Бурже Поль
Эдмон и Жюль Гонкуры

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ПАНТЕОНЪ ЛИТЕРАТУРЫ.

ПОЛЬ БУРЖЕ.

ОЧЕРКИ СОВРЕМЕНОЙ ПСИХОЛОГІИ

ЭТЮДЫ

О ВЫДАЮЩИХСЯ ПИСАТЕЛЯХЪ НАШЕГО ВРЕМЕНИ,
съ приложеніемъ статьи о П. Бурже
ЖЮЛЯ ЛЕМЕТРА.

Переводъ Э. К. Ватсона.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографіи Н. А. Левидина. Невскій просп., д. No 8.
1888.

   1) Но настоящему слѣдовало-бы дополнить этотъ этюдъ особою главою о дѣятельности одного Эдмона, послѣ смерти брата его Жюля. Но авторъ ограничился разборомъ книгъ, написанныхъ обоими братьями сообща, такъ какъ эти книги скорѣе относятся къ той литературной и соціальной эпохѣ (1850 -- 1870), которая составляетъ общій сюжетъ этихъ очерковъ.
   
   Судьба сочиненій братьевъ Гонкуръ столь-же своеообразна, какъ и талантъ ихъ, -- этотъ оригинальный талантъ, столь безусловно-цѣлостный, несмотря на двойственность его происхожденія. Какъ, въ самомъ дѣлѣ, объяснить себѣ то, что эти аналитики, послѣ двадцатилѣтнихъ трудовъ, не обращавшихъ на себя ни чьего вниманія, вдругъ стали вызывать восторгъ и подражаніе, составили себѣ цѣлую школу? Послѣ Бальзака никто въ такой мѣрѣ не произвелъ такого переворота въ области романа. Авторъ исторіи Ругояовъ, равно какъ и авторъ "Набоба" -- ихъ ученики. Къ нимъ-же примыкаетъ цѣлая серія замѣчательныхъ писателей, начиная съ Гюисманса, этого болѣзненнаго ума, и кончая Юліей Додэ. Обыкновенно такая запоздалость славы и вліянія авторовъ происходитъ вслѣдствіе новизны ихъ направленія, вслѣдствіе того, что они затронули такія стороны душевной жизни, полное развитіе которыхъ становится очевиднымъ лишь для послѣдующаго поколѣнія. Такъ было, напр., со Стендалемъ, который цѣлымъ поколѣніемъ раньше явился выразителемъ того духа анализа и космополитизма, который составляетъ отличительный признакъ нашей эпохи. Намъ онъ представляется современникомъ, но за то его не могли вполнѣ понять настоящіе его современники, не исключая даже умнаго и проницательнаго Сентъ-Бэва. Братья Гонкуры, столь мало, впрочемъ, похожіе на Бейля, имѣютъ съ нимъ только то общее, что они, какъ и онъ, отличались парадоксальностью, такъ сказать, воображенія заднимъ числомъ. Въ самое цвѣтущее время Второй Имперіи они являлись литераторами восьмидесятыхъ годовъ настоящаго столѣтія. У нихъ особенно замѣтно сказалось вліяніе рода искусства на литературу, а это вліяніе является въ настоящее время фактомъ капитальнымъ, зависящимъ отъ различныхъ причинъ, кроющихся въ нашихъ нравахъ, начиная съ теоріи критики и кончая нашими привычками и обстановкой. Подъ этимъ вліяніемъ они создали особую форму романа, способную выразить лучше, чѣмъ какая-либо другая, моральную болѣзнь современнаго человѣка, а для того чтобы написать такой романъ, они придумывали и примѣняли на практикѣ совершенно новый слогъ, удивлявшій своею новизною даже самыхъ компетентныхъ судей ихъ эпохи. И этотъ слогъ являлся предлогомъ для самыхъ ярыхъ нападокъ на Гонкуровъ со стороны ихъ литературныхъ противниковъ. Нельзя, однакоже, отрицать того, что созданіе такого слога объясняется нѣкоторыми настоятельными потребностями нашего поколѣнія, доказательствомъ чего служитъ то, что очень многіе прозаики, и притомъ самые разнообразные, приняли его въ принципѣ. Эта вполнѣ художественная точка отправленія Гонкуровъ, способъ ихъ творчества и ихъ манера писать, -- вотъ тѣ три точки зрѣнія, съ которыхъ я желалъ-бы разсмотрѣть ихъ.
   

I.
Искусство и литература

   Имѣя дѣло съ писателемъ, который вноситъ въ свои творенія очень оригинальную ноту, прежде всего приходится отвѣтить на слѣдующій, невольно напрашивающійся вопросъ: прямо-ли онъ обратился къ литературѣ, или-же его привлекали прежде другія занятія? Если эти другіе вкусы отличались извѣстной страстностью, если эти другія занятія встрѣчали извѣстныя препятствія, то это не преминетъ отразиться на всей послѣдующей дѣятельности человѣка; а такъ какъ природа въ дѣлѣ творчества своего пользуется элементами самыми противуположными, то случается, что эти посторонніе элементы отзовутся и на самомъ талантѣ, который подъ ихъ вліяніемъ измѣняется, и притомъ часто въ выгодную сторону. Такова была теорія и Гёте, который основалъ всего своего "Вильгельма Мейстера" на той исходной идеѣ, что самые разнообразные опыты, въ концѣ-концевъ, оказываютъ выгодное вліяніе на нашъ индивидуальный умъ. Можно было-бы привести не мало примѣровъ въ подтвержденіе этой широкой и обильной выводами гипотезы. Бальзакъ, какъ извѣстно, въ моло дости занимался въ адвокатской конторѣ; сдѣлавшись затѣмъ типографщикомъ и притомъ очень неудачно, онъ познакомился со всѣми треволненіями, съ которыми сопряжены неудачи въ дѣлахъ. И что-же вы находите въ его романахъ, изъ-за личности проницательнаго философа и богато одареннаго фантазіей поэта? Именно того, запутавшагося въ долгахъ, дѣлового человѣка, какимъ онъ былъ въ двадцать-пять лѣтъ, и этотъ-то дѣловой человѣкъ диктуетъ поэту и философу и "Сезаря Биротто", и "Эжени Гранде", и "Нюсингенскій домъ" и "Гобзекъ",-- всѣ эти повѣсти, въ которыхъ современная борьба изъ-за денегъ возвышается до размѣровъ эпопеи. Стендаль, въ молодости, носилъ военный мундиръ и бывалъ при дворѣ императора, и почти въ каждомъ изъ его сочиненій сквозитъ военный и дипломатъ. Въ "Госпожѣ Бовари" Флобера какъ-бы слышится госпитальный запахъ; здѣсь прямота и даже грубость анализа, безстрастное раскрываніе нравственныхъ язвъ, опредѣленность фразъ, острыхъ какъ хирургическій инструментъ, прямо указываютъ на сына военнаго врача, выросшаго возлѣ оперативнаго стола и въ анатомическомъ театрѣ. Теофиль Готье, по выходѣ изъ училища, занимался живописью, и поэтому какъ въ прозѣ, такъ и въ стихахъ его сказывается это его артистическое воспитаніе. "Хвалители и хулители", -- говорилъ онъ, -- "хвалятъ и бранятъ меня, нисколько не понимая того, кто я таковъ. Вся моя заслуга,-- а объ этомъ-то они никогда не упоминали, -- въ томъ именно и заключается, что я такой человѣкъ, для котораго существуетъ видимый міръ". Въ умѣ различныхъ этихъ писателей критикъ открываетъ рудную жилу, совершенно чуждую литературѣ, изъ которой они извлекли, однако, часть того металла, изъ котораго сдѣлана ихъ литературная слава. Такимъ образомъ, отличительныя свойства ихъ эстетики проистекаютъ изъ когда-то пріобрѣтенныхъ и развитыхъ способностей, неимѣющихъ ничего общаго съ эстетикой; словомъ, мы сами себя хорошенько не знаемъ, и наше внутреннее я растетъ, развивается, уменьшается и дѣйствуетъ помимо нашей воли.
   И братья Гонкуры не сразу сдѣлались литераторами; въ началѣ честолюбіе ихъ было обращено совершенно на другое. Въ 1849 году они отправились, съ котомками за плечами, странствовать пѣшкомъ по Франціи, съ тѣмъ чтобы принести съ собою обратно запасъ рисунковъ и акварелей. Но вскорѣ страницы ихъ записныхъ книжекъ, которыя предполагалось въ началѣ наполнить лишь адресами гостинницъ и цифрами пройденныхъ километровъ, превратились въ путевыя замѣтки. "И въ концѣ-концовъ",-- говоритъ Эдмонъ Гонкуръ,-- "эти записныя книжки отняли насъ у живописи и сдѣлали насъ литераторами". Въ другомъ мѣстѣ, въ предисловіи къ ихъ "Театру", онъ слѣдующимъ образомъ описываетъ ихъ домашнюю жизнь: "Сидя съ братомъ за большимъ столомъ, заваленнымъ моделями, на двухъ противоположныхъ концахъ его, съ утра до сумерекъ, въ довольно темной квартиркѣ въ улицѣ Сенъ-Жоржъ, мы, въ одинъ изъ осеннихъ вечеровъ 1850 года, когда при вечернемъ освѣщеніи становится уже невозможнымъ растушовываніе картинъ, подъ вліяніемъ какого-то наитія, принимались писать сообща какой-нибудь водевиль кисточкой, обмокнутою въ китайскую тушь..." Такимъ образомъ, оба романиста въ началѣ занимались изученіемъ живописи, и рѣзко отличаясь этимъ отъ другихъ, вышеупомянутыхъ мною писателей, они никогда не покидали окончательно первоначальныхъ своихъ занятій. Если они и не сдѣлались настоящими художниками, то они, съ другой стороны, никогда не переставали интересоваться вопросами искусства. Доказательствомъ тому могутъ служить ихъ критическія статьи, всецѣло посвященныя этой области, и къ которымъ они,-- быть можетъ одни изъ своихъ собратьевъ,-- относились съ точки зрѣнія не литераторовъ, а живописцевъ. Статьи ихъ о живописи XVIII вѣка, о Ватто и о Бушэ, о Натурѣ и о Фрагонарѣ не представляли собою ни философскихъ трактатовъ, въ родѣ статей Тэна, ни изложенныхъ красивой прозой варіацій, какъ у Поля де-Сенъ-Виктора. Это техническіе, добросовѣстные разборы, сразу изобличающіе эксперта. Говорятъ-ли они о Шарденѣ, -- они говорятъ о немъ такъ, какъ могъ-бы говорить воспитанникъ Школы живописи, восхищающійся его пріемами: "Онъ радуетъ глазъ своими веселыми тонами, нѣжностью бликовъ, мягкостью мазковъ, гармоніей красокъ, теплотою фона, яркостью солнечныхъ лучей..." О несравненномъ Ватто они пишутъ какъ восторженные поклонники: "У него какой-то особенно яркій красный цвѣтъ, точно составляющій его привиллегію, замѣтно отличающійся отъ буроватаго краснаго цвѣта другихъ художниковъ, и который особенно рельефно оттѣняется удачными сопоставленіями съ сѣрымъ и чернымъ цвѣтами..." Впрочемъ, имъ извѣстно и то, откуда получается этотъ особый красный цвѣтъ:-- "Не подлежитъ сомнѣнію, что эта краска получена изъ Англіи: англійскія руководства восхваляютъ ея достоинства, и ящикъ ея продавался, въ видѣ рѣдкости, во время распродажи вещей художника Венено..." Подобныя замѣчанія указываютъ на самое близкое знакомство съ дѣломъ, чуждое всякой поверхностности, а проникающее въ самую суть; и дѣйствительно, не сдѣлавшись живописцами-практиками, братья Гонкуръ сдѣлались собирателями картинъ. Въ двухъ томахъ ихъ сочиненій, озаглавленныхъ "Домъ художника", мы находимъ доказательства тому, съ какою любовью они собирали гравюры и офорты, бронзовыя и фарфоровыя вещи, мебель и ковры, словомъ все, касающееся украшенія дома, до японскихъ бездѣлушекъ включительно. Они жили въ настоящемъ маленькомъ музеѣ, постоянно расширявшемся, и вполнѣ наслаждались имъ. Благодаря этому постоянному обращенію съ красивыми и рѣдкими предметами, они усвоили себѣ извѣстные артистическіе взгляды на вещи, которые мало-по-малу проникли въ самую суть ихъ таланта; и для того чтобы какъ слѣдуетъ понять этотъ талантъ, необходимо сначала подмѣтить и объяснить это вліяніе обстановки.
   Художественное произведеніе можетъ вліять на человѣка двумя различными образами, въ двоякомъ отношеніи. Представьте себѣ, что картина благочестиваго живописца, въ родѣ напр. Перуджино, повѣшена на стѣнѣ часовни и что къ ней, въ минуту благоговѣнія, приближается вѣрующій. Если у этого вѣрующаго благочестіе соединено съ чувствомъ красоты, онъ, безъ сомнѣнія, вынесетъ эстетическое наслажденіе отъ созерцанія этой, проникнутой глубокимъ религіознымъ чувствомъ картины, отъ созерцанія этихъ благоговѣйно-наклоненныхъ головъ, сложенныхъ для молитвы рукъ, этого свѣтлаго и мирнаго, какъ дно спокойной совѣсти, пейзажа. Онъ оцѣнитъ удачную композицію живописца, который, для приданія своей картинѣ болѣе мистическаго характера, соединилъ въ ней фигуры, заимствованныя изъ такихъ разнообразныхъ сферъ, что онѣ не могутъ вліять одна на другую; но притомъ, въ концѣ концовъ, всѣ эти неподвижные архангелы и молящіеся святые, улыбающіяся дѣти и задумавшіеся старцы сливаются въ одну общую картину нѣмой восторженности. И вся окружающая обстановка находится въ полнѣйшей, почти сверхъестественной, гармоніи съ этими молящимися фигурами. На васъ такъ и вѣетъ прохладой и безмолвіемъ церкви; васъ обдаетъ таинственность раскаянія, какъ-бы отдѣляющаяся отъ занавѣсей исповѣдальни, свидѣтелей столькихъ человѣческихъ слабостей; вамъ импонируетъ строгая простота алтаря; словомъ, вся прелесть обстановки католическаго храма нашла себѣ полнѣйшее выраженіе на картинѣ художника. Вѣрующая душа, въ виду столь правдиво переданныхъ на полотнѣ символовъ своей вѣры, имѣетъ полную возможность представить себѣ то душевное состояніе, при которомъ творилъ художникъ; она начинаетъ понимать, какъ создавалась эта картина; она начинаетъ вбирать въ себя душевное настроеніе художника такъ-же, какъ тѣло вбираетъ въ себя окружающій воздухъ; картина эта, словомъ, на время становится частью ея самой; душа наслаждается и страдаетъ отъ того, что изображено на картинѣ, такъ-же, какъ и отъ собственныхъ своихъ страданій. По всей вѣроятности, такимъ-же образомъ венеціанскіе вельможи наслаждались роскошью большихъ картинъ Веронезе, продолжавшихъ на стѣнахъ ихъ дворцовъ ихъ повседневный веселый житейскій праздникъ. По всей вѣроятности, подобною же любовью любили молодые люди Греціи статуи своихъ боговъ, сильныхъ и ловкихъ, какъ они сами, статуи, являвшіяся какъ-бы изображеніемъ ихъ собственной силы и красоты. Подобное настроеніе, повидимому, совершенно противорѣчивъ настроенію любителя, расхаживающаго по музею, какъ равнымъ образомъ и музей, по самому существу своему, не похожъ на христіанскую церковь, на языческій храмъ и на жилой домъ. Здѣсь произведеніе искусства какъ-бы вырвано съ корнемъ, отдѣлено отъ того спеціальнаго уголка міра, для котораго артистъ задумалъ и создалъ его, вслѣдствіе того освобождено отъ вліянія однородныхъ впечатлѣній, которыя, объясняя его происхожденіе, какъ-бы создавали вокругъ него живую атмосферу. Съ нимъ дѣлается то-же, что дѣлается съ растеніемъ, срѣзаннымъ съ стебля и помѣщеннымъ, въ числѣ десятковъ другихъ, въ букетъ: другія художественныя произведенія, поставленныя подлѣ него, такъ сказать, борятся противъ него и измѣняютъ его. Между полосами рамки мы видимъ изображенный въ миніатюрѣ идеалъ, нѣчто весьма сложное, систематическое и оригинальное. Всѣ эти изображенія борятся въ умѣ зрителя, переходящаго отъ картины къ картинѣ и поддающагося этимъ противорѣчивымъ впечатлѣніямъ, не какъ впечатлѣніямъ необходимымъ, но какъ прихотямъ своего празднаго ума. Онъ мысленно отождествляетъ самъ себя съ самыми различными темпераментами и съ различными оттѣнками цивилизаціи. Произведеніе искусства, вмѣсто того чтобы становиться для него предлогомъ для индивидуальнаго развитія своей личности, дѣлается для него лишь средствомъ проникновенія внутрь постороннихъ личностей. Онъ понимаетъ его, какъ можно понимать языкъ, на которомъ не говоришь, но не въ состояніи думать на немъ такъ, какъ думаютъ на родномъ языкѣ. Оно для него отходитъ изъ области генія и созиданія въ область диллетантизма и критики. Только къ первой изъ этихъ областей можетъ быть примѣнено удачное выраженіе Бальзака: "Понять -- значитъ сравниться".
   Братья Гонкуры были, такъ сказать, "музейными" людьми новѣйшей формаціи, ибо духъ диллетантизма и критики развился въ насъ до такой степени, что онъ распространилъ понятіе о "музеѣ" гораздо дальше общественныхъ или частныхъ собраній, вводя его даже въ различныя мелочи домашней обстановки. Разныя художественныя бездѣлушки, придающія одному углу гостиной восточный характеръ, другому -- стиль Возрожденія, третьему -- стиль XVIII вѣка, совершенно измѣнили внутреннюю декорацію нашихъ квартиръ, придали ей какой-то странный архаическій характеръ, такъ что въ концѣ концовъ нашъ 19-й вѣкъ, собирая и провѣряя всѣ эти стили, самъ себѣ не создастъ никакого. Современному болѣзненному вкусу нужно нѣчто красивое, но въ то же время и странное. Незнакомыя ему до сихъ поръ формы японскаго искусства пріятно ласкаютъ его глазъ, избалованный и отчасти извращенный, какъ вкусъ пресыщеннаго гастронома. Эти нѣсколько странные и извращенные вкусы распространяются даже и на людей, остающихся равнодушными къ искусству и не имѣющихъ достаточныхъ средствъ для дѣйствительно цѣнныхъ пріобрѣтеній; и вотъ, въ видахъ эксплуатаціи, этой страстью начинаетъ пользоваться контрфакція. Что выставляется въ окнахъ эти большихъ магазиновъ новостей, которые какъ-бы резюмируютъ собою привычки народа, потому что они спѣшатъ предупредить всѣ его желанія и прихоти? Опять тѣже художественныя бездѣлушки Ихъ-же, хотя и въ иной формѣ, вы найдете и въ студенческой пивной, въ видѣ причудливыхъ пивныхъ кружекъ и цвѣтныхъ шаровъ надъ газовыми рожками, и въ пріемной моднаго врача, и въ бумажномъ магазинѣ, и у пріятеля, къ которому вы забѣжите мимоходомъ. Конечно, это мода, которая пройдетъ, какъ и всякая другая мода; но бытописатель современнаго общества такъ-же мало можетъ оставить ее безъ вниманія, какъ напр. историкъ вѣка Людовика XIV не можетъ оставить безъ вниманія подстриженныя аллеи версальскаго парка. Вся поэзія Расина находится въ самой тѣсной связи съ тѣмъ видомъ, который открывается съ террасы стараго замка; такъ и наша современная литература останется въ значительной мѣрѣ непонятной безъ знакомства съ тѣми магазинами бездѣлушекъ, которыя составляютъ необходимую принадлежность нашей домашней обстановки.
   Трудно опредѣлить, въ какой мѣрѣ это тѣсное общеніе съ художественными произведеніями вліяетъ на умъ обыденный. Но Гонкуры представляютъ намъ наглядный примѣръ того, чѣмъ становится при такой обстановкѣ умъ людей недюжинныхъ, пристращающихся къ составленію коллекцій не ради моды или разсчета, а вслѣдствіе глубокой, непреодолимой внутренней потребности. Во-первыхъ, вслѣдствіе этой привычки, зрѣніе, самое, такъ сказать, умственное изъ нашихъ ощущеній, изощряется и утончается. Въ "Домѣ художника" Гонкуры говорятъ, напр., о томъ, какіе должны быть обои въ спальнѣ, какіе цвѣта производятъ особенно пріятное впечатлѣніе подъ солнечными лучами; "при солнечномъ освѣщеніи то, что до сихъ поръ представлялось лишь какими-то разбросанными пятнами, превращается въ какихъ-нибудь охотниковъ въ желто-красныхъ костюмахъ, въ напудренныхъ пастушекъ, одѣтыхъ въ голубыя платья и сидящихъ на ярко-зеленой травѣ..." Это постепенное воспитаніе нашего взгляда вскорѣ превращается въ привычку къ внимательному анализу. Даже у лицъ, одаренныхъ не особенно сильнымъ художественнымъ чутьемъ, внѣшній видъ комнаты, цвѣтъ и форма какого-нибудь предмета, могутъ вызвать чувство симпатіи или антипатіи. Люди, умѣющіе смотрѣть, поймутъ истинныя причины этой симпатіи или этой антипатіи, и всѣ предметы представятся имъ продуктомъ сцѣпленія разныхъ мелкихъ фактовъ. Изъ-за омеблировки они подмѣчаютъ руку того, кто разставилъ эту мебель, его темпераментъ, его физіономію; складки одеждъ обнаруживаютъ передъ ними всѣ особенности облекаемаго ими тѣла; каждый встрѣчаемый или разсматриваемый ими предметъ вызываетъ въ умѣ ихъ безконечную ассоціацію идей. "Исторія", -- говоритъ Гонкуры,-- "не можетъ составить себѣ яснаго понятія объ извѣстной эпохѣ, если не сохранилось какого-нибудь образчика одежды"... А въ другомъ мѣстѣ они говорятъ: "Не только жесты наши, но и самый складъ нашего тѣла являются результатомъ привычекъ"... Этотъ внѣшній анализъ значительно разнится отъ того внутренняго анализа, который свойственъ умамъ, привыкшимъ возиться больше съсвоимъ внутреннимъ я, чѣмъ съ внѣшнимъ міромъ. Эти послѣдніе, путемъ рефлексіи, доходятъ наконецъ до того, что познаютъ свой собственный характеръ, а затѣмъ, путемъ сравненія, и характеръ другихъ людей. Первые-же отлично познаютъ нравы, обычаи и внѣшній видъ человѣка. Одни бываютъ, напр., совершенно неспособны различать, каково ремесло наблюдаемаго ими человѣка; другіе, подмѣчая съ перваго-же взгляда особенности этого ремесла, за-то не въ состояніи будутъ составить себѣ сколько-нибудь ясное понятія о душевныхъ движеніяхъ этого лица. Для того чтобы яснѣе представить себѣ эту противуположность. стоитъ только сопоставить рядъ мыслей, выраженныхъ писателемъ, обладающимъ психологическимъ воображеніемъ,-- напр., Вовенарга, Жубера, Ларошфуко,-- и собраніе замѣтокъ, озаглавленное Гонкурами "Мысли и ощущенія". Въ этой послѣдней книгѣ вы не найдете и десятка такихъ замѣчаній, какими изобилуютъ сочиненія такъ называемыхъ "моралистовъ" и которыя вдругъ бросаютъ яркій свѣтъ на сложный внутренній механизмъ,-- такихъ фразъ, которыхъ можно найти цѣлыя сотни, напр., въ сочиненіи Стендаля "Любовь": "Кристаллизація не можетъ быть вызвана людьми-копіями, и самые опасные наши соперники тѣ, которые наименѣе на насъ похожи"... Или въ другомъ мѣстѣ: "Истинное несчастіе для г-жи Реналь составляло отсутствіе Жюльена. Она призывала къ себѣ угрызенія своей совѣсти"... Но за-то "Мысли и ощущенія", какъ и дневникъ Шарля-Демайльи, изобилуютъ разными тонкими нервными ощущеніями, поразительной подвижностью взгляда, несравненной новизной и оригинальностью и поразительной мѣткостью выраженій: "Въ этой комнатѣ можно было различить на обояхъ премилый балетъ, исполняемый какими-то сѣрыми тѣнями, съ лицами, покрытыми черными полу-масками, размахивающими вокругъ себя покрывалами, точно крыльями. Этотъ странный менуэтъ замаскированныхъ мертвецовъ и привидѣній, сплетавшихся и расплетавшихся при лунномъ освѣщеніи, доставлялъ какое-то странное и таинственнное наслажденіе"... Для того, чтобы выражать на французскомъ языкѣ подобные эффекты, нужно обладать чувствительностью чрезвычайно тонкою, граничащею съ болѣзненностью. Но Гонкуры сами гдѣ-то выразились: "Для приданія какому-нибудь произведенію характера деликатности и меланхоліи, для того чтобы вызвать изъ струнъ души и сердца необычныя и чудныя фантазіи, въ натурѣ артиста должно быть нѣчто болѣзненное".
   И дѣйствительно, оба эти романиста больны -- больны тою странною болѣзнью, которая состоитъ въ излишней остротѣ ощущеній. "Я замѣчаю",-- говорится въ "Мысляхъ и ощущеніяхъ",-- что занятія литературой, наблюденія, вмѣсто того чтобы притупить во мнѣ чувствительность, еще больше расширили, развили, обнажили ее... По мѣрѣ того, какъ человѣкъ изучаетъ самъ себя, онъ, вмѣсто того чтобы крѣпнуть, становится все болѣе и болѣе чувствительнымъ, легко поддающимся всякому впечатлѣнію, безоружнымъ, ничѣмъ не прикрытымъ, болѣзненнымъ"... Дѣло въ томъ, что человѣкъ, разнообразя до безконечности свои художественныя ощущенія, доводитъ въ то-же время до крайности чувствительность своей нервной системы и кончаетъ тѣмъ, что переноситъ возбуждаемость своей эстетической природы на самые обыденные предметы своего существованія. Онъ собралъ и какъ-бы сконцентрировалъ всю свою жизнь въ художественныхъ ощущеніяхъ; и эти послѣднія, въ концѣ концовъ, дѣлаютъ его неспособнымъ къ простымъ и безъискусственнымъ наслажденіямъ, а тѣмъ менѣе къ тому индифферентизму, который рекомендовалъ мудрецъ, говорившій: "Нужно скользить по жизни, а не напирать на нее"... Къ этой постоянной причинѣ разрушенія слѣдуетъ еще прибавить ненормальную гигіену современнаго писателя, у котораго физическія упражненія не составляютъ противовѣса преобладанію умственной дѣятельности. Съ легкой руки Бальзака, представившаго артистическому міру почти чудовищный примѣръ своей "Человѣческой комедіи", создававшейся имъ въ теченіе цѣлыхъ двадцати лѣтъ, ваши литераторы какъ будто стали соперничать въ проявленіи силы воли при созиданіи своихъ произведеній. "Когда мы творили",-- признается Эдмонъ Гонкуръ въ письмѣ, цитируемомъ Анри Сеаромъ въ очень обстоятельномъ этюдѣ,-- "мы запирались дня на три, на четыре, не выходя изъ дому и никого не видя"... Оба брата искали этимъ путемъ "сильной, галлюціаціопной лихорадки". Обратите вниманіе на это послѣднее выраженіе; оно ясно представляетъ собою сильно распространенный нынѣ взглядъ на пріемы творчества. Мы, повидимому, не допускаемъ иного таланта, кромѣ болѣзненнаго, пропитаннаго слезами. Подобный режимъ не можетъ не сказываться на нашемъ организмѣ. Вѣдь здоровье именно и заключается въ извѣстномъ равновѣсіи, которое позволяетъ намъ во всякую данную минуту положить предѣлъ восприниманію нами впечатлѣній, пока они не приняли размѣровъ, превосходящихъ наши силы. Но именно это-то равновѣсіе и было всегда ненавистно братьямъ Гонкурамъ; съ этой точки зрѣнія они могутъ считаться прямыми артистическими антиподами Гёте, Виктора Гюго и всѣхъ такъ называемыхъ олимпійцевъ. Но мы увидимъ, что эта ихъ добровольная болѣзнь, это послѣднее усиліе артистической утонченности, позволили имъ по крайней мѣрѣ создать совершенно новый видъ романа и оригинальнымъ образомъ обновить эту французскую прозу, на которой они играли, какъ цыганъ играетъ на своей гитарѣ -- съ болѣзненной страстностью, "не умно, но слишкомъ хорошо", какъ говоритъ Шекспиръ.
   

II.
Романы братьевъ Гонкуровъ.

   Тотъ путь, которымъ совершалось умственное развитіе Эдмона и Жюля Гонкуровъ, объясняетъ лучше, чѣмъ то могла-бы сдѣлать всякая иная гипотеза, ту своеобразную теорію, которую они создали себѣ относительно романа:-- я нарочно говорю "создали", потому что они отнюдь не романисты по природѣ, подобно многимъ другимъ, которыхъ не трудно было-бы здѣсь перечислить. Жизненность извѣстнаго рода литературы въ томъ именно и сказывается, что онъ оказывается удобнымъ для всякаго рода опытовъ, производимыхъ различными писателями. Сохранивъ до сихъ поръ старый ярлыкъ "романъ", мы безразлично примѣняемъ его и къ фельетонамъ, печатаемымъ въ нижнемъ этажѣ газетныхъ листовъ, и къ произведеніямъ Гонкуровъ. Тѣмъ не менѣе, съ перваго-же взгляда становится вполнѣ очевиднымъ, что, независимо уже отъ самой силы таланта, самыя понятія о томъ, что слѣдуетъ разумѣть подъ словомъ "романъ", весьма различны, напр., у простого разсказчика, имѣющаго въ виду своими разсказами просто пріятно развлечь воображеніе читателя, и у оригинальныхъ аналитиковъ, авторовъ "Госпожи Жервезэ" и "Жермини Ласерте". Эти послѣдніе не даромъ сдѣлались такими страстными коллекціонерами. Внимательно всматриваясь въ подробности омеблировки и костюмовъ, въ рисунки матерій извѣстной эпохи, во все, что въ то время доставляло удовольствіе и составляло потребность мужчинъ и женщинъ этой эпохи, человѣкъ, обладающій нѣкоторымъ поэтическимъ чутьемъ, невольно создаетъ въ умѣ своемъ опредѣленныя представленія объ этихъ мужчинахъ и женщинахъ, а отсюда до изученія ихъ нравовъ -- всего только одинъ, и притомъ совсѣмъ нетрудный; шагъ. Такимъ образомъ братья Гонкуры, почти безъ всякихъ усилій съ своей стороны, сдѣлались исторіографами 18-го столѣтія, т. е. исторіографами собственно того, на что обыкновенно историки обращаютъ наименьше вниманія: житейскихъ привычекъ. Они создали въ своемъ умѣ и перенесли на страницы своихъ книгъ вѣрную картину извѣстнаго общественнаго строя, изображаемаго нравами и привычками каждаго и каждой, манерой пользоваться удовольствіями и комфортомъ, стремленіемъ къ тѣмъ или инымъ развлеченіямъ. Мишлэ, обладавшій въ высшей степени способностью подмѣчать всѣ превращенія человѣка въ длинномъ рядѣ вѣковъ, призвалъ за Гонкурами способность къ воскрешенію, равную однородной его способности. Но понятно, что это воскрешеніе прошлаго, при помощи документовъ, какъ-бы оно ни было искусно и добросовѣстно, все-же остается лишь гипотезой. Здѣсь немаловажную роль играетъ случайность, которой не можетъ избѣжать самый искусный методъ, по той простой причинѣ, что на разстояніи какого-нибудь полъ-столѣтія вкусы и взгляды прежняго поколѣнія становятся уже почти непонятными для поколѣнія современнаго. Для того чтобы получить возможность написать исторію нравовъ дѣйствительно безспорную, быть можетъ достаточно будетъ устранить этотъ источникъ ошибокъ, зависящій отъ перспективы времени. Отсюда для человѣка, любящаго точность, проистекаетъ искушеніе -- приняться за рисованіе только того, что можно срисовать непосредственнымъ образомъ, т. е. за изображеніе нравовъ нашего времени.
   Однако тутъ возникаетъ новое затрудненіе. Да, источники изъ первыхъ рукъ дѣйствительно изобилуютъ и намъ стоитъ только открыть глаза, чтобы пользоваться ими. Да, наша собственная обстановка, мебель нашей столовой и нашего кабинета, костюмы лицъ, встрѣчаемыхъ нами на бульварахъ, физіономія уличнаго перекрестка, угла какой-нибудь гостинной, какого-нибудь магазина, слово, сказанное мною вамъ или вами мнѣ,-- все это мелкіе факты, повидимому незначительные, которые я могу подобрать для исторіи современныхъ нравовъ. Но развѣ какой-нибудь Мишлэ или Сентъ-Бёвъ не трудятся надъ собираніемъ подобныхъ фактовъ, относящихся къ былымъ временамъ? Это такъ; только съ одной стороны крайнее обиліе подобныхъ фактовъ, а съ другой -- ихъ случайный, частный характеръ въ высшей степени затрудняютъ непосредственное пользованіе ими. И вотъ тутъ-то является романъ, какъ готовая форма, въ которую можно вылить запасъ повседневныхъ наблюденій. "Романъ",-- говорятъ Гонкуры,-- "это исторія, которая могла-бы быть написана". Вдумайтесь въ это опредѣленіе, и вы найдете зародышъ всѣхъ эстетическихъ теорій обоихъ братьевъ; дѣйствительно, оно возводитъ работу воображенія на степень точной науки. Собрать посредствомъ вымышленной интриги,-- но вымышленной такъ, что она "могла-бы быть",-- извѣстное количество мелкихъ наблюденій относительно нашей обыденной жизни; поставить эти наблюденія въ такую атмосферу и пролить на нихъ такой свѣтъ, какіе существуютъ въ дѣйствительности; пользоваться этой интригой и этимъ освѣщеніемъ лишь въ видахъ строжайшей истины, -- вотъ программа, которая кроется въ этомъ опредѣленіи романа. Насколько цѣнны собранныя свѣдѣнія и наблюденія, настолько цѣнна и сама книга. Подобный взглядъ на романъ, конечно, очень далекъ отъ романа, построенваго на извѣстномъ тезисѣ, какими представляются намъ романы Жоржъ-Зандъ, ибо развиваніе извѣстнаго тезиса вредно отзывается на точности фактовъ; онъ очень далекъ и отъ романтическаго романа Вальтеръ Скотта, желающаго разсказать намъ утѣшительный сонъ человѣчества; не менѣе далекъ онъ и отъ эпическаго романа Виктора Гюго, гдѣ все грандіозно, потому что въ немъ всякое лицо становится типомъ. Поэзія и преувеличеніе -- это въ сущности принципы уродства. Не то мы видимъ въ области чистаго наблюденія. На основаніи вышенамѣченной программы, для романиста гораздо важнѣе способности критика, чѣмъ способности созидателя, и романъ констатированія, мелочнаго анализа, перечисленія и мелкихъ фактовъ какъ нельзя болѣе подходитъ къ нашему вѣку всеобщаго пересмотра.
   Необходимо точнѣе опредѣлить этотъ терминъ -- "наблюденіе", который съ перваго взгляда кажется такимъ простымъ. Въ сущности-же онъ въ высшей степени сложенъ, такъ что онъ можетъ служить исходной точкой для самыхъ противуположныхъ цѣлей. И Бальзакъ, и Стендаль также претендовали на то, чтобы писать наблюдательные романы, да еще и многіе другіе, какъ напр., Джорджъ Элліотъ въ англійской, графъ Толстой -- въ русской литературѣ -- (я беру на удачу два имени изъ числа самыхъ громкихъ). Отбитъ перечитать нѣкоторыя изъ лучшихъ произведеній этихъ романистовъ: "Эжени Грандэ", "Красное и черное", "Силасъ Марнеръ", "Анну Каренину", прочитавъ предварительно, напримѣръ, "Шарля Демайльи" и "Майетту Саломонъ"; тотчасъ-же станетъ очевиднымъ, что эстетика названныхъ мною романистовъ значительно разнится отъ эстетики братьевъ Гонкуровъ и ихъ послѣдователей. Разница эта, какъ мнѣ кажется, заключается въ слѣдующемъ: Бальзакъ и Стендаль, Джорджъ Элліотъ и Толстой направляютъ свою наблюдательность преимущественно на характеры, между тѣмъ какъ Гонкуры,-- на что мною было только-что указала,-- являются главнымъ образомъ живописцами нравовъ. А не трудно понять, что тотъ и другой виды живописи требуютъ различныхъ пріемовъ {Подробнѣе объ этомъ будетъ рѣчь ниже, въ этюдѣ о Тургеневѣ.}. Характеръ заключаетъ въ себѣ черты, которыми одинъ человѣкъ отличается отъ другихъ; нравы заключаютъ въ себѣ черты, которыми онъ становится похожимъ на цѣлый классъ людей. Поэтому рисовать характеры -- значитъ рисовать отдѣльныя выдающіяся личности; рисовать нравы -- значитъ рисовать личности средняго типа. Въ виду этого, когда Гонкуры задумали написать романъ изъ литературной среды, они не придали своимъ героямъ характера исключительности, хотя и возможнаго, не поставили ихъ въ обстановку необычайную, хотя и возможную какъ то дѣлалъ Бальзакъ съ изображаемыми имъ литераторами; Даніелемъ д'Артезомъ, Рафаэлемъ Валантеномъ, Рюбамирэ. Судьба и страсти ихъ Демайльи именно таковы, каковыми онѣ могутъ и должны быть въ томъ классѣ, къ которому онъ принадлежитъ. Судьба его комедій, впечатлѣніе, производимое его статьями, его любовныя отношенія къ актрисѣ, утомленіе, вызываемое въ немъ его литературной дѣятельностью,-- все это представляетъ собою обычную судьбу литератора. Вращающіеся вокругъ него статисты также взяты изъ общей массы людей извѣстной профессіи. Ихъ умъ -- именно тотъ умъ, который можно наблюдать въ редакціонныхъ помѣщеніяхъ и въ бульварныхъ кофейняхъ. Оставаясь на почвѣ этихъ "среднихъ людей", братья Гонкуры оставались вѣрны своей программѣ. Если-бы имъ приходилось изображать войну, то они выбрали-бы героемъ своимъ капитана или простого солдата, а не какого-нибудь полководца въ родѣ Наполеона. Дѣйствительно, послѣдній, по своей личной энергіи, составляетъ какъ-бы особый міръ; онъ въ высшей степени драгоцѣненъ для того, кто изучаетъ характеръ и который найдетъ въ немъ замѣчательный образецъ честолюбца; но онъ представляетъ собою мало занимательнаго для того, кто изучаетъ нравы и кто находитъ для себя мало интереса въ томъ, чтобъ описывать отдѣльную личность, имѣющую очень немного аналогичнаго съ своими современниками. Быть можетъ высшее искусство бъ томъ именно и состоитъ, чтобы сравняться съ богатствомъ природы, которая производить въ одно и то-же время и группы людей, во всемъ между собою схожихъ, и исключительныхъ геніевъ. Гонкуры и послѣдователи ихъ имѣли въ виду исключительно группы людей. Этимъ и объясняется замѣтная наклонность всей ихъ школы выбирать главными своими дѣйствующими лицами мужчинъ и женщинъ съ мало выдающимися личными особенностями. Тотъ, кто вздумалъ-бы изучать по сочиненіямъ ихъ разнообразные и любопытные душевные типы, не встрѣтилъ-бы таковыхъ въ ихъ произведеніяхъ; но будущій историкъ, напротивъ, найдетъ у нихъ собранными многочисленные документы относительно привычекъ повседневной жизни, относительно особенностей нашихъ занятій, относительно нашихъ способовъ веселиться, работать и тратить деньги. Словомъ, мы встрѣчаемся здѣсь не съ страстями 19-го вѣка, а съ нравами его; правы-же составляютъ все внутреннее содержаніе обыкновенныхъ людей и добрую половину содержанія людей выдающихся.
   Эти соображенія, быть можетъ, помогутъ объяснить пріемы, къ которымъ прибѣгаютъ Эдмонъ и Жюль Гонкуры въ своихъ романахъ, и изъ которыхъ иные являются совершенно новыми, а другіе -- возобновленными съ рѣдкой логичностью. Прежде всего они довели до крайности развитіе описательной части. Происходитъ это. во-первыхъ, вслѣдствіе того, что они сами привыкли тщательно оглядываться вокругъ себя, а во-вторыхъ, вслѣдствіе ихъ гипотезы относительно вліянія среды на человѣка. За этой гипотезой скрывается глубоко-философскій взглядъ на вещи; послѣднія становятся для насъ какъ-бы живыми существами, способными передать тотъ духъ, созданіемъ котораго они являются. Кто не испытывалъ самъ на себѣ подобнаго рода навожденія? И развѣ монастырскіе уставы, въ которыхъ вообще сказывается такое глубокое психологическое пониманіе, не созданы подъ вліяніемъ такого взгляда на вещи? Въ виду всего этого, Гонкуры отвели на своихъ страницахъ немалое мѣсто части описательной, сокративъ по возможности число страницъ, посвященныхъ развитію интриги, или, говоря другими словами -- драмѣ. Дѣйствительно, драма, какъ то показываетъ самая этимологія слова, означаетъ собою дѣйствіе, а дѣйствіе часто находится въ противорѣчіи съ правами. Въ человѣкѣ важно не то, что онъ совершаетъ въ моментъ остраго и страстнаго кризиса, а важны его повседневныя привычки, результатъ не кризиса, а болѣе или менѣе постояннаго состоянія. Можно было-бы пролить очень яркій свѣтъ на многіе литературные вопросы, если-бы болѣе тщательно разсмотрѣть эту антитезу состояній и дѣйствій. Этою антитезою объясняется, между прочимъ, и то, почему современные романисты и драматурги дошли до той странной степени враждебности, которая заставляетъ ихъ такъ сильно ошибаться во взаимной оцѣнкѣ... Но какимъ образомъ сдѣлать замѣтнымъ образованіе привычекъ, которое, по самой природѣ своей, почти незамѣтно? Именно посредствомъ тщательнаго описанія послѣдовательныхъ состояній. Для этого-то братья Гонкуры и дробятъ свои разсказы на множество маленькихъ главокъ, сопоставленіе которыхъ указываетъ линію привычекъ, точно такъ-же, какъ камешки мозаики, помѣщенные одинъ возлѣ другого, образуютъ линіи рисунка.-- Но здѣсь мы наталкиваемся на другую задачу. Писатель, поставившій себѣ цѣлью изображеніе поступковъ, долженъ дѣйствовать быстро; писатель-же, намѣревающійся изображать состоянія, долженъ заботиться о впечатлѣніи продолжительности. Въ этихъ видахъ братья Гонкуры придумали употребленіе странныхъ формулъ. Такъ, напр., они для этого пользуются извѣстными наклоненіями глагола, напр. неопредѣленнымъ, которое вѣрнѣе всего даетъ впечатлѣніе событія еще неоконченнаго, еще только осуществляющагося, но не осуществившагося. Употребляя терминъ нѣмецкой философіи, я скажу что неопредѣленное наклоненіе означаетъ собою понятіе "Im Werden begriffen".-- Кромѣ того, такъ какъ нравы не представляютъ собою исключительнаго случая, а являются лишь моментомъ изъ цѣлой серіи, то они придумали начинать свои романы почти безъ всякой экспозиціи и оканчивать ихъ почти безъ всякой развязки, на сценѣ, которая могла случиться вчера и которая можетъ повториться и завтра. Да развѣ не такова, въ сущности, и вся жизнь, если она не направляется какою-нибудь личностью, обладающею необыкновенною силою реакціи? Развѣ она не представляетъ собою нѣчто, не имѣющее ни начала, ни конца, нѣчто, такъ сказать, безбрежное, точно море, когда на него смотрѣть на значительномъ разстояніи отъ берега?
   Подобно всѣмъ художникамъ нашего болѣзненнаго времени, оба Гонкура не замедлили дойти до крайностей, оставаясь вѣрными своему исходному принципу..Заботясь о томъ, чтобъ оставаться историками нравовъ, они сами себя осудили на то, чтобъ описывать личности, терпящія жизнь, но не господствующія надъ нею, т. е. людей съ слабой, и, много-много, съ посредственной волей; они описывали мужчинъ и женщинъ безхарактерныхъ, и почти всѣ ихъ творенія -- не что иное, какъ длинные этюды о болѣзняхъ личности. Они и сами такъ понимали свою литературную роль, и одинъ изъ обоихъ братьевъ писалъ Эмилю Золя еще въ 1870-мъ году: "Подумайте только, что наше произведеніе.-- и въ этомъ его оригинальность, хотя, быть можетъ, оригинальность дорого стоющая,-- основано на нервной болѣзни".-- Въ этомъ отношеніи они оставались логически-вѣрными своей исходной точкѣ. На комъ, дѣйствительно, глубже всего отражаются впечатлѣнія, производимыя людьми, предметами, данной окружающей средой? Очевидно, на людяхъ нервныхъ, болѣе способныхъ къ сильнымъ ощущеніямъ, и поэтому самому менѣе способныхъ остановить или ограничить свои ощущенія. У какихъ существъ повседневныя вліянія производятъ легче всего измѣненіе первоначальнаго характера? Опять-таки у людей нервныхъ, такъ какъ отсутствіе внутренней устойчивости не позволяетъ имъ уклониться отъ безсознательной метаморфозы, которую вызываетъ повторяющееся впечатлѣніе. Взгляните теперь на личности, выводимыя Гонкурами, на ихъ героевъ,-- если только это слово можетъ быть употреблено въ примѣненіи къ этимъ развинченнымъ душамъ, представляющимъ собою прямой контрастъ героизму. Во-первыхъ, мы видимъ Шарля Демайльи, въ романѣ того же имени, литератора-неудачника, въ которомъ Гонкуры, очевидно, воплотили свою собственную впечатлительность. Его отношеніе къ жизни напоминаетъ изображаемаго на старинныхъ фрескахъ святого Севастьяна, привязаннаго къ столбу, для того чтобы всякій желающій могъ вонзить въ его тѣло свои стрѣлы. Всякая фибра его существа является новымъ источникомъ страданій; всякое неосторожное къ нему прикосновеніе причиняетъ ему рану, а умъ, заставляющій его постигать безплодность своего мученичества, конечно только можетъ увеличить его страданія; эта ясность ума является лишнимъ страданіемъ. Онъ презираетъ своихъ братьевъ, неспособныхъ къ такимъ умственнымъ страданіямъ; "для него всѣ прочія измѣны совѣсти, всѣ отреченія отъ вѣры религіозной и политической -- незначительные грѣшки по сравненію съ литературнымъ отступничествомъ..."; а между тѣмъ рѣзкая статья одного изъ этихъ презрѣнныхъ отступниковъ наноситъ ему ударъ въ самое сердце; онъ хотя и улыбается, но изнываетъ отъ боли. Онъ заранѣе увѣренъ въ несправедливости публики, во врожденной зависти товарищей, въ разочарованіяхъ, которыя любовь готовитъ для тѣхъ, кто любитъ, безвѣстность вгоняетъ его въ лихорадку, отгадываніе эпиграммъ завистниковъ преисполняетъ его горечи; и вотъ онъ влюбляется въ актрису, не разгадавъ хорошенько ея характера, только потому, что она лицомъ своимъ напоминаетъ ему такую дѣвушку, о которой онъ мечталъ для своей комедіи. Вѣроломство этой женщины, характеръ которой онъ долженъ-бы былъ понять съ первой-же минуты, застаетъ его до такой степени безоружнымъ, подавленнымъ, побѣжденнымъ постоянными муками своей растравляемой чувствительности, что онъ сходитъ съ ума и находитъ въ сумасшествіи единственное убѣжище, въ которомъ жизнь, безпощадная жизнь, уже не доберется до него.-- Назъ-де Коріолисъ, въ своей "Майеттѣ Саломонъ" -- родной братъ несчастнаго Шарля Демайльи. Этотъ живописецъ, съ проницательными глазами, съ своимъ благороднымъ и страстнымъ безкорыстіемъ, съ сочной и теплой кистью, имѣетъ, повидимому, за себя всѣ шансы: одъ молодъ, свободенъ, богатъ, при этомъ почти вовсе не романтиченъ. Женщина представляется ему опасной помѣхой для существованія артиста и онъ опасается любви, какъ злѣйшаго врага дорогой ему живописи. И этотъ-то человѣкъ, повидимому, закованный въ броню для борьбы, не могъ устоять противъ случайной любовницы, съ которою онъ познакомился въ своей мастерской, не обладающей иной силой, кромѣ женскаго инстинкта, и въ концѣ концовъ разбивающей у своего любовника даже его вѣру въ искусство, составлявшую благородный идеалъ его молодости. Она отдаляетъ отъ него друзей его, она отучаетъ его отъ его вкусовъ къ изящному, она назначаетъ цѣны за его картины; мало того: она входитъ въ сдѣлки съ торговцами картинами и превращаетъ свободнаго художника въ наемщика и даже въ раба. "Она давала ему отрывистыя приказанія, не вдаваясь ни въ какія разъясненія, не допуская возраженій,-- словомъ, поступала съ нимъ какъ съ человѣкомъ, лишеннымъ всякой свободной воли. Она съ величайшей развязностью, съ извѣстной силой воли, приняла на себя командованіе. Самый голосъ ея принялъ выраженіе рѣзкое, повелѣвающее, отрывистое. И все это сдѣлалось настолько быстро и безповоротно, что Коріолисъ даже и не пытался сопротивляться: онъ опустилъ руки, оставался подавленнымъ и какъ-бы оглушеннымъ..." И все-же этотъ слабый Коріолисъ и этотъ хандрящій Демайльи побѣждены хотя живыми существами; здѣсь происходили борьба, нападеніе, отпоръ; они не сразу принесли въ жертву спою волю. Но бѣдная госпожа Жервезэ, въ книгѣ того-же заглавія,-- что ее подавило, сломило, убило? Просто вещи. Вся ея молодость прошла среди размышленій и разсужденій. Несмотря на то, что она женщина, энергическій умъ ея возвысился до отвлеченнаго анализа. Она прочла и поняла сочиненія выдающихся новѣйшихъ психологовъ, начиная съ искреннихъ и убѣжденныхъ шотландцевъ Дюгольда-Стюарта и Рейда, и кончая "потрясателемъ міра" Кантомъ, какъ назвалъ его Квинеи. Она такая-же свободно-мыслящая, какъ и Теодоръ Жуффруа, но чуждая всякаго фанатизма и съ честнымъ умомъ. Она пріѣзжаетъ въ Римъ, и ее охватываетъ и опьяняетъ атмосфера этого стариннаго католическаго города. На ея умъ сильно вліяетъ благочестіе, какъ-бы выдѣляющееся изъ старыхъ церковныхъ стѣнъ, и изъ религіозныхъ церемоній, и изъ живописи храмовъ, и изъ музыки, и изъ статуй, и вообще изъ всей обстановки. Ее ежедневно, ежечасно давитъ неотразимое вліяніе этой священной обстановки. Римъ покоряетъ ее, но не живой Римъ, а мертвый, каменный, съ его фресками и съ его мерцаніемъ свѣчей среди полутьмы и прохлады храмовъ. Этотъ странный романъ, по моему мнѣнію, самый лучшій, вышедшій изъ-подъ пера обоихъ братьевъ, какъ нельзя лучше выражаетъ ихъ взглядъ на человѣческую душу, съ ея страданіями и съ ея болѣзнями воли. Дальше этого они никогда не заходили. Всѣ ихъ недостатки и всѣ ихъ достоинства сказываются въ этой книгѣ въ такой степени, какъ ни въ одномъ другомъ изъ ихъ произведеній. И болѣе слабый изъ обоихъ братьевъ не въ состояніи былъ пережить этого тщательнаго анализа болѣзни, очень похожей на его собственную болѣзнь, вполнѣ оправдавъ то, что сказалъ о немъ впослѣдствіи братъ, оставшійся въ живыхъ: "Рисуя болѣзни, мы списывали ихъ съ самихъ себя"...
   Да, они списывали ихъ съ себя, и имъ пришлось сдѣлаться жертвами того ироническаго закона, которому подчиняется вся человѣческая дѣятельность. Они намѣтили себѣ одну цѣль, а попали въ другую. Они собирались сдѣлаться нравоописателями, собирателями документовъ, а между тѣмъ они представили намъ въ общихъ чертахъ и свою душу, и настроеніе своего времени,-это безпокойное и загадочное новѣйшее настроеніе, при которомъ всякое превосходство причиняетъ боль, всякое усложненіе наноситъ рану, всякое богатство ведетъ къ бѣдности и къ нищетѣ. Эта слабость воли, обычный предметъ изученія братьевъ Гонкуровъ, является господствующею болѣзнью вѣка. Уже лѣтъ пятьдесятъ тому назадъ извѣстно было это выраженіе; затѣмъ его замѣнило выраженіе "неврозъ"; нынѣ-же толкуютъ о пессимизмѣ и о нигилизмѣ. За этими разнообразными терминами, которыми обозначаются то причины, то послѣдствія, скрывается однако одинъ несомнѣнный фактъ, а именно тотъ, что моральная энергія нашего вѣка ослабла, что во многихъ изъ насъ кроется болѣзненный зародышъ и замѣчается отсутствіе элемента возстановляющаго, такъ что человѣкъ становится все менѣе и менѣе способнымъ отдаться бодро и весело жизненному труду. Личность, это самое главное качество существа, желающаго противустоять судьбѣ, со всѣхъ сторонъ обойдена, подавлена. Начинаетъ эту осаду воспитаніе наше, вводя въ нашъ умъ значительное количество случайныхъ понятій, результатъ чужого опыта, которыя дѣтскій умъ вынужденъ усвоивать себѣ, вмѣсто того чтобы создавать себѣ свои собственныя идеи, на основаніи личнаго опыта и своихъ внутреннихъ потребностей. Оказывается, что ко времени выхода своего изъ училища молодой человѣкъ уже сдѣлалъ столько усилій надъ собою, для того чтобы приноровиться къ чуждымъ ему понятіямъ, что сознаніе своего собственнаго я сдѣлалось у него крайне смутнымъ и неопредѣленнымъ {У Жюля Валлеса, въ его "Отщепенцахъ" и въ его "Жакѣ Вэнтрасѣ", встрѣчаются очень интересныя страницы, касающіяся психологіи школьника и студента въ періодъ времени съ 1852 до 1870 года.}. Присовокупите къ этому первому моральному потрясенію еще и физическія условія, происходящія отъ дурной школьной гигіены, переутомленія, недостаточности тѣлесныхъ упражненій, наконецъ нерѣдко и отъ слишкомъ ранняго пресыщенія удовольствіями. У женщинъ подобныя причины вызываютъ подобныя-же послѣдствія. Слабость личности и ранняя расшатанность нервовъ -- вотъ тѣ два первоначальные факта, къ которымъ вскорѣ присоединяется уменьшеніе религіозной и философской вѣры. Почти всеобщій скептицизмъ относительно принципа и цѣлей жизни оставляетъ и мужчинъ и женщинъ лишенными всякой внѣшней помощи, менѣе способными чѣмъ когда-либо создать въ своей совѣсти неприкосновенное убѣжище для своихъ убѣжденій, между тѣмъ какъ съ другой стороны общественныя условія умножаютъ возбужденія. Быстрыя обогащенія, развитіе роскоши, разнузданность страстей, похоти тщеславія окружаютъ всевозможными искушеніями существа, уже лишенныя способности обуздывать свои хотѣнія; люди отдаются имъ и дѣлаются рабами событій. Въ концѣ концовъ обстоятельства дѣлаются главными источниками всяческихъ пороковъ и добродѣтелей, сдѣлавшись уже раньше того источниками всяческихъ мнѣній. Вчитываясь въ подробности отчетовъ о современныхъ процессахъ, прослѣживая условія существованія всѣхъ этихъ политиковъ и артистовъ, приходимъ къ убѣжденію, что способность къ реакціи должна была сильно ослабнуть и что этому ослабленію соотвѣтствовало сложеніе новой оцѣнки дѣяній. По мѣрѣ того, какъ современный человѣкъ утрачиваетъ силу воли, онъ начинаетъ относиться снисходительнѣе къ ошибкамъ и увлеченіямъ слабой воли. Тѣ извиненія, которыя онъ пріискиваетъ въ такъ называемомъ первомъ импульсѣ, въ темпераментѣ, въ наслѣдственности, оказались-бы совершенно непонятными нашимъ отцамъ. Нужно, впрочемъ, прибавить, что наука сдѣлалась сообщницей этого ослабленія моральной энергіи, популяризируя ученіе о предрасположеніи. Въ извѣстной мѣрѣ она, конечно, права, и, сколько мнѣ извѣстно, до сихъ поръ еще никто не далъ удовлетворительнаго отвѣта на разрушительные анализы современныхъ психологовъ. Но отнюдь не доказано, чтобы научная истина давала душѣ возможность жить полною жизнью, и, быть можетъ, иллюзія свободы столь-же необходима для нашего существованія, насколько для него насущна потребность видѣть солнце восходящимъ и заходящимъ,-- хотя мы и отлично знаемъ, что и восходъ, и закатъ солнца не что иное, какъ оптическій обманъ. Словомъ, какъ-бы ни смотрѣть на эту проблему, особую разновидность великой задачи жизни, нельзя отрицать того, что при настоящемъ направленіи умовъ и при настоящемъ состояніи науки все способствуетъ уменьшенію нашей способности вѣрить въ самихъ себя. Другая преобладающая сила нашей эпохи, духъ демократизма, вліяетъ въ томъ-же смыслѣ: она вызываетъ широкія коллективныя дѣйствія и почти совсѣмъ уничтожаетъ всякую индивидуальную иниціативу. Этимъ только и можно объяснить тѣ многочисленные случаи отреченія отъ личной воли, которые мы подмѣчаемъ и въ самихъ себѣ, и вокругъ насъ. Ни одинъ добросовѣстный человѣкъ не въ состояніи будетъ усомниться въ существованіи того зла, которое вызвало у старѣющагося Мишлэ слѣдующій печальный возгласъ: "Этотъ вѣкъ, богатый и широкій, но тяжелый, влечетъ людей къ вѣрѣ въ предопредѣленіе". И онъ съ грустью вспомнилъ о томъ веселомъ, бойкомъ, смѣломъ, полномъ вѣры и надеждъ восемнадцатомъ вѣкѣ, создавшемъ героевъ революціи и первой имперіи.
   То, что Мишлэ, этотъ тонкій знатокъ человѣческой души, такъ хорошо сознавалъ и такъ вѣрно формулировалъ,-- многіе ощущаютъ лишь смутно, страдая отъ внутренней боли, которую они не въ состояніи были бы ни опредѣлить, ни охарактеризовать. Но братья Гонкуры, именно потому, что творенія ихъ оказались вполнѣ отвѣчающими этому смутному сознаванію предопредѣленія, очутились во главѣ молодого поколѣнія романистовъ. Это ослабленіе воли, которое они предугадали, опредѣлили, вывели наружу, угрожаетъ сдѣлаться такимъ обще-распространеннымъ явленіемъ, что оно не могло ускользнуть отъ вниманія почти всѣхъ писателей, сколько-нибудь заботящихся о точности. И дѣйствительно, оно сдѣлалось ходячей темой у писателей такъ называемой натуралистической школы, стоящей на той-же психологической почвѣ, какъ и братья Гонкуры. Болѣзнь воли проходитъ красною нитью по всѣмъ произведеніямъ Эмиля Золя, построившаго всю свою исторію семейства Ругонъ-Макаръ на гипотезѣ о наслѣдственной нервной болѣзненности. Что такое человѣкъ въ глазахъ Альфонса Додэ, ума болѣе впечатлительнаго, чѣмъ философскаго, но дошедшаго, благодаря тонкости своего анализа, до весьма утонченныхъ психологическихъ пріемовъ? Не что иное, какъ машина, приводимая въ движеніе ощущеніями; а эти самыя ощущенія онъ изображаетъ болѣзненными, колющими, мучительными. Всѣ сочиненія Гюисманса и Поля Алексиса, начиная съ "Марты", проходя черезъ "У домашняго очага" и "Супруги Лефевро", и кончая "Люси Пеллегренъ", представляютъ собою въ сущности не что иное, какъ монографіи относительно слабости воли; такими-же монографіями являются и романы Мопассана, несмотря на то, что послѣдняго можно считать наиболѣе сильнымъ и наименѣе болѣзненнымъ изъ всѣхъ романистовъ, выступившихъ на литературное поприще за послѣднія десять лѣтъ. Даже въ тѣхъ случаяхъ, когда эти авторы желаютъ изобразить волю здоровую, какъ напр. у Денизы въ "Bonheur des Dames", это здоровье является лишь, такъ сказать, случайной, пассивной удачей. Здѣсь стеченіе извѣстныхъ обстоятельствъ установило извѣстное равновѣсіе; но сама личность отнюдь не вызвала этого равновѣсія, но лишь подчинилась ему, какъ она подчинилась-бы и противуположнымъ, убійственнымъ условіямъ. Если смотрѣть на человѣческую жизнь съ этой точки зрѣнія безусловнаго фатализма, то жизнь явится чѣмъ-то въ высшей степени печальнымъ и опаснымъ. Спеціально-же въ глазахъ братьевъ Гонкуровъ она превращается какъ-бы въ цѣлый рядъ болѣзненныхъ припадковъ, причемъ ни позади, ни впереди нѣтъ ничего положительнаго. Ихъ сочиненія, равно какъ и сочиненія учениковъ ихъ, отзываются какимъ-то грустнымъ отчаяніемъ, тѣмъ общимъ пессимизмомъ, который составляетъ отличительную черту новѣйшей французской цивилизаціи. Но и на пессимизмѣ ихъ сказывается, какъ вообще на всѣхъ ихъ произведеніяхъ, ихъ природа собирателей и созерцателей. Это пессимизмъ, собирающій документы самъ относительно себя и находящій своего рода удовольствіе въ тщательномъ перечисленіи всѣхъ человѣческихъ несовершенствъ. Иныя изъ ихъ личностей сами наблюдаютъ за тѣмъ, какъ они постепенно умираютъ, составляя какъ-бы подробный инвентарь постоянно ослабѣвающихъ способностей своихъ. Они вполнѣ являются дѣтьми своего времени, которое они, въ свою очередь, подкупили избыткомъ этого сходства съ нимъ, ибо любопытство, послѣдняя страсть людей старыхъ, сдѣлалась также страстью и нашего дряхлѣющаго вѣка. Этотъ вѣкъ, съ своею "протоколистской" литературой, съ его газетами, наполненными подробностями о разныхъ гнусностяхъ, съ его терпѣливымъ розыскиваніемъ всякихъ уродствъ и безобразій, напоминаетъ мнѣ человѣка, видѣннаго мною когда-то въ одной больницѣ, вынимавшаго изъ-подъ своей подушки ручное зеркальце и разсматривающаго въ него, въ промежуткѣ между двумя перевязками, свой ротъ, обезображенный ужасной язвой; но только зеркало, подставляемое намъ Гонкурами для разсмотрѣнія нашихъ ранъ,-- граненое, и вставлено оно въ серебряную рамку, на которой вычеканены улыбающіеся амуры прошлаго столѣтія,-- того столѣтія, которое, прежде чѣмъ разыгралась великая политическая трагедія, старилось настолько-же весело, насколько печально старится наше столѣтіе,-- и передъ какой соціальной трагедіей -- про то вѣдаетъ Богъ!
   

III.
Вопросы слога.

   "И теперь, если, обладая художественнымъ чутьемъ, вы будете писать въ художественной формѣ; если къ пониманію формы вы присоедините пониманіе идеи,-- о, тогда уже васъ совсѣмъ не поймутъ"!.. Такъ говоритъ въ редакціи "Художественнаго Міра" (т. е. "Артиста") Массонъ (т. е. Теофиль Готье), обращаясь къ Шарлю Демайльи (т. е. къ братьямъ Гонкурамъ). Неоднократно авторы "Госпожи Жервезэ" возвращались къ странному характеру ихъ слога, къ этому исканію художественной формы, являющемуся у нихъ добровольнымъ и систематическимъ, и благодаря которому они съ перваго-же дня такъ не понравились лицамъ, не обладавшимъ тѣмъ художественнымъ чутьемъ, за которое хвалилъ ихъ Готье. Выраженіе "художникъ" постоянно встрѣчается въ ихъ предисловіяхъ, въ ихъ примѣчаніяхъ, въ разговорахъ выводимыхъ ими личностей. Они, между прочимъ, писало въ своихъ "Мысляхъ и ощущеніяхъ": "Что толку въ тѣхъ художественныхъ произведеніяхъ, красота которыхъ понятна только художнику!.. Толковать объ этомъ -- это одна изъ величайшихъ глупостей. Честь изобрѣтенія ея принадлежитъ Даламберу"... Въ этихъ немногихъ словахъ заключается цѣлая программа, на что указалъ уже Сентъ-Бёвъ,-- тотъ самый Сентъ-Бёвъ, котораго Жюль Гонкуръ въ своихъ письмахъ изображаетъ намъ такимъ, какимъ онъ былъ въ послѣднія пятнадцать лѣтъ своей жизни, страстно стремившимся ко всему новому, но слишкомъ усвоившимъ себѣ сравнительный методъ, для того чтобъ отдаться ему беззавѣтно, очень смѣлымъ въ погонѣ за непризнанными талантами, но вмѣстѣ съ тѣмъ придерживающимся традицій, слишкомъ близкимъ къ великой французской прозаической школѣ, чтобы не возмутиться этими смѣлыми революціонными порывами "этихъ молодыхъ вольнодумцевъ": этимъ именемъ онъ часто называлъ Боделэра и, безъ сомнѣнія, и братьевъ Гонкуровъ, понимая это слово въ прежнемъ его значеніи нѣсколько святотатственнаго протеста противъ установившихся традицій. И дѣйствительно проза Гонкуровъ представляетъ собою яркій, и даже нѣсколько непріятный контрастъ знакомымъ читателю классикамъ. Послѣдніе прежде всего ищутъ правильности, гармоніи. Проза-же "Манетты Саломонъ", "Госпожи Жервезэ", "Мыслей и ощущеній" разбивается на тысячу мелкихъ, детальныхъ эффектовъ, на тысячи синтаксическихъ и этимологическихъ особенностей; она отличается такими оригинальными сочетаніями словъ, которыя способны ошеломить читателя, между тѣмъ какъ классическая проза заботилась о томъ, чтобы ни одно слово въ фразѣ не выдѣлялось изъ солидно-вытканной основы слога; въ одной фразѣ подчеркивается и оттѣняется то, что стушевывается въ другой. Классическая проза, стремясь къ анализу и къ логичности, избѣгала перестановки словъ и округленій, а равно, въ видахъ ясности слога -- неологизмовъ, а, въ видахъ удобопонятности -- техническихъ и слишкомъ субъективныхъ выраженій. Новѣйшая проза, желая точнѣе передать различные оттѣнки ощущеній, переставляетъ порядокъ словъ въ фразѣ, создаетъ новые слоги; въ видахъ большей точности, она прибѣгаетъ къ ремесленному словарю. Чѣмъ изысканнѣе, чѣмъ менѣе употребительны будутъ термины, тѣмъ болѣе авторъ будетъ самъ собою доволенъ. Эти стремленія, доведенныя до крайности, создаютъ какой-то особый языкъ, шокирующій вкусы людей, воспитанныхъ на латинской прозѣ, и вызывающій съ ихъ стороны протесты. Люди, преданные интересамъ литературы, никакъ не могутъ отдѣлаться отъ непріятнаго впечатлѣнія, производимаго на нихъ этимъ слогомъ. Что касается меня, -- и мнѣ кажется, что нѣчто подобное случилось и со многими приверженцами братьевъ Гонку ровъ, -- то я прошелъ черезъ три рѣзко-разграниченныя фазы въ отношеніи моемъ къ этому смѣлому и оригинальному слогу. По выходѣ моемъ изъ училища, подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ Саллюстія и Тита Ливія, я находилъ его несноснымъ. Позднѣе, подъ первымъ впечатлѣніемъ жизни въ Парижѣ, возбудительно дѣйствовавшей на мои нервы, онъ мнѣ до того нравился, что меня положительно не удовлетворяла всякая проза, чуждая этой риторики. Нынѣ же, какъ мнѣ кажется, я вѣрнѣе понимаю ту художественную теорію, результатомъ которой является проза братьевъ Гонкуровъ.-- вѣрнѣе, и въ то-же время хладнокровнѣе. Слогъ этотъ вполнѣ законенъ въ предѣлахъ обусловливающихъ его причинъ; онъ какъ нельзя болѣе соотвѣтствуетъ извѣстнымъ умственнымъ настроеніямъ, но, по этой самой причинѣ, не соотвѣтствуетъ другимъ настроеніямъ. Братья Гонкуры имѣли полнѣйшее право прибѣгать къ нему, такъ какъ онъ являлся самымъ вѣрнымъ орудіемъ для выраженія ихъ мыслей. Флоберъ былъ совершенно правъ, писавши прозой совершенно различнаго достоинства, такъ какъ онъ не въ состояніи-бы былъ выразить свои мысли и чувства съ помощью однихъ и тѣхъ-же средствъ. Въ области риторики мы видимъ почти то-же. что и въ области религіи: въ различныхъ формахъ ея кроется свой внутренній смыслъ, который психологъ не долженъ игнорировать. Разъ допустивъ этотъ тезисъ, слѣдуетъ искать способъ классификаціи, который позволилъ-бы, если и не ранжировать, то распредѣлять по группамъ различныя формы мысли, подобно тому, какъ естествоиспытатели распредѣляютъ по группамъ различныя формы животной жизни. Но остается еще отыскать принципъ этой классификаціи, и еще не скоро такъ называемыя столкновенія теорій явятся, въ сущности, не чѣмъ инымъ, какъ столкновеніемъ вкусовъ и темпераментовъ.
   Въ "Фаустинѣ" встрѣчается одна сцена за ужиномъ, въ которой бесѣдуютъ до двадцати гостей и въ которой мы находимъ слѣдующія фразы, приписываемыя авторомъ одному иностранному писателю, но въ которыхъ, очевидно, выражаются личныя воззрѣнія его: "Французскій языкъ", -- будто-бы говорилъ иностранецъ, великанъ съ добродушнымъ выраженіемъ лица,-- "представляется мнѣ какимъ-то инструментомъ, при созданіи котораго изобрѣтатели наивно заботились о ясности, логичности, точности нюансировки, а между тѣмъ инструментъ этотъ въ настоящее время находится въ рукахъ людей нервныхъ, отличающихся чувствительностью, заботящихся о передачѣ почти неуловимыхъ ощущеній, неспособныхъ дѣлать то, что дѣлали ихъ здоровые предшественники". Для того чтобы понять какъ слѣдуетъ слогъ Гонкуровъ, стоитъ остановиться на этой тирадѣ. Слогъ писателя -- это выраженіе, какъ-бы экстрактъ, его обычнаго образа мыслей, его ощущеній; создать себѣ свой собственный слогъ -- значитъ просто имѣть мужество отмѣчать внутреннія движенія своего я. Припомнимъ теперь происхожденіе и ходъ умственнаго и душевнаго развитія братьевъ Гонкуровъ: первоначальный источникъ его было искусство, т. е. то воспитаніе глаза, которое дается постояннымъ созерцаніемъ картинъ и рисунковъ, словомъ -- всякаго рода художественныхъ предметовъ. "Я думаю о томъ", -- со вздохомъ говоритъ Шарль Демайльи,-- "сколько стоило мнѣ одно изъ моихъ пяти чувствъ -- зрѣніе. Сколько я въ свою жизнь возился съ предметами искусства и сколько они мнѣ стоили!" Итакъ, братья Гонкуры прежде всего художники, такъ сказать влюбленные въ изящное, и слѣдовательно когда они пишутъ, они чувствуютъ потребность выражать словами свои художественныя впечатлѣнія. Поэтому они и обращаютъ такое вниманіе на форму. Вслѣдствіе постояннаго созерцанія художественныхъ произведеній, они развили въ себѣ умѣніе схватывать контуры, придавать изображаемымъ имъ предметамъ рельефность; для того чтобы фраза, въ которой они описываютъ извѣстный предметъ, показалась имъ точной, она должна въ точности передавать контуры и представлять собою рельефность Поэтому-то они и прибѣгаютъ къ перестановкамъ словъ, надѣясь этимъ точнѣе выразить свою мысль, отчетливѣе провести намѣченныя ими линіи. Поэтому-то они и прибѣгаютъ къ такимъ неожиданнымъ оборотамъ, странность которыхъ съ перваго взгляда поражаетъ читателя. Такъ напр., говоря о мадоннахъ, написанныхъ старыми итальянскими живописцами, они выражаются такъ: "чело ихъ такъ и пышетъ невинностью". Но братья Гонкуры далеко не пластики, въ смыслѣ Теофиля Готье. Они очень скоро пришли къ убѣжденію, что форма находится въ самой тѣсной свя съ колоритомъ, что рельефность зависитъ главнымъ образомъ отъ градаціи оттѣнковъ. Поэтому они прежде всего заботятся о передачѣ колорита. Для многихъ осторожныхъ писателей задача эта казалась неисполнимой, и Меримэ въ замѣткѣ своей, посвященной Стендалю, объясняетъ причину этой невозможности: "Ни нашъ языкъ, ни, сколько мнѣ извѣстно, какой-либо другой, не можетъ въ точности передать свойствъ художественнаго произведенія. Онъ настолько богатъ, что можетъ различать цвѣта; но въ промежуткѣ между двумя ясно-отличимыми оттѣнками находится масса другихъ, хотя и замѣтныхъ для глаза, но которыхъ положительно невозможно передать словами". Братья Гонкуры были иного мнѣнія. Привожу здѣсь отрывокъ, взятый на удачу изъ пятисотъ другихъ, въ которомъ они сдѣлали попытку изобразить парижскій вечерній пейзажъ: "Небо приняло неопредѣленно-синій оттѣнокъ, напоминавшій собою подсиненное бѣлье, бросая блѣдный синеватый отблескъ на камни парапета набережной, до того захватаннаго руками прохожихъ, что онъ весь лоснился. Вода Сены катится такъ медленно, что кажется, будто она вовсе не катится; она мутно-зеленаго цвѣта, напоминающаго собою цвѣтъ воды въ глубокихъ подземельяхъ. Подъ пролетомъ моста замѣчается какой-то розоватый отблескъ, а тутъ-же рядомъ въ рѣкѣ тонетъ какая-то тѣнь, громадная тѣнь, спустившаяся съ верхушки собора Парижской Богоматери, точно разстегнутый на груди плащъ, медленно сползающій съ плечъ"... Путемъ повтореній, путемъ нагроможденія почти тожественныхъ эпитетовъ, путемъ употребленія смѣлыхъ эпитетовъ, наконецъ общей постройкой этого періода, авторы дѣлаютъ какъ-бы осязательной для читателя изображаемую ими атмосферу. Но этого для нихъ недостаточно. Они знаютъ, что всякому внѣшнему впечатлѣнію соотвѣтствуетъ извѣстное внутреннее состояніе души, что извѣстный оттѣнокъ свѣта можетъ вызвать цѣлую длинную ассоціацію идей, пріятныхъ или тяжелыхъ, волнующихъ или успокаивающихъ. Поэтому они желаютъ, чтобъ и слогъ ихъ въ состояніи былъ въ точности передать эту неуловимую физіономію ощущеній столь-же трудно уловимой физіономіей словъ. Приведу здѣсь, въ подтвержденіе моей мысли, одинъ очень знаменательный, по моему мнѣнію, примѣръ. Пусть читатель соберетъ всѣ случайно-накопившіяся въ его памяти воспоминанія объ этихъ печальныхъ публичныхъ балахъ, и пусть онъ скажетъ, не находятъ-ли себѣ эти печальныя воспоминанія точнаго выраженія въ слѣдующей страницѣ "Мыслей и ощущеній" Гонкуровъ: "Эти женщины, обсыпанныя рисовой пудрой, какъ-будто всѣ страдающія блѣдною немочью, съ ярко-алыми, подкрашенными губами, еще ярче оттѣняемыми мертвенною блѣдностью всего лица, съ подведенными, лихорадочно-блестящими глазами, съ завитыми въ мелкія кудри волосами, низко спускающимися на лобъ, съ ихъ безумно болѣзненными лицами, представляются вамъ не то привидѣніями, не то какими-то животными, созданными для вашего удовольствія"... Писать такъ -- дѣло нелегкое; а такъ-какъ, въ силу закона, который можно прослѣдить по всей исторіи литературы, отъ альфы ея до омеги, усложненіе вызываетъ усложненіе, то художникъ, прибѣгающій къ подобнымъ пріемамъ, становится все болѣе и болѣе разборчивымъ въ выборѣ эффектовъ. Въ дополненіе ко всему этому нужно замѣтить еще то. что онъ стремится къ новизнѣ, старается употреблять лишь такія выраженія, которыя не имѣли-бы ничего общаго съ общепринятыми, ходячими литературными оборотами Онъ придумываетъ оригинальные синтаксическіе обороты, странные неологизмы. Подобно Боделэру. онъ сознаетъ себя отщепенцемъ отъ общепринятыхъ правилъ и не боится признаться въ томъ. "Если вѣрно то, что языки имѣютъ свои періоды упадка",-- говоритъ одинъ литераторъ, пріятель Шарля Демайльи,-- "то лучше быть Луканомъ, чѣмъ какимъ-нибудь безвѣстнымъ подражателемъ Вергилія".-- Быть можетъ братья Гонкуры, цитируя автора "Фарсалы". не особенно удачно выбрали примѣръ; но, во всякомъ случаѣ, они очень опредѣленно выразили теорію, практикуемую молодой школой, и притомъ съ такою преднамѣренностью, что она не покажется особою смѣлостью ни одному изъ писателей, выступившихъ за послѣднее время на литературное поприще.
   По поводу Гонкуровъ я упомянулъ о Шарлѣ Боделэрѣ. Дѣй ствительно ошибочно было-бы думать, что первые представляютъ въ нашемъ умственномъ мірѣ какое-то исключеніе. Какъ-бы они ни были оригинальны, какъ-бы они ни старались подчеркнуть свою индивидуальность, тѣмъ не менѣе за ними есть цѣлая традиція. Они являются прямыми наслѣдниками того романтизма, противъ котораго ученики ихъ возстали съ такой мужественной энергіей. Впрочемъ, развѣ не всегда такъ бываетъ? Новое поколѣніе, для того чтобы стать на болѣе прочную почву, всегда считаетъ своей обязанностью отрѣчься отъ поколѣнія предшествовавшаго, отъ котораго оно происходитъ, въ ожиданіи того, пока отъ него, въ свою очередь, отрекутся созданные имъ послѣдователи. Врядъ-ли какая-либо эпоха въ большей мѣрѣ чѣмъ наша боролась противъ руководящихъ идей предшествующей эпохи; а тѣмъ не. менѣе мы живемъ этими идеями, подобно тому какъ Викторъ Гюго и его послѣдователи, враги XVIII столѣтія, жили революціонными идеями, вышедшими изъ столь ненавидимаго ими вѣка Романтизмъ, несмотря на сложный и полный противорѣчій характеръ своей программы, понялъ, однако, повидимому, какая обновляющая сила кроется въ перенесеніи пріемовъ одного искусства въ область другого. Такъ, напр., онъ вдался въ экзотизмъ и попробовалъ перу дать на французскомъ языкѣ плоды воображенія жителей сѣвера, юга и востока. Онъ равнымъ образомъ пытался переложить на литературный языкъ красоты, свойственныя пластическимъ искусствамъ, и наоборотъ, привить послѣднимъ красоты, свойственныя литературѣ. Викторъ Гюго въ своемъ "Соборѣ Парижской Богоматери" и Теофиль Готье въ своемъ "Альбертусѣ" старались бороться въ точности передачи съ готическими архитекторами и съ фламандскими живописцами; а болѣе смѣлый современникъ ихъ, Эженъ Делакруа, этотъ крупный, но не вполнѣ развившійси поэтическій талантъ, умѣлъ вызывать полотнами своими такую-же дрожь, какую вызываютъ строфы Байрона. Это вторженіе искусства въ литературу было сразу-же подмѣчено Бальзакомъ, теоретическіе взгляды котораго свидѣтельствуютъ о томъ, что онъ, какъ и всѣ истые созидатели, не чуждъ былъ глубокаго критическаго чутья. Онъ раздѣлялъ писателей нашего ХІХ-го столѣтія на двѣ группы, смотря по тому, допускали ли они эту новѣйшую риторику, или нѣтъ. Онъ называлъ "идейными писателями" тѣхъ, которые, подобно Меримэ, Стендалю, Минье, Бенжамену Констану, держались традицій абстрактной прозы XVIII-го столѣтія. "Образными-же писателями" онъ называлъ тѣхъ, которые, вслѣдъ за Шатобріаномъ. старались создать себѣ яркій, цвѣтистый, богатый формами слогъ. Мало-по-малу вторая школа одержала верхъ надъ первой; риторичность и образность вошли въ нравы и во вкусы времени, такъ что выраженіе: "имѣть свой слогъ" сдѣлалось синонимомъ выраженія "писать картинно". Именно потому, что онъ пренебрегалъ картинностью фразы, Стендаль, этотъ тонкій и наблюдательный психологъ, этотъ образцовый писатель, получилъ отъ Эдмона Гонкура, въ его "Домѣ художника", прозваніе "жалкаго стилиста". Эта риторичность, созданная живописью и скульптурой, является прекраснымъ орудіемъ для производства извѣстныхъ анализовъ, напр., для изображенія разстройствъ нервной системы. Подъ вліяніемъ этихъ разстройствъ, моральное волненіе сопровождается цѣлой свитой сильныхъ физическихъ ощущеній; а такъ-какъ эта нервность является настоящей болѣзнью вѣка, то братья Гонкуры чрезвычайно удачно примѣняли свои стилистическіе пріемы къ своимъ замѣчательнымъ этюдамъ изъ области нервной расшатанности, какъ напр., къ ихъ "Майеттѣ Саломонъ", "Госпожѣ Жервезэ", "Жермини Ласерте". Эти монографіи, посвященныя различнымъ неврозамъ, никогда не могли-бы быть написаны языкомъ, завѣщаннымъ намъ Вольтеромъ,-- тою сухою и ясной прозой, которая создана для того, чтобы прослѣдить за ходомъ мысли въ головѣ человѣка уравновѣшеннаго, у котораго физическій механизмъ не затемняетъ умъ. Прочтите въ "Ренэ Моперенъ" всѣ главы, начиная съ 46 и кончая послѣдней, въ которыхъ описываются ощущенія умирающей молодой дѣвушки,-- и затѣмъ скажите, можно ли было-бы написать подобный этюдъ языкомъ "Манонъ Леско"? Съ другой стороны этотъ самый слогъ, какъ то доказываютъ всѣ сочиненія писателей этой группы, является очень трудно-примѣнимымъ. когда приходится изображать уже не оттѣнки ощущеній, а цѣлыя серіи идей, всяческія разсужденія души человѣческой самой съ собою, скачки мыслей, внутреннюю работу мыслящаго и работающаго мозга. Психологія этихъ романистовъ странна, но несложна. Они мало интересуются новыми сердечными ощущеніями, если-бъ они въ этой области сдѣлали такія-же открытія, какими изобилуютъ творенія великихъ русскихъ романистовъ, въ родѣ Достоеи скаго и Толстого, у нихъ все равно не было-бы подъ рукой подходящаго орудія для регистраціи. Та головная любовь, та восторженность, перемѣшанная съ ненавистью, которыя соединяютъ напр. Матильду и Жульена въ "Красномъ и Черномъ", никогда не моглибы быть изложены прозой "Госпожи Жервезэ" Для этого требовался тотъ, такъ сказать, алгебраическій языкъ, который создалъ для своего употребленія Бейль, по образцу Монтескьё, Кондильяка и великихъ отвлеченныхъ философовъ, жившихъ лѣтъ сто тому назадъ. Другое неудобство этого слога заключается въ томъ, что онъ ставить личности въ обстановку, созданную взглядомъ артиста. Теофиль Готье какъ-то сказалъ, по свидѣтельству братьевъ Гонкуровъ: "Изъ двадцати-пяти человѣкъ, входящихъ въ комнату, быть можетъ не болѣе двухъ обращаютъ вниманіе на цвѣтъ обоевъ". Такимъ образомъ въ понятіяхъ, составляемыхъ себѣ людьми о предметахъ, замѣчается неизбѣжная неполнота; а такъ какъ среда вліяетъ на насъ не тѣмъ, что она есть въ дѣйствительности, но лишь тѣмъ, что мы лично въ состояніи подмѣтить въ ней, то вѣрнымъ изображеніемъ этой среды можетъ считаться лишь то, которое принимаетъ въ соображеніе эту недостаточность усвоенія. Мнѣ кажется, что романисты, заботящіеся о томъ, чтобы изображать жизнь въ слишкомъ, такъ сказать, подчеркнутой прозѣ, не обращаютъ достаточнаго вниманія на этотъ законъ. Они изобразятъ вамъ пейзажъ, улицу, внутренность дома съ замѣчательной силой воображенія, но человѣкъ, котораго они вставляютъ въ эту рамку, не могъ смотрѣть на все это такими глазами. Это то и составляетъ слабую, парадоксальную, ошибочную сторону въ романахъ нравовъ, написанныхъ столь богатой оттѣнками прозой Гонкуровъ и ихъ учениковъ. Это одно изъ любопытныхъ проявленій вѣчной антитезы между искусствомъ и наукой. Первое, стремящееся къ внѣшнему выраженію, неизбѣжно искажаетъ дѣйствительность, въ тѣхъ видахъ, чтобы произвести извѣстный эффектъ, между тѣмъ какъ наука допускаетъ эту голую дѣйствительность, стараясь устранить всякій субъективный оттѣнокъ. Безусловная точность равносильна отсутствію слога; характерный слогъ предполагаетъ извѣстную долю неточности.
   Итакъ, какъ видно, стилистическіе пріемы, усвоенные себѣ братьями Гонкурами, представляютъ собою и значительныя выгоды, и невыгоды. Но то обстоятельство, что художники ихъ закала такъ смѣло употребляли этотъ новый, дѣланный слогъ, что нашлось не мало послѣдователей, пожелавшихъ подражать имъ,-- это является въ одно и то же время и любопытной страницей въ исторіи современной литературы, и соціальнымъ явленіемъ, которымъ не можетъ пренебречь аналитикъ нравовъ. Когда рѣчь зайдетъ объ обществѣ, существовавшемъ за двѣсти лѣтъ тому назадъ, то соглашаются допустить извѣстную долю воображенія въ изображеніи даннаго момента общественнаго сознанія. Но когда дѣло коснется самыхъ замѣчательныхъ изъ современныхъ авторовъ, то считается какъ-бы слишкомъ большою честью -- примѣнять къ нимъ тотъ-же методъ, который примѣняется къ самымъ посредственнымъ авторамъ прежнихъ эпохъ. А между тѣмъ относиться къ нимъ серьезно, какъ къ представителямъ извѣстной эпохи, по меньшей мѣрѣ законно. Нравятся-ли кому-нибудь братья Гонкуры, или не нравятся, но во всякомъ случаѣ были бы ребячествомъ отрицать то, что они занимаютъ весьма видное мѣсто въ ряду молодыхъ современныхъ писателей; это является однимъ изъ многочисленныхъ доказательствъ непоправимаго разлада, все сильнѣе и сильнѣе обнаруживающагося у насъ между языкомъ устнымъ и письменнымъ, т. е. между публикой и художниками. Вопреки громадному успѣху въ продажѣ, зависящему отъ совершенно постороннихъ причинъ, слогъ братьевъ Гонкуровъ и учениковъ ихъ находится въ рѣзкомъ противорѣчіи съ рутинными привычками, усвоенными себѣ зауряднымъ французомъ,-- обычнымъ читателемъ романовъ и повѣстей. Этотъ рутинный французъ остановился на традиціонной прозѣ; это яснѣе всего можно замѣтятъ на театральныхъ пьесахъ, языкъ которыхъ продолжаетъ оставаться чуждымъ смѣлымъ попыткамъ новѣйшихъ стилистовъ. Кончается тѣмъ, что послѣдніе принимаются писать не съ тѣмъ, чтобы передавать свои мысли, а исключительно съ тѣмъ, чтобы возбуждать въ самихъ себѣ извѣстное количества ощущеній, недоступныхъ массѣ. Быть можетъ въ этомъ одномъ іт заключается вся разница между современной литературой и литературой XVII-го вѣка. Современный художникъ, чувствуя себя одинокимъ, замкнутымъ въ какую-то атмосферу гашиша, съ своими эстетическими мечтаніями, начинаетъ мало заботиться о непосредственномъ вліяніи своего произведенія. Когда онъ творитъ, онъ не интересуется тѣмъ, какое вліяніе могутъ оказать его утонченныя идеи, его отточенныя фразы на массу, которую онъ считаетъ мало-развитою и грубой. Напротивъ, такой художникъ, какъ напр. Расинъ, творя, видѣлъ обращенными на себя взоры среднихъ людей своей эпохи, пропитанныхъ тѣми-же эстетическими преданіями, подъ вліяніемъ которыхъ онъ и писалъ свои стихи. И въ эту область, какъ и въ другія, современная демократія внесла элементы розни. Современный человѣкъ, все равно, желаетъ-ли онъ составить себѣ состояніе или написать книгу, не находитъ себѣ прочныхъ корней въ наслѣдственности. Это ставитъ его въ тягостную отчужденность, но въ то-же время придаетъ ему и суровую независимость. Братья Гонкуры очень замѣтно воплотили въ себѣ это отличительное свойство современнаго писателя, и обаяніе, производимое ими на столькихъ талантливыхъ молодыхъ людей, объясняется въ значительной мѣрѣ этой ихъ независимостью. Они были литераторами въ полномъ смыслѣ слова, даже до мученичества; и тотъ изъ обоихъ братьевъ, который живъ доселѣ, оставаясь вѣренъ памяти своего брата, имѣлъ полное право сказать объ этомъ братѣ, съ грустью и съ гордостью, резюмируя въ пяти словахъ все то, что дѣлаетъ столь почтеннымъ ихъ совмѣстную работу: "Жюль Гонкуръ умеръ отъ труда".
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru