Д-Аннунцио Габриеле
Перевозчик

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Габриэле Д'Аннунцио
   Собрание сочинений в 6 томах
   Том 3

Перевозчик

Перевод Н.  Бронштейна

I

   Донна Лаура Альбонико сидела в саду, под виноградным навесом, укрываясь в тени от полуденного зноя.
   В белой вилле, притаившейся среди расцветающих фруктовых деревьев, царила тишина. Жалюзи были прикрыты. Солнце немилосердно жгло. Была середина июня, и запах расцветающих апельсинов и лимонов смешивался с ароматом роз. В воздухе царило спокойствие. Во всем саду цвели пышные розы. При каждом дыхании ветерка колыхались верхушки растущих по бокам аллей деревьев, устилая землю пеленой благоухающего снега. Насыщенный ароматом воздух казался порой таким же сладким и крепким, как вкус опьяняющего вина. Ласково журчали скрытые в зелени фонтаны. Искрометные головки их струй то появлялись среди листвы, то исчезали, то вновь показывались, лаская взоры переменчивой игрой. Невысокие струйки производили среди цветов и трав какой-то особенный шорох, похожий на возню зверьков, которые бегали по саду, играли или копали свои норки. Невидимые птицы оглашали сад своими песнями.
   Донна Лаура сидела в беседке, погрузившись в свои думы.
   Она уже была старухой. У нее был тонкий, благородный профиль, длинный нос с небольшой горбинкой, довольно высокий лоб, очень красивый рот, еще свежий и полный сердечной доброты. Седые волосы вились на висках, образуя вокруг головы род венца. В молодости она, должно быть, была очаровательна.
   Лишь два дня тому назад она приехала в этот уединенный дом с мужем и несколькими слугами. Она категорически отказалась жить в месте обычного летнего пребывания, на великолепной вилле, высившейся на Пьемонтском холме, она отказалась также и от моря ради этой пустынной, почти безводной деревни.
   -- Прошу тебя, поедем в Пенти, -- сказала она своему мужу.
   Барона, семидесятилетнего старика, сначала несколько удивило это странное желание жены.
   -- Зачем в Пенти? Что нам делать в Пенти?
   -- Поедем, прошу тебя. Хотя бы для разнообразия, -- настаивала донна Лаура.
   Барон, как всегда, дал себя убедить.
   -- Поедем.
   Донна Лаура хранила глубокую тайну.
   В молодости она пережила жгучую страсть. Восемнадцатилетней девушкой она вышла замуж за барона Альбонико, сделать это заставили ее семейные традиции. Барон сражался под началом Наполеона Первого и отличался большой храбростью, он почти никогда не бывал дома, так как все время следовал за императорскими знаменами. В одно из его продолжительных отсутствий маркиз Фонтанелла, молодой человек, женатый и имевший детей, влюбился в донну Лауру, и так как он был очень красив и горячо любил баронессу, то, в конце концов, сломил сопротивление любимой женщины.
   Тогда для двух влюбленных наступила пора самых сладких грез. Они жили, забыв все на свете.
   Но вот донна Лаура в один прекрасный день почувствовала, что она беременна, она горько плакала, отчаивалась, переживала ужасные волнения, не зная, на что решиться, как спасти себя. По совету своего друга, она уехала во Францию, там укрылась она в неведомом уголке Прованса, одной из южных местностей, богатых садами, где женщины говорят на языке трубадуров.
   Она поселилась в деревенском домике, окруженном большим садом. Деревья расцветали: была весна. Среди ужасного душевного состояния, близкого к черной меланхолии, она временами испытывала минуты бесконечного блаженства. Целыми часами просиживала она в тени, в каком-то бессознательном состоянии, в то время как смутное чувство материнства порой заставляло трепетать все ее существо. Вокруг нее росли цветы, распространяя острый аромат, к горлу подступали легкие приступы тошноты, и ослабляющая истома разливалась по всем членам. Незабвенные дни!..
   Когда приблизился торжественный момент, к ней по ее настоянию приехал ее друг. Бедная женщина испытывала страшные мучения. Он стоял возле нее, бледный, молчаливый, не переставая целовать ее руки. Роды начались ночью. Она кричала в родовых муках, судорожно хваталась за кровать, думала, что умирает. Первый крик младенца потряс ее до глубины души. Она лежала на спине, слегка запрокинув голову за подушки, мертвенно бледная, не имея сил не только говорить, но даже поднять веки, слабо шевелила бескровными руками, простирая их к свету, как это часто делают умирающие.
   В течение всего следующего дня она держала младенца при себе, в своей постели, под своим одеялом. Это было хрупкое существо, мягонькое, красненькое, непрерывно шевелившееся, с неопределившимися человеческими чертами. Слегка припухлые глаза были еще закрыты, изо рта вырывались хриплые, жалобные звуки, очень похожие на слабое мяуканье.
   Восхищенная мать не могла наглядеться на него, она гладила ребенка, ощущала на своих щеках его нежное дыхание. В окно проникал мягкий свет, и виднелись провансальские поля, покрытые посевами, спокойный воздух оглашался пением жнецов. Это был священный день.
   На следующий день у нее отняли младенца, скрыли его, унесли неизвестно куда. Она не видела его больше. Потом она вернулась в свой дом и стала жить со своим мужем жизнью всех женщин, никакое другое событие больше не волновало ее души. Других детей у нее не было.
   Но воспоминания о ребенке, идеальное обожание этого существа, которого она больше не видела, о котором даже не знала, где он, навсегда овладели ее душой. Других мыслей у нее не было, она вспоминала все самые ничтожные подробности этих дней, ясно представляла себе ту местность, форму деревьев, растущих перед домиком, очертания холма, замыкавшего горизонт, цвет и узоры одеяла, покрывавшего постель, пятно на потолке комнаты, рисунки блюдечка, на котором ей подавали стакан, -- все-все, так ясно, отчетливо... В любой момент образы этих далеких предметов вставали в ее памяти без всякой последовательности, без связи, как во сне. Порой они почти ошеломляли ее. Иногда живо и ясно вспоминала она людей, виденных ею в той местности, их движения, самые незначительные жесты, позы, взгляды. Ей казалось, что в ушах ее еще звенит крик младенца, что она трогает его ручки, тоненькие, розовые, мягонькие, -- эти ручки, которые были, быть может, единственными окончательно сформировавшимися членами, похожими на миниатюрную модель взрослого человека, с микроскопическими жилками, с крошечными суставчиками, обозначавшимися под тоненькими складками, с прозрачными, нежными ноготками, слегка подернутыми фиолетовым налетом. О, эти ручки! С каким-то странным трепетом мать думала о их бессознательной ласке! Она даже ощущала их запах, -- особенный запах, напоминающий запах едва оперившихся голубей!
   Так донна Лаура, замкнувшись в своем внутреннем мире, который день за днем поглощал ее жизнь, проводила годы, многие годы, до глубокой старости. Она не раз расспрашивала своего старого друга о ребенке. Ей хотелось бы опять увидеть его, узнать, что с ним.
   -- Скажите мне хотя бы, где он. Прошу вас.
   Но маркиз, опасаясь какого-нибудь неблагоразумного поступка с ее стороны, отвергал ее просьбы.
   -- Вы не должны видеть его. Вам необходимо сдержать свои чувства. Сын мог бы обо всем догадаться и воспользоваться тайной для своих целей, мог бы все открыть... Нет, нет, вы не должны видеть его...
   Донна Лаура совершенно терялась перед этими доводами практичного человека. Она не могла себе представить, что ее крошка растет, превратилась во взрослого человека, уже близкого к преклонному возрасту. Около сорока лет прошло со дня его рождения, -- все же в мыслях своих она видела только младенца, розовенького, с закрытыми глазками...
   Маркиз ди Фонтанелла лежал при смерти.
   Донна Лаура, узнав о болезни старика, была охвачена такой тревогой, что однажды вечером, не будучи в состоянии выносить страданий, вышла одна из дому и направилась к дому больного, куда толкала ее упорная мысль, -- мысль о сыне. Прежде чем старик умрет, она хотела узнать тайну.
   Она шла вдоль стен, вся съежившись, чтобы ее не заметили. На улице было много народа. Последние лучи заходящего солнца обливали багрянцем дома. Между домами были разбиты садики, покрытые цветущей лиловой сиренью. Стаи ласточек, проворных и легких, кружились на светлом фоне неба. Толпы ребятишек с криком и гамом бегали по улицам. Иногда мимо нее проходила какая-нибудь беременная женщина, опираясь на руку мужа, и тень ее округленной фигуры вырисовывалась на стене.
