Саша Черный. Бестелесная команда

		       Из сборника "Солдатские сказки"


    Шел  солдатик  на  станцию,  с  побывки  на  позицию возвращался. У опушки
поселок  вилами  раздвоился:  ни  столба,  ни  надписи,  -  мужичкам  это  без
надобности.  Куда,  однако, направление держать? Вправо, аль влево? Видит, под
сосной  избушка  притулилась,  сруб обомшелый, соломенный козырек набекрень, в
оконце,  словно  бельмо,  дерюга  торчит.  Ступил  солдат  на крыльцо, кольцом
брякнул: ни человек не откликнулся, ни собака не взлаяла.

    Наддал  он  плечом,  взошел  в  горницу.  Видит,  на лавке старая старушка
распространилась,  коленки  вздела,  на  полати смотрит, тяжело дышит. Из себя
словно  мурин,  совсем  почернела.  В  переднем углу заместо иконы сухая тыква
висит, куриные лапки в одну шеренгу прибиты.

    - Здравствуй,  бабушка...  Куда  на станцию поворот держать, - вправо, аль
влево?

    - Ох,   сынок...   На   обгорелый  дуб  целиной-лугом  ступай.  Пешему  не
заказано...  Да  не  подашь  ли  мне,  старой,  водицы  испить? Совсем, сынок,
помираю!

    Зачерпнул солдат ковшиком, сам все на передний угол посматривает.

    - Что ж у тебя, бабушка, иконы-то не видать? Из татарок ты, что ли?

    - Тьфу,  тьфу,  служивый!.. Русская я, орловской породы, мценского завода.
Да  знахарством  все  промышляла  по  слабости  здоровья. Рукоделие такое: бес
ухмыляется,  ангел  рукой  закрывается.  Стало  быть, образ мне в избе держать
несподручно.  Всухомятку молюсь, - на порог выйду, звездам поклонюсь, "Славу в
вышних" пошепчу... Авось Господь-Бог услышит.

    - А  по  какой  части,  бабушка,  ты  орудуешь больше? По штатской, аль по
военной?

    - По  штатской,  яхонт,  по  штатской.  Отстуду, скажем, между мужем-женой
прекратить, альбо от зубной скорби заговорить... Деток кому подсудобить, ежели
потребуется.  Худого  не  делала.  А  по  военной, что ж... В стародавние годы
заговоры  по ратному делу действовали, пули свинцовые отводили. А ныне, сынок,
сказывают,   кулеметы   какие-то   пошли.  Так  веером  стальным  и  поливают.
Управься-ка с машиной этакой!..

    Вздохнул солдатик.

    - Ну,  бабушка,  ничего.  На  себе  поснесем,  да  вас побережем. Кланяйся
родителям,  в  случае  чего... В запрошлом году они скончавшись. Будь здорова,
бабушка, помирай себе с Богом...

    Только  встал,  обернулся,  - слышит, у ног тварь какая-то мяучит, о сапог
мягкая  шуба трется, а ничего не видит... Протер он обшлагом буркалы, - что за
бес...  Плошка пустая у порога подпрыгнула, метла прочь сама откатилась, голос
шершавый все пуще мяучит-надрывается.

    - Ох,  - говорит, - бабка! Что ж это за наваждение? Душа кошачья у тебя по
избе без лап, без хвоста бродит...

    - А  это,  соколик,  кот  мой,  Мишка.  Плесни-ка  ему молочка в плошку. Я
сегодня по слабосильности и с лавки не вставала. Голоден он, чай.

    - Да где кот-то, бабушка?

    - Плесни,  плесни.  Экой  ты,  солдат,  надоеда...  Налил солдат из крынки
полную   плошку.  Глядит:  молоко  стрепенулось,  кверху  подпрыгивает,  будто
ложечкой  кто  сливки взбивает. Брызги во все стороны... Дрожит плошка, молоко
убывает  да убывает, глядь-поглядь - само в себя ушло, края подлизаны, даже до
сухости...

    Обалдел солдат, на бабушку уставился. Усмехается старушка.

    - На  войне был, а пустякам удивляешься. Настой-зелье я по своей секретной
надобности  сварила,  остудить  под  лавку поставила. А он, дурак Мишка, сдуру
лизнул,  вот  и  бестелесным стал. Да пусть так бродит, мне все одно помирать.
Авось в бестелесном виде промышлять ему способнее будет.

    Загорелась  солдатская  душа  до чужого ковша, - по какой причине и сам не
знает...

    - Ох,  родненькая...  Дай-ка  мне  состава  энтого,  умора  ведь  какая...
Солдатикам  на  позиции  тошно, тоска смертная. А тут этакая забава... Уж я за
тебя  в  варшавском  соборе  рублевую свечу поставлю: окопный солдат вроде как
святой, - тебе это без пользы будет.

    Закашлялась старушка, зашлась, поплевала в тряпочку, отдышалась и говорит:

    - Экий  ты  младенец  стоеросовый...  Ну  что ж, бери! Свои бросили, чужой
пожалел, водой попоил... Только смотри, шути да откусывай... Ежели какую тварь
либо  человека  в  бестелесный вид приведешь, помни, орел: только водкой зелье
мое  и  прополаскивается.  Рюмку-другую  вольешь,  сразу  предмет  в тело свое
войдет, натуральность свою обнаружит...

    Солдат  одной  рукой за чашку, другой за баклажку. Перелил, бабушке в пояс
поклонился,  и  за  дверь  -  целиной-лугом на обгорелый дуб, к своей станции.
Зелье  на  боку  в  баклажке  булькает,  -  аж  селезенка  у солдата с радости
заиграла, до того забавная вещь.



                                 * * *

    С  этапа на этап - докатился солдат до своего места, в аккурат час в час в
свою  роту  заявился.  О  ту пору полк ихний в ближний тыл на отдых-пополнение
оттянули.  Старослужащим вольготнее стало, - винтовку почистил, шинель залатал
и вались на свою койку, потолочные балки в бараке пересчитывай.

    А  свежих  бородачей  во дворе обламывают. Занятие идет, соломенное чучело
колоть  учат:  штык по шейку всади, да назад одним духом с умом выверни. Ходит
ротный,  присматривает,  не  очень  и ему весело запасных вахлаков обтесывать.
Зевнул в белую перчатку, фельдфебеля спрашивает:

    - А что ж, Назарыч, Шарика нашего не видать?

    - Не  могу  знать!  Второй  день  в  безвестной отлучке. Тоже тварь живая,
амуры, надо быть, тыловые завелись.

    Повернулся  ротный на подковах, Назарычу занятия предоставил, в канцелярию
ротную  пошел  приказы  полковые перелистывать. Слышит, за перегородкой в углу
кто-то  посвистывает.  Шарика кличет, - в ответ собачка урчит, веселым голосом
огрызается.  Поглядел  он  в щелку: сидит это солдатик Каблуков, что намедни с
отпуска вернулся, на сундучке. Одна нога в сапоге, другая в портянке. Свистит,
пальцами прищелкивает, а перед ним, - Господи, спаси-помилуй! - пустой сапог в
воздухе носится, кверху носком взметывается.

    Дрогнул  ротный,  а  уж  на что храбрый был, самому дьяволу не спустит. За
столик  рукой  придержался. Дошел до порога, за косяк ухватился... Стрепенулся
Каблуков,  вскочил,  вытянулся,  а сапог округ него так в присядку и задувает,
уши  по  голенищам  треплются,  а  из  голенища,  будто  из граммофонной дыры:
"Ряв-ряв!"  Да  вдруг  сапог  прямо  на  ротного,  будто к родному брату, - по
коленке  его  хлопает,  в  руку подметкой тычется. Побелел ротный - на елку бы
влез, да елки нетути...

    - Ох,  - говорит, - Каблуков, плохо мое дело... Прошлогодняя контузия, вот
она  когда  себя  оказывает.  Беги  за  Назарычем, пусть меня скорей в лазарет
свезет... А то, пожалуй, оборони Бог, кусаться начну.

    Оробел Каблуков, к земле прирос. Однако кое-как губы расклеил:

    - Не   извольте,   ваше   высокородие,   тревожиться.  Сапог  натуральный,
интендантской  кожи.  А  что  он  сам  летает,  будьте без сумленья, собачку я
бестелесную  учил  поноску  носить.  Да  тут  вы  сбоку взошли, не приметил я,
напужал только ваше высокородие занапрасно.

    Выпучил ротный глаза.

    Что ты... окстись!.. Какая-такая бестелесная собачка?

    - Да наш Шарик! Я его, ваше высокородие, наскрозь прозрачной настойкой для
забавы обработал. Скажем, как стекло: виду нет, а в руку взять можно.

    Ротный так на сундучок и опустился:

    - Ну, Каблуков, придется, видно, нас двоих в тихое отделение на лазаретной
линейке  везти.  Я  телесные  сапоги  в  воздухе ловить буду, а ты бестелесной
собачкой забавляться. Видишь, что война из людей делает.

    Однако,  Каблуков,  хочь  и  подчиненный, поперек тут врезался, видит, чем
дело тут плохим пахнет. Обсказал все, как есть, про помирающую старушку да про
кошкино молоко.

    - Я  ж,  ваше  высокородие, против присяги не пошел. Мог в лучшем виде сам
себя  смыть,  стеклянным  студнем по всей России перекатываться... Поймай-ка у
сокола  на  плече, у бабы под мышкой... Ан к окопной страде вернулся. Вы, ваше
высокородие, извольте сундучок ослобонить, я вам чичас все наружу произведу, -
от своего начальника какие секреты!..

    Звякнул  сундучок  веселой  пружиной. Каблуков одной рукой шкалик вытащил,
другой невидимую собачку к себе притянул, бестелесную пасть ей раскрыл.

    - Ишь  ты,  ртуть  курчавая!..  Ротный  армейский  цупик,  а  насчет водки
отворачивается. За пальцы меня хватать? Своего отделенного начальника? Готово,
ваше высокородие, извольте получить.

    И, действительно... Бабушке твоей Хны-Хны, преподобной Печерице! Сапог сам
собой  на  земь  швякнулся,  а промеж пальцев у Каблукова мясная собачка-Шарик
вьется,  пасть  раззявила,  нос  морщит,  лапой  по  языку  машет,  винный дух
соскребывает.

    Ротный по сторонам глянул, воздуху глотнул, Каблукову в самое ухо выпалил:

    - Никому не показывал?

    - Никак нет! Я, ваше высокородие, всей роте сюрприз готовил. В балагане на
ярманке  и за двугривенный такого сюжета не покажут. Пусть, думаю, узнают, кто
есть таков Егор Каблуков...

    - Эх  ты, - говорит ротный, - телятина с косточкой... Смотри ж, чтобы мышь
не  прознала,  чтоб  муха  не  догадалась...  Чтоб  ветер  не  подсмотрел. Ох,
Каблуков, чего это мы теперь с тобой разделаем... Наград в штабе не хватит!

    И  пошел  к  дверям,  будто  в мазурке поплыл, - один глаз лукавый, другой
задумчивый...



                                 * * *

    Часы  заведи,  а ходить сами будут. К закату из полкового штаба вестовой в
барак  вкатывается:  экстренно,  мол,  Каблукову  явиться,  да  чтоб  с ротной
собачкой пожаловал. Фельдфебель удивляется, землячки рты порасстегнули, однако
Каблуков  ни  гу-гу...  Ноги шагают, а рука в затылке скребет: беспокойства-то
сколько от старушки этой помирающей произошло.

    Переступил  он  через  штаб-крылечко,  писаря  за столами переглядываются,
полковой  адъютант, насупившись, ус теребит, - почему, мол, такая секретность?
Через  него  же  первого  всякие  тайности  происходили, а тут накось, - серый
солдат со сверхштатной собачкой, и хочь бы слово... Обидно.

    Провели  Каблукова  в дальний закуток. Сам командир полка коридорную дверь
на  два поворота замкнул, вторую прикрыл. - Ох, милый друг, Егор Спиридонович,
что-то будет?.. И ротный тут же: один глаз лукавый, другой и того лукавее.

    Дернул  командир  плечом,  щеки пламенем отливают. Дать бы ему, Каблукову,
промеж  глаз,  а ротного налево-кругом на гауптвахту, суток на десять, пока не
очухается... Ан сначала-то проверить надо.

    - Ну что ж, показывай, голубь. А уж потом и я тебе по-ка-жу...

    И зубом золотым скрипнул.

    Подтянулся  Каблуков. Он что ж, худого не замышлял. Схватил Шарика поперек
живота, баклажку вынул, да в пасть ему пропорцию и влил: сгинул Шарик, как дым
разошелся.

    Повеселел  тут  солдат  совсем,  а  командира полка аж в малиновый румянец
вдарило.

    - Разрешите, ваше высокородие, фуражечку вашу?

    Насмелился Каблуков, снял со стола да бестелесной собачке в зубы. И пошла,
братцы,  мои,  командирова  фуражка  козлом  по  всей  горнице  скакать, будто
нечистая сила в нее из-под половиц поддувает...

    Перекрестился командир мелкой щепотью.

    - Тьфу,  тьфу!..  Простая  деревенская баба, кочерга ей под пятое ребро, а
какую военную химию надумала!..

    Глаз  у  него,  конечно,  по иному заиграл: та же опара, да другой кисель.
Потрепал Каблукова по защитному погону, ротного к грудям прижал.

    - С  Богом!  Валите  в  мою  голову! Только, чтоб и воробей на телеграфной
проволоке до поры-времени не услышал... Убью!

    Обратил  Каблуков  Шарика  в  первобытное  состояние,  шкалик-то  с  собой
прихватил, и за ротным на вольный воздух выкатился.

    А   ротный   так   и  кипит.  Чичас  через  федьдфебеля  десять  отчаянных
самохрабрейших  охотников  вызвал.  В  баню  их  собрал,  потому к бане рощица
примыкала,  - очень это по диспозиции способно было. Выстроились молодцы, один
к  одному  -  хоть  в  Семеновский  полк  в  первую  роту  - и то не подгадят.
Разведчики рьяные, - блоха за немецкой пазухой повернется, и то уследят.

    Про  помирающую старушку ротный им, само-собой, обсказывать не стал. Зачем
православных  землячков  в  сумление вгонять, - по нечистой линии сам Скобелев
сдрейфит...

    - Вот,  -  говорит,  -  львы,  слыхали, небось, - аеропланты теперь наши в
краску-невидимку  красить  начали.  Достигаем  до  точки.  Разговор был, что и
наушники такие к моторам приспособлять начали. Глушители то-исть! Фыркнет он в
небо,  ни  цвета,  ни  зуда,  ни стрепета. Врагу каюк, нам чистая польза... Ан
теперь  в  главном  штабе  у нас новую вещь удумали... Состав такой безвредный
один  доктор  химический сообразил. Хлебнешь рюмку, сразу тебя в бестелесность
ударит,  -  ни  ногтей,  ни пупка, будто столб воздуха на невидимых подметках.
Поняли, львы?

    - Так  точно,  поняли.  А как же опосля, ваше высокородие, когда замирение
произойдет? У нас у всех жены-детки. Неудобно по домашности...

    Усмехнулся ротный.

    - Ничего, не робей. Вернемся с разведки, всем по чарке поднесу. Водка вмиг
состав этот створаживает, опять все в теплое тело войдем. Ужель стану я солдат
своих  самолучших  портить?  Да я ж с вами... Из приварочной экономии командир
всем  по  десяти целковых обещал, окромя награды, - да и я от себя прибавлю...
Подошвы войлоком все подшили?

    - Так точно, подшили.

    Повеселели львы. Да и Каблукова взмыло: ишь ты, с какой малости такое дело
развернулось... А насчет доктора, может, ротный и правду сбрехнул: доктор этот
в  мирное  время,  может,  в  орловском  земстве  служил, - старушка от него и
позаимствовала.

    - Ну,  Каблуков,  -  говорит  ротный,  -  действуй... Только как же насчет
обмундирования?  Немцы  ж по пустым штанам-гимнастеркам палить будут. Это нам,
друг, не модель.

    - Не извольте тревожиться! Обмундирование я, ваше высокородие, спрысну! Уж
насчет  этого сам призадумывался, - однако действует... На Шарике ж ошейника и
видом  не видать было. Винтовок, между прочим, брать не придется. Сталь-дерево
нипочем не поддается. Старушка-то не доглядела...

    Сверкнул ротный глазом.

    - На  кой  ляд  нам винтовки! Не в них в этом деле сила... Только, ребята,
друг  дружку  на аршин дистанции бечевками связать надо, а то разбредемся, как
туман  в поле. Говорить-то только тихим шопотом придется. Господи, благослови!
Действуй, Каблуков.

    Выстроились  десять  охотников в ряд. Кажному Каблуков по деревянной ложке
налил, ротному последнему. Спрыснул всех, сам остатки хлебнул... Пронзительный
состав!..

    Скрипнула  дверь.  В  рощице за баней кусты зашуршали, будто ветер зеленую
дорожку  надвое распахнул. А ветра, между прочим, и с детское дыхание не было:
на  лугу  спокой-тишина,  пушинку оброни, сама наземь падет и не дрогнет. Огни
кое-где  по окраинным халупам зажглись, туман вечерний у моста всколыхнулся, -
воздух сам с собой разговаривает:

    - Эх, покурить бы теперь, ваше высокородие...

    - Я тебе покурю. Пополам перерву, да еще надвое...

    - Кто там с правого фланга споткнулся?

    - Ничего...  Держалась  кобыла  за  оглоблю,  да  упала.  Вали,  землячки,
дальше...



                                 * * *

    Отмахали  верст  с  десять. Притомились солдатики, потому хочь видимости в
них  не  было,  однако,  пятки  горят,  как  у настоящих. По дороге, как через
местечко  шли,  баба полька, - из себя мед на рессорах, - руками всплеснула, к
фонарю  отскочила,  глаза выкатила... "Иезус-Мария! Плечо горит, будто медведь
облапил, - а на улице никого!.." Затряслась, подол собрала и - ходу.

    Зыкнул ротный, по голосу сразу признать можно:

    - Какой  там кобель на правом фланге озорует? Смотри, Востяков, как в тело
войду, морду тебе за это самое набью окончательно. Зачем бабу обижаешь?

    - Подвернулась  она,  ваше  высокородие.  Виноват!  Эх, горе, на веревочке
идем,  а то занятно уж очень, как в этом самом виде ежели бы подкатиться к ней
по настоящему...

    - Я  тебе  подкачусь...  Обменяйся  с ним, Козелков, местом. Разыгрался он
что-то, как бугай в клевере.

    У крайних домов на взгорье спохватился ротный:

    - А ну-ка-сь, Каблуков! Веревочку я тебе приспущу. Смотайся-как в лавочку,
колбасы возьми конец, а то, окромя хлеба, провианту с собой не прихватили.

    - Да как, ваше высокородие, брать-то? Колбаса по воздуху поплывет, купец с
перепугу крик поднимет, лавку замкнет. Попаду я тогда, как козел в прорубь.

    Двинул его ротный невидимым локтем в невидимую косточку.

    - Порассуждай  у  меня!  Ты,  хлюст, думаешь, что ежели скрозь тебя фонарь
видать,  так  ты  и  разговаривать  можешь? Каблуки вместе! В походе кур-гусей
слизываешь,  ни  одна бабка не встрепенется, - а тут учить тебя. Рупь смотри в
кассу вбрось, не азиаты мы колбасу даром брать...

    Слетал  Каблуков  тихо-благородно.  Рупь за колбасу, конечно, многовато...
Полтинник подкинул, семь гривен сдачи себе отсчитал.

    Пошли дальше. Собачки к следам принюхиваются, воют. Растолкуй-ка им, в чем
тут секрет... Камнями кое-как отогнали, - неудобно ж команде по такому делу со
свитой идти.

    К  самым,  почитай, позициям нашим подошли. Темень кругом, не приведи Бог.
Прожектор  кой-где  немецкий  из-за  речки  светлым  хоботом рыщет. Сползет, и
совсем ослепнешь... Хочь ты телесный, хочь бестелесный, а ежели сам не видишь,
- куда пойдешь?

    Свернул ротный командир в бор.

    - Ложись,  братцы!  Пожуем  малость, да и спать. Завтра чуть свет перейдем
линию. Лопатки-то с собой прихватили?

    - Так точно, - как приказано. Под гимнастерки подоткнули.

    - То-то!  Первым  делом под их пороховой погреб подкоп подведем. Верстах в
двух  он  от  ихнего расположения, это нам доподлинно известно. Бог поможет, и
начальника  их  дивизии  в  лучшем виде скрадем - и не фукнет. Наделаем, львы,
делов!  Только  смотри у меня, - ни чихать, ни кашлять... К бабам ихним ни-ни!
Знаю  я  вас,  бестелесных...  Ежели  у  кого ненароком бечевка лопнет, помни:
сигнал-пароль  "Ах  вы  сени  мои,  сени"...  По  свисту своих и найдешь... Из
подвигов подвиг, Господи благослови!

    К сосне притулился, шинельку подтянул - и готов.

    На войне заснуть - люльки не надо, проснуться и того легче...


...........................................................................


    Только  это серая мгла по низу по стволам пробилась, вскочил ротный, будто
и  не спал. Глянул округ себя, да так по невидимой фуражке себя и хлопнул. Вся
его  команда не то, чтобы львы, будто коты мокрые стоят в одну шеренгу во всей
своей  натуральности... Даже смотреть тошно. Веревочка между ими обвисла, сами
в землю потупились, а Каблуков всех кислее, чисто как конокрад подшибленный.

    Дернул  бестелесный ротный за веревочку - хрясь!.. - от команды отделился,
да  как  загремит...  Хочь  и  не  видать,  да  слышно:  лапа  перед ним так и
всколыхнулась.  С  пять  минут  поливал,  все пехотно-армейские слова, которые
подходящие,   из   себя  выдул.  А  как  немного  полегчало,  хриплым  голосом
спрашивает:

    - Да как же это, Каблуков, сталось?! Стало быть состав твой только от зари
до зари действует. Стало быть, старушка твоя...

    И  пошел  опять  старушку  благословлять.  Не удержишься, случай уж больно
сурьезный.

    Вскинул Каблуков глаза, кается-умоляет:

    - Ваше  высокородие!  Без  вины  виноват!  Хочь  душу  из  меня на колючую
проволоку  намотайте,  сам  больше того казнюсь. Вчерась, как колбасу покупал,
штоф  коньяку  заодно  спроворил.  Старушка-то  помирающая,  оглобля ей в рот,
явственно  ж сказала: только водкой политура эта бестелесная и сводится. А про
коньяк  ни слова. Выпили мы ночью без сумления по баночке. Ан, вот, грех какой
вышел...

    Что  ротному  делать?  Не  зверь  ведь, человек понимающий. Ткнул легонько
Каблукова в переносье.

    - Эх  ты, вареник с мочалкой... Что ж я теперь полковому командиру доложу?
Зарезал ты меня!..

    - Не  извольте,  ваше  высокородие,  огорчаться.  Немцы, допустим, газовую
атаку произвели, - состав наш и разошелся. Так и доложите...

    Голос за сосной ничего, добрее стал:

    - Ишь ты, дипломат голландский! Ладно уж! Только смотри, ребята, никому ни
полслова.  Ну  что ж, давай и мне коньяку, надо и мне слюду бестелесную с себя
смыть.

    Смутился  Каблуков,  подает  штоф,  а там на дне капля за каплей гоняется.
Опрокинул  ротный,  пососал,  ан  порции не хватило. Заголубел весь, будто лед
талый, а в тело настоящее не вошел.

    - Ах, ироды!.. Слетай, Каблуков, на перевязочный, спирту мне добудь хочь с
чашечку.  А  то  в  этом  виде  как  же ворочаться-то: начальник не начальник,
студень не студень...

    Благословил  этак в полсердца Каблукова, в вереске под сосной схоронился и
стал дожидаться.