вы мнѣ умереть, злая вы женщина?" Она нарочно подыскивала оскорбительныя слова, вызывала горькія воспоминанія, разворачивала жгучій пепелъ на собственныхъ ранахъ. Къ счастью, слушала все это не свекровь, а настоящая мать, любящая сердцемъ, терпѣливымъ и чуждымъ гордости, чуждымъ всякой гордости, имѣя въ головѣ только одну мысль: "Зло я сдѣлала,-- хорошо будетъ, если мнѣ удастся его исправить".
   О, какъ дрожала въ эту минуту рука Ричарда, какъ нѣжно сжимала она руку матери!...
   ... Со дня на день, подъ вліяніемъ кротости и терпѣнія, къ Лидіи возвращалось желаніе жить, желаніе выздоровѣть, хотя оставалась еще нѣкоторая мрачность въ глубинѣ ея прекрасныхъ глазъ и молодая женщина упорно продолжала говорить "мадамъ" той, которая не иначе называла ее, какъ "дочка моя". Въ особенности возмущала ее мысль объ унизительности прощенія. Послѣднія сопротивленія уничтожилъ пріѣздъ "мосьё" Александра, присланнаго гробургскими господами, чтобы закончить "разсчеты по разрыву". Больная изъ своей комнаты слышала высокомѣрный и негодующій тонъ, которымъ мадамъ Фениганъ выпроваживала зловѣщаго посланника и приказывала ему какъ можно скорѣе отвезти его деньги обратно герцогинѣ. "Какъ ни богата она и какъ ни жадна, а у нея никогда не хватитъ ея мерзкихъ денегъ на то, чтобы заплатить за всѣ безумства и преступленія ея сына". Глубоко растроганная сознаніемъ, что ее защитили, что отплатили за нее, Лидія, когда въ комнату вернулась свекровь, протянула ей руку со слезами на глазахъ: "Благодарю васъ, мама!" Этимъ словомъ "мама" завершилось примиреніе. Что же касается полнаго сближенія, то это уже былъ вопросъ времени, такъ какъ мадамъ Фениганъ становилась съ каждымъ днемъ все нѣжнѣе, болѣе и болѣе убѣждаясь въ томъ, что проступокъ Лидіи обусловливался раздраженіемъ и жаждою независимости, безумнымъ порывомъ натуры, созданной для свободы и простора и считающей себя попавшею въ неволю, въ тюрьму. Сердце, настолько прямое, настолько привязчивое, какъ ея, не могло сохранить иного, какъ отвратительнаго, воспоминанія о такомъ холодномъ и бездушномъ юношѣ, какъ Шарлей. Съ этой стороны не было никакого основанія опасаться ни возврата любви, ни печали о быломъ. Но мысль о переходѣ опять къ обычной жизни, къ семейному очагу, приводила въ ужасъ молодую женщину. Идти и стать лицомъ къ лицу съ Ричардомъ, съ которымъ она такъ жестоко, такъ зло поступила...Сможетъ ли онъ когда-нибудь забыть это?... Мадамъ Фениганъ пыталась ее успокоить:
   -- Да, вѣдь, онъ любитъ васъ и жалѣетъ, ни на минуту не переставалъ васъ любить.
   Лидія качала головой:
   -- Если вы такъ твердо убѣждены въ этомъ, то зачѣмъ же скрыли отъ него, что ѣдете ко мнѣ?
   Нѣтъ ничего заразительнѣе страха. Глядя на боязливую сноху, мадамъ Фениганъ поддавалась тоже опасеніямъ и, находя ее достаточно оправившеюся, порѣшила вернуться безъ нея, сказать Ричарду: "Вотъ что я сдѣлала. Я дала твоей женѣ надежду на то, что вы можете опять жить вмѣстѣ и быть счастливы. Что ты на это скажешь?"
   Въ комнатѣ гробовое молчаніе. Лица Ричарда не видно, его дрожащая и пылающая рука сжимаетъ руку матери.
   Мадамъ Фениганъ повторила совсѣмъ тихо:
   -- Что ты скажешь? Хорошо ли я поступила?
   -- О, мама...мама!...-- рыдалъ Ричардъ, опускаясь на колѣни у кровати.
   Хотя мать и ожидала такого взрыва благодарности, ея лицо, все-таки, сіяло, она была вознаграждена за всѣ свои горести. Одно только удивляло ее и, перебирая рукою короткіе и жесткіе волосы сына, она про себя думала: "Почему же онъ не проситъ сейчасъ же привезти ему жену?" Она чувствовала какое-то смущеніи, сдержанность, причина которыхъ выяснилась двумя словами, тихо сказанными Ричардомъ, робко смотрѣвшимъ въ глаза матери:
   -- А ребенокъ?
   -- Нѣтъ его.
   -- Умеръ онъ?
   -- Онъ не жилъ.
   Ричардъ порывисто вскочилъ на ноги, кинулся въ объятія матери.
   -- О, какъ облегчила ты мою душу!... Если бы ты знала, какъ этотъ ребенокъ... Я такъ желалъ имѣть дѣтей!... При немъ сближеніе между нами было бы совершенно невозможно. Я настолько ясно сознавалъ это, что, несмотря на безумное желаніе увидать ее, ни на секунду не подумалъ спросить, гдѣ она... О, объ этомъ ребенкѣ я думалъ больше даже, чѣмъ о ней!...
   И почти шепотомъ онъ разсказалъ матери, что въ ея отсутствіе, разъ утромъ на разсвѣтѣ, его разбудили страшные вопли, заставили вскочить съ постели и броситься къ окну. Доносились они съ сосѣдней фермы, очень спокойной, повидимому, мирно просыпающейся, какъ всегда, подъ крики пѣтуховъ и павлиновъ на ихъ насѣстахъ, подъ глухое мычаніе быковъ въ ихъ теплыхъ хлѣвахъ. Вскорѣ Ричардъ въ протяжныхъ и болѣзненныхъ стонахъ, которые ему такъ было тяжело слышать, прерываемыхъ отчаянными криками, распозналъ человѣческій голосъ, голосъ женщины, и понялъ, что мучается родами ихъ сосѣдка, жена фермера... И вдругъ ему представилось, что, быть можетъ, въ эту самую минуту его бѣдная Лидія переживаетъ такія же точно страданія, и настоящее отчаяніе охватило Ричарда... "О, мама, если бы ты видѣла, какъ я плакалъ, стоя у окна... Очень я былъ смѣшонъ, вѣроятно... Но теперь конецъ слезамъ. По твоей милости, обожаемая мама, вернется моя жена, я опять увижу ее. Меня удивляетъ даже, что ты не привезла ее съ собой. Почему?"
   -- Она еще очень слаба.
   Мадамъ Фениганъ отвела глаза въ сторону, смутилась,-- лгать она не привыкла. Сынъ продолжалъ:
   -- Тоскливо, должно быть, въ этомъ маленькомъ Портъ-Алиганѣ, когда наступаетъ зима. Что, если опять найдетъ на Лидію мрачное настроеніе?
   -- Я принуждена была уѣхать сюда, злой ты мальчикъ. Мнѣ писали, что ты упорно настаиваешь на дуэли, что въ Гробургѣ ничего другого не знаютъ, какъ только караулятъ и ловятъ твои письма.
   И, прижимая его къ себѣ со всею нѣжностью материнской любви, она торопливо умоляла сына:
   -- Мой Ричардъ, такой благородный, такой добрый... какъ не пощадилъ ты несчастнаго отца, солдата, пораженнаго страшною болѣзнью въ разцвѣтѣ славы, который на своемъ креслѣ паралитика получаетъ всѣ оскорбленія, всѣ плевки, предназначаемые тобою его сыну? Можно ли себѣ представить болѣе жалкое положеніе? Принужденный отказаться отъ роли отца семьи, защитника, онъ доведенъ до мелкихъ гадостей, до ухищреній женщины, перехватывающей письма, подкупающей почтальоновъ... Несчастный! вѣдь, онъ умираетъ отъ невозможности драться на дуэли и умереть за своего сына... И тебя не могли уговорить пожалѣть его?
   Ричардъ вырвался изъ объятій матери и заходилъ по комнатѣ.
   -- Да, такъ это... нашъ старый другъ довольно наговорилъ мнѣ такихъ же точно словъ, и тебѣ я отвѣчу то же, что отвѣчалъ ему: эти люди слишкомъ много сдѣлали мнѣ зла. А! какъ я страдалъ!...
   -- Страдала всего больше твоя гордость. Но мать, боящаяся, что убьютъ ея сына...
   -- Все это повтореніе исторій стараго Мериве,-- сказалъ онъ тихо.-- А какъ ты полагаешь, откуда взялась у меня эта гордость, которою ты попрекаешь меня?
   -- Отъ твоей матери, не такъ ли?... Сдѣлай то же, что я сдѣлала: освободись отъ гордости.
   -- Какимъ образомъ?
   -- Очень просто...Я пошла въ церковь маленькаго прихода... О, не смѣйся, -- совершилось нѣчто чудесное...Я вышла оттуда совсѣмъ другимъ человѣкомъ, съ совершенно иными, новыми, взглядами и чувствами. Какъ это произошло, я не знаю.
   Взволнованный болѣе, чѣмъ выказывалъ это, Ричардъ возразилъ шутливымъ тономъ:
   -- Бѣда въ томъ, что маленькая церковь закрыта уже цѣлый мѣсяцъ.
   Мать не спускала съ него глазъ и проговорила:
   -- Правда, мнѣ сообщили это прискорбное извѣстіе. Какъ несправедливы были къ этому почтенному священнику! Ты вступился за него, ѣздилъ къ преосвященному?Мнѣ это доставило большую радость.
   -- Правда это? Да, правда?
   Доброе и изумленное лицо Ричарда сіяло. Онъ зналъ дружбу матери съ дравёйльскимъ кюре и боялся, что непріятно будетъ ей его обращеніе къ епискому. Но слишкомъ уже возмутительна была клевета. Хватило же у людей духу обвинять аббата Сереса въ томъ, что, пріютивши у себя въ домѣ старуху мать и трехъ дочерей Люкріо, пока тотъ сидѣлъ въ тюрьмѣ за браконьерство, почтенный священникъ сдѣлалъ младшую изъ дѣвочекъ своею любовницей...
   -- Ты дрожишь отъ негодованія? Да, совсѣмъ еще ребенокъ, несложившаяся, зачахлая дѣвчонка, золотушная и припадочная, таковъ соблазнъ, передъ которымъ не устоялъ будто бы этотъ дивный, святой человѣкъ! Доказательствъ, разумѣется, нѣтъ никакихъ, кромѣ пребыванія въ теченіе нѣсколькихъ недѣль въ его домѣ... Подумать страшно, что всю эту мерзкую травлю поднялъ тотъ свѣтскій кюре, щеголь и паразитъ богатыхъ домовъ, куда онъ заставлялъ приглашать свою экономку.
   Мадамъ Фениганъ, припоминая, что и на ея душѣ лежатъ такого рода приглашенія, поспѣшила прервать сына:
   -- И что отвѣтилъ тебѣ преосвященный?
   -- Отвѣтилъ цѣлымъ посланіемъ на нѣсколькихъ страницахъ съ цитатами изъ Тертуліана... Господинъ кюре -- уважаемый пастырь, господинъ викарій -- очень добрый старый ребенокъ... И, тѣмъ не менѣе, нашего стараго друга отправили на три мѣсяца въ Эгбельскій монастырь траппистовъ, а господинъ кюре тѣмъ временемъ носится по замкамъ съ петиціей объ освобожденіи нашего края отъ священника, который любитъ только нищихъ и бродягъ, съ ними только и знается. Недостаетъ только твоей подписи, и кюре ждетъ твоего возвращенія, чтобы получить ее.
   -- Пусть явится! Ужь приму же я его!
   -- Ты не подпишешь?-- воскликнулъ Ричардъ восторженно.-- Такъ и я же обѣщаю тебѣ, если эти зарѣчныя канальи оставятъ меня въ покоѣ, не стану я больше возиться съ ними.
   -- Оставятъ въ покоѣ, клянусь тебѣ въ этомъ. А теперь давай сюда твою голову, я поласкаю ее, и уходи, мнѣ надо уснуть.
   -- Знаешь, мнѣ бы очень хотѣлось... Нельзя же Лидію оставить тамъ одну... ты понимаешь?
   Мать улыбнулась.
   -- Да, да, понимаю... Объ этомъ мы потолкуемъ за обѣдомъ. Дай мнѣ отдохнуть денекъ. Иди, мой милый.
   Ричарду показалось невыносимымъ сидѣть до вечера, запершись въ рабочей комнатѣ, и въ первый разъ за время отсутствія жены онъ вышелъ въ лѣсъ черезъ калитку, свидѣтельницу бѣгства Лидіи, съ твердымъ намѣреніемъ не возвращаться домой ранѣе наступленія потемокъ. Лѣсъ, однако, не былъ уже красивъ въ это время года. Осенніе вѣтры и дожди совсѣмъ оголили его, устлали землю желтымъ и грязнымъ войлокомъ листвы. Кустарныя заросли, чащи по сторонамъ аллей утратили свою таинственность, дали сблизились, и отовсюду просвѣчивавшая нескончаемая загородка заказной охоты Гробурга давала Малому Сенару видъ проволочной рощи. Съ исчезновеніемъ декораціи скрылся и оркестръ. Кое-гдѣ въ густыхъ кустарникахъ черный дроздъ, казавшійся огромнымъ, распѣвалъ и прыгалъ, точно въ клѣткѣ, стаи воронъ проносились надъ вершинами, въ залитыхъ дождевою водой старыхъ каменоломняхъ плескались двѣ или три дикихъ утки, оглашая пустынныя просѣки своимъ гнусливымъ кряканьемъ. Но въ головѣ Ричарда въ этотъ день такъ и гремѣли блестящія фанфары, и на ходу онъ аккомпанировалъ имъ обычными басовыми пумъ-пумъ, пумъ-пумъ... только басы звучали радостно и безумно, живые, какъ мотивъ, весь сложенный изъ трелей и руладъ, какъ пѣсня любви и возрожденія, ликовавшая кругомъ въ то время, какъ онъ самъ гулялъ по воображаемому лѣсу, полному ароматовъ, свѣта, щебетанья птицъ. Такъ они могутъ еще любить другъ друга, опять быть мужемъ и женой. Ничто не представлялось непоправимымъ его влюбленному сердцу, и онъ уже не чувствовалъ болѣе страшнаго обжога, раскаленнаго угля въ груди, терзавшаго его невыносимо. Отъ ревности онъ излеченъ, его рана омыта слезами и кровью Лидіи.
   -- Ого, мосьё Ричардъ, раненько зашагали!... Къ завтраку, что ли, спѣшите? Такъ заходите въ старый монастырь съ нами хлѣба-соли откушать.
   -- Ваша сноха будетъ, пожалуй, недовольна этимъ, мой добрый Эженъ.
   -- О, напротивъ! Радехонька будетъ хоть разъ посидѣть за столомъ не съ глазу на глазъ съ моею старою рожей.
   Индѣецъ, возвращавшійся съ своего перваго обхода, съ ружьемъ за плечами и съ кроликомъ въ ягташѣ, пропустилъ Ричарда передомъ въ старыя монастырскія ворота, ведущія на заросшій травою дворъ, гдѣ нѣсколько мѣсяцевъ назадъ пировали и отплясывали гости на свадьбѣ молодого Соткёра. Два кабачка, пустующіе на будняхъ, и домъ лѣсника занимали вокругъ этого луга помѣщеніе упраздненнаго монастыря. Въ чистенькой и свѣтлой комнатѣ, на стѣнахъ которой клеевыми красками были изображены незатѣйливыя охотничьи сцены, хозяинъ и Ричардъ расположились выпить передобѣденную рюмку можжевеловки, когда появилась сноха сторожа, щеголевато причесанная, почти изящная, несмотря на ранній часъ дня, но заспанная, съ красными глазами и скучающимъ лицомъ. При видѣ Ричарда Фенигана, сидящаго за столомъ, вмѣсто жандарма или угольщика, составлявшихъ обычную компанію ея свекора, глаза молодой женщины вспыхнули, ея нахальная и болѣзненная мордочка сдѣлалась хорошенькою отъ неистоваго желанія казаться такою.
   -- Видите, правду я говорилъ вамъ,-- шепталъ гостю Индѣецъ по секрету, прикрываясь своею огромною рукой, въ то время, какъ его кокетливая сноха торопливо накрывала столъ, вертляво размахивая юбками,-- Увидала господина, землевладѣльца... я увѣренъ былъ, разутѣшу ее этимъ... И представьте, что всю ночь она проплакала изъ-за сережекъ, которыя ей подарили, а я назадъ отдалъ, такъ какъ въ отсутствіе моего молодца...
   -- А гдѣ же вашъ сынъ?
   -- Въ полку, мосьё Ричардъ, на дополнительной службѣ. Онъ такъ увлеченъ военною службой, что этимъ вредитъ себѣ въ торговомъ дѣлѣ и, того еще хуже, въ своей семейной жизни. Вчера послалъ я женку-то его снести въ Гробургъ муравьиныя яйца для фазановъ, а она вернулась оттуда съ золотыми сережками въ ушахъ, вмѣсто томпаковыхъ, которыя самъ же я купилъ ей на праздникѣ въ Іерѣ. "Откуда ты это взяла?" -- спрашиваю ее.-- "Герцогиня,-- говоритъ,-- подарила", Знаю я, что наша герцогиня не изъ тароватыхъ... Это, вѣдь, мосьё Ричардъ, про своихъ господъ можно сказать, безчестья имъ отъ того нѣтъ? Ну, и смекнулъ я сейчасъ, откуда проявился подарокъ; не говоря ни слова бабенкѣ, пошелъ въ замокъ и говорю герцогинѣ, толковавшей о чемъ-то на крыльцѣ съ мосьё Александромъ: "Вы,-- говорю,-- сударыня, изволили подарить моей снохѣ дорогую вещицу"... Она эдакъ глядитъ на меня, знаете, по-своему. "Съ чего это, -- говоритъ,-- вы взяли?" А старый плутъ Александръ рожи ей корчитъ, знаки дѣлаетъ. Поняла она и говоритъ: "Ахъ, да, точно... Помню... Что же, ваша сноха находитъ, что вещица не достаточно хороша?" -- "Черезъ-чуръ ужь превосходна по нашему заведенію,-- отвѣчаю я ей такъ напрямки,-- и она поручила мнѣ вамъ возвратить ее, такъ какъ небогатой и порядочной женщинѣ непристойно нацѣплять на себя такія дорогія цацы". Герцогиня отвѣтила: "Хорошо, Эженъ, можете идти". А я, все-таки, выждалъ мосьё Александра на углу у моста и предупредилъ, что если онъ еще разъ возьмется за подобное порученіе, то, честное слово старика Соткёра, спущу я его, тычмя головой, въ Сену, съ пулей промежду глазъ.
   Маленькіе, круглые глаза полѣсовщика приняли свирѣпое выраженіе.
   -- Чей же, однако, былъ это подарокъ?-- спросилъ Ричардъ, блѣднѣя.
   -- Того, о комъ намъ лучше и не поминать, -- сказалъ лѣсникъ, сообразивши, что сдѣлалъ большую неловкость,-- Ну, бабеночка разогорчилась, всю ночь прохныкала. Утромъ объяснились, какъ слѣдуетъ, и я предупредилъ ее: "У тебя, дочка, вродѣ какъ два мужа. Если одинъ слѣпъ и слишкомъ покладистъ, такъ другой подозрителенъ и рука у него тяжелая. Держись въ строгости, а не то плохо будетъ".
   Въ бѣломъ фартукѣ, съ засученными рукавами, молодая Соткёръ принесла яичницу со сморчками, наполнившую всю комнату аппетитнымъ ароматомъ. Но ни вкусное деревенское блюдо, ни шельмовскіе глаза хозяйки не въ силахъ уже были разогнать мрачное настроеніе Ричарда Фенигана, внезапно нагнанное напоминаніемъ о молодомъ князькѣ, и не разъ во время завтрака Эженъ, говорившій такъ же не быстро, какъ онъ ѣлъ, съ обычною крестьянскою тягучестью, дивился тому, что Ричардъ, слушая его разсказы о выслѣживаніи звѣря или браконьера, принимался вдругъ напѣвать самымъ непристойнымъ образомъ.
   Въ то время, какъ Ричардъ сидѣлъ у полѣсовщика и воображалъ, что мамаша спокойно отдыхаетъ, мадамъ Фениганъ, женщина слишкомъ дѣятельная для того, чтобы спать днемъ, приказала запречь лошадей и поѣхала въ сиротскій пріютъ Суази. Въ монастырѣ шла штукатурка заново фасада и весь дворъ былъ загроможденъ лѣстницами, телѣгами съ алебастромъ, тамъ и сямъ копошились рабочіе и каменщики подъ наблюденіемъ сестры Мартыпрландки, замѣнявшей госпожу де-Буронъ, настоятельницу, давно уже больную и не встававшую съ постели.
   -- У насъ толпа рабочихъ,-- заговорила сестра Марта, встрѣчая мадамъ Фениганъ, и продолжала тихо, проводя гостью между строительными матеріалами:-- Это очень кстати... дѣтямъ и сестрамъ запрещено ходить сюда. Такимъ образомъ, комната Лидіи въ этомъ боковомъ флигелѣ оказывается огражденною отъ любопытныхъ и болтливыхъ. Когда ваша дочь пріѣхала къ намъ сегодня утромъ, здѣсь было нѣсколько каменщиковъ и сестра-привратница, давнишняя ея знакомая, которой я поручила носить ей кушанья и справлять ея маленькое хозяйство. О ея пребываніи у насъ я сообщила также нашему доктору, надежнѣйшему и скромнѣйшему изъ людей. Онъ бываетъ черезъ день у настоятельницы и будетъ, въ то же время, навѣщать Лидію, помѣстившуюся почти рядомъ. Я думаю, что нашей милой бѣдняжкѣ нигдѣ не было бы такъ покойно и удобно, какъ у насъ, ни на фазаньемъ дворѣ, ни въ упраздненномъ монастырѣ.
   -- Я того же мнѣнія, сестра Марта, и, поистинѣ, Господь Богъ надоумилъ меня обратиться къ вамъ, такъ какъ я не рѣшалась везти Лидію прямо къ себѣ. Но я надѣюсь, что намъ не придется долго утруждать васъ.
   Сестра Марта замахала длинными, худыми руками, съ обычною ирландскою живостью.
   -- Чего тамъ... чего тамъ надѣяться? Не увезете же вы ее отъ насъ сейчасъ? Она такъ слаба еще, такая блѣдненькая!... Не успѣла оправиться и сразу такой долгій путь... Докторъ посовѣтовалъ ей не вставать съ постели дня два-три. Хотите къ ней пройти?
   Потомъ она прибавила громко, чтобы слышали окружающіе:
   -- Пойдемте навѣстить нашу добрую матушку-настоятельницу, вы найдете ее сильно перемѣнившеюся...-- и пошла впереди по широкой лѣстницѣ съ бѣлыми стѣнами и только что выкрашенными перилами. Крупныя зерна четокъ сестры Марты и связка ключей, никогда непокидавшая мадамъ Фениганъ, загромыхали по длинному корридору, въ концѣ котораго находилась комната Лидіи.
   Молодая женщина лежала блѣдная, съ открытыми глазами, и радостно вскрикнула, увидавши мадамъ Фениганъ.
   -- Какъ, мама, вы уже пріѣхали ко мнѣ!
   -- Что подѣлаешь, дѣточка, не могла я заснуть.
   -- Вотъ и я тоже,-- говорила Лидія, обращая вниманіе гостьи на то, что ея просторная и свѣтлая комната, занимавшая уголъ дома, выходитъ однимъ окномъ на дорогу, другимъ -- въ маленькій внутренній садъ, съ дверями въ классныя комнаты, въ которомъ сиротки играли во все время, пока производился ремонтъ дома на большомъ дворѣ.-- Съ утра я слышу,-- продолжала Лидія,-- какъ дѣти поютъ и пляшутъ, какъ они отвѣчаютъ уроки, какъ говорятъ наши милыя сестры. Мнѣ представляется, будто я сама еще учусь и вотъ-вотъ настанетъ мой чередъ. А дорога-то, наша хорошая дорога! Когда вы вошли, я прислушивалась къ ея шуму, къ движенію на ней.
   Мадамъ Фениганъ улыбнулась и нагнулась къ Лидіи:
   -- Ты не спрашиваешь про Ричарда?
   -- Не смѣю я...-- прошептала Лидія, и исхудавшее лицо ея омрачилось.
   Но, по мѣрѣ того, какъ мать передавала ей, какое впечатлѣніе произвелъ на Ричарда разсказъ о ея путешествіи и о ихъ примиреніи,-- какъ, въ концѣ-концовъ, плакалъ, страстно желалъ увидать ее, лихорадочно дрожалъ тотъ, кто ни на минуту не переставалъ любить ее,-- хорошенькое личико молодой женщины оживало и расцвѣтало.
   -- Теперь я убѣдилась, что всѣ наши страхи были неосновательны и что мнѣ слѣдовало привезти тебя прямо въ его объятія. Вернусь и сейчасъ же признаюсь ему въ томъ, что ты здѣсь, и завтра утромъ мы пріѣдемъ за тобой.
   -- О, не завтра... подождите еще, прошу васъ,-- испуганно сказала молодая женщина, укрываясь одѣяломъ, совсѣмъ по-дѣтски.--Страшно мнѣ... Я такъ худа, такъ подурнѣла... да опять и это...-- она указала мѣсто своей раны на лѣвой сторонѣ груди.-- Докторъ сказалъ, что надо сдѣлать еще нѣсколько перевязокъ. А что, какъ Ричардъ, увидавши меня, вдругъ разлюбитъ, отвернется?
   -- Но, дитя мое, если онъ узнаетъ, что ты здѣсь, тогда уже ничто его не удержитъ.
   -- Пусть думаетъ, что я еще далеко, что это необходимо для моего здоровья... Вѣдь, это же отчасти правда.
   -- А если онъ захочетъ ѣхать къ тебѣ?
   -- Придумайте какой-нибудь предлогъ, чтобъ удержать его... и оставьте меня еще на нѣсколько дней въ этомъ тихомъ уголкѣ, гдѣ прошло мое дѣтство, гдѣ онъ узналъ меня, гдѣ полюбилъ, гдѣ я совсѣмъ оправлюсь, постараюсь опять похорошѣть, сдѣлаться достойною его любви.
   Въ недосказанномъ этими словами и жестами чувствовалась какъ бы потребность очиститься уединеніемъ и созерцаніемъ. Ей казалось, что въ бѣлыхъ стѣнахъ сиротскаго пріюта она снова превратится въ молоденькую дѣвочку. И мадамъ Фениганъ такъ ясно поняла это, что уже не настаивала больше.
   -- Пусть и будетъ такъ, какъ ты хочешь и когда ты захочешь, милое дитя мое, только перестань волноваться.
   Отъ Лидіи она зашла на нѣсколько минутъ къ настоятельницѣ, чтобъ имѣть возможность сказать объ этомъ Ричарду и объяснить свою поѣздку въ пріютъ. Сестрѣ Мартѣ, провѣрявшей какіе-то счета подрядчиковъ у постели дремлющей старой монахини, она прошептала:
   -- Рѣшено, я оставляю у васъ нашу Лидію еще на нѣсколько дней, пріѣзжать къ ней буду часто.
   Потомъ, усаживаясь въ экипажъ, она сказала:
   -- Домой... бѣдная матушка-настоятельница очень слаба, очень слаба.
   Слова эти, сказанныя умышленно громко ради кучера, вызвали на его лицѣ презрительную улыбку. Онъ уже зналъ, въ чемъ тутъ дѣло: извощикъ со станціи разсказалъ утромъ у садовницы, что мадамъ Фениганъ вышла изъ вагона съ молодою, очень больною дамой, которую мимоѣздомъ оставили въ монастырѣ Суази. Ричардъ не подозрѣвалъ присутствія своей жены въ такомъ близкомъ сосѣдствѣ, когда это было уже извѣстно всей прислугѣ. Такъ неизмѣнно бываетъ въ каждомъ домѣ, гдѣ много слугъ.
   

XII.
"Пумъ-пумъ..."

   Къ величайшему удивленію мадамъ Фениганъ, ей, по возвращеніи домой, не пришлось сдерживать влюбленной торопливости сына. Онъ былъ молчаливъ и мраченъ, напѣвалъ свои обычныя "пумъ-пумъ", что не оставляло никакихъ сомнѣній относительно его думъ. Съ матерью онъ былъ, впрочемъ, очень нѣженъ, превратился въ прежняго Ричарда ихъ былыхъ вечернихъ бесѣдъ и партій въ шахматы. Во время игры ихъ склоненныя головы почти касались одна другой, но какая пропасть лежала между ихъ мыслями! "Что случилось съ нимъ такое?-- недоумѣвала мать,-- Опять складка между глазами, нахмуренныя брови и его вѣчное гудѣніе. Новый припадокъ, я убѣждена, что это припадокъ... надолго ли?" Ричардъ, съ своей стороны, думалъ: "Хорошо сдѣлала мать, что не привезла ее. Слишкомъ свѣжа еще моя рана, и лучше переждать нѣсколько дней. Стоило только услыхать мнѣ имя Шарлея, и опять вотъ нашло на меня, опять я безумствую. Если бы моя бѣдная Лидія была здѣсь, я измучилъ бы ее, не щадя ея слабости".
   По прошествіи недѣли душевныхъ бурь и затишей, онъ заговорилъ съ матерью, не перестававшей сообщать ему извѣстія о Лидіи, какъ будто она была еще въ Киберонѣ.
   -- Теперь я увѣренъ въ себѣ. Поѣдемъ за нею, мама.
   Мадамъ Фениганъ улыбнулась.
   -- Совсѣмъ вылечился. Твоя жена тоже достаточно оправилась для того, чтобы пуститься въ путь, благо онъ и не очень далекій.
   -- Какъ такъ?
   -- Въ ландо, не больше получаса.
   -- Полчаса отсюда до Киберона?... Я не понимаю.
   -- Да, вѣдь, Лидія въ пріютѣ со дня моего возвращенія... Не волнуйся же такъ, большое ты дитя... Поѣдемъ послѣ завтрака, и къ вечеру ты привезешь свою жену къ себѣ въ павильонъ. Хорошо такъ? Ты доволенъ?
   Какими словами, какими восклицаніями можно было бы передать радостную тревогу Ричарда Фениганъ, сидѣвшаго рядомъ съ матерью въ ландо, катившемся по дорогѣ въ Суази между лѣсомъ и Сеной? Былъ ясный, морозный день, солнечный и снѣжный, и грудь Ричарда замирала при воспоминаніи такихъ же послѣ-полуденныхъ часовъ, которые онъ проводилъ зимою, будучи женихомъ Лидіи, въ монастырской пріемной. Какъ теперь, солнце горѣло и искрилось на снѣгу, гонимомъ вѣтеркомъ, точно серебристая пыль, какъ теперь, онъ не находилъ словъ въ волшебномъ опьяненіи, и изъ гимна, звучавшаго во всѣхъ фибрахъ его существа, ничто не прорывалось наружу, ничего не слышалось, кромѣ толчковъ сердца, отбивавшаго темпъ его молчаливой тревоги. Десять лѣтъ минуло съ той поры, и на той же самой дорогѣ, среди того же запушеннаго бѣлымъ снѣгомъ пейзажа, мать пыталась разсѣять его и одна говорила, какъ тогда, сидя въ каретѣ:
   -- Я приказала все приготовить въ павильонѣ. Вы пообѣдаете вдвоемъ въ рабочей комнатѣ,-- я полагаю, что такъ будетъ лучше для перваго вечера. Съ завтрашняго дня мы опять заживемъ вмѣстѣ, по-старому. Объ этомъ просила меня Лидія. Такъ она деликатно добра и умница, и чутка утонченно... Я начинаю вѣрить, вмѣстѣ съ сестрою Мартой, что она, должно быть, вправду знатнаго происхожденія, она родилась аристократкой... А! вотъ мы и пріѣхали!
   Экипажъ безшумно подкатился по снѣгу къ главному подъѣзду, гдѣ ихъ ждала сестра Марта.
   -- Вотъ мы и молодѣемъ на цѣлыхъ десять лѣтъ, мосьё Ричардъ,-- заговорила ирландка своимъ пылкимъ тономъ.-- Помните, вѣдь, я же проводила васъ въ пріемную. На этотъ разъ вы найдете нашу милую дочку въ ея комнатѣ. Мы съ вашей мамой сейчасъ придемъ къ вамъ, побываемъ только у матушки-настоятельницы.
   Оставшись одинъ въ корридорѣ, Ричардъ съ минуту не могъ пошевельнуться отъ волненія. Изъ комнаты, гдѣ его, несомнѣнно, ждали, раздался голосъ: "Войдите", -- прежде даже, чѣмъ онъ постучалъ въ дверь,-- нѣжный, милый голосъ, давно не слышанный.
   "Я войду къ ней съ раскрытыми объятіями, прижму ее къ груди, не говоря ни слова",-- вотъ что онъ порѣшилъ сдѣлать. Она такъ же точно хотѣла кинуться ему на шею, закрыть ему ротъ долгимъ поцѣлуемъ. Вышло совсѣмъ не такъ, какъ они предполагали, потому что порѣшили они все, не спросившись хозяина,-- какъ гласитъ пословица,-- а хозяиномъ-то тутъ было тѣло,-- красивое, привлекательное и отвратительное тѣло... Когда Ричардъ вошелъ, Лидія стояла въ глубинѣ комнаты у окна, вся залитая яркимъ отблескомъ снѣга. На этомъ бѣломъ фонѣ отчетливо вырѣзывалась ея стройная фигура, охваченная розоватымъ шерстянымъ платьемъ. Нѣжные тоны ея прелестнаго личика обрамлялись вьющимися, тонкими волосами, и темнѣе казались ея сѣрые, жемчужные глаза. Ричардъ остановился, пораженный тѣмъ, что видитъ ее такою молодою и красивою, какою она представлялась ему въ самыхъ пламенныхъ его мечтахъ, но съ оттѣнкомъ сладострастной граціи, совершенно новой въ ней, пріобрѣтенной вдали отъ него,-- быть можетъ, въ объятіяхъ другого,-- гадко соблазнительной, привлекавшей и отталкивавшей мужа, опьянявшей его любовью и безумною злобой, бѣшенымъ желаніемъ цѣловать ее и задушить.
   Онъ стоялъ въ двухъ шагахъ отъ Лидіи и ему казалось, что двинься онъ чуть-чуть впередъ, прикоснись къ ней, и его пальцы неодолимымъ движеніемъ сомкнутся желѣзными тисками вокругъ ея чудной шеи и выместятъ на ней ласки другого. Въ то же время жгучая боль подъ сердцемъ дала знать, что вернулись его страданія, и онъ отчаянно сокрушался передъ невозможностью вновь начать жизнь вмѣстѣ, такъ какъ въ самой красотѣ его жены таился источникъ его терзаній и, глядя на нее, онъ каждый разъ бѣсновался отъ ревности. Всѣ эти впечатлѣнія проносились съ страшною быстротой и силой и резюмировались гнетущимъ желаніемъ заплакать. Ричардъ опустилъ голову и вздрагивающими губами глухо проговорилъ:
   -- Добраго утра, Лидія.
   Только на это и хватило у него силы въ столь желанную минуту.
   -- Добраго утра, Ричардъ,-- отвѣтила жена, точно эхо.
   И оба смолкли, слышался только слабый трескъ кокса въ каминѣ, да изъ класса старшихъ воспитанницъ доносился монотонный голосъ диктующей учительницы. Вдругъ на тихой дорогѣ, занесенной снѣгомъ, раздались звуки скрипки и рожка, заигравшихъ ритурнель бойкой кадрили, прорѣзавшей атмосферу тревоги и стѣсненія, удручавшую супруговъ.
   -- Свадьба,-- прошептала Лидія машинально.
   Ричардъ двинулся къ окну, слѣдомъ за женой, и добавилъ:
   -- Должно быть, нынче суббота?
   И, какъ въ былое время, когда они были женихомъ и невѣстой, старая дорога пришла къ нимъ на выручку.
   -- Въ субботу же мы пріѣхали съ мамой изъ Бретани...-- и Ричарду сладко было услышать слово "мама", сказанное тономъ большой нѣжности.-- Меня разбудила свадебная музыка на дорогѣ. Какъ я обрадовалась этому!
   Ричардъ смотрѣлъ на процессію и, не поворачивая головы, сказалъ:
   -- Такъ не забыла ты нашей корбёйльской дороги?
   -- О, нѣтъ!-- отвѣтила Лидія.
   И, не отрывая глазъ отъ дороги, она указала мужу на старика Соткёра, возвращавшагося съ сыномъ со станціи желѣзной дороги. То была одна изъ фигуръ, которую они привыкли видать на дорогѣ, такъ какъ старый полѣсовщикъ всегда выходилъ встрѣчать сына и направлялся съ нимъ къ рощѣ то черезъ Узелли, то черезъ Суази, смотря по тому, въ какомъ участкѣ предстояло дѣлать обходъ. Молодой человѣкъ проводилъ воскресенье въ упраздненномъ монастырѣ, а въ понедѣльникъ утромъ его жена провожала до станціи, такъ какъ отецъ уходилъ съ докладомъ въ замокъ. Въ высокой степени трогательно было видѣть этихъ двухъ молодцовъ, идущихъ рядомъ, плечо въ плечо, мѣрнымъ военнымъ шагомъ, не разговаривая между собой.
   -- Такъ онъ вернулся со службы, сынъ Соткёра?
   Вопросъ, сорвавшійся съ языка Лидіи, привелъ въ отчаяніе Ричарда: въ тревожныхъ воспоминаніяхъ обоихъ пронесся образъ молодого князя, служившаго въ одномъ эскадронѣ съ сыномъ Эжена. Точно живой мелькнулъ онъ передъ ними, изящный и стройный, съ кудрявою головой хорошенькой кокотки. И долгое молчаніе сдавило обоихъ супруговъ. Къ счастью, иной силуэтъ отвлекъ ихъ вниманіе: старый Жоржъ, съ сумою и палкой, сидѣлъ противъ пріюта на тумбѣ, съ которой онъ смахнулъ снѣгъ. Ричардъ подивился тому, какъ могъ старикашка дотащиться до Суази въ такое время года.
   -- Онъ какъ будто чутьемъ угадалъ, что я здѣсь,-- добавила Лидія.-- Каждый разъ, когда я поднимаю занавѣски въ этотъ часъ, я уже знаю, что увижу его на томъ же самомъ мѣстѣ.
   -- Любопытно, на самомъ дѣлѣ, что этотъ нищій, повидимому, привязанъ къ тебѣ, какъ добрая старая собака. Послѣ твоего отъ: ѣзда его каждое утро поднимали мертво-пьянымъ у нашихъ воротъ. Мнѣ казалось, что онъ запилъ съ горя, и это настолько трогало меня, что я пріютилъ его въ нашемъ сарайчикѣ у рѣки.
   -- Въ то время, какъ ты имѣлъ столько поводовъ возненавидѣть меня, ты сдѣлалъ это?... О, мой Ричардъ, мой Ричардъ, какъ добръ ты!
   Глубоко взволнованная, она взяла его руку и поднесла къ губамъ. Онъ отдернулъ руку рѣзкимъ движеніемъ, котораго тотчасъ же устыдился, и въ подавленномъ рыданіи вырвалась его просьба о прощеніи:
   -- О, жена моя! Жена моя!...
   Она отвѣтила чуть слышнымъ, душу надрывающимъ стономъ:
   -- Знала я, что все погибло!
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Обѣщаю тебѣ... но не теперь, потомъ, потомъ...
   Въ комнату вошли мадамъ Фениганъ и сестра Марта. Одного взгляда матери достаточно было, чтобы понять все, что тутъ происходило. А менѣе зоркая ирландка весело воскликнула:
   -- Этотъ безжалостный человѣкъ вторично является отнимать у меня мою дочку!
   Лидія быстро перебила ее:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, сестра! Не покину я васъ такъ скоро... Ричардъ проситъ васъ, и я умоляю дозволить мнѣ побыть здѣсь еще нѣсколько времени.
   -- Сколько тебѣ угодно, милое мое дитя,-- отвѣтила сестра Марта, широко раскрывши удивленные глаза.-- Мудрено только будетъ скрыть твое присутствіе здѣсь, такъ какъ воспитанницы ходятъ теперь по всему дому и мнѣ пришлось уже довѣрить нашу тайну нѣкоторымъ монахинямъ.
   -- Не безпокойтесь, сестра Марта,-- сказалъ Ричардъ, и видно было, какихъ большихъ усилій стоитъ ему каждое слово.-- Мы просимъ у васъ всего лишь нѣсколько дней, очень немного... не такъ ли, Лидія?
   -- Да, другъ мой,-- неувѣренно отвѣтила молодая женщина.
   Внизу колоколъ звонилъ къ окончанію классовъ. Изъ маленькаго сада доносились рѣзкіе крики, веселый смѣхъ.
   -- Наши дѣвочки пойдутъ сейчасъ на молитву,-- обратилась сестра Марта къ госпожѣ Фениганъ и къ ея сыну,-- и если вы не хотите, чтобы васъ видѣли, чтобы возникли толки...
   -- Пойдемте,-- сказалъ Ричардъ печально.
   Онъ готовъ былъ кинуться къ женѣ, схватить обѣими руками ея маленькую головку; и Лидія уже подставляла свой лобъ для поцѣлуя, опускала вздрагивающія рѣсницы, когда онъ просто пожалъ на прощаніе ея руки своими пылающими руками.
   Окна павильона горѣли огнями въ концѣ крытаго шпалерами хода, кидая яркіе блики на снѣгъ, покрывавшій землю и деревья, когда мать и сынъ вернулись въ Узелли. Тамъ приготовленъ былъ маленькій пиръ по случаю примиренія супруговъ.
   -- Не ходи туда, слишкомъ тяжело будетъ тебѣ,-- сказала мадамъ Фениганъ, уводя Ричарда къ себѣ въ гостиную, гдѣ ее ждалъ Наполеонъ Мериве, котораго она пригласила, чтобы не обѣдать одной въ этотъ вечеръ.
   -- Э, что же это такое? А гдѣ же ваша жена?-- спросилъ добрякъ сосѣдъ, стоя у камина, передъ которымъ паръ шелъ отъ его измокшихъ сапогъ.
   -- Не могъ я, не могъ,-- сказалъ Ричардъ тихо и сокрушенно, въ то время, какъ его мать жестами просила сосѣда воздержаться отъ разспросовъ.
   Да и у самого Мериве были свои серьезныя дѣла въ головѣ, о которыхъ онъ и протолковалъ весь обѣдъ съ своими друзьями. Дравёйльскій кюре и муниципальный совѣтъ вздумали было силой заставить его отпереть церковь маленькаго прихода, такъ какъ онъ передалъ ее общинѣ. На это маленькій Наполеонъ отвѣтилъ, что онъ платитъ священнику и причетнику, а потому естественно ему принадлежитъ и право ихъ выбирать. До тѣхъ поръ, пока аббатъ Сересъ будетъ викаріемъ въ Дравёйлѣ, никакой другой священникъ не совершитъ богослуженія въ маленькой церкви на шоссе. Тогда кюре пустилъ въ ходъ лицемѣрные извороты передъ совѣтомъ: "Неужели оставаться общинѣ Узелли безъ церковной службы во все время, пока длится заключеніе въ монастырѣ моего викарія?" На эту штуку попались всѣ воротилы муниципалитета, ничуть не подозрѣвая, что дѣло идетъ лишь о томъ, чтобы нѣсколько лишнихъ су попало въ толстый и безъ того карманъ негоднаго кюре.
   -- Но клянусь славнымъ именемъ, которое я ношу,-- восклицалъ Наполеонъ Мериве, потрясая дессертнымъ ножомъ надъ головами собесѣдниковъ,-- я избавлю отъ него нашу общину! Вы увидите, хотя бы мнѣ пришлось для этого обратиться прямо къ святѣйшему папѣ, милостиво удостоившему меня пожалованія ордена святого Григорія.
   -- А пока что будетъ, васъ заставятъ отпереть вашу церковь,-- сказала мадамъ Фениганъ, потѣшаясь надъ раздраженіемъ сосѣда.
   -- Весьма ошибаетесь, сударыня. Завтра же каменщикъ Муленъ пришлетъ мнѣ рабочихъ расчищать снѣгъ на колокольнѣ и производить нѣкоторыя поправки...Исторія это длинная, погода неблагопріятная, деревенскіе рабочіе страшные копуны!... Покончатъ они какъ разъ къ тому дню, когда мой милый аббатъ выйдетъ изъ Эгбельскаго монастыря.
   И негодованіе старика угасло въ громкомъ и добродушномъ смѣхѣ, сообщиншемся хозяевамъ дома.
   Оставшись въ гостиной, по уходѣ мадамъ Фениганъ въ свою комнату, оба сосѣда долго и задушевно бесѣдовали, какъ нерѣдко дѣлали это со времени разговора въ церковной оградѣ. Ричардъ раскрывалъ свое сердце, разсказывалъ о своихъ колебаніяхъ, о терзаніяхъ, подступившихъ съ новою силой, при первой же встрѣчѣ.
   -- Я понялъ, какая ужасная началась бы жизнь, еслибъ я привезъ съ собой жену... А, вѣдь, я простилъ ее отъ всего сердца. Что же такое возмущается во мнѣ, что не соглашается? А, мой другъ, вы не сказали мнѣ, что настолько это будетъ трудно.
   Онъ говорилъ, расхаживая по комнатѣ, ожесточенно махая руками. Старикъ, видимо, былъ нервно возбужденъ, но сдерживался, поправлялъ огонь въ каминѣ.
   -- Знаю я это, на себѣ испыталъ...Когда вернулась моя Ирена, и ночью на лицѣ спящей жены я разсмотрѣлъ тутъ, подъ глазами, въ углахъ рта, крошечныя морщинки, очертившіяся вдали отъ меня, точно намятыя поцѣлуями...Если бы ты зналъ, какъ возмущалось все существо мое! Но у меня была поддержка, доброе слово, былъ руководитель, котораго я желалъ бы тебѣ имѣть въ эти минуты. Сересъ говорилъ мнѣ рѣзко, жестко, какъ сталъ бы и тебѣ говорить: "Да, она принадлежала другому, она уже не одного мужа жена. Но чья вина въ томъ? Ты вотъ жалуешься, а самъ-то былъ ли всегда вѣренъ ей? Самъ-то ты былъ ли одной жены мужемъ?"
   Нескладная музыка и голоса толпы, идущей вразбродъ, раздались на мягкой, засыпанной снѣгомъ дорогѣ.
   -- Свадьба отправляется спать ложиться,-- весело сказалъ старикъ Мериве.-- Вотъ такъ-то, думаю я, въ этотъ самый часъ ты и твоя жена, если бы вы захотѣли... Полно, Ричардъ, бери-ка и ты свое счастье, купи его цѣною небольшой дозы гордости. Постарайся быть спокойнымъ, чтобы вернуть себѣ жену, сдѣлать ее опять своею. Все дѣло въ томъ, чтобы разъ одинъ обнять покрѣпче.
   Ричардъ и пытался это сдѣлать, но напрасно. Во время предшествовавшихъ припадковъ ревности, какъ только исчезала внѣшняя причина, вызывавшая ихъ, такъ и они прекращались. Теперь же красота Лидіи была какъ бы постояннымъ очагомъ, безпрерывно разжигавшимъ его ревнивое бѣшенство, растравляемое при каждомъ свиданіи страстными соблазнами и неотступною мыслью, что не онъ одинъ, что губы другого... "О, зачѣмъ помѣшали мнѣ его убить? Пока онъ будетъ живъ, я вѣчно буду чувствовать, что онъ стоитъ между нами!"... Этимъ кончались всѣ ихъ разговоры въ часы томленія, которые Ричардъ проводилъ у ногъ жены, терзая ее своими страданіями и упреками, за которыми наступало долгое молчаніе, и тишину нарушали только голоса дѣвочекъ, занимающихся въ классахъ, да обычный зимою шумъ дороги: звонъ колокольчика продавца вина, крики горбуна, торгующаго обувью, скрипъ колымагъ съ красными занавѣсками, съ тонкими струйками дыма надъ крышами, блестящими отъ дождя.
   Необходимо было, однако, на что-нибудь рѣшиться. Лидія не могла оставаться дольше внѣ своего дома и въ такой близи отъ него.
   -- Вотъ что надо сдѣлать, -- предложилъ старикъ Мериве.-- Мнѣ нужно ѣхать на два или на три мѣсяца въ Алжиръ ликвидировать мои дѣла. Лидія переѣдетъ жить къ мадамъ Фениганъ, займетъ свое прежнее положеніе въ домѣ, а Ричарда я увезу съ собой... Путешествіе отлично подѣйствуетъ на него. Этого ему и всегда недоставало, онъ жилъ слишкомъ долго занятый собою только. Я полагаю, что вернется онъ совсѣмъ исцѣленнымъ. Во всякомъ же случаѣ, мы уже найдемъ здѣсь аббата Сереса, маленькая церковь будетъ открыта, и если Ричардъ захочетъ побывать въ ней, совершится то чудо, которое я уже часто видалъ.
   -- Когда вы уѣзжаете?
   -- Какъ можно скорѣе, другъ мой.
   -- Хорошо. Завтра я перевожу мою жену въ павильонъ, и день мы проведемъ вмѣстѣ. Это будетъ послѣдняя попытка. Если я останусь недоволенъ собой, если опять стану мучить ее, на слѣдующій же день на разсвѣтѣ я буду у васъ готовымъ пуститься въ путь.
   

XIII.
Прощеніе невозможно.

   Невообразимо сладко было Лидіи Фениганъ провести первый вечеръ въ гостиной замка Узелли въ обществѣ мужа и той, кого она не иначе уже называла, какъ матерью. Когда Лидія открыла фортепіано и подъ ея длинными бѣлыми пальцами, перебѣгающими по клавишамъ, зазвучали первые такты дивной пѣсни Перголезе,-- той пѣсни, которую въ отсутствіе жены такъ часто повторялъ Ричардъ своимъ гудящимъ басомъ,-- у всѣхъ захватило дыханіе одно и то же волненіе,-- всѣ почувствовали себя соединенными навсегда, нѣжно любящими, души раскрылись для жалости и прощенія. Снаружи, во мракѣ ночи, стоналъ зимній вѣтеръ, морозная крупа шуршала по стекламъ. Никогда въ такой мѣрѣ, какъ этимъ вечеромъ, маленькая, увлекающаяся, цыганская головка Лидіи не наслаждалась прелестью семейнаго очага. Ей казалось, будто очнулась она отъ тяжелаго кошмара и она возвращается къ жизни, счастливой и простой, рука объ руку съ честнымъ, вѣрнымъ и добрымъ спутникомъ. Вдругъ съ улицы послышались пѣсни, громкій смѣхъ. Ричардъ спросилъ:
   -- Что тамъ такое сегодня?
   -- Это ряженые, маски... Послѣдній день масляницы,-- отвѣтила мать.
   И всѣмъ троимъ припомнилось одно и то же, всѣ трое смолкли, избѣгая взглянуть другъ на друга. Ровно годъ назадъ, въ этотъ самый день и въ тотъ же часъ, рѣзко прозвонилъ колоколъ у воротъ, изъ экипажей, остановившихся у подъѣзда, высыпала и вбѣжала въ гостиную толпа костюмированной молодежи въ маскахъ, которая долго танцовала тутъ и кружилась, прежде чѣмъ представился Шарлексисъ, юный князекъ, и восхитительное "гетто "съ нимъ, собравшееся тою ночью въ замкѣ Мерожи. О, злополучные отголоски карнавала! Съ ними ворвались въ комнаты холодъ и мракъ ночи, отогнали доброе, привѣтливое тепло и покой. Ричардъ поднялся съ мѣста.
   -- Пойдемъ, Лидія, мамашѣ спать пора.
   Мадамъ Фениганъ хотѣла позвонить, приказать ихъ проводить.
   -- Не надо, мама, Лидіи знакома дорога подъ шпалерами.
   Да, хорошо знакома. Какое, однако, значеніе придавалъ онъ этимъ словамъ? Не скрыта ли въ нихъ злобная иронія, желаніе оскорбить напоминаніемъ часовъ безумія и позора? Въ такомъ случаѣ, ея мученія только что начинаются. Руки Лидіи и щеки были холодны, какъ ледъ, когда она подошла проститься съ госпожею Фениганъ. Мужъ говорилъ: "Попытаемся... если не уда стоя, я уѣду". И вотъ, съ той минуты, какъ она вошла опять въ этотъ домъ, во время долгой прогулки по парку и саду, во время обѣда, во весь вечеръ, ни въ одномъ словѣ, ни въ одномъ взглядѣ, ни въ пожатіи руки не чувствовалось и тѣни намека на прошлое. А поводовъ къ тому было не мало. Но онъ, повидимому, обходилъ и избѣгалъ ихъ съ такою добротой и деликатностью, что, пріѣхавши сюда съ очень слабою надеждой, Лидія начинала уже вѣрить въ возможность мирной жизни съ мужемъ и счастья для обоихъ. Ея надежда усиливалась по мѣрѣ того, какъ близился часъ остаться наединѣ съ мужемъ, въ ихъ супружеской комнатѣ.
   Сильная своею красотой и искренностью своихъ рѣшеній, молодая женщина думала: "Лишь бы взять мнѣ его только, и я была бы увѣрена, что онъ останется моимъ". Только съ момента проклятаго напоминанія о карнавалѣ въ ней шевельнулось предчувствіе, что счастье, столь уже близкое, можетъ снова ускользнуть отъ нея. И потому-то она такъ прижималась къ Ричарду въ темномъ переходѣ подъ шпалерами. На каждомъ шагу ея ноги скользили по гололедкѣ, и это давало ей поводъ крѣпче держаться за его руку; фырканіе огромныхъ псовъ, спущенныхъ на ночь и подбѣгающихъ къ нимъ, трескъ обледенѣвшихъ сучьевъ, погромыхиваніе двери избы подъ напоромъ вѣтра, -- все это заставляло ее вздрагивать и трепетно кидаться къ груди мужа.
   -- Ты не была такъ пуглива,-- проговорилъ онъ тихо, не пытаясь, однако, прижать ее къ себѣ.
   -- Не настолько нервна, быть можетъ, другъ мой,-- отвѣтила она и прибавила чуть слышно:-- Выстрадала такъ много, что...
   Она разсчитывала разжалобить его, и это ей не удалось.
   Вернувшись къ себѣ, они вошли сперва въ рабочую комнату, гдѣ ждали ихъ, какъ и наверху, огонь въ каминѣ и зажженныя лампы. Лидія предпочла бы прямо пройти въ ихъ общую комнату, но Ричардъ хотѣлъ непремѣнно увидать свою жену, въ-явѣ и по настоящему живою, именно въ этой комнатѣ, гдѣ она такъ часто представлялась ему въ отчаянныхъ мечтахъ.
   -- Здѣсь я всего больше выстрадалъ... Я усаживался въ это кресло и думалъ о тебѣ, глядя на дорогу и на изгибъ рѣки за мостомъ... Ужасные часы я переживалъ.
   Лидія сняла обледенѣвшую шубу, подошла къ мужу, положила руки на его плечи.
   -- Я виновата передъ тобой, дорогой другъ мой, я заглажу свою вину моею преданностью и нѣжностью. Взгляни въ мои глаза, вѣрь мнѣ... Много я должна тебѣ, я расквитаюсь, ты увидишь.
   Сильно возбужденная, она пыталась привлечь Ричарда и подставляла ему свой лобъ для поцѣлуя.
   -- Пойдемъ къ себѣ наверхъ, пойдемъ...
   Онъ отстранилъ ее безъ раздраженія, но очень твердо.
   -- Иди одна, я останусь здѣсь.
   -- Какъ, ты хочешь?...-- прошептала она, чуть не падая, такъ что Ричардъ началъ подыскивать оправданія своей жестокости.
   -- Ничего я не могу съ собою подѣлать никакими разсужденіями. Не могу я, боюсь слишкомъ тебя измучить.
   Лидія протянула ему руку и, покорная его волѣ, сказала:
   -- Покойной ночи, въ такомъ случаѣ.
   Деревянная лѣстница скрипнула нѣсколько разъ подъ ея ногами, сверху послышались женскіе голоса. Потомъ сошла Розина и отправилась справлять масляницу къ садовникамъ. Лидія была теперь одна въ своей комнатѣ. Истомленный душевною бурей, обезсиленный борьбою чувствъ, Ричардъ кончилъ тѣмъ, что бросился на диванъ, чтобы провести тутъ всю ночь, какъ то много разъ случалось въ отсутствіе любимой женщины. Но она была теперь слишкомъ близко, и не въ состояніи онъ былъ уснуть, когда его волновало ея присутствіе и ихъ добровольное разлученіе. Онъ укорялъ себя въ глупости, въ безуміи, припоминалъ слова сосѣда: "разъ одинъ обнять покрѣпче"... Онъ поднимался, говорилъ: "Иду къ ней"... и оставался со слезами бѣшенства на глазахъ.
   Наконецъ, онъ не выдержалъ и прошелъ въ ея комнату.
   Лидія лежала на ихъ большой кровати, изъ-подъ абажура лампы, стоящей сбоку, свѣтъ падалъ на руки, плечи и шею молодой женщины, оставшіяся обнаженными въ безпорядкѣ кокетливаго ночного костюма. При входѣ мужа, ея прелестные жемчужные глаза вспыхнули торжествомъ и тотчасъ скрылись подъ рѣсницами изъ женской осторожности.
   -- Не легъ еще?-- сказала она, маня его къ себѣ милымъ движеніемъ пальцевъ.
   Онъ подошелъ медленно, стараясь не выказать, насколько ослѣпляло его это чудное тѣло, ждущее его ласки.
   -- Ты не боишься озябнуть?
   Онъ говорилъ тихо, во рту у него пересохло отъ волненія, потомъ онъ добавилъ подозрительно:
   -- Прежде у тебя были ночныя сорочки подъ-душу, помнишь, я называлъ ихъ скафандрами.
   -- Да, какъ заведено въ дортуарахъ пріюта,-- сказала она, улыбаясь.-- Но я хотѣла, чтобы ты припомнилъ ночь, проведенную нами въ отелѣ Фаваръ...-- и, обвившись руками вокругъ шеи Ричарда, она прошептала ему на ухо: -- Злой ты, не видишь развѣ, что я ждала тебя?
   Онъ закрылъ глаза, чтобъ устоять передъ искушеніемъ, точно во снѣ, проговорилъ:
   -- А, отель Фаваръ... какая ночь!... Но такъ опьянить меня ты не можешь теперь.
   -- Почему?
   -- Потому что это...-- онъ указалъ на ея руки и плечи.-- Все это принадлежитъ не мнѣ одному. Ты отдала это другому.
   Бѣшенымъ движеніемъ онъ почти отшвырнулъ ее отъ себя, но Лидія опять привлекла его тѣмъ сокрушеннымъ тономъ, которымъ сказала:
   -- Ты находишь, что я не достаточно еще наказана, что мало я искупила все это? Такъ на же, смотри...-- на груди, оставшейся молодою и чистою, рана оставила морщинистые рубцы двухъ или трехъ глубокихъ шрамовъ.-- Пулю очень далеко пришлось разыскивать... видишь, какіе слѣды оставило ихъ рѣзаніе? И если бы ты зналъ, какъ я страдала, несмотря на ихъ хлороформъ!
   -- Милая, бѣдняжка моя,-- вырвалось у Ричарда, охваченнаго жалостью, и, наклонившись, онъ коснулся губами ея истерзанной груди, но тотчасъ отшатнулся прочь, при мысли, что увѣчила она себя такъ изъ-за другого.
   -- Да, изъ-за любовника, отъ бѣшенства и отчаянія, что разлюбилъ онъ.
   -- Ошибаешься, Ричардъ, ничего, кромѣ ненависти и презрѣнія, не осталось въ моей душѣ къ тому, о комъ ты говоришь. Спроси у своей матери, не отходившей отъ меня, слышавшей, какъ я тебя звала въ бреду, когда не лгутъ уже люди. Только о тебѣ, такомъ добромъ, я и думала, о той сладкой жизни, какую ты мнѣ устроилъ и о которой я жалѣла съ отчаяніемъ.
   -- Да, я знаю, сердце у тебя доброе. Ты хочешь любить меня, всѣ радости готова дать мнѣ... и, несмотря на все это, если бы тотъ, другой, явился сюда, позвалъ бы тебя, хотя бы знакомъ однимъ только, ты не выдержала бы, пошла бы за нимъ.
   -- О, замолчи... замолчи!...
   Но Ричардъ продолжалъ, раздражаясь до жестокой ироніи:
   -- Зачѣмъ молчать? Это такъ естественно: я робокъ, конфузливъ, не смѣю я и не умѣю... А онъ... онъ такъ хорошо все знаетъ, такой онъ красавчикъ... Какія пѣсенки онъ распѣвалъ тебѣ, скажи? какимъ онъ обучилъ тебя?... и обучилъ еще чему, еще?...
   -- Ричардъ, прошу тебя...
   Она пыталась заставить его молчать, обвивала его руками, когда изъ мрака ночи донесся звукъ охотничьяго рога и заставилъ Ричарда выпрямиться, страшно поблѣднѣть.
   Такъ, бывало, изъ Гробурга перекликались съ Узеллями. Шарлексисъ давалъ этимъ знать, что онъ придетъ обѣдать, Ричардъ трубилъ ему въ отвѣтъ, и съ одного берега рѣки на другой неслись веселые переливы, обмѣны дружескихъ привѣтствій между обоими домами.
   -- Слышишь, Лидія?
   Ричардъ, себя не помня, лихорадочно стискивалъ руки жены.
   -- Милый мой, вѣдь, это у Клемана... наши садовники трубятъ.
   -- Нѣтъ, не то, не то... это съ террасы изъ Гробурга. Какъ по водѣ-то звонко раздается! Онъ знаетъ, что ты вернулась, и, постарому, подаетъ тебѣ сигналы... Слышишь, слышишь?
   И чѣмъ затѣйливѣе становились переливы звуковъ въ ночной тишинѣ, тѣмъ сильнѣе становилось неистовство Ричарда.
   -- Какъ онъ выходитъ изъ себя... какъ рвется къ тебѣ! Провести вечеръ съ моею женой? Ну, что же?... да чего лучше, милѣйшій князь? Постой, постой, вотъ я отвѣчу ему.
   Онъ кинулся на лѣстницу и черезъ нѣсколько минутъ вернулся, сконфуженный, какъ бы отрезвившійся. Лидія одѣвалась, рыдая. Ричардъ опустился передъ нею на колѣни.
   -- Куда ты? Что хочешь дѣлать?
   -- Пусти, пусти меня, я не могу тутъ оставаться... ради тебя, ради себя самой... это слишкомъ ужасно. Я переночую у твоей матери и завтра же уѣду, такъ какъ не по силамъ это намъ, мой добрый другъ.
   Въ свою очередь она отстранила его, пыталась вырваться изъ его объятій. Онъ подхватилъ жену на руки, отнесъ ее на кровать, принялся укачивать, какъ ребенка, успокоивать нѣжными словами, переходившими порою въ вопли гнѣва.
   -- Ты прости меня... видишь, я съ ума схожу... и все этотъ негодяй!
   -- Вспоминать о немъ не надо. Вѣдь, все кончено, онъ умеръ для меня.
   -- А, какое счастье было бы для насъ, еслибъ онъ умеръ! Но это чудовище живо, я чувствую, какъ оно бродитъ вокругъ тебя. Только горе ему, если встрѣтится со мною! На этотъ разъ ничто и никто не удержитъ меня.
   -- Чтобы помѣшать убить его? Да, наоборотъ, я помогу тебѣ за все то зло, которое онъ мнѣ сдѣлалъ... которое дѣлаетъ и теперь, лишая меня твоей любви.
   Она впивалась въ него руками, говорила, прильнувши къ его лицу, потомъ, докончивши фразу, упала на подушку. Ричардъ былъ почти готовъ поставить ей въ вину, что она прекратила борьбу, такъ какъ ему казалось, будто все зависѣло теперь отъ силы ея желанія и будто онъ уже не могъ бы вырваться изъ ея объятій. Это сознаніе вылилось въ горькихъ и злобныхъ словахъ о превосходствѣ Шарлексиса и о собственномъ ничтожествѣ, въ цѣломъ безпорядочномъ монологѣ, утомительномъ для него самого безконечными повтореніями одного и того же.
   Охотничій рогъ смолкъ. Сквозь шумъ гололедицы о стекла послышался звонъ часовъ маленькой церкви, пробившихъ три часа. Ричардъ остановился у постели жены подъ вліяніемъ двоякой силы, притягивавшей его и отталкивавшей въ одинаковой мѣрѣ, и голосомъ, стихшимъ до мольбы, говорилъ:
   -- Жена моя, дитя мое, умоляю тебя, прекратимъ мы это... Скажи мнѣ, что я ошибаюсь, что ты не любишь его. Поклянись мнѣ въ этомъ, чтобъ я безъ опасеній могъ прижать тебя къ моей груди. Вотъ ты не отвѣчаешь... ты ничего не можешь обѣщать. Стало быть, ты еще принадлежишь ему, духу не хватаетъ у тебя лгать? Лидія, отвѣть, пожалѣй меня, скажи хоть что-нибудь.
   Онъ наклонился къ женѣ, взялъ ея руки,-- онѣ оказались недвижимыми. Лидія спала, спала крѣпкимъ сномъ ребенка. А онъ-то укорялъ себя въ томъ, что терзаетъ ее своими злобными рѣчами. Онъ могъ бы говорить до утра. У него вырвалась горькая усмѣшка, потомъ уступила мѣсто болѣе нѣжному чувству, вызванному такою слабостью, такою безпомощностью послѣ тяжелой сцены. Ричардъ осторожно прикрылъ одѣяломъ плечи и руки молодой женщины, унесъ лампу въ свою рабочую комнату, гдѣ и принялся ходить безостановочно, прислушиваясь къ послѣдовательному бою часовъ маленькой церкви на шоссе,-- церкви милосердія и прощенія, трудности котораго Ричардъ никогда не предполагалъ раньше.
   Какъ только разсвѣтъ блеснулъ въ окна, запушенныя морозомъ, Ричардъ отправился къ сосѣду съ тѣмъ, чтобы пуститься вмѣстѣ съ нимъ въ далекій путь.
   