   Донну Лауру, казалось, преследовало все это оживление природы и людей. Она ускоряла шаги, бежала. Сверкающие выставки витрин, открытые лавки, кафе как острым ножом резали ее глаза. Мало-помалу у нее начинала кружиться голова, а в душу закрался какой-то безотчетный страх. -- Что она делает! Куда идет?.. -- Расстроенное сознание твердило ей, что она в чем-то виновата, и ей казалось, что все смотрят на нее, роются в ее душе, читают ее мысли.
   Над городом стояло багровое зарево последних лучей солнца. Там и сям из погребков доносилось пение пьяниц.
   Когда Донна Лаура дошла до дверей дома маркиза, у нее не хватило духа войти. Она прошла дальше, сделала двадцать шагов, затем снова повернула назад, потом опять пошла обратно. Наконец, она переступила порог, поднялась по лестнице и в изнеможении остановилась в передней.
   В доме царила молчаливая тревога, которой домашние окружают постель больного. Слуги ходили на цыпочках, неся что-нибудь в руках. В коридоре слышались тихие разговоры. Через залу прошел какой-то лысый господин, весь в черном, поклонился донне Лауре и снова удалился.
   -- Где маркиза? -- спросила донна Лаура какого-то слугу уже довольно твердым голосом.
   Слуга почтительным жестом указал донне Лауре на следующую комнату, затем ушел доложить о ее приходе.
   Вскоре вышла маркиза. Это была довольно полная женщина с седыми волосами. Глаза ее были полны слез. Она молча обняла подругу, захлебываясь от рыданий.
   -- Можно увидеться? -- спросила минуту спустя донна Лаура, не подымая глаз.
   Она произнесла эти слова сквозь крепко сжатые зубы, чтобы подавить волнение.
   -- Войдите, -- сказала маркиза.
   Обе женщины вошли в полутемную комнату больного. Воздух был пропитан запахом лекарств, от всех предметов падали большие и странные тени. Маркиз ди Фонтанелла лежал на постели, он был страшно бледен, его лицо было все в морщинах, он улыбнулся донне Лауре, увидев ее.
   -- Благодарю вас, баронесса, -- медленно проговорил он и протянул ей влажную и теплую руку.
   Он, казалось, вдруг собрал всю силу воли и начал говорить о разных вещах, как будто был совсем здоров.
   Но донна Лаура, незаметно для других, взглянула на него полным мольбы взором, догадавшись, чего она хочет, он обратился к жене.
   -- Джиованна, пожалуйста, приготовь мне питье, как сегодня утром.
   Маркиза извинилась и вышла, ничего не подозревая. Среди тишины дома послышались ее шаги, мягко ступающие по коврам.
   Донна Лаура неописуемым движением наклонилась к старику, взяла его за руки и взглядом своим вырвала у него одно слово за другим.
   -- В Пенти... Лука Марине... женат... дети... дом... Не старайся увидеть его... Нельзя видеть!.. -- лепетал старик, охваченный таким ужасом, что у него расширились зрачки. -- В Пенти... Лука Марино... Не выдай меня!..
   Маркиза уже входила с лекарством.
   Донна Лаура села, скрыв свое волнение. Больной начал пить, и глотки один за другим клокотали в горле, с регулярными промежутками.
   Потом снова воцарилась тишина. Больной, казалось, уснул: все лицо его сделалось каким-то впалым, глубокие, почти черные тени окутали впадины глаз, щеки, ноздри, горло.
   Донна Лаура простилась с подругой и медленно вышла, едва сдерживая дыхание.

II

   О всех этих событиях вспоминала теперь старая баронесса, сидя в виноградной беседке, в этом спокойном саду. Что же могло теперь удержать ее от свидания с сыном? У нее хватило бы силы владеть собой, она не выдала бы себя, нет. С нее было бы достаточно снова увидеть его, своего сына, того самого, которого она держала на руках лишь один день столько лет тому назад, столько, столько лет! Вырос ли он? Высокого ли роста? Красив ли он? Как ему живется?
   И, задавая самой себе эти вопросы, она в глубине души должна была сознаться, что ей не удавалось представить себе этого человека, воображение неизменно рисовало ей младенца, заслонявшего невинной чистотой своих форм всякий другой образ, который она пыталась представить себе. И она перестала насиловать свою душу, отдаваясь безотчетным переживаниям. Чувство действительности оставило ее в эту минуту.
   -- Я увижу его! Увижу его! -- твердила она про себя, опьяняясь мечтами.
   Природа молчала. Ветерок наклонял кусты роз, которые колыхались всей своей тяжестью. Струйки фонтанов искрились и мелькали среди зелени, напоминая созревшие кукурузные стебли.
   Донна Лаура начала прислушиваться. В этот час молчание рождало нечто величественное и неумолимое и вселяло в душу таинственный ужас. Она долго колебалась. Потом быстрыми шагами направилась по аллее, дошла до калитки, обвитой ползучими растениями и цветами, остановилась и оглянулась назад. Открыла. Перед ее взором расстилалось большое поле, выжженное южным солнцем. Вдали под лазурным небом белели домики Пенти с его колокольней, куполом, с двумя или тремя соснами. По ровному полю извивалась река, сверкая на солнце и доходя своим изгибом до самых домиков.
   "Он там", -- подумала донна Лаура и вся затрепетала от охватившего ее материнского чувства. Воодушевившись этой мыслью, она пошла вперед, смотря перед собой и не обращая внимания на страшный зной и яркий свет, слепивший ей глаза. В этом месте дороги начинался ряд деревьев, стройных тополей, в листве которых звенели стрекозы. Ей навстречу шли две босые женщины с корзинами на головах.
   -- Не знаете ли вы, где дом Луки Марино? -- спросила баронесса, охваченная непреодолимым желанием произнести это имя громким голосом, свободно.
   Женщины остановились и посмотрели на нее удивленным взглядом.
   -- Мы не из Пенти, -- просто ответила одна из них.
   Донна Лаура разочарованно пошла дальше, чувствуя уже некоторую усталость в старческих членах. Глаза ее были утомлены ярким светом, и красные точки замелькали перед глазами. Легкое головокружение начинало туманить ее мозг.
   Она приближалась к Пенти. Вот показались уже первые дома среди целого леса подсолнечников. Какая-то необычайно тучная женщина сидела на пороге, на ее огромном туловище красовалась детская головка с кроткими глазами, ровными зубами и спокойной улыбкой.
   -- Сударыня, куда вы идете? -- с наивным любопытством спросила женщина.
   Донна Лаура подошла к ней. Ее лицо пылало, дыхание было прерывисто. Силы начинали покидать ее.
   -- Боже мой! Ох, Боже мой! -- стонала она, прижимая ладони к вискам. -- Ох, Боже мой!
   -- Отдохните, сударыня, -- проговорила гостеприимная женщина, приглашая ее войти.
   Изба была низенькая и темная, в ней была какая-то особенная атмосфера, какая бывает во всех местах, где помещается много людей. Несколько голых ребятишек, с вздутыми, как от водянки, животами, потащились к порогу, лепеча, ощупывая пол и инстинктивно поднося ко рту все, что попадалось под руки.
   Пока донна Лаура сидела и отдыхала, женщина не переставала говорить, держа на руках пятого младенца, вся кожа которого была покрыта темной корою, из-под этой коры выглядывала пара больших глаз, чистых и голубых, как два дивных цветка.
   -- Где тут дом Луки Марино? -- спросила донна Лаура.
   Хозяйка пальцем указала на один из красных домов, стоявший на самом краю села, возле реки, и окруженный как бы колоннадой высоких тополей.
   -- Вот он. А вам зачем?
   Старая баронесса нагнулась, чтобы посмотреть.
   Ее глаза, опаленные солнечным светом, сильно болели. Но она на несколько минут застыла в такой позе, тяжело дыша от усталости, ничего не отвечая, как будто нахлынувшее материнское чувство сдавливало ей горло. Так вот он, домик ее сына? И вдруг в ее памяти всплыла далекая комната, провансальская деревушка, лица, предметы, так отчетливо и ясно, хотя на один лишь миг. Она почти упала на стул и продолжала молчать, ощущая род физического отупения, очевидно, от солнечного жара. В ушах стоял непрерывный гул.
   -- Вам нужно переправиться через реку? -- спросила хозяйка.
   Донна Лаура утвердительно кивнула головой, она чувствовала какое-то одурение от мелькания на ретине красных кругов.
   -- Лука Марино перевозит людей и животных с одного берега на другой. У него есть лодка и паром, -- рассказывала хозяйка. -- А не то можно поискать броду, но для этого нужно дойти до Прецци Он уже тридцать лет занимается этом делом! На него можно положиться, сударыня.
   Донна Лаура слушала, стараясь сохранить покидавшее ее присутствие духа. Но услышав последнюю новость о сыне, она остолбенела и почти перестала понимать дальнейшие слова.
   -- Лука -- не здешний, -- продолжала тучная женщина, увлекаясь природной болтливостью. -- Его вскормили Марино, у которых не было детей. Какой-то господин, тоже нездешний, дал приданое его жене. Теперь он зажил недурно и много работает, но сильно пьянствует.
   Женщина все это рассказывала в высшей степени просто, без всякого злого намека на неизвестное происхождение Луки.
   -- Прощайте, прощайте, -- проговорила, поднимаясь, донна Лаура, ей казалось, что она совершенно оправилась. -- Спасибо, добрая женщина.
   Она дала одному из детей монету и вышла из дома.
   -- По этой дорожке! -- кричала ей вслед предупредительная хозяйка.
   Донна Лаура пошла по дорожке. Вокруг царила гробовая тишина, нарушаемая лишь протяжным пением стрекоз. Несколько групп искривленных и суковатых масличных деревьев росло на высохшей земле. Слева сверкала река.
   -- О-о-о, Мартина-а-а! -- послышался вдали, по ту сторону реки, чей-то зов.
   Звук человеческого голоса заставил старуху задрожать всем телом. Она подняла глаза. По реке плыла барка, едва заметная среди светящегося пара, на некотором расстоянии от нее белела другая барка, парусная. В первой барке можно было различить контуры животных, кажется, лошадей.
   -- О-о-о, Мартина-а-а! -- снова окликнул голос.
   Барки приблизились друг к другу. В этом месте была мель, и перевозчикам грозила опасность, если барки бывали перегружены.
   Донна Лаура, остановившись под масличным деревом, оперлась о ствол и следила за всем, что происходит на реке. Сердце ее билось с такой силой, что ей казалось, будто его удары оглашают всю окрестность. Шелест ветвей, пение стрекоз, ослепительный блеск реки -- все это волновало ее и смешивалось в ее душе в хаосе безумия. Медленный прилив крови к голове, благодаря невероятному зною, все окрашивал перед глазами в красный цвет. У нее начиналось головокружение.
   Обе барки скрылись за поворотом реки.
   Тогда донна Лаура отправилась дальше, шатаясь, как пьяная. Показалась группа домиков, окруженных двором, в углу которого спало вповалку несколько нищих, сквозь отрепья виднелись их красные тела, обезображенная болезнями кожа. На их безобразные лица сон наложил какой-то зверский отпечаток. Один спал лежа ничком и опершись головой на руки, другой лежа на спине, раскинув руки, в позе распятого Христа. Целые тучи насекомых с жужжанием кружились над этими жалкими человеческими скелетами, густые и назойливые мухи копошились на них, как в куче навоза. Из закрытых дверей доносился стук ткацких станков.
   Донна Лаура пересекла площадь. Стук ее шагов разбудил одного нищего, который поднялся, опершись на локоть, и, не успев еще раскрыть глаз, машинально забормотал:
   -- Подайте ради Христа!
   При этом звуке все нищие вдруг проснулись и вскочили на ноги.
   -- Подайте ради Христа!
   -- Подайте ради Христа!
   Толпа оборванцев стала преследовать путницу, прося милостыни и протягивая руки. Один из нищих хромал на одну ногу и шел маленькими прыжками, словно раненая обезьяна. Другой волочился, сидя на земле и отталкиваясь обеими руками, как рак -- клешнями, нижняя часть его туловища омертвела. У третьего был большой фиолетовый морщинистый зоб, который при каждом шаге колыхался, как подгрудок. У четвертого была искривленная рука, похожая на толстый сук.
   -- Подайте ради Христа!
   Одни говорили в нос и хрипели, у других были высокие, женские голоса, как у кастратов. Они твердили все одни и те же слова, одним и тем же назойливым тоном.
   -- Подайте ради Христа!
   Донна Лаура, преследуемая этой ужасной ватагой бродяг, чувствовала инстинктивное желание спастись бегством. Слепой ужас овладел ею. Она, быть может, начала бы кричать, если бы голос не замер в горле. Нищие подошли к ней вплотную и начали трогать ее протянутыми руками. Все требовали милостыни, все.
   Старая баронесса пошарила в карманах, достала несколько монет и рассыпала их за своей спиной. Голодные нищие остановились, жадно накинулись на деньги, начали драться, валить друг друга на землю, угощая более слабых пинками и кулаками. Они озверели.
   Трое остались с пустыми руками, недовольные, они снова побежали за баронессой.
   -- Мы ничего не получили! Мы ничего не получили!
   Донна Лаура, приведенная в отчаяние этими преследованиями, не оборачиваясь, бросила еще несколько монет. Между калекой и зобастым завязалась драка. Обоим достались все брошенные деньги, а бедняга идиот-эпилептик, которого все притесняли и высмеивали, не получил ничего, он начал тихо плакать, облизывая слезы и слизь, которая текла из носа, и причитал:
   -- Ау, ау, ау-у-у!

III

   Наконец, донна Лаура добралась до избы, окруженной тополями. Она изнемогала, в глазах у нее потемнело, в висках стучало, язык горел, ноги подкашивались. Калитка была открыта, и она вошла.
   Круглая площадка, обсаженная высокими тополями, представляла собой гумно. Два дерева служили подпорками стога соломы, из которого высовывались густолиственные ветви. На площадке росла трава, на которой мирно паслись две буланые коровы, обмахивая хвостом упитанные бока. Между ногами каждой свешивалось разбухшее от молока вымя цвета сочных фруктов. На земле было разбросано множество земледельческих орудий. На деревьях звенели стрекозы. Несколько собачонок возились на гумне, то лая на коров, то гоняясь за курами.
   -- Сударыня, кого вы ищете, спросил какой-то старик, выйдя из избы. -- Не нужно ли вам переправиться на тот берег?
   Старик был лысый, с бритым подбородком, все туловище его изгибалось вперед, едва держась на искривленных ногах. Все члены его носили отпечаток черной работы, от пахоты левое плечо было выше правого и грудь искривлена, от косьбы колени раздвинулись, от чистки деревьев и от различных долголетних терпеливых земледельческих трудов вся фигура его перегнулась пополам. Задав последний вопрос, он указал на реку.
   -- Да, да, -- ответила донна Лаура, не зная, что сказать, что делать, и чувствуя, что ее покидают силы.
   -- Ну, так идем туда. Вот Лука возвращается, -- прибавил старик, поворачиваясь к реке, по которой плыл подталкиваемый шестом паром, нагруженный мелким скотом.
   Он проводил баронессу через возделанный огород к виноградному навесу, где ждали другие пассажиры. Он шел впереди нее, показывал ей овощи и говорил о будущем урожае по привычке земледельцев, состарившихся среди продуктов кормилицы-земли.
   Вдруг он обернулся, так как госпожа молчала и, казалось, не слышала его слов, и увидел на ее глазах слезы.
   -- Вы плачете, сударыня? -- спросил он тем же спокойным голосом, каким говорил об овощах. -- Вы больны, что ли?
   -- Нет, нет, ничего... -- бормотала донна Лаура, чувствуя, что умирает от усталости.
   Старик ничего больше не сказал. Жизнь так изнурила его, что чужие страдания его не трогали. Сколько всевозможного люда, переправляющегося через реку, видел он за все дни своей жизни?!
   -- Садитесь, -- сказал он, когда они подошли к навесу.
   Трое парней с узелками ждали Луку. Они курили длинные трубки и хранили глубокое молчание, всем существом своим предаваясь этому наслаждению. В промежутках они говорили о ничего не значащих вещах, заполняющих узкий кругозор земледельцев.
   Немного удивившись, взглянули они на донну Лауру и снова равнодушно предались своему занятию.
   -- Вот паром, -- спокойно проговорил один из них.
   -- Везет овец из Видены, -- добавил другой.
   -- Штук пятнадцать, -- сказал третий.
   Они поднялись и положили трубки в карманы.
   Донна Лаура находилась в состоянии какого-то оцепенения. Слезы застыли на ее ресницах. Она утратила сознание действительности. Где она была? Что делала?..
   Паром слегка ткнулся о берег. Овцы, испугавшись воды, жались друг к другу и блеяли. Пастух, перевозчик и его сын помогли им сойти на землю. Овцы, очутившись на берегу, бросились было врассыпную, но потом остановились, сбились в кучу и снова начали блеять. Несколько ягнят скакало на своих длинных кривых ногах, ища материнских сосцов.
   Сделав все, что нужно, Лука Марино привязал паром. Затем сошел на берег и быстро зашагал по направлению к огороду. Это был высокий сорокалетний худощавый мужчина с красным лицом и плешивыми висками. У него были неопределенного цвета усы, и густая щетина выступала на подбородке и щеках, глаза были немного мутные, без всякого выражения интеллигентности, с кровавыми жилками, как у пьяниц. Из открытого ворота рубахи видна была волосатая грудь, грязная шляпа прикрывала голову.
   -- Уф! -- вдруг воскликнул он, остановившись у навеса и вытирая пальцами вспотевший лоб.
   Он прошел мимо пассажиров, даже не взглянув на них. Все его движения были неуклюжи и почти грубы. Руки, огромные, со вздутыми жилами, руки, привыкшие к веслу, казалось, были ему помехой. Они свешивались по бокам, покачиваясь во время ходьбы.
   -- Уф! Выпить бы!..
   Донна Лаура сидела, как пригвожденная, не говоря ни слова, ничего не сознавая, ничего больше не желая.
   Так вот кто ее сын? Вот кто ее сын!
   Беременная женщина со старческой фигурой, обезображенной трудом и деторождением, принесла жаждущему мужу стакан вина. Тот одним духом выпил его. Потом вытер рукой губы и щелкнул языком.
   -- Идем, -- сказал он резко, словно неохотно берясь за работу.
   Вместе со старшим сыном, толстым пятнадцатилетним парнишкой, он приготовил паром: положил между краем его и берегом две доски, чтобы пассажирам удобнее было спуститься с берега.
   -- Почему вы не садитесь, сударыня? -- спросил старик, видя, что донна Лаура не поднимается и ничего не говорит.
   Донна Лаура машинально встала и последовала за стариком, который помог ей взойти на паром. Зачем она сделала это? Для чего ей переправляться на тот берег? Она не думала об этом, не рассуждала. Ее пораженный рассудок словно застыл на одном месте. "Так вот ее сын!" Она почувствовала, что в ней постепенно что-то гаснет, что-то исчезает и в душе образуется страшная бездна, больше ничего она не в состоянии была уловить в своем сознании. Видела, слышала, как во сне.
   Когда старший сын Луки подошел к ней и потребовал платы за перевозку, прежде чем паром отчалит от берега, она не поняла, в чем дело. Мальчик звякнул монетами, полученными от одного из пассажиров, и громко повторил свое требование, думая, что госпожа оглохла от старости.
   Увидя, что другие пассажиры достают из кармана деньги и платят, она опомнилась и сделала то же самое. Но заплатила она больше, чем следовало.
   Мальчик дал ей понять, что у него не будет сдачи, но она не поняла его.
   Тогда он, лукаво ухмыляясь, взял все деньги. Присутствующие улыбнулись той хитрой усмешкой, которая обыкновенно бывает у крестьян, присутствующих при мелком обмане.
   -- Едем? -- сказал один из пассажиров.
   Лука, до сих пор возившийся с якорем, оттолкнул паром, который плавно двинулся вперед. Берег, казалось, убегал вместе с камышом и тополями, извиваясь, как серп. Солнце ярко освещало всю реку, чуть-чуть склоняясь к западу, подернутому фиолетовой дымкой. На берегу еще можно было различить фигуры жестикулировавшей группы людей, то были нищие, издевавшиеся над идиотом. Порой ветер доносил обрывки слов и смех, похожий на шум волн.
   Гребцы, обнаженные до пояса, изо всех сил налегли на весла, чтобы преодолеть силу течения. Донна Лаура видела почерневшую спину Луки, на которой резко обозначались ребра, пот лил с него ручьями. Слегка расширившиеся, неподвижные, мутные глаза ее уставились в одну точку.
   -- Приехали, -- сказал один из пассажиров, вынимая из-под скамьи свои вещи.
   Лука вытащил якорь и бросил его у самого берега.
   Паром снова поплыл по течению, насколько позволяла веревка, потом дрогнул и остановился. Пассажиры соскочили на землю, спокойно помогли старой баронессе сойти на берег и пошли своей дорогой.
   Все пространство по эту сторону реки было усажено виноградом. На виноградных кустах зеленели маленькие гроздья.
   Несколько деревьев там и сям поднимались над ровной поляной.
   Донна Лаура осталась одна-одинешенька на этом лишенном тени берегу, не ощущая ничего, кроме непрерывного биения артерий и зловещего глухого шума в ушах. Почва ускользала у нее из-под ног, и ей казалось, что ноги ее вязнут в тине или песке. Все предметы вокруг нее как будто кружились и рассыпались, и все они, не исключая ее самой, казались туманными, отдаленными, давно забытыми и погибшими навеки. Безумие уже охватывало ее мозг. Вдруг перед ее глазами промелькнули какие-то люди, дома, другая местность, другое небо... Натолкнулась на дерево и упала на камень, поднялась. Ее дряхлое, ослабевшее тело как-то жалко и вместе с тем смешно пошатывалось. Седые волосы, опаляемые солнцем, блестели ярче всех прочих окружающих ее предметов.
   В это время нищие на другом берегу потехи ради уговорили идиота броситься в реку и доплыть до госпожи за милостыней. Они столкнули его в воду, предварительно сняв с него отрепья. И идиот поплыл, как собака, под градом камней, мешавших ему вернуться обратно. А эти люди-звери свистели и выли, наслаждаясь своей жестокостью. Когда течение унесло идиота, они стали бегать по берегу и неистово кричать:
   -- Тонет! Тонет!
   Выбившийся из сил идиот все-таки доплыл до мелкого места у противоположного берега. Потом, как был, без одежды, так как вместе с разумом у него отсутствовало чувство стыдливости, направился к баронессе с протянутой по обыкновению рукой.
   Безумная уже заметила его, с жестом ужаса, испустив пронзительный крик, она пустилась бежать к реке. Сознавала ли она, что делает? Не хотела ли умереть? О чем думала в этот момент?..
   Добежав до края берега, она упала в воду. Вода забурлила и сомкнулась над ее головой. Над местом падения появились один за другим круги, они расширялись, переходили в маленькие волны и исчезали.
   Нищие с противоположного берега стали звать хозяина удаляющегося парома.
   -- О-о, Лука-а-а! О-о, Лука Марино-о-о!
   Они побежали к дому Луки и сообщили о случившемся. Тогда Лука направил лодку к тому месту, которое указали ему нищие, подозвав на подмогу Мартина, который спокойно плыл по течению.
   -- Там, внизу, какая-то женщина утонула, -- сказал Лука.
   Он не счел нужным подробно рассказать, в чем дело, и вообще говорить об этой женщине, так как не любил болтать попусту.
   Два перевозчика, приблизившись друг к другу, тихо поплыли дальше.
   -- Пробовал ли ты молодое вино в Киакиу? Вот так вино, скажу я тебе!.. -- сказал Мартин.
   И сделал жест, обозначавший, что напиток был выдающегося качества.
   -- Нет еще, -- ответил Лука.
   -- Не попробуешь ли малую толику? -- спросил Мартин.
   -- О, да! -- ответил Лука.
   -- Немного позже: нас ждет там Ианнанджело.
   -- Хорошо.
   Они доплыли до места происшествия. Идиот, который мог бы лучше других указать это место, убежал в кусты виноградников и упал там в припадке эпилепсии. На противоположном берегу стали собираться зеваки.
   -- Останови свою лодку и прыгай в мою, -- сказал Лука товарищу. -- Один пусть гребет, а другой ищет.
   Мартин так и сделал. Он кружил лодку на пространстве двадцати метров, а Лука шарил длинным шестом по дну реки. Всякий раз, натыкаясь на какое-нибудь препятствие, Лука бормотал:
   -- Вот.
   Но все время ошибался. Наконец, после долгих поисков Лука сказал:
   -- На этот раз есть.
   Наклонившись над бортом и согнув ноги от напряжения, он медленно поднял тело концом шеста. Мускулы его рук дрожали.
   -- Помочь тебе? -- спросил Мартин, бросая весло.
   -- Не стоит, -- ответил Лука.
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru