Цветаева Марина Ивановна
То, что было

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Марина Цветаева
То, что было

I.
Волшебный цвет

   Он был учителем Андрюши, студент в серой тужурке, с добрыми карими глазами, щурившимися от света и смеха. Утром он ходил в университет, после обеда учил Андрюшу Закону Божьему, русскому и арифметике, вечером был наш. Т. е. это так говорилось, а по-настоящему он был только Асин. Когда она за обедом поднимала свое вечное и-и-и-и, -- а это случалось сначала за супом, потом за вторым, -- после долгих няниных уверений, что от супа растут, а от котлеты хорошеют, после маминого стояния на коленях у ее креслица, после папиного финального: "Иль съешь или вон из-за стола!", стоило ему только шепнуть ей несколько слов на ухо, как она бралась за ложку и молча глотала все требовавшееся.
   Для него она пожелала сняться. -- "Мама, он уедет и увезет меня с собой!" В фотографии она положила одну ногу на другую, улыбнулась и сидела неподвижно даже после того, как фотограф любезно пригласил ее сойти с места. Когда ей на Рождество подарили куклу, она назвала ее Аркашей, хотя слишком русский костюм скорее напоминал полотера. По вечерам он рассказывал нам сказки, -- конечно не нам, а только ей. -- "Знаешь эдак, Асенька..." (он немного заикался) "...жила, эдак, одна старушка, эдак. И вот приплыла она к лежанке... Не старушка, эдак, а старик еще один был. Вышел он утром к морю, эдак, ты понимаешь? Смотрит -- в сетях, эдак, старушка, то бишь рыбка... Ты понимаешь?"
   -- Да! -- твердо отвечала она.
   -- И вот, эдак, зажили они втроем. Смотрит старичок -- опять разбитое корыто, а в нем, эдак, старушка...
   Я ясно чувствовала, что здесь что-то не то. Когда мама читала нам о старичке, старушке и рыбке, выходило гораздо понятнее. Во-первых, рыбка была не простая, а зо-ло-та-я, во- вторых, случались разные вещи, о к<отор>ых Аркадий Александрович совсем не упоминал, в-третьих, все кончалось не так скоро.
   Но Асе его сказка нравилась больше маминой, -- ведь рассказывал он. Когда мы гуляли на бульваре, Ася первая замечала его в группе студентов на скамейке у памятника Пушкину.
   Ни нянины просьбы, ни мое ворчанье не помогали. Приходилось бросать лопатки, снежные домики, брать ее за руку и мчаться с ней что есть духу к заветной скамейке.
   -- А-а, это ты, Асенька? Гуляешь, эдак? Да, хорошо... А это мои товарищи... -- смущенно бормотал Аркадий Александрович, потирая красные руки без перчаток. Ася сидела у него на коленях и считала:
   -- Раз, два, четыре... Когда я вырасту... Пять и три... Тогда мы с тобой... Раз и два...
   Студенты, не понимая, смеялись. Аркадий Александрович смеялся и понимал, -- Ася высчитывала по пальцам, сколько лет ему еще ждать свадьбы с ней.
   Однажды утром к нам в комнату бомбой влетела наша немецкая бонна. -- Забрали, забрали! Verloren! Grosser Gott! Er Jung! [Потерян! Великий Боже! Он молод! -- нем.]. Что видет теперь из ней? Нищасни маладой шилавек! Нагрубил профессор! Ах, мой Бог! Ни риба ни мяс!
   Мы поняли только последнее: Аркадий Александрович ни рыба ни мясо. Но чего же тут такого ужасного?
   Ася тем не менее затянула свое и-и-и, сначала тихо, потом все громче, безудержнее, безутешнее...
   Не пришлось ей проститься с Аркадием Александровичем. Он был выслан из Москвы. Много времени спустя мама застала ее за странным занятием: она собирала на коленях пыль по углам и нежно целовала. На вопрос: "Да что с тобой?" сквозь внезапные и-и-и с трудом можно было понять: "Как тужурка... тоже серая!"
   Ей тогда было 4,5 года.

II. Литература

   А когда Онегин потом пришел к Татьяне, она была уже замужем и не могла его любить. "Но я другому отдана и буду век ему верна..." А раньше его она любила, а он ее нет.
   Я подхожу к зеркалу. Лицо круглое и какое-то глупое. Нет, совсем не похожа на Татьяну, скорей на Ольгу. Но Ольга скучная.
   -- Муся, обедать!
   Но ведь Татьяна тоже была сначала маленькой. Может быть... может быть, она тоже сначала была такая? Она любила книги, я тоже люблю книги. Она не любила играть, я тоже не люблю играть. Совсем я не похожа на Ольгу! Очень нужно брать Ольгу, пусть Ася ее берет! Я решительно не хочу ее.
   -- Муся, обедать!
   Все уже сидят за столом. Мое место рядом с мамой. Он как раз напротив меня, между Лёрой и Альфонсинкой.
   -- Мама, можно мне сесть рядом с Александром Павловичем?
   -- А зачем?
   -- Так!
   -- Ну, иди. Только совершенно не понимаю, зачем это тебе понадобилось.
   Мы меняемся с Лёрой местами.
   За обедом всегда говорят о чем-то непонятном. Папа рассказывает о филологах и юристах. Нам лучше нравятся филологи. Раз вечером мы видели одного юриста, -- он был в желтом костюме, говорил очень громко, рассказывал папе свою жизнь, потом писал ее, потом попросил денег, а когда уходил, свалился с лестницы и сказал, что это часто с ним бывает.
   Слава Богу, что Александр Павлович не юрист. Он -- филолог, папа тоже филолог. Подали третье. Опять blanc-manger [бланманже -- род желе из сливок, сахара и желатина -- фр.]. Нам его всегда дают в сочельник, когда мы обедаем наверху в детской, и мы его выкидываем в форточку. Но ведь сегодня не сочельник! Ася плаксиво морщится, Андрюша льет воду в тарелку, я грустно прошу маму позволения не есть.
   -- Что с тобой, Мусенька? -- удивляется Александр Павлович.
   -- Так, что-то есть не хочется! -- безнадежно отвечаю я. Пусть он думает, что от любви к нему (я ничего еще не сказала, но он же должен понять!).
   А может быть, правда от любви! Когда очень сильно кого- нибудь любишь, -- это рассказывала нам Альфонсинка, -- то никогда ничего не ешь. Одна барышня даже умерла, и он плакал на ее могиле и приносил ей незабудки. Потом он тоже умер.
   Обед кончен, и мы наверху.
   -- M-elle Alphoncine, j'ai besoin d'&eacute;crire une lettre!
   -- A qui?
   -- Donnez moi je Vous prie du papier [*].
   
   [*] -- Милая Альфонсина, мне нужно написать письмо!
   -- Кому?
   -- Дайте мне, пожалуйста, бумагу (фр).
   
   Она вынула розовую бумажку. Я пишу, она глядит мне через плечо. Письмо не ладится. Во-первых, я начала: "Дорогой Онегин!" А вдруг он не поймет, что это ему? Во-вторых, я не знаю, как писать: "терпение". Альфонсинка тоже не знает.
   -- Oh, je sais ce que nous allons faire. J'ai une tr&egrave;s jolie lettre d'amour, tu n'as qu'&agrave; la traduir&eacute; [О, я знаю, что мы будем делать. У меня есть очень маленькое любовное послание, только ты должна его перевести -- фр.].
   Сказано -- сделано. "Alexandre, que c'est mal..." ["Александр, как это плохо..." -- фр.] Я перевожу: "Александр, какой ты гадкий" -- "de trahis ainsi la confiance..." ["Таким образом обмануть доверие..." -- фр.] "...что выдаешь так доверие..."
   Как хорошо писать с французского! Все так торжественно, такие трудные умные слова!
   Только почему на ты? Альфонсинка утешает меня, что это всегда так делается. Письмо готово. Но как передать его? Альфонсинка не хочет, -- вдруг мама увидит! Андрюша терпеть не может Александра Павловича и нарочно не передаст, Лёра ушла, -- Ася!
   -- Ася, а я тебе подарила вчера фартук для Аркаши, -- помнишь?
   -- Аркаша фартуков не носит. Он мальчик!
   Молчание.
   -- Ася: хочешь моего прошлогоднего червяка в яичке, белого?
   -- А что я тебе дам?
   -- Ничего, я тебе его так подарю!
   Ася уничтожающе смотрит на меня. Я смущаюсь: Только ты одну вещь отнесешь Ал<ександру> Павловичу, хорошо?
   -- А он целый?
   -- Да, я тебе еще яичко дам!
   -- Еще зеленый карандаш дай, тогда я пойду...
   Зеленый карандаш! Ни у кого нет зеленого... Да, но синий с желтым ведь зеленый.
   -- Бери!
   Мы три раза стукаемся лбом, и Ася летит к Алекс<андру> Павловичу, крича на весь дом: "Вам Муся письмо написала! Вам Муся письмо прислала!"
   Проснувшись на другой день, я сразу почувствовала, что сделала какую-то глупость. А вдруг он за завтраком прочтет его вслух? Папа непременно выгонит меня из-за стола. Уроки я готовила невнимательно, на рояле играла еще хуже, -- мой учитель Василий Иванович и мама никак не могли понять, что со мной сделалось. Наконец пробило двенадцать. Зовут завтракать. А может быть, не пойти совсем? Прочтут без меня. Но все равно придется идти обедать. А может быть, и обедать не идти? Тогда он принесет мне незабудки. Попросить его не читать? Но поздно: я уже за столом.
   Разговор идет о Лёриной подруге Раечке Оболенской.
   -- Терпеть не могу этого типа курсистки! -- говорит мама. -- Ни женственности, ни такта...
   Лёра молчит и смотрит в тарелку. Сейчас она встанет из-за стола и начнется скандал.
   -- Раечка -- прекрасное существо! -- вдруг начинает А<лександр> П<авлович>. -- Непосредственное, живое, искреннее...
   Почему мне так неприятно слушать это? Я очень люблю Раечку, но...
   -- Несмотря на ее манеры, она мне нравится... -- продолжает А<лександр> П<авлович>.
   -- Раечка Оболенская совсем не прекрасное существо! -- вдруг заявляю я.
   -- Тебя не спрашивают! -- говорит папа.
   -- Маме она не нравится, и мне она тоже не нравится.
   -- Муся! -- мама поражена. Алекс<андр> Павлович улыбается и переглядывается с мамой.
   -- Когда я кончу курс, я женюсь на Раечке и увезу ее в Екатеринбург.
   -- А я поеду за вами.
   -- А мы поедем рано утром, когда ты будешь спать...
   -- А я не буду спать!
   -- Я увезу ее к себе на Урал! -- Алекс<андр> Павлович радостно хохочет, и желтая бородка его трясется, а глаза делаются, как щелки.
   -- Я отравлю ее! -- тут я бросаю вилку и открываю рот вовсю.
   -- А тебя сошлют в Сибирь!
   -- А я убегу, я убью, я ее, я вас, я, я...
   Начинается ужасный крик. Папа сердится на маму, -- "это все книги!" -- мама на Альфонсинку, Лёра на А<лександра> П<авловича>, -- зачем меня дразнит, Андрюша страшно доволен и потихоньку дергает Асю за ногу, Ася сует под стол противные бобы...
   Я вылетаю из-за стола и бегу наверх. На постели я плачу, уткнувшись лицом в подушку. Стучат. Пусть стучат! Дверь на крючке. Еще раз...
   -- Мусенька, я мириться пришел, отопри мне!
   "Это Лёра его подослала", -- соображаю я, все еще плача, и не открываю. Вскоре пришла Альфонсинка и начала меня утешать.
   -- Это потому, что ты еще маленькая! -- говорила она по-франц<узски>. -- Будешь большая, все переменится. Не надо обращать внимание на молодых людей, надо быть холодной ко всем.
   -- Да, но Татьяна вовсе не была холодной ко всем, она тоже первая написала, -- возражала я. Но Альфонсинка не знала Татьяны.
   Утешившись немного, я принялась за новое письмо, на этот раз уже не перевод. Тут были и угрозы, и просьбы, и упреки, но больше всего восклицательных знаков. Ася, в обмен на оловянную птичку, согласилась передать и это письмо.
   После ужина, прошедшего очень тихо, я получила его обратно с подчеркнутыми красным карандашом ошибками.
   Было над чем задуматься. Зачем подчеркивать ошибки? Ведь это же не диктант. Разве Онегин подчеркивал ошибки в Татьянином письме? Разве Онегин был влюблен в Раечку? Разве он хотел ее увезти на Урал? Разве он учился в университете? Разве у него была желтая бородка? Разве...
   Да разве я-то похожа на Татьяну?
   Когда Альфонсинка вечером подошла к моей постели, я сказала, что больше не люблю Алекс<андра> Павловича.
   -- Конечно, не стоит! -- сказала она, -- я совсем не понимала, что тебе в нем нравится. Такой худой и к тому же... r&eacute;p&eacute;titeur [репетитор -- фр.]. Я бы на твоем месте взяла кого-нибудь из знакомых твоего отца. Но у тебя много времени впереди, ведь тебе только семь лет...
   -- Я совсем никого не возьму! -- твердо ответила я.
   
   <1911-1912?>
   
   Источник: М. Цветаева М. Собрание сочинений в 7 тт., -- Москва: "ТЕРРА", 1997 г.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru