Lib.ru/Классика: Чеботаревская Анастасия Николаевна. Жизнь Мопассана

Жизнь Мопассана.

"Разсказать жизнь Мопассана -- значитъ дать исторію его творчества",-- говоритъ авторъ новѣйшей біографіи великаго романиста, составленной по послѣднимъ даннымъ.

Немногіе изъ писателей, между тѣмъ, старались такъ скрыть свою жизнь отъ любопытныхъ взглядовъ публики, какъ Мопассанъ. Строгая безличность была постоянною чертою его характера. Между литературою и своею жизнью онъ установилъ рѣзкую границу и требовалъ, чтобы она свято уважалась. "Писатель ничего не долженъ публикѣ, кромѣ своихъ произведеній", говорилъ онъ. Когда, по смерти Флобера, были опубликованы письма послѣдняго, то Мопассанъ горячо сожалѣлъ о томъ, что не въ его власти помѣшать этому.

Благодаря аристократической замкнутости Мопассана, при жизни его въ печать проникали лишь весьма скудныя свѣдѣнія объ авторѣ разсказовъ и романовъ, пользовавшихся такимъ шумнымъ успѣхомъ.

Но его осторожность не помѣшала тому, чтобы послѣ его смерти не началась лихорадочная погоня за документами и воспоминаніями, по которымъ можно было возстановить его жизнь. Писатель, которому суждено было умереть безумнымъ, слылъ всю жизнь "здоровякомъ", "атлетомъ". Вокругъ его преждевременной и трагической кончины создались легенды, благодаря развязности журналистовъ и любопытству жадной до всякихъ разоблаченій публики.

Благоговѣйныя заботы матери (госпожа Мопассанъ одиннадцатью годами пережила своего несчастнаго сына) и протесты друзей охраняли насколько возможно память писателя отъ посягательствъ безцеремонныхъ изслѣдователей.

Но съ момента смерти Лауры Мопассанъ (8 декабря 1904 г.) погоня за документами сдѣлалась болѣе плодотворною. Безпощадныя разоблаченія освѣтили мало-по-малу загадочную и трагическую кончину великаго романиста. Значительное количество матеріаловъ изъ этого грустнаго наслѣдія, въ обработкѣ Э. Мэніаля {Eduard Maynial: "La Vie et l'Oeuvre de Guy de Maupassant". Paris, 1907. (Société du Mercure de France.)}, даютъ возможность и намъ бросить полный горячаго уваженія и любви къ писателю взглядъ на тѣ внѣшнія обстоятельства, среди которыхъ создавались его шедевры.

Интересно подтвердить фактами, что матеріалъ, надъ которымъ работалъ великій писатель, не вымышленъ, и довольно близко отражаетъ его жизнь. Заглянуть въ жизнь Мопассана необходимо еще и потому, что эта жизнь прекрасна своею краткою, тревожною и мучительною красотой.

Жизнь Мопассана распадается на періодъ дѣтства и юности (1850--1870 гг.), за которымъ слѣдуютъ десять лѣтъ ученичества (1870--1880 гг.); отъ 80-го до 90-го года -- періодъ напряженнаго творчества и связаннаго съ нимъ безпримѣрнаго успѣха. Въ минуту его наибольшей силы и славы все обрывается рѣзкимъ и трагическимъ финаломъ; духовная смерть двумя годами опережаетъ его физическую кончину.

Отецъ Гюи -- Гюставъ де-Мопассанъ, представитель старой лотарингской фамиліи, въ 1846 г. вступилъ въ бракъ съ Лаурой Ле-Пуаттевенъ, принадлежавшей къ высшей буржуазіи Нормандіи. Отъ этого брака родились Гюи и младшій братъ его -- Эрве де-Мопассанъ.

Мать Гюи де-Мопассана Лаура, и ея братъ, Альфредъ Ле-Пуаттевенъ были друзьями дѣтства Гюстава Флобера и сестры его, Каролины. Отецъ Гюстава занималъ въ то время мѣсто главнаго врача въ Руанской больницѣ. Мать его была подругой дѣтства матери Лауры. Отсюда ясно, что никакихъ родственныхъ узъ между Тюи де-Мопассаномъ и Флоберомъ не было: послѣдній лишь перенесъ позже на своего ученика всю нѣжность, которую питалъ къ друзьямъ своего дѣтства -- Лаурѣ и Альфреду Ле-Пуаттевенъ -- матери и дядѣ Гюи.

Одаренный блестящими способностями, восторженный и эксцентричный Альфредъ Ле-Пуаттевенъ оказывалъ огромное вліяніе на умственное развитіе сестры и друзей. Съ раннихъ лѣтъ онъ пріохотилъ Лауру къ литературѣ: пробудилъ въ ней любовь къ классикамъ, выучилъ ее англійскому языку съ тѣмъ, чтобы читать въ подлинникѣ Шекспира. Десятилѣтній Флоберъ сочинялъ въ то время трагедіи, а Альфредъ и Лаура всячески содѣйствовали ихъ постановкѣ: были поперемѣнно и актерами, и зрителями, и критиками. Въ этомъ дѣтскомъ кружкѣ постоянно поднимались страстные споры о прочитанномъ, и всѣ участники его взаимно поддерживали другъ въ другѣ тотъ поэтическій подъемъ, то неутомимое и лихорадочное исканіе красоты, которое преждевременно сожгло Ле-Пуаттевена и истощило Флобера. Разставшись дѣтьми, Флоберъ и Альфредъ Ле-Пуаттевенъ поддерживали оживленную переписку. Двадцатилѣтнимъ юношей Флоберъ пишетъ Альфреду:

"Мы будемъ сосѣдями эту зиму, старина, можемъ видаться ежедневно. Будемъ бесѣдовать у камина, пока на дворѣ будетъ лить дождь или снѣгъ покрывать бѣлою пеленою крыши. Нѣтъ, я не нахожу себя достойнымъ сожалѣнія, когда вспоминаю, что обладаю твоей дружбой, что у насъ много свободныхъ часовъ, которые можемъ проводить вмѣстѣ. Если бы тебя у меня отняли, что осталось бы мнѣ? Чѣмъ была бы наполнена моя внутренняя, то-есть настоящая жизнь?"

Альфредъ скончался юношей отъ болѣзни сердца. Его поэтическіе опыты, на которые намекаетъ въ своихъ письмахъ Флоберъ, даютъ основаніе предполагать, что изъ него вышелъ бы талантливый поэтъ.

Къ Лаурѣ Ле-Пауттевенъ, ставшей позже госпожею Мопассанъ, Флоберъ въ теченіе всей жизни питалъ глубокую привязанность, къ которой примѣшивалась память и скорбь о лучшемъ и такъ рано угасшемъ другѣ. Жизнь разлучила ихъ. Но радостные дни дѣтства остались навсегда въ памяти Флобера. Въ 1863 г. онъ пишетъ госпожѣ де-Мопассанъ:

"Твое письмо словно пахнуло на меня деревенскимъ воздухомъ, ароматомъ юности, въ которой нашъ бѣдный Альфредъ занималъ такое большое мѣсто! Воспоминаніе о немъ не покидаетъ меня. Не проходитъ дня и, смѣю сказать, часа, въ который я не думалъ бы о немъ. Сколько разъ въ Парижѣ, утомленный работою, въ театрѣ, во время антракта или одинъ, сидя въ Круассе у камина, въ долгіе зимніе вечера я вспоминаю его, вижу его передъ собою, слышу его голосъ. Съ наслажденіемъ и въ то же время съ грустью перебираю наши бесѣды, въ которыхъ шутки чередовались съ философіей, вспоминаю наши чтенія, наши мечты, наши надежды! Если я чего-либо добился, то навѣрно обязанъ этимъ нашему прошлому. Къ нему я отношусь съ большимъ уваженіемъ; мы были прекрасны, и я не хотѣлъ пасть.

"Я издали слѣдилъ за твоею жизнью, раздѣлялъ душою твои страданія, которыя угадывалъ. Наконецъ, я тебя понялъ. Это -- старое выраженіе, относящееся къ годамъ нашего дѣтства, къ доброй старой романтической школѣ. Оно вполнѣ выражаетъ мою мысль -- и я его удерживаю".

Лаура Ле-Пуаттевенъ оставалась также вѣрна прошлому; мечты и восторги дѣтства, вліяніе брата -- все это отразилось позже на воспитаніи, которое она дала своему сыну Гюи. Ей удалось пріохотить его даже къ чтенію Шекспира, вдохнуть въ него страсть къ стихамъ и особенно къ театру, и она же руководила его первыми литературными опытами.

Бракъ Лауры съ Гюставомъ де-Мопассанъ былъ недолго счастливъ. Молодая женщина была серьезна, правдива, умна, интересовалась искусствомъ и литературой; мужъ подъ очаровательною внѣшностью скрывалъ умственное убожество и слабость характера, увлекавшую его въ безконечныя приключенія. Рожденіе двухъ сыновей нѣсколько утѣшило госпожу Мопассанъ въ ея горькой супружеской жизни. Гюи родился 5 августа 1850 г., Эрве шестью годами позже. Семейная жизнь отца и матери дурно отражалась на воспитаніи дѣтей, и мать рѣшила положить этому конецъ. Супруги разстались полюбовно. Госпожа Мопассанъ вступила вновь во владѣніе своимъ состояніемъ, оставила у себя сыновей, на которыхъ мужъ выдавалъ ей ежегодно 1,600 франковъ, и поселилась въ своемъ имѣніи въ Этрета, въ Нормандіи. Отецъ изрѣдка лѣтомъ пріѣзжалъ навѣстить дѣтей.

Вилла "Верга", на которой жила мать со своими двумя мальчиками, была окружена безконечными фруктовыми садами, и стояла невдалекѣ отъ моря, по пути въ Fécamp. Эту виллу Гюи называлъ всегда впослѣдствіи своимъ "дорогамъ домомъ". Здѣсь онъ свелъ самую тѣсную дружбу съ окрестными рыбаками, отсюда онъ любовался быстрымъ ходомъ легкихъ барокъ, здѣсь впервые и на всю жизнь полюбилъ море.

Огромный садъ, разбитый по плану самой госпожи де-Мопассанъ, наполненный липами, сикоморами, дикимъ терномъ, розовымъ и бѣлымъ шиповникомъ, окружалъ виллу. Бѣлый домикъ съ балкономъ, увитымъ виноградомъ и жимолостью, и утопавшій въ кустахъ жасмина, просторныя комнаты, уставленныя старинною мебелью и чудеснымъ руанскимъ фаянсомъ,-- таково было уютное жилище, гдѣ Мопассанъ прожилъ до тринадцати лѣтъ. У мальчика не было лучшей воспитательницы и лучшаго друга, чѣмъ мать. Глубокій умъ госпожи Мопассанъ и литературное образованіе, полученное ею въ дѣтствѣ давали ей возможность направлять наблюдательность мальчика, влюбленнаго въ жизнь и въ мечты. Съ удовольствіемъ вспоминаетъ госпожа Мопассанъ, какъ въ ея сынѣ постепенно зарождалась любовь къ литературѣ и какъ искренне радовалась она сама, открывая въ немъ тѣ же волненія и восторги, которые переживала нѣкогда въ обществѣ своихъ друзей дѣтства. Госпожа Мопассанъ всячески помогала Гюи совѣтами, поддерживала и направляла его литературныя стремленія. Прежде всего она задалась цѣлью выучить сына смотрѣть. Она постоянно обращала его вниманіе на скромную, или живописную природу, заставляла понимать и любить ее, указывала на измѣнчивые аспекты неба и моря, на чаекъ надъ морскими волнами, на игру солнечныхъ пятенъ по скаламъ и на деревьяхъ и на многія мелочи, характерныя для богатаго нормандскаго края. Ей приходилось раздѣлять игры, прогулки, а иногда и самыя безразсудныя похожденія маленькаго Гюи. Не разъ теряли они съ матерью дорогу, не разъ бывали застигнуты приливомъ, карабкались на скалы и возвращались домой оба въ изорванныхъ платьяхъ и башмакахъ.

Читалъ Гюи также запоемъ. Среди писателей, взволновавшихъ его юное воображеніе, былъ и Шекспиръ. Мать заставила его прочесть "Макбета", "Сонъ въ лѣтнюю ночь". Въ своихъ воспоминаніяхъ госпожа Мопассанъ разсказываетъ, какое глубокое впечатлѣніе произвели на мальчика эти первыя книги. Онъ понялъ, что словами можно вызывать образы людей и предметовъ. Родному языку учила его также и мать. Аббатъ Обуръ, викарій Этрета, занимался съ нимъ грамматикой, ариѳметикой и латынью, которою ребенокъ очень заинтересовался. Изъ новыхъ языковъ Гюи не зналъ ни одного, а взамѣнъ этого бѣгло говорилъ на нормандскомъ нарѣчіи; къ нему онъ привыкъ во время своихъ скитаній съ рыбаками. Гюи въ это время часто уплываетъ въ море съ рыбаками Ипора, посѣщаетъ скалы и пещеры, ловитъ рыбу при лунномъ свѣтѣ, помогая вытаскивать разставленныя наканунѣ сѣти, проводитъ цѣлые дни въ лодкѣ, пробираясь сквозь лѣсъ тростниковъ, или сидя въ ней между двумя собаками и обдумывая планъ предстоящей охоты или рыбной ловли; впослѣдствіи онъ вспоминаетъ и свои безконечныя прогулки верхомъ по равнинамъ, по которымъ хлещетъ морской вѣтеръ. Эта жизнь укрѣпила его здоровье и развила въ немъ значительную физическую силу. Лица, знавшія Гюи между десятью и двадцатью годами его жизни, рисуютъ его коренастымъ, съ могучей шеей, какъ у молодого бычка, съ неукротимой энергіей "любителя жизни", какъ онъ самъ называетъ себя въ этомъ возрастѣ. Живя въ тѣсной близости съ рыбаками и крестьянами, Гюи раздѣлялъ ихъ жизнь и сопряженныя съ нею опасности и ихъ наивныя развлеченія. Эту дѣйствительность отразили впослѣдствіи многіе изъ его разсказовъ, равно какъ и романъ Une Vie. Рыбаки обожали маленькаго Гюи, часто брали его съ собою въ море во всякую погоду. Госпожа Мопассанъ вспоминаетъ то безпокойство и тотъ страхъ, въ которые не разъ повергали ее долгія отлучки сына. Позже, описывая эту жизнь, полную приключеній, страсть къ которымъ не покидала никогда Мопассана, онъ говоритъ: "Чувствую, что въ жилахъ моихъ течетъ кровь морского разбойника. Для меня нѣтъ большей радости, какъ весеннимъ утромъ плыть въ лодкѣ къ невѣдомымъ берегамъ, бродить цѣлые дни по новымъ мѣстамъ, толкаться среди людей, которыхъ я никогда потомъ не увижу, которыхъ покину съ наступленіемъ вечера, чтобы снова пуститься въ море; проводить ночи подъ открытымъ небомъ, править рулемъ по волѣ моей фантазіи, не сожалѣя о жилищахъ, гдѣ рождаются, длятся, замыкаются въ рамки и угасаютъ человѣческія жизни, не испытывая желанія бросить якорь гдѣ бы то ни было, какъ бы ласковы ни были небеса, какъ бы прекрасны ни казались тамъ берега".

Когда мальчику исполнилось тринадцать лѣтъ, его оторвали отъ бродячей и праздной жизни и отправили въ духовную семинарію въ г. Ивето. Не будучи подготовленъ къ тому лишенію свободы и къ той дисциплинѣ, которыя встрѣтили его въ семинаріи, Гюи почувствовалъ себя очень несчастнымъ. Это, заведеніе, однако, откуда онъ не разъ пытался бѣжать, и изъ котораго его въ концѣ-концовъ исключили, не оказало сильнаго вліянія на развитіе его ума и характера. Все тяготило его здѣсь. Особенно отталкивалъ его независимую природу интернатъ. Гюи тосковалъ по морю, по друзьямъ-рыбакамъ. Власть поповъ и нравы духовенства возмущали прямую, открытую душу. Въ видѣ утѣшенія среди этой монастырской обстановки онъ началъ писать стихи. Многія стихотворенія не были лишены изящества. Но одно изъ нихъ, заключавшее протестъ противъ "сутанъ", "стихарей" и "монастырскаго уединенія", было перехвачено семинарскимъ начальствомъ. Этимъ предлогомъ воспользовался завѣдующій семинаріей, чтобы избавиться отъ безпокойнаго воспитанника и отослать его домой. Мальчикъ былъ въ восторгѣ; не особенно была огорчена и мать.

На слѣдующій годъ Гюи помѣстили пансіонеромъ въ руанскій лицей. Тамъ онъ съ еще большимъ успѣхомъ продолжалъ свои литературные опыты, пользуясь на этотъ разъ руководствомъ и совѣтами настоящаго поэта, Луи Буилье, принадлежавшаго нѣкогда къ тому дѣтскому кружку, участниками котораго были Флоберъ, мать и дядя Гюи. Стихотворенія Мопассана этого періода не отличаются оригинальностью. Одно изъ нихъ было напечатано въ Revue des Revues. Гюи въ то время было 18 лѣтъ. Въ лицеѣ онъ работалъ усердно и окончилъ его со степенью баккалавра.

Эти годы дѣтства и ранней юности были необычайно плодотворны для Мопассана. Сознавая себя въ душѣ уже поэтомъ, онъ безсознательно впитывалъ впечатлѣнія, темы и типы своихъ будущихъ повѣстей и романовъ. Въ Руанѣ, въ Ивето, въ ЭтретА, на морскихъ утесахъ и среди фруктовыхъ садовъ, на ярмаркахъ и на порогахъ кабаковъ, въ старыхъ домахъ священниковъ -- повсюду встрѣчалъ онъ будущіе типы своего перваго романа и многихъ изъ своихъ новеллъ. Рыбаки, крестьяне, служанки на фермахъ, священники, мелкопомѣстные дворяне, кабатчики, отецъ Бонифацій, Маглуаръ, дядя Бельомъ и даже "эта свинья Морэнъ" изображены въ нихъ съ такою откровенностью, что, по слухамъ, всѣ эти люди были огорчены тѣмъ, что писатель нисколько не польстилъ имъ и что ихъ тотчасъ же можно было узнать...

Вскорѣ, однако, вниманіе молодого писателя было отвлечено новыми событіями. Разразилась франко-прусская война. Руанъ былъ занятъ непріятелемъ. Мопассанъ поступилъ на военную службу и принялъ участіе въ кампаніи. Воспоминанія его объ этомъ времени послужили впослѣдствіи сюжетомъ для его разсказа Boule de Suif, для неоконченнаго романа L'Angehis и многихъ мелкихъ разсказовъ.

По окончаніи войны Мопассанъ переѣхалъ въ Парижъ. Здѣсь началась для него новая жизнь. Дѣтскіе годы отошли въ прошлое, уступивъ мѣсто инымъ стремленіямъ, инымъ заботамъ...

II.

Въ Парижѣ Мопассану пришлось проводить ежедневно опредѣленное количество часовъ въ темной и тѣсной канцеляріи морского министерства, и,-- привязанный службою къ городу,-- онъ затосковалъ; его легкія, глаза, кожа съ дѣтства привыкли къ чистому воздуху полей, а ноги -- къ лѣснымъ тропинкамъ и берегамъ рѣкъ. Поэтому Мопассанъ этого періода не столько литераторъ, не столько посѣтитель литературныхъ салоновъ и редакцій, сколько любитель спорта, и гребецъ, не имѣющій соперниковъ на Сенѣ между Шату и Мэзонъ-Лаффиттъ. Веселый, энергичный и сердечный, обожавшій загородныя прогулки, пирушки, рѣчной спортъ, смѣхъ и веселье -- вотъ какимъ знавали Мопассана друзья между 70 и 80 годами. "Въ его наружности,-- говоритъ одинъ изъ нихъ,-- не было ничего романтическаго. Круглое загорѣлое лицо гребца, простыя манеры"... "Цвѣтъ лица напоминалъ прибрежнаго жителя, загорѣвшаго отъ морского вѣтра, голосъ сохранилъ тягучесть деревенской рѣчи. Каждое утро онъ вставалъ съ зарею, вымывалъ свой яликъ и дѣлалъ въ немъ нѣсколько концовъ по Сенѣ; въ поѣздъ онъ вскакивалъ, чтобы ѣхать въ городъ, какъ можно позже, проклиная свою служебную лямку. Онъ много пилъ, ѣлъ за четверыхъ, спалъ не просыпаясь". Золя, познакомившійся съ Мопассаномъ въ это время, изображаетъ его красивымъ малымъ, небольшого роста, сильнымъ и коренастымъ, съ густыми волосами, вьющимися усами, широкимъ лбомъ, пристальнымъ, зоркимъ и въ то же время мечтательнымъ взглядомъ. "Съ наружностью молодого бретонскаго бычка",-- прибавляетъ Флоберъ.

Мопассанъ очень заботился о своемъ здоровьѣ и гордился своею физической силою: онъ могъ пройти пѣшкомъ 80 верстъ кряду, и однажды въ своемъ яликѣ спустился по Сенѣ отъ Парижа до Руана, везя въ немъ еще двухъ друзей. Зато малѣйшее нездоровье внушало ему опасенія, онъ пугался воображаемыхъ болѣзней и 28 лѣтъ уже началъ высказывать Флоберу жалобы на свое здоровье.

Поступивъ на службу въ морское министерство (съ окладомъ въ 1,500 франковъ), Мопассанъ впослѣдствіи перемѣнилъ эту должность на болѣе выгодныя занятія въ министерствѣ народнаго просвѣщенія, оставлявшія ему болѣе свободнаго времени. Ревностнымъ служакой онъ никогда не былъ. Онъ дѣлилъ свое время поровну между катаньемъ на лодкѣ и литературными опытами, которымъ предавался въ служебные часы, изводя на нихъ казенную бумагу и предоставляя ихъ по воскресеньямъ на судъ своего учителя -- Флобера.

Служба въ министерствѣ, правительственныя тайны, въ которыя ему удавалось проникнуть, общеніе съ коллегами и съ начальствомъ,-- все это для Мопассана было источникомъ наслажденія, благодаря безконечнымъ продѣлкамъ, которымъ это давало матеріалъ. Онъ удовлетворялъ здѣсь своей страсти къ мистификаціи и къ шаржу, которыя не покидали его въ теченіе всей его юности. Въ новой для него средѣ онъ снова увлекался наблюденіями, которыя нѣкогда дѣлалъ надъ рыбаками и крестьянами Этрета. L'Héritage, La Parure -- чудесныя вещи, написанныя имъ на тему о скромномъ, однообразномъ и богатомъ смѣшными эпизодами существованіи мелкихъ чиновниковъ, полныя жизненной правды...

Но всего дороже Мопассану въ эту эпоху (т.-е. между 72 и 80 гг.) была Сена. Катанья на лодкѣ, встрѣча солнца въ утреннемъ туманѣ, лунные вечера,-- эта простая поэзія влекла къ себѣ Мопассана, оставивъ впослѣдствіи глубокій слѣдъ въ его произведеніяхъ. Рисуетъ ли онъ рыбную ловлю на о. Марантѣ въ осенній вечеръ, когда "окровавленное небо бросаетъ въ воду контуры пурпуровыхъ облаковъ и заливаетъ кровью всю рѣку"... (Deux Amis), вспоминаетъ ли онъ свои скитанія по окрестностямъ Парижа, весеннія прогулки по зеленѣющимъ лѣсамъ, опьянѣніе голубымъ небомъ и водою въ прибрежныхъ кабачкахъ Сены и любовныя приключенія, столь банальныя и въ то же время столь восхитительныя (Souvenir), даетъ ли картину воскреснаго дня за городомъ (Ivette, La Femme de Paul) -- канвою для всѣхъ этихъ узоровъ служатъ семидесятые годы, проведенные имъ въ Парижѣ. Особенно священными днями были для Мопассана суббота и воскресенье,-- они отдавались катанью на лодкѣ, и даже Флоберъ въ эти дни не рѣшался посѣщать ученика или звать его къ себѣ.

Въ рыбачьей шляпѣ, въ полосатомъ трико, плотно облегавшемъ его тѣло, съ голыми до плечъ толстыми руками, Мопассанъ встрѣчалъ своихъ друзей на станціи и привѣтствовалъ ихъ веселыми, часто весьма нескромными шутками, которыя выкрикивалъ особенно громко, если замѣчалъ вблизи какого-нибудь толстаго, почтеннаго господина, украшеннаго орденомъ, или чопорную семью, ѣхавшую на пикникъ. Друзья спускались къ рѣкѣ. Сидя на веслахъ, или управляя парусомъ, Мопассанъ не переставалъ разсказывать исторіи и анекдоты, съ безконечными варіантами, причемъ такъ смѣялся самъ, что едва не опрокидывалъ лодку. Разсказываютъ о невообразимомъ весельѣ тѣхъ обѣдовъ, которыми заканчивался день за городомъ. "Никто,-- говоритъ одинъ изъ друзей,-- не умѣлъ такъ устроить обѣдъ, подобрать общество, убрать столъ, руководить кухней и вести въ то же время самый интересный и остроумный разговоръ, какъ это дѣлалъ Мопассанъ".

Прелестный разсказъ La Mouche рисуетъ одну изъ самыхъ яркихъ картинъ, относящихся къ этимъ годамъ. Мопассанъ самъ рекомендуетъ читателю шайку пяти "шелопаевъ", превратившихся впослѣдствінъь солидныхъ людей, и рисуетъ "невозможную харчевню въ Аржантейлѣ", комнату -- "общій дортуаръ", которымъ владѣли друзья, и въ которой Мопассанъ, по его признанію, провелъ самые безумные и самые веселые вечера своей жизни.

Сложившись впятеромъ, друзья съ большимъ трудомъ купили себѣ лодку: они хохотали въ ней такъ, какъ никогда уже не смѣялись впослѣдствіи,-- говоритъ Мопассанъ. У каждаго изъ пяти "шелопаевъ" было особое прозвище: Шляпа -- остроумный, лѣнивый и единственный изъ друзей, никогда не трогавшій веселъ подъ предлогомъ, что можетъ тотчасъ же опрокинуть лодку; Robert Pinchon -- впослѣдствіи руанскій городской библіотекарь; Одноглазый -- тонкій, изящный, вооруженный моноклемъ, которому и былъ обязанъ своимъ прозвищемъ; хитрый Petit Bleu -- Леонъ Фонтэнъ; Томагавкъ и, наконецъ, Жозефъ Прюньи -- некто иной, какъ самъ Мопассанъ (подъ этимъ псевдонимомъ была напечатана его первая повѣсть). Яликъ, который они окрестили La Feuille à Venvers ("Листокъ наизнанку"), совершалъ по воскресеньямъ правильные рейсы между Аньеръ и Мэзонъ-Лафиттъ. Вечеромъ друзья сходили на берегъ, останавливались въ рѣчномъ трактирѣ; пища была неважная, постели -- отвратительныя, но веселья было много, а съ этою приправою никакой обѣдъ не казался скучнымъ.

Иногда Мопассанъ уединялся въ отдаленный трактирчикъ Безона или Сартрувиля и писалъ стихи. Нѣкоторыя изъ этихъ стихотвореній вошли въ изданіе 1880 года. Поэзія влекла его къ себѣ попрежнему. Въ это время онъ занятъ выработкою того гибкаго и легкаго, яснаго и точнаго языка, въ который ему удалось впослѣдствіи облечь свою наблюдательность и свое знаніе жизни. Кое-кто изъ друзей угадывалъ, къ чему готовился Мопассанъ. Но когда его разспрашивали объ этомъ или торопили, то онъ отвѣчалъ: "Спѣшить некуда; я готовлюсь къ своему ремеслу". И Мопассанъ изучалъ его дѣйствительно терпѣливо, мужественно, а Флоберъ въ теченіе семи лѣтъ (1873--1880 гг.) помогалъ ему совѣтами и направлялъ его литературные опыты.

Вопреки довольно распространенному мнѣнію, Мопассанъ не былъ связанъ съ Флоберомъ никакими родственными узами. Флоберъ интересовался молодымъ человѣкомъ исключительно, какъ сыномъ и племянникомъ лучшихъ друзей дѣтства. По пріѣздѣ Мопассана въ Парижъ Флоберъ заинтересовался "остроумнымъ, литературно-образованнымъ и очаровательнымъ" юношей, къ которому почувствовалъ инстинктивную нѣжность. Несмотря на разницу лѣтъ, онъ всегда съ этихъ поръ относился къ Мопассану, какъ къ другу. Флоберъ пообѣщалъ матери Гюи слѣдить за первыми шагами молодого человѣка и облегчить ему доступъ въ салоны и въ редакціи журналовъ. Къ своей роли наставника Флоберъ отнесся весьма серьезно, руководя даже чтеніемъ ученика. Особенно энергично побуждалъ онъ юношу къ работѣ. Когда Мопассанъ жаловался позже на е уку и однообразіе жизни, Флоберъ отечески журилъ его:

"Въ концѣ-концовъ мнѣ представляется, что вы очень скучаете, другъ мой, и это меня огорчаетъ, ибо вы могли бы проводить время пріятнѣе. Надо, слышите ли, молодой человѣкъ, работать и работать гораздо больше, чѣмъ вы работаете. Въ концѣ-концовъ я начинаю подозрѣвать васъ въ небольшой лѣни. Черезчуръ много прогулокъ по водѣ! Черезчуръ много физическихъ упражненій! Да, сударь! Цивилизованный человѣкъ не нуждается въ такомъ количествѣ движенія, какъ говорятъ объ этомъ доктора. Вы рождены писать стихи, такъ пишите же ихъ! Все остальное -- суета, начиная съ вашихъ увеселеній и вашего здоровья... Здоровье ваше, къ тому же, хорошо сдѣлаетъ, если послѣдуетъ за вашимъ призваніемъ. Это замѣчаніе имѣетъ глубокую философскую и гигіеническую цѣнность. Съ пяти часовъ вечера до десяти часовъ утра вы можете все ваше время посвящать Музѣ... Ну же, милый, прибодритесь! Къ чему зарываться въ свою печаль? Надо быть сильнымъ въ собственныхъ глазахъ,-- это лучшее средство стать сильнымъ. Побольше гордости, чортъ возьми!... Если вамъ чего недостаетъ, такъ это принциповъ. Пусть говорятъ, что угодно, но они необходимы; надо только выяснить, какіе нужны вамъ. Для художника существуетъ только одинъ принципъ: приноситъ все въ жертву искусству. На жизнь онъ долженъ смотрѣть, какъ на средство, не болѣе"...

Вскорѣ между ученикомъ и учителемъ установился родъ сотрудничества. Время отъ времени Флоберъ требуетъ отъ друга небольшихъ услугъ: возлагаетъ на него порученія къ дирекціи театра "Водевиль", къ издателю Лемерру, позже къ министру народнаго просвѣщенія... Поручаетъ ему топографическія изысканія, библіографическія анкеты для Bouvard et Pécuchet, надъ которымъ въ то время самъ работаетъ... Въ совмѣстномъ трудѣ съ учителемъ Мопассанъ познаетъ настоящую цѣну непосредственнаго наблюденія и точнаго воспроизведенія дѣйствительности. Мало-по-малу онъ вырабатываетъ въ себѣ "индивидуальную манеру видѣть и чувствовать". Вскорѣ онъ перестаетъ жаловаться на однообразіе и пустоту жизни, на ничтожество человѣческихъ страстей. Побуждая Мопассана къ работѣ, Флоберъ въ то же время всячески удерживаетъ его отъ поспѣшнаго печатанія своихъ произведеній, что, по мнѣнію Флобера, часто губитъ юныхъ авторовъ. На вопросъ матери Мопассана: "не можетъ ли теперь Гюи бросить службу въ министерствѣ и посвятить себя всецѣло литературѣ?", Флоберъ отвѣчаетъ: "Нѣтъ еще! Не будемъ дѣлать изъ него неудачника!"

Флоберъ заставлялъ юношу вглядываться въ окружающее и выбирать изъ него то, что могло ему пригодиться для его литературныхъ опытовъ. Часто онъ добродушно говорилъ ему: "Иди, погуляй, мой мальчикъ, понаблюдай окружающее, а потомъ въ ста строкахъ разскажи мнѣ все, что увидишь". Мопассанъ охотно исполнялъ эти совѣты. Онъ работалъ съ натуры съ усердіемъ, переходившимъ въ неосторожность.

Флоберъ просматривалъ его замѣтки. Безжалостно вычеркивалъ онъ лишніе эпитеты, исправлялъ періоды, "сердился, когда въ двухъ фразахъ, стоявшихъ рядомъ, были одинаковое расположеніе словъ и одинаковый ритмъ". Мопассанъ не унывалъ, уносилъ терпѣливо замѣтки домой и старательно исправлялъ ихъ къ слѣдующему воскресенью.

У обоихъ писателей, кромѣ сходнаго темперамента, была еще одна и та же склонность смотрѣть на жизнь, какъ на спеціально созданную для искусства. Наблюдая природу и человѣка, художникъ долженъ искать новыхъ комбинацій для этихъ элементовъ. Точная деталь должна занять въ романѣ главное мѣсто, и впечатлѣніе будетъ тѣмъ сильнѣе, чѣмъ больше эта деталь будетъ пережита въ своей незначительности и даже банальности. Таково было одно изъ главныхъ правилъ, преподанныхъ Мопассану Флоберомъ.

Въ этотъ періодъ Мопассанъ познакомился со многими писателями и артистами, которыхъ по большей части встрѣчалъ у своего наставника въ Круассе по воскресеньямъ или въ скромномъ салонѣ Флобера въ Парижѣ. Въ числѣ этихъ лицъ, изъ которыхъ многіе сдѣлались вскорѣ искренними друзьями Мопассана, были: И. С. Тургеневъ, А. Додэ, Э. Золя, Поль Алексисъ, Катуллъ Мендесъ, Э. Бержера, Ж. М. де-Эредіа, Гюисмансъ, Геиникъ, Сеаръ, Л. Кладель, Г. Тудузъ, Э. де-Гонкуръ, издатель Шарпантье, Ф. Бюрти, Ж. Пуше, Ф. Бодри. На четвергахъ у Золя Мопассанъ встрѣчалъ еще Эд. Рода, Дюранти, Сезанна, Ѳ. Дюрэ, Франсуа Könne, Мориса Бушора и изрѣдка Тэна, Ренана, Максима Дю-Камъ, Мориса Сандо. Съ 1876 г. Мопассанъ часто посѣщалъ Тургенева, съ интересомъ слѣдившаго за первыми опытами молодого писателя и читавшаго его рукописи. Впослѣдствіи Мопассанъ, написалъ о Тургеневѣ этюдъ и въ 1891 г. готовилъ о немъ новую статью, которая была прервана его болѣзнью.

Гонкуры вспоминаютъ въ "Дневникѣ" объ оживленныхъ собраніяхъ у Флобера въ Круассе; вечера проходили въ разсказахъ, заставлявшихъ всѣхъ хохотать до упаду. Еще менѣе чопорными были сборища у Зола. Среди посѣтителей его четверговъ въ 1876 г. образовалась группа молодыхъ писателей, которую газеты и журналы того времени прозвали "la queue de Zola". Искренняя дружба и общность литературныхъ стремленій объединяла этихъ писателей. Четыре года спустя они издали сообща извѣстный сборникъ Les Soirées de Médan, въ которомъ впервые выступилъ и Мопассанъ съ разсказомъ Boule de Suif. Благодаря новымъ связямъ Мопассану былъ открытъ доступъ въ République des Lettres, гдѣ были напечатаны нѣсколько стихотвореній и статья о Флоберѣ; онъ посѣщалъ также обѣды Катулла Мендеса, на которыхъ предсѣдательствовалъ иногда Флоберъ. Тамъ же Мопассанъ познакомился съ литераторами Анри Гужонъ, Леономъ Дирксъ, съ поэтами Стефаномъ Маллармэ и Вилье де-Лиль Аданъ.

Флоберъ съ тою необъяснимою снисходительностью, которую онъ проявлялъ всегда къ своему ученику, провозгласилъ первые стихотворные опыты Мопассана "превосходящими все, что печаталось до тѣхъ поръ парнасцами". "Современемъ,-- прибавлялъ Флоберъ, -- у молодого человѣка явится оригинальность, индивидуальная манера видѣть и чувствовать". Флоберъ очень хотѣлъ, чтобы Мопассанъ предпринялъ "большое произведеніе", и, слѣдуя его совѣтамъ, Мопассанъ написалъ нѣсколько стихотворныхъ новеллъ (Au bord de l'eau, Le Mur, Vénus rustique, La dernière Escapade), вошедшихъ въ сборникъ 1880 года.

Пробовалъ въ это время Мопассанъ проложить себѣ дорогу и въ журналистикѣ. Несмотря на свою ненависть къ газетамъ, Флоберъ обращался къ редакторамъ нѣсколькихъ изданій, съ цѣлью ввести туда Мопассана въ качествѣ театральнаго хроникера или книжнаго рецензента; нѣсколько разъ онъ самъ указывалъ ученику темы для сенсаціонныхъ статей, которыя могли бы сразу обратить на него вниманіе публики. Съ 1878 года Мопассанъ состоитъ въ числѣ сотрудниковъ всѣхъ большихъ періодическихъ изданій, какъ Gaulois, Gil Blas, Figaro, Echo de Paris. Воспоминанія Мопассана о его дѣятельности газетнаго сотрудника воплощены въ его извѣстномъ романѣ Bel-Ami. Редакторскіе кабинеты и пріемныя, литературные салоны, въ которыхъ газетный хроникеръ сталкивается съ министромъ,-- вотъ сфера, въ которой протекаетъ вся жизнь Ж. Дюруа...

Стихотворныя поэмы Мопассанъ задумалъ соединить въ одинъ сборникъ и выпустить отдѣльнымъ изданіемъ. Въ выборѣ ихъ онъ руководствовался строгимъ и требовательнымъ вкусомъ Флобера. Почти наканунѣ появленія книги общественное вниманіе было занято судебнымъ преслѣдованіемъ, возбужденнымъ противъ Мопассана въ г. Этампѣ по обвиненію его въ оскорбленіи нравственности. Инкриминировалась поэма Le Mur и нѣкоторыя другія. Этотъ процессъ имѣлъ для. Мопассана почти такое же значеніе, какъ для Флобера имѣлъ въ свое время процессъ по поводу романа М-me Bovary. Въ эту минуту и появилась книга, въ которой подъ скромнымъ названіемъ Les Vers были собраны лучшія стихотворныя поэмы Мопассана. За одинъ мѣсяцъ (апрѣль 1880 г.) книга выдержала 3 изданія. Послѣднее изданіе, вышедшее уже по смерти Флобера, снабжено въ видѣ предисловія письмомъ Флобера, которое было написано имъ Мопассану въ ожиданіи процесса.

Вплоть до послѣднихъ минутъ своей жизни Флоберъ не переставалъ интересоваться судьбою книги, появленію въ свѣтъ и успѣху которой онъ въ значительной мѣрѣ содѣйствовалъ. Посвященіе книги ему возбудило въ немъ цѣлый рой воспоминаній, и надъ нимъ Флоберъ, по собственному признанію, плакалъ. Самыя произведенія Мопассана, вошедшія въ этотъ томикъ, онъ считалъ очень личными, восхищался ихъ самобытностью, смѣлостью и яркимъ вдохновеніемъ...

Чтобы закончить исторію первыхъ шаговъ Мопассана на литературномъ поприщѣ, остается сказать еще нѣсколько словъ о тѣхъ обстоятельствахъ, среди которыхъ была написана первая повѣсть Boule de Suif, появившаяся въ 1880 г. почти одновременно со сборникомъ стиховъ. Съ этой минуты Мопассанъ пересталъ колебаться: онъ ясно увидѣлъ, по какой дорогѣ ему слѣдуетъ идти. Исторія возникновенія сборника Les soirées de Medan изложена самимъ Мопассаномъ въ статьѣ, напечатанной въ Gaulois передъ появленіемъ въ свѣтъ книги. "Мы всѣ находились у Зола,-- пишетъ Мопассанъ, лѣтомъ,-- въ его меданскомъ имѣніи. Во время долгихъ обѣдовъ... Зола разсказывалъ намъ планы своихъ будущихъ романовъ, дѣлился своими взглядами на литературу, на жизнь... Иногда время проходило въ рыбной ловлѣ... Я лежалъ, растянувшись въ лодкѣ Нана или купался цѣлыми часами, въ то время какъ П. Алексисъ блуждалъ вокругъ съ игривыми мыслями, Гюисмансъ безъ конца курилъ, а Сэаръ скучалъ, находя деревню глупой. Роскошны были ночи, жаркія, ароматныя, и каждый вечеръ мы отправлялись гулять на большой островъ, напротивъ... Въ одну такую лунную ночь мы бесѣдовали о Меримэ, про котораго женщины говорятъ: "Какой очаровательный разсказчикъ!..." Стали перебирать и превозносить всѣхъ знаменитыхъ разсказчиковъ съ голосу, самымъ изумительнымъ изъ которыхъ мы признавали великаго русскаго писателя Тургенева, этого мастера почти французскаго склада; П. Алексисъ утверждалъ, что уже написанную вещь разсказать весьма трудно. Скептикъ Сэаръ, взглянувъ на луну, пробормоталъ: "Какая чудная романтическая декорація, ее слѣдовало бы использовать". "...Разсказывая чувствительныя исторіи,-- добавилъ Гюисмансъ,-- Зола нашелъ однако, что это была счастливая мысль, что каждый изъ насъ долженъ былъ разсказать исторію. Выдумка разсмѣшила насъ, и мы условились, что рамка, выбранная для разсказа первымъ разсказчикомъ, должна быть обязательно сохранена и остальными. Среди тишины уснувшихъ полей, подъ ослѣпительнымъ свѣтомъ луны, Зола повѣдалъ намъ ужасную страницу изъ эпохи войны, носящую названіе Осады мельницы. Когда онъ кончилъ, каждый изъ насъ воскликнулъ: "Надо скорѣе это написать". Онъ захохоталъ: "Это уже сдѣлано".-- На другой день была моя очередь. На слѣдующій Гюисмансъ увлекъ насъ своимъ разсказомъ... Сэаръ воскресилъ передъ нами осаду Парижа... Генникъ подтвердилъ намъ еще разъ, что люди въ толпѣ превращаются въ звѣрей... П. Алексисъ заставилъ насъ ждать нѣсколько дней, не находя сюжета... наконецъ выдумалъ довольно занимательную исторію... Зола нашелъ, что всѣ разсказы имѣютъ интересъ и предложилъ составить изъ нихъ сборникъ..."

Когда Мопассанъ переслалъ свою рукопись Boule de Suif Флоберу, послѣдній пришелъ отъ нея въ восторгъ и тотчасъ же написалъ ученику; "Спѣшу сказать вамъ, что считаю Boule de Suif шедевромъ. Да, молодой человѣкъ! Ни болѣе ни менѣе вещь написана мастерски. Оригинально задумана, хорошо прочувствована, превосходна по стилю. Пейзажъ и лица живутъ, психологія глубока. Короче говоря, я въ восторгѣ; два-три раза я смѣялся вслухъ... Эта сказочка долго не умретъ, будьте увѣрены!..."

Успѣхъ разсказа имѣлъ рѣшающее значеніе для Мопассана. Онъ бросилъ службу и всецѣло отдался литературѣ.

Въ итогѣ слѣдуетъ отмѣтить, что 70-е годы въ жизни Мопассана находятся подъ несомнѣннымъ вліяніемъ Флобера. Картина этой поддержки, этой общей борьбы за успѣхъ, этой глубокой и требовательной привязанности -- есть, безъ сомнѣнія, лучшее и драгоцѣннѣйшее въ литературномъ поприщѣ Мопассана. Флоберъ умеръ 8 мая 1880 г., но при жизни онъ йогъ уже видѣть молодого друга въ расцвѣтѣ таланта и могъ привѣтствовать его первые шаги въ качествѣ поэта и романиста.

III.

Восьмидесятые годы (1880--1891) въ жизни Мопассана представляются наполненными непрерывнымъ творчествомъ. За эти десять лѣтъ имъ написано въ общемъ около 25 томовъ: 6 романовъ, 16 сборниковъ повѣстей, 3 книги путевыхъ впечатлѣній и безконечное количество газетныхъ статей, не вошедшихъ въ полное собраніе его сочиненій. Съ этимъ періодомъ у Мопассана связано мало воспоминаній. Жизнь его, наполненная любимымъ трудомъ, становится молчаливой съ той минуты, когда слава и успѣхъ привлекаютъ къ нему особенное любопытство публики. Онъ все болѣе и болѣе уходитъ въ себя и на разспросы любопытныхъ отвѣчаетъ: "Моя жизнь не имѣетъ исторіи".

Были попытки объяснить лихорадочность его творчества не одною его страстью къ искусству, а и чисто дѣловымъ расчетомъ. На это можно сказать, что Мопассанъ свято хранилъ завѣтъ учителя. "Художникъ,-- говорилъ Флоберъ,-- долженъ создавать свои произведенія прежде всего для собственнаго удовлетворенія, затѣмъ для избраннаго меньшинства; ему дѣла нѣтъ до остального, до успѣха..." Но въ то время какъ у Флобера культъ искусства исключалъ всякія мысли объ оплатѣ труда, Мопассанъ какъ истый и осторожный нормандецъ стоялъ все время на стражѣ своихъ интересовъ и ревниво оберегалъ свои права. Разсказываютъ, что, когда Даллозъ за напечатаніе въ Moniteur'ѣ трехъ разсказовъ Флобера вручилъ послѣднему тысячефранковый банковый билетъ, то Флоберъ, показывая его пріятелю, съ наивнымъ изумленіемъ сказалъ: "Литература, значитъ, приноситъ доходъ?" Мопассанъ на самомъ верху своей славы не забывалъ контрактовъ и счетовъ издателей, зорко оберегая свои права.

Начиная съ 1881 года онъ работаетъ систематически: каждый день утромъ съ 7 до 12 часовъ. Въ среднемъ онъ пишетъ по шести страницъ въ день, весьма мало перемарывая. Часто во время работы онъ пользуется набросками, сдѣланными раньше. Одинъ изъ его друзей утверждаетъ, что онъ никогда не ложился спать, не записавъ всего того, что могло его поразить въ теченіе дня.

Превосходное знаніе нормандскаго края вмѣстѣ съ опытомъ парижской жизни на первыхъ же порахъ дали Мопассану массу сюжетовъ и типовъ, которые ему оставалось только разрабатывать. Такъ составился сборникъ, озаглавленный по имени перваго разсказа La Maison Tellier. Учрежденіе, описанное въ этомъ разсказѣ, дѣйствительно существовало въ Руанѣ; религіозная церемонія, составляющая характерный эпизодъ разсказа, происходила въ окрестностяхъ Руана. Планъ этой повѣсти, разсказанной Мопассаномъ Леметру и Тургеневу, заслужилъ ихъ полное одобреніе. Одновременно съ этою повѣстью, надъ которой Мопассанъ работалъ нѣсколько мѣсяцевъ, имъ былъ написанъ цѣлый рядъ мелкихъ разсказовъ, печатавшихся въ журналахъ и газетахъ. Разсказъ En Famille, появившійся въ Nouvelle Revue, имѣлъ шумный успѣхъ. Тургеневъ по этому поводу писалъ Мопассану: "Я прочелъ вашъ разсказъ въ Nouvelle Revue съ огромнымъ удовольствіемъ, и наши друзья, живущіе въ улицѣ Дуэ (которые очень строги), вполнѣ раздѣляютъ мое чувство..."

Для изданія разсказовъ Мопассанъ завязалъ переговоры съ В. Гаваромъ, который вплоть до 1887 года и оставался почти единственнымъ его издателемъ. Оживленная переписка между Гаваромъ и Мопассаномъ, нынѣ опубликованная, сообщаетъ интересныя подробности изъ исторіи произведеній Мопассана.

Сборникъ La Maison Tellier вышелъ въ свѣтъ въ изданіи Гавара въ 1881 году. Онъ заключалъ въ себѣ восемь разсказовъ, съ достаточною точностью отразившихъ на себѣ впечатлѣнія автора отъ 1876 до 1880 года. Успѣхъ книги былъ громадный, и въ теченіе двухъ лѣтъ она выдержала 12 изданій. Тургеневъ, которому былъ посвященъ сборникъ, содѣйствовалъ переводу его на русскій языкъ и познакомилъ Россію съ его авторомъ. Горячая статья о Мопассанѣ была помѣщена въ газетѣ "Голосъ".

Въ слѣдующемъ году Мопассанъ выпустилъ новый томъ разсказовъ, въ который вошла извѣстная повѣсть М-Не Fifi. Тѣмъ временемъ онъ много работалъ и надъ романомъ Une Vie, оконченнымъ имъ въ 1883 году. Все дѣйствіе романа происходитъ въ Нормандіи, и въ концѣ-концовъ авторъ заставляетъ читателя такъ свыкнуться съ этимъ краемъ, что онъ перестаетъ отдѣлять событія отъ пейзажа, на фонѣ котораго они разыгрываются. Тѣ же виды и типы въ видѣ крестьянскихъ сценъ, охотничьихъ приключеній и забавныхъ анекдотовъ доставили художнику матеріалъ и для сборниковъ Contes de la Bécasse, Clair de Lune и Soeurs Rondoli, вышедшихъ въ слѣдующемъ году.

До выхода отдѣльнымъ изданіемъ романъ Une Vie печатался въ фельетонѣ газеты Gil Blas. Таваръ, выпустившій его въ 83 г., менѣе чѣмъ въ годъ распродалъ 25 тысячъ экземпляровъ. Изъ разныхъ странъ посыпались просьбы о разрѣшеніи перевода этой вещи на иностранные языки. Съ этой минуты для Мопассана настала эпоха дѣйствительной славы и въ то же время эпоха необычайной производительности.

Новизна и реализмъ темъ, затронутыхъ Мопассаномъ, подняли противъ него въ критикѣ цѣлую бурю. А между тѣмъ, по справедливому замѣчанію Леметра, произведенія Мопассана, съ ихъ трогательной и чистосердечной простотой, всего менѣе даютъ пищи для критики. "Что скажешь,-- говоритъ онъ,-- объ этомъ сильномъ и безупречномъ повѣствователѣ, который разсказываетъ съ такою же легкостью, съ какою я дышу, создаетъ шедевры столь же просто, какъ на его родинѣ яблони родятъ яблоки, и самая философія котораго кругла и законченна, какъ яблоко?" Сарсэ посвятилъ первому роману Мопассана хвалебную статью, Брюнетьеръ объявилъ, что Bel-Ami -- замѣчательнѣйшая вещь, созданная натуралистическою школой. Объективное положеніе, занимаемое авторомъ по отношенію къ героямъ своихъ разсказовъ и романовъ, стараніе, съ которымъ Мопассанъ скрывалъ за своими произведеніями свою личность, свой характеръ, свою жизнь,-- все это возбуждало общее изумленіе. Находили, что "это положеніе и эта манера обличаютъ въ авторѣ большого и настоящаго художника". Читатель знаетъ, насколько справедливы и заслужены были эти похвалы. Мопассанъ помнилъ слова Флобера: "Мы не должны существовать,-- существовать должны только наши произведенія". Онъ никогда не прибѣгалъ даже къ самымъ невиннымъ средствамъ, которыя могли бы способствовать распространенію его книгъ или прославленію его имени. О своемъ искусствѣ онъ былъ черезчуръ высокаго мнѣнія, чтобы унизиться до рекламы. Онъ зналъ, что литературныя произведенія живутъ независимо отъ того шума, который вокругъ нихъ поднимаютъ. Но будучи осторожнѣе Флобера, менѣе ушедшимъ въ мечты и менѣе оторваннымъ отъ дѣйствительности, Мопассанъ умѣлъ зорко блюсти свои интересы. Это подало поводъ нѣкоторымъ людямъ укорять его въ алчности. Надо сказать однако, что широкая натура Мопассана сказывалась и на денежномъ вопросѣ: значительную часть получаемаго писатель тратилъ не на себя...

Переписка Мопассана съ Гаваромъ даетъ, между прочимъ, возможность убѣдиться въ томъ, съ какою правильностью и быстротою составилось литературное состояніе Мопассана -- одно изъ крупнѣйшихъ литературныхъ состояній конца XIX вѣка.

Всѣ романы и разсказы Мопассана, прежде чѣмъ появиться отдѣльнымъ изданіемъ, печатались въ газетѣ или журналѣ (Gaulois, Gil Blas'ѣ). За нихъ Мопассанъ получалъ по 1 франку за строчку. Случилось, что одинъ американскій журналъ напечаталъ повѣсть, не принадлежавшую перу Мопассана и ложно подписанную его именемъ. Это вызвало сильнѣйшій гнѣвъ Мопассана: "Мое имя,-- пишетъ онъ по этому поводу,-- достаточно высоко цѣнится парижскими журналами для того, чтобы я заставилъ относиться къ нему съ уваженіемъ и въ Америкѣ..." Къ этому письму приложена справка съ указаніемъ точнаго количества изданій его произведеній, проданныхъ по 5-ое декабря 1891 года:

"Разсказы и романы составляютъ 21 томъ; каждый изъ этихъ томовъ проданъ въ среднемъ въ количествѣ 13 тысячъ экз. Это подтверждается отчетами издателей за каждые три мѣсяца...

169 тысячъ томовъ разсказовъ.

180 " " романовъ.

24 " " путешествій.

Итого 373 тысячи томовъ.

Любопытно отмѣтить тотъ фактъ, что продажа романовъ опережала всегда продажу разсказовъ и путешествій. Это отношеніе осталось между ними и до сихъ поръ.

Слѣдующія цифры даютъ нѣкоторое представленіе о матеріальномъ положеніи Мопассана между 1880 и 1891 годами.

Съ нѣкоторыхъ сборниковъ онъ получалъ по 40 санъ за экз. съ первыхъ 3 тысячъ и по 1 франку за экз., начиная съ 4-й тысячи. 31 октября 1891 года было продано 9,500 экз. сборника L'Inutile Beauté, вышедшаго въ 1890 году. Это принесло автору 7,700 фр. Счетъ Мопассана у Гавара въ 1891 году равняется 1,269 франкамъ за 2-ую четверть и 1,078 фр. за 3-ью четверть. Въ 1885 г. за одну четверть Мопассанъ получилъ съ издателя 9,000 фр., въ 1886 г. за 3-ю четверть его счетъ равнялся 2,172 фр., и Гаваръ, посылая ему деньги, пишетъ, что въ эту четверть продажа шла хуже обыкновеннаго. "Дѣла,-- пишетъ онъ,-- повсюду очень плохи; книжный рынокъ переживаетъ серьезный кризисъ". Счетъ за первую четверть 1888 г. достигаетъ 2,000 фр. Въ іюлѣ 1889 г. четвертная выручка падаетъ до 954 ф., но въ маѣ 1890 года она поднимается снова до 2,000 франковъ.

Издатель не жалѣлъ расходовъ на публикаціи и придавалъ огромное значеніе заглавію сборниковъ. Почти ежемѣсячно извѣщаетъ онъ Мопассана о ходѣ продажи его книгъ. О Bel-Ami, напр., онъ пишетъ автору слѣдующее:

"...Спѣшу сообщить Вамъ свѣдѣнія объ этомъ негодяѣ Беі-Атъ Въ настоящее время мы выпустили 37-е изданіе".

Письмо помѣчено 12 сент. 85 г., а книга вышла въ іюнѣ того же года. Два года спустя Беі-Аті уже вышелъ 51 изданіемъ. Матеріальный успѣхъ PlantOriol оказался ниже успѣха Беі-Атъ Гаваръ приписалъ это слухамъ о войнѣ, волновавшимъ въ то время общество, и надѣялся, что книга пойдетъ какъ слѣдуетъ, когда политическій горизонтъ прояснится. На четвертомъ мѣсяцѣ, однако, Mont-Oriol вышелъ уже 39-мъ изданіемъ.

Едва томъ выходилъ изъ типографіи, какъ Гаваръ уже мечталъ о слѣдующемъ и побуждалъ Мопассана къ дальнѣйшей работѣ. Въ 1888 г. онъ пишетъ Мопассану, который путешествуетъ на своей яхтѣ по Средиземному морю: "Мнѣ нечего прибавлять, что я былъ бы счастливѣйшимъ изъ издателей, если бы Вы привезли въ вашемъ чемоданѣ новый томикъ..."

Какъ издатель, Гаваръ позволялъ себѣ подавать совѣты автору. Прочитавъ въ газетѣ разсказъ Мопассана, успѣхъ котораго, по его мнѣнію, былъ обезпеченъ, онъ излагалъ автору обычно свои впечатлѣнія, и его чутье рѣдко обманывало его. За полгода до выхода сборника Ivette онъ такъ оцѣнилъ одинъ изъ разсказовъ, вошедшій въ составъ книги: "Чортъ возьми! Какой замѣчательный разсказъ -- Les Martins -- написали вы въ Gaulois! Онъ не выходитъ у меня изъ головы. Вы ничего не написали до сихъ поръ болѣе сильнаго и никогда не узнаете, какое огромное впечатлѣніе онъ произвелъ на публику..." Гаваръ раньше многихъ подмѣтилъ въ Мопассанѣ ту перемѣну, которая позже поразила критиковъ. По прочтеніи Mont-Oriol онъ пишетъ автору длинное хвалебное письмо, въ которомъ между прочимъ есть слѣдующая характерная фраза: "Въ немъ вы даете съ неслыханною силой ту новую ноту, которую я давно у васъ подслушалъ. Я предчувствовалъ эту нѣжность и умиленіе, уже читая Au Printemps, Miss Harriet, Ivette и др.".

Впечатлѣнія читателя, впрочемъ, неразрывно связаны у Гавара съ интересами издателя. Въ данномъ случаѣ онъ искренне радуется перемѣнѣ. "Этотъ романъ завоюетъ намъ отъ 20 до 25 тысячъ новыхъ читателей, ибо онъ доступенъ самымъ робкимъ душамъ изъ буржуазіи, которую ваши первыя произведенія всегда пугали", пишетъ онъ Мопассану. Предсказаніе сбылось въ точности.

Мопассанъ хотѣлъ озаглавить одинъ изъ сборниковъ L'Abbé Villebois -- по имени главнаго дѣйствующаго лица въ разсказѣ Champs d'oliviers. Потомъ онъ передумалъ и хотѣлъ назвать сборникъ Champs d'oliviers. Противъ этой замѣны возсталъ издатель, писавшій автору: "Ваше заглавіе Champs d'oliviers абсолютно непригодно для продажи; это мое безусловное убѣжденіе, провѣренное мною на десяткѣ лицъ, которыя всѣ держатся моего мнѣнія. Первое заглавіе Abbé Villebois было нехорошо, но имѣло преимущество: оно было звучно и хорошо запоминалось... Вы знаете, какъ важно заглавіе книги въ дѣлѣ продажи; отъ этого не ускользаютъ произведенія величайшихъ мастеровъ. Итакъ, по отношенію къ этой книгѣ не ставьте меня въ менѣе выгодное положеніе сравнительно съ другими вашими вещами. Подумайте надъ этимъ, прошу васъ, пока еще есть время, и увѣдомьте меня о вашемъ рѣшеніи. Разумѣется, я склонюсь передъ вашими "оливками", если вы захотите ихъ оставить, но не иначе, какъ съ болью въ душѣ". Мопассанъ уступилъ и предложилъ новое заглавіе: L'Inutile Beauté, которое было принято издателемъ съ восторгомъ.

На-ряду съ писателемъ, увлеченнымъ непрерывнымъ творчествомъ, въ Мопассанѣ жилъ и человѣкъ, любившій подвижную, независимую и капризную жизнь. По многимъ вопросамъ однако и теперь еще приходится считаться съ тѣмъ горделивымъ молчаніемъ, въ которое онъ замкнулся; приходится обходить тѣ событія, которыя не касаются непосредственно того, что онъ желалъ отдать на судъ публики.

Съ тѣхъ поръ, какъ успѣхъ его произведеній обезпечилъ за нимъ матеріальный достатокъ, онъ сталъ мечтать о полной независимости и объ удовлетвореніи одной изъ главныхъ своихъ страстей: страсти къ путешествіямъ. Его авторскія права приносили ему около 28 тысячъ франковъ въ годъ. Въ одномъ изъ парижскихъ банковъ на его имя лежали значительныя суммы денегъ, изъ которыхъ онъ могъ черпать, сообразно потребностямъ. Попрежнему неудержимо влекла къ себѣ писателя Нормандія, и какъ только явилась возможность, Мопассанъ выстроилъ въ ЭтретА, вблизи мѣстъ, особенно дорогихъ ему по воспоминаніямъ, въ глубинѣ тихаго сада небольшую дачу ("La Guillette"), какъ бы созданную для грезъ и работы. Сюда пріѣзжалъ онъ отдыхать лѣтомъ отъ лихорадочной жизни въ Парижѣ. Здѣсь, у родной природы искалъ онъ покоя и новыхъ вдохновеній, пока взоръ его блуждалъ по скаламъ, холмамъ и лѣсамъ, покрытымъ ржавчиною осени... Много страницъ было написано имъ въ этой тиши... Мопассанъ жилъ здѣсь настоящею деревенскою жизнью, съ увлеченіемъ совершая прогулки, ловя рыбу и охотясь. Два раза въ недѣлю онъ принималъ у себя тѣсный кружокъ друзей. Въ числѣ ближайшихъ друзей Мопассана слѣдуетъ упомянуть госпожу Леконтъ-дю-Нуи, жившую неподалеку отъ него и воспоминанія которой (En regardant passer la vie) даютъ чудесную картину жизни Мопассана. Товарищами его прогулокъ, рыбной ловли и охотъ были сельскіе дворяне-помѣщики, прожившіе всю жизнь среди лѣсовъ, въ старыхъ замкахъ, и разсказывавшіе Мопассану мѣстные исторіи и анекдоты, надъ которыми онъ смѣялся своимъ раскатистымъ смѣхомъ и которые тщательно записывалъ, чтобы впослѣдствіи своимъ яркимъ, сочнымъ перомъ вдохнуть въ нихъ новую жизнь...

Мало-по-малу, однако, пріѣзды его въ Нормандію становились рѣже. Младшій братъ Мопассана въ это время уже умеръ, сраженный параличомъ и оставивъ послѣ себя вдову и дочь. Его тянуло теперь на югъ, гдѣ жила его мать съ невѣсткою и племянницею. Мопассанъ снялъ маленькій домикъ Isère вблизи Ваннъ. Въ скоромъ времени то въ той, то въ другой бухтѣ мягкаго и яснаго провансальскаго побережья, въ Каннѣ, или въ Антибѣ, появляется красивый профиль яхты Bel-Ami, на которой писатель отправляется въ далекія плаванія.

Бѣгство отъ людей, уединеніе на морѣ или въ деревнѣ сдѣлались для него необходимостью. Его тянуло къ простой растительной жизни, среди которой онъ могъ бы забыть терпѣливаго и нѣмого врага, дремавшаго въ немъ, и мучительные приступы терзавшей его тоски.

Первые признаки недуга обнаружились уже раньше. Слѣдовъ ихъ надо искать въ раннихъ произведеніяхъ писателя, полныхъ отвращенія къ людямъ, постояннаго страха смерти и бѣгства изъ повседневности.

Въ 1881 году, уѣзжая въ Африку, онъ писалъ: "...Человѣкъ чувствуетъ себя раздавленнымъ ничтожествомъ окружающаго, безсиліемъ людей и однообразіемъ ихъ жизни... Всякое жилище, въ которомъ долго живешь, становится тюрьмою! О! Бѣжать, уѣхать! Бѣжать отъ знакомыхъ мѣстъ, отъ людей, отъ однообразныхъ дѣйствій въ опредѣленные часы, бѣжать особенно отъ однѣхъ и тѣхъ же мыслей! Когда человѣкъ утомленъ до того, что готовъ плакать съ утра до вечера, и иногда не можетъ подняться, чтобы напиться воды; когда онъ усталъ отъ друзей, видѣнныхъ имъ черезчуръ часто и вызывающихъ въ немъ раздраженіе... надо уѣхать и окунуться въ новую и полную перемѣнъ жизнь. Путешествіе -- дверь, въ которую уходишь отъ окружающаго, словно для того, чтобы проникнуть въ неизвѣданную еще дѣйствительность, кажущуюся сномъ"...

Въ Африкѣ, среди зыбучихъ песковъ Зарэза писатель вкушаетъ горькую радость высшаго забвенія: "Если бы вы знали,-- пишетъ онъ,-- какъ человѣкъ далекъ отъ свѣта, далекъ отъ жизни, далекъ отъ всего,-- подъ сводомъ этой низкой палатки, сквозь дыры которой видны звѣзды и изъ-подъ краевъ которой -- безконечное царство сухого песку"...

Путешествія по желѣзнымъ дорогамъ утомляли Мопассана; онъ предпочиталъ имъ прогулки пѣшкомъ. Но все же лучшіе часы своей жизни онъ провелъ на водѣ. Въ молодости на берегахъ Нормандіи и Сены, позже на Средиземномъ морѣ. Здѣсь искалъ онъ исцѣленія для своихъ утомленныхъ нервовъ. "Оно часто сурово,-- говорилъ онъ про море,-- это правда, но оно кричитъ, реветъ, оно -- правдиво, великое море"... На морѣ въ немъ просыпался нормандецъ. "Свою яхту онъ назвалъ Bel-Ami, подобно тому, какъ Зола свою лодку въ Меданѣ окрестилъ именемъ "Нана". Когда страданія его возрастали чрезмѣрно, онъ находилъ успокоеніе только въ сверкающемъ морѣ, поверхность котораго вздымалась и опускалась у его яхты, какъ ритмъ ровнаго дыханія"...

Въ три тома путешествій Мопассана (La Vie errante, Au Soleil, Sur l'eau) вошли почти всѣ воспоминанія о его поѣздкахъ въ Алжиръ, въ Бретань, въ Италію, въ Сицилію, въ Тунисъ и на берега Средиземнаго моря. Онъ совершилъ путешествіе по Алжиру въ 81 году, и хотѣлъ видѣть эту страну солнца и песковъ непремѣнно лѣтомъ "подъ тяжелымъ палящимъ зноемъ, въ ослѣпительномъ блескѣ солнца". Черезъ Атласъ онъ перевалилъ, сопровождая двухъ французовъ-лейтенантовъ, путешествовавшихъ съ цѣлью изслѣдованія Зарэза. Путешествіе продолжалось болѣе трехъ мѣсяцевъ. Бретань Мопассанъ посѣтилъ лѣтомъ 82 г. пѣшкомъ. Отправился по полямъ и тропинкамъ, избѣгая большихъ дорогъ, съ дорожною сумкою за плечами. "Ночевать въ сараяхъ, когда не встрѣчаешь трактировъ,-- пишетъ онъ,-- ѣсть хлѣбъ съ водою, когда нельзя достать иной провизіи, не бояться ни дождя, ни разстояній, ни долгихъ часовъ правильной ходьбы -- вотъ что нужно, чтобы пройти страну и проникнуть въ нее до самаго сердца, чтобы открыть рядомъ съ городами, которыми проѣзжаютъ туристы, тысячу предметовъ, существованія которыхъ и не подозрѣвалъ". Во время этого путешествія имъ было записано нѣсколько старыхъ бретанскихъ легендъ; самая красивая изъ нихъ -- Le Pays des Korrigans -- была разсказана имъ въ Gaulois (10 дек. 1882 г.). Въ 1885 г. Мопассанъ уѣхалъ въ Италію и Сицилію. Это путешествіе разсказано имъ въ La Vie errante. Описанія Пизы, Неаполя, итальянской весны, восхожденія на Везувій среди свѣжихъ еще потоковъ лавы, посѣщеніе Сорренто, Капри, Искіи и Сициліи -- лучшія страницы изъ когда-либо написанныхъ имъ. Изъ многочисленныхъ путешествій по Франціи слѣдуетъ отмѣтить его пребываніе въ Оверни передъ созданіемъ Mont-Oriol.

Эти скитанія показываютъ уже, что Мопассанъ не любилъ свѣтской жизни. Нѣкоторые близорукіе люди, сбитые съ толку его эксцентрическими выходками послѣднихъ лѣтъ жизни, изображали его "тщеславнымъ, зараженнымъ снобизмомъ и гордымъ высокопоставленными знакомыми"... По мѣрѣ того, какъ росла извѣстность Мопассана, передъ нимъ заискивали, его оспаривали другъ у друга. Но онъ сохранилъ въ теченіе всей жизни гордую независимость и презрительно холодную вѣжливость, которая никого не могла обмануть; его гордую душу не смогли залучить ни въ какія свѣтскія сѣти.

Романъ Notre Coeur -- сплошное обличеніе свѣтской жизни. Въ немъ писатель рисуетъ "ненависть", вспыхивавшую вдругъ въ сердцѣ героя, "внезапное раздраженіе противъ всего свѣта, противъ жизни людей, ихъ взглядовъ, ихъ вкусовъ, ихъ пустыхъ склонностей и шутовскихъ забавъ". Въ одномъ изъ своихъ писемъ Мопассанъ выражается еще яснѣе: "Всякій человѣкъ, который хочетъ сохранить за собою цѣльность мысли, независимость сужденія, смотрѣть на жизнь, на человѣчество и на міръ, какъ свободный наблюдатель, внѣ всякихъ предразсудковъ, всякаго предвзятаго мнѣнія, всякой религіи,-- долженъ безусловно держаться вдали отъ того, что называется "свѣтскими отношеніями", ибо всеобщая глупость такъ заразительна, что, посѣщая себѣ подобныхъ, видя и слушая ихъ, человѣкъ по можетъ не заразиться безсознательно ихъ убѣжденіями, ихъ идеями и ихъ моралью глупцовъ".

Мопассанъ презиралъ свѣтскую женщину, обольстительную и опасную, "которая рядится въ идеи, какъ носитъ серьги, какъ носила бы кольца въ ноздряхъ, если бы это было въ модѣ"... Въ одномъ изъ послѣднихъ разсказовъ находимъ горькое признаніе Мопассана: "Я никогда не любилъ... Думаю, что я несправедливъ къ женщинамъ за то, что сильно поддаюсь ихъ чарамъ... Въ каждомъ созданіи на-ряду съ существомъ физическимъ есть существо духовное. Чтобы полюбить, мнѣ нужно было найти такую гармонію между этими существами, какой я ни разу не встрѣтилъ. Одно изъ нихъ постоянно беретъ верхъ надъ другимъ, то духовное, то физическое"... Поэтому кокетливой и умной, но холодной свѣтской женщинѣ, въ погонѣ за великими людьми, синимъ чулкамъ и всякаго рода знаменитостямъ Мопассанъ предпочиталъ менѣе сложныхъ героинь. Онъ включилъ любовь въ свою чувственную жизнь, и не давалъ ей вторгаться въ свою духовную сферу.

"Женщины, рабомъ которыхъ онъ казался, не занимали въ его мысляхъ такого большого мѣста, какъ это можно было бы предположить. Его ничѣмъ нельзя было провести". Съ необыкновенною силою скептическаго ума и психологическаго анализа онъ насквозь видѣлъ ихъ мелкія, мѣщанскія чувства, дрянномъ ихъ нравовъ. Онѣ его забавляли. И, вопреки соблазнительнымъ догадкамъ, которыя высказывались съ цѣлью объясненія печальнаго конца этой гордой независимой жизни,-- "ни одна женщина не можетъ похвастать тѣмъ, что пробудила въ немъ страсть, которая отняла бы у него свободу его духа".

"Большому" свѣту, пустому, тщеславному и порочному, интриги и лицемѣріе котораго онъ не разъ изобличалъ, Мопассанъ предпочиталъ немногія дружескія связи съ литераторами, которымъ онъ оставался вѣренъ всю жизнь. Правда, онъ не любилъ споровъ объ эстетикѣ, лекцій и академической позировки литературныхъ салоновъ. Но все же онъ чувствовалъ себя вполнѣ свободно только въ средѣ себѣ равныхъ -- артистовъ и писателей. Тамъ онъ находилъ вновь свою веселость, насмѣшливость, подъемъ духа, отличавшіе его въ юности; шутками, комическими выходками и раскатистымъ хохотомъ онъ напоминалъ тогда веселаго гребца первыхъ лѣтъ пребыванія въ Парижѣ.

Къ друзьямъ юности, къ завсегдатаямъ Круассе и Медана у Мопассана прибавилось еще нѣсколько новыхъ друзей. Онъ былъ хорошъ съ Дюмасыномъ, питавшимъ къ нему отеческую любовь, съ П. Бурже, неизмѣннымъ спутникомъ его путешествій, съ Э. Родомъ, П. Эрвье и Л. Лакуромъ.

Мопассану были совершенно чужды тѣ слабости и компромиссы, на путь которыхъ часто даетъ увлечь себя модный писатель. Въ ранней юности онъ не разъ говорилъ: "Я никогда не буду печататься въ Revue des deux Mondes, не выставлю кандидатуры въ академію и не буду награжденъ орденомъ". Этимъ заявленіямъ въ полушутливомъ тонѣ друзья его не придавали значенія. Первому изъ нихъ Мопассанъ дѣйствительно измѣнилъ въ 90 году, когда послѣдній его романъ Notre Coeur былъ напечатанъ въ Revue des deux Mondes; объ этой уступкѣ онъ очень сожалѣлъ впослѣдствіи. Но относительно прочаго остался вѣренъ себѣ. Сколько друзья ни уговаривали его выставить кандидатуру въ академію, онъ мягко, но упорно отказывалъ въ этомъ А. Дюма и Л. Галеви. Ненависть къ окольнымъ путямъ, презрѣніе къ офиціальнымъ салонамъ, отвращеніе къ лести держали его вдали отъ почестей, которыхъ нѣкоторые изъ его друзей добивались съ настойчивостью (Зола), и которыя другими, наоборотъ, всегда презирались (Флоберъ, Додэ, Е. Гонкуръ). Какъ ни трудно ему было противиться уговорамъ Спюллера, однако онъ отказался и отъ ордена Почетнаго Легіона.

Такова была эта жизнь, до послѣдней сознательной минуты наполненная любовью къ литературѣ и чувствомъ достоинства литератора. Къ Мопассану можно по справедливости отнести слова, сказанныя имъ о Флоберѣ: "Почти всегда,-- сказалъ Мопассанъ,-- въ художникѣ скрывается какое-нибудь честолюбіе, чуждое искусству. Одинъ гонится за славой, лучи которой создаютъ намъ своего рода апоѳеозъ при жизни, кружа головы, заставляя рукоплескать толпу и плѣняя сердца женщинъ... Другіе жаждутъ денегъ ради самихъ денегъ и ради тѣхъ наслажденій, которыя онѣ даютъ... Флоберъ былъ преданъ литературѣ такъ беззавѣтно, что въ его душѣ, переполненной этою любовью, никакому иному честолюбію не оставалось мѣста"...

IV.

По поводу послѣднихъ лѣтъ жизни Мопассана досужими людьми было высказано много недоказанныхъ утвержденій, лишнихъ гипотезъ и корыстныхъ инсинуацій; между тѣмъ, именно въ этомъ вопросѣ нужна самая большая осторожность.

Усердіе журналистовъ, стремящихся не столько къ правдѣ, сколько къ сенсаціи, и любопытство публики, жадной до разоблаченій и нетребовательной къ ихъ качеству,-- создали вокругъ трагическаго конца Мопассана цѣлыя легенды.

Огромное количество документовъ и свидѣтельствъ, собранныхъ и опубликованныхъ въ недавнее время однимъ изъ самыхъ горячихъ поклонниковъ писателя барономъ А. Лумброзо {Albert Lumbroso: "Souvenirs sur Maupassant, sa dernière maladie, sa mort.}, даютъ возможность возстановить до извѣстной степени истину.

Не претендуя на полную картину развитія болѣзни Мопассана, эти страницы могутъ указать, однако, на то, что болѣзнь подкрадывалась къ писателю давно, и что первые симптомы ея относятся къ годамъ его юности.

Уже въ 1878 году Мопассанъ жаловался Флоберу на необычайное общее переутомленіе. Уже въ первые годы пребыванія его въ Парижѣ, несмотря на цвѣтущій видъ, многимъ приходилось подмѣчать въ немъ ту грусть, которая составляла одинъ изъ аспектовъ его безпокойной натуры. Однообразіе жизни его угнетало, и онъ пилъ горькую сладость разочарованія. Въ началѣ 80-хъ годовъ у Мопассана появляются разстройства зрѣнія. Флоберъ, узнавъ объ этомъ, очень обезпокоенъ, рекомендуетъ ему отдыхъ, посылаетъ его къ врачамъ. За нѣсколько дней до своей смерти онъ пишетъ Мопассану: "Продолжаешь ли ты страдать глазами? Черезъ недѣлю у меня будетъ Пуше; онъ сообщитъ мнѣ подробности о твоей болѣзни, въ которой я совершенно ничего не понимаю". Къ срединѣ 80-хъ годовъ разстройства зрѣнія усиливаются и мѣшаютъ Мопассану работать. Онъ совѣтуется съ врачомъ-спеціалистомъ Ландольфомъ, который за временнымъ пораженіемъ зрѣнія усматриваетъ нѣчто болѣе серьезное и грозное. "Это незначительное на первый взглядъ страданіе (расширеніе одного зрачка) указало мнѣ,-- пишетъ Ландольфъ,-- благодаря функціональнымъ разстройствамъ, которыми оно сопровождалось, на печальный конецъ, ожидающій молодого писателя"... Одно время Мопассану пришлось бросить совсѣмъ писать и пригласить секретаря-женщину, писавшую подъ диктовку. Тоска по гаснущему свѣту выражена во многихъ изъ его произведеній.

Убѣдившись въ наличности симптомовъ, грозившихъ весьма серьезными послѣдствіями, Мопассанъ не подумалъ, однако, подчиниться какому-либо режиму, который принесъ бы ему нѣкоторое облегченіе. Его образъ жизни всегда былъ далекъ отъ идеала умѣренности, въ который не укладывалась его могучая натура. Уже въ 76 году Флоберъ писалъ ему: "Я предлагаю вамъ вести болѣе умѣренный образъ жизни -- въ интересахъ искусства... Беречься! Все зависитъ отъ цѣли, которой человѣкъ хочетъ достигнуть. Человѣкъ, посвятившій себя искусству, не имѣетъ права жить, какъ остальные люди"...

Къ несчастію Мопассанъ въ это время болѣе, чѣмъ когда-либо, повиновался требованіямъ своихъ чувствъ. Словно предчувствуя близкій конецъ, онъ находилъ наслажденіе и удаль въ томъ, чтобы переходить границы обычнаго и возможнаго для человѣческихъ силъ. Произведенія Мопассана этого періода дышатъ грубою чувственностью, полны тѣмъ, что въ жизни человѣка есть самаго первобытнаго, мѣсто любви заступаетъ въ нихъ инстинктъ. Здоровье Мопассана подрывалось и чрезмѣрною работою. Въ послѣднія десять лѣтъ онъ писалъ ежегодно отъ полуторы до двухъ тысячъ страницъ. Вся эта жизнь, вмѣстѣ взятая, въ силу какого-то несчастнаго заблужденія именовалась здоровьемъ и мудростью Мопассана.

Когда же, съ тоскою въ душѣ, онъ сталъ подмѣчать въ себѣ истощеніе и утомленіе, то въ ужасѣ передъ надвигавшеюся ночью началъ искать того возбужденія, котораго долженъ бы былъ всѣми силами бѣжать; онъ бросился на всѣ яды, способные дать забвеніе страданій и иллюзію жизни и наслажденія новыми творческими образами. Не подлежитъ сомнѣнію, что Мопассанъ въ борьбѣ съ тѣмъ нервно-мозговымъ истощеніемъ, которое онъ начиналъ ощущать, прибѣгалъ къ эѳиру, морфію, кокаину и гашишу. Онъ не употреблялъ ихъ непрерывно, но все же, по собственному его признанію, у него есть, если не цѣлыя произведенія, то отдѣльныя страницы, написанныя подъ вліяніемъ этихъ наркотиковъ (наприм., отдѣльныя мѣста въ Sur l'eau).

Къ эѳиру Мопассанъ началъ прибѣгать въ качествѣ лѣкарства противъ страшныхъ невралгій. Мало-по-малу онъ привыкъ къ нему, а впослѣдствіи несомнѣнно сталъ имъ злоупотреблять. Не разъ описываетъ онъ подробно и его дѣйствіе. То не сонъ, не грезы, не болѣзненныя видѣнія, вызываемыя гашишемъ или опіумомъ. То -- необыкновенное обостреніе мышленія, Новая манера видѣть вещи, судить и оцѣнивать жизнь, сопровождаемая полною увѣренностью въ томъ, что эта манера и есть истинная. Это возбужденіе сопровождается радостью и опьянѣніемъ. Мопассанъ съ благодарностью вспоминаетъ это состояніе, смѣнявшее собою его тоску и страданія. Но на-ряду съ этимъ онъ удостовѣряетъ, что въ этомъ искусственномъ возбужденіи есть новыя ощущенія, опасныя какъ все, что чрезмѣрно напрягаетъ и возбуждаетъ органы чувствъ человѣка. Не отказываясь отъ своей личности, не опьяняясь экстатическими грезами эѳира, хлороформа или опія, Мопассанъ сталъ иногда въ простыхъ ароматахъ -- въ "симфоніяхъ запаховъ" -- искать невѣдомыхъ и сладкихъ ощущеній. Каждый ароматъ будилъ въ немъ особое воспоминаніе или особое желаніе. Онъ называлъ ихъ "симфоніей ласкъ"...

Болѣе важную роль, однако, чѣмъ всѣ эти излишества, которымъ предавался Мопассанъ, если только они въ свою очередь не были проявленіями болѣзни, -- играла въ его судьбѣ наслѣдственность. Не разъ поднимался этотъ вопросъ, не приводя однако къ той откровенности, которая въ такихъ случаяхъ необходима и желательна. Отъ разслѣдованій подобнаго рода въ средѣ лицъ, близкихъ писателю, приходится отказаться. Но на основаніи признаній, которыя нынѣ опубликованы и часть которыхъ подтверждена доказательствами, нужно заключить, что Гюи де-Мопассанъ былъ обремененъ тѣмъ, что врачи называютъ "тяжкою наслѣдственностью", которая, въ соединеніи съ его образомъ жизни, могла постоянно угрожать ему перспективою прогрессивнаго паралича.

Уже въ раннихъ произведеніяхъ Мопассана встрѣчаются болѣзненные порывы, навязчиво звучитъ ужасъ смерти, съ которымъ онъ борется всею силою своей логики. Изъ года въ годъ, черезъ Au Soleil, La Vie errante, черезъ нѣкоторыя мрачныя страницы Bel-Ami, Notre Coeur, Soeurs Rondoli, Le Horla, L'Inutile Beauté можно прослѣдить успѣхи и капризы болѣзни, а также и отчаяніе человѣка, чувствующаго, какъ расшатывается его воля, какъ омрачается его разсудокъ.

Совпадая съ его страстью къ путешествіямъ, въ немъ мало-по-малу развивается вкусъ къ одиночеству. Эта страсть растетъ въ немъ и становится все болѣзненнѣе... Между 84 и 90 годами нѣтъ книги, въ которой не звучала бы эта мрачная нота. Отдѣльныя мѣста въ Mont-Oriol, въ Fort comme la Mort, разсказы, какъ La Nuit, Solitude, L'Auberge, цѣлыя главы въ Sur l'eau, Au Soleil, La Vie errante,-- все это лишь новые варіанты на старую тему. Но одиночество въ свою очередь печально. "Одиночество,-- пишетъ самъ Мопассанъ,-- опасно для интеллигентныхъ работниковъ... Когда мы подолгу остаемся одни, мы наполняемъ окружающую насъ пустоту призраками". Къ чему уходить въ себя, перерывать всю жизнь? Развѣ душа художника въ мірѣ не обречена на вѣчное одиночество? И развѣ для того, кто умѣетъ видѣть, вся жизнь не является горькимъ зрѣлищемъ непроницаемости людей и предметовъ? Любовь сближаетъ тѣла, но не сближаетъ души. То, что вѣрно относительно любви, вѣрно относительно всѣхъ ласкъ. "Всѣ люди идутъ рядомъ черезъ событія, но никогда ничто не въ силахъ слить воедино два существа,-- говоритъ Мопассанъ,-- не взирая на "тщетныя, хотя и неустанныя усилія людей, съ самыхъ первыхъ дней міра,-- усилія разбить тотъ адъ, изъ котораго рвется ихъ душа, замкнутая навѣки и навѣки одинокая,-- усилія рукъ, губъ, глазъ, устъ, обнаженнаго трепещущаго тѣла, усилія любви, исходящей поцѣлуями".

Внезапно среди того молчанія, въ которомъ онъ жаждалъ уединиться, онъ услыхалъ "внутренній, глубокій и отчаянный крикъ". Онъ ждалъ его и встрѣтилъ, трепеща отъ ужаса. Этотъ голосъ кричалъ въ немъ "о крушеніи жизни, о безплодности усилій, о слабости ума и безсиліи тѣла". Этотъ таинственный голосъ, который Мопассанъ услыхалъ однажды ночью на яхтѣ Bel-Ami -- не болѣе, какъ символъ. То было на самомъ дѣлѣ страшное нервное возбужденіе. Но Мопассанъ не сталъ противиться ему, а, наоборотъ, съ этой поры отдался всецѣло паникѣ чувствъ и бреду ума. Ужасъ входитъ въ его жизнь на-ряду съ потребленіемъ наркотическихъ средствъ. Въ этомъ стремленія къ тому, что способно его терзать, многіе видятъ одинъ изъ любопытнѣйшихъ симптомовъ невроза, который его подтачивалъ.

Произведенія, гдѣ Мопассанъ описываетъ страхъ, многочисленны; о нихъ однихъ можно написать цѣлый этюдъ. Разсказывая свои кошмары и рисуя свои призраки, Мопассанъ дѣлаетъ это, однако, съ нѣкоторою неувѣренностью,-- колеблясь, что само по себѣ является уже залогомъ ихъ искренности и "подлинности". Изъ боязни показаться смѣшнымъ, онъ словно отступаетъ передъ начатою исповѣдью. Несообразность приводимыхъ фактовъ успокаиваетъ его; вырванные изъ той обстановки, которая дѣлала ихъ правдоподобными, они уже не внушаютъ ему того ужаса. Ясность словъ и логика фразъ разсѣиваютъ ихъ туманность. Поэтому всѣ подобные разсказы, хотя и написанные "кровью сердца", представляются авторомъ въ видѣ загадокъ, въ видѣ вопросовъ, поставленныхъ публикѣ: Lui! Qui sait?... Авторъ словно говоритъ читателю: Читай, смѣйся надъ моею слабостью, надъ моимъ ужасомъ, надъ моимъ безуміемъ сколько угодно; но, главное, помоги мнѣ разобраться въ самомъ себѣ, помоги крикнуть со всею силою правды и логики, что разсказы мои не болѣе какъ призраки, фантазіи, бредъ больного!

До сихъ поръ, однако, Мопассанъ среди своего одиночества, среди своихъ предчувствій смерти не терялъ власти надъ собою. Но мало-по-малу сознаніе собственной личности начинаетъ ускользать отъ него; и этотъ рѣшительный моментъ находитъ отраженіе въ его творчествѣ. Критика при разборѣ Horta не разъ указывала, насколько разсказъ этотъ цѣненъ въ качествѣ документа къ исторіи болѣзни автора. Три разсказа, написанные съ промежутками въ три года, являютъ симптомы медленнаго угасанія писателя. Разсказъ Lui рисуетъ читателю явленіе, извѣстное въ наукѣ подъ именемъ autoscopie externe; оно состоитъ въ томъ, что человѣкъ видитъ самого себя. Въ Lui Мопассанъ разсказываетъ, какъ, вернувшись однажды вечеромъ послѣ долгаго дня, проведеннаго въ одиночествѣ и нервномъ возбужденіи, герой разсказа находитъ дверь квартиры отпертой; войдя въ комнату, онъ видитъ человѣка, сидящаго въ креслѣ и грѣющагося у камина. Онъ протягиваетъ руку, чтобы опустить ее на плечо сидящаго,-- кресло пусто... Съ этой минуты во мракѣ ночей онъ будетъ жить въ невѣроятномъ страхѣ увидѣть снова таинственнаго двойника, созданнаго его воображеніемъ...

Въ 1889 году Мопассанъ въ жизни оказался жертвою такой галлюцинаціи. Въ то время, какъ онъ сидѣлъ за письменнымъ столомъ, дверь его кабинета отворилась, и въ комнату вошла его собственная фигура, сѣла противъ него, опустивъ голову на руку, и начала диктовать то, что онъ писалъ. Когда онъ кончилъ и всталъ съ мѣста, видѣніе исчезло. Эта галлюцинаціи совпадаетъ съ эпохой появленія у Мопассана характерныхъ симптомовъ прогрессивнаго паралича.

Герой разсказа Le Horta -- больной человѣкъ, съ ускореннымъ пульсомъ, съ расширенными зрачками, съ трепещущими нервами; его преслѣдуетъ ужасное ощущеніе грозящей опасности, ожиданіе невѣдомаго несчастія или смерти. Это ощущеніе принимаетъ образъ хотя и не видимый, но присутствіе котораго герой разсказа постоянно чувствуетъ. Онъ внушаетъ герою разсказа поступки, ускользающіе отъ контроля логики, онъ садится въ его кресло и переворачиваетъ страницы его книги, онъ по ночамъ выпиваетъ воду изъ.его графина и срываетъ въ саду цвѣтокъ, къ которому авторъ протягиваетъ руку... Но послѣдній не видитъ около себя тѣни въ видѣ человѣка; онъ только угадываетъ вблизи присутствіе деспотическаго существа, въ которое до извѣстной степени переходитъ онъ самъ. Въ концѣ-концовъ вся жизнь его сводится къ одному желанію: во что бы то ни стало и какою бы то ни было цѣною -- будь то желѣзомъ, ядомъ, огнемъ -- избавиться отъ страшнаго товарища, прозваннаго имъ Le Horta.

Дополненіемъ къ этимъ вещамъ служитъ разсказъ Qui sait? появившійся послѣ Horta,-- въ 1890 году. Въ немъ мы находимъ послѣдній видъ галлюцинаціи. Событію предшествуетъ "таинственное предчувствіе, овладѣвающее человѣкомъ въ минуты, когда онъ долженъ увидѣть нѣчто необъяснимое". Однажды ночью герой разсказа присутствуетъ при фантастической процессіи: его мебель таинственнымъ образомъ покидаетъ его домъ. Самая нелѣпость и невозможность подобнаго факта успокаиваетъ его, и онъ начинаетъ считать себя просто игрушкой галлюцинаціи. Но на другой день онъ удостовѣряетъ реальное исчезновеніе мебели, которую вскорѣ находитъ у одного антикварія въ Руанѣ. Въ ту минуту, какъ онъ собирается выкупить мебель и арестовать хозяина лавки, за покупку краденаго, и то, и другое -- исчезаетъ съ невѣроятною быстротой. Наконецъ, нѣсколько времени спустя мебель сама возвращается на прежнее мѣсто въ домъ владѣльца... Этотъ разсказъ производитъ потрясающее впечатлѣніе. Здѣсь авторъ не относится уже сознательно къ непонятнымъ фактамъ, не пытается уяснить ихъ себѣ,-- онъ пассивенъ и безъ сопротивленія входитъ въ область таинственныхъ невѣдомыхъ силъ.

Разсказъ Qui sait,-- послѣдній изъ написанныхъ Мопассаномъ...

Противъ надвигающагося безумія Мопассанъ искалъ спасенія. Герой разсказа Lui хочетъ жениться изъ трусости, чтобы чувствовать вблизи себя по ночамъ живое существо, къ которому можно обратиться съ вопросомъ или нѣсколькими словами. Позже онъ ищетъ необходимаго отдыха и разсѣянія въ путешествіяхъ. Но все безполезно. Тогда, передъ невозможностью уйти отъ страшнаго врага впервые возникаетъ у него мысль о смерти ("Тогда... тогда... надо, чтобы я убилъ себя!" Horta). Все это мы находимъ и въ жизни Мопассана. Онъ никогда не женился, но мы знаемъ, что общества нѣкоторыхъ женщинъ онъ искалъ, стараясь спастись отъ одиночества. Онъ путешествовалъ. Но мы видѣли, что даже въ пустынѣ онъ не могъ избавиться отъ преслѣдовавшей его тоски и тревоги. Онъ сдѣлалъ попытку убить себя въ послѣднюю свѣтлую минуту, не желая пережить погибшаго разума, но силы измѣнили ему.

Безуміе Мопассана было замѣчено окружающими лишь къ концу 1891 года передъ, его попыткой къ самоубійству. Но тревожные признаки нервнаго разстройства проявлялись гораздо раньше. Въ 1889 году, вернувшись изъ Африки, Мопассанъ заявлялъ друзьямъ, что считаетъ себя вполнѣ здоровымъ. Въ слѣдующемъ же году, однако, здоровье его сразу измѣнилось къ худшему. Онъ худѣетъ, цвѣтъ лица пріобрѣтаетъ кирпичный оттѣнокъ, а взоръ -- болѣзненную неподвижность. Когда онъ вмѣстѣ съ Зола и Э. Гонкуромъ отправлялись на открытіе памятника Флоберу и подплывали по Сенѣ къ Руану, то, указывая на рѣку, надъ которой клубился густой утренній туманъ, Мопассанъ воскликнулъ: "Моимъ прогулкамъ въ лодкѣ по этому туману я обязанъ тѣмъ, что имѣю теперь". Видѣвшіе его на открытіи памятника (многіе -- въ послѣдній разъ) не могли обмануться относительно его участи. Онъ стоялъ передъ статуей своего учителя -- осунувшійся, похудѣвшій, дрожа отъ стужи въ этотъ ноябрьскій день. Его съ трудомъ можно было узнать...

Нервное возбужденіе все росло, раздражительность усиливалась и между 88 и 91 годами достигла крайнихъ предѣловъ. Цѣлыми мѣсяцами онъ не могъ спать.

Въ іюнѣ 91 года, по совѣту врача, Мопассанъ отправился въ Дивоннъ, но вскорѣ вернулся обратно, объяснилъ свой отъѣздъ наводненіемъ, будто бы затопившимъ его комнату, и упорствомъ врача, не желавшаго прописать ему холодные души Шарко, которыхъ онъ требовалъ. Матери онъ писалъ изъ Дивонна (послѣднее, повидимому, письмо): "Мой домъ, какъ впрочемъ, и все заведеніе, открытъ всѣмъ вѣтрамъ съ озера и съ ледниковъ. И вотъ мы терпимъ дожди и холодъ снѣговъ, благодаря которымъ у меня возобновились всѣ страданія, особенно головныя боли. Однако души необыкновенно меня укрѣпили и заставили даже пополнѣть"... (27 іюня 1891 г.).

Пребываніе въ Дивоннѣ, а затѣмъ на водахъ въ Шампелѣ -- послѣдніе этапы его сознательной жизни. Доктора и друзья, однако, тщательно скрываютъ отъ него истинное положеніе и сущность его болѣзни. Въ Шампелѣ Мопассанъ проявлялъ уже нѣкоторую эксцентричность, отказывался исполнять предписанія врача, продолжалъ требовать ледяные души. Часто описывалъ онъ свои наслажденія эѳиромана и показывалъ ряды флаконовъ, съ помощью которыхъ онъ устраивалъ себѣ "симфоніи запаховъ". Но временами у него бывали свѣтлые промежутки. Поэтъ Доршэнъ, также пользовавшійся водами Шампеля, вспоминаетъ одинъ трагическій вечеръ, когда можно было считать Мопассана почти выздоровѣвшимъ. Мопассанъ обѣдалъ у Доршэна; онъ принесъ съ собою рукопись романа L'Angelus, съ которою почти не разставался; въ теченіе двухъ часовъ послѣ обѣда онъ разсказывалъ свой романъ съ необыкновенною логичностью, краснорѣчіемъ и сильно волнуясь. Разсказъ былъ такъ ясенъ, такъ полонъ, что девять лѣтъ спустя Доршэнъ могъ дать подробный пересказъ и анализъ романа. Подъ конецъ вечера Мопассанъ заплакалъ. "Плакали и присутствовавшіе,-- говоритъ Доршэнъ,-- видя какой талантъ и сколько любви и нѣжности было еще въ этой душѣ... Въ голосѣ, словахъ и слезахъ Мопассана было что-то молитвенное, что-то, стоявшее выше ужаса жизни и страха небытія... А черезъ нѣсколько дней онъ указывалъ на разбросанные листки своей рукописи и съ мрачнымъ отчаяніемъ говорилъ: "Вотъ первыя 50 страницъ моего романа. Скоро годъ, какъ я не могу написать ни строчки дальше. Если черезъ 3 мѣсяца книга не будетъ окончена, я себя убью..."

Изъ Шампеля онъ уѣхалъ въ Каннъ, и здѣсь въ теченіе нѣкотораго времени ему казалось, что онъ выздоравливаетъ; но осенью болѣзнь снова усилилась; въ ноябрѣ онъ видѣлъ, что все кончено. Друзьямъ, навѣщавшимъ его въ это время, онъ давалъ понять, что съ этой минуты ничто не въ силахъ уже его обмануть, и что у него хватитъ мужества освободиться самому. Провожая своего друга Эредіа и прощаясь съ нимъ, Мопассанъ сказалъ: "Прощай, до свиданья! Нѣтъ, прощай!" И съ геройскимъ подъемомъ прибавилъ: "Мое рѣшеніе принято. Я не буду долго тянуть. Не хочу пережить самого себя. Я вступилъ въ литературную жизнь, какъ метеоръ. Я уйду изъ нея, какъ ударъ молніи".

У него хватило еще силъ высказать свою послѣднюю волю. 5 декабря онъ пишетъ парижскому повѣренному: "Я такъ боленъ, что боюсь умереть на-дняхъ", посылаетъ ему завѣщаніе, но затѣмъ рѣшаетъ оставить завѣщаніе у каннскаго нотаріуса, у котораго хранились всѣ семейныя бумаги, и проситъ парижскаго повѣреннаго снестись съ послѣднимъ.

Начиная съ этой минуты, можно было постоянно ожидать катастрофы. Она разразилась 1 января 1892 года.

Наканунѣ Рождества Мопассанъ далъ обѣщаніе пріѣхать обѣдать къ матери, жившей на виллѣ Равенель, вблизи Ниццы. Въ эту минуту онъ казался спокойнымъ, весело говорилъ о своихъ планахъ и просилъ мать сдѣлать ему извлеченіе изъ романовъ Тургенева для статьи, которую онъ собирался писать. Внезапно рѣшеніе его измѣнилось. Въ день Рождества онъ не поѣхалъ въ Ниццу, а провелъ его на островѣ св. Маргариты въ обществѣ двухъ дамъ-сестеръ, изъ которыхъ одна занимала большое мѣсто въ его жизни, и которыя на слѣдующее утро уѣхали въ Парижъ. Можно догадываться, сколь трагично было это послѣднее свиданіе. Мопассанъ вернулся въ Каннъ.

Теперь онъ далъ обѣщаніе матери пріѣхать къ ней въ день Новаго года. Но 1 января, чувствуя себя больнымъ, отказался отъ этого намѣренія. Уступая, впрочемъ, просьбамъ слуги, желавшаго вырвать его изъ горькаго одиночества, разсѣять и успокоить, Мопассанъ поѣхалъ въ Ниццу. Вотъ что разсказываетъ объ этомъ печальномъ свиданіи госпожа Мопассанъ: "Въ день Новаго года Гюи пріѣхалъ, съ глазами, полными слезъ, и обнялъ меня съ необычайнымъ жаромъ. Все время послѣ полудня мы провели въ бесѣдѣ о тысячѣ вещей; я не замѣчала въ немъ ничего особеннаго. Только позже, за обѣдомъ, наединѣ, я увидѣла, что онъ бредитъ. Несмотря на мои мольбы, на мои слезы, вмѣсто того, чтобы лечь въ постель, онъ рѣшилъ тотчасъ же ѣхать обратно въ Каннъ. Прикованная къ дому болѣзнью, я молила его: "Не уѣзжай, сынъ мой, не уѣзжай"! Цѣплялась за него, валялась у него въ ногахъ. Онъ послѣдовалъ за своимъ навязчивымъ видѣніемъ. Я смотрѣла, какъ онъ удалялся во мракѣ ночи... возбужденный, безумный, въ бреду, направляясь неизвѣстно куда. Мое бѣдное дитя!..."

Противясь мольбамъ матери, Мопассанъ тотчасъ же послѣ обѣда велѣлъ подать экипажъ и уѣхалъ въ Каннъ на свою виллу Isère. Едва войдя въ домъ, онъ заперся въ своей комнатѣ; обезпокоенный слуга хотѣлъ остаться вблизи него, Мопассанъ его отослалъ. Онъ отперъ ящикъ съ револьверомъ, желая, повидимому, имъ воспользоваться. Но слуга вынулъ изъ него пули, послѣ того какъ однажды ночью засталъ хозяина стрѣ лившимъ изъ окна въ воображаемаго злоумышленника. Надо думать, что Мопассанъ отдалъ себѣ отчетъ въ непригодности оружія и отказался отъ мысли употребить его въ дѣло. Тогда онъ сдѣлалъ попытку перерѣзать себѣ горло не бритвою, какъ говорили объ этомъ, а металлическимъ ножомъ для разрѣзыванія книгъ. Это несовершенное орудіе скользнуло по его шеѣ и поранило лицо. На крикъ прибѣжалъ слуга; понимая, что одинъ онъ не въ силахъ будетъ защитить своего господина отъ самого себя, онъ позвалъ на помощь двухъ матросовъ съ лодки Bel-Ami. Съ большимъ трудомъ удалось имъ втроемъ удержать больного въ постели до прихода доктора.

Рана быстро зажила, но состояніе возбужденія все усиливалось... Пришлось прибѣгнуть къ горячечной рубашкѣ. Больного рѣшили перевезти въ лѣчебницу.

Прежде чѣмъ увезти его въ Парижъ, по разсказу Лумброзо, друзья сдѣлали послѣднюю попытку пробудить сознаніе въ его угасшей памяти, въ его разстроенномъ мозгу. Знали, какъ страстно онъ любилъ свою яхту Bel-Ami -- покорнаго слугу его безумныхъ поѣздокъ: быть можетъ, видъ яхты вернетъ его на нѣсколько минутъ къ дѣйствительности, быть можетъ, онъ вырветъ у него нѣсколько связныхъ словъ. Его вывели на берегъ. Bel-Ami тихо покачивался на волнахъ. Голубое небо, прозрачный воздухъ, изящный профиль лодки,-- все это, казалось, нѣсколько успокоило Мопассана. Выраженіе его лица смягчилось. Онъ долго, съ грустью и нѣжностью смотрѣлъ на яхту... Шевелилъ губами, но ни одинъ звукъ не вырвался изъ его устъ. Его увели. Нѣсколько разъ онъ оборачивался, чтобы взглянуть еще на Bel-Ami.

То было его послѣднее прости могучей и дикой жизни, которую онъ такъ любилъ и которую хотѣлъ охватить черезчуръ страстнымъ, безумнымъ объятьемъ. Съ этой минуты все, что онъ любилъ, всѣ радости, всѣ желанія, всѣ смертоносныя страсти его, угасали въ немъ медленно, въ молчаніи ночи. Могильный покой небытія окуталъ все...

Послѣдовала 18-мѣсячная агонія... Друзья навѣщали его въ лѣчебницѣ д-ра Бланшъ въ Парижѣ, куда онъ былъ помѣщенъ, принося оттуда время отъ времени свѣдѣнія о его состояніи. Они были все менѣе и менѣе утѣшительны...

6 іюля 1893 г. Гюи-де-Мопассанъ тихо скончался...

Александра Чеботаревская.

"Русская Мысль", кн.XI, 1908

Оставить комментарий Чеботаревская Анастасия Николаевна (yes@lib.ru) Год: 1908 Обновлено: 18/10/2021. 92k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. XI, 1908.

Чеботаревская Анастасия Николаевна Жизнь Мопассана

Жизнь Мопассана.

Чеботаревская Анастасия Николаевна
Жизнь Мопассана