Буссенар Луи Анри
Монмартрская сирота

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    L'Orphelin de Montmartre (Les Combattants de la Vie. Orphelin)
    Роман написан в соавторстве с Анри Маленом (Henri Málin).
    Перевод Е. Н. Киселева (1911).

Луи Буссенар - Анри Мален

Монмартрская сирота.
Счастливые дни ранчо Монмартр

(L'Orphelin de Montmartre)

  

Часть первая
КОРОЛЕВА ЗОЛОТА

ГЛАВА I

   Два путника или, вернее, два беглеца -- негр и молодая белая девушка -- брели, едва передвигая ноги, по отвратительной дороге, с ухабами и рытвинами, усеянной Острым красным булыжником, причиняющим невыносимую боль ногам.
   Он -- седой старик, с короткой щетинистой бородой, искривленным от страданий ртом и зияющими ранами вместо глаз. Едва прикрытый изодранной в клочья одеждой, носящей следы недавней борьбы, сильно запыхавшийся, измученный долгой дорогой, идет он, пошатываясь и спотыкаясь о камни, раздирающие в кровь его голые ноги.
   Она -- удивительно красивая, совсем молоденькая, почти дитя -- ведет старика за руку, пытаясь облегчить ему путь, но сама на каждом шагу спотыкается, стонет и, несмотря на сверхъестественные усилия сдержать себя, иногда горько жалуется на судьбу. Время от времени она оборачивается и тревожно оглядывает пустыню полными слез голубыми глазами, со страхом ожидая, что вот-вот нагрянут враги.
   Вот стон снова срывается с ее губок -- видны два ряда жемчужных зубов, созданных для счастливой улыбки.
   -- О, я изнемогаю... Жо... Мой добрый Жо... Я, кажется, сейчас умру...
   Несчастный старик со вздохом остановился и мягким, певучим, голосом, свойственным лишь неграм, произнес:
   -- Не теряйте бодрости, мадемуазель Элиза. Золотые россыпи недалеко... Мы найдем белых, которые нам помогут!
   Изможденная и задыхающаяся, девушка собралась с последними силами и попыталась продолжить путь. Пошатываясь, она сделала несколько торопливых шагов, но ноги у нее подкосились, и она тяжело опустилась на землю.
   Ломая в отчаянии руки, она, обессиленная, прошептала:
   -- Бедный мой отец... Дорогая матушка... В руках этих разбойников... О, кто, кто их спасет!..
   -- Милосердный Бог не оставит их, -- пытался успокоить ее негр.
   Девушка лихорадочно отбросила свои тяжелые светлые, с золотистым отливом волосы, беспорядочно разметавшиеся во время бегства.
   -- Это невыносимо... невыносимо... Неужели надо мной висит проклятие, и я ничего не смогу сделать для их спасения!..
   Несчастный старик, тронутый этим взрывом отчаяния своей молодой госпожи, энергия которой изумляла и приводила его в восторг, застыл, стоя в грязной рытвине и дрожа, как на морозе, под яркими и горячими лучами солнца. Не зная, чем и как утешить девушку, он и сам заплакал.
   О ужас! Из его глаз покатились жгучие слезы, оставляя алый след на изуродованном лице.
   Несчастный старик плакал кровавыми слезами.
   Молодая девушка вздрогнула от ужаса при виде этого зрелища.
   -- Жо... мой бедный, дорогой Жо, -- прошептала она. -- Проклятое золото... Из-за него тебе выкололи глаза... Из-за него отец и мать попали в плен... и их теперь пытают... Бедный мой отец!.. Он опьянялся собственными словами, говоря: "Больше чем на сто миллионов... Я буду королем золота..."
   -- Господин говорил правду: так оно и есть.
   -- А ты... зачем ты не открыл бандитам, где сокровища?.. Мы не знали бы тогда этих несчастий.
   -- О, я не хотел, я не смел... О нет, никогда!.. -- решительно возразил негр.
   -- А теперь... Мы обречены на смерть от голода, жажды, страха и усталости... Нас преследуют... Я это чувствую... Вот-вот нас догонят негодяи бандиты, гораздо более коварные и жестокие, чем индейцы... Они замучат нас самыми изощренными пытками.
   -- Мы уйдем... Мы найдем поле золотоискателей... Поле там, недалеко...
   -- Я едва держусь на ногах...
   -- Мадемуазель Элиза... Моя дорогая, маленькая Элиза, ваш старый Жозеф понесет вас... -- предложил девушке готовый на любое самопожертвование старый негр, забыв и страшную усталость, и страдания, причиненные ему только что совершенной над ним ужасной операцией. -- Будьте моими глазами, а я буду вашими ногами, -- продолжал он. -- Ведите меня... Указывайте мне сторону, где восходит солнце... там мы найдем белых... там мы найдем спасение...
   Девушка с трудом поднялась на ноги и, достав платок, с нежностью и любовью вытерла лицо старика.
   Затем она обвила руками его шею и, прикоснувшись губами к его впалой щеке, поцеловала бедного негра, сердце которого радостно забилось от этой ласки.
   -- Идем... -- промолвила она. -- Я немного отдохну, и мы пойдем рядом.
   И вот, опираясь друг на друга, эти два существа, которые, казалось, олицетворяли собой страдание и несчастье во всем их ужасном, душу надрывающем виде, медленно двинулись вперед под знойными лучами солнца по направлению к зеленому холмику, видневшемуся на горизонте.
   Еще четверть часа мучительной дороги -- четверть часа невыносимой пытки.
   Жо совершенно обессилел, он едва переводил дух и только невероятным напряжением воли держался на ногах. Элиза, крепко обхватив его за шею, слышала неровное биение старческого сердца и со страхом чувствовала, что хриплое дыхание Жо становится все прерывистее.
   Казалось, вот-вот он упадет и уже не сможет подняться. Не было сил и у Элизы.
   И вот, когда путники уже потеряли всякую надежду, где-то за деревьями раздалось несколько выстрелов.
   -- Туда!.. Лагерь золотоискателей... Милая Элиза, мы спасены!.. -- радостно воскликнул старик.
   Девушка, хорошо знакомая с американскими нравами, прекрасно знала, что на Дальнем Западе, куда уже начала проникать цивилизация, алкоголь и порох обязательны в часы развлечений.
   -- Рудокопы выпили и гуляют, -- продолжал старик веселым тоном.
   Ковбои, скотоводы и искатели золота живут с револьвером или винтовкой в руках, и любой пустяк может стать поводом для стрельбы. Каждый удачный ход во время картежной игры, каждый меткий удар игральной кости знаменуются выстрелом. В театре град пуль заменяет аплодисменты, превращая в решето деревянную крышу дрянного балагана, наскоро сколоченного в центре поселка, состоящего из шатров и бараков.
   Какой-нибудь весельчак, желая пошутить, пулей выбивает у приятеля сигару, которую тот курит, прогуливаясь.
   Да, Элизе все это было знакомо; ее страшила лишь мысль, как бы вместо дурно воспитанных авантюристов, бесшабашных, но безобидных, не наткнуться на грубых пьяниц, отравленных алкоголем, на безумцев, затевающих кровавые драки и беспричинно убивающих друг друга.
   В этой местности, граничащей с Новой Мексикой, Техасом и территорией, заселенной индейцами, где нет иного права, кроме права сильного, иных развлечений, кроме дикого разгула, встречаются отъявленные негодяи, бродяги, выбитые из жизненной колеи.
   Однако в этой ситуации беглецы могли выбрать только одно из двух: погибнуть или попасть в этот ужасный вертеп, где все же, быть может, им будет оказана помощь.
   Элиза знала, что пионеры постоянно борются с индейцами, пробивая себе путь к обширной долине, окруженной скудными небольшими рощами, ежедневно опустошаемыми пилой и топором. Несколько мутных ручейков вьются по этой долине, поверхность которой, изрезанная во всех направлениях рытвинами, свидетельствует об упорном, но лихорадочном труде человека. Всюду видны сотни продолговатых четырехугольников и столько же наполненных песком ям. Всюду заступы, лопаты, оловянные и деревянные дощечки, ящики из досок, странные инструменты из ивового дерева, формой напоминающие детскую колыбель. Тут же на песке валяются тысячи коробок из-под консервов.
   Этот обширный участок, теперь безлюдный, и есть Золотое Поле.
   Прямоугольные ямы -- те самые claims, как их называют золотоискатели, откуда добывается золотой песок. "Claim" означает то условие, по которому рудокопы допускаются к работам. Брошенные инструменты -- это орудия золотоискателей, которые, предавшись бурному разгулу, забыли обо всем на свете.
   Здесь же, на этом поле, зарыты тела убитых, подкарауленных алчными людьми, которых страсть к наживе пригнала сюда со всех концов земного шара. Население долины состоит из рабочих и бандитов, привычных к самому тяжелому труду и самым страшным излишествам. Их около тысячи, а может быть, и больше -- точно неизвестно; но число их возрастает ежедневно, и через месяц, вероятно, их наберется до десяти тысяч. Они теснятся в телегах и сооруженных на скорую руку палатках, а иные, основательно относящиеся к жизни, умудрились выстроить грубые хижины из толстых бревен, скрепленных болтами. Все вместе имеет вид беспорядочно раскинувшегося городка с населением из англичан, немцев, янки, евреев, португальцев, перуанцев, аргентинцев, испанцев, китайцев, ирландцев, кабатчиков, отравителей, воров, мошенников и убийц, готовых на все ради удовлетворения своих алчных аппетитов.
   Затеянная неизвестно по какому поводу оргия была в настоящий момент в самом разгаре. В воздухе чувствовался -- запах алкоголя, пороха и крови. Кабаки, претенциозно переименованные в "салуны", были битком набиты, и содержатели этих притонов обделывали "золотые" дела.
   Таков был тот ад, куда попали вконец измученные старый негр Жо и прелестная Элиза, девушка не только с французским именем, но и с очаровательной внешностью настоящей парижанки, да, парижанки, поскольку, как увидят читатели, она была родом с Монмартра.
   Прибытие двух беглецов осталось бы незамеченным, попади они сюда в разгар рабочего дня: они могли бы найти покровительство у какого-нибудь золотоискателя, быстро разбогатевшего благодаря счастливой находке. Легкая нажива делает человека радушным и щедрым. Таковы рыцари зеленого поля, таковы и искатели золота -- те же игроки, но не на зеленом, а на золотом поле, так же подверженном случайностям.
   Громадный техасец заметил беглецов в тот момент, когда Элиза, которая не могла долее терпеть мучительную, изнуряющую жажду, стояла на коленях перед ручьем и, превозмогая отвращение, пила илистую воду.
   Ростом в шесть футов, с могучим, но нескладным станом, грудью коренника и испитым лицом, на котором отражались все дурные страсти, возбужденные алкоголем, этот человек олицетворял собой физическую силу, грубую и неукротимую.
   При виде молоденькой девушки, которая похолодела от ужаса, заметив его, он разразился грубым смехом:
   -- О черт возьми!.. Это маленькая француженка с той стороны... Немного оборвавшаяся во время путешествия, но прелестная...
   Побледнев, она отшатнулась от него и бросилась бежать.
   Он снова закатился скотским смехом и крикнул:
   -- Привет!.. С каких пор не узнают приятелей?
   Увы, она прекрасно узнала этого человека, который бродил вокруг их фермы, названной в честь далекой родины Монмартрской.
   Он всегда бросал на девушку взгляды, приводившие ее в трепет, и, вопреки обычному уважению, с каким относятся американцы к женщине, позволял себе дерзости.
   Теперь слепая судьба столкнула ее с этим негодяем, который всегда внушал ей безумный страх и непреодолимое отвращение.
   Он бросился за ней и без труда догнал ее.
   Ни слезы, ни мольбы, которые могли бы, кажется, смягчить даже зверя, не оказали на техасца никакого действия. Схватив девушку за волосы, он притянул ее к себе, пытаясь поцеловать, -- от него разило алкоголем и нюхательным табаком.
   Душераздирающие вопли Элизы сопровождались отчаянными возгласами слепого: он шел на ощупь, с вытянутыми руками и, наткнувшись на камень, беспомощно упал на землю.
   Эти крики донеслись до пировавших в тавернах, и они прибежали на шум.
   При виде гиганта, в руках которого билась молодая девушка, послышались шуточки и остроты.
   Негодяи протягивали руки и теребили несчастную девушку, которая, поддавшись слабости, свойственной ее полу и возрасту, продолжала горько плакать.
   Жо, смятый толпой, не мог подняться и страшно кричал от боли.
   Это вывело из себя Бена, и он зарычал:
   -- О дьявол! Заставьте замолчать этого негра или я убью его как собаку!
   -- Что же нам с ним сделать?
   -- Опоите его! Откройте ему глотку и лейте виски, пока он не лопнет!
   Это дикое предложение вызвало взрыв восторга.
   В мгновение ока Жо был распластан на столе с воронкой во рту.
   Пока одни хохотали до упаду над судорожными движениями несчастного слепого, подвергнутого ужасной пытке, другие вопили хриплыми, пьяными голосами, решая, что им делать с Элизой.
   Измученная усталостью, лишениями и страхом, девушка испустила слабый крик, похожий на жалобный писк смертельно раненной птички, и упала без чувств.
  

ГЛАВА II

   Приспешников Бена было человек двадцать пять или тридцать. Это были отъявленные бандиты, отребье Золотого Поля, население которого состояло исключительно из подонков общества. Чтобы никому не было обидно, решили разыграть молодую девушку в лотерею.
   Бен, сопровождаемый дико ревущей, пьяной и оборванной толпой, перенес бедную Элизу, еще не очнувшуюся от обморока, в свое жилище.
   Нельзя сказать, чтобы оно поражало роскошью. Это была комната футов пятнадцати в длину и двенадцати в ширину. Обстановка состояла из двух кроватей или, вернее, двух огромных деревянных ящиков, наполненных маисовыми листьями и покрытых мехами, правда очень красивыми. Деревянные стены во всю длину были завешаны седлами, уздечками и винчестерскими ружьями. На полу в качестве подстилок валялись отвратительные лохмотья, издававшие острый, тошнотворный запах диких зверей.
   Гигант положил девушку на одну из постелей и вышел.
   Встретив на пороге близкого приятеля, он быстро наклонился к нему и отрывисто шепнул на ухо:
   -- Пятьсот долларов, если поможешь мне выиграть... если нет, удар ножа между лопаток...
   -- Ладно... можешь быть спокоен, -- ответил тот, прельщенный крупной суммой и обеспокоенный угрозой.
   Местом для розыгрыша золотоискатели выбрали самую, по их выражению, "выдающуюся" в Золотом Поле таверну.
   "Выдающийся" -- один из их любимейших эпитетов для выражения превосходства.
   Таверна эта называлась "DХesse Fortune" и принадлежала Джошуа Отравителю. Это было нечто в роде местного CafХ Anglais или Maison DorХe.
   Бывший ученик аптекаря, Джошуа Отравитель, попавший в Золотое Поле в силу некоторых обстоятельств, о которых он благоразумно молчал, весьма успешно применял свои профессиональные познания, приготовляя убийственные напитки, столь любезные американским глоткам.
   Он, между прочим, успел приобрести громкую известность среди населения Дальнего Запада горячительными напитками собственного изобретения. Его изобретательности, например, обязаны своим существованием так называемые "булавочный" сироп и "тарантуловая" настойка -- два напитка, которые даже американцы находят лютыми.
   Первый из них -- невинная смесь сахарной водки, кайенского перца, безводной серной кислоты и патоки -- употребляется как легкое средство, возбуждающее аппетит. Второй напиток появляется на столе только в исключительных, высокоторжественных случаях, и с составом его, как и с действием на организм, читатель познакомится несколько ниже.
   Отравителю, который славился среди золотоискателей как большой грамотей, было поручено надписать на тридцати двух билетиках имена участников лотереи.
   Пока он, не торопясь, выводил каллиграфически букву за буквой, чтобы посетители успели выпить на большую сумму, пред ним вырос золотоискатель, подкупленный Беном, и шепнул ему:
   -- Мы разыгрываем девушку, из-за которой Бен готов рискнуть головой. Во что бы то ни стало он должен ее выиграть. Ты положишь в карман двести долларов, если на всех билетах будет имя Бена...
   -- Понятно, -- ответил тот с видом человека, понимающего с полуслова, и принялся быстро свертывать билетики, подделать которые ему было легко, потому что никто ничего не подозревал. Затем он сложил их в засаленную поярковую шляпу и знаком подозвал служанку-ирландку, напившуюся почти до бесчувствия.
   Она с важностью выслушала хозяина, выпила, вероятно для прояснения мыслей, стакан "булавочного" сиропа и заговорила ужасным хриплым голосом:
   -- Я понимаю... Вы хотите, чтобы я вынула наугад одну из этих бумажек... Это лотерея, не так ли?
   -- Да, лотерея.
   -- А что даст мне выигравший?!
   -- Десять долларов и поцелуй!.. -- крикнул кто-то.
   -- О, поцелуй!.. Я предпочитаю кружку "тарантуловой" настойки. Ее требуют не особенно часто... Право, нынешние мужчины разучились пить.
   -- Если я выиграю, так ставлю целый бочонок, -- предложил Бен.
   Взрыв аплодисментов раздался в ответ на это обещание.
   Мегера опустила руку в шляпу, вынула одну бумажку и подала ее содержателю притона.
   Тот медленно развернул ее, расставил ноги и, чтобы окончательно усыпить подозрительность участников лотереи, крикнул:
   -- А мне что даст счастливец?
   -- Пятьдесят долларов... Шестьдесят... Сто...
   -- Это недурно, но все же не так уж щедро.
   -- А ты, Бен, отчего ты ничего не говоришь?
   -- Пятьсот долларов. Да расстреляет черт мою душу!
   -- В добрый час! Вот что значит говорить по-джентльменски. Тебе посчастливилось, приятель. Выигрыш за тобой... Посмотрите, джентльмены, на билете выведены все до одной буквы: "Бен Рэнджер".
   Раздался гром проклятий и аплодисментов, сопровождавшийся звоном разбиваемой посуды и треском револьверных выстрелов.
   Бен вынул из-за пояса горсть золотого песку, положил ее на стол и вышел.
   Товарищи его, беспрерывно пившие со вчерашнего вечера и не менее пьяные, чем он, закричали ему вслед:
   -- Э, как?.. Уже?.. А "тарантуловая" настойка?.. Выпей свою часть...
   -- Нет... нет... я спешу, -- отказался Бен.
   -- Ладно, мы проводим тебя до дому.
   -- Как хотите.
   Разбойники двинулись в путь, горланя песни, паля из револьверов и продолжая свою попойку в кабаках, которыми была буквально усеяна их дорога.
   Во время этой лотереи, длившейся часа два, Элиза, запертая в хижине бандита, мало-помалу пришла в себя. Она стала вспоминать все, что случилось с ней после того, как она, измученная всякими злоключениями, пришла просить защиты у людей своей расы от бесчеловечных преследователей.
   Разве эти люди чем-нибудь отличались от тех бандитов? Увы, они нисколько не уступали в свирепости и зверстве чудовищам, которые отняли у нее родителей и изуродовали бедного Жо, ее кроткого и преданного друга.
   Что стало с отцом и матерью? Что теперь с бедным Жо? Какая участь, хуже всяких несчастий, даже хуже смерти, ждет ее?
   К ней возвратилась ясность мысли, и она с трепетом стала думать об ужасающей действительности.
   Вынужденный отдых в логове негодяя, который с минуты на минуту должен был вернуться, придал ей немного бодрости. Девушка соскочила с постели и бросилась к двери, запертой только на задвижку. Она машинально открыла ее и хотела бежать из этого ада куда глаза глядят.
   В это время к хижине подошла безобразная ватага.
   Пьяные негодяи узнали беглянку и с криками окружили ее.
   -- Теперь ты моя! Я тебя выиграл! -- обратился к ней Бен, схватив ее за руку.
   Страх и отвращение удесятерили ее силы: Элиза выдернула руку, оставив в руках негодяя кусок сукна, и, как безумная, бросилась бежать.
   Бен, спотыкаясь и пошатываясь, гнался за ней и, будучи не в состоянии догнать ее, бешено орал:
   -- Да зажарят меня в аду!.. Не уйдешь...
   Она ловко увертывалась от него, а он все больше и больше свирепел, раздраженный неудачей и насмешками товарищей. Наконец он встал, тяжело дыша, вытащил револьвер и прицелился в девушку, которая остановилась перевести дух.
   "Он убьет меня, -- подумала она. -- Пусть, тем лучше".
   У бандита, однако, было другое намерение.
   -- Она бежит недурно, -- загремел он. -- Надо перебить ей одну ногу... Ногой меньше... Не все ли равно? Не так ли, друзья?
   -- Стой! -- прервал его вдруг один из золотоискателей, вытаскивая револьвер. -- Ты не должен ее калечить.
   -- Мое дело. Что хочу, то и делаю, -- возразил Бен.
   -- А я этого не позволю. Убери револьвер, или я тебя пристрелю.
   Бен пожал плечами, презрительно плюнул и выстрелил в девушку, но промахнулся, так как руки его дрожали от ярости.
   В ответ грянул другой выстрел, и пуля угодила Бену в живот, туда, где видна подреберная впадина, -- это излюбленное место американских стрелков.
   Бен зарычал, как смертельно раненный зверь.
   -- Мерзавец!.. Ты убил меня...
   -- Я предупреждал тебя... Знаешь, бывают моменты, когда говорят только револьверы.
   Чувствуя приближение смерти, колосс проткнул пальцем рану, из которой струей брызнула алая кровь, и, собравшись с последними силами, испустил долгий призывный крик со странными переливами.
   Желая отомстить, умирающий прицелился дрожащей рукой в своего убийцу, но тот вовремя это заметил и выстрелом в висок убил его наповал.
   Окруженная бандитами, Элиза и думать не могла о бегстве.
   Минуту длилось трагическое молчание, вызванное этой непредвиденной драмой, которая была, как мы сейчас увидим, прологом другой, еще более ужасной.
   На громкий призыв Бена из соседней таверны стремглав прибежал другой гигант. Увидев труп, он во весь голос завопил, прерывая рыдания страшными стонами:
   -- Мой брат убит!.. Мой брат убит!.. Кто убил Бена?
   Все молчали.
   -- Отвечайте, отвечайте же, подлые трусы! -- яростно кричал он.
   -- Это я, Фрэд, -- с решительным видом ответил слегка побледневший убийца. -- Выстрел был вполне законен... Я предупредил Бена.
   -- Ложь! -- заорал Фрэд. -- Бен укокошил бы пятерых таких, как ты...
   С этими словами он, как бешеный, бросился на своего противника, который снова поднял револьвер и спустил курок, -- револьвер дал осечку.
   Взмахом могучей руки Фрэд повалил несчастного на землю, придавил ему коленом грудь, и ударом ножа перерезал горло.
   Кровь полилась ручьем, образовав на белом песке красную лужу.
   Еще одним ударом ножа свирепый золотоискатель отделил голову от туловища и, взяв ее за бороду, бросил к ногам Бена, рыча: "Ты отомщен, брат!"
   Бедная Элиза с невыразимым ужасом наблюдала эту сцену.
   Несмотря на то что она провела детство в пограничных местностях, ее поразило подобное злодейство.
   Человека, полного сил и здоровья, кромсает на куски другой человек. Всюду кровь... Всюду трупы, даже там, где человек только что нарушил своим появлением покой девственной природы.
   Значит, верно все то, что рассказывали про кровавые оргии пионеров-искателей золота, ковбоев, скотоводов и охотников, этих виртуозов ножа и револьвера! Значит, нет преувеличений в рассказах об их свирепости, об их потрясающем презрении к своей и чужой жизни!
   Она считала себя погибшей: эта сцена, походившая на кошмарный сон, доводила ее до потери сознания, до мысли о смерти... быстрой смерти, которая избавила бы ее от ужасной муки.
  

ГЛАВА III

   Охваченная ужасом, она не сводила глаз с бандита, от которого зависела ее участь.
   Он был такого же гигантского роста, как и его брат, чей труп лежал тут же, распростертый на покрасневшем песке.
   По акценту в нем легко было узнать уроженца Техаса, образчик тех янки, которые сами о себе говорят, что они наполовину лошади и наполовину крокодилы.
   Между тем товарищи Фрэда ушли, горланя песни, в таверну Отравителя, оставив Элизу наедине с Фрэдом.
   -- Теперь они оставят нас в покое, -- проговорил гигант, пожимая плечами. -- Снадобье Джошуа отшибет им память дней на восемь, а некоторых и совсем спровадит на тот свет.
   Из всех ядовитых напитков, употребляемых янки, самый страшный, несомненно, "тарантуловая" настойка, получивший, вероятно, такое название потому, что пьющий его совершенно теряет рассудок, как после укуса тарантула.
   Состав этой настойки, открытый несколько лет назад Джошуа Отравителем, весьма несложен: нужно взять десять литров спирта, столько же килограммов сушеных персиков, две папуши черного табака, сорок литров воды и дать этой смеси перебродить.
   Эта адская настойка, основой которой является никотин, вызывает у тех, кто может проглотить ее, злокачественное болезненное опьянение, которое продолжается целую неделю. Пьющие ее уподобляются буйным сумасшедшим: у некоторых начинаются судороги, а следующий за ними упадок сил нередко влечет за собой смерть.
   Когда ревущая и жестикулирующая толпа скрылась за дверями таверны, острый взгляд Фрэда, прикованный к Элизе, несколько смягчился.
   -- Я хочу похоронить Бена; поможете ли вы мне? -- обратился он к не перестававшей дрожать девушке голосом, звучавшим не так грубо, как раньше. -- Это единственный человек в мире, которого я любил, -- продолжал он. -- Что будет дальше, не знаю.
   Она наклонила голову в знак согласия, сообразив лишь только, что погребение на время отсрочит ожидающую ее участь.
   Фрэд взял заступ и, отойдя шагов на сто, с лихорадочной поспешностью выкопал в золотоносном песке глубокую яму под одиноко стоявшим деревом. Когда могила была готова, он завернул труп брата в мех и опустил его на ее дно.
   Засыпав могилу землей, он обратился к Элизе со словами, в которых слышалась грусть:
   -- Если вы знаете молитву, произносимую над могилой усопшего христианина, то прочтите. Я ее не знаю.
   Просьба эта была равносильна приказанию, и девушка повиновалась. Она опустилась на колени на влажную почву, где сияло несколько золотых песчинок, и стала молиться, в то время как Фрэд вырезал ножом крест на коре дерева.
   Окончив молитву, девушка поднялась и с тоской взглянула на бандита.
   Он вытер глаза волосатыми кулаками и рукавом своей кожаной куртки смахнул со лба крупные капли пота.
   -- Благодарю вас, -- сказал он. -- Вы добрая девушка, и я не причиню вам никакого зла. Полно горевать... Бен отомщен... Вы помолились за упокой его души... Пойдемте теперь выпьем!
   Элиза несколько ободрилась, посмотрела на великана и сказала приятным серебристым голоском, еще дрожащим от страха:
   -- Я никогда еще не была в таверне... Мне бывает нехорошо от виски...
   Он терпеливо выслушал ее и как будто задумался над странными словами, которые как-то не укладывались в его голове.
   -- Как! Вы не любите алкоголя?.. Но ведь все девушки Золотого Поля страшно его любят и пьют с утра до вечера... Вы, вероятно, голодны и хотите есть, -- прибавил он. -- Пойдемте ко мне, я вас угощу пирогом и колбасой.
   -- Нет, благодарю вас, я не могу сейчас ничего есть. Я с удовольствием выпила бы воды!
   -- Вот тебе и на!.. Воды!.. Да разве кто-нибудь пьет воду!.. Ведь я вам предлагаю выпить у Джошуа Отравителя!
   -- Нет, мне достаточно немножко воды...
   Он пожал плечами с видом человека, который отказывается понимать происходящее, и поднес ей оловянный сосуд, до половины наполненный какой-то подозрительной жидкостью.
   Она хотела было поднести его к губам, но отвращение взяло верх над жаждой, и Элиза молча поставила сосуд на чурбак, служивший столом.
   -- Вода, должно быть, не первой чистоты? -- заключил Фрэд. -- Подождите!
   И с поспешностью, удивившей даже его самого, он побежал к источнику, прополоскал несколько раз сосуд и, зачерпнув воды, принес девушке.
   -- Нате, пейте воду, если уж вам так хочется!
   Она схватила сосуд и с жадностью и наслаждением стала пить.
   -- Ну как вы себя теперь чувствуете? -- спросил он.
   -- Лучше, гораздо лучше, благодарю вас.
   -- В таком случае вы станете сейчас моей женой, не правда ли?
   Не будучи в состоянии защищаться и чувствуя себя в полной власти великана, она задрожала от ужаса и на ее глазах снова выступили крупные слезы.
   Он смотрел на нее, разинув рот, совершенно обескураженный, не зная, что и думать.
   -- Я могу принадлежать только тому, кого полюблю.
   -- Так полюбите меня...
   -- Я полюблю только того, кто пойдет со мной под венец...
   -- В таком случае будьте моей супругой!
   -- Поймите, наконец, что я не из таких!..
   Этот страстный протест поразил его. С минуту он оставался в изумлении, напряженно что-то соображая, и, наконец, заговорил, почесав кулаком свой толстый затылок:
   -- Я обещал... Я не причиню вам никакого зла, так как вы прочитали молитву над могилой Бена. Я верю всему, что вы говорите, хотя это меня очень удивляет. Остается только посмотреть, что делают другие...
   В этот момент послышались крики и револьверная пальба.
   Фрэд приоткрыл дверь и увидел в ста шагах от хижины группу совершенно обезумевших авантюристов, судорожно изгибающихся, жестикулирующих, окровавленных.
   "Тарантуловая" настойка, как видно, начала на них действовать.
   Элиза видела как блеснули ножи, как сверкнули в воздухе их клинки и как человек тяжело свалился на землю, хрюкая как боров... Другой отошел на несколько шагов, держась обеими руками за живот, из которого вываливались внутренности. Послышались иронические крики "браво" и затем новые выстрелы.
   Одни негодяи, охваченные манией убийства, кололи друг друга куда попало, между тем как другие обменивались самыми безумными вызовами.
   Слова "проклятая баба" слышались ежеминутно, и в сторону хижины Фрэда с угрозами поднимались кулаки.
   Крики с каждым моментом усиливались, страсти разгорались.
   Вдруг всю группу этих буйных сумасшедших охватило сумасбродное веселье.
   Что случилось?
   После короткой ссоры два авантюриста бросились в таверну и возвратились, таща каждый по бочонку, литров по пятьдесят.
   Ножами они отбили пробки с медными оправами.
   Из отверстия высыпалось немножко черноватого порошкообразного вещества.
   Затем оба они грузно уселись на бочонках, поставленных стоймя в полутора метрах друг от друга.
   Фрэд, сильно заинтересованный этими приготовлениями, заерзал на месте от волнения и крикнул:
   -- Смотрите-ка, моя дорогая... В бочонках ведь порох... Вот так молодцы!.. Забавляются!..
   Владелец таверны, никогда ни в чем не отказывавший подобным клиентам, принес пару железных, добела накаленных брусьев, дал каждому из них по одному и бросился бежать.
   -- Дуэль! -- воскликнул Фрэд. -- Дуэль на пороховых бочках!
   И он не ошибся.
   Каким бы сумасбродным ни казался такой поединок, это -- действительный факт.
   Зрители последовали примеру Джошуа Отравителя и бросились подальше от опасного места, в то время как каждый из дуэлистов старался попасть раскаленным стержнем в отверстие бочонка своего противника.
   Взрыва пришлось ждать недолго. Над одним из бочонков взвился клуб белого дыма -- тотчас же вспыхнуло пламя.
   Не прошло и полминуты, как один из молодцов очутился между землей и небом, весь окутанный черным дымом, и в тот же момент раздался грохот взрыва.
   Оказавшийся в воздухе человек не успел пролететь еще и половины пути, как загремел второй взрыв.
   Как легко было предвидеть, второй бочонок вспыхнул благодаря близости к первому, и оба безумца, страшно изуродованные, бесформенной массой свалились на землю.
   Взрыв был такой силы, что хижину Фрэда сотрясло до основания, а свидетелей этой невероятной дуэли повалило на землю.
   Фрэд, находивший зрелище очень забавным, хохотал до упаду; по его словам, из двадцати подобных дуэлей больше половины оканчивается хромотой участников и пять или шесть -- моментальной смертью.
   -- Э... э... моя дорогая, ваши ухажеры разлетаются в куски, -- шутил он.
   -- О! -- воскликнула Элиза с мольбой. -- Помогите мне... Уведите меня отсюда, Фрэд... Умоляю вас... Вы ведь не злой! Вы так любили своего брата! Фрэд, именем Бена, которому я все простила и над могилой которого я молилась...
   Этого грубого человека как будто охватил прилив нежности.
   -- Ладно, я попытаюсь... Я сделаю все, что смогу... Но только если вы будете моей женой... Без этого... Знаете... я ничего не обещаю. Подумайте, а я пойду к Джошуа и постараюсь устроить это дело... Да, пусть дьявол расстреляет мою душу, если я этого не добьюсь. Не знаю еще, что будет... Придется, может быть, бросать жребий... Во всяком случае, можете надеяться!
   Он ушел, и Элиза осталась одна со своими мрачными мыслями и предчувствиями.
   Спустились сумерки, и тоску одиночества усугубило жуткое ощущение от окружающей темноты.
   Вдруг недалеко от хижины раздался веселый переливчатый крик, заставивший пленницу вздрогнуть.
   В этом трехсложном звуке, выкрикиваемом на особый лад, привычное ухо лесного бродяги сразу узнало бы крик дрозда-пересмешника.
   Это -- что-то вроде призыва, который можно выразить словами: "топпи-о-фи!" и который очень похож на перекликивание парижских уличных мальчишек, этих пересмешников огромной столицы.
   Как ни искусно воспроизведен был этот крик, Элиза сразу догадалась, что он принадлежит человеку и притом другу.
   Значит, она не забыта и не покинута.
   Бедняжка обрадовалась.
   -- Это Колибри... Без сомнения... Я спасена, -- прошептала она.
   Дверь легонько приотворилась, и в помещение проскользнула чья-то гибкая фигура.
   Две руки с нежностью обвились вокруг шеи девушки.
   -- Да, Элиза, мой друг, моя сестра, это я... -- едва слышно произнес мягкий гортанный голос.
   -- Ты, Колибри? Моя дорогая малютка! Ты?.. Но как ты здесь очутилась?
   -- О, индианка всюду проберется! Колибри -- дочь Черного Орла, а Черный Орел -- великий вождь команчей... Отец научил меня всем хитростям мужчин нашего племени и вселил в меня душу воина.
   -- Да, мало мужчин отважнее тебя, моя милая!
   -- Нужно торопиться... Идем... Наши друзья там... Они ждут тебя с лошадьми наготове.
   -- А отец?.. Мать?..
   -- Они все еще в плену у бандитов, но мы их выручим!..
   -- А Жо?.. Ты нашла его?
   -- Нет!
   -- В таком случае я не уйду! Я не покину Жо.
   -- Значит, ты остаешься?
   -- Да.
   -- Ладно, и я с тобой.
  

ГЛАВА IV

   Между тем наступили сумерки.
   В хижине Фрэда было темно, как в яме.
   Индианка вытащила из своего "мешочка для огня" огниво, трут, кремень и вмиг зажгла свечку из древесной смолы, вроде тех, что жгли наши деды.
   -- Итак, ты останешься со мной, Колибри?
   -- Ты не хочешь покинуть своего доброго старого Жо, а я не хочу покидать тебя.
   -- Если бы ты знала, что это за ужасные люди и как опасно среди них оставаться!
   -- Тем более необходимо мое присутствие! У нас, кстати, есть чем защищаться. Посмотри-ка: две винтовки, два кольта, патроны...
   -- А я и не подозревала, что они здесь есть.
   -- То-то, разве моя Элиза может быть трусихой?! -- кратко и твердо сказала Колибри, снимая со стены винтовки.
   -- Конечно нет. Но я пришла сюда, умирая от голода, жажды и усталости; целых два дня мы без отдыха шли с бедным Жо, которому негодяи выкололи глаза. С твоим приходом ко мне вернулось мужество... Ты увидишь... ты сейчас увидишь!
   -- В добрый час, -- промолвила Колибри, заряжая оружие. -- Я узнаю в тебе прежнюю Элизу.
   Обе они были совсем еще детьми, детьми в буквальном смысле этого слова: Элизе не было еще восемнадцати лет, а индианка, без сомнения, была не старше шестнадцати. Она была среднего роста и изящного сложения, с удивительно красивыми руками и ногами; под блестящей кожей цвета флорентийской бронзы угадывались гибкие и крепкие, как сталь, мускулы; ее черные с синеватым отливом волосы, по индейскому обычаю, ниспадали на спину двумя прядями, доходящими до пояса; широко открытые живые глаза блестели, как два черных алмаза; а за полными и влажными, как сердцевина спелого граната, губами виднелся ряд зубов молочной белизны.
   Живописный костюм придавал этой чарующей естественной красоте еще больше оригинальности и прелести. На ней безукоризненно сидела охотничья блуза из бизоньей шкуры. Отделанная разноцветной вышивкой и тонкой бахромой по швам, стянутая в талии поясом из черной змеиной кожи, она спускалась до колен в виде юбки; панталоны из такой же мягкой кожи, с такими же украшениями и национальная обувь -- мокасины, сшитые из шкуры луговых собак и кабаньей щетины, дополняли этот костюм.
   -- Надо искать Жо, -- решительно сказала Элиза.
   -- Хорошо. Прежде чем потушить огонь... дай мне сориентироваться. А потом мы подумаем о защите в потемках.
   Быстрым взглядом она окинула все закоулки хижины, прошлась по ней с закрытыми глазами, сосчитала шаги и, взяв карабин, сказала:
   -- Ладно! Я знаю теперь, что где расположено.
   Приняв, таким образом, все предосторожности, она дала Элизе один из имеющихся у них револьверов с серебряной чеканкой на рукоятке, а другим вооружилась сама.
   Затем она быстро заплела роскошные волосы своей подруги в косы, надела ей на голову соломенную шляпу и сказала смеясь:
   -- Из-за кос золотоискатели примут нас за китайцев.
   Задув лучину, она спрятала ее в кисет и вышла на улицу.
   Элиза последовала за индианкой, оставив дверь незапертой, и обе они бесстрашно поили осматривать таверны и "салуны" Золотого Поля.
   Это было в высшей степени смелое и безрассудное предприятие, на которое не решились бы самые отважные храбрецы; девушки же, казалось, не находили в нем ничего необыкновенного.
   Освещенные керосином таверны представляли собой простые бараки с оконными рамами без стекол. Благодаря этому снаружи легко было видеть всех посетителей.
   В первом заведении Жо не было.
   Кабаки, которых множество, были расположены на близком расстоянии друг от друга. Они занимали большинство домов единственной, изрытой грязными рытвинами улицы с деревянными тротуарами по сторонам, позволяющими с грехом пополам передвигаться по поселку, когда дождь превращает в топи огромные кучи песка.
   Девушки с беспокойным любопытством приблизились к следующему заведению и стали заглядывать в окна.
   Внутри все тонуло в оглушительном шуме: раздавалась самая безобразная ругань, отвратительные песни, велись адские игры. Сквозь густые клубы табачного дыма, наполнявшие кабак, они различали зверские, пьяные лица золотоискателей, но не находили среди них доброго негра, лицо которого легко было узнать.
   Они упорно продолжали поиски, но старика нигде не было.
   Было поистине чудом, что смелые девушки не были узнаны приходящими и уходящими посетителями таверны, которые испытывают какую-то странную потребность переходить из одного заведения в другое.
   Наконец, как и следовало ожидать, один из золотоискателей, вероятно менее пьяный или более проницательный, чем другие, узнал их.
   Он собирался войти в "салун" Джошуа, когда заметил девушек, которые в этот момент стояли на тротуаре, освещенном ярким светом фонарей.
   Он изумленно протер глаза и пробормотал:
   -- Да зажарит дьявол мои внутренности, если это не проклятая девчонка. Право!
   Он направился к девушкам, которые пустились бежать от него. Негодяй погнался за ними, крича во всю глотку. Он грубо схватил индианку за рукав блузы и хотел потащить ее за собой.
   Не издав ни звука, она вытащила нож и одним ударом, которому позавидовал бы любой мексиканец, порезала ему руку до кости.
   Пьяница испустил вопль бешенства и боли и поднял страшный вой:
   -- Она пролила мою кровь!.. Фрэд!.. Фрэд!.. Вор, фальшивомонетчик! Иди сюда!
   На эти крики пьяницы толпой вывалились из таверн. Впереди всех был Фрэд.
   -- В чем дело? Чего ты?
   -- Она меня окровавила... Вот!.. -- И он показал свою руку, порезанную до кости.
   -- Кто?.. Да кто же?..
   -- Другая!
   -- Какая другая!
   -- Та, что сопровождает проклятую девчонку.
   Фрэд увидел наконец две ловкие фигуры, которые бежали в конце улицы, и закричал во всю силу легких:
   -- Беда, друзья!.. Беда!.. Не давайте им убежать!
   Фрэд не старался даже объяснить себе, каким образом девушка, оставленная им в хижине, очутилась теперь на улице в сопровождении индианки.
   Прежде всего нужно схватить их: как все случилось -- выяснится потом.
   Элиза и Колибри успели бы скрыться, если бы этому не помешала непредвиденная случайность.
   Деревянный тротуар, по которому бежали девушки, сломался под индианкой, и нога бедняжки застряла между двух досок, как в капкане.
   Пока она ее высвобождала, банда пьяных негодяев успела приблизиться.
   С решимостью, которую нельзя было предполагать в столь хрупком существе, Элиза заслонила подругу и, направив на толпу длинное дуло револьвера, захваченного ею в хижине, без малейшего колебания спустила курок.
   Один из нападавших рухнул на землю.
   Крики и проклятия возобновились с удвоенной силой. Но внезапный отпор, столь же решительный, сколь и неожиданный, на минуту остановил толпу.
   Как ни был короток этот промежуток, он дал возможность Колибри освободиться, и обе девушки стремглав бросились вперед.
   К несчастью, из-за остановки они потеряли две минуты! Две минуты, за которые они успели бы спастись в поле и найти стоянку друзей.
   Теперь же, увы! путь им преградила пьяная толпа, подымавшая все больший шум.
   Им ничего больше не оставалось, как укрыться в хижине Фрэда, стоявшей в самом конце улицы, в нескольких шагах от ям, вырытых золотоискателями в песчаной почве.
   Едва дыша, они вбежали в хижину и успели забаррикадировать дверь, пока наиболее ловкие из пьяной ватаги, пошатываясь, приплелись туда и принялись стучать в дверь, требуя, чтобы их впустили внутрь.
   При постройке своего жилища Фрэд и Бен, очевидно, старались сделать его как можно прочнее.
   Оно представляло собой нечто вроде небольшого форта или блокгауза, в котором несколько решительных человек с успехом могли бы выдержать довольно серьезную осаду. Братья-золотоискатели, которые неутомимо работали и вели таинственный и замкнутый образ жизни, имели, по всей вероятности, серьезные основания превратить свое жилище в крепость.
   По всем углам строения, как и в дверях его, были сделаны отверстия для ружейных дул, едва заметные непосвященному. Девушки заметили эти бойницы только потому, что сквозь них, прорезая царившую в хижине темноту, пробивался свет от освещенных пивных и "салунов".
   Не обращая внимания на удары в стены, сколоченные из толстых бревен, девушки стали энергично готовиться к обороне.
   Колибри, благодаря своей способности различать предметы в темноте, без труда нашла карабины и патроны, и осажденные вооружились с ног до головы.
   -- Дом выстроен на славу и продержится молодцом, -- сказала Колибри, подойдя к двери и глядя в бойницу.
   -- И мы не ударим лицом в грязь; не так ли? -- спросила Элиза и просунула дуло винтовки в одно из боковых отверстий.
   -- О да! -- энергично ответила индианка. -- И так как самый лучший способ защиты -- нападение, то... начнем!..
   -- Ты готова, дорогая?
   -- Да, Элиза, я готова.
   -- Ладно... Пли!..
   Грянули два выстрела, еще два и еще -- раздавшийся рев бешенства и боли доказывал, что они не пропали даром.
   Золотоискатели пришли в замешательство и отступили.
   Некоторые из них были до того взбешены своей неудачей и упорным сопротивлением этих девчонок, что предложили поджечь хижину. Другие пошли еще дальше и настаивали на взрыве динамитным патроном.
   К счастью, и тому и другому воспротивились Фрэд и его друзья, которыми руководило главным образом желание взять бесстрашных девушек живьем, а отчасти и некоторая жалость к ним. Они предложили окружить хижину тесным кольцом и жаждой и голодом вынудить маленький гарнизон сдаться.
   После долгих и шумных споров план Фрэда, пообещавшего товарищам новые порции "тарантуловой" настойки, был, наконец, принят.
   Благодаря этой сделке между осаждающими, в распоряжении молодой француженки и ее подруги, маленькой индианки, оказалось несколько часов отдыха.
   Элиза, которой страшно хотелось спать, заснула, держа наготове заряженную винтовку, как солдат на войне, а Колибри следила сквозь бойницы за происходящим снаружи, готовая при первой же необходимости разрядить свое ружье в осаждающих.
   Ночь прошла спокойно, и Элиза хорошо отдохнула, несмотря на безвыходность положения.
   При первых проблесках зари девушки увидели расположившихся на почтительном расстоянии от хижины золотоискателей.
   -- Они хотят уморить нас голодом, -- промолвила Элиза, окидывая быстрым взглядом осаждающих.
   -- Да, осада не будет продолжительной, -- предположила индианка.
   Осада, действительно, не затянулась, но по иной причине.
   Взбешенные упорной обороной и подстрекаемые язвительными шутками и насмешками вновь прибывающих "зрителей", осаждающие решили возобновить атаку.
   Часть золотоискателей выскочили из укрытия и, как бешеные, бросились к хижине, потрясая в воздухе кирками, заступами и дубинами. Остальные открыли адский огонь. Пули сыпались градом на стены, отрывая куски дерева и разнося хижину в щепки.
   Несчастные девушки уцелели только чудом. Они бесстрашно палили почти в упор из своих винтовок, но это не останавливало разбушевавшуюся пьяную толпу.
   Несколько осаждающих упали, сраженные пулями, но остальные с криком торжества добрались до деревянных стен.
   Элиза и Колибри не успели даже вновь зарядить ружей.
   Окруженная со всех сторон хижина затрещала под ударами воинственной толпы.
   Несчастные девушки сделали все возможное, чтобы спасти свою жизнь. Надежды уже не оставалось! Страшное предчувствие сжало их сердце при мысли о будущем. Девушек душили слезы гнева и невыносимой душевной муки. Они обнялись и решили покончить с собой.
   Однако выполнить это оказалось невозможно, так как у них кончились заряды.
   Часть стены рухнула.
   Крепость взята... Эта победа пятисот пьяниц над двумя молоденькими девушками, почти детьми, была встречена торжествующим воем.
   -- Мы погибли, -- прошептала Элиза.
   -- Еще нет, -- воскликнула Колибри и издала крик дрозда-пересмешника.
   Не успел еще отзвучать этот призыв, полный надежды на избавление, как послышался бешеный топот лошадей и в Золотое Поле внезапно ворвался отряд всадников.
   Узнав двух всадников, скакавших во главе отряда, золотоискатели с удивлением и беспокойством закричали:
   -- Стальное Тело!..
   -- Черный Орел!..
  

ГЛАВА V

   Прискакавший отряд состоял из двадцати пяти или тридцати человек: нескольких киовасских воинов, ковбоев ранчо Монмартр, вождя Черного Орла -- отца Колибри, канадца Джимми и, наконец, Стального Тела -- бывшего управляющего ранчо Колорадо, грозы конокрадов и пограничных бандитов.
   Нужно было обладать безумным мужеством, чтобы с такими незначительными силами напасть на головорезов Золотого Поля. И теперь еще эта не тронутая цивилизацией часть необъятного американского материка служит театром поистине эпической борьбы и легендарных подвигов.
   Прибывшие принадлежали, очевидно, к таким храбрецам: при их появлении среди золотоискателей воцарилось мертвое молчание. Все эти висельники и пропойцы почувствовали приближение грозы.
   Один из мчавшихся во главе отряда всадников, ловко сидевший на маленькой пегой лошади, подал знак, и его спутники остановились.
   Их полудикие лошади -- эти неукротимые животные -- не подпускали к себе никого, кроме своих хозяев, которым повиновались как верные собаки, но стоило подойти к ним постороннему человеку -- начинали лягаться и кусаться как дикие звери. Необыкновенная быстрота, выносливость, удивительная способность выслеживать врага, будь то человек или зверь, и преданность своему укротителю -- вот их отличительные черты.
   На всаднике был живописный костюм: большая серая шляпа с приподнятыми спереди широкими полями и украшенной золотой каймой тульей, красная шерстяная блуза, зашнурованная ремнями, голубой шелковый пояс, к которому была подвешена пара кольтов с серебряной чеканкой на рукоятке, кожаные индейские панталоны и сапоги с большими шпорами.
   На первый взгляд, во всаднике, невысоком человеке со спокойным и безмятежным лицом, трудно было заподозрить грозного смельчака, слава о котором распространилась далеко за пределами Рио-Гранде -- широкой реки, отделяющей Соединенные Штаты от Мексики.
   Это был красивый молодой человек лет двадцати пяти, с тонкими чертами лица, слегка загоревшего под знойными лучами солнца, с правильным прямым носом, лихо закрученными темно-русыми усами, слегка вьющимися волосами, светло-голубыми глазами и острым как клинок шпаги взглядом.
   Услышав крик дрозда-пересмешника, индейский вождь протянул руку в направлении, откуда послышался сигнал, и сказал ковбою:
   -- Моя дочь и ее подруга там! Пусть мой белый брат поговорит с искателями золота.
   Ковбой отъехал на десять шагов от группы, слегка приподнялся на деревянных стременах и звучно крикнул:
   -- Молодая девушка, дочь хозяина ранчо Монмартр, и ее слуга, старый негр по имени Жо, укрылись здесь от преследователей, атаковавших ранчо. Мы пришли сюда за ними с самыми мирными намерениями.
   Эти простые слова, произнесенные самым миролюбивым тоном, вызвали целый град проклятий и отборных ругательств.
   Фрэд, раздраженный бессонной ночью, с пересохшей глоткой и еще не протрезвевший, отвечал от имени всех бродяг:
   -- Мерзавец... Степная собака!.. Эта девушка принадлежит мне, мне одному!
   -- По какому праву?
   -- По праву сильного.
   -- А уверен ли ты в своем праве и своей силе?
   Фрэд, бледный, со зловещим лицом и налитыми кровью глазами, сделал несколько шагов вперед и крикнул:
   -- Ах ты подлый выродок! Да я сотру тебя в порошок одним щелчком!
   Ковбой залился звонким смехом, раскатившимся по всему Полю и донесенным эхом до "салуна", где на минуту прекратилась попойка.
   Смех его подействовал на колосса, как укус слепня на быка, и окончательно привел его в ярость.
   -- Я, Фрэд Рэнджер, убил двенадцать человек! Береги свою шкуру! -- заревел он, задыхаясь от злобы.
   Не теряя спокойствия, ковбой крикнул ему в ответ:
   -- Бедняга! Вскормившая тебя свинья могла родить лишь борова; а боров, как известно, годен только на жаркое, а не в ораторы. Поэтому советую тебе замолчать. Ты надоел моим молодцам своей болтовней. Ступай, проспись после "тарантуловой" настойки и пощади наши уши!
   -- Трус! Трус! Трус! Говорить-то ты горазд, а подойти ближе трусишь... сидишь на своей козе... Не бойся, я без оружия!
   С ловкостью акробата ковбой перескочил через голову своей лошади, причем седло и стремена остались неподвижными, точно его выбросило какой-то пружиной.
   Он бросил на землю нож и револьверы и, остановившись перед гигантом, сказал ему:
   -- Ты назвал козой мою лошадь... Предупреждаю тебя, что Букин-Билли-Гильом Бараний Прыжок страшно самолюбив, и он не простит тебе обиды, если ты перед ним не извинишься.
   Разговор принимал все более и более забавный характер, и спутники ковбоя, посмеиваясь, ожидали, чем все это закончится.
   Золотоискатели были взбешены. У Фрэда показалась на губах пена.
   Элиза и Колибри стояли у настежь открытой двери хижины и радостно улыбались Черному Орлу.
   Золотоискатель приготовился к бою и бросился на противника, не доходившего ему и до плеча, с намерением убить его своими огромными кулаками, твердыми и тяжелыми, как два молота.
   Изумительно ловким, почти неуловимым движением ковбой уклонился от удара и угодил колоссу кулаком в лоб. Тот глухо завыл, пошатнулся, как от удара дубиной, и подался назад.
   Бандиты, которых устрашала сила Фрэда, оцепенели от изумления: возможно ли, чтобы удар кулака так подействовал на гиганта и сделал неспособным к бою его, непобедимого Фрэда, свернувшего голову уже не одному сопернику?
   Это было тем досаднее, что победителем был ковбой, то есть один из тех непримиримых врагов золотоискателей, с которыми они так же не ладят, как кошки с собаками.
   Фрэда пытались ободрить криками, но напрасно -- от страшного удара он потерял сознание.
   -- Что, довольно с тебя, а? Отвечай-ка, герой, убивший двенадцать человек, -- потешался над ним ковбой. -- Думаю, что хватит: я очень постарался. Теперь мне остается только расписаться на твоей физиономии на память о нашей встрече.
   С этими словами он откинулся всем корпусом назад, коснулся одной рукой земли и, подняв ногу, провел шпорой по лицу гиганта, оставив длинный глубокий след от правого виска до левого угла нижней челюсти.
   Нужно заметить, что колеса мексиканских шпор очень широки и имеют острые, как наконечник стилета, зубья.
   Брызнула кровь, и несколько прядей волос осталось на этом странном орудии пытки.
   Это и была подпись Стального Тела, поистине ужасная, ибо оставалась навсегда.
   Кровопускание привело золотоискателя в себя -- он с ревом хищного зверя бросился на ковбоя и схватил его поперек тела.
   Все, кроме друзей последнего, ожидали, что молодой человек будет раздавлен в ужасных тисках.
   Тот, однако, не сопротивляясь, позволил обхватить себя, а затем быстрым движением высвободился из объятий колосса, приподнял его над головой и отшвырнул от себя с такой силой, что Фрэд, описав в воздухе дугу, рухнул на землю.
   -- Брат мой -- мужчина! -- с одобрением и восхищением произнес на своем гортанном наречии индеец.
   Его спутники шумно аплодировали, хотя не раз были свидетелями изумительных подвигов ковбоя и успели к ним привыкнуть.
   Фрэд хрипел, окончательно обессиленный и неспособный продолжать поединок.
   -- А теперь ты извинишься перед Букин-Билли; не правда ли? -- обратился к нему ковбой со словами, в которых слышалась насмешка и в то же время непреклонная воля. -- Моя лошадь -- славное животное и совсем не заслуживает твоих издевательств. Торопись же, потому что моя лошадь страшно нетерпелива... уж я ее знаю... Спеши, или она снимет с тебя скальп.
   Пегий мустанг, видя лежащего перед собой человека, стал ржать, прясть ушами, оскалил зубы и бил копытом, взрывая песок.
   -- Ступай, Билли, мой мальчик, сними с него скальп, если ему не угодно извиниться.
   Мустанг снова заржал и, вцепившись зубами в кожу на затылке золотоискателя, рванул ее...
   Послышался треск и вслед за ним рев зверя, которого потрошат живьем.
   -- Довольно... довольно... пощади!.. -- ревел Фрэд.
   -- Я согласен, но признайся раньше, что Билли не коза.
   -- Да... да... я ошибся... Это великолепное животное.
   При этих словах ковбой свистнул на особый манер, и мустанг поднял голову.
   -- Достаточно, Билли, оставьте в покое джентльмена и не тревожьте его скальп.
   Фрэд между тем потерял сознание.
   Этот странный поединок и еще более странный эпилог продолжались не более нескольких минут.
   Ошеломленные золотоискатели стали мало-помалу приходить в себя и ободрились, заметив, что отряд неприятеля невелик, -- вновь послышались пьяные крики и было решено отомстить за Фрэда.
   Элиза и Колибри воспользовались удобным моментом и присоединились к отряду с карабинами в руках.
   Это еще более разъярило толпу и с новой силой пробудило в ней низменные инстинкты.
   Загремел первый выстрел, и пуля, свистя, задела ухо Букин-Билли; мустанг стал лягаться.
   -- Джимми, -- хладнокровно сказал Стальное Тело, -- познакомьте-ка этого неловкого стрелка со своим карабином.
   Канадец Жако, или Джимми, быстро приложил к плечу винтовку, прицелился и спустил курок.
   Зачинщик подскочил на месте, а канадец, белобрысый, румяный гигант лет двадцати, заметил:
   -- Я влепил ему в самую середину его "хлебной корзины"
   -- Недурно, Жако...
   Не обращая внимания ни на пальбу, ни на крики, ни на угрозы, Стальное Тело снял шляпу перед молодыми девушками, ощущая какую-то робость в присутствии Элизы, протянувшей ему руку.
   -- Благодарю, -- сказала она, -- благодарю вас, сударь, что вы так вовремя пришли нам на выручку и рисковали из-за меня жизнью, не будучи даже знакомы со мной.
   Он дотронулся кончиками пальцев до протянутой ему маленькой ручки и, не осмеливаясь пожать ее и не зная, что делать, пробормотал в сильном смущении:
   -- Мадемуазель, вы слишком добры... Право же, не за что... Я друг этого храброго индейца... его отважной дочери... Они и ваши ковбои искали вас... я присоединился к ним... очень просто...
   Он говорил с ней по-французски непринужденно, точно так же, как с канадцем, и его акцент ей очень нравился.
   Колибри в это время разговаривала с отцом, который похвалил ее за догадливость и храбрость. Потом она протянула руку канадцу, который покраснел до корней волос и, чтобы скрыть смущение, выстрелил в золотоискателя, палившего в них из засады.
   С трех или четырех сторон раздались выстрелы, не причинив, однако, никакого вреда. Пьяницы были не в состоянии точно прицеливаться.
   Некоторые из них убивали друг друга в упор.
   Другие падали из-за отдачи собственного ружья.
   Пока Стальное Тело с проницательностью опытного воина осматривал позицию, Элиза благодарила его друзей, которые два дня шли без устали по ее следам.
   Затем она погрузилась в тоскливые мысли о родителях и старике Жо, пропуская мимо ушей болтовню Жако и Колибри -- двух друзей, которые вечно пикировались, но не могли жить друг без друга.
   Стальное Тело, взявший на себя команду отрядом, и думать не мог об отступлении, так как не было никаких сведений об участи бедного негра.
   Нужно было во что бы то ни стало спасти старика.
   Стрельба между тем усилилась. Небольшой отряд, служивший до сих пор безответной мишенью, стал выказывать признаки нетерпения, тем более что пули летели все точнее и несколько человек уже были слегка оцарапаны. Нетерпение передалось и лошадям, которые беспокойно начали топтаться на месте.
   Через несколько секунд в отряде наступила мертвая тишина. Внезапно Стальному Телу пришла в голову интересная мысль.
   Улица была совершенно свободна. По ней можно было ускакать из Золотого Поля, спрятать девушек в ближайшем лесу, где они находились бы в полной безопасности, а потом возвратиться и попытаться освободить Жо.
   -- Жако, -- обратился он к канадцу, -- посади Колибри на холку своей лошади.
   -- Вы позволите, мадемуазель? -- спросил он затем Элизу, поднял ее как ребенка, посадил в седло, а сам вскочил на крепкую спину мустанга и звучно крикнул:
   -- Вперед!
   Ковбои с револьверами наготове бросились за своим предводителем, который первым врезался в толпу золотоискателей, преграждавших дорогу.
   Лошади, привычные к самым необычным ситуациям, с дьявольской ловкостью перескакивали любые препятствия, валили по пути людей, лягались передними ногами и кусали тех, кто пытался их задержать.
   Золотоискатели, не ожидавшие столь стремительного натиска, поняли, что добыча ускользает, и открыли адский огонь, сопровождавшийся отчаянным воем.
   Отряд прорезал толпу и был уже на границе Золотого Поля. Еще момент -- и он достигнет желанной цели.
   Вдруг Стальное Тело разразился проклятиями.
   Навстречу им во весь опор мчался вчетверо больший отряд вооруженных с ног до головы всадников на полудиких пограничных лошадях.
   Их было по меньшей мере сто человек.
   Во главе отряда на великолепной черной лошади, с белой звездой на лбу, неслась галопом молодая женщина замечательной, оригинальной, так называемой роковой красоты.
   На ней была длинная амазонка цвета морской волны и поярковая шляпа с золотой тульей, украшенная длинным белым пером.
   Лицо ее сияло той мраморной белизной, которой отличаются креолки испанского происхождения; губы казались кровавой раной, а глаза с бархатистыми зрачками сверкали ярким металлическим блеском.
   Еще несколько скачков, и два отряда встретятся лицом к лицу.
   Отряд Стального Тела, менее многочисленный, должен был неминуемо погибнуть.
   Ужасная катастрофа была тем неизбежнее, что атакующие сплотили ряды и образовали компактную неуязвимую группу.
   Только пушкой можно было пробить сгрудившихся людей и лошадей, летевших как вихрь.
   Улица была широка, однако они успели ее загородить.
   Этот бешеный натиск, очевидно, был заранее хорошо обдуман; молодая женщина, вместо того чтобы приказать нападавшим посторониться, изо всей силы ударила хлыстом по шее своего скакуна, заржавшего от боли и бешенства, и крикнула звонким, покрывшим шум атаки голосом:
   -- Вперед!
  

ГЛАВА VI

   На восток от Скалистых гор, между тридцать второй и тридцать пятой параллелями северной широты, простирается огромное плоскогорье, которое известно географам под странным названием "Plano Estacado" -- на испанском языке, "Staked Plain" -- на английском и "Plaine JalonnИe" на французском, то есть Равнина Вех.
   Плоскогорье образует неправильный четырехугольник, каждая из сторон которого равняется приблизительно тремстам километрам.
   Эта огромная площадь -- часть территории Соединенных Штатов -- совершенно пустынна.
   На плоскогорье нет ни рек, ни деревьев, нет и жителей, зато из-за великолепной травы, густой и вкусной, оно служит прекрасным пастбищем для скота. Взамен рек и ручьев там множество источников, а высота его достигает тысячи пятисот метров на севере и тысячи метров на юге, что делает его климат одним из самых здоровых.
   Эта столь плодородная территория с прекрасным климатом, где очень быстро можно нажить несметные богатства разведением скота, имеет большое неудобство -- дурное соседство.
   На северо-западе от нее лежат земли индейцев навахо и апачей, число которых достигает девяти или десяти тысяч человек, причем ни тех, ни других нельзя заподозрить в радушном отношении к белым поселенцам.
   На северо-востоке живут киовасы и команчи; они совершенно не тронуты цивилизацией и жгут, грабят, убивают и скальпируют, как в добрые времена Фенимора Купера, Майн Рида и Габриэля Ферри. Там же встречаются шошоны и хикарильо -- племена, оставшиеся по сию пору кочевниками и большими охотниками до человеческих причесок.
   На юге, по обоим берегам Рио-Гранде, отделяющей Соединенные Штаты от Мексики, рассеяно население гораздо более опасное, чем самые кровожадные индейцы. Если у последних сохранились еще, как у первобытных народов, большие достоинства, то "десперадо" -- так называют это население, состоящее из подонков обоих народов, -- стоят ниже всякой критики.
   Это -- разнообразнейший сброд бандитов, людей различного происхождения, разного цвета кожи, вырвавшихся из тюрем Старого и Нового Света, имя которых служит пугалом для колонистов, которых, между прочим, не особенно легко напугать.
   Воровство, убийство, поджог, грабеж -- вот основные занятия этих негодяев, чью свирепость возбуждает беспрестанное пьянство, в котором они видят высшее наслаждение и единственную цель существования.
   Всего лишь тридцать лье отделяет заселенную ими территорию от южной границы Равнины Вех, и уже по этому можно судить, легко ли было основать здесь хозяйство.
   Техасцы все же делали такие попытки, но с какими предосторожностями! Часть, принадлежащая Техасу, была разбита на тридцать одинаковых участков, и туда были отправлены концессионеры, которых, однако, вскоре перебили десперадо, -- кости их до сих пор белеют у источников, так что эти поселения существуют лишь на бумаге.
   И вот один француз осуществил то, что не удавалось техасцам, несмотря на их упорство, храбрость и авантюризм.
   Да! Один француз отважился проникнуть в самую глушь Равнины Вех, устроился там и зажил счастливой жизнью -- уделом храбрых и сильных людей.
   Но сколько испытаний в такой жизни, сколько в ней борьбы, насилия и козней! Какое ожесточение против озверевших, распущенных людей подымается в груди.
   Вот, впрочем, факты, простые, но полные героизма.
   Сильно скомпрометированный во время Парижской коммуны рабочий-механик по имени Леон Дэрош благодаря бегству спасся от ужасных репрессий Кровавой недели.
   Он покинул Париж при странных обстоятельствах -- ему помог один печальный эпизод, описание которого необходимо для этой правдивой истории и будет далее приведено.
   После тысячи перипетий Дэрошу удалось высадиться в Новом Орлеане с женой и двумя детьми -- сыном и дочерью -- без всяких средств.
   Сыну его было тогда три года, а дочь была еще в колыбели.
   Самому Дэрошу было не более двадцати семи лет.
   Это был тип парижского рабочего, наполовину художника, наполовину ученого, -- рабочего, который облагораживает свой труд, применяя научные знания, развивает свой ум и способности и нередко выдвигает из своей среды писателей, философов или политических деятелей.
   Таких рабочих было много уже во время коммуны, теперь же имя им легион.
   Приходилось устраиваться там, в Америке, где борьба за существование ожесточеннее, чем где бы то ни было.
   Дэрош взялся за работу с усердием человека, который привык к труду.
   Он ни слова не понимал по-английски, но, к счастью, в Луизиане еще говорят по-французски.
   Сначала он добывал пропитание, работая в гавани на разгрузке судов.
   Его семья вынуждена была жить на участке, расположенном ниже деревянных плотин, окаймлявших берега Миссисипи, в лачуге, куда просачивались вода и ил. Они задыхались от носившихся в воздухе миазмов и жестоко страдали от американских комаров, которые адски жужжат, прокалывают кожу человека своим хоботком и впускают в его кровь яд, приводящий в бешенство. Им приходилось жить впроголодь, что ненамного лучше смерти.
   Увы! Далеко остался Париж, Париж, с его веселым грохотом, с его деловитой, шумной толпой, где никогда не чувствуешь себя оторванным от людей.
   А Монмартр! И наверху, на самом верху его, улица Лепик под мельницами, на просторе; а скромный домик, откуда виден как на ладони весь Париж, с садиком размером с платок, где дышалось полной грудью!
   О Париж! Дорогой Париж! Дорогой уголок Монмартра, полный света и солнечных лучей!
   Бедная женщина, бедные дети! Они были одиноки в огромной Луизиане, с ее бестолковым шумом, туманными днями, невыносимой жарой, грубым населением и зараженным воздухом!..
   Да, они были одиноки в этой карикатуре на французскую столицу, среди этих карикатур на французов, совершенно обамериканившихся; затеряны среди равнодушных людей, бегущих по делам как на пожар; в течение многих часов оторваны от мужа, отца, изнемогавшего под тяжелой ношей, подобно вьючному животному.
   Страшная болотная лихорадка сломила энергию и лишила бодрости этого человека, которого ничто не могло привести в отчаяние.
   Сраженный болезнью, Дэрош потерял место грузчика.
   Наступила тяжелая пора борьбы с нуждой, со страшной нуждой, которая еще ужаснее для человека, когда он на чужбине.
   Несчастные изгнанники жили впроголодь несколько месяцев, пока, наконец, Дэрош не нашел место кочегара на одном из миссисипских пароходов.
   Теперь у них было на что жить!
   Спустя некоторое время ему посчастливилось поступить механиком на одну из железных дорог.
   Нужда отступила!
   Посоветовавшись, они решили покинуть Новый Орлеан и поселиться в Литл-Роке, столице Арканзаса.
   Жизнь в этом городе нравилась им больше, но они не предполагали остаться здесь навсегда.
   Служебные обязанности Дэроша заставляли его довольно часто посещать Аустин -- красивый городок, расположенный на берегу Рио-Колорадо. Этот городок был столицей Техаса и находился на самой границе. В двух шагах от него лежала совершенно дикая страна с ее опасностями, а часто и сюрпризами, нередко приносящими счастливцу несметные богатства.
   И вот Дэрошу, которому надоело прозябание, не соответствующее его личным заслугам и тому усердию, с каким он трудился, захотелось разбогатеть.
   Ему хотелось, чтобы его жена, его нежная, прелестная подруга, и его дорогие малютки, радость их семейного очага, могли, наконец, после долгих испытаний воспользоваться теми благами, что приносит с собой богатство, удовлетворить все потребности и прихоти, добиться высшего счастья: быть в состоянии оказывать добро ближним.
   В Аустине ему не раз приходилось слышать рассказы о Равнине Вех, о том, какую выгоду можно было бы извлечь из ее богатств и какие препятствия встречаются там на каждом шагу.
   Он часто думал об этом и взвешивал все доводы за и против.
   Наконец, Дэрош решил испытать судьбу и, приготовив со свойственной ему энергией и быстротой все необходимое для фермы, отправился в путь с женой, детьми и верным слугой-негром Жо на приспособленной к долгим переездам большой и крепкой повозке.
  

ГЛАВА VII

   Путешествие закончилось благополучно, без трудностей и приключений.
   Достичь равнины было нетрудно. Они медленно поднимались по пологому склону и к вечеру добрались до местности, покрытой роскошной растительностью.
   Неподалеку находился живительный источник, к которому тотчас же устремилась лошадь Дэроша.
   Парижанин заметил родник издалека и приказал Жо перевезти туда все необходимое для ночлега.
   Неожиданно он услышал звук человеческого голоса. Кто-то пел заунывную песню, слова которой невозможно было разобрать. Она становилась все тише и тише.
   Дэрош осторожно двинулся в направлении звуков, соскочил с седла и принялся за поиски.
   Наконец, он обнаружил лежащего в высокой траве индейца с лицом покрытым яркими красками. Индеец спокойно смотрел на него и продолжал петь.
   В двух футах от него торчало воткнутое в землю копье с висящими на нем скальпами, то есть срезанной с головы человека кожей вместе с волосами.
   Над ним стояла, опустив голову, лошадь и беспокойно обнюхивала его.
   Будучи не в состоянии подняться или двинуться, индеец, очевидно, жестоко страдал, хотя его лицо выражало невозмутимое спокойствие.
   Индеец принял Дэроша за десперадо и, предполагая дурные намерения, сказал на ломаном английском языке:
   -- Белый человек хочет убить индейца и взять его скальп. Пусть он подождет, пока ангел смерти сам закроет ему глаза.
   Парижанин сделал энергичный отрицательный жест и ответил на не менее исковерканном английском языке:
   -- Вы ошибаетесь, краснокожий! Я -- не враг; напротив, мне хочется быть вашим другом. Вы, видно, сильно страдаете. Я попробую вам помочь.
   -- Медицина белых могущественна, но она не может спасти человека, укушенного гремучей змеей. Черный Орел пропел уже свою предсмертную песню... Черный Орел умирает!
   Услышав издали разговор, г-жа Дэрош с обоими детьми подошла к мужу, который заметил огромную змею, убитую индейцем после того, как она ужалила его в ногу.
   Под действием яда опухоль быстро увеличивалась, и нога приняла форму деревянного обрубка.
   При виде молодой женщины и детей у индейца выступили на глазах непокорные слезы, и он сказал с горькой улыбкой:
   -- У Черного Орла есть жена... и двое детей... он их больше не увидит.
   Мадам Дэрош, тронутая до глубины души, прерывающимся от волнения и рыданий голосом прошептала:
   -- О, мой друг... Мой друг... как помочь... как спасти этого бедного отца?
   Дэрош посмотрел долгим взглядом на жену и детей и воскликнул:
   -- Да... Я могу... Может быть, это грозит смертью... Но это мой долг. Жо! Принеси скорее аптечку.
   Пока негр побежал за ящиком с необходимыми медикаментами, Дэрош вынул из кармана нож, поднял ногу умирающего и нашел на ней ранку от укуса ужасной змеи.
   В два приема он надрезал кожу и мышцу вплоть до не тронутого гангреной места, сделал новый крестообразный надрез и снова взглянул на безмолвно следивших за операцией жену и детей.
   Индеец даже не моргнул, несмотря на страшную боль; только лицо его, обыкновенно грубое, несколько смягчилось.
   Дэрош отвел взгляд от своей семьи и бесстрашно приложил губы к зияющей ране.
   Он с силой втянул в рот гнойную ядовитую жидкость, выплюнул и снова потянул ее из раны, рискуя жизнью, так как ничтожная ранка на губе, деснах или языке могла вызвать отравление.
   Молодая женщина поняла теперь, что означали его слова: "Может быть, это грозит смертью... но это мой долг" -- и сопровождавший их взгляд, полный любви.
   Она побледнела, и ее охватила дрожь при виде мужа, вырывающего у смерти, быть может ценой собственной жизни, этого незнакомого человека, такого же мужа и отца, как и он.
   Да, ее охватила дрожь. Но зато как гордилась она любовью этого человека, этого героя, столь великодушного и в то же время столь скромного!
   Около четверти часа продолжал Дэрош операцию, не заботясь об опасности, которой подвергался.
   Мало-помалу через рану стала просачиваться кровь, сначала черноватая и ядовитая, а затем и красная, становившаяся все чище.
   Тогда он смочил рану несколькими каплями карболовой кислоты, которую достал из походного ящика, принесенного Жо.
   Только теперь он подумал о самом себе -- о возможном заражении, о грозящей ему опасности.
   Он взял бутылку с виски и тщательно прополоскал рот.
   -- Все, что было в моих силах, я сделал, -- сказал он наконец.
   Жена, все еще дрожащая и очень встревоженная, бросилась в его объятия и прошептала со слезами нежности на глазах:
   -- Как прекрасен твой поступок и как горжусь я тем, что принадлежу тебе!
   Индеец смотрел с бесстрастием, свойственным людям его племени, на эту нежную и радостную пару. Ему было гораздо лучше, но он еще чувствовал большую слабость.
   Дэрош предложил ему место в повозке, но индеец отказался, предпочитая ночлег на шелковистой благоухающей траве под открытым небом.
   Случайный врач тщательно промыл рану слабым раствором карболовой кислоты, сделал перевязку, дал пациенту бутылку виски для поддержания сил, пожелал ему спокойной ночи и ушел, пообещав сделать на рассвете новую перевязку.
   На следующий день, к удивлению и прискорбию Дэроша, индейца уже не было там, где он его накануне оставил: он куда-то исчез.
   Жо, не любивший индейцев, как и все негры, дал полную волю желчности:
   -- Эти люди -- негодяи, воры, пьяницы, неблагодарные... Он, как другие краснокожие, неблагодарен белому, спасшему ему жизнь, и придет скальпировать всех, чтобы красть скот, повозку и провизию.
   Дэрош только пожал плечами.
   Он тотчас же приступил к постройке фермы для разведения скота. Прежде всего нужно было найти название будущей ферме, или ранчо, как ее здесь называют.
   В память о далекой родине решено было назвать ранчо Монмартром.
   И теперь еще оно носит это название и указано так в межевых планах техасских землемеров под рубрикой небольших хозяйств.
   Затем было выбрано место, возвышавшееся над всей равниной, где решено было построить жилище, и отведен участок под огород, который вскоре засеяли.
   Эти работы потребовали упорного труда в течение целого месяца, пролетевшего незаметно и быстро как сон.
   Однажды, на восходе солнца, в новой колонии поднялась сильная тревога: к ферме несся во весь опор большой отряд всадников.
   По их беспорядочному строю, живописной одежде и длинным копьям, унизанным скальпами, легко было узнать индейцев.
   Их было не менее ста, и они неслись с неслыханной быстротой на степных скакунах, таких же диких, как и их всадники. Спины неоседланных мустангов были покрыты шкурами пантер.
   В пустынных местах каждого незнакомца приходится считать врагом; поэтому Дэрош и Жо схватили винтовки и, скрывшись с мадам Дэрош и детьми в повозке, решили упорно защищаться.
   Вдруг Жо, весь бледный, насколько могут быть бледны негры, вскочил со вздохом облегчения:
   -- Хозяин!.. Госпожа!.. Индейцы -- там -- не враги... Они пришли вместе с женщинами повидать нас... Они идут не с войной.
   В это время один из индейцев, по-видимому вождь, соскочил с коня, сбросил в знак мира оружие и приблизился к повозке.
   -- Ведь это наш индеец... тот человек, которого укусила змея! -- воскликнула мадам Дэрош.
   Парижанин действительно узнал в нем Черного Орла, который братски протягивал ему руки.
   Дэрош протянул ему свои, и они искренне и горячо обнялись.
   -- О, мой славный краснокожий! Как я счастлив видеть вас! -- смеясь и сияя от радости, говорил Дэрош. -- А я уже стал вас считать человеком, недостойным доверия.
   Индеец снова принял важный вид и, поклонившись мадам Дэрош, сказал:
   -- Черный Орел не забывает... Он обязан жизнью белому врачу... Благодарность -- добродетель краснокожих... Белый врач всегда будет любимым братом Черного Орла.
   -- Я тоже буду вашим другом, вашим братом. Но скажите: каким ветром вас занесло?
   -- Черный Орел -- главный вождь команчей. Он рассказал своим воинам, как белый спас ему жизнь, и они захотели познакомиться с белым другом краснокожих. Они попросили разрешения сопровождать вождя, когда он повезет жену, Красную Лилию, в лагерь своего друга.
   -- Как, ваша жена и ребенок здесь, и вы ничего не говорите? Где же они? Позовите их сейчас же? Между нами не должно быть никаких церемоний. Будьте у нас как дома.
   Команч улыбнулся, повернулся к воинам и произнес несколько слов по-индейски.
   Тотчас же от отряда отделился всадник на белом коне, которым он управлял с замечательной ловкостью.
   Дэрош узнал в нем молодую женщину, прелестное создание, оригинальной и редкой красоты.
   На ней была длинная, стянутая в талии блуза из дубленой кожи, а к груди был привязан кожаными ремнями очаровательный ребенок, протиравший крошечными кулачками заспанные глазенки.
   Индианка соскочила с лошади со смущением, придававшим ей еще большую прелесть, приблизилась к европейцам.
   Черный Орел с неподражаемым достоинством горделиво указал на нее и сказал:
   -- Вот Красная Лилия, моя жена, и Колибри, моя дочь!
   Прекрасная индианка произнесла на гортанном наречии несколько слов, вызвавших одобрение Черного Орла и воинов-команчей.
   Слова эти, полные благодарности, вождь переводил на английский язык по мере того, как она их произносила.
   -- Красная Лилия никогда не забудет, что белый спас ее мужа, великого вождя команчей. Она вечно будет верной сестрой белого, его жены, и ее дочь Колибри будет воспитана в любви к белым и их детям. Да ниспошлет им Маниту долгую и счастливую жизнь!
   Ее речь, исходившая из самого сердца, глубоко тронула парижан. Эта благодарность, эта привязанность, которые она так живо чувствовала и о силе которых, как увидит сейчас читатель, свидетельствовали ужасные доказательства, взволновали их до глубины души.
   Дети, Марсель и Элиза, подошли к молодой матери и с нежностью поцеловали крошечную Колибри.
   Маленькая дикарка отвечала радостным смехом, и на ее бронзовых щечках появились ямочки. Все это переполняло счастьем родительские сердца.
   Через несколько минут белые и краснокожие слились в одну дружную семью.
   Чтобы как следует отпраздновать радостную встречу, Дэрош хотел выкатить весь свой запас виски и огненной воды, которые так любят индейцы.
   Черный Орел, однако, решительно отказался.
   Он прекрасно знал, как опасен этот яд, расточаемый янки с такой коварной щедростью.
   -- Нет, нет! Не надо огненной воды; только благодаря воздержанию команчи до сих пор сохранили свою гордую независимость.
   Окончив беседу, индейцы соскочили с коней и отпустили их на волю: благородные животные были обучены являться на первый зов хозяина.
   Человек двадцать воинов стали приближаться, держа в руках копья с привязанными к ним ужасными трофеями.
   Дэрош с глубоким отвращением заметил пучки волос на содранной с черепов коже, не успевшей еще засохнуть и красной от крови.
   Команчи с невозмутимым хладнокровием дикарей втыкали свои копья глубоко в землю на некотором расстоянии друг от друга, и скальпы развевались на высоте двух метров при малейшем ветре.
   Парижанин обратился к Черному Орлу за разъяснениями, что означают эти странные украшения.
   Вождь команчей сказал, что он узнал о намерении десперадо напасть с большим отрядом на прибывших недавно с запада поселенцев, то есть Дэроша и его семью, чтобы убить и ограбить их.
   Узнав, когда и где они намерены осуществить свой страшный план -- индейцам известно все, Черный Орел, совершенно излечившись после укуса змеи, бодрствовал много дней и ночей, выведывая и наблюдая.
   Краснокожие терпеливо выждали момент, когда десперадо пойдут на ранчо Монмартр, и предупредили это свирепое нападение.
   С быстротой молнии они налетели на разбойничью шайку, перебили и скальпировали всех, кроме одного, которому Черный Орел сказал:
   -- Белый, его жена, дети и черный слуга -- братья команчей. Если хоть один волосок упадет с их головы, если пропадет хоть один их конь или будет украдена хотя бы одна корова, то десперадо по обоим берегам Рио-Гранде будут перебиты команчами. Иди и сообщи всем десперадо волю Черного Орла, великого вождя команчей.
   В заключение Черный Орел с гордостью обратился к Дэрошу:
   -- Теперь, белый брат, можешь спокойно жить на земле, которую ты облюбовал. Никто никогда не осмелится тебя тронуть. Если какие-нибудь случайные грабители, не знающие о твоем союзе со мной, осмелятся прийти сюда, то будь спокоен: вид скальпов десперадо заставит их бежать отсюда навсегда.
   -- Я понимаю, мой дорогой друг, -- сказал Дэрош, пожимая его руку. -- Это вроде того, как у нас вешают в вишневых садах мертвую ворону, чтобы она служила пугалом. Благодарю, мой славный брат, благодарю не за эти мерзкие парики, а за вашу дружбу и за ту великую услугу, которую вы мне оказали.
  

ГЛАВА VIII

   С этого дня поселенцы чувствовали себя в безопасности.
   Страшный урок, данный пограничным бандитам, принес свои плоды, и обитатели ранчо Монмартр спокойно принялись за работу.
   Они добились заметных успехов в разведении скота.
   Кобылицы и коровы, пасущиеся на роскошных пастбищах, давали обильный приплод, и не проходило недели, чтобы в стаде не появлялось еще несколько телят или жеребят, резвящихся около своих матерей.
   Лошади содержались в загоне, окруженном забором из железной проволоки.
   Колонисты жили тесным семейным кругом, вдали от городского шума. Здесь они могли забыть о страстях, эгоизме и безобразной жизни, которыми так бесславно известны крупные города.
   Индейцы, эти неутомимые кочевники, которых ничто не может удержать на одном месте, однажды явились сюда, без всяких, конечно, дурных намерений.
   Они обменялись дружескими приветствиями со своими братьями-белыми, отделили им часть только что добытой на охоте дичи и подарили несколько красивых одеяний, по индейскому обычаю, очень искусно сшитых из шкур бизона.
   Разбив палатки, они развели огромные костры, на которых жарили мясо, плясали до упаду, угощали друг друга до пресыщения, пели песни и вели беседы самого фантастического характера.
   После одной или двух недель шумного пиршества, гости сняли лагерь и умчались в глубь бесконечных прерий, чтобы снова внезапно появиться среди поселенцев Равнины Вех, так же внезапно исчезнуть и потом опять появиться.
   Так, в полном довольстве, без малейшего горя, прошел целый год. Счастье было так безоблачно, что трудно было поверить в его продолжительность, особенно этим людям, которых всегда и всюду преследовали жизненные невзгоды и удары судьбы.
   И действительно, этих достойных и благородных людей, которые уже победили, казалось, неумолимый рок, постигло страшное горе.
   Постоянный прирост стад потребовал новых помощников, и Дэрош взял для присмотра за животными двух ковбоев, почти совсем одичавших на полной свободе.
   Пастухов, вынужденных вести столь тяжелую и суровую жизнь, набирают по большей части из людей, выбитых из жизненной колеи и очутившихся на обширных равнинах Западной Америки из-за каких-нибудь грехов молодости, столкновений с правосудием или просто благодаря любви к приключениям.
   Чтобы как-то существовать, они нанимаются на фермы: благо там не требуется никаких свидетельств и рекомендаций.
   У вновь поступившего не спрашивают ни об его происхождении, ни о месте жительства, ни о роде занятий. От него лишь требуется умение владеть лассо для ловли животных и карабином для их защиты, а также способность просиживать по целым часам, дням и даже неделям в седле, не боясь ни зноя, ни холода, ни ветра, не страшась ни людей, ни диких зверей. Каждый, кто удовлетворяет этим условиям, может получить место с платой двадцать пять -- тридцать долларов в месяц.
   Среди ковбоев встречаются забияки, горькие пьяницы, но только не лентяи. Но зато среди этих выбитых из колеи людей и неисправимых бродяг очень много честных малых с профессиональным самолюбием.
   Несмотря на привычку к излишествам, когда карман не пуст, ковбой является образцом честности, упорства в труде и энергии, когда он принимается работать.
   Таковы в основном члены корпорации ковбоев, отчасти напоминающей французский легион, состоящий исключительно из иностранцев, но представляющий собой, несмотря на это, нечто цельное и стройное.
   К сожалению, к этой буйной, но очень честной корпорации пристают иногда негодяи, бросающие на нее тень.
   Два ковбоя ранчо Монмартр не составляли, казалось, никакого исключения из общего правила и были не лучше и не хуже своих товарищей.
   Они обнаруживали самую горячую привязанность к детям и заботились о них, чему родители были очень рады.
   Иногда маленькому Марселю, которому уже нравились лошади, оружие и вообще физические упражнения, позволяли сопровождать то одного, то другого из них куда-нибудь в окрестности.
   Ковбой сажал Марселя впереди и несся во весь опор, а мальчик, чувствовавший себя счастливым, весело кричал: "Браво! Еще! Еще!"
   Однажды оба ковбоя уехали с мальчиком и долго не возвращались. Обычно они отлучались не более чем на час, но наступил вечер, а их все не было.
   Мадам Дэрош, вначале слегка беспокоившаяся, начала серьезно тревожиться, когда наступил вечер.
   К несчастью, она осталась на ферме одна: Дэрош и Жо отправились искать место для постройки нового загона.
   Она ухватилась за последнюю надежду: вероятно, Дэрош и Жо встретились с ковбоями и они возвратятся все вместе.
   Ночью негр и хозяин вернулись домой страшно усталые.
   Мадам Дэрош бросилась к ним навстречу с душераздирающим криком:
   -- Марсель! Где Марсель?
   Предчувствие ужасной катастрофы, готовой обрушиться на семью и разрушить ее счастье, охватило несчастного отца:
   -- Но... я не знаю... Я его не видел...
   Обезумев от горя и побледнев, мать прошептала:
   -- Ты его не видел... Он не с тобой... Марсель... мой мальчик... погиб... похищен, может быть...
   Но она была храброй женой человека, побывавшего в огне двух осад и бесстрашно пережившего все ужасы Кровавой недели. Она хотела противостоять удару, поразившему ее в самое сердце, хотела остаться на ногах, быть твердой. И это ей удалось.
   Смертельно бледная, с покрасневшими глазами, она схватила руку мужа, сжала ее до боли и изменившимся хриплым голосом воскликнула:
   -- Пойдем! В путь!
   Лошади Дэроша и Жо, еще оседланные, стояли на привязи у входа в ожидании, пока их отпустят пастись на свободе.
   Она вырвала карабин из рук оцепеневшего негра, схватила лошадь под уздцы, вскочила в седло и, снова вскрикнув: "Едем!", пустилась во весь опор.
   Обычно она боялась огнестрельного оружия и верховой езды.
   Бывало, муж, желая научить ее на всякий случай владеть ружьем и скакать верхом, давал ей в руки винтовку или сажал на лошадь, но она опускала курок, закрыв глаза и вздрагивая при звуке выстрела, и, сидя в седле, то и дело цеплялась руками за гриву лошади, боясь упасть.
   Сраженный ужасным ударом, не сознавая, что делает, муж, с глазами полными слез, машинально следовал за ней.
   Она мчалась наугад, не замечая, что начинавшая уставать лошадь возбуждалась только при звуках ее голоса.
   -- Марсель!.. Марсель!.. Дитя мое! Мой мальчик!.. Марсель!.. Марсель!.. -- кричала она.
   И голос обезумевшей матери, обыкновенно такой тихий и гармоничный, переходил в какой-то рев.
   Лошадь, закусив удила, неслась как ураган.
   Конь Дэроша мчался вслед за ней с развевающейся по ветру гривой и ржанием, которое повторялось, как эхо, пасшимися в степи кобылицами.
   Не будучи в силах больше кричать, несчастная мать захрипела, и кровь хлынула из ее горла; она выстрелила из карабина в надежде, что ковбои увидят пламя и услышат звук выстрела.
   Ей хотелось верить, что они задержались в пути случайно.
   Может быть, они упали с лошади или сбились с дороги.
   Отец, тоже безутешный, сохранял все же больше хладнокровия. Он думал, что ковбои, вероятно, были сообщниками десперадо, этих врожденных врагов колонистов, или даже сами принадлежали к их среде. Без сомнения, эти подонки похитили ребенка.
   Но зачем? С какой целью?
   Наверное, в качестве заложника, за которого можно получить большой выкуп.
   Ему хотелось приблизиться к жене, поговорить с ней, попытаться утешить ее нежными словами и какими-нибудь убедительными доводами успокоить ее усиливающееся возбуждение.
   Но несчастная ничего не видела, ничего не слышала.
   Ее лошадь неслась наугад во мраке, закусив удила.
   Ее призывы, то пронзительные, то хриплые и глухие, прерывались ружейными выстрелами.
   -- Марсель!.. Мар... сель!.. Мальчик мой!.. Слышите вы меня?
   Мрак беспредельной прерии оставался по-прежнему непроницаемым и безмолвным.
   Усталые лошади, с покрытыми потом, взмыленными боками, стали спотыкаться.
   Дэрош с тревогой вспоминал о страшном столбняке, который, очевидно, сковал их из-за бешеной скачки и действие которого начало уже проявляться.
   Он боялся, и не без основания, этой болезни, возникающей вследствие чрезмерной усталости и поражающей даже самых выносливых животных.
   Опасения его оказались не напрасны.
   Лошадь мадам Дэрош запуталась в траве и рухнула бездыханная, с неподвижными, сведенными судорогой ногами.
   Конь Дэроша, бывший не в лучшем состоянии, остановился и застыл, как будто превратился в гранит.
   Парижанин соскочил с седла и нашел жену, которая без движения, почти не дыша, лежала на земле.
   При виде любимой жены, своей подруги в борьбе, изгнании и всех несчастьях, лежавшей в агонии, при мысли о своем ребенке, которого так коварно у него отняли, несчастный заплакал.
   Слабый, болезненный стон привел его в себя.
   Его жена бредила.
   Теперь, когда ее энергия была сломлена, бедная молодая мать, будучи не в силах двигаться, произносила имя ребенка душераздирающим шепотом людей, впавших в беспамятство:
   -- Марсель!.. Марсель!..
   Вокруг них царил непроницаемый мрак: кругом была безмолвная пустыня.
   Дэрош присел на корточки, положил голову жены на колени и нежными словами, с которыми мать обращается к своему больному ребенку, пытался ее успокоить.
   Разбитый, уничтоженный, измученный, он страдал в течение долгих, мучительных часов, тех страшных часов, которые тянутся, как годы.
   На рассвете он смог разглядеть свою жену и пришел в ужас, увидев, как она изменилась.
   Не имея под руками даже стакана воды, он приложил к ее вискам влажную от росы траву и влил несколько капель этой влаги между ее воспаленных губ.
   Так прошло еще два часа.
   Топот быстро скачущих лошадей заставил Дэроша вздрогнуть. Жо, добрый, преданный негр, несся во весь опор с двумя запасными лошадьми. Как только занялась заря и можно стало различить следы, он бросился вдогонку за хозяевами, посадив в свое седло маленькую Элизу, которую не решался оставить одну.
   Малютка проплакала всю ночь.
   Она улыбнулась отцу, бросилась к нему на шею и осыпала горячими поцелуями.
   Потом она спросила о матери и, увидев ее лежащей на земле, принялась кричать.
   Мама, ее дорогая мама ничего ей не говорила, не видела и не узнавала ее.
   Потом какая-то мысль промелькнула в ее маленькой головке, и малютка прошептала:
   -- Мама спит... правда? Скажи, папа!
   -- Да, моя милая, -- сказал отец, тяжело вздыхая и сдерживая рыдания. -- Да, она спит.
   -- Идемте, господин, -- сказал Жо. -- Имейте мужество. Марселя увели потихоньку, мы его после найдем. Добрая госпожа очень сильно больна. Мы повезем ее домой. Я привел сюда двух лошадей, чтобы отвезти вас.
   Дэрош пожал руку доброму негру и сказал:
   -- Ты прав, мой друг. Да, делай, как знаешь. Ты видишь, я потерял голову... Думай за всех нас...
   Павшие лошади лежали недвижимы, и их окоченелые трупы окружали уже тучи мошкары.
   Жо снял с них седла и уздечки, быстро привязал их к тем лошадям, что "принес", и, когда все было готово, сел в седло, посадив впереди себя Элизу.
   Дэрош посадил жену на лошадь, вскочил в седло позади нее и, прижав ее к груди, помчался домой.
   Несчастная мать шептала бессвязные слова, делала безумные жесты, приводившие в трепет ее мужа, и смотрела вокруг невидящим взглядом. Она не приходила в себя.
   Увы! Маленький Марсель, появление которого спасло бы ее, не возвращался.
   Да, бедный ребенок был похищен двумя бандитами, которые увезли его далеко в глубь пустыни, меж тем как полумертвая мать, не переставая, шептала его имя.
   Три ужасные недели продолжалось такое состояние, и все это время Дэрош не имел ни минуты покоя.
   Вместе с Жо, самоотверженности которого не было предела, он старался вырвать ее у смерти, и наконец она была спасена.
   На двадцатый день мадам Дэрош как будто очнулась от кошмара, посмотрела долгим взглядом на мужа и на Жо, который смеялся и плакал от избытка чувств, и вдруг вспомнила.
   Из груди ее вырвался крик:
   -- Марсель!..
   Дэрош грустно опустил голову, и она разразилась рыданиями.
   Она плакала долго и безутешно, а затем тихо прошептала:
   -- Леон, мой друг... мой дорогой, дай мне мою дочь... мою Элизу...
   Она была спасена.
   В этот момент открылась дверь, и на пороге появилась высокая и гордая фигура индейца.
   -- Черный Орел! -- воскликнул Дэрош. -- О вождь! Горе обрушилось на твоего бледнолицего брата и на твою бледнолицую сестру, которые так любят тебя.
   Краснокожий, не видя Марселя, своего маленького друга, решил, что ребенок умер.
   Дэрош рассказал об ужасном горе, обрушившемся на их дом.
   Индеец выслушал его и сказал:
   -- Десперадо украли ребенка. Команчи скальпируют сотню их.
   -- Не лучше ли было бы попытаться найти моего мальчика?
   -- Друг мой! Твои братья-краснокожие обыщут всю страну. Они сделают все, что возможно, чтобы осушить глаза моей сестры и залечить кровавую рану ее сердца.

* * *

   Их поиски были долгими, терпеливыми и усердными, но, к несчастью, они оказались тщетными. Похитители ребенка, очевидно, покинули страну, так как никакая весть о них никогда не доходила до безутешных родителей.
  

ГЛАВА IX

   Долгие годы протекли в тишине и спокойствии.
   Эти шестнадцать лет были бы вполне счастливыми, если бы они не были отравлены потерей маленького Марселя.
   На ранчо Монмартр было полное изобилие. Стада увеличивались. Разбогатевшие поселенцы выстроили удобный, просторный дом. Множество пастухов пасли стада. Между ними было двенадцать ковбоев, взятых на службу по рекомендации управляющего, знавшего их очень хорошо.
   Несмотря на горе, Дэрош почти не постарел. Постоянные разъезды по Равнине Вех, пребывание на чистом воздухе благотворно сказались на его организме, истощенном трудами и особенно луизианскими лихорадками.
   Разбогатев, он остался по-прежнему простым, добрым и услужливым человеком.
   Мадам Дэрош была безутешна: она ни на минуту не забывала пропавшего сына, говорила о нем каждый день, надеялась на его возвращение, перебирала его вещи, игрушки и ежедневно ставила на стол еще один прибор, ожидая, что он вот-вот появится и бросится к ней с криком:
   -- Мама!
   В этой упорной, столько раз обманутой надежде было что-то мучительное и вместе с тем трогательное: скоро ее стали разделять и другие члены семьи.
   Добряк Жо, сильно постаревший, но все еще бодрый и здоровый, создал из этого какой-то религиозный культ веры и упования. Да, без сомнения, Марсель, его маленький господин, вернется выросшим, загоревшим и возмужавшим -- таков был догмат его веры.
   А Элиза, красивая грациозная и энергичная Элиза, сохранила всю свою женственность, несмотря на сугубо мужское воспитание.
   Она превратилась в прелестную восемнадцатилетнюю девушку, которая души не чаяла в родителях и в старом Жо; ее баловали, как пятилетнего ребенка, что, однако, нисколько не мешало ей скакать по двадцать лье на полудикой лошади или выстрелом из карабина уложить, как кролика, степного волка.
   Она в совершенстве владела всеми видами домашнего труда и, что обычно не свойственно американкам, недурно стряпала и говорила по-французски, по-английски и по-индейски.
   Она носила наполовину индейский, наполовину европейский костюм, умела из ничего сделать себе украшение и стать таким образом еще прекраснее, придав своей необыкновенной красоте неотразимое очарование.
   Команчи не переставали вести кочевую жизнь, но значительно сузили круг своих странствий.
   Ранчо Монмартр становилось как бы центром, вокруг которого селились индейцы, группировались колонисты, золотоискатели и, к несчастью, авантюристы.
   Черный Орел, его жена -- Красная Лилия и дочь -- Колибри то приходили, то вновь уходили, но большую часть времени проводили на ранчо.
   Колибри росла вместе с Элизой, и общность воспитания странно повлияла на становление их характеров. Колибри приобрела от Элизы некоторые европейские черты, передав в то же время подруге некоторые свойства, присущие индейской расе. Обе девушки от этого лишь выиграли, и примесь дикости у одной и цивилизованности у другой делала их еще очаровательнее.
   Между тем Дэрош, располагавший крупным состоянием, в последнее время стал о чем-то задумываться. Он начал небрежно относиться к делу, возложив все заботы о ранчо на управляющего, пользовавшегося у него полным доверием.
   Время от времени он куда-то таинственно исчезал вместе с Жо, и оба они возвращались измученными после довольно длительной отлучки. Так продолжалось почти год: через более или менее значительные промежутки времени они неожиданно куда-то исчезали, тщательно скрывая цель и место своих поездок.

* * *

   Из века в век, еще с периода испанского завоевания жители этой части Северной Америки, принадлежавшей до 1848 года Мексике, а затем отошедшей к Соединенным Штагам, рассказывали странную легенду.
   В те времена, когда конкистадоры во главе с Кортесом подвергали индейцев всевозможным пыткам, чтобы вырвать у них как можно больше золота, которое использовалось местным населением даже в домашнем обиходе, вождю большого индейского племени, жившего по ту сторону Рио-Гранде, удалось спасти от грабителей сокровищницу нескольких союзных племен. Эти несметные богатства были так хорошо скрыты вождем и его помощниками, что розыски клада ни к чему не привели. Но, с одной стороны, благодаря некоторым обстоятельствам, с которыми скоро познакомится читатель, а с другой -- любопытным документам, опубликованным заинтересованной стороной, тайна эта была скоро разгадана.
   Так или иначе, но легенда из поколения в поколение продолжала жить среди индейских племен, после покорения снова впавших в "дикое" состояние.
   Об этих баснословных сокровищах, которые никак нельзя было найти, говорили столько же, сколько о сокровищах Эльдорадо, слух о которых привлек в Бразилию столько авантюристов, возбудил столько вожделений и погубил множество упорных кладоискателей.
   Немало экспедиций было организовано искателями приключений, авансы которым выдавали настоящие синдикаты, создаваемые для поисков этих сокровищ.
   Граф Рауссэ-Бульбон видел в этом открытии осуществление своих заветных мечтаний.
   Маркиз де Пиндрей принял участие в одной из подобных экспедиций и был убит в Соноре.
   Много искателей приключений пало жертвами своей алчности: ни лишения, ни опасности, ни отсутствие достоверных документов, ни, наконец, неправдоподобность этой легенды -- ничто не могло их остановить.
   О кладе не переставали говорить, и постоянно возобновлявшиеся попытки найти его подогревали интерес современников к легенде.
   Потому и Дэрош познакомился с ней тотчас же после прибытия в эти места.
   Как парижанин, Дэрош был скептиком и первое время смеялся над этими баснями: он сочинил даже на эту тему какую-то историю, которую рассказывал по вечерам детям, начиная ее словами: "Жил-был однажды...", как рассказывается в сказках.
   После похищения Марселя сказку о сокровищах он больше не рассказывал, но все-таки она глубоко засела в голове Дэроша.
   Его друзья, краснокожие, верили, конечно, в эту легенду, как в Святое Писание, но неохотно о ней говорили.
   Однажды он узнал, что какой-то американский капиталист устраивает за свой счет большую экспедицию для поисков легендарных богатств.
   "Без сомнения, тут что-нибудь да есть! -- решил он, думая об этом. -- Не попытать ли и мне счастья!"
   Как и другие, опьяненный собственными словами и ослепленный мечтой, он пустился на поиски.
   Это было незадолго до событий, изложенных в начале нашей ужасной и правдивой истории.
   Черный Орел, конечно, сообщил ему все, что знал о сокровищах.
   Но, в сущности, он знал мало. Одна старинная индейская песня, нечто вроде таинственного гимна, известного лишь жрецам и вождям, повествовала об Анатских, или Аннамских, горах и о Воздушном Городе.
   И тут вдруг Дэрош вспомнил великолепную гравюру из журнала "Кругосветное путешествие", которая изображала причудливую группу воздушных жилищ, стоящих много веков на Аннамских горах. Они прилепились к самым верхушкам скал на головокружительной высоте и казались чем-то вроде наростов самой горы. До их четырехугольных отверстий-входов на первый взгляд было невозможно добраться.
   Но в одном месте на расстоянии семи или восьми метров друг от друга были видны небольшие площадки -- и с помощью небольшой веревочной лестницы можно было постепенно добраться до входа в эти необыкновенные жилища.
   В голову ему пришла упорная, доводящая до изнеможения, до страдания мысль: "О, если бы это было там!"
   С тех пор он, точно одержимый, не знал покоя, мечтая о находке старинного покинутого города арапаосов.
   Весь в ее власти он приказал однажды приготовить шесть запасных лошадей и в сопровождении Жо отправился на поиски, преодолев пятьдесят лье в два дня, ничего не нашел и вернулся на ранчо Монмартр, чтобы вскоре с еще большим ожесточением снова возобновить розыски.
   Разъезды продолжались до тех пор, пока в одно прекрасное утро он не заметил старинные, веками необитаемые жилища, прилепившиеся, как гнезда ласточек, к склонам горы.
   Он задрожал от радости и воскликнул:
   -- Я был в этом уверен!
   Теперь вопрос был в том, как взобраться на отвесную скалу.
   Недолго думая, Дэрош с помощью Жо, который вполне разделял безумные мечты своего господина, принялся за постройку лестницы.
   Что это была за лестница! Каждую минуту она могла сломаться и рассыпаться на куски.
   Не обращая на это ни малейшего внимания, они стали взбираться на головокружительную высоту, причем одно неловкое движение, малейшее отклонение в сторону грозило им падением с шестидесятиметровой высоты.
   Нужно было обладать недюжинной отвагой, чтобы совершить этот подъем, на который уже триста лет никто не отваживался.
   Они добрались до маленькой комнаты, похожей на каменную клетку, и вспугнули целую стаю летучих мышей.
   Стены комнаты были украшены прекрасно сохранившимися скульптурами и примитивными рисунками, служившими различными эмблемами или фетишами.
   За первой комнатой следовала вторая, затем третья; они сообщались четырехугольными отверстиями, в которые едва мог протиснуться человек.
   Свет в комнатах убывал по мере перехода из одной в другую: они были расположены перпендикулярно к фасаду и углублялись внутрь горы.
   Это была пещера с вырубленными в ней кельями, соединенными друг с другом множеством входов, выходов и переходов, поэтому в ней легко можно было заблудиться.
   Дэрош зажег свечу, которой он запасся, предвидя поиски в подземных галереях.
   Они шли наугад, все больше и больше углубляясь внутрь горы.
   Вдруг послышалось ворчанье, и они ощутили неприятный запах какого-то зверя.
   -- Гм! Смотрите-ка, ракун! -- воскликнул Жо. -- Как оказалась здесь эта гадина?
   Ракун, или енот, -- небольшое, часто встречающееся в этой местности животное -- любимое лакомство негров и предмет самой страстной охоты.
   У Жо мгновенно пробудился охотничий инстинкт, и он, как сумасшедший, бросился в погоню за парой енотов, нашедших приют в таком странном месте -- и воздушном, и подземном одновременно.
   Он забыл все на свете -- и своего господина, и клад -- и очертя голову носился по окутанным мраком комнатам и коридорам, ведомый, как гончая собака, лишь запахом животного.
   Тщетно Дэрош звал его и уговаривал прекратить погоню, не без основания опасаясь какого-нибудь опасного обвала.
   Наконец откуда-то издалека раздался глухой голос Жо:
   -- Господин!.. Прийдите... прийдите сейчас!.. Тот зверь не мог убежать... Я его поймал...
   Дэрош бросился туда, откуда слышался призыв, и набрел на негра, который, сидя на корточках в углу, изо всех сил старался удержать какой-то предмет неопределенной формы.
   Перед ним возвышалась очень высокая стена. В этой комнате, очевидно последней, было только одно входное отверстие.
   На стене он заметил скульптурное украшение в виде совершенно обнаженного человека с головой крокодила.
   Оно не особенно его поразило, так как он видел подобные изображения и в других комнатах.
   Жо между тем пыхтел в углу, кричал и ругал барахтающееся в его руках животное:
   -- Ты пришла, гадина!.. Я скоро вырву тебе хвост!
   В земляном полу виднелась круглая дыра, похожая на лисью нору и служащая, очевидно, входом в убежище ракунов.
   Жо несколько опоздал, но успел все-таки вцепиться в хвост зверя, который упорно отбивался когтями и, визжа, протестовал против такого странного и мучительного способа охоты.
   Жо был сильно возбужден и кричал:
   -- Господин, вы тащите тоже... Тащите, тащите!.. Мы схватим гадину!
   Чтобы избавиться от пронзительных криков и успокоить разбушевавшегося негра, Дэрош поспешил ему на помощь, и несчастный зверь, потеряв последние силы, покорился судьбе.
   Жо схватил ракуна за задние лапы, вытащил из норы и, опасаясь, чтобы зверь не укусил его, изо всех сил хлопнул им о стену.
   -- Ну, старый безумец, ты успокоился? -- смеясь, спросил негра Дэрош.
   Вдруг он вздрогнул.
   Его охватило страшное волнение.
   Еще немного -- и он упал бы: ноги его стали подкашиваться.
   Негр, размахивающий трупом животного, тоже вздрогнул.
   Пушистое рыльце животного, его покрытые пеной губы, лапки с острыми когтями -- все было покрыто желтой металлической пылью.
   Дэрош поднес свечу ближе и, не веря своим глазам, прошептал: "О... Это золотой песок!"
   -- Точно, -- подтвердил Жо, -- эта гадина каталась в золотом песке.
   -- Но тогда... сокровище индейцев -- колоссальное сокровище... несметное... Сокровища Воздушного Города! Значит, они должны быть здесь.
   Он взял щепотку металлической пыли, слегка зернистой и жесткой на ощупь, и больше не сомневался.
   Да, это было золото!
   По обилию песка в мехе енота можно было предполагать, что по ту сторону стены, там, куда ведет нора находится масса этого металла.
   Дэрош всунул руку в дыру, и концы его пальцев покрылись золотой пылью.
   Но удовлетворить его алчное желание и овладеть кладом, который, как он догадывался, был всего в нескольких метрах, увы! мешала скалистая стена.
   Призвав все свое спокойствие и сдерживая биение сердца, он обратился к Жо:
   -- Идем, мы немедленно вернемся с инструментами и сокрушим проклятую стену. Но, -- прибавил он, подумав, -- как мы найдем это место в таком лабиринте отверстий, проходов, углов...
   -- Мы сделаем знаки, -- ответил Жо наивно.
   -- Да, чтобы другие напали на наш след... Только этого не хватало! Закроем-ка поплотнее дыру.
   Он закрыл дыру обломками скалы и обратился к Жо:
   -- Иди впереди, и мы постараемся сориентироваться.
   Старик, держа под мышкой убитого зверя, отыскивал дорогу, а Дэрош, задумавшись, шел за ним со свечой в руке.
   Голое туловище негра внушило ему внезапно странную мысль: "Если бы я мог набросать на нем общий план местности, то нашел бы ее с закрытыми глазами. Почему бы, впрочем, и не привести это в исполнение?.. Мой нож остр как бритва. Несколько черточек, нацарапанных острием... Жо даже и не почувствует... А вернувшись домой, я сниму копию с этого... живого плана".
   Он сообщил свою мысль негру, и тот нашел ее великолепной.
   -- Сейчас!.. Да, сейчас!.. Вы рисуете на мне, моя кожа... Как это будет смешно!
   И Дэрош, держа в одной руке свечу, а в другой нож, стал набрасывать план, осторожно проводя на черной коже Жо розовые линии, обозначающие путь от норы ракуна до первого домика Воздушного Города.
   Несмотря на предосторожности, в некоторых местах оригинального плана выступила кровь, и Дэрош, кончив дело, собрал несколько щепоток красноватого песку, валявшегося на земле, и присыпал свежие раны. Так переписчик посыпает песком еще не успевшие высохнуть чернила на бумажных листах.
   Порошок этот, как оказалось впоследствии, был не что иное, как гематит, или красный железняк, чего Дэрош совершенно не предполагал. Присыпанные им раны оставили на спине неизгладимые пунцовые следы, нечто вроде татуировки.
   Достигнув входа, Жо сбросил вниз труп животного, и они стали медленно и с большими предосторожностями спускаться по проложенному ими опасному пути.
   Благополучно добравшись до подножия скалы, они разобрали деревянную лестницу, чтобы уничтожить доступ к верхушке скалы, и, устроив из ее обломков костер, зажарили несчастного енота.
   Затем они рассеяли по ветру пепел, с большим аппетитом съели свою жертву и, оседлав лошадей, помчались к ранчо Монмартр.
   Они отсутствовали лишь пять дней.
  

ГЛАВА X

   Уже на следующий день после возвращения домой Дэрош и Жо снова отправились в Воздушный Город.
   Парижанин горел страстным желанием поскорей убедиться в важности своей находки и не мог усидеть на месте.
   У него, однако, хватило благоразумия ничего не сказать жене и дочери. Он промолчал, боясь разочаровать их в случае неудачи, и удовлетворился тем, что, поцеловав их на прощание, сказал:
   -- Немножко терпения, и вы узнаете невероятную новость, сулящую нам счастье и радость.
   У мадам Дэрош мелькнула мысль, что есть какие-нибудь вести о бедном маленьком Марселе.
   Но, увы! ее муж, несмотря на благородное сердце, несмотря на глубокую любовь к семье, лелеял теперь лишь одну мечту -- мечту о сокровище.
   Она вздохнула и подумала: "Для меня нет счастья, пока мне не вернут ребенка".
   Взяв с собой шесть лошадей и все необходимое, Дэрош и Жо вновь отправились по знакомой дороге к Анатским горам.
   Горные и плотничьи инструменты, которыми они запаслись, сослужили им хорошую службу как при постройке лестницы, так и при разрушении стены.
   Они без труда нашли Воздушный Город, благополучно добрались до верхней площадки и вошли в первую комнату.
   Тут-то и пригодился Дэрошу план, который он начертал на спине негра за неимением бумаги и пера, карандаша или чернил.
   Никогда не удалось бы им без него добраться до цели их путешествия среди множества комнаток, похожих друг на друга, как ячейки улья.
   Несомненно, без плана они не нашли бы того пути, по которому их заставил идти случай в образе енота.
   Через десять минут они очутились у большой стены, украшенной изображением идола с головой каймана.
   Вооружившись кирками, Дэрош и Жо энергично принялись разрушать стену над норой. К удивлению, работа подвигалась очень медленно.
   Красноватый цемент, связывающий глыбы гематита, из которых состояла стена, поддавался очень туго.
   Они удвоили энергию и, проработав около часа, поняли, что им потребовалась бы целая неделя, чтобы прорыть отверстие, достаточное для того, чтобы в него мог пролезть человек.
   Холодная злоба охватила Дэроша, сгоравшего от нетерпения найти сокровище, и ему пришла в голову безумная мысль, осуществление которой могло стоить им жизни.
   -- Что же, -- сказал он, -- коль сильна болезнь, так и лекарство нужно употребить сильное. Динамитный патрон -- это единственное, чем можно помочь нашему горю...
   Затем он вынул из патронташа гильзу, наполнил динамитом, привязал с одной стороны бикфордов шнур и, положив патрон в нору ракуна, скомандовал Жо:
   -- Идем отсюда живей!
   Спустя несколько минут страшный взрыв потряс до основания скалу и разрушил стену.
   Оглушенные грохотом взрыва, они добрались до стены, пролезая в щели и перебираясь через груды обломков.
   При свете свечи они заметили сквозь пелену дыма брешь.
   Стена, казавшаяся нерушимой, раскололась, как будто в нее ударила молния.
   Проход оказался очень узким, и они с большим трудом пробрались сквозь него.
   Первым, исцарапав все тело, пролез Дэрош. Поднявшись на ноги, он заметил над головой огромный осколок, который сорвался с верха стены и держался только каким-то чудом.
   "Стоит этому осколку шелохнуться, -- подумал он, -- и мы будем заперты здесь навеки. Да и жизнь наша не была бы тогда долговечна..."
   Наконец-то они здесь, в этой сокровищнице, которая веками возбуждала алчность людей...
   Без сомнения, это и есть то место и те сокровища, о которых говорилось в легенде.
   Дэрош, однако, не испытывал того опьянения, того безумия, которые в подобных случаях обычно охватывают даже самых спокойных и бескорыстных людей.
   Он как будто разочаровался.
   А между тем там были слитки золота, составляющие целое состояние.
   Самородки различной величины -- от ореха до человеческой головы, симметрично сложенные слитки, кучи золотого песка наполняли сундуки или, вернее, деревянные, грубо сколоченные ящики, которые прекрасно сохранились.
   Золото это, тусклое, без блеска, будто покрытое дымом, действительно, выглядело совершенно непривлекательно.
   Это был грубый материал, еще не обработанный, в своей неприглядной естественной простоте.
   Представьте себе глыбы гранита до того, как они стали величественными стенами дворца, или кусок мрамора, прежде чем скульптор изваял из него богиню или героя.
   Но собранное здесь золото тем не менее и в таком виде представляло огромную ценность.
   Несметное богатство заключалось в двадцати пяти ящиках, выстроенных в ряд около стены!..
   -- Ведь здесь больше тридцати тонн, -- воскликнул, наконец, Дэрош, воодушевляясь. -- На сто миллионов!.. Может быть, даже больше!..
   Звук собственного голоса удивил его, так он изменился.
   Ему показалось, будто говорил не он, а кто-то другой.
   Что касается Жо, то он молчал и чувствовал себя счастливым, видя радость своего господина; он ликовал, потому что ликовал Дэрош. Это была радость соучастия, если можно так выразиться.
   Мало-помалу, однако, Дэрош начал испытывать чувство, похожее на опьянение.
   Он черпал пригоршнями золотой песок, пропускал его сквозь пальцы, погружал руки в золотые кучи и царапал ногтями золото, ощущая лихорадочную радость и стараясь продлить как можно дольше это нервное ощущение.
   У него вырвался крик -- крик восхищения и удовлетворенной жадности.
   При свете свечи, которую держал Жо, Дэрош увидел последний ящик, в котором переливались с ослепительным блеском драгоценные камни: алмазы, рубины, бирюза, аметисты, сапфиры, изумруды, гранаты.
   Большинства их не касалась рука ювелира, но некоторые были отделаны индейцами с таким искусством и вкусом, что могли бы соперничать со знаменитыми драгоценностями, которые Фернандо Кортес отказался уступить даже самому Карлу V.
   Дэрош, опьяненный видом сокровищ, долго стоял перед сундуком.
   Наконец, сделав над собой усилие, ему удалось побороть овладевшее им лихорадочное возбуждение.
   Бросив последний взгляд на богатства -- дар слепой судьбы, он сказал твердым голосом:
   -- Ну полно, пора уходить; не правда ли, мой добрый Жо?
   -- Это самое! Мы пойдем, если хозяин хочет.
   Они пробрались через брешь и вошли в комнатку. Вдруг Дэрошу пришла в голову мысль, что кто-нибудь может случайно найти эту брешь.
   Жо, догадавшись о тревоге хозяина, сразу разрешил его опасения; он взялся за кирку и, не говоря ни слова, принялся за обломок стены, который, как мы уже говорили, каким-то чудом висел над их головами.
   Под ударами кирки камень с грохотом рухнул и завалил трещину. Таким образом, клад был совершенно скрыт от постороннего взгляда.
   Они убрали, как и в первое посещение, лестницу, уничтожили все следы своего пребывания и отправились за лошадьми, которые паслись, стреноженные.
   Несмотря на то что Дэрош всеми силами старался сохранить спокойствие, он не мог сдержать волнения и шумно выражал свою радость.
   Жо, более сдержанный, уговаривал хозяина быть осторожнее, но бесполезно.
   Когда они пробирались через густые поросли, покрывавшие подножие горы, послышался легкий треск сучьев и шорох шагов.
   -- Господин, -- сказал он вполголоса, -- не говорите так громко. Там люди, которые, может быть, следуют за нами и услышат нас...
   Дэрош усмехнулся, пожал плечами и ответил:
   -- Ба, оставь, старина! Это какой-нибудь зверь, вспугнутый нашими шагами. Здесь никого, кроме нас, нет.
   И вопреки самым элементарным правилам благоразумия он продолжал мечтать вслух.
   Однако они добрались до ранчо Монмартр без неожиданностей. Несмотря на это, Жо все время был неспокоен и в глубине души почти уверен, что их выследили.
   Мадам Дэрош и Элиза едва узнали Дэроша, так он был возбужден.
   Когда он с воодушевлением стал перечислять сказочные богатства Воздушного Города, его снова охватило лихорадочное возбуждение:
   -- Да, более чем на сто миллионов... Представляете ли вы себе, мои дорогие, что такое сто миллионов в сравнении с нашим ничтожным имуществом фермеров-скотоводов? Они обеспечат нам жизнь, достойную могучих властелинов американской демократии: Железнодорожных Королей!.. Королей Серебра!.. Королей Нефти!.. А я... я буду Королем Золота!
   Мы купим дворец в Нью-Йорке, снимем роскошный особняк в Париже, приобретем чудесную виллу близ Ниццы... Мы сможем разъезжать по железным дорогам с аристократической пышностью, купить яхту для переездов из Нового Света в Европу и обратно... В нашей жизни осуществится этот гениальный, захватывающий роман, который называется "Граф Монте-Кристо"!.. Да, он осуществится целиком... Не забудем и о мести... Неумолимая, беспощадная месть преступнику, который облачил наш Париж в траур... который покрыл его позором... посеял всюду безумие и смерть.
   Жена Дэроша, видя мужа, приходящего все в большее возбуждение, делала попытки его успокоить, но он ее не слушал и продолжал, еще больше воспламеняясь:
   -- Да, этот бандит Кровавой недели, этот негодяй...
   -- Леон, друг мой, довольно, я тебя умоляю...
   -- ...А, он теперь разыгрывает из себя важную персону... полковник, увешанный орденами, скоро генерал, близкий друг модных знаменитостей... А, подлец!.. Я надаю тебе пощечин, несмотря на твои эполеты, я сорву с тебя твои побрякушки, я ткну тебя носом в прошлое...

* * *

   Дэрошу хотелось как можно скорее спрятать в безопасном месте сокровища, принадлежавшие ему, впрочем, пока лишь номинально.
   Для этого их надо было тайно с большими предосторожностями перевезти из Аннамских гор в какой-нибудь большой город.
   Это было сопряжено с огромными трудностями.
   Как, в самом деле, везти через всю прерию обоз, который едва поместился бы в трех товарных вагонах?
   Кому довериться? Кого взять в помощники?
   Решить эту задачу с одним лишь Жо, нечего было и думать. Что делать? Как быть?
   Ждать?.. Но ждать он не мог.
   Разделить сокровища и перевозить их частями?
   Невозможно! Их неминуемо выследили бы после двух-трех подобных поездок;
   И Дэрош выходил из себя при мысли, что в случае смерти его и Жо его жена и Элиза могут не получить сокровищ.
   Он проклинал себя за несообразительность, за то, что не догадался захватить с собой из пещеры драгоценные камни, которые ввиду их незначительного объема и веса можно было легко перенести, а между тем они составляли целое состояние.
   Несколько дней прошло в составлении различных планов, и к досаде Дэроша с каждым днем возникали все новые и новые трудности.
   Как раз в это время на фермеров обрушился новый удар судьбы, страшный, неожиданный, тем более ужасный, что он постиг их в тот самый момент, когда они предполагали, что навсегда избавились от преследовавшего их рока.
   Ранчо Монмартр уже не было так изолированно, как вначале. У Дэроша появились соседи; соседи, конечно, настолько, насколько можно считаться соседями в пустыне.
   Самое близкое жилище -- ранчо Колорадо было в восьмидесяти километрах на восток.
   Другое -- ранчо Президент находилось на юго-западе и отстояло от Монмартра значительно дальше, чем ранчо Колорадо.
   Лежавшую на северо-востоке индейскую деревушку отделяло от фермы Дэроша расстояние в пятьдесят с лишним лье.
   Словом, в случае внезапной опасности нельзя было ожидать немедленной помощи.
   Ковбои ранчо Монмартр составляли, правда, довольно сильный гарнизон, но, выполняя свои обязанности, они слишком отдалялись от фермы, и нередко случалось, что дом оставался без защиты.
   В то время не было, впрочем, никаких причин опасаться каких бы то ни было нападений, особенно если вспомнить тесную дружбу Дэроша с команчами, которые стали бы безжалостно преследовать каждого, кто осмелился бы посягнуть на жизнь или свободу жителей Монмартра.
   Однажды вечером к ферме подошли четверо путников и попросили у хозяев ночлега.
   Вид их не внушал особого доверия.
   Они представились рудокопами и объяснили, что направляются в Золотое Поле, которое открыто было несколько месяцев назад и привлекало множество людей, стремящихся к быстрому обогащению.
   Гостеприимство считается священной обязанностью у жителей пустыни, и путник всегда может рассчитывать на стол и ночлег.
   В тот вечер ковбои были заняты своими обычными делами, и на ферме были лишь хозяева и Жо.
   Дэрош усадил гостей за общий стол, а после ужина отвел их в помещение, где ночевали ковбои. Когда сгустились сумерки, он принес свечу, вправленную в стеклянный подсвечник. Но едва Дэрош вошел в комнату, как один из незнакомцев, стоявший позади него, набросил ему на шею лассо и в мгновение ока затянул петлю.
   Дэрош, задыхаясь, упал, не издав ни звука.
   Его связали по рукам и ногам, сунули в рот кляп и оставили в комнате ковбоев.
   Затем бандиты пробрались в столовую, набросились на жену и дочь Дэроша и, прежде чем те опомнились, связали их, зажали им рты и положили рядом с фермером. С удивительным проворством они проделали то же самое с Жо и прислугой-ирландкой, которые были в кухне.
   Предупредив таким образом сопротивление, бандиты принялись за грабеж и завладели всеми ценными вещами: серебром, золотом, драгоценностями и тому подобным, не был забыт и большой запас виски.
   С ними были две повозки, запряженные лошадьми, на вид неказистыми, но быстрыми как ветер.
   На одну повозку бандиты положили придушенного Дэроша и его жену, а на другую -- Элизу и Жо.
   Не заботясь о служанке, которая недвижимо лежала на полу, бандиты вскочили на повозки, по двое на каждую, и лошади под частыми ударами кнута, как бешеные, понесли их сквозь ночной мрак.
  

ГЛАВА XI

   Возвратимся, однако, к тому, что происходило в Золотом Поле, когда два отряда неслись во весь опор навстречу друг другу.
   Один из них, состоявший из Элизы, Колибри, Стального Тела, Черного Орла с его индейцами, Жако Канадца и ковбоев с ранчо Монмартр, был сравнительно невелик.
   Другой состоял из каких-то незнакомцев и находился под командой амазонки, редкая красота которой носила какой-то странный характер; он был вчетверо многочисленнее первого!
   В голове Стального Тела как молния блеснула мысль:
   "Будь я один... с этими всадниками, лучшими в мире... с нашими дикими лошадьми... по револьверу в руке... адский огонь... В миг бы прорвали мы цепь этих молокососов... Но с двумя девушками на руках это немыслимо..."
   Оба отряда продолжали стремительно нестись навстречу друг другу.
   В рядах нападавших раздались торжествующие крики.
   Стальное Тело презрительно улыбнулся и прижал к себе крепче Элизу.
   -- Не бойтесь! -- прошептал он, ударом длинных шпор заставил Букин-Билли встать на дыбы, повернул его на месте под прямым углом и опустил повод.
   Пегий мустанг на мгновение как будто застыл, а затем, опустив уши и оскалив зубы, точно зверь, готовый броситься на добычу, одним прыжком перескочил через тротуар, находящийся по левую сторону.
   В момент скачка Стальное Тело успел скомандовать:
   -- Налево, за мной!
   Перескочив через тротуар и оказавшись перед входом в таверну Джошуа Отравителя, лошадь Стального Тела, которая была великолепно выдрессирована и привыкла повиноваться самым неожиданным командам хозяина, влетела в раскрытую настежь дверь и врезалась в толпу посетителей.
   Можете себе представить, что за вой, ругань и проклятия, перемешанные с грохотом бьющейся посуды, раздались в ответ на внезапное вторжение.
   Это был настоящий разгром... На полу валялись разбитые столы, сломанные скамьи, сбитые с ног "джентльмены"... Общий вид таверны напоминал посудную лавку, в которую ворвался взбешенный бык.
   Букин-Билли промчался как ураган по огромному залу, щедро раздавая по дороге направо и налево укусы и удары копытами.
   Жако Канадец, Черный Орел, управляющий ранчо Монмартр и другие, стоявшие в первом ряду, с интересом следили за смелым маневром своего предводителя и ждали команды.
   Вождь краснокожих испустил военный клич команчей, протяжный и переливчатый:
   -- Аоууу!.. иа!.. оууу!.. иаааа!..
   -- Не боитесь? -- спросил добряк Жако у Колибри, которая сидела перед ним в большом мексиканском седле.
   -- Нисколько, -- ответила девушка, сверкнув глазами.
   Маленькие степные лошадки перескочили через тротуар и, мчась бешеным галопом за Букин-Билли, закончили дело, с таким успехом начатое Стальным Телом.
   В мгновение ока весь отряд очутился в зале среди груды обломков, образовавших непривычный для степных скакунов ковер.
   Джошуа Отравитель, стоя у прилавка и глядя на эту столь для него печальную картину, орал во всю глотку и рвал на себе волосы.
   Ковбои между тем удовлетворили охватившую их страсть разрушения и, хохоча до упаду, остановили наконец лошадей.
   Этот ловкий и отважный маневр длился не более пятнадцати секунд.
   В тот самый момент, когда последний ковбой перескочил через тротуар, черный жеребец прелестной амазонки промчался мимо фасада.
   Прелестной красавицей владел бешеный гнев: щеки ее стали еще бледнее, губы искривились, а глаза сверкали огнем.
   Положение и в самом деле становилось комическим.
   Это моментальное исчезновение войска, которое было объектом нападения, действительно могло взбесить и обескуражить.
   Молодая женщина испустила гневный крик, и ее отряд, будучи не в состоянии замедлить аллюр лошадей, промчался как ураган мимо окон под градом насмешек, которые, не скупясь, расточали им ковбои.
   В таверне поднялась невообразимая суматоха.
   Пьяницы, оглушенные, сбитые с ног, смятые лошадиными копытами, пытались подняться и снова падали на пол, усеянный осколками разбитой посуды и залитый кровью.
   В воздухе стоял печальный стон: крики бессильной злобы, вопли отчаяния и предсмертные хрипы сливались в адскую какофонию.
   -- С коней, друзья! -- прозвучал голос Стального Тела и покрыл на мгновение окружающий шум.
   Ковбои вмиг соскочили с седел и стали усмирять лошадей восклицаниями и поглаживаниями. Славные животные сразу успокоились и застыли на месте, несмотря на окружающий содом.
   -- Теперь очистите залу, -- скомандовал Стальное Тело.
   Ковбои, повинуясь приказанию, хватают крикунов в охапку, тащат их, толкают, "потчуют" ударами сапог сопротивляющихся и выбрасывают их ка улицу.
   Труднее было справиться с теми, кто находился в глубине зала.
   Недолго думая, Стальное Тело приказал запереть их в погреб.
   Все это, разумеется, было выполнено мгновенно.
   Шум стал мало-помалу стихать, но зато все слышнее и назойливее становились упреки и угрозы Джошуа.
   -- Я разорен... Вы меня разорили!.. -- орал он. -- Пусть дьявол зажарит мои кишки, если вы мне за это не заплатите, подлые ковбои!..
   -- Эй ты, полно там!.. -- крикнул ему Стальное Тело. -- Друзья, у нас всего лишь пять минут, чтобы подготовиться к защите... Соберите в кучу все обломки... Забаррикадируйте вход!.. Так!.. Теперь поставьте лошадей поперек и укройтесь за ними... Оружие в руки... Приготовьте патроны... Они сейчас начнут атаку.
   Понимая, как дорога каждая минута, ковбои стали быстро готовиться к отпору, не теряя веселости -- коренной черты их характера.
   Все были в великолепном настроении.
   И почему бы, в самом деле, не веселиться? Во-первых, им удалось освободить Элизу, их маленькую благодетельницу, столь добрую и снисходительную к проказам этих взрослых детей, -- Элизу, которая так часто ухаживала за ними во время болезни, перевязывала им раны, живо интересовалась их радостями и печалями, словом, была для каждого из них близким и отзывчивым другом; подобные услуги не забываются этими людьми, способными не только на разгул и безумные выходки, но и на самопожертвование.
   Среди луж крови, копоти, спиртных паров она узнавала каждого, называла по имени, горячо благодарила их за участие, с каким они к ней отнеслись.
   Растроганные столь глубокой благодарностью, которую они, по их мнению, не заслужили, эти простые люди искренне приготовились, не колеблясь, защищать Элизу изо всех сил и, если понадобится, даже пожертвовать собой.
   Кроме того, их приводили в неописуемый восторг перипетии такого отважного предприятия, даже если оно бы стоило жизни многим из них.
   Вдруг откуда-то раздался выстрел.
   Это Джошуа Отравитель в припадке гнева схватил револьвер и, прицелившись в Стальное Тело, спустил курок.
   Индеец, однако, вовремя заметил это движение.
   Он быстро подтолкнул снизу вверх руку хозяина таверны, и пуля пролетела мимо, лишь слегка задев шляпу Стального Тела и разбив вдребезги бутылку, стоявшую на полке.
   -- Спасибо, краснокожий, -- весело сказал ковбой.
   Вмешательство индейца привело Джошуа в еще большую ярость; с бешеным взглядом, пеной, идущей изо рта, он разразился самой отборной руганью:
   -- Мерзавец!.. Гадина!..
   Джошуа прицелился в Черного Орла.
   На этот раз вождь не дал ему выстрелить.
   Он слегка наклонился, ловко прыгнув, очутился под держащей револьвер рукой владельца заведения, потом, схватив его под бока и согнув, как тростинку, положил на стойку, уперся коленом в грудь и вытащил скальпировальный нож.
   Негодяй догадался, что индеец собирается совершить над ним ту страшную операцию, которую его соплеменники обычно проделывают над побежденными врагами.
   -- Сжалься... смилуйся!.. -- заревел он, объятый паническим ужасом.
   Индеец захохотал горловым смехом и без малейшего сожаления или колебания схватил в охапку пышную шевелюру, которая так заманчиво развевалась на черепе Джошуа.
   Придерживая левой рукой волосы, индеец провел правой на голове круговой надрез острым как бритва ножом.
   Джошуа завопил, как дикий зверь, и отчаянно забился.
   С виртуозностью, достойной лучшего применения, кожа была срезана сразу до самой кости.
   Красная линия, начинаясь на середине лба, удивительно точно тянулась до затылка и оттуда снова к середине лба с противоположной стороны, пройдя поверх ушей.
   Индеец дернул шевелюру левой рукой, и кожа с сухим треском отделилась от головы, обнажив голый пурпурно-красный череп.
   Эта операция называется скальпированием.
   Шевелюра побежденного врага -- почетный трофей для индейцев Северной Америки, поэтому они всегда стремятся завладеть ею.
   Они с гордостью украшают себя ужасными трофеями -- и даже теперь, по крайней мере у индейцев браво, количество снятых скальпов служит мерилом доблести воинов.
   Скальпы -- их почетные знаки.
   Ковбои с видом знатоков следили за операцией Черного Орла, которая заняла не больше времени, чем извлечение больного зуба, и бурно аплодировали.
   Многие из них, несомненно, проделывали то же самое в дни жестокой нужды, когда приходилось ничем не гнушаться. Дело в том, что на скальпы падки американские коллекционеры, которые ценят их довольно дорого -- от ста пятидесяти до двухсот долларов. Спрос на этот товар так велик, что трудно удовлетворить всех желающих.
   -- Работа недурна, сказать нечего, -- важно заявил Жако Канадец на старофранцузском наречии. -- Но, черт возьми, этакое кровопускание может вызвать хронические головные боли!..
   Весь в крови, которая струилась по лицу и запекалась в бороде, Джошуа без чувств упал на прилавок. Колибри, с детства привыкшая к подобным сценам, равнодушно смотрела на происходящее, а Элиза, возмущенная до глубины души, закрыла глаза и заткнула уши, чтобы ничего не видеть и не слышать.
   Между тем приближалась минута, когда, по расчету Стального Тела, должны были вернуться неприятели.
   Отряд действительно уже приближался легкой рысью.
   К нему пристали те золотоискатели, которых "тарантуловая" настойка не окончательно еще лишила способности двигаться.
   -- Внимание, друзья! -- спокойно произнес молодой человек.
   Послышался звук заряжаемых карабинов -- и воцарилась глубокая тишина.
   Потрескивали лишь черепки посуды под копытами лошадей.
   В сопровождении двадцати всадников прелестная амазонка появилась у входа в таверну, где, спрятавшись за лошадьми, залегли ковбои.
   Она остановилась, окинула смелым взглядом группу и с презрительным видом, какой принимают обыкновенно американки, разговаривая с мужчинами, проговорила громко и властно:
   -- Хелло! Между нами, кажется, какое-то недоразумение. Вы ведь славные ребята и не прочь заработать по сотне долларов... Не правда ли?.. Решено, что ли?.. По сто долларов на брата?..
   Это неожиданное предложение вызвало среди ковбоев движение, которое молодая женщина приняла за готовность заключить сделку, поэтому она продолжала говорить таким тоном, как будто бы все уже было решено:
   -- Итак, вы присоединяетесь к моему отряду, а эту маленькую француженку, которая убегает и прячется, выдаете мне.
   Отряд Стального Тела заволновался и громко запротестовал.
   Бледная, негодующая, с дрожащими от волнения губами, Элиза прошла вперед. Остановившись перед амазонкой, она смерила ее с ног до головы гордым взглядом и сказала, отчеканивая каждое слово:
   -- Француженка не убегает и не прячется. Вы хотите завладеть ею, посягнуть на ее свободу... на жизнь, быть может. Попробуйте, если смеете.
   Амазонка, не ожидавшая от девушки такой твердости и решимости, ответила ей, кусая губы:
   -- Ваши слова ни к чему не приведут, моя милая; через минуту ваши защитники покинут вас -- и вы будете в моей власти. Господа, -- обратилась она к ковбоям, -- предлагаю вам по двести долларов вместо ста. Это изрядная сумма!
   -- Да, вы действуете, как истая американка, -- бросила ей Элиза, пожимая плечами. -- Но не таких людей вы встретили. Мои защитники -- честные и неподкупные люди!
   -- Вот это хорошо сказано, -- раздался со стороны ковбоев чей-то грубый голос. -- Мы не продажны и будем защищать вас до последнего вздоха; это так же верно, как и то, что я -- Джек Курильщик. Не правда ли, друзья?
   -- Браво! Браво!.. -- кричали с энтузиазмом ковбои. -- Можете на нас положиться.
   -- А, так вы отказываетесь! -- вскричала разгневанная амазонка. -- Хорошо! Вы поплатитесь за это! Что же касается вас, моя малютка, то пеняйте на себя одну, если что-нибудь приключится с вашими родителями!..
   -- Вы говорите -- мои родители... Что могут иметь общего с вами мои отец и мать, взятые в плен бандитами?
   -- Это уж мое дело, моя крошка! И вы скоро пожалеете, что противились мне.
   Элиза почувствовала, как гнев туманит ей голову.
   Она инстинктивно подняла револьвер, направив его на издевающуюся над ней амазонку.
   -- Я должна была бы вас убить, как кровожадного зверя -- какой-то таинственный голос говорит мне, что вы будете для нас демоном зла... Но я не убийца...
   Амазонка звонко расхохоталась и быстрым движением подняла коня на дыбы.
   При этом стал виден стоявший сбоку молодой человек, одетый в живописный мексиканский костюм; Элиза не успела опомниться, как он метнул лассо по направлению к ней.
   Открытая петля была уже над головой девушки, как вдруг в этот момент загремел выстрел из карабина.
  

ГЛАВА XII

   Это был выстрел Стального Тела.
   Он прицелился и спустил курок с той молниеносной быстротой охотника степей, которая поражает даже лучших стрелков цивилизованных стран.
   Ему удалось уловить мгновение, когда незнакомец, метнув лассо, протянул руку в ожидании, когда петля упадет на плечи девушки. Рука оставалась еще четверть секунды в том же положении, а затем бессильно опустилась, раздробленная пулей.
   -- Карамба! -- вскрикнул раненый. -- Мерзавец искалечил меня!
   Как раз в это время петля обвилась вокруг шеи Элизы. Лошадь, приученная к таким упражнениям, уперлась передними ногами в землю и дернула лассо прикрепленное к седлу с помощью массивного железного кольца.
   Элиза, однако, была не из тех жалких созданий, которые в минуту опасности окончательно теряют голову и падают в обморок, вместо того чтобы проявить всю свою энергию и сохранить хладнокровие, необходимые при подобных обстоятельствах.
   Вероломная атака застала ее врасплох, но не привела в замешательство.
   Она прошла школу своих друзей-команчей, знакома была со всеми хитроумными приемами, которыми пользуются в пустыне, и знала, как с ними бороться.
   Быстрым движением она протянула руки и опустила голову. Страшная петля соскользнула, не достигая цели, на землю, и человек с раздробленной рукой разразился градом отборных ругательств, которыми испанский язык -- нужно отдать справедливость -- далеко не беден.
   Ловкость, с какой Элиза высвободилась из-под петли, вызвала дружное "браво!" ковбоев и радостные рукоплескания Колибри, а Черный Орел в знак одобрения величественно покачал головой.
   Крики и проклятия раненого вывели почему-то из терпения всегда спокойного Жако Канадца.
   -- Да перестанет ли, наконец, он реветь, этот парень! -- воскликнул он с сердцем. -- Можно подумать, что его отправляют на тот свет... Из-за одной пули столько шума...
   Стальное Тело расхохотался, что окончательно вывело из себя незнакомца, и ругань его стала еще яростнее и грязнее.
   -- Канадец прав, -- прервал его Стальное Тело своим насмешливо спокойным голосом, -- вы поднимаете много шума из-за пустяков. Это было с моей стороны лишь предостережением, я вас пощадил, хотя мог бы убить наповал.
   -- Ты лжешь, негодяй! -- вскрикнул раненый.
   Несмотря на свое хладнокровие, ковбой вздрогнул, но, сдержавшись, сказал медленно, с ударением на каждом слове:
   -- Я не негодяй и никогда не лгу. Все, кто знаком со мной, знают это прекрасно. В вашем отряде есть несколько господ, на лице которых еще не изгладились следы моих шпор. Эти джентльмены могут засвидетельствовать, что Стальное Тело...
   -- А, так это вы тот знаменитый ковбой?.. Мы готовы принять ваши услуги за любую цену...
   -- Мадемуазель Элиза Дэрош только что вам заявила, что мы не продаемся... Прекратите браниться и болтать лишнее. Не забывайте, что если вы еще живы, то обязаны этим лишь моему терпению и не злоупотребляйте им... Вы только что заградили нам дорогу с целью уничтожить наш отряд... Вы совершили, таким образом, заведомо враждебный акт, который нельзя ничем оправдать...
   -- Но вы меня ранили!..
   -- Молчать, когда я говорю! Теперь вы намерены преградить нам путь... Ваши попытки завладеть мисс Дэрош равносильны объявлению войны. Вы, очевидно, добиваетесь битвы; ладно, будем драться!.. Что касается вас, сударыня, -- сказал он, почтительно склоняясь перед амазонкой, наблюдавшей за ним с презрительным и в то же время любопытным видом, -- то не угодно ли вам отсюда удалиться. Стычка будет серьезная, и я буду в отчаянии, если вас заденет какая-нибудь шальная пуля.
   -- А если мне заблагорассудится остаться здесь? -- возразила она резким голосом. -- Если мне не страшны эти пули, которых вы так из-за меня боитесь...
   -- Как вам угодно, сударыня. Я исполнил свой долг. Будь что будет...
   Пока велись эти переговоры, к всадникам приблизились золотоискатели.
   Во главе их шел Фрэд, потрясая винтовкой.
   Помятый, со свежими следами шпор ковбоя на лице, он хотел отмщения.
   Незнакомец после нескольких неудачных попыток всунул, наконец, свою истерзанную, раздробленную руку, в ожидании перевязки, за борт камзола и героически приготовился участвовать в бою.
   Как ни бесстрашны были ковбои, но положение их было критическим.
   Зная, как важен первый решительный удар, Стальное Тело решил прибегнуть к стремительной и внезапной атаке.
   Он окинул опытным взглядом друзей, лежащих с суровым и решительным видом за живыми баррикадами, держа винтовки наготове.
   Его честность не позволила ему, однако, начать атаку, не предупредив неприятеля.
   -- Мы хотим отсюда уйти... Прочь с дороги! -- крикнул он громовым голосом.
   -- Нет!.. Нет!.. Смерть ковбоям!..
   При этом возгласе Стальное Тело быстро лег на землю и скомандовал:
   -- Пли!
   Раздалось сразу двадцать пять выстрелов, сопровождаемых шипящими, характерными для картечных ружей звуками.
   Каждый ковбой наметил себе противника среди врагов, и залп, направленный в самую гущу скучившихся на мостовой всадников, произвел среди них страшное опустошение.
   Люди и лошади, как скошенные, падали наземь, извиваясь в предсмертных судорогах. Ужасное впечатление от этой картины усугублялось душераздирающими криками агонии умирающих.
   Осаждающие, заранее торжествовавшие победу, совсем не ожидали подобного поворота событий.
   Видя, что не менее четверти отряда вышло из строя, амазонка, побагровев от бешенства, выстрелила из револьвера в клубы дыма, застилавшего вход в таверну. Вслед за ней разрядили ружья и ее всадники, но этот первый неприятельский залп причинил ковбоям мало вреда, так как они были скрыты клубами дыма.
   У них были убиты две лошади и ранены два человека.
   Однако пассивность такого метода борьбы начинала тяготить ковбоев -- этих сынов необъятного простора, этих кочевников, вся жизнь которых проходит в длинных переходах с места на место.
   Как ни превосходили их силы неприятеля, они все же жаждали сражения под открытым небом; ими владело страстное желание врезаться в отряд врагов и пробиться сквозь ряды рассвирепевших всадников и бешеных жеребцов.
   Стальное Тело угадывал это желание и вполне его разделял, но он не осмеливался на столь опасный шаг.
   Да, этот головорез, никогда ни перед чем не останавливавшийся, сотни раз рисковавший своей головой, чуть ли не в первый раз в жизни стал жертвой сомнений и колебаний.
   Он смотрел долгим взглядом на Элизу, зардевшуюся под его пламенным взором, и, тронутый видом прелестной девушки, ощущал сердцем огромную потребность в преданности, самопожертвовании и героизме.
   Будучи даже не знаком с молодой девушкой, Стальное Тело сначала принял участие в ее судьбе, руководствуясь лишь страстью к приключениям и привязанностью к своему другу Жако Канадцу.
   Теперь же, видя, как несчастна Элиза, он мысленно дал себе клятву вырвать ее из рук злодеев и возвратить родителям, даже если бы для этого ему пришлось бы поджечь всю страну с четырех концов.
   Такие мысли отрывочно мелькали у него в голове, пока он напряженно думал, как найти выход из создавшегося положения.
   Наконец, он догадался.
   "Динамит!.." -- шепнул он про себя.
   В европейских странах, как известно, производство, продажа и применение этого взрывчатого вещества регламентированы государством.
   В Америке производство его общедоступно, а употребление не ограничено никакими законами.
   В Золотом Поле его используют для обнаружения и разработки золотоносных жил.
   Из-за опасных свойств динамит должен храниться в герметически закрытых сосудах и быть доступен далеко не каждому.
   Но это не так.
   Вследствие свойственного им безразличия янки беспечно таскают его повсюду, невзирая на частые катастрофы с многочисленными жертвами.
   Как у всех местных владельцев заведений, самолично расправляющихся из-за отсутствия полиции со строптивыми посетителями, у Джошуа Отравителя было несколько ящиков, где хранились оружейные принадлежности.
   Стальное Тело открыл один из них и, порывшись, нашел динамитный патрон.
   Он быстро просверлил его и, присоединив к найденному тут же бикфордову шнуру, бросился к дверям.
   -- Итак, вы не намерены оставить нас в покое? -- крикнул он наступавшим.
   В ответ раздалось лишь несколько проклятий, и в него стали целиться из дюжины револьверов.
   Тогда он со зловещим хладнокровием вынул изо рта дымящуюся сигару, поднес ее к фитилю и стал раздувать огонь.
   Фитиль занялся -- и никакая сила в мире, казалось бы, не могла предотвратить взрыв, который должен был произойти с секунды на секунду.
   Нисколько не думая о страшной опасности, которой он подвергался, Стальное Тело кинул со всего размаху патрон, который, описав в воздухе кривую, упал в центр неприятельского отряда.
   Заметив его движение, противники сразу поняли, в чем дело, и их охватил ужас.
   Стальное Тело неподвижно стоял со скрещенными на груди руками под направленными в него дулами револьверов, но никто из врагов не осмелился выстрелить.
   Они мгновенно рассыпались в разные стороны, как стая воробьев.
   Лишь амазонка бесстрашно оставалась на месте, спокойная, точно смерть потеряла над ней свои права.
   Ловким прыжком соскочила она с коня, спокойно нагнулась и кончиками своих изящных пальцев, затянутых в перчатку, подняла патрон, фитиль которого едва слышно потрескивал.
   Свидетели этой удивительной сцены на мгновение застыли в томительном ожидании.
   Мужчины и женщины, друзья и враги -- все затаили дыхание при виде этого поступка, говорившего о необычайной смелости молодой женщины.
   Грациозным движением руки бесстрашная амазонка кинула патрон в находившийся недалеко "claim", и тотчас же раздался взрыв, похожий на пушечный выстрел.
   Шепот изумления и одобрения пробежал по рядам индейцев и ковбоев; а между тем среди этих людей было немало храбрецов.
   Ни разу не дрогнула ее рука, ни один мускул прекрасного лица не выдал волнения. Горделивая и властная, она стояла, устремив на Стальное Тело магнетический взгляд черных глаз, и долго не сводила его, будто желая очаровать ковбоя.
   Он чувствовал, что все его существо вспыхнуло пламенем.
   Сердце взволнованно забилось, и от напряжения кровавой пеленой заволокло зрачки глаз, которые он не в силах был от нее оторвать. Это была дуэль взглядов. Ее глаза, черные и глубокие, в которых отражалась упорная, несокрушимая воля, встретили его взгляд, блестящий и острый как стальной клинок...
   Пристыженные своим беспорядочным бегством, в особенности тем уроком храбрости, который им преподала женщина, всадники снова стали группироваться вокруг амазонки.
   Отважная попытка Стального Тела не дала, таким образом, никаких результатов, и ковбою пришлось снова начать борьбу, исход которой из-за столь сильной противницы был неизвестен.
   Стальное Тело, не знавший до сих пор врага, который мог бы ему противостоять, и убежденный в справедливости защищаемого им дела, пришел в страшный гнев.
   -- Гром и молния! -- заворчал он. -- Будь вместо нее мужчина, я бы живо спровадил его... на тот свет!
   Между тем лошадь амазонки, замечательно выдрессированная, подбежала к своей госпоже, выделывая грациозные курбеты.
   Стальное Тело чувствовал, что из-за этой женщины ускользнет и надежда на спасение.
   Он сильно хлопнул в ладоши перед мордой лошади, и она, испугавшись, отпрянула назад.
   В этот момент он сжал в кулаке правую руку молодой женщины, просунул эту руку под мышку и сказал ей очень вежливым, хотя и несколько насмешливым тоном:
   -- Сударыня, вы у меня в плену.
   Однако она, будучи истинной американкой, привычной к спорту, обладала такой силой, которой мог бы позавидовать любой мужчина.
   Придя в себя от неожиданности, она энергично дернула плечом, но тщетно: рука ее была как в железных тисках.
   Ее всадники с яростным криком подскочили к борющимся.
   -- Сударыня, -- обратился к ней ковбой, -- прикажите своим людям удалиться отсюда на расстояние выстрела из карабина, в противном случае...
   -- В противном случае? -- спросила она с иронией.
   -- В противном случае я вас убью.
   В ответ на его слова она громко расхохоталась и тем же ироническим тоном сказала:
   -- Нет, вы не убьете меня. Вы не посмеете... Кроме того, это было бы слишком подло.
   -- Вас целая сотня, а нас всего двадцать пять человек... Вы нападаете на нас без всякого повода... Вот это, действительно, подлость...
   -- Берегитесь!
   -- Вы подвергаете опасности нашу жизнь, а между нами есть две молодые девушки -- такие же женщины, как и вы... Кроме того, мы защищаемся...
   -- О, я отомщу... я отомщу вам за это оскорбление...
   -- Прикажите вашим прохвостам удалиться!..
   -- Не хочу.
   -- В таком случае я отдам вас Черному Орлу.
   -- Неужели!
   -- Да! Я скажу ему: вождь, вот женщина, которая хотела погубить твою дочь и ее подругу -- француженку.
   -- Ну, и что ж?
   -- Увидите, разделяет ли краснокожий предрассудки людей белой расы. Увидите, помешает ли ему ваш магнетический взор укротительницы зверей привязать вас к столбу пыток и проделать над вами страшную операцию скальпировальным ножом.
  

ГЛАВА XIII

   Во время этого быстрого отрывочного разговора Стальное Тело успел дотащить молодую женщину до входа в таверну.
   Она не сдавалась и продолжала энергично упираться.
   Угрозы Стального Тела не производили на нее никакого впечатления.
   -- Вот как! -- смеялась она. -- Так, значит, обычай скальпировать еще не вышел из моды?
   -- Нисколько, не угодно ли взглянуть...
   И он указал ей пальцем на лежавшего у стойки в кровавой луже несчастного Джошуа.
   Она бесстрастно взглянула на эту ужасную картину и сказала резким голосом:
   -- Ваш друг, вождь команчей, нарядил этого джентльмена в красный колпак?.. Поздравляю!
   -- Да, Черный Орел -- тонкий художник, добросовестный и искусный.
   Видя, что у нее нет сил высвободиться из железных тисков Стального Тела, она обернулась к своим всадникам, стоявшим поодаль в нерешительности, и крикнула:
   -- Никого не щадить! Мужчин всех расстрелять! Француженку взять живьем...
   -- Еще один шаг, -- загремел Стальное Тело, -- и, клянусь вам, эта женщина будет мертва!
   Угроза ковбоя подействовала.
   Человек с раздробленной рукой, не слезавший, несмотря на свою рану, с коня, имел, очевидно, серьезные побуждения дорожить жизнью прекрасной незнакомки.
   Он отдал приказание -- всадники тотчас удалились на почтительное расстояние, зная по опыту, что Стальное Тело не замедлит выполнить угрозу, так напугавшую их предводителя.
   Не обладай Стальное Тело такой сверхъестественной силой, ему не удалось бы преодолеть сопротивление своей оригинальной пленницы, не прибегая к каким-нибудь не совсем корректным приемам.
   Это была удивительно элегантная борьба, если судить по внешнему виду соперников.
   Друзья Стального Тела не подозревали, что, сохраняя внешнее спокойствие и учтиво улыбаясь, он тратил при каждом шаге силу, которую можно было бы сравнить только с силой, затрачиваемой ломовой лошадью, и что каждое движение этой прелестной молодой женщины способно было сбить с ног любого обычного мужчину...
   С ее губ ни на минуту не сходила какая-то странная улыбка, придававшая ей еще больше загадочности и прелести.
   Трудно было сказать, зачем полуоткрылись эти алые губы: для страстного поцелуя или для укуса.
   Она, казалось, была одушевлена двумя противоположными чувствами: восхищением перед этим сильным мужчиной и одновременно глубокой ненавистью к нему.
   Эта женщина, привыкшая к подобострастной лести и рабскому повиновению, испытывала какое-то неизведанное наслаждение, какое-то удовлетворение, встретив человека более сильного, чем она сама, -- прихоть ее авантюристической натуры, и в то же время не могла простить удара, нанесенного ее самолюбию.
   Она равнодушно прошла мимо хрипевшего Джошуа и окинула высокомерным взглядом Черного Орла, как бы говоря: "Мне не страшен твой длинный и скальпировальный нож"
   Но вот ее взгляд упал на Элизу и Колибри.
   Спокойная и непоколебимая в самые опасные минуты, она при их виде не смогла сдержать себя и дала полную волю необузданному гневу.
   -- Чего вы, наконец, хотите, сударыня? -- прервала ее Элиза негодующим голосом, -- я совершенно вас не знаю, никогда вас не видела... Ни я, ни мои родители никогда не причиняли вам ни малейшего зла. Вы же нас третируете, как злейших врагов; угрожаете мне, грозите моим родителям...
   Незнакомка презрительно пожала плечами:
   -- Эта девочка меня допрашивает! Я -- пленница... Я не желаю отвечать. Будь я на свободе, то снизошла бы, пожалуй, к мольбе и, быть может, ответила бы.
   Элиза побледнела и сжала в руке револьвер:
   -- Берегитесь, не доводите меня до крайности!
   -- Уж не убьете ли меня... и вы? Все говорят здесь об убийстве. К счастью, все ваши угрозы не выполняются. А если бы вы и убили меня... вот уж, что меня мало беспокоит... Я не боюсь ничего... и никого!
   -- Ты лжешь! -- прервал ее чей-то решительный голос, слегка гортанного тембра.
   Незнакомка оглянулась и увидела перед собой Колибри с ножом в руках.
   -- Гм!.. Дикарка вмешивается в разговор, точно настоящий человек!
   -- Да, ты лжешь, -- ответила ей маленькая индианка, сохраняя хладнокровие. -- Есть кое-что, чего ты боишься. Ты боишься потерять свою красоту!
   -- Дикарка, кажется, философ! -- с иронией сказала амазонка, стараясь казаться спокойной, но в глубине души очень смущенная сильным и решительным видом Колибри. Она прекрасно знала, что женщины при столкновениях не знают ни жалости, ни пощады к себе подобным, и содрогалась при мысли, что ее могут подвергнуть одной из ужасных индейских операций, при которых уродуют жертву, не убивая.
   -- Не рисуйся и не насмехайся надо мной, -- продолжала Колибри. -- У меня очень злой характер... Ты взята в плен... Покорись судьбе и прикажи своим людям очистить нам путь или...
   -- Или?
   -- Или же я сделаю ножом надрезы на белой коже твоего лица и напущу в твои свежие раны тех ярких красок, которые так любят мои братья-индейцы... А когда ты будешь татуирована, я отпущу тебя в города, где твой вид, наверное, привлечет всеобщее внимание.
   Молодая женщина, дрожа от злости, скривила губы и, наконец, сказала:
   -- Вы свободны. Можете удалиться. Я еще сведу с вами счеты...
   -- Но вы не откажетесь, конечно, проводить нас немножко, не правда ли, сударыня? -- заметил слегка насмешливым тоном Стальное Тело, соблюдая, впрочем, как обычно, вежливость.
   -- Вы хотите удержать меня в качестве заложницы?
   -- Да.
   -- Вы злоупотребляете положением, в котором я нахожусь.
   -- Мы лишь следуем вашему примеру.
   -- Даю вам слово, что мы не будем препятствовать вашему отступлению.
   -- Если бы я был один, эта гарантия вполне бы меня удовлетворила.
   -- Вы сомневаетесь, значит, в моей честности?
   -- Нет, но я не очень доверяю вашим прохвостам, а еще меньше золотоискателям. Предпочтительнее нам отправиться вместе. Ваши всадники будут следовать за нами на расстоянии двух-трех километров, с тем чтобы держать золотоискателей на почтительном отдалении. Принимаете вы эти условия?
   -- Принимаю.
   -- Вот и прекрасно! Нам больше ничего и не нужно.
   -- А Жо? -- воскликнула Элиза, ни на минуту не забывавшая про бедного калеку.
   -- Позвольте мне сначала обезопасить вас, а затем уже я берусь разыскать его любой ценой.
   Ковбои и индейцы вывели из зала коней и стали собираться в путь, спешившись перед входом в таверну, на улице, где валялось в беспорядке множество трупов.
   Прежде всего они занялись ранеными, которых двое из отрядов ковбоев усадили позади себя на крупах лошадей в ожидании, пока им можно будет сделать перевязку.
   Элиза и Колибри тоже заняли свои места, первая на холке у Букин-Билли, а вторая на передке седла Жако Канадца.
   Стальное Тело сказал что-то по-индейски Черному Орлу. Вождь команчей, молчаливый от природы, сделал жест в знак того, что он понял.
   Затем, ни слова не говоря, он схватил амазонку с грубостью дикаря и посадил ее на шкуру пантеры, покрывавшую в виде седла хребет его мустанга; сделав это, он и сам вскочил на коня и уселся позади пленницы.
   Втроем они замыкали шествие: справа был Стальное Тело с Элизой, слева -- Канадец с Колибри, а между ними Черный Орел с амазонкой.
   Последняя была мертвенно-бледна и не сводила с ковбоя зловещего взгляда.
   Как только они двинулись в путь, золотоискатели с бранью и ревом бросились было за ними вдогонку, но всадники незнакомки загородили им дорогу, вынужденные на время стать союзниками ковбоев.
   Особенно запальчиво рвался вперед Фрэд.
   Он яростно ругал Стальное Тело, вызывал его на поединок, шумел, бесновался и вопил, точно внезапный отъезд Элизы причинил ему невыносимое страдание.
   Этому грубияну, очевидно, понравилась прелестная девушка, которая промелькнула перед ним, как светлое видение, среди грома выстрелов и порохового дыма.
   Да, этот полудикарь, видевший до сих пор в женщине лишь самку, был поражен в самое сердце.
   Он сильно страдал, видя, что другой мужчина увозит Элизу. У него будто что-то оборвалось в груди.
   Он еще никогда не испытывал такого горького и острого чувства, даже после смерти брата.
   Воспоминание о готовности, с какой эта девушка помогла ему отдать последний долг брату, размягчило его суровую душу, и предательские слезы выступили у него на глазах.
   Он не стыдился слез, облегчивших его страдания; все его существо охватило какое-то сладкое ощущение. Он тут же решил не покидать той, которая пробудила дремавшие в нем человеческие чувства.
   Страшный шрам -- отметина шпоры Стального Тела -- напомнил ему о поединке с ковбоем, о постыдном поражении, о том, как он просил прощения у мустанга, и в нем с новой силой разгорелось желание отомстить надругавшемуся над ним врагу.
   -- Я отомщу ему! -- кричал он. -- Я убью его как собаку... Он увез эту девушку... Она должна быть моей! Я не могу без нее жить... Хоть бы мне пришлось для этого предать огню все Соединенные Штаты, хоть бы нужно было перерезать сотни тысяч людей, эта женщина будет моей...
   Скоро под влиянием этой безумной страсти винные пары рассеялись -- и к нему возвратилась способность рассуждать.
   "Что мне делать? -- задал он себе мысленно вопрос и, ни минуты не колеблясь, решил: -- Следовать за ней по стопам, шаг за шагом, день и ночь, с тем упорством, с каким индеец-охотник преследует свою дичь".
   Как ни ловки ковбои, как ни быстры их лошади, он их настигнет, если бы даже ему пришлось для этого углубиться на пятьсот лье в пустыню.
   Он наскоро перевязал шрам, пощупал, крепко ли затянут пояс, наполненный золотым песком, перебросил через плечо винтовку и последовал за всадниками, которые медленно двигались за ковбоями, сохраняя дистанцию в два-три километра.
   Амазонка и Стальное Тело все время хранили молчание.
   Она видела, что встретила достойного соперника и, несмотря на кипевшую в ней злобу, не решалась бросить ему вызов.
   Таким образом они проехали около трех лье.
   Молодая женщина начинала тяготиться таким положением и, наконец, прервала молчание:
   -- Мистер Стальное Тело!
   -- Миссис?
   -- Долго ли еще намерены вы оставлять меня в тесной компании Черного Орла, общество которого мне, по меньшей мере, скучно.
   -- Это вполне зависит от вас, сударыня.
   -- Что ж нужно сделать, чтоб освободиться от его милого присутствия?
   -- Дайте слово, что в продолжение двадцати четырех часов вы воздержитесь от враждебных действий против нас.
   -- А, значит, вы верите в мою честность?
   -- Я никогда в ней не сомневался; я не был лишь уверен в степени вашего влияния на золотоискателей.
   -- Прекрасно! В таком случае я заключаю с вами перемирие ровно на один день и одну ночь, ни на минуту больше.
   -- С меня этого хватит... Дружище, помогите сударыне сойти с коня! -- обратился он к Черному Орлу.
   Не ожидая помощи краснокожего, молодая женщина ловко соскочила на землю и, сделав иронически прощальный жест, крикнула:
   -- До скорого свидания, мистер Стальное Тело!
   -- К вашим услугам! -- вежливо ответил ей ковбой, слегка поклонившись.
   Маленький отряд продолжал путь, а незнакомка стояла в ожидании своих всадников, задумчиво помахивая хлыстом. Она ощущала в высшей степени странное и сложное чувство, с трудом поддающееся анализу.
   Сверхъестественная сила Стального Тела, его безумная отвага и мужественная красота, редкая лояльность, слегка насмешливая вежливость и вообще все его обращение с ней произвели на ее экзальтированную натуру очень сильное впечатление.
   Никогда она не чувствовала ничего подобного.
   Ненавидела ли она ковбоя? Несомненно; она находила даже, что ненавидит его слишком сильно и, как опытная женщина, сознавала, что такая ненависть намного опаснее полного равнодушия.
   С удивлением и тревогой она понимала, что не только не испытывала никакой радости, освободившись из плена, а скорее наоборот, уход отряда вызвал в ней чувство пустоты, возникающей обычно при разлуке с близкими друзьями.
   Ее воображению представился образ молодой девушки, которая сидела веселая, счастливая и улыбающаяся на холке пегой лошади, опершись на Стальное Тело.
   Она почувствовала острую боль в сердце и вскричала:
   -- Он не любит ее! Он не будет ее любить... Нет, я не хочу этого!..
   Как бы удивившись своему внезапному порыву, она расхохоталась громким деланным смехом и прибавила:
   -- А, моя бедная донна Хуана, уж не влюблена ли ты в Стальное Тело?.. Ты -- искательница приключений... ты -- непобедимая? Ну нет, этому не бывать. Это было бы слишком глупо!
   Всадники приближались во весь карьер.
  

ГЛАВА XIV

   Наконец-то можно было свободно вздохнуть.
   Выручив Элизу и Колибри, ковбои чувствовали себя превосходно, тем более что им удалось выбраться на простор из проклятой мышеловки Джошуа.
   Дыша полной грудью, они мчались во весь опор по заросшему травой зеленому полю, бесконечно тянувшемуся вдаль и вширь.
   Амазонка, согласно условию, оставила их временно в покое, и ковбои видели, как ее отряд медленно возвращался дорогой, ведущей в Золотое Поле.
   Элиза вспомнила при этом с горечью о добром негре, о котором не было никаких известий.
   -- Бедный мой Жо! -- шепнула молодая девушка.
   -- Мы отыщем его, мадемуазель, клянусь вам! -- поспешил успокоить ее Стальное Тело. -- Но в данный момент нам необходимо позаботиться о ваших родителях; не правда ли?
   -- Да, сударь, это мое самое горячее, самое святое желание. Но как их найти?.. Как освободить?.. О, не покидайте меня!.. Помогите...
   Стальное Тело остановил ее на полуслове.
   -- Еще не будучи знаком с вами, -- заговорил он взволнованно, -- я дал себе слово вырвать вас из рук ваших преследователей. Теперь же даю вам торжественную клятву, что возвращу вам ваших родителей хотя бы ценой своей жизни.
   -- Можешь прибавить, дружище, что к твоей клятве присоединяются и все ковбои ранчо Монмартр, -- обратился к Стальному Телу Джек Курильщик, никогда не расстававшийся со своей трубкой, из которой сейчас он вытряхивал пепел. -- Они вылезут из шкуры вон, -- продолжал он, -- но выручат своих хозяев.
   -- Клянусь и я, -- сказал спокойным голосом Жако Канадец. -- Во главе с таким молодчиной, как Стальное Тело, мы готовы идти на край света и даже еще дальше, если понадобится.
   Улыбка миловидной Колибри была самой драгоценной наградой для честного гиганта.
   У Элизы, глубоко растроганной готовностью, с какой эти простые, искренние люди предлагали ей свои услуги, появились на глазах слезы, и она промолвила едва слышным, сдавленным от волнения голосом:
   -- Спасибо, мои добрые друзья, спасибо! Я никогда не забуду вашей преданности.
   -- Мы рады хоть чем-нибудь вам услужить, мисс Элиза, -- прервал ее своим грубым голосом Джек Курильщик. -- Ведь мы, между нами говоря, здорово любим хозяина, хозяйку и вас... Мы все -- народ бездомный, бродяги... Мыкались кое-как, с горем пополам, по белу свету... Нередко голодали... А у вас, на ранчо Монмартр, мы точно в родной семье... Так, что ли, друзья?
   -- Верно!.. Верно!.. -- кричали ковбои. -- Джек Курильщик хорошо сказал.
   -- Чудесно сказано! Браво, Курильщик!
   -- Мы все пойдем как один, никто не отстанет! -- кричали ковбои.
   Элиза улыбалась сквозь слезы, радуясь выражению столь горячей привязанности.
   Пора было, однако, устроить привал, чтобы покормить лошадей и посоветоваться относительно ближайших действий.
   Прежде чем принять какое-нибудь решение, нужно было узнать, при каких обстоятельствах совершились грабеж и похищение семьи Дэроша и злосчастного Жо.
   Элиза рассказала вкратце все перипетии этой драмы с того момента, когда, связанная по рукам и ногам, она была брошена вместе с Жо на одну из повозок.
   Оба увезших их бандита перепились. Они уснули тяжелым сном, и лошади, никем не управляемые, неслись наугад, повинуясь лишь инстинкту.
   С неслыханным терпением и упорством Жо все время тер путы на руках о железную гайку и, наконец, освободился от них.
   Затем он принялся высвобождать Элизу и после невероятных усилий перетер сковывавшие ее бечевки.
   Всю ночь продолжалась бешеная скачка, и они были увезены, по крайней мере, на двадцать лье от фермы.
   Но вот стало рассветать. Бандиты время от времени просыпались, чтобы потягивать похищенное у супругов Дэрош виски, и были до бесчувствия пьяны.
   Элиза решила воспользоваться этим обстоятельством и во что бы то ни стало избавиться от своих похитителей.
   Рискуя разбиться насмерть, она перелезла через задний борт повозки, повисла, на руках и, оттолкнувшись, спрыгнула на землю.
   Несмотря на высокую траву, толчок был поистине ужасен, и Элиза долго лежала в беспамятстве, точно мертвая.
   Когда она пришла в себя и открыла глаза, было уже совершенно светло, и она увидела Жо, который смачивал ей виски утренней росой.
   Славный негр, оказалось, соскочил с повозки тотчас же вслед за ней и оставался, как и она, некоторое время без чувств.
   Будучи сильнее или, быть может, упав удачнее, он очнулся раньше и нашел ее неподалеку в траве.
   Бандиты ничего не заметили, так как лошади продолжали мчать повозку с прежней стремительностью.
   Местность, куда попали Элиза и Жо, была им совершенно незнакома.
   О возвращении на ферму не могло быть и речи, так как бандиты, хватившись пленников, прежде всего направились бы туда на розыски.
   Между тем нужно было во что бы то ни стало раздобыть откуда-нибудь помощь и потому приходилось искать ближайшую "станцию" скотоводов, земледельцев или золотоискателей.
   Негр и молодая девушка даже не подозревали, что на северо-восток от них находилось знаменитое Золотое Поле, открытое всего лишь несколько месяцев назад и привлекавшее своими богатствами с каждым днем все больше и больше авантюристов.
   Очень часто обитатели ранчо Монмартр гостеприимно открывали двери этим проходимцам, стекавшимся сюда со всех концов мира в надежде на быстрое обогащение.
   Таким образом побывали у супругов Дэрош и Бен с Фрэдом.
   Несмотря на сравнительно большое расстояние, отделявшее их от Золотого Поля, Жо хотелось направиться именно туда. Элиза сильно этому противилась, но, к несчастью, негр уговорил ее.
   Они направились на восток и ходили уже несколько часов, как вдруг случилось то, что можно было предвидеть заранее.
   Предоставленные самим себе, лошади опрокинули повозку, которая разбилась вдребезги. Вопреки ожиданию, бандиты уцелели, отделавшись легкими ушибами.
   Сразу протрезвев, они хватились беглецов и пустились за ними в погоню.
   Они возвратились по своим следам и без труда нашли место, где совершился побег.
   Затем шаг за шагом они шли вслед за беглецами и скоро их нагнали.
   Это было детской забавой для людей, которых постоянная жизнь в пустыне научила распознавать самые неуловимые и запутанные следы.
   Тогда-то одному из бандитов и пришла в голову варварская мысль выколоть глаза несчастному Жо, чтобы помешать новому бегству.
   Что могли сделать старик и молоденькая девушка против двух сильных мужчин, вооруженных с ног до головы?
   Они повалили на землю бедного Жо и, не обращая внимания на крики, слезы и мольбы Элизы, выкололи бедняге глаза.
   Элиза слышала, как один из негодяев сказал при этом другому:
   -- Она говорила, что их нужно взять живьем, но не запрещала принимать меры против бегства.
   -- Да, черномазого нужно беречь как зеницу ока; он очень нужен: за него хорошо заплатят, -- согласился тот.
   Против ожидания бедной девушки и изуродованному негру удалось бежать.
   Совершив свое злодейство, бандиты снова захрапели, считая, что обессиленные пленники не решатся на новый побег в незнакомой пустынной местности.
   Элиза и Жо решили, однако, бороться до последней капли крови.
   Взявшись за руки, они скользнули в высокую траву и, охваченные ужасом, шли, еле переводя дыхание.
   Несколько часов длилось это горестное шествие.
   Не раз несчастный старик оступался и бессильно падал на землю.
   Элиза подымала его, поддерживала, ободряла, и бедняга, благодаря нежной заботе и ласкам своего маленького друга, собирал последние силы и, ковыляя, продолжал путь.
   Много страданий испытали они, пока добрались до Золотого Поля.
   С гневом и негодованием слушали ковбои этот надрывающий душу рассказ.
   Для всех, однако, оставалось загадкой; что побудило негодяев решиться на столь дерзкое похищение?
   Стальное Тело спросил у Элизы, что она думает об этом.
   -- Мой отец, -- ответила она, -- с некоторого времени был занят розысками каких-то баснословных сокровищ. После одной из своих экспедиций он возвратился домой сияющий и объявил нам, что клад...
   -- Знаю, знаю я про эти пресловутые индейские сокровища, -- резко прервал ее Стальное Тело. -- Ваш отец, мадемуазель, не первый и не последний из тех, кто увлекаются этой химерой. Уже многие в погоне за ними потеряли спокойствие духа, рассудок и даже жизнь.
   Элиза хотела возразить ему, сказав, что отец нашел эти сокровища, но тотчас же сообразила, что ковбой прервал ее, чтобы не дать ей проговориться.
   "Он прав, -- подумала она. -- Какой неподкупный, честный характер у этого человека! Нужно быть преданным душой и телом, чтобы устоять против такого крупного соблазна. Мне можно спокойно ему довериться... Я чувствую, что ничто в мире не способно его прельстить. Ему одному, только ему одному доверюсь я вполне".
   Видя, что его поняли, Стальное Тело продолжал:
   -- Авантюристы Востока организовали недавно новую экспедицию с целью розыска все тех же сокровищ. Эта двадцатая. Весьма вероятно, что ее участники, зная, что ваш отец увлекся такими же несбыточными мечтами, и полагая, разумеется, безосновательно, что он обнаружил сокровища, похитили его и всю его семью.
   Так, наверное, это и было.
   Поведение бандитов подтверждало догадки Стального Тела. Элиза с дрожью припомнила брань и угрозы бандитов.
   Эти негодяи, игравшие, очевидно, второстепенную роль, знали о существовании сокровищ, так как они грозили Жо ужасными пытками, если он не откроет им секрета.
   Она не могла без ужаса вспомнить о судьбе родителей, находящихся в распоряжении столь опасных злодеев.
   -- О, лучше бы они были вместо меня на свободе! -- воскликнула она.
   Ее слова напомнили Стальному Телу, что Элизе неизвестно, как они узнали о происшествиях на ферме.
   Он наскоро ей рассказал, как это случилось.
   Вернувшись домой, ковбои нашли лежавшую без движения прислугу-ирландку, полумертвую от страха и потерь.
   Она рассказала им о происшедшем, но сказать о внешности бандитов почти ничего не могла.
   Несмотря на страшную усталость, ковбои наскоро перекусили и, сменив лошадей, бросились в погоню за похитителями.
   Колеса повозки оставили на траве глубокий след, что облегчило погоню, но, к сожалению, бандиты опередили своих преследователей на сутки.
   Приглядываясь к следам, ковбои легко поняли, что произошло. Они догадались о побеге Элизы и Жо и, хотя их было немного, разделились на две группы: одна из них продолжала следовать за повозкой, увезшей Дэроша и его жену, а другая отправилась по следам негра и молодой девушки.
   Следы последних были страшно запутаны, во многих местах обрывались или были затерты следами животных -- нужно было обладать упорством и настойчивостью ковбоев, чтобы после двухдневных розысков добиться желаемых результатов.
   Между тем возвратилась и первая группа, но, увы! ни с чем.
   Входившие в нее ковбои дошли до речки, впадающей в Рио-Пеккос (Rio-Peccos), по всей вероятности это была Рио-Тайяк (Rio-Tayak), и нашли на ее берегу разбитую повозку и трупы двух лошадей.
   Ни малейшего следа человека.
   По-видимому, Дэрош и его жена были взяты на судно.
   Пришлось временно прекратить погоню и присоединиться к остальным.
   Пока они отсутствовали, к ковбоям очень кстати пристал еще маленький отряд.
   Это произошло благодаря счастливой случайности.
   По великой тропе, пересекающей с северо-запада на юго-восток Равнину Вех (Plaine JalonnИe), известную больше под названием Команчской дороги, двигались Черный Орел, его дочь Колибри, Жако Канадец, управляющий ранчо Колорадо Стальное Тело и несколько индейцев из племени Черного Орла.
   Команчский вождь с дочерью и воинами шел на ранчо Монмартр, чтобы погостить там несколько дней.
   Жако и Стальное Тело возвращались на ранчо Колорадо после охоты у Черного Орла.
   Вождь узнал Джека Курильщика прежде, чем его спутники успели заметить ковбоев.
   Отряды соединились, и Джек Курильщик рассказал своим друзьям о случившемся на ранчо Монмартр.
   После этого они все вместе отправились по следам Элизы и Жо к Золотому Полю, а Колибри взяла на себя роль разведчика.
   Что было потом, уже известно.
  

ГЛАВА XV

   Отряд Стального Тела благополучно добрался до ранчо Монмартр.
   Прелестная амазонка неожиданно оставила ковбоев в покое, и предосторожности, принятые ими на случай внезапного нападения, оказались излишними.
   Ферма имела обычный вид; почти не было заметно следов грабежа, учиненного, очевидно, с целью скрыть истинные мотивы похищения Дэроша и его семьи.
   Прислужница-ирландка принялась с обычным усердием за исполнение своих скромных обязанностей и быстро навела порядок в доме, ставшем для нее родным благодаря ласковому обхождению хозяев.
   Добрая женщина заплакала от радости, увидев свою молодую госпожу; Элиза бросилась к ней в объятия и тоже залилась безудержными слезами: ведь в привычной обстановке не было обожаемых родителей.
   Несмотря на свою твердость, девушка не могла смотреть без слез на эти большие комнаты, которые не оживлялись уже горячей речью ее отца, нежной, меланхолической улыбкой ее матери и беспрестанными шутками вечно веселого и счастливого Жо.
   Сердце ее разрывалось на части, когда она остановилась у дверей спальни, где стояли, точно открытые гробницы, две одинаковые, с медными золочеными спинками кровати родителей.
   -- Папа, мой дорогой папа, -- шептала она, -- и ты, моя ненаглядная мать, где вы теперь? Вы оплакиваете свою бедную Элизу... О, я найду вас... Я вырву вас из рук злодеев.
   Грустные, печальные дни потекли для обитателей ранчо Монмартр.
   Несмотря на упорные розыски -- ковбои и индейцы не щадили сил, о супругах Дэрош не было никаких известий.
   Ни малейшего следа! Ни ничтожнейшего указания!
   Чтобы предупредить новое, ожидавшееся со дня на день нападение на ферму, целый индейский отряд поселился рядом с Монмартром.
   Красная Лилия, жена Черного Орла, привела сюда всех своих братьев и родственников, которые жили в команчской деревне, и они представляли для Элизы самый надежный охранный гарнизон.
   Ковбои снова принялись за свой тяжкий труд, ибо стада нуждались в постоянном уходе.
   Стальное Тело с обычной для него любезностью предложил молодой владетельнице фермы поручить ему заботиться об ее огромных пастбищах.
   Со слезами на глазах приняла Элиза его предложение.
   -- О, сколько вы уже для меня сделали! Как я вам благодарна! -- воскликнула она.
   Он поспешил ее прервать, уверяя, что для него величайшее счастье -- посвятить ее благополучию всю свою жизнь. Он сказал это просто, без рисовки и тех преувеличений, присущих героям романов или вздыхателям. Он был привязан к ней, как истинный друг, любезен, как хорошо воспитанный человек, и откосился к ней с той трогательной заботливостью, с какой обычно сильные люди относятся к слабым созданиям.
   Друг его, Жако Канадец, тоже поселился на ранчо Монмартр.
   Это было вполне естественно: он никогда не разлучался с индейским племенем, которое считало его своим приемышем и привязалось к нему как к родному.
   Жако был спокойный малый, которого почти ничто в мире не способно было вывести из себя. Он отличался силой бизона, неподражаемо стрелял из ружья и не был лишен известной дозы хитрости, унаследовав вместе с акцентом и гигантским ростом это качество от предков, которые издавна поселились в Канаде.
   При этом он, как и все канадцы, был крайне религиозен и догматичен.
   Последнее не раз было причиной легких разладов между ним и Колибри, которую он тщетно пытался обратить в свою веру.
   -- Послушайте, мадемуазель Колибри, -- говорил он, -- нет ничего хуже, как быть неверующим.
   -- Вы, значит, находите меня гадкой? -- спрашивала она.
   -- Боже сохрани! Вы самое милое существо не только в нашей пустыне, но и на всем свете.
   -- В таком случае, зачем же вы...
   -- Вам ведь известно, что я родом из прихода святого Бонифация, что близ Виннипега... На всем земном шаре нет более католической местности, чем наша! Что сказали бы наши старики, если бы я попросил у них разрешения вступить в брак с еретичкой...
   -- Тогда, мой дорогой Жако, не женитесь на мне!
   -- Но ведь мы уже обручены!
   -- Ну так не будем обручены!
   -- Я согласен скорей тысячу раз умереть... Я вас люблю... и не на словах только... Стоит вам пожелать, и я готов пожертвовать всем... Дать себя привязать к столбу пыток... Позволить снять с себя скальп...
   -- Зачем же тогда вы мучаете меня своими приставаниями, чтоб я шла скучать на проповеди вашего ксендза?
   -- Нехорошо жить без религии. Мне хочется, чтоб у вас был какой-нибудь культ.
   -- Но ведь он у меня есть. Разве я не обожаю лучезарное солнце, лучи которого лелеют наши прерии и дают жизнь моим любимым цветам! Разве я не преклоняюсь перед природой с ее огромными девственными лесами; птицами, увеселяющими своим пением мою жизнь; насекомыми, которые кажутся мне живыми цветами! Разве я не восторгаюсь бесконечной ширью голубого неба и мерцающими на нем звездами... Нашими озерами... нашими реками... водопадами! Разве я не боготворю безграничную свободу, которую не променяю ни на какие проповеди!
   Так они обычно спорили до тех пор, пока Жако, побежденный, не садился в отчаянии на коня и, опустив поводок, подолгу бесцельно бродил по полям.
   Глядя на него, можно было вообразить, что человек этот решается на какой-нибудь отчаянный шаг.
   Ничуть не бывало.
   К вечеру он спокойно возвращался домой с огромным букетом самых красивых и редких цветов и преподносил их уже давно поджидавшей его Колибри, которая делала при этом вид, будто встретилась с ним случайно у ворот фермы.
   -- Простите, мадемуазель Колибри, что я доставил вам столько неприятностей, -- каялся Жако.
   В знак примирения она дружески протягивала ему руку, и размолвка забывалась до нового спора.
  

ГЛАВА XVI

   Так прошел целый месяц.
   Между Элизой и Стальным Телом устанавливались все более и более тесные отношения, не переходившие, однако, границ дружбы.
   Тысячи мелочей сближали их ежечасно, и, сами того не замечая, они стали почти необходимы друг другу.
   Оба они были молоды, красивы, честны, смелы и решительны; оба были совершенно незнакомы с жизнью и потому не задумывались о том, к чему может их привести нарождающееся чувство, которое становилось все глубже и глубже.
   Стальное Тело с удивительными для этого грозного авантюриста тактом и деликатностью умел смягчить горе Элизы и, несмотря на то что вырос среди бандитов, обладал настолько чуткой, отзывчивой душой, что всегда угадывал настроение молодой девушки.
   Он не пытался ее утешать. Он лишь проникся ее страданиями и с родственным участием выслушивал горькие жалобы бедного ребенка, так варварски разлученного с родителями.
   И Элиза вволю плакала, изливая душу перед этим незнакомцем, ставшим вдруг для нее самым близким и надежным другом.
   Она положительно не узнавала в этом добром, мягком и нежном молодом человеке того грозного ковбоя, которого она видела среди порохового дыма окровавленным и беспощадным.
   Только изредка, когда у него загорались глаза и раздувались ноздри при каком-нибудь воспоминании о своей прежней жизни, полной невзгод, она узнавала прежнего Стальное Тело.
   Иногда приходилось укрощать дикую лошадь или бешеного быка, к которым никто не дерзал приблизиться.
   Он бросался тогда с ловкостью гимнаста на спину неоседланного и невзнузданного коня, колол его шпорами, сжимал ему бока богатырскими коленями и в конце концов приводил его вспенившимся и полумертвым от страха и усталости, но зато кротким и послушным, как жеребенок, выросший в манеже.
   С еще более поразительной отвагой, ловкостью и силой справлялся он с бешеным быком, который после нескольких головокружительных туров и отчаянных прыжков, ошеломленный, останавливался и застывал на месте, внезапно успокоившись.
   Совершив подобный подвиг, Стальное Тело как ни в чем не бывало и без малейшей рисовки скромно занимал свое место возле девушки, которая не могла скрыть восхищения.
   Стальное Тело пережил тяжелое прошлое. Было бы, однако, ошибкой думать, что оно наложило на него печать грусти и сделало его менее жизнерадостным.
   Наоборот, это был чрезвычайно веселый малый, живой и остроумный, настоящий парижский гаврош с легкой примесью некоторых черт янки.
   Однажды Элиза спросила, откуда у него такое чисто французское произношение.
   -- У вас такой акцент, точно вы воспитывались во Франции, -- заметила она.
   -- Я приобрел его, живя среди французских матросов, -- ответил он, улыбаясь.
   -- Вы, значит, были моряком?
   -- Каких только профессий я не перепробовал!.. Где только я не бывал!.. Даже во Франции... даже в Париже!..
   -- Но сколько же вам тогда лет, Эдуард?
   Все, кроме Элизы, называли его Стальным Телом (прозвище, данное ему индейцами и ковбоями), лишь Элиза называла его Эдуардом, его настоящим именем.
   При этом вопросе лицо его затуманилось и светлые глаза подернулись дымкой:
   -- По правде сказать, я не знаю точно своего возраста. Быть может, мне двадцать два года, а может быть, двадцать пять... Мне об этом никто никогда не говорил.
   -- Вы имеете несчастье быть...
   -- Сиротой? Хотите вы сказать. И об этом я ничего не знаю. Знаю только, что не помню своей семьи с раннего детства.
   -- О как, должно быть, больно не знать родительской ласки с нежного возраста?
   -- Да, это тяжело.
   -- Итак, вы не знали ни отца, ни матери?
   -- Напротив! Я их слишком хорошо знал!.. Но действительно ли была мне матерью эта вечно пьяная старуха, шатавшаяся по всем притонам... Действительно ли был моим отцом этот старый негодяй, до того пропитанный алкоголем, что мог бы воспламениться, неосторожно приблизившись к огню...
   Я смутно припоминаю эту парочку, влачившую существование в грязной конуре одного из беднейших кварталов Нью-Йорка. Достойные супруги проводили все время в драках, работая ровно столько, сколько необходимо, чтоб раздобыть себе выпивку, и очень мало заботились о пропитании живших с ними четырех или пяти мальчишек, моих сверстников. Помнится мне, что старика звали Сильвер (серебро); о какая ирония! Меня называли Эдуардом или короче Недом. Я питался овощами и остатками кушаний, которые собирал на свалках, изредка лишь запивая их стаканом скверной водки, подносимым мне стариком или старухой.
   -- Это ужасно! -- вскрикнула Элиза.
   -- Мне было всего лишь четыре года, когда меня стали приучать к воровству, заставляя брать пример со старших братьев, которые, несмотря на детский возраст, в совершенстве владели своим ремеслом. Я плохо справлялся с подобной работой, но мои почтенные старики приписывали это тому, что я слишком молод, и не теряли надежды сделать из меня ловкого вора.
   -- Но им, конечно, не удалось совратить вас с истинного пути? -- спросила она его дрожащим голосом, полным сочувствия.
   Он улыбнулся и продолжал свой рассказ:
   -- С робостью приступил я к краже съестных припасов, выставляемых у входа в магазины... Я был красивым, розовощеким, белокурым мальчуганом и не внушал никому подозрений... Я "подчищал" всюду понемногу и возвращался домой с полными карманами разного товара. В награду и в виде поощрения я получал стакан виски.
   -- Это безобразие! -- возмущалась Элиза.
   -- Я уже начинал входить во вкус этой ужасной жизни, -- продолжал Стальное Тело, улыбаясь, -- когда, к счастью, одно незначительное обстоятельство вырвало меня из окружающей обстановки.
   Однажды я украл коробку консервов. Коробка мне очень понравилась, так как на ней была нарисована хорошенькая свинка с розовым рыльцем и закрученным хвостиком. Содержимое интересовало меня очень мало, но упаковка положительно очаровала.
   Меня заметили в магазине в тот момент, когда я, забыв про все на свете, любовался свинкой.
   Владелец магазина приказал схватить меня и отдать в руки полиции, но его жена этому воспротивилась и, хотя я весь был в грязи и лохмотьях, повела меня к себе.
   Я долго не мог прийти в себя от изумления; меня поразила роскошь новой обстановки после логовища супругов Сильвер.
   Добрая женщина дала мне поесть и была поражена моей жадностью и неумением обращаться с приборами для еды: у Сильверов мы ели (в те редкие дни, когда бывало что есть) просто руками и из общей миски, точно звери.
   Когда я насытился, она стала журить меня за то, что я украл, но делала это так ласково и нежно, что глаза мои наполнились слезами. Тронутая моим раскаянием, она поцеловала меня, всунув в руку маленькую серебряную монету, и подарила мне коробочку со свинкой.
   До сих пор никто меня никогда не целовал. Эта материнская ласка глубоко меня потрясла -- на душе стало вдруг светло и радостно.
   -- Нехорошо, стыдно воровать! Ты больше не будешь этого делать, не правда ли, мой дорогой малютка? -- почти умоляюще спрашивала меня мягким, ласковым голосом моя благодетельница.
   -- Нет, я не буду больше красть, сударыня... Никогда, никогда... клянусь вам.
   Она еще раз поцеловала меня и сказала, прощаясь:
   -- Когда тебе нечего будет есть, приходи сюда; ты всегда найдешь бутерброд и чашку кофе.
   Я ушел от нее совершенно преобразившимся.
   Первым моим побуждением было желание освободиться от коробочки, напоминавшей о прошлой жизни, с которой мне страстно хотелось порвать. Ни минуты не задумываясь, я бросил ее в водосточную трубу, несмотря на то что мне грозила перспектива остаться без обеда.
   Радуясь своему мужественному решению, я крепко зажал в руке подаренный мне шиллинг и поклялся никогда его не тратить.
   -- И вы сдержали слово? -- спросила с любопытством Элиза, сильно заинтересованная этой необычайной биографией.
   Стальное Тело показал никелевую цепочку своих часов, и она увидела болтавшуюся на ней в виде брелка блестящую монетку, потертую от времени.
   -- Это мой талисман, -- сказал он с улыбкой, -- и я не взял бы взамен целое состояние.
   -- Но как же вы перебивались? -- возобновила прежний разговор Элиза.
   -- Голодом, несмотря на скудость такого питания.
   -- Что же с вами стало потом?
   -- Я долго блуждал без определенной цели, руководствуясь одним лишь желанием: не возвращаться к супругам Сильвер, где меня поили водкой и обучали красть. Этого я достиг вполне, так как забрел в такую отдаленную часть огромного Нью-Йорка, что не мог найти логовища старых бродяг даже при сильном желании.
   Тогда-то началось для меня поистине ужасное существование. Я остался без крова. Мне приходилось проводить ночь где попало: на тумбах, уличных скамьях, у порога домов, на строительных лесах, в извозчичьих дрогах, вагонах -- словом, всюду, только не в постели.
   Я оспаривал свою жалкую трапезу у крыс и собак...
   А между тем мне было не более шести лет!
   Я испробовал все уличные ремесла: был чистильщиком сапог, посыльным, разносчиком газет и зарабатывал с горем пополам несколько пенни в день.
   Босой, оборванный, с непокрытой головой, терпел я зимнюю стужу и летний зной. Любой другой мальчуган не перенес бы подобных лишений, меж тем как для меня, благодаря могучей организации, они прошли бесследно.
   -- Один... в таком возрасте!.. Ни ласки, ни поцелуя... ни совета... И какое притом ужасное одиночество! О как должны были вы страдать!..
   -- Тем более, что от природы у меня было любящее и привязчивое сердце. Я имел несколько маленьких товарищей, но все это были бездельники, прошедшие школу супругов Сильвер.
   Моими лучшими друзьями были бродячие собаки и философы-бродяги, перебивавшиеся, как и я, со дня на день.
   Больнее всего было то, что я никак не мог отыскать магазин со съестными припасами, сыгравший столь важную роль в моей судьбе.
   Я, кажется, отдал бы всю свою жизнь, чтоб еще раз увидеть дорогое существо, которое одним словом, одной лаской вырвало меня из пучины, куда я стремглав скользил по наклонной плоскости. К сожалению, я был знаком лишь со своим кварталом и не знал улицу, где жила моя спасительница.
   Приблизительно до восьми лет влачил я подобное существование.
   Тогда я стал довольно часто посещать рейд и доки, надеясь когда-нибудь отплыть в открытое море, непреодолимо притягивавшее меня.
   Счастливый случай свел меня с капитаном трехмачтового французского судна, нуждавшимся в юнге.
   С замиранием сердца предложил я ему свои услуги и -- представьте себе мою радость -- был охотно нанят. Наше судно в тот же день покинуло американский берег.
   Мое имя занесли в корабельные списки, и я официально стал равноправным членом экипажа.
   Итак, я завоевал себе кой-какое положение! Я обладаю убежищем, гамаком, имею право на порцию!
   Какая радость!.. Какое счастье!..
   Есть дети, которые смотрят на пост юнги, как на величайшую муку; мне он казался раем!
   Я принялся выполнять свои обязанности с таким старанием, выказал столько прилежания и рвения, что скоро заслужил всеобщее уважение.
   Наш капитан, грубый и в то же время бесконечно добрый бретонец, сильно ко мне привязался и просто души во мне не чаял.
   Бедный капитан Порник!
   Он был для меня настоящим отцом. С удивительным терпением научил меня читать, писать и считать, сделал из меня искусного моряка и -- я с гордостью это сознаю -- честного человека.
   Целых десять лет прожили мы, не разлучаясь друг с другом, и образ его так живо запечатлелся в моей памяти, что я всегда могу представить себе его таким, каким видел в страшную минуту, разделившую нас навеки.
   -- Ваш благодетель умер? -- мягко спросила Элиза.
   -- Да, -- сказал со вздохом ковбой, и его светлый взор затуманился под наплывом грустных воспоминаний.
   Мы вернулись во Францию, и я провел несколько приятных месяцев в семье Порника, в Роскофе, где мой дорогой капитан имел небольшой домик.
   Как только мы прибыли в Веракрус, на нашем корабле вспыхнула желтая лихорадка.
   Ужасная болезнь уносила одного за другим.
   Капитан умер последним на моих руках... и я остался снова один, пощаженный страшным недугом.
   Отдав последний долг своему благодетелю, я объехал всю Мексику вдоль и поперек, чтоб рассеять охватившую меня тоску.
   Поступать на другое судно, под команду другого капитана у меня не хватало духа.
   Мне снова предстоял выбор нового ремесла, но теперь я имел долголетний опыт и обладал железным здоровьем, так что ничто в мире не было мне страшно.
   Подумав, я остановился на профессии ковбоев, с жизнью которых ознакомился, путешествуя по Мексике.
   Сказано -- сделано. Я немедленно отправился на границу между Мексикой и Северо-Американскими Штатами и пополнил ряды свободных сынов вольной прерии.
   С той поры я уже не расставался с широкими степными просторами.
  

ГЛАВА XVII

   Стальное Тело, Джек и Черный Орел за приятным времяпрепровождением на ранчо Монмартр не забывали, однако, и о делах.
   Чтобы не оставлять ферму без защиты, каждый из них по очереди отправлялся в сопровождении нескольких ковбоев на розыски супругов Дэрош.
   Элиза всегда с нетерпением ждала их возвращения, надеясь, что розыски увенчаются успехом и она сможет обнять обожаемых родителей.
   Увы! Каждый раз ее ждало жестокое разочарование и из груди ее вырывался тяжелый вздох, когда на свои нетерпеливые расспросы она получала один и тот же ответ:
   -- Никаких вестей, сударыня!
   Между тем дни проходили за днями, а Элиза и Стальное Тело не замечали, как отношения их принимали все более и более интимный характер.
   Во время одной из непринужденных послеобеденных бесед Элизе показалось, что Стальное Тело, обычно нежный и сдержанный, был несколько возбужден.
   Она чувствовала, ощущая какое-то беспокойство, что и у нее нервы напряжены.
   Воздух был тяжел и удушлив, как перед грозой, и это обстоятельство, очевидно, немало содействовало приподнятости настроения молодых людей, столь здоровых духом и телом, столь чуждых всяким припадкам неврастении.
   Они сидели так близко, что почти касались друг друга.
   Стальное Тело смотрел на нее любящим взором и говорил с увлечением.
   Элиза слушала, склонив немного голову и время от времени поднимая на него чистый взгляд, который придавал ее лицу выражение немой упоительной ласки.
   Они говорили о любви.
   -- Итак, Эдуард, вы еще никогда не любили? -- спросила его Элиза своим музыкальным голосом.
   -- Никогда! Но я превосходно понимаю это нежное и вместе с тем бурное чувство -- источник стольких мук и страданий!.. Чего только не делает оно с человеком! Оно внушает ему преданность, доходящую до самоотверженности, вызывает в нем ревность, порождает ненависть, облагораживает или возбуждает самые дурные инстинкты... Оно гнетет душу или уносит ее в беспредельную высь и всегда заполняет жизнь!
   -- Так это и есть любовь? -- спросила она по-детски наивно.
   -- О нет, это еще не все; но у меня, грубого авантюриста, не хватает слов для выражения всего, что я чувствую.
   -- По-вашему, в любви -- высшее благо?
   -- Да, но и величайшая мука. Впрочем, что мука?.. Счастлив тот, кто любил! Но еще счастливее, кто любит!..
   -- Пожалуй, но мне кажется, что любовь, в сущности, эгоистическое чувство.
   -- Как бы то ни было, она благороднее и сильнее всех человеческих страстей и господствует над ними. Под ее влиянием гордый становится скромным, скупой -- щедрым, строптивый превращается в покорного, трус -- в героя. Любящему человеку безразлично все, что не касается любимого существа, даже то, что раньше было главным смыслом его жизни. В то же время в его глазах приобретает значение чего-то священного любая деталь, имеющая прямое или косвенное отношение к предмету страсти.
   Элиза с увлечением слушала пылкую речь ковбоя, голос которого то громкий и могучий, то тихий и нежный проникал ей в самую душу.
   Мало-помалу ею овладело волнение, заставившее чаще вздыматься ее грудь и ускорившее биение сердца.
   Она была почти уверена, что он обращается к ней... Что любимое существо, о котором он говорил, -- она, Элиза, маленькая Элиза, которую так увлекали пленительные слова любви... И она втайне радовалась этому.
   -- Да, -- продолжал Стальное Тело, -- любовь, как я ее понимаю... и как ее чувствую... -- прибавил он незаметно для самого себя, но тотчас же оборвал начатую фразу, заметив, что Элиза сначала зарделась, а затем страшно побледнела.
   -- Что с вами, дорогая Элиза? -- спросил он девушку, не прибавляя, как обычно, к имени мисс или мадемуазель.
   Элиза не заметила этой фамильярности, столь естественной она ей казалась.
   -- Ничего, Эдуард... Я вас слушаю... я очень счастлива... Говорите!.. Говорите еще, мой друг!..
   Он придвинулся еще ближе и с тем же жаром продолжал говорить о счастье и радостях высокой, чистой любви, делясь с ней всеми испытываемыми им ощущениями.
   Безмолвная, очарованная, слушала Элиза его пламенные излияния и думала:
   "Да, это так... Можно подумать, что он читает мои мысли... Я испытываю то же самое. Неужели это любовь?.."
   Сердце ее тревожно забилось. Заволакивавшая ее мысли завеса как-то внезапно упала, и она боязливо и радостно призналась самой себе: "Я тоже люблю! О да, я люблю его!"
   Стальное Тело, все больше и больше воодушевляясь, овладел ее рукой, не встретив сопротивления.
   -- Элиза, дорогая, любимая... -- порывисто заговорил он. -- Это вас... вас я люблю всей душой... Я вас обожаю! Мне хочется посвятить вам все свои силы... Быть вашим рабом... Защищать вас до последней капли крови... Умереть за вас... Элиза... Моя любимая Элиза!..
   Она не могла противиться обаянию его страстных речей и чувствовала, что силы покидают ее.
   Ее затуманившиеся глаза едва различали мужественные черты ковбоя.
   Она слабо вскрикнула.
   В этом стоне слышались и страх, и томление, и радость.
   Губы молодого человека прикоснулись вдруг к ее губам и обожгли их поцелуем.
   Это прикосновение привело Элизу в чувство, и все ее существо воспротивилось.
   Полузакрытые глаза наполнились слезами -- и она прошептала слабым, замирающим голосом, полным мольбы:
   -- Эдуард, мой друг... не троньте меня... пощадите... во имя нашей любви...
   Это трогательное обращение подействовало на него, и, сделав над собой усилие, он сдержал свой безумный любовный порыв.
   -- Простите меня, простите, дорогая Элиза... Я вас так люблю... Моя любовь -- единственное извинение...
   -- Благодарю вас... Вы -- хороший... Я вас очень люблю и вдвойне горжусь вами, -- ответила она, кротко улыбаясь сквозь слезы.
   Два удара в дверь моментально вернули их в действительность.
   Вошла служанка Келли с письмом в руках.
   Письма в пустыне -- большая редкость, и получить их считается немаловажным событием.
   Келли вручила Стальному Телу пакет, и он с любопытством стал рассматривать адрес, написанный твердым и красивым почерком, совершенно ему незнакомым.
   -- Человек, вручивший мне письмо, -- сказала служанка, уходя, -- приехал верхом и ждет ответа.
   -- Благодарю вас, моя добрая Келли. Я сейчас... Позволяете, мисс Элиза?
   -- Да... Читайте скорей. Не знаю почему, но меня беспокоит это письмо.
   Ковбой сломал печать и быстро пробежал взглядом короткое послание.
   -- Гм... Странно! -- сказал он задумчиво, протягивая ей письмо. -- Прочтите сами!
   Она прочитала вполголоса:
   "Особа, могущая дать Стальному Телу некоторые весьма важные сведения, назначает ему свидание, не сопряженное для него ни с какими опасностями. В воле Стального Тела принять или отклонить это свидание, но предупреждаем, что полученные им сведения прольют свет на таинственное похищение мистера и миссис Дэрош. Возможно, что ему будет также кое-что сообщено об участи хозяев ранчо Монмартр.
   Если Стальное Тело примет предложение, то пусть следует за подателем этого письма, который укажет ему место свидания.
   Означенное свидание по разным соображениям может состояться лишь в Денвере и потому потребует довольно много времени".
   -- Ни числа, ни подписи, -- заметила Элиза. -- Что вы думаете предпринять, Эдуард?
   -- Вы можете еще сомневаться, Элиза? Я еду сейчас же, без всяких проволочек.
   -- О нет! Я не сомневаюсь в вас, мой дорогой, любимый друг... Но... вдруг это -- ловушка?..
   Он расхохотался с видом человека, которому ничто в мире не страшно.
   Этот смех, эта уверенность в своих силах и признанная всеми репутация непобедимого героя сразу ее успокоили.
   -- Не поехать ли и мне с вами? -- спросила она после некоторого колебания. -- Дело касается моих родителей... Я умираю от беспокойства... Вы знаете...
   -- До Денвера слишком далеко... Дорога длинная и утомительная... Кроме того, неизвестно еще, что там может случиться. Вы ведь сами только что высказали подозрения... Один я ничего не боюсь... я всюду пройду... Но с вами я буду вечно беспокоиться, и это свяжет мне руки.
   Она согласилась с его разумными доводами и сказала:
   -- Вы, по крайней мере, будете подробно писать мне о себе и о деле. Не правда ли? Не забывайте, что я буду страшно страдать, не получая от вас известий.
   -- Как только представится хоть малейшая возможность, я пошлю вам точное и подробное письмо. У меня есть связи в Денвере -- несколько храбрых друзей, с которыми я изъездил вдоль и поперек великую прерию. Не бойтесь и надейтесь на меня!.. А теперь, дорогая Элиза, прощайте или, вернее, до свидания. Сохраните для отсутствующего друга хоть маленький уголок в своем сердце... Помните, что он вам безгранично предан.
   -- Я не из тех, которые забывают, мой дорогой Эдуард! Когда бы вы ни вернулись, вы найдете меня такой же любящей.
   Она протянула ему обе руки и подставила лоб.
   Он поцеловал ее и вышел, чтобы приготовиться в путь.
   Сборы были недолги: свернуть одеяло, наполнить патронташ, запастись дюжиной сухарей и оседлать Букин-Билли -- дело получаса.
   О каком-либо багаже, чемодане или даже плаще не было и речи.
   Наскоро переодевшись в шерстяную рубаху, охотничью блузу из бизоньей кожи, индейские кожаные панталоны и фетровую шляпу с золотой тульей, он вышел к гонцу и застал его сидящим за жирным куском дичи и большим стаканом виски.
   Это был худощавый американец лет пятидесяти, с загорелым лицом и козлиной бородкой.
   Ничто в его наружности не отражало его общественное положение или профессию.
   "Некий человек!" -- беспечно подумал Стальное Тело.
   Затем, обратившись к незнакомцу, он сказал:
   -- Я отправляюсь с вами в Денвер. Как только вы будете готовы, мы двинемся в путь.
   -- Я готов!
   -- В таком случае на коней!
   Стальное Тело в последний раз пожал руку Элизе, попросил ее передать приветствие Колибри и Джеку, которые ушли на охоту, и вскочил в седло.
   Незнакомец последовал его примеру, и они двинулись легкой рысью в глубь равнины.
  

ГЛАВА XVIII

   За годы, проведенные семьей Дэрош на Равнине Вех, в округе произошли значительные перемены.
   Несмотря на то что эта необъятная степь оставалась по-прежнему малонаселенной, по ней уже давно была проведена железная дорога.
   В этом отношении привычки американцев идут вразрез с обычаями Старого Света.
   Европейцы решаются на постройку железнодорожной ветви, только если очень в ней нуждаются, американцы же прокладывают рельсовый путь на огромные расстояния везде, где чувствуется хоть малейшая потребность в нем, причем совершенно не учитывая интересы того или иного города, того или иного поселка.
   Само население должно позаботиться о том, чтобы устроиться вблизи железной дороги.
   По югу описываемой равнины проходит бесконечно длинная ветвь Южной трансконтинентальной железной дороги. Она тянется с востока на запад, начинаясь у Далласа, пересекает у мексиканской границы небольшой городок Франклин, а затем через Тексон, Аризона-Сити и Лос-Анджелес доходит до Сан-Франциско.
   У Франклина, то есть у самой границы, от нее отходит сравнительно небольшая ветвь, которая идет на юг к большому мексиканскому городу Чиуауа (Chihuahua).
   На севере она поднимается к Денверу и доходит до Омахи (Omaha), соединяя таким образом эту область с Северной трансконтинентальной железной дорогой.
   Денвер, столица штата Колорадо, принадлежит к тем удивительным американским городам, которые за двадцать пять или тридцать лет стали огромнейшими центрами.
   Промышленность, торговля, финансы, просвещение -- все это появилось в Денвере как-то вдруг, за несколько лет, и теперь своими общественными памятниками, театрами, библиотеками, университетом, отелями, дворцами, электрическим освещением, трамваями, миссионерами и десяти-, пятнадцати- и двадцатиэтажными домами он может сравниться с большими европейскими городами.
   Именно в Денвер и направлялся Стальное Тело по приглашению таинственного корреспондента.
   Он не знал точно, где находится этот город.
   На севере, конечно; но каков ближайший путь?
   Его спутник сказал, что через двадцать миль им придется сесть в поезд.
   -- А я предполагал, что мы будем ехать все время верхом! -- сказал он с легкой досадой.
   -- Расстояние для этого слишком велико.
   -- Какое именно?
   -- Около трехсот миль!
   -- Но что же мне тогда делать с лошадью, приехав на железнодорожную станцию?
   -- То же, что и я. Вы продадите ее вместе с седлом и уздечкой первому встречному за десять долларов (пятьдесят франков).
   Стальное Тело бросил насмешливый взгляд на незнакомца и ответил:
   -- Букин-Билли стоит больше тысячи долларов, да и вопрос еще, отдам ли я его за эту цену.
   -- В таком случае возьмите с собой кого-нибудь, кто отвел бы лошадь обратно.
   -- Превосходная мысль!
   Как раз в этот момент они заметили Джека Курильщика с неизменной трубкой в зубах.
   Стальное Тело коротко объяснил ему, в чем дело, и Джек охотно присоединился к маленькому отряду, всегда готовый оказать другу услугу.
   Через несколько часов они благополучно прибыли на ближайшую станцию.
   Железнодорожная станция в американской глуши представляет собой нечто в высшей степени примитивное. Несколько деревянных служб, наскоро сооруженная гостиница для служащих, водокачка и угольное депо -- вот и вся ее обстановка. В скотоводческих местностях имеется еще обнесенный изгородью загон для скота и несколько платформ, с помощью которых скот загоняют в вагоны. Тем не менее такая станция фигурирует на карте в качестве населенного пункта, и янки уверены, что лет через десять она превратится в город. И этому пророчеству приходится верить, так как американцы уже не раз поражали мир.
   Стальное Тело и его спутник вошли в пульмановский вагон, а Джек Курильщик отправился с лошадьми восвояси.
   Пульмановские вагоны -- это чудо!
   Это настоящие сверхкомфортабельные дворцы на колесах с изумительно роскошной обстановкой.
   Тут можно найти и ресторан, и спальни, и очень удобные туалетные, причем за сравнительно небольшую плату.
   Замечательно еще то обстоятельство -- оно показалось бы возмутительным привилегированным сословиям Старого Света, -- что абсолютно для всех пассажиров существует лишь один класс и цена билетов одинакова.
   Джентльмен и рабочий, богач и бедняк сидят в вагонах рядом, чисто по-братски -- вместе прогуливаются, вместе едят, вместе спят и не смотрят друг на друга настороженно.
   В исключительном положении находятся лишь индейцы, которых железнодорожная компания перевозит бесплатно, но разрешает пользоваться лишь площадками вагонов.
   Вопреки обычной вежливости, с какой в Соединенных Штатах относятся друг к другу лица разных классов и состояний, незнакомец допускал в обращении со Стальным Телом некоторую фамильярность, презрительно называя его, например, просто "боем".
   Стальное Тело отвечал ему тем же и величал его без лишних слов "человеком".
   -- Хелло, бой, пора и поесть!
   -- Хорошо, человек!
   Наконец, незнакомец, которому такое обращение пришлось не по вкусу, решил отрекомендоваться:
   -- Я -- полковник Сайрус А. Диксон.
   -- А я, господин полковник, -- мистер Стальное Тело.
   В Америке, как и во всех "демократических" странах, придают огромное значение титулам и отличиям. Каждый величает себя генералом, профессором, доктором, полковником, судьей, сенатором и чем ниже звание и происхождение человека, тем больше он цепляется за внешние отличия и пустые клички.
   Наша промотавшаяся французская знать там в большом почете: доказательством тому служит приток в Америку "жантильомов" -- беззастенчивых охотников за приданым, которые стекаются сюда в надежде поправить свои дела золотом американских миллионеров, промышляющих кожей, керосином, лесом, шерстью, зерном, окороками и подобными товарами.
   Можно сказать, что все эти доки, фабрики, мануфактуры, магазины не что иное, как лаборатории, где готовят для вывоза разных княгинь и баронесс.
   Поэтому Стальное Тело ничуть не удивился, что человек, посланный к нему в качестве гонца, по-видимому, оказался действительно полковником.
   Они пили, ели, спали, курили, жевали табак, сокращая долгие часы путешествия и наконец прибыли в Денвер.
   Никто из них словом не обмолвился о письме или о предстоящем свидании.
   Говорили обо всем понемногу, и этот обрывистый разговор не только не сблизил их, а, наоборот, скорей воздвиг между ними непреодолимую преграду.
   Стальное Тело облегченно вздохнул, когда поезд подъехал к Денверу: он был рад отделаться от своего попутчика, присутствие которого становилось для него час от часу невыносимее.
   У станции их уже поджидал большой четырехместный экипаж, на облучке которого восседал внушительный негр в новой блестящей ливрее.
   Полковник первым уселся в экипаж и, важно подбоченившись, жестом указал Стальному Телу место на облучке, подле кучера.
   Ковбой расхохотался тем зловещим смехом, который ужасал людей, хорошо его знавших.
   Смех этот обычно предшествовал жестокой расправе, которую Стальное Тело иногда считал неизбежной.
   Ни слова не говоря, он вскочил в экипаж, рессоры которого сильно качнулись, и хладнокровно уселся рядом с полковником, вонзив в бархатную подстилку для ног огромные колеса своих шпор.
   Полковник оторопел от неожиданности, а затем вспыхнул и вскочил с места, но, заметив угрожающий взгляд ковбоя, счел для себя более благоразумным смириться.
   -- В особняк, Джим, и живее! -- крикнул он негру, и лошади понеслись во всю прыть.
   Стальное Тело взглянул на лошадей, презрительно свистнул и спросил у полковника:
   -- Эта ваша пара... штук?
   -- Да, "выдающиеся" рысаки! Они мне обошлись больше, чем по тысяче долларов.
   -- Рысаки-то рысаки, да ни к черту не годятся. Ноги у них короткие, хребты длиннейшие... точно ясли. Билли, моя маленькая лошаденка, вмиг бы их обогнала.
   Он говорил это с развязным видом и, как бы забавляясь, резал шпорами дорогую подстилку.
   Полковник сидел как на пылающих угольях, но, зная, очевидно, о грозной славе Стального Тела, старался изо всех сил сдержаться.
   После нескольких минут быстрой езды лошади остановились перед роскошным домом -- настоящим дворцом.
   -- Приехали, что ли? -- спросил Стальное Тело.
   -- Да! -- процедил сквозь зубы полковник.
   Ковбой увидел перед собой золоченую решетку с двустворчатой дверцей, за ней цветник, усаженный редкими растениями, а затем широкую мраморную лестницу с изысканными мраморными колоннами по бокам.
   "К какому дьяволу меня ведут?" -- думал он с видом человека, равнодушного к роскоши окружающей обстановки.
   На верхней площадке лестницы стоял швейцар в костюме опереточного генерала; он приветствовал их сухим ударом алебарды о мраморный пол.
   Затем они вошли в довольно просторную приемную, утопавшую в розах. Розы были повсюду: ими был устлан пол, они покрывали цветочным ковром стены, вились гирляндами по колоннам и карнизам.
   Благоухающая атмосфера этой комнаты с ее сказочной обстановкой опьяняла почти до тошноты.
   Истый сын безыскусной природы, Стальное Тело оставался равнодушен к этому вызывающему великолепию.
   Цветы лишь напомнили ему о его любимой Элизе, питавшей особое пристрастие к розам.
   С любезностью разъяренного бизона полковник Диксон пригласил ковбоя внутрь дворца.
   Во всех комнатах были редкие ковры, дорогие и высокие изящные зеркала, в которых бесконечное множество раз во весь рост отражалась фигура Стального Тела. Огромные шпоры, кожаная блуза, украшенная галунами шляпа и пара больших револьверов с серебряной чеканкой придавали ему в этой обстановке вид драматического или водевильного героя.
   Пройдя анфиладу покоев, они вошли, наконец, в кокетливое помещение из нескольких комнат, убранных в стиле эпохи Людовика XV. На обоях, сиденьях, на коврах -- всюду были изображены полевые божества, сельские идиллические пейзажи и грациозные пастухи с пастушками.
   -- Эти комнаты отведены вам, -- сказал полковник отвратительным сиплым голосом янки. -- Вот спальня... За этой дверью -- уборная, а там -- небольшая курительная.
   -- All right! -- ответил Стальное Тело и стал расстегивать блузу, готовясь привести себя в порядок с дороги.
   -- Имейте в виду, -- добавил полковник, -- что эта мебель стоит дорого, и постарайтесь здесь не пачкать!
   В ответ на столь любезное предупреждение Стальное Тело лишь пожал плечами и продолжал пожевывать табак, с которым он, как и все американцы, редко расставался.
   В тот момент, когда полковник собирался уходить, Стальное Тело спокойно подошел к нему и плюнул ему в физиономию.
   -- О черт возьми! -- воскликнул, обезумев от ярости, полковник и протянул руку за револьвером, находившимся у него сзади, под самым поясом, в специальном кармане для оружия.
   -- Чего вы, господин полковник? -- спросил его насмешливо Стальное Тело. -- Напрасно изволите гневаться!
   -- Негодяй, гадина, степная собака!
   Стальное Тело хохотал, наблюдая, как американец вытирал себе лицо.
   -- Вы сами, мистер Сайрус, виноваты в том, что я воспользовался вами, как плевательницей. Ведь вы просили меня не пачкать здесь мебель, а между тем мне необходимо было куда-нибудь плюнуть. Я искал подходящее место, но не нашел ничего грязнее, чем ваша физиономия.
   Окончательно выйдя из себя, полковник мгновенно вытащил свой "Смит и Вессон" и прицелился в Стальное Тело.
   Но бедному полковнику в этот день положительно не везло. Как только щелкнул курок, Стальное Тело моментально бросился в сторону.
   Раздался выстрел -- и овально-коническая пуля угодила в самый центр чудесного сэн-гобенского зеркала, стоившего бешеных денег.
   Полковник хотел выстрелить вторично, но на этот раз Стальное Тело успел принять меры предосторожности. Он схватил его руку и сжал с такой силой, что пальцы американца хрустнули и оружие скользнуло на пол. Стальное Тело подобрал его и вышвырнул в окно. Стекло разбилось вдребезги, а револьвер с взведенным уже курком полетел вниз и, ударившись при падении о гранитную мостовую двора, выстрелил сам собой.
   Этот шум произвел в доме страшный переполох. Со всех сторон послышался звон электрических звонков, усиленная беготня прислуги и хлопанье отворяемых и затворяемых дверей.
   Стальное Тело чувствовал себя в родной стихии, находя эту сумятицу восхитительной.
   Так как полковник не собирался убраться подобру-поздорову, ковбой схватил его в охапку и, качнув раза два в воздухе, швырнул его в сторону искусно расписанных дверей, которые распахнулись под тяжестью его тела; вылетев из комнаты, полковник грузно упал на пол где-то далеко, вне поля зрения, и громко стонал, будучи не в состоянии двигаться.
   Внезапно среди разноголосой суматохи, наполнявшей причудливым шумом огромный дом, раздался взрыв веселого молодого смеха.
   Затем послышался свежий и звонкий женский голос, в котором звучало неудержимое веселье:
   -- Что это?.. Револьверные выстрелы... Пороховой дым... Дребезжание стекол... Выведенный из строя полковник... Гм!.. Это мой дорогой враг Стальное Тело извещает так о своем появлении!
   Шорох платья, звук мелких женских шагов -- и перед изумленным ковбоем появилась молодая женщина ослепительной и оригинальной красоты, с влажными черными глазами, бледным лицом и пурпурными губами, одетая в изящное декольтированное платье.
   -- Она!.. Это она! -- воскликнул Стальное Тело, узнав в красавице, протягивающей ему с улыбкой руку, амазонку Золотого Поля.
  

ГЛАВА XIX

   Неожиданное появление этого дивного создания произвело странное впечатление на молодого человека.
   Ему живо вспомнились Золотое Поле, стычка с всадниками, отраженная атака, окровавленный череп умиравшего за прилавком Джошуа Отравителя, пленение амазонки и ирония, с какой она сказала: "До скорого свидания".
   Теперь она стояла перед ним еще прекраснее и очаровательнее, чем когда бы то ни было.
   Она шутила по поводу его шумных подвигов и не сводила с красивого, энергичного лица ковбоя восхищенного взгляда черных очей, полных неги и неудержимой страсти.
   Ослепленный ее красотой, он смущенно молчал. Она прикоснулась к его руке своей маленькой ручкой, под обманчиво нежной кожей которой с трудом угадывались стальные мускулы.
   -- Дорогой мистер Стальное Тело, теперь ваша очередь быть пленником! -- сказала она звонким голосом.
   Он и не думал протестовать против такого нежного насилия.
   Не будучи в состоянии совладать со своими чувствами, он прижал к сердцу руку очаровательной женщины и затрепетал, когда она грациозно и нежно прижалась к нему.
   Он искал слов, но не находил их и стоял взволнованный и безмолвный, боясь показаться глупым.
   К счастью, полковник, не желая того, вывел его из неловкого положения.
   Он ворочался, тщетно стараясь подняться на ноги, и обратил на себя внимание молодой женщины, которая залилась при виде его бесплодных усилий звонким раскатистым смехом.
   -- Бедный полковник! -- воскликнула она насмешливо. -- Однако вы недурно его отшлифовали, мистер Стальное Тело.
   -- Что это за птица? Он у вас в услужении?
   -- Он приходится мне чем-то вроде отца, -- ответила она, продолжая смеяться.
   -- Вот как?.. Меня это удивляет! Этот господин -- ваш отец?!
   -- И я этому удивляюсь. И все удивляются... Помогите ему, пожалуйста, принять вертикальное положение!
   -- С удовольствием!
   Он схватил его под мышки и мигом поставил на ноги, как какую-нибудь деревяшку.
   -- Ну же, полковник Сайрус; побольше энергии, право! -- приговаривал он шутливо. -- Старый ветеран наших великих войн не должен поднимать столько шуму из-за пустяков. Бодрее! Бодрее!
   -- Он -- ветеран? -- улыбнулась молодая женщина. -- Да он никогда в своей жизни не воевал!
   -- Но ведь он называет себя полковником!
   -- Это здесь в большой моде. Он имеет, впрочем, полное право на такое звание, унаследовав его от брата. У его брата и, следовательно, у моего дяди, были огромные усы и вообще вид старого вояки; его прозвали благодаря этому генералом. С тех пор мой батюшка стал величать себя полковником. Он еще очень скромен, как видите!
   Полковник, очевидно привыкший быть мишенью для ее насмешек, даже не думал протестовать и, ни слова не говоря, удалился, бросив на Стальное Тело угрожающий взгляд.
   Теперь ковбой почти совсем овладел собой и решил всеми силами бороться против чар молодой женщины, которые приводили его в страстный трепет и до боли ускоряли биение его сердца.
   -- Это вы мне писали, сударыня? -- начал он глухим голосом, сдерживая волнение и стараясь попасть в деловой тон.
   -- Да, я вам писала.
   -- Вы мне обещали сообщить кой-какие сведения о...
   -- Оставим это теперь! Всему свое время: не правда ли? Вы теперь мой пленник -- и вы мне позволите, конечно, располагать вами по моему усмотрению?
   Он слегка поклонился в знак согласия.
   -- Вы все-таки сдержите обещание относительно колонистов ранчо Монмартр? -- упорствовал он.
   -- Конечно, будьте спокойны.
   Комната, где они вели беседу, внезапно осветилась снопом электрического света, рассеявшего уже начинавшие сгущаться сумерки.
   -- Ах да! Из-за вашей оригинальной манеры извещать о своем прибытии я совершенно забыла о своих гостях и об обеде, который я даю в вашу честь. У меня сегодня розовый обед!
   "Розовый обед! -- спрашивал себя с недоумением Стальное Тело, -- что бы это значило?"
   Америка, как известно, страна эксцентричная.
   Чем выходка экстравагантнее, чем безумнее и безвкуснее, тем больше у нее шансов произвести фурор.
   Только поэтому, вероятно, так и вошли в моду цветные обеды.
   Эта фантазия из области гастрономии состояла в том, что на таком обеде все, начиная с посуды и кончая костюмами дам, должно было быть одного и того же цвета.
   Вряд ли, конечно, бал становится великолепнее, но зато наверняка эксцентричнее.
   -- Мои гости скоро прибудут; я должна их принять. Идемте за мной, мой дорогой пленник!
   Стальное Тело послушно следовал за ней, не слишком восхищаясь роскошной, фантастической обстановкой, совершенно чуждой среде, в которой он сам жил.
   Ковбой чувствовал себя превосходно.
   Глядя на его живописный костюм и непринужденную походку, можно было принять его за какого-нибудь знатного принца, решившего переодеться ковбоем и оказать своим присутствием на балу честь коммерсантам.
   Мало-помалу стали съезжаться гости.
   Лакей, весь в галунах, торжественно провозглашал имена и титулы прибывших.
   Почти все мужчины были высокого роста, худые и костлявые, с лицами, на которых лежал отпечаток распространенных среди янки желудочных болезней.
   Дамы, разодетые в розовые цвета всевозможных оттенков, были, напротив, очень хороши, стройны и элегантны и держались обычно по отношению к мужчинам несколько свысока.
   Молодая хозяйка представляла своего гостя прибывающим гостям, забавляясь их изумлением при виде попавшего в ее роскошный салон ковбоя.
   -- Мистер Стальное Тело, Король Прерий, -- рекомендовала она его.
   Стальное Тело, обмениваясь рукопожатиями, отвечал на них с такой силой, что менее крепкое плечо могло бы вывихнуться, и, казалось, был очень доволен этой процедурой.
   Мужчины с завистью смотрели на его мужественную красивую фигуру и досадовали на внимание, которым окружала его хозяйка, а женщины и девушки расточали ему улыбки и, не стесняясь, любовались им.
   Гости, казалось, уже собрались, когда лакей вошел в гостиную и объявил:
   -- Дон Фернандо Дуранго-и-Монтемагор-и-Лас-Эскальдас!
   Вошел молодой человек в черном фраке. На перекинутой через плечо повязке из тонкого черного шелка покоилась раненая левая рука.
   Стальное Тело тотчас же узнал в нем того всадника, который пытался накинуть лассо на Элизу во время осады таверны Джошуа.
   -- Все гости давно уже в сборе, дон Фернандо! Одного вас пришлось ждать.
   -- Простите, дорогая Диана, -- пробормотал он, смущенный подобным приемом.
   "Диана, -- подумал Стальное Тело, -- какое прелестное имя у этой женщины!"
   Иронически улыбаясь, молодая женщина представила их друг другу:
   -- Дон Фернандо Дуранго... Мистер Стальное Тело...
   Ковбой, решивший отложить старые счеты, собирался обменяться рукопожатиями, но дон Фернандо, сжав губы, удостоил его лишь высокомерным полупоклоном.
   В ответ Стальное Тело, смерив его взглядом с ног до головы и спрятав руки в карманы, пренебрежительно кивнул головой.
   Мексиканец -- только у мексиканца может быть столько имен -- слегка побледнел, чувствуя на себе взоры присутствующих, но старался не подавать вида, что заметил оскорбление, хотя подрагивание губ и сверкание глаз выдавали его.
   Он подошел к молодой хозяйке и предложил ей руку, чтобы проводить в столовую.
   Но тут подошел Стальное Тело.
   -- Мне кажется, сударыня, -- произнес он, кланяясь с ловкостью и непринужденностью светского джентльмена, -- мне кажется, что вы изволили оказать мне честь быть сегодня вашим кавалером?
   -- Вы опоздали, мой дорогой Фернандо, -- сказала она мексиканцу с издевкой. -- Я нахожусь в распоряжении мистера Стальное Тело.
   И быстрым движением она оперлась на руку ковбоя как раз в тот момент, когда метрдотель, широко распахнув дверь, произнес обычную фразу:
   -- Кушать подано!
   Все направились в столовую.
   Роскошь и оригинальность ее обстановки вызвала возгласы изумления даже у американцев, которых трудно чем-нибудь поразить.
   В комнате господствовал розовый цвет.
   Это была симфония розовых тонов.
   Розовые скатерти, розовые салфетки, розовая посуда, поставленные только лишь для украшения розовые свечи, так как столовая освещалась электрическими лампочками, сделанными в виде роз. Ковры, живопись, потолок, эмалированные приборы, стаканы, графины -- все было розового цвета или покрыто розами. Даже сосуды, в которых замораживалось розовое шампанское!
   Прекрасная Диана заняла место между Стальным Телом, который сидел по правую руку, и доном Фернандо -- по левую.
   Со всех сторон раздавались похвалы оригинальному и утонченному вкусу хозяйки; только Стальное Тело не сказал ни слова о празднике.
   Это немало удивляло молодую женщину, и она, наконец, спросила:
   -- Ну что, мистер Стальное Тело, что вы скажете о моем обеде?
   Он оторвался от розового ракового супа, над которым добросовестно трудился, и, не задумываясь, ответил:
   -- Что сказать? У вас богатая фантазия, если придумали такую штуку!
   Подобная оценка, данная кем-либо другим, а не Стальным Телом, искренность которого ей очень нравилась, произвела бы на нее весьма неприятное впечатление.
   "Дикарь прав! -- подумала она. -- Это, пожалуй, и в самом деле "штука", при виде которой парижанка лишь пожала бы плечами".
   Обед был в разгаре.
   Мужчины поглощали блюдо за блюдом с поразительной торопливостью, точно их ждали дела, а женщины, не спеша, с аппетитом ели, охотно запивая розовые яства шампанским.
   Стол был великолепен, но не хватало главной приправы -- веселья.
   Янки -- истые сыны всяких спекуляций, и было бы пустой тратой времени ждать от них остроумия.
   Дамы слегка флиртовали, но на лицах их все-таки была написана мертвящая скука.
   Стальное Тело много ел и пил за четверых.
   Веселый от природы, он острил и шутил, но американцы сохраняли мрачный вид: из-за вечных дел им некогда было ни есть, ни спать, ни смеяться, ни мыслить.
   Одна лишь Диана разделяла его настроение, и из всего общества только они, казалось, были веселы. Чем живее шла их беседа, тем все больше вытягивалось лицо Фернандо и тем угрожающе сверкали его глаза.
   Хозяйке было все же неприятно, что гости никак не могли оттаять.
   Стальное Тело посоветовал подлить алкоголь в шампанское, и она, весело хохоча, попросила у гостей извинения и вышла из-за стола, чтобы лично проследить за тем, как будут готовить смесь.
   Воспользовавшись ее отсутствием, Фернандо с перекосившимся от злобы и бешенства лицом нагнулся к Стальному Телу и сказал глухим голосом:
   -- Для нас двоих здесь слишком тесно.
   -- Возможно! Постарайтесь в таком случае убраться.
   -- Вы хотите дуэли? -- загремел мексиканец.
   -- Единственное, чего я хочу, это того, чтобы вы не мешали мне обедать!
   Мексиканец вообразил, что ковбой боится дуэли, и совершил большую глупость.
   -- Признайтесь, что вы трусите! -- сказал он ему.
   Стальное Тело захохотал так, что заглушил своим смехом голоса всех беседующих:
   -- Вы говорите чепуху, господин с тремя дюжинами имен! Я докажу вам это за десертом.
   -- Вы, значит, согласны драться?
   -- К вашим услугам, мой мальчик!
   -- Назначьте день... час...
   -- Да сегодня же, как только выйдем из-за стола. А что касается места, то здесь же, в салоне миссис Дианы.
   -- Имейте в виду, что поединок будет смертелен!
   -- Ладно. А теперь оставьте меня в покое и дайте мне насладиться праздником.
  

ГЛАВА XX

   Решение Стального Тела добавить в шампанское алкоголь дало чудесные результаты.
   После нескольких тостов, ловко предложенных Стальным Телом, гости вдруг оттаяли.
   Вскоре в столовой господствовало всеобщее шумное веселье, и розовая гармония обогатилась новым оттенком: розовые пятна на щеках выпивших не в меру янки.
   Стальное Тело незаметно стал королем бала. Он шутил, отпускал остроты, рассказывал разные забавные истории, и обедающие, забыли про дела, хохотали до упаду, как сумасшедшие.
   Дон Фернандо тянул вино стаканами, но оно не только не увеселяло его, но, наоборот, делало все мрачнее и мрачнее.
   Стальное Тело подшучивал над его мрачным видом -- мексиканец скрежетал зубами от злости.
   Возбужденный вином, ухаживаниями прелестной хозяйки и окружающим весельем, Стальное Тело полностью отдался наслаждению, забыв про все на свете: про причину своего приезда в Денвер, про супругов Дэрош, даже про бедную Элизу, которая любила его всей душой и надеялась только на него.
   За десертом он поднялся и, твердо стоя на ногах, несмотря на огромное количество выпитого вина, провозгласил тост.
   Слуга наполнил его стакан шампанским, но он лишь пожал плечами и, заметив на столе цветочную вазу, в которой красовались пышные розы, попросил опорожнить ее и наполнить шампанским.
   Ваза вмещала добрых три бутылки.
   Когда вино было налито, он положил на стол один из своих револьверов и приподнял огромную чашу.
   Присутствующие недоуменно поглядывали друг на друга.
   "Что бы это значило?" -- думали они.
   -- Я пью за здоровье феи, которой мы обязаны сегодняшним праздником... Я пью за прекраснейшую из прекрасных... Я пью за миссис Диану, прелестнейшее создание в мире! Ура!
   С этими словами он приблизил вазу ко рту и, к изумлению окружающих, выпил шампанское залпом.
   -- Никто, кроме меня, не должен пить из этой чаши! -- воскликнул он. Затем, со всего размаху бросив вазу вверх, к высокому куполообразному потолку, и моментально схватив свой револьвер, он выстрелил в нее, когда она достигла кульминационной точки полета.
   Американцы, страстные любители спорта, замерли от ожидания -- и раздался гром аплодисментов, когда пуля Стального Тела раздробила вдребезги цветочную вазу.
   Некоторые свидетели такой ловкости охотно пожертвовали бы своими миллионами, чтобы приобрести ту славу, которая завтра же благодаря газетам Денвера утвердится за Стальным Телом по всей округе.
   Один репортер-любитель уже поднялся из-за стола и подошел к телефону, спеша сообщить редакции газеты столь необычную новость.
   -- Да здравствует Стальное Тело!
   -- Да здравствует Диана! -- кричали с энтузиазмом гости и долго еще на все лады расхваливали ловкого стрелка.
   Между тем обед подошел к концу, и Стальное Тело вспомнил о том, что надо рассчитаться с Фернандо.
   В пограничных городах, на ранчо, в Золотом Поле спорщики не особенно затрудняют себя выбором места дуэли и начинают поединок там же, где произошла ссора.
   Стальное Тело не считал нужным отступать от своих привычек.
   -- Не можете ли вы предоставить мне ваш зал минут на пять? -- спросил он Диану, как будто речь шла о каких-нибудь пустяках.
   Она думала, что Стальное Тело намерен устроить танцы, и спросила:
   -- Кадриль? Великолепно! Я сейчас прикажу поставить здесь рояль.
   Стальное Тело весело рассмеялся:
   -- Если хотите, назовите это кадрилью, но у меня будет лишь один визави.
   Она вопросительно посмотрела на него.
   -- Очень просто, дон Фернандо предложил мне небольшой матч на пистолетах.
   -- Дуэль?.. Теперь же?.. Право, господа, у меня никогда еще не было столь оригинальных и занятных гостей.
   Услышав слова: матч... дуэль... пистолет... -- гости начали прислушиваться и, узнав в чем дело, с любопытством и нетерпением ждали поединка. Особенно была довольна дуэлью прекрасная половина, которой страшно нравятся кровавые драмы.
   Полковник Диксон немедленно принес два кольта и предложил их дону Фернандо, у которого был лишь маленький карманный револьвер.
   -- Они великолепны, -- расхваливал он их мексиканцу. -- Я пользовался ими во время пограничных вылазок и уверен в их точности.
   -- Уж не были ли вы десперадо, господин полковник? -- насмешливо спросил его Стальное Тело.
   -- Вы угадали! Я "десперировал" даже неподалеку от ранчо Монмартр, фермы ваших друзей-французов.
   Ковбой был в таком состоянии, что не обратил серьезного внимания на слова полковника, в чем ему не раз приходилось позже горько раскаиваться.
   Каких ужасных испытаний мог бы он избежать, если бы догадался задать несколько вопросов янки, ставшему под влиянием винных паров весьма откровенным!
   Гости, шумно болтая, перешли в большой зал, метров тридцать длиной, и двумя рядами встали вдоль его стен. Зал был довольно широк, а ловкость обоих дуэлистов в стрельбе позволяла не опасаться шальной пули.
   Приготовления были недолги.
   Стальное Тело подошел к мексиканцу и спросил его об условиях.
   -- Мы станем в противоположных концах комнаты у самых стен и будем стрелять друг в друга, не двигаясь с места, до тех пор, пока один из нас не упадет мертвым.
   -- All right! -- согласился ковбой. -- А кто подаст нам сигнал?
   -- Я, я! -- воскликнула Диана и, получив от соперников благодарность за оказанную им честь, скомандовала: -- По местам, господа!
   Держась прямо и уверенно, точно он и не прикасался к вину, Стальное Тело гордой и решительной походкой подошел, звеня шпорами, к стене, обращенной на север, и, повернувшись лицом к противнику, подготовил свои револьверы.
   Мексиканец направился к своей позиции быстрыми и нервными шагами; резкие движения выдавали клокотавшую в нем ненависть, возбужденную ревностью.
   -- Вы готовы? -- спросила молодая женщина, когда они заняли свои места.
   -- Готовы.
   -- Разом!.. Пли!.. Раз!.. Два!.. Три!..
   На мгновение воцарилась мертвая тишина, а затем раздался выстрел, к удавлению присутствующих единственный.
   Не успело еще смолкнуть его эхо, как послышался крик бешеной злобы, и гости поняли, почему грянул только один выстрел.
   Оказалось, что, когда дон Фернандо поднял револьвер и, прицелившись в соперника, приготовился выстрелить, Стальное Тело выпустил заряд, не теряя по своему обыкновению времени на прицел.
   Его пуля, направленная тем не менее с поразительной точностью, угодила в самое дуло револьвера мексиканца.
   Удар был настолько силен, что искривил дуло и оружие выпало из рук Фернандо.
   -- Сам дьявол сидит в этом мерзавце! -- бешено вскрикнул мексиканец.
   Стальное Тело расхохотался и обратился к нему насмешливым и в то же время внушающим трепет голосом:
   -- Эй вы там, не шевелитесь, если не хотите продырявить себе шкуру!
   -- Неужели вы станете стрелять в обезоруженного противника? -- воскликнул полковник Диксон. -- Взгляните, он не в состоянии держать оружие!
   -- Если вам угодно, займите его место, -- резко оборвал полковника Стальное Тело. -- Он сам поставил условие: стрелять друг в друга, не двигаясь с места, до тех пор, пока один не упадет мертвым. Я пользуюсь своим правом.
   Уверенный, что минуты его сочтены, Фернандо вытянулся во весь рост и, устремив на противника гордый взгляд, неподвижно стоял в ожидании смертельной пули.
   -- Так! Прекрасно! Смотрите же, не шевелитесь! -- кричал ему Стальное Тело.
   Присутствующие с изумлением смотрели на ковбоя, ровно ничего не понимая.
   -- Не шевелитесь же или вы погибли! -- еще раз крикнул он Фернандо и стал палить в него, неподвижного и окаменевшего от изумления, из обоих револьверов одновременно правой и левой рукой.
   Пальба, наполнившая зал густым облаком дыма и невообразимым гулом, длилась несколько секунд.
   Ко всеобщему удивлению Фернандо продолжал держаться на ногах, бледный как мертвец, но не раненый.
   Стальное Тело спокойно заткнул за пояс револьверы и подошел к сопернику.
   -- Я мог бы вас убить, -- сказал он, -- но не хотел этого, так как не питаю к вам злобы. Но вам не мешало все-таки дать урок за слишком спесивое обращение, и поэтому я счел нужным вас "нарисовать".
   С этими словами он обратил внимание гостей на стену, у которой стоял Фернандо, и все увидели там следы пуль, которые так близко облегли фигуру мексиканца, что некоторые задели волосы, а другие оторвали лоскутья его платья.
   С нехорошей улыбкой, улыбкой недовольства, что дуэль обошлась без кровопролития, Диана подошла к стене и показала гостям, что, соединив черточками следы, оставленные пулями, можно было бы получить силуэт Фернандо.
   Затем она обратилась к молодым людям и сказала:
   -- Поздравляю вас, господа, -- вас, мистер Стальное Тело, за вашу ловкость, а вас, дон Фернандо, за то, что вы дали нашему противнику случай показать свою ловкость. Завтра весь Денвер придет разглядывать эту стену. Ну, а теперь я прошу вас пожать друг другу руку, благо все кончилось благополучно.
   Стальное Тело прямодушно протянул руку, а Фернандо холодно подал ему два пальца, затем отозвал его в сторону и сказал с ненавистью и злобой:
   -- Вы меня унизили, осмеяли... Вы меня уничтожили в сердце той, которую я безумно люблю... Лучше бы вы лишили меня жизни! О, она далеко увлечет вас, эта тигрица с жемчужными зубами... эта сердцеедка... этот бич людей... Я оставляю вас между ненавистью и любовью... надеюсь, что вы будете ими раздавлены. До свидания! Вы узнаете скоро, что значит ненависть испанца!
   После этого Фернандо удалился и исчез, а Стальное Тело, не ожидавший такой развязки, лишь пожал плечами и поспешил открыть бал с Дианой, ибо музыка приглашала к кадрили.
  

ГЛАВА XXI

   Когда на следующий день утром Стальное Тело проснулся, перед ним уже стоял лакей, держа в руках поднос с кофе, закусками и свежими газетами.
   Не без труда ковбой вспомнил все вчерашние события: "розовый" обед, дуэль и танцы с Дианой, во время которых их влечение друг к другу еще больше возросло.
   -- Скажите, пожалуйста, дружище, у кого я нахожусь? -- спросил он у слуги.
   -- Как, вы не знаете, где вы? Вы во дворце полковника Сайруса Диксона, банкира... знаменитого торговца золотом.
   -- Диксон... Диксон... Ах да, он мне вчера отрекомендовался. Он, кажется, претендует на скромное прозвище Короля Золота?
   -- Да!.. Таких претендентов, впрочем, трое или четверо.
   -- А миссис Диана?..
   -- Его дочь... Королева Золота! Она приказала торопить вас с завтраком, так как минут через двадцать поедет на прогулку верхом и просит вас присоединиться к ней.
   -- С удовольствием.
   Слуга ушел, а Стальное Тело съел завтрак, перелистывая газеты, столбцы которых были заполнены описанием его вчерашних подвигов с портретами, биографией, в которой не было ни слова правды, и даже с рисунком той части стены, где следы пуль обрисовывали силуэт его противника.
   Выйдя во двор, он увидел Диану в платье амазонки, а подле нее двух великолепных вороных скакунов, которых держали под уздцы двое конюхов.
   С по-утреннему свежим лицом, влажными губами и ясным взором прекрасных глаз, Диана была, как всегда, очаровательна.
   К удивлению Стального Тела она встретила его равнодушно, почти холодно, вопреки возникшей между ними накануне близости.
   Это еще больше разжигало его чувства к ней, на что она, очевидно, и рассчитывала как опытная кокетка.
   Во время прогулки они почти не говорили, но зато взгляды их были красноречивее всяких фраз, и, как ни старалась молодая женщина казаться равнодушной, Стальное Тело видел, что она разделяет его страсть.
   Они вернулись к обеду и, уединившись, провели, беседуя, все послеобеденное время до вечера. По настоянию Дианы Стальное Тело рассказал ей о всех кровавых подвигах своей жизни.
   -- Много людей убили вы на своем веку? -- спросила она его с любопытством.
   -- Точно не знаю: после пятидесяти я бросил счет.
   -- О, это ужасно!
   -- Да, ужасно; но если бы вы знали, в каком аду мне приходилось жить! Я могу сказать в оправдание, что убивал, лишь защищая свою жизнь, и никогда не злоупотреблял своей силой.
   Диана незаметно свела разговор на тему о любви, и Стальное Тело, очарованный жгучим взглядом ее прелестных глаз, отдался приятному времяпрепровождению, позабыв о цели своей поездки и обо всем на свете.
   Вечером они отправились вместе в театр.
   Их появление произвело огромную сенсацию. Публика, ознакомившись по газетам с подвигами Стального Тела, так шумно выражала свой восторг и уважение, что актеров не было слышно даже в первых рядах.
   Отвечая улыбками и поклонами на раздававшиеся со всех сторон приветствия, полные энтузиазма, Диана и Стальное Тело совершенно не заметили, как двое зрителей, сидевших сбоку, в одной из партерных лож, следили за каждым их движением.
   Один из них был гигантского роста; в глазах его горела злоба; на грубом лице виднелся огромный шрам, едва начинавший заживать.
   Другой был ниже ростом, и тонкие, аристократические черты его лица можно было бы назвать красивыми, если бы они не были искривлены бешеным гневом.
   -- Поклянитесь мне, Фрэд, что вы его не убьете! -- сказал он вполголоса гиганту.
   -- Клянусь, дон Фернандо, хоть мне и страстно хочется отправить на тот свет этого негодяя, который меня избил, унизил, осрамил...
   -- Месть, мой друг, хороша лишь тогда, когда ею можно долго упиваться.
   -- Меня все же бесит, что он в двух шагах от дула моего револьвера и я не могу размозжить ему голову.
   -- Несчастный! Эта толпа идиотов предала бы вас суду Линча, и через минуту от вас бы остались одни куски. Не беспокойтесь, нам представится скоро более удобный случай для мести.
   -- Ладно, я подожду. Вполне полагаюсь на вас, дон Фернандо.
   -- Можете на меня рассчитывать, Фрэд, а теперь пойдемте в гостиницу и посоветуемся, что предпринять.
  

ГЛАВА XXII

   Прошло несколько дней с тех пор, как Стальное Тело поселился в особняке Диксона, а между тем он ни разу не пытался серьезно переговорить с Дианой о деле, из-за которого приехал. Молодая женщина окончательно вскружила ему голову. Она пленила его остроумной беседой, превосходной музыкой, нежными, пленительными ласками.
   Ей нужно было подчинить себе его волю, обольстить его, и она тем естественнее играла свою роль, чем больше сама запутывалась в собственные сети.
   Стальное Тело не думал о том, к каким последствиям может привести его страсть, все больше и больше поддаваясь обаянию Дианы. Охваченный необузданным чувством, он не замечал, как мало-помалу терял свободу и становился послушным орудием в руках своей обольстительницы.
   Прошла неделя -- и между молодыми людьми установились самые интимные отношения.
   Однажды вечером полковник ушел в театр, они остались наедине.
   Стальное Тело долго созерцал прекрасное лицо Дианы, с трудом веря, что его любит это прелестное создание. Она обеими руками охватила его голову, покрывала ее поцелуями и страстно ему шептала:
   -- Я люблю тебя, я твоя! О как я тебя обожаю! С первого же момента, как я тебя увидела там, в Золотом Поле, я чувствовала, что ты меня победил... Никого, никого в мире я не люблю, кроме тебя... и никогда не любила... Ты веришь мне? Скажи мне, что веришь... Я когда-то думала, что люблю. Выходила замуж... Я несколько раз шла под венец... Но потом убеждалась, что это была ошибка, и разводилась с мужьями.
   Она смотрела на него полным любви взглядом, нежно ласкала и продолжала лихорадочно-возбужденно шептать:
   -- Ты -- идеал, который я так долго и так тщетно искала. Да будет благословен тот день, когда я в первый раз увидела тебя, превосходящего всех вокруг... Я искала тогда сокровища, а обрела любовь.
   -- Какие сокровища, моя дорогая? -- машинально спросил ее Стальное Тело.
   -- Ах да... Ты еще этого не знаешь... Я еще ни слова тебе не говорила о себе и своей жизни, а между тем мне известно все, что касается тебя. Слушай же... Мне нечего от тебя скрывать, потому что мы принадлежим друг другу и ничто в мире не может нас разъединить.
   -- Да, моя дорогая, -- сказал Стальное Тело и поцеловал ее.
   -- Начну со своей биографии. Прежде всего, могу тебя успокоить: этот грубиян-полковник, которому ты недавно воздал должное, не отец мне. Я дочь французского офицера, которого судьба свела с моей матерью во время мексиканской войны. Он был красивейшим офицером французской армии, а моя мать -- красивейшей женщиной Мексики. Они полюбили друг друга, и моя мать отдалась ему душой и телом. Спустя три месяца войска были отозваны во Францию и офицер уехал, оставив мою мать на произвол судьбы. Она принадлежала к одной из родовитейших фамилий Мексики, но офицеру ее состояние показалось недостаточно большим. Он, впрочем, добился своего. Он женился на миллионерше и теперь служит во Франции полковником.
   -- Подлец! -- произнес Стальное Тело.
   -- Когда я родилась, мать покинула родной дом и вышла замуж за десперадо, который провел двадцать лет на Рио-Гранде. Способный, трудолюбивый, не особенно разборчивый в средствах, он быстро разбогател и превратился в полковника Диксона, Короля Золота. Он любит меня за то, что я напоминаю ему мою мать, умершую, когда мне едва исполнилось девять лет. Он ценит меня еще и за то, что я разбираюсь в его делах и безумно люблю золото.
   -- Вы любите золото? -- спросил ковбой с неприязнью.
   -- Очень, до безумия, почти до болезненности.
   -- Это странно!
   -- Но я люблю его не из скупости. Я не коплю его, а расточаю направо и налево. Кроме того, не его ценность возбуждает во мне безумную страсть, а внешний вид -- вид золотого песка, самородков, слитков, драгоценностей, золотых медалей или монет... Меня охватывает лихорадочная дрожь при прикосновении к золоту... Меня гипнотизирует его блеск... При этом я страстная любительница всего азартного. Лотерея... карты... пари... особенно игра в Золотом Поле, сулящая миллионы или полное разорение, -- вот та атмосфера, без которой я не могу жить. Много миллионов было в моих руках, но еще больше я растратила на удовлетворение своих капризов и безумных прихотей... Мне хочется иметь его еще больше... еще много... без конца... Я мономанка золота. Меня прозвали Королевой Золота. Правильнее было бы окрестить меня Помешанной на Золоте.
   Стальное Тело с интересом слушал необычайную биографию Дианы и старался не прерывать ее исповеди, которая давала ему возможность видеть ее в истинном свете.
   -- Понятно, -- продолжала Диана, -- что меня сильно заинтересовала легенда об индейских сокровищах. Я сделала несколько экскурсий по всей стране, собирая поверья и сказания и изучая по памятникам местную историю. Я считаю, что сокровища не миф, и подозреваю даже, где они находятся. С целью разыскать их я поручила надежным людям организовать экспедицию, которая, к сожалению, ни к чему не привела. Это меня, однако, не обескуражило, и я снарядила вторую экспедицию, которую возглавляю. Чтобы на сей раз обеспечить успех, мной были разосланы по всей стране агенты и шпионы, собиравшие повсюду сведения и документы о сокровищах и готовые в случае надобности даже украсть последние. В один прекрасный день двое из моих агентов сообщили известия, которые привели меня в лихорадочный трепет. Они должны были следить за хозяином ранчо Монмартр.
   Услышав последнюю фразу, Стальное Тело вздрогнул, но сразу взял себя в руки, и Диана не заметила его минутного волнения.
   -- Этот человек, -- продолжала она, -- преследовал с большим упорством ту же цель, что и я. Он был счастливее меня и нашел сокровища.
   Сердце ковбоя сильно билось, но в его лице не дрогнул ни один мускул.
   -- Да, этот человек и его слуга -- негр видели эту кучу золота... Секрет был в их руках... Они сделались обладателями баснословных сокровищ. С тех пор у меня в голове гвоздем засела мысль: какими бы то ни было средствами присвоить себе эти богатства. Ты слышишь, мой друг: какими бы то ни было средствами... Даже путем преступления, если в нем будет необходимость. Цель оправдывает средства -- таков мой девиз, и я от него не отступлюсь.
  

ГЛАВА XXIII

   Стальное Тело едва сдерживал волнение, выслушивая тайны, которые Диана ему так доверчиво поверяла. Он волновался, но нисколько не удивлялся и не возмущался принятым ею макиавеллистическим принципом: цель оправдывает средства. Он усвоил его. Как у всех пограничных американских бродяг, привыкших любой ценой удовлетворять свои разнузданные страсти, его понятия о справедливом и несправедливом были иногда очень сбивчивы.
   -- Да и преступление ли еще, -- продолжала Диана, -- отобрать сокровища у мужлана-скотовода, продавца мяса... Кражу имущества, превышающую известную сумму, нельзя даже назвать кражей... Это скорее финансовая победа... Грабителя, напавшего с оружием в руках на путника и отобравшего у него кошелек с сотней долларов, сажают на десять лет в тюрьму. Дельца же, присвоившего среди бела дня сотню миллионов, не только не сажают за решетку, но и еще увенчивают славой и пресмыкаются у его ног. Генерал захватывает целую область... Ему воздвигают памятники, имя заносят в летописи, его чтут как героя. Нет, моя совесть будет спокойна, что бы ни пришлось сделать для достижения цели.
   Это высказывание показалось бы Стальному Телу несколько эгоистичным, если бы оно не исходило от столь очаровательного существа. Диана, на минуту прервав свою речь, осыпала его вновь ласками и поцелуями.
   -- Ну а потом... что было потом? -- спросил ковбой, всеми силами стараясь не поддаваться обаянию Дианы, из-за которого затемнялся его рассудок.
   -- Потом? Я составила отряд из десперадо, золотоискателей и ковбоев, готовых за хорошую плату идти в огонь и воду. Официально их вождем был дон Фернандо, безумно влюбленный в меня и добивающийся моей руки; на самом деле во главе отряда стою я. Не думай, однако, что Фернандо знаком с тайной; я ему не сказала ни слова, хотя он считался моим женихом. Я доверяюсь тебе первому, тебе одному. Самым решительным и ловким людям моего отряда я поручила привезти мне во что бы то ни стало обитателей ранчо Монмартр, и они, воспользовавшись гостеприимством француза, врасплох напали на него в его же доме, связав и увезя всю семью...
   Как ни владел собой Стальное Тело, он не мог удержаться от восклицания.
   Диана нахмурила брови, слегка побледнела и почти угрожающе продолжала:
   -- Э, что это! Уж не слишком ли я с тобой откровенна? Уж не ошиблась ли я, отнесясь к тебе с доверием... и даровав свою любовь? Разве мы не принадлежим друг другу?.. Что тебе с того, что я велела похитить этих людей, даже мучить и пытать их, стремясь выведать у них тайну сокровищ. Ты разве с ними знаком?
   -- Нет, я никогда их не видел, но...
   -- Знаю, знаю... Ты взял на себя роль рыцаря и покровительствуешь их дочери, которая ускользнула из моих рук вместе с негром. Но я не сержусь на тебя за это. Напротив, меня это радует, так как иначе я не познакомилась бы с тобой. Ты разрушил тогда все мои планы, но зато дал мне счастье...
   -- Но каким образом я расстроил твои планы?
   -- Да очень просто. Ты помнишь, что тогда в Золотом Поле шла оргия. Она была устроена по моей инициативе: золотоискатели пили за мой счет. Это празднество должно было отвлечь внимание золотоискателей. Тем временем мои люди перевезли в Золотое Поле француза и его супругу. Спустя два дня после начала оргии туда же пришла их дочь с негром -- и попала в лапы золотоискателей. Я думала этим воспользоваться, каким образом -- ты, конечно, догадываешься!
   -- Нет, не догадываюсь.
   -- Как недогадливы мужчины! Я показала бы французам их дочь в тот момент, когда ей грозила опасность стать игрушкой в руках пьяниц, и сказала бы им: выбирайте между сокровищем и честью вашей дочери! Как раз в этот момент ты появился как гром среди ясного неба и перевернул все вверх дном. Никогда, однако, не жила я такой полной и интенсивной жизнью, как в дни борьбы с тобой, и всегда буду благословлять судьбу, которая свела меня с тобой -- моим идеалом! Впрочем, твое появление в Золотом Поле не окончательно испортило мое дело. Владелец ранчо Монмартр и его жена в моих руках и через несколько часов откроют мне свою тайну, или же...
   -- Или же? -- спросил Стальное Тело, стараясь казаться совершенно хладнокровным.
   -- Их ждет смерть от страшных пыток, которым я приказала их подвергнуть. Видишь, я от тебя ничего не скрываю. Ты теперь знаешь, кто я, каковы мои планы, намерения, желания; я вся перед тобой как на ладони... Ты обещал мне поддержку и помощь и будешь отныне делить со мной и счастье, и горе... А теперь, мой любимый, приготовься к сюрпризу, который подсказала мне любовь.
   Она нежно обняла Стальное Тело и вышла из комнаты, оставив его теряться в догадках, что еще готовит эта женщина, демонический характер которой ярко предстал перед ним только что.
   Через полчаса она вернулась в сопровождении высокого костлявого субъекта степенного вида, с выбритым лицом и длинным носом, увенчанным очками в золотой оправе.
   Он был весь в черном и держал книгу в черном шагреневом переплете с золотым обрезом.
   "Точно пастор!" -- подумал Стальное Тело, и на его лице появилась тень, не предвещавшая ничего доброго.
   Диана была на верху блаженства и даже не заметила перемены, происшедшей в ковбое.
   -- Достопочтенный Гарнэр, пастор Епископальной церкви! -- отрекомендовала она священника.
   -- Мистер Эдуард Сильвер, -- поклонился Стальное Тело, пронизывая незнакомца взглядом.
   -- Это жених? -- спросил тот.
   -- Да, -- ответила Диана.
   -- В таком случае мы можем немедленно приступить к церемонии.
   -- К какой церемонии? -- спросил Стальное Тело, меж тем как пастор стал перелистывать книгу.
   -- К брачной церемонии, мой любимый, дорогой!.. Ведь это и есть тот сюрприз, который я тебе обещала. Пусть наша любовь будет закреплена Богом...
   Как громом пораженный этой чисто американской авантюрой, Стальное Тело ошеломленно смотрел то на пастора, то на Диану, не находя в ответ ни слова.
   Избалованная всеобщим поклонением, необыкновенно богатая и ослепленная страстью, Диана не подозревала и тени колебания со стороны своего избранника. Она объяснила себе его волнение избытком счастья и ласково улыбалась ему, желая ободрить.
   Целый рой мыслей пронесся в голове ковбоя. Прежде всего, он был возмущен тем, что Диана хотела навязать ему духовный брак, предварительно не спросив его согласия. Затем его испугала мысль, что, вступив в брак, ему пришлось бы навеки проститься с неограниченной свободой и, главное, стать слепым орудием в руках Дианы, хотевшей сделать его сообщником своих темных деяний. Этот брак был бы для, него равносилен цепи... правда золотой цепи, но все же цепи.
   "Как быть? Что предпринять?" -- думал Стальное Тело и, как обычно, не особенно медлил с решением.
   В мгновение ока он, подскочив к двери, с силой оттолкнул стоявшего на пути пастора и, прежде чем Диана успела опомниться, стал быстро спускаться по лестнице.
   Видя, как Стальное Тело сбил с ног пастора, молитвенник и очки которого отлетели на несколько шагов, Диана сначала предположила, что ее возлюбленный внезапно сошел с ума, но затем поняла, какое оскорбление нанес ей ковбой, и, бросившись к окну, крикнула изо всех сил:
   -- Заприте входную дверь!.. Не давайте никому выйти!.. На помощь!.. На помощь!..
   Стальное Тело между тем летел как стрела. На нижнем этаже он увидел перед собой огромную фигуру атлета-швейцара, преградившего ему путь. Слегка согнувшись, ковбой ринулся на него головой вперед -- прием, которому он научился у бретонских моряков. Удар пришелся в верхнюю часть живота, и колосс свалился на землю как подкошенный, не издав ни звука.
   Со всех сторон сбежались слуги, встревоженные криками своей госпожи и звоном электрических звонков.
   -- Я проберусь! -- шепнул Стальное Тело и выскочил во двор, освещенный, как днем, снопами электрического света.
   -- Остановитесь!.. Остановитесь или я вас убью! -- кричала Диана, стоя у окна и прицеливаясь в него из револьвера крупного калибра, который она успела снять со стены своего будуара, похожего на оружейную комнату.
   Ковбой бежал очертя голову и был уже у самого выхода, когда Диана, покрасневшая от волнения, спустила курок.
   -- Ты должен быть моим... Навсегда... или смерть тебе! -- прошептала она.
  

ГЛАВА XXIV

   Стальное Тело сделал порывистое движение и качнулся.
   -- Ранен... -- пробормотал он. -- Однако это демон, а не женщина... Уж не думает ли она такими приемами развить во мне вкус к брачной жизни?..
   Он был на улице и не сомневался, что за ним пошлют погоню, так как Диана не настолько наивна, чтобы оставить в живых или на свободе человека, с которым она поделилась самыми сокровенными тайнами.
   Необходимо было скрыться. Но куда?.. Бежать вдоль улицы нечего было и думать, так как, благодаря дуэли с Фернандо, его знали в лицо все жители города и преследователи без труда нашли бы его.
   Все это он понял в одну секунду.
   Вдруг ему пришла в голову счастливая мысль.
   На площади перед особняком скользили по всем направлениям электрические трамваи.
   Он вскочил на платформу проходившего мимо вагона и встал в наименее освещенный угол.
   Между тем рана давала себя чувствовать. Стальное Тело ощущал острую боль в спине и сильную слабость. Он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы узнать, не затронуты ли легкие.
   -- Ну, опасность невелика. Пустяки!.. -- шепнул он, убедившись, что легкие не задеты, и плотно прижался спиной к стенке вагона, чтобы задержать кровотечение.
   После нескольких остановок, во время которых все пассажиры мало-помалу вышли из вагона, трамвай пересек предместье Денвера и стал. Здесь кончалась линия.
   Стальное Тело медленно вышел из вагона.
   "Малый хватил через край!" -- подумал кондуктор, видя, как ковбой, покачиваясь, скрылся во мгле ночи.
   Вокруг было совершенно пустынно, лишь вдали стояло особняком несколько домов.
   Стальное Тело не хотел возвращаться в город, а решил как-нибудь добраться до ближайшей железнодорожной станции и возвратиться на ранчо Монмартр.
   Это, однако, было трудно выполнить: обильное кровотечение совершенно лишило его сил.
   Он увидел перед собой большую стену, одиноко стоявшую среди пустынного пространства. Чувствуя, что у него подкашиваются ноги, он растянулся на земле у стены и напряг всю свою волю, чтобы не впасть в обморочное состояние.
   -- Недурно, недурно она меня угостила, -- думал он, вспоминая события последних дней. -- Впрочем, я вполне это заслужил. Бедная Элиза! И как я мог изменить ей, доброй, ласковой, любящей!.. Я был сам не свой... Она меня околдовала, красавица Диана! Ведь все же я люблю Элизу, я обожаю ее...
   Вдруг его мысли были прерваны едва слышными стонами, выходившими как будто из-под земли; нужно было обладать очень острым слухом, чтобы их уловить.
   Стальное Тело затаил дыхание и стал прислушиваться, прильнув ухом к земле. Сначала не было слышно ни звука, но несколько мгновений спустя до него донесся неясный шум, прерываемый стонами.
   Ему почудилось, что кто-то взывает о помощи, и он, не задумываясь, решил ответить на призыв, не обращая внимания на свою рану.
   Как ни короток был отдых, ковбой почувствовал прилив сил.
   Стальное Тело вскочил на ноги, осмотрел револьверы и обошел стену, ища входа в жилище, окруженное со всех сторон высокими голыми стенами, из-за которых выглядывали сучья деревьев.
   Поиски, наконец, увенчались успехом: он наткнулся на небольшую дверцу и, нащупав кнопку электрического звонка, надавил ее.
   Никакого эффекта. Он надавил раз и еще раз, но никто не появлялся.
   "Одно из двух: звонок испорчен или дом необитаем", -- решил Стальное Тело и стал искать способ перебраться через стену.
   Способ нашелся сразу. Он снял с себя длинный и широкий шерстяной пояс, привязал к его концу револьвер, не найдя вокруг другого подходящего предмета, и швырнул этот метательный снаряд таким образом, что он обвился вокруг ветви, нависшей над стеной.
   Резкое движение вызвало у Стального Тела крик боли, но зато путь был готов.
   Если бы не пуля в плече, перелезть через стену было бы для него минутным делом. Теперь же для этого ему пришлось проявить всю свою энергию. Сжав зубы, истекая кровью и обливаясь потом, он взобрался на дерево и спустился по его стволу на землю, отвязав предварительно свой пояс.
   Очутившись во дворе, он полежал несколько минут, собираясь с силами, затем встал, опоясался и пошел по направлению к дому, очертания которого выделялись в темноте.
   По дорожке, усыпанной песком, он подошел к входу в дом, вокруг которого распространялось благоухание невидимых в темноте роз.
   Стальное Тело попытался открыть двустворчатые высокие двери, но они не поддавались. Он обошел дом кругом и увидел на боковом фасаде, над землей, небольшие окна, очевидно, кухни.
   Ковбой собирался уже вновь растянуться на земле и отдохнуть, как явственно услышал глухие удары, сопровождаемые жалобными стонами и хрипением.
   Стальное Тело был малочувствителен к опасностям и собственным страданиям, но горе и муки других его глубоко трогали.
   Слышавшиеся из-под земли стоны и вздохи причиняли ему невыносимое страдание, и он, забыв про свою рану и слабость, решил во что бы то ни стало помочь несчастной жертве.
   Он вышиб ногой оконное стекло, открыл окно, пролез в него ногами вперед и спрыгнул на пол, почувствовав из-за прыжка страшную боль в ране.
   Стоны послышались ближе.
   Стальное Тело зажег спичку и убедился, что он не ошибся: помещение было великолепно обставленной кухней. Он поднес спичку к стоявшему на одной из полок фонарю и благодаря его свету увидел в глубине кухни небольшую железную дверь, которая, по-видимому, вела в погреб.
   Как и все раненые, ковбой испытывал мучительную жажду и бросился на поиски воды. Но каково было его удивление, когда он не нашел в кухне ни капли спасительной влаги.
   Между тем стоны и вздохи слышались совсем близко, без сомнения, они исходили из глубины погреба.
   Стальное Тело не без труда открыл железную дверцу, захватил с собой фонарь и, пошатываясь, спустился по каменной лестнице в подземелье.
   Когда он очутился в погребе, у него вырвался крик гнева и жалости:
   -- О, несчастные страдальцы!
   Мужчина и женщина, лежа на гнилой соломе в трех-четырех шагах друг от друга, с мольбой протягивали к нему руки. Прикованные длинной железной цепью к противоположным концам погреба, они даже не могли пожать друг другу руки.
   Изможденные лица и потухшие глаза свидетельствовали об ужасных, невыносимых страданиях.
   При виде ковбоя женщина поднялась на колени, но тотчас же бессильно опустилась на зловонное ложе. Мужчина собрал последние силы и глухим изнемогающим голосом прохрипел:
   -- Воды... умоляю вас... Воды!
   Ковбоя охватила дрожь.
   Воды! Но именно воды и не хватало в этом проклятом доме... А между тем несколько ее капель могли бы возвратить жизнь несчастным.
   -- Воды... о, воды... Вот уже десять дней, как нам не давали пить...
   Десять дней! Стальное Тело содрогнулся при мысли о пережитых ими муках, а между тем он привык к самым тяжким лишениям.
   -- Я сделаю все! -- сказал ковбой и, спотыкаясь на каждом шагу, поднялся по лестнице в кухню и возобновил поиски воды.
   Лишний труд! Нигде ни росинки.
   Он уже готов был упасть без чувств от слабости и жажды, но у него мелькнула надежда найти воду во дворе; собрав остаток энергии, он подставил к окну, через которое проник в кухню, стул и пролез наружу.
   Едва волоча ноги, он сделал несколько шагов по тропинке между двумя клумбами -- и вдруг, о радость! он разглядел в темноте блестящую поверхность довольно широкого бассейна, на которой покачивались две белые фигуры, вероятно лебеди.
   Стальное Тело, мучимый лихорадкой, бросился наземь у самого резервуара и жадно стал поглощать мутноватую воду.
   Утолив жажду, он сразу почувствовал себя бодрее.
   Неподалеку от бассейна он увидел цинковую лейку, забытую здесь, очевидно, садовником.
   Он моментально наполнил ее водой, подбежал к окну и спустился в кухню.
   -- Мужайтесь, мужайтесь! Вот вода! -- кричал он несчастным узникам, спускаясь по лестнице в погреб.
   В ответ последовали два радостных восклицания, какими потерпевшие крушение приветствуют показавшийся на горизонте парус -- предвестник спасения.
   Стальное Тело налил воду в чашки, захваченные им с собой из кухни, и напоил узников.
   -- Еще!.. Еще!.. -- просили они, выпивая чашку за чашкой.
   Боясь, как бы они ни причинили себе вреда, молодой человек уговорил их воздержаться и не пить слишком много.
   Из всех мук едва ли не самая тяжкая -- жажда. На зато стоит лишь ее утолить -- и мук как будто и не бывало.
   Напившись, узники почувствовали себя несравненно лучше и в самых трогательных выражениях благодарили своего спасителя.
   Они рассказали ему, как их привезли сюда ночью в наглухо закрытой карете и заковали в цепи.
   -- Знаете, чем мы питались десять дней! Нас все время кормили... вареньем.
   -- Мне знакома такая пытка. Мексиканцы, перуанцы, чилийцы и другие народы испанского происхождения очень часто к ней прибегают. Нет ничего ужаснее пищи, состоящей из сахаристых веществ при полном отсутствии воды.
   -- О да, ничего ужаснее этой пытки нельзя придумать. Когда мы прибыли сюда, нас страшно мучил голод, а между тем нам не оставили ничего, кроме варенья из гуайявы -- самого приторного и сахаристого. Не имея другой пищи, мы ели варенье, чтобы как-то обмануть голод. Можете представить наш ужас, когда мы заметили, что палачи не оставили нам ни капли воды. Начались страшные мучения! На другой день нам принесли лимонное варенье, потом ананасное желе, потом желе из айвы... Что это были за страдания!.. В варенье достаточно питательных веществ, чтобы сохранить человеку жизнь и сознание: тем ужаснее были наши муки. Глаза, рот, внутренности -- все тело горело огнем. Мы рычали как дикие звери с утра до ночи... потеряли счет времени... не знали, где мы и кто наши преследователи. "Воды!.." Вот единственное слово, бывшее у нас на устах. "Воды!.." -- единственная всепоглощающая мысль. Нашему больному воображению чудились реки, фонтаны, источники, и эти галлюцинации только усиливали наши муки. Я не знаю, как мы выжили эти десять дней? Еще два часа -- и мы погибли бы. Вы пришли вовремя.
   Несчастный говорил, торопясь, сбиваясь, проглатывая окончания слов, и сопровождал свой рассказ лихорадочными жестами, как помешанный.
   Состояние женщины было еще хуже; ее необходимо было накормить и подкрепить вином.
   Узник перевязал Стальному Телу рану, и ковбой почувствовал себя намного лучше. Он решил довести до конца доброе дело: дать несчастным свободу и позаботиться об их выздоровлении.
   Сначала он хотел разбить цепи заступом, но оставил попытку, убедившись, что они выкованы из лучшей стали.
   А, эти мошенники, -- ворчал он, оглядывая цепи, -- хорошо знают тюремное дело.
   -- О Господи, что с нами будет? -- застонала женщина.
   -- Успокойтесь: не все еще погибло, -- утешал ее ковбой. -- Часа через два, как только отдохну, я отправлюсь в Денвер и достану там несколько пилок, спиртовую лампочку и паяльную трубку. Посмотрим, выдержит ли цепь! В следующую же ночь вы будете на свободе!
   -- О, как это долго... как бесконечно долго... -- стонала женщина. -- А что, если они опять придут... если заметят, что здесь кто-то был...
   -- Не беспокойтесь, я уничтожу все следы.
   Несмотря на внешнюю грубость, Стальное Тело обладал нежным, отзывчивым сердцем и глубоко сочувствовал этим несчастным, измученные лица которых внушали ему глубокую симпатию.
   После короткого отдыха он спрятал в песок несколько бутылок воды, чтобы узники могли при желании ими пользоваться, и, горячо пожав им на прощание руки, выразил твердую уверенность, что он возвратится к ним не позже чем через сутки.
   Он уже был на лестнице, как вдруг, вспомнив что-то, возвратился и, протягивая узнику один из револьверов, сказал:
   -- Он заряжен. Если в мое отсутствие кто-нибудь сюда придет, защищайтесь.
   -- Благодарю вас. Я теперь спокоен.
   Стальное Тело вышел из погреба в кухню, подставил стул к окну и хотел было пролезть во двор, но наткнулся на препятствие: вместо окна перед ним была гладкая неподвижная, как стена, поверхность.
   Он соскочил со стула, поднял над головой фонарь и испустил крик изумления и досады.
   Пока он оставался в погребе, кто-то замуровал окно: ковбой очутился в западне.
  

ГЛАВА XXV

   Стальное Тело, словно взял с собой душу Элизы, покидая ранчо Монмартр.
   Никогда одиночество так не угнетало девушку, как теперь, хотя оно и тяготело над ней со дня разлуки с родителями.
   Как ни тяжела была ей потеря родных, присутствие нежного самоотверженного друга все же смягчало ее горе, а вспыхнувшая в ней молодая любовь не позволяла впасть в отчаяние, давала ей новую неведомую силу и внушала твердую надежду на будущее.
   Элиза тщетно ждала вестей от любимого друга, вынужденного столь внезапно с ней расстаться. О Стальном Теле не было никаких известий, и в сердце девушки закралась смутная тревога. Она трепетала при мысли, что с ним могло случиться какое-нибудь несчастье.
   С момента возвращения Элизы на ранчо ковбои вместе с индейцами Черного Орла стерегли ее как зеницу ока.
   Ни днем ни ночью никто из посторонних не мог к ней подступиться без того, чтобы еще за несколько лье от фермы не встретить ее верную охрану.
   Спустя две недели после отъезда Стального Тела Колибри и Жако Канадец охотились за дикими индюками недалеко от фермы. Вдруг они заметили метрах в трехстах всадника, направляющегося к ранчо Монмартр.
   -- Стой!.. Куда держишь путь? -- крикнул ему Жако во всю силу легких.
   Всадник продолжал путь, не удостаивая Жако даже взглядом.
   Канадец, не любивший шутить, остановил коня, приложил к плечу винтовку и молниеносно спустил курок.
   Пуля угодила лошади в висок, и она, как подкошенная, упала на землю головой вперед.
   -- Браво, мой Жако! -- воскликнула Колибри, восхищаясь меткостью выстрела на таком значительном расстоянии.
   Всадник выскочил из седла и стал на землю, протянув вперед пару револьверов.
   Колибри свистнула, и обе лошади, великолепно выдрессированные, тотчас же улеглись в высокой траве, совершенно скрывшись от глаз незнакомца.
   Жако и Колибри оставили коней и, извиваясь как змеи, поползли в траве по направлению к всаднику.
   Последний, очевидно, был хорошо знаком с приемами дикарей и не сомневался, что где-нибудь из-под травы на него глядят дула карабинов и потому терпеливо ждал развязки.
   -- Руки вверх, дружище! -- раздалась команда совсем близко от него.
   Всадник побросал на землю револьверы и послушно поднял руки вверх.
   Жако и Колибри вскочили на ноги в пяти шагах от него, все еще держа ружья наготове.
   -- Великолепная работа, дружище, -- сказал Канадцу незнакомец, -- но вы напрасно убили мою злополучную лошадь: я и не думал скрываться.
   Колибри узнала всадника и воскликнула:
   -- Это человек из Золотого Поля -- Фрэд!
   -- Черт возьми, да ведь это тот самый молодец, которого пометил шпорой Стальное Тело!
   -- Да, это я, -- сказал Фрэд. -- Но на сей раз я пришел не как враг, а как друг, -- прибавил он, стараясь по возможности смягчить свой грубый голос.
   -- Что вам угодно?
   -- Мне нужно поговорить с мисс с ранчо Монмартр и передать ей этот пакет. Не можете ли вы проводить меня к ней?
   -- Проводить вас в Монмартр? Ладно. Но с условием, что вы передадите мне ваши револьверы.
   Фрэд отдал ему револьверы, взвалил на плечи небольшой тюк, и они отправились к ферме.
   Колибри хотела предупредить Элизу о неожиданном визите их преследователя, но не успела. Молодая девушка вышла им навстречу, услышав топот лошадей.
   Увидев Фрэда, она сразу его узнала и побледнела как мертвец.
   С Фрэдом тоже произошло нечто необычайное. Этого гиганта, отлитого, казалось, из чугуна, охватило волнение, совсем не отвечающее его внешности.
   Бледный, с лбом, покрытым потом, трясущимися руками, он стоял, не смея взглянуть на хрупкую молодую девушку.
   Неловким движением обнажил он перед ней голову и пролепетал робким, исполненным благоговения голосом:
   -- Я испугал вас, мадемуазель... Простите... Жако Канадец и Колибри знают, что я пришел не в качестве врага. Напротив... Не бойтесь меня... Я предан вам душой и телом. Честное слово!..
   Элиза слушала его прерывающуюся речь и не могла прийти в себя от изумления, не узнавая в нем то пьяное животное, того хищного зверя, каким он показал себя в Золотом Поле.
   -- Вы хотите говорить со мной? Войдите... Я вас выслушаю, -- сказала она ему, стараясь скрыть инстинктивный ужас, внушаемый ей этим человеком.
   -- Я тоже войду! -- решительно сказала Колибри.
   Элиза кивнула головой в знак согласия.
   -- Вы опасаетесь меня, -- сделав над собой усилие, сказал колосс. -- Да, вы правы: после печальных событий в Золотом Поле вы не можете ждать от меня ничего хорошего.
   Они вошли втроем в гостиную, и Элиза показала ему на кожаный стул.
   -- Говорите, я вас слушаю, -- обратилась она к нему своим приятным голосом.
   Он глубоко вздохнул и, подбирая более изысканные выражения, чтобы не оскорбить ее слух, начал:
   -- Мадемуазель, я -- бандит, это верно, но я по-своему честен... если я и убивал, то никогда не обкрадывал убитого... Я вел себя по отношению к вам, как негодяй, но я тогда не осознавал этого; адские напитки Джошуа отняли у меня рассудок... Я говорю это не для того, чтобы извинить себя, а чтобы вы знали, что в трезвом состоянии я не способен на такие мерзости... С той поры я не пью ничего, кроме чистой воды, и, клянусь, никогда не дотронусь до спиртных напитков. Я сгораю от стыда, вспоминая о своем поведении в Золотом Поле... после того как вы молились на могиле моего брата Бена... Вы были тогда похожи на ангела, появившегося среди ада.
   Искренний тон Фрэда поневоле трогал Элизу, и она смотрела на него уже не с таким ужасом.
   -- Я рада, что вашей душе доступны такие чувства. Охотно прощаю вас за горе, которое вы мне причинили.
   Авантюрист вздохнул с облегчением, и на его глазах, широких и прозрачных, как у бизона, выступили слезы.
   -- О, я заслужу это прощение!.. Вы увидите... Вы увидите... Я расскажу вам все... Она хотела, чтобы я продолжал пить... чтобы меня легче было подбить на преступление. Она хотела, чтобы я похитил вас...
   -- Пусть бы попробовали, -- прервала его Колибри. -- Знайте, что Элизу охраняют пятьсот охотников за черепами, двадцать пять ковбоев, Жако и я...
   -- Я рад... Я очень рад...
   -- Если мой отец, Черный Орел, захочет, -- продолжала она высокомерным тоном, -- то завтра же здесь будет еще полторы тысячи индейцев и пятьсот ковбоев.
   -- Не теряйте времени, соберите всех, -- говорил Фрэд, -- а главное, ни на минуту не забывайте о бдительности. Я боюсь, мисс Элиза, как бы другим не поручили того, отчего я отказался... Они могут напасть целым отрядом... Она хочет вашей смерти... Это настоящий демон... Она поклялась... Вы бы пришли в ужас, если бы знали, какими она располагает средствами...
   -- Она!.. Да кто она? -- нетерпеливо спросила Элиза, у которой болезненно сжалось сердце.
   -- Та, перед которой никто не может устоять... Амазонка Золотого Поля... Та, которую зовут Дианой, Королевой Золота...
   -- Она не страшна мне, -- сказала Элиза, поднимаясь и сделав энергичный жест.
   Фрэд мгновение колебался, не решаясь нанести ей удар в самое сердце, но ненависть к Стальному Телу победила жалость, и он сказал глухим голосом:
   -- Уверены ли вы в этом?
   -- Да, потому что она против меня бессильна. Кроме того, я умею защищаться.
   -- Даже если бы она лишила вас... того, кого вы любите? Да... Стальное Тело в ее власти... она его околдовала... Он не покидает ее ни на минуту... Ходит за ней как тень... Она вскружила ему голову...
   У Элизы до боли сжалось сердце и потемнело в глазах.
   Но она тотчас же взяла себя в руки и воскликнула:
   -- Вы лжете... Вы лжете... Вы клевещете на отсутствующего... Будь Стальное Тело здесь, вам дорого обошлись бы эти слова!
   -- Я знаю, что мне не следовало говорить вам этого... Но моя ненависть сильнее меня... Стальное Тело -- мой злейший враг... Я ненавижу его всей душой... Но лучше бы он меня тысячу раз оскорбил, чем доставлять вам такое горе...
   При этих словах Фрэда, в которых звучала искренность, Элиза еще больше побледнела и сказала упавшим голосом:
   -- Докажите... Докажите, что это правда!
   Фрэд поспешно перерезал веревку, которой был перевязан принесенный им пакет, развернул несколько обложек и вытащил целую груду иллюстрированных журналов.
   Там было несколько сот номеров различного формата.
   Огромными буквами были напечатаны различные заголовки, например:
   "Подвиги одного ковбоя", -- "Стальное Тело -- Король Прерий". -- "Розовый обед у миссис Диксон". -- "Стальное Тело -- Король Револьвера и Диана -- Королева Золота". -- "Самые красивые новобрачные в Соединенных Штатах". -- "Помолвка Дианы и Стального Тела".
   Текст сопровождался множеством иллюстраций, в которых черты лиц Дианы и Стального Тела были схвачены с изумительной точностью. Это были фотогравюры, сделанные по снимкам моментальной фотографии.
   Элиза не могла оторвать взгляда от иллюстраций. С болью в сердце узнавала она Стальное Тело в различных позах, повсюду фигурирующего со счастливой улыбкой на устах рядом с этой проклятой женщиной, чудесная, несравненная красота которой поражала своим блеском даже на портретах.
   Ревность, гнев и тоска все сильнее обуревали душу Элизы по мере того, как она перелистывала журналы.
   Значит, верно, что он ее так низко и бесстыдно предал... Тысячи, сотни тысяч людей знают теперь о его любви, так бессовестно выставленной напоказ... А его клятвы в вечной любви!.. "Самые красивые новобрачные в Соединенных Штатах", прочла она еще раз эти слова, которые жгли ей губы и разрывали сердце.
   Она не проронила ни слова, но вся напряглась, чтобы сдержать рыдания, и боялась двинуться с места, чтобы не упасть из-за охватившей ее слабости.
   Душа ее была исполнена горечи. "Прелестная Диана и непобедимый ковбой -- Стальное Тело под венцом", -- прочитала она в последнем номере, как сквозь туман различая изображение Дианы в декольтированном платье и Стального Тела в живописном костюме ковбоя, стоящих перед пастором, уткнувшимся в молитвенник.
   ...Женат... Женат на другой... Он, спасший ее с риском для жизни... зажегший в ней первую любовь... клявшийся ей в вечной любви!..
   Она забыта, покинута, поругана...
   А между тем только пятнадцать дней прошло со времени его отъезда.
   Элиза чувствовала себя погибшей, уничтоженной.
   Она собрала последние силы, выпрямилась и решительно сказала Фрэду:
   -- Вы сослужили мне ужасную службу! Как бы то ни было, благодарю вас! Вы можете рассчитывать на мое гостеприимство. Жако позаботится о вас!
   Сказав это, Элиза с холодным видом ушла в свою комнату в сопровождении Колибри.
   Там она, рыдая, упала в объятия подруги и прошептала убитым голосом:
   -- О Колибри, как я страдаю... Лучше смерть!..
  

ГЛАВА XXVI

   Очутившись взаперти, Стальное Тело сначала пришел в страшный гнев и, как раненый тигр, метался из угла в угол. Вскоре, однако, он успокоился и стал обдумывать план действий.
   В первый момент у него было желание разрушить стену, выросшую, как по волшебству, перед окном, но он тотчас же отказался от этой мысли. Несомненно, снаружи кто-нибудь сторожил и было бы безумием подставить голову под пули или дать взять себя живьем.
   Стальное Тело решил, что благоразумнее всего терпеливо ждать, как развернутся события. Возвращаться к узникам он не хотел, боясь встревожить их неприятной вестью и разрушить надежду на скорое освобождение.
   Он подвинул к входу большой деревянный стол, стоявший посреди кухни, и растянулся на нем.
   "Я убью сразу двух зайцев, -- подумал он, -- и отдохну, и буду настороже".
   Ждать пришлось довольно долго.
   Стальное Тело отдыхал, как солдат на биваке: он дремал и в то же время прислушивался к малейшему звуку.
   Едва заметный луч света, падавший сквозь полированное матовое стекло в потолке кухни, дал ему знать о наступлении утра.
   Добрых четыре часа прошло в глубокой тишине; ни один звук извне не нарушил безмолвия.
   Вдруг послышался легкий шорох.
   "Идут!" -- подумал Стальное Тело и насторожился.
   Он бесшумно соскочил на пол, тихонько взвел курок револьвера, положил его на край стола, чтобы иметь под рукой, и притаился у двери, стараясь даже не дышать.
   Кто-то подошел легкими шагами к двери, осторожно вложил в замочную скважину ключ и беззвучно повернул его.
   Дверь приоткрылась, и в отверстие просунулась рука, держащая револьвер.
   Прошло несколько секунд.
   Успокоенный тишиной, какой-то человек, согнувшись дугой, стал осторожно входить в комнату, готовясь выстрелить при первой необходимости.
   Вдруг он заметил Стальное Тело. Но ковбой, не дав ему опомниться, быстро схватил незнакомца за руку и сжал ее с такой силой, что револьвер у него выпал. В тот же самый момент он схватил другой рукой его за горло и привлек к себе. Это продолжалось не более двух секунд.
   -- Смотри-ка, -- воскликнул насмешливо Стальное Тело. -- Да ведь это не кто иной, как великолепный полковник Сайрус А. Диксон. Здравствуйте, полковник!
   Полковник, не успевший еще после могучего пожатия ковбоя привести себя в порядок, перевел дух и, как ни в чем не бывало, вступил с ним в беседу.
   -- А, это вы, Стальное Тело? -- сказал он.
   -- К вашим услугам!
   -- Как я рад, что именно вы открыли секрет этого дома...
   -- Я очень польщен!
   -- И люди, которые заключены здесь...
   -- Вдвойне польщен!
   -- Шутки в сторону. Хотите войти со мной в сделку? Двести тысяч долларов, если вы согласны помочь мне выжать из этих людей секрет сокровищ.
   -- Каких сокровищ?
   -- Для вас это должно быть безразлично. Я предлагаю вам двести тысяч долларов. Миллион франков на французские деньги. Согласны?
   -- Нет, -- ответил ковбой.
   -- Чего же вы хотите?
   -- Я хочу... Я требую, чтобы вы немедленно освободили несчастных, которых вы зверски пытаете.
   -- А если я откажусь?
   -- То я вас подвергну пытке еще пострашнее.
   -- Попробуйте.
   Стальное Тело, ни слова не говоря, повалил полковника на пол, связал его по рукам и ногам, всунул ему в рот платок в виде кляпа и приготовился приступить к одной из страшных пыток, применяемых индейцами.
   Вдруг ему пришла в голову счастливая мысль -- проверить карманы полковника.
   Сказано -- сделано.
   Он нашел в них несколько деловых бумаг, кошелек и связку ключей.
   Стальное Тело схватил ключ, засветил фонарь и бросился в погреб.
   -- Вы! Это вы, дитя мое? -- радостно воскликнула женщина.
   -- Да, быть может, вы сейчас будете свободны, -- ответил он ей, с трудом сдерживая волнение.
   Осмотрев замок кандалов и выбрав самый меньший ключ, он прошептал:
   -- Кажется, этот. Да, приходится как раз...
   Два поворота ключа, и железное кольцо, охватывавшее стан женщины, со звоном упало на землю, увлекая за собой цепь.
   -- Свободна... Я свободна... О, дитя мое! Дорогое дитя... Да благословит вас судьба!
   Слезы счастья и благодарности полились градом из ее глаз.
   -- Сударыня, вы преувеличиваете оказанную вам услугу, -- смущенно проговорил ковбой, освободив от цепей и ее мужа.
   Пока оба супруга, упав друг другу в объятия, плакали от счастья, Стальное Тело возвратился в кухню и, схватив полковника, как сверток, под мышку, перенес его в погреб.
   Несчастные узники, едва державшиеся на ногах, тотчас же узнали в нем своего палача.
   Ни слова не говоря, ковбой бросил полковника на кучу гнилой соломы, одел ему вокруг пояса железное кольцо и, повернув дважды ключ в замке, вынул у него изо рта кляп и перерезал веревки, связывавшие янки.
   Полузадушенный, полковник лежал не двигаясь -- ничего не видя, не слыша и не чувствуя.
   -- Воображаю, какую он скорчит гримасу, очнувшись! -- весело сказал ковбой.
   Потом узники, с трудом передвигая ноги, вышли вслед за своим освободителем из проклятого дома.
  
   -- Что вы собираетесь предпринять? -- спросил Стальное Тело.
   -- Нам нужно денек отдохнуть... чего-нибудь поесть... и выпить несколько чашек чаю, чтоб утолить адскую жажду.
   -- Все легко исполнить, -- улыбнулся ковбой. -- Ну а затем?
   -- Как можно скорей возвратиться домой... Узнать, что стало с нашей девочкой... с нашим честным добрым слугой...
   Стальное Тело уже давно подозревал, что судьба натолкнула его на родителей Элизы. Появление в этом доме полковника Диксона укрепило его в этой мысли. Желая убедиться в том, что его догадки правильны, он спросил дрожащим от волнения голосом:
   -- Далеко ли отсюда ваше жилище?
   -- Оно находится в южной части Равнины Вех и называется ранчо Монмартр.
   -- О Боже, -- воскликнул Стальное Тело, -- значит, я не ошибся! Вы -- господин и госпожа Дэрош?
   -- Да!.. Да!..
   -- Отец и мать Элизы?
   -- Да!.. Но откуда вы это знаете?
   -- После... после... Скажу вам только, что Элиза на свободе. Не беспокойтесь за нее... Она на ранчо Монмартр в полной безопасности.
   -- Элиза спасена!.. Элиза спасена!.. О какое счастье! Вы -- наш ангел-хранитель.
   Они были у самой калитки, которую Стальное Тело легко открыл одним из ключей. Взяв под руки едва держащихся на ногах супругов, он вместе с ними вышел на улицу.
   Ковбой остановил первую, проезжавшую мимо карету и, усадив родителей Элизы, дал кучеру адрес одного из своих друзей, проживавших в Денвере.
   Карета покатила, и друзья, отдавшись всецело радостному чувству, не заметили стоявший недалеко от проклятого дома небольшой кеб, который следовал за ними по пятам.
  

ГЛАВА XXVII

   Выстрелив наудачу в беглеца, Диана отошла от окна и, побледнев, прошептала:
   -- Если он убит, я покончу с собой!
   Такова логика женщины.
   Она вздохнула с облегчением, когда очнувшийся после удара швейцар поднялся к ней и объявил, что проклятый ковбой успел скрыться.
   -- Я найду его во что бы то ни стало! -- решила она. -- О как я люблю его, неблагодарного.
   Пастор, что-то бормоча, поднял очки и библию.
   Она вручила ему несколько золотых монет, говоря:
   -- Жених был не совсем трезв... Вы обвенчаете нас в другой раз... Теперь же ни слова о случившемся!
   Он дал слово хранить все в секрете и степенно вышел из комнаты.
   Оставшись одна, Диана стала обдумывать, что ей делать, и после краткого размышления спокойно села за письменный стол и быстро написала несколько строк.
   -- "Выгодное предложение, -- читала она вполголоса написанное. -- Две тысячи долларов всякому, кто даст точные и достоверные сведения относительно происхождения и детства Неда Сильвера по прозвищу Стальное Тело. Тысяча долларов тому, кто укажет, где находится в настоящее время Стальное Тело. С сообщениями обращаться по адресу: Корнелиус Фьельд, шталмейстер, Windsor Hotel, Денвер".
   Затем она подошла к телефону и позвонила:
   -- Алло... Алло... Сообщение с Windsor Hotel. Алло!.. Это вы, Корнелиус?.. Хорошо... Вы одни?.. Превосходно!.. Пишите под мою диктовку.
   И она продиктовала ему объявление:
   -- Разошлите это немедленно в редакции главных журналов, -- прибавила она. -- Дайте при этом точные приметы Стального Тела... Да... Он бежал... Не прерывайте меня. Все ваши люди должны быть готовы к экспедиции... Следите внимательно за домом... Все вам понятно? Хорошо... Спокойной ночи!
   Сделав эти распоряжения, Королева Золота растянулась на софе и только теперь стала размышлять о том, почему Стальное Тело ее покинул.
   "Неужели он меня не любит? -- думала она. -- Неужели он предпочел мне молоденькую француженку? Это весьма возможно, так как девушка очень хороша. Я не прощу ее; она дорого поплатится за это!"
   Было уже поздно, но Диана, несмотря на страшную усталость, не могла уснуть.
   -- Мне, однако, необходим отдых, -- решила она, -- сон сохраняет энергию.
   Диана позвонила и приказала горничной разбудить ее ровно в девять часов утра. Она приняла большую дозу снотворного, легла в постель и тотчас же уснула.
   Ей снились любовь, золото и месть.
  

ГЛАВА XXVIII

   На другой день, в девять часов, служанка вихрем влетела в спальню Дианы:
   -- Госпожа!.. Госпожа!..
   -- Что?.. Что такое?.. -- вскочила с постели Диана.
   -- Вас спрашивает какой-то старик... оборванный, грязный, противный...
   -- Нищий, вероятно.
   -- Нет, у него в руках газета, и он говорит, что должен вам сообщить кое-что важное.
   -- О Боже, неужели что-нибудь о нем?.. Зовите его. Я сейчас буду готова.
   Спустя несколько минут перед ней стоял, потерявший человеческий образ, оборванец, от которого разило тошнотворным запахом грязи, табака и алкоголя.
   Не дожидаясь приглашения, бродяга с развязным видом сел в кресло тонкой работы и заговорил хриплым голосом:
   -- Я прочитал вот это объявление, -- ткнул он в газету, -- и могу вам дать сведения относительно Неда Сильвера, прозываемого Стальным Телом.
   -- Вам следовало обратиться за этим к моему секретарю, Корнелиусу Фьельду.
   -- Я был у него и требовал двести долларов вперед, но мерзавец отказал и послал к вам.
   -- Вы можете сообщить мне что-нибудь важное?
   -- Да, весьма важное. Но дайте мне сначала двести долларов.
   -- Прежде всего скажите мне свое имя.
   -- Это справедливое требование. Я -- старик Сильвер.
   -- Его отец! -- вскрикнула она, и на ее лице выразилось отвращение.
   -- Его отец, если вам угодно... У меня было столько мальчуганов, что...
   Она не слушала его и шептала: "Его отец... О Боже мой, как должна быть сильна у меня любовь к нему, если ее не убило в моем сердце даже такое открытие!"
   -- Вот вам двести долларов, -- обратилась она к бродяге. -- Говорите все, что вам известно. Остальную сумму получите после.
   -- Хорошо.
   Целый час продолжалась их беседа, очевидно крайне важная для молодой женщины, так как она отказалась от получения писем, телеграмм и сообщений по телефону. Диана записала все, что сказал ей старый бродяга и, прочитав вслух записанное, заставила его под этим подписаться.
   Отсчитав ему две тысячи долларов, она спросила, где его можно найти в случае надобности.
   -- Я уже несколько месяцев в Денвере и останусь здесь до тех пор, пока не пропью ваших денег. Вы найдете меня в кафе "Надежда", если меня до того не посадят в тюрьму.
   -- Ладно. Прощайте или, вернее, до свидания!
   Он ушел, оставив в благоухающем будуаре Дианы острый, противный запах.
   -- О какое счастье! -- воскликнула молодая женщина, оставшись одна. -- Наконец-то они в моих руках!.. Он будет теперь моим... Все препятствия устранены... Как, однако, странно сплелись обстоятельства...
   К ней снова ворвалась как ветер служанка:
   -- Госпожа, кучер Джим настаивает, чтобы вы его сейчас же приняли.
   -- Джим?.. Зачем?
   Молодая женщина увидела в полуоткрытую дверь одетого в ливрею Джима, который нетерпеливо топтался на месте.
   -- Госпожа! -- не выдержал он. -- Я бегу из Windsor Hotel. Видел Корнелиуса... Важные новости... Я напал на след Стального Тела...
   -- Тише!.. Войдите!.. -- сказала Диана и услала горничную.
   -- Говорите! -- приказала она ему.
   -- Я видел Стальное Тело.
   -- Но когда, каким образом?
   -- Каким-то чудом. Я по обыкновению стоял со своим кебом около дома, пока полковник был внутри. Вдруг открылась калитка и вышел Стальное Тело...
   Несмотря на умение владеть собой, Диана не могла сдержать изумления и воскликнула:
   -- Стальное Тело!.. Он?.. Не ошиблись ли вы?
   -- О нет, я прекрасно знаю проклятого ковбоя. Я его не раз возил. Это был он, точно он. Но он был не один.
   -- С полковником, конечно?
   -- О нет, он держал под руки двух людей, мужчину и женщину, которые, казалось, изнемогали от усталости или болезни.
   -- Вы плохо видели; это невозможно! -- вскричала Диана.
   -- Уверяю вас, что это так. Мужчина и женщина...
   -- А полковник?.. Где был полковник?
   -- Не знаю, госпожа. Но появление ковбоя и двух незнакомцев показалось мне столь необычным, что я счел нужным проследить за ними.
   -- Браво, Джим, вы получите награду за догадливость.
   -- Неправда ли я заслужил тысячу долларов, обещанных в газете?
   -- Даже вдвое больше... Но продолжайте. Что было дальше?
   -- Они сели втроем в экипаж, который провез их через весь город и остановился у одного дома, номер которого я заметил. Там они с большим трудом вышли из экипажа. Стальное Тело был бледен как мертвец и едва передвигал ноги.
   "Он, быть может, серьезно ранен, -- подумала Диана. -- О какая я негодная!"
   -- Они вошли в дом, -- продолжал Джим, -- и не скоро его покинут.
   -- Вы думаете?
   -- Я уверен в этом. Все они в таком состоянии, что неспособны двинуться в путь. За Стальное Тело, впрочем, я не поручусь: от этого дьявола можно ждать всего. Но за женщину я ручаюсь: меньше чем через сутки она не двинется с места.
   -- Спасибо, Джим, за известия. Вот вам тысяча долларов, обещанных в газете, и другая тысяча в знак благодарности. Теперь ждите с каретой во дворе.
   -- Слушаю, госпожа.
   Когда кучер удалился, Диана подошла к телефону и позвонила:
   -- Алло... Алло... Корнелиус... Да, это я... Они в наших руках... Они в доме номер семь, улица Джорджа... Пошлите сейчас же четырех человек для надзора. Схватить их в городе невозможно... Приготовьте в путь весь отряд... Мы возьмем их в дороге... Я тоже буду в экспедиции... Ах да... Отправьтесь в дом, посмотрите, что сталось с полковником! Поняли? Ладно! Как только я приготовлюсь в путь, я дам вам знать.
   Она пробежала глазами полученные утром телеграммы и письма и быстро позавтракала.
   Затем она вынула из гардероба мужской костюм и быстро переоделась.
   Бархатный камзол со множеством небольших карманов и широкие бархатные шаровары сразу преобразили ее.
   Большая, с задорно приподнятыми полями фетровая шляпа, которую она надела поверх роскошных волос, туго подобранных и накрепко заколотых, дополняла костюм, придавший ей вид ловкого и элегантного спортсмена.
   Она посмотрелась в зеркало и осталась довольна собой.
   -- Кем мне быть: велосипедистом или всадником?..
   -- Всадником, -- решила она и надела пару изящных кавалерийских сапог с золотыми шпорами, взяла свой любимый хлыст с бирюзовой рукояткой и спрятала в небольшую кобуру маленький револьвер.
   -- Пока вы отдыхаете, я бодрствую и скоро дам вам о себе знать, -- проговорила она, оглядывая себя последний раз в зеркале.
  

ГЛАВА XXIX

   У Фрэда не хватало духа покинуть ранчо Монмартр. Его привязанность к Элизе становилась все сильнее и сильнее.
   Он совершенно преобразился. В нем невозможно было узнать прежнего бандита, известного на всю страну страшной силой и неслыханной свирепостью.
   Любовь -- искренняя, властная, тираническая -- произвела в нем решительный переворот. Она истомила его, укротила и превратила необузданного колосса в спокойного, мягкого и робкого человека.
   Единственной целью его жизни было угодить Элизе, и Фрэд старался сделать все, чтобы она терпимо относилась к его присутствию.
   Несмотря на столь резкую перемену в его характере, он внушал мало доверия Колибри, Жако и Черному Орлу, которые искали случая удалить его с ранчо.
   Одна лишь Элиза с проницательностью чуткой женщины не сомневалась в искренности Фрэда.
   Принесенные им вести о Стальном Теле, как и следовало ожидать, произвели на молодую девушку удручающее впечатление. Он встретил ее на следующий день бледной, изможденной, с большими синими кругами вокруг глаз.
   При взгляде на нее у него сжалось сердце от сострадания:
   -- Я причинил вам большое горе. Простите меня, мисс Элиза, -- обратился он к ней умоляющим голосом, сделав почтительный поклон.
   -- Да, Фрэд, вы причинили мне тяжкое горе. Удивляюсь, как у меня хватило сил перенести его.
   -- Я заслуживаю самого жесткого наказания... Я покончил бы с собой, если бы с вами случилось что-нибудь дурное... Мне не следовало говорить... Но, что делать, я не мог сдержаться.
   -- Делать нечего... Ведь все это правда... -- печально сказала она, и на глазах у нее выступили слезы.
   -- О, не плачьте, мисс Элиза, умоляю вас. Я готов сделать что угодно, лишь бы вы не плакали. Хотите... я возвращусь туда... Я скажу Стальному Телу: "Послушай, ты совершаешь преступление... Возвратись в Монмартр..." Да, я это сделаю... и исчезну навсегда.
   Молодая девушка, растроганная искренним раскаянием этого грубого человека, протянула ему обе руки.
   Он схватил их в свои огромные ручищи и держал, не осмеливаясь пожать.
   -- Вы прощаете меня, мисс Элиза... О как вы ангельски добры... Я хочу чем-нибудь загладить свою вину перед вами. Прикажите мне совершить какой-нибудь подвиг, положить за вас жизнь... Вы считали меня пьяницей, злодеем... Но, клянусь вам, что от природы я не таков... Я вел себя как негодяй в Золотом Поле... Но в этом виновен не я один... Она три дня спаивала нас спиртными напитками.
   -- Кто? -- спросила с дрожью в голосе Элиза, предугадывая ответ.
   -- Королева Золота.
   -- Но зачем ей это понадобилось?
   -- Чтоб заставить нас согласиться на какую-то экспедицию, цель которой мне точно неизвестна.
   И он рассказал ей все, что знал о намерениях Дианы.
   Молодая девушка слушала его внимательно, и ей становился все ясней и ясней смысл последних событий.
   Сокровища! Да, проклятые сокровища, открытые отцом, были причиной всех несчастий. Из-за них ее разлучили с родителями, ослепили несчастного Жо, едва не лишили чести и жизни ее самое.
   Ясно, что виновница этих несчастий та алчная женщина, которую Фрэд называет Королевой Золота. В этом не может быть никаких сомнений.
   Злоба, ненависть и негодование охватили Элизу и пробудили присущую ей обычно энергию.
   "Полно мне плакать и убиваться, -- думала она. -- Не слезы нужны, а борьба; неумолимая, беспощадная борьба, борьба не на жизнь, а на смерть с этой опасной, хищной женщиной -- причиной всех моих невзгод. А, ей хочется сокровищ, она через потоки крови пробирается к золоту... Так нет же. Не бывать этому! Не видать ей сокровищ. Я буду их отстаивать!"
   Она пристально взглянула на Фрэда и сказала ему решительно:
   -- Вы только что говорили, что готовы отдать за меня жизнь.
   -- Да, мисс Элиза, и сочту это счастьем.
   -- Я у вас потребую меньшего... Помните ли вы моего доброго старого негра Жо?
   При этом имени гигант покраснел, вспомнив про пытки, которым по его приказанию подвергли бедного старика бандиты.
   -- Да, помню... -- сказал он, запинаясь. -- Я помню беднягу.
   -- Что с ним стало?
   -- Не знаю. Но его можно отыскать.
   -- Вы сделаете это, Фрэд?
   -- С радостью, мисс Элиза.
   -- Но это нелегкая задача, Жако и Черный Орел со своими воинами две недели тщетно искали его в Золотом Поле.
   -- Не беспокойтесь. Я найду его и без него не возвращусь.
   -- Не нуждаетесь ли вы в помощниках? Несколько решительных человек...
   -- Благодарю вас, мисс Элиза. Я предпочитаю действовать в одиночку. Пара лошадей, оружие, немного провизии -- вот все, что мне нужно. Итак, я могу готовиться в путь?
   -- Да, Фрэд, и, повторяю, вы доставите мне большую радость, если возвратите мне моего честного Жо.
   Он неловко поклонился в ответ и вышел, взглянув на нее долгим любящим взглядом широко открытых серых глаз, как бы желая запечатлеть в памяти ее образ.
   Он выбрал двух крепких лошадей, перекинул через плечо свою винтовку, заткнул за пояс пару револьверов и, ни с кем не простившись, покинул ферму.
   -- Скатертью дорога! -- сказал Жако Канадец Колибри, проводив взглядом колосса.
   В тот же день Элиза энергично принялась за приготовления к экспедиции, о которой никто, кроме ее ближайших друзей, не должен был знать.
   Согласно ее желанию, Черный Орел утроил обычный контингент находившихся на ранчо Монмартр воинов.
   Жако и Джек Курильщик закупили по ее приказанию пятьсот карабинов и большой запас патронов.
   Заготовлено было множество съестных припасов: бисквитов, консервов, сушеной рыбы и тому подобного.
   Прошло уже десять дней с момента отъезда Фрэда, а о нем не было никаких известий. Отсутствие авантюриста начинало беспокоить друзей Элизы, знавших о цели поездки Фрэда. Жако ворчал и награждал Фрэда не особенно лестными для него эпитетами, Черный Орел пожимал скептически плечами, а Колибри уверяла, что этого и следовало ждать от бандита.
   Одна Элиза не теряла надежды.
   Наконец, в одно превосходное утро, когда она стояла по обыкновению у окна и задумчиво глядела в глубь необъятной прерии, Элиза заметила вдали двух человек, вид которых заставил сильнее забиться ее сердце.
   Один из них был гигантского роста и сидел в седле свободно и прямо; другой следовал за ним, сгорбившись и низко опустив голову.
   -- Жо, мой дорогой Жо!.. Ты... Это ты?.. -- вскрикнула молодая девушка, выбежав навстречу всадникам.
   Да, это был бедный негр; Фрэд сдержал свое слово и привез старика, преодолев все препятствия.
   Услышав голос своей обожаемой госпожи, Жо остановил лошадь, спустился с седла и протянул обе руки в направлении голоса.
   Элиза бросилась в его объятия и, рыдая, обнимала и покрывала поцелуями несчастного старика.
   Будучи не в состоянии произнести ни слова, он устремил на нее слепые глаза, из которых струились слезы.
   Повернувшись к Фрэду, который безмолвно стоял и, растроганный, наблюдал эту нежную сцену, Элиза протянула ему руку и сказала:
   -- Фрэд, вы совершили доброе, хорошее дело. С этих пор вы будете моим другом и другом всех, кто меня любит.
   Он поклонился и, покраснев, ответил:
   -- Я лишь исполнил свой долг и не смел надеяться на столь глубокую благодарность.
  

ГЛАВА XXX

   Выйдя на свободу, супруги Дэрош сочли наиболее разумным скрываться до полного восстановления здоровья.
   Они считали бесполезным и даже опасным искать защиты у американского правосудия; не говоря уж о том, что суд слишком бы затянулся и обошелся бы очень дорого, он, кроме того, несомненно, высказался бы за обвиняемых, так как в этом краю с законами церемонятся меньше, чем где бы то ни было, если они невыгодны миллионерам. С другой стороны, обратиться к правосудию значило открыться врагу и, следовательно, навлечь на себя новые преследования, чего они отнюдь не желали.
   Приятель Стального Тела принял гостей со свойственным лесному бродяге гостеприимством, и они стали быстро поправляться.
   Стальное Тело стал кумиром супругов Дэрош. Они осыпали своего молодого друга бесконечными благодарностями и ласками. Ему пришлось рассказать им с мельчайшими подробностями все, что произошло со времени их похищения, и, как ни скромничал Стальное Тело, они догадывались, что он всюду играл главную роль, и благодарили его без конца.
   Молодой человек чувствовал себя очень скверно. Его мучила совесть при воспоминании об измене милой, доброй и нежной Элизе, которую он ни на минуту не переставал любить. Но в то же время перед ним во всей красе вставал образ Дианы, с ее черными, пылающими глазами, прекрасным бледным лицом, обольстительной, чарующей улыбкой, и он думал:
   "Я -- отвратительное существо; это несомненно. Я не в силах забыть Диану... Она меня приворожила... Но ведь я люблю, обожаю Элизу... Я готов идти на смерть по одному ее слову... Что же это значит? О как я несчастен!."
   Заметив, с какой любовью молодой человек говорит о Элизе, супруги втайне лелеяли надежду, что молодые люди полюбят друг друга и их счастье будет для ковбоя достойным вознаграждением за его самоотверженное участие в судьбе семьи. Едва оправившись, они стали собираться в путь и предложили своему спасителю погостить на ранчо. Разумеется, Стальное Тело с радостью принял предложение.
   Они взяли три билета до Спрингвилла, ближайшей от Монмартра станции, и уселись в удобные вагоны Южной компании.
   Не без основания боясь путевых приключений, Стальное Тело вооружился с головы до ног и вооружил своих спутников.
   Они выехали из Денвера ночью.
   Половина пути прошла вполне благополучно; они пили, ели, спали и радовались перспективе увидеть, наконец, дорогую Элизу и ранчо Монмартр со всеми находящимися там друзьями.
   Наступило утро. Кровати были сложены, и вагоны приняли обычный вид. Друзья выпили по чашке чаю, закусили и вышли на площадку полюбоваться чудесной панорамой берегов Рио-Гранде, -- этой огромной реки, сопровождающей линию железной дороги до мексиканской границы.
   Поезд шел обыкновенным ходом и находился между станциями Valverde и Fort Mac-Rae.
   Вдруг слева, в двадцати метрах от поезда, показался белый дымок и раздалось несколько ружейных выстрелов. Одна пуля попала в паровозный колокол и со звоном разбила его вдребезги.
   Пассажиры от неожиданности вскочили со своих мест и с ужасом спрашивали друг друга, что произошло.
   Послышались проклятия, женские и детские крики, треск взводимых курков.
   -- Что это!.. В чем дело?
   -- Бандиты!.. Атака поезда!.. Нападение десперадо!
   Всех охватила паника -- поднялась невообразимая суматоха.
   Вскоре последовал сильный толчок, точно паровоз наткнулся на препятствие, и поезд сначала замедлил ход, а потом остановился.
   При первых же звуках выстрелов друзья догадались, что нападение на поезд (которое, кстати сказать, становится все более и более редким явлением даже в самых пустынных уголках Америки) было подготовлено их врагами.
   Почувствовав толчок, Дэрош, как опытный механик, тотчас же сообразил, что он произошел не из-за загромождения пути или аварии машины, а был вызван быстрым поворотом тормоза. Несомненно, машинист был в заговоре с бандитами и умышленно остановил поезд.
   В мгновение ока Дэрош вскочил в соседний вагон и пробрался на площадку паровоза. Он не ошибся: ни машиниста, ни кочегара там не оказалось -- оба выскочили в момент нападения на поезд.
   Опытной рукой он взялся за тормоз, и через несколько секунд поезд дрогнул и двинулся, мало-помалу ускоряя ход.
   Бандиты, бросившиеся к поезду, только тогда поняли смелый маневр Дэроша, когда поезд пришел в движение.
   С проклятиями и ревом несколько человек кинулись к паровозу, но Стальное Тело, разгадав намерения своего друга, был настороже. Не целясь, он сделал в бандитов несколько выстрелов, что образумило нападавших. К нему присоединились более решительные пассажиры, вооруженные револьверами, и Дэрош, ставший волей судеб машинистом, мог под их прикрытием беспрепятственно вести поезд.
   Дэрош когда-то работал машинистом, и поэтому в совершенстве знал все части локомотива. Поезд, управляемый искусной рукой, двигался правильно и мерно.
   Нападение произошло неподалеку от границы. Спасенные каким-то чудом, пассажиры, знавшие по опыту или понаслышке о свирепости и зверствах пограничных бандитов, не могли прийти в себя от радости. Мужчины, женщины и дети с громкими криками: "Ура!" -- приветствовали бесстрашного спасителя, который с изумительным хладнокровием и искусством вел паровоз по совершенно незнакомой линии без помощи кочегара.
   Г-жа Дэрош и Стальное Тело тоже приняли участие в овации.
   Во всех вагонах только и было разговоров, что про нападение да про смелого француза. Везде царили шум и веселье.
   Только в последнем вагоне было несколько мужчин, не разделявших общей радости. Они сидели на разных скамьях, стараясь не подать виду, что близко знакомы друг с другом.
   Один из них, небольшого роста, одетый в изящный бархатный костюм, с дымчатым пенсне на носу, казался особенно возбужденным.
   Он нервно хлопал хлыстом по своим лакированным сапогам с золотыми шпорами и с бешенством говорил сквозь зубы соседу:
   -- Скоты!.. Их идиотская радость меня раздражает... Опять провалились мои планы!
   -- Нет, миссис Диана, партия еще не проиграна. Она лишь несколько осложнилась, -- ответил ей вполголоса один из таинственных пассажиров.
   Три четверти часа спустя поезд остановился на вокзале Fort Mac-Rae.
   Дэрош мог наконец оставить свой пост у машины и присоединиться к супруге, которая всю дорогу страшно волновалась, боясь нового нападения.
   Без машиниста и кочегара поезд не мог дальше двигаться. Следующего поезда, с которым должны были приехать вызванные по телеграфу из города новые работники, надо было ждать шестнадцать часов.
   К счастью, в Fort Mac-Rae оказалась гостиница, в которой пассажиры могли кое-как устроиться и перекусить.
   Стальное Тело и супруги Дэрош решили не дожидаться поезда, а приобрести лошадей и отправиться верхом на ранчо Монмартр, которое было всего лишь в тридцати пяти лье от вокзала.
   Ими двигало страстное желание поскорей увидеть Элизу, а также то обстоятельство, что и с конечной станции им пришлось бы сделать двадцать лье лошадьми.
   Покупка лошадей и необходимых съестных припасов отняла у них не более часа.
   Когда небольшая группа скрылась за горизонтом, тот самый пассажир, который в вагоне обменялся с Королевой Золота несколькими фразами, пригнулся к ней и шепнул ей на ухо:
   -- Видите, миссис Диана, партия еще не проиграна. Не позже чем завтра пустыня возвратит их нам.
  

ГЛАВА XXXI

   Стальное Тело был убежден, что нападение на поезд было организовано не профессиональными бандитами с целью наживы, а отрядом Дианы, получившим, очевидно, приказание во что бы то ни стало схватить беглецов в пути. Он поэтому не сомневался, что за ними будет послана погоня.
   По его расчетам до ранчо было приблизительно восемнадцать часов верховой езды. Имея по две смены крепких прерийских лошадей, он нисколько не боялся бы погони, тем более что друзья были недалеко, если бы не крайняя слабость г-жи Дэрош. Как бы то ни было, выбора не оставалось: приходилось торопиться.
   Первая часть пути прошла вполне благополучно. Беглецы меняли лошадей каждые два часа, давая им по десять минут отдыха.
   К ночи было уже сделано около половины пути, и на горизонте стали ясно видны очертания гор, через которые нужно было перевалить, чтобы добраться до Монмартра.
   Решили устроить привал, так как г-жа Дэрош чувствовала себя крайне утомленной. Стальное Тело приготовил ей постель из свежей, душистой травы и стреножил коней.
   Ночь прошла спокойно.
   Но чуть забрезжило, лошади стали выказывать признаки беспокойства. Дэрош и Стальное Тело догадывались, что близка погоня.
   Они разбудили г-жу Дэрош и, быстро оседлав коней, пустились в путь.
   По мере того как рассветало, на горизонте яснее обрисовывалась величественная громада гор.
   -- Нам придется перебраться через верхушку гор? -- спросил Дэрош.
   -- Нет, -- ответил Стальное Тело, -- нам незачем взбираться на вершину, и только благодаря этому мы сможем уйти от погони. На полпути к вершине есть ущелье, а в нем скрыт подземный ход, известный лишь мне да Черному Орлу. Мы никогда его не исследовали, но по разным признакам я уверен, что он проходит через всю гору. Успеем добраться до этого подземелья -- и мы спасены.
   Лошади между тем фыркали, мотали головами и всячески выражали беспокойство.
   -- Черт возьми! -- вскричал Стальное Тело. -- Дело неладно!
   -- Да, -- сказал Дэрош.
   -- В чем дело? Не скрывайте от меня ничего, -- обратилась г-жа Дэрош к молодому человеку.
   -- Да скрывать не к чему. Мы опасаемся погони.
   -- Что же делать?
   -- Гнать лошадей и поскорей добраться до гор. Только там мы будем в безопасности.
   Прошло около часа.
   Лошади мчались во всю прыть. Г-жа Дэрош чувствовала страшную ломоту во всем теле, но ни одним словом не выдавала своих страданий.
   Стальное Тело время от времени подымался на стременах и оглядывался назад. Один раз ему почудился блеск металла на солнце.
   По мере приближения к горам рельеф становился холмистее; там и сям подымались скалы.
   Стальное Тело остановил в одном месте спутников и взобрался на ближайшую скалу метров десять высотой. Вглядываясь вдаль, он заметил на расстоянии двух-трех лье кавалерийский отряд, казавшийся издали рядом черных точек.
   -- Гром и молния! За нами следуют по пятам! -- вскричал он. -- Остается одно -- гнать лошадей вовсю...
   Всадники пришпорили коней и понеслись вихрем. Благородные животные, как бы понимая опасность, не щадили сил. Они скакали по дороге, круто подымающейся вверх и стиснутой, как горный поток, между двух хребтов.
   Беглецы были уже на порядочной высоте и могли без труда разглядеть внизу отряд, состоявший примерно из шестидесяти человек. За отрядом скакал целый табун сменных лошадей.
   О сопротивлении не могло быть и речи. Нужно было искать спасения в бегстве.
   Подъем становился все круче и круче. Лошади выбивались из сил; их учащавшееся дыхание предвещало, что они скоро упадут от усталости.
   Пришлось дать им передышку.
   Неприятель, впрочем, был в таких же условиях.
   Друзья снова двинулись в путь.
   Г-жа Дэрош героически выносила страдания, не выдавая их ни звуком. Стальное Тело, однако, с беспокойством замечал, что лицо ее стало мертвенно-бледным и глаза страшно воспалены. Вдруг она покачнулась в седле и инстинктивно ухватилась за гриву мустанга.
   -- Что с вами? -- воскликнул Стальное Тело, поддерживая ее рукой.
   -- У меня не хватает сил... Привяжите меня... к седлу...
   Ковбой остановил лошадей, снял ее, как ребенка, с седла и положил на траву. Дэрош смочил ей слегка лицо холодной водой, и она, придя в себя, прошептала:
   -- Я страшно ослабела... Но нужно добраться... туда. Друг мой, дай мне виски...
   Дэрош протянул ей бутылку, и она, никогда не пившая ничего, кроме воды, сделала несколько глотков этого возбуждающего напитка.
   На ее бледных щеках показался румянец, и, поднявшись на ноги, она воскликнула твердым голосом:
   -- Едем! Нужно спешить!
   Снова начался утомительный подъем. Казалось, что они никогда не доберутся до желанного ущелья. Несмотря на быстрый бег лошадей, верхушка гор как будто ничуть не приближалась.
   С другой стороны, благодаря оптическому обману, создавалось впечатление, что неприятельский отряд приближается с неимоверной быстротой.
   Лошади опять стали задыхаться. Стальное Тело опасался, как бы на них не нашел столбняк.
   Необходимо было дать им передохнуть.
   Ковбой и Дэрош взяли по булыжнику и стали растирать онемевшие члены лошадей.
   Этот массаж несколько освежил животных, и они вновь энергично возобновили путь.
   Оставалось уже не более часа езды до моста, где был скрыт подземный коридор, когда одна из лошадей упала, точно громом пораженная столбняком.
   Такая же судьба ждала с минуты на минуту и других лошадей.
   Снизу долетали уже голоса преследователей, но беглецы были примерно двумя часами впереди и решили дать в последний раз отдых лошадям.
   Они вторично растерли животных, дали им поваляться на земле и пощипать травы, а затем, сами изнемогая от усталости, продолжали путь.
   Неприятельский отряд был совсем уже близко. Казалось, вот-вот он настигнет беглецов.
   После получасовой быстрой езды Стальное Тело остановил своих спутников и радостно воскликнул:
   -- Мы спасены!
   Оба супруга вопросительно посмотрели на него, не видя перед собой ничего, кроме бесконечной дороги, лентой подымающейся к вершине горы.
   -- Слева, в нескольких метрах отсюда, есть крутой обрыв. Вы не замечаете его, потому что он замаскирован высокой травой. На краю его есть тропинка, которая и приведет нас в подземелье, известное лишь мне и Черному Орлу. Я уже здесь однажды скрывался. Бодрее!
   Г-жа Дэрош, нервное возбуждение которой угасало, опять оживилась.
   Беглецы сошли с седел. Стальное Тело снял с лошади лассо, оружие, съестные припасы и другие предметы первой необходимости. Затем он повернул лошадей в сторону обрыва и погнал их вперед громким гиканьем и уколами ножа.
   Несчастные животные, обезумев от боли, собрались с последними силами и помчались к обрыву.
   -- Зачем вы это сделали? -- спросил ковбоя Дэрош.
   -- Чтобы обмануть наших преследователей; не видя лошадей, они подумают, что мы перевалили через гору.
   -- Но ведь нас выдадут лошадиные следы!
   -- Ничуть! Лошади не подкованы, а горная дорога так камениста, что копыта не оставляют на ней следов... Ну, теперь в путь!
   И он повел их к обрыву.
   Когда г-жа Дэрош увидела висевшую над пропастью узкую каменистую тропинку, по которой нужно было пройти несколько метров, чтобы добраться до созданного природой тоннеля, у нее закружилась голова -- и она не могла сделать ни шагу.
   Стальное Тело попросил ее завязать глаза платком. Она повиновалась, он поднял ее, точно ребенка, на руки и с изумительным хладнокровием и ловкостью, которой позавидовал бы самый искусный гимнаст, понес драгоценную ношу.
   Дэрош осторожно подвигался за ними, следя за каждым шагом Стального Тела, чтобы в случае нужды поддержать его.
   Несколько минут спустя они добрались до входа в подземелье, совершив чудеса ловкости и, изнемогая от усталости, расположились тут же отдыхать.
   Час спустя мимо них прошел, построившись строго парами, неприятельский отряд, состоящий ровно из шестидесяти человек.
   Маневр Стального Тела увенчался полным успехом. Не видя лошадей и ничего не подозревая, конный отряд размеренным шагом продолжал подъем.
   Отдохнув, друзья решили тронуться в путь.
   По расчетам Стального Тела, коридор проходил через весь хребет и должен был вывести их по ту сторону горы.
   У них не было факелов и приходилось идти в темноте ощупью, ежеминутно натыкаясь на образовавшиеся, быть может, веками водяные лужи.
   Переход был длинным и крайне утомительным. Путники шли несколько часов, потеряли счет времени и не знали, продолжается ли еще день или уже наступила ночь.
   Как ни хотелось им скорее выйти из спертой атмосферы подземелья на чистый воздух, усталость брала свое, и друзья, будучи не в силах продолжать путь, расположились на отдых.
   Сон стал уже властно смыкать их отяжелевшие веки, как вдруг подземелье вздрогнуло от оглушительного, громового раската. Ошеломленные, беглецы вскочили на ноги, и перед их глазами предстала необычная картина.
  

ГЛАВА XXXII

   Элиза с лихорадочной поспешностью готовилась к намеченной ею экспедиции.
   Не страсть к золоту, конечно, побуждала ее торопиться: она не питала никакого пристрастия к проклятому металлу, ставшему в ее глазах олицетворением несчастий.
   Как были они счастливы, пока его магнетический блеск не омрачил светлый ум ее бедного отца!
   А теперь... Сколько треволнений, сколько мук и горя!
   Да, нужно во что бы то ни стало отыскать источник всех этих бед, возвратить спокойствие любимому отцу, вернуть прежнюю счастливую жизнь, полную солнечного света и безграничной свободы.
   После многих тщетных попыток Жо был наконец найден и исчезло таким образом последнее препятствие к осуществлению ее плана.
   Старый негр рассказал ей с мельчайшими подробностями все, что знал относительно клада; он не упустил ни одной ничтожнейшей детали.
   Он описал ей шаг за шагом дорогу к горам, где скрыто было золото, не сомневаясь, что найдет его без труда.
   -- Но, мой бедный Жо, ты тогда обладал зрением, -- сказала она старику, с горечью глядя на его изуродованное лицо. -- Теперь же, увы! эти изверги ослепили тебя и тебе трудно будет найти Воздушный Город.
   -- О, нисколько, моя маленькая Элиза. Я помню все, что я видел в пути. Там была скала... там было одно-единственное дерево... там был ручей... Горы до облаков... Я поведу вас сам и буду указывать дорогу говоря: "Повернуться налево... Идти прямо..." О, это очень легко.
   -- Ты думаешь, мой друг?
   -- Я уверен. И есть еще другое, что следовало бы сделать.
   -- Что именно, мой дорогой Жо?
   -- Взять тех лошадей, которых мы туда брали вместе с муше [муше -- испорченное monsieur] Дэрошем. Лошади были там два раза и знают дорогу.
   -- Да, это верно, -- согласилась Элиза. -- Мы завтра же отправимся в путь, и ты будешь нашим проводником.
   Старый негр тихонько засмеялся.
   -- Это очень смешно, -- сказал он, -- зрячие, которых ведет слепой.
   В тот же день Черный Орел и Канадец роздали команчским воинам огнестрельное оружие, которое индейцы приветствовали кликами радости. Воинов было около пятисот человек, и они составляли, благодаря ружьям новейшей конструкции, довольно грозный отряд.
   Даже Черный Орел, обыкновенно сдержанный и степенный, не мог скрыть своего удовольствия и радовался, как дитя, глядя на команчей, вооруженных винтовками, точно солдаты белых.
   Вместе с оружием каждый из воинов получил по полсотне патронов и на неделю съестных припасов.
   Ковбои во главе с Джеком Курильщиком должны были неотлучно оставаться на ранчо и быть всегда готовыми к отпору в случае внезапного нападения.
   Вечером того же дня Фрэд, по-прежнему робевший в присутствии Элизы, собрался с духом и спросил молодую девушку, разрешает ли она ему ее сопровождать.
   -- Ну конечно, Фрэд, -- ответила она сердечно, -- я иначе и не думала. Вы войдете в состав генерального штаба вместе с Колибри, Красной Лилией, Черным Орлом и Жако, -- прибавила она, шутя.
   Фрэд покраснел от радости:
   -- Благодарю, благодарю вас, мисс Элиза, я очень счастлив. Пусть только представится случай, и вы увидите, сильны ли у Фрэда Рэнджера чувства привязанности.
   -- Я вам верю без доказательств, Фрэд. Да вы мне уже доказали свою преданность... Итак, Фрэд, до завтра!
   На другой день ранним утром небольшая армия тронулась в путь, следуя за своим слепым проводником.
   Как и все "первобытные" люди, Жо обладал поразительной способностью чутьем угадывать направление. Дорога, со всеми ее поворотами и неожиданными препятствиями, крепко запечатлелась в его памяти. Он ехал впереди отряда, нимало не затрудняясь, и ни разу не отклонился от правильного пути.
   Иногда он останавливал коня и обращался с указаниями к Элизе, ехавшей рядом с ним.
   -- Элиза, дорогая малютка, вы видите там большой одинокий кедр, -- спрашивал он ее во время подобных остановок.
   -- Да, мой друг, я вижу его верхушку.
   -- Хорошо! Когда мы пройдем мимо него, мы найдем маленький лес розовых магнолий... Затем надо пройти равнину дикого овса...
   Топографические замечания слепого отличались замечательной точностью.
   За одиноко стоящим гигантским кедром показалась благоухающая рощица розовых магнолий, а затем и поле, поросшее диким овсом.
   К ночи устроили привал. Лошадей стреножили, и они жадно набросились на сочную траву, а люди после легкого ужина удобно расположились на ночь под охраной часовых.
   Утром маленькое войско продолжало путь, не замедляя и не ускоряя своего размеренного шага.
   По мере того как отряд приближался к горам, Элиза все сильнее и сильнее начинала сомневаться в удачном результате экспедиции.
   Дело в том, что Жо, прекрасно знавший дорогу до самой скалы, не ручался, однако, за то, что разберется в бесконечных извилинах подземелья.
   На вопросы Элизы, куда идти после того, как им удастся добраться по лестнице до вершины, он не мог ответить ничего положительного:
   -- Мы найдем там маленькие комнатки... Много маленьких комнаток... Там мы с муше Дэрошем видели ракуна, который показал нам дорогу дальше.
   Вот все, что мог ей сказать старый негр.
   -- Но как найдем мы путь в разветвленных ходах пещеры? -- спросила его Элиза.
   На лице старика появилась хитрая улыбка, и он поспешил ее успокоить:
   -- Вы разве не знаете, что муше Дэрош нарисовал все ножом на старой коже, которая покрывает мне спину?
   -- План?
   -- Да, план!.. Он самый!
   Элиза совершенно забыла об этом оригинальном и практичном изобретении, о котором отец так увлеченно рассказывал ей и матери.
   План был налицо. Но как им пользоваться? Ни Жако, ни Колибри, ни Черный Орел, ни сама Элиза ничего не понимали в этом деле.
   На выручку явился Фрэд:
   -- Не беспокойтесь, мисс Элиза: мы, золотоискатели, часто обязаны прибегать при работе к различным чертежам, и потому я без труда разберусь в нашем подвижном плане.
   На следующий день отряд был у подошвы горы, в которой были высечены жилища Воздушного Города.
   Фрэд отозвал в сторону Жо и попросил его обнажить спину, желая снять для удобства копию с плана на бумагу.
   Каково же было изумление золотоискателя, когда вместо плана он увидел на обнаженной спине негра лишь идущие вкось и вкривь бесформенные и полуистертые рубцы.
   Можно было подумать, что кожу старика обработали какой-нибудь едкой щелочью.
   План никуда не годился.
   Фрэд бросился к Элизе, чтобы поделиться с ней этим досадным открытием, как вдруг раздался оглушительный грохот -- гора сотряслась от основания до вершины.
  

ГЛАВА XXXIII

   Как только Стальное Тело и супруги Дэрош покинули Fort Mac-Rae и скрылись из виду, Диана стала обдумывать план действий.
   В ее распоряжении было несколько решительных людей, составляющих ее почетную свиту, но она тем не менее не решалась немедленно пуститься в погоню за беглецами, зная дьявольскую отвагу и изворотливость Стального Тела. Она решила дождаться прибытия своего отряда и в ожидании его поручила несравненному полковнику Сайрусу Диксону, которого за несколько часов до экспедиции извлекли в самом жалком виде из погреба, купить две смены свежих лошадей для всего отряда.
   Через несколько часов отряд Дианы прибыл в Fort Mac-Rae и после короткого отдыха пустился вслед за беглецами.
   Ночевка была устроена на том месте, где был первый привал Стального Тела и его друзей. Еще до рассвета Диана подняла своих людей, чтобы выиграть таким образом во времени.
   -- К четырем часам вечера они будут в наших руках! -- воскликнула она, энергично взмахнув хлыстом.
   Ее лошадь рванулась вперед, и отряд понесся вихрем за своей предводительницей.
   Погоня была в полном разгаре, и чем меньше становилось расстояние между неприятельскими группами, тем сильнее разгоралось у Дианы желание увидеть Стальное Тело.
   Она забыла обо всем в мире, и все ее желания и помыслы сосредоточились на одном: как можно скорее увидеть ковбоя.
   Зачем?.. Она не отдавала себе в этом отчета. У нее было желание созерцать его мужественное лицо, любоваться его статной фигурой, слышать его страстную речь.
   Лошади неслись стрелой.
   -- Вперед!.. Вперед!.. -- вскрикивала время от времени Диана, припадая к развевающейся гриве своего скакуна.
   Расстояние между преследуемыми и преследователями заметно уменьшалось -- и наконец один из всадников Дианы, стрелок из Кентукки, заметил вдали небольшую группу беглецов.
   -- Вот они! Вот они!.. -- радостно воскликнул он, протягивая руку в сторону гор.
   -- Сто долларов за дорогую весть! -- приветствовала его открытие Королева Золота.
   -- Горы!.. Они успеют скрыться в горах! -- вскричал всадник.
   Диана пожала плечами.
   -- Их лошади выбились из сил, -- сказала она. -- Мы нагоним их прежде, чем они достигнут вершины. Смелей, смелей!.. Тысячу долларов тому, кто доставит мне Стальное Тело живым!..
   -- Ура! Да здравствует Королева Золота!
   -- Вперед!.. Вперед!..
   Вскоре они наткнулись на труп пораженной столбняком лошади.
   -- Видите... Видите... Их лошади падают... Они в наших руках. Вперед, ковбои... Вперед!..
   Бешеный галоп, короткий отдых лошадям -- и снова энергичный возглас: "Вперед!"
   Подъем становился все круче. Отряд двигался медленно, но все же быстрее беглецов.
   Странно! Маленькая группа скрылась из виду за одним из поворотов и не появлялась больше на глаза.
   Уж не перехитрил ли своих врагов этот дьявол в образе Стального Тела?
   Но нет, Диана не даст себя перехитрить.
   -- Назначьте десять человек для надзора за тесниной! -- распорядилась она. -- Они должны присоединиться к отряду через четыре часа.
   Короткая остановка, и отряд снова в пути.
   Вот он добрался до крутого утеса и после долгих усилий благополучно перевалил через него, а спустя полчаса достиг вершины горы.
   -- Это крайне странно! -- удивлялась вслух Диана. -- Беглецов не видно, а между тем я могу поручиться чем угодно, что мы их не проглядели. Да и где бы они могли укрыться, когда здесь все видно как на ладони. Неужели они успели перевалить через горы? Вперед! Вперед!.. -- еще раз скомандовала она, и отряд стал быстро спускаться вниз по другую сторону горы.
   Спуск совершался очень быстро, но был необычайно крут, и всадники, спустившись с какого-нибудь уступа, искренне удивлялись, как их лошади и они сами не сломали себе шеи.
   Лошади, предоставленные самим себе, осторожно двигались шаг за шагом и, постепенно упираясь то передними, то задними ногами, разбили до крови свои неподкованные копыта.
   И лошадям, и всадникам требовался отдых. Решено было тут же расположиться лагерем.
   Диана, взбешенная неудачей, приняла твердое решение возобновить преследование на рассвете с еще большей настойчивостью.
   Неудача обескуражила бы всякую другую женщину, но не Диану. Далекая от мысли покориться обстоятельствам, она, едва подкрепив свои силы, отправилась бродить по живописной местности, обдумывая план действий на случай, если беглецам удастся ускользнуть из ее рук и добраться до ранчо Монмартр.
   Совершенно машинально взгляд ее упал на возвышавшуюся перед ней гору с красноватым скатом, на верхушке которого там и сям виднелись отверстия, расположенные строго друг над другом.
   Вид этой горы, на которую она сначала не обратила внимания, заставил внезапно сильнее забиться ее сердце.
   Ей пришли вдруг на память рассказы, описания, изображения и легенды о фантастическом Воздушном Городе, где скрыты несметные сокровища древних индейских вождей.
   У Дианы захватило дух, и от волнения она едва держалась на ногах.
   О Боже! Неужели это та самая скалистая стена, неужели это те самые квадратные окна, те самые каменистые площадки, о которых говорилось в индейских сагах, за один вид которых она готова была отдать часть жизни!
   Она целыми месяцами бродила в горах, ища все это, увы! тщетно, как и многие другие безумцы, одержимые той же мечтой. Неужели же это была не мечта? Неужели слепой случай привел ее туда, куда не ступала нога ни одного цивилизованного человека, кроме француза Дэроша?
   Она не сомневалась теперь, что неосторожные слова, вырвавшиеся у Дэроша и подслушанные ее агентами, не бред человека, помешавшегося на химере...
   Молодая женщина жадно оглядывала красновато-бурую гору, и на ее бледном красивом лице появилась торжествующая улыбка.
   -- Воздушный Город! -- прошептала она, задыхаясь от волнения. -- Я искала любимого человека и... набрела на сокровища!..
  

ГЛАВА XXXIV

   Страсть к золоту одержала на мгновение верх над любовью.
   Мысль о сокровищах отодвинула на задний план мечты о единственном человеке, которого она любила со всей пылкостью своей натуры.
   В ней сказалась Королева Золота.
   В одно мгновение она пережила самые разнообразные ощущения: изумление, тревогу, сомнения, бьющую ключом, опьяняющую радость.
   Ей хотелось отдалиться от мира, замкнуться в самой себе и наслаждаться, упиваться своим счастьем.
   Двумя мечтами была полна ее жизнь -- о счастливой любви и о сокровищах.
   И вот одна ее мечта близка к осуществлению. Перед ней Воздушный Город -- тот легендарный город, который вот уже несколько веков тщетно ищут тысячи мечтателей.
   Она несколько минут оставалась в забытьи.
   Очнувшись, она задумалась над тем, как добыть сокровища.
   Прежде всего она решила не посвящать в свою тайну никого, кроме самых доверенных людей.
   Помимо полковника Диксона, в ее отряде было несколько человек, более или менее посвященных в тайну сокровищ.
   Прежде всего, Корнелиус Фьельд, ее секретарь, который знал все секреты Дианы. Затем -- агенты, следившие за Дэрошем и подслушавшие француза, когда он, вопреки советам Жо, громко выражал радость по поводу открытия сокровищ. Кое-что знали, наконец, и авантюристы, похитившие Элизу, ее родителей и старого негра.
   Эти люди знали, однако, тайну лишь отчасти, в той степени, в какой они принимали в ней непосредственное участие, оставаясь в полном неведении относительно того, что касалось их друзей, и потому не могли бы ничего предпринять порознь. Все секреты сосредоточивались в руках Королевы Золота -- и она одна могла обеспечить успех предприятия; ее сообщники это знали и согласились быть пайщиками Дианы.
   Королева Золота поспешила поделиться открытием со своим секретарем Корнелиусом.
   Это был человек небольшого роста, средних лет, чрезвычайно ловкий и не особенно разборчивый в средствах к достижению целей. Он занимал некогда довольно важный пост в департаменте полиции, но, будучи крайне самолюбивым, вошел в столкновение с начальством, подал в отставку и с тех пор был в услужении у частных лиц.
   Час спустя уже была готова лестница, сколоченная по распоряжению Корнелиуса Фьельда из стволов высоких деревьев, вырубленных в близрастущем лесу. Ступени ее, для выигрыша во времени, сделаны были с помощью лассо.
   Как только импровизированная лестница была готова, ее тотчас же приставили к скалистой, почти вертикальной стене, и Диана первой стала по ней взбираться. Мужской костюм, облегавший ее стройную фигуру, упрощал ей подъем, и всадники восхищались ловкостью и смелостью, с какими она взобралась на первую площадку. Вслед за ней поднялись Корнелиус и полковник Диксон.
   Когда все трое были на площадке, Корнелиус осторожно втащил наверх лестницу и приставил ее ко второй площадке. Подъем совершился в том же порядке.
   Чем выше, тем это становилось опаснее, и у стоявших внизу людей дух захватывало при мысли, что взбиравшимся достаточно сделать один неправильный шаг, чтобы полететь вниз и разбиться вдребезги.
   Наконец, они достигли девятой площадки и были у цели. Их отделяло от людей, стоявших внизу, расстояние в семьдесят метров.
   Как некогда Дэрош, Королева Золота проникла в первую комнату, высеченную в скале. Мужчины последовали за ней и застали ее погруженной в рассматривание бумаги, которую она только что вынула из маленького портфеля из змеиной кожи.
   На листе красными штрихами был начерчен план.
   -- Ну что, господин полковник, -- улыбаясь, сказал Корнелиус, -- разве не удобнее было снять план, чем содрать его вместе с кожей со спины негра, как вы это предлагали?
   -- Да, но вы слишком долго провозились с вашей копией, -- возразил полковник своим гнусливым голосом.
   -- Зато это было человечнее. Я напоил старика до потери сознания, и, уверяю вас, он не чувствовал ни малейшей боли, когда я оперировал над его черной кожей серной кислотой.
   Диана, улыбаясь, слушала и в то же время внимательно разглядывала план. Наконец, она подняла голову и воскликнула с лихорадочной торопливостью:
   -- Готово, идем!
   Корнелиус отвязал подвязанные им к лестнице смолистые сучья дерева, известного под названием "окошэ", вполне заменяющего индейцам факелы, и они двинулись в путь.
   В подземелье отвратительно пахло летучими мышами, которые носились целыми тучами, спугнутые светом.
   Впереди шел, освещая путь, Корнелиус. За ним с планом в руках двигалась Диана, а полковник Диксон заключал шествие, смешно пригибаясь при проходе через небольшие отверстия между двумя соседними комнатами.
   План был превосходен.
   В нем были помечены не только проходы, но и указаны отличительные признаки той или другой комнаты. Каждая из каменных клетей сообщалась тремя или даже четырьмя проходами с соседними, и потому без плана решительно нельзя было бы разобраться в этом лабиринте.
   С сильно бьющимися сердцами, медленно двигались вперед Диана и ее спутники.
   Наконец, они дошли до голой стены, где была изображена головакаймана и в которой Дэрош проделал клинообразную брешь при помощи динамитного патрона.
   -- Здесь находятся сокровища, -- прошептала Диана задыхающимся голосом.
   Ее сердце билось до боли, и руки дрожали.
   Корнелиус поднес к стене факел, ища какого-нибудь отверстия или расщелины. Перед ним был сплошной гранит. После более внимательного осмотра он заметил, наконец, нору, ту самую, из которой Жо вытащил за хвост ракуна.
   Нагнувшись, он разглядел в шероховатости гранита следы металлического порошка, которые Дэрош впопыхах забыл уничтожить.
   Как и Дэрош, полковник всунул в нору руку и вытащил несколько зерен золотого песку.
   Диана, снедаемая лихорадочным волнением, последовала примеру полковника и просунула туда же свою нежную маленькую ручку.
   Ее пальцы нащупали золото... Песчинки металла прилипли к ее руке и забрались под ногти.
   -- Золото!.. Это золото! -- воскликнула она, пьянея от восторга. -- Нужно пройти туда во что бы то ни стало!
   -- Как бы уничтожить эту проклятую стену? -- вскричал полковник, наэлектризованный видом золота.
   -- Это можно сделать лишь при помощи пушки или динамита, -- ответил Корнелиус, стараясь сдержать волнение.
   -- Но ведь динамит можно достать не ближе чем в Fort Mac-Rae.
   Диана нервно пожала плечами и обратилась к своему секретарю:
   -- Скажите, Корнелиус, сколько динамита в патроне винтовки?
   -- Ровно шесть грамм.
   -- Прекрасно. У каждого из наших всадников по тысяче патронов; не так ли?
   Корнелиус утвердительно кивнул головой.
   -- Так как их пятьдесят человек, то всего, значит, имеется пять тысяч патронов. Считая по шесть грамм в патроне, мы располагаем тридцатью килограммами динамита... Итак, нужно выпотрошить патроны, и у нас будет столько динамита, что мы сможем взорвать целую шахту.
   Полковник и Корнелиус с искренним восхищением смотрели на молодую женщину, которая так быстро придумала столь простой и легкий способ.
   Они приветствовали ее план криками: "Браво!" -- и, как американцы, понимая, что в данном случае "время -- больше, чем деньги", поспешили привести его в исполнение.
   С большими предосторожностями они спустились вниз, оставив Диану наедине с вековыми сокровищами.
   Извлечение динамита из патронов продолжалось больше часа, и Диана дрожала от нетерпения.
   За неимением подходящего сосуда динамит был помещен в дорожном одеяле, завязанном четырьмя узлами, и после неимоверных усилий благополучно доставлен к норе ракуна.
   Достаточно было ничтожной искры, чтобы все трое были погребены в мрачной пещере, и потому полковник принял самые строгие предосторожности, стараясь держаться с факелом как можно дальше.
   Корнелиус наполнил нору динамитом, ввел туда длинную шерстяную тряпку, пропитанную порохом, привязал к ней разорванное полосами одеяло и засыпал затем нору мелкими камешками и песком, плотно притоптав их сапогом.
   Когда все было готово, Корнелиус слегка посыпал порохом свой импровизированный фитиль и, улыбаясь, обратился к Диане:
   -- Адская машина готова!
   Они отошли от стены на значительное расстояние, после чего Диана поднесла к фитилю огонь.
   Показались искры и легкое пламя, змейкой извивающееся по направлению к норе.
   Через мгновение раздался оглушительный взрыв.
  

ГЛАВА XXXV

   Дэрош и Стальное Тело вскочили на ноги, ошеломленные громом, потрясшим гору.
   Ослепительный блеск прорезал окружавший их непроницаемый мрак, и одновременно посыпались с грохотом груды камней.
   Им почудилось, будто перед ними поднялась, точно в феерии, стена. Они, оглушенные, подавленные, стояли, потеряв способность двигаться.
   Затем их снова окружила непроницаемая тьма.
   Спустя несколько минут совсем близко показался яркий свет, и послышались человеческие голоса.
   Это были возгласы безумной радости.
   Смех, восклицания, выражение восторга -- все это смешивалось в нестройный гул.
   -- Миллионы!.. Целое царство золота!.. Это поразительно! Слитки!.. Золотой песок!.. Самородки!.. Еще!.. Еще!..
   Стальное Тело, оглушенный ударом камня, не сознавал, что вокруг него делается; но Дэрош, успевший прийти в себя, понял происходящее.
   Он сразу узнал эти пожелтевшие от времени ящики, на которые падал свет факелов.
   В них заключались индейские сокровища -- те сокровища, которые он нашел после столь тяжких трудов.
   Он понял все.
   Воздушный Город тянулся вдоль всего подземелья между обоими склонами горы.
   Древние обитатели его сообщались, очевидно, с внешним миром двумя путями: с одной стороны горы -- посредством квадратных отверстий, выходящих на площадки, а с другой -- посредством пещеры, к которой вела головоломная тропинка, открытая Стальным Телом.
   Между пещерой и помещением, где хранились сокровища, природа устроила тонкую гранитную стену, которая была уничтожена теперь действием взрыва.
   Дэрош тотчас все понял.
   Все его труды погибли... Все надежды рухнули... Его сокровища -- ведь он первый открыл их -- в чужих руках.
   Гнев, бешенство, отчаяние овладели им, и он, бессильно сжав кулаки, крикнул незнакомцам:
   -- Негодяи!.. Мошенники!.. Воры!.. Оно вам не достанется!.. Нет, оно вам не достанется!..
   Он хотел броситься на них с револьвером, но беспомощно упал на землю из-за отсутствия сил.
   Три крика изумления и ярости раздались в ответ на его неблагоразумный протест, и в тот же миг из-за облаков не совсем еще рассеявшегося дыма к месту, где лежал Дэрош, бросились три фигуры.
   Стальное Тело, Дэрош и г-жа Дэрош были силой опрокинуты наземь, прежде чем подумали о защите, и каждый из них почувствовал на груди колено врага.
   -- Диана!..
   -- Стальное Тело!..
   Ковбой узнал Королеву Золота при свете факела.
   Диана, сжимавшая в железных тисках г-жу Дэрош, тотчас же вскочила на ноги.
   Стальное Тело чувствовал на виске холодное дуло револьвера, а над горлом Дэроша блестело лезвие ножа.
   -- Долой оружие!.. Не убивайте их!.. -- скомандовала Диана тоном, которому трудно было не повиноваться.
   Дэрош узнал Диану и ее друзей.
   -- Наши палачи!.. Проклятие!.. -- хрипел он.
   Полковник сжимал ему горло, тогда как Диана вязала ему руки носовым платком.
   Стальное Тело, побежденный в первый раз в жизни, лежал без движения.
   Победить его, впрочем, было на сей раз нетрудно. Не совсем зажившая рана, страшное напряжение сил во время бегства и только что полученный удар камнем по голове окончательно его обессилили.
   Молодая женщина, тяжело дыша, смотрела на него сверкающим взглядом, в котором можно было одновременно прочесть и злобу, и ненависть, и любовь.
   Лежа на спине со связанными руками и ногами, он сжимал в бессильной злобе кулаки и старался не смотреть на Диану.
   Теперь он понял, что произошло, и первая мысль его была о Элизе, которой грозило новое горе.
   -- Диана, моя дорогая, -- протянул отвратительным, гнусливым голосом полковник, -- пощадить этих людей!.. Вы не подумали!.. Слишком много свидетелей... Понимаете?.. Ведь только мертвые умеют хранить тайны... Нужно их убить... Не так ли, Корнелиус?
   -- Да, -- ответил секретарь глухим голосом. -- Я такого же мнения.
   -- Слышите, Стальное Тело, я одна располагаю вашей жизнью.
   -- Располагайте, моя дорогая!
   -- Не шутите, а не то я размозжу вам голову.
   -- Размозжите, моя дорогая!
   -- Эти люди умрут до вас... и на ваших глазах!
   -- Я понимаю, что вам выгодно убить их после того, как вы воспользовались их имуществом. После грабежа -- убийство... Это очень последовательно...
   Он рассмеялся нервным презрительным смехом, оскорбившим молодую женщину, как пощечина.
   -- Еще раз советую вам, воздержитесь от насмешек!
   -- А вы воздержитесь от угроз! Уж не принимаете ли вы меня за ребенка?
   -- Ладно! Хотите спасти свою жизнь и жизнь своих друзей?
   -- Вы хотите устроить сделку?
   -- Пусть француз с ранчо Монмартр откажется от своих прав на сокровища!..
   -- Никогда! -- прервал ее с яростной энергией Дэрош.
   Она продолжала, точно не слышала этих слов:
   -- А вы откажитесь навсегда от знакомства с ним, с его женой и дочерью.
   -- Довольно! Я не принимаю условий... Я буду делать то, что мне захочется... Пойду туда, куда меня повлечет привязанность... Отдамся тому, кто заслужит мою любовь...
   -- Несчастный! Я хотела, чтобы ты загладил нанесенное мне оскорбление... Чтобы ты был моим... Чтобы ты располагал мной и моим золотом...
   -- Я требую прежде всего свободы для них и для себя... Без всяких условий...
   -- Да, чтобы ты отправился любезничать с маленькой француженкой... и вместе с ней смеялся надо мной!
   -- А почему бы и не так? -- засмеялся он, чувствуя страстное желание подразнить ее.
   -- Вот как! Ты вынес себе и им смертный приговор! -- вскрикнула она, сверкая глазами. -- Умри же! Ты оскорбил меня и умрешь от моей руки!
   С этими словами она, дрожа от бешенства, быстро схватила револьвер и, направив его на Стальное Тело, крикнула:
   -- Этого я беру на себя!.. С теми расправьтесь сами!

* * *

   Не успел щелкнуть курок, как над ухом Дианы прозвучал гортанный смех, и она, полузадушенная чьими-то железными тисками, была опрокинута навзничь.
   Полковник, поднявший нож над беззащитным Дэрошем, был сбит с ног и упал в беспамятстве, пораженный страшным ударом в затылок, а Корнелиус задыхался в чьих-то могучих объятиях.
   -- Э, черт возьми, мы кажется подоспели вовремя! Не правда ли, друг? -- весело спросил кто-то у Стального Тела.
   -- Колибри!.. Дружок мой...
   -- Колибри!.. Мое дитя! -- воскликнул Дэрош дрожащим голосом.
   -- Ну... Ну... Долой лапы... -- гремел поблизости полунасмешливый, полусердитый голос. -- Долой лапы!.. Или не будь я Жако Канадец, если ты не вздумаешь раскаиваться слишком поздно.
   Одновременно прозвучал военный команчский клич, и Черный Орел, сваливший полковника Диксона ударом томагавка, стал поспешно развязывать путы, связывавшие по рукам и ногам Дэроша и Стальное Тело.
   При свете факела он заметил лежащую неподвижно г-жу Дэрош.
   -- Моя сестра умерла? -- спросил он, скрежеща зубами.
   -- Нет, вождь, -- ответил Дэрош, дружески пожимая ему руки. -- Мы спасены!.. Спасены вами!.. Мой добрый Жако!.. Моя дорогая малютка Колибри!.. А Элиза... Где Элиза?
   -- Вы ее скоро увидите.
   Диана попыталась вырваться из державших ее рук, но маленькая индианка держала ее, как в тисках.
   Жако удалось наконец связать Корнелиуса, предварительно его обезоружив.
   Черный Орел осторожно приподнял г-жу Дэрош, не занимаясь больше полковником, который лежал неподвижно, точно труп.
   Колибри с невыразимой ненавистью смотрела на Диану. Королева Золота не сдавалась и усиленно билась в руках дикарки.
   -- Не барахтайся, негодная тварь! -- обратилась к ней индианка холодным тоном. -- Не барахтайся, или я возьму нож и выколю тебе глаза, как твои бандиты сделали это бедному Жо.
   Стальное Тело вдыхал воздух полной грудью. Он пожал руку Жако и поблагодарил его и Колибри за помощь, оказанную так кстати.
   -- Не забудь поблагодарить и Элизу, которая привела нас сюда, -- ответила ему индианка.
   -- Элизу! -- повторил Стальное Тело и низко опустил голову.
   -- Да, Элизу, который ты изменил из-за этой авантюристки и которая чуть не умерла с горя, -- продолжала Колибри.
   Дэрош был счастлив. Судьба одним махом вернула ему все: любимую дочь, сокровища, собственную свободу и свободу близким.
   Его занимала мысль, как Черный Орел, Колибри и Канадец пробрались сюда без плана подземелья?
   Как бы в ответ на его мысль, индейский вождь испустил призывный крик.
   По этому сигналу со всех сторон с яркими факелами в руках показались вооруженные с ног до головы индейцы. Они образовали непрерывную цепь, начиная от первой комнатки вплоть до сокровищницы.
   Диана, видя, что все погибло, спокойно отнеслась к своей участи, гордо и пренебрежительно глядя на врагов.
   Она легко объяснила себе все происшедшее.
   Многочисленные индейцы наводнили подземелье и мало-помалу, раздвигая свои ряды, добрались до сокровищницы.
   Диана, Корнелиус и полковник, слишком увлеченные борьбой с беглецами, не заметили, как к ним подкрались враги.
   Между тем г-жа Дэрош пришла в себя, и ее тотчас же стала бить сильная лихорадка.
   Дэрош и Стальное Тело, как и она, нуждались в притоке свежего воздуха. Все страстно желали поскорей увидеть дневной свет и широкий простор голубого неба. Черный Орел подал знак, и отряд его двинулся к выходу.
   Индейцы потащили полковника и Корнелиуса.
   Диана, обезоруженная, связанная по рукам, шла впереди Колибри, гордо и презрительно подняв голову, не обращая внимания на конвоировавшую ее индианку.
   Друзья выбрались на верхнюю площадку, радуясь дневному свету и свежему воздуху.
   Индейцы соединили лестницами все площадки, стараясь изо всех сил сделать спуск удобным и безопасным.
   Дэрош и его жена, рискуя свалиться вниз, наклонились над площадкой и искали взглядом Элизу. Молодая девушка заметила их и хотела что-то крикнуть, но из-за неожиданности их появления и счастья свидания у нее отнялся язык, и она безмолвно смотрела вверх, как очарованная.
   Дэрош спустился первым, за ним следовала жена, а потом Черный Орел.
   Когда они ступили на землю, индейцы, охранявшие Элизу, приветствовали их радостными, торжественными кликами.
   Элиза как-то нервно, со страстной, почти болезненной нежностью бросилась на шею родителям и залилась счастливыми слезами:
   -- Папа!.. Мой дорогой папа!.. Милая мама!.. Родная!.. Неужели это не сон?.. Неужели вы опять со мной!..
   Дэрош не мог сдержать волнения и рыдал, как дитя.
   Г-жа Дэрош лепетала прерывающимся голосом имя Элизы, прижимала дочь к груди и, лаская ее, шептала:
   -- Еще!.. Моя пташка!.. Поцелуй меня еще раз!
   Мертвенно-бледная Диана спокойно и решительно сошла на землю, сопровождаемая Колибри.
   За ними спустились Жако и Стальное Тело, чувствовавший себя очень скверно в присутствии Элизы и Дианы. Затем вниз на лассо были спущены полковник и Корнелиус, после чего сошли уже и индейцы.
   Элиза еще не заметила соперницы. Она отдалась вся счастью свидания и без конца обнимала и ласкала родителей.
   У Дэроша вырвался радостный крик. Он увидел старого негра:
   -- Жо!.. Мой славный Жо!
   -- Муше Дэрош... Госпожа... Дорогая госпожа... Я, который услышал ваш голос...
   И старик, сопровождаемый Фрэдом, упал в объятия супругов Дэрош.
   -- А вот тот, кто возвратил нам нашего дорогого Жо, -- представила Элиза родителям Фрэда.
   Дэрош горячо пожал ему руку.
   В тот же момент Элиза побледнела, и у нее сильно забилось сердце. Она узнала Диану, котрую благодаря ее костюму приняла сначала за мужчину. Затем ее взгляд упал на Стальное Тело, стоявшего поодаль в сильном смущении.
   Воспитанная в индейском духе и привыкшая с детства видеть применение страшной формулы Линча: "Око за око, зуб за зуб", Элиза, не задумываясь, решила отомстить своему злейшему врагу.
   Она в мгновение ока схватила револьвер, прицелилась в Королеву Золота и воскликнула, сверкнув глазами, потемневшими от ненависти:
   -- Вот виновница наших несчастий... Смерть ей!
   Диана смерила ее взглядом.
   -- Только трусы и подлецы убивают пленников! -- ответила она ей.
   Элиза опустила руку:
   -- На вас нельзя смотреть, как на честного врага... Вы совершили слишком много грязны поступков... Для достижения своих алчных целей, вы не были разборчивы в средствах... Вы отдали меня на поругание... Вы изуродовали Жо... Вы хотели замучить под пытками моих родителей... Вы собирались обокрасть их.
   Из всех этих упреков лишь последний задел Диану.
   -- Я... воровка? -- спросила она Элизу с негодованием.
   -- Да, воровка!.. Слышите ли, я повторяю: вы воровка!..
   -- Вы бессовестно злоупотребляете своей силой.
   -- Вы сами подали мне пример своим поведением в Золотом Поле. Знаете ли вы про существование в пустыне закона Линча? Вы по меньшей мере десять раз заслужили применение этого закона.
   Диана все еще надеялась, что ее всадники придут к ней на помощь, и пыталась выиграть время, поддерживая своими бравурными выходками разговор с Элизой.
   Молодая девушка ее разгадала.
   -- Не надейтесь на помощь, -- прервала она ее. -- Ваши сообщники далеко. Они сдались без боя нашим друзьям, индейцам, тем более что вы употребили все патроны на взрыв. Мы отпустили их на все четыре стороны с условием не возвращаться сюда под страхом скальпирования.
   -- Можете последовать за ними, -- прибавила Элиза после краткой паузы.
   Диана вздрогнула от радости и неожиданности, но тотчас же постаралась скрыть волнение.
   -- Вы даете мне свободу? -- спросила она резко. -- Без условий?.. Смотрите, чтобы вам не пришлось об этом жалеть... Я люблю мстить, как вам известно.
   -- Отомстить за оказанное вам добро. Это на вас похоже! Но вы мне теперь не страшны. Ни мне, ни моим близким!
   -- Я подписываюсь под тем, что сказала моя дочь, -- вмешался в разговор Дэрош. -- Несмотря на свою расточительность, вы страстно любите золото. Вы любите его так, что готовы из-за него обагрить руки кровью. Знайте же, что сокровища, которые вы надеетесь, быть может, вновь захватить, потеряны для вас навсегда. Там, -- он протянул руку к вершине горы, -- от тридцати до тридцати пяти тысяч килограмм золота на сумму от ста до ста пяти миллионов долларов. Там есть, кроме того, миллионов на двадцать драгоценных камней. Все это теперь же мы заберем с собой и увезем на мою ферму. Это сделать нетрудно. Каждый из нас может взять на седло по шестьдесят килограмм. Позже я постараюсь поместить сокровища в солидный банк. Вы можете навсегда распроститься со своей мечтой. Еще одно последнее слово. Вам сейчас подадут трех лошадей -- для вас и для ваших спутников. Отправляйтесь подобру-поздорову и не встречайтесь на моем пути. Знайте, что я прощаю только раз.
   Им привели трех лошадей. К одной из них привязали полковника Диксона, который еще не оправился от удара, нанесенного Черным Орлом; Корнелиус с трудом взобрался на другую; третью подали Диане, которая одним прыжком вскочила в седло.
   Королева Золота пришпорила лошадь, и небольшая группа удалилась, подгоняемая грозным военным кличем команчей.
   Диана, с налитыми кровью глазами, бледная как мертвец, до крови кусала губы.
   -- О, -- шептала она, скрежеща зубами, -- я отомщу... всем... Я отомщу так, что ад содрогнется от ужаса... Отомщу или умру!..
  
  

Часть вторая
ЭЛИЗА

ГЛАВА I

   В 1889 году Париж торжественно и пышно праздновал столетний юбилей Великой французской революции.
   Широко задуманная, грандиозная выставка привлекала в нашу столицу множество гостей. Небывалый наплыв провинциалов и беспрерывный приток разнообразнейших лиц из всех уголков земного шара совершенно изменил обычный вид Парижа.
   Это был настоящий триумф бонвиванов, хлыщей, прожигателей жизни, как тучи саранчи наводнивших наш город.
   Что за смешение рас, национальностей, народов, состояний и наречий, смешение, эмблемой которого могла бы послужить современная Вавилонская башня -- башня Эйфеля, этот поразительный памятник буржуазной спеси и глупости!
   Обе Америки, Северная и Южная, имели здесь значительный контингент представителей с громкими именами и титулами, явившихся Бог весть откуда, требовательных, претенциозных, смотрящих на наш Париж, как на огромную гостиницу, а на парижан -- как на ее служащих.
   Были, конечно, среди посетителей и люди, достойные глубокого уважения, но они составляли лишь незначительный процент.
   Между иностранцами, приехавшими сюда с целью бездумно растратить свое состояние, Бог ведает каким путем добытое, было немало известных миллионеров, кованые кассы которых гнулись под тяжестью золота и кредитных билетов.
   Таких подстерегала наша прокутившаяся знатная молодежь, которая под маской утонченной любезности и дворянского благородства старалась скрыть алчное стремление наполнить свои дырявые карманы приданым американских невест.
   Проведя всю жизнь в погоне за долларами, эти миллионеры, как правило, имели весьма смутное представление о так называемом "большом свете".
   Эти короли кожи, мыла, железа, какао, шерсти, сахара, керосина и хлопка, обладавшие состоянием в тридцать, пятьдесят, сто или двести миллионов, по большей части ничем не отличались от простых лавочников.
   Высокие, худые, костлявые, с непомерно длинными ногами и болтающимися точно плети руками, всесильные в атмосфере "дел", они потеряли здесь почву под ногами и чувствовали себя совершенно беспомощными.
   Женщины и молодые девушки, особенно последние, были гораздо привлекательнее, но производили неприятное впечатление свойственной англосаксонской расе чрезмерной спесью, которую делает еще невыносимее обладание миллионами.
   Эти визитеры занимали роскошнейшие отели и платили бешеные деньги. Они всеми силами старались гоняться за модой и не ударить лицом в грязь перед парижанами.
   Желая войти в высший круг общества, они обращались за помощью к тому или иному банкиру, тому или иному корреспонденту американской газеты и твердо верили, что ведут настоящую парижскую жизнь, меж тем как в действительности образ их жизни был лишь пародией на жизнь высшего парижского общества.
   Банкир Фердинанд Террье был одним из тех, к кому американские гости наиболее охотно обращались за подобными услугами.
   Некогда он был офицером и принимал участие в мексиканской войне, по окончании которой вышел в отставку с чином лейтенанта и с орденом Почетного легиона в петлице.
   Ловкий, беззастенчивый, неразборчивый в средствах, он погрузился с головой в атмосферу всяких афер, в которых, благодаря своему праву, преуспевал.
   Это был сорокапятилетний мужчина с широким полным лицом, щетинистыми короткими волосами и начинающими седеть усами. Высокая, стройная фигура, военная выправка и живой открытый взгляд обманчиво придавали ему вид прямого и честного человека.
   Его банк считался одним из самых солидных в Париже. У него был великолепный особняк на Курсельском бульваре, прекрасная вилла в Трувилле и роскошный дворец в Солоньи. Он вел великосветскую жизнь, страстно любил охоту, был знатоком конного спорта и тонким ценителем женской красоты.
   С самого начала выставки его бюро на шоссе д'Антен стало центром, где собирались прибывавшие ежедневно из Америки финансовые тузы.
   В этот вечер, в середине июля, когда выставка была в полном разгаре, в особняке на Курсельском бульваре был назначен бал-монстр со всеми его прелестями: обедом, танцами, котильоном, концертом, ужином и так далее.
   Мадам Террье, парижанка, наполовину обамериканившаяся благодаря частым контактам с миром янки, принимала приглашенных, в то время как ее супруг прогуливался взад и вперед в своем чудесном саду рука об руку с одним из друзей.
   -- Да, дорогой Гастон, это настоящая жемчужина! -- говорил банкир. -- Двадцать лет... Единственная дочь... Мало сказать -- красивая... Чудной, восхитительной красоты... Удивительно сложена... Все формы точно высечены из мрамора... Можешь положиться на мой вкус!
   -- Оставим в стороне ее пластические достоинства. А есть ли другие, более важные?
   -- Черт возьми! За ней тридцать... а быть может, и сто пятьдесят миллионов!.. Самых настоящих. У них открыт кредит на двадцать миллионов во французском банке, на пятнадцать у Ротшильда, на восемь в лионском кредите. А у тебя?
   -- Всего на пять миллионов: карманные деньги. Кто ее родители?
   -- Мать -- тип заурядной, мелкой, безобидной буржуазки. Отец похож на рабочего, одетого по-праздничному... Простоватые добряки... Сентиментальны до смешного... Вообрази, они поручили мне купить для них домик на Монмартре, улица Лепик, против Мулен-де-ла-Галет...
   -- Что-то уродливо странное! И у этих чудаков сто пятьдесят миллионов?
   -- Как видишь... Что ж, согласен ты жениться?
   -- Увы, ничего более не остается.
   -- Ты не забудешь, конечно мои труды?
   -- Ты можешь еще сомневаться! Ведь мы старые друзья и притом, что еще важнее, сообщники.
   -- All right! Как говорит твой будущий тесть, -- улыбнулся банкир. -- Мне остается лишь представить тебя невесте и ее родителям.
   Они вошли в салон. Банкир окинул комнату быстрым взглядом и повел своего друга к небольшой группе, сидевшей в стороне от других гостей. Это были две женщины и немодно одетый мужчина.
   Банкир церемонно поклонился.
   -- Дорогой господин Дэрош, -- сказал он, -- позвольте мне представить вам моего друга кавалерийского полковника графа Гастона де Шамбержо... Дорогой граф, честь имею представить вам господина Дэроша, эсквайра.
   С этими словами он еще раз поклонился и быстро отошел, чтобы исполнять обязанности хозяина.
   Полковник непринужденно и вместе с тем почтительно раскланялся с г-жой Дэрош и Элизой и протянул руку Дэрошу, которую тот, по американскому обычаю, потряс до боли в плече.
   На лице Дэроша играл приветливая и веселая улыбка, но от взгляда Элизы, полного до черней любви, не скрылось, что на лбу отца появилась по перечная складка и лицо его побледнело, как это бывало с ним во время приступов сильного гнева.
   Полковник, видевший его впервые, ничего, конечно, не подозревал.
   Он постарался завязать разговор на тему, интересную для его нового знакомого.
   -- Мой друг Террье, -- начал он, -- говорил мне как-то, что вы занимаетесь разведением лошадей en grand в юго-восточных прериях.
   -- Да, сударь, у меня на пастбищах около десяти тысяч лошадей.
   -- Я всю жизнь по склонности и долгу службы очень интересовался разными породами лошадей. Я был бы вам очень обязан, если бы вы дали мне некоторые сведения относительно прерийских мустангов.
   -- Готов к вашим услугам. Очень рад, что могу вам быть полезным.
   Пока они занимались таким образом переливанием из пустого в порожнее, Элиза и ее мать, особенно Элиза, внимательно разглядывали нового знакомого, который сильно выделялся среди окружающих мужчин мужественной красотой и элегантностью манер.
   Опытные во флирте и питающие большую слабость к представителям французской знати, американские мисс начинали не в шутку завидовать Элизе, на которую полковник время от времени бросал восхищенные взгляды.
   Он действительно был очень хорош, этот охотник за приданым, который ловко скрывал волчью жадность и преступную испорченность под обольстительной и обаятельной наружностью светского льва.
   Трудно было бы определить его возраст: судя по свежести лица и по бодрой, почти юношеской выправке, ему нельзя было дать больше тридцати лет, а между тем в таком чине, если только последний не был вымышленным, мог быть лишь человек на склоне лет.
   Он был высок, хорошо сложен, обладал недюжинной физической силой, и на лице его не было ни одной морщинки. Излишества и оргии прошли для него совершенно безнаказанно: волосы сохранили цвет и густоту, зубы поражали белизной, а темно-синие, почти черные глаза блестели как у двадцатилетнего юноши.
   Орлиный нос, тонкие усы и чувственные, несколько мясистые губы, пурпурный цвет которых еще более оттенялся белизной кожи, придавали его безупречно красивому лицу гордое и страстное выражение.
   Чувствуя на себе его взгляд, Элиза поднимала на него иногда глаза и смутно догадывалась, что полковник познакомился с ее семьей ради нее.
   Она смотрела на него с любопытством и в то же время испытывала какое-то болезненное чувство, похожее на страх.
   Ей казалось, будто она уже где-то видела это лицо. Ей знакома была эта ироническая улыбка, эти своеобразные губы, эта бледность лица.
   Поговорив с Дэрошем, он подошел к ней и, смягчив тембр своего голоса, обратился к г-же Дэрош, отвешивая глубокий поклон:
   -- Вы позволите, мадам, пригласить мадемуазель на тур вальса?
   -- Боюсь, сударь, как бы моя дочь не оказалась плохой танцоркой.
   Элиза сначала хотела ему отказать, но, боясь показаться смешной и робкой, поднялась со стула и грациозно положила руку, затянутую в изящную перчатку, на плечо полковника:
   -- Благодарю вас, сударь; постараюсь быть ловкой.
   Он увлек ее в середину зала, где множество пар кружилось в вихре вальса под звуки оркестра.
   Элиза вся отдалась удовольствию. Тонкое благоухание духов, ослепительный свет электрических ламп и ласкающие звуки музыки приятно щекотали нервы и переносили ее в мир грез.
   Легкая как перышко, неслась она по залу в объятиях своего неутомимого кавалера и испытывала точно такое же ощущение, как там, далеко, в поросших высокой травой прериях, когда, опустив повода, вихрем неслась по воле необузданного прерийского скакуна.
   Полковник восхищался ее грацией и поздравлял себя с такой удачной находкой.
   "Эта малютка просто очаровательна! -- думал он. -- Да еще сто пятьдесят миллионов в придачу! Я сделаю из нее чудную парижанку! Поздравляю вас, господин полковник, начало недурно!"
   Вальс кончился. Элиза чувствовала себя страшно утомленной, и семья Дэрош решила вернуться домой.
   Спустя час они уже были в роскошном отеле, снятом ими в ожидании, пока будет оформлена покупка домика на Монмартре.
   -- Я никогда не привыкну к светской жизни, -- говорила родителям Элиза. -- Разве можно отдать ей предпочтение перед свободной, полной жизнью в нашей обширной, безграничной прерии?
   -- Какого ты мнения относительно графа де Шамбержо? -- перебил ее вдруг Дэрош.
   -- Это, без сомнения, незаурядный человек. Он очарователен в обращении, но внушает мне почему-то страх. Он похож... он похож... постойте... На кого он похож? Ах да... я вспомнила... Он похож на эту ужасную женщину... Диана... Диксон... Королева Золота!
   -- Совершенно верно! Удивительно похож! -- воскликнула г-жа Дэрош.
   -- Да, мое дитя, -- сказал Дэрош. -- Знай, что этот человек -- один из ужаснейших негодяев, какие когда-либо оскверняли человеческий род.
  

ГЛАВА II

   На следующее утро Элиза чувствовала себя совершенно разбитой. Отец и мать ждали ее к завтраку в небольшой столовой.
   -- А Колибри? -- спросила она, садясь за стол.
   В ту же минуту с шумом распахнулась дверь и раздался звонкий, веселый голос.
   -- Колибри?.. Вот она!
   -- Здравствуйте, папа... Здравствуйте, мама... Здравствуйте, Элиза!
   -- Здравствуй, дикарка! Давай-ка свою мордочку!
   Колибри потянулась вперед и, обняв разом головы всех троих, расцеловалась с ними.
   -- А Жако? -- спросила Элиза.
   -- Жако? Он загулял.
   -- Как? Что ты говоришь?
   -- Он проводил меня вчера ночью в одиннадцать часов домой от "Буффало" и, не заходя даже в особняк, возвратился обратно к труппе Годи...
   -- Кто это Годи?
   -- Полковник Годи... "Буффало-Билль"... А вот как, ты, значит, ничего не знаешь... Ты как будто не от мира сего.
   -- Но Жако?
   -- Он нашел в труппе своих знакомцев и решил попировать так, чтобы небу стало жарко.
   -- И он до сих пор еще не пришел?
   -- Нет!
   -- Недурное поведение, нечего сказать; а еще жених!
   Колибри беззаботно махнула рукой, как бы говоря: "Ба, я не беспокоюсь; он скоро придет".
   Она села за стол и стала с жадностью волчонка уплетать завтрак.
   Можно было бы подумать, что это помещение на первом этаже отеля, выходящего на Avenue de l'Opera, эта обстановка стеснят дочь Черного Орла и заставят ее чувствовать себя неловко.
   Ничуть не бывало!
   Колибри чувствовала себя как дома. Она быстро сориентировалась и через восемь дней после приезда знала Париж лучше, чем провинциалы после шестимесячного пребывания. Зато она относилась крайне отрицательно к некоторым требованиям культурной жизни, например, и слышать не хотела о ботинках, будь они на высоких или на низких каблуках.
   -- Но, мой дорогой дикаренок, -- увещевала ее г-жа Дэрош, -- не станешь же ты ходить по Парижу совсем босой!
   -- Что ж, я надену мокасины или сошью себе обувь из сукна.
   При виде перчаток, этих глупых, длинных до плеч перчаток, она не могла удержаться от смеха.
   -- Моя красная кожа и твоя белая намного лучше шкуры животного, которой покрывают себе руки, -- говорила она подруге.
   Не мирилась она и с европейской прической, а заплетала волосы в две косы -- по-индейски.
   Наряд ее удивительно гармонировал с большими бархатными глазами, ртом цвета спелого граната, бронзовой кожей и правильными, тонкими и изящными чертами лица.
   Костюм ее, сочетавший множество ярких цветов, без сомнения, придал бы всякой другой женщине вид попугая; ей же он сообщал какую-то особенную прелесть.
   Колибри, как и все "первобытные" люди, питала к театру и любым зрелищам пристрастие, граничащее с безумием. Балов и приемных вечеров она, наоборот, терпеть не могла: они казались ей смертельно скучными, и она чувствовала себя на них не на месте. Поэтому она накануне отказалась сопровождать Элизу на бал, а предпочла пойти с Жако на велодром посмотреть труппу "Буффало-Билль".
   Колибри стала передавать друзьям свои впечатления, но тотчас же замолкла, заметив, что Дэрош чем-то сильно озабочен.
   Колибри обняла обеими руками его голову и тоном маленького капризного ребенка спросила его:
   -- Что с тобой, скажи, папа Дэрош?..
   -- Я хочу рассказать Элизе нечто такое, о чем одно воспоминание может истерзать душу.
   -- Так я уйду к себе, -- сказала Колибри, став сразу серьезной.
   -- Нет, дитя мое, останься с нами; ты равноправный член нашей семьи, мы любим тебя как родную. Ты должна знать все, как и Элиза.
   Он поднялся со стула, посмотрел, нет ли кого-нибудь в соседних комнатах, и начал, обратившись к дочери:
   -- Моя дорогая, ты услышишь нечто ужасное, нечто такое, что заставит болезненно сжиматься твое нежное сердце, но ты должна это знать.
   Он был страшно бледен. Руки его дрожали от волнения, и голос до того изменился, что стал неузнаваем.
   -- Это было, -- начал он, -- в 1871 году, в момент агонии Парижской коммуны. Версальская армия за несколько дней до того ворвалась в Париж, и началась Кровавая неделя. Репрессии достигли чудовищных масштабов. Достаточно было доноса, подозрения, неправильно истолкованного жеста, чтобы повести вас на расстрел. Убивали не только тех, кого находили с оружием в руках, тщательно разыскивали и предавали смерти всякого, кого иногда справедливо, а часто и ошибочно считали участником восстания. Нас было два брата. Тогда мне было двадцать семь лет, а моему дорогому Луи -- двадцать пять. Мы дрались сначала в качестве волонтеров против пруссаков, а 18 марта 1871 года подняли оружие в защиту коммуны и попали за это в список обреченных на смерть. За восемнадцать месяцев до этого мой брат женился на прелестной молодой девушке; она была настоящим ангелом кротости и красоты. Это был брак по любви. Они обожали друг друга, как в первые дни брачной жизни. Рождение ребенка еще усилило, если это возможно, привязанность этих молодых, красивых, честных существ. Увы! Счастье их было кратковременно, и жизнь их трагически окончилась во время этой огромной драмы, жертвой которой пало столько людей. Мы жили тогда в том самом домике на Монмартре, о котором я вам так часто говорил, мои дорогие дети; не один счастливый день провели мы там! Он стоял на углу улицы Лепик, и из его сада открывался вид на весь Париж. Мы жили там вчетвером тесной семьей, любя друг друга всем сердцем, работали изо всех сил, с любовью ухаживали за нашим гнездышком и пользовались каждым свободным часом, чтобы заниматься, читать... Такой была наша жизнь накануне войны, а за ней восстания...
   Когда наши разбитые батальоны уже не могли сопротивляться, когда мы остались без вождей, без определенного плана защиты, без надежды и увидели, что все погибло, я и мой брат возвратились домой, где, изнемогая от тоски и страха, поджидали нас наши подруги. Мы думали, что спасены, так как пробрались домой незамеченными через трупы людей, через развалины и загроможденные улицы. Внизу расстилался Париж, потонувший в дыму и огне и казавшийся адом. К нам доносились шум битвы, стоны раненых и умирающих, грохот разрушаемых зданий и памятников, ружейная пальба, барабанный бой, пушечные выстрелы... Победители все более и более тесным кольцом окружали Париж. Мы знали, как они обращаются с побежденными. Взяв приступом улицу, они обыскивали дома снизу доверху. С пленниками не церемонились. Если находили на руках следы пороха, если замечали на одежде красноватое или синеватое пятно от отдачи ружья, если в доме натыкались на оружие, виновных безжалостно расстреливали в кратчайший срок без следствия и суда. Убивали часто там, где заставали: в комнатах, на лестницах, во дворах. Жизнь или смерть гражданина зависела всецело от каприза офицера. Скоро версальцы добрались и до нашего квартала. Моя невестка и твоя мать, обезумев от ужаса, прибежали к нам с криком:
   -- Солдаты!.. Солдаты!.. Спасайтесь!
   Я стоял тогда в нашем садике и с трепетом смотрел на бушевавшее внизу море пламени. Услышав крик, я бросился в находившуюся тут же цистерну и только что успел захлопнуть за собой крышку, как ворвались солдаты. Брат спрятался в дровяном сарае, но, увы! через несколько минут он был обнаружен, и его, бледного, не совсем еще оправившегося от полученной в бою раны, привели к офицеру. Этот офицер был совсем еще молод. Его лицо с безукоризненно правильными чертами было бы прекрасно, если бы не кровожадность взора. Невестка бросилась перед ним на колени и с мольбой протянула руки, умоляя пощадить ее мужа. Он взглянул на нее и, пораженный, очевидно, ее необыкновенной красотой, изменился в лице. Выражение ярости сразу исчезло, и на губах появилась сладострастная улыбка. Он нагнулся к молодой женщине и что-то шепнул ей на ухо.
   -- Никогда... Никогда! -- вскрикнула невестка с негодованием и, вскочив на ноги, кинулась в объятия мужа.
   Брат сверкнул глазами и, бросившись на офицера, дал ему пощечину.
   -- А, вот как! -- заревел офицер и, подняв окровавленную саблю, нанес ему два страшных удара по голове.
   Брат упал как подкошенный.
   -- Убийца!.. Убийца!.. Брат, отомсти за него и за меня! -- вскрикнула обезумевшая от горя и ужаса невестка.
   Она выхватила револьвер из рук одного из солдат, приставила к сердцу и, выстрелив, упала, окровавленная, на труп любимого мужа. Твоя мать была свидетельницей этой сцены. Когда солдаты ушли, она приподняла крышку цистерны, чтобы освободить меня. Она так изменилась за эти несколько страшных минут, что я не узнал сразу дорогое лицо.
   Дэрош смолк и, уставившись глазами в угол, предавался, очевидно, мрачным воспоминаниям. Г-жа Дэрош, бледная как мертвец, порывисто дышала. Элиза и Колибри, затаив дыхание, с широко раскрытыми глазами, слушали ужасный рассказ.
   -- Ты, вероятно, догадываешься, моя дочь, кто был палачом моего брата и его жены, -- прервал Дэрош тягостное молчание. -- Да, этот кровожадный тигр -- твой вчерашний кавалер, граф де Шамбержо. Я поклялся жестоко отомстить ему... Теперь настал час возмездия...
  

ГЛАВА III

   Колибри еще накануне твердо решила повести супругов Дэрош на представление, даваемое в этот день труппой "Буффало-Билль". Впечатление от кровавой драмы было столь удручающим, что девушка не осмеливалась сначала сделать подобное предложение. Программа представления, однако, настолько ее интересовала, что она не сдержалась и за обедом рассказала о ней своим друзьям. Против ее ожидания Дэрош, желая рассеять мрачное настроение своей семьи, настоял на том, чтобы жена с дочерью и Колибри отправились на представление, программа которого действительно была очень заманчива и особенно интересна для жителей американских прерий.
   Труппа полковника Годи, или "Буффало-Билль", состояла, как уже известно читателю, из нескольких десятков ковбоев, которые показывали парижанам свое искусство на одной из площадей столицы. Одетые в оригинальные костюмы, они поражали зрителей, показывая ловкие упражнения с лассо, битвы с татуированными индейцами, представляя десперадо, нападающих на почтовый дилижанс, изображая охоту на бизонов и так далее.
   Успеху полковника Годи способствовал интерес, который представляет для европейцев малознакомая жизнь обитателей американской прерии, а также ловкость, с какой полковник рекламировал свою труппу.
   Перед приездом в Париж полковник выступал со своей труппой в Лондоне и заинтересовал ею высший круг английского общества, страстно увлекающийся любым спортом. Среди зрителей можно было нередко встретить принца Уэльского и других высокопоставленных лиц.
   Все это принесло труппе полковника Годи блестящий успех, и представления в Париже стали, как и в Лондоне, местом встреч парижской знати, интересующейся спортом.
   Огромные разноцветные афиши, расклеенные по улицам столицы, гласили, что сегодняшнее представление будет из ряда вон выходящим. Кроме обычных упражнений, исполнявшихся всей труппой, зрители будут свидетелями укрощения одним из ковбоев дикого коня. Конь этот -- дитя американских прерий -- был недавно приобретен одним из парижских коннозаводчиков, страстным любителем конного спорта; великолепное животное было столь бешеным и диким, что все старания обуздать его оказались тщетными и владелец его, услышав про труппу "Буффало-Билль", бросил ей вызов -- усмирить бешеного коня и предложил полковнику Годи пари на крупную сумму. Пари было принято, и, таким образом, публике представлялась возможность присутствовать на захватывающем зрелище.
   Г-жа Дэрош, Элиза и Колибри несколько опоздали. Отведенные для зрителей места были уже заполнены, и первое отделение, состоящее из различных охотничьих и боевых упражнений, близилось к концу.
   Элиза и Колибри при виде знакомых сцен американской жизни, казалось, перенеслись из центра цивилизации в дикие прерии. При виде ловко пущенного лассо или лихой верховой езды они точно ощущали воздух родных степей -- их глаза блестели, а дыхание становилось прерывистым.
   Но вот упражнения закончились, и наступил короткий антракт перед второй, самой интересной для зрителей частью программы -- укрощением коня.
   Через четверть часа был подан сигнал, и на просторной арене появился стройный мужчина с уздечкой и лассо в руках.
   На нем был хорошо знакомый классический костюм: широкополая серая фетровая шляпа с золотым током, шерстяная блуза с ременными застежками, индейские панталоны из дубленой оленьей кожи, окаймленные бахромой, и мягкие сапоги с мексиканскими шпорами.
   Он потребовал, чтобы конь был выпущен свободным от пут, как там -- далеко, в американской прерии.
   Вся труппа: ковбои, индейцы и служители -- все на лошадях, образовала большое кольцо, чтобы не дать животному убежать до того, как оно будет укрощено.
   Когда конь был в десяти шагах от мексиканца, он крикнул державшим его конюхам:
   -- Отпустите его!..
   Освобожденный от уздечки и ослеплявших его наглазников, конь предстал перед зрителями в своем первозданном виде, застыв как скульптурное изваяние.
   Ошеломленный, он оставался какой-то момент неподвижным, но затем, возбужденный аплодисментами, криками и револьверными выстрелами, яростно рванулся вперед.
   Ковбой положил на землю седло, взял в левую руку уздечку, а правой занес лассо.
   Все взгляды были обращены к нему.
   Это был молодой человек среднего роста, прекрасно сложенный, ловкий и мускулистый.
   Его голубые глаза глядели ясно и открыто и блестели холодным металлическим блеском, а несколько надменный рот, обрамленный небольшими темно-русыми усами, придавал лицу гордое выражение.
   Видя перед собой человека, конь тремя огромными прыжками бросился к нему, взвиваясь на дыбы, и громко заржал, обнажив челюсти.
   Элиза и Колибри со страстным любопытством следили за этой сценой.
   Кроме любопытства Элиза испытывала еще какое-то чувство, в котором она себе не могла сразу дать отчета.
   Сердце у нее сильно билось.
   Она горела как в лихорадке.
   Девушка устремила взгляд на незнакомца, черты которого невозможно было разглядеть, но который статной фигурой и нервными жестами удивительно напоминал того, кто остался там, далеко... Того, кого она так целомудренно и бесконечно любит... Того, кто заставил ее так сильно страдать и своей изменой чуть не убил ее...
   Колибри все больше и больше приходила в восторг:
   -- Мама Дэрош!.. Элиза!.. Посмотрите-ка! Ведь это чудесно!.. Я полагала до сих пор, что только один человек на свете способен проделать такие штуки... Браво!.. Браво!..
   "Браво" раздавалось со всех сторон, и это было вполне заслуженно. Ковбой извивался с гибкостью тигра, избегая ударов и укусов яростно нападавшего коня.
   Вот он правой рукой метнул лассо, и петля, свистнув в воздухе, упала на шею животного. Движение рукой -- и петля затянулась. Почувствовав на шее ремень, конь рванулся со страшной силой в сторону, но крепкое лассо, сжатое в железной руке, не поддалось...
   Конь хрипит, дрожит -- глаза наливаются кровью.
   Он дернул еще раз и, обессилев, упал на бок, задыхаясь в петле.
   Одним скачком ковбой бросился на него и в мгновение ока связал ему ноги длинным ремнем лассо.
   Пользуясь неподвижностью животного, он оседлал его и надел на него узду, потом вынул платок и завязал ему глаза.
   Все это было проделано с такой дьявольской ловкостью, что публика не успела опомниться.
   Не имея времени развязать лассо, ковбой выхватил из-за пояса нож и в несколько приемов разрезал ремни на шее и ногах коня.
   Вот он сильным толчком поднял коня на ноги и, схватив узду, вскочил в седло. В тот же миг он сорвал повязку с глаз животного.
   Почувствовав на спине седока и получив свободу, оно снова пришло в ярость и стало отбиваться от всадника с неистовой силой, так что знатоки не могли понять, как ковбой держится в седле, и выражали свой восторг бурными аплодисментами.
   Не будучи в состоянии сбросить седока, конь попытался кусать ему ноги, свирепо глядя на него сбоку налившимися кровью глазами.
   Ковбой образумил его несколькими ударами ремня.
   Конь взвивался на дыбы, метался в стороны, проделывая излюбленные дикими степными лошадьми так называемые козлиные прыжки.
   До сих пор ковбой оставался пассивным; он как будто слился с седлом.
   Теперь он переменил тактику и стал колоть своими огромными шпорами бока обезумевшего коня.
   Запыхавшееся животное билось еще несколько минут, тщетно стараясь лечь на спину и придавить своей тяжестью всадника.
   Но вот, наконец, оно поднялось на ноги, слабо заржало и понеслось галопом, покорно повинуясь воле всадника.
   Со всех сторон раздались дружные рукоплескания и оглушительное "браво", а ковбои, радуясь его успеху, с торжествующими криками разрядили револьверы.
   Элиза, с напряжением следившая за борьбой, облегченно вздохнула и принялась тоже аплодировать.
   Она жадно всматривалась в лицо ковбоя, но из-за полей шляпы и расстояния не могла его разглядеть.
   Вдруг, в момент, когда он с быстротой ветра несся по арене, кто-то бросил ему из первого ряда лож великолепный букет орхидей.
   С поразительной ловкостью ковбой схватил его на лету.
   Затем он продемонстрировал мастерский трюк: заставил остановиться мчавшегося во весь опор коня.
   Остановка продолжалась не более двух секунд, во время которых ковбой, опустив повод, переложил букет из правой руки в левую и, приподняв шляпу, поклонился в знак благодарности даме, бросившей ему цветы.
   Слабый крик вырвался у Элизы, и, побледнев, она наклонилась к Колибри.
   -- Он... Это он, -- прошептала она глухо.
   В то же время она ясно расслышала хорошо ей знакомый звонкий голос:
   -- Браво, Стальное Тело! Браво, мой дорогой!
   Элиза тотчас узнала своего смертельного врага, Королеву Золота.
   -- Колибри, смотри-ка... посмотри-ка... Это он и проклятая Диана...
   Но маленькая индианка ничего не слышала. Она вся застыла, точно наступила ногой на кольца гремучей змеи.
   Рядом с собой она заметила Жако, своего друга, своего жениха, между двумя красавицами, разодетыми в пух и прах.
   Он рассказывал им какую-то историю, которая смешила их до слез, причем самым бесстыдным образом награждал их время от времени звучными поцелуями.
   Сцена эта происходила за кустом магнолий.
   Он шел впереди, как крестьянин на деревенском празднике, и усердно занимал своих дам.
   Вдруг слова застряли у него в горле -- и он побледнел.
   -- Господи! Колибри!
   Индианка смерила его с ног до головы полным презрения и отвращения взглядом и, проглотив слезы обиды, спокойно сказала г-же Дэрош:
   -- Мама Дэрош, пойдемте, что ли, домой?
   -- Да, -- поддержала ее Элиза, -- пора!
   Добрая женщина, не заметившая, что происходит с обеими девушками, согласилась, и они отправились домой. По дороге г-жа Дэрош удивлялась сходству между ковбоем, укротившим дикого коня, и Стальным Телом.
  

ГЛАВА IV

   Взгляд Колибри, полный ужаса и отвращения, уничтожил Жако. Он рад был бы умереть, провалиться сквозь землю, лишь бы не чувствовать этого негодующего взгляда.
   Когда г-жа Дэрош, Элиза и Колибри удалились, он, ни слова не говоря, покинул изумленных дам и бросился бежать куда глаза глядят.
   Теперь только с ужасающей ясностью ему стало понятно все безобразие своего поведения.
   -- О, Колибри никогда не простит... Индианка... Я ее знаю... Это настоящий кремень... Я погиб... Я погиб... -- шептал он.
   Мучило его и то, что он согрешил против заветов святой церкви, и он с трепетом думал об ожидающем его возмездии.
   Сильно преувеличив свое преступление, он совсем потерял голову и видел выход из этого положения лишь в самых крайних средствах.
   Жако был убежден, что теперь для него закрыты врата рая, разбита любовь, потерян весь смысл жизни.
   К чему теперь жить!
   Он торопливо шел вперед, глядя перед собой, не зная, куда идет.
   Ему не приходило в голову вернуться в отель, умолять Колибри о прощении и, быть может, получить его.
   Его необузданная натура не могла представить себе ничего, кроме непосредственного возмездия, нисколько не задумываясь о том, соответствует ли степень преступления суровости кары за него.
   Он дошел до берега Сены.
   Перед ним был широкий каменный мост.
   "Я утоплюсь... -- решил он. -- Все равно, как умереть... Я плаваю как рыба, но если броситься сверху, то не успею опомниться, как пойду ко дну..."
   Жако дошел до середины моста, перескочил через перила и со всего размаху бросился в реку.
   На несколько секунд раньше метрах в ста от Жако кто-то бросился в реку с противоположной стороны моста.
   Это была какая-то женщина.
   Падая, она испустила крик, полный отчаяния.
   Оба тела почти одновременно плеснули в воде, но Жако, бесшумно погрузившийся в волны, услышал этот душераздирающий вопль и плеск воды неподалеку.
   Как ни силен был удар, Жако не потерял сознания.
   "Прощай, моя маленькая Колибри", -- подумал он. Затем он сообразил: "Гм... Кажется, еще кто-то топится..."
   С этой мыслью он отдался течению.
   Однако человеку, плавающему как рыба, нелегко утонуть, будучи в полном сознании. Вопреки желанию он делает движения, которые выносят его на поверхность воды. Нужно обладать особенной волей, чтобы все-таки заставить себя пойти ко дну.
   Жако твердо решил умереть и привел бы свое решение в исполнение, если бы, вынырнув против воли, не заметил борющейся с волнами женщины.
   Он бросился к ней, решив, что еще успеет утонуть. Женщина исчезла с поверхности воды. Жако нырнул, но через минуту вынырнул ни с чем.
   Между тем со всех сторон сбежались люди и стали подбадривать Жако криками, решив, что он бросился с моста, чтобы спасти жертву. С берега подали лодку.
   Жако вдохнул полной грудью и нырнул снова. Минуты через две-три он появился на поверхности реки, держа в одной руке потерявшую сознание женщину и стараясь с помощью другой держаться на воде.
   Спустя несколько минут лодка доставила их на берег.
   Выскочив из лодки, Жако решил: "Придется отложить на другой раз... Надо ее спасти до конца... Досадно все-таки, что случилась эта проклятая история..."
   Он поблагодарил лодочника и взглянул на спасенную, которую видел лишь мельком...
   Это была молоденькая девушка лет шестнадцати. По ее скромному, незатейливому наряду нетрудно было догадаться, что она была бедна. Промокшее платье из простенькой дешевой материи плотно облегало стройные формы едва расцветшего молодого тела. Густые мокрые пряди ее светло-русых кудрей с золотистым отливом точно ореолом обрамляли ее прелестную головку с тонкими, правильными чертами мертвенно-бледного лица.
   Ее фигура была трогательна своей невинностью и кротостью, и, глядя на нее, Жако чувствовал, как в его душу вливались мир и успокоение.
   На место происшествия вскоре явилось несколько полицейских, которые уложили девушку на носилки и перенесли ее в находившийся неподалеку полицейский пост.
   Туда же был приглашен и Жако.
   Пока девушку приводили в чувство, Жако был допрошен.
   -- Жак Лефранк... по прозвищу Жако... родом из прихода святого Бонифация, что около Виннипега, в Канаде... Профессия... ранчмен, -- отвечал он на обычные вопросы.
   -- Как? Ранчмен? Что это означает? -- переспросил полицейский бригадир.
   -- Это то же самое, что скотовод.
   -- Ваша квартира?
   Жако не осмелился дать адрес супругов Дэрош:
   -- Я из труппы "Буффало-Билль".
   Бригадир похвалил его за самоотверженность, с какой он бросился спасать девушку, и предложил ему сменить промокшее насквозь платье.
   Девушка все еще не пришла в себя.
   Тем временем бригадир порылся в кармане ее платья и нашел в нем небольшое кожаное портмоне. Там оказалось несколько мелких серебряных монет и тщательно сложенное письмо, почти совсем не пострадавшее от воды.
   Он развернул его и прочитал вполголоса:

"Дорогая мама!

   Прости, родная, за горе, которое я тебе причиняю. Но жизнь моя загублена. Я должна умереть. Меня завлекли в ловушку, опоили и навеки запятнали мою честь.
   Негодяй уже давно преследовал меня...
   Мама, моя бедная, дорогая мама, во что бы то ни стало покинь Париж, возвратись в нашу милую Бретань.
   Моей любимой сестричке Ивонне теперь двенадцать лет. Она слишком красива, и я боюсь, как бы ее не постигла моя участь... Молю тебя, увези ее отсюда поскорей и подальше.
   Прощай, матушка... Прощай, моя любимая сестренка. Прощай, мой малютка Леоннек.
   Прощайте все!
   Жанна.
   Тот, кто меня погубил, богат, знатен; для него нет ничего святого.
   Это..."
   Бригадир, читавший это трогательное письмо, как будто взятое из романа, внезапно прервал чтение.
   -- Гром и молния! Вот так история!.. Во всяком случае, это имя не должно фигурировать в протоколе... Этот молодчик, однако, всюду поспевает... Будь на его месте обыкновенный смертный, давно бы ему торчать в Новой Каледонии... Этому все нипочем... Как же! Связи с министрами, с финансовыми тузами... Знатный род. Таким море по колено! -- ворчал бригадир.
   Легкий вздох вырвался наконец из груди бедняжки; она открыла испуганные глаза, но тотчас же снова их закрыла. После нескольких глубоких вздохов она окончательно пришла в себя и разразилась рыданиями.
   Ее спасли!
   Она должна жить и нести свой позор!..
   Часа через полтора Жако постучался у дверей одной из многочисленных квартир неприглядного дома на улице Лепик. Дверь отворила женщина средних лет, скромно, почти бедно одетая. Увидев свою дочь -- это была мать Жанны, -- бледную, с воспаленными глазами и в сопровождении незнакомого человека, она испуганно вскрикнула и подхватила Жанну, которая упала матери на грудь и разразилась истерическим плачем.
  

ГЛАВА V

   Со дня встречи с полковником Шамбержо, разумеется не случайной, Дэрош был поглощен мыслью о мести. Сначала он думал о смертельной дуэли под каким-либо предлогом, но моментальная смерть казалась ему слишком незначительным наказанием для этого негодяя. Он решил сорвать маску благородства с ненавистного лица, уничтожить, растоптать своего врага и заставить его искупить свои преступления целым рядом самых мучительных пыток.
   Дэрош обладал даром разгадывать людей, и после нескольких встреч с графом Шамбержо он не сомневался, что этот человек совершил не одно преступление.
   Нужны были, однако, доказательства.
   По рекомендации одного из своих банкиров, он познакомился с решительным и ловким агентом тайной полиции, оказавшим банку немало услуг.
   Дэрош объяснил, в чем дело, дал ему в виде аванса три тысячи франков и обещал крупное вознаграждение в случае успеха. Требовалось, разумеется, соблюдение строжайшей тайны.
   Пенвен, так звали сыщика, не теряя времени, принялся за дело. Спустя несколько дней он уже дал Дэрошу несколько важных справок относительно общего состояния дел полковника Шамбержо.
   Финансовое положение полковника было из рук вон плохо. Игра и несколько неудачных биржевых спекуляций, если и не разорили его окончательно, то сильно подорвали кредит.
   В обществе он пользовался репутацией порядочного человека, хотя за ним числилось немало грязных историй, не выплывших наружу лишь потому, что их виновник носил громкое имя и имел крупные связи.
   Агенту удалось напасть на след компрометирующих знакомств; граф Шамбержо вел разгульную жизнь и имел какие-то дела с женщинами самого низкого пошиба.
   Далее сыщик намекнул, что графу не чужды и некоторые мошеннические проделки.
   Таким образом, Дэрош был прекрасно осведомлен относительно всего, что касалось полковника, и мог следить за каждым его шагом.
   Полковник между тем считал его ограниченным янки, начиненным долларами, и, потирая руки, помышлял о том, как проведет этого простофилю.
   Он не сомневался, что Дэрош с радостью отдаст ему свою дочь с несколькими миллионами в придачу.
   План Дэроша был и так близок к осуществлению, когда случайность еще больше ускорила его выполнение.
   На другой день, утром, после представления в "Буффало", Элиза поднялась с сильной головной болью после мучительной, бессонной ночи. Она не могла уснуть, думая о внезапном появлении Стального Тела в Париже, в то время как она была уверена, что он в Америке. Она невыразимо страдала, представляя себе его рядом со своим смертельным врагом -- Королевой Золота.
   "Браво, Стальное Тело! Браво, мой дорогой!" -- звучал в ее ушах ненавистный голос Дианы.
   -- Опять эта женщина терзает мое сердце! -- шептала она. -- О, это кончится плохо для нее или для меня.
   Ей принесли утренние газеты, и она с обычным интересом принялась их просматривать.
   На третьей странице ей сразу бросился в глаза отпечатанный крупным шрифтом заголовок: ""Буффало-Билль". Великолепное представление. Король Ковбоев".
   Это была трескучая реклама, ловко замаскированная и помещенная в разделе "Разные известия".
   В ней пространно описывалась вся сцена укрощения дикого коня, причем не был оставлен в тени и романтический дивертисмент.
   Слезы злости выступили у Элизы.
   "Да, это кончится плохо! -- подумала она снова. -- О, если бы я могла забыть его!.."
   Глаза ее машинально пробегали газету, как вдруг ее внимание привлечено было знакомым адресом.
   -- Улица Лепик, No 68, -- сказала она вполголоса. -- Но ведь это дом, где некогда жил отец; тот самый дом, где случилась эта страшная драма.
   Она внимательно прочла заметку, озаглавленную одним словом: "Безутешная".
   "Как и я", -- подумала Элиза.
   Это было краткое описание покушения на самоубийство, происшедшее накануне на мосту.
   Заметка была составлена по рапорту полицейского комиссара, и истина, разумеется, была тщательно скрыта. Лишь предполагалось, что драма имела романтическую подкладку, приводился адрес жертвы и инициалы ее и ее спасителя.
   После краткого размышления Элиза, глубоко тронутая горем шестнадцатилетнего ребенка и пораженная роковым совпадением, решила отправиться по адресу, указанному в газете, и по мере сил помочь несчастной.
   Она поделилась своей мыслью с Колибри. Индианка сочувственно отнеслась к предложению Элизы; обе девушки быстро собрались и, как только была подана карета, отправились по адресу.
   Подъехав к дому No 68, Элиза постучалась к привратнику и, расположив его к себе с помощью луидора, разузнала несколько подробностей относительно семьи, в которой случилось несчастье.
   Семья эта, как и следовало ожидать, крайне нуждалась и занимала одну из квартир на первом этаже.
   "Быть может, они живут в том помещении, где двадцать лет назад произошла не менее ужасная драма", -- подумала Элиза и осторожно, робко стукнула в дверь.
   На стук вышла женщина, очевидно хозяйка квартиры, с озабоченным и хмурым лицом.
   При виде молодых девушек лицо ее прояснилось. Узнав, что она мать несчастного ребенка, Элиза вкратце объяснила цель своего посещения. Девушка рассказала ей, что ее родители, обладающие теперь несметными богатствами, некогда жили в этом доме и, как она теперь, вели жестокую борьбу за существование. Она не скрывала, что это совпадение было важным мотивом ее прихода.
   -- Мужайтесь! Не теряйте надежды! Теперь наступит конец вашей нужде! -- ободряла она ее.
   -- О как вы добры; мое изнывшее материнское сердце так нуждается теперь в сочувствии! -- лепетала бедная женщина.
   -- Можно нам ее видеть? -- спросила Элиза.
   Женщина кивнула головой в знак согласия и повела гостей в соседнюю комнату, дверь которой была приоткрыта.
   Это была большая комната, скромная обстановка которой носила следы благополучия, но только, увы! в далеком прошлом.
   Две большие, аккуратно застеленные кровати, библиотечка на этажерке из красного дерева, несколько дорогих картин, висевших на стенах, большой портрет в изящной золоченой раме, изображавший мужчину в форме морского лейтенанта, наконец, искусно сделанная модель судна, стоявшая на комоде, свидетельствовали, что некогда владельцы этих вещей жили хорошо.
   На одной из кроватей лежала Жанна. Глаза ее были воспалены, щеки горели лихорадочным румянцем, а волосы беспорядочно разметались на подушке.
   При виде Элизы и Колибри она закрыла лицо руками и разрыдалась.
   Элиза взяла ее за руку, покрыла нежными поцелуями лицо девушки и всячески старалась ее успокоить.
   -- Пусть плачет! -- сказала Колибри. -- Слезы облегчают горе.
   Индианка стояла около комода и рассеянно смотрела на портрет морского офицера.
   Она прочитала подпись под портретом и взволнованным голосом обратилась к Элизе:
   -- Подойди скорее сюда, милая. Прочти. Это просто невероятно.
   Элиза подошла и прочла:
   "Капитану Порнику в знак благодарности от моряков, которых он спас".
   Элиза побледнела и дрожащим от волнения голосом вскрикнула:
   -- Капитан Порник!.. Неужели он приходится вам родственником?
   -- Он был моим мужем... Добрый, честный человек...
   -- Он умер шесть лет назад?
   -- Увы...
   -- От желтой лихорадки?.. В Веракрусе?
   -- Да, мадемуазель. Но откуда вам все это известно?
   -- Я сейчас вам все объясню... Да, это был очень честный, благородный человек... Он вырвал своего юнгу, Эдуарда Сильвера, из когтей нужды и порока...
   -- Вы знаете и Эдуарда?.. Нашего дорогого Неда?.. Взгляните на этот портрет, милая барышня!
   Она сняла со стены фотографию, пожелтевшую от времени, и Элиза без труда узнала в изображенном на ней коренастом семнадцатилетнем юнге Стальное Тело.
   Она повесила портрет, схватила руку г-жи Порник, сильно ее пожала и воскликнула:
   -- Вы и ваша семья близки мне и моим родным уже потому, что нас связывает знакомство и дружба с Эдуардом, которому мы обязаны множеством услуг... О, я сделаю для вас все возможное...
   Мадам Порник поблагодарила ее взглядом.
   -- Скажите мне откровенно: вы небогаты?
   -- Увы! Весь мой годовой оклад -- триста франков, которые я получаю в качестве вдовы моряка.
   -- Сколько у вас детей?
   -- Еще одна дочь Ивонна и мальчуган лет восьми -- Леоннек. Они теперь в школе.
   -- Я позабочусь о них и о Жанне, -- сказала Элиза. -- От моих родителей и меня вы обязаны, не стесняясь, принимать поддержку. Слышите? Это все равно, как если бы вам помогал Нед Сильвер, или Стальное Тело, как мы зовем его в своем кругу.
   С этими словами она вынула из портмоне тысячефранковый билет и протянула его вдове.
   Бедная женщина не знала, как ей быть.
   Ей неловко было брать деньги у незнакомой девушки, и она стояла в нерешительности.
   Заметив, что ее колебание обижает девушку, она, наконец, взяла деньги и, горячо поблагодарив ее, с достоинством сказала:
   -- Я принимаю эти деньги во имя того, кого мой муж считал своим приемным сыном. Мы не получали от Неда никаких известий с тех пор, как покинули нашу Бретань. Я не дала ему своего парижского адреса. Он, вероятно, писал нам и не получил ответа. Что он может обо мне подумать!.. Но мы теперь повидаемся с ним, не правда ли мадемуазель?
   -- Да, я думаю, -- ответила Элиза упавшим голосом и протянула г-же Порник руку, прощаясь; затем она подошла к Жанне, поцеловала ее в пылающие щеки и сказала на прощание: -- Смотрите, поправляйтесь поскорее, моя малютка! Я пришлю вам сейчас врача! Завтра я опять приду. Позже, когда вы поправитесь, вы расскажете мне про свое горе.
   Колибри тоже дружески поцеловала Жанну, и обе девушки, еще раз пожав руку г-же Порник, возвратились домой.
  

ГЛАВА VI

   Бросим короткий взгляд назад, чтобы лучше уяснить себе события, следовавшие с поразительной быстротой.
   Возвращение супругов Дэрош и их друзей из Воздушного Города на ранчо Монмартр мало походило на триумфальное шествие.
   Как ни радостно было свидание Элизы с родителями, вырванными наконец из рук Королевы Золота, как ни успешна была предпринятая ею экспедиция, сделавшая семью Дэрош обладателями несметных богатств, счастье было далеко не полно.
   Бедная г-жа Дэрош и ее муж слишком настрадались и нравственно, и физически; бедняга Жо был живым олицетворением горя; Элиза испытывала невыразимые муки разбитой, поруганной любви, а Стальное Тело не мог без жгучего стыда смотреть на нее.
   Он предполагал, что ей еще ничего не известно, и в первый момент подошел к ней и с искренней радостью протянул девушке руку.
   Элиза, желавшая скрыть свои страдания от родителей, взяла его руку, но сделала это так холодно, что у молодого человека упало сердце. Когда они на минуту остались одни, она ответила на его объяснения полным презрения взглядом и сухо сказала ему:
   -- Я знаю все!..
   Он побледнел, смешался и не знал, как себя держать.
   Она не сделала ему ни одного упрека и меньше всего походила на жертву. Напротив, ей удалось сохранить вид холодного достоинства и скрыть под ним терзавшие ее невыразимые муки.
   -- Мои родители и я столь многим вам обязаны, -- сказала она, -- что вы всегда будете нашим самым дорогим другом. Вы спасли жизнь и мне, и моим родителям... Мы обязаны вам жизнью, богатством, всем...
   Он хотел крикнуть ей: "Элиза, моя обожаемая, не говорите со мной так. Я люблю вас, вас одну... клянусь вам..."
   Дэрош услышал последние слова молодой девушки и присоединил к ним выражения своей благодарности:
   -- Да... Наша жизнь принадлежит вам... И если вы нас тоже любите, то не покидайте нас никогда. Слышите?.. Никогда!.. Будьте нашим сыном!..
   -- От всего сердца принимаю ваше предложение, -- ответил Стальное Тело, и они обменялись энергичными рукопожатиями, как бы скрепив свой союз.
   Стальное Тело с помощью Черного Орла, Жако и Фрэда, с которым он после короткого объяснения Элизы охотно помирился, занялся переноской клада.
   Жизнь в Монмартре вошла в обычную колею и шла своим чередом с той лишь разницей, что хозяйство было поставлено благодаря огромным денежным средствам на самую широкую ногу.
   Верная своему решению, Элиза была приветлива, сердечна со Стальным Телом -- и только.
   Он пытался ее разжалобить, смягчить, но добивался лишь ответа:
   -- Не говорите так... Не заставляйте меня напрасно страдать... Избавьте меня от бесполезной муки...
   Измученный, отчаявшийся, Стальное Тело, как утопающий за соломинку, схватился за последнюю надежду. Он обратился за помощью к Колибри, зная, как дружна она с Элизой.
   Маленькая индианка, обладавшая чувствительным сердцем и очень любившая своего "большого друга", так она называла Стальное Тело, только покачала головой и сказала ему:
   -- Ты чуть было не убил ее... Ты не знаешь, что за муки она испытала по твоей милости... Она тебя слишком любила... Это было больше, чем любовь... Это была ее вера, ее жизнь, ее душа... Погубить все это -- просто преступление. Оставь в покое сердце, которое ты разбил...
   -- Но разве ты не видишь, что я люблю ее больше, чем когда-либо?..
   -- Значит, ты сумасшедший...
   -- Да, сумасшедший, от любви, стыда и отчаяния!
   Так шли дни за днями; только Элиза и Стальное Тело знали причину тягостного настроения, которое, однако, разделяли все.
   Однажды он как-то вдруг и почти грубо спросил ее:
   -- Элиза, вы еще меня любите?
   Она вздрогнула, побледнела, но у нее хватило силы ответить ему упавшим голосом:
   -- Увы, боюсь, что нет!
   Как сумасшедший бросился он в степь и рыдал, как дитя.
   С тех пор он ходил мрачный как ночь и избегал оставаться с Элизой наедине.
   Между тем стали поговаривать о поездке во Францию.
   Элиза видела в ней избавление, но боялась, что Стальное Тело поедет тоже. Дэрош и г-жа Дэрош настойчиво приглашали его, да ему и самому страстно хотелось сопровождать их, но Элиза умоляла его остаться на ранчо.
   -- Вы требуете этого? -- спросил он с болью в сердце.
   -- Я ничего не могу у вас требовать, -- ответила она ему с обычной мягкостью и горькой улыбкой. -- Я обращаюсь к вам с просьбой.
   Он опустил голову.
   -- Если вы этого хотите, я останусь, -- ответил он глухим голосом.
   Семья Дэрош с Колибри и Жако вскоре отправились в Нью-Йорк, а оттуда во Францию.
   В момент расставания Элизе хотелось броситься в объятия Стального Тела и крикнуть ему:
   -- Едемте... Едемте... И не будем никогда расставаться!..
   Но проклятый образ Королевы Золота, ее звонкий, насмешливый хохот пришли ей на память в эту минуту, и она сдержала свой порыв.
   Они уехали, и Стальное Тело остался дома, вопреки настояниям Дэроша, который не мог объяснить себе этого каприза.
   Мало-помалу тоска Элизы стала смягчаться под наплывом новых впечатлений.
   Как ни долог был переезд, он нисколько не утомил ее, благодаря замечательному комфорту, доступному лишь богачам.
   Весь путь по железной дороге семья Дэрош совершила в так называемом "silver palace" -- серебряном дворце, то есть вагоне, обставленном с поразительной роскошью.
   На "Gascogne", чудесном трансатлантическом пароходе, каждый из наших путешественников имел отдельную каюту и был окружен полным комфортом.
   Говорят, что у богачей, как и у бедняков, есть горести; однако у них есть тысячи способов их облегчить, меж тем как для бедняков это недоступно.
   Далеко не одно и то же -- думать о смерти среди голых стен мансарды, в холоде, голоде и с малютками на руках, или страдать во дворце с пятьюстами тысячами франков годового дохода.
   Новая обстановка, быстро сменяющие друг друга пейзажи, ощущения -- все это так успокоительно действовало на душу Элизы, что она считала себя совершенно излечившейся от тоски и с увлечением молодости наслаждалась жизнью.
   Нью-Йорк был первый огромный город, где они остановились на несколько дней, и обе девушки не могли прийти в себя от изумления, от поразивших их огромных домов и множества толпившихся на улицах людей. Они удивлялись, как эти люди могут жить в таком шуме и суете.
   Их восхитили величественные просторы океана, через который они плыли при исключительно благоприятной погоде.
   Много нового ожидало их и во Франции, при приближении к берегам которой у Дэроша сильно забилось сердце и глаза заволоклись слезами.
   В Париже Элизе казалось, что она переродилась или, вернее, что существо ее раздвоилось.
   Одна Элиза, проведшая детство и юность на ранчо Монмартр, любившая и страдавшая, осталась там, в гигантских прериях Америки.
   Другая Элиза, путешественница, миллионерша, была захвачена жизнью огромного Парижа, его интересами, волнениями и чувствовала себя так, как будто жила здесь со дня рождения.
   Таким образом, она мало-помалу успокоилась, и уже только легкая меланхолия напоминала о ее недавних жестоких мучениях, как вдруг в тот момент, когда она считала себя излечившейся, она встречает в Париже виновника своих страданий.
   Кроме того, на ее пути опять становится Диана -- ее смертельный враг, ее неумолимая соперница, которая с обычным бесстыдством выставляет напоказ свою любовь.
   Она бросила букет Стальному Телу, шумно ему аплодировала, а он принял цветы и поблагодарил Королеву Золота взглядом полным огня.
   Элиза не сомневалась, что они снова сошлись и вместе приехали в Париж.
   Ее страдания вновь возобновились.
   Она хотела чистосердечно признаться во всем родителям и попросить их увезти ее куда-нибудь подальше отсюда, но потом раздумала, не желая быть помехой отцу в его предприятии, которому она вполне сочувствовала.
   И молодая девушка мужественно пошла навстречу новым мукам.
   Несмотря на то что она была поглощена своими новыми страданиями, она не могла не заметить продолжительного отсутствия доброго канадца.
   -- Куда девался мой друг Жако? -- спросила она Колибри.
   -- Жако больше не должен быть твоим другом, -- ответила индианка.
   -- Почему, моя милая? Ну что ты говоришь?
   -- Да. Этот господин старается не отставать от Стального Тела.
   -- Я не понимаю.
   -- Он кутит черт знает с кем. Вот и все.
   -- Но ты с ума сошла?
   -- Быть может... Но не ослепла.
   -- Бедная Колибри! И ты обманута!
   Индианка пожала плечами и сказала, хрустнув пальцами:
   -- Не будем больше говорить об этом. Ты ведь знаешь, что краснокожие не чувствительны к горю.
   -- Я знаю, что они обычно сдержанны и без жалобы переносят физические и нравственные мучения, но, в сущности, страдают не меньше.
   -- Зато никто не замечает их горя, и скоро они сами перестают его чувствовать благодаря усилию воли.
   -- Но ведь ты так любила этого доброго большого Жако, твоего неразлучного друга детства и товарища?
   -- Да, я люблю его и теперь. Но я хочу уничтожить эту любовь и вырву ее из сердца! -- воскликнула она с какой-то дикой энергией.
   -- Ты права, нужно только захотеть, -- прошептала Элиза и подумала: "Неужели у меня не хватит на это сил? Разве я не воспитана по-индейски... Разве я не индианка наполовину?.. Посмотрим!.."
  

ГЛАВА VII

   Элиза не ошиблась: Стальное Тело вновь увлекся Королевой Золота. Но ее предположения, что они сошлись еще в Америке и вместе приехали в Париж, были неверны.
   О, если бы Элиза знала, что Стальное Тело вышел победителем первого своего увлечения и, несмотря на все чары Дианы, сумел овладеть собой и бежать от нее в тот момент, когда та предлагала ему самое себя и все свое состояние. С какой радостью протянула бы она ему руку примирения! От скольких бессонных ночей избавила бы она себя...
   Но Элиза не хотела выслушивать от Стального Тела никаких объяснений, несмотря на все его мольбы... Что он мог сказать в свое оправдание, раз о его позоре громко оповещали денверские газеты и иллюстрированные журналы?
   Потом она уехала, оставив его на осиротевшей ферме, в наводящей тоску и грусть компании Жо, индейского вождя, Фрэда и Джека Курильщика.
   Полагать, что он останется там, как орел в клетке, значило плохо знать его.
   Скоро им овладела безысходная тоска.
   Однажды он уложил вещи, попрощался с Букин-Билли, которого оставил на попечение Джека Курильщика, пожал на прощание всем руки и отправился на ближайшую железнодорожную станцию.
   Денег у него хватало только лишь на проезд. Но это его не смущало: лишь бы добраться до Парижа, там он как-нибудь перебьется.
   Переезд совершился без приключений, и он очутился на парижской мостовой свободный как птица и с несколькими жалкими грошами в кармане.
   Он тотчас же заметил афиши труппы "Буффало-Билль" и сказал себе: "Вот мне и работа!"
   Не медля, он отправился к полковнику Годи, который его хорошо знал и принял с распростертыми объятиями в труппу.
   Через несколько дней коннозаводчик бросил труппе "Буффало" известный читателям вызов.
   Стальное Тело принял вызов и укротил коня, что принесло ему громкий успех и круглую сумму в пять тысяч франков.
   Таким образом, существование его было обеспечено.
   Стальное Тело был изумлен, узнав в женщине, бросившей ему букет орхидей, ту, которую он так смертельно оскорбил, -- прекрасную Диану, гордую Королеву Золота.
   В нем произошла борьба самых разнообразных чувств, но ослепительная красота Дианы вновь одержала победу над голосом рассудка -- и он готов был опять упасть к ее ногам.
   К несчастью, он не заметил Элизы, которая поспешила уйти, с болью в сердце видя, что Стальное Тело вновь сблизился с Королевой Золота.
   Диана терпеливо ждала у выхода героя дня.
   Увидев его, она радостно побежала навстречу, пылко пожала ему руку и, шепнув: "Идем!", увлекла его к своей карете.
   -- Идем!.. Мой любимый... Я тебя обожаю.
   И он не успел опомниться, как очутился рядом с ней в карете.
   -- Диана!.. Вы здесь!.. Какими судьбами?..
   -- Очень просто, мой дорогой! Я ни на минуту не упускала тебя из виду... Я знала о твоем отъезде... о твоем пребывании во Франции... О поступлении в труппу "Буффало"... Я следила за каждым твоим шагом, за каждым движением, потому что ты мне дороже всего в мире... Женщина, которая любит, способна на все, а я обожаю тебя...
   Он улыбнулся и сказал:
   -- Вы говорите, что меня любите, а чуть не отправили на тот свет в Воздушном Городе.
   -- Потому что я люблю тебя до преступления... Ты должен принадлежать мне или никому... Можешь быть уверен, что я не пережила бы тебя и убила бы себя над твоим трупом.
   На красивом мужественном лице Стального Тела появилась улыбка.
   -- Ты надо мной смеешься? -- спросила его Диана обиженным тоном. -- Ты не веришь мне?
   -- Нет, -- ответил он. -- Но не смешно ли, что к словам любви у нас постоянно примешиваются фразы о смерти, убийстве и тому подобное.
   Диана, в свою очередь, рассмеялась и заговорила, переходя то на "ты", то на "вы":
   -- В самом деле, вы правы! Какое я странное существо. Я вечно слишком увлекаюсь, желая добиться своих целей, а потом мне приходится исправлять ошибки, которых легко можно было избежать. Знаешь, я теперь стала другой и не могу без смеха вспомнить, как хотела женить тебя на себе. Я люблю тебя всем сердцем и без всяких условий.
   С этими словами она обвила Стальное Тело за шею и страстно прижалась к его груди.
   Ласки прелестной женщины, ее пылкие, страстные признания, искренность чувства, в которой невозможно было сомневаться, вскружили голову молодому человеку и пробудили в нем страсть, которую он некогда питал к этому чарующему созданию.
   Он ее пылко обнял, и губы их слились в поцелуе.
   Карета остановилась у подъезда роскошного дворца.
   В вестибюле первого этажа ходил взад и вперед высокий худой человек с козлиной бородкой, жуя табак и время от времени брызгая желтой слюной.
   Он тотчас же узнал Стальное Тело, пожал ему руку и похлопал по плечу.
   -- Черт возьми! Это никак вы, господин полковник, -- сказал, смеясь, Стальное Тело. -- Значит, вы благополучно выбрались из погреба в Денвере... Поздравляю...
   -- По вашей милости мы тогда потеряли миллионов на полтораста золота, знаете ли, мой дорогой?..
   -- Ба! -- сказала, пожимая плечами, Диана. -- К чему мне золото... Лишь бы не потерять тебя, мое сокровище, -- обратилась она к Стальному Телу, нисколько не стесняясь присутствия янки, как если бы он был домашним животным.
   Она поручила полковнику сделать распоряжения относительно обеда и, взяв под руку молодого человека, повела его к себе.
   Оставшись, наконец, наедине в небольшой, роскошно убранной комнате, они бросились друг другу в объятия, забыв про все на свете.
   * * *
   Диана всем сердцем, всем существом любила Стальное Тело. Ее жгучая, безумная страсть не ослепляла ее, однако, настолько, чтобы не замечать, что сердце Стального Тела не принадлежит ей всецело. Если он и любил ее, то не той глубокой, безраздельной любовью, какой добивалась Диана.
   Со дня новой встречи ее не покидал страх, как бы этот человек, в любви которого она видела смысл своего существования, снова не оставил ее тосковать в одиночестве.
   Она поэтому очень старалась заполнить его жизнь, привязать к себе, стать для него необходимой.
   Обыкновенно резкая, упрямая, властная, она стала нежной, ласковой, покорной. Ни на миг не давала она ему скучать, с поразительным искусством разнообразила она время, занимая его то музыкой, то пением, то остроумной беседой.
   Порывы страсти бросали ее как безумную в объятия молодого человека, воспламеняли его -- и он забывал тогда и про широкий простор прерий, и про свободу, и про Элизу, из-за которой покинул Америку...
  

ГЛАВА VIII

   Семья Дэрош переехала с Avenue de l'Opera на Avenue Hoche в собственный особняк, который банкир Террье приобрел и роскошно обставил для своего богатого клиента.
   Мебель, картины, посуда, украшения тонкой художественной работы -- все это было приобретено в самый короткий срок, и чуть ли не в двадцать четыре часа семья Дэрош имела свое серебро, белье, постели.
   Кучера, лакеи, горничные, метрдотель, повар с поварятами -- целый штат прислуги был в их распоряжении.
   Несмотря, однако, на такую роскошь, эти чудом разбогатевшие труженики остались теми же простыми, добрыми людьми.
   Челяди это не нравилось.
   Кучера были неприступны; лакеи держали себя с важностью дипломатов и, кичась знакомством с графом N. или герцогом X., за лошадьми которых они имели честь ухаживать, считали, казалось, для себя унижением прислуживать таким простым людям; горничные полны были высокомерия, складывали губы сердечком и возвышали при разговоре голос, подражая дамам высшего света; повар мало обращал внимания на меню, но зато, как человек практичный, усердно пририсовывал в счетах хвостики к нулям.
   Привыкшие к служащим ранчо Монмартр, которые как бы входили в их семью, или к прислуге в отеле, относящейся безразлично к ежедневно меняющимся господам, семья Дэрош впервые познакомилась с порочностью современной челяди.
   Но она составляла часть той роскоши, которая необходима была Дэрошу для достижения своей цели, и поэтому он с ней мирился.
   Дней через десять после переезда в свой особняк Дэрош пригласил банкира Террье и его друга-полковника на завтрак.
   Граф Шамбержо воображал, что поразил этих простых людей благородством происхождения, блеском чина и достоинствами светского человека и интересного собеседника. Он не сомневался, что произвел сильное впечатление на Элизу.
   Он замечал, как она краснела и бледнела при его появлении, и самодовольно улыбался, думая о ее миллионах. Завтрак, начиная с сервировки и кончая винами, был безупречен.
   Граф все это заметил и оценил со свойственным ему тактом, в то время как банкир приходил от всего в шумный восторг.
   Полковник был необыкновенно любезен с дамами.
   После завтрака мужчины отправились на половину Дэроша поговорить о делах.
   Владелец ранчо с обычной непосредственностью приступил прямо к делу.
   -- Господин граф, -- обратился он к полковнику, -- господин Террье обратился ко мне от вашего имени за незначительной услугой. Я в вашем полном распоряжении, граф.
   Простак Дэрош, изображая из себя комедианта, употреблял все усилия, чтобы показать себя человеком, который бесконечно осчастливлен знакомством с представителем столь знатного рода и возможностью оказать ему услугу.
   Шамбержо и Террье видели в нем американца, набитого долларами, прельщенного знатным титулом и лелеющего мечту сделать свою дочь графиней.
   -- Вы так любезны, что я отброшу всякое стеснение, начал с любезной улыбкой граф.
   -- Весь к вашим услугам, господин граф!
   -- Перед вами ужасный расточитель...
   -- С вашим положением в свете, чином и в особенности с таким блестящим именем немудрено сделаться... ну, как бы выразиться... мотом...
   -- Вы совершенно верно выразились. Я именно -- мот. При этом мое финансовое положение теперь несколько затруднительно.
   -- Да... Сколько соблазнов для молодого человека... Зеленое поле... Скачки... Красивые остроумные женщины.
   -- Вы меня смущаете... Эти пороки мне в самом деле стоили очень дорого... Но теперь я хочу переменить... отказаться от прошлого и сделаться... добродетельным супругом и отцом.
   Дэрош слушал его, наклонив голову, и небрежно спросил:
   -- Что вы подразумеваете под словами "стоили дорого?"
   -- Большую сумму... Очень большую... Целехонький миллион... а то, пожалуй, еще и с дробью...
   -- Ну, положим, полтора миллиона, -- сказал Дэрош.
   Полковник продолжал улыбаться, но его лоб и руки покрылись потом. Ужасное волнение заставило его сердце усиленно биться.
   Его положение было действительно из рук вон плохо. Только он один знал это. Теперь настал решительный момент: Дэрош был его последней надеждой.
   -- Полтора миллиона... сущая безделица... -- сказал Дэрош. -- Сочту за честь, если вы их займете у меня.
   Шамбержо внутренне напрягся, чтобы казаться хладнокровным, и, стараясь скрыть выражение глаз, произнес, понизив голос:
   -- Но я не могу вам предложить никакой материальной гарантии.
   -- Слово такого человека, как вы, господин граф, служит для меня наилучшей гарантией!
   С этими словами он вынул из бокового кармана бумажник и, подписав чек на полтора миллиона, подобострастно подал его своему собеседнику.
   -- Будьте добры дать мне для формы расписку в получении и не забывайте при случае, что я всегда к вашим услугам.
   Полковник, с трудом сохраняя спокойствие, настрочил расписку и с развязным видом вручил ее Дэрошу.
   -- Я вам бесконечно благодарен. Только американцы могут быть столь доверчивы и благородны!
   И они расстались, обменявшись рукопожатиями и комплиментами.

* * *

   Усевшись в купе рядом со своим другом-банкиром, Шамбержо сразу преобразился. Хладнокровие и сдержанность как рукой сняло. Дикая радость и необузданное веселье обуяли его:
   -- Черт возьми! Он богат как Крез, этот американский идиот... Стой, голубчик, мы еще тебя пощупаем... Для начала все-таки это недурно.
   Террье тоже потирал руки:
   -- Ну, а насчет маленькой комиссии?
   -- На твою долю будет двести тысяч... Доволен?
   -- Ты не скуп... Благодарю... А теперь что ты намерен делать?
   -- Я сегодня кучу... Тысчонок пятьдесят сегодня ухлопаю. Едем сейчас к Нюнюш. Пусть приготовится к вечеру. Сегодня пир горой!..
   -- Смотри, будь осторожнее!
   -- Ба! Человеку, у которого в кармане полтора миллиона, бояться нечего.
  

ГЛАВА IX

   Через полчаса после отъезда гостей к особняку подкатила скромная коляска, и из нее вышел, предварительно оглянувшись по сторонам, какой-то человек.
   Он попросил доложить о себе Дэрошу и немедленно был принят.
   Его ввели в комнату, которую только что покинули полковник и банкир.
   Он почтительно поклонился и сказал несколько сиплым голосом:
   -- Вы меня узнаете, господин Дэрош?
   Дэрош внимательно осмотрел его с ног до головы и, очевидно, не узнал.
   -- Но вы меня так часто видели и подолгу со мной беседовали. Всмотритесь в меня хорошенько! -- настаивал незнакомец.
   Дэрош снова очень внимательно оглядел его, подошел поближе, пожал плечами и сказал:
   -- Я вас никогда не видел.
   -- В таком случае мой маскарад удался как нельзя лучше, -- смеясь, сказал гость.
   Дэрош видел перед собой человека высокого роста, очень плотного телосложения, с толстой шеей, закрытой доходящим чуть не до ушей воротником, с седеющими волосами и в дымчатых очках.
   Вдруг послышался звук, похожий на свист сифона с сельтерской, и к изумлению Дэроша незнакомец стал быстро уменьшаться в объеме.
   Он мгновенно похудел: платье болталось на нем как на вешалке, очки упали, воротник отвернулся, и седая шевелюра куда-то исчезла.
   -- Пенвен!.. Да ведь это вы, господин Пенвен! -- воскликнул Дэрош, узнав теперь в стоявшем перед ним худощавом, ловком и мускулистом человеке лет тридцати пяти своего агента. -- Это просто чудо! Объясните, как вы добились такой метаморфозы?
   -- Очень просто. У меня под сюртуком каучуковый жилет, сделанный в виде кармана. Я по желанию надуваю его или выпускаю воздух при помощи каучуковой трубки, снабженной металлической пробкой. Это нечто вроде аппарата, используемого контрабандистами для провоза спирта через таможню.
   -- Вы -- чародей! Но к чему вам такие предосторожности?
   -- Предосторожности необходимы. Я заметил, что вокруг вас, равно как и вокруг графа Шамбержо, раскинута сеть тщательнейшего надзора. За вами и за вашей семьей следят день и ночь с поразительной настойчивостью.
   -- Уж не собираются ли меня ограбить воры?
   -- Не думаю; во всяком случае, будьте спокойны; я сумею оградить вас от неприятных случайностей. Ну, а теперь относительно другого дела. Я навел справки о графе Шамбержо. Как я и предполагал, это -- отвратительнейшее из созданий. Он соткан из пороков. Не одно гнусное преступление лежит на его совести.
   -- А, а... Я так и думал... Этот бандит не переменился... -- сразу побледнев, прошептал Дэрош.
   -- Между прочим, здесь есть некая дама Альфонсина Буриньяк, по прозвищу Нюнюш, известная куртизанка и сводница. Полковник -- один из ее наиболее частых посетителей.
   -- Нужно заручиться ее содействием. Конечно, с помощью денег, -- живо перебил его Дэрош.
   -- Я уже это сделал и с успехом.
   -- Не нужно ли вам еще денег?
   -- Нет, пока не нужно.
   -- На всякий случай вот вам чек на небольшую сумму! -- И он протянул ему бумажку.
   Агент поблагодарил его и начал готовиться к уходу. Он вынул из бокового кармана небольшую трубку, приставил ее к губам и стал надувать. Через минуту он снова приобрел вид толстого купца и, надев парик и очки, раскланялся.
   Спустя четверть часа карета довезла его до угла Avenue de Neilly, где, расплатившись с кучером, он медленным шагом прогуливающегося рантье подошел к скромному домику и исчез в его воротах. Прошло пятнадцать минут, он вышел из противоположных дверей домика на улицу Юга.
   Окинув быстрым взглядом улицу и убедившись, что никто за ним не следит, он подошел к прекрасному дому на улице Шарля Лаффита и нажал пуговку электрического звонка.

* * *

   Мучась угрызениями совести, тоской по Колибри и печальными мыслями о разбитой любви, бедняга Жако не находил себе места. Заложив руки в карманы, он бесцельно бродил по Парижу с тайной надеждой хоть издали увидеть Колибри. Не зная, куда деваться от тоски, он иногда принимал участие в представлениях "Буффало-Билль". Особенно плохо было ему по ночам, когда все вокруг засыпало. Бессвязные, нелепые мысли назойливо лезли в голову, вызывая в воображении картины одна другой мучительнее. Совершенный грех не давал ему покоя: теперь нечего надеяться попасть в рай; он уже представлял себе адские муки загробной жизни.
   Вдруг ему закралась в голову мысль о возможности искупления греха.
   -- Хелло! -- вскричал он. -- Это идея, надо пойти к священнику.
   Не откладывая дела в долгий ящик, на другой же день он оделся по-праздничному и отправился в церковь.
   На исповеди он чистосердечно во всем признался и почувствовал большое облегчение.
   Жако отправился в труппу "Буффало-Билль" участвовать в представлении, ел за троих и после утомительного дня заснул сном праведника.
   На другое утро он проснулся радостный и бодрый и поспешил на Avenue de l'Opera, горя желанием увидеть наконец свою дорогую Колибри, рассказать, что священник отпустил ему его грех, и вымолить прощение.
   Но там он узнал, что семья Дэрош покинула отель.
   Это известие кольнуло его в самое сердце. Он предположил, что, не предупредив его, они покинули Париж, и вновь погрузился в отчаяние. Без определенной цели он опять бродил по улицам, в душе у него был ад. Дружба, любовь, семья -- все погибло, и решительнее, чем прежде, возникла мысль о самоубийстве.
   Эта мысль напомнила ему о другом существе, столь же несчастном, как и он сам. Ему страстно захотелось еще раз увидеть спасенную им девушку и ее семью, которая так родственно и тепло к нему отнеслась. Жако быстро зашагал к Монмартру.
   Повернув на улицу Лепик, он заметил впереди себя восьмилетнего мальчугана, со школьной сумкой через плечо, который шел, подбрасывая в воздух два апельсина.
   Жако догнал его и, подкравшись, поймал на лету один из апельсинов. Мальчик в гневе обернулся, но, узнав знакомого, весело рассмеялся.
   -- Ба! Господин Жако! Вы к нам? Идемте! -- сказал мальчик, прикоснувшись двумя пальцами к своему берету и взяв ковбоя за руку.
   -- Здравствуй, Леоннек! Здравствуй, дружок! Все ли у вас благополучно?
   -- Все, господин Жако; спасибо!
   Весело разговаривая, они вошли в дом.
   Г-жа Порник, увидев спасителя дочери, радостно протянула к нему руки.
   Жако покраснел, поцеловал ее в щеки и пролепетал, глубоко тронутый:
   -- Я очень рад вас видеть... Очень, очень рад...
   Ивонна, девочка лет двенадцати, прелестная брюнетка, подставила ему для поцелуя лоб.
   Жанна встретила его со страдальческой улыбкой на губах.
   Мадам Порник усадила Жако рядом с Жанной, которая полулежала в кресле с печальным, устремленным в пространство взором.
   Жако жалостливо смотрел на ее бескровные щеки, бледные губы и сказал своим грубым голосом, стараясь, видимо, смягчить его:
   -- Ну что, мадемуазель Жанна, вам все еще не лучше?
   -- Нет... Ничего... Я не больна... Но быть, как прежде, веселой я уже не могу.
   -- Ну вот! Такая молоденькая девушка, как вы, должна смеяться, петь, бегать, веселиться... Ваша жизнь ведь еще впереди!
   Она устремила на него безжизненный взгляд, и две крупные слезы повисли на ее ресницах.
   Девушка не произнесла ни одной жалобы, но ее вид надрывал душу. Она походила на плачущую статую, на статую отчаяния.
   Всем стало тяжело и грустно, но Леоннек, на которого общее настроение, к счастью, не повлияло, очень кстати вскочил на колени к Жако и заставил его рассказывать про индейцев и про труппу "Буффало-Билль".
   Мало-помалу дурное настроение исчезло, и все с интересом слушали рассказы Жако. Даже Жанна забыла на минуту свое горе, увлекшись картинами незнакомого ей мира.
   Вдруг послышался легкий стук в дверь.
   Г-жа Порник бросилась открывать.
   Крик удивления, почти ужаса вырвался у Жако. Он побледнел и стал отступать, отступать... Наткнувшись на стену, он остановился и точно прирос к ней.
   -- Боже мой... Колибри... Я пропал...
   Элиза и Колибри -- это были они -- обменялись приветствиями с г-жой Порник и дружески поцеловались с Жанной.
   -- Жако, мой добрый Жако! -- воскликнула Элиза, заметив стоявшего как истукан канадца, наполовину скрытого занавеской. -- Вы здесь! Как я рада вас видеть!
   И с радостной улыбкой она протянула ему руку.
   Канадец схватил ее своими огромными ручищами и от волнения не мог произнести ни слова.
   Бледная, со сжатыми губами, Колибри устремила на него взгляд, сверкающий гневом.
   Члены семьи Порник наблюдали эту нелепую сцену, ничего не понимая.
   Наконец, к Жако вернулся дар речи, и он решился пролепетать:
   -- Мадемуазель... Мадемуазель Элиза... Скажите мне что-нибудь о ваших родителях... Здоровы ли они?
   -- Да, мой друг, благодарю вас... Они очень удивлены вашим отсутствием. Им хочется вас увидеть.
   -- А я... Мне тоже...
   Жако покраснел до корней волос и что-то невнятно лепетал. Он чувствовал на себе грозный взгляд Колибри и страстно желал провалиться сквозь землю.
   Бедняга испытывал адские муки и несколько раз порывался уйти, но г-жа Порник с таким искренним радушием просила его остаться, что он не мог ей отказать.
   Колибри между тем решительно повернулась спиной к Жако и уселась между Жанной и Ивонной.
   Индианка сразу переменилась; только что суровая и непреклонная, она стала ласковой и нежной.
   -- Моя Жанночка, бедная малютка, полно грустить и убиваться, -- заговорила она своим гортанным голосом, обнимая несчастную девушку. -- Помните, что вам нужно жить для вашей мамы, для Ивонны, для маленького братца, для меня и Элизы; ведь все мы так вас любим!
   Жанна горячо пожала ей руку и ничего не ответила.
   -- Хотите вы чего-нибудь? -- продолжала Колибри. -- Скажите, что могло бы доставить вам удовольствие?
   -- Я была бы счастлива... если только я могу еще быть счастлива... покинуть Париж... Я хотела бы бежать отсюда в нашу родную Бретань... Там умереть, если не переживу своего горя.
   -- Зачем такие грустные мысли! Лучше думайте о жизни! Мы едем скоро в Америку. Господин Дэрош, отец Элизы, поручил мне просить вас отправиться вместе с нами и остаться навсегда среди нас, сделаться членами нашей семьи.
   Искра надежды блеснула в глазах бедняжки.
   -- Как вы добры к нам, -- прошептала она в умилении.
   Пока они беседовали, Элиза тщетно пыталась завести разговор с Жако. Он отвечал ей или бессвязными фразами, или лаконично "да" и "нет".
   -- Скажите все-таки, Жако, как вы здесь очутились? Я никак не могу этого понять.
   -- Я встретил Леоннека, игравшего апельсинами, и пришел вместе с ним.
   -- Странное объяснение... Что с вами? Вы точно во сне.
   -- Я не во сне, а схожу с ума... Быть здесь, около нее, и чувствовать, что она ненавидит и презирает меня, от этого нетрудно потерять мой и без того небольшой разум...
   Элиза от души жалела Жако. Боясь потерять удобный момент, она подошла к Колибри и стала умолять ее во имя их взаимной дружбы и любви простить Жако и помириться с ним.
   Индианка вскочила со стула. Глаза ее сверкали -- она была олицетворением гнева. В ней, очевидно, кипела ненависть к человеку, который насмеялся над ее любовью, но из-за сильной привязанности к своей названой сестре, она не хотела ее огорчать.
   -- Нет, ни за что... Жако подлец! -- воскликнула она, сделав энергичный жест.
   -- Извините, мадемуазель, что я вмешиваюсь в ваши дела, -- обратилась к Колибри г-жа Порник, -- но между вами, очевидно, произошло какое-нибудь недоразумение: Жак Лефранк не может быть подлецом!
   -- Разве вы настолько близко знаете его, чтобы с уверенностью утверждать это?
   -- Человек, который с опасностью для жизни вытащил из Сены мою тонувшую дочь, не может быть подлецом.
   На лице Колибри появилось выражение крайнего изумления, и голос ее смягчился:
   -- Как?.. Это он... Он спас Жанну?..
   -- Да, да... Я ему обязана жизнью и умоляю вас забудьте ваши недоразумения.
   Две крупные слезы, первые, быть может, в ее жизни, выступили на глазах у индианки, и она сказала голосом, в котором слышались и гнев, и умиление:
   -- А... Вы меня победили!.. Я, индианка, становлюсь такой же слабой, как вы -- слабые белые женщины... Жако, забудем все!
   И она протянула ему руку.
   Жако стремительно вскочил, порывисто схватил ее маленькую ручку и от волнения не мог ничего сказать.
   -- Колибри... Спасибо!.. -- произнес он наконец. -- Я страдал... Я хотел умереть...
   -- Ни слова о прошлом! Я все забыла! Но знай, что если это повторится, то ты меня больше не увидишь. Я сумею умереть по-индейски...
   Жако молчал, но его взгляд красноречивее слов свидетельствовал о том, что творилось в его душе.
   Элиза сияла, глядя на Жако и Колибри.
  

ГЛАВА X

   Не желая их стеснять, она подсела к г-же Порник и заговорила с ней о деле, которое ей поручил отец.
   -- Жанна как-то мне говорила, -- начала она, -- что она охотно оставила бы Париж и вернулась бы в Бретань. Не разделяете ли вы ее желания покинуть Париж?
   -- О да, моя милая барышня, я готова хоть сейчас. Меня тянет в Бретань. Но, увы! бедность выгнала нас оттуда после смерти мужа. Пришлось бежать в Париж. Искать работы... Я стала прачкой, научила Жанну шить... Наши дела стали поправляться... Чувствовали себя даже счастливыми, как вдруг это ужасное горе...
   -- Мама, -- прервала ее страдальчески Жанна, -- не говори об этом... умоляю тебя...
   -- Нет, нет, дитя мое, успокойся.
   -- Жанна, дорогая, расскажите мне про свое горе. Ведь я вас так люблю; это принесет вам облегчение, -- обратилась к девушке Элиза, взяв ее ласково за руку.
   -- Нет... нет... не теперь!
   -- Хорошо, милая, после, когда вы меня лучше узнаете. Возвращаюсь к нашему разговору, госпожа Порник. Согласились ли бы вы уехать вместе с нами в Америку? Ведь вам безразлично, куда ехать? Разве лишь то, что в Америку далеко, но ведь вы жена моряка.
   Г-жа Порник вздрогнула от неожиданности:
   -- В Америку?! Но как мы там проживем?
   -- При вашем усердии и добросовестности вы можете там зарабатывать вдесятеро больше, чем здесь. Мы поручим вам управление одной из наших ферм. Такого честного управляющего, каким будете вы, очень трудно найти. Да и для ваших детей это было бы очень хорошо; они научились бы труду и жили бы, не зная нужды и горя.
   -- Да... да... Это правда... -- сказала вдова, соблазненная такой перспективой.
   -- Ах как это будет хорошо! -- вмешался вдруг в разговор маленький Леоннек. -- Как это будет хорошо! Я хочу ехать. Я буду там охотиться с Жако, ездить верхом, буду ковбоем...
   -- Хорошо сказано, мой мальчик, -- похвалила его Колибри.
   -- Я хочу сейчас ехать, -- настаивал Леоннек.
   -- Нужно подождать, пока будут окончены наши дела.
   -- Это будет не очень долго? -- спросил мальчик.
   -- Нет, мой малютка. Месяца два, а... может быть, и меньше, -- успокоила его Элиза. -- Однако уже поздно. Пора идти, -- продолжала она. -- Итак, госпожа Порник, я считаю вопрос о вашей поездке в Америку почти решенным. До свидания, мадам. До свидания, дорогая Жанна, Ивонна. А ты, Леоннек, живее одевайся и идем к нам вместе с дядей Жако.
   Колибри, в свою очередь, простилась, и все вчетвером вышли из домика на улице Лепик.

* * *

   События быстро следовали друг за другом.
   Агент Пенвен, установивший тщательный надзор за полковником Шамбержо, не терял времени даром. Собрать важные улики против полковника было тем легче, что вся его жизнь была соткана из грязных пороков и преступлений. При содействии Нюнюш, не подозревавшей, кто ее толстый и смешной клиент, Пенвен мог день за днем, шаг за шагом проследить все темные похождения Шамбержо и не упускал при этом случая пользоваться новейшими изобретениями, чтобы иметь неопровержимые, фактические доказательства его виновности. Миниатюрный фотографический аппарат и небольшой фонограф -- последнее слово электротехники -- оказались ему очень полезны.
   С их помощью он получил несколько фотографических снимков и оттисков фонографа, точно воспроизводивших возмутительные сцены, из которых каждая в отдельности могла служить достаточной уликой для отправки на каторгу.
   Дело близилось к концу -- и Дэрош потирал руки, надеясь, что скоро пробьет час отмщения и кровожадный тигр получит возмездие за свои преступления, как вдруг произошло нечто совершенно непредвиденное.
   Однажды ночью Пенвен возвращался после утомительного дня в свою квартиру.
   Он благополучно добрался до дому и, убедившись, что за ним никто не следит, всунул уже ключ в замок двери, как вдруг получил сзади страшный удар по голове и упал замертво, не успев даже крикнуть.
   -- Готово? -- спросил кто-то по-английски.
   -- Готово, он потерял сознание.
   Первый поднес палец к губам и свистнул. Через две минуты к подъезду подъехала карета, запряженная рысаком.
   Человек, который, соскользнув с выступа над дверью, нанес Пенвену удар, открыл дверцу кареты и с помощью двух грумов положил агента внутрь.
   Люди, переодетые грумами, сели рядом, дверцы закрылись, и карета покатила к Avenue de Koule.
   Через полчаса карета остановилась на широком мосту, перекинутом через один из рукавов Сены.
   Зловещая тишина. Кругом ни души.
   Дверцы кареты снова открылись. Двое людей подхватили безжизненное тело, направились к парапету моста и, раскачав свою ношу, перебросили несчастного агента через перила в Сену.
   Убийство полицейского агента наделало много шума в Париже.
   Энергично проведенное следствие раскрыло множество уголовных дел, концы которых, казалось, давно были спрятаны в воду... Но об этом мы расскажем в нашем следующем романе. В нем же читатель познакомится и с дальнейшей судьбой наших действующих лиц.
  

СЧАСТЛИВЫЕ ДНИ МОНМАРТРСКОЙ ФЕРМЫ

(Эпилог к роману "Монмартрская сирота")

ГЛАВА I

   Обитателей фермы Монмартр мы оставили в Париже в трагическую минуту убийства полицейского сыщика Пенвена, который следил за полковником Шамбержо -- злодеем и убийцей, остававшимся до сих пор безнаказанным.
   Дэрош ничего не знал о преступлении и на другой день с десяти часов утра ждал сыщика с докладом. Однако уже пробило одиннадцать, а Пенвен все еще не появлялся. Хорошо зная аккуратность и точность агента, Дэрош пришел в беспокойство. Наступило время завтрака -- агента все не было. Дэрош позавтракал, вышел из дома и решил непременно отыскать Пенвена. Однако он старательно скрывал от домашних свое беспокойство.
   Когда он ушел, горничная доложила г-же Дэрош и Элизе, что какая-то женщина желает переговорить с кем-нибудь из членов семьи по крайне важному делу.
   Незнакомку немедленно приняли. У нее было такое расстроенное лицо, что Элизу охватил страх за отца, не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья.
   Женщина, имевшая вид субретки из хорошего дома, подала ей письмо, которое Элиза торопливо распечатала и, страшно волнуясь, прочла следующие строки:
   "Г-н Дэрош! Вчера в одиннадцать часов вечера у подъезда моего дома чья-то взбесившаяся лошадь споткнулась обо что-то и погибла. Кучера отбросило в сторону, а двоих седоков подняли в бесчувственном состоянии.
   Как раз в это время я возвращалась к себе в Нейльи и сейчас же распорядилась, чтобы пострадавших перенесли в мой дом. Их было двое: молодой человек двадцати пяти лет и мальчик лет восьми или девяти. Немедленно пригласили врача.
   Пострадавшие несколько часов не приходили в чувство. Когда они наконец опомнились, то оказалось, что мальчика зовут Леоннек Порник и что он живет на Монмартре, на улице Лепик. Молодого человека зовут Жак Лефранк, по прозвищу Жако. Он сообщил мне ваш адрес, а мальчик умолял как можно дольше скрывать от матери и сестры случившееся несчастье, чтобы не огорчать их.
   Уведомляю вас об этом происшествии по просьбе Жака Лефранка. Посылаю свою горничную, которая и проводит вас ко мне.
   Жду вас с большим нетерпением.

Глубокоуважающая вас

баронесса Берген".

   Волнуясь, Элиза передала письмо г-же Дэрош и, позвонив, велела кучеру закладывать лошадей.
   Субретка предложила Элизе ехать в купе баронессы.
   -- Вы сбережете этим четверть часа времени, -- пояснила она, столько по меньшей мере уйдет на то, чтобы заложить экипаж.
   -- Действительно, вы правы, -- согласилась Элиза, набросив на плечи легкую мантилью и прикалывая шляпу шпильками, к волосам.
   Она поцеловала мать, сказала, что постарается скоро вернуться, и вышла из комнаты в сопровождении субретки.
   Выйдя из дома, они сели рядом в купе.
   Дверцы захлопнулись.
   Карета умчалась.
  

ГЛАВА II

   Жить в доме Дианы становилось все невыносимее для Стального Тела. Физическое влечение к этой женщине у него заметно угасло, в то время как началась тоска по утраченной свободе, по семье Дэрош, сделавшейся для него родной, но, главное, по Элизе, к которой он испытывал сильное чувство чистой любви.
   В описываемое утро он вошел в кабинет Дианы и застал ее в тот момент, когда она поспешно прятала в письменный стол какие-то бумаги и фотографии.
   -- Это что за портреты? -- спросил он.
   Диана искусно скрыла свое замешательство и, не отвечая на вопрос, переменила разговор:
   -- Что такое с тобой делается, мой милый? Я с некоторых пор замечаю, что ты не в своей тарелке.
   -- Нет, я ничего. Как всегда.
   -- Ну что ты говоришь! Ведь я же вижу.
   -- Мне скучно.
   -- Скучно? Со мной, с любимой женщиной -- скучно?
   -- Я измучился от этой жизни -- жизни зверя в клетке. Это невыносимо!
   -- Потерпи еще неделю.
   -- Как! Еще целую неделю на привязи, взаперти! Нет, я не могу.
   Он проговорил это очень резким тоном. Она обиделась и испугалась.
   При мысли, что он может ее покинуть, сердце сильно забилось у нее в груди. На глазах выступили слезы.
   Однако она пересилила минутную слабость и ответила ему не менее резко.
   -- Повторяю, я не могу так жить! -- с раздражением воскликнул Стальное Тело. -- Опротивели мне эти вечные тайны. Каждый день ты ведешь беседы с какими-то подозрительными личностями самого отвратительного вида...
   -- А тебе какое дело? -- возразила она, в свою очередь повышая тон.
   -- Я желаю знать, что это за люди. Кто, например, этот старый франт, вышедший сейчас отсюда гордым петухом, задрав голову?
   -- Да не ревнуешь ли ты?
   Она засмеялась деланным смехом.
   -- Вовсе нет. Но я все-таки хочу знать, как его зовут.
   При других условиях Диана нашлась бы, что ответить, придумала бы какое-нибудь правдоподобное объяснение; но ввиду того, что он проявлял такую настойчивость, она решила дать ему резкий отпор:
   -- А если я не желаю говорить?
   -- Отлично. В таком случае и я заведу тайны от тебя.
   -- А, так! Понимаю, чего ты добиваешься. Тебя уже тянет опять к этой проклятой семейке Дэрош... К этой твоей противной кукле Элизе... Не играй со мной, миленький, в эту игру; она для тебя опасна.
   -- Ты что же это -- вздумала меня пугать?.. Ха-ха-ха!.. Она мне угрожает!..
   Разговор принимал все более и более бурный характер.
   -- Значит, ты еще не забыл этой Элизы! -- в бешенстве кричала Диана. -- Хорошо же. Она и ее родители обречены на смерть. Так и знай. Моя ненависть к ним еще сильнее моей любви к тебе. Я сейчас просила тебя подождать еще неделю. Это потому, что до приведения приговора в исполнение осталась ровно неделя. Этот приговор я вынесла безапелляционно. Понимаешь, безапелляционно!.. Можешь теперь разыскать их, предупредить. Все равно. Уже поздно!
   Она размахивала руками, упиваясь собственными словами, и очень походила на фурию.
   Первый раз в жизни ковбой узнал, что такое страх.
   Он испугался.
   Не за себя -- он не способен был испытывать страх, -- но за супругов Дэрош, за Элизу, за тех, к кому он был так нежно и глубоко привязан.
   Он понял, что ему необходимо немедленно узнать адские намерения Дианы. Но он знал, что она не скажет ему больше ни единого слова.
   Что делать?
   Быстрее молнии в его голове пронеслась мысль, которую он решил осуществить во что бы то ни стало.
   Сделав неимоверное усилие, он подавил кипевшее в нем бешенство. Пожимая плечами, он уставился на Диану своими серыми, стальными глазами и мягко проговорил:
   -- Это очень глупо, мой друг, если ты думаешь, что я все еще интересуюсь монмартрскими фермерами. Я с самого приезда в Европу не видел их, и у меня даже нет желания их увидеть. Правда, к Элизе во мне зарождалась симпатия, но эту симпатию заглушила моя любовь к тебе.
   -- Правда? -- спросила Диана.
   Она успокоилась так же быстро, как и вышла из себя.
   -- Правда.
   -- Поклянись мне своей любовью.
   -- Клянусь тебе своей любовью, -- сказал ковбой, подумав, что честью он не решился бы поклясться.
   Добрые отношения восстановились.
   Они отобедали, как всегда, вдвоем, а вечером ездили кататься верхом.
   Стальное Тело всячески старался, чтобы Диана забыла про утреннюю размолвку.
   Внешне спокойный, он все время думал об опасности, грозившей семье Дэрош, и подготовил план своих будущих действий.
   Стальное Тело был уверен, что в письменном столе Дианы скрыта разгадка ее намеков на близкую гибель семьи Дэрош. Поэтому он решил пробраться утром в спальню Дианы, смежную с его комнатой, вынуть потихоньку ключи из ящика, в который она их клала на ночь, и обыскать письменный стол.
   Это он и исполнил. Словно опытный вор, прокрался он в девять часов утра в спальню Дианы, достал ключи, прошел в кабинет, отпер письменный стол и просмотрел там все бумаги.
   Изумлению его не было границ, когда на фотографиях он узнал утреннего посетителя.
   С чувством глубокого отвращения он положил их обратно в конверт.
   -- Нечего сказать, хорошие знакомые у Дианы! -- подумал он.
   Тут же он нашел чековую книжку и на последнем талоне прочел фамилию графа Шамбержо.
   -- Черт побери! Это он и есть -- тот, кто изображен на карточке. Для чего Диана выдала ему чек на целый миллион? Не понимаю.
   Бумаги были сложены пачками в отдельные папки с надписями: "Дело Шамбержо", "Дело сыщика Пенвена", "Дело Дэроша"...
   Первые две пачки он только быстро перелистал, зато стал внимательно читать бумаги Дэроша.
   С первых же строк он оцепенел от охватившей его злости и страшно побледнел.
   -- Каково бесстыдство!.. Какова гнусность!.. -- шептал он. -- Диана -- олицетворение преступности. Дальше по этому пути идти некуда. И такую женщину я любил! Да меня повесить мало... Ах... ее следовало бы сейчас же задушить, как ядовитую гадину, чтобы избавить от нее мир.
   Прочитав еще несколько страниц, он приложил руку к сердцу и воскликнул не своим голосом:
   -- Элиза!.. Замышляется покушение на Элизу!.. Ну нет, змея, ты шутишь. Этому не бывать.
   Одиннадцать часов -- нужно было спешить.
   Стальное Тело торопливо завернул бумаги и карточки в газетный лист, запер стол, положил ключи в карман и, никем не замеченный, вышел из особняка Дианы.
   А та, только что проснувшись, как раз в эту минуту звонила горничной -- помогать одеваться.
  

ГЛАВА III

   На улице Стальное Тело сел в первый встретившийся фиакр, дав извозчику адрес Дэроша.
   С сильно бьющимся сердцем вошел он в дом, где жили близкие ему люди, которых он не видел с их отъезда во Францию.
   Он велел доложить о себе г-ну Дэрошу. Ему ответили, что г-н Дэрош совсем недавно ушел из дому.
   Тогда он попросил провести его к г-же Дэрош.
   Мадам Дэрош его сейчас же узнала и очень обрадовалась:
   -- Эдуард Сильвер! Дитя мое, это вы!
   Они поцеловались как мать и сын.
   Она стала расспрашивать его о здоровье, о делах на Монмартрской ферме, но он сидел как на иголках и перебил ее, спросив:
   -- Элиза!.. Где Элиза? Она дома, надеюсь?
   -- Только что выехала.
   -- Какая жалость! -- вскричал он, но тотчас сдержал себя, не желая расстраивать добрую женщину.
   -- Она, должно быть, скоро вернется. Произошло неприятное приключение. Ее позвали к нашему доброму Жако: он выпал из экипажа и расшибся. С ним был маленький Леоннек Порник...
   -- Порник! -- воскликнул Стальное Тело, подскочив на стуле. -- Это фамилия того старого капитана, который был моим благодетелем, заменил мне отца.
   -- Так вот это его сын.
   Мадам Дэрош рассказала, как Элиза случайно познакомилась с вдовой капитана Порника и ее семейством.
   Стальное Тело слушал рассказ г-жи Дэрош с большим вниманием, стараясь скрыть от нее свое беспокойство за Элизу.
   Он рассчитывал, что с минуты на минуту вернется домой г-н Дэрош, которому можно будет рассказать все, ничего не скрывая.
   Однако прошло больше часа, а Дэрош не возвращался.
   Случай с Жако и Леоннеком был очень правдоподобен, но почему-то казался Стальному Телу подозрительным.
   Его тревога за Элизу все усиливалась.
   -- Вам известен адрес, куда поехала Элиза? -- спросил он.
   -- Нет. Я лишь знаю, что письмо было от госпожи Берген.
   Стальное Тело смертельно побледнел и только громадным усилием воли ему удалось скрыть охвативший его ужас. Он вспомнил, что в прочитанных им утром бумагах упоминались Нюнюш и Берген -- два имени, очевидно принадлежавшие одной и той же особе.
   Он быстро развязал принесенный с собой пакет, отыскал адрес Нюнюш и вручил пакет г-же Дэрош, прося спрятать бумаги в безопасное место и передать их г-ну Дэрошу, как только он вернется.
   Затем он простился с г-жой Дэрош и торопливо ушел, не выдав ей своего беспокойства.
  

ГЛАВА IV

   Люди, бросившие в Сену бездыханное тело сыщика Пенвена, были бы чрезвычайно изумлены, если бы могли видеть, что происходит в ночной темноте.
   Упавшее в реку тело сыщика сперва скрылось под водой, но через несколько секунд всплыло поверх воды и поплыло по течению, приняв вертикальное положение.
   Странный вид имел этот человек по пояс в воде, медленно уносимый течением среди ночного мрака! Неизвестно, куда бы занесло тело по воле волн, если бы при свете занимавшейся зари его не увидели два рыбака, ловившие рыбу там, где русло реки сужалось. Ловили они ее, разумеется, не имея разрешения.
   -- Можно нас поздравить! -- крикнул один из них, увидев плывущее тело. -- Течение принесло утопленника, получим премию.
   -- Держи карман! Проехала живая премия. Утопленник воскрес, иначе разве он плыл бы стоймя? -- вглядываясь вдаль, возразил другой рыбак.
   -- Его можно сделать утопленником.
   -- Нет, уж лучше вытащим его из воды. Надеюсь, он вознаградит нас за то, что мы лишаемся премии. Правда, старина? Слышишь, что ли? -- крикнул он утопающему.
   Утопающий не отвечал. Тем не менее рыбаки вытащили его багром и стали приводить в сознание.
   После нескольких минут их усиленных стараний утопленник чихнул, сделал несколько судорожных движений и попытался поднять голову. Рыбаки помогли ему.
   Постепенно придя в чувство, сыщик стал вспоминать, каким образом он тут очутился.
   Он ничего не помнил с той минуты, как собирался войти в свою квартиру.
   Поглядев на реку и ощупав свое мокрое платье, он понял, что его пытались убить, а затем бросили в реку, чтобы скрыть преступление.
   Пенвен машинально сунул руки в карманы: кошелек, часы, бумаги -- все исчезло.
   "Как хорошо, что я принял известные предосторожности", -- подумал сыщик.
   Взглянув на рыбаков, на их открытые, честные лица, он решил, что этим людям можно вполне довериться.
   -- Послушайте, снимите с меня сюртук, -- обратился он к одному из них.
   Тот не замедлил исполнить просьбу.
   -- Теперь освободите меня от жилета!
   Другой рыбак начал снимать с него жилет, но сыщик остановил его и с большим трудом сам отстегнул закоченевшими пальцами воротничок сорочки и манишку.
   После этого он указал одному из рыбаков на небольшую каучуковую трубку и попросил отвинтить от нее металлическую пробку.
   Тот отвинтил. Сейчас же послышался странный свист, и к изумлению обоих рыбаков их обширный, тучный клиент в один миг превратился в самого обыкновенного человека.
   -- Достаточно! -- со смехом кричал первый рыбак. -- Будет! От вас, пожалуй, ничего не останется, вы превратитесь в нуль!
   Второй рыбак покатывался со смеху.
   -- От этого жилета я кажусь вдвое толще, -- заметил Пенвен.
   -- Понимаю! Вы в нем проносите спирт под самым носом у таможенников!
   Сыщик не возражал. Он считал это объяснение очень удобным, так как оно позволяло ему не посвящать рыбаков во все подробности своего приключения.
   -- Он вам очень пригодился, -- прибавил другой рыбак. -- Без этого жилета вы пошли бы ко дну как камешек.
   -- Что правда, то правда! -- согласился сыщик.
   Он снял с себя каучуковый прибор и вынул из кармана фланелевого жилета, оставшегося совершенно сухим, шесть сложенных вчетверо стофранковых билетов.
   Деньги он отдал рыбакам, объясняя, что этим он благодарит их за услуги. Кроме того, он попросил достать чего-нибудь поесть и выпить согревающего. Пенвен попросил их еще перевязать ему рану на затылке, которая очень болела, и перевезти его на городскую квартиру.
   Огромная сумма ошеломила рыбаков. Они отказались брать деньги, не желая извлекать выгоду из чужой беды.
   Пенвен, скептик от природы и по профессии, не верил своим ушам.
   Он думал: "Скажите, пожалуйста, куда проникла деликатность?"
   Видя, что рыбаков не переубедишь, и не желая тратить время на спор, он отдал одному из них сто франков и попросил купить всего, что нужно для хорошей закуски. Поблагодарить и наградить их он решил позже.
   Рыбак сбегал в соседнюю деревню и вернулся через час, притащив корзину провизии. Он со смехом рассказал, как удивил лавочника, потребовав сдачи со ста франков. В деревне рыбак успел нанять крестьянина, который вез на парижский рынок свеклу и согласился подвезти больного за двадцать пять су.
   Рыбаки обрадовались случаю и угостились на славу. Сыщик выпил коньяку и подкрепился. Потом Пенвена усадили в повозку и по его просьбе проводили домой, в Нейльи.
   Там рыбаки уложили сыщика в постель: он чувствовал себя разбитым, не мог ни стоять, ни сидеть. Они согласились остаться, чтобы ухаживать за ним, пока он не поправится и не встанет на ноги.
  

ГЛАВА V

   Элиза была совершенно незнакома с планом парижских улиц и не знала, куда ее везет горничная баронессы Берген.
   Впрочем, она этим совершенно и не интересовалась. Мысли ее были заняты судьбой Жако и Леоннека, положение которых ей представлялось критическим. Умелый, опытный кучер быстро гнал рысака, выбирая наиболее пустынные улицы. Очевидно, ему были даны соответствующие инструкции...
   После часа езды по таким закоулкам, которых никогда, может быть, не видывал даже иной коренной житель столицы, экипаж остановился перед домом, стоящим обособленно на очень глухой и безлюдной улице. По внешнему виду это был особняк, в каких живут богачи, желающие совместить шумную столицу с деревенским уединением.
   Дом казался нежилым. Как и на всей улице, здесь царила мертвая тишина. Тяжелые драпировки завешивали зеркальные окна, так что с улицы ничего нельзя было видеть.
   Спутница Элизы позвонила у подъезда. Раскрылась тяжелая дверь.
   У входа их встретила женщина средних лет, с нахальным, измятым лицом, в безвкусном, чересчур богатом, для того чтобы быть в нем дома, наряде и со множеством драгоценностей. Сразу была видна куртизанка, на склоне лет не брезгующая никакими темными делами.
   Наивная Элиза видела в ней только человека, оказавшего благодеяние дорогим для нее людям, и сейчас же принялась горячо ее благодарить.
   -- Вы баронесса Берген? -- спросила она.
   -- Да, мадемуазель. А вы мадемуазель Дэрош? Очень рада познакомиться.
   И она протянула девушке руку, пристально в нее вглядываясь.
   -- О, мадам, как я вам благодарна за ваши заботы о дорогом мальчике и о моем друге Жако.
   Женщина, выдававшая себя за баронессу Берген и известная более по прозвищу Нюнюш, ловко разыграла роль скромной добродетели, не желающей принимать похвалы за свои добрые дела.
   Обменявшись с Элизой еще несколькими любезностями, она повела ее длинным коридором и, пройдя через целую анфиладу комнат, ввела в небольшую роскошно меблированную гостиную.
   -- Посидите здесь. Я хочу предупредить господина Жако, что вы приехали. Ему нужно приготовиться, чтобы вас принять.
   Элиза села в кресло и с нетерпением стала ждать возвращения баронессы Берген.
   Прошло пять, десять минут. Наконец четверть часа. Хозяйка не появлялась.
   Элиза стала беспокоиться.
   -- Уж не случилось ли чего с кем-нибудь из них? -- думала она, беспрестанно взглядывая на часы.
   Прошло еще четверть часа, двадцать минут.
   Никого нет.
   Становилось страшно.
   После некоторого колебания Элиза решила выйти из гостиной и узнать, что случилось.
   Она толкнула дверь, в которую перед тем входила, и пришла в ужас: тяжелая дверь оказалась запертой.
   Всем телом навалилась она на нее, но ее усилия не привели ни к чему; дверь не поддавалась.
   Элиза начала догадываться, что она жертва обмана. На лбу у нее выступил холодный пот.
   "Что мне делать? -- думала она. -- Закричать? Все равно здесь никто не придет ко мне на помощь. Выброситься из окна? Окна выходят во двор... Да и за мной, разумеется, наблюдают".
   Она бессильно опустилась на стул, ломая голову, кто мог устроить такую западню? Впрочем, ее все-таки не покидала надежда, что дверь заперлась случайно и что хозяйку просто что-нибудь задержало у больных.
   Прошло еще около получаса.
   Элиза безуспешно искала выхода из создавшегося положения и томилась неизвестностью.
   Но вот щелкнул замок.
   Дверь распахнулась.
   Элиза вскочила со стула и замерла, увидев графа Шамбержо.
   Теперь, в эту минуту, он совсем не был похож на изящного штаб-офицера, исполненного чувства собственного достоинства, каким Элиза привыкла видеть его в гостиной. Он обнаружил свое истинное лицо, был без маски. В нем не было и тени благородства. В глазах блестел злой насмешливый огонек. Вся фигура выражала нескрываемое торжество.
   Элиза заметила это и в первую минуту растерялась, но быстро пришла в себя.
   -- Здравствуйте, мадемуазель Дэрош, -- сказал полковник. -- Вы, разумеется, не ожидали меня здесь встретить?
   -- Я ожидала всего дурного. Значит, господин Шамбержо, меня заманили сюда по вашему наущению? Вы виновник этой западни?
   -- Как же быть, мадемуазель? Ваш отец уж очень упрям. Я узнал из верных источников, что он ни в коем случае не желает выдать вас за меня замуж, а между тем мне во что бы то ни стало необходимо жениться на вас.
   Элиза поняла суть гнусного замысла Шамбержо и замерла от ужаса при мысли о том, что ее ожидает. Однако она собрала все свои силы и ответила:
   -- Вы плохо меня знаете. Со мной будет нелегко справиться.
   -- Время сделает свое. Я убежден, что между нами установятся самые лучшие отношения -- до плотской любви включительно. Не так ли, душечка?
   Шамбержо хотел ее обнять, но она оттолкнула его и бросилась к дверям.
   -- Не трудитесь напрасно. Дверь заперта.
   -- Негодяй! -- кинула ему Элиза, не зная, что делать.
   Вдруг в доме поднялась ужаснейшая суматоха. Слышались удары каким-то тупым орудием по крепким дверям, топот ног, звон разбиваемой посуды. Можно было подумать, что на дом напало целое племя дикарей или что вспыхнул пожар и распоряжается пожарная команда.
   Полковник побледнел и заметался по комнате, как пойманная крыса.
   Шум и грохот слышались все ближе и ближе. Элиза подумала, что полиция накрыла гнусный притон, и стала громко звать на помощь.
   Видя, что дело приняло дурной оборот, граф Шамбержо открыл окно и выпрыгнул во двор.
   Через несколько минут дверь гостиной разлетелась вдребезги как от ударов топорами, и Элиза с изумлением увидела перед собой Стальное Тело, Жанну, Колибри и Жако. Стальное Тело смущенно остановился в стороне, любуясь Элизой, а Жако и Колибри объяснили ей, каким образом им удалось ее отыскать.
   Накануне вечером Жако вместе с Леоннеком были на представлении труппы "Буффало-Билль". После спектакля один англичанин-спортсмен, с которым они и раньше часто встречались, пригласил их зайти в кафе выпить ликеру. После нескольких рюмок Жако вдруг ослабел и почувствовал, что его клонит ко сну. То же самое произошло и с Леоннеком, хотя он не пил ликер, а выпил только чашку черного кофе. Оба они впали в забытье, от которого очнулись на другой день довольно поздно в дортуаре труппы "Буффало-Билль".
   Придя в себя, Жако отвез Леоннека домой, опасаясь, что мадам Порник беспокоится о сыне.
   Там уже сидела встревоженная Колибри. Увидев Жако и Леоннека совершенно здоровыми, она радостно всплеснула руками и только тут рассказала, как она за них тревожилась, когда узнала о несчастье с экипажем. Она очень мучилась тем, что ее не было дома, когда получено было сообщение о несчастье, и что она не могла поехать с Элизой к баронессе Берген, адрес которой ей неизвестен.
   При имени Берген Жанна вдруг побледнела и затряслась.
   -- Скорее! Скорее! -- закричала она не своим голосом. -- Скорее на помощь к Элизе! В этом проклятом доме меня погубили! Ее надо немедленно выручить!
   Жако объяснил, что никакого случая с экипажем у него не было.
   Тогда сразу все сделалось понятно.
   Колибри и Жанна, знавшая адрес Нюнюш или баронессы Берген, сейчас же поехали в проклятый дом.
   У подъезда они застали Стальное Тело, который, не получая ответа на звонки, могучим ударом плеча только что вышиб входную дверь.
   Нюнюш и ее двух горничных связали по рукам и ногам, несмотря на их сопротивление -- они барахтались, царапались, кусались. Выломали еще пару дверей -- и все.
   Дело было сделано.
   Элиза была освобождена.
   Тем временем полковник Шамбержо успел, воспользовавшись шумом, выбраться на улицу и, не оглядываясь, пустился бежать.
  

ГЛАВА VI

   Диана была поражена, когда узнала об исчезновении Стального Тела. Сначала она пришла в бешенство, но припадок скоро прошел и сменился жгучим горем раненого женского самолюбия, обманутой любви, ревности.
   Она чувствовала себя совершенно сломленной. Энергии, мужества, которыми она всегда отличалась, как будто и не бывало. Пропажа бумаг, унесенных Стальным Телом, не особенно ее заботила. Ее терзала лишь мысль, что она вероломно брошена любимым человеком, который был ее единственной радостью.
   Она забросила все дела, ломала руки в отчаянии и плакала горькими слезами:
   -- Неужели он навсегда меня покинул? Неужели он не вернется?
   Она болезненно прислушивалась ко всякому звуку, к малейшему шороху, надеясь, что дверь вот-вот откроется, в комнату войдет ковбой и кинется к ней в объятия.
   Поздно вечером оглушительно зазвенел звонок. Диана вздрогнула.
   -- Это он!.. Он!.. -- прошептала она, замирая в ожидании.
   Но ожидание было обмануто. То был граф Шамбержо; он постучался, задыхаясь, вбежал в комнату, бледный как покойник.
   Глаза его беспокойно перебегали с предмета на предмет.
   -- Что с вами! Почему вы влетели как бомба? -- спросила Диана, не особенно дружелюбно.
   -- Все погибло! -- сказал он дрожащим голосом. -- Дом Нюнюш подвергся нападению какой-то шайки, которая перевернула там все вверх дном.
   -- А Элиза?
   -- Ее эти люди увезли.
   -- А вы не могли?..
   -- Да что же можно было сделать? Я сам едва успел выскочить в окно.
   -- Итак, вы утверждаете, что все погибло?
   -- Решительно все.
   -- Тогда вам остается одно, господин Шамбержо: поскорее удирать из Парижа, не то вам придется очень плохо.
   -- Ни за что не уеду из Парижа! Я вовсе не желаю умирать от скуки.
   -- Попадете, значит, на каторгу.
   -- За такие-то пустяки? У меня есть связи, я выкручусь, да наконец, военное начальство меня не выдаст. А про собственную участь вы что же молчите? Ведь мы сообщники.
   -- Между собой и французской юстицией я могу поставить преграду в виде Атлантического океана.
   -- Следовательно, при первой же неудаче вы готовы бить отбой?
   -- Я еще не решила. Не знаю. Там увидим. Дайте мне сутки -- я тогда дам вам ответ о своих будущих намерениях. А пока -- оставьте меня одну.
   Полковник простился и ушел, оставив Диану в самом мрачном расположении духа.
   После ухода графа Шамбержо она долго еще прислушивалась к замиравшему уличному гулу и вздрагивала при стуке колес каждого проезжавшего экипажа.
   Всю ночь она не спала и только к утру забылась тяжелым сном, который часто тревожили кошмары.
   К утреннему кофе ей, как всегда, подали газеты и утреннюю почту.
   Она равнодушно читала письма, как вдруг у нее замерла душа и забилось сердце при виде конверта, на котором она узнала почерк Стального Тела.
   Дрожащими от волнения руками распечатала она письмо и побледнела, прочитав первые строки...
   Ковбой писал ей, что он убедился в том, что чувство к ней было не любовью, а увлечением, продолжавшимся, к сожалению, слишком долго. Последнее время он очень тяготился их совместной жизнью, а узнав об адских замыслах Дианы против семьи Дэрош, решил порвать с ней окончательно и навсегда.
   "Забудьте меня! -- писал молодой человек. -- Это неизбежно, необходимо. Я тоже постараюсь забыть, что вы преследовали невинных людей, не сделавших вам ни малейшего зла, что вы являетесь виновницей целого ряда вопиющих преступлений, идущих вразрез с самыми элементарными понятиями о чести и совести.
   Перестаньте преследовать дорогих мне людей. Умоляю вас именем всего, что только есть еще в вас честного и порядочного. Умоляю потому, что мне придется, к сожалению, выступить против вас, так как ведь я буду их защищать.
   Между нами все кончено безвозвратно, но мне было бы очень тяжело быть с вами во вражде.

Эдуард"

   Диана перечитала письмо несколько раз.
   Последний луч надежды на возвращение любимого человека исчез. Ею овладели тяжелые, мрачные мысли.
   -- Как я несчастна! Как я одинока! -- шептала она. -- Теперь только я чувствую всю глубину моей любви к нему. Без него для меня будет не жизнь, а мучение... Нет, я не хочу этого -- и этому не бывать!
   Ее мысли приняли другое направление. Вспомнилась семья Дэрош, вспомнилась Элиза.
   В глазах Дианы снова промелькнула надежда.
   "О, если б он знал! Боже мой, если б он знал! -- подумала она. -- И зачем я тогда же не рассказала ему? Элиза без труда подавила бы в себе зарождавшееся чувство, он любил бы меня одну... Дэроши благословляли бы меня за возвращенного сына... Как я была безумна! Мне, видите ли, хотелось, чтобы он разлюбил Элизу единственно из любви ко мне... Теперь для меня нет иного выхода. Я скажу им, что они не имеют права любить друг друга. Я представлю им доказательства. И тогда он вернется ко мне и опять будет моим".
  

ГЛАВА VII

   Дэрош вернулся вечером домой в самом унылом настроении.
   Пенвена он застал в постели совершенно больным, страдающим от тяжелой раны на голове. Сыщик описал ему события последней ночи: ночное нападение, покушение на его жизнь, чудесное избавление от смерти благодаря каучуковому жилету. При рассказе о похищении бумаг, добытых им с таким трудом, у сыщика выступили на глаза слезы.
   Пропажа бумаг была для Дэроша тяжелым ударом. С их утратой пропала надежда отомстить злодею, подвести его под вполне заслуженное наказание.
   Дома Дэроша ждала еще одна неприятность. Он застал жену в смертельном беспокойстве об Элизе, которая уехала уже давно и до сих пор не возвращалась.
   Дэрош, как мог, уговаривал ее не волноваться, доказывая, что девушку что-нибудь задержало у пострадавших, но в глубине души сам в это не верил.
   Происшествие с Пенвеном показало, что у Дэроша есть опасные враги, не останавливающиеся ни перед чем. Дэрош начал догадываться, что случай с Жако и Леоннеком -- простая выдумка. Уж не попала ли Элиза в ловушку?
   Рассказывая мужу о визите Стального Тела, г-жа Дэрош оживилась.
   -- Это Бог его нам посылает! -- сказал обрадованный Дэрош.
   Г-жа Дэрош вспомнила о свертке, оставленном Эдуардом, и передала его мужу.
   Дэрош с изумлением и недоумением торопливо развернул пакет и, когда увидел его содержимое, испустил радостный крик:
   -- Бумаги!.. Пропавшие документы! Труды Пенвена не пропали даром! Какое счастье!
   В пакете находились те самые фотографии, о которых говорил Пенвен. Дэрош бросился к письменному столу и быстро написал письмо своему верному агенту, уведомляя его, что похищенные документы найдены и что завтра же он подаст в суд жалобу на Шамбержо.
   Тут же, не медля ни минуты, он запечатал письмо и велел слуге сейчас же отнести его по указанному адресу.
   Он знал, что обрадует Пенвена, и думал, что это будет способствовать его выздоровлению.
   Затем он с чувством брезгливости перелистал тетрадь с надписью: "Дело Шамбержо", связал документы в один пакет и спрятал в свой письменный стол.
   Он собрался ехать к г-же Порник, рассчитывая узнать у нее что-нибудь относительно Элизы, как вдруг послышался громкий звонок.
   Супруги Дэрош бросились к дверям и увидели Элизу, которая входила в сопровождении Колибри, Стального Тела, Жанны и Жако, как всегда жизнерадостного и пышущего здоровьем.
  

ГЛАВА VIII

   На следующий день Дэрош поехал к Пенвену переговорить лично и посоветоваться о дальнейшем ходе дела.
   Он намеревался теперь же представить прокурору все документы, относящиеся к Шамбержо, и начать судебное преследование против полковника и Дианы Диксон, соучастие которой в покушении на жизнь Пенвена было теперь очевидно.
   Сыщик, проспав спокойно не менее десяти часов, почти совсем оправился от полученной раны в затылок. К нему вернулась вся его сообразительность и прозорливость. Он не разделял мнения Дэроша насчет немедленной подачи заявления прокурорскому надзору и советовал поступить несколько иначе.
   Он полагал, что лучше сначала обратиться к общественному мнению, воспользовавшись печатью, и когда оно будет в достаточной степени возмущено недопустимыми злодеяниями полковника Ш. (по его мнению, лучше было не называть в газетах преступника полной фамилией), тогда уже передать дело в суд. Пенвен утверждал, что военное министерство слишком часто оказывает давление на гражданское судебное ведомство, выгораживая своих; после шума, поднятого газетами, оно не сможет выступить на защиту полковника Шамбержо, гласно изобличаемого, потому что иначе вызовет против себя взрыв общественного негодования. Как ни обширны связи графа в военных сферах, перед такой перспективой эти круги вынуждены будут отступить.
   Дэрош признал справедливость доводов агента и согласился действовать, придерживаясь его тактики. Тут же вместе с Пенвеном он составил для газеты коротенькую заметку с описанием скандальных похождений полковника у Нюнюш и о содеянных в этом грязном доме преступлениях.
   Заметка оканчивалась заявлением, что неопровержимые доказательства всего изложенного будут представлены по первому требованию судебной власти.
   Заметка появилась в тот же день в вечерних газетах и произвела страшнейший переполох в обществе и в военном ведомстве.
   Рано утром на следующий день Дэрошу прислали повестку с приглашением явиться в два часа к прокурору республики.
   Дэрош торжествовал и радостно потирал руки. Все складывалось, как они предвидели.
   В два часа он уже сидел в кабинете прокурора и беседовал с его секретарем.
   Секретарь был человек средних лет, с умным лицом и живым проницательным взглядом.
   Показания Дэроша он тщательно записал, быстро пробежав представленные им документы, но на вопрос, долго ли будет идти следствие, определенного ответа не дал.
   Впрочем, у Дэроша имелось надежное средство ускорить следствие. Вернувшись домой, он тотчас же составил новую заметку, которая также появилась в вечерних газетах. В ней сообщалось, что автор вчерашней статьи был приглашен к прокурору республики и вручил ему доказательства виновности полковника Ш. В конце высказывалась надежда, что виновник перечисленных преступлений будет передан в руки правосудия и не избегнет ответственности перед законом.
  

ГЛАВА IX

   У Элизы произошла важная перемена в жизни.
   С появлением в семье Дэрош Стального Тела тоска молодой девушки рассеялась. Исчезло гнетущее чувство одиночества и того, что "жить не стоит". Отношение к ней Эдуарда было проникнуто такой глубокой нежностью, таким обожанием, что Элиза начала верить в возможность счастья.
   Стальное Тело чувствовал себя глубоко виноватым перед ангельски доброй, кроткой девушкой. Свое недавнее увлечение, которое он принимал за любовь, он теперь от всей души проклинал, осознав наконец, как близка и дорога ему Элиза.
   Терзаемый угрызениями совести и не будучи в состоянии выносить дольше неопределенность своего положения, молодой человек искренне покаялся перед Дэрошем в своих прегрешениях и ошибках и облегчил таким образом душу. В то же время он признался Дэрошу, что горячо любит Элизу.
   Признания Эдуарда нисколько не удивили Дэроша. Он, еще живя на ранчо Монмартр, замечал близость и дружбу между молодыми людьми и ничего не имел против этого. Он охотно бы простил Эдуарду его увлечение, но не знал, как отнесется к этому дочь. Поэтому Дэрош посоветовал Эдуарду набраться смелости и пойти к ней с объяснением.
   -- Если моя дочь простит вам "грехи молодости", -- сказал он, улыбаясь, -- то мы с женой охотно согласимся на этот брак. Я нахожу, что этим мы хотя отчасти отблагодарили бы вас за те неоценимые услуги, которые вы нам оказали.
   Стальное Тело с замиранием сердца постучался в комнату девушки и, пересиливая волнение, приступил к объяснению, от которого зависело счастье всей его жизни.
   Элиза слушала исповедь Эдуарда с бьющимся сердцем.
   То краснея, то бледнея, слушала она страстную речь ковбоя, а когда он кончил, бросилась ему на грудь, обняла его голову обеими руками и заплакала слезами счастья.
   Стальное Тело осыпал ее лицо, мокрые от слез глаза горячими поцелуями, клялся в вечной любви и гладил мягкие, шелковистые волосы.
   -- О, до чего я вас люблю!.. До чего вы мне дороги! -- шептал он, прижимая ее к себе. -- Как мог я так ошибаться в своих...
   -- Довольно! Никогда не вспоминайте больше об этом -- слышите? Прошлое забыто навсегда. Ради Бога, забудем все!
   Говоря это, она зажимала ему рот своей крошечной ручкой.
   -- О, благодарю вас, моя милая, моя хорошая! Всей своей жизнью я докажу вам, что вполне заслужил ваше прощение.
   -- Вы опять? Об этом нельзя говорить.
   -- Правда, правда... Не буду больше никогда!..
   Послышался стук в дверь.
   В комнату вошли г-н Дэрош и его жена. По счастливым лицам молодых людей они догадались, что объяснение прошло как нельзя лучше, и с радостными улыбками бросились в объятия своих детей.
   Дэрош позвал Колибри.
   Маленькая индианка, узнав радостную весть, нежно обняла свою горячо любимую подругу и крепко ее поцеловала.
   Кружок знакомых семьи Дэрош с быстротой молнии облетела весть, что Элиза выходит замуж за Стальное Тело.
  

ГЛАВА X

   Диана сильно ненавидела Дэроша, считая его почему-то похитителем своих сокровищ, но ее любовь к Стальному Телу была сильнее этой ненависти.
   Нисколько не задумываясь, она написала Дэрошу письмо, прося свидания с ним по очень важному делу, имеющему близкое отношение к его семье.
   Дэрош получил это письмо утром на третий день после неудавшегося покушения на Элизу и на другой день после известного объяснения молодой пары.
   Изумленный, он прочел это письмо всей семье и, посоветовавшись с Эдуардом, сейчас же ответил Диане, что готов ее принять.
   Так как дело, по словам Дианы, касалось всей семьи Дэроша, он решил принять ее в присутствии жены, Стального Тела, Элизы и Колибри, которую тоже считал членом своего семейства.
   Диана не замедлила приехать. Она заранее торжествовала победу и радовалась, собираясь разом достичь двух целей: вернуть любимого человека и поразить в самое сердце ненавистную соперницу -- Элизу. Семью Дэроша, особенно Элизу, она продолжала ненавидеть всеми силами своей души, хотя и знала, какая близкая родственная связь существует между этой семьей и Стальным Телом.
   Внешне спокойная, стараясь скрыть обуревавшее ее волнение, Диана вошла в гостиную и, окинув взглядом всех присутствующих, холодно сделала им общий поклон.
   Дэрош вежливо раскланялся с ней и пригласил сесть.
   Диана прямо приступила к делу, не желая терять времени:
   -- То, о чем я вам писала, господин Дэрош, очень важно и касается вашей семьи.
   -- Мы с нетерпением ждем ваших сообщений, будучи уверены, что они действительно очень важны.
   -- И вы не ошиблись. Слушайте. Лет восемнадцать назад вас постигло большое горе: у вас украли ребенка, малолетнего сына.
   Г-жа Дэрош при этих словах вздрогнула и вся обратилась в слух.
   -- После долгих напрасных поисков, -- продолжала Диана, -- вы отчаялись найти сына и, считая его погибшим, покорились судьбе. Знайте же: ваш сын жив.
   -- Жив!.. Мой Марсель жив! -- вскрикнула г-жа Дэрош, не помня себя от радости. -- Будьте благословенны за эту добрую весть! Я готова забыть все зло, которое вы нам причинили.
   -- Да, он жив. В четырехлетнем возрасте ваш сын был похищен двумя десперадо, проделывавшими свои операции на берегах Рио-Гранде. Это было похищение из мести. Мальчик оставался у одного из похитителей до восьмилетнего возраста, а затем исчез.
   -- Исчез?.. Значит, я его не увижу? -- простонала бедная мать.
   -- Я его нашла, -- гордо объявила Диана, -- и возвращу его вам.
   Наступило мертвое молчание. Присутствующие, затаив дыхание, ждали чего-то необыкновенного.
   Диана вынула из небольшой сумки какие-то бумаги и развернула их:
   -- Вот письменные показания за подписью обоих десперадо. Один из них, Сайрус А. Диксон, мой отец, потерял ребенка из виду через несколько месяцев. Другой, у которого мальчик пробыл около четырех лет, живет и сейчас в Денвере. В этих бумагах вы найдете замечательные подробности. В них, между прочим, сказано, что у ребенка на левом плече имеется родимое пятно.
   -- Да, -- сказала г-жа Дэрош, -- лилового цвета, в виде полумесяца, с мизинец величиной.
   Стальное Тело побледнел как мертвец.
   -- Десперадо, взявший к себе ребенка, -- продолжала Диана не совсем ровным голосом, -- поспешил переменить ему имя. Он назвал его Эдуардом, или Недом. Таким образом Марсель Дэрош превратился в Эдуарда Сильвера. Сильвер -- фамилия десперадо.
   Она повернулась к Стальному Телу и сказала ему:
   -- Нед Сильвер, покажите вашей матери родимое пятно, находившееся на левом плече у Марселя Дэроша.
   Г-жа Дэрош закричала так, что ее крик напомнил им вопли, с которыми, обезумев от горя, она мчалась по родной равнине на испуганном скакуне, когда у нее похитили сына.
   -- Марсель!.. Марсель!..
   Дэрош бросился к молодому человеку, дрожа от волнения, и крикнул глухим голосом:
   -- Ты наш сын!.. Ты наш Марсель!.. -- Он сорвал с него одежду и обнажил плечо, а на плече -- родимое пятно.
   -- Мать!.. Вы моя мать! -- воскликнул Стальное Тело и кинулся в объятия матери, заливавшейся слезами.
   В то же время из груди Элизы вырвался душераздирающий крик.
   Она упала как подкошенная.
   Мадам Дэрош, отдавшись порыву радости, даже не заметила, какой тяжкий удар нанесен ее дорогой дочери.
   -- Мой сын!.. Мой мальчик!.. Мой Марсель!.. Дитя мое!.. О, если б ты знал, как я тосковала по тебе!.. Но и ты, должно быть, перенес много горя!.. Расскажи мне все, все...
   Диана, несмотря на ненависть к Дэрошам, была глубоко растрогана этой сценой. В ее сердце шевельнулось чувство сострадания даже к Элизе. Теперь она уже ей не соперница. Любовь молодой девушки к Стальному Телу превратится в простую привязанность сестры к родному брату.
   Больше Диане нечего было здесь делать. Ее миссия окончилась. Пользуясь суматохой, она незаметно ушла.
   "Завтра же он ко мне вернется!" -- думала она, садясь в свой экипаж.
   Дэрош, его жена и Марсель -- будем звать ковбоя теперь настоящим именем -- настолько были заняты своим счастьем, что даже не замечали состояния Элизы, около которой хлопотала Колибри, стараясь привести ее в чувство.
   Вдруг Марселя, поразила та же самая мысль, от которой упала в обморок Элиза.
   Он вскрикнул точно раненый лев:
   -- Элиза!.. Матушка!.. Вы не подумали о Элизе!.. О нашей преступной любви!.. О нашем разбитом счастье!.. Элиза!.. Сестра моя!..
   Он видел, что она лежит без чувств на руках у Колибри, но не решался подойти.
   Он боялся, что теперь его ласки будут для нее оскорбительны.
   Мадам Дэрош взглянула на мужа с такой радостной улыбкой, что Марсель был просто озадачен, и проговорила:
   -- Если бы ты только знал, мой друг, как я счастлива! Теперь мы с легким сердцем можем отпраздновать свадьбу наших детей. Как светло у меня на душе, как радостно!
   -- Я тоже думаю, что нам не следует медлить со свадьбой, -- согласился Дэрош. -- Марсель, сынок мой, что же ты стоишь? Подойди скорее к своей невесте, успокой ее и утешь.
   Стальное Тело смотрел на родителей широко раскрытыми глазами, испытывая тревогу и страх.
   "Неужели они помешались от радости?"
   Та же мысль пришла в голову и Колибри.
   -- Мой брат!.. Он мой родной брат! -- шептала Элиза, приходя мало-помалу в себя.
   -- Да нет же! -- воскликнула мадам Дэрош. -- Он не брат тебе! Элиза!.. Дорогая моя!.. Я люблю тебя больше, чем иная мать любит свою дочь, но ты не дочь мне.
   -- Элиза вам не дочь! -- вскричал Стальное Тело, окончательно сбитый с толку. -- Так кто же она?
   Из глаз девушки ручьем хлынули слезы. Она начала приходить в себя от потрясения. На щеках появился легкий румянец.
   -- Она дочь моего брата, убитого версальцами во время коммуны, -- сказал Дэрош. -- Она наша приемная дочь и племянница. Твоя двоюродная сестра, Марсель! Помнишь, Элиза, -- обратился он к молодой девушке, -- я после приезда в Париж рассказывал тебе эту печальную историю: как злодей Шамбержо убил моего брата Луи Дэроша и его жену. Оставшаяся девочка-сиротка была ты.
   Элиза подбежала к г-же Дэрош, обняла ее и сказала:
   -- О какие вы добрые! Вы меня так любили и баловали, что мне и в голову никогда не приходило, чтобы я могла быть монмартрской сиротой.
   Она протянула руку Стальному Телу и сказала:
   -- Я очень сильно любила Эдуарда, а он причинил мне много горя; Марсель сделает так, что я все забуду. Не правда ли, братец?
   -- Неужели ты еще можешь в этом сомневаться? -- радостно ответил сияющий от счастья молодой человек.
   -- Ну вот, вы теперь радуетесь, веселитесь, смеетесь, -- сказала с улыбкой Колибри, -- а перед этим были похожи на приговоренных к смерти.
   -- Действительно, я думала, что вот-вот умру, -- прошептала Элиза. -- Так мне было тяжело!
   -- А что, папа Дэрош, -- продолжала индианка, -- ты как думаешь: ведь эта гадкая женщина приехала сюда сообщить тебе о сыне вовсе не из доброты. Я полагаю, что она просто хотела расстроить его свадьбу с Элизой.
   -- Совершенно верно, моя дикарочка.
   -- И в своих расчетах она блистательно ошиблась, -- сказал Стальное Тело.
  

ГЛАВА XI

   Когда полковник Шамбержо прочитал в газетах убийственную заметку о себе, он в первый раз в жизни почувствовал, что у него уходит почва из-под ног.
   Оставалась лишь слабая надежда на огромные связи, неоднократно помогавшие ему выкрутиться из разных скандальных историй. Он рассчитывал, что военное ведомство и на этот раз спасет его от гражданского правосудия.
   Эти надежды, однако, рухнули. На третий день после появления роковой заметки его вызвали к военному министру для объяснений.
   Министр, всегда любезный и обходительный с штаб-офицерами, принял на этот раз полковника Шамбержо с удручающей суровостью, даже не взглянув как следует и не пригласив сесть. Резко отчеканивая каждое слово, он проговорил строго и холодно:
   -- Мне представлены доказательства вашего скандального и преступного поведения, за которое вам придется сесть на скамью подсудимых. Главное разбирательство подобного рода обесславит не только вас с нами, но и ляжет пятном на весь офицерский корпус. Вам предстоит разжалование, потом ссылка и каторга. Выход один -- револьвер. Даю вам двадцать четыре часа на размышление. Потом стану действовать. Ступайте.
   Министр сурово сделал жест по направлению к двери.
   Нечто подобное произошло почти в то же самое время и в квартире Дианы.
   Королева Золота все еще находилась под обаянием сладкой мечты о том, как к ней вернется ее любовник; вдруг ей доложили о приходе полицейского комиссара, который сейчас же вошел сам, не дожидаясь разрешения.
   -- Вы зачем? Что случилось? -- спросила она, застыв от дурного предчувствия.
   -- Дело не особенно для вас приятное... До полиции дошли слухи о том, что на одного французского гражданина было сделано покушение. Его ночью оглушили ударом по голове, а потом выбросили тело в Сену, чтобы скрыть следы преступления.
   -- Мне какое дело до этого? -- перебила комиссара Диана. -- Знаете ли вы, кто я?
   -- Я пришел к госпоже Диане А. Диксон и предупреждаю ее, что через сорок восемь часов она будет сидеть в доме предварительного заключения по обвинению в подстрекательстве к убийству, -- сухо проговорил комиссар.
   Диана сообразила, что у полиции должны быть серьезные доказательства ее участия в преступлении, раз полицейский чиновник позволяет себе говорить таким тоном.
   Она видела, что игра проиграна, но не в ее характере было сдаваться.
   -- Вы не имеете права говорить мне подобные вещи, -- сказала она. -- Известно ли вам, что я -- Королева Золота и что у меня имеются тесные связи с посольством Соединенных Штатов?
   -- Это нам известно, иначе мы не стали бы вас предостерегать заранее, а просто арестовали бы без всяких разговоров. Вы поняли меня? Надеюсь, вы и сами знаете, что вам теперь следует делать, чтобы избавиться от разных неприятностей... Желаю вам всего лучшего!
   Комиссар вежливо поклонился и оставил Диану в состоянии полной ошеломленности от неожиданного оборота, который получило дело.
   Намек комиссара был как нельзя более ясен.
   Диане пришлось в течение двух суток покинуть французскую территорию из-за опасения ареста и предания суду.
  

ГЛАВА XII

   Тут же на Диану обрушился новый удар. Она прочла в газете известие о помолвке Марселя Дэроша с его двоюродной сестрой Элизой Дэрош.
   Это известие было для нее как гром среди ясного неба.
   Элиза -- не родная, а двоюродная сестра Стального Тела!
   Сначала она пришла в отчаяние. Потом это отчаяние сменилось безумной яростью.
   Глаза ее горели неистовым огнем. Она металась по комнате, точно львица в клетке, охваченная бессильной злобой.
   В ней с новой силой проснулась жажда мести всей семье Дэрош и главным образом "проклятой" Элизе, которую Диана считала виновницей своих несчастий и неудач.
   Мучение было тем ужаснее, что она даже не имела надежды на отмщение, так как волей-неволей ей приходилось удалиться с поля битвы и притом немедленно.
   В таком состоянии застал ее личный секретарь Корнелиус, которого она вызвала к себе по телефону, как только ушел комиссар.
   Овладев собой, Диана описала секретарю визит полицейского чиновника.
   -- Этого нужно было ожидать со дня на день, -- с обычным спокойствием сказал секретарь. -- Всеми этими сюрпризами мы обязаны вашему другу -- Стальному Телу.
   -- Не все ли равно, кому мы этим обязаны? Это с вашей стороны одно пустословие, -- резко перебила его Диана. -- Дайте лучше поскорее какой-нибудь дельный совет.
   -- Я вполне одобряю совет, данный комиссаром. Ничего более дельного не придумаешь. Собирайтесь-ка в дорогу и сегодня же покатим домой.
   -- Вы мне советуете постыдное бегство с поля битвы! -- вскричала Диана. -- Неужели мы позволим нашим врагам торжествовать победу?
   -- Да ведь ничего больше не остается. А что касается врагов, то им еще придется с нами считаться. Чем угодно готов поручиться, что они обязательно вернутся на родину, на Равнину Вех. Ну а там, среди американских прерий, все преимущества будут на нашей стороне. Уезжая из Парижа, мы не отказываемся от дальнейшей борьбы, а только меняем поле битвы. Это единственный выход из нашего теперешнего положения.
   Доводы Корнелиуса были как нельзя более убедительны. Приходилось покориться необходимости и бежать-бежать.
   Секретарь посмотрел в записную книжку и объявил Диане, что на другой день вечером из Гавра отходит в Нью-Йорк трансатлантический пароход "Нормандия", принадлежащий французской компании. Он предложил выехать из Парижа сегодня же с ночным курьерским поездом и брал на себя все хлопоты.
   Плача от досады и проклиная судьбу, Диана начала укладываться и дала себе клятву умереть или жестоко отомстить тем людям, которые, по ее глубокому убеждению, только и делали, что преграждали ей дорогу к счастью.
  

ГЛАВА XIII

   Возвратившись домой от военного министра, Шамбержо долго шагал из угла в угол, обдумывая, как спастись. Военный министр предлагал самоубийство! Вот выдумал! Сама мысль о таком выходе из создавшегося положения казалась полковнику смешной, нелепой, недостойной такого серьезного и умного человека, каким он себя считал.
   "Уйти из жизни, лишиться ее радостей, имея в кармане миллион наличными! Это было бы верхом глупости. Я бы первый назвал себя идиотом. -- Шамбержо решительно отклонил эту смешную мысль. -- Тогда что же делать? В Париже оставаться нельзя -- на каторгу сошлют. Поселят в Гвиане, а это, по выражению Дианы, довольно неприятный морской курорт. Что же делать? Что же делать? -- Мысль Шамбержо лихорадочно работала. -- Да, остается одно средство: бежать из Парижа, бежать из Франции".
   Это не особенно нравилось графу Шамбержо. Покинуть Париж было бы для него чересчур тяжело. Не из патриотизма -- нет, какой там патриотизм! Для полковника это было пустым звуком. А просто потому, что Париж, по его мнению, был единственным городом в мире, где порядочный человек мог жить, не умирая от скуки.
   Однако у него, как и у Дианы, не было другого выбора. Он волей-неволей решил безотлагательно бежать.
   Остановившись на этом решении, он принял все меры предосторожности, какие требовали обстоятельства.
   Прежде всего, он позвал денщика и отпустил его до следующего дня. Денщик был очень рад случаю погулять с земляками. Полученный отпуск его нисколько не удивил: полковник и раньше предоставлял ему такую льготу.
   Он быстро смахнул кое-где в квартире пыль, почистил сапоги графа и исчез.
   Оставшись один, Шамбержо вытащил дорожный чемодан и положил в него самые нужные вещи. Туда же положил он и часть своих денег, а другую аккуратно уложил в бумажник.
   Затем он сбрил усы и надел лакейскую ливрею, в которую его денщик облачался в приемные дни.
   Посмотрев в зеркало, Шамбержо остался доволен своим видом. Сбритые усы настолько изменили его физиономию, что сыщики (Шамбержо был уверен, что за ним следят) не могли бы догадаться, кто скрывается под этой ливреей. Сгущавшиеся сумерки увеличивали шансы полковника на спасение.
   Взглянув в зеркало еще раз, Шамбержо взял чемодан и через черный ход вышел из дома. На улице он закурил папироску и с видом прогуливающегося лакея, посланного господином с поручением, медленно зашагал по направлению к Западному вокзалу. Он не заметил ничего подозрительного. Шамбержо прибавил шагу, не обращая внимания на трех человек, шедших по другой стороне улицы. Они разговаривали на парижском арго и хохотали громким раскатистым смехом.
   То были Пенвен и спасшие его рыбаки. Они и виду не подали, что следят за каждым шагом лакея, в котором сыщик сейчас же узнал хорошо знакомого ему графа Шамбержо.
   То отставая, то обгоняя полковника, Пенвен и его товарищи пришли на вокзал.
   Спустя четверть часа Шамбержо, запасшись билетом до Гавра, уже сидел в вагоне.
   Пенвен и его спутники, поступившие к нему на службу за хорошее жалованье, назначенное Дэрошем, немного подумали -- также взяли три билета до Гавра и уселись в соседний вагон.
   Они едва успели. Через минуту раздался свисток и поезд тронулся.
  

ГЛАВА XIV

   В доме Дэроша появилось счастье, воцарилась радость.
   Элиза оживилась, стала такой же бодрой и жизнерадостной, какой она была до злополучного путешествия Стального Тела в Денвер. Тупую тоску и угрызения совести, мучившие Стальное Тело, вытеснили из сердца пламенная привязанность к Элизе и радужные мечты о будущем счастье.
   Счастливая мать не могла наглядеться на сына, найденного после стольких лет горя и страдания. Дэрош также радовался, глядя на сына-атлета и видя вокруг себя бьющее ключом счастье.
   Колибри и Жако, окончательно перебравшиеся в особняк Дэроша вместе со своим другом Леоннеком, тоже чувствовали себя как нельзя лучше, что, однако, не мешало им к общему веселью почти постоянно пикироваться.
   Г-жа Порник, и раньше навещавшая их довольно часто, на другой день после знаменательного дня пришла с обеими дочерьми и пробыла в гостях целый день, искренне радуясь счастью своих друзей.
   Оживилась даже всегда грустная и унылая Жанна, и на ее бледных щеках появилось что-то вроде румянца.
   Совершенно поправившийся Пенвен тоже принял, приглашенный Дэрошем, участие в общей радости и зашел с не отходившими от него ни на шаг рыбаками поздравить жениха и невесту. Пробыли они не более получаса, потому что им нужно было все время, не прерываясь, следить за графом Шамбержо.
   Разговор, естественно, шел вокруг событий последних дней, то есть покушения на Пенвена, дерзкой попытки похитить Элизу в оживленном Париже среди бела дня, визита Дианы и его неожиданных последствий.
   Дэрош торжественно объявил, что дела, которые задерживали его в Париже, идут отлично, скоро закончатся и он надеется в самом ближайшем времени уехать из Франции. Он уже приступил к приготовлениям к отъезду и просил г-жу Порник сделать то же самое.
   Г-жа Порник долго не решалась принять условия Дэроша относительно переезда в Америку, но после продолжительного разговора со Стальным Телом, который был так искренне привязан к семье своего приемного отца, покойного капитана Порника, согласилась.
   Дэрош рассчитывал, что полковник Шамбержо будет немедленно арестован ввиду собранных против него неопровержимых улик. На сбор свидетельских показаний потребовалось бы дней двенадцать. Словом, недели через две, передав дело честным и опытным адвокатам, можно было уже ехать домой, в Америку.
   Так думал Дэрош.
   Вдруг он получил телеграмму из Гавра:
   "Полковник Гавре. Диана тоже. Слежу. Сегодня пять часов отходим Нью-Йорк пароходе "Нормандия".

Пенвен"

   -- Черт возьми! -- вскричал Дэрош. -- Негодяй опять ускользнул от правосудия.
   Он подал телеграмму Стальному Телу.
   Ковбой пробежал ее глазами и спокойно сказал.
   -- Очень хорошо. Французское правосудие над ним бессильно, в таком случае мы будем судить его сами, своим судом. В Америке ему нас не миновать.
   -- Твоя правда, милый Марсель. Я сейчас же дам телеграмму своему нью-йоркскому агенту Уайсту, чтобы он встретил "Нормандию" и не спускал бы глаз ни с Дианы, ни с этого разбойника. А здесь нам больше делать нечего. Нам нужно как можно скорее быть в Нью-Йорке, чтобы на месте следить за всеми действиями наших врагов. Сегодня же ночью мы отправимся в путь.
   -- Как же вы отправитесь? Следующий пароход отходит из Гавра только через неделю.
   -- Я знаю, но нам необходимо спешить. Быть может, нам удастся сесть на какой-нибудь пароход с английского берега. В противном случае придется заказать экстренный, каких бы денег это ни стоило.
   Через полчаса вся семья Дэроша и прислуга были на ногах.
   Приготовления к отъезду протекали очень оживленно.
   Быстро уложив нехитрый багаж, Жако и Стальное Тело отправились к г-же Порник и стали помогать ей укладываться. С помощью таких силачей, как Жако и Стальное Тело, через полтора часа весь багаж был уложен и отправлен на Северный вокзал.
   Тем временем Дэрош отправился к своему банкиру -- американцу и поручил ему руководить хозяйственной стороной всех своих дел.
   К моменту отхода ночного поезда все было готово, и друзья, возбужденные торопливыми сборами, уселись в комфортабельном купе первого класса.
   Особенно радовалась отъезду из Парижа Жанна, где все напоминало ей о прежнем позоре. Впереди у нее была смутная надежда на лучшую жизнь.
   Очень радовались отъезду Колибри и Леоннек. Колибри скучала о вольной жизни в прериях, а Леоннеку хотелось увидеть краснокожих индейцев. Под качку поезда он уснул, мечтая о том, как он будет жить среди дикарей и "поступит в ковбои".
  

ГЛАВА XV

   Пенвен с помощниками внимательно следили за каждым шагом полковника Шамбержо, боясь, как бы он ни соскочил с поезда на какой-нибудь промежуточной станции.
   Опасения их были совершенно напрасны. Забившись в дальний угол вагона, полковник просидел неподвижно до самого Гавра.
   Поезд пришел в Гавр утром. Шамбержо, успевший переодеться в серый костюм, занял до отплытия парохода номер во второклассной гостинице. Пенвен внимательно осмотрел дом, где помещалась гостиница, и, убедившись, что из нее только два выхода и оба на улицу, расположился с товарищами в ресторане напротив гостиницы.
   Выпив кофе, они спросили карты и стали играть, не переставая наблюдать за обоими выходами из гостиницы. Тут же они и отобедали.
   Вскоре после обеда Шамбержо вышел из гостиницы и направился к гавани. Пенвен убедился, что полковник решил окончательно бежать в Америку. Действительно, Шамбержо направился прямо на пароход и взошел на "Нормандию" в ту минуту, когда она начала разводить пары.
   Отплытие должно было состояться в пятом часу.
   Пенвен сквозь громадную толпу протиснулся на палубу парохода, где была ужасная толкотня, крик, шум, грохот машины, сливавшиеся в общий неопределенный гул.
   Сыщик видел, как Шамбержо брал билет второго класса. Он хотел пойти за полковником, как вдруг увидел знакомую женскую фигуру: перед ним была Диана Диксон, которую он хорошо запомнил, хотя видел ее всего лишь раз. Рядом с ней стоял человек, в котором Пенвен, по описанию Дэроша, легко узнал секретаря Дианы -- Корнелиуса.
   Диана и Корнелиус, заметив Шамбержо, переглянулись между собой и прошли за ним в каюту второго класса.
   Пенвену было бы очень интересно узнать, что произойдет между тремя беглецами, но он не мог пойти за ними: ему нужно было спешить.
   Расталкивая всех локтями, он с трудом пробирался через густую толпу, сошел на берег, поговорил со своими помощниками и помчался на телеграф -- дать депешу Дэрошу. Быстро настрочив и отправив телеграмму, Пенвен вернулся на пристань.
   Пароход был уже совсем готов к отплытию. Провожавшие сошли на берег. Матросы готовились снимать мостки. Пенвен и его друзья стали взбираться на палубу.
   -- Опаздываете, господа, опаздываете! -- крикнул им капитан.
   -- Едва успели! -- отвечал запыхавшийся сыщик. -- С приятелями задержались. Гульнули так, что пришлось бежать на пароход без багажа.
   Пенвен взял для себя и для приятелей три билета второго класса. Рыбаки были сначала поражены предстоящей поездкой из Гавра в Нью-Йорк, но они успели так привязаться к Дэрошу и агенту и притом получали такое хорошее жалованье, что не колебались ни одной минуты и согласились ехать. Промысел давал им очень мало, родных и близких у них не было, так что им не о чем было жалеть.
   Чтобы расположить к себе администрацию парохода, сыщик отдал на хранение в контору бывшие при нем двадцать тысяч франков. Переезд был вполне благополучный. Правда, три приятеля отдали все-таки дань морской болезни, но это только в первые дни.
   Диана и Корнелиус, ехавшие в первом классе, изредка встречались с Шамбержо.
   Общая ненависть к Дэрошу сплотила их в тесный союз. Как только Шамбержо оправился от морской болезни, все трое принялись вместе обдумывать план мести.
  

ГЛАВА XVI

   Большой английский пакетбот, или почтовый пароход "Этрурия", делающий рейсы между Америкой и Англией, вошел в гавань Нью-Йорка на полсуток позднее "Нормандии".
   Дэрош и его друзья, успевшие вовремя сесть на отходящий английский пароход, совершенно не заметили, как доехали до Америки, -- до такой степени быстро промелькнуло для них время переезда среди приятных разговоров и радужных мечтаний о будущем.
   Они решили поехать в родные прерии после недолгого пребывания в Нью-Йорке и, не теряя времени, отпраздновать на ранчо Монмартр уже не одну, а сразу две свадьбы. Дело в том, что Жако дорогой сделал предложение и получил согласие. Обратить Колибри в христианство ему так и не удалось, и он отказался от дальнейших бесплодных попыток.
   От морской болезни Жако страдал сильнее и дольше всех. Когда же он от нее оправился, то почувствовал себя на верху блаженства и целые дни мечтал со своей подругой о том, как мирно и тихо будут они жить среди родных прерий, около близких, любимых людей. И все-таки между ними среди дружеских бесед нередко происходили пресмешные пикировки.
   В Нью-Йорке Дэрош остановился в своем роскошном особняке на Пятой авеню. Гостям были предоставлены великолепно обставленные апартаменты.
   Сейчас же по приезде, не успев еще хорошенько отдохнуть, Дэрош вытребовал к себе телеграммой сыщика Уайста.
   Уайст, типичный поджарый янки, которого Можно было принять за нотариуса, подробно изложил Дэрошу все, что делалось в неприятельском лагере. Получив телеграмму Дэроша, он точно проследил прибытие "Нормандии" в Нью-Йорк и с тех пор не упускал из виду Шамбержо, Диану и Корнелиуса. Графа он сразу же узнал по описанию, сделанному Дэрошем, а Диану и Корнелиуса он видел и раньше.
   После вступления на американский берег Королева Золота и ее друзья находились под неослабным надзором Уайста и его помощников.
   Они поселились в доме полковника Диксона на Пятой улице, рядом с Седьмой авеню.
   -- Как вы думаете, что они намерены делать? -- спросил Дэрош.
   -- Мне кажется, что на днях они уедут из Нью-Йорка. Вероятно, они поедут в Денвер, в резиденцию Королевы Золота. Полагаю, что до прибытия туда Королева Золота не приступит ни к каким важным действиям.
   -- А почему вы думаете, что они собираются уехать из Нью-Йорка?
   -- Потому что у них идут усиленные приготовления к отъезду.
   Дэрош дал сыщику еще несколько дополнительных наставлений на случай внезапного отъезда Дианы и Шамбержо и уже хотел отпустить его, как вдруг Уайст вспомнил одну вещь.
   -- Знаете, -- обратился он к Дэрошу, -- я заметил, что за каждым шагом ваших врагов следит кто-то еще. По-видимому, это какой-то француз. Действует он очень ловко: я заметил его только благодаря случайности.
   -- А каков он из себя, этот француз?
   Уайст описал его наружность. Дэрош сразу же узнал по описанию своего парижского агента Пенвена и предложил Уайсту познакомиться с ним и сговориться о совместных действиях.
  

ГЛАВА XVII

   Предположения Уайста оказались совершенно правильными.
   Через день после его разговора с Дэрошем Диана и ее союзники уехали из Нью-Йорка. Американский головокружительный экспресс помчал их на юг, в Денвер.
   Денвер они избрали главным центром для враждебных действий против семьи Дэроша. Во-первых, Денвер находился поблизости от ранчо Монмартр, дома Дэроша, а во-вторых, у Дианы и Корнелиуса были там многочисленные знакомства решительно среди всех слоев общества -- от крупных чиновников и миллионеров до всевозможных бандитов-десперадо.
   Диана и ее союзники разработали чрезвычайно простой план: набрать в Денвере и Золотом Поле банду самых отчаянных негодяев, человек пятьсот или шестьсот, дождаться удобной минуты и напасть неожиданно на ферму Монмартр. Вот и все.
   Нападение, разумеется, предполагалось сделать тогда, когда семья Дэроша уже приедет туда.
   Шамбержо, возлагавший всю вину за постигший его позор во Франции на Дэроша, был в восторге от этого плана. Он заранее наслаждался тем, как во главе шайки головорезов налетит на ферму своего ненавистного врага и все разорит, сомнет, разрушит, не оставив камня на камне.
   Только во время переезда через океан Шамбержо узнал, почему его так ненавидит Дэрош. Диана, прочитавшая все "Дело Шамбержо", открыла ему истинную причину. Полковник долго ломал голову и напрягал память, чтобы вспомнить кровавую сцену на улице Лепик, на вершине Монмартра, происшедшую двадцать лет назад. Он пролил тогда много крови, погубил много невинных жертв и не помнил отдельных эпизодов.
   Диана была мрачнее ночи и почти всю дорогу молчала. На вопросы Корнелиуса и Шамбержо она отвечала нехотя и кратко.
   Ей был нанесен тяжелый удар -- помолвка Стального Тела и Элизы. Ее поддерживала только надежда на жестокую, беспощадную месть.
   Подобно Шамбержо, она думала лишь о том, как бы восторжествовать над своими врагами, заставить пройти через все степени унижения и потом безжалостно уничтожить их.
   "Я достану их!" -- думала Диана, стараясь рассеять этими злобными мыслями тоску, которая ее отчаянно грызла.
   От Нью-Йорка до Денвера было более трех тысяч километров.
   При всех удобствах, всей комфортабельности первоклассных вагонов на североамериканских железных дорогах такой длинный путь, да еще сразу после переезда через океан, все-таки давал себя чувствовать. Диана и Корнелиус, более закаленные деятельной жизнью, еще держались, но полковник совсем расклеился и лежал пластом на диване.
   Поезд мчался бешено, проносясь через огромные пространства.
   Руководствуясь американским правилом, что "время -- деньги" машинист и кондукторы мало думали о безопасности и надежности железнодорожного полотна.
   Впрочем, пассажиры, едущие на дальние расстояния, не особенно выигрывают от такой быстроты, потому что на небольших станциях приходится иногда по нескольку часов дожидаться прихода другого поезда.
   Уайст и его помощник, следившие по поручению Дэроша за Дианой, сначала старались не попадаться на глаза как ей, так и ее спутникам, но около Сан-Франциско, до которого из Денвера было примерно сто пятьдесят километров, они вошли в тот вагон, где сидели три союзника, и сделали попытку вступить с ними в разговор, выдавая себя за коммерсантов.
   Но попытка не удалась. Шамбержо был так измучен путешествием, что ему было не до разговоров, да и английский язык он знал неважно. Что касается Дианы и Корнелиуса, то они на все вопросы отвечали короткими и сухими "да" и "нет".
   Так они доехали до станции Санди-Рэндж, от которой до Денвера оставалось только около ста километров.
  

ГЛАВА XVIII

   В доме Дэроша на Пятой авеню кипела жизнь.
   У всех были счастливые, веселые лица. Радостно звенели в комнатах детские голоса Леоннека и Ивонны. Мрачноватый дом от этого только выигрывал, казался нарядным, оживленным и праздничным. Даже убитая горем г-жа Порник перестала плакать, как бы заразившись общим веселым настроением.
   Пенвен, оповещенный Уайстом, не замедлил прийти в дом с обоими товарищами, веселыми парижанами, которые всех смешили и забавляли остроумным рассказом о том, как они, выслеживая Шамбержо, незаметно для самих себя очутились за океаном, в Нью-Йорке.
   -- До Нью-Йорка все было хорошо, -- говорил Пенвен. -- Проследить за этим господином в Гавре и на пароходе ничего не стоило. Но вот мы очутились в этой проклятой американской столице, в которой не знаем ни одной улицы. Просто черт ногу сломит! Улицы обозначены номерами. Ни одного названия! Извольте тут запомнить!
   -- Правда, вам было очень трудно, -- с улыбкой говорил Дэрош. -- И вы очень ловкий человек, что сумели все-таки выпутаться. Зато теперь вы свободны. За нашими врагами установлен бдительный надзор.
   Дэрош еще в Париже предложил Пенвену оставить свое беспокойное и опасное ремесло и заняться фермерством, что гораздо почетнее и полезнее. Пенвен охотно согласился. Он был одинок, как и его друзья-рыбаки. Тем также нечего было терять на родине. Поэтому и они, со своей стороны, тоже согласились на предложение Дэроша, решив, что если они будут скучать по Франции и если им захочется опять браконьерствовать, то они всегда могут уволиться и уехать домой.
   Друзья не теряли времени в Нью-Йорке даром. Целые дни они ходили по магазинам и делали покупки для предстоящего торжества.
   Дэрош открыл им самый широкий кредит и только просил своих друзей об одном, чтобы они ни в чем не стеснялись и помнили, что они не скоро попадут опять в такой оживленный и богатый торговый центр.
   Спустя десять дней после приезда в Нью-Йорк все отдохнули и все нужное для свадьбы было закуплено.
   Делать в Нью-Йорке было больше нечего. На другой же день решили выехать.
   Дэрош телеграфировал на ферму, чтобы там все приготовили для приема гостей. Черного Орла и Красную Лилию он велел предупредить о приезде Колибри. Вождя со всем племенем он приглашал на торжество на ранчо Монмартр.
   Послали телеграмму и семье Жако в приход святого Бонифация, около Виннипега. Старика Лефранка уведомили о свадьбе сына и пригласили на торжество со всей семьей.
   Перед самым отъездом, когда друзья весело и оживленно беседовали за вечерним кофе, в гостиную вошел лакей и подал Дэрошу телеграмму.
   -- Должно быть, от Уайста, -- сказал Дэрош и торопливо развернул депешу.
   Пробежав ее, он побледнел и стал читать вслух дрожащим голосом:
  
   "Наш поезд подвергся крушению в нескольких километрах от станции Санди-Рэндж. Масса убитых и раненых. У меня отрезало обе ноги. Мой помощник Кук убит наповал. Диана Диксон и полковник Шамбержо получили смертельные раны. Диана умерла вскоре, а Шамбержо промучился пять часов. Труп Корнелиуса обезображен до такой степени, что нельзя его узнать. Лежу в Денвере в больнице.

Уайст"

   Известие поразило всех как гром. На минуту в гостиной воцарилась тишина.
   Первой нарушила молчание Колибри.
   -- О чем же горевать, папа Дэрош? -- вскричала она. -- Змея погибла, шакал тоже. Это хорошо. Я рада.
   -- Ты права, -- сказал Дэрош. -- Эти люди сделали нам много зла и причинили много горя. Нам их жалеть действительно нечего. Но ведь вместе с ними погиб бедняга Кук и искалечен несчастный Уайст. Вот что грустно.
   Уайста и Кука знал лично только Дэрош, поэтому он и был огорчен больше всех.
   Смерть Дианы, молодой красавицы, поразила и даже отчасти опечалила Элизу и в особенности г-жу Дэрош. От природы добрая и великодушная, Элиза была готова забыть все зло, причиненное ей опасной соперницей, а г-жа Дэрош невольно испытывала признательность этой женщине, потому что ей она сделала доброе дело.
   Стальное Тело вспомнил все хорошие и все дурные качества этой женщины, сыгравшей такую роковую роль в его жизни и жизни его близких, и не мог решить -- огорчаться ему ее смертью или радоваться, что судьба избавила его от ужасов предстоящей беспощадной борьбы с ней.
   Только графа Шамбержо никому не пришло в голову пожалеть.
   На следующее утро в газетах появились подробные описания железнодорожной катастрофы между станциями Санди-Рэндж и Орселэ. Оказалось, что полотно от Сан-Франциско до Орселэ было размыто ливнями, прошедшими накануне. Начальник дистанции прекрасно знал, что путь небезопасен, но ввиду того, что предыдущий поезд благополучно проследовал по размытому пути, дал, несмотря на рапорт помощника, пропуск и этому поезду. В результате произошла катастрофа -- в Америке, впрочем, это случается далеко не редко -- с трагическими последствиями.
   Газеты, между прочим, пролили много типографских чернильных слез по поводу безвременной гибели первой денверской красавицы Дианы Диксон, известной под именем Королевы Золота.
  

ГЛАВА XIX

   Семейство Дэрош и их друзья прибыли в Денвер благополучно.
   Прежде всего, Дэрош отправился в больницу, с ним был опытный врач, которого он пригласил с собой из Сан-Франциско.
   Положение Уайста было безопасно, но он очень ослабел после операции, потеряв много крови.
   Дэрош сделал для раненого все, что мог, и успокоил искалеченного сыщика обещанием обеспечить его пожизненной пенсией.
   Исполнив долг человеколюбия, Дэрош поспешил к близким ему людям.
   На ранчо Монмартр их встречали торжественно.
   Джек Курильщик и Фрэд, в отсутствие Дэроша заведовавшие всем хозяйством, устроили дорогим гостям такой прием, какого те даже и не ожидали.
   Ковбои в праздничных костюмах приветствовали их криками "ура" и ружейной пальбой. Черный Орел, Красная Лилия и их ближайшие родственники выехали навстречу за несколько километров и приветствовали своих белых братьев речами на образном индейском языке. У ворот фермы их встретил Фрэд, держа за руку беспомощного старика. Лицо слепого сияло счастливой, радостной улыбкой. Услышав голос Элизы, он бросился к ней и заключил ее в свои объятия. Девушка питала к старику негру самую искреннюю, горячую привязанность. Она обвила ему шею руками и нежно поцеловала как любящая дочь.
   Мадам Дэрош также обняла старика и сейчас же поделилась с ним своей великой радостью.
   -- Мой дорогой, мой преданный друг Жо! -- обратилась она к нему. -- Обними же скорее своего любимого мальчика, моего отыскавшегося сына. Помнишь, как ты когда-то его нянчил и баловал?
   Жо застыл от изумления, ничего не понимая.
   У него мелькнула мысль: не сошла ли его госпожа с ума? От горя это бывает.
   -- Обними же меня, приласкай своего питомца! -- весело воскликнул Стальное Тело, обнимая старика.
   -- Муше Стальное Тело, -- сказал дрогнувшим голосом старик. -- Неужели вы -- Марсель? Мой малютка Марсель?.. О, я хочу плакать... О как я доволен!
   На лице старика появилась неописуемая радость. На глазах выступили слезы.
   Фрэд не произнес ни слова. Он был растроган до слез.
   В наружности Фрэда произошла резкая перемена. Его крупные черты были теперь облагорожены происшедшей в нем внутренней борьбой и перенесенными нравственными страданиями. В его манерах не осталось ничего от прежнего грубого и жестокого разбойника, наводившего ужас на самых звероподобных искателей золота. В больших серых глазах были видны скрытая грусть и тихое горе. По-видимому, он напряженно размышлял, а душа его переживала внутренний кризис.
   Сильная и глубокая любовь к Элизе совершенно преобразила его и духовно, и физически.
   Девушка протянула ему обе руки и горячо поблагодарила за заботы о бедном старике Жо.
   Со Стальным Телом Фрэд обменялся крепким рукопожатием и братским поцелуем. Между ним и его счастливым соперником уже давно установились дружеские отношения.
   С приездом семьи Дэрош ферма сразу же ожила. Давно уже здесь не раздавалось таких веселых голосов, такого звонкого смеха. Давно уже Дэрош, его жена и старик Жо не хохотали столь беззаботно и до такой степени от души.
  

ГЛАВА XX

   Обитатели фермы Монмартр зажили мирной и счастливой жизнью.
   Свадьбы и Стального Тела, и Жако отпраздновали в один день.
   Старик Лефранк, отец Жако, со всей своей многочисленной семьей, состоявшей из жены, пяти дочерей и восьми сыновей разного возраста, тоже, конечно, явился на торжество. Дэрош упросил их остаться подольше, и они прогостили на ферме больше месяца.
   Черный Орел был на празднике вместе со своими соплеменниками. Для вождя команчей это событие было двойной радостью, потому что он любил Стальное Тело не меньше, чем свою дочь.
   Краснокожие охотно воспользовались гостеприимством радушных хозяев фермы и показали, к великой радости Леоннека, все трюки, которые он видел на представлении труппы "Буффало-Билль".
   Парижане с удовольствием любовались верховой ездой дикарей и их военной пляской.
   В свою очередь команчи все время дивились, какие замысловатые выкрутасы выделывали ногами веселые парижане, друзья Пенвена.
   Пир на ферме продолжался больше недели; потом жизнь опять вошла в свою колею.
   Дэрош подыскал каждому из друзей в своем громадном имении подходящее занятие.
   Все стали жить трудовой полезной и вполне разумной жизнью. Днем были заняты делом, а вечера проводили за чтением или за дружеской беседой. По воскресеньям и по праздникам все, кто жил на других фермах Дэроша, съезжались на ранчо Монмартр и соединялись там в большую дружную семью.
   Игры и всевозможные развлечения чередовались с дружескими беседами, за которыми частенько вспоминались пережитые события.
   Дни, недели, месяцы проходили -- никто не видел, как...
   Время -- лучший врач. Фрэд, долго изнывавший от совершенно безнадежной любви к Элизе, незаметно для себя излечился от своего недуга. Пылкая страсть постепенно перешла в простую братскую дружбу, правда горячую и преданную.
   Этой перемене способствовала, между прочим, зарождавшаяся в нем любовь к другой женщине. Этой женщиной была Жанна.
   По бледному, грустному лицу Фрэда Жанна угадывала, что он переживает тяжелую драму. Кто много страдал, тот особенно чуток к чужому горю, поэтому Жанна искренне жалела молодого человека и при каждом удобном случае старалась молча выказать ему сочувствие.
   По мере того как учащались их встречи, Фрэд все больше и больше ценил ее, а она, в свою очередь, все больше убеждалась в том, что под грубой внешностью этого великана скрыта нежная и любящая душа.
   Одним словом, Жанна "жалела" Фрэда, и скоро эта "жалость", как бывает у женщин, перешла в любовь.
   Когда наконец Фрэд, преодолевая робость, признался ей в любви, Жанна вся вспыхнула ярким румянцем и ее сердце так и забилось в груди.
   На Монмартрской ферме стало двумя счастливыми людьми больше.
   Впрочем, никто в счастливой долине не мог пожаловаться на свою судьбу.
   Мадам Порник превосходно справлялась с хозяйством на ферме, которую ей отдал в управление Дэрош. У нее оставалось достаточно свободного времени для того, чтобы следить за воспитанием Леоннека и Ивонны, для которых Дэрош выписал учителя.
   Пенвен и его друзья жили -- и не грустили. Бывший сыщик стал отличным фермером и из своих парижских привычек сохранил только одну: аккуратно прочитывал все получаемые им газеты, а получал он их отовсюду: из Денвера, Нью-Йорка, Парижа.
   Его друзья, рыбаки-браконьеры, помогали ему в хозяйстве. Если они и мечтали иногда о поездке в Париж, то только на время и чтобы непременно вернуться опять на ранчо Монмартр. Они очень полюбили необъятную ширь вольной прерии. По праздникам друзья неизменно отправляются удить рыбу в речке и уже не боятся, что их отдадут под суд за браконьерство.
   Читая однажды газеты, Пенвен нашел заметку о том, что полковник Сайрус А. Диксон запутался в делах, разорился и объявлен несостоятельным должником.
   -- Мудреного тут нет, -- сказал Дэрош, когда ему сообщили об этом. -- Ведь его дела вела Диана. После ее смерти все и пошло прахом!
   Стальное Тело и Элиза, Жако и Колибри любят друг друга по-прежнему. Обе четы живут в полном мире и согласии, но Жако и Колибри по-прежнему продолжают неизменно пикироваться.
   Старый Жо доживает свой век у "малютки Марселя", как он продолжает называть Стальное Тело, хотя тому уже исполнилось тридцать лет.
   В прежние годы он усердно баловал Элизу, а теперь с таким же усердием опекает ее двух детей.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru