Аннотация: Julius Pingouin.
Перевод пер. В. Н. Пушкиной (1903).
Фредерик Буте. Путешествие Юлиуса Пингвина
Всем еще памятно необычайное волнение, охватившее весь мир, когда года два тому назад распространился слух, что появилось новое и единственное со времени Язона Золотое Руно и что его можно завоевать. Все газеты посвятили обсуждению этого вопроса всю свою первую страницу и половину второй; все государства организовали экспедиции, и всеми авантюристами, рассеянными по земному шару, овладел какой-то горячечный бред: опьяненные желанием овладеть этим сокровищем, они посвятили всю свою энергию, а многие из них даже положили живот свой в коллективных или одиночных попытках его завоевать. Между тем не существовало никаких точных указаний о местонахождении этого чуда, и толки о нем носили самый противоречивый характер. Никто даже не знал, из какого источника родился этот слух, но, несмотря на это, весь мир без исключения был убежден в его достоверности, и сердцами людей овладело безумие.
Однако самые хитроумные и упорные попытки овладеть Золотым Руном остались тщетны. Официальные экспедиции возвращались повесив нос, давали неудовлетворительные отчеты в своих действиях и выслушивали горькие упреки от своих правительств. Авантюристы также возвращались разочарованными, и газеты благоразумно стали замалчивать этот вопрос, давший им в свое время столь прекрасные барыши. Тогда некоторые скептические умы начали инсинуировать, что слух этот был, может быть, просто уткой, пущенной из свободной Америки; по этому поводу снова поднялись пересуды. Однако, как оказалось впоследствии, Золотое Руно в самом деле существовало, и честь его открытия принадлежит одному нашему соотечественнику, капитану легкого парохода -- bateau-mouche -- Юлиусу Пингвину. Отчет о его удивительном путешествии сообщен нам одним из двоих людей, совершивших с ним все путешествие от начала до конца и принимавших участие в открытии Руна.
Этот человек недавно вернулся на родину и вскоре умер, вероятно, вследствие нечеловеческих испытаний, которые ему пришлось перенести. Мы предаем гласности его рассказ. Весьма возможно, что одни будут его считать вовсе ложным, другие -- сильно преувеличенным и не многие поверят ему всецело. Мы же сами видели этого человека и безусловно верим его словам.
Правдивое сказание о путешествии Юлиуса Пингвина,
капитана речного пароходика "Аргонавт",
в поисках Золотого Руна,
сообщенное одним из двОИх людей,
совершивших с ним все путешествие
от начала до конца
и принимавших участие в открытии Руна
Я называюсь... Впрочем, и сам уже не помню своего имени, и никому до него дела нет. Мое прозвище Омар дано мне вследствие того, что Господь Бог вложил в мои руки такую силу, что я свободно могу до смерти избить любого силача. У меня была хорошая семья, деньги, воспитание, и я знавал лучшие дни, но все это куда-то ушло -- и черт с ним! Впрочем, моя личность сама по себе вовсе не интересна, и я существую только постольку, поскольку я имею отношение к великому Юлиусу Пингвину -- этому колоссальному и не оцененному по достоинству человеку, жизненный путь которого был омрачен косностью и завистливым ослеплением нашего дрянненького общества, не только не желавшего пользоваться его гениальным умом, но самым низким образом воспрепятствовавшего исполнению его обширных замыслов.
Перед Юлиусом Пингвином я забываю мое обычное насмешливое, равнодушное и презрительное отношение к людям и к самому себе, воспитанное во мне тридцатью семью годами бурной жизни; перед Юлиусом Пингвином я склоняю колена и благоговею.
Не рассказывайте мне апокрифических историй про бескорыстных и великих законодателей, законы которых проводятся в жизнь применительно к могуществу тех людей, которые им подчинены; не говорите мне о кровавых подвигах, приписываемых разным знаменитым полководцам и исполненных их солдатами, оставшимися в неизвестности; не надоедайте мне повествованиями о великих открытиях, сделанных бесстрашными мореходами, которых до открытия правительство пичкало всякими субсидиями, а после него -- орденами и отличиями. Всему этому цена -- грош в сравнении с тем, что я вам расскажу про сильнейшего, ловчейшего и великого Юлиуса Пингвина! Ликург, Магеллан и Бонапарт -- мелкие букашки в сравнении с этим колоссом.
Молодость свою я провел очень бурно. Я был поочередно солдатом, монахом, вором, профессором. Я был добр, зол, труслив, храбр, я был всем, чем только можно быть. Словом, я пожил, но мою главную гордость и счастье я полагаю в том, что я знавал Юлиуса Пингвина, с первого же взгляда поверил в него, и что он был так милостив ко мне, что избрал меня в число своих апостолов, открыл мне свою великую, смелую, прозорливую, могучую и мечтательную душу. О Юлиус Пингвин, великан, попавший к пигмеям, молчаливый лев, потрясающий прутьями своей клетки, чудесный авантюрист, скользнувший, как всепожирающее пламя, по навозной куче человечества! Позволь мне, твоему ученику и последователю, пролить слезу, приветствуя тебя. Люди были с тобой несправедливы, подлы и притесняли твое геройское сердце. Они всеми способами старались помешать тебе следовать по твоему сверхчеловеческому пути. Мало того, что тебя оставили одного, тебе еще чинили всевозможные препятствия; измена шипела кругом тебя, и твоя родина была тебе злой мачехой!..
Но ты, непобедимый борец, сумел настоять на своем, и я громогласно оглашаю твои деяния, зная, что их хотят замолчать и предать забвению. Но я буду говорить, кричать, реветь! Я буду писать чернилами, слезами, своей кровью и замолкну только тогда, когда бурный вихрь всемирный снова пронесет твое имя по всем уголкам земного шара. Ты нашел Золотое Руно, о учитель!
Приступаю к своему рассказу.
10 октября прошлого года я умирал с голоду и, не зная, что предпринять, поступил в Агентство легкого пароходства. Меня определили на службу на пароход No 318 в качестве сборщика. Юлиус Пингвин был капитаном. Я его увидел, услышал и сразу стал его последователем и поклонником, его вещью. В одну минуту я ему всецело принадлежал. Горжусь тем, что он меня сделал своим помощником.
Тогда рассказ o Золотом Руне был у всех на устах. Многие экспедиции уже уехали, другие собирались в путь. Юлиус Пингвин исполнял свои обязанности и размышлял.
Однажды он мне сказал:
-- Послушай, Омар, я знаю, где Золотое Руно. Я нашел бутылку, упавшую с погибавшего воздушного шара. В ней находится план, точно указывающий место его нахождения. Я отправлюсь туда, мне надоело киснуть здесь. Ты поедешь со мной.
Этот разговор происходил 13 ноября.
Затем он продолжал:
-- Слушай внимательно. Мы уезжаем сегодня вечером. Вместо того чтобы причалить к последней пристани, мы поддадим пару и поедем дальше! Я ручаюсь за рулевого. Я беру с собой еще двух друзей. Одним словом, всех нас будет восемь человек, пароход наш крепкий, а это главное. Кочегар позаботится об угле, рулевой -- о необходимых инструментах, а ты пойди купи бочонок морских сухарей, два пустых бочонка для воды, бочку соленого мяса, семьдесят коробок с сардинками, рому, кофе и хинина. Пока мы будем обедать в шесть часов, ты велишь все это погрузить. Не забудь свой нож. Я позабочусь о флаге и об оружии. Завтра утром мы будем уже в открытом море. А там уже добудем все, что нам надо. У меня есть свой план.
Я ответил:
-- Есть!
Я бы без колебания пошел за ним в ад.
Таким образом, экспедиция была решена и снаряжена.
Теперь я буду списывать судовой журнал, который я с той минуты вел аккуратнейшим образом.
Судовой журнал "Аргонавта"
(бывшего легкого парохода No 318)
Капитан Юлиус Пингвин
13 ноября, в 8 ч. 45 м. вечера, экипаж легкого парохода No 318 под командой капитана Юлиуса Пингвина решил оставить службу и всецело посвятить себя экспедиции, которую капитан Пингвин решил предпринять с целью завоевать Золотое Руно. Экипаж собрался на палубу, к нему присоединились два добровольца; вместо грязной тряпки, изображающей флаг Агентства легкого пароходства, которую бросили в воду, взвился собственный флаг капитана Пингвина -- белый пингвин на черном фоне. Поднятие флага экспедиции было салютовано семнадцатью выстрелами из револьверов; к корме прибили металлическую полоску, на которой написано было: "Аргонавт", и пароход был торжественно окрещен этим именем.
Состав экипажа был следующий: Омар -- лейтенант, Черенок -- лоцман; Байадос -- механик; Кристаллин -- кочегар; Констанций Славный -- матрос.
Волонтеры: доктор Сатурнин Гной -- врач, Жозеф -- математик и географ.
Все поклялись в верности капитану Пингвину и в ознаменование принесения присяги семь раз громогласно прокричали "ура!" и распили по стакану рому, разбавленного порохом. Черенок и Славный не сумели сохранить в себе эту смесь и отдали ее желто-бурым волнам реки.
Мне, лейтенанту Омару, поручили вести судовой журнал.
Пока шли все эти церемонии, мы проехали уже сажен на сто мимо понтонных огней конечной пристани. Пассажиры, не вышедшие на предыдущих остановках и пожелавшие причалить к последней пристани, заявили о своем существовании, высыпав шумной толпой из каюты, в которой они укрывались от тумана. Они вышли на палубу в количестве семи или восьми человек во главе с толстым маленьким человечком.
-- Милостивый государь, -- обратился он ко мне, -- почему нет остановки?
Юлиус Пингвин выступил вперед. Констанций Славный и я стали около него с револьверами в руках. Он был олицетворенное спокойствие, когда сказал:
-- Мы никогда больше не остановимся. Я желаю овладеть Золотым Руном и иду на него. Предлагаю всем тем, кто еще не превратился окончательно в слизняка и не покрылся плесенью, ехать со мной. Господь Бог послал вас мне, и я ничего не имею против того, чтобы оставить вас у себя. Конечно, вы рискуете околеть дорогой, но зато, может быть, завоюете весь мир и все хорошее в нем.
-- Это что такое?! -- вдруг завопил толстенький человек. -- Издеваетесь вы над нами, что ли? Мое имя...
-- Что?! Чего распетушился? -- вдруг прервал его сиплый голос. -- Заткни фонтан, тухлая колбаса! Мое имя -- Оплот Красного Квартала! Я не боюсь шестерых таких, как вы, и не родился еще тот, кто меня победит. Я еду с капитаном, потому что он мне по душе, он настоящий человек, а я в таких понимаю толк. Не хотите ли со мной помериться, сударь? Я готов.
С этими словами выступил на середину субъект огромных размеров и каторжного вида, в фуражке и с шарфом на шее.
Пингвин пожал его руку.
-- Вы будете моим помощником, -- сказал он.
-- Я хороший негр, ты хороший господин. Я хочу с тобой...
К нам подскочило что-то похожее на павиана, облеченного в живописные лохмотья.
Остальные пассажиры с беспокойством сплотились в группу и вопросительно озирались кругом:
-- А что станется с теми, которые не захотят поехать с вами? А как будет распределена добыча?
-- А можно ли мне будет проповедовать имя Божие?
-- Будет ли нам какая-нибудь еда?
-- Я должен вернуться к месту моего служения...
-- Меня ждут мои господа...
Но громче всех кричал и пыжился кругленький господин:
-- Я не согласен! Я протестую! Где же свобода личности, черт вас побери?!
-- Хочешь, я раскрою тебе рыло? -- предложил ему Оплот. -- Ишь ты, свобода личности! Плевать мы на нее хотим!
Юлиус Пингвин махнул рукой и заговорил:
-- Кто не хочет ехать с нами, может сойти с парохода.
-- Куда? -- спросил какой-то голос.
-- В воду, конечно. Мы не станем рисковать безопасностью экспедиции из-за личных дел незнакомых нам людей. Добыча будет распределена между живыми по моему личному усмотрению, сообразно с заслугами каждого; семьи умерших не будут иметь на нее никаких прав. Конечно, каждая часть, даже самая маленькая, будет так велика, что на нее можно будет купить полмира, и еще останется порядочный капитал, не говоря уж о славе, могуществе и прочем. Разумеется, еда и питье не будут отличаться обилием и роскошью, но это мы наверстаем впоследствии. Я даю вам пять минут на размышление. Повторяю вам, что вам представляется возможность сделаться людьми. Я говорю все это, имея в виду ваше собственное благо; мне вы не нужны, я и один поеду. Вернитесь в каюту!
Они ушли и через пять минут сообщили нам, что все, за исключением одного, присоединяются к нам.
Их было пять человек: кругленький лысый господин; громадный глупый и добрый швейцарец; высокий белокурый норвежец, оказавшийся пастором и впоследствии смертельно надоевший нам тем, что то громогласно распевал псалмы, то с увлечением играл их на складной флейте, а сверх того выпивал весь ром; уличная торговка; прислуга за все и пожарный, оставшийся, по всей вероятности, из-за прислуги за все.
Ехать с нами отказался какой-то сержант.
-- Мне приказано явиться, -- повторял он, -- я бы очень желал остаться, но мне приказано явиться, и я должен идти.
Он ушел.
-- Хорошо, что мы от него отделались, -- шепнул мне Оплот, -- среди нас есть еще один лишний человек.
Я пошел с ним осматривать каюту. К моему удивлению, я нашел еще двух пассажиров: худого человека, одетого в длинное песочного цвета одеяние, невозмутимо и молча курящего свою трубку. Он не разделял волнения своих товарищей и ответил только кивком на мое предложение присоединиться к нам. Я принял это за согласие и не ошибся: он поехал с нами. Под скамейкой спал совершенно пьяный факельщик. Его с трудом разбудили, и он объявил, что умрет, если его тронуть с места; однако он согласился последовать за нами и жить, когда узнал, что на пароходе много рома.
Все собрались на палубе, и я составил следующий список экипажа:
"Пассажиры, находящиеся на бывшем легком пароходе No 318, ныне же "Аргонавт", приглашенные принять участие в экспедиции, согласны:
Ипполит, по прозвищу Оплот Красного Квартала, бывший сутенер, помощник капитана Юлиуса Пингвина;
Коко -- негр, бывший продавец сладостей, марсовый матрос;
Густав К.С. Гейсберг Тантстиктор -- бывший норвежский пастор, флейтист;
Клавдий Зафалин -- пожарный, утверждается в своей должности;
Флаум -- бывший маклер фальшивых бриллиантов, -- повар..."
Я озирался, ища глазами толстенького господина.
-- Где же он? -- спросил я у Оплота, делавшего перекличку.
-- Ушел, -- ответил он, хихикая, -- он уже начал судачить насчет капитана Пингвина за его спиной. Я помог ему уйти. Он не вернется.
Я не настаивал и продолжал:
"Эзекиель Двойник -- факельщик, утверждается в своей должности.
X. -- неизвестный, утверждается в своей должности [Это был желтый человек; его спокойного молчания и душевной невозмутимости не удалось ничем поколебать].
Гонория Дюпон -- прислуга за все, утверждается в должности.
Зоя Нефль -- бывшая торговка, кастелянша и фельдшерица".
Все эти путешественники присягнули капитану Пингвину и торжественно признали его полновластным хозяином судна, имеющим после Бога власть над жизнью и смертью всех нас.
Все обязались в случае войны взяться за оружие в защиту экспедиции. От этой обязанности были освобождены: Доктор Сатурнин Гной -- ввиду его должности; пастор Тантстиктор -- во внимание к его гуманитарным убеждениям и ввиду его должности флейтиста, необходимого в сражении; повар Флаум -- во внимание к его необычайной тучности и природной трусости, которою он хвастается. Обе женщины обязаны помогать доктору Гною ухаживать за ранеными.
Господин Клодоальд Бравый, сержант, бывший в числе пассажиров, объявил, что по делам службы должен удалиться, и потому его спустили в реку по его желанно, взяв с него предварительно клятвенное слово никому не поверять тайну экспедиции [Храбрый Клодоальд Бравый, дослужившийся впоследствии до чина капрала, был нами отыскан, но он остался до конца верен данной клятве и никогда не хотел и слова сказать о том, чего он был свидетелем. Его уговаривали все, начиная от его непосредственного начальника и кончая главой государства, но все их усилия были тщетны, и он не нарушил своего обета. -- Примеч. изд.].
Толстый, маленький лысый и холерический господин исчез, не назвав своего имени. Существует предположение, что он был почтовым чиновником [Никак не удалось узнать имени и общественного положения несчастного маленького, толстого, лысого и холерического господина. Наши поиски остались тщетными отчасти вследствие неясности данных примет, так как они могут быть применимы ко всем общественным деятелям вообще и к почтовым чиновникам в частности. Толстому, маленькому, лысому и холерическому господину предлагают 5 тысяч франков, если он объявится, в случае если он еще в живых, что представляется маловероятным. -- Примеч. изд.].
Экспедиция в этом составе продолжала идти вперед.
14 ноября, 6 часов утра
Еще не светало. Я пишу при свете боевого факела. Мы приближаемся к устью речки, и капитан думает, что скверное учреждение, называемое таможней, не преминет затруднить наш дальнейший путь теми унизительными палками, которые так называемое цивилизованное общество приберегает для свободных колес сердечных и хороших людей. Юлиус Пингвин все-таки надеется миновать их, не сделав ни одного выстрела, но на всякий случай он приказал всем приготовиться к сражению. Каждый из нас вооружился револьвером и холодным оружием. Женщин заперли в каюту. Доктор Сатурнин, которому предложили последовать за ними, отказался, желая полюбоваться картиной. Ввиду непривычки пастора Тантстиктора к сражениям ему разрешили укрыться в тамбур машины с условием, чтобы он все время играл, не переставая и во всю мочь, воинственные гимны. Лоцман Черенок остается, конечно, на своем месте, а механику Байадосу и кочегару Кристаллину приказано не отходить от своих постов. Свободные от занятий люди получили приказание держаться наготове. Вплоть до сигнала, который даст капитан, все должны напустить на себя самый равнодушный и невинный вид. Каждый из нас получил по маленькому белому коленкоровому пингвину и пришпилил его к груди в знак солидарности и как воинственную эмблему.
Замечу мимоходом, что желтый человек молча, но решительно отказался вооружиться каким бы то ни было оружием. Он не захотел приколоть и пингвина и ограничил свои приготовления к сражению тем, что набил свою трубку и сел на носу парохода.
Мы готовы к битве, но надеемся обойтись без нее, однако возможность пролития крови произвела различное впечатление на моих товарищей. Пожарный бледен и имеет решительный вид. Молодая прислуга за все горько плачет. Негр Коко снял свои лохмотья, боясь их испортить; он намазался вонючим салом и, совершенно голый, скачет по палубе. Пастор Тантстиктор складывает свою флейту, причем так дрожит, что зуб на зуб не попадает. Толстый Флаум так рыдал и трусил, что всем стал жалок и противен, и его отвели в каюту к женщинам. Факельщик, совершенно пьяный, пишет свое завещание и черпает в бутылке рома все новые и новые запасы мужества. Остальная часть команды держит себя хорошо. Оплот проявляет особенную радость и жонглирует стальным брусом, служившим раньше рычагом и весящим 46 фунтов.
-- Раскроить бы этим молодцам физиономии! -- говорил он. -- Еще не родился тот, кто меня победит.
Светает. Мы у устья реки. Впереди расстилается море, а как раз перед нами, загораживая нам путь к славе и богатству, виднеется судно береговой охраны. Настает время действовать.
-- Вперед! -- скомандовал Юлиус Пингвин.
В тот же день, 12 часов дня
Мы в открытом море. Мы победили. Пришлось драться. Когда мы проезжали мимо судна береговой стражи, нам крикнули остановиться. Пингвин остановился. Тогда к нам подошли две большие лодки с двадцатью людьми под командой офицера пограничной стражи. Он вошел на палубу вместе со своими солдатами; он был, очевидно, в духе.
-- Это вы так уезжаете, не говоря дурного слова? -- обратился он к Пингвину. -- А пропуск где? Забыли?
-- Господин офицер, -- ответил Юлиус Пингвин, -- у меня нет товаров, оплачиваемых пошлиной, мы хотим совершить морскую прогулку.
-- Посмотрим, -- возразил офицер. -- Где ваши документы? Не слыхал что-то, чтобы в такой ранний час совершали прогулки по морю. Тут что-то не чисто.
Негр Коко, видя, что дело плохо, попытался рассеять надвигавшуюся грозу, но его затея оказалась неудачной.
-- Я хороший негр. Не желаете ли нуга? Товар хороший, -- сказал он, подскакивая к офицеру со своим лотком.
-- Издеваешься ты надо мной, что ли, поганая макака! -- завопил взбешенный офицер, кулаком опрокидывая лоток. -- Погоди, я вас всех обыщу!
-- Я хороший негр, -- говорил Коко, -- я совершенно гол, не обыскивай меня.
Он сделал два шага назад, наклонил голову, разбежался и прыгнул прямо на офицера. Головой он ударился прямо в живот офицера и перебросил его за борт.
-- Валяй, жарь его! -- рычал Оплот, ринувшийся вперед со своим другом. -- Коко, ты приобрел мое уважение!
Мы все бросились вперед и пустили в ход револьверы. Солдаты обнажили сабли и вступили в бой. Оплот работал своим брусом и укладывал им противников на месте. Негр ударами своей головы опрокидывал по очереди солдат и был ранен в лицо. Между тем Жозеф, Славный и пожарный рубили людей справа от меня, налево от меня Юлиус Пингвин и Оплот уничтожили уже всех своих врагов, а в центре я живо очистил место с помощью веселого факельщика, засучившего рукава своей черной одежды и работавшего за шестерых. Визгливая флейта пастора заглушала стоны и проклятия, но толстый Флаум так ревел в каюте, что его-то все-таки было слышно. Слышен был также писк прислуги за все Гонории. Доктор Сатурнин перевязывал рану храброго Коко, а желтый человек невозмутимо и неподвижно курил свою трубку, сидя на скамеечке. В начале сражения один солдат бросился было на него, но он спокойно, без всякого усилия убил его ногой.
Наши враги были все истреблены.
-- Вперед! -- скомандовал Юлиус Пингвин. -- На абордаж!
"Аргонавт" помчался на всех парах, и в мгновение ока мы напали на судно береговой охраны; произошла жестокая и быстрая резня, во время которой храбрый Славный был убит пулей в голову.
Мы не оставили ни одного человека в живых и по приказанию капитана перешли со всем нашим достоянием на завоеванное судно, так как оно было гораздо лучше "Аргонавта".
Мы облили смолой бывший пароход No 318 Агентства легкого пароходства, зажгли его и сами стали уходить на всех парах. Он горел в утреннем тумане, как факел, и мы видели в подзорные трубы, как множество людей собралось на набережных смотреть на это зрелище. Он взлетел на воздух, когда мы уже были далеко.
Мы похоронили Констанция Славного со всеми почестями, которые воздают героям, павшим на поле брани. Пастора не без труда уговорили оставить свою флейту, на которой он продолжал играть с каким-то остервенением, и, совсем обалдевший от собственной игры, он нервным голосом прочитал над трупом какие-то молитвы на иностранном языке. Тело убитого бросили в воду. Затем очистили палубу от трупов, загромождавших ее. Мы никого не ранили, за исключением одного человека, на которого Оплот нечаянно наступил, но и тот вскоре умер.
-- Господи боже мой, -- вздыхал Эзекиель, опрокидывая в воду тело бригадира, -- сколько работы пропадает зря!
Когда мы почистились и привели все в порядок, то позавтракали.
Кушанье было приготовлено женщинами, так как повар Флаум еще был полумертв от страха.
-- Удивительно, -- весело заметил доктор, -- что сражение ничуть не хуже хирургии! Я так даже предпочитаю поле битвы врачебному амфитеатру. Почему-то мне кажется менее жестоким убивать, чем вылечивать.
-- О, -- возразил пастор с сильным шведским акцентом, -- столько людей умерло, которые могли бы еще долго жить! А эти стоны... кровь...
Он вздрогнул всем телом и выпил стакан рома.
-- Я очень есть хочу, сударь, -- сказал раненый Коко, которому была прописана строгая диета. -- Я хороший негр, я есть хочу.
-- Этот негр похож на меня, -- сказал Оплот, отрезая себе кусок сала, -- всякое волнение вызывает во мне страшный голод.
-- Эх, батюшка, -- говорил Эзекиель Двойник, успевший уже напиться, -- жизнь-то наша...
Вот каково было славное начало нашего путешествия.
16 ноября
Ничего особенного не случилось. Мoре спокойно, и наше новое судно ведет себя отлично. Оно делает около 12 узлов в час, а может делать и 15 или 16.
В настоящую минуту Оплот несет вахтенную службу. Желтый человек невозмутимо жует жвачку и с невероятной силой и меткостью плюет в море через снасти, находящиеся в шести метрах от него. Он согласился бросить свою трубку на мое замечание, что на военных кораблях не курят. Эзекиель Двойник последовал его примеру. Он занят тем, что вырисовывает на корме корабля название "Аргонавт" белой краской по черному фону. Он окружает его декоративными украшениями, изображающими черепа и кости, и при этом распевает сентиментальный романс.
Толстый Флаум подметает палубу под руководством Зои Нефль.
Пожарный обозревает трюм. Прислуга за все ничего не делает, а пастор Тантстиктор говорит проповедь, адресуясь специально к негру Коко, который плачет навзрыд и глух ко всему, прислушиваясь только к голосу своего желудка: по предписанию доктора он должен выдержать диету до вечера.
Капитан Пингвин заперся в каюте с доктором Жозефом и производит с ним математические вычисления. Должен сказать несколько слов о господине Жозефе. С первого же взгляда видно, что он -- выдающийся человек, красивый и ловкий. Несмотря на то что он довольно молчалив, он внушает доверие и любовь. Юлиус Пингвин говорил мне о нем сегодня:
-- Лейтенант Омар, ты видишь, братец, этого человека? Так вот он -- благородный ученый, одним словом, человек в полном смысле этого слова, а не слизняк, как они все. У него все есть, и он мог бы стать знаменитым ученым, и вообрази, что он разбивает свою жизнь, сулившую ему столько счастья, из-за женщины. Тебе не верится, что такой красивый человек, который, так сказать, создан для любви, страдает от ее отсутствия? К сожалению, это так. Он ищет забвения, и если не найдет его, то, помяни мое слово, будет искать смерти. Наша экспедиция сама по себе его не интересует...
Такой человек погибает из-за женщины, черт ее дери! И обидно и больно!
Оплот прервал мои размышления.
-- Лейтенант Омар, -- неуверенно начал он, подходя ко мне, -- мне надо вам кое-что сообщить. Видите ли, на меня можно положиться, и еще не родился тот, кто меня победит. Потому-то я и поехал с вами. Господина Пингвина я люблю, как отца, мне опротивело мое ремесло, мне надоело выслеживать по бульварам мою подругу, когда она таскается с другими, и учить ее своим сапогом. Она даже лежит в больнице теперь, потому что я как-то попал ногой не туда, куда следует... Что же делать! Себя не переделаешь, а я горяч... Господин Пингвин, сам того не зная, волею ли судеб, предопределением ли Провидения, вытащил меня из этой жизни... Кроме того, я к нему привязался. Он как-то умеет захватить вас, я ему предан всей душой, и у меня только он один и существует на свете. Я вам поверяю все это потому, что вы мой брат во Христе и также его любите, так что ваш лоцман Черенок -- шпион жидов.
-- Что? -- спросил я.
-- Это верно, -- ответил он. -- Вас это удивляет, меня тоже, но это так. Видите ли, вчера, до нашей расправы с этими мерзкими водяными гадинами, он зажег свою трубку какой-то особенной спичкой, светившей точно иллюминация, но меня не проведешь.
-- Ничего не понимаю, -- сказал я.
-- Как же? Толстый повар также что-то орудует, несмотря на свою толщину. А насчет лоцмана не сомневайтесь. Вы находите естественным, что на нас так, за здорово живешь, послали сразу двадцать солдат? Нет, это несомненно, помяните мое слово, с нашим подлым правительством все возможно: он -- шпион жидов.
-- Если он шпион вообще, то он скорее шпион иезуитов, и ничего в этом удивительного нет, -- вмешался в наш разговор механик Байадос, -- одни иезуиты способны на подобные гадости. Они всюду суют свой нос. Клерикализм -- вот наш общий враг.
-- Я верующий и утверждаю, что это дело жидов... -- пробормотал Оплот.
Я прервал его:
-- Жиды или иезуиты -- это пустяки.
-- Это вовсе не пустяки с социальной точки зрения.
-- Оставим в покое социальную точку зрения. Нам интересно знать, есть ли между нами изменник или нет. Я думаю, что нет. Во всяком случае, лучше до поры до времени не болтать и не говорить ничего капитану, тем более что мы достоверно ничего не знаем. У вас ведь нет никаких доказательств, не правда ли? Надо быть справедливым. Следите за Черенком! Если он уже давал какие-нибудь сигналы, он наверняка опять повторит, и мы его накроем.
-- Хорошо, -- ответили они, -- мы будем молчать, но будем смотреть в оба.
Они оставили меня, сошли вниз и завели политический спор, который, боюсь, никогда не кончится.
Я размышляю над этим странным происшествием и стараюсь припомнить действия Черенка. Сознаюсь, что он не внушает мне доверия.
Он толстый и лысый и держит руль очень спокойно. Пингвин сказал мне про него, что он очень умный человек, я же нахожу его только хитрым. Не подослан ли он к нам, чтобы украсть благословенную карту капитана, упавшую с воздушного шара? Но откуда могли бы узнать о его существовании? Чье орудие, в сущности, Черенок? Что будет против нас предпринято?..
Поживем -- увидим. Надо остерегаться и надеяться на судьбу.
Тот же день, 10 часов вечера
Только что была жженка в честь вчерашней победы. Капитан всех нас собрал в большую каюту. Он сказал нам речь, и я уверен, что отныне каждый из нас готов дать себя изжарить на медленном огне за него. Никогда не подумал бы, чтобы человек так мог завладеть всем существом другого человека одними словами. Правда, этот человек -- Юлиус Пингвин. Его речь нас всех с ума свела. Привожу ее целиком.
Речь, произнесенная капитаном Юлиусом Пингвином
на "Аргонавте" 14 ноября
-- Должен вам сказать, что я доволен вами и уважаю вас. Я теперь знаю, на что вы способны. В общем, все вели себя хорошо. Те, кто составил маленькое исключение, со временем привыкнут или пригодятся на что-нибудь другое. Не надо никого презирать. Все не могут быть героями, и никто не может быть уверен, что способен быть им каждый день. Мы победили. Прекрасно. Я не хочу называть никого по имени из оставшихся в живых, хотя их подвиги были блистательны. -- Капитан бросил одобрительный взгляд на Оплота и негра Коко, которые приосанились с напускной скромностью. -- Упомяну только об умершем Констанции Славном. Он первый пал. Будем чтить его память. Многие из нас последуют за ним, но это ничего, не надо бояться смерти. Никто не знает, что такое смерть. Когда мы умрем, мы узнаем, что такое смерть, но пока мы в живых, надо жить и не обрастать мхом, не видя далее кончика своего носа и мелкой комфортабельной жизни. Довольно с нас подлостей, принципов, политики, нищеты и помойной ямы, в которой мы вертимся в темноте и вони. Когда в животе бьется сердце, тогда надо его показать и послать к черту все, что мешает стать человеком. Если мир от мала до велика так мерзок, то это только потому, что слишком много говорят и слишком мало действуют. Человечество имеет войлочную душу, подобно подставке под пивные кружки. Она впитывает помои, мягка и жестка. Никто не умеет идти вперед, если не найдется кого-нибудь, кто двигает их плетью. Не смеют убивать, но все мошенничают; у всех мерзкие пороки, от которых они невидимо гниют и хотят сделать всех похожими на себя. От всего этого тошнит мокрицами. Мы действуем. Прекрасно. Когда куда-нибудь направляешься, то иди прямо, а не сворачивай в сторону, как закоснелая дубина, только потому, что другие это делают. Надо жить для себя, а не для чужого мнения. Надо уметь смеяться, плакать, надеяться, желать, страдать, любить, ненавидеть, жить и умирать -- и к черту все остальное! Посмотрите на себя теперь: разве вы не довольны тем, что вы сделали, и что вы не остались на покое, как сельди, закупоренные в банке? Разве вы не испытали больше ощущений в эти два дня, чем во всю вашу глупую жизнь, когда вы знали, что завтрашний день будет такой же, как и сегодняшний? Вы мне скажете, что нужен случай, обстоятельства. Но если в ваших жилах течет кровь, а не вода, то создайте себе эти обстоятельства, ловите их на лету. Такие обстоятельства сами идут к желающим ими воспользоваться; один случай ведет за собой другой, и вы приобретаете привычку пошевеливаться. Теперь вам представился случай; берегите его! Надо добиться своего. Конечно, не все пойдет как по маслу. Нас уже хотели остановить, будут еще пытаться, но мы все-таки будем идти вперед, сплотимся теснее. В этом вся суть. Каждый для всех. Если поднимутся споры, вы их разрешите потом. Теперь же мы должны все быть как один человек. Многие падут по пути. Это несчастье. Но будем все-таки двигаться вперед. Пусть не будет зависти, измены, -- Оплот бросил на Черенка взгляд, полный грозных подозрений, -- подлостей, сомнений, эгоизма, пусть царит сила, самопожертвование, согласие, упорство, решимость -- и мы завоюем мир. Доверьтесь мне! Я вас доведу до конца, стой хотя сам черт у этого конца!
10 ноября
Дует юго-западный свежий бриз, и море беспокойно. Прислуга за все хнычет, у пожарного и факельщика морская болезнь. Меня всю ночь мучили кошмары вследствие речи капитана. Что за человек! Я готов жизнь свою отдать за него.
18, 19 и 20 ноября
Ничего нового. Мы начинаем понемногу привыкать друг к другу. Каждый занят своими делами. Прислуга за все как будто уже переутомилась. Желтый человек ничего не делает, и к нему никто не привыкает. Нельзя привыкнуть к несуществующему, а для нас он как будто не существует.
21 ноября
Мы теперь вышли из вод, прорезаемых обыкновенными пароходными рейсами. С двенадцати часов дня нас относит течением, так как машина потерпела маленькую аварию и на починку ей потребуется несколько часов. Нас отнесло к какой-то туче дымчатых желтых испарений, очень плотных и резко отделяющихся от окружающей атмосферы и не имеющих с ней ничего общего. Она походит на туманную стену, вершина которой теряется в облаках, сама же она образует большую дугу. Доктор Сатурнин объясняет нам, что это Бледный остров, окруженный присущим ему туманом. Он уверяет, что когда-то приставал к нему.
-- На нем, -- рассказывает он, -- всегда желтоватый туман, такой густой, что сквозь него предметы едва видны и принимают неясные, фантастические очертания. Этот туман пристает к коже, как липкая вода, и у него тяжелый, одуряющий запах. Когда человек высаживается на этот остров, покрытый удивительной растительностью, и идет в этом тумане, к нему навстречу выходит его двойник и дружески жмет ему обе руки, заставляя его стоять перед ним. Они обмениваются знаменательными словами и поверяют друг другу неизвестные тайны. Не многие желают вернуться к прежней жизни и к своему кораблю, которого они и найти-то не могут. Многие корабли никогда и не вышли из этого отравленного тумана. Кажется, впрочем, не утверждаю этого наверное, это и есть Остров забвения, о котором говорит Гомер. Когда корабль, на котором я состоял врачом, должен был укрыться от бури в этой зловещей туманной полосе, капитан, человек бывалый и опытный, строго запретил нам сходить на берег. Несмотря на это, пять человек, из них трое пассажиров, тайком съехали с парохода. Из них только один вернулся, и его лицо, глаза, вообще все его существо приняли смертельно бледную окраску этого тумана. Он не сказал ни что он видел на этом острове, ни что сталось с его товарищами. Он казался опьяненным равнодушием и ленью. Вскоре он умер.
Слушая этот рассказ, мы смотрели на Бледный остров или, скорее, на туман, окутывавший его своей плотной серо-зеленой пеленой.
День склонялся к вечеру, и мы находились очень близко от этой таинственной зоны.
Мы снова пустились в путь только три часа спустя.
Тот же день, 11 часов вечера
Господин Жозеф пропал, и мы заметили его исчезновение только при вечерней перекличке. Он оставил на имя капитана следующее письмо:
"Юлиус Пингвин, простите! Покидаю вас. Уважаю и люблю вас, как величайшего человека, и от всего сердца желаю вам успеха; хочу уйти от себя самого и, так как представляется к тому случай, попытаюсь найти то, что для меня составляет Золотое Руно".
-- Че-е-ерт! -- воскликнул Пингвин. -- Он убежал на Бледный остров искать забвения, когда нашел бы его у нас через месяц! Вернуться разве за ним?! Но мы рискуем все остаться там, а я не имею права подвергать всех такой опасности! Впрочем, если ему это нравится... Вперед! И все из-за женщины!.. Погиб человек ни за что! И тошно, и обидно!..
На его глазах блеснули слезы.
22 ноября
Ничего.
23 ноября
Сегодня мы выудили какое-то странное существо, плававшее вслед за нами и делавшее нам знаки. Когда его втащили на палубу, мы признали в нем человека, но -- боже! -- в каком он был виде! Его длинные волосы были перевиты водорослями, кожа была красная и чешуйчатая, а пальцы ног и рук были соединены перепонками. Он стал лопотать что-то на этаком бессмысленном наречии, состоящем из слов всех языков. Общими усилиями мы кое-как разобрали, что он говорил.
-- Я великий герой и ищу истину! He найдется ли она случайно у вас в вашем грузе? Нет, вижу, что нет! Какая досада! -- И он зарыдал. -- Я смолоду ищу ее и нигде не могу ее найти, несмотря на то что я учился как с самыми умными, так и с самыми глупыми людьми и побывал везде: вверху, внизу, направо, налево, сзади, спереди! И всех умолял: дайте мне ее! И никто мне ее не дал! Может быть, ее у них в самом деле нет или они берегут ее для себя. Когда я окончательно убедился в том, что мне не удается найти истину на земле, я решил поймать ее в море и с этой целью приучал себя к существованию в соленой воде. Когда я совсем привык к этой жизни, я отдался волнам, держа путь прямо перед собой, лицом к солнцу. Я всегда плаваю, питаюсь сырой рыбой, отлично ныряю, и мои руки обросли перепонками. -- Он показал нам свою правую руку.
-- Великолепный образчик трансформизма, -- заметил доктор, любуясь им. -- Он мне напоминает крыс с холодной кровью.
-- Да, -- ответил морской человек, -- я также знаком с великими теориями незабвенного Дарвина. Я готов верить, что я обезьяна, но я лично склонен думать, что я рыба, и эта неизвестность меня мучит. Я уж много лет не стриг волос, так как потерял свой перочинный ножик. Это ужасно!
Он остановился на минуту, затем продолжал:
-- Я давно уже плаваю, отдавшись волнам могучего моря, и изучал его в самых сокровенных его недрах. Мое сердце почти разбито, и ум развинчен от усиленных дум, но истины я все-таки не нашел. Не нашел я ее на кораблях: ни на вершинах мачт, ни в глубине трюма, ни в душах пассажиров. Звезды не сообщают мне ее, когда я по ночам простираю к ним мои утиные руки; солнце жестоко слепит мой молящий взор, но ничего мне не говорить; ветер напевает мне, что он истины не знает, а летучие рыбы молча кружатся около меня. О боже, боже мой!
Он опять призадумался, затем продолжал:
-- Дайте мне жвачку. Спасибо! -- И пожевал ее. -- Недавно со мной случилось происшествие. Я взывал к большому пароходу, умоляя взять меня на борт в надежде найти истину в жерлах его пушек, но какой-то толстый расшитый золотом господин высунул за борт свою противную рожу и спросил меня мое мнение о деле Дрейфуса [В 1894 г. Альфред Дрейфус был артиллерийским капитаном, и его полк стоял гарнизоном в Париже. Он был обвинен и осужден за сообщение секретных документов одной иностранной державе. Вся Франция и весь мир были глубоко взволнованы этой историей]. Но я ничего не мог ответить, так как незнаком с делом Дрейфуса и не знаю, заключается ли в нем истина. Тогда толстяк отказался взять меня на пароход и скрылся со своей физиономией...
Человек-рыба отдышался.
Мы с ужасом смотрели на него.
Он отчетливо продолжал:
-- Так что я попросился к вам, чтобы спросить: что это за дело Дрейфуса?
-- Вон отсюда! -- завопил Пингвин хриплым голосом. -- Убирайся вон, убийца! Ни слова больше! Проваливай за борт и не смей больше показываться!
Мы все бросились на этого негодяя и без дальнейших околичностей выбросили его за борт, дабы он не осквернял больше "Аргонавта" своим присутствием.
-- Хотя бы он околел, -- сказал Пингвин, -- и да погибнут все поступающие как он! -- Он отер струившийся по его лицу пот. -- Большей опасности мы еще не подвергались и не подвергнемся, -- сказал он мне, когда мы остались одни.
23 ноября
Лоцман Черенок в самом деле начинает вести себя подозрительно. Сегодня ночью, когда я спал в гамаке, Оплот разбудил меня, таинственно повел наверх и показал мне на востоке, вблизи Веги, незнакомую мне звезду, светившуюся голубоватым светом. Вдруг она потухла.
-- Только что она была красная, -- шепнул Оплот, -- а этот младенец что-то записывает в книжку.
В самом деле -- Черенок смотрел на небо в подзорную трубу и вписывал какие-то цифры в свою книжку. Увидев нас, он, не смущаясь, спокойно положил книжку в карман. Я в нерешительности: следует ли предупредить капитана? Надо об этом подумать.
24 ноября
Я поговорил с Юлиусом Пингвином, но он меня перебил с первых же слов, говоря, что он уверен в лоцмане и что сам поручил ему наблюдать звезды.
-- А голубая звезда? -- спросил я.
-- Это болид, -- ответил капитан. -- Повторяю тебе, Омар, что Черенок -- человек надежный. Я ему раз спас жизнь, и он мне так же предан... ну, как ты, например.
-- Спасибо за комплимент, -- ответил я с досадой, -- впрочем, сами увидите.
25 ноября
Ничего.
26, 27 и 28-го
Тоже ничего.
29 ноября
Сегодня память святого Сатурнина и именины доктора. По этому случаю мы танцуем, поем, пьем -- словом, кутим вовсю.
Милейший доктор нежно расцеловал нас всех, кроме желтого человека, уклонившегося от его поцелуев. Коко отплясал бешеный танец и после него так плотно поел, что должен был четырнадцать часов лежать неподвижно и переваривать пищу, как боа-констриктор.
Пастор Тантстиктор выпил шесть бутылок рому и всю ночь играл псалмы на своей флейте.
30 ноября
Печальное происшествие. Молодая прислуга за все, Гонория Дюпон, умерла сегодня вследствие переутомления. Все единогласно оплакивают ее.
1 декабря
Ничего. Одна грусть.
2 декабря
Страшная буря. Мы на волоске от гибели. Целый день дует сильнейший ветер.
После заката солнца он стал утихать, но качка так велика, что я удивляюсь, как нас не залило водой. Всем страшно, кроме капитана. Трусость толстого швейцарца просто омерзительна.
Милая и хорошая Зоя Нефль старается придать ему бодрости шлепками, хотя сама очень взволнована.
11 часов вечера
Несчастье: желтого человека смыло волной. Он не хотел уйти со своего места на носу и исчез, не издав ни единого звука и унеся в могилу непроницаемую тайну своей личности.
12 часов ночи
Ветер снова поднялся с такой силой, что мы думали, что настал наш последний час. Корабль вздрагивал и зловеще стонал, одна шлюпка разбилась вдребезги; бездна разверзалась перед нами, готовая нас поглотить, и буря гнала нас вперед в непроницаемой тьме с оглушающим грохотом; водяные горы поднимались и обрушивались на нас, стремясь нас раздавить. На палубе появился, подобно привидению, пастор Тантстиктор с непокрытой головой и волосами, развевающимися по ветру. Он простер свои длинные руки к черному небу и среди царящего ужаса, грохота и смерти возгласил, немилосердно коверкая слова:
-- Великий Боже, толкаю к Тебе мои крики! Люди будут умершие в море, если Ты не позаботишься. В опасности возьми их в жалость и знай, сколько они в грехе. Оставь им времена каяться!
Он стал на колени и начал молиться на непонятном мне языке среди бушующих волн, обдающих его пеной. Тогда все или почти все последовали его примеру. Впрочем, было так темно, что не было видно друг друга, а главное -- каждый из нас чувствовал смерть под боками и не особенно озирался кругом.
3 декабря
На рассвете качка немного улеглась. Корабль изрядно пострадал от бури, но не так сильно, как мы предполагали. К счастью, ветер был попутный и порядком двинул нас вперед, хоть и с некоторым уклонением на восток.
-- Как странно, -- заметил лоцман Черенок, -- полоса, в которой мы находимся, обыкновенно очень спокойная.
-- Вероятно, у нас характер испортился, -- пробурчал Оплот. -- Уже не его ли рук это дело, -- шепнул он мне.