Lib.ru/Классика: Цветаева Марина Ивановна. Страховка жизни

Марина Цветаева.

Страховка жизни

Сидели, мирно ужинали, -- а может, и обедали, дело слов, ибо салат все тот же, -- итак, сливая русский ужин с французским обедом в римском салате, -- ели: отец, мать и сын.

-- Мама, а какие французы обильные, -- вдруг сказал мальчик.

-- Это не французы обильные, это русские обильные! -- горячо сказала мать. -- И вообще, так скорей принято говорить о странах.

-- По-о-чему? -- изумился мальчик. -- Как страна может быть обильной? У нее же нет рук.

В эту секунду раздался стук в дверь, и мать, не успев распознать очередного сыновнего словесного метиса (habil'ный) [ловкий, умелый (фр.)], пошла открывать. Но пороге, в полной тьме площадки, стоял кто-то очень высокий, с шляпой в руке.

-- Извините, сударыня, -- сказал он молодым голосом, -- я -- инспектор...

Мать, отступив, тем -- впустила. Молодой человек по ее пятам шагнул в кухню, где и стал -- между обеденным столом, посудным столом, газом, плитой, раковиной и стульями обедающих -- вроде как бы на единственной сухой от прилива и твердой между пропастями пяди: одной ногой, перекинув через нее вторую, левую.

-- Да? -- не подымая глаз, спросила бровями мать, уже усевшись за салат.

-- Простите, что я нарушаю ваш обед, но я инспектор и...

("Налог! -- мысленно произнесла она. -- А ведь недавно вносили, или, может, опять вспомнили похищенного генерала и стали переписывать всех русских?")

-- Вот моя карточка, -- продолжал молодой человек, поднося к ее глазам и тут же от них отымая (так детям на секунду показывают завтрашний "сюрприз" -- распахнутую книжку с какой-то фотографией, может быть, действительно похожей, если бы она успела рассмотреть, во-первых, ее, во-вторых, подающего).

"Но почему же он не говорит Surete [Полиция (фр.)] и не показывает знака? -- подумала она, мысленно проделывая за него жест, открывающий знак. -- И за что же нас арестовывать, наконец?"

-- Assurance [Страхование (фр.)], -- точно в подтверждение прозвучал над ней его голос.

Услышав наконец роковое (ибо принятое за Sflrete) слово, она перестала есть и стала ждать.

-- Я иду в Нюельмон, -- продолжал сверху голос, -- и осматриваю квартиры с точки зрения пожара.

("Господи! -- пронеслось у нее в голове. -- А у меня плохой электрический шнур, весь в узлах и с постоянными взрывами! И что такое Нюельмон?")

-- Вы, кажется, не понимаете по-французски, -- осведомился он, этим доводя до сознания присутствующих, что они с самой секунды его входа, в ответ на все его речи, не только не произнесли ни одного слова, но даже слога, так что он законно мог бы спросить: "Вы, кажется, лишены дара речи?"

-- О нет! -- воскликнула мать, задетая за живое, и от этого, действительно, оживая. -- Мы отлично понимаем. Но, простите, что вам от нас нужно?

-- Вы спрашиваете, что мне от вас нужно? -- продолжал голос с усмешкой. -- Я же вам сказал: я прохожу в Нюельмон.

"Безработный! -- подумала она. -- Очевидно, идет к себе в Нюельмон и по дороге осматривает печи. Нужно дать". И, вскинув наконец глаза:

-- Мы не очень богаты, -- робко сказала она, -- и печи у нас вычищены, но мы все-таки... -- и тут же осеклась, потому что поняла, что видит над собой молодое, красивое, румяное, чисто выбритое и чисто вымытое, вовсе не безработное, а еще менее -- печниково -- лицо, под которым, по обратному пути глаз в тарелку, удостоверила и новый вишневый галстук, и чистый серый костюм.

-- Так это именно для бедных! -- оживился нюельмонец. -- Богатым -- что! Хоть вся их семья перемрет, -- их жизнь от этого не нарушится. Это именно для неимущих, живущих трудом своих рук.

-- Но что такое "это"? -- приободрясь, спросила она.

-- Страховка жизни, -- разве я вам этого не сказал? -- И, с новыми силами: -- Я прохожу в Нюельмон (и вдруг она поняла, что никакого Нюельмона нет, что есть annuellement [Страховщик говорит: "Je passe annuellement" -- "Я ежегодно делая обход" (букв.: "Я прохожу ежегодно", -- что звучит, как: "Я направляюсь в Нюельмон")], последний слог которого он произносит "мон"), -- и больше всего стараюсь заинтересовать своим предложением именно малоимущих, живущих трудами рук своих.

(Переводя глаза на тонкие, с длинными пальцами, руки мужа:)

-- Ваш муж -- художник?

-- Нет, -- выдавил муж.

-- Нет? -- удостоверился он у жены.

-- Нет, -- подтвердила жена.

-- Любопытно, -- задумался он, -- я был уверен, что он художник. Я, вообще, буду говорить с вами, потому что ваш супруг имеет вид не понимающего по-французски. Итак, это именно важно для живущих трудом своих рук. Представьте себе, Madame, что вы имеете несчастье потерять своего мужа, -- развязно, точно говоря не о здесь присутствующем, явно живущем и жующем муже, а о каком-то аллегорическом лице, которого та никогда и в глаза не видала и потерять которого, посему, никак не может. -- И останетесь одна, с тремя малолетними детьми, младшим -- грудным.

-- У меня нет грудных детей, -- ответила она, -- мальчику, которого вы видите, девять лет.

-- Но у других есть, вы же не можете сказать, что у других их нет, -- ласково (так урезонивают успешного, но завравшегося ученика на экзамене) поправил инспектор. -- Я знал одну женщину, у нее было шестеро малолетних, и когда ее муж упал со стройки...

-- Ох! -- вскрикнула она, содрогаясь от этого ужасного видения. -- Какой ужас! С высока упал?

-- Да, с седьмого, -- подтвердил инспектор, утверждаясь на второй ноге, -- и я сам выдал ей премию. Вы думаете -- она не была рада?

-- Какой ужас! -- вторично и совсем по-другому воскликнула слушательница. -- Какой ужас -- радость таким деньгам!

-- Но у нее были дети, -- наставительно продолжал инспектор, -- шестеро малолетних детей, и она не смерти их отца радовалась, а их благополучию. И если бы вы, Madame, имели несчастье лишиться своего мужа...

-- Слушайте! -- воскликнула она. -- Вы уже второй раз говорите мне о смерти моего мужа. Это противно. У нас так не делают, при живом. Мы -- иностранцы, я даже вам скажу, что мы -- русские, и (уже на ходу, переходя в другую комнату за папиросами) русские своими ушами таких вещей слышать не могут, русские могут слышать только про свою смерть. Да!

-- Madame, -- звучал уже из коридора голос молодого человека, -- вы меня не так поняли, я вовсе не хотел сказать, что вы непременно потеряете своего мужа, я только хотел сказать, что это с вами, как со всякой, может случиться.

-- Теперь вы это говорите в третий раз! -- взорвалась молодая женщина, уже куря и идя прямо на него и этим водворяя его в кухню. -- И я этого больше слышать не хочу. Если это -- страховка жизни, объявляю вам, что я чужих жизней не страхую.

-- Но если Monsieur сам бы застраховал свою?

-- Ни чужих, ни своих, это у нас не в крови, а кроме того, у нас нет денег, мы должны переезжать на другую квартиру, и...

-- Но мое предложение как раз и рассчитано на лиц, переезжающих на другую квартиру. Во время квартирного переезда тоже могут быть несчастные случаи: стоявший шкаф, например, -- шкаф, стоявший двадцать лет, -- зеркальный шкаф, вы меня понимаете? -- внезапно падает, и...

("Какой ужас! -- и она даже закрыла глаза. -- Именно наш шкаф, данный нам именно за нестойкость...")

-- Мы не боимся падающих шкафов, -- твердо сказала она, -- мы, конечно, все делаем, чтобы шкаф не упал, но когда шкаф -- падает, это -- судьба, понимаете? Так вам ответит каждый русский.

-- Русские всегда говорят "нет", -- задумчиво сказал молодой человек, покачиваясь в коленях, -- в Медоне (я живу в Медоне) есть целый русский дом, который не говорит по-французски. Стучишь в дверь, выходит господин или дама и говорит: "Niet". Тогда я сразу ухожу, потому что знаю, что меня не поймут. Да, не часто меня понимают так, как вы, Madame. И, чтобы возвратиться к страховке...

-- Лучше не возвращайтесь! -- горячо и сердечно воскликнула она. -- У нас все резоны не страховаться: во-первых, мы совершенно бедны и, все равно, не будем платить, предупреждаю вас, как честный человек, -- вы будете ходить и ничего не будете получать, вы будете писать, и мы никогда не будем отвечать, -- во-вторых, а для нас во-первых, -- это нам, моему мужу и мне, претит одна мысль о деньгах за смерть кого-нибудь из нас.

-- Monsieur думает -- как вы? -- спросил инспектор. -- Он как будто не понимает по-французски.

-- Он отлично понимает и думает совершенно как я. (И, чтобы как-нибудь загладить, рассеять:) Может, -- когда мой сын вырастет и женится... Но мы -- другого поколения, лирического поколения... (И, видя, что на этот раз он не понимает:) Мы -- "сантиментальные", "суеверные", "фаталисты", вы, наверное, уже об этом слышали? Про ame slave? [славянскую душу (фр.)]

-- Да, я даже такой фильм видел с матерью. Старый русский генерал dans un bonnet d'astrakhan [в папахе (фр.)] венчается в огромном храме и, заметив, что его молодая жена любит бедного офицера, тут же один уезжает в сибирь, бросая ему из саней свой кошелек. Моя мать даже плакала... (И, после долгого раздумья:) Ваши чувства делают вам честь, и будем надеяться, что ваш сын будет вас радовать. У него всегда такой аппетит?

("Нужно предложить сесть, -- в который раз мелькнуло у нее в голове, -- ведь сейчас это -- гость, но куда поставить стул? Или уж -- папиросу...")

-- Я пятнадцатый сын, -- задумчиво и совершенно уже другим, сновиденным каким-то голосом продолжал инспектор, -- а после меня было еще двое. Мне двадцать шесть лет, а моей матери пятьдесят два года. У нее было семнадцать человек детей, и два воспаления легких, и ей два раза взрезали живот, и даже три, потому что второй раз забыли в нем простыню... А выглядит она моей сестрой, и она так же стройна, как вы. Мы иногда с ней смеемся и шутим.

-- Как хорошо -- семнадцать! -- с неубежденным жаром воскликнула собеседница. -- Все живы?

-- Нет, только я жив; последний брат -- ему было тридцать четыре года -- в прошлом году разбился в автомобиле о дерево.

-- А... другие? -- робко спросила она.

-- Другие? Все от несчастных случаев. Тонули, падали, иные -- сгорали живьем (il y en a qui sont brules vifs).

("Жанна д'Арк", -- еле слышно произнес мальчик.)

-- ...И вы понимаете, что я не могу жениться? Что я это сделаю возможно позже, возможно позже... Мать -- просто не сможет... О, нас очень сурово воспитывали, и, если бы я сейчас осмелился возразить отцу, я бы, конечно, получил пощечину, и я бы ее принял. Моему отцу шестьдесят два года, и он весит сто пять кило.

-- Но ваши родители, наверное, не парижане?

-- Нет, парижане, то есть мать -- парижанка, а отец -- нормандец. Посмотрите на меня, я ведь не так уж мал (он все время высился над ней, как башня), а я еще из всех нас -- самый неудачный. Другие были -- великаны! Но так как уцелел именно я, я и не должен жениться, ни жениться, ни погибнуть от несчастного случая, ибо если бы я ушел, -- ушли бы трое... А мать вашего роста и вашего сложения, но у таких матерей и бывают такие сыновья. О, вы не знаете мою мать, она каждый раз, как поздно бы я ни вернулся со службы, -- несчастные случаи, ведь, во все часы! -- в десять часов, в одиннадцать часов, в двенадцать часов, в один час, -- встает и греет мне обед. Вот и сегодня она выйдет мне навстречу в Issy-les-Moulineaux. Разве я могу жениться? Мне двадцать шесть лет, и я ни разу, понимаете, ни разу, не пошел без нее в синема и не проехался на пароходике. On prend tous ses plaisirs ensemble [Мы всегда развлекаемся вместе (фр.)]. Разве я могу жениться?

-- Вы -- чудный сын! -- от всей души воскликнула она, невольно переводя глаза на своего и точно спрашивая. -- Дай Бог здоровья вам, и вашей матери, и вашему отцу!

-- Да, здоровье мне необходимо, мне уходить -- нельзя. Будем надеяться, что и ваш сын будет вас радовать. Чем ты хочешь быть, мальчик?

-- Service militaire [отслужу в армии (фр.)], а потом авиатором.

-- Нет, авиатором быть нельзя, -- твоей матери слишком часто пришлось бы смотреть в небо, а несчастных случаев достаточно и на земле. Вот военная служба -- другое дело. Хорошая пора, лучшая пора, таким счастливым ты потом уже никогда не будешь... Итак, Madame, желаю вам счастья в вашем сыне. И простите, если я чем-нибудь задел ваши чувства... Вы любите своего мужа, у вас очаг, вам страховка так же не поможет, как и мне, я теперь вас понял...

И, нажав, на этот раз, ручку двери, на которую столько раз уже, беспоследственно, клал руку, с глубоким поклоном:

-- Благодарствуйте и простите.

-- Вы с ума сошли! -- взорвался муж, зверем выскакивая из-за стола. -- Я из-за вас всюду опоздал!

-- Почему же вы не вышли? -- спросила она, сама сознавая лицемерие вопроса.

-- Почему? Да потому, что вы с ним загородили дверь, я как в западне сидел.

-- А я нечаянно съел весь помидор, простите, мама, я так заслушался, что съел и вашу часть. -- И, приставляя к губам носик чайника: -- Ох, пить хочу! Вы знаете, он так говорил, что у меня в горле пересохло...

Стук в дверь.

-- Простите, Madame, я только еще хотел вам сказать, что сегодня иду с матерью в кинематограф...

Проводив мужа, то есть получив в руку, вместо руки, ручку, захлопнувшейся за ним двери, и уложив сына, пошедшего в постель, как камень ко дну, и только тогда, да и то не сразу, придя в себя, -- во всем этом была напряженность сна, и сердце ее билось совершенно как у того, летевшего со стройки, -- она встала к столу и на обороте первого попавшегося конверта высчитала, что пятнадцатым он, двадцатишестилетний, у пятидесятидвухлетней матери мог быть только при условии, что она вышла замуж пятнадцати лет и рожала своих семнадцать человек сыновей одного за другим, без единого дня перерыва. Бывает... С трудом, но -- возможно... И уже гораздо возможнее, если три раза, например, близнецы (которые, конечно, и погибали парами: двое сразу утонуло, двое сразу упало, двое сразу сгорело, -- тогда и смертей меньше)... Но, все-таки, чтобы все, все семнадцать минус один он, погибли от несчастных, таких разнообразных, всех имеющихся налицо случаев... Учитывая при этом одновременную развязность и официальность тона, которым он это сообщил, точно говоря наизусть прейскурант... И сравнивая этот голос с тем, которым он говорил о матери, той, что выйдет к нему навстречу в Issy-les-Moulineaux.

Что это, вообще, было? Она не знала. Но даже, если в приливе странного вдохновения, тут же все это выдумал, -- разве не умилителен этот миф о себе, семнадцатисыновней матери последнем уцелевшем, безумно преданном сыне? Разве это не мечта о себе -- лучшем, себе -- настоящем? Не вопль настоящей profession manquee [неосуществившегося призвания (фр.)]! Не вся потенция сыновности?

Двадцати шести лет, будучи высоким, красивым, на собственный взгляд, да и на всей парижской улицы взгляд, -- неотразимым, рассказывать чужой, не старой еще, женщине, -- да и вовсе молодой во тьме коридора! -- что до сих пор получает от отца пощечины и охотно их принимает. Разве это мечта современного молодого человека? И даже -- старинного молодого человека?

Может быть, -- думала она дальше, -- не ручаюсь... Может быть, и семнадцати человек детей никаких не было, может быть, раз их не было, и семнадцати смертей не было, может быть, и нормандского отца, дающего пощечины -- каждая в сто пять кило весом! -- не было, может быть, -- и, кажется, верней всего, и в этом, кажется, всё, -- отца вовсе не было.

Но мать -- была.

-----------------------------------

Впервые опубликовано: Париж. Последние новости. 1934. No 4880.

Оставить комментарий Цветаева Марина Ивановна (yes@lib.ru) Год: 1934 Обновлено: 21/12/2020. 17k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Цветаева Марина Ивановна Страховка жизни

Марина Цветаева.

Страховка жизни

Цветаева Марина Ивановна
Страховка жизни