XIV.
Въ день рынка.

   Майскимъ утромъ, теплымъ и ароматнымъ, старикъ Шюшенъ съ мѣдною бляхой сторожа поднимался вверхъ по Сенѣ, въ своемъ рыбацкомъ ботникѣ, и выискивалъ новыя мѣста для вершей къ предстоящему сезону. По тому, какъ онъ тихо гонитъ лодку, какъ лѣниво гребетъ, какъ свободно отдается своимъ привычкамъ къ ротозѣйству и болтовнѣ, видно уже было, что хозяинъ въ отсутствіи и что давно уѣхалъ изъ дома. Сторожъ рыбныхъ ловель былъ настоящимъ господиномъ рѣки. Съ каждой шаланды, идущей внизъ по теченію, ему подносили выпивку; онъ издали перекликался шуточками съ женами лодочниковъ и плотовщиковъ, съ прачками на баркѣ, зачаленной у моста, одинъ трещалъ больше, чѣмъ всѣ прибрежныя птицы вмѣстѣ. Шюшенъ только что покончилъ съ прачками, какъ, принимаясь опять за весла, поднялъ голову и увидалъ стоящаго на мосту, опершись на перила, щеголеватаго и зловѣщаго мосьё Александра.
   Скрытый тѣнью устоя, отецъ Розины продержался съ минуту на веслахъ, не двигаясь съ мѣста, всматриваясь въ бывшаго метръ-д'отеля и ворча сквозь зубы, стискивавшіе трубку-носогрѣйку:
   -- Что такое мастеритъ здѣсь эта старая выжига? Извѣстно, прислушивается къ болтовнѣ прачекъ, перемывающихъ бѣлье и косточки всей округи... Ну, да мосьё Александръ побольше ихъ знаетъ и могъ бы поразсказать кое-что. Нѣтъ, на воду-то онъ только щурится, а самъ косится въ сторону станціи,-- навѣрное, поджидаетъ кого-нибудь.
   Двумя ударами веселъ Шюшенъ выплылъ изъ засады и крикнулъ хриплымъ, насмѣшливымъ голосомъ:
   -- Аль ужь рыбку прикармливать начали, мосьё Александръ? Кажись бы, далеко еще до открытія ловли.
   Александръ слегка растерялся, сталъ поправлять пенснэ, чтобъ успѣть придумать отвѣтъ.
   -- Какъ нельзя лучше угадалъ, старикъ: я высматриваю тутъ стайку пескарей, которыхъ не видать тебѣ у себя въ вершѣ.
   Онъ смолкъ, настороживши ухо въ сторону желѣзной дороги; но то, что онъ принялъ было за шумъ поѣзда, направляющагося къ Парижу, былъ далекій рокотъ воды на шлюзахъ. Александръ нагнулся надъ перилами и продолжалъ:
   -- А у васъ что новенькаго? Не слыхать, когда хозяинъ вернется изъ своего Алжира?
   -- Шуточки шутишь! Точно Розина-то не передастъ тебѣ всего, что у насъ дѣлается.
   Мосьё Александръ поморщился. Онъ избѣгалъ говорить съ отцомъ о Розинѣ, не столько изъ чувства приличія, котораго онъ не понималъ, сколько изъ боязни непріятныхъ объясненій.
   -- Эй, Шюшенъ,-- крикнулъ онъ, чтобы перемѣнить разговоръ,-- смотри-ка, твой постоялецъ въ кабакъ поплелся!
   Старикъ Жоржъ на самомъ дѣлѣ вышелъ изъ своего барака, жмуря глаза отъ яркаго блеска воды, едва волоча ноги и таща обѣими руками длиннѣйшее удилище.
   -- Дармоѣдъ!-- выругался сторожъ съ злобнымъ презрѣніемъ крестьянина къ человѣку, не способному уже работать.-- Придумали тоже эдакую-то рвань негодную засунуть въ одно мѣсто съ нашими веслами и снастями. Что это онъ затѣялъ дѣлать своею жердью? Вѣдь, рыбу-то ловить еще не дозволено...
   -- Не видишь развѣ, что къ шесту у него привязана бутылка? Это онъ за водой идетъ на рѣку... Гляди только, до чего потѣшенъ.
   Берегъ былъ довольно высокъ, и старикъ изобрѣлъ такой способъ доставать воду. Но рѣка спила и ему пришлось лечь, растянуться плашмя, такъ какъ старымъ костямъ уже не подъ силу было гнуть спину. Александръ и Шюшенъ громко смѣялись надъ усиліями нищаго.
   -- Какъ бы шкура у него не полопалась, ишь натуживается.
   -- На самый край лѣзетъ, того гляди, голова перетянетъ внизъ... Эй, старина Жоржъ, берегись!... P-разъ!... влопался!
   По рѣкѣ пронесся отчаянный крикъ, дикій вопль, въ которомъ гибнущее существо напрягаетъ свои послѣднія жизненныя силы. Движеніе прибрежнаго тростника указывало мѣсто, куда свалился старикъ тычмя головой. Работавшіе по близости крестьяне не безъ труда вытащили его изъ воды и усадили на берегъ, насквозь мокраго, дрожащаго, не выпускающаго своего шеста изъ судорожно сжатой руки. Только тогда сторожъ Шюшенъ, подумавшій было, что совсѣмъ избавился отъ своего постояльца, подплылъ къ берегу, притворяясь, будто хочетъ помочь старику Жоржу.
   Въ то же время, со станціи отошелъ поѣздъ въ Парижъ и у моста появилась сноха Соткёра въ легкомъ весеннемъ платьѣ, отъ вѣтра плотно облегавшемъ ея ноги. Она только что проводила мужа и возвращалась домой въ сопровожденіи дамы, катившей передъ собою дѣтскую колясочку,-- толстой и запыхавшейся госпожи Ноэль, жены учителя одного изъ парижскихъ лицеевъ, нанявшей комнату въ старомъ монастырѣ, чтобы дать возможность своей маленькой дочкѣ подышать здоровымъ лѣснымъ воздухомъ. Завидѣвши стараго лакея, съ ногъ до головы одѣтаго въ синій костюмъ, молодая Соткёръ попросила свою спутницу переждать на берегу, а сама, вся трепещущая, подошла къ мосьё Александру, караулившему ее на мосту. Они быстро обмѣнялись нѣсколькими словами, сказанными шепотомъ.
   -- Князь въ Гробургѣ... Свиданіе въ лѣсу... у большого дуба.
   -- Нельзя, очень стерегутъ.
   -- Индѣецъ?
   -- Да... Житья нѣтъ отъ него!
   По мосту проходили и проѣзжали мѣстные обыватели, торговцы. Булочница кивала головой разговаривающимъ съ передка своей телѣжки, работникъ мясника верхомъ на лошади съ корзиной говядины оглядывался на нихъ, улыбаясь, и Александръ умышленно громко передавалъ приключеніе съ Жоржемъ, размашистыми жестами указывалъ на помятый и поломанный тростникъ, на хижину, въ которую отнесли бѣднягу-старика.
   -- Я уже такъ было и рѣшилъ, что придется послать за телѣгой Фукара...-- говорилъ бывшій лакей и тихо добавилъ:-- Завтра четвергъ, рынокъ въ Корбёйлѣ... въ одиннадцать часовъ у золотыхъ дѣлъ мастера въ улицѣ Сенъ-Спиръ... вмѣстѣ выберете вещи.
   -- Не знаю... обѣщатьнемогу,-- нерѣшительно шептала франтиха, глядя въ ту сторону, откуда доносился шумъ воды на шлюзахъ, и вслухъ договорила для тѣхъ, кто могъ ихъ слышать:-- Несчастный старикъ Жоржъ! Если въ его-то годы воспаленіе... Мое почтеніе, мосьё Александръ!
   -- Мядямъ...
   Прачки внизу продолжали усердно работать вальками, что не помѣшало имъ внимательно слѣдить за короткимъ таинственнымъ діалогомъ. Когда же онѣ увидали, какъ мосьё Александръ закончилъ воздушнымъ поцѣлуемъ, градъ ихъ насмѣшекъ посыпался на стараго сердцеѣда... Удержа нѣтъ этому Александру! Мало ему дѣвчонки Шюшена, принимается теперь за молодую Соткёръ... Вся семья, впрочемъ, таковская: жена срамила Индѣйца на всю округу, та же участь ждетъ сынка... Вальки такъ и отшлепывали, лифы прачекъ трещали отъ хохота.
   Не подозрѣвая, что отчасти и для нея гремитъ эта музыка, сноха Соткёра догнала свою спутницу у подъема и, помогая ей катить въ гору колясочку, предложила вмѣстѣ отправиться завтра на рынокъ въ Корбёйль. Телѣжку съ лошадью можно выпросить у сосѣда... дорога восхитительная, лѣсомъ... ребенку это будетъ очень полезно.
   -- Ради свекора надо, впрочемъ, такъ устроить, будто вы это надумали. Слишкомъ онъ придирается къ снохѣ, да и ко всѣмъ женщинамъ. Вы одна составляете исключеніе, ужъ не знаю почему. До вашего переѣзда къ намъ онъ не позволялъ мнѣ даже въ лѣсу погулять безъ мужа... Скажите ему, что вамъ надо сдѣлать покупки. А какъ весело будетъ, сами увидите!
   Если старикъ Соткёръ выказывалъ излишнюю подозрительность, то у мадамъ Ноэль ея было совсѣмъ недостаточно. Уже мѣсяцъ цѣлый она наивнѣйшимъ образомъ попадала въ пособницы гнусныхъ покушеній Шарлексиса на жену сослуживца-поручика. Честное и широкое лицо доброй кормилицы, званіе преподавателя въ лицеѣ, которое имѣлъ ея мужъ, оказывали настолько успокоительное вліяніе на лѣсника, что онъ измѣнилъ своей всегдашней недовѣрчивости и обычному шпіонству. Пріятельницы каждый день уходили изъ дому вдвоемъ, уносили съ собой ребенка, складные стулья, завтракъ и устраивались у перекрестка подъ большимъ дубомъ, въ участкѣ лѣса, не принадлежавшемъ къ обходу Индѣйца. Онѣ разговаривали, шили, читали вслухъ Le Petit Journal подъ стрекотаніе насѣкомыхъ въ листвѣ, подъ шелестъ вершинъ деревьевъ. Посидѣвши съ часъ, молодая Соткёръ предлагала пройтись немного и кончала тѣмъ, что отправлялась бродить по лѣсу одна, такъ какъ ея тяжеловѣсная подруга предпочитала не утруждать себя передвиженіями съ мѣста на мѣсто.
   Вдоль старой ограды парка, заросшей кустарникомъ и замыкающей эту часть Малаго Сенара, тянется, докуда глазъ хватаетъ, лѣсной подсѣдъ по бархатистой травѣ, которую ласкаютъ низко спускающіяся вѣтви, колеблемыя малѣйшимъ дуновеніемъ вѣтерка. Въ глубинѣ одной изъ этихъ обширныхъ и таинственныхъ полянокъ, всегда на одномъ и томъ же мѣстѣ, поджидалъ молодую женщину, точно случайно забытый, большой зонтъ изъ суровой шелковой матеріи, а подъ зонтомъ, совсѣмъ укрытый имъ, красавчикъ Шарлексисъ, нѣжащійся, растянувшись на мягкой муравѣ. Въ старый, упраздненный монастырь ему не было уже доступа съ тѣхъ поръ, какъ полѣсовщикъ засталъ юнаго князя обнимающимъ его сноху. И вотъ Шарлексисъ устроилъ себѣ такой бивакъ для свиданій, поистинѣ, опасный и очень неудобный, гдѣ можно было обмѣняться лишь нѣсколькими торопливыми поцѣлуями и мимолетными, боязливыми ласками. Встрѣча въ городѣ, на рынкѣ, приведетъ, навѣрное, къ лучшимъ результатамъ.
   Когда на слѣдующее утро телѣжка изъ стараго монастыря переѣхала широкій мостъ въ Корбёйлѣ, городокъ, тихій и пустынный въ обычное время, былъ полонъ шума и движенія. Скученный вокругъ своего стариннаго монастыря на лѣвомъ берегу Сены, съ садами, раскинувшимися уступами надъ рѣкой, съ постепенно поднимающимися все выше перспективами, городокъ напоминалъ Базель, но Базель въ дни областныхъ конкурсовъ, привлекающихъ цѣлыя села и фермы всей округи. Около крытаго рынка и въ сосѣднихъ улицахъ тѣснились деревенскіе экипажи разнообразнѣйшаго вида и затрудняли движеніе. Соткёръ направила свою телѣжку въ монастырь св. Спира, тихій и пустынный въ самомъ центрѣ города, постоянно освѣжаемый вѣтромъ, крутящимся вокругъ древней церкви. Молодая женщина попросила госпожу Ноэль тутъ подождать немного, пока она сходитъ за покупками.
   -- Если дѣвочка скучать будетъ, вы можете войти въ церковь. Тамъ есть каменный рыцарь, удивительно красивый,-- и вся сіяющая она умчалась на свиданіе.
   Князь пріѣхалъ раньше, сидѣлъ уже въ уголкѣ магазина, наполненномъ покупателями, и выбиралъ сережки, приберегая свободный стулъ рядомъ съ собой. Она вошла и сѣла, близко придвинувшись къ юношѣ. Они заговорили тихо, разсматривая блескъ серегъ на черной бархатной подставкѣ, а вокругъ нихъ фермеры изъ Морсана, забравшіеся съ цѣлыми толпами родственниковъ и знакомыхъ, торговали къ свадьбѣ сыновей вещи для подарковъ невѣстамъ, обмѣнивались шуточками и хохотали такъ, что можно было подумать, будто сидишь въ Пале-Ройялѣ на одномъ изъ смѣхотворнѣйшихъ спектаклей. Но у обоихъ любовниковъ далеко не смѣхъ былъ на умѣ. Въ этотъ вечеръ Индѣецъ со всѣмъ персоналомъ лѣсной стражи получилъ служебный нарядъ на всю ночь.
   -- Въ десять часовъ я буду у васъ, оставь открытымъ окно твоей комнаты.
   -- О, нѣтъ, прошу васъ... Боюсь я.
   -- Чего бояться? Твой мужъ въ Парижѣ, старикъ вернется лишь въ шесть часовъ утра. Все дѣло въ томъ, чтобы не заснуть, а спать намъ, конечно, не захочется. Подумай только, цѣлая ночь будетъ наша, въ первый разъ цѣлая ночь.
   Онъ говорилъ, почти касаясь губами ея шеи, ея волосъ, въ то время, какъ она примѣривала свои блестящія обновки. Свадебная компанія покупателей ушла. Хозяйка магазина и ея сестра, съ вялыми зеленоватыми лицами, типическія представительницы истощенной расы, часто встрѣчающіяся въ департаментѣ Сены-нуазы, подошли къ князю, кланяясь чуть не до земли, справляясь, изволилъ ли его сіятельство выбрать, что ему было желательно.
   -- Да, мадамъ Сушотъ... Вотъ этотъ полный парюръ.Я самъ зайду за нимъ вечеромъ.
   Сноха Соткёра поднялась съ мѣста, раскраснѣвшись, собиралась уйти, когда большое ландо остановилось у магазина, безъ того уже довольно темнаго, и совсѣмъ закрыло его окно точно сразу опущенною маркизой.
   -- Карета мадамъ Фениганъ,-- проговорила хозяйка почтительнымъ тономъ, менѣе приниженнымъ, однако, чѣмъ для Шарлексиса. О, купеческій регистръ, во сто разъ болѣе сложный и хитрый, чѣмъ китайская гамма!
   Князь не шевельнулся, не отвернулъ лица, только измѣнилось выраженіе его улыбки, сдѣлалось злобнымъ, когда онъ увидалъ входящую въ магазинъ стройную и высокую фигуру женщины.
   -- Готовы мои часы?-- и у Лидіи не стало силъ продолжать. Помимо ея воли или нѣтъ, нервный кашель оборвалъ ея голосъ. Шарлексиса она не видала со времени комедіи въ Монте-Карло, со времени бѣгства оттуда. И вотъ, совсѣмъ нежданно, опять онъ передъ нею, въ потускнѣвшемъ зеркалѣ магазина отражается его хорошенькое личико, нахальное и лживое. Впечатлѣніе получилось очень быстрое и крайне сложное,-- отвращеніе, ужасъ, гнѣвъ... и, вмѣстѣ съ тѣмъ, радостное сознаніе, что къ этимъ разнороднымъ чувствамъ не примѣшивается ни малѣйшаго сожалѣнія, что окончательно исчезаютъ послѣднія сомнѣнія, волновавшія ее иногда, когда приходилъ въ голову вопросъ: "Что со мною будетъ, если я встрѣчу его?"
   Если она когда-нибудь любила его, то покончено это, и навсегда. И совершенно напрасно смотритъ на нее съ такою ненавистью эта Соткёръ, черноглазая и наглая, какъ истая дочь парижскаго предмѣстья. Часы были готовы, Лидія взяла ихъ и вышла, не проговоривши ни слова. Но свекровь, увидавши ея взволнованное лицо, такъ и вскрикнула:
   -- Что такое случилось?
   -- Непріятная встрѣча,-- прошептала Лидія, садясь въ экипажъ, и совсѣмъ тихо, чтобы не слыхалъ кучеръ, уже усердно навострившій уши, она назвала Шарлексиса.-- Не слѣдовало мнѣ ѣхать на этотъ рынокъ.
   -- Въ томъ моя вина, милое дитя мое. Вы никуда не выходите изъ дому, я хотѣла, чтобы вы хоть разокъ подышали свѣжимъ воздухомъ.
   -- Предчувствовала я, что случится несчастье.
   -- Несчастье?-- встревожилась мать Ричарда.
   -- О, ничего похожаго на то, чего могли бы вы опасаться съ такою безумною, какъ я! Нѣтъ, я люблю моего мужа и никого не полюблю, кромѣ мужа... но какъ я сообщу ему о нашей встрѣчѣ?
   -- Объ этомъ мы съ вами помолчимъ. Когда все идетъ хорошо, когда Мериве шлетъ такія добрыя вѣсти... Мы этимъ, пожалуй, замедлимъ только его выздоровленіе и его возвращеніе.
   -- Такъ, вѣдь, лгать придется, скрывать отъ него, когда я обѣщала все говорить ему и ни разу не нарушила обѣщанія съ тѣхъ поръ, какъ онъ въ Алжирѣ.
   Пока онѣ говорили, экипажъ пробирался шагомъ по тѣснымъ и шумнымъ улицамъ, останавливаясь у аптеки, у лавки письменныхъ принадлежностей, у мастерскихъ шорника и корзиночника, хозяева которыхъ подходили къ дверцѣ ландо за приказаніями, нагружали свертками и бутылками ящикъ подъ козлами и козлы Либера. Совсѣмъ по-женски велся этотъ разговоръ, полный задушевной искренности и сантиментальныхъ откровенностей, прерываемыхъ хозяйственными заботами, спорами изъ-за цѣны съ поставщиками. Передъ лавкою пирожника, гдѣ остановились дамы, чтобы сдѣлать заказъ къ воскресенью, къ дверцѣ подошелъ судья Делькру, парадно одѣтый, въ перчаткахъ, сверкая зубами. Онъ уже нѣсколько мѣсяцевъ не бывалъ въ Узелляхъ и теперь направлялся сюда наскоро позавтракать, чтобы поспѣть къ поѣзду и отправиться къ дамамъ, такъ какъ желаетъ обратиться къ нимъ съ очень серьезною и неотложною просьбой.
   -- Въ такомъ случаѣ, садитесь и поѣдемте завтракать къ намъ,-- предложила мадамъ Фениганъ.
   Въ то время, какъ онъ съ видимымъ удовольствіемъ усаживался противъ нихъ между свертками, Лидія, немного сконфуженная встрѣчей съ однимъ изъ ихъ прежнихъ друзей, смотрѣла на маленькіе столики, разставленные въ глубинѣ мрачной и грязноватой булочной, и съ притворнымъ любопытствомъ проговорила:
   -- Стало быть, вы здѣсь кушаете?
   -- Да, сударыня, моя камера въ двухъ шагахъ отсюда, а судъ въ концѣ улицы, на той маленькой площади около мельницы.
   Лидія продолжала разсѣянно смотрѣть кругомъ, ничуть не предполагая, какое важное значеніе для нея будутъ имѣть эти самыя мѣста.
   -- Вамъ очень унылымъ кажется этотъ уголокъ, не правда ли?... А мнѣ-то каково тутъ... Вотъ почему, разсчитывая на ваше доброе расположеніе... Позвольте, однако, какія извѣстія имѣете вы изъ Алжира? Когда ждете друга Ричарда?
   -- Сынъ вернется скоро, дорогой мосьё Делькру.-Но вы знаете, что и въ его отсутствіе, если мы можемъ чѣмъ-нибудь служить вамъ, и моя дочь, и я...-- Судья поклонился, улыбаясь,-- онъ все объяснитъ, когда они отъѣдутъ подальше отъ рынка и всей этой толпы.
   Бойкою рысью крупныхъ лошадей экипажъ выѣхалъ изъ города, оставивъ за собой гигантскія трубы паровыхъ мельницъ, застилавшихъ своимъ дымомъ край яркаго неба. Телѣжки, пѣшеходы, животныя, веселыя ватаги возвращающихся съ рынка спѣшно двигались по дорогѣ карнизомъ между сверкающею внизу рѣкой и зеленымъ ковромъ полей, тянущихся до самаго горизонта. Маленькая телѣжка, которою правили женщины, пронеслась мимо, чуть не задѣвши ландо колесами. Лидія узнала сноху Соткёра и долго слѣдила грустнымъ взглядомъ за скачками скромной телѣжонки по выбоинамъ дороги. О, какъ хотѣлось бы Лидіи крикнуть ей вслѣдъ: "берегись!" -- предупредить ее объ опасности, о неминуемомъ паденіи, которое ждало ее! Но телѣжка мчалась быстро, была уже далеко, почти на опушкѣ неподвижнаго темнаго лѣса.
   Въ противуположномъ направленіи, гремя бубенцами и вздымая клубы пыли, летѣла во всю прыть коляска въ запряжкѣ "домонъ", съ вершниками въ голубыхъ ливреяхъ д'Алькантара, съ хорошенькими жидовочками замка Мерожи въ обществѣ князя Шарлексиса, блестящаго ледяными глазами и безпощадною усмѣшкой молодого раджи, смотрящаго, какъ наполняются колодцы нѣжными тѣлами красивыхъ женщинъ. Коляска скрылась изъ вида. Въ экипажѣ мадамъ Фениганъ всѣ смолкли въ тревогѣ. "Какое счастье, что нѣтъ Ричарда!" -- думали дамы. Делькру соображалъ, удобно ли будетъ ему, послѣ такой встрѣчи, заговорить о томъ дѣлѣ, ради котораго онъ пустился въ путь. Нежданный случай вывелъ всѣхъ изъ неловкости.
   На подъемѣ въ гору къ Суази двѣ дѣвочки съ льняными волосами отбѣжали отъ распряженной на лугу подводы и подошли къ ландо, предлагая корзинки, плетеныя изъ тростника и водорослей. Хотя подъемъ былъ крутъ, кучеръ, изъ ненависти въ нищимъ, погналъ лошадей въ ту минуту, какъ Лидія протягивала руку къ одной изъ маленькихъ корзинокъ. Госпожа Фениганъ, замѣтивши движеніе молодой женщины, крикнула остановиться. Кучеръ не послушался, и въ теченіе нѣсколькихъ минутъ слышались позади экипажа торопливое дыханіе и частый топотъ босыхъ ножонокъ дѣвочекъ. По нѣсколько разъ повторенному приказанію хозяйки, кучеръ вынужденъ былъ, наконецъ, сдержать лошадей. Лидія поблагодарила свекровь, взялась за портъ-моне, чтобы расплатиться за покупку, но мадамъ Фениганъ уже высыпала цѣлую горсть мелкаго серебра въ крошечныя ручонки дѣтей.
   -- Васъ удивляетъ это, мосьё Делькру?-- обратилась она къ члену суда.
   -- Правда, къ попрошайкамъ вы относились всегда съ антипатіей, которую я, впрочемъ, вполнѣ раздѣляю. Я помню даже, какъ на этой самой дорогѣ разъ поспорилъ съ вашимъ сыномъ.
   -- Совершенно вѣрно... Элиза была тогда съ нами.
   -- Именно такъ, -- сказалъ Делькру, просіявши при воспоминаніи о "Красной шапочкѣ". И, оскаливая свои рѣдкіе и острые волчьи зубы, онъ продолжалъ:-- Такъ какъ вы сами заговорили объ этой очаровательной женщинѣ...
   Экипажъ катился между лѣсомъ и виноградниками по склону горы. Ароматъ шиповника въ полномъ цвѣту вѣялъ на дорогу. Судья рѣшилъ, что время и мѣсто, какъ нельзя лучше, благопріятствуютъ откровенной бесѣдѣ: прискучило ему жить одинокимъ,-- дамы сами видѣли, въ какомъ неприглядномъ и уныломъ углу. Но имъ знакомъ Корбёйль только въ дни торга, и представить себѣ нельзя обычной, повседневной мертвенности этого городишки, гдѣ съ восьми часовъ вечера все уже на запорѣ, огни потушены, гдѣ всѣ обыватели, слыша стукъ экипажа на улицѣ, говорятъ: "Это господинъ предсѣдатель возвращается изъ суда... это омнибусъ гостиницы отправляется на станцію"... Нѣтъ ни клуба, ни общества, ни какихъ-либо развлеченій. Одно удобство -- близость Парижа, до котораго всего часъ ѣзды по желѣзной дорогѣ, возможность бывать по нѣскольку разъ въ недѣлю на Вандомской площади, потолкаться въ канцеляріяхъ, похлопотать о повышеніи, что облегчитъ ему пріисканіе выгодной партіи. Опротивѣло ему, наконецъ, слышать изо дня въ день, какъ выкрикиваютъ въ булочной Кувершеля: "Обѣдъ господина судьи"... А со времени встрѣчи съ кузиной изъ Лоріана изъ головы у него не выходитъ ея хорошенькое веселое личико, на которомъ всѣ невзгоды ея не оставили ни малѣйшей морщинки. Элиза, спрошенная разъ серьезно, отложила отвѣтъ до слѣдующаго дня, а на слѣдующій день уѣхала. Послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ ожиданія и колебаній, онъ написалъ ей очень обстоятельное письмо, очень искреннее, выяснилъ свое настоящее положеніе и свои виды на будущее, и теперь умоляетъ мадамъ Фениганъ оказать ему поддержку.
   -- Въ этомъ не сомнѣвайтесь, -- отвѣтила она.-- Житье въ Корбёйлѣ не особенно привлекательно для молодой женщины, но кузина не веселится и въ Лоріанѣ, къ тому же, и мы, по сосѣдству, поможемъ ей сколько-нибудь развлечься. Обѣщаю вамъ написать ей.
   -- И мнѣ позвольте приписать нѣсколько строкъ, -- сказала Лидія,-- я хорошо узнала и полюбила милую Элизу.
   -- О, какъ благодарить мнѣ васъ обѣихъ!-- шепталъ Делькру, краснѣя, и во всю дорогу они не переставали изукрашать проектъ его женитьбы планами веселыхъ прогулокъ вмѣстѣ, рыбныхъ ловель и охоты въ дружеской компаніи.
   -- Вамъ надо повѣнчаться въ церкви святой Ирены,-- необдуманно проговорила Лидія и смолкла, растерявшись, но Делькру былъ не изъ щекотливыхъ.
   -- Мадамъ Элиза въ разводѣ,-- сказалъ онъ спокойно,-- стало быть, и вѣнчанія въ церкви не будетъ, о чемъ я весьма сожалѣю. Было бы весьма восхитительно это въ маленькой деревенской церкви.-- Потомъ онъ обратился къ мадамъ Фениганъ:-- А кстати, я только что узналъ, что другой священникъ назначенъ на мѣсто вашего друга, дравейльскаго кюре.
   -- О, моего друга... давно уже пересталъ онъ быть моимъ другомъ! Не прощу я ему нападокъ на аббата Сереса, достойнѣйшаго священника.
   Она невольно разсмѣялась надъ крайнимъ изумленіемъ Делькру, которому въ былое время говорила о священникѣ маленькаго прихода не иначе, какъ съ глубокимъ презрѣніемъ.
   -- Да, вотъ подите же, всѣ мнѣнія мои измѣнились, и сама я уже не та, что была. Какъ это случилось? Я, быть можетъ, разскажу вамъ когда-нибудь. Это даже поучительно.

-----

   Завтракъ кончился, и они перешли въ гостиную. Лидія заиграла прелюдію Шопена, на звучныя рулады которой отозвалась своимъ щебетаніемъ малиновка въ павильонѣ, когда раздался звонокъ у воротъ. Сидя у стола за письмомъ къ Элизѣ, госпожа Фениганъ увидала гостей, идущихъ по двору, и быстро поднялась съ мѣста.
   -- Лидія, милая, закройте фортепіано. Это аббатъ Сересъ и съ нимъ другой священникъ, вѣроятно, новый кюре, направляющійся къ намъ съ визитомъ. Онъ всего нѣсколько дней какъ вступилъ въ должность.
   -- А, это и есть аббатъ Сересъ, про котораго разсказываютъ такія диковины!-- сказалъ судья, подходя къ окну, куда за нимъ послѣдовали обѣ женщины, укрываясь за драпировкой.
   Священники шли медленно, разговаривая съ непринужденнымъ видомъ, немного напускнымъ,-- особливо новый кюре, небольшого роста, полный, съ розовыми щеками и съ двойнымъ, чисто выбритымъ подбородкомъ, очень похожій въ своей черной пелеринѣ на толстую вдову, утѣшившуюся и довольною своею судьбой. Онъ остановился передъ одною изъ двухъ большихъ клумбъ, разбитыхъ по обѣ стороны двора, и обратилъ вниманіе своего викарія на группу розъ. И трогательно было видѣть, какъ этотъ почтенный человѣкъ, шедшій безъ шляпы отъ самыхъ воротъ, склонилъ свою сѣдую голову, сгибалъ свой богатырскій станъ, чтобы съ ребяческою почтительностью выслушивать слова начальника, бывшаго лѣтъ на двадцать моложе его. Таковъ-то былъ непокорный священникъ, неукротимый Люциферъ, сокрушить гордыню котораго надумали пятимѣсячнымъ заключеніемъ въ монастырѣ траппистовъ.
   -- Эге, не важнымъ козыремъ смотритъ священникъ святой Ирены!
   Это замѣчаніе въ полголоса вырвалось у Делькру почти невольно,-- такъ поразилъ его контрастъ между двумя сутанами, подвигающимися черезъ дворъ, ярко залитый солнцемъ: одна изъ нихъ была настолько же блестяща и безукоризненно черна, насколько другая оказывалась порыжѣвшею, отрепанною и потертою. Но приподнявшіеся брови госпожи Фениганъ, тонъ, которымъ она проговорила: "Святой онъ человѣкъ!" -- сразу оборвали легкія шуточки чиновника. Онъ сдержалъ даже готовый разразиться смѣхъ, когда растворилась дверь, слуга доложилъ о гостяхъ и викарій ринулся впередъ, все опрокидывая, чтобы войти первымъ. Никто сразу не понялъ причины такого шумнаго входа, и гнѣвный взглядъ начальствующаго въ конецъ смутилъ аббата Сереса, смиреннаго и робкаго, невѣдующаго свѣтскихъ обычаевъ настолько, что онъ воображалъ, будто въ обществѣ, какъ въ церковныхъ процессіяхъ, младшіе должны проходить впередъ,-- псаломщикъ впереди дьякона, дьяконъ впереди священника, священникъ впереди епископа. На этотъ разъ, несмотря на всю его торопливость, ему не удалось проскочить первымъ.
   "Вотъ господинъ кюре и разсердился,-- соображалъ бѣдняга, раскланиваясь,-- Надо теперь смотрѣть въ оба, чтобы, при уходѣ, не сдѣлать такой же невѣжливости".
   Сокрушеніе объ этомъ сообщило растерянное выраженіе его свѣтлымъ глазамъ, двумъ голубоватымъ пятнамъ на лицѣ цвѣта дубленой кожи, въ то время, какъ онъ восхищался прекрасными манерами своего кюре, ловкостью его поклоновъ, умѣньемъ красиво сѣсть, выразить мадамъ Фениганъ свой восторгъ отъ ея чудныхъ розъ, отъ ея "Марѳшаль-Ньель", отъ ея "Глюаръ-де-Дижонъ",-- находчивостью въ разговорѣ о музыкѣ съ Лидіей, о Вагнерѣ и Шуманѣ, тономъ настоящаго знатока-диллетанта. Когда же Лидія, начитавшаяся иностранныхъ романовъ во время своихъ скитаній по космополитическимъ отелямъ, случайно назвала въ разговорѣ имена Толстого, Ибсена, Достоевскаго, новый кюре не замедлилъ доказать, что писатели эти, хотя и не настолько знакомы ему, какъ его служебникъ, все же далеко не безъизвѣстны ему.
   "Вотъ человѣкъ-то!" -- твердили добрые, наивные глаза аббата Сереса, восторженно устремленные на пухлое розовое лицо начальника. А тотъ, ничуть не трогаясь такимъ молчаливымъ умиленіемъ, захотѣлъ немного потѣшиться надъ бѣднымъ викаріемъ и неожиданно спросилъ, какого онъ мнѣнія о Достоевскомъ. Щеки стараго священника изъ обычно-темныхъ стали кирпично-красными, все лицо его выражало такую растерянность, что судьѣ Делькру стало жаль его.
   -- Господинъ аббатъ Сересъ, навѣрное, не имѣетъ времени заниматься чтеніемъ,-- проговорилъ онъ своимъ ораторскимъ и докторальнымъ тономъ, -- слишкомъ много несчастныхъ приходится ему посѣтить и поддержать.
   А смиренный священникъ казнился этими похвалами, которыя, казалось ему, умаляютъ достоинство его кюре, вертѣлся на стулѣ, бормоталъ рѣзкимъ горнымъ акцентомъ, что не больше другихъ онъ дѣлаетъ, что и у него чтеніе отнимаетъ много времени.
   -- Ну, полно, Сересъ, насъ не увѣрите въ томъ, что вы читали Достоевскаго,-- настаивалъ кюре, громкимъ смѣхомъ потрясая свою щегольскую пелерину.
   -- Что-жь, читалъ, читалъ я его... Мосьё Мериве давалъ мнѣ... и даже я... я не доволенъ этимъ Достоевскимъ.
   -- Не довольны, почему такъ?-- спросилъ кюре, пораженный не менѣе всѣхъ присутствующихъ. И на самомъ дѣлѣ, простой деревенскій священникъ, повидимому, неспособенъ былъ понимать автора Карамазовыхъ и быть недовольнымъ какою-либо изъ его теорій.
   -- Недоволенъ тѣмъ, что онъ въ моду ввелъ русскую жалостливость.
   -- Русскую жалостливость?... Что вы подъ этимъ разумѣете, любезнѣйшій мой аббатъ?
   -- Разумѣю я жалостливость неправильную, обращенную только къ негодяямъ и распутницамъ, которая стремится растрогать насъ бѣдствіями каторги и другихъ нехорошихъ мѣстъ, точно несчастье достойно состраданія только въ связи съ преступленіемъ и съ нравственнымъ паденіемъ. Вотъ что я называю русскою жалостливостью. Всѣ мы видали честныхъ женъ рабочихъ людей, изнывающихъ въ заботахъ о хозяйствѣ и о дѣтяхъ, безропотно переносящихъ всякія лишенія и побои. И когда Достоевскій повергаетъ своего Родіона къ ногамъ погибшей женщины, которая для него символизируетъ все человѣческое несчастье, онъ опозориваетъ несчастье и взводитъ клевету на человѣчество.
   Голосъ священника, освободившагося отъ своей нерѣшительности, раздавался громко и мелодично, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, взглядъ и движенія его дѣлались увѣренны, въ нихъ чувствовался широкій взмахъ проповѣдника. Лидія, видавшая аббата только издали въ его старенькой истертой сутанѣ, поняла теперь энтузіазмъ своей свекрови и старика Мериве.
   -- Вы знаете, господинъ аббатъ, что эта жалостливость отъ насъ же пошла,-- сказалъ Жанъ Делькру.-- Зародилась она съ сорокъ восьмого года, вы найдете ее въ романахъ Виктора Гюго, госпожи Зандъ, Евгенія Сю. Русскіе только заимствовали ее, утончивши въ соотвѣтствіи съ своими сложными нервами, что не мѣшаетъ Сонѣ Достоевскаго быть очень сродни фантинѣ.
   Обрадованный возможностью показать дамамъ какъ свою начитанность, такъ и краснорѣчіе, судья гордо закидывалъ голову и возвышалъ голосъ, точно въ засѣданіи, но конецъ его спича затерялся въ толкотнѣ. Господинъ кюре разсчелъ, что визитъ длился достаточно времени, быстро поднялся, откланялся хозяйкѣ и двинулся къ двери, когда викарій замѣтилъ, что онъ собирается уйти.
   "А, Боже мой, -- укорялъ себя бѣдняга, -- опять я прозѣвалъ!" -- и онъ рванулся черезъ комнату, наткнулся на табуретъ, опрокинулъ нѣсколько стульевъ и подхватилъ на руки своего маленькаго кюре въ тотъ самый мигъ, когда онъ готовъ былъ переступить порогъ.
   "Нѣтъ, этого уже я не допущу... я хорошо знаю мои обязанности относительно моего начальника!" -- и онъ поднялъ кюре, отставилъ его въ сторону и выскочилъ на крыльцо первымъ, съ торжествующимъ видомъ.
   -- Вотъ чудачище!... Чего онъ все такъ торопится?-- тихо спросилъ Делькру у Лидіи и ея свекрови, смотрѣвшихъ вслѣдъ уходящимъ священникамъ. Пелерина маленькаго кюре такъ и развѣвалась отъ гнѣвной мимики въ то время, какъ сопровождавшій его викарій шелъ, склонивши голову передъ грознымъ урокомъ свѣтскихъ приличій, ничуть не пошедшимъ, однако, въ прокъ, такъ какъ, встрѣтивши почтальона, сходившаго у воротъ съ велосипеда, старый викарій, неизмѣнно разсѣянный и жалостливый, принялся разспрашивать письмоносца о здоровьѣ его больной жены. Послышался раздраженный и нервный голосъ кюре:
   -- Когда же вамъ угодно будетъ, аббатъ...-- затѣмъ послѣдовали оправданія бѣднаго Сереса, исчезавшаго въ вихрѣ дорожной пыли и рѣзкихъ словъ настоятеля.
   -- Бѣдный нашъ викарій!-- проговорила мадамъ Фениганъ.-- И съ этимъ не сладкое будетъ его житье!
   Лидія не отвѣтила, погруженная въ чтеніе письма Ричарда, которымъ онъ извѣщалъ о своемъ пріѣздѣ съ Мериве въ слѣдующій вторникъ.
   -- Черезъ три дня, maman!... Онъ будетъ здѣсь черезъ три дня!
   Въ ея радостномъ голосѣ, въ движеніи, которымъ она обвилась руками вокругъ шеи свекрови, было столько искренности, что судья разсуждалъ про себя, возвращаясь къ вечеру въ Корбёйль:
   "Что ни толкуй, а бракъ -- установленіе прочное. Послѣ такихъ-то пертурбацій, вѣдь, опять заживутъ эти люди преотлично".
   Такъ судитъ свѣтъ, видящій лишь обманчивую наружность и не подозрѣвающій того, что подъ нею скрыто. Даже изъ близкихъ Фениганамъ людей, одобрявшихъ или порицавшихъ снисходительность лужа и великодушное прощеніе имъ жены, очень немногіе догадывались о томъ, что драма все еще длится, болѣе острая и мучительная, чѣмъ прежде; очень немногіе подозрѣвали истинную причину долгаго путешествія Ричарда и мучительное однообразіе писемъ, которыми въ теченіе двухъ мѣсяцевъ обмѣнивались супруги. Въ особенности же въ первое время разлука, съ ея обычно благопріятными миражами, обостряла, напротивъ, ревнивыя терзанія мужа. Мысль, что князь въ Гробургѣ, что они могутъ встрѣтиться, видаться, постоянно воспроизводила въ безконечныхъ письмахъ, неразборчивымъ почеркомъ задыхающагося человѣка, сцену той ночи, которая предшествовала его отъѣзду: "За что ты его любила?... Клянись, что не любишь его!..." -- и она клялась, цѣлыя страницы наполняла увѣреніями, прибирала всѣ возможныя формулы убѣжденій.
   Тѣмъ не менѣе, восхитительные и разнообразные виды алжирскаго Сахеля {Sahel -- арабск. берегъ, рѣка,-- названіе горной цѣпи, на одномъ изъ отроговъ которой расположенъ городъ Алжиръ.}, а еще болѣе, чѣмъ виды, къ которымъ равнодушными оставались буржуазные глаза,-- охоты и долгія поѣздки верхомъ, за которыми слѣдовалъ крѣпкій сонъ въ палаткѣ, окончательно подбодрили Ричарда Фенигана, отогнали прочь неотвязную, съ ума сводившую его мысль. Тонъ его писемъ измѣнился, сталъ болѣе яснымъ и твердымъ, какъ голосъ выздоравливающаго. Мериве писалъ: "Дѣло идетъ на поправку". А немного спустя написалъ и Ричардъ: "Я чувствую себя совсѣмъ хорошо". Вскорѣ затѣмъ пришло письмо, извѣщающее о его возвращеніи въ слѣдующій вторникъ.
   Лидія сидѣла на скамьѣ въ тиши пустыннаго парка, читала и перечитывала это письмо, милое письмо, полное нѣжныхъ словъ и радужныхъ плановъ. День догоралъ въ мягкихъ тонахъ красокъ и температуры, и просвѣты неба, видные сквозь листву, изъ яркоголубыхъ становились блѣдно-зеленоватыми. Какъ разъ такое время, когда надѣяться и вѣрить хочется. Вдругъ совсѣмъ вблизи, изъ-за лѣсной чащи, раздался крикъ женщины, злой до бѣшенства, настолько искаженный страстью, что нельзя было узнать голосъ.
   -- Сгинь, пропади, негодница!... Хороши дѣла для замужней женщины!... Стыда-то нѣтъ, мерзкая тварь!
   Лидія встала въ ужасѣ, думая, что оскорбленія къ ней относятся, и увидала у калитки, ведущей въ лѣсъ, Розину Шюшенъ, ухватившуюся обѣими руками за рѣшетку и выкрикивающую свои ругательства вдогонку розовому полосатому платью и зонтику, спасающимся бѣгствомъ въ лѣсъ. Прачки разсказали ей про разговоръ на мосту Александра съ снохою Соткёра, и она приревновала къ ней своего стараго любовника, такъ какъ интрига между ними казалась вполнѣ правдоподобной потому, что Розина уже нѣсколько дней подмѣчала, какъ молодая Соткёръ бродитъ по Малому Сенару около Узеллей, куда безпрестанно приходитъ Александръ. Присутствіе Лидіи не остановило ее, горничная призывала свою же хозяйку въ свидѣтельницы такой наглости и подлости.
   -- Какова же безсовѣстная она, сударыня... вплоть до насъ является отбивать у насъ нашихъ мужчинъ!
   -- Да развѣ ты замужемъ, моя бѣдная Розина?
   -- Не замужемъ, сударыня, а, все-таки, есть вещи, которыхъ нельзя снести... Ужь не воображаетъ ли она, что я позволю ей выдѣлывать ея штуки?... Нѣтъ, не ея колпаку мужу скажу я объ этомъ, а свекору, Индѣйцу, пусть-ка съ нимъ поговоритъ!... Дорого ты у меня поплатишься, каналья!
   Но на лѣсной тропинкѣ въ чудной тишинѣ іюньскаго вечера никого уже не было, кромѣ прыгающихъ молодыхъ кроликовъ и перелетающихъ фазановъ, спугнутыхъ этими криками. Лидія, крайне изумленная взрывомъ страсти въ такомъ существѣ, какъ Розина, которую она считала сонной и апатичной, настоящею курышкой, попыталась ее урезонить.
   -- Вѣдь, это же будетъ ужасно, если ты скажешь свекору. Дикій звѣрь онъ, сама знаешь... Но я увѣрена въ тебѣ, ты этого не сдѣлаешь, ты не злая.
   Розина покачала головой.
   -- Нѣтъ, не злая, но я ревнива... Такъ ревнива... что это -- вродѣ какъ бѣшенство... тебя укусили, и ты хочешь укусить. Сама страдаешь, пусть же и отъ тебя пострадаютъ.
   Ея грубоватое лицо дѣлалось красивымъ, разгорѣвшись злобой и вспыхивая страстью, и Лидія Фениганъ съ ужасомъ видѣла въ чертахъ крестьянки,-- точно угрозу или предвѣщаніе,-- то болѣзненное выраженіе, которое было ей такъ знакомо, напоминало столько скорбныхъ часовъ.
   

XV.
Дневникъ князя.

В. де-Валлонгу.
Въ Коллегію Станислава.

   Теперь я знаю, изъ-за чего родители такъ долго держали меня въ изгнаніи. Мужъ г-жи Ф.... отнесшійся по-философски къ похищенію своей супруги, глаза вылупилъ отъ злости, когда узналъ объ ея отставкѣ. Угрозы господина Пумъ-Пумъ взбудоражили мою мамашу, ей уже представлялось, что меня вотъ-вотъ утопятъ, повѣсятъ, на колъ посадятъ, скальпируютъ, и успокоилась она немного, лишь отдавши меня подъ охрану моего кузена де-Бутиньяна и непобѣдимаго 50-го драгунскаго полка.Что произошло у нашихъ сосѣдей, пока мы продѣлывали большіе маневры? Меня увѣряютъ, что супруга вернулась подъ семейный кровъ, что Пумъ-Пумъ утекъ въ Алжиръ, но никто не можетъ дать мнѣ ключъ къ этой двойной загадкѣ. Всего же существеннѣе то, что полковникъ возвратилъ меня родителямъ, давши отпускъ, который можетъ быть возобновляемъ несчетное число разъ.
   Не весело у родителей. Герцогиня постоянно въ разъѣздахъ изъ-за нескончаемыхъ хлопотъ о наслѣдствѣ, генералъ все болѣе и болѣе дѣлается недвижимымъ, уподобляется тѣмъ миѳологическимъ личностямъ, которыхъ изобразили Виргилій и Овидій преслѣдуемыми гнѣвомъ боговъ и превращенными въ дерево или въ скалу. Съ часу на часъ расползается болѣзненное окаменѣніе, наростаетъ сдавливающая его кора. Скоро останется живою только голова, потомъ -- глаза, его темные негодующіе глаза, въ которыхъ блескъ сверкаетъ, какъ отраженіе солнца въ стеклахъ чердака, обращеннаго на западъ. Мысль работаетъ хорошо, языкъ повинуется исправно, но онъ имъ пользуется лишь для того, чтобы разбирать свои недуги въ выраженіяхъ, способныхъ довести до отчаянія. Все, что онъ говоритъ,-- безпощадно, сверкаетъ, рѣжетъ и терзаетъ, какъ хирургическій инструментъ... Впрочемъ, если вѣрить ему, то его способности тупѣютъ, віолончель нашего Жана уже не щекочетъ его нервы такъ сладострастно, какъ прежде. Правда, и самъ-то маэстро Жанъ чуть дышетъ. Когда онъ говоритъ, то получается такое впечатлѣніе, будто его голосъ доносится изъ другой комнаты: Можетъ быть, и его віолончель, подобно ему, утрачиваетъ свою звучность.
   Вчера послѣ полудня мы втроемъ разговаривали на площадкѣ у рѣки. "Сдѣлай мнѣ папиросу",-- сказалъ мнѣ генералъ скрипучимъ голосомъ. Свертывая папиросу, я, разумѣется, посмотрѣлъ на его большія руки, недвижимыя, скрюченныя на колѣняхъ, какъ засохшіе листья. Его скверное настроеніе еще ухудшилось.
   -- Что ты смотришь на мои руки? Онѣ не такъ бѣлы, какъ ручки мадамъ Ф...
   И, произнеся это имя, онъ совсѣмъ изъ себя вышелъ, принялся укорять меня въ безчестномъ поведеніи съ этою женщиной, обвинять въ томъ, что я опять возвращаюсь къ ней.
   -- Я запрещаю тебѣ это! Слышишь? Я запрещаю!-- кричалъ онъ съ лицомъ, искаженнымъ ревностью, и такимъ повелительнымъ тономъ, какимъ командовалъ войсками въ Лоншанѣ, проходившими церемоніальнымъ маршемъ передъ трибуной президента. Это ужь и меня взорвало.
   -- Вы мнѣ запрещаете? А по какому праву?
   -- По праву отца... по праву главы семьи...
   Какъ разъ, милый мой Валлонгъ, въ вашемъ послѣднемъ письмѣ вы говорили о принципѣ власти и объ его всеобщемъ крушеніи. Я припомнилъ нѣкоторыя изъ вашихъ фразъ, очень звучныхъ и краснорѣчивыхъ, и преподнесъ ихъ генералу, какъ бы отъ собственнаго разума. Когда я сказалъ, что семья идетъ рука объ руку съ государствомъ, что была она монархическою, по его образцу, потомъ -- либерально-монархическою, а затѣмъ -- демократизируется вмѣстѣ съ нимъ,-- нѣтъ, вы представить себѣ не можете растерянности и настоящаго ошалѣнія моего знаменитаго родителя, отразившихся тотчасъ же на плачевной рожѣ учителя Жана.
   А суть вся въ томъ, что генералъ все еще пылаетъ къ нашей хорошенькой сосѣдкѣ и корчится отъ бѣшенства, привинченный къ своему пьедесталу, каждый разъ, когда я отправляюсь за рѣку. Онъ убѣжденъ, что я брожу вокругъ Узеллей... А я,-- честное въ томъ слово,-- ни разу не встрѣчался съ мадамъ Ф... со времени нашего разрыва и до сегодняшняго утра, когда мы случайно столкнулись у одного ювелира въ Корбёйлѣ. Мнѣ показалось, что она немного похудѣла, но все такъ же лѣниво-граціозна и блѣдна, что я приписываю нечаянности встрѣчи. Мы не сказали ни слова, едва обмѣнялись взглядомъ и только. Могу даже завѣрить васъ, что только и будетъ, и если меня винятъ въ томъ, что я хожу въ Узелли, то лишь потому, что свиданія съ моею маленькою Соткёръ происходятъ всегда въ той части лѣса, которая прилегаетъ къ парку Фенигановъ. Я говорилъ вамъ, подъ какимъ надзоромъ держатъ мою бѣдную милочку и какой безумный страхъ вселилъ въ нее Индѣецъ, по милости котораго мы все еще только прелюдіи разыгрываемъ. Вотъ почему, вѣроятно, мое баловство съ нею превращается въ страстишку, вотъ почему никогда не привлекала меня ни одна женщина изъ общества такъ сильно, какъ этотъ восхитительный маленькій арабскій персикъ.
   Хорошенькая?-- это самое большое, что можно сказать о ней. Большой ротъ, маленькій носикъ,"монмартрскій", общій тонъ магазинной дѣвицы. Войдя къ ювелиру, гдѣ мы съ нею выбирали золотую цѣпочку, мадамъ Ф... выразила мнѣ все свое презрѣніе въ одномъ взглядѣ, который означалъ: "Вотъ вы до чего дошли!... Поздравляю!" Къ сожалѣнію, и я могъ отвѣтить только выразительнымъ взглядомъ, а этого было слишкомъ недостаточно для того, чтобъ объяснить ей, что было бы мнѣ желательно.
   Видите ли, Вильки, хотя я и очень молодъ еще, но уже почти совсѣмъ закончилъ экспериментальное изученіе женщинъ, въ особенности же -- французскихъ женщинъ. Первымъ дѣломъ,-- гдѣ эта француженка? Что это за типъ? Фантазёрка ли, холодно развратная, изображаемая въ маленькихъ романахъ прошлаго вѣка? Неистовствовала ли она когда-нибудь, подобно Мальвинамъ романтиковъ "молодой Франціи"? Или же мы скорѣе разыщемъ ее среди задумчивой скотинки поэтовъ-парнасцевъ, или "инстинктивокъ" натуралистовъ и мистическихъ невропатокъ декадентовъ? Возможно, что всѣмъ этимъ она была или, по крайней мѣрѣ, воображала себя, оставаясь манекеномъ романистовъ, на все готовою примѣривальщицей, покорною всяческимъ модамъ, хотя бы отчаянно эксцентрическимъ. Въ сущности же, я подозрѣваю, что страстна она притворно, развратна -- безъ убѣжденія, и просто-на-просто почти всегда -- только мать, мамаша. За три года, съ небольшимъ, пожалуй, что я вожусь съ женщинами, всего чаще встрѣчалъ я именно такихъ. Вы скажете, что тутъ играютъ роль мои лѣта. Однако, здѣсь даже я видаюсь часто съ очень молоденькими дѣвушками и женщинами, нашими сосѣдками изъ Мерожи, въ которыхъ,-- я отлично чувствую это,-- все только гримасы, увлеченіе или подражаніе модѣ, все, исключая нѣжнаго и заботливаго инстинкта материнства. Соткёръ -- то совсѣмъ иная статья: такъ и дрожитъ вся, и мордашка безумная, пламенная. Тутъ уже не аристократическая красота графини, не типъ рыжей еврейки Ревеки Доллингеръ, а что-то совершенно другое привлекаетъ меня, что-то такое, чему я не знаю эквивалента. Оставляю свой дневникъ открытымъ и завтра скажу вамъ, другъ мой, ошибся я или нѣтъ въ моемъ діагнозѣ.
   Почему завтра? А потому, что всяческими ухищреніями мнѣ удалось приспособить въ полное наше распоряженіе цѣлую ночь, по-настоящему, въ ея комнатѣ, а не подъ вертячею защитой зонтика. Я убѣдилъ нашего главнаго смотрителя лѣсовъ устроить большую облаву на браконьеровъ, доходящихъ до непозволительной дерзости. Вызванный сегодня вечеромъ на Фазаній дворъ со всею лѣсною стражей Большого и Малаго Сенара, Индѣецъ вернется домой только завтра къ шести часамъ утра. Предоставляю вамъ рѣшить, съумѣемъ ли мы этимъ воспользоваться.
   Я прилагаю къ этому посланію эскизъ двумя карандашами, начатый съ моей легкомысленной особы рядовымъ Борскимъ, уличеннымъ въ поддѣлкѣ банковыхъ билетовъ. Какъ видите, сходство уже есть большое. Только,-- въ силу того субъективизма, о которомъ мы съ вами какъ-то бесѣдовали и который побуждаетъ моего толстяка-портного шить, несмотря на всѣ мои убѣжденія, непомѣрно широкіе жилеты,-- этотъ Борскій придалъ моему взгляду отчаянную пламенность своихъ глазъ, что совершенно измѣнило выраженіе моего лица. Въ послѣдній разъ я видѣлъ этого несчастнаго малаго во дворѣ нашего штаба въ то утро, когда его проводили послѣ приговора къ каторжнымъ работамъ. Мрачная и театральная церемонія разжалованія въ четырехъугольникѣ черныхъ стѣнъ, людей и лошадей, не производила на него, повидимому, никакого впечатлѣнія. Когда онъ проходилъ мимо меня, высоко поднявши голову, въ мундирѣ, вывороченномъ наизнанку и накинутомъ на его плечи, я пораженъ былъ его взглядомъ, устремленнымъ куда-то вдаль, гдѣ носились его мысли. Ясно было, что дѣла нѣтъ ему ни до какихъ каторгъ,-- онъ съ восторгомъ улыбался той женщинѣ, которая довела его до преступленія. Это-то пламя страсти онъ перенесъ на мой портретъ совсѣмъ напрасно.
   О, нѣтъ и признака такого пламени въ глазахъ нашего поколѣнія,-- не правда ли, Валлонгъ? Не воспламеняютъ насъ ни любовь, ни отечество. Кто въ этомъ виноватъ? Вы, мой философъ, мыслитель, ученый, пожиратель книгъ, вы думаете, что въ туманахъ нѣмецкой метафизики утопили вашъ пылъ и блескъ взоровъ,-- вы книгамъ приписываете, что онѣ слишкомъ рано васъ научили и изсушили. Въ такомъ случаѣ, мы то, лѣнтяи, ничего не читающіе, должны бы были сохранить этотъ огонь, пылъ честныхъ вѣрованій, а вышло наоборотъ. Чтобъ узнать тяжелыя книжицы, которыя васъ разочаровали, нѣтъ, должно быть, надобности раскрывать ихъ. До отчаянія доводящія идеи, заключающіяся въ нихъ въ зародышномъ видѣ, формулировались и распространились, и мы вдыхаемъ ихъ съ воздухомъ, воспринимаемъ всѣми порами. Ни разу не привели вы мнѣ ни одной изъ прекрасныхъ и удручающихъ аксіомъ вашихъ философовъ безъ того, чтобъ я не сказалъ себѣ: "Да, вѣдь, я это знаю!" И это представляется такою же необъяснимою проблемой, какъ то, что вѣсть объ очень крупномъ событіи передается съ одного края пустыни на другой ни для кого непостижимымъ способомъ. Вотъ почему мы всѣ послѣдняго выводка временъ пораженія, невѣжественные, какъ я, и ученые, какъ вы,-- всѣ мы обречены на тоску и изнеможеніе, побиты безъ боя, въ душѣ анархисты, лишенные смѣлости что-либо дѣлать.

Шарлексисъ.

   

XVI.
Въ лѣсу.

   Высадившись въ Марсели, старикъ Мериве, вынужденный задержаться на день или на два для окончательнаго устройства своихъ дѣлъ, былъ крайне удивленъ рѣшеніемъ Ричарда покинуть его и продолжать путь на Парижъ.
   -- Ну, скажите, зачѣмъ?-- спрашивалъ Наполеонъ, провожая съ парохода прямо на желѣзную дорогу своего капризнаго спутника.-- Вы извѣстили своихъ о нашемъ пріѣздѣ во вторникъ или въ среду... Что выиграете вы, пріѣхавши днемъ раньше? Экипажъ за вами не выѣдетъ, никто васъ ждать не будетъ.
   -- Этого-то я и хочу,-- сказалъ Ричардъ, краснѣя отъ своего невольнаго признанія.
   Мериве всполошился, такъ взмахнулъ руками, что на это движеніе оглянулся бы весь бульваръ Итальянцевъ, но никто не обратилъ вниманія среди множества подобныхъ жестовъ на шумныхъ тротуарахъ Канебьеры {Названіе большой и лучшей улицы Марсели.}.
   -- Какъ, несчастный, вы еще такія штуки продѣлываете?... Невзначай хотите домой вернуться, жену врасплохъ застать?... А я-то былъ такъ глупъ, что думалъ, будто съ вами все прошло! Заслуживали бы вы, пріѣхавши...
   При видѣ волненія Ричарда, у Мериве не хватило духу договорить.
   -- Ну, счастливый путь, безумный вы человѣкъ! А такъ какъ пріѣдете вы раньше меня, то поцѣлуйте вашу матушку и вашу жену за ихъ стараго друга.
   Не одна ревность, впрочемъ, побуждала Ричарда вернуться домой двадцатью четырьмя часами раньше. Онъ спѣшилъ прижать Лидію къ своей груди, но не хотѣлъ сказать этого Мериве, признаться въ томъ, что послѣ года слишкомъ жизни врознь съ женою ему невыносимымъ представлялось одинъ лишній день обойтись безъ нея.
   Когда онъ поутру вышелъ изъ вагона на станцію ВильнёвъСенъ-Жоржъ, кучеръ вольнаго омнибуса, запряженнаго чахлою и хромою клячей, взялся доставить въ Узелли его и бывшій съ нимъ багажъ. Ѣхали тихо, мѣрнымъ шагомъ кавалерійской "браковки"; солнце поднялось высоко, стало припекать верхъ стараго рыдвана, наполняя его отвратительнымъ запахомъ прѣлой кожи и табаку. Ричардъ сѣлъ на козлы рядомъ съ кучеромъ, у котораго языкъ развязался отъ стакана бѣлаго вина, выпитаго на поворотѣ у Шатофрейе. Возница былъ трубачемъ 3-го стрѣлковаго полка, когда имъ командовалъ герцогъ д'Алькантара. Душа-человѣкъ этотъ герцогъ и женскому полу спуску не давалъ, гдѣ ни проходилъ ихъ полкъ. Не удивительно, что теперь его скрючило. Кажется, что и сынокъто его, маленькій Шарлексисъ, по батюшкѣ пошелъ, всласть забавляется. Съ годъ назадъ сбѣжалъ отсюда съ женою одного здѣшняго обывателя. На послѣднемъ праздникѣ въ упраздненномъ монастырѣ только объ этомъ и говорили. Пассажиръ, быть можетъ, слыхалъ про это.
   Ричардъ отрицательно покачалъ головой и во всю дорогу не вымолвилъ уже ни слова. Послѣ безплодныхъ попытокъ возобновить разговоръ возница, слыша, какъ онъ что-то напѣваетъ, вообразилъ, что его кліентъ любитъ музыку, досталъ изъ-подъ козелъ измятый и покрытый зеленью рожокъ и принялся трубить всѣ свои полковые сигналы. Ричарду скоро надоѣло это дуденіе, рѣзавшее ему уши, а затѣмъ невдалекѣ уже отъ его дома на дорогѣ карнизомъ стали встрѣчаться люди, знавшіе Ричарда и дивившіеся его экипажу. Проѣхавши Дравейль, Фениганъ сошелъ съ козелъ и направился въ лѣсъ въ то время, какъ омнибусъ ѣхалъ дальше съ трубными звуками подъ палящимъ солнцемъ. На самомъ дѣлѣ разсказъ кучера встревожилъ въ немъ нехорошее любопытство, желаніе явиться нежданнымъ, въ необычное время и необычайною дорогой.
   "Что дѣлаетъ Лидія? Ждетъ ли меня?" -- твердилъ онъ, широко и безшумно шагая по мягкому моху тропинки, ведущей къ большому дубу.
   Въ маленькомъ приходѣ звонили къ полуденной молитвѣ, и Ричардъ узналъ колоколъ по звукамъ, разносившимся въ горячемъ воздухѣ равнины. Онъ прислушивался къ знакомому благовѣсту, когда близко отъ тропинки раздался трескъ сучьевъ, послышались шаги убѣгающаго человѣка и, въ то же время, паденіе какого-то орудія, заступа, который онъ увидалъ брошеннымъ на муравьиной кучѣ, гдѣ добываютъ муравьиныя яйца на кормъ фазанамъ. Ясно было, что Ричардъ потревожилъ какого-нибудь мародера.
   Не обращая вниманія на это, Ричардъ продолжалъ путь, невольно ускоряя шагъ по мѣрѣ приближенія къ дому, и скоро вышелъ къ большому дубу, отъ котораго радіусами расходится нѣсколько просѣкъ, а въ концѣ одной изъ нихъ виднѣется калитка парка Фенигана. Издали калитка эта, обычно запертая, показалась ему отворенною, и, къ удивленію своему, онъ увидалъ мелькающія въ ней фигуры людей, которые выходили изъ парка и бѣгомъ направлялись вправо въ лѣсъ, гдѣ на освѣщенной солнцемъ прогалинѣ, въ видѣ темнаго, подвижнаго пятна, виднѣлась большая толпа. Ричардъ направился туда, заинтересованный поразительною тишиной этого сборища. Вся округа сбѣжалась сюда изъ Суази, изъ Дравейля, лѣсники, жандармы. Что такое могло случиться? Недоброе, навѣрное, такъ какъ одновременно съ Ричардомъ подъѣзжала телѣжка Фукара, подпрыгивая по колесникамъ, выбитымъ угольщиками.
   -- А вотъ и мосьё Ричардъ!-- проговорилъ кто-то.
   Толпа почтительно разступилась, давая видѣть отдѣльную группу людей, состоящую изъ судьи Жана Делькру, его письмоводителя и двухъ врачей изъ Суази и Дравейля, тихо разговаривавшихъ съ Александромъ передъ неподвижно лежащею въ травѣ фигурой, отъ которой видны были только ноги въ высокихъ гетрахъ, а все тѣло было скрыто большимъ желтымъ зонтомъ.
   -- А, дорогой мой Фениганъ, какой ужасъ!-- тихо проговорилъ судья оффиціально-холоднымъ тономъ и подалъ Ричарду руку, ни чуть не удивившись его появленію. Всѣ остальные раскланялись съ нимъ, но никто не разъяснилъ, въ чемъ дѣло.
   -- Что случилось?-- спросилъ Фениганъ, въ головѣ котораго вдругъ мелькнуло подозрѣніе, обезцвѣтившее его губы и вызвавшее яркій блескъ въ его глазахъ. Делькру взглянулъ на него въ недоумѣніи.
   -- Какъ, вы не знаете? Князь Ольмюцкій умеръ дня два или три назадъ, какъ полагаютъ, и вотъ мы положили его на то мѣсто и въ той самой позѣ, какъ его нашелъ Александръ сегодня утромъ.
   По предложенію судьи, письмоводитель въ полголоса прочелъ Ричарду показаніе, которое онъ писалъ подъ диктовку бывшаго метръ-д'отеля.
   ... "Отлучившись изъ Гробурга въ пятницу вечеромъ послѣ своего обѣда, князь не показывался до утра понедѣльника, то-есть до сегодня. Но въ замкѣ никто этимъ не былъ встревоженъ, такъ какъ князь часто пропадалъ какъ же точно изъ дому. Безпокоиться стали только въ воскресенье вечеромъ, когда онъ не явился къ обѣду, по случаю дня его рожденія, когда ему исполнилось девятнадцать лѣтъ. На обѣдъ были приглашены всѣ сосѣди. Чтобы не напугать герцогиню, домъ былъ освѣщенъ до поздняго вечера и молодежь танцовала минуэтъ, разученный къ этому дню. Въ понедѣльникъ раннимъ утромъ генералъ, не спавшій всю ночь, послалъ за Александромъ и сообщилъ ему о своей скрытой тревогѣ. Мосьё Александръ улыбнулся при первыхъ же словахъ генерала.
   -- Да я его, мосьё Шарлексиса, вчера видѣлъ, ваше превосходительство... и третьяго дня видѣлъ.
   -- Гдѣ же это?-- спросилъ отецъ радостно.
   -- Въ лѣсу и все на одномъ и томъ же мѣстѣ... Есть такой уголокъ въ Маломъ Сенарѣ, въ кварталѣ Большого Дуба, гдѣ съ мѣсяцъ уже, каждый день лежа на травѣ подъ большимъ зонтомъ, князь поджидаетъ... кого?... Я никогда не позволялъ себѣ справиться объ этомъ, но если генералу угодно будетъ...
   -- Ничуть не угодно. Меня удивляетъ только, что, при такой близости поля его маневровъ, онъ не навѣдается въ Гробургъ успокоить свою мать. Если увидите его сегодня, то я уполномочиваю васъ нарушить секретъ его свиданій и передать ему сказанное мною.
   Мосьё Александръ обѣщалъ исполнить это и порѣшилъ, не откладывая до послѣполудня, пройти въ Узелли лѣсомъ вдоль парковъ. Не вдалекѣ отъ калитки Фенигановъ, подъ вліяніемъ какого-то необъяснимаго чувства, онъ нагнулся и сталъ смотрѣть по низу лѣса въ ту сторону, гдѣ ранѣе того видалъ князя. И странное дѣло, несмотря на то, что едва пробило восемь часовъ, зонтикъ оказался раскрытымъ въ густой травѣ, еще покрытой росой. Самъ юноша лежалъ тамъ, спалъ, вѣроятно, такъ какъ Александръ окликнулъ его два раза, не получивши отклика. Тогда"...
   На этомъ обрывалось показаніе. Письмоводитель обратился къ Александру, и тотъ продолжалъ:
   -- Тогда, господа, я отодвинулъ зонтъ и увидалъ нѣчто настолько ужасное, что пустился бѣжать, крича что есть силы. Садовники г. Фенигана услыхали мой крикъ, со всѣхъ сторонъ сбѣжались люди. Но до прибытія суда въ Корбёйль я никого не подпустилъ къ тѣду, ни до чего не дозволилъ дотронуться.
   Послышался одобрительный шепотъ.
   -- Несомнѣнно ли было, что онъ мертвъ?-- спросилъ Фениганъ, охваченный необычайнымъ волненіемъ, въ которомъ скорѣе можно было угадать чувство облегченности, чѣмъ ужаса. Судья и его письмоводитель обмѣнялись гадкими улыбками.
   -- Тѣни сомнѣнія не могло быть... посмотрите сами,-- сказалъ Делькру, указывая на то, чѣмъ сталъ князь Ольмюцкій, побѣдитель женскихъ сердецъ, непреодолимый молодой человѣкъ, надѣленный "каватой", превратившійся въ отвратительный трупъ съ головой плохо очищеннаго скелета...Въ впадинахъ глазъ и рта, въ остаткахъ ноздрей и ушей кишѣло безчисленное множество красныхъ муравьевъ, червей, лѣсныхъ козявокъ. Вотъ что сталось съ тѣмъ, кого любило и ласкало столько женщинъ, по чьей милости столько мужчинъ съ ума сходило отъ ревности.
   Толпа любопытныхъ, несмотря на сопротивленіе жандармовъ, двинулась слѣдомъ за Ричардомъ и отступила съ ужасомъ и отвращеніемъ. Успѣвшіе посмотрѣть разсказывали остальнымъ, выражая сожалѣніе, по-простонародному образно... "голова издырявлена, какъ фонарь"... И, какъ всегда, при самыхъ даже мрачныхъ драмахъ, кое-гдѣ послышался смѣхъ. Вдругъ снова возстановилась тишина, тревожное молчаніе затаившей дыханіе толпы, и слышно было только жужжаніе мухъ въ воздухѣ, шелестъ и стрекотаніе насѣкомыхъ въ травѣ. По знаку судьи, подъѣхала телѣжка для покойниковъ, цѣпляясь за низкіе сучья, двое лѣсниковъ положили на нее трупъ, голову котораго одинъ изъ нихъ догадался прикрыть фуляромъ.
   -- Куда вы отправляете его?-- тихо спросилъ судью Ричардъ Фениганъ, стараясь придать голосу печальную интонацію.
   -- Въ Гробургъ береговою дорогой, чтобы не сразу поразить родителей, которыхъ Александръ взялся предупредить. У д'Алькантара есть фамильный склепъ въ этомъ имѣніи, и его похоронятъ сейчасъ же. Что же касается вскрытія, то я полагаю, что два эскулапа въ цилиндрахъ, идущіе за нами, не справятся съ этимъ дѣломъ одни. Ихъ сбиваетъ съ толку эта обезображенная голова. Они полагаютъ, что смерть послѣдовала отъ прилива крови къ мозгу, случай не рѣдкій въ ихъ семьѣ, и произошло это внезапно въ то время, какъ князь лежалъ подъ своимъ зонтомъ. Я держусь того же мнѣнія, иначе пришлось бы заподозрить, что его убили, потомъ положили тѣло на мѣсто въ его обычной позѣ подъ зонтомъ, что было бы утонченнѣйшимъ звѣрствомъ, ничѣмъ не вызваннымъ.
   Они шли слѣдомъ за телѣжкой, которую сопровождали Александръ и жандармы, по каменистой дорожкѣ, проложенной вдоль парка Фенигановъ. Толпа медленно разбредалась небольшими группами въ разныя стороны по лѣснымъ тропинкамъ, когда вдругъ, покрывая шумъ шаговъ и скрипъ колесъ, раздался голосъ Ричарда, рѣзко окликнувшаго возчика Фукара, который взялъ подъ уздцы свою лошадь, какъ бы съ тѣмъ, чтобы своротить и въѣхать въ паркъ.
   -- Эй! вы тамъ, куда ѣдете?
   На отвѣтъ подводчика, что, проѣхавши черезъ усадьбу, они выиграютъ, по меньшей мѣрѣ, полчаса времени и что такъ распорядился мосьё Александръ, Ричардъ крикнулъ крайне раздраженно:
   -- Не смѣйте вы этого дѣлать! Я рѣшительно не допущу этого!... Куда еще лѣзетъ съ своими распоряженіями этотъ мерзкій хамъ!
   Делькру вздрогнулъ отъ нервности голоса и движенія Ричарда, вызвавшихъ цѣлый рой мыслей, почти подозрѣній, которыя онъ поспѣшилъ отогнать прочь самымъ простымъ разсужденіемъ: "Да, правда, бывшій любовникъ его жены. Но это давно покончено и супруги помирились. Къ тому же, слѣдователямъ повсюду чудятся убійства. Для перваго дѣла, за которое я берусь, надо поостеречься такого смѣшного увлеченія". У калитки парка онъ остановился, чтобы дать кое-какія указанія своему письмоводителю, раскланялся съ врачами и, взявши Ричарда подъ руку, развязно вошелъ съ нимъ въ паркъ.
   -- Теперь идемте къ дамамъ. Утромъ я обѣщалъ имъ зайти все разсказать, какъ только отдѣлаюсь... Онѣ говорили, что ждутъ васъ завтра.
   -- Да, но я увлекся фантазіей явиться днемъ раньше и пройти лѣсомъ, сдѣлать имъ сюрпризъ. И вотъ самъ налетѣлъ на сюрпризъ, поистинѣ ужасный.
   Тонъ былъ искренній такъ же, какъ и выраженіе честнаго и суроваго лица, загорѣвшаго подъ африканскимъ вѣтромъ. Судья въ душѣ упрекалъ себя за набѣжавшее было подозрѣніе и готовъ былъ каяться въ этомъ, даже вслухъ каяться, весь отдавшись радостной экспансивности.
   -- Конечно, конечно, дорогой мой Ричардъ, случай ужасный. Но, признаюсь вамъ, самъ я настолько счастливъ, что мнѣ трудно даже... Вамъ извѣстны мои намѣренія относительно вашей кузины Элизы? Она только что отвѣтила благопріятно, кажется, вашей матушкѣ, которая сегодня, среди всѣхъ этихъ треволненій, успѣла сказать мнѣ всего нѣсколько словъ... А, вотъ и дамы!
   Госпожа Фениганъ и Лидія появились въ концѣ аллеи. Случай но, въ это утро, онѣ очень рано вышли въ садъ нарвать розъ, когда жена садовника прибѣжала, запыхавшись, сообщить имъ о страшной находкѣ, сдѣланной Александромъ на лужайкѣ. Маленькія садовыя ножницы съ ручкою слоновой кости, которыми Лидія срѣзала цвѣты, продолжали свое дѣло безъ малѣйшаго перерыва, не дрогнувши даже, и мадамъ Фениганъ замѣтила это. Лидія ограничилась лишь замѣчаніемъ въ полголоса: "Счастье, что Ричардъ еще не вернулся!" -- и вслѣдъ затѣмъ послѣдовало другое, котораго она не высказала: "Послѣ его угрозъ убить князя стали бы непремѣнно его обвинять... и сама я, пожалуй, подумала бы..."
   Эта мысль не выходила у нея изъ головы, и когда Делькру, вызванный изъ Корбёйля, задержался на нѣсколько минутъ у нихъ вѣзамкѣ и въ разговорѣ съ своимъ письмоводителемъ высказывалъ различныя предположенія относительно происшествія, Лидія готова была вслухъ выразить радость, что мужа ея нѣтъ дома, но какой-то таинственный инстинктъ не далъ ей сдѣлать этого. При такихъ условіяхъ можно представить себѣ ужасъ молодой женщины, когда около полудня она увидала передъ павильономъ чемоданъ и дорожный мѣшокъ Ричарда.
   -- Это доставлено омнибусомъ изъ Вильнёва,-- сказала ей садовница.-- Мосьё Ричардъ пошелъ пѣшкомъ лѣсною дорогой.
   Лидія такъ и замерла, охваченная такимъ убѣжденіемъ: "Онъ убилъ Шарлея"...
   Драма представилась ей съ поразительною отчетливостью. Мужъ пріѣхалъ днемъ раньше, чтобы застать ее нежданно, князь притаился гдѣ-то у калитки, они встрѣтились, взрывъ гнѣва и убійство. Подробности оставались необъяснимыми, но надъ этимъ она не задумывалась, слишкомъ сильно пораженная и изумленная: она дивилась тому, что у мужа хватило смѣлости на такое дѣло,-- у него, всегда робкаго и слабаго, у этого мужчины-ребенка, котораго она считала способнымъ только плакать и сокрушаться. Какъ сильна, стало быть, его любовь и какова ревность! И, за-одно съ душевною тревогой, росла ея нѣжность, признательность, чудная лихорадка любви, еще болѣе усилившаяся, когда Лидія на поворотѣ аллеи увидала Ричарда, похудѣвшаго, бронзоваго африканскимъ загаромъ, съ глазами, сверкающими радостью, съ выраженіемъ во всей фигурѣ энергіи и мужества, которыхъ она никогда не видала въ своемъ мужѣ.
   Опершись на руку Лидіи и сдерживая ея ускоривающіеся шаги, мать издали кричала сыну, не въ состояніи будучи преодолѣть свое нетерпѣніе:
   -- Что за фантазія не предупредить насъ!... Знаешь ли, до чего мы перепугались, увидавши твой багажъ и безъ тебя... Въ особенности послѣ этого страшнаго происшествія.
   -- Правда, дорогія вы мои, неудачный день я выбралъ...-- и, не договоривши фразы, онъ кинулся на шею матери, тѣмъ же быстрымъ движеніемъ прижимая къ своей груди Лидію, лицо которой ему пришлось разыскивать подъ большимъ розовымъ капюшономъ.
   Онъ почувствовалъ жену настолько похолодѣвшею и дрожащею, что высказалъ это вслухъ. Она ничего не отвѣтила, и госпожа Фениганъ, понимая, что ихъ необходимо оставить вдвоемъ, пошла впередъ къ Делькру.
   Ричардъ, себя не помня отъ радости, прижималъ къ себѣ жену, какъ нищій обхватываетъ свой хлѣбъ, какъ утопающій стискиваетъ спасательный кругъ. Онъ останавливался на каждомъ шагу, чтобы посмотрѣть на нее, выспросить до глубины ея глазъ.
   -- Отчего ты вся дрожишь? Отчего твои руки, твои щеки холодны, какъ ледъ?... Тебя взволновалъ мой нежданный пріѣздъ... но, вѣдь, теперь прошло это... или, вѣрнѣе, ужасъ, нечаянность этой смерти.
   -- О, нѣтъ!-- отвѣтила она такъ, что въ искренности ея не могло быть сомнѣнія.
   Ричардъ настаивалъ:
   -- Объ этомъ слѣдовало бы сказать мнѣ. Теперь я могу все выслушать...
   -- Для меня онъ давно умеръ, ты знаешь это... нѣтъ, ричардъ, не то это.
   -- Что же, въ такомъ разѣ?... Ты не рада свиданію со мной? Твои письма, однако, были такъ нѣжны.
   -- Я нѣжнѣе ихъ, мой Ричардъ, и очень рада быть съ тобой. О, очень... очень... клянусь тебѣ!
   Все болѣе и болѣе вздрагивая, она прижалась къ нему въ порывѣ всего своего существа, съ молчаливыхъ и трепетныхъ губъ готовы были сорваться признанія или вопросъ, которыхъ она не смѣла выговорить. И Ричардъ ломалъ себѣ голову, дѣлалъ предположенія, продолжая говорить о безразличныхъ вещахъ, образующихъ первую связь между сердцами, бывшими долго въ разлукѣ.
   Отъ времени до времени въ его большихъ добрыхъ глазахъ вспыхивалъ огонь грозы, нисколько не соотвѣтствовавшій заурядности разговора. Ричардъ думалъ: "Что мудренаго въ томъ, что въ его отсутствіе бѣдная женщина, которой грозилъ, которую преслѣдовалъ этотъ негодяй, рѣшилась, какъ въ Киберонѣ, на отчаянный поступокъ, но уже не противъ себя на этотъ разъ?" Тщетно пытался онъ отогнать эту мрачную думу, она угнетала его, какъ кошмаръ, и доводила до того, что на жену онъ смотрѣлъ такими же тревожными и болѣзненными глазами, какими она вглядывалась въ него.
   Впереди нихъ, подъ руку съ госпожею Фениганъ, судья Делькру бредить начиналъ отъ счастья, узнавши, что Элиза готова дать свое согласіе. О своей женитьбѣ онъ мечталъ уже, какъ о чемъ-то очень близкомъ, думалъ уже раздать своихъ кошекъ и своего попугая, всю свою семью стараго холостяка, совѣтовался съ матерью Ричарда о томъ, какъ устроить свое будущее жилище, кого пригласить въ свидѣтели.
   -- Если бы не сегодняшнее несчастное событіе, я могъ бы обратиться къ моему знаменитому другу, герцогу д'Алькантара...
   Сдвинувшіяся брови госпожи Фениганъ заставили его замолчать.
   -- Вы забываете, мосьё Делькру, что между Гробургомъ и Узеллями не можетъ быть уже ничего общаго. Богъ знаетъ, что зла я на нихъ не имѣю больше послѣ удара, поразившаго ихъ, но намъ эти люди причинили слишкомъ много горя.
   -- Правда, сударыня,-- сказалъ Делькру сердечнымъ тономъ,-- прошу извинить мою неловкость, знаете, избытокъ счастья...
   Жесткія брови оставались сдвинутыми,-- госпожѣ Фениганъ казалось непристойнымъ слово "счастье" вблизи отъ той -- другой матери, которой только что повезли сына на тяжелой мертвецкой телѣжкѣ.
   Весьма кстати разговоръ былъ прерванъ докладомъ, что господина слѣдователя просятъ пожаловать въ Гробургъ; Александръ, пріѣхавшій за нимъ въ тильбюри, ждетъ его у воротъ. Волненіе Лидіи замѣтно усилилось при этомъ извѣстіи, и въ то время, какъ судья откланивался хозяевамъ, Ричардъ видѣлъ, что она вотъ-вотъ готова лишиться чувствъ.
   Едва усѣвшись рядомъ съ Александромъ, Делькру, вновь захваченный интересомъ и таинственностью драмы, которую ему предстояло разъяснить, справился о душевномъ состояніи обитателей замка.
   -- Я полагаю, что герцогиня ничего еще не подозрѣваетъ,-- отвѣтилъ старый слуга сдержаннымъ тономъ.-- Что же касается генерала, то онъ очень стойко вынесъ извѣстіе объ этомъ новомъ несчастіи и приказалъ намъ помѣстить тѣло въ маленькомъ зданіи, которое у насъ называютъ фантомъ и куда можно проѣхать, минуя замокъ.
   -- А въ народѣ, мосьё Александръ, что говорятъ, что думаютъ? Заключеніе врачей согласуется ли съ общимъ мнѣніемъ?
   Старый лакей сдѣлалъ неопредѣленный жестъ.
   -- Что говоритъ деревенскій народъ, господинъ судья, это, если потребуется, узнать можно. Что онъ думаетъ, то -- ужь статья иная.
   -- Ну, а вы, мосьё Александръ?
   -- О, я-то что...
   Чтобъ уклониться отъ прямого отвѣта, онъ сдѣлалъ видъ, будто усиливается справиться съ пугливою лошадью. Они подъѣзжали къ тополямъ у моста. Звонкіе голоса доносились съ барки, на которой прачки полоскали бѣлье, развѣшивая его потомъ для просушки на веревкахъ, протянутыхъ по лугу.
   Александръ выпрямился, топырясь во весь ростъ, чтобъ издали видѣли его рядомъ съ судьею-слѣдователемъ въ экипажѣ герцога д'Алькантара.
   -- Если бы вашъ письмоводитель могъ записать все, что здѣсь разсказывается съ утра, вы узнали бы, можетъ быть, какъ толкуютъ про это дѣло, безъ чего...
   По герметически сомкнувшимся губамъ своего спутника судья понялъ, что ничего ровно не добьется отъ бывшаго лакея, состарившагося на плутняхъ, хотя маленькіе его глазки ясно говорили, что ему многое хорошо извѣстно. Судья ни мало не смутился этимъ, вполнѣ увѣренный, что въ его камерѣ, въ Корбёйлѣ, этотъ самый Александръ, столь сдержанный и таинственный теперь, все высыплетъ наружу, при первомъ требованіи судебной власти, исконнаго пугала деревенскихъ людей.
   Выйдя изъ экипажа на пустынной набережной у одной изъ калитокъ Гробурга, Делькру скоро очутился на террасѣ надъ рѣкой, гдѣ герцогиня въ шляпѣ, готовая выѣхать, о чемъ-то горячо спорила съ мужемъ и учителемъ Жаномъ, сидѣвшими на скамьѣ у площадки для игры въ теннисъ. Едва завидѣвши судью, генералъ выпрямился и издали крикнулъ, въ то время, какъ глаза учителя такъ и запрыгали въ отчаянной мимикѣ.
   -- Идите на подмогу, милѣйшій мой... помогите намъ успокоить бѣдную герцогиню, вообразившую, будто мы что-то скрываемъ отъ нея.
   Делькру отвѣтилъ, попадая въ надлежащій тонъ:
   -- Никакихъ вѣстей еще не имѣете, генералъ?
   -- Никакихъ, и вотъ почему я попросилъ васъ пріѣхать, такъ какъ, признаюсь, меня это начинаетъ тревожить.
   -- Да и на самомъ дѣлѣ,-- проговорилъ Делькру, смущенно поглаживая свои бакенбарды.
   Герцогиня нервно взрывала концомъ зонтика убитую пескомъ площадку и подозрительнымъ взглядомъ окидывала троихъ мужчинъ. Ея осунувшіяся щеки, цвѣтъ лица, принявшій землистый оттѣнокъ, въ два дня превратили ее въ старуху. Она чувствовала, что всѣ они въ заговорѣ противъ нея, обманываютъ ее, порѣшивши не говорить ей того, что такъ страшно было ей угадать. Обратившись къ учителю, какъ къ самому робкому изъ нихъ, она рѣзко сказала:
   -- Ключъ отъ фантома... слышите, метръ Жанъ?... Онъ нуженъ мнѣ.
   -- Слушаю, герцогиня... только я не знаю...-- бормоталъ бѣдняга Жанъ.-- Князь самъ заперъ... шары тенниса все пропадали, онъ и заперъ... а ключъ, должно быть, положилъ въ карманъ.
   -- Ищите опять; говорю вамъ, что онъ мнѣ нуженъ сегодня.
   Въ то время, какъ она удалялась, генералъ заговорилъ умышленно громко, чтобъ она могла слышать:
   -- Сущая бѣда съ женскими фантазіями!... Герцогинѣ приснилось сегодня ночью, будто ея сына нашли утонувшимъ въ старомъ павильонѣ, прозванномъ фантомомъ, а тамъ и воды-то никогда ни капли не бывало!
   Онъ знакомъ подозвалъ Делькру и, указывая тростью на красное кирпичное строеніе, прикрытое зеленью, продолжалъ:
   -- Вы знаете, тамъ онъ, и необходимо, чтобы вскрытіе было сдѣлано сегодня вечеромъ. Я хочу какъ можно скорѣе положить его въ гробъ, не то мать съ ума сойдетъ, если увидитъ его такимъ. А, милѣйшій мой Делькру, въ моей боевой жизни мнѣ случалось присутствовать при страшныхъ избіеніяхъ, но когда я увидалъ то, что сталось съ моимъ мальчикомъ, съ этимъ бѣлокурымъ красавчикомъ, котораго принесли мнѣ сюда, на то самое мѣсто, гдѣ онъ игралъ недѣлю назадъ...
   Онъ смолкъ передъ блестящимъ образомъ Шарлея, еще настолько близкимъ всѣмъ, что имъ казалось, будто слышится его смѣхъ, его крики на лужайкѣ: "Play",-- въ тишинѣ, нарушаемой только жужжаніемъ пчелъ надъ кустами бирючины.
   Послѣ долгаго молчанія судья заговорилъ первый все еще тихимъ голосомъ:
   -- Такъ и сдѣлаемъ, генералъ. Врачи будутъ здѣсь къ ночи. Но если мнѣніе ихъ не измѣнится, то они объявятъ вскрытіе ненужнымъ, полагая такъ же, какъ и я, что причиною смерти князя былъ приливъ крови къ мозгу.
   -- Я совершенно иного мнѣнія,-- сказалъ герцогъ д'Алькантара, причемъ не дрогнула ни одна морщинка его блѣднаго лица.-- Но всего прежде я бы желалъ предложить вамъ одинъ вопросъ. По какому случаю, въ этомъ злосчастномъ дѣлѣ, пала на васъ обязанность произвести первыя дознанія?
   Делькру смутился немного.
   -- По тому простому случаю, герцогъ, что нашъ слѣдователь находится въ отпуску для поправленія здоровья, а прокуроръ республики отправился въ свадебное свое путешествіе.
   -- А вы не думаете ли свое подготовить?
   -- Мое брачное путешествіе?-- проговорилъ судья, очень удивленный тѣмъ, что его намѣренія уже извѣстны, и такимъ еще высокопоставленнымъ особамъ.
   -- Не вѣрно развѣ, что идутъ переговоры о вашей женитьбѣ на кузинѣ Фенигановъ, разведенной, хорошенькой и съ состояніемъ?
   Передъ скамьей, на которой они сидѣли, на холмѣ противуположнаго берега высились павильонъ Узеллей и шпалерный ходъ, соединяющій его съ главнымъ зданіемъ. Какъ ни былъ увертливъ и скрытенъ чиновникъ, онъ не посмѣлъ отрицать свои надежды въ виду строеній и деревьевъ, бывшихъ всему свидѣтелями. Онъ сознался въ томъ, что подробности еще не опредѣлены, но что въ принципѣ онъ считаетъ бракъ этотъ дѣломъ рѣшеннымъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, мой милый...-- голосъ генерала сдѣлался звучнѣе, его угасшіе взгляды стали ярче и проницательнѣе,-- въ такомъ случаѣ, безусловно необходимо вамъ передать это дѣло кому-нибудь изъ вашихъ товарищей-слѣдователей, такъ какъ мой сынъ палъ жертвою убійства, а убійца никто иной, какъ вашъ будущій родственникъ, Ричардъ Фениганъ.
   Делькру поднялся съ мѣста въ порывѣ негодованія, почти непритворнаго.
   -- Что вы говорите, герцогъ!
   -- Ничего такого, чего не могъ бы доказать. Метръ Жанъ, прошу васъ, дайте прочесть господину судьѣ.
   Торопливыми и дрожащими пальцами учитель вынулъ изъ лежавшаго у него на колѣняхъ кожанаго свертка и подалъ Делькру несчастныя письма, въ которыхъ обезумѣвшій Ричардъ, доведенный до бѣшенства постоянною неуловимостью противника, повторялъ на всѣ лады, во всевозможныхъ варіантахъ: "Онъ не хочетъ драться на дуэли, такъ я его убью, убью". По знаку генерала, Жанъ заговорилъ слабымъ, едва слышнымъ голосомъ:
   -- Угрозы эти не въ письмахъ только были выражены. Два раза господинъ Фениганъ, лично говоря со мною, подтверждалъ ихъ, клялся, что подкараулитъ князя гдѣ-нибудь на перекресткѣ въ лѣсу и превратитъ его хорошенькое личико въ кусокъ битаго мяса ударами своихъ каблуковъ, какъ разбилъ онъ медальонъ съ его портретомъ.
   -- Что вы на это скажете, мой милый?-- спросилъ генералъ.
   -- Признаюсь вамъ,-- отвѣтилъ Делькру,-- вначалѣ мои подозрѣнія направились было въ эту же сторону. Но ихъ неосновательность совершенно очевидна. Вернулся онъ, правда, нежданно, но вернулся лишь сегодня утромъ, а преступленіе совершено нѣсколько дней назадъ. Иначе не успѣли бы лѣсныя насѣкомыя...
   Онъ не рѣшился договорить свою мысль отцу, который съ необычайнымъ спокойствіемъ продолжалъ:
   -- Убійца дѣйствовалъ не самолично, быть можетъ... Какъ бы то ни было, его угрозы хорошенькому личику, не дававшему ему покоя, были осуществлены настолько въ соотвѣтствіи съ его ревностью и бѣшеною злобой, что дѣло тутъ не обошлось безъ его участія. Повѣрьте мнѣ, Делькру, я не знаю, какъ совершилось это ужасное дѣло, но въ немъ я вижу ясно ожесточеніе страсти, ея страшные когти... Ричардъ это, говорю вамъ, его это дѣло... И если вы дадите ему провести васъ, если вы не распорядитесь засадить его, и засадить живо, то васъ обвинятъ въ потворствѣ будущимъ родственникамъ и вы можете поплатиться за это очень дорого.
   Делькру вздрогнулъ.
   -- О, герцогъ!
   -- Чего проще, телеграфируйте въ Версаль, чтобы поручили слѣдствіе другому.
   Чиновникъ взвѣшивалъ свои шансы, подумалъ нѣсколько секундъ, потомъ воскликнулъ съ амфатическимъ жестомъ:
   -- Генералъ, тутъ затронутъ вопросъ долга, я прошу дозволить мнѣ до вечера отложить мое рѣшеніе.
   

XVII.
Двойное недоразумѣніе.

   Въ то время, какъ этотъ трагическій разговоръ шелъ въ тѣни гробургскаго сада, на противулежащемъ берегу рѣки, по открытымъ склонамъ, занятымъ фруктовымъ садомъ Фенигановъ съ его шпалерами и трельяжами, съ дорожками, обсаженными низкорослыми, точно китайскими, карличковыми фруктовыми деревьями, Ричардъ прогуливался съ матерью, и трогательно было видѣть, какъ заботливо, будто малаго ребенка, прикрывала она зонтикомъ шедшаго рядомъ съ нею здоровеннаго охотника. Лидія осталась въ гостиной принимать гостей, такъ какъ понедѣльникъ былъ ихъ пріемнымъ днемъ, и драма этого утра привлекла къ нимъ большое число посѣтителей, любопытствующихъ разузнать подробности, въ особенности же посмотрѣть на молодую женщину, на впечатлѣніе, которое произвела на нее катастрофа.
   Несмотря на свои тревоги, на желаніе побыть съ мужемъ, Лидія поняла, что обязана сдѣлать это ради безопасности Ричарда, ради достоинства семьи,-- обязана смѣло встрѣтить недоброжелательное вторженіе всего этого люда. Что значитъ это некрупное пожертвованіе личнымъ самолюбіемъ въ сравненіи съ тѣмъ, что мужъ посмѣлъ сдѣлать для нея? И по мѣрѣ того, какъ звонки слѣдовали одни за другими у вороть замка, госпожа Фениганъ изъ глубины своего сада узнавала гостей, называла ихъ своему сыну.
   -- Это экипажъ изъ Шато-Фрейе... это жидовочки изъ Мерожи... Твоя жена отлично сдѣлала, что принимаетъ ихъ... Еслибъ она вздумала уклониться отъ пріема визитовъ сегодня, Богъ знаетъ, что заговорили бы эти господа, какія стали бы дѣлать предположенія.
   -- Что же бы такое могли подумать?-- спросилъ онъ очень тихо.
   Желая быть совсѣмъ съ глазу на глазъ, они удалились на крайнюю дорожку, окаймленную грядами гвоздикъ и фіалокъ, блестящихъ пестротою цвѣтовъ и распространяющихъ ароматъ перца и ладона.
   -- Какъ знать?-- отвѣтила мать.-- Могутъ наболтать, что смерть князя страшно огорчаетъ Лидію, что прячется она, желая это скрыть... гадокъ свѣтъ!
   Ричардъ вздохнулъ облегченно, какъ будто ожидалъ болѣе ужасныхъ предположеній. Мать продолжала:
   -- Какъ ни ужасна и преждевременна эта смерть, по думать, что она вызвала бы хоть одну слезинку у нашей милой Лидіи, можетъ лишь тотъ, кто совсѣмъ не знаетъ ея гордой натуры... Начать съ того, что никогда она не любила этого Шарлексиса... а всѣ его подлости, всѣ звѣрства привели къ тому, что вызвали въ ней ненависть, жажду мщенія... Я помню, какъ въ Киберонѣ, во время ея бреда, мнѣ доводилось слышать даже угрозы убить его...
   -- Молчи... молчи, мама!...-- Живо прошепталъ Ричардъ, замѣтивши вблизи садовника, несшаго парниковыя рамы. Когда же тотъ удалился, сынъ не безъ нѣкотораго стѣсненія обратился къ матери съ вопросомъ:-- А знала ли ты, что... этотъ... ну, Шарлей... знала ли, что онъ съ нѣкоторыхъ поръ все въ этой сторонѣ бродилъ?
   -- Узнала объ этомъ сегодня утромъ, твоя жена этого тоже не знала... Такъ, по крайней мѣрѣ, она меня увѣряла, а я никогда не сомнѣваюсь въ справедливости ея словъ,-- слишкомъ я хорошо знаю ее теперь.
   Ричардъ остановился въ сильномъ волненіи.
   -- Если ты хорошо ее знаешь, то не можешь ли объяснить мнѣ ея смущеніе, какую-то неестественность со мною съ минуты моего возвращенія? Я чувствую, что она какъ будто не рѣшается въ чемъ-то мнѣ признаться. Я было подумалъ сначала, что этотъ ужасный, отвратительный видъ тамъ, въ лѣсу...
   -- Но мы же ничего не видали.
   -- Да, знаю я, потому и доискиваюсь... О, не бойся, это не прежнія черныя мысли лѣзутъ мнѣ въ голову,-- я вылечился совсѣмъ и навсегда... Только этотъ Шарлексисъ, двуличный и сложный, какъ его имя, надѣленъ былъ адскою душой, и мнѣ приходитъ въ голову вопросъ, не обозлился ли онъ на то, что Лидія совсѣмъ ускользнула отъ него, и не пытался ли онъ снова овладѣть ею посредствомъ какой-нибудь мерзости? Представъ себѣ, что у него остались письма, какой-нибудь портретъ, слишкомъ интимный, и что онъ воспользовался ими, какъ приманкой, какъ угрозой, для того, чтобы добиться свиданія, прежде всего...
   -- Ахъ, Боже мой! Вѣдь, правда, ты мнѣ напомнилъ...
   Два рѣзкихъ удара колокола, раздавшихся на внутреннемъ дворѣ, прервали рѣчь госпожи Фениганъ.
   -- Навѣрное, Лидія посылаетъ меня звать. Должно быть, гостиная биткомъ набита...
   Понявши, однако, движеніе сына, она продолжала:
   -- Но я докончу тебѣ мой разсказъ... Такъ вотъ, въ прошедшую пятницу, въ день рынка въ Корбёйлѣ, я повезла съ собою Лидію, не выѣзжавшую никуда со времени твоего отъѣзда...
   И мать осторожно передала ему въ этомъ разсказѣ о встрѣчѣ съ княземъ у ювелира, налегая на то, какъ блѣдна была Лидія при выходѣ изъ магазина, какъ она была растеряна, что служитъ доказательствомъ полной неожиданности такой встрѣчи, и все еще опасаясь взрыва ревности, она добавила:
   -- Если Лидія не написала тебѣ объ этомъ, то лишь потому, что я ее упросила такъ поступить... Понимаешь, другъ мой, ее нельзя винить за это... я, одна я.
   Но Ричардъ ни на секунду не усомнился въ правдивости матери, въ честности жены. Онъ вспомнилъ только страшную и совершенно иную сцену, разыгравшуюся въ этомъ самомъ саду всего нѣсколько мѣсяцевъ назадъ. Сколько событій произошло съ той поры, какъ измѣнились всѣ ихъ чувства! Очень серьезно онъ взялъ дорогія ему старческія руки матери, одѣтыя въ садовыя перчатки, и благоговѣйно поднесъ ихъ къ своимъ губамъ.
   -- Не бойся, мама, моя милая. Я Лидіи вѣрю, какъ тебѣ самой... Но разсказанное тобой подтверждаетъ всѣ мои опасенія. Я знаю теперь, знаю...
   -- Что? что такое ты знаешь? Что ты предполагаешь?... Поистинѣ, вы меня пугаете...
   Раздался опять звонъ колокола и почти тотчасъ же явился слуга звать госпожу Фениганъ. Она вѣрно угадала: ея присутствіе въ гостиной оказывалось необходимымъ. И притворно-веселымъ тономъ,-- такъ какъ волненіе ея дѣтей начинало и ее тревожить,-- она проговорила, уходя:
   -- Я сейчасъ пришлю къ тебѣ жену, постарайся ее выспросить.
   Опершись локтями на низкую кирпичную стѣнку, отдѣляющую садъ отъ обширнаго овсянаго поля, идущаго пологимъ спускомъ къ Сенѣ, Ричардъ долго стоялъ неподвижно и думалъ... Выспрашивать Лидію... для чего? Его убѣжденіе вполнѣ опредѣленно... Между нею и бывшимъ ея любовникомъ оставалась какая-то связь, оскорбительная, позорящая. Этимъ объясняются его шлянія около парка и ихъ встрѣча въ Корбёйлѣ. Притиснутая, съ одной стороны, дерзостью этого негодяя, съ другой -- близостью возвращенія мужа, она смѣло пошла на послѣднее свиданіе, чтобы получить обратно, во что бы ни стало, залогъ прежнихъ отношеній, письма или портретъ, оставшіеся въ предательскихъ рукахъ. Тогда, передъ слишкомъ омерзительными условіями, несчастнаи женщина отомстила и себя защитила, только болѣе надежнымъ оружіемъ, чѣмъ тамъ, въ Киберонѣ... Умеръ онъ, ея негодованіе стихло, и она осталась растерянною, озадаченною, въ ужасѣ отъ совершеннаго преступленія, съ вполнѣ человѣческою потребностью сознаться во всемъ, въ особенности мужу, который одинъ способенъ понять ее и оправдать. Вотъ почему она такъ прижималась къ нему, такъ смотрѣла въ его глаза, точно хотѣла сказать: "Боюсь я, стыдно мнѣ... скрой меня, спаси меня!"
   Что дѣлать? Возможно ли принять это страшное признаніе иначе, какъ раскрывши ей все свое сердце и свои объятія? Самъ-то онъ не отвѣтственъ ли такъ же точно? Не говорилъ онъ ей развѣ, и сколько разъ еще, и какимъ отчаяннымъ тономъ: "Пока живъ этотъ человѣкъ, мы не можемъ быть счастливы... Я постоянно буду думать, что ты ему принадлежала, постоянно буду опасаться, что ты еще принадлежишь ему". Ему ли винить жену въ томъ, что она освободила ихъ, наконецъ, отъ этого человѣка? И если въ эту самую минуту онъ чувствовалъ такой просторъ, такое непостижимое ликованіе въ душѣ, если переливчатыя волны хлѣбовъ, изгибъ рѣки въ глубинѣ обширной равнины и небо, и деревья, и всѣ знакомыя дали восхищаютъ его, какъ никогда, то не обязанъ ли онъ этимъ сознанію, что теперь онъ одинъ можетъ страстно любоваться и обладать этою очаровательною женщиной?...
   Торопливые и осторожные шаги, шелестъ кисейнаго платья... Лидія около него, запыхавшаяся, очень блѣдная...
   -- Делькру у насъ,-- шепчетъ она Ричарду, не глядя на него, рядомъ съ нимъ облокотившись на низкую стѣнку.-- Все измѣнилось, повидимому, теперь полагаютъ, что совершено преступленіе... есть какой-то слѣдъ...
   О, несчастныя побѣлѣвшія губы, силящіяся улыбнуться, говоря эти фразы... Еслибъ они были одни въ саду, какъ быстро вернулъ бы имъ Ричардъ ихъ цвѣтъ и жизнь, но слышенъ скрипъ грабель на всѣхъ дорожкахъ, стукъ леекъ о закраины каменныхъ бассейновъ.
   -- Какой слѣдъ?... Что тамъ такое узнали?-- спрашиваетъ Ричардъ равнодушно, стараясь успокоить жену.
   -- Судья ничего не говоритъ. Всѣ въ гостиной съ любопытствомъ и нетерпѣніемъ толпятся вокругъ него.
   -- Что намъ за дѣло до этого?-- сказалъ Ричардъ съ нѣжнымъ увлеченіемъ и, взявши подъ легкою кисеей молодую, упругую руку, прижалъ ее къ своей рукѣ.-- Намъ такъ хорошо здѣсь...
   Кругомъ нихъ, по мѣрѣ того, какъ спускалось солнце, лились ароматы левкоевъ, золотистыхъ, пурпурныхъ, темно-фіолетовыхъ, благоухали фіалки, и въ атмосферѣ, трепещущей отъ рѣзкихъ красокъ и ароматовъ, облака крошечныхъ бабочекъ носились надъ только что политыми цвѣтами, сверкая вихремъ голубыхъ искръ.
   -- О, да, хорошо здѣсь!-- вздохнула Лидія, припадая головой къ плечу мужа съ дѣтскою кокетливостью, но въ душѣ замирая отъ страха.Ее удивляетъ спокойствіе мужа въ виду всего, что имъ грозитъ, и она задаетъ себѣ вопросы: "На что онъ надѣется? Откуда берется у него такая смѣлость?... Еслибъ еще быть увѣреннымъ въ томъ, что мы не разстанемся, что страдать и искупать будемъ вмѣстѣ... А, бѣдный, милый другъ!"
   Ричардъ, освобожденный смертью Шарлея отъ тяжести, такъ долго удручавшей его сердце, наслаждался блестящею красотой своей жены, опьяняемый ею такъ же, какъ прелестью неба и всего, ихъ окружающаго. Но его смущаетъ, въ отчаяніе приводитъ боязливый взглядъ устремленныхъ на него чудныхъ сѣрыхъ глазъ.
   -- О, не вздыхай же такъ!... Что съ тобою, Лидія, скажи?... Вѣдь, мы теперь вдвоемъ, совсѣмъ одни, близко такъ другъ къ другу.
   -- Не настолько одни, мой Ричардъ, не настолько близко, чтобы говорить о томъ, что надо намъ сказать другъ другу.
   -- Гдѣ же, въ такомъ случаѣ? Сегодня вечеромъ, ночью?
   -- Да, ночью... все скажемъ.
   Ихъ дыханія, ихъ руки ищутъ другъ друга, пылаютъ. Ричардъ проговорилъ тихо:
   -- И ты не боишься, что злымъ я буду, какъ въ тотъ разъ, въ ночь моего отъѣзда, помнишь?
   -- Нѣтъ, этого я не боюсь,-- отвѣтила она увѣренно.
   -- Почему?
   Она выпрямилась быстрымъ движеніемъ.
   -- Потому, что теперь есть между нами...
   Ричардъ притворился, будто не понимаетъ, и тихо спросилъ:
   -- Что есть?
   Они смотрѣли другъ на друга, вздрагивая, какъ бы охваченные лихорадкой, воспламененные однимъ и тѣмъ же желаніемъ. Позади Лидіи горѣло вечернее небо, придавая особый блескъ ея тонкимъ волосамъ; въ глазахъ Ричарда отражался красный отблескъ заката. Никогда они не находили другъ друга настолько красивыми, никогда не стремились другъ къ другу такъ пылко. И не одинъ только блескъ неба и солнца преобразилъ ихъ въ такой мѣрѣ, сдѣлалъ ихъ столь новыми и обворожительными другъ для друга. Сдѣлало это то, что между ними есть, то страшное, въ чемъ они подозрѣваютъ другъ друга, равно жалѣя, одинаково прощая въ глубинѣ души.
   -- Фениганъ!... О, Фениганъ!
   Голосъ, повелительный и рѣзкій, доносился сверху изъ сада.
   -- Делькру зоветъ,-- сказала Лидія, дрогнувши отъ ужаса.
   Ричардъ сердито проворчалъ сквозь зубы:
   -- Чего онъ лѣзетъ даже сюда за нами?
   Его движеніе, инстинктивное и покровительственное, какъ бы прикрывало Лидію, казалось, говорило: "Я съ тобой, ничего не бойся!"
   А она думала, видя его такимъ спокойнымъ: "Какъ онъ смѣлъ! Какъ я люблю его!" II Ричардъ находилъ ее очень трогательною, чудно-женственною, съ ея нервными страхами, которые всѣхъ ихъ охватываютъ, когда дѣло уже совершено.
   -- Извините, дорогой мой Фениганъ,-- кричалъ Делькру, приближаясь къ нимъ мелкими быстрыми шагами,-- мнѣ хотѣлось бы попасть въ Корбёйль до отъѣзда моего письмоводителя, не можете ли вы приказать отвезти меня?
   Ричардъ отвѣтилъ:
   -- Это очень легко сдѣлать.
   -- Я пойду прикажу Либору запрягать,-- обрадовалась Лидія, что Делькру уѣзжаетъ, стало быть, на сегодня нечего бояться.
   -- Пойдемте вмѣстѣ предупредить Либера,-- продолжалъ Ричардъ, смѣясь.
   Въ то время, какъ они проходили садомъ, освѣщеннымъ косыми лучами солнца, судья, шедшій рядомъ съ Фениганомъ, шепнулъ ему на ухо:
   -- Устройте такъ, чтобы проводить меня немного, только вдвоемъ. Я попрошу васъ дать мнѣ кое-какія свѣдѣнія.
   Очевидно, судья хотѣлъ разспросить его про Лидію: это-то и есть слѣдъ, разсказъ про который вывезенъ изъ Гробурга. Ричарду пришлось призвать на помощь весь свой запасъ хладнокровія и твердости.
   -- Непремѣнно,-- отвѣтилъ онъ такъ же таинственно.
   Когда открытая коляска въѣхала во дворъ, гдѣ стояли экипажи гостей, и Лидія увидала, какъ Ричардъ садится рядомъ съ судьей, ея прелестное личико поблѣднѣло, какое-то невѣдомое чувство подсказало, что у нея похищаютъ мужа и что свидится она съ нимъ не скоро. Она пересилила, однако, волненіе и сказала, улыбаясь:
   -- Будьте милы, господа, возьмите меня съ собой. Мнѣ только надѣть шляпу.
   Ричардъ понялъ выразительный толчокъ локтя чиновника и отвѣтилъ:
   -- Не стоитъ, я доѣду только до конца усадьбы,-- и, посылая женѣ поцѣлуй концами пальцевъ, добавилъ: -- Пройди лучше въ салонъ, ты окажешь услугу матери.
   Изъ открытыхъ окопъ нижняго этажа вырывалось щебетаніе женскихъ голосовъ, очень возбужденной свѣтской болтовни. Лидія, стоя на крыльцѣ, прежде чѣмъ войти въ домъ, смотрѣла вслѣдъ уѣзжающему экипажу и слышала, какъ мужъ, обратившись къ ней, крикнулъ:
   -- Сейчасъ вернусь!
   Не безъ сокрушенія,-- выраженіе немного сильное для зачерствѣлыхъ душъ судебнаго персонала,-- Делькру пожертвовалъ Узеллями Гробургу и любовью -- повышенію по службѣ. Онъ шелъ пѣшкомъ вдоль Сены, и нерѣшительность его длилась до половины моста. Если бы "Красная шапочка" была налицо, то, нѣтъ сомнѣнія, ея чарующій смѣхъ, ея реальное присутствіе восторжествовали бы надъ погоней за быстрымъ повышеніемъ и надъ престижемъ вліятельныхъ особъ. Но, предоставленный собственнымъ инстинктамъ, членъ суда неспособенъ былъ дойти до Узеллей, не принявши того рѣшенія, какое подсказывали его честолюбіе и сухость его сердца. Онъ исполнитъ свою "судейскую обязанность" и для этого добьется разговора по душѣ съ своимъ милымъ Фениганомъ раньше формальнаго слѣдственнаго допроса, чтобъ имѣть возможность контролировать показанія обвиняемаго откровенною бесѣдой друга. И едва они выѣхали изъ усадьбы, а подковы лошадей застучали по убитому шоссе, судья началъ свои выпытыванія.
   Другъ Фениганъ долженъ понять основанія, помѣшавшія имъ взять съ собой молодую женщину: неудобно было бы говорить при ней о смерти князя Ольмюцкаго, несомнѣнно насильственной и трагической, а совсѣмъ не просго случайной, какъ увѣряютъ врачи.
   -- Что же, у васъ есть доказательства?-- жадно спросилъ Ричардъ.
   -- Неотразимыя,-- отвѣтилъ Делькру, наклоняя голову.
   На этотъ разъ мужъ не сомнѣвался болѣе. Дѣло идетъ о Лидіи. Но не глупо ли вообразить, что онъ выдастъ свою жену этимъ законникамъ, что не предпочтетъ во сто кратъ лучше все принять на себя!
   Делькру, хотя былъ и не изъ очень прозорливыхъ, все же разглядѣлъ тревогу сквозь загаръ своего спутника и продолжалъ съ восторгомъ:
   -- Первое доказательство, которое вначалѣ ускользнуло отъ нашего вниманія... то, что князь, подобно большинству людей, имѣлъ при себѣ письма женщинъ, портреты, сувениры, которые онъ охотно показывалъ. Онъ никогда не разставался съ маленькимъ черепаховымъ портфелемъ, наполненнымъ подобными ex-voto и хорошо знакомымъ его пріятелямъ. И вотъ, когда нашли князя, его карманы оказались пустыми. Этимъ обусловливаются и подкрѣпляются наши подозрѣнія.
   То была какъ разъ та самая драма, которая представлялась воображенію Ричарда: Лидія во что бы ни стало хотѣла вернуть сувениръ, который Шарлей отказывался ей отдать. Тѣмъ не менѣе, Фениганъ держался стойко и нашелъ достаточно силы на то, чтобы возразить слѣдователю, давившему его, точно тисками, своею аргументаціей:
   -- Если карманы его такъ опустошены, то, стало быть, его убили, просто, чтобы ограбить.
   -- Нѣтъ, такъ какъ при немъ оказались въ цѣлости его портъ-моне, часы и перстни. Добирались только до имѣющихся у него писемъ и до хорошенькаго личика соблазнителя женщинъ. Какъ разъ признаки преступленія изъ-за страсти.
   Ричардъ ничего не отвѣтилъ. Делькру, боясь, что зашелъ слишкомъ далеко и что ничего уже не добьется, попытался сдѣлать диверсію, чтобы снова затянуть своего спутника.
   -- Знаете о чемъ я подумалъ, Ричардъ? О мести женщины!-- и, видя, какъ Фениганъ вздрогнулъ, онъ рѣшилъ, что дѣло налаживается, и продолжалъ:-- Мысль эта пришла мнѣ въ голову при видѣ тщательно уложеннаго тѣла, въ положеніи, производящемъ иллюзію жизни, и подъ его обычною защитой отъ солнца. Не находите ли вы, что вся эта обстановка Гревеновскаго музея указываетъ на утонченность, на кокетливость чисто-женской вендетты?
   Ричардъ понялъ, что его жена погибла, и кинулся впередъ заслонить ее собою.
   -- Милый мой, полъ тутъ не причемъ, когда дѣло идетъ о мести или о ревности. Мужъ, обманутый и мстящій, можетъ обставить свое преступленіе съ неменьшею утонченностью, чѣмъ самая испорченная женщина.
   -- И въ этомъ вы не усматриваете женской руки?
   -- Готовъ поклясться въ противномъ.
   -- Ого, какой же вы знатокъ!-- сказалъ судья, закатываясь отъ смѣха, казавшагося ему очень остроумнымъ; потомъ, нежданно, тѣмъ изворотомъ, который составляетъ одинъ изъ фортелей слѣдователя, онъ спросилъ, конфиденціально и серьезно:-- Вы, говорятъ, очень ревнивы?
   -- Очень ревнивъ, правда.
   -- Кажется, писали даже письма, до крайности рѣзкія...
   -- Развѣ сознаетъ человѣкъ, что онъ дѣлаетъ въ минуты подобнаго возбужденія?...
   Наступила длинная пауза, молчаніе, во время котораго умы успокоиваются, собираются съ силами. По дорогѣ, бѣлѣющей по мѣрѣ того, какъ темнѣло небо, по двое и по трое проходили рабочіе, молчаливые и утомленные всею тяжестью дневного труда, таща на плечахъ свои котомки и заступы. Подводчикъ, задремавшій было подъ убаюкивающій звонъ бубенцовъ, кидался съ телѣги къ своей лошади, чтобы дать дорогу коляскѣ, за которою завистливымъ взглядомъ слѣдилъ бродяга, сидящій на откосѣ канавы и развертывающій длинныя тряпки съ своихъ окровавленныхъ ногъ. За виноградниками по склонамъ блестѣла Сена пурпуромъ заката, дѣлая еще болѣе мрачными лѣсныя массы, тянущіяся вдоль карниза. Отъ времени до времени раздавался свистокъ туэра на рѣкѣ, а сверху роща откликалась на него пѣснями соловьевъ, цѣлымъ потокомъ влюбленныхъ и радостныхъ трелей, благоуханіемъ ландышей. И все это вызывало для Ричарда обворожительный образъ Лидіи, для Делькру -- воспоминаніе о веселомъ смѣхѣ и блестящихъ зубкахъ Элизы. О, чудная музыка мая, свѣжіе ароматы полянъ, какими таинственными тонами охватываете вы самыя черствыя души! Судья, сильно разнѣжившійся, готовъ уже былъ телеграфировать въ Версаль о присылкѣ, взамѣнъ его, другого слѣдователя, но такая слабость быстро исчезла.
   Вдругъ, близь Суази, съ тропинки между виноградниками появилась высокая фигура, вся черная на мѣловой бѣлизнѣ дороги.
   -- Здравствуйте, господинъ Сересъ, -- крикнулъ Ричардъ и приказалъ кучеру остановиться.
   Первою фразой викарія былъ простодушный вопросъ о томъ, возвратился ли также владѣлецъ церкви маленькаго прихода. Ричардъ отвѣтилъ, что господинъ Мериве остался въ Марсели, но не надолго.
   -- А васъ-то самихъ, дорогой мой аббатъ, что вынуждаетъ ходить такъ поздно по дорогамъ? Потребовалась помощь какимъ-нибудь несчастнымъ въ этой сторонѣ?
   Старикъ священникъ отеръ потъ съ своихъ сѣдыхъ волосъ и очень просто отвѣтилъ:
   -- Я иду изъ вашей рыбацкой... Старикъ Жоржъ, нищій, котораго вы тамъ пріютили, прислалъ за мной.
   -- Онъ все еще болѣнъ?
   -- О, совсѣмъ умираетъ... Вечеромъ я пойду его причастить.
   -- Бѣдняга Жоржъ! Лидія будетъ огорчена...-- и вслѣдъ исчезающему въ сумракѣ священнику Ричардъ крикнулъ:-- Всѣ расходы на похороны на мой счетъ, прошу васъ, господинъ аббатъ.
   -- Благодарю, честная душа!-- донесся издали громкій голосъ священника.
   Тѣни отъ деревьевъ пропали на лугахъ. Все становилось одинаково темнымъ, точно подъ крыломъ смерти, перешедшей дорогу. Въ то время, какъ кучеръ зажигалъ фонари, Делькру обратился опять къ драмѣ утра, къ своему слѣдствію, и спросилъ Фенигана:
   -- Когда вы разстались съ господиномъ Мериве?
   -- Вчера утромъ...-- и тотчасъ же, спохватившись, что этимъ онъ выдаетъ жену, Ричардъ поспѣшилъ прибавить:-- Нѣтъ, впрочемъ, что я говорю... Не вчера, а третьяго дня... ну, словомъ, два дня назадъ. Трудно представить себѣ, какъ одна ночь, проведенная въ вагонѣ, перепутываетъ всѣ представленія о времени.
   "Самъ лѣзетъ въ петлю, несчастный!" -- подумалъ судья и, отдаваясь жалости, быть можетъ, профессіональному диллентантизму, находя дѣло слишкомъ ужь легкимъ, онъ попытался открыть Ричарду глаза на его неосторожность:
   -- Сегодня, однако, когда мы встрѣтились въ лѣсу, вы сказали, что только что пріѣхали. Иначе оно и быть не могло, такъ какъ нельзя же предположить, что вы двое сутокъ бродили въ этихъ мѣстахъ, не заходя къ себѣ.
   -- Очевидно,-- прошепталъ Ричардъ, растерявшись совершенно искренно.
   На этотъ разъ судья соображалъ: "Дурачка играетъ", -- и послѣ минутнаго раздумья заговорилъ опять:
   -- Послушайте, Фениганъ, это ужь совершенно между нами, вы знаете, что, къ сожалѣнію, отношенія князя Ольмюцкаго къ одной очень дорогой вамъ особѣ были очень извѣстны въ здѣшнемъ краю.
   -- Знаю,-- отвѣтилъ Ричардъ невозмутимо.
   -- Такъ вотъ, когда трупъ князя былъ найденъ почти у самыхъ вашихъ воротъ, не приходило ли вамъ въ голову, что судебная власть, прежде всего, подумаетъ о мести, если не прямо вашей, то, по меньшей мѣрѣ, съ вашей стороны?
   -- Подобная мысль никогда мнѣ не приходила потому, что такое предположеніе черезъ-чуръ уже просто, и болѣе ловкою оказалась бы, можетъ быть, догадка, что князь, убитый въ другомъ мѣстѣ, былъ перенесенъ туда съ цѣлью, весьма понятною.
   Делькру, въ свою очередь, почувствовалъ себя сбитымъ съ позиціи и съ прямодушнымъ взглядомъ проговорилъ:
   -- Вполнѣ разумное разсужденіе. Все же я хочу предложить вамъ одинъ вопросъ, на который вы вправѣ не отвѣчать. Предположимъ, что, будучи такимъ ревнивымъ, какимъ васъ считаютъ, вы, нежданно для всѣхъ, возвращаетесь домой лѣсною калиткой и встрѣчаетесь лицомъ къ лицу съ княземъ, выходящимъ на зарѣ изъ вашего парка. Что тогда?... Не думаете ли вы, что...
   -- Что я убилъ бы его?... Да непремѣнно и даже съ разрѣшенія закона.
   -- Никогда въ жизни, несчастный вы человѣкъ! Да, вѣрно, такой законъ есть, но только при наличности достаточнаго, точно опредѣленнаго повода, того, что называется "flagrant délit".
   -- Милый мой Делькру, для воображенія ревнивца есть всегда достаточный поводъ.
   Слова эти вырвались съ такою силой, что судья подскочилъ на подушкахъ коляски,-- сказанное Ричардомъ показалось ему самымъ рѣшительнымъ сознаніемъ, какого онъ могъ добиться въ откровенной бесѣдѣ съ другомъ. Теперь наступало время говорить слѣдователю. Мужъ съ своей стороны сильно тревожился, раздумывалъ: "Что теперь онъ будетъ дѣлать? За какими разговорами завезъ меня онъ до этихъ мѣстъ?"
   Они въѣзжали въ Корбёйль въ то время, какъ отраженіе первыхъ зажженныхъ фонарей трепетно засверкало на водѣ Сены въ послѣднихъ отблескахъ заката. Легенькій дымокъ вился еще надъ громадными трубами мельницъ и бумажныхъ фабрикъ. По тротуарамъ молчаливыми вереницами расходились рабочіе, мужчины и женщины; у всѣхъ были въ рукахъ мрачныя соломенныя корзины, совершенно черныя отъ заводской копоти. Кромѣ этого измученнаго работой людского стада, никого не было ни на улицѣ Нотръ-дамъ, ни на площади Галиньяни, узкой и темной, гдѣ въ углу, рядомъ съ большою мельницей, высилось старое зданіе суда, соединенное съ арестантскимъ домомъ.
   -- Экипажъ предсѣдателя здѣсь еще,-- сказалъ Делькру, видя, что растворены обѣ половинки главнаго подъѣзда, и, обратившись къ кучеру, крикнулъ:-- Въѣзжайте, въѣзжайте во дворъ!
   Во дворѣ, слабо освѣщенномъ остатками дневного свѣта и двумя фонарями, онъ вышелъ первымъ изъ коляски и попросилъ Ричарда послѣдовать за нимъ до его кабинета -- "для неотложнаго сообщенія",-- пробурчалъ онъ измѣнившимся, грубымъ голосомъ. Ричардъ ничего не отвѣтилъ и прошелъ за нимъ въ большую комнату, гдѣ на половину спущенная лампа горѣла на письменномъ столѣ. Глухой стукъ мельницы и ея водяного двигателя раздавался мѣрными ударами въ тиши этого помѣщенія. Делькру пустилъ сильнѣе лампу, звонкомъ вызвалъ письмоводителя, работавшаго въ сосѣдней комнатѣ.
   Пока они царапали что-то на бумагѣ и шептались... "приказъ объ арестѣ, обязательный секретъ", Ричардъ смотрѣлъ въ открытое окно съ желѣзною рѣшеткой на второй маленькій дворикъ, на которомъ въ сумеркахъ онъ съ трудомъ разобралъ надпись надъ желтою дверью: Maison d'arrêt cellulaire {Домъ одиночнаго заключенія.}.
   -- Дорогой мосьё Фениганъ, -- послышался рѣзкій голосъ судьи, причемъ Ричардъ обернулся къ письменному столу,-- мнѣ глубоко прискорбно... но я вынужденъ задержать васъ впредь до распоряженія судебной власти.
   Ричардъ Фениганъ принялъ удрученный видъ, но онъ, несомнѣнно, ожидалъ какого-нибудь сюрприза въ этомъ родѣ, такъ какъ, выходя изъ коляски, успѣлъ сунуть старому кучеру, невозмутимо сидѣвшему на козлахъ, короткую записку Лидіи: "Уѣзжай скорѣй... Гдѣ ты будешь, тамъ буду и я ранѣе недѣли"..
   

XVIII.
Нищій Лидіи.

   Послѣ встрѣчи съ Ричардомъ аббатъ Сересъ прошелъ улицей Суази, гдѣ изъ каждой двери вырывался трескъ горящихъ сырыхъ дровъ и сильный запахъ луковаго супа. Священникъ позвонилъ у сиротскаго пріюта.
   -- Наша матушка-настоятельница все еще очень нездорова,-- сообщила ему привратница,-- но если господинъ аббатъ пожелаетъ видѣть сестру Марту, то она какъ разъ теперь на первомъ дворѣ.
   Ирландка, за которою прыгали и скакали цѣлымъ выводкомъ дѣвочки разнаго роста, встряхнула свою юбку обѣими руками и побѣжала на встрѣчу старому священнику. Съ первыхъ же словъ викарія широкія лопасти ея головного убора, ярко бѣлѣвшаго на темномъ фонѣ двора, такъ и запрыгали отъ радостнаго удивленія.
   -- Идите сюда, господинъ аббатъ, отъ меня вы все узнаете лучше, чѣмъ отъ кого-либо другого.
   Въ пріемной, мягко освѣщенной лампой и слегка ароматной отъ бѣлыхъ розъ на алтарѣ, поставленномъ передъ статуей Богородицы, по случаю мѣсяца Пресвятой Дѣвы Маріи, сестра Марта порывистымъ движеніемъ молодого послушника достала изъ библіотечнаго шкафа большой реестръ въ зеленой обложкѣ и, быстро перелиставши его, заговорила:
   -- Вотъ точно записанный день поступленія въ пріютъ нашей маленькой Лидіи... 28 октября 1860 года. Скоро тому минетъ двадцать девять лѣтъ, было это въ первый годъ моего послушничества, и вотъ почему, вѣроятно, у меня въ памяти сохранились мельчайшія подробности ея принятія. Было восемь часовъ, шла вечерняя молитва. Марія Виѳанская, наша привратница, та самая, что сейчасъ отворяла вамъ дверь, подходитъ совсѣмъ растерянная къ нашей матушкѣ-настоятельницѣ и объясняетъ, что нашла у своей калитки дѣвочку, полутора года или двухъ лѣтъ, спящую, завернутую въ одѣяло, къ которому былъ приколотъ лоскутъ бумаги съ плохо написаннымъ именемъ Лидія.
   -- Все такъ, совершенно такъ, -- повторялъ викарій, согнувшись надъ спискомъ.
   Ирландка спросила, сіяя:
   -- Вы разыскали ея родителей? Я была въ этомъ увѣрена... Здѣшніе, не правда ли?
   -- Нѣтъ, сестра.
   -- Аристократы, навѣрное?
   -- О, далеко не то!
   -- Однако, я помню,-- настаивала монахиня,-- на одѣялѣ... то-есть на большой конской попонѣ были вытѣснены корона и какой-то знатный гербъ. Это значится и въ реестрѣ, вотъ смотрите.
   -- Опасаюсь, что одѣяло было краденое,-- сказалъ священникъ, добродушно улыбаясь.
   -- Краденое!-- воскликнула ирландка въ ужасѣ.-- Такъ чья же она, эта несчастная дѣвочка?
   Викарій, извиняясь, отвѣтилъ, что никому, кромѣ самой жены Ричарда, онъ не можетъ открыть тайну ея рожденія. Онъ обѣщалъ это старику ея дѣду, находящемуся при смерти и желающему повидать въ послѣдній разъ свою Лидію.
   -- Если я сперва зашелъ сюда, то лишь за тѣмъ, сестра, чтобы провѣрить нѣкоторыя подробности и числа очень невнятнаго разсказа, который бормоталъ онъ мнѣ беззубымъ ртомъ, искаженнымъ старостью и болѣзнью, но который оказался правдивымъ, какъ я вижу.
   Онъ поднялся съ мѣста. Сестра Марта сдѣлала то же, не выспрашивая болѣе, одобряя сдержанность священника потому въ особенности,-- говорила монахиня,-- что всѣ у Фенигановъ и въ пріютѣ сохраняли еще иллюзію знатнаго происхожденія молодой женщины.

-----

   Очень поздно вечеромъ викарій шелъ берегомъ Сены съ Лидіей, хорошо знавшей всѣ эти узкія, заросшія травой тропинки, много разъ пройденныя ею, когда она сопровождала мужа для установки и выниманія изъ воды ихъ рыболовныхъ снарядовъ. Окутанная большимъ покрываломъ, она шла впереди священника, указывала ему рытвины, кольца барочныхъ причаловъ, такъ какъ аббатъ подвигался очень осторожно, неся въ рукахъ святые дары.
   Хотя ночь была свѣтлая, густой туманъ надъ водой, все-таки, окутывалъ оба берега и легкою дымкой располагался до половины горы. Подходя къ маленькой заводи, гдѣ стояли лодки Ричарда, они увидали огонь, просвѣчивавшій сквозь неплотныя ставни барака. Въ то же время исхудалая женщина выбѣжала имъ на встрѣчу.
   -- Это вы, тетка Люкріо?
   -- Я, господинъ аббатъ... Слишкомъ поздно несете вы намъ Господа Бога. Старикъ Жоржъ покончился.
   И, жестикулируя въ туманѣ, точно тѣнь двигающейся маріонетки на промасляной бумагѣ, маленькая женщина изображала въ лицахъ и передавала въ разсказѣ послѣднія минуты бѣднаго старика. Весь вечеръ онъ бормоталъ что-то непонятное, не спускалъ съ двери своихъ кошачьихъ глазъ. Потомъ, когда вошелъ докторъ, старикъ приподнялся на кровати и, не видя того, что онъ ожидалъ, упалъ навзничь съ открытымъ ртомъ и пересталъ дышать. Къ счастью, у тетки Люкріо была бутылка святой воды. Съ часъ уже старуха караулитъ покойника.
   -- Спасибо, добрая моя,-- сказалъ викарій,-- теперь побудьте здѣсь... я позову васъ.
   Осторожно онъ впереди себя втолкнулъ Лидію, дрожавшую всѣмъ тѣломъ. Среди мокрыхъ веселъ, крючковъ, сѣтей, веревокъ, удочекъ, на стулѣ, покрытомъ бѣлою салфеткой для святыхъ даровъ, горѣли свѣчи въ двухъ серебряныхъ подсвѣчникахъ, составляя свѣтлый и чистый уголокъ у изголовья покойника. Руки, локти, все тѣло стараго нищаго, начиная съ самой шеи, исчезали въ тѣни безформеннымъ ворохомъ лохмотьевъ, которыми была завалена кровать. Выдѣлялась только голова, спокойная и величественная, не багровая и опухшая, а матово-блѣдная, точно восковая, съ застывшими чертами лица, очистившагося отъ гримасъ и морщинъ. Даже борода, расчесанная и приглаженная, имѣла внушительный видъ, наводила на мысль о престарѣломъ королѣ Лирѣ большихъ дорогъ, застигнутомъ смертью въ ожиданіи своей Корделіи.
   Ошеломленная вначалѣ неопредѣленнымъ запахомъ, точно муравьинаго спирта, который распространяютъ одежды и притоны истинной бѣдности, запахомъ нужды, Лидія тотчасъ же была поражена красотой, величіемъ лица стараго нищаго. Передъ нивелирующею смертью стыдъ, удручавшій ее съ вечера, съ той минуты, когда она узнала, что доводится внучкою этому бродягѣ, уступилъ мѣсто жалости, нѣжной и почтительной. Священникъ почти насильно увелъ съ собою молодую женщину, возмущенную и взбѣшенную, готовую оспаривать столь унизительное происхожденіе, закричать старику: "Вы лжете!"... Теперь, при взглядѣ на лицо бѣдняка, на которомъ отражалось, быть можетъ, нѣкоторое сходство съ нею. слезы затуманили ея глаза, припомнилась вся жизнь, полная преданности и горя, только что разсказанная аббатомъ Сересомъ.
   ... Осенній вечеръ. Корбёйльская дорога. Плетется колымага, биткомъ набитая цыганами, торговцами корзинками, точильщиками косъ, ворожеями. Хлѣба нѣтъ, колеса скрипятъ за неимѣніемъ подмазки. И вотъ, у въѣзда въ Суази, при видѣ прекраснаго сиротскаго пріюта съ новыми кровлями, со свѣтлыми занавѣсками, бродягамъ приходитъ въ головы мысль оставить тутъ одинъ изъ маленькихъ "лишнихъ ртовъ", самый меньшой, крошечную дѣвчоночку съ ангельскимъ личикомъ. Свечерѣло, и ее положили въ воротахъ, осѣненныхъ крестомъ. Мать поплакала въ этотъ вечеръ, но, поглощенная заботами кормить столькихъ оставшихся на ея рукахъ, разсудила, что эта-то, по крайней мѣрѣ, будетъ спасена отъ нищеты. Опять заскрипѣли колеса, и вскорѣ никто въ караванѣ уже не думалъ о маленькой пискуньѣ,-- никто, кромѣ старика дѣда, оставшагося одиноко побираться вокругъ монастыря въ Суази, чтобы видѣть, пріютятъ ли брошеннаго ребенка. И въ теченіе тридцати лѣтъ, до самой смерти, никуда онъ не двинулся изъ этихъ мѣстъ, глядя, какъ ростетъ, становится молодою дѣвушкой, женщиной маленькая, хорошенькая цыганочка, и ни одного раза въ эти тридцать лѣтъ не выдалъ онъ ничѣмъ своего унижающаго ее родства.
   И Лидія вспоминаетъ... По четвергамъ, въ дни прогулокъ, старый нищій ковылялъ за воспитанницами по накаленной солнцемъ дорогѣ. "Лидія, твой бѣдный! "-- кричали маленькія.-- "Лидія, твой влюбленный! "-- шептали старшія. Всѣ указывали, смѣясь, на бродягу съ лысою головой. Въ иное время земля залита дождемъ, порывы осенняго вѣтра гонятъ по небу безконечныя сѣрыя тучи, а изъ-за частой туманной сѣтки дождя вырисовывается силуэтъ старика Жоржа, сидящаго на придорожной тумбѣ, поднимающаго свою измокшую бороду, слезящіеся глаза къ окнамъ пріютской пріемной. Прошлою зимой, когда Лидія, выздоравливающая, жила въ монастырѣ, разъ утромъ бѣднаго старика подняли занесеннаго снѣгомъ подъ ея окнами, гдѣ онъ проспалъ всю ночь. И въ то утро, два года назадъ, въ то злосчастное утро, въ палящій іюльскій зной, когда Лидія убѣгала изъ дому лѣсною калиткой, старый Жоржъ вдругъ загородилъ ей дорогу, остановилъ ее, точно онъ угадывалъ ея безуміе, хотѣлъ удержать ее. О, да, онъ зналъ, что его дитя уходитъ отъ него, гибнетъ навсегда, быть можетъ, и отчаянное рыданіе, которымъ онъ проводилъ ее, должно было бы дать знать Лидіи, какая героическая и нѣжная преданность таится подъ лохмотьями этой рвани. Бѣдный старый Жоржъ! Послѣ столькихъ-то страданій не суждено ему было испытать величайшей радости -- увидать и обнять свое дитя, хотя бы разъ, одинъ только разъ, не исполнилось его послѣднее, предсмертное желаніе. Слишкомъ поздно пришла къ нему его Корделія и, стоя передъ дѣдомъ, навсегда сложившимъ свои дряхлыя руки, тщетно задавала себѣ вопросъ, чѣмъ въ состояніи она отплатить за такую любовь и за такую самоотверженность?
   -- Закройте ему глаза, сударыня, онъ только этого желалъ.
   Лидія вздрогнула при этихъ словахъ священника и, наклонившись ко лбу покойника, уже похолодѣвшему и твердому, какъ камень, прикоснулась къ нему губами, опустила неподвижныя вѣки на утратившіе взглядъ глаза старика.
   -- Только это и могла я дать ему, -- прошептала она, потомъ обратилась къ священнику:-- Прошу васъ, господинъ Сересъ, не сочтите меня гордою и безсердечною женщиной, какою могу я показаться, прося васъ сохранить между нами, совершенно между нами, въ тайнѣ то, что произошло здѣсь въ этотъ вечеръ.
   -- Я хотѣлъ предложить вамъ это,-- холодно сказалъ священникъ.-- Я понимаю, что по семейнымъ соображеніямъ...
   -- Нѣтъ, вы не знаете...-- прервала его Лидія.-- Вы не можете знать. Никакія соображенія, о которыхъ вы говорите, не помѣшали бы мнѣ громко заявить о моемъ происхожденіи, устроить старому дѣду похороны, достойныя силы его характера, и самой идти впереди всѣхъ за его гробомъ... Для него я обязана была такъ поступить... Но ужасныя, непредвидѣнныя обстоятельства... сейчасъ арестовали моего мужа, господинъ Сересъ... сегодня вечеромъ, по дѣлу князя Ольмюцкаго. Смерть была насильственная, и въ томъ обвиняютъ Ричарда. Это объяснитъ вамъ смятеніе, въ которомъ всѣ мы были у насъ въ домѣ, что дало мнѣ возможность уйти незамѣченною. Когда вы явились къ намъ, мы только что получили это извѣстіе. Можете себѣ представить, какъ поражена, какъ убита моя свекровь. Ея сынъ заподозрѣнъ въ убійствѣ, Фениганъ въ тюрьмѣ! И изъ-за меня, оказывается, изъ-за его жены...Видите ли теперь, что ко всѣмъ справедливымъ нареканіямъ прибавится новый укоръ моимъ происхожденіемъ и ляжетъ пятномъ на имя Фенигановъ, которое я ношу, сдѣлавши ихъ близкими родственниками стараго Жоржа! Нѣтъ, духа у меня не хватитъ сказать имъ объ этомъ, ни ей, ни моему мужу... Даже передъ общественнымъ мнѣніемъ и въ убѣжденіи судей,-- если бы стало извѣстнымъ, что онъ взялъ жену изъ семьи бродягъ, промышляющихъ ворожбой,-- нравственное значеніе моего мужа пострадало бы, умалилось бы, и это могло бы компрометировать его еще больше.
   Аббатъ Сересъ, въ чертахъ лица котораго, энергичныхъ и подвижныхъ, отражались всѣ его чувства, былъ изумленъ вначалѣ, потомъ растроганъ признаніями молодой женщины. Дружескимъ и добродушнымъ движеніемъ онъ пожалъ ея руки.
   -- Вы сто кратъ правы, дитя мое, но будьте покойны, все останется въ тайнѣ, какъ бы то была исповѣдь. Никто не видалъ, какъ вы пришли сюда, кромѣ старухи Люкріо, за которую я ручаюсь. Да помимо того, всѣмъ извѣстно, какъ вы всегда были добры къ бѣднякамъ, въ особенности къ этому... Ваше появленіе въ хижинѣ, гдѣ вы же его пріютили, покажется совершенно естественнымъ, такъ какъ вашъ мужъ принялъ на себя всѣ расходы на похороны.
   И, видя удивленіе Лидіи, священникъ разсказалъ ей про свою встрѣчу на дорогѣ съ Ричардомъ и съ судьей.
   -- Дорогой мой...-- вздохнула молодая женщина, растроганная до слезъ тѣмъ, что въ разгаръ драмы и борьбы за собственную жизнь Ричардъ вспомнилъ о нищемъ Лидіи.
   Аббатъ Сересъ продолжалъ:
   -- Я предполагаю завтра устроить похороны, очень приличныя и очень простыя. Я надѣюсь, что вы будете за одно со мною такъ же, какъ въ будущее воскресенье за обѣдней въ церкви маленькаго прихода. Я совершу заупокойную мессу, а по комъ, то будемъ знать только мы двое. На Дравейльскомъ кладбищѣ мы положимъ его не въ углу для бѣдняковъ. По уполномочію, данному мнѣ мосьё Ричардомъ, я куплю тамъ мѣсто поближе къ большой дорогѣ, на которой всегда жилъ бездомный старикъ, и закажу черную каменную плиту съ выбитыми на ней числами дня его смерти и дня рожденія, съ именемъ покойника, найденнымъ мною вотъ въ этой записной книжкѣ.
   Онъ взялъ съ изголовья кровати и передалъ молодой женщинѣ
   маленькую тетрадку, истрепанную и засаленную, пропитавшуюся отвратительнымъ запахомъ. Это было такъ называемое удостовѣреніе личности, вродѣ книжечки нищаго, въ которой, между помѣтками разныхъ мерій и отпечатками грязныхъ пальцевъ, можно было разобрать:

Жоржъ Мендельсонъ, по прозвищу старикъ Жоржъ,
Ружгутъ (Эльзасъ), 1802 г.

   Только при немъ и нашли, что эту книжку и ключъ отъ его жительства, какъ онъ говорилъ, огромный ключъ, который онъ носилъ на голомъ тѣлѣ, прикрѣпленнымъ къ цѣпочкѣ, надѣтой на шею. Бѣдняга былъ такъ старъ, такъ болѣнъ, его память настолько измѣняла ему во всемъ, что не касалось его дѣтки, что священнику не удалось ничего дознать точнаго о его національности, имени и семьѣ. Міръ для него начинался и кончался Лидіей, все остальное терялось въ пыли и туманѣ большой дороги. Однако же, въ виду того, что удостовѣреніе личности выдано было со времени его прихода въ Суази, ранѣе, чѣмъ онъ одряхлѣлъ отъ лѣтъ и болѣзни, и значащійся въ книжкѣ 1802 годъ, и Имя Мендельсона могли быть совершенно подлинными.
   -- Имя очень славное въ мірѣ искусствъ, не правда ли?-- спросилъ викарій, желая, вѣроятно, ослабить ударъ, нанесенный ея гордости и, какъ онъ полагалъ, болѣе чувствительный, чѣмъ-то хотѣла показать жена Ричарда.
   Она отвѣтила утвердительно тихимъ и молчаливымъ наклоненіемъ головы, неподвижная и сосредоточенная, держа въ рукахъ нищенскую книжку, въ которой громкое имя, быть можетъ, и ей принадлежавшее, являлось такимъ же контрастомъ съ грязною низмятою страничкой, какимъ была вся изящная фигура молодой женщины съ грязною обстановкой хижины, почернѣвшей отъ копоти и дегтя...
   Протяжный свистокъ буксирнаго парохода, требовавшаго шлюзы, заставилъ Лидію очнуться. Свѣтильни нагорали на свѣчкахъ, мрачнѣе ложились тѣни на матовое лицо покойника, священникъ молился, опустившись на колѣни у кровати. Лидія рѣшительно не въ силахъ была послѣдовать его примѣру. Слишкомъ сильна была ея внутренняя тревога, и всего болѣе нужно ей было собраться съ мыслями, успокоиться. Въ послѣдній разъ взглянула она на своего бѣдняка, мирному сну котораго она позавидовала, и быстро вышла изъ барака.
   -- Не проводить ли мнѣ васъ, сударыня?-- прошептала старуха Люкріо, задремавшая, сидя на кормѣ небольшого парома.
   -- Благодарю...-- и Лидія, желая скорѣе остаться въ одиночествѣ, исчезла въ туманѣ, сдѣлавшемся еще гуще и непроницаемѣе, чѣмъ прежде.
   Вдали шлюзы захватывали весь горизонтъ глухимъ и непрерывнымъ грохотомъ воды, въ которомъ терялись отчаянные призывы буксирнаго парохода. Молодой женщинѣ представлялось, что это она сама, что это ея скорбная жизнь взываетъ о помощи. Было такъ мрачно, такъ смутно у нея на душѣ послѣ всѣхъ бурь этого долгаго дня. Утромъ тотъ найденъ мертвымъ на лужайкѣ, потомъ арестъ Ричарда, и въ то время, какъ она усиливалась понять странную записку, доставленную изъ тюрьмы, появленіе аббата Сереса, поведшаго ее къ умирающему старику Жоржу... Такъ вотъ что крылось за тою короной и знатными гербами, за блестящими иллюзіями ея дѣтства, которыми она тѣшила себя въ тяжелыя минуты, которыя дразнили ея гордость, ея безсознательное недовольство! Теперь она знаетъ, каково ея аристократическое происхожденіе, нашла объясненіе своей страсти къ приключеніямъ и къ бродяжничеству. Жалкіе скитальцы, останавливавшіеся у фонтана на поворотѣ дороги, бѣдные фургоны, за которыми жадно слѣдили ея взоры,-- вотъ почему она васъ такъ любила! Вы были родными ея, ея подвижною отчизной. Зачѣмъ не осталась она жить съ вами? Какое это было бы счастье для Ричарда и его матери!... И, думая объ этихъ простыхъ, сердечныхъ людяхъ, о ихъ безхитростномъ и тихомъ существованіи, нарушенномъ, выбитомъ изъ колеи ея цыганскою натурой, Лидія искренно жалѣла о томъ, что не дали ей умереть въ Киберонѣ. Была даже минута, когда близко журчащая рѣка подъ отвѣсною кручей берега, плескающаяся о сваи моста и треплющая длинныя водоросли, вновь вызвала у молодой женщины мысль о самоубійствѣ... Но воспоминаніе о Ричардѣ, любящемъ и преданномъ, воспоминаніе о томъ, что сдѣлалъ онъ изъ-за нея, указали Лидіи ея истинныя обязанности. Нѣтъ, не вправѣ уже она распоряжаться своею жизнью. Еслибъ и не было въ душѣ глубокаго и нѣжнаго чувства къ мужу, все же на ней лежитъ непремѣнный долгъ слѣдовать за нимъ, поддерживать его до конца на томъ отчаянномъ пути, на который онъ кинулся изъ любви къ ней. И въ то время, какъ въ ея пылкой и романтической головкѣ укрѣплялись мысли о самопожертвованіи, въ то время, какъ ей представлялось уже, будто она въ ссылкѣ, вмѣстѣ съ мужемъ, подъ раскаленнымъ небомъ Новой Каледоніи, среди зарослей каторжной колоніи,-- громкіе свистки буксира, давно неслышные ей, будили Ричарда Фенигана, счастливаго тѣмъ, что онъ, вмѣсто своей жены, лежитъ на дрянной кровати въ тюрьмѣ надъ рѣкой.
   

XIX.
Ночная засада.

   Яснымъ утромъ, безъ вѣтерка, безъ облачка, въ Гробургѣ косили "французскіе" гаюны. На длинныхъ лужайкахъ, окруженныхъ мраморными балюстрадами, украшенныхъ вазами и статуями, два ряда рабочихъ то сгибались, то выпрямлялись подъ горячими лучами солнца, и ни пѣсня, ни говоръ, ни даже лязгъ косы о брусокъ не нарушали мертвой тишины, такъ что можно было принять эту косьбу за работы пенитенціарной колоніи, если бы не великолѣпіе окружающей ее обстановки.
   Вдругъ пронзительный крикъ, душу раздирающій, одинъ изъ тѣхъ мрачныхъ и безсмысленныхъ воплей, что раздаются изъ садовъ умалишенныхъ, пронесся изъ конца въ конецъ по всей усадьбѣ, отъ террасъ надъ рѣкой до рѣшетки королевскаго парка, монументальной рѣшетки, въ которой дикторскія сѣкиры, золоченыя и эмблематическія, напоминаютъ о маршалѣ, главнокомандующемъ всею кавалеріей императора. На крикъ отчаянія, огласившій лужайки, не поднялась ни одна голова, не шевельнулся никто изъ рабочихъ, безучастныхъ, какъ статуи. Можно было подумать, что это такой обычный шумъ, на который, въ концѣ-концовъ, никто въ домѣ уже не обращаетъ вниманія. Однако, въ маленькомъ угольномъ салонѣ съ желтыми шелковыми обоями, гдѣ герцогъ д'Алькантара бесѣдовалъ съ судьею Делькру, разговоръ вдругъ оборвался, когда крикъ долетѣлъ туда сквозь полуоткрытыя высокія жалу зи.
   -- Слышите, мой дорогой, вѣдь, это ужасъ!... Съ того утра, какъ, несмотря на всѣ наши усилія, она заставила отворить павильонъ и увидала тамъ страшно обезображенное лицо мертваго сына, герцогиня не произнесла ни одного слова, перестала узнавать людей, и живаго отъ нея остается только вотъ этотъ вопль, повторяющійся изъ часа въ часъ. И очутился я, немощный и недвижимый на моемъ креслѣ, между убитымъ сыномъ и сошедшею съ ума женой... А вы мнѣ говорите объ освобожденіи убійцы, хо: тите отнять у меня даже радость отомстить за нихъ.
   Глаза паралитика, въ которыхъ сосредоточилась вся его нервная жизнь, горѣли бѣшенствомъ въ то время, какъсудья, въ большой нерѣшительности, оправдывался, пытался что-то объяснить. Герцогъ не можетъ сомнѣваться въ искренности его желаній... приказъ о приводѣ сегодня вечеромъ... трое сутокъ въ секретной... и ничего, никакихъ результатовъ.
   -- Дурачитъ онъ васъ... Не подъ силу вамъ справиться,-- ворчалъ генералъ.
   -- Да напротивъ, дорогой мой герцогъ... онъ, точно умышленно, запутываетъ себя. Это просто необъяснимо. Я имѣю теперь доказательства, что онъ пріѣхалъ въ понедѣльникъ утромъ, черезъ два дня послѣ убійства... И, по мѣрѣ того, какъ это подозрѣніе разсѣивается, я открываю иной слѣдъ, болѣе вѣрный, на которомъ все совпадаетъ: часъ, день, мотивы, донесенія моихъ агентовъ, полученныя мною анонимныя письма.
   Делькру смолкъ, увидавши лакея, входившаго съ террасы въ полуотворенную балконную дверь.
   -- Кто тамъ? Я сказалъ, не смѣть насъ безпокоить!-- крикнулъ генералъ повелительнымъ тономъ.
   Лакей исчезъ, на его мѣстѣ громадная тѣнь заслонила собой весь просвѣтъ входа.
   -- Прошу простить, господинъ герцогъ.
   -- А, вы, Соткёръ?
   Делькру быстро и безшумно подошелъ къ генералу.
   -- Прошу, примите его, мы поговоримъ, когда вы съ нимъ кончите.
   Генералъ пожалъ плечами и, показывая на задрапированную дверь, ведущую въ пріемныя комнаты, сказалъ:
   -- Пройдите туда, я позову васъ,-- потомъ, обратившись къ балконной двери, добавилъ:-- Войдите, Эженъ.
   Похудѣвшій, сгорбившійся, ослабѣвшій ногами Индѣецъ имѣлъ видъ человѣка, не оправившагося послѣ болѣзни. Его голосъ тоже утратилъ свою металлическую звучность, хотя полѣсовщикъ старался говорить твердо и держаться прямо, такъ какъ былъ въ парадной формѣ, при оружіи и являлся къ своему господину.
   -- Господинъ герцогъ,-- заговорилъ онъ, вытянувшись и опустивши глаза, -- я пришелъ просить васъ объ увольненіи меня въ отставку.
   -- Почему?
   -- Мой сынъ съ женою отъѣзжаетъ въ Америку. Они просятъ меня ѣхать съ ними. Но прежде... мнѣ надо свести мои счеты съ судомъ.
   -- Съ судомъ? Что съ тобой случилось?
   -- Прескверное дѣло.
   -- Объясни.
   -- Не знаю, смогу ли,-- тихо проговорилъ полѣсовщикъ.
   Онъ прислонился къ камину, дрожа такъ сильно, что стволъ ружья, повѣшеннаго на плечѣ, отбивалъ мелкую дробь по мрамору. Соткёръ принужденъ былъ выпрямиться, чтобы разсказать свою исторію. Проста была и мрачна эта исторія. Наряженный въ пятницу въ облаву на браконьеровъ, онъ возвращался домой около двухъ часовъ ночи, когда изъ окна его дома кто-то выпрыгнулъ во дворъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него. Было темно. Онъ подумалъ, что то былъ воръ, выстрѣлилъ, не цѣлясь, повалилъ и, когда подошелъ взглянуть, кто это...
   -- Лжешь!-- прервалъ его грубый голосъ.
   Сторожъ дрогнулъ отъ такого оскорбленія.
   -- Генералъ!
   -- Говорю тебѣ, лжешь. Не такъ убилъ ты князя. Я знаю, знаю, что ты сдѣлалъ, такъ же хорошо знаю, какъ твоя собственная совѣсть. Только я хочу слышать это отъ тебя самого. Ну, говори... или нѣтъ, стой.
   Онъ громко крикнулъ:
   -- Делькру!
   Увидавши, что вошелъ членъ суда въ Корбёйлѣ, пунктуальный и важный, передъ которымъ онъ нерѣдко давалъ показанія въ дѣлахъ о браконьерствѣ, Индѣецъ почувствовалъ, какъ подгибаются его колѣни, точно палачъ уже положилъ ему руку на плечо: "Въ путь!" Щеки поблѣднѣли и какъ-то вдругъ осунулись. Поистинѣ, онъ не ждалъ, что все сдѣлается такъ быстро.
   -- И такъ, господинъ слѣдователь,-- заговорилъ герцогъ, торжествуя,-- имѣлъ я, кажется, нѣкоторыя основанія думать, что негодяй, о которомъ мы говорили, весьма могъ и не самолично дѣйствовать. И вотъ найдено орудіе и объясненіе всѣхъ алиби, которыя сбивали васъ съ толку... Ну, Соткёръ, если хочешь, чтобы къ тебѣ были милостивы, разсказывай толкомъ все, какъ было... безъ увертокъ, въ особенности.
   Генералъ думалъ, что его сторожъ колеблется, и, чтобъ избавить его отъ стыда признаній, принялся помогать ему, подсказывать слова.
   -- Говори, что тебѣ обѣщано? Или сколько дали тебѣ, такъ какъ не отъ себя же ты это сдѣлалъ?
   Соткёръ выпрямился, щеки его вспыхнули, жилы на лбу налились отъ усилія, которое онъ дѣлалъ, чтобы сдержаться.
   -- Возможно, что такія дѣла и дѣлаются за деньги... но чтобы послѣ двадцати восьми лѣтъ, -- тринадцати на Заячьей Почтѣ и пятнадцати при Монастырѣ,-- мой господинъ счелъ меня способнымъ... Нѣтъ!
   -- Не станешь же ты увѣрять насъ, что настоящая правда только что разсказанная тобою исторія?-- насмѣшливо проговорилъ генералъ, слегка смущаясь.
   -- Сейчасъ, господинъ герцогъ, я солгалъ по глупой гордости, имѣть которую потерялъ я право. Рука захвачена, надо, чтобы за нею слѣдовало и все тѣло... Такъ пусть и слѣдуетъ, разрази его Богъ!... Сознаться въ правдѣ мнѣ легче будетъ, чѣмъ выслушивать то, что я выслушалъ.
   Онъ пріосанился, стиснувши кулаки, и опять заговорилъ:
   -- Десять дней назадъ, въ отсутствіе моего молодца, я получилъ коротенькое письмецо безъ подписи, которымъ меня предупреждали, что слѣдующею ночью, между тремя и пятью часами, я изъ монастырскихъ воротъ могу увидать, какъ мужчина вылѣзетъ въ окно изъ комнаты моей снохи. Надо сказать, что былымъ дѣломъ я испыталъ семейныя несчастья. Любилъ я одну женщину, а она-то и показала мнѣ виды! Кончилось тѣмъ, что ушла она съ жандармомъ, бросила меня съ ребенкомъ въ нашей глуши на Заячьей Почтѣ... Пустякъ, не дорогого стоитъ! Съ этого самаго приключенія осталась у меня злость на всѣхъ женщинъ, и когда мой малый женился, я далъ себѣ слово зорко смотрѣть за его вертушкой, твердо порѣшивши, если выйдетъ такой случай, сразу выместись и свою бѣду, и его. Въ округѣ знали про это, и тотъ, кто мнѣ писалъ, тоже хорошо зналъ, что дѣлаетъ.
   Делькру спросилъ:
   -- Сохранили вы это анонимное письмо?
   -- Дайте же ему кончить,-- нетерпѣливо сказалъ герцогъ.
   -- Какъ разъ въ эту самую пятницу всѣхъ нашихъ поставили на ноги, чтобы словить менвильскихъ озорниковъ, стрѣлявшихъ нашихъ лучшихъ ланей... Въ письмѣ было сказано, между тремя и пятью часами. Около трехъ часовъ я ушелъ съ своего мѣста въ аллеѣ Большого Дуба и притаился въ монастырскихъ воротахъ. Такъ же вѣрно, какъ то, что въ рукѣ у меня ружье, я не зналъ, кого впустила къ себѣ въ комнату моя сноха. Доходили до меня слухи, что князь увивался вокругъ нея, но послѣ одной сцены съ бабенкой я думалъ, что на этотъ разъ все покончено, а письмо, какъ увидите сами, господа, наводило меня совсѣмъ на другое имя. Съ полчаса я мокъ до костей подъ сплошнымъ дождемъ, когда услыхалъ, что щелкнула оконная задвижка. Кто-то выпрыгнулъ въ десяти шагахъ отъ моей засады и пустился на-утекъ. Видно было очень плохо, и я, вѣроятно, промахнулся бы, еслибъ онъ продолжалъ бѣжать. На бѣду, онъ остановился раскрыть зонтъ, а я выстрѣлилъ. Тотъ прошелъ нѣсколько шаговъ очень скоро, потомъ свалился въ канаву и не шевельнулся, какъ звѣрь, котораго хватили въ отдѣлку. Тогда я побѣжалъ въ домъ. Сноха притворилась, будто спитъ, завернулась въ простыню. "Вставай и бери фонарь, -- говорю я ей.-- Я убилъ твоего любовника, или помочь мнѣ закопать его". Она перепугалась, но послушалась сразу, въ томъ вамъ ручаюсь... Въ эту минуту я и не подозрѣвалъ даже, кого я уложилъ моимъ выстрѣломъ. Доказательство то, что когда мы оба спустились въ канаву и неподвижно стояли надъ тѣломъ, я спросилъ у снохи: "Кто это?" -- "Смотри",-- сказала она тихо и опустила фонарь... А, господинъ герцогъ, когда я увидалъ, что сдѣлалъ...
   Рукавомъ своего форменнаго камзола онъ отеръ лобъ, облитый потомъ. Герцогъ, зорко наблюдавшій за тѣмъ, какое впечатлѣніе производитъ на Делькру разсказъ полѣсовщика, обратился къ Соткёру самымъ спокойнымъ тономъ:
   -- Ты чѣмъ стрѣлялъ?
   -- Крупною дробью.
   -- И попалъ куда?
   -- Весь зарядъ прошелъ мимо... Только одна маленькая ранка, тутъ, около виска...
   Среди наступившаго тяжелаго молчанія снова раздался вопль матери, точно она увидала эту рану, -- маленькую ранку, тутъ, около виска. Затѣмъ допросъ пошелъ своимъ чередомъ:
   -- Ты говоришь, что онъ упалъ близъ монастыря. Нашли его, однако, не тамъ.
   -- Мы положили его сначала въ одну изъ старыхъ ямъ, которыхъ много въ той сторонѣ лѣса, и прикрыли терновникомъ и листомъ. Когда мы вернулись домой, страшно иззябшіе, намъ пришла въ голову мысль взять его оттуда и снести на лужайку рядомъ съ паркомъ Фенигана. Сноха шла съ фонаремъ, я несъ покойника на рукахъ, какъ ребенка... я очень силенъ. Все было такъ, какъ я вамъ говорю.
   Судья сдѣлалъ хитрую мину и изъ своего угла спросилъ:
   -- А зонтъ надъ головой зачѣмъ раскрытъ?
   -- Я вспомнилъ про одну даму, которую нашли мертвою подъ зонтикомъ въ лѣсу у Фонтенебло и которая пролежала тамъ цѣлую недѣлю, прежде чѣмъ ее потревожили.
   -- И почему вблизи парка Фенигана?
   Соткёръ опустилъ голову и, запинаясь, отвѣтилъ:
   -- Это ужь скверность была, господинъ Делькру... подлая мысль, и я себя наказываю за нее, каясь вамъ. Послѣ исторій между княземъ и женою мосьё Ричарда можно было предположить, что подозрѣніе падетъ на мужа... Только долженъ я вамъ сказать, что эта мысль никогда бы не пришла намъ въ голову, ни моей снохѣ, ни мнѣ, если бы не письмо, которое было при князѣ...
   -- Наконецъ-то!... Вотъ въ чемъ дѣло!-- крикнулъ герцогъ въ злобномъ порывѣ.-- Такъ признавайся же, что ты обшарилъ его карманы, чтобы захватить бумаги, которыя хотѣлъ имѣть въ рукахъ мужъ... Признавайся, и мы оставимъ тебя въ покоѣ.
   Сторожъ молча вынулъ изъ кармана письмо и маленькій портфель.
   -- Князь Ольмюцкій имѣлъ при себѣ, кромѣ вещей, которыя вамъ переданы, вотъ этотъ бумажникъ и это незапечатанное письмо, которое онъ писалъ одному изъ своихъ пріятелей. Онъ не отослалъ его потому, что хотѣлъ впередъ узнать, хороша ли задастся ему та ночь... Конечно, мнѣ не слѣдовало читать... но голова у меня была такъ растеряна, а сноха все время твердила мнѣ: "Можетъ быть, въ немъ есть что-нибудь такое, что насъ выдастъ". Вправду, письмо это подтверждаетъ все, что я вамъ сказалъ. Прочитавши его, вы увидите, что я не солгалъ, что несчастный молодой человѣкъ скоими руками разставилъ ловушку, въ которой и погибъ.
   Письмо къ Валлонгу и маленькій черепаховый портфель онъ положилъ на подвижной пюпитръ у кресла больного генерала.
   -- А гдѣ полученное вами анонимное извѣщеніе?-- спросилъ Делькру въ то время, какъ генералъ читалъ письмо.
   -- Со мною... если господину судьѣ угодно посмотрѣть его...
   -- Давайте... Писала женщина, и невысокаго полета... Вотъ оно что!-- Делькру вздрогнулъ и обратился къ сторожу въ полголоса, какъ бы опасаясь, что ихъ услышитъ генералъ: -- Такъ вы стрѣляли въ Александра?
   -- Да,-- отвѣтилъ полѣсовщикъ наклоненіемъ головы.
   Генералъ, сердито теребившій свой усъ, поднялъ глаза отъ письма и сказалъ:
   -- Все же тутъ есть кое-что необъяснимое для меня... Заявленіе, съ которымъ ты пришелъ, для чего ты дѣлаешь?... И почему не сдѣлалъ ты его раньше?
   -- О, все это женщины, господинъ герцогъ!... Я уступилъ просьбамъ моей снохи, которая боится мужа, какъ огня, и хотѣла все скрыть отъ него. И вышло такъ, что бѣдный мой малый всѣ эти дни пробылъ съ нами, ничего не подозрѣвая. Онъ ѣздилъ въ свой магазинъ, въ вагонахъ разговаривалъ со всѣми объ этомъ
   происшествіи... а я, видите ли, я состарился за это время! Мысль, что невинный сидитъ въ тюрьмѣ за меня, что его могутъ обвинить... Наконецъ, вчера обѣдали мы втроемъ. Сынъ видѣлъ, что я оттолкнулъ отъ отъ себя тарелку, не ѣлъ, какъ это часто случалось уже нѣсколько дней. "Что съ тобою, отецъ?" Тутъ я не выдержалъ,-- душило меня,-- я все разсказалъ... А, бѣдный мой мальчикъ, я думалъ, что онъ тутъ же повалится мертвымъ отъ нанесеннаго мною удара! Жена стала передъ нимъ на колѣни, онъ даже не взглянулъ на нее и про собственное несчастье забылъ. "Нѣтъ, нѣтъ, объ отцѣ впередъ позаботимся. Отецъ погрѣшилъ, нужно ему же и поправить дѣло". Ахъ, господа, это такія минуты въ семьѣ!... Обнялись мы съ сыномъ и зарыдали оба. Я поклялся ему, что сегодня пойду къ вамъ... вотъ и пришелъ.
   -- Все это очень похоже на правду,-- прошепталъ Делькру.
   -- И согласуется съ тѣмъ, что я тутъ прочелъ,-- сказалъ генералъ, какъ будто съ сожалѣніемъ.-- Остается только эта рана дробиной, слѣда которой не нашли врачи,-- такъ сильно разложилось лицо... хотя тѣло пролежало всего два дня.
   -- Браконьерская уловка, господинъ герцогъ,-- отвѣтилъ Соткёръ, вздрагивая,-- но я скорѣе языкъ себѣ вырву, чѣмъ...
   ...чѣмъ разсказать отцу, какъ для того, чтобы сдѣлать неузнаваемымъ его сына, его на цѣлую ночь повѣсили за ноги на березѣ, а голову до плечъ зарыли въ муравьиную кучу.
   Судья, держа въ рукѣ письмо Шарлексиса, говорилъ на ухо генералу:
   -- Завѣрялъ я васъ, что не по тому мы слѣду... очевидно, что убилъ этотъ человѣкъ, и если вы хотите отомстить...
   -- Отомстить этому болвану!... Нѣтъ, любезный мой, до Фенигана я добирался... а такой-то...
   -- Тѣмъ болѣе, что съ этимъ письмомъ при дѣлѣ обвиненіе болѣе чѣмъ сомнительно.
   Герцогъ подумалъ немного, потомъ рѣшительно проговорилъ:
   -- Я то же думаю, Делькру. Добрая слава князя и нашего дома нисколько не выиграетъ отъ огласки дѣла, равно какъ и отъ циническихъ откровенностей, которыми обмѣнивались между собою два молодыхъ джентльмена... Болѣе, чѣмъ когда-либо, есть уважительныя основанія не давать хода этому дѣлу...
   Судья съ волчьими зубами и деревянными бакенбардами живо перебилъ генерала и обратился къ Соткёру, стоявшему неподвижно на вытяжку съ фуражкою въ рукѣ:
   -- Вы слышали, герцогъ не желаетъ продолжать это глубоко прискорбное дѣло. Уѣзжайте какъ можно скорѣе, не говоря никому ни слова. Отъ вашего благоразумія зависитъ избѣжать всякихъ непріятностей.
   Полѣсовщикъ поклонился.
   -- Благодарю васъ, господа,-- сказалъ онъ и, въ дверяхъ, готовый выйти, нерѣшительно спросилъ: -- А мосьё Ричардъ?
   -- О немъ не безпокойтесь... Мосьё Ричардъ вернется въ Узелли до наступленія вечера.
   На такое увѣреніе Делькру генералъ отозвался раздраженнымъ тономъ:
   -- До наступленія вечера... ради чего?... Очень вамъ не терпится возвратить этому скоту его жену!
   Это былъ крикъ ненависти, его немощной ревности, вырвавшійся среди самыхъ тяжелыхъ заботъ и всѣхъ терзаній родительскаго отчаянія.

-----

   Позднимъ вечеромъ въ Узелляхъ госпожа Фениганъ и старикъ Мериве сидѣли подъ большою павловніей у крыльца и обмѣнивались рѣдкими меланхолическими фразами и отрывочными словами, за которыми слѣдовали долгія паузы. Садовники и работницы фермы вышли подышать свѣжимъ воздухомъ на дорогу передъ растворенными воротами. Неизмѣнный часъ тушить огни давно прошелъ, и никто не обратилъ вниманія на это, быть можетъ, по милости исключительной красоты ночи, или же потому, что напуганный и перебудораженный домъ пересталъ подчиняться мелочамъ обычной дисциплины. Но какая же была разница между тишиной нижняго этажа дома, освѣщеннаго и пустыннаго, и шумнымъ весельемъ людскихъ, между громкимъ равнодушнымъ смѣхомъ и грустнымъ тономъ голосовъ, тихо говорившихъ подъ дремлющимъ деревомъ!
   -- Какъ гулко въ воздухѣ этою ночью!... Слышны шаги на мосту,-- замѣтилъ собственникъ маленькой церкви, не покидавшій мать и жену Ричарда со времени своего возвращенія.
   -- Должно быть, идетъ кто-нибудь съ послѣдняго поѣзда и очень торопится...-- отвѣтила г-жа Фениганъ, прислушиваясь къ спѣшному шагу запоздавшаго путника.
   -- Жена Ричарда очень печальна сегодня,-- заговорилъ опять Мериве,-- болѣе печальна, чѣмъ всѣ эти дни. Повидимому, ее сильно огорчила смерть старика нищаго.
   -- Когда на сердцѣ тяжело, тогда все вызываетъ слезы,-- вздохнула госпожа Фениганъ.-- Подумайте только, другъ мой, три дня, какъ ея мужъ арестованъ, и нѣтъ никакихъ извѣстій о немъ, кромѣ маленькой записочки...
   -- Доказывающей его увѣренность въ скоромъ освобожденіи. Это какое-то недоразумѣніе,-- повторяю вамъ, что это недоразумѣніе... Я сразу понялъ это, какъ только увидалъ Делькру, по его смущенному и огорченному виду... Повѣрьте мнѣ, вы скоро увидите вашего милаго сына. Да, вотъ, смотрите... смотрите же, мадамъ Фениганъ!-- крикнулъ Наполеонъ Мериве, вскакивая съ мѣста.
   На голубовато-бѣлой, залитой луннымъ свѣтомъ дорогѣ, противъ отворенныхъ настежь воротъ, быстро подвигался впередъ хорошо знакомый силуэтъ. Не имѣя силъ шевельнуться, мать окликнула:
   -- Ричардъ!
   -- Вотъ вы гдѣ!-- отозвался голосъ, силившійся казаться бодрымъ и тотчасъ же оборвавшійся рыданіемъ.-- А Лидія... имѣете извѣстія о ней?
   -- Лидія? Да она у тебя, у васъ... въ павильонѣ.
   Ричардъ, пораженный, не слушая объясненій матери, кинулся подъ сводъ шпалеры, шелестящей темною листвой, полною ароматомъ цвѣтущихъ липъ.
   Лидія въ пеньюарѣ писала въ нижней комнатѣ, сидя передъ бюро своего мужа. Она не обернулась, думая, что вошла Розина, и подняла голову лишь тогда, когда Ричардъ стоялъ уже совсѣмъ близко. Послѣдовалъ взрывъ удивленія, безумной радости, едва внятныхъ словъ, прерываемыхъ поцѣлуями, объятіями...
   -- Свободенъ!... Ты свободенъ?
   -- Да, настоящій убійца найденъ.
   Она взглянула на него, уничтоженная.
   -- Какъ... настоящій убійца?
   Ея волненіе, выраженіе лица вырвали у Ричарда невольный возгласъ:
   -- Такъ ты думала, что я...
   -- Да,-- отвѣтила она очень тихо, не имѣя силы солгать.
   -- А я-то думалъ про тебя то же!-- сказалъ Ричардъ, не менѣе ея смущенный.
   Лидія подняла голову.
   -- Неужели?...-- потомъ, внезапно сообразивши, она заговорила:-- О, теперь я понимаю, почему ты писалъ мнѣ, чтобъ я уѣзжала... почему ты вводилъ въ заблужденіе судью!... Ты хотѣлъ, чтобы, вмѣсто меня, тебя обвинили... Мужъ мой!... милый мой мужъ!...
   Она кинулась ему на грудь, рыдая. Ричардъ чувствовалъ трепетъ ея груди, всего ея тѣла подъ легкимъ кружевнымъ пеньюаромъ.
   -- Повторяй, повторяй мнѣ, что ты любишь меня, и я за все буду вознагражденъ!-- шепталъ онъ, нѣжно увлекая ея.
   

XX.
Дорога.

   -- Лидія... Ричардъ... Идите же, лѣнивцы... послѣдній звонъ къ обѣднѣ.
   Кузина Элиза, пріѣхавшая два дня назадъ въ Узелли, звала и вертѣлась подъ окнами павильона, въ то время, какъ съ колокольни маленькаго прихода разносились ясные звуки колокола въ тиши воскреснаго утра. Госпожа Фениганъ появилась подъ шпалерами, шла величественною походкой важной обывательницы, съ золоченымъ молитвенникомъ въ одной рукѣ и съ погромыхивавшимъ ключами мѣшечкомъ въ другой.
   -- А Ричардъ?-- спросила она, увидавши, что Лидія выходитъ одна, изящно одѣтая во все черное, въ противуположность съ яркими, бросающимися въ глаза, цвѣтами костюма "Красной шапочки".
   -- Мы слишкомъ долго зачитались, и я побоялась разбудить его,-- отвѣтила молодая женщина, краснѣя отъ своей лжи, продолжая надѣвать перчатки и быстро направляясь къ церкви.
   Ричардъ уже не спалъ, нѣжился только, лежа на большой кровати въ сладкой истомѣ, убаюкиваемый трезвономъ маленькой церкви, врывавшимся въ открытое окно, вмѣстѣ съ журчаніемъ фонтана и позвякиваніемъ его жестяной кружки. Почему не пошелъ онъ къ обѣднѣ съ матерью и съ женой? Конечно, изъ боязни показаться смѣшнымъ, изъ нежеланія быть тамъ на-людяхъ, послѣ всего, что случилось. Тѣмъ не менѣе, въ этой маленькой церкви у дороги его мать почувствовала свѣтъ душевный, жалость къ людямъ, и изъ этой церковки отправилась она разыскивать и вернуть бѣглянку. Да, онъ, несомнѣнно, долженъ быть благодаренъ церкви маленькаго прихода, и, -- хотя не легко это для его гордости, -- онъ непремѣнно пойдетъ туда въ одно изъ будущихъ воскресеній.
   Колоколъ заканчивалъ звонъ рѣдкими ударами. Въ полудремотѣ Ричардъ услыхалъ хриплый голосъ Шюшена, сторожа рыбной ловли, напоминавшаго, что они собирались забросить приволоку у Воробьинаго острова, пока солнце не очень высоко поднялось. Фениганъ быстро вскочилъ съ постели и, выходя изъ дому, столкнулся у крыльца съ худою старухой, поспѣшившею скрыться съ цѣ лымъ снопомъ великолѣпныхъ цвѣтовъ, которые передала ей Розина Шюшенъ. Съ нѣкоторыхъ поръ смущенность и таинственность горничной интриговали Ричарда. Онъ вернулся и подозрительно спросилъ:
   -- Это что за женщина?
   -- Старуха Люкріо изъ Дравейля.
   -- А цвѣты, зачѣмъ они ей?
   Розина не знала этого. Молодая госпожа приказала давать старухѣ каждый день по букету и только. Ричардъ не сталъ разспрашивать, находя болѣе достойнымъ обратиться прямо къ Лидіи, и почувствовалъ лишь, что сталъ печальнѣе. На поворотѣ большой дороги онъ встрѣтилъ толпу выходящихъ изъ церкви. Въ семейной группѣ Фенигановъ "Красная шапочка" волновалась, встряхивая зонтикомъ и всѣми своими лентами.
   -- Нѣтъ, какъ хотите, кузина... не охотница я молиться за людей, которыхъ совсѣмъ не знаю... Къ тому же, если бы мнѣ извѣстно было, что я попаду на заупокойную мессу, я не надѣла бы цвѣтного туалета, пошла бы въ черномъ, какъ Лидія.
   -- Но меня... меня тоже не предупредили...-- прошептала Лидія, смущенная взглядомъ мужа, которымъ тотъ окидывалъ ея темный нарядъ.
   -- По комъ же совершалась сегодняшняя служба?-- спросилъ Ричардъ.
   -- Никто не знаетъ, ни даже господинъ Мериве,-- отвѣтила госпожа Фениганъ въ то время, какъ Ричардъ взялъ подъ руку жену и проговорилъ очень тихо и быстро:
   -- Ты знаешь?
   -- Да.
   -- Потомъ, для кого посылаешь цвѣты?
   Лидія дрогнула отъ изумленія и смѣло отвѣтила:
   -- Да, по томъ... по старикѣ Жоржѣ.
   Этимъ и кончилось.
   Они были такъ счастливы въ теченіе нѣсколькихъ дней; волна, укачивавшая ихъ, отражала столько яснаго солнца въ своемъ нѣжащемъ движеніи, пѣла имъ такія чарующія мелодіи, что Лидіи страшно было нарушить полноту ихъ счастья признаніемъ своего жалкаго и низкаго происхожденія: что, если Ричардъ разлюбитъ ее, дочь безвѣстныхъ бродягъ, кочевого и враждебнаго племени? Всего болѣе страшило ее объясненіе съ свекровью, правда, очень измѣнившеюся, нѣжною, матерински любящею, но еще болѣе гордою, чѣмъ ея сынъ. И молодая женщина откладывала это неизбѣжное объясненіе до другого времени, разсчитывая на вліяніе аббата Сереса. Но слова и задумчивый видъ мужа давали ей понять, что не долго будетъ она въ состояніи про себя хранить свою тайну.
   Вмѣсто того, чтобы идти на рыбную ловлю, Ричардъ направился прямо по дорогѣ,-- сѣти перестали занимать его. Онъ думалъ только о заупокойной мессѣ, о цвѣтахъ, о траурѣ жены, въ особенности чрезмѣрно ужь демонстративномъ ради стараго оборванца. Нѣтъ, совсѣмъ невѣроятно, что дѣло идетъ о старикѣ Жоржѣ,-- не придали бы этому такой таинственности... О комъ же, въ такомъ случаѣ? О томъ, кто покоится въ глубинѣ гробургскаго парка, въ пышномъ фамильномъ склепѣ? Неужели она все еще думаетъ о немъ? Чтобъ удостовѣриться въ этомъ, ему стоитъ только дойти до Люкріо, ютившихся всею семьей за Дравейлемъ въ старой будкѣ шоссейнаго сторожа... Старуху разспросить...И въ то время, какъ, почти безсознательно, онъ направлялся въ ту сторону, дорога вокругъ него развертывала свою мирную праздничную жизнь. Наполеонъ Мериве только что заперъ свою церковь и издали грозилъ Фенигану ея большимъ ключомъ. Ричардъ разозлился, думалъ про себя: "О, нѣтъ, ноги его никогда не будетъ въ этой церкви прощенія во что бы то ни стало, гдѣ молятся за тѣхъ, кто дѣлаетъ вамъ зло!" За тѣмъ послѣдовалъ холопскій и ехидный поклонъ мосьё Александра, одѣтаго и снаряженнаго опереточнымъ охотникомъ, хотя охота не была еще открыта. Онъ все утро стрѣлялъ кроликовъ въ садкахъ Гробурга, и его ягташъ, его ружье, высокіе гетры,-- все было новенькое, блестѣло и поскрипывало. Даже слѣдовавшая за нимъ собака, лѣниво жавшаяся къ ногамъ хозяина, послѣ пятичасовой гоньбы имѣла видъ картонной собаки, только что вынутой изъ коробки. "Каково охотились, мосьё Александръ?" -- кричали работницы фермы. Булочница выглядывала изъ-подъ парусиннаго навѣса своей телѣжки и тоже спрашивала: "Хорошо ли охотились, мосьё Александръ?" И Александръ всѣмъ отвѣчалъ равнодушнымъ и небрежнымъ тономъ, перенятымъ въ замкѣ у господъ: "Ничего не видалъ". Собака тоже ничего не видала. Но они столько разъ, хозяинъ и его песъ, должны были давать тотъ же отвѣтъ, что, когда одна изъ дочерей шоссейнаго сторожа, подававшая завтракъ отцу на опрокинутой тачкѣ, издали крикнула: "Хорошо поохотились, мосьё Александръ? Найдется у васъ что-нибудь для меня?" -- старый лакей обернулся, точно его змѣя укусила, и прохрипѣлъ съ видомъ волокиты и обозленнаго человѣка: "Для тебя, милочка? У меня всегда найдется что-нибудь для тебя". Тонъ былъ настолько забавенъ, что Ричардъ невольно улыбнулся, но вслѣдъ за тѣмъ послѣдовавшая встрѣча вернула ему прежнюю мрачность и тревогу.
   У спуска къ мосту остановилась телѣга, верхомъ нагруженная мебелью. Два человѣка, оба огромные, хлопотали около нея, подтягивали тормазъ, перевязывали ослабѣвшія веревки, потомъ спереди раздался голосъ жены Соткёра: "Впередъ, Бланшета!" -- и возъ двинулся грузно подъ горку въ сопровожденіи двухъ мужчинъ, шедшихъ рядомъ молча. Ричардъ, отошедшій въ сторону, чтобы не смущать бѣдныхъ людей, видѣлъ, какъ на ходу по изрытой дорогѣ вздрагиваютъ ихъ широкія плечи, точно отъ рыданій. Въ годы стараго лѣсника какъ тяжелъ такой отъѣздъ! Его лѣсъ, его заброшенный монастырь, вся жизнь его уничтожены, загублены изъ-за прихоти мальчишки. Правда, негодяй дорого заплатилъ за свой капризъ... При такой молодости, громкомъ имени, богатѣйшемъ майоратѣ Франціи, глубоко прискорбна постигшая его участь, и жалость Лидіи, ея букеты и молитвы не заключаютъ въ себѣ ничего предосудительнаго, въ сущности. Стоило ли изъ-за этого пускаться на унизительное дознаніе, которое онъ затѣвалъ, идя къ Люкріо и рискуя вызвать сплетни, клевету? Къ тому же, недалеко и маленькое кладбище, не трудно найти могилу старика Жоржа, удостовѣриться своими глазами, солгала ли его жена. Онъ уже торопился въ этомъ направленіи, когда мимо прошелъ "орфеонъ" изъ Дравейля, совершавшій свою воскресную прогулку со знаменемъ во главѣ. По четыре человѣка въ рядъ, они маршировали, надувая мѣдныя трубы своими здоровыми деревенскими щеками, выбритыми и загорѣлыми, оттѣненными золотымъ голуномъ фуражекъ, отбивая шагъ подъ героическій мотивъ, вспугивавшій стаи куропатокъ въ виноградникахъ.
   Ричардъ видѣлъ уже за большою стѣной у входа въ село верхушки тисовыхъ деревьевъ и бѣлѣющія могилы и, вновь поддавшись своей нерѣшительности, сѣлъ на каменную скамью у дороги. Нѣтъ, всѣ эти розыски представляются чѣмъ-то очечь дряннымъ послѣ его примиренія съ Лидіей, и до нихъ онъ не унизится. Онъ можетъ просто сказать женѣ: "Я думалъ, будто совсѣмъ исцѣлился, оказалось, что нѣтъ. Я воображалъ, что все покончено смертью, и вотъ я ревную даже къ мертвому. Твоя жалость къ нему разрываетъ мнѣ сердце, а потому я прошу, откажись ты отъ нея... Я слишкомъ несчастенъ". Раздумывая такъ, онъ успокоивался, нервы стихали, и мало-по-малу отъ мирнаго воскреснаго покоя, окружавшаго его, отъ неподвижныхъ тѣней, отъ обширной и пустынной равнины, отъ полей сурѣпки и гречихи, золотомъ и серебромъ раскинувшихся вплоть до лѣсу, повѣяло на него живительною свѣжестью, точно раненому дали пить, освободивши его отъ тяжести жесткой кирасы.
   Сколько времени просидѣлъ онъ на этомъ мѣстѣ? Оркестръ "орфеона" прошелъ еще разъ и назадъ вернулся, блестя своими трубами и медалями, стада прогнали, промелькнуло нѣсколько пѣшеходовъ, почтальонъ, старьевщица съ ея меланхолическимъ выкрикиваніемъ: "старья, желѣза продать"... маленькій горбунъ, торгующій обувью, всѣ фигуры давно знакомой игры въ гусекъ... Раздался звонъ къ молитвѣ "Ангела", откликнулись другъ другу двадцать маленькихъ сельскихъ колоколовъ, и точно эхомъ отозвались колокола въ замкахъ и виллахъ, призывавшіе къ завтраку. Тутъ только, поднимаясь съ своего мѣста, Ричардъ увидалъ, что все время просидѣлъ у подножія высокаго желѣзнаго креста, поставленнаго на томъ мѣстѣ, гдѣ упалъ много лѣтъ назадъ старый дравейльскій нотаріусъ, метръ Фениганъ. Воспоминаніе, скорѣе суевѣрное, чѣмъ нѣжное, вызвало передъ Ричардомъ далекій и неясный образъ отца, котораго онъ зналъ мало. Не отъ отца ли перешелъ къ нему страшный недугъ ревности, въѣвшійся въ плоть его и въ кровь? Не въ роду ли это у Фенигановъ, какъ и гордость? Не таинственное ли это наслѣдство, о которомъ помину не бываетъ въ завѣщаніяхъ?... "А, отецъ... отецъ!...-- вздыхалъ бѣдный Пумъпумъ, возвращаясь домой и напѣвая, какъ въ мрачные дни свои,-- лучше бы оставилъ ты мнѣ меньше полей, луговъ и лѣсовъ и не передалъ бы этой ужасной раны, отъ которой,-- я чувствую это,-- не избавиться мнѣ никогда!"
   До самаго вечера какое-то недовольство тяготѣло надъ Узеллями, несмотря на веселые крики "Красной шапочки".Пріѣхавши тотчасъ послѣ катастрофы, милая женщина кинулась къ слѣдователю, и ей былъ обязанъ Ричардъ своимъ быстрымъ освобожденіемъ. Въ Дравейлѣ, въ Суази не преминули заговорить: "Эти Фениганы такъ богаты... такимъ нечего бояться, ихъ и къ суду не притянутъ"... На самомъ же дѣлѣ судья Делькру сознавалъ, насколько виноватъ передъ своими друзьями. Но, при помощи любви и большой дозы нахальства, онъ заявилъ, что явится къ нимъ въ это воскресенье вечеромъ, и можно себѣ представить, какіе это вызвало толки въ кухнѣ и въ людскихъ. Что же касается Розины Шюшенъ,-- виновницы всей этой драмы, по милости ея анонимнаго письма,-- то, услыхавши въ потемкахъ звонокъ у воротъ, горничная сбѣжала, заперлась въ избѣ и тамъ притаилась. Въ гостиной, окна которой были открыты на затишье ароматнаго парка, судья съ жесткими черными бакенбардами для всѣхъ нашелъ подходящія фразы. Его волчьи зубы такъ и сверкали на атласную кожу и полное тѣло "Красной шапочки". Умоляя Лидію сѣсть за фортепіано, онъ далъ прочесть Ричарду и его матери диѳирамбическую статью, прославлявшую Фенигановъ, напечатанную въ Корбёйльской Газетѣ, подписанную "Мегах". Это былъ наборъ фразъ, пустыхъ, тягучихъ и закругленныхъ, и не трудно было узнать автора по тому простору, который давала эта риторика широкимъ жестамъ и такимъ же рукавамъ оратора. На бѣду, въ томъ же номерѣ были помѣщены слѣдующія строки:
   
   "Сегодня, въ воскресенье, въ маленькой капеллѣ Гробурга, какъ и во всѣхъ главныхъ церквахъ округи, въ Дравейлѣ, Суази, Ри, Атисѣ, Моранжи, были отслужены мессы за упокой души князя Ольмюцкаго. По окончаніи богослуженія герцогъ и герцогиня д'Алькантара, оба очень больные, уѣхали въ Ангадинъ {Engadine, по-нѣмецки Инталь,-- въ Швейцаріи, долина верхняго теченія р. Инна.} съ докторомъ Жаномъ Метцеромъ".
   
   Ричардъ долго не отводилъ глазъ отъ этого сообщенія, точно по складамъ его читалъ или на другой языкъ переводилъ, потомъ подошелъ къ фортепіано и положилъ на пюпитръ передъ Лидіей газетный листокъ, рѣзко отчеркнутый ногтемъ.
   -- Теперь мнѣ все ясно,-- проговорилъ Ричардъ очень тихо.-- Вотъ за кого ты молилась сегодня утромъ... Цвѣты были для него же, вѣроятно?
   Лидія подняла на мужа прелестные, испуганные глаза.
   -- О, Ричардъ!...
   Она продолжала играть, а слезы крупными каплями падали на клавиши, движеніе рукъ замедлилось. Наконецъ, Лидія порывисто встала.
   -- Я все скажу... пойдемъ!
   -- Куда же вы, дѣти?-- крикнула удивленная мать, но они уже вышли изъ комнаты.

-----

   Въ слѣдующее воскресенье, передъ началомъ обѣдни, Наполеонъ Мериве, украшенный папскимъ орденомъ, встрѣчалъ на порогѣ своей церкви всѣхъ входящихъ подобающими ихъ общественному положенію привѣтами и былъ удивленъ и обрадованъ, увидавши приближающагося Ричарда подъ руку съ женою,-- его "милымъ маленькимъ Мендельсономъ",-- одѣтою во все голубое, какъ святая патронесса церкви, изображенная на стеклѣ. Когда они входили въ церковъ, голуби, похлопывая крыльями, вились надъ колокольней, а добрый старикъ, улыбающійся и довольный, на этотъ разъ поклонился немного ниже обыкновеннаго, съ нѣжнымъ и счастливымъ жестомъ привѣта.

М. Р.

"Русская Мысль", кн.XI--XII, 1894, I--II, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru