Аннотация: Jane Eyre.
Перевод Иринарха Введенского. Текст издания: журнал "Отечественныя Записки", NoNo 6-10, 1849.
ДЖЕННИ ЭЙРЪ (*).
(*) Послѣ "Домби и Сына", лондонская публика въ послѣднее время съ особенною благосклонностію приняла два романа, вышедшіе одинъ за другимъ: "Vanity Fair" ("Базаръ житейской суеты") и "Jane Eyre, автобіографію". Первый изъ этихъ романовъ принадлежитъ г. Теккерею, извѣстному сатирическому писателю; но авторъ послѣдняго неизвѣстенъ до-сихъ-поръ. Англійская публика догадывалась, что "Дженни Эйръ" написанъ гувернанткою г. Теккерея, которому и посвящена эта автобіографія при второмъ ея изданіи; но нѣкоторые не безъ основанія подозрѣваютъ здѣсь участіе совсѣмъ не женскаго пера. Не безполезно замѣтить, что этотъ романъ, по своей основной мысли, совершенно противоположенъ знаменитому произведенію Теккерея. Въ обоихъ романахъ главное дѣйствующее лицо -- гувернантка, дѣвушка, круглая сирота, обязанная собственными средствами устроивать каррьеру своей жизни; но въ характерахъ этихъ двухъ героинь ничего нѣтъ общаго. Ред.
Часть первая.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Въ тотъ день нельзя было гулять. Поутру мы бродили около часа по мокрымъ тропинкамъ чахлой рощи; но вскорѣ послѣ обѣда (мистриссъ Ридъ, когда нѣтъ гостей, обѣдаетъ рано) небо, при холодномъ вѣтрѣ, заволоклось мрачными тучами, разразившимися проливнымъ дождемъ, и, разумѣется, въ такую погоду слишкомъ-безразсудно было переступать за порогъ дома.
Тѣмъ лучше. Я никогда не любила длинныхъ прогулокъ, особенно въ холодные вечера: непріятно возвращаться домой въ сырые сумерки съ окоченѣлыми ногами и руками, безъ перчатокъ и въ промокшихъ башмакахъ, тѣмъ страшнѣе, что тутъ же, среди дороги, принуждена бываешь слушать неугомонное ворчанье няньки Бесси, сознавая въ то же время физическое превосходство передъ собой Элизы, Джона и Жорджины.
Элиза, Джонъ и Жорджина, дѣти мистриссъ Ридъ, увиваются теперь въ гостиной около своей маманъ. Мистриссъ Ридъ сидитъ на софѣ подлѣ камина, облокотившись на подушки. Она любуется на рѣзвыхъ дѣтей и, какъ счастливая мать, на этотъ разъ не плачетъ, не бранится, не кричитъ. Мнѣ однакожь запрещено своимъ присутствіемъ дополнять веселую группу. Мистриссъ Ридъ объявила строгимъ и рѣшительнымъ тономъ, что она принуждена держать меня въ почтительномъ отдаленіи, по-крайней-мѣрѣ до-тѣхъ-поръ, пока изъ донесеній Бесси не будетъ очевидно, что я мало-по-малу усвоила себѣ принадлежности дѣтской любящей натуры. Если я не сдѣлаюсь простодушнѣе, искреннѣе, нѣжнѣе и добрѣе, мистриссъ Ридъ принуждена будетъ лишить меня естественныхъ привиллегій, которыми могутъ только пользоваться скромныя и почтительныя дѣти.
-- Что жь вамъ обо мнѣ разсказывала Бесси? спросила я.
-- Дженни, я терпѣть не могу сплетней, отвѣчала мистриссъ Ридъ:-- Скромное дитя не должно позволять себѣ дерзкихъ разспросовъ. Ступай, сядь гдѣ-нибудь въ углу, и не говори ни слова, пока не научишься говорить умнѣе.
Я прошмыгнула въ смежную маленькую комнату, куда обыкновенно подавали завтракъ. Тамъ, между-прочимъ, находился книжный шкафъ, загроможденный, кромѣ книгъ, разными издѣліями дѣтскаго досуга. Я выбрала для себя иллюстрированный томикъ въ красивомъ переплетѣ, и взгромоздившись на окно, расположилась на немъ очень-удобно, какъ падишахъ съ поджатыми ногами. Для большаго комфорта я опустила оконную занавѣсъ изъ красной камки, и такимъ-образомъ защитила себя со всѣхъ сторонъ въ этой двойной оградѣ.
Складки малиноваго драпри скрывали меня отъ любопытнаго взора съ правой стороны, между-тѣмъ-какъ по лѣвую руку, толстыя и прозрачныя звенья стеколъ защищали меня отъ ноябрьской стужи, не заслоняя дневнаго свѣта. Перелистывая книгу, я старалась въ то же время изучить окружающіе меня виды. Вдали, на омраченномъ небѣ, проносились облака, въ-запуски перегоняя другъ друга; вблизи, передъ самымъ окномъ, разстилался мокрый лугъ, и кое-гдѣ; таращились завядшіе кусты, поливаемые крупными каплями дождя.
Я перелистывала "Бьюккову исторію британскихъ птицъ". Говоря вообще, текстъ книги занималъ меня очень-мало; однакожь, несмотря на дѣтское легкомысліе, я не могла не обратить вниманія на нѣкоторыя вступительныя страницы, служившія объясненіемъ картинокъ. Особенно заинтересовало меня описаніе морскихъ птицъ и одинокихъ пустынныхъ скалъ и мысовъ, на которыхъ онѣ живутъ. Понравились мнѣ; также очерки холодныхъ и печальныхъ береговъ Лапландіи, Сибири, Спитцбергена, Новой-Земли, Гренландіи, Исландіи. Обо всѣхъ этихъ странахъ, скованныхъ мертвящимъ вліяніемъ вѣчныхъ вихрей, бурь, морозовъ и снѣговъ, я составила свою собственную идею, странную, дикую, но тѣмъ не менѣе чрезвычайно-впечатлительную для дѣтской головы. Каждою картинкой объяснялась какая-нибудь повѣсть, нерѣдко слишкомъ-таинственная и загадочная по-крайней-мѣрѣ столько же, какъ сказки няньки Бесси, которыя она разсказывала по зимнимъ вечерамъ, когда ей случалось быть въ хорошемъ расположеніи духа.
Съ этой книгой на колѣнахъ, я была совершенно счастлива, и боялась только, какъ бы не вздумали прервать моихъ занятій. Мое счастье окончилось слишкомъ-скоро: кто-то съ шумомъ отворилъ дверь этой комнаты и вошелъ.
-- Эй! эй! сударыня брюзга! Гдѣ ты?
Это былъ рѣзкій, пронзительный голосъ Джона Рида, который, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, остановился среди комнаты: ему показалось, что тутъ не было никого.
-- Куда жь она запропастилась? кричалъ Джонъ, дѣлая обращеніе къ своимъ сестрамъ.-- Лиззи! Жорджи! Здѣсь совсѣмъ нѣтъ этой взбалмошной дѣвчонки: скажите маменькѣ, что она выбѣжала на улицу несмотря на дождикъ. Экая дрянь!
-- Хорошо, что занавѣсъ задернута, подумала я:-- онъ довольно-слѣпъ и безтолковъ, и авось не отъищетъ меня въ этой засадѣ. Но черезъ минуту вошла Элиза, оглянулась кругомъ и сказала:
-- Она вѣрно на окнѣ, Джонни: надо посмотрѣть.
И я немедленно спрыгнула на полъ, устрашенная при одной мысли, что братецъ Джонни будетъ меня тащить.
-- Чего тебѣ надобно? спросила я смѣлымъ голосомъ, выпрямляясь во весь ростъ.
-- Ты должна была сказать. "Что вамъ угодно, господинъ Ридъ!" отвѣчалъ разсерженный мальчишка: -- а мнѣ угодно, вопервыхъ, чтобы ты подошла сюда, на расправу.
Съ этими словами онъ сѣлъ въ кресло на другой сторонѣ комнаты, и сдѣлалъ повелительный жестъ, чтобъ я остановилась передъ нимъ.
Джону Риду было четырнадцать лѣтъ, и онъ уже давно учился въ школѣ. Я была моложе его четырьмя годами, и казалась, въ сравненіи съ нимъ настоящимъ ребенкомъ. Дюжій, толстый, широколицый и широкоплечій, онъ сформировался слишкомъ-рано, и никто на видъ не далъ бы ему менѣе восьмнадцати лѣтъ. Привычка обжираться за столомъ сдѣлала его жолчнымъ, и сообщила его отвислымъ щекамъ какое-то звѣрское выраженіе. Глаза его, заплывшіе жиромъ, обличали безсмысліе скота, самодовольнаго и безстыднаго. Ему на этотъ разъ слѣдовало быть въ школѣ; но матушка, "въ уваженіе къ его слишкомъ-нѣжному здоровью", взяла его домой мѣсяца на два. Мистеръ Мильсъ, школьный учитель, утверждалъ, что дитя могло бы наслаждаться совершеннѣйшимъ здоровьемъ, если бы ему поменьше присылали сдобныхъ пирожковъ и разныхъ затѣйливыхъ сластей; но материнское сердце не довольствовалось такимъ грубымъ объясненіемъ, мистриссъ Ридъ была увѣрена, что шафранный цвѣтъ ея сынка гораздо естественнѣе объясняется чрезмѣрнымъ прилежаніемъ къ школьнымъ трудамъ, и, можетъ-быть, еще чрезмѣрною тоскою его нѣжной любящей натуры, оторванной отъ домашняго крова,
Джонъ Ридъ не слишкомъ-любилъ свою мать и сестеръ, и питалъ рѣшительное отвращеніе ко мнѣ. Онъ бранилъ, тормошилъ и наказывалъ меня не два или три раза въ недѣлю, не однажды или дважды въ день, но рѣшительно всегда, каждый день и почти каждый часъ. Я боялась его всѣми силами души, и трепетала всѣми членами при одномъ его приближеніи. Случалось даже, что я чуть не падала въ обморокъ отъ страха. При всемъ томъ, не было для меня никакой защиты противъ его угрозъ и наказаній; слуги боялись оскорбить своего молодаго господина, и не принимали моей стороны, а мистриссъ Ридъ была слѣпа и глуха къ неистовымъ продѣлкамъ своего сынка: она никогда не видала, что онъ меня бьетъ, никогда не слышала, какъ онъ издѣвается надо мной, хотя то и другое нерѣдко происходило въ ея присутствіи,
Привыкнувъ къ безпрекословному повиновенію, я немедленно подошла къ кресламъ, гдѣ сидѣлъ мой мучитель. Минуты съ три мистеръ Джонъ забавлялся тѣмъ, что высовывалъ свой длинный языкъ изъ широкой пасти, и дразнилъ меня разными отвратительными гримасами. Это было только прелюдіей, за которой, я знала, должны послѣдовать удары. Я стояла молча, склонивъ голову, и душа моя въ эту минуту была проникнута непобѣдимымъ отвращеніемъ къ безжалостному и гадкому мучителю. Не знаю, прочелъ ли мистеръ Джонъ это чувство на моемъ лицѣ, только, не говоря ни слова, онъ ударилъ меня со всего размаха. Я зашаталась и отпрянула отъ его креселъ на нѣсколько шаговъ.
-- Это тебѣ подарокъ за твой безстыдный отвѣтъ мамашѣ, сказалъ молодой извергъ: -- за подлое укрывательство отъ меня на окнѣ, и, наконецъ, за твой наглый взоръ, который ты теперь осмѣлилась бросить на меня, негодная крыса!
Привыкнувъ къ этимъ позорнымъ выходкамъ, я никогда не рѣшалась на нихъ отвѣчать, ни взоромъ, ни жестомъ, ни словами. Вся забота моя была лишь въ томъ, чтобъ мужественно перенесть ударъ, который неизбѣжно слѣдовалъ за обидой.
-- Что ты дѣлала за этой занавѣской? спросилъ мистеръ Джонъ,
-- Читала.
-- Покажи книгу.
Я воротилась къ окну и принесла.
-- Тебѣ нѣтъ дѣла до нашихъ книгъ, негодная тварь. Маменька говоритъ, что ты намъ неровня. Вотъ сейчасъ я научу тебя, какъ рыться по моимъ шкафамъ: ты вѣдь знаешь, что всѣ эти книги -- мои, и весь домъ скоро будетъ мой. Стань подлѣ двери, дальше отъ оконъ и зеркалъ.
Я исполнила приказъ, не понимая сначала, въ чемъ состояло его намѣреніе; но увидѣвъ, что онъ всталъ и размахнулся книгой, отскочила всторону и закричала во всю мочь. Безполезный крикъ!
Книга попала мнѣ въ високъ; я зашаталась и прислонилась окровавленной головой къ дверямъ. Вскорѣ нестерпимая боль г. страхъ уступили мѣсто другимъ чувствамъ.
Я читала римскую исторію Гольдсмита и хорошо была знакома съ ея дѣйствующими лицами, къ которымъ теперь, но моимъ понятіямъ, подъ ртать пришелся мой мучитель.
-- Что! что! закричалъ онъ: -- Не-уже-ли она осмѣлилась это говорить мнѣ? Элиза, Жорджина, слышали вы, какъ она говоритъ? Позвать сюда маманъ; но напередъ я самъ...
Затѣмъ онъ опрометью бросился ко мнѣ и вцѣпился въ мои волосы. На этотъ разъ я пересилила свой страхъ, и отважилась на борьбу. Не помню хорошенько, что я дѣлала своими руками; но извергъ называлъ, меня крысой и кричалъ во весь ротъ. Вскорѣ подоспѣла къ нему помощь: Элиза и Жорджина сбѣгали за мистриссъ Ридъ, которая немедленно выступила на кровавую сцену въ сопровожденіи няньки Бесси и горничной миссъ Аббо. Когда насъ розняли, я услышала слова:
-- Боже мой! Боже мой! что это за фурія! что это за гадина! Кто бы могъ вообразить такую страшную картину! Она готова была растерзать и задушить бѣднаго мальчика!
Четыре сильныя руки набросились на меня какъ на душегубку, и схвативъ за ноги и шею, поволокли меня наверхъ.
II.
Я противилась изо всѣхъ своихъ силъ, и это, до-тѣхъ-поръ невиданное и неслыханное сопротивленіе, естественнымъ образомъ должно было увеличить дурное мнѣніе обо мнѣ няньки Бесси и миссъ Аббо. Потерявъ всякую власть надъ собою, я однакожь сознавала съ удовлетворительною ясностью, что меня считали достойной тяжкихъ наказаній, и доведенная до отчаяннаго положенія, я рѣшилась бороться до послѣдней крайности.
-- Скрутите ей руки, миссъ Аббо, не-то она исцарапаетъ васъ какъ бѣшеная кошка.
-- Фи! Фай! Фуй! какъ это вамъ не стыдно, миссъ Эйръ! кричала горничная: -- гдѣ это видано и слыхано: поднять руки на молодаго джентльмена, на сына вашей благодѣтельницы! Какъ могли вы позабыть, что онъ вашъ благодѣтель, вашъ господинъ и начальникъ!
Господинъ! Кто смѣетъ сказать, что онъ мой господинъ? Развѣ я служанка?
-- Меньше и хуже чѣмъ служанка. Мы хлопочемъ и работаемъ съ утра до ночи, а вы ничего не дѣлаете за свой хлѣбъ. Садитесь же, миссъ Эйръ, и подумайте хорошенько о своемъ безпутствѣ.
Въ это время онѣ втащили меня въ комнату, о которой говорила мистриссъ Ридъ, и бросили на скамейку подлѣ стѣны. Я стремительно вскочила съ мѣста и опрометью бросилась къ дверямъ, но проворныя и дюжія руки арестовали меня въ ту же минуту.
-- Если вы не станете сидѣть, сказала Бесси: -- мы принуждены будемъ связать васъ. Миссъ Либо, дайте мнѣ ваши подвязки; мои слишкомъ-тонки.
Миссъ Аббо принялась развязывать свою огромную ногу, чтобъ приготовить для меня позорныя оковы. Я затрепетала.
-- Не снимайте подвязокъ, миссъ Аббо: даю вамъ слово, что я не тронусь съ мѣста и не пошевелюсь.
И въ доказательство я привязала себя къ скамейкѣ своими собственными руками.
-- Давно бы такъ; вотъ это умно! сказала Бесси.
Убѣдившись въ моемъ смиреніи и послушаніи, обѣ женщины высвободили меня изъ своихъ объятій, и остановились передо мной съ сложенными на-крестъ руками.
-- Этого съ ней прежде никогда не случалось, сказала наконецъ нянька, обращаясь къ горничной.
-- Но къ этому она всегда была способна, отвѣчала миссъ Аббо: -- я неразъ высказывала барынѣ свое мнѣніе объ этой дѣвчонкѣ, и барыня соглашалась со мной. Это, скажу я вамъ, прехитрая и прескрытная тварь, какихъ немного съищется между ея ровесницами.
Бесси не отвѣчала ничего; но черезъ нѣсколько минутъ, обращаясь ко мнѣ, сказала:
-- Вамъ не должно забывать, миссъ Эйръ, что вы всѣмъ обязаны мистриссъ Ридъ: она васъ кормитъ, поитъ и одѣваетъ изъ одного только состраданія. Еслибъ пришло ей въ голову васъ бросить, вы будете принуждены искать пріюта въ сиротскомъ домѣ.
Въ этихъ словахъ не было для меня ничего новаго: намѣки этого рода повторялись передо мной чуть ли не каждый день съ той поры, какъ я стала помнить себя и понимать. Упрекъ въ моемъ сиротствѣ и зависимости отъ посторонней благодѣтельной руки сдѣлался съ незапамятной поры привычной пѣснью для моего уха. Миссъ Аббо поспѣшила прибавить:
-- И вамъ не слѣдуетъ ни по какому поводу ставить себя въ-уровень съ господиномъ Ридъ, и его сестрами, съ которыми васъ воспитываютъ изъ милости. Всѣ они богаты, а у васъ нѣтъ ни копейки за душой. Ваше дѣло -- быть ласковой и стараться угождать всему семейству. И это мы говоримъ для вашей же пользы, миссъ Эйръ, прибавила Бесси ласковымъ тономъ: -- попытайтесь какъ-нибудь заставить полюбить себя, и авось вамъ будетъ хорошо, какъ въ родной семьѣ, не-то пожалуй, если вы будете грубіянить и шумѣть, барыня откажетъ вамъ отъ дома.
-- Къ-тому же, рано или поздно, Богъ ее накажетъ, добавила миссъ Аббо: -- Онъ поразитъ ее можетъ-быть среди ея нечестивой хандры, и тогда куда она пойдетъ? Ну, Бесси, намъ пора: пусть она остается одна, и дѣлаетъ что хочетъ. Молитесь, миссъ Эйръ, усердно молитесь Господу Богу: если вы не раскаетесь, злая бѣда, чего добраго, спустится къ вамъ черезъ трубу, и тогда, поминай какъ звали.
Онѣ ушли и заперли за собой дверь.
Красная комната, повидимому совсѣмъ лишняя въ домѣ, служила въ рѣдкихъ случаяхъ импровизированной спальней для гостей, когда ихъ съѣзжалось слишкомъ-много въ Гетсгед-Голль, гдѣ они, по принятому деревенскому обыкновенію, оставались на нѣсколько дней. Впрочемъ это была одна изъ самыхъ большихъ и красивыхъ комнатъ въ цѣломъ домѣ. Постель на массивныхъ столбахъ изъ краснаго дерева, завѣшанная со всѣхъ сторонъ краснымъ кашмиромъ, стояла по самой серединѣ, наподобіе раскинутой палатки; два большія окна, съ ихъ всегда опущенными занавѣсками, были на-половину прикрыты широкими фестонами и складками изъ той же восточной матеріи. Полъ застилался краснымъ ковромъ, и широкій столъ подлѣ постели всегда былъ покрытъ краснымъ сукномъ. Гардеробъ, рабочій столикъ и стулья были изъ ярко-полированнаго краснаго дерева, и вся эта мёбель гармонировала съ малиновыми обоями на стѣнахъ. И въ контрастъ съ этими багровыми предметами выставлялись изъ-за кровати груды матрацовъ и бѣлыхъ какъ снѣгъ подушекъ, прикрытыхъ бѣлымъ марсельскимъ одѣяломъ. Столько же одиноко и оригинально въ этой красной опочивальнѣ было огромное, стоявшее въ головахъ постели кресло, нахлобученное бѣлымъ чехломъ.
Комната была холодна, потому-что огонь почти никогда не разводился въ ея каминѣ; была безмолвна, потому-что стояла одиноко, вдали отъ кухни и дѣтской; имѣла торжественный видъ, такъ-какъ было извѣстно, что въ нее никто не входитъ. Только горничная обязана была приходить сюда каждую субботу, чтобъ счистить слои недѣльной пыли съ мебели и зеркалъ; случалось также, что черезъ-весьма длинные промежутки, сама мистриссъ Ридъ навѣщала красную комнату съ единственною цѣлью -- обревизовать одинъ таинственный ящикъ въ гардеробѣ, гдѣ хранились разныя фамильныя бумаги, шкатулка съ брильянтами и миніатюрный портретъ ея покойнаго супруга.
Мистеръ Ридъ умеръ десять лѣтъ назадъ: въ этой комнатѣ онъ испустилъ духъ свой, и здѣсь его тѣло лежало на богатомъ катафалкѣ; отсюда его гробъ перенесенъ былъ въ церковь, и съ этого роковаго дня, багряная комната въ домѣ мистриссъ Ридъ получила свой страшный мистическій характеръ.
Мѣсто, къ которому приковали меня нянька Бесси и сварливая миссъ Аббо, было: низкій оттоманъ подлѣ мраморной каминной полки; прямо передо мной возвышалась великолѣпная постель; по правую сторону стоялъ высокій, темный гардеробъ; по лѣвую бросались въ глаза закутанныя окна, и между-ними огромное зеркало отражало унылое великолѣпіе комнаты и парадной постели, Не зная навѣрное, заперли меня или нѣтъ, я, черезъ нѣсколько минутъ, осмѣлилась встать съ мѣста, и нерѣшительными шагани приблизилась къ дверямъ. Увы! Да: не было тюрьмы безопаснѣе, мрачнѣе и крѣпче моей. Возвращаясь къ своему мѣсту, я остановилась передъ зеркаломъ, и оцѣпенѣлый взоръ мой невольно началъ измѣрять глубину, отражавшуюся въ немъ. Все казалось холоднѣе и мрачнѣе въ этой прозрачной впадинѣ, чѣмъ на самомъ дѣлѣ: странная фигура, выставившая на меня свое блѣдное лицо и руки, распростертыя надъ мракомъ, представлялась мнѣ дѣйствительнымъ духомъ въ родѣ тѣхъ фантастическихъ чертенятъ, о которыхъ Бесси такъ часто говорила въ своихъ волшебныхъ сказкахъ въ длинные зимніе вечера. Я сѣла опять на оттоманъ.
Суевѣріе уже начинало обнаруживать надо мной свое могучее вліяніе, но еще не приспѣлъ урочный часъ для его рѣшительной побѣды. Кровь еще кипѣла и быстро переливалась въ моихъ жилахъ: прошедшая сцена занимала покамѣстъ всѣ мои мысли, и некогда мнѣ было присмотрѣться къ окружающей дѣйствительности.
Бурное и буйное насиліе Джона Рида, обидное и гордое равнодушіе его сестеръ, постоянная и вовсе незаслуженная ненависть ко мнѣ его матери, все это вертѣлось и кружилось въ моемъ взволнованномъ мозгу какъ въ мутномъ и темномъ колодезѣ, заваленномъ всякой дрянью. За-чѣмъ меня бранили, колотили, осуждали всегда и за все? Какая невидимая сила обрекла меня на вѣчныя страданія? Почему никогда и никому не могла я нравиться? И уже ли будутъ напрасны всѣ усилія пріобрѣсти благосклонность окружающихъ меня особъ? Элиза упряма и горда, а всѣ ее уважаютъ. Жорджина избалована, капризна, взбалмошна, сварлива, и между-тѣмъ всѣ и каждый снисходительно смотрятъ на ея проказы. Ея красота, розовыя щеки и золотые локоны, заставляютъ повидимому невольно ею любоваться и выкупаютъ всѣ ея шалости, нерѣдко обидныя и дерзкія. Джонъ грубіянитъ и бранится на каждомъ шагу, и однакожь никто не думаетъ его наказывать. Онъ рѣжетъ для забавы голубей, выкалываетъ глаза маленькимъ павлинамъ, травитъ собаками овецъ, истребляетъ виноградныя лозы въ парникахъ, срываетъ почки дорогихъ оранжерейныхъ растеній, нерѣдко пачкаетъ и рветъ шелковыя платья матери, и между-тѣмъ мальчикъ Джонни всегда -- "ея милый, прелестный, ненаглядный Джонни!" Одной мнѣ не было и нѣтъ никакой пощады, никакого снисхожденія: и глупа я, и скучна, и брюзглива, и дика, и несносна для всѣхъ -- каждый Божій день, съ утра до обѣда, и отъ обѣда до вечера!
Голова моя болѣла, и кровь еще струилась изъ раны: что жь? думалъ ли кто наказать, или по-крайней-мѣрѣ побранить господина Джона за его безсмысленный и безжалостный ударъ? Ни чуть не бывало, и между-тѣмъ всѣ и каждый накинулись на меня съ какимъ-то непостижимымъ остервененіемъ единственно за то, что первый разъ въ жизни, по естественному чувству самосохраненія, я вздумала защищаться противъ его безумнаго насилія!
-- Нѣтъ, это несправедливо, это безчеловѣчно! говорилъ мой разсудокъ, побужденный агоніей сердца къ стремительной дѣятельности.-- Этого не можетъ и не должно быть, и я сама обязана положить конецъ своимъ мучительнымъ пыткамъ. Бѣжать изъ этого дома куда бы то ни было, на тотъ край свѣта, если можно, или, уморить себя съ-голода, отказавшись однажды навсегда отъ пищи и питья!..
Какъ выразить страшное отчаяніе, овладѣвшее мною въ этотъ несчастный вечеръ! Голова моя была въ какомъ-то ужасномъ чаду, и форсированная борьба умственныхъ силъ замѣтно истощала мой слабый организмъ. "Къ-чему и за-что суждено мнѣ страдать при самомъ началѣ моей жизни?" Этотъ вопросъ безпрестанно самъ-собой представлялся моему взволнованному воображенію, и я не могла пріискать на него удовлетворительнаго отвѣта.
Я была въ разладѣ со всѣмъ домомъ, и не было у меня ничего общаго ни съ мистриссъ Ридъ, ни съ ея дѣтьми, ни съ ея отборною прислугой. Никто меня не любилъ, и никого я сама не могла полюбить. Да и странно было бы ожидать отъ нихъ привязанности къ такому созданію, которое противорѣчило всей семьѣ и характеромъ своимъ, и способностями, и наклонностями; странно ожидать привязанности къ ничтожной и даже вредной твари, которая не иначе какъ съ величайшимъ презрѣніемъ смотритъ на ихъ судъ и приговоры. Будь я рѣзва, безпечна, прекрасна, весела, немного, пожалуй, капризна, своенравна, мистриссъ Ридъ, я знаю, несмотря на мое сиротство, была бы ко мнѣ гораздо-благосклоннѣе, и даже дѣти ея, по всей вѣроятности, могли бы включить меня съ нѣкоторымъ радушіемъ въ свой благородный кругъ; но при настоящихъ свойствахъ нечего ожидать мнѣ ни милости ни пощады, и я должна служить общимъ предметомъ ненависти и презрѣнія.
Дневной свѣтъ началъ мало-по-малу удаляться изъ красной комнаты: пробило пять часовъ, и ненастный вечеръ уже уступалъ свое мѣсто страшнымъ сумеркамъ. Проливной дождь еще безъ-умолку барабанилъ въ оконныя стекла, и я слышала, какъ вѣтеръ завывалъ въ ближайшей рощѣ; за дворомъ. Мало-по-малу охолодѣла я какъ мраморъ, и мужество мое исчезло. Привычныя свойства моей души -- смиреніе и самоуничиженіе, сопровождаемыя смертельною тоской, налегли всею своею тяжестью на сокрушенное сердце, гдѣ уже не было болѣе мѣста вспышкамъ безсильнаго гнѣва. Всѣ считали меня негодной тварью -- и почему знать?-- можетъ-быть всѣ, на этотъ разъ, совершенно правы. Развѣ я не имѣю желанія умертвить себя голодомъ и жаждой? Самоубійство, говорятъ, великій грѣхъ, и нужно быть слишкомъ-негоднымъ человѣкомъ, чтобъ питать его въ своей душѣ. Но достанетъ ли у меня духа выполнить это нечестивое намѣреніе? А если и достанетъ, какъ знать? будетъ ли мрачный сводъ подъ алтаремъ гретсгедской церкви моимъ послѣднимъ вѣчнымъ пріютомъ?..
Въ этомъ сводѣ, какъ мнѣ разсказывали, погребенъ покойный мистеръ Ридъ. Разъ вспомнивъ о немъ, я уже не могла оторвать своего разсудка отъ могильныхъ размышленій. Я не помнила мистера Рида, но знала очень-хорошо, что онъ родной мой дядя, братъ моей матери. По смерти моихъ родителей, онъ взялъ меня, безпріютную сироту, въ свой домъ, и незадолго передъ смертью, вытребовалъ обѣщаніе отъ мистриссъ Ридъ, что она будетъ меня воспитывать, среди своихъ дѣтей, какъ собственную дочь. Вѣроятно мистриссъ Ридъ увѣрена въ своей душѣ, что она сдержала слово, даиное супругу; но могла ли она полюбить чужое дитя, несвязанное съ нею лично никакими родственными узами? Очень можетъ быть, что ей ненавистна одна мысль -- замѣнить собою мать для посторонней дѣвчонки, случайно вброшенной въ ея родную семью.
Странная мысль поразила меня. Я никогда не сомнѣвалась, что, если бы не умеръ мистеръ Ридъ, моя жизнь, счастливая и спокойная, могла бы сопровождаться всѣми отрадными явленіями, доступными для нѣжныхъ и любимыхъ дѣтей -- и вотъ, когда теперь я смотрѣла на бѣлую постель, заглядывая по временамъ и въ зеркало, гдѣ она отражалась для меня страшнымъ балдахиномъ, мнѣ пришли въ голову фантастическіе разсказы о похожденіяхъ съ того свѣта, и я припомнила, какъ мертвецы, растревоженные въ своихъ могилахъ нарушеніемъ ихъ послѣднихъ желаній, выступаютъ на землю для наказанія клятвопреступниковъ и для защиты угнетенныхъ особъ. Мнѣ казалось очень-возможнымъ, что духъ мистера Рида, обезпокоенный несчастной судьбой его племянницы, того-и-гляди, оставитъ на нѣсколько часовъ свое мрачное жилище въ церковномъ сводѣ и явится передо много здѣсь, въ этой багряной комнатѣ и въ этотъ торжественный часъ. Я отерла слезы и подавила вздохи, насильственно вырывавшіеся изъ моей груди; бурное выраженіе скорби, думала я, въ-самомѣдѣлѣ способно вызвать изъ-за могилы мертвеца, готоваго оказать свое страшное участіе беззащитной жертвѣ. Эта идея, утѣшительная въ теоріи, была бы ужасною въ дѣйствительности; поэтому я старалась всѣми силами удалить ее отъ своего умственнаго взора и казаться твердою. Откинувъ волосы съ своего лица, я подняла голову, и попыталась бросить смѣлый взглядъ на окружающіе предметы. Въ эту минуту вдругъ, неизвѣстно какъ и откуда, замерцалъ на стѣнѣ блѣдный лучь свѣта. Не-уже-ли это, думала я, свѣтъ луны пробрался черезъ какое-нибудь отверстіе въ оконныхъ занавѣсахъ? Не можетъ быть: лунный свѣтъ былъ бы неподвиженъ, а этотъ шевелится. Я смотрѣла во всѣ глаза, и увидѣла ясно, что онъ пробрался на потолокъ и заколыхался надъ моею головою. Теперь мнѣ кажется весьма-вѣроятнымъ, что этотъ загадочный проблескъ выходилъ изъ фонаря, съ которымъ шелъ кто-нибудь мимо оконъ; но въ ту пору, проникнутая сверхъестественнымъ ужасомъ и разстроенная во всѣхъ своихъ чувствахъ, я видѣла въ этомъ явленіи фантастическаго вѣстника изъ другаго міра, за которымъ немедленно долженъ послѣдовать страшный визитъ мертвеца. Сердце мое билось, голова пылала, и я трепетала всѣми членами. Раздался звукъ въ моихъ ушахъ, какъ-будто отъ взмаха крыльевъ, и что-то зашевелилось подлѣ меня. Не помня сама-себя, и задыхаясь отъ напора противоположныхъ чувствъ, я опрометью бросилась къ дверямъ и съ отчаяннымъ усиліемъ ухватилась за замокъ. Въ это мгновеніе послышались на лѣстницѣ быстрые шаги; ключъ повернулся, дверь отворилась, и въ тюрьму мою вошли одна за другою нянька Бесси и миссъ Аббо.
-- Что съ вами, миссъ Эйръ?. сказала Бесси: -- не больны ли вы?
-- Какой ужасный шумъ! воскликнула миссъ Аббо:-- меня какъ-будто обдало кипяткомъ съ ногъ до головы.
-- Освободите меня, ради Бога! отведите меня въ дѣтскую! кричала я изступленнымъ голосомъ.
-- Зачѣмъ? Развѣ вы ушиблись? Или вамъ почудилось что-нибудь? спросила опять Бесси.
-- О, я видѣла какой-то странный свѣтъ, и казалось мнѣ, что передо мной стоитъ мертвецъ!
Говоря это, я крѣпко держалась за плеча Бесси, и она не старалась отвертываться отъ меня.
-- Нечего на нее смотрѣть, объявила съ презрѣніемъ миссъ Аббо: -- она взвизгнула нарочно, чтобъ къ ней пришли: я ужь ее знаю. И что за демонскій визгъ! Какъ-будто ее рѣжутъ или душатъ!
-- Что все это значитъ? спросилъ другой голосъ повелительнымъ и сердитымъ тономъ. Вслѣдъ за тѣмъ появилась въ корридорѣ мистриссъ Ридъ въ своемъ ночномъ чепцѣ, который въ безпорядкѣ лежалъ на ея головѣ.-- Аббо и Бесси, кажется, я приказала вамъ простымъ и яснымъ языкомъ, что Дженни Эйръ должна сидѣть въ красной комнатѣ, пока я сама не пріиду за ней.
-- Миссъ Дженни закричала слишкомъ-громко, сударыня, проговорила Бесси умилостивительнымъ тономъ.-- Мы полагали, что съ ней сдѣлалось дурно.
-- Пусть ее кричитъ сколько хочетъ, сурово отвѣчала мы-стриссъ Ридъ.-- Отвяжись отъ Бесси, негодное дитя; выпусти ея руку. Этими продѣлками, будь увѣрена, тебѣ не сдѣлать ничего: я гнушаюсь всякой хитрости, особенно въ дѣтяхъ. Моя обязанность образумить тебя и навести на истинный путь. Теперь ты останешься здѣсь однимъ часомъ болѣе, и я могу тебя освободить не иначе, какъ подъ условіемъ раскаянія и совершеннѣйшей покорности.
-- О, тётенька, сжальтесь надо мною! Мнѣ страшно, я дрожу, простите меня! Или накажите меня иначе какъ-нибудь: это наказаніе слишкомъ-тяжело, и я умру, если...
-- Молчать, негодная дѣвчонка! Твоя погибель неизбѣжна, если это гнусное лицемѣріе слишкомъ-глубоко запало въ твою испорченную душу.
И дѣйствительно, въ ея глазахъ я была лицемѣркой, пронырливой актриссой, ни больше, ни меньше. Она искренно и отъ всей души считала меня вмѣстилищемъ низости, двуличности, притворства и всякихъ гадкихъ страстей.
Когда женщины вышли, повинуясь приказанію своей барыни, мистриссъ Ридъ, не стерпѣвъ болѣе жалобъ и громкихъ рыданій, неистово оттолкнула меня прочь, и заперла комнату безъ дальнѣйшихъ объясненій. Съ ея уходомъ, въ глазахъ моихъ начало темнѣть, темнѣть, голова моя закружилась, ноги подкосились и... я лишилась чувствъ.
III.
Когда я пришла въ себя, мнѣ показалось прежде всего, что меня давилъ ужасный кошмаръ, который, однакожь, не препятствовалъ видѣть страшное красное пламя, отгороженное толстыми желѣзными прутьями. Мнѣ послышались также голоса, хриплые, глухіе, какъ-будто заглушаемые ревомъ вѣтра, или журчаніемъ воды: волненіе, неизвѣстность и, всего болѣе, преобладающее чувство страха омрачили всѣ мои способности. Затѣмъ я почувствовала, что кто-то взялъ меня за руку, приподнялъ и посадилъ: всѣ эти движенія дѣлались осторожно, и сопровождались нѣжною заботливостью, о которой прежде не имѣла я никакого понятія. Я облокотилась головою на подушку или на плечо, и чувство страха мало-по-малу начало уступать мѣсто отрадному сознанію безопасности и покоя.
Минутъ черезъ пять, тяжелое и мрачное облако совсѣмъ разсѣялось надъ моимъ мозгомъ, и я поняла, что лежу на своей постели, и что красное пламя выходило изъ камина нашей дѣтской. Была ночь: на столѣ горѣла свѣча; Бесси стояла у постели съ рукомойникомъ въ рукѣ, и какой-то джентльменъ сидѣлъ на стулѣ подлѣ моего изголовья.
Я чувствовала невыразимую отраду, когда убѣдилась, что въ комнатѣ былъ незнакомецъ, человѣкъ, не принадлежащій къ Генегеду и не имѣвшій къ мистриссъ Ридъ родственныхъ отношеній. Отворотившись отъ Бесси, которая, впрочемъ, своимъ присутствіемъ далеко не смущала меня такъ, какъ другіе члены этого дола я принялась вглядываться въ лицо посторонняго джентльмена и скоро узнала, что это былъ мистеръ Лойдъ, аптекарь, лечившій обыкновенно прислугу мистриссъ Ридъ -- къ ней самой и къ ея дѣтямъ приглашали всегда доктора.
-- Ну, кто жь я такой? спросилъ аптекарь.
Я подала ему руку и назвала его по имени. Онъ улыбнулся и сказалъ:
-- Ничего. Мало-по-малу мы поправимся, и будемъ здоровы.
Потомъ онъ самъ положилъ мою голову на подушку и, обращаясь къ Бесси, поручилъ ей наблюдать, какъ бы кто не вздумалъ безпокоить меня ночью. Сдѣлавъ затѣмъ дальнѣйшія распоряженія, онъ сказалъ, что извѣститъ меня завтра и ушелъ домой, къ моему великому огорченію. Когда онъ сидѣлъ на стулѣ подлѣ моей подушки, я чувствовала себя спокойной и счастливой; но какъ-скоро затворилась дверь послѣ его ухода, вся комната потемнѣла въ моихъ глазахъ, и сердце мое болѣзненно сжалось.
-- Не можете ли вы заснуть, миссъ Дженни? спросила Бесси ласковымъ тономъ.
-- Попытаюсь, няня. Я слишкомъ боялась дать отрицательный отвѣтъ, который, казалось, могъ подвергнуть меня новымъ истязаніямъ.
-- Не хотите ли вы чего-нибудь испить или покушать?
-- Нѣтъ, Бесси, покорно благодарю.
-- Ну, такъ я пойду спать, потому-что теперь ужь больше двѣнадцати часовъ. Если вамъ что-нибудь понадобится, можете меня позвать.
Эта необыкновенная учтивость ободрила меня, и я рѣшилась предложить вопросъ:
-- Бесси, что со мною дѣлается? Развѣ я больна?
-- Вамъ сдѣлалось дурно въ красной комнатѣ, вѣроятно отъ слезъ и крика. Скоро, безъ-сомнѣнія, вы совсѣмъ поправитесь.
Бесси отправилась въ смежную комнату къ горничной, и я слышала, какъ она сказала:
-- Сарра, пойдемъ спать въ дѣтскую. Я одна не соглашусь ни за что оставаться съ этой бѣдной дѣвушкой: она очень-слаба, и можетъ умереть послѣ такого ужаснаго припадка. Почему знать? можетъ и въ-самомъ-дѣлѣ къ ней приходилъ туда мертвецъ. О, барыня на этотъ разъ была слишкомъ-безчеловѣчна!
Сарра воротилась съ нею, и обѣ онѣ легли на одну постель. Съ полчаса еще онѣ шептались между собою, прежде чѣмъ успѣли заснуть. Я могла разслышать и удержать въ памяти только безсвязные отрывки ихъ разговора:
-- Прошелъ мимо нея... весь въ бѣломъ... и потомъ исчезъ... за нимъ большая черная собака... три раза громко постучался въ дверь... свѣтъ на кладбищѣ прямо надъ его могилой... И прочая и прочая.
Наконецъ обѣ женщины уснули. Въ комнатѣ сдѣлалось темно, потому-что въ одно время потухли и свѣча и огонь въ каминѣ, Во всю эту ночь я чувствовала невыразимый ужасъ, какой только могутъ чувствовать дѣти.
Это приключеніе въ красной комнатѣ не сопровождалось жестокой или продолжительной тѣлесной болѣзнью; но оно разстроило мои нервы, и слѣды этого разстройства остались во мнѣ до настоящаго дня. Да, мистриссъ Ридъ, я одолжена вамъ многими страшными пытками умственныхъ страданій. Но мнѣ должно простить васъ, такъ-какъ вы не знали что дѣлали: раздирая мое сердце, вы воображали, что искореняете въ немъ злыя наклонности.
На другой день, около двѣнадцати часовъ, меня разбудили, одѣли, закутали шалью и посадили въ дѣтской подлѣ камина. Я была слаба, разстроена и чувствовала необыкновенную усталость; но главнѣйшій и самый изнурительный недугъ заключался для меня въ невыразимой душевной тоскѣ, исторгавшей насильственныя слезы изъ опухшихъ глазъ. При все.мъ томъ я была довольно-счастлива, не видя подлѣ себя никого изъ членовъ ненавистнаго семейства Ридъ: всѣ дѣти уѣхали въ коляскѣ вмѣстѣ матерью и должны были воротиться домой не скоро. Горничная сидѣла за работой въ другой комнатѣ; Бесси убирала игрушки, приводила въ порядокъ шкафы, и только изрѣдка, среди всѣхъ этихъ хлопотъ, обращалась ко мнѣ съ необыкновенною ласковостью. Такой порядокъ вещей могъ бы показаться для меня настоящимъ раемъ въ-сравненіи съ прежней жизнью; но, къ-несчастью, мои нервы были ужь слишкомъ-разслаблены, и никакое удовольствіе не могло сообщить имъ пріятой настроенности.
Бесси пошла въ кухню и черезъ нѣсколько минутъ принесла съ собою тортъ на фарфоровомъ, ярко расписанномъ, блюдѣ, гдѣ между прочимъ, среди розовыхъ цвѣтовъ, была нарисована райская птичка, пробуждавшая во мнѣ каждый разъ изступленное чувство удивленія. Часто я просила, чтобъ мнѣ позволили подержать эту драгоцѣнность въ рукахъ и полюбоваться вблизи чудною птичкою, но до-сихъ-поръ всегда считали меня недостойною такихъ милостей. Теперь, напротивъ, драгоцѣнное блюдо лежало на моихъ колѣняхъ, и меня радостно приглашали кушать сладкій паштетъ. Тщетная благосклонность! Я не могла ни кушать, ни любоваться перьями прекрасной птички, увядшей въ моихъ глазахъ вмѣстѣ съ цвѣтами, которые ее окружали.
-- Не хотите ли барышня, чего-нибудь почитать? спросила Бесси.-- Я могу принести вамъ книгу.
При словѣ "книга", мое вниманіе пробудилось, и я попросила принести изъ библіотеки "Путешествія Гулливера". Каждый разъ я читала и перечитывала эти путешествія съ новымъ наслажденіемъ и восторгомъ, открывая въ нихъ рядъ истинныхъ событій, болѣе интересныхъ и завлекательныхъ, чѣмъ всѣ волшебныя сказки, взятыя вмѣстѣ; но теперь любимая книга показалась мнѣ до невѣроятности скучною и пошлою; ея гиганты представлялись моимъ глазамъ какими-то долговязыми лѣшими; ея пигмеи -- злыми чертями, а самъ Гулливеръ превратился для меня въ праздношатающагося бродягу по фантастическимъ областямъ. Я закрыла книгу и положила на столъ подлѣ нетронутаго паштета.
Бесси между-тѣмъ убрала комнату, вымыла руки и, открывъ въ коммодѣ ящикъ, наполненный разными блестящими обрѣзками, принялась работать новую шляпку для жорджиновой куклы. Занятія этого рода всегда сопровождались у нея простонародными пѣснями, и на этотъ разъ она пѣла:
Въ тѣ дни, когда мы всѣ
Шатались безъ пріюта --
Старина! старина!
Печальная мелодія этой пѣсни произвела на меня невыразимо-тяжелое впечатлѣніе, и я заплакала на-взрыдъ.
-- Не плачьте, барышня, сказала Бесси, окончивъ пѣсню.-- Не надрывайте вашего сердца.
Легко сказать "не плачьте!" Это все-равно, что сказать огню: не пылай! Бѣдная женщина не могла понять, какими пытками терзалось мое сердце. Вскорѣ пришелъ мистеръ Лойдъ.
-- Какъ, вы уже встали! сказалъ онъ цри входѣ въ дѣтскую.-- Ну, что, нянька, какъ ея здоровье?
Бесси отвѣчала:-- Слава Богу!
-- Въ такомъ случаѣ ей надобно казаться веселѣе. Пожалуйте сюда, миссъ Дженни: вѣдь васъ, если не ошибаюсь, зовутъ Дженни?
-- Дженни Эйръ, милостивый государь.
-- Очень-хорошо; вы о чемъ-то плакали, миссъ Дженни Эйръ -- не можете ли сказать, о чемъ? Что у васъ болитъ?
-- Ничего, мистеръ Лойдъ.
-- Она, видите-ли, расплакалась, что ей нельзя было ѣхать съ мистриссъ Ридъ, перебила Бесси.
-- Ужь конечно не о томъ, возразилъ аптекарь серьёзнымъ тономъ.-- Умненькая дѣвочка не станетъ огорчаться такими бездѣлицами.
-- Вы правы, докторъ, отвѣчала я скороговоркой.-- Я въ жизнь свою не плакала о такихъ пустякахъ, и притомъ я терпѣть не могу ни колясокъ, ни каретъ. Я плачу, докторъ, оттого что я несчастна.
-- Отчего же вы больны, миссъ Эйръ, еслибъ ушибъ не сдѣлалъ вамъ вреда?
-- Меня заперли одну въ той комнатѣ, куда, послѣ сумерекъ, приходитъ духъ.
Мистеръ Лойдъ улыбнулся и нахмурилъ брови въ одно и то же время.
-- Духъ! Видно по всему, что вы еще ребенокъ. Неужели вы боитесь духовъ?
-- Да вѣдь это духъ мистера Рида, умершаго къ этой самой комнатѣ. Никто въ цѣломъ домѣ не смѣетъ туда ходить въ ночное время; даже нянька Бесси не пойдетъ, хотя бы ее осыпали золотомъ съ ногъ до головы. А меня заперли тамъ одну, безъ свѣчи. Не жестоко ли это, мистеръ Лойдъ? Мнѣ кажется, что я никогда этого не забуду.
-- Вздоръ! Неужели только отъ этого вы считаете себя несчастной? Неужели вы боитесь даже теперь, среди бѣлаго дня?
-- О, нѣтъ, докторъ, другія причины дѣлаютъ меня несчастной,
-- Какія же?
Я желала отъ всего сердца отвѣчать на этотъ вопросъ удовлетворительно, полно и ясно, но не знала, какъ сладить съ такимъ отвѣтомъ. Дѣти могутъ только чувствовать; анализировать же свои чувства имъ трудно, и еще труднѣе результаты этого анализа передавать словами. Опасаясь однакожъ потерять первый и, можетъ-быть, послѣдній случай облегчить свою тоску чистосердечной откровенностью, я, послѣ безпокойной паузы, сказала:
-- Нѣтъ у меня, докторъ, ни отца, ни матери, ни братьевъ, ни сестеръ.
-- За-то есть, у васъ добрая тётка, братъ и кузины.
-- Этотъ братъ вчера билъ меня безъ всякой пощады, а эта добрая тётка заперла меня въ красной комнатѣ.
Мистеръ Лойдъ во второй разъ открылъ свою табакерку.
-- Развѣ вамъ не нравится Гетсгед-голль? Это вѣдь прекрасный домъ, миссъ Эйръ, и вамъ должно быть очень-пріятно, что вы здѣсь живете.
-- Это не мой домъ, докторъ. Горничная говоритъ, что я должна здѣсь считать себя ниже всякой служанки.
-- Фуй! Неужели у васъ достанетъ глупости оставить такое безподобное мѣсто?
-- Я готова бѣжать отсюда когда угодно и куда угодно; но только мнѣ некуда бѣжать. Я по-неволѣ должна оставаться въ Гетсгед-голлѣ, пока не выросту большая.
-- Можетъ и не останетесь... какъ знать? Есть ли у васъ родственники кромѣ мистриссъ Ридъ.
-- Не думаю. Разъ, впрочемъ, я спрашивала объ этомъ тётушку Ридъ: она сказала, что кажется есть какіе-то бѣдняки съ фамиліей Эйръ, только она ничего о нихъ не знаетъ.
-- Согласитесь ли вы идти къ этимъ бѣднякамъ, если бы они отыскались?
Я пріостановилась. Бѣдность страшна и для взрослыхъ, тѣмъ болѣе для дѣтей, которыя съ понятіемъ о бѣдности соединяютъ оборванныя лохмотья, скаредную пищу, унизительныя и грубыя манеры. Бѣдность и униженіе значили въ моихъ глазахъ одно и то же.
-- Нѣтъ, сказала я наконецъ: -- я не хочу жить съ бѣдными людьми.
-- Если бы даже они были добры для васъ?
Я покачала головой, не понимая, какимъ-образомъ бѣднякъ можетъ быть добрымъ. Притомъ ужаснула меня мысль, что я принуждена буду учиться говорить, какъ они и, оставаясь невоспитанною, усвоивать всѣ ихъ нравы и обычаи. Я живо припомнила бѣдныхъ гетсгедскихъ женщинъ, которыя, въ оборванныхъ лохмотьяхъ, несмотря ни на какую погоду, сами ходятъ за водой, стираютъ бѣлье и, работая съ утра до ночи, питаются черствымъ хлѣбомъ. Нѣтъ, на такія жертвы я не могла согласиться.
-- Но неужто ваши родственники такъ бѣдны? Развѣ они ремесленники или крестьяне?
-- Не могу сказать. Тётушка Ридъ говоритъ, что они нищіе. Я ни за что не соглашусь ходить съ ними по-міру.
-- Не хотите ли вы поступить въ школу?
Я призадумалась. Мои понятія о школѣ; были слишкомъ-сбивчивы и неопредѣленны. По разсказамъ Бесси, школа была такимъ мѣстомъ, гдѣ молодыхъ дѣвушекъ стягиваютъ въ желѣзные корсеты, обуваютъ въ гадкіе башмаки, пріучаютъ къ умѣренности и послушанію. Джонъ Ридъ ненавидѣлъ школу и бранилъ своего учителя; но вкусъ и наклонности Джона Рида не могли служить авторитетомъ для моихъ мнѣній. Если же вообще школьные разсказы Бесси наводили ужасъ на молодое воображеніе, за-то нѣкоторыя подробности о познаніяхъ и талантахъ дѣвушекъ, получившихъ пансіонское образованіе, были привлекательны для меня во многихъ отношеніяхъ. Бесси съ восторгомъ разсказывала, какъ-хорошо онѣ рисуютъ, поютъ, играютъ, вяжутъ кошельки, переводятъ французскія книги, и прочая, и прочая. Все это имѣло въ моихъ глазахъ слишкомъ-привлекательныя стороны, Къ-тому же школа однажды навсегда могла разлучить меня съ ненавистнымъ Гегсгедомъ, и тогда для меня могъ начаться новый образъ жизни.
-- Да, милостивый государь, мнѣ очень хотѣлось бы въ школу, сказала я послѣ продолжительнаго размышленія.
-- Ладно, ладно; кто знаетъ, что можетъ случиться, сказалъ мистеръ Лойдъ, положивъ табакерку въ карманъ, и взявшись за шляпу, въ намѣреніи идти домой. "Нужны для ребенка другой воздухъ и другіе люди, прибавилъ онъ, обращаясь къ самому-себѣ,-- Нервы не въ хорошемъ состояніи."
Между-тѣмъ воротилась Бесси, и въ то же время послышался на дворѣ стукъ пріѣхавшаго экипажа.
Бесси пригласила его въ столовую, гдѣ онъ могъ увидѣться съ мистриссъ Ридъ. О чемъ они говорили, я не знаю; но судя по послѣдствіямъ, могу заключить, что аптекарь рекомендовалъ ей отправить меня въ школу, и что она, безъ малѣйшаго затрудненія, согласилась на этотъ совѣтъ.
Черезъ нѣсколько дней миссъ Аббо, разговаривая съ нянькой, въ ту пору какъ я легла въ постель, сказала, между прочимъ:
-- Тутъ нечего и толковать: барыня очень-рада отвязаться отъ этой скучной дѣвчонки. Сказать правду, и я ее терпѣть не могу: вѣчно она какъ-будто за кѣмъ присматриваетъ и строитъ ковы изподтишка.
Подслушивая эти секретные разговоры горничной и няньки, и узнала также нѣкоторыя подробности о своихъ родителяхъ. Мой отецъ былъ бѣдный пасторъ, и матушка вышла за него противъ воли моего дѣда, который за это лишилъ ее наслѣдства. Черезъ годъ супружеской жизни отецъ мой умеръ отъ гнилой горячки, распространившейся въ его приходѣ; мать моя заразиласъ также этой болѣзнью и прожила только однимъ мѣсяцемъ больше своего супруга.
-- Бѣдная миссъ Дженни, какъ мнѣ ее жаль! сказала Бесси, обращаясь къ своей подругѣ.
-- Ну да, всякій пожалѣлъ бы круглую сироту, еслибъ она сколько-нибудь похожа была на миловидную, хорошенькую дѣвочку, отвѣчала миссъ Аббо довольно-рѣшительнымъ тономъ: -- но въ томъ бѣда, что немногіе, я полагаю, будутъ тужить о такой жабѣ.
-- Пожалуй, что и такъ, согласилась Бесси:-- будь на-примѣръ въ такомъ положеніи Жорджина, всѣ приняли бы въ ней самое искреннее, задушевное участіе.
-- Конечно, конечно! Я обожаю миссъ Жорджину! воскликнула Аббо:-- прелестное дитя! что за глазки, что за локоны! Такого личика не найдешь и на картинкѣ!-- Бесси, какъ бы намъ сочинить на ужинъ валлійскаго кролика?
-- И сочинимъ, да еще съ жаренымъ лукомъ. Пойдемъ въ кухню.
И онѣ ушли.
ГЛАВА IV.
Прошли дни, прошли и цѣлыя недѣли послѣ моего откровеннаго объясненія съ мистеромъ Лойдомъ; но не было со мною никакой перемѣны. Мало-по-малу я поправилась, поздоровѣла, стала по-временамъ выходить со двора для уединенныхъ прогулокъ, но никто уже больше не подавалъ мнѣ надежды на вѣроятную разлуку съ ненавистнымъ домомъ. Мистриссъ Ридъ удвоила свой строгій надзоръ, но никогда почти не говорила со мной. Послѣ моего выздоровленія она замыслила совершенно отдѣлить меня отъ своей семьи: я должна была спать въ особомъ чуланѣ, ѣсть за особымъ столомъ и проводить все время въ дѣтской, между-тѣмъ, какъ мои кузины были постоянно въ гостиной. Не было однакожь и помина объ отправленіи меня въ школу; но я чувствовала инстинктивно, что уже не долго мнѣ оставаться подъ этой кровлей; взоры мистриссъ Ридъ, болѣе чѣмъ когда-либо, выражали непреодолимое отвращеніе ко мнѣ.
Элиза и Жорджина, соображаясь вѣроятно съ данными наставленіями, говорили со мной очень-рѣдко и очень-мало. Мистеръ Джонъ, при встрѣчѣ со мною, каждый разъ высовывалъ языкъ и однажды, по старой привычкѣ, вздумалъ меня поколотить; но когда я, бросясь на него, обнаружила рѣшительное намѣреніе противиться до истощенія послѣднихъ силъ, онъ побѣжалъ отъ меня прочь и кричалъ во все горло, что я разбила ему носъ. На этотъ разъ былъ онъ правъ: одушевленная чувствомъ глубокаго гнѣва, я направила въ самую середину его пухлаго лица довольно ловкій ударъ и даже повторила бы эту операцію въ другой разъ, если бы онъ не поспѣшилъ къ своей маманъ. Черезъ минуту я слышала, что онъ принялся разсказывать, какъ "эта гадкая дѣвчонка" наскочила на него словно бѣшеная кошка; но мистриссъ Ридъ довольно-круто остановила этотъ разсказъ:
-- Перестань, Джонъ: я тебѣ приказывала не связываться съ этой дѣвчонкой. Не обращай на нее никакого вниманія. Ни тебѣ, ни твоимъ сестрамъ не слѣдуетъ быть съ нею.
Въ это время, перевѣсившись съ лѣстничкой перилы, я закричала:
-- И не нужно: я могу какъ-нельзя-лучше обойдтись безъ общества вашихъ дѣтей.
При этомъ странномъ и дерзкомъ отзывѣ, мистриссъ Ридъ, забывая свою тучность и дородность, опрометью бросилась на лѣстницу и, схвативъ меня за рукавъ, притащила въ дѣтскую къ моей постелѣ, гдѣ, по ея приказанію, слѣдовало мнѣ остаться весь этотъ день, не произнося ни одного слова.
-- Охъ, что сказалъ бы на это дядюшка Ридъ, если бы онъ былъ живъ? спросила я почти невольно. Говорю "невольно", потому-что языкъ мой произносилъ эти слова безъ всякаго участіи моей воли.
-- Что-о-о? вскричала мистриссъ Ридъ, задыхаясь отъ внутренняго волненія. Ея холодный и обыкновенно спокойный сѣрый глазъ помутился и запрыгалъ, и она неистово схватила меня у руку, какъ-бы злѣйшаго своего врага.
-- Дядюшка Ридъ на небесахъ, и можетъ оттуда видѣть все, что вы дѣлаете со мной. Родители мои знаютъ также, какъ вы тираните меня и желаете моей смерти.
Вмѣсто отвѣта, тетушка Ридъ отвѣсила мнѣ нѣсколько полновѣсныхъ оплеухъ по ушамъ и по щекамъ, и, не говоря ни слова, вышла изъ комнаты. Бесси, оставшись при мнѣ, съ полчаса читала нравоученіе, доказывая какъ дважды два четыре, что я самое негодное и пропащее дитя. Я начинала почти вѣрить ея словамъ, чувствуя на самомъ дѣлѣ, что въ моей груди возникаютъ только злыя ощущенія.
Ноябрь, декабрь и половина января прошли очень-скоро. Святки и новый годъ праздновали въ Гетсгедѣ съ обыкновенный церемоніями, веселыми и шумными. Каждый вечеръ были гости, и каждый членъ семейства получалъ подарки. Меня, само-собой разумѣется, исключили изъ всѣхъ этихъ удовольствій, и единственное мое наслажденіе было смотрѣть, какъ наряжаются Элиза и Жорджина, и какъ онѣ, въ своихъ шелковыхъ платьяхъ, подпоясанныя красными шарфами, спускаются внизъ, въ гостиную, гдѣ встрѣчаютъ ихъ съ общимъ увлеченіемъ и восторгомъ. Одна, въ своей комнатѣ, или на верхнихъ ступеняхъ лѣстницы, я слышала потомъ звуки фортепьяно или арфы, ускоренные шаги лакеевъ и буфетчика, стукъ чашекъ и стакановъ, и прислушивалась по временамъ къ отрывочному говору хозяевъ и гостей, когда двери гостиной отворялись. Наскучивъ этимъ занятіемъ, я удалилась въ дѣтскую, затворяла дверь, грустила, мечтала, но была вообще довольно-спокойна. Сказать правду, я не имѣла ни малѣйшаго желанія присоединиться къ шумному обществу, гдѣ, по обыкновенію, меня совсѣмъ не замѣчали; и еслибъ нянька на тотъ разъ была разговорчива и добра, я бы гораздо охотнѣе согласилась оставаться съ нею, чѣмъ проводить вечера подъ страшнымъ надзоромъ мистриссъ Ридъ въ комнатѣ, наполненной дамами и джентльменами. Но Бесси, окончивъ церемоніи одѣванья молодыхъ дѣвицъ, отправлялась обыкновенно на веселую компанію въ кухню или комнату ключницы, унося съ собою свѣчу: тогда я сидѣла одна весь вечеръ подлѣ камина съ куклой на колѣняхъ до-тѣхъ-поръ, пока огонь мало-по-малу не потухалъ и по всей комнатѣ; не распространялась темнота. Въ это время я раздѣвалась на скорую руку, и отправлялась искать убѣжища въ своей постелѣ куда всякой разъ уносила съ собой и куклу. Женщина вообще не можетъ существовать безъ любви, и для ея сердца необходимъ какой-нибудь предметъ, во всякое время ея жизни. За недостаткомъ достойнѣйшаго предмета, я полюбила куклу, деревянную, гадкую куклу, и полюбила всѣмъ своимъ сердцемъ, какъ-будто она была живымъ существомъ, исполненнымъ нѣжныхъ ощущеній. Я не могла сомкнуть глазъ, не увѣрившись напередъ, что моей куклѣ привольно и тепло. Надѣвъ на нее ночной чепецъ и закутавъ ее теплымъ одѣяломъ, я была совершенно счастлива, воображая, что кукла моя наслаждается, подъ моимъ покровительствомъ, всѣми благами жизни.
Вечеръ оканчивался, гости разъѣзжались, стукъ экипажей прекращался, и на лѣстницѣ слышались мнѣ торопливые шаги няньки Бесси. Впрочемъ иной разъ, въ-продолженіе вечера, она или забѣгала въ мою комнату за наперсткомъ или ножницами, или приносила остатокъ своего ужина -- кусокъ пирога или ватрушки. Когда я угощалась этимъ лакомствомъ, Бесси сидѣла на моей постелѣ, поправляла простыню и одѣяло, и случалось даже, цаловала меня на прощаньи, приговаривая:-- "Доброй ночи, миссъ Дженни". Въ такихъ случаяхъ Бесси казалась для меня добрѣйшимъ созданіемъ въ мірѣ, и я желала отъ души, чтобы характеръ ея не измѣнялся -- чтобъ она не толкала меня, не бранила, или, какъ это часто за ней водилось, не наваливала на меня безразсудной работы. Бесси Ли, сколько могу судить теперь, была вообще дѣвушка съ добрымъ сердцемъ, умная въ своемъ родѣ; между прочимъ былъ у нея замѣчательный талантъ разсказывать сказки, которыя всегда производили на меня глубокое впечатлѣніе. Она была также миловидна, если не обманываетъ меня память, и черты ея румянаго лица отличались замѣчательною правильностью. Въ ея характерѣ, непостоянномъ и неровномъ, проскользали иногда весьма-непріятныя свойства: капризная и вспыльчивая, она повидимому совсѣмъ была равнодушна къ добру и злу; но и при этихъ недостаткахъ, я ставила ее выше всѣхъ въ Гетсгед-голлѣ.
Было пятнадцатое января, около девяти часовъ утра. Бесси отправилась завтракать; кузины еще не приходили къ своей мамань. Элиза надѣвала шляпку и теплую садовую юпку, чтобъ идти кормить своихъ куръ и гусей -- занятіе, которое она очень любила. Но еще больше любила она продавать яицы ключницѣ, и копить деньги, вырученныя этимъ способомъ. Вообще миссъ Элиза имѣла рѣшительную склонность къ торговлѣ, обнаруживавшуюся не только въ продажѣ цыплятъ и яицъ, но и въ торговыхъ сдѣлкахъ съ садовникомъ, который, по приказанію мистриссъ Ридъ, долженъ былъ покупать у нея цвѣты, сѣмена и разнообразныя произведенія ея огорода. Миссъ Элиза, нѣтъ сомнѣнія, согласилась бы продать свою длинную прекрасную косу, если бы предложили ей выгодную цѣну. Вырученныя деньги она прятала сперва въ темномъ углу, заваленномъ лоскутьями и старой бумагой; но когда горничная случайно открыла эту кладовую, миссъ Элиза, изъ опасенія потерять сокровище, согласилась вручить свой капиталъ матери за пятьдесятъ или шестьдесятъ процентовъ. Каждую четверть года она вела строгій счетъ этимъ процентамъ, записывая все до копейки въ своей книгѣ.
Жорджина сидѣла на высокомъ стулѣ, убирая передъ зерналомъ волосы и вплетая въ свои локоны искусственныя перья и цвѣты. Я приводила въ порядокъ свою постель, такъ-какъ Бесси приказала мнѣ убрать ее до своего возвращенія. Съ нѣкотораго времени я исправляла въ дѣтской должность горничной, и меня заставляли мести комнату, чистить мебель и прочая. Уложивъ, какъ слѣдуетъ, свой ночной гардеробъ, и накрывъ постель стеганымъ одѣяломъ, я подошла къ окну, привести въ порядокъ рисовальныя тетради и кукольную мебель, разбросанную со вчерашняго вечера, какъ-вдругъ строгое приказаніе Жорджины остановило эти хлопоты при самомъ ихъ началѣ, и я уже не смѣя больше прикасаться къ миніатюрнымъ стульямъ, зеркаламъ, прекраснымъ блюдечкамъ и чашкамъ, которыя всѣ составляли собственность миссъ Жорджины. Не имѣя больше никакихъ занятій, я принялась дуть на замерзшіе узоры оконнаго стекла, и черезъ нѣсколько минутъ, отъ моего дыханія, образовалось на стеклѣ чистое пространство, черезъ которое можно было ясно видѣть предметы на улицѣ, гдѣ все закрывалось толстыми слоями снѣга.
Наблюдая такимъ-образомъ наружные предметы, я скоро увидѣла коляску, въѣхавшую въ отворенныя ворота, и остановившуюся на дворѣ передъ главнымъ крыльцомъ -- явленіе обыкновенное и совсѣмъ-неинтересное для меня: гости очень-часто пріѣзжали въ Гетсгедъ, но никому изъ нихъ не было до меня дѣла. Не обративъ никакого вниманія на вновь пріѣхавшаго гостя, заглядѣлась на маленькаго ряполова, который прыгалъ и чирикалъ на вѣтвяхъ вишеннаго дерева, торчавшаго у стѣны, подлѣ форточки. Остатки завтрака -- молоко и хлѣбъ еще были на столѣ; я отломила кусокъ булки, взобралась на окно, и уже принялась отворять фортку, какъ-вдругъ въ комнату вбѣжала Бесси.
-- Что вы дѣлаете, миссъ Дженни? Снимите свой передникъ. Да вы еще, кажется, не умывались сегодня?
Не обращая вниманія на эти вопросы, я сдѣлала ловкій прыжокъ, отворила фортку, просунула руку, бросила кусочки булки по вѣтвямъ дерева, и потомъ, закрывъ окно, отвѣчала:
-- Нѣтъ еще, Бесси, я не умывалась. Я успѣла только-что вычистить мебель.
-- Что жъ вы дѣлаете теперь, моя милая? Ахъ ты, Боже ты мой! Она вся раскраснѣлась словно піонъ, какъ-будто работала цѣлый день. Зачѣмъ вы отворяли окно?
Не дожидаясь больше никакихъ объясненій, Бесси, встревоженная и взволнованная, сорвала съ меня передникъ, натерла мыломъ мои руки и лицо, облила ихъ водою, вытерла чистымъ полотенцомъ, расчесала волосы, и подтянувъ снурки моего корсета, выпихнула меня изъ дѣтской и велѣла бѣжать по лѣстницѣ, объявивъ, что меня дожидаются въ столовой.
Кому, зачѣмъ и по какому поводу я понадобилась, разспрашивать было некогда и некого, потому-что Бесси, выпихнувъ меня изъ дѣтской, затворила дверь и я осталась одна на верхней лѣстничной ступени. Постоявъ нѣсколько минутъ въ безполезномъ раздумьи, я начала спускаться медленно и осторожно. Прошло почти три мѣсяца, какъ меня ни одного раза не призывали къ мистриссъ Ридъ: я была безотлучно въ дѣтской и всѣ другія комнаты сдѣлались для меня какими-то страшными областями, доступными только для однихъ посвященныхъ въ таинства моей тётки.
Я остановилась въ пустой залѣ, проникнутая судорожнымъ трепетомъ и не смѣя перешагнуть черезъ порогъ столовой, которая была передо мной. Незаслуженное наказаніе сдѣлало изъ меня самую жалкую трусиху въ полномъ смыслѣ слова. Я боялась воротиться въ дѣтскую, но еще больше боялась сдѣлать шагъ впередъ. Въ такомъ нерѣшительномъ положеніи простояла я около четверти часа. Наконецъ громкій звонъ колокольчика изъ столовой напомнилъ мнѣ, что надобно идти.
"Кто жь, въ-самомъ-дѣлѣ, спрашиваетъ меня? думала я, ухватившись обѣими руками за дверной замокъ, который нѣсколько секундъ противился моимъ усиліямъ. Кого суждено мнѣ увидѣть въ столовой, кромѣ мистриссъ Ридъ? женщину или мужчину?" Наконецъ дверь отворилась, я вошла, сдѣлала книксенъ и передъ моими глазами былъ... чорный столбъ!.. Такимъ, по-крайней-мѣрѣ, съ перваго взгляда, представился вытянутый, прямой и окутанный въ соболь предметъ, стоявшій на коврѣ съ лицомъ, чрезвычайно похожимъ на рѣзную маску.
Мистриссъ Ридъ занимала свое обыкновенное мѣсто подлѣ камина. По сдѣланному знаку я подошла къ ней, и она, рекомендуя меня каменному гостю, сказала:
-- Вотъ дѣвочка, о которой я къ вамъ писала.
Каменный гость медленно повернулся на своемъ пьедесталѣ, измѣрилъ меня съ головы до ногъ своими инквизиторскими сѣрыми глазами, наморщилъ лобъ, насупилъ брови и черезъ минуту произнесъ торжественнымъ басистымъ голосомъ:
-- Ростомъ она невелика: сколько ей лѣтъ?
-- Десять.
-- Такъ много! воскликнулъ незнакомецъ, сомнительно покачавъ головою и снова принявшись за свой инквизиторскій смотръ. Потомъ онъ обратился ко мнѣ съ вопросомъ:
-- Какъ васъ зовутъ, дѣвочка?
-- Джейни Эйръ, сэръ.
При этомъ отвѣтѣ я въ свою очередь осмѣлилась взглянуть на незнакомца и увидѣла, что это былъ очень-высокій джентльменъ съ широкими, весьма-непріятными чертами лица, внушавшими невольное отвращеніе.
-- Ну, Дженни Эйръ, я надѣюсь, вы доброе дитя: такъ или нѣтъ?
На это, разумѣется, мнѣ нельзя было дать утвердительнаго отвѣта, такъ-какъ весь домъ моей тётки держался совсѣмъ противнаго мнѣнія. Мистриссъ Ридъ двусмысленно покачала головой и отвѣчала за меня.
-- Чѣмъ меньше говорить объ этомъ, тѣмъ лучше, я полагаю, мистеръ Броккельгерстъ.
-- Очень-жаль, а мнѣ бы, именно, хотѣлось потолковать съ ней объ этомъ предметѣ, возразилъ мистеръ Броккельгерстъ, усаживаясь въ кресла насупротивъ мистриссъ Ридъ.-- Подойдите ко мнѣ, миссъ Дженни Эйръ.
Я переступила черезъ коверъ и остановилась теперь прямо передъ его глазами. Какое широкое лицо и какой длинный, предлинный носъ былъ у него! Но когда открылъ онъ свой широкій ротъ и выставилъ страшные зубы, я задрожала всѣмъ тѣломъ отъ невольнаго испуга.
-- Дурное дитя, самое непріятное явленіе въ мірѣ, началъ мистеръ Броккельгерстъ: -- и особенно непріятно смотрѣть на дурную, испорченную дѣвочку. Знаете ли вы, какая судьба ожидаетъ нечестивыхъ послѣ смерти?
-- Они идутъ въ адъ, мнѣ говорили.
-- А что такое адъ?
-- Глубокая огненная яма.
-- Очень-хорошо. А хотите ли вы попасть въ эту яму и горѣть въ ней во вѣки вѣковъ?
-- Нѣтъ, милостивый государь.
-- Что жь вамъ надобно дѣлать, чтобъ избавиться вѣчныхъ мукъ?
-- Не знаю, сэръ... всего лучше, я полагаю, быть здоровою; не умирать.
-- Но здоровье зависитъ не отъ насъ, Дженни Эйръ, и смерти не можетъ избѣжать ни одинъ человѣкъ въ мірѣ. Дѣти, даже моложе васъ годами, умираютъ сплошь-да-рядомъ, и это мы видимъ ежедневно. Вотъ не далѣе какъ третьяго дня похоронили одну пяти-лѣтнюю дѣвочку, кроткую, добродѣтельную дѣвочку и душа ея теперь на небесахъ. Должно опасаться, что о васъ этого нельзя будетъ сказать, если смерть, сверхъ-чаянія, застигнетъ васъ на распутіи юной жизни.
Не смѣя противорѣчить, я опустила глаза въ землю и вздохнула, причемъ весьма-непріятно изумили меня двѣ огромныя ноги протянутыя на коверъ.
-- Надѣюсь, этотъ вздохъ происходитъ отъ искренняго серди и вы, конечно, раскаеваетесь въ эту минуту во всѣхъ огорченіяхъ, причиненныхъ вашей "почтенной благодѣтельницѣ".
-- Благодѣтельницѣ! повторила я про себя.-- Всѣ они называютъ мистриссъ Ридъ моею благодѣтельницею; выходитъ, поэтому, что благодѣтельница -- самое непріятное существо между людьми.
-- Молитесь ли вы Богу по утрамъ и вечерамъ? продолжалъ мой допросчикъ.
-- Да, сэръ.
-- Читаете ли вы библію?
-- Читаю по-временамъ.
-- Съ удовольствіемъ? Любите ли вы это чтеніе?
-- Люблю, сэръ, особенно книгу Іова, Даніила, Исходъ и книгу пророка Іоны.
-- Это хорошо. Я вижу, что почтенная "благодѣтельница" употребила всѣ зависѣвшія отъ нея средства воспитать васъ въ страхѣ Божіемъ. Любите ли вы читать проповѣди?
-- Нѣтъ, сэръ.
-- Почему же?
-- Я ихъ не понимаю.
-- Вотъ это очень-дурно, и въ этомъ скрывается очевидное доказательство злыхъ и порочныхъ наклонностей, заразившихъ ваше сердце. Молитесь Господу день и ночь, чтобъ Онъ очистилъ вашу душу. Благодатная сила съ корнемъ вырветъ изъ груди сердце каменное и взамѣнъ одаритъ васъ новымъ сердцемъ, обложеннымъ плотію и кровію.
Мнѣ хотѣлось предложить вопросъ, какимъ-образомъ должно произойдти во мнѣ такое чудное превращеніе; но мистриссъ Ридъ, вмѣшиваясь въ разговоръ, приказала мнѣ сѣсть подлѣ себя.
-- Въ своемъ письмѣ, мистеръ Броккельгерстъ, кажется я имѣла случай вамъ замѣтить, что эта дѣвочка далеко не отличается такими свойствами, какія мнѣ хотѣлось бы въ ней видѣть, сказала мистриссъ Ридъ.-- Какъ-скоро поступитъ она подъ ваше покровительство въ Ловудскую школу, я очень желала бы, чтобъ надзирательницы обратили на нее особенное вниманіе. Безъ строгаго присмотра изъ нея не выйдетъ ничего. Предваряю васъ, между прочимъ, что въ ней обнаруживаются рѣшительныя наклонности къ обману и двуличности: это главнѣйшіе пороки, которые могутъ быть искоренены не иначе, какъ строгими наказаніями. Я говорю объ этомъ, Дженни, въ твоемъ присутствіи для-того, чтобъ ты не смѣла дурачить мистера Броккельгерста.
Итакъ ненапрасно я боялась и ненавидѣла мистриссъ Ридъ! Она пользовалась всякимъ случаемъ, чтобъ подвергнуть меня позорному уничиженію, и никогда я не была счастливою въ ея присутствіи. Съ-тѣхъ-поръ какъ помню себя, я старалась заслужить ея люоовь и терпѣніемъ, и угодливостію, и безпрекословнымъ повиновеніемъ, но всѣ мои усилія награждались горькими упреками и незаслуженными выговорами. И вотъ теперь, позорное обвиненіе взведено на меня въ присутствіи посторонняго человѣка, который очевидно долженъ имѣть роковое вліяніе на всю мою жизнь! Я понимала инстинктивно, что мистриссъ Ридъ озаботилась, какъ бы испортить мою каррьеру однажды навсегда, посѣявъ отвращеніе ко мнѣ и ненависть на будущей дорогѣ моей жизни. Я видѣла, что мистеръ Броккельгерстъ уже считалъ меня хитрымъ, лукавымъ, двуличнымъ ребенкомъ, способнымъ привести съ собою въ новое общество сѣмена нравственной порчи: что же могла я съ своей стороны противопоставить такому оскорбленію?
-- Ничего, ничего, ничего! думала я, стараясь подавить и груди тяжелые вздохи, и отирая слезы, невольно выступавшія на моихъ глазахъ.
-- Двуличность и обманъ великія прегрѣшенія во всѣхъ людяхъ и особенно въ дѣтяхъ, сказалъ мистеръ Броккельгерстъ, всѣ лжецы на томъ свѣтѣ будутъ горѣть въ огненномъ озерѣ, растворенномъ сѣрою и жупеломъ. Я постараюсь, однакожь, мистриссъ Ридъ, благовременію спасти эту дѣвочку, поручивъ ее благочестивому вниманію миссъ Темпель.
-- Я желаю, мистеръ Броккельгерстъ, продолжала моя "благодѣтельница": -- чтобъ воспитаніе соотвѣтствовало ея будущему положенію въ свѣтѣ. Смиреніе должно быть ея первою добродѣтелью. Что касается до каникулъ, она должна, съ вашего позволенія, проводить ихъ всегда въ Ловудѣ.