Брет-Гарт Фрэнсис
Природа и люди в Америке

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. Удача Гремучего-Лагеря.
    II. Изгнанники Покер-Флата.
    III. Уличный мальчишка.
    IV. Покинутые мною околотки.
    V. Идиллия Ред-Гоча.
    VI. Приятель Тенесси.
    VII. Изумительные похождения мастера Чарльза Соммертона.
    VIII. В ожидании корабля. Идиллия Форт-Пойнта.
    IX. Млисс.
    X. Уличная собака.
    I. Женщина, как учреждение.
    Перевод Анны Энгельгардт.
    Текст издания: журнал: "Вѣстникъ Европы", NoNo 10, 12, 1873.

   

ПРИРОДА И ЛЮДИ ВЪ АМЕРИКѢ.
Картины и разсказы.

Prose and poetry, by Bret Harte. Authorized Edition. In two volumes. Leipzig, Bernhard Taochnitz. 1872.

   Френсисъ Бретъ Гартъ, молодой американскій писатель, снискалъ себѣ въ Новомъ-Свѣтѣ громкую славу, отголоски которой начинаютъ проникать и въ Старый-Свѣтъ.
   Этотъ необыкновенно даровитый писатель рисуетъ, въ цѣломъ рядѣ очерковъ, окраины американской цивилизаціи. Міръ, въ который онъ вводитъ, міръ отдаленныхъ поселковъ на рубежѣ, населенныхъ бѣлыми, мѣстностей и пустынь, гдѣ кочуютъ краснокожіе, міръ золотыхъ розсыпей, съ ихъ своеобразнымъ, бродишь, хищническимъ населеніемъ, среди котораго найдется и бѣглый каторжникъ, и промотавшійся кутила и игрокъ! Казалось бы, что въ такомъ мірѣ не мѣсто для поэта, что такая жизнь можетъ дать развѣ только матеріалъ для грубыхъ, сенсаціонныхъ романовъ. А между тѣмъ это не такъ. Во-первыхъ, то своеобразное общество, которое изображаетъ Бретъ Гартъ, представляетъ также и свои свѣтлыя стороны; борьба его съ разнообразными условіями дикой, иногда суровой природы, поэтична и привлекательна. Во-вторыхъ, Брегъ Гартъ истинный поэтъ, неподдѣльный художникъ съ великой, гуманной душой, богатымъ юморомъ и тонкимъ пониманіемъ всего прекраснаго какъ въ природѣ, такъ и въ человѣческой наіурѣ.
   Изображая грубые нравы и грубыхъ людей, онъ съ тонкой ироніей и блестящимъ юморомъ показываетъ, что искра небеснаго огня теплится и въ самыхъ грубыхъ, испорченныхъ, натурахъ, к часто ожидаетъ одного только дуновенія, чтобы разгорѣться яркимъ, согрѣвающимъ пламенемъ. Самые лучшіе разсказы его именно тѣ, гдѣ онъ показываетъ, какъ подъ грубой оболочкой таится нерѣдко обильный роднивъ самоотверженія и преданности. Герои его оригинальны, какъ сама природа, окружающая ихъ. Отъ нихъ вѣетъ силой, присутствіе которой чувствуется даже у бездѣльниковъ и подкупаетъ въ нихъ сразу. Мы не встрѣчаемся здѣсь съ тѣми утонченно-развратными и до мозга костей испорченными личностями, которыя, какъ ядовитые грибы, выростають на гнилой почвѣ европейскихъ большихъ центровъ. Бретъ Гартъ нерѣдко рисуетъ намъ подонки американскаго общества, но сквозь грубую наружную оболочку чувствуется, что у этихъ людей совѣсть не въ конецъ погибла, что имъ доступны и чувство состраданія и великодушные порывы. Это скорѣе дикари, чѣмъ негодяи. Въ самыхъ грубыхъ проявленіяхъ у нихъ сквозитъ нѣкоторое величіе. Когда суровый законъ "линча" настигаетъ ихъ, они умираютъ какъ римскіе герои, безмолвно и съ чувствомъ собственнаго достоинства. О нѣкоторыхъ изъ нихъ Бретъ Гартъ совершенно справедливо замѣчаетъ, что "они являются типами цивилизаціи, которая въ семнадцатомъ столѣтіи была бы наименована геройской, но въ девятнадцатомъ называется попросту безпутной".
   Бретъ Гартъ, какъ истинный поэтъ и художникъ, никогда не морализируетъ: онъ достигаетъ своей цѣли, повѣствуя о дѣйствіяхъ и страданіяхъ своихъ героевъ.
   "Я надѣюсь,-- говорить авторъ въ предисловіи въ собранію своихъ сочиненій,-- что воздержался въ предлагаемыхъ эскизахъ отъ всякой положительной морали. Я могъ бы изобразить своихъ бездѣльниковъ черными красками, такими черными, что сами оригиналы стали бы, пожалуй, смотрѣть на нихъ съ негодованіемъ оскорбленной добродѣтели. Я могъ бы отнять у нихъ всякую возможность совершитъ какой-либо добродѣтельный или великодушный поступокъ, и такимъ образомъ избѣгнуть нравственной путаницы, которая легко возникаетъ при созерцаніи смѣшанныхъ побужденій и характеровъ. И въ такомъ случаѣ мнѣ пришлось бы принять на себя отвѣтственность въ ихъ созданіи, къ чему я, какъ скромный романистъ, не чувствую ни малѣйшей охоты.
   "Я боюсь поэтому, что мнѣ не слѣдуетъ претендовать на какія бы то ни было высшія цѣли и ограничиться намѣреніемъ освѣтить эру, которая до сихъ поръ въ исторіи Калифорніи изобиловала скорѣе событіями, чѣмъ характеристикой дѣятелей,-- эру, рисуя которую панегиристы слишкомъ часто довольствовались общими комплиментами современникамъ,-- эру, которая такъ еще недалеко отошла отъ насъ, что, пытаясь оживить ея поэзію, я сознаю, что бужу также и прозаическія воспоминанія этихъ современниковъ,-- эру, которая тѣмъ не менѣе дышетъ извѣстной, героической, греческой поэзіей, всего менѣе сознаваемой, быть можетъ, ея героями. И я буду вполнѣ доволенъ, если мнѣ удалось собрать здѣсь матеріалъ для Иліады, которая еще ждетъ своего пѣвца".
   Бретъ Гаргь родился въ Альбани и рано лишился отца, небогатаго человѣка, учителя въ женской школѣ. Окончивъ образованіе въ элементарной школѣ, Бретъ Гартъ поступилъ на время приказчикомъ въ одинъ складъ товаровъ въ Нью-Іоркѣ, но затѣмъ семнадцати лѣтъ отъ роду переѣхалъ съ своей матерью въ Калифорнію, гдѣ сначала добывалъ себѣ хлѣбъ учительствомъ. Онъ пробовалъ также заниматься добываніемъ золота на розсыпяхъ, но безъ большого успѣха, пока наконецъ не попалъ на свое истинное призваніе и не посвятилъ себя литературной дѣятельности. Эту послѣднюю онъ началъ съ того, что въ разбросанномъ среди лѣса поселкѣ сталъ издавать политическую еженедѣльную газету, причемъ соединялъ въ своемъ лицѣ редактора, писателя и наборщика. Въ то же самое время онъ занимался изученіемъ англійской и американской литературы и старался пополнить свое образованіе.
   Переѣхавъ впослѣдствіи въ Санъ-Франциско, онъ участвовалъ въ изданіи нѣсколькихъ газетъ и написалъ тѣ разсказы, которые прославили его въ Сѣверо-Американскихъ Штатахъ.
   Его картины природы, описаніе различныхъ временъ года въ Калифорніи, изображеніе тамошняго утра, вечера и ночи, Сіерры и ея отроговъ, наводненій, тумана, окутывающаго берега, маленькихъ поселковъ и городковъ въ округахъ золотыхъ розсыпей, представляютъ цѣлую галлерею художественныхъ эскизовъ, увлекающихъ своей свѣжестью и поэтичностью.
   

I.
Удача Гремучаго-Лагеря.

   Сегодня въ Гремучемъ-Лагерѣ царствовало необыкновенное оживленіе. Весь лагерь былъ на ногахъ и столпился у бѣдной хижины на окраинѣ поселка. Люди шепотомъ переговаривались между собой и на всѣхъ устахъ вертѣлось женское имя. То было имя слишкомъ хорошо извѣстной въ лагерѣ ирокезки -- Салли.
   Чѣмъ меньше о ней говорить, тѣмъ, быть можетъ, лучше. То была грубая и, боимся, не очень ли грѣшная женщина. Но она была единственной особой женскаго пола въ Гремучемъ-Лагерѣ и лежала теперь въ жестокихъ мукахъ, при которыхъ ей была бы крайне нужна женская помощь. Какъ ни была она порочна, безпутна и неисправима, но терпѣла такую злую пытку, какую трудно перенести даже и тогда, когда женщину окружаютъ нѣжныя женскія попеченія: теперь же, въ ея безпомощномъ одиночествѣ, пытка эта представляла нѣчто ужасающее. Проклятіе, постигшее первую женщину, постигло и ее при той же первобытной обстановкѣ одиночества, которое должно было служить такой страшной карой первой грѣшницѣ. Быть можетъ, искупленіемъ ея грѣховъ служило то, что въ настоящій моментъ, когда она особенно нуждалась въ женскомъ уходѣ, она видѣла кругомъ себя лишь полупрезрительныя мужскія лица. Однако, полагаю, что многіе изъ зрителей ощутили жалость къ ея страданіямъ. Санди Типтонъ полагалъ, что "бѣдной Салли приходится очень плохо", и соболѣзнованіе объ ея безпомощномъ состояніи заставило его даже позабыть о томъ обстоятельствѣ, что онъ засунулъ въ рукавъ туза и двухъ валетовъ.
   Читатель, конечно, догадывается, что такое положеніе дѣлъ было новинкою для лагеря. Смерть была знакомымъ явленіемъ въ Гремучемъ-Лагерѣ, но рожденіе человѣка -- небывалымъ. Случалось, что люди навѣки покидали лагерь, но впервые въ него являлось существо ab initio. Отсюда и волненіе!
   -- Пошелъ бы ты туда, Стёмпи,-- сказалъ одинъ изъ именитѣйшихъ гражданъ лагеря "Кентукъ", обращаясь къ одному изъ зѣвакъ. Пошелъ бы ты туда и помогъ бы, насколько умѣешь. Ты вѣдь опытенъ въ этихъ вещахъ.
   Быть можетъ, выборъ былъ недуренъ. Стёмпи подъ другими небесами -- такъ по крайней мѣрѣ гласила молва -- считался главой двухъ семействъ; въ сущности, Гремучій Лагерь -- убѣжище всякихъ бѣглецовъ -- былъ обязанъ его присутствіемъ подобному нарушенію закона. Толпа одобрила выборъ и Стёмпи былъ настолько благоразуменъ, что подчинился желанію большинства. Дверь затворилась за импровизованнымъ акушеромъ, и Гремучій-Лагерь усѣлся вокругъ хижины, закуривъ трубки, и сталъ ожидать исхода.
   Въ собраніи насчитывалось около ста человѣкъ. Нѣкоторые изъ нихъ уклонились отъ правосудія, иные были преступники и всѣ -- люди безпутные. Наружность ихъ однако не выдавала ни ихъ прошлаго, ни ихъ образа мыслей. Величайшій изъ негодяевъ надѣленъ былъ лицомъ Рафаэля и обиліемъ бѣлокурыхъ волосъ. У Окгёрста, игрока, было задумчивое и глубокомысленно-разсѣянное лицо Гамлета. Самый хладнокровный смѣльчакъ былъ всего пяти футовъ ростомъ, говорилъ тоненькимъ голоскомъ и былъ застѣнчивъ съ виду. Первый силачъ не досчитывался двухъ пальцевъ на правой рукѣ, а первый стрѣлокъ былъ кривъ.
   Таковы были физіономіи у людей, разсѣвшихся вокругъ хижины. Лагерь помѣщался въ трехъугольной долинѣ, между двумя холмами и рѣкой. Единственнымъ путемъ къ нему служила крутая тропинка, которая вилась по гребню холма, напротивъ хижины, и въ настоящую минуту озарялась луной. Страдалица могла видѣть ее съ грубой скамьи, на которой она лежала... видѣть, какъ она вилась серебристой ниточкой, пока не терялась вверху, среди звѣздъ.
   Костеръ изъ сухихъ еловыхъ вѣтокъ придавалъ нѣкоторую уютность собранію. Мало-по-малу обычное оживленіе вернулось. Завязывались пари касательно исхода событія: трое держали противъ пятерыхъ, что "Салли благополучно перенесетъ передрягу", и даже, что дитя останется въ живыхъ; затѣмъ держали пари касательно пола и цвѣта волосъ ожидаемаго пришельца. Въ разгарѣ самыхъ оживленныхъ споровъ донеслось восклицаніе тѣхъ, которые сидѣли всего ближе къ дверямъ хижины, и весь лагерь умолкъ и сталъ прислушиваться. Ропотъ и стонъ качающихся елей, журчаніе быстрой рѣчки и трескъ горящихъ вѣтокъ вдругъ заглушились рѣзкимъ, жалобнымъ крикомъ... крикомъ, непохожимъ на всѣ другіе звуки, которые доселѣ раздавались въ лагерѣ! Ели стихли, рѣка смолкла, и горящія вѣтви притаились. Казалось, вся природа сдержала свое дыханіе и также прислушивалась.
   Лагерь вскочилъ на ноги, какъ одинъ человѣкъ! Послышалось предложеніе сжечь боченокъ пороху, но тутъ же было отвергнуто во вниманіе къ состоянію матери и дѣло ограничилось всего двумя выстрѣлами изъ револьвера: благодаря ли грубой медицинской помощи, или по другимъ какимъ причинамъ, но только ирокезка Салли быстро отходила. Прошелъ часъ, и она уже перешла по той крутой тропинкѣ, которая вела въ звѣздамъ, и навѣки покинула Гремучій-Лагерь съ его стыдомъ и позоромъ. Не думаю, чтобы эта вѣсть особенно разстроила его обитателей, которыхъ теперь занимала участь ребенка.-- Можетъ ли онъ теперь остаться въ живыхъ? спрашивали у Стёмпи. Отвѣтъ быль сомнителенъ. Единственное существо одного пола съ ирокезкой Салли во всемъ поселкѣ -- была ослица. Послѣ нѣкоторыхъ совѣщаній опытъ кормленія былъ произведенъ. Онъ былъ менѣе загадоченъ, чѣмъ вскормленіе Ромула.и Рема и, повидимому, столь же успѣшенъ.
   Когда все было приведено въ порядокъ, на что потребовался еще добрый часъ, дверь отворилась и озабоченная толпа гуськомъ потянулась въ хижину. Возлѣ низкой скамьи, на которой обрисовывалась окоченѣвшая фигура матери, прикрытая одѣяломъ, стоялъ столъ изъ еловаго дерева. На немъ стоялъ ящикъ изъ-подъ свѣчей и въ немъ лежалъ, завернутый въ красную фланель, новый пришелецъ въ Гремучій-Лагерь. Возлѣ ящика стояла шляпа. Назначеніе ея вскорѣ объяснилось.-- "Джентельмены,-- такъ распоряжался Стёмпи съ странной примѣсью авторитета и ex officio въ голосѣ,-- покорнѣйше прошу васъ входить въ переднюю дверь, обходить кругомъ стола и выходить черезъ заднюю дверь. Желающіе пожертвовать что-нибудь сироткѣ, найдутъ шляпу, поставленную съ этой цѣлью". Первый вошедшій былъ въ шляпѣ; онъ снялъ ее, однако, когда оглядѣлся и такимъ образомъ безсознательно подалъ примѣръ другимъ. Въ подобной средѣ какъ хорошіе, такъ и дурные поступки заразительны. По мѣрѣ того, какъ процессія проходила, слышались различныя замѣчанія: "такъ вотъ онъ!", "какая крошка", "да онъ не больше пистолета" и проч. Пожертвованія были также характеристичны: серебряная табакерка, дублонъ, револьверъ съ серебряной отдѣлкой, кусокъ самороднаго золота, прелестно вышитый дамскій носовой платокъ (отъ Окгёрста, игрока), брилліантовая булавка, брилліантовый перстень, библія (жертвователь остался неизвѣстенъ), золотая шпора, серебряная чайная ложка (вензель, я долженъ замѣтить съ сожалѣніемъ, не принадлежалъ жертвователю), пара хирургическихъ ножницъ, ланцетъ, билетъ англійскаго банка въ пять фунтовъ стерлинговъ и около двухсотъ долларовъ золотой и серебряной монетой. Во время этой процессіи Стёмпи хранилъ такое же невозмутимое безмолвіе, какъ и покойница, лежавшая у него по лѣвую руку, и такую же серьёзность, какъ и новорожденной, покоившійся по правую руку. Только одно маленькое происшествіе нарушило однообразіе этой любопытной сцены. Въ то время, какъ Кентукъ съ любопытствомъ наклонялся надъ ящикомъ, дитя пошевелилось и судорожно ухватилось за его палецъ, который съ минуту не выпускало. Кентукъ смутился и сконфузился. Нѣчто въ родѣ краски появилось на его огрубѣломъ лицѣ:-- "Ахъ ты пострѣленокъ!" пробормоталъ онъ, высвобождая палецъ съ большей осторожностью и нѣжностью, чѣмъ отъ него можно было ожидать. Онъ съ любопытствомъ оглядѣлъ палецъ, отходя прочь. Осмотръ кончился тѣмъ же восклицаніемъ. Оно, повидимому, ему очень понравилось.-- "Онъ ухватился за мой палецъ,-- замѣтилъ онъ Типтону, поднося ему палецъ къ самому носу,-- ахъ онъ пострѣленокъ!"
   Было уже четыре часа утра, когда лагерь, наконецъ, успокоился. На слѣдующій день ирокезку Салли похоронили съ простотой, приличной Гремучему-Лагерю. Послѣ того, какъ тѣло ея предало было землѣ, весь лагерь сошелся на митингъ, чтобы обсудить, какъ поступить съ ея ребенкомъ. Намѣреніе усыновить его было высказано съ энергіей и восторгомъ. Оживленный споръ завязался послѣ того, какимъ образомъ вскормить его. Замѣчательно, что въ этомъ спорѣ не слышалось той изступленной ярости, какою обыкновенно сопровождались споры въ Гремучемъ-Лагерѣ. Тентонъ предложилъ послать ребенка въ Редъ-Логъ -- мѣстность, отстоявшую на сорокъ миль, гдѣ можно было найти женскій уходъ. Но это злополучное предложеніе встрѣтило жестокую и единодушную оппозицію. Было очевидно, что никакой планъ, который бы повлекъ за собой разлуку съ питомцемъ, не будетъ принять.-- "Къ тому же, замѣтилъ Томъ Рейдеръ, молодцы въ Редъ-Догѣ какъ разъ обмѣнятъ намъ ребенка и подсунутъ другого". Недовѣріе къ честности другихъ лагерей царствовало въ Гремучекъ-Лагерѣ, точно такъ, какъ и въ другихъ поселкахъ.
   Приглашеніе няньки-женщины въ лагерь было тоже отвергнуто. Заявлялось, что ни одна порядочная женщина не поѣдетъ въ Гремучій-Лагерь, а "другихъ имъ больше не надобно". Нелюбезный намекъ на покойную матъ питомца, же смотря на его кажущуюся жестокость, былъ первымъ проявленіемъ чувства приличія -- первымъ симптомомъ нравственнаго возрожденія лагеря. Стёмпи ничего не говорилъ. Быть можетъ, онъ считалъ неловкимъ вмѣшиваться въ это дѣло. Но когда его мнѣніе было спрошено, онъ твердо заявилъ, что онъ и "Джинни", вышеупомянутое млекопитающее, берутся воспитать дитя. Въ этомъ нланѣ было нѣчто оригинальное, независимое, героическое, что понравилось лагерю. Стёмпи былъ утвержденъ нянькой. За нѣкоторыми вещами для ребенка послано было въ Сакраменто.-- "Помни, замѣтилъ казначей, вкладывая въ руку посланца мѣшочекъ съ золотымъ пескомъ, намъ нужно все лучшее... кружева, филигранная работа, всякія тамъ оторочки, чортъ побери!"
   Странно сказать, но дитя процвѣтало. Быть можетъ, живительный горный воздухъ вознаграждалъ за другія матеріальныя лишенія. Природа приняла на свое обширное лоно пріемыша. Въ разрѣженной атмосферѣ горныхъ вершинъ, у подошвы Сіерры; въ томъ воздухѣ, исполненномъ бальзамическаго благоуханія, и возбуждающемъ и подкрѣпляющемъ силы, находилъ онъ необходимую для себя пищу, а не то, бытъ можетъ, тонкая химическія сила претворяла молоко ослицы въ необходимые известь и фосфоръ. Стёмпи вѣрилъ въ послѣднее и въ хорошій уходъ.-- "Я и эта ослица,-- говаривалъ онъ,-- замѣнили ему отца съ матерью! Смотри, не вздумай когда-либо повернуться къ намъ спиной", прибавлялъ онъ, обращаясь въ безпомощному существу, лежащему передъ нимъ.
   Когда дитяти исполнился мѣсяцъ отъ рожденія, то необходимость надѣлить его какимъ-нибудь прозвищемъ стала очевидна. Его до сихъ поръ звали безразлично "Козленокъ", "мальчикъ Стёмпи" и даже, по примѣру Кентука, "пострѣленкомъ". Но все это было неудовлетворительно и вскорѣ отвергнуто подъ новымъ вліяніемъ. Игроки и авантюристы вообще суевѣрны, и Окгёрстъ объявилъ однажды, что baby принесъ "удачу" Гремучему-Лагерю. Несомнѣнно, что въ послѣднее время имъ особенно везло. Поэтому выборъ остановился на прозвищѣ "Удача", причемъ для удобства порѣшено предпослать ему имя Томми. И вотъ, назначили день для крестинъ. Что подразумѣвалось подъ этой церемоніей, читатель легко можетъ себѣ представить, такъ какъ вообще уже получилъ понятіе о полномъ безбожіи Гремучаго-Лагеря. Церемоніймейстеромъ назначенъ былъ нѣкій "Бостонъ", извѣстный шутникъ, для котораго настоящій случай былъ истиннымъ праздникомъ. Этотъ остроумный сатирикъ цѣлыхъ два дня употребилъ на то, чтобы сочинить шутку, долженствовавшую служитъ пародіей богослуженія. Хоръ былъ обученъ, какъ слѣдуетъ, и Санди Типтонъ назначенъ былъ въ крестные отцы. Но когда процессія съ музыкой и развернутыми знаменами направилась къ лѣсу и дитя уже положили на столъ, долженствовавшій изображать алтарь, Стёмпи выступилъ впередъ и смѣло указалъ собравшейся толпѣ:-- "Не въ моемъ обычаѣ смущать людское веселье, господа, но мнѣ кажется, что вы затѣяли непутное. Глупо вѣдь шутить шутки надъ младенцемъ, который ничего не понимаетъ. И если это имѣетъ здѣсь право быть ему крестнымъ отцомъ, то кажется мнѣ, что человѣкъ этотъ -- я".
   За рѣчью Стёмпи наступило молчаніе. Къ чести всѣхъ юмористовъ замѣчу, что первый, кто призналъ ея справедливость, былъ сатирикъ.-- "Но, продолжалъ Стёмпи поспѣшно, замѣтивъ впечатлѣніе, произведенное его словами,-- мы собрались здѣсь для крестинъ -- и онъ перекрестилъ дитя.-- Я провозглашаю тебя Томасомъ Удачей, на основаніи законовъ Соединенныхъ Штатовъ и штата Калифорніи, и съ помощью Божіей!" Впервые имя Бога призвано было въ Гремучемъ-Лагерѣ не ради богохульства. Обрядъ крещенія оказался, быть можетъ, еще комичнѣе, чѣмъ предполагалъ сатирикъ. Но страннымъ образомъ, никто не нашелъ его смѣшнымъ и никто не засмѣялся. "Томми" былъ окрещенъ также серьёзно, какъ бы это было подъ любой христіанской крышей, и при этомъ кричалъ и былъ успокоиваемъ такимъ же точно правовѣрнымъ способомъ.
   И вотъ какимъ образомъ началось нравственное возрожденіе Гремучаго-Лагеря. Едва примѣтная перемѣна совершалась въ поселкѣ. Ххжина, отведенная "Томми Удачѣ" или просто "Удачѣ", какъ его чаще называли, носила слѣды улучшенія. Она содержалась въ безукоризненной чистотѣ и была оштукатурена. Затѣмъ, мало-по-малу въ ней сдѣланъ былъ полъ, потолокъ, и она оклеена была обоями. Колыбель изъ розоваго дерева -- привезенная за восемьдесятъ миль на спинѣ у мула -- по выраженію Стёмпи "убивала всю остальную мебель". Такимъ образомъ усовершенствованіе хижины стало необходимостью. Люди, имѣвшіе привычку частенько заходить къ Стёмпи, чтобы поглядѣть, "какъ поживаетъ Удача", повидимому цѣнили эту перемѣну, и соперничествующее заведеніе "Кабачекь Тутля" поспѣшилъ обзавестись ковромъ и зеркалами. Отраженіе въ нихъ фигуръ обитателей Гремучаго-Лагеря побудило этихъ послѣднихъ больше заботиться о своей наружности. Къ тому же Стёмпи держалъ на почтительномъ разстояніи неряхъ, желавшихъ подержать на рукахъ "Удачу". Это жестоко обижало Кентука, который съ безпечностью широкой натуры привыкъ смотрѣть на платье, въ нѣкоторомъ родѣ, какъ на вторую пещеру, которая, подобно змѣиной, должна была спадать сама собой, когда приходила въ совершенную негодность. Однако такъ сильно было вліяніе нововведеній, что Кентукъ сталъ регулярно появляться въ чистлй рубашкѣ и съ вымытымъ до-чисга лицомъ. Нравственными, какъ и санитарными задачами перестали пренебрегать. Томъ, который, какъ предполагалось, долженъ былъ спать день-деньской, не могъ страдать отъ шума. Гвалтъ и крики, которые заслужили лагерю его прозвище, не допускались на извѣстномъ разстояніи отъ жилища Стёмпи. Люди бесѣдовали шопотомъ, или курили съ индѣйской степенностью. Брань и ругательныя слова, въ силу безмолвнаго договора, изгнаны были изъ этой священной обители. Вокальная музыка не была возбранена, такъ какъ полагали, что она обладаетъ свойствомъ успокоивать и укрощать, и одна пѣсня, которую пѣвалъ "Воинственный Джекъ", англійскій матросъ изъ австралійскихъ колоній ея британскаго величества, очень почиталась, какъ колыбельная пѣсня. То было угрюмое повѣствованіе о подвигахъ "Аретузы", семьдесят-четырехъ-пушечнаго судна, въ уныломъ минорномъ тонѣ, и каждый стихъ оканчивался протяжной замирающей нотой: "На ко-о-о-ра-а-блѣ Арету-у-у-зѣ". Пріятно было видѣть, какъ Джекъ укачивалъ Томми, подражая качкѣ корабля. Эта ли качка, или длиннота пѣсни -- въ ней было девяносто куплетовъ, которые Джекъ обыкновенно добросовѣстно дотягивалъ до конца -- была тому причиной, но только желанное дѣйствіе никогда не заставляло себя ждать. Когда "Удача" засыпалъ, люди растягивались подъ деревьями, въ мягкомъ лѣтнемъ полусвѣтѣ, куря трубки и вслушиваясь въ мелодическіе звуки пѣсни. Смутное сознаніе, что въ этомъ заключается патріархальное счастіе, охватывало лагерь.
   Въ длинные лѣтніе дни "Удачу" приносили обыкновенно въ то ущелье, изъ котораго поселенцы Гремучаго-Лагеря добывали свое золото. Тамъ лежалъ онъ обыкновенно на шерстяномъ одѣялѣ, растянутомъ подъ вѣтвями елей, пока люди работали. Позднѣе дѣлаемы были попытки устроить ему бесѣдку изъ цвѣтовъ и благоухающаго кустарника. Обыкновенно тотъ или другой изъ поселенцевъ приносилъ ребенку букетъ изъ жимолости или азалій. Поселенцы внезапно сознали фактъ, что въ тѣхъ мелочахъ, мико которыхъ они до сихъ поръ проходили безъ всякаго таится извѣстная прелесть и извѣстный смыслъ. Кусочекъ пестраго кварца, красивый кремень изъ русла ручья стали казаться прекрасными просвѣтленнымъ очамъ и поэтому ихъ слѣдовало непремѣнно принести "Удачѣ". Удивительно, сколько сокровищъ доставляли лѣсъ и горы, сокровищъ, которыя всѣ предназначались для Томми. Окруженный игрушками, которыми никогда не игрывали другія дѣти, кромѣ развѣ въ сказкахъ, Томми, надо полагать, былъ доволенъ. Онъ несомнѣнно казался счастливымъ, хотя въ его круглыхъ сѣрыхъ глазахъ свѣтилась какая-то дѣтская серьёзность и задумчивость, которая порою хватала Стёмпи за самое сердце. Такъ росло дитя. Природа была его кормилицей и товарищемъ его игръ. Для него пропускала она золотистые лучи сквозь листву древесныхъ вершинъ, и эти лучи падали какъ разъ на его маленькое личико, такъ что онъ могъ ихъ ловить руками. Къ нему подсылала она вѣтерокъ, напоенный ароматами лавроваго дерева и смолы. Ему привѣтливо кивали высокія деревья, его убаюкивало жужжаніе пчелъ и карканье воронъ.
   Такъ протекало золотое лѣто въ Гремучемъ-Лагерѣ. Поселенцамъ везло и "Удача" не покидала ихъ. Добыча долота удесятерилась. Лагерь ревниво оберегалъ свои права и привилегіи и подозрительно глядѣлъ на всякаго пришельца. Иммиграція не поощрялась, и для того, чтобы еще болѣе обезпечить свое одиночество, они пріобрѣли законнымъ порядкомъ землю, лежавшую по обѣ стороны горъ, окружавшихъ лагерь. Это обстоятельство и слава, пріобрѣтенная ими по части искусства владѣть револьверомъ, дѣлали то, что никто и не пытался потревожить ихъ уединеніе. Почтарь -- единственное звено, соединявшее ихъ съ окружающимъ міромъ -- разсказывалъ изумительныя вещи про лагерь. Такъ онъ говорилъ: "у нихъ въ Гремучемъ-Лагерѣ есть такая улица, которой ни одна улица въ Редъ-Логѣ и въ подметки не годится. Дома у нихъ увиты виноградной лозой и цвѣтами, и они моются по два раза на дню. Но они чертовски грубы съ иностранцами и поклоняются индѣйскому младенцу".
   Вмѣстѣ съ процвѣтаніемъ лагеря явилось желаніе къ дальнѣйшимъ усовершенствованіямъ. Предложено было построить къ будущему лѣту отель и пригласить нѣсколько приличныхъ семей на жительство, съ тѣмъ, чтобы "Удача" могъ водиться съ ними, такъ какъ женское общество можетъ быть для него полезно. Усиліе, котораго стоила эта уступка слабому полу нашимъ поселенцамъ, вообще питавшимъ сильныя сомнѣнія насчетъ добродѣтели и полезности этого пола, можетъ быть объяснено только ихъ любовью къ Томми. Немногіе лишь воспротивились этому рѣшенію. Но такъ какъ его нельзя было привести въ исполненіе раньше трехъ мѣсяцевъ, то меньшинство добродушно покорилось, разсчитывая, что какое-нибудь непредвидѣнное обстоятельство помѣшаетъ всему дѣлу.
   Такъ и случилось.
   Зима 1851 г. будетъ долго памятна въ той мѣстности. Снѣгъ покрывалъ толстымъ слоемъ вершины Сіерры и каждый ручеекъ превратился въ потокъ, каждый потокъ въ озеро. Всѣ ущелья и овраги наполнились водой, которая съ шумомъ катилась съ холмовъ, съ корнемъ вырывая деревья и неся обломки въ долины.
   Редъ-Логъ былъ уже дважды подъ водой и Гремучій-Лагерь предвкушалъ ожидающую его участь. "Вода намыла золото въ ущелья, говаривалъ Стёмпи. Она уже была здѣсь однажды и снова побываетъ!" И въ эту самую ночь сѣверный рукавъ рѣки вышелъ изъ своихъ береговъ и разлился по трехъугольной долинѣ Гремучаго-Лагеря. Среди хаоса бурно несущейся воды, падающихъ деревъ, трескающихся бревенъ и ночного мрака, который казалось вмѣстѣ съ водой затоплялъ милую долину и стремился погубить ее,-- трудно было собрать разбросанный лагерь. Когда наступило утро, то оказалось, что хижина Стёмпи, стоявшая всего ближе въ рѣкѣ, исчезла. Повыше, въ ущельѣ найдено тѣло ея злополучнаго обладателя; но гордости, надежды, радости, "Удачи" Гремучаго-Лагеря нигдѣ не было видно. Съ удрученными сердцами отошли поселенцы отъ этого мѣста, какъ вдругъ громкій крикъ донесся съ рѣки. То былъ спасительный челнокъ, приплывшій далеко съ того берега рѣки. Люди, сидѣвшіе въ немъ, говорили, что подобрали за двѣ мили отсюда плывшаго мужчину и маленькое дитя, которые совсѣмъ почти выбились изъ силъ. Не знаетъ ли это здѣсь, ихъ, и не здѣшніе ли они?
   Одного взгляда поселенцамъ было достаточно, чтобы удостовѣриться, что передъ ними лежалъ Кентукъ, жестоко истерзанный, но все еще державшій въ своихъ рукахъ Удачу Гремучаго-Лагеря. Нагнувшись надъ оригинальной четой, поседеяцы увидѣли, что дитя уже похолодѣло, а пульсъ его пересталъ биться.-- "Онъ мертвъ", сказалъ одинъ. Кентукъ открылъ глаза.-- "Мертвъ?" повторилъ онъ слабымъ голосомъ.-- "Да, мой другъ, да и ты тоже при смерти". Улыбка засвѣтилась въ глазахъ умирающаго Кентука.-- "При смерти! повторилъ онъ.-- Онъ беретъ меня съ собой. Скажите молодцамъ, что Удача осталась при мнѣ". И сильный мужчина, держась за слабаго ребенка, какъ утопающій хватается за соломенку, уплылъ по той тѣнистой рѣкѣ, которая испоконъ вѣковъ катитъ свои воды въ невѣдомое море, и по которой мы всѣ поплывемъ.
   

II.
Изгнанники Покеръ-Флата.

   М-ръ Джонъ Окгёрстъ, картежникъ по профессіи, прогуливаясь 23-го ноября 1850 г. по главной улицѣ Покеръ-Флата, почуялъ въ воздухѣ недоброе. Два-три прохожихъ, оживленно бесѣдовавшихъ другъ съ другомъ, умолкли при видѣ его и обмѣнялись многозначительными взглядами. Въ воздухѣ носилось нѣчто торжественное и... такъ сказать грозное.
   Спокойное, красивое лицо м-ра Окгёрста не выказало и тѣни смущенія, хотя весьма вѣроятно причина такого необыкновеннаго явленія не осталась для него непонятной. "Надо полагать,-- подумалъ онъ про себя,-- что они на кого-то ополчились; весьма возможно, что это на меня!" Онъ обмахнулъ носовымъ платкомъ красную пыль Покеръ-Флата съ своихъ щегольскихъ сапоговъ и безмятежно продолжалъ путь.
   Въ самомъ дѣлѣ Покеръ-Флатъ "на кого-то ополчился". Въ послѣдніе дни городокъ лишился нѣсколькихъ тысячъ долларовъ, двухъ дорогихъ лошадей и именитѣйшаго изъ своихъ гражданъ. Поселокъ пришелъ въ благородное негодованіе. Собрался тайный комитетъ и порѣшилъ очистить городокъ отъ всѣхъ подозрительныхъ личностей. Двое изъ осужденныхъ уже висѣли на сучьяхъ явора, растущаго въ ущельѣ, а остальные приговорены были къ изгнанію. Съ сожалѣніемъ долженъ упомянуть, что въ числѣ послѣднихъ были и дамы. М-ръ Окгёрстъ не ошибся, предполагая, что попалъ въ категорію осужденныхъ. Нѣкоторые изъ членовъ комитета предлагали повѣсить его, находя, что такимъ способомъ скорѣе всего вернутъ проигранныя ему деньги. Но другіе, болѣе добросовѣстные, которымъ случалось и выигрывать у м-ра Окгёрста, возстали противъ такого узкаго, чисто личнаго направленія.
   М-ръ Окгёрстъ выслушалъ свой приговоръ съ философскимъ спокойствіемъ, тѣмъ болѣе, что очень хорошо сознавалъ, что судьи его смущены. Онъ былъ игрокъ, а слѣдовательно и фаталистъ. Жизнь въ его глазахъ была азартной игрой, и онъ покорно склонилъ голову въ настоящемъ случаѣ передъ проигрышемъ.
   Отрядъ вооруженныхъ людей сопровождалъ до границы поселка изгоняемый изъ Покеръ-Флата порокъ. Кромѣ м-ра Окгёрста, который пользовался репутаціей смѣлаго и отчаяннаго человѣка, и для устрашенія котораго собственно и предназначался вооруженный конвой, партія изгнанниковъ состояла изъ молодой женщины, извѣстной въ общежитіи водъ именемъ "Герцогини", ея подруги, именуемой "теткой Шиптонъ" и "дяди Билли", состоявшаго въ сильномъ подозрѣніи, какъ вора и завѣдомаго пьяницы. Кавалькада не вызвала никакихъ замѣчаній со стороны зрителей; конвой тоже безмолвствовалъ. Но когда ущелье, служившее границей поселка, было достигнуто, то предводитель конвоя произнесъ краткое и выразительное внушеніе. Изгнанникамъ воспрещалось возвращаться подъ страхомъ смерти. Когда конвой скрылся изъ виду, изгнанники дали волю чувствамъ, одушевлявшимъ ихъ: Герцогиня разразилась истерическимъ плачемъ, тётка Шиптонъ изрекла нѣсколько ругательствъ, а дядя Билли послалъ отряду вслѣдъ цѣлый залпъ болѣе или менѣе энергическихъ словъ. Одинъ Окгёрсть оставался невозмутимо спокоенъ. Дорога въ Санди-Баръ,-- лагерь, котораго еще не коснулся духъ реформы, снизошедшій на Покеръ-Флатъ, и который, слѣдовательно, могъ служить убежищемъ для нашихъ изгнанниковъ,-- лежала по ту сторону горъ, и чтобы добраться до него, предстояло довольно тягостное путешествіе, которое должно было занять цѣлыя сутки. Въ настоящее позднее время года, наши путешественники скоро перешли изъ влажнаго, умѣреннаго пояса долины въ сухую, холодную, рѣзкую температуру Сіерры. Тропинка была узка и крута. Въ полдень Герцогиня, скатившись съ сѣдла на землю, заявила о своемъ твердомъ рѣшеніи не дѣлать шагу далѣе, и караванъ сдѣлалъ привалъ.
   Мѣсто, на которомъ они находились, было дикое и живописное. Амфитеатръ, поросшій лѣсомъ и окруженный съ трехъ сторонъ крутыми скалами изъ обнаженнаго гранита, съ четвертой склонялся надъ пропастью и владычествовалъ надъ долиной. Безъ сомнѣнія, мѣсто это было очень удобно для привала, еслибы только привалъ вообще былъ желателенъ. Но м-ръ Окгёрсть зналъ, что врядъ ли полпути до Санди-Баръ было пройдено, а у нихъ не было ни провизіи, ни теплой одежды, которая могла бы дозволить имъ мѣшкать.
   Онъ указалъ на это обстоятельство своимъ спутникамъ съ философскимъ замѣчаніемъ, "что-де глупо складывать руки прежде, чѣмъ игра выиграна". Но у спутниковъ имѣлась въ запасѣ водка, которая въ настоящемъ случаѣ замѣняла имъ пищу, тепло, отдыхъ -- и предусмотрительность. Не взирая на его укоризны, они не замедлили подпасть вліянію винныхъ паровъ. Дядюшка Билли быстро перешелъ изъ воинственнаго настроенія въ безчувственность, Герцогиня принялась хныкать, а тётка Шиптонъ захрапѣла. М-ръ Окгёрсть одинъ пребывалъ невозмутимымъ и, прислонясь къ скалѣ, спокойно наблюдалъ за своими спутниками.
   М-ръ Окгёрсть не пилъ. Этого не допускала его профессія, требовавшая хладнокровія, невозмутимости и присутствія духа; онъ, говоря его собственными словами, "не могъ дозволить себѣ такой роскоши". Между тѣмъ, какъ онъ глядѣлъ на своихъ распростертыхъ по землѣ товарищей изгнанія,-- одиночество, неразлучное съ существованіемъ паріи, его привычки, самые порой впервые мучительно отозвались въ его сознаніи. Онъ поспѣшилъ разсѣять себя и принялся чистить свое платье, вымылъ руки и лицо, и вообще занялся своей внѣшностью, которою онъ никогда не пренебрегалъ, и на минуту разсѣялъ тоску. Мысль покинуть своихъ слабѣйшихъ и жалкихъ товарищей совсѣмъ не приходила ему въ голову. Онъ поглядѣлъ на мрачныя стѣны, возвышавшіяся на футовъ въ вышину надъ амфитеатромъ сосенъ, тѣснившихся вокругъ него, на небо, заволоченное грозными тучами, на возможно картину разстилавшуюся подъ его ногами и уже окутанную сумракомъ. Въ эту минуту кто-то произнесъ его имя.
   Всадникъ тихо спускался по тропинкѣ. Въ свѣжей, открытой физіономіи новаго пришельца м-ръ Окгёрстъ призналъ Тома Симсона, по прозванью "Простота", изъ Санди-Бара. Онъ встрѣтилъ его нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ за карточнымъ столомъ и съ невозмутимымъ хладнокровіемъ выигралъ все состояніе -- доходившее до сорока долларовъ у этого невиннаго юноши. Когда игра кончилась м-ръ Окгёрсть отозвалъ юнаго спекулянта за дверь и обратился къ нему съ слѣдующей рѣчью: "Томми, вы хорошій малый, но ни бельмеса не понимаете въ картахъ: не повторяйте опыта",-- затѣмъ онъ сунулъ ему обратно его деньги, тихонько вытолкалъ его за дверь и такимъ образомъ пріобрѣлъ преданнаго раба въ Томѣ Симсонѣ.
   Воспоминаніе о прошломъ слышалось въ восторженномъ и радостномъ привѣтствіи Тома Симсона. Онъ направляется, объяснилъ онъ, въ Покеръ-Флатъ, искать счастія.-- Одинъ?-- Нѣтъ, не совсѣмъ; говоря по правдѣ, онъ убѣжалъ съ Пинни Вудсъ. Помнитъ ли м-ръ Окгёрстъ Пинни? Она обыкновенно прислуживала въ обществѣ трезвости? Они давно уже обручились, но старый Джекъ Вудсъ не позволялъ имъ жениться, поэтому они убѣжали и отправляются въ Покеръ-Флатъ, гдѣ и намѣрены обвѣнчаться. Они такъ устали, и что за счастіе, что нашли мѣстечко для привала и товарищей. Все это Простота высказалъ скороговоркой, между тѣмъ какъ Пинни, статная, красивая дѣвушка, лѣтъ пятнадцати, показалась изъ-за деревьевъ, гдѣ она невидимо краснѣла, и поѣхала рядомъ съ своимъ женихомъ.
   М-ръ Окгёрстъ рѣдко задумывался о чувствахъ, тѣмъ менѣе о приличіяхъ; но въ немъ смутно шевельнулась мысль, что Томми попалъ не особенно удачно. Совсѣмъ тѣмъ онъ сохранилъ настолько присутствія духа, чтобы ткнуть ногой дядюшку Билли, который собирался что-то сказать; дядюшка же Билли оказался настолько трезвъ, чтобы признать въ ударѣ м-ра Окгёрста первостатейнаго силача, съ которымъ шутки плохи. Затѣмъ м-ръ Окгёрстъ сталъ убѣждать Тома Симсона продолжать свой путь, но напрасно. Онъ даже сослался на то; что у нихъ не было ничего съѣстного и никакихъ приспособленій для ночлега. Но къ несчастію Простота возразилъ на это, что съ нимъ есть мулъ, нагруженный съѣстными припасами и къ довершенію всего открылъ нѣчто въ родѣ грубаго блокгауза возлѣ тропинки.-- Пинни побудетъ съ миссисъ Окгёрстъ, прибавилъ Простота, указывая на Герцогиню, а я ужъ какъ-нибудь устроюсь.
   Только спасительный ударъ ногой м-ра Окгёрста помѣшалъ дядюшкѣ Билли разразиться громкимъ хохотомъ. Такимъ образомъ онъ вынужденъ былъ отойти подальше, пока у него не пройдетъ охота смѣяться. Тутъ онъ на свободѣ подѣлился забавной шуткой съ высокими соснами, похлопалъ себя нѣсколько разъ ко ногѣ и искривилъ лицо; но, вернувшись къ каравану, нашелъ всѣхъ сидящими вокругъ огня -- воздухъ сталъ ощутительно рѣзокъ и все небо заволоклось тучами -- и въ дружеской бесѣдѣ. Пинни съ откровеннымъ, дѣтскимъ видомъ разсказывала что-то Герцогинѣ, которая слушала съ необычнымъ интересомъ и оживленіемъ. Простота съ такимъ же успѣхомъ занималъ м-ра Окгёрста и тётку Шиптонъ, которая вдругъ стала любезна. "Ишь, ты чортовъ пикникъ!" проворчалъ дядюшка Билли, съ язвительной усмѣшкой наблюдая за безпечной группой, сверкающимъ востромъ и спутанными животными на заднемъ планѣ. Вдругъ какая-то мысль промелькнула въ его головѣ, отуманенной винными парами. Мысль была, повидимому, забавнаго свойства, потому что онъ снова потеръ свою ногу и зажалъ кулакомъ ротъ.
   Когда ночь медленно сгустилась надъ горой, легкій вѣтерокъ заколыхалъ верхушки сосенъ и застоналъ среди ихъ длинныхъ, прямыхъ стволовъ. Полуразвалившаяся хижина, покрытая сосновыми вѣтками, была приготовлена для дамъ. Женихъ и невѣста, прощаясь другъ съ другомъ, обмѣнялись такимъ честнымъ и звонкимъ поцѣлуемъ, что онъ покрылъ собой шумъ качающихся сосенъ. Изнѣженная Герцогиня и злорадная тетка Шиптонъ были вѣроятно такъ поражены этой простотой, что ушли въ хижину, не произнося ни слова. Въ костеръ положили новыхъ сучьевъ, мужчины растянулись у дверей и черезъ нѣсколько минутъ всѣ уснули.
   М-ръ Окгёрстъ спалъ чутко. Подъ утро онъ проснулся весь окоченѣвшій. Въ то время, какъ онъ старался оживить потухающій огонь, его щеки коснулась нѣчто, отъ чего кровь застыла въ его жилахъ: -- то былъ снѣгъ! Онъ вскочилъ на ноги, собираясь разбудить спавшихъ, потому что времени нельзя было терять ни минуты. Но оглянувшись на то мѣсто, гдѣ спалъ дядюшка Билли, онъ не нашелъ его. Подозрѣніе мелькнуло въ его головѣ и вызвало проклятіе на его уста. Онъ побѣжалъ къ тому мѣсту, гдѣ привязаны были мулы; ихъ тамъ больше не было. Слѣды ихъ быстро исчезли подъ валившимъ снѣгомъ. Минутое возбужденіе вернуло м-ру Окгёрсгу его обычное спокойствіе. Подойдя къ костру, онъ не разбудилъ спящихъ. "Простота" мирно дремалъ съ улыбкой на своемъ свѣжемъ, добродушномъ лицѣ; дѣвственная Пинни такъ же сладко почивала возлѣ своихъ грѣшныхъ сестеръ, какъ если бы сонъ ея охраняли ангелы-хранители, и м-ръ Окгёрсгь, накинувъ свое одѣяло на плечи, погладилъ свои усы и сталъ дожидаться разсвѣта. Медленно наступилъ разсвѣтъ, среди крутящихся облаковъ снѣга, который залѣплялъ глаза. Ландшафтъ, насколько его можно было видѣть, магически измѣнивъ свой характеръ. М-ръ Окгёрсгь, поглядѣлъ на долину, и резюмировалъ настоящее и будущее въ двухъ словахъ: "занесенъ снѣгомъ!"
   Тщательный осмотръ провизіи, которая, къ счастію для каравана, была внесена въ хижину и такимъ образомъ избѣжала воровскихъ рукъ дядюшки Билли, показалъ, что при осмотрительности и благоразуміи ее могло хватить дней на десять. "То-есть въ томъ случаѣ,-- прибавилъ м-ръ Окгёрсть sotto, обращаясь къ "Простотѣ",-- если вы согласны кормить насъ. Если же вы не согласны -- и, быть можетъ, вы будете правы -- то мы можемъ дождаться, пока дядюшка Билли вернется съ провизіей". По какой-то таинственной причинѣ м-ръ Окгёрстъ не рѣшился обнаружить негодяйство дядюшки Билли и высказалъ предположеніе, что послѣдній заблудился и случайно отвязалъ животныхъ. Герцогинѣ и теткѣ Шиптонъ, которыя разумѣется поняли, въ чемъ дѣло, онъ посовѣтовалъ держать языкъ за зубами.-- "Они догадаются, кто мы такіе,-- прибавилъ онъ многозначительно,-- если узнаютъ, что за птица дядюшка Билли, а теперь не время пугать ихъ".
   Томъ Симсонъ не только предоставилъ весь свой запасъ провизіи въ распоряженіе м-ра Окгёрста, но, повидимому, радовался вынужденному заключенію.-- "Мы удобно проживемъ въ нашемъ лагерѣ съ недѣлю? а затѣмъ снѣгъ растаетъ и мы вернемся всѣ вмѣстѣ". Добродушная веселость молодого человѣка и хладнокровіе м-ра Окгёрста сообщались остальнымъ. "Простота", съ помощью сосновыхъ сучьевъ, устроилъ крышу надъ хижиной, а Герцогиня выказала столько вкуса и такта во внутреннемъ убранствѣ хижины, что Пинни вытаращила свои большіе голубые глаза.-- "Должно быть у васъ тамъ въ Покеръ-Флатѣ привыкли въ хорошимъ вещамъ", сказала Пинни. Герцогиня поспѣшно отвернулась, чтобы скрыть краску, пробивавшуюся у ней на щекахъ сквозь профессіональныя румяна, а тётка Шиптонъ замѣтила Пинни, "чтобы она не болтала пустяковъ". Но когда м-ръ Окгёрстъ вернулся послѣ утомительныхъ поисковъ, въ какомъ направленіи шла тропинка, онъ услышалъ веселый смѣхъ, которому вторило эхо. Онъ остановился въ нѣкоторой тревогѣ, и мысли его естественно обратились къ водкѣ, которую онъ благоразумно припрягалъ.-- "А между тѣмъ здѣсь какъ будто и не пахнетъ виски", замѣтилъ игрокъ. Но когда онъ увидѣлъ костеръ, сверкавшій сквозь бушующую снѣжную мглу, и группу, возсѣдавшую за востромъ, то окончательно убѣдился, что "дѣло совсѣмъ чисто".
   Наступили третьи сутки, и солнце, заглянувъ изъ-за бѣлаго покрывала, которымъ была одѣта долина, увидѣло, какъ изгнанники дѣлили свой мало-по-малу уменьшавшійся запасъ провизіи. Одна изъ особенностей этого горнаго климата заключалась въ томъ, что лучи солнца ярко озаряли зимній ландшафтъ, какъ-бы соболѣзнуя о прошломъ. Но тѣ же лучи освѣщали горы снѣга, громоздившіяся вокругъ хижины -- и то безнадежное, необъятное, бездорожное бѣлое море, растлившееся подъ скалистымъ берегомъ, къ которому прибило нашихъ изгнанниковъ. Сквозь изумительно прозрачный воздухъ доносился дымъ патріархальнаго поселка Покеръ-Флата, отстоявшаго на нѣсколько миль. Тетка Шиптонъ увидѣла этотъ дымъ и послала съ своей неприступной высоты послѣднее проклятіе въ ту сторону. То была ея послѣдняя злобная выходка, и, быть можетъ, потому самому она была не лишена нѣкотораго величія. Это облегчило ея душу, какъ она сообщила по секрету Герцогинѣ.-- "Ступайте, облегчите душу проклятіемъ и увидите, что станетъ легче". Послѣ этого тетка Шиптонъ принялась занимать "малютку", какъ она и Герцогиня прозвали Пенни; Пенни вышла уже изъ дѣтскихъ лѣтъ, но онѣ хотѣли выразить этимъ названіемъ, что она не призываетъ имя Божія всуе и не говоритъ непристойностей.
   Когда ночь снова сгустилась надъ ущельями, изгнанники занялись музыкой и пѣніемъ, которыя обыкновенно помогали имъ убивать время. У Томми отыскался аккордеонъ, на которомъ Пинни умѣла играть нѣсколько мелодій и аккомпанировать гимны. Но на этотъ разъ музыка не клеилась, и Пинни предложила новое развлеченіе... разсказывать исторіи. Такъ какъ ни м-ръ Окгёрстъ, ни его спутницы не чувствовали особой охоты повѣствовать о своей жизни, то этотъ планъ не удался бы, если бы не выручилъ "Простота". За нѣсколько мѣсяцевъ передъ тѣмъ, ему попался въ руки остроумный переводъ Иліады, Попа. Онъ предложилъ теперь передать главнѣйшіе эпизоды этой поэмы. И вотъ, Гомеровскіе полубоги снова сошли на землю. Троянскіе и греческіе герои огласили воздухъ своими рѣчами, и высокія сосны какъ бы сочувственно кивали, внимая ярости сына Пелеева. М-ръ Окгёрстъ слушалъ съ большимъ удовольствіемъ; въ особенности заинтересовала его судьба "Асхилла", какъ упорно называлъ "Простота" быстроногаго Ахиллеса.
   Такъ пронеслась недѣля надъ головой странниковъ, плохо питавшихся, но угощавшихся музыкой и Гомеромъ. Солнце снова позабыло о нихъ, и снова снѣжные вихри закрутились въ воздухѣ. День за день все тѣснѣе съуживался вокругъ нихъ заколдованный снѣговой кругъ, пока, наконецъ, ослѣпительно бѣлыя стѣны не выросли на двадцать футовъ надъ ихъ головой. Все труднѣе и труднѣе становилось поддерживать огонь, даже при помощи упавшихъ деревьевъ, которыя заносило снѣгомъ. И совсѣмъ тѣмъ никто не жаловался. Влюбленная парочка отворачивалась отъ грознаго будущаго и черпала силы во взглядѣ милыхъ глазъ. М-ръ Окгёрстъ хладнокровно готовился проиграть свою послѣднюю игру. Герцогиня, веселѣе чѣмъ когда-либо, ухаживала за Пенни. Только тетка Шиптонъ,-- нѣкогда самая сильная изъ всѣхъ членовъ каравана -- какъ будто таяла. Въ полночь на десятый день, она подозвала къ себѣ Окгёрста.-- "Я умираю, произнесла она слабымъ, хотя и ворчливымъ голосомъ, но не говорите никому объ этомъ. Не разбудите ребятокъ. Возьмите у меня изъ-подъ подушки свертокъ и откройте его". М-ръ Окгёрстъ повиновался. Въ сверткѣ лежали нетронутые порціоны тетки Шиптонъ за послѣдніе дни.-- "Отдайте ихъ малюткѣ", продолжала она, указывая на спящую Пинни.-- "Вы уморили себя голодомъ?" спросилъ игрокъ.-- "Да, люди такъ это называютъ", отвѣтила женщина сердито, отворачивая лицо въ стѣнѣ и испуская духъ.
   Аккордеонъ отложенъ былъ на сегодняшній день и Гомеръ позабытъ. Когда тѣло тетки Шиптонъ было схоронено въ снѣгу, м-ръ Окгёрстъ отвелъ "Простоту" въ сторону и показалъ ему пару лыжъ, которыя онъ смастерилъ изъ стараго вьючнаго сѣдла.-- "У васъ есть только одинъ шансъ спасти ее,-- сказалъ онъ, кивнувъ на Пинни;-- это спасеніе тамъ, прибавилъ онъ, указывая по направленію къ Покеръ-Флату: -- если вамъ удастся добраться туда въ два дня, она спасена".-- "А вы сами?" спросилъ Томъ Симсонъ.-- "Я останусь здѣсь", коротко отвѣчалъ онъ.
   Влюбленные простились долгимъ поцѣлуемъ.-- "Но вы не уходите"? спросила Герцогиня, увидя, что Окгёрсгъ готовился сопровождать Томми.-- "Я проведу его только до ущелья", отвѣчалъ онъ. Затѣмъ внезапно повернулся и поцѣловалъ Герцогиню, блѣдное лицо которой вспыхнуло, а дрожащія ноги подкосились отъ изумленія.
   Ночь пришла, но м-ръ Окгёрстъ не вернулся. Ночь опять принесла съ собой бурю и крутящіеся снѣжные вихри. Герцогиня, подкладывая хворосту въ огонь, увидѣла, что кто-то заготовилъ позади хижины запасъ хворосту, достаточный на нѣсколько дней. Слезы навернулись у ней на глазахъ, но она скрыла ихъ отъ Пинни.
   Обѣимъ женщинамъ не спалось въ эту ночь. Утромъ, поглядѣвъ другъ другу въ блѣдное лицо, онѣ прочитали на немъ свой приговоръ. Ни одна не промолвила ни слова; но Пинни придвинулась къ Герцогинѣ и охватила рукой ея талію. Въ этомъ положеніи онѣ оставались весь день. Ночью буря разыгралась съ небывалой яростью, и разметавъ спасительныя сосны, проникла въ хижину. Подъ утро онѣ увидѣли, что не въ силахъ поддерживать огонь, который постепенно угасалъ. Когда горящіе уголья почернѣли, Герцогиня, прижалась въ Пинни и нарушила продолжительное молчаніе: "Пинни, можешь ли ты молиться?" -- "Нѣтъ, дорогая", отвѣчала Пинни просто. Герцогиня, сама не зная почему, почувствовала облегченіе, и положивъ свою голову на плечо Пинни, умолкла навѣки. И въ этой позѣ, младшая поддерживая на своей дѣвственной груди голову своей грѣшной сестры, обѣ женщины уснули непробуднымъ сномъ. Вѣтеръ стихъ, словно боясь разбудить ихъ. Пушинки снѣга, отряхаемыя длинными вѣтвями сосенъ, летали точно бѣлокрылыя птички и опускались на спящихъ. Луна изъ-за разорванныхъ облаковъ глядѣла внизъ на бывшій лагерь. Но вся человѣческая нищета и слабость, всѣ слѣды земного труда и горя -- все было скрыто чистымъ покрываломъ, милостиво наброшеннымъ на все окружающее.
   Онѣ спали весь этотъ день и весь слѣдующій, и ихъ не разбудили шаги и голоса, внезапно нарушившіе безмолвіе лагеря. И когда сострадательныя руки раскидали снѣгъ съ ихъ изможденныхъ лицъ, то врядъ ли бы вы угадали, по безмятежному выраженію спящихъ, которая изъ двухъ была грѣшницей. Даже законъ Покеръ-Флата призналъ это и оставилъ ихъ обѣихъ въ объятіяхъ другъ друга.
   Въ концѣ ущелья, на одной изъ самыхъ большихъ сосенъ нашли червоннаго туза, прибитаго къ корѣ большимъ складнымъ ножемъ. На немъ стояла слѣдующая надпись, написанная карандашемъ, но твердымъ почеркомъ:

+

Подъ этимъ деревомъ
покоится тѣло
Джона Окгёрста,
который проигралъ игру
23-го ноября, 1850 г.
и
бросилъ добровольно свои карты
7-го декабря, 1850 г.

+

   И безжизненный, холодный, рядомъ съ пистолетомъ, лежавшимъ на землѣ и съ пулей въ сердцѣ, но спокойный, какъ и при жизни, лежалъ тамъ, кто былъ нѣкогда сильнѣйшимъ и вмѣстѣ съ тѣмъ слабѣйшимъ изъ изгнанниковъ Покеръ-Флата
   

III.
Уличный мальчишка.

   Предметъ настоящей статьи стоить въ эту минуту, прислонявшись къ дереву, напротивъ моего окна. Онъ сдвинулъ свою шапку на затылокъ, очевидно безъ всякой разумной цѣли, а единственно лишь затѣмъ, чтобы выказать свою грязную мордашку во всей ея красѣ. Одежда его, которая свидѣтельствуетъ о явномъ пренебреженіи къ пуговицамъ, носитъ пріятные слѣды чередующихся временъ года, которые напоминаются ея разнообразными пятнами. Носъ уличнаго мальчишки вздернуть вверху и придавленъ на концѣ. Я замѣчалъ то же самое у многихъ уличныхъ мальчишекъ и склоняюсь думать, что это результатъ ранней любознательности -- привычка глазѣть сквозь оконныя стекла и сквозь заборы, а можетъ быть также и жадности, съ какой пожираются громадныя яблоки. Тотъ уличный мальчишка, о которомъ идетъ теперь рѣчь, замѣчателенъ еще своей нахальной фамильярностью. Это его качество, пріятности котораго я испыталъ на себѣ, побудило меня написать настоящую статью.
   Знакомство мое съ нимъ началось въ минуту слабости. У меня есть злополучная замашка интересоваться оригинальностью въ людяхъ, даже и тогда, когда она проявляется у порочныхъ субъектовъ. Но такъ какъ мнѣ не достаетъ твердости и ловкости, какія обыкновенно сопровождаютъ эту замашку въ другихъ людяхъ и Подогъ ихъ способными разрывать всякое знакомство, какъ скоро оно станетъ несноснымъ, то я и окружилъ себя различными, неудобными друзьями, въ числѣ которыхъ находится и этотъ уличный мальчишка. Онъ совершенно случайно привлекъ мое вниманіе. Онъ игралъ на улицѣ, когда возница проѣзжавшаго мимо экипажа огрѣлъ его ударомъ бича. Уличный мальчишка мгновенно вскочилъ на ноги и послалъ вслѣдъ своему мучителю выразительное ругательство. Я воздержусь отъ повторенія его, потоку что подозрѣваю, что оно здѣсь будетъ некстати. Сколько мнѣ помнится, въ немъ въ весьма краткихъ словахъ выражалось сомнѣніе о законности рожденія возницы; оно намекало на безчестность его отца, бросало тѣнь на доброе имя его матери; оно заявляло скептическое сомнѣніе о личныхъ качествахъ возницы, объ его опрятности и о будущемъ спасеніи его души. Въ ту минуту, какъ юныя уста изрекали послѣдніе звуки, глаза уличнаго мальчишки встрѣтились съ моими. Выраженіе моихъ глазъ, должно быть, ободрило его и онъ кивнулъ мнѣ головой, Я не отрекся отъ поклона и отъ сообщничества, какое онъ устанавливалъ между нами. Съ этой минуты я очутился во власти уличнаго мальчишки, и съ тѣхъ поръ онъ не даетъ мнѣ покоя.
   Онъ преслѣдуетъ меня на улицахъ и на перекресткахъ. Онъ съ отвратительной вольностью заговариваетъ со мной, когда я нахожусь въ обществѣ друзей. Онъ стережетъ меня у воротъ моего дома, когда я выхожу по дѣлу. Разстояніе преодолѣваетъ онъ простой силой своихъ легкихъ и окликаетъ меня за версту. На дняхъ встрѣтилъ меня въ театрѣ и потребовалъ мою контрамарку съ развязностью грабителя большихъ дорогъ. Я, какъ дуракъ, отдалъ ему ее, но войдя въ театръ, нѣсколько минуть спустя, и усѣвшись покойно въ партерѣ, имѣлъ удовольствіе слышать, какъ мое имя прокричали съ галлереи съ присовокупленіемъ къ нему игриваго прозвища. То отличался уличный мальчишка. Во время представленія, онъ бросалъ въ меня свернутыми въ трубочку афишами и забавлялся бѣглыми замѣчаніями о фигуранткахъ.
   Сегодня, очевидно, ему не повезло. Я замѣчаю, что онъ насвистываетъ народныя пѣсни не такъ бойко и громко, какъ обыкновенно. Провидѣніе, однако, не совсѣмъ прогнѣвалось на него и посылаетъ ему жертву въ видѣ двухъ миленькихъ, маленькихъ мальчиковъ, которые въ настоящую минуту показались на нашей улицѣ. То бѣлорозовые дѣти, одѣтые совсѣмъ одинаково и отличающіеся какимъ-то особенно чопорнымъ и приличнымъ видомъ, котораго уже достаточно, чтобы пробудить антагонизмъ въ уличномъ мальчишкѣ. Вздохъ удовольствія вырывается у него изъ груди. Однако, что же онъ теперь предприметъ? Другой мальчишка удовлетворился бы тѣмъ, что просто на-просто сбилъ бы шляпы съ ненавистныхъ головъ, и такимъ образомъ, изливъ свою злобу, ускорилъ бѣгство непріятеля. Но у нашего мальчишки свои эстетическія соображенія; онъ желаетъ не только оскорбить, но и изобидѣть и въ сопротивленіи жертаы найти нѣкоторое оправданіе своему насилію. Миленькіе маленькіе мальчики замѣчаютъ грозящую имъ опасность, и ближе тѣснятся другъ къ другу. Уличный мальчишка начинаетъ съ ироніи. Онъ дѣлаетъ видъ, что пораженъ великолѣпіемъ ихъ костюмовъ. Онъ обращается ко мнѣ (черезъ улицу и сквозь закрытое окно) и спрашиваетъ: нѣтъ ли у насъ по сосѣдству цирка? Затѣмъ ласково освѣдомляется о здоровьѣ ихъ родителей. Онъ высказываетъ опасеніе, что матушка ихъ можетъ встревожиться ихъ отсутствіемъ. Онѣ предлагаетъ проводить ихъ домой. Одинъ изъ маленькихъ миленькихъ мальчиковъ слабо возражаетъ; но, увы! его правильное произношеніе, его грамматическая точность и его умѣренные эпитеты только вызываютъ взрывъ насмѣшекъ у уличнаго мальчишки, который теперь мѣняетъ тактику. Оскорбленные потокомъ его бранныхъ словъ, они легко попадаютъ въ разставленную имъ ловушку. Жалобный вопль оглашаетъ нашу улицу. Но такъ какъ предметъ настоящей статьи требуетъ болѣе строгаго урока, чѣмъ тотъ, какой я было-намѣревался ему датъ, то я нахожу вынужденнымъ покинуть свой покойный постъ у окна, хватаю шляпу, открываю наружную дверь и пускаю въ ходъ болѣе суровую методу воспитанія дѣтей.
   

IV.
Покинутые мною околотки.

1.

   Полукруглое окно съ нишей остановило однажды мой выборъ на одномъ домѣ и вознаграждало за его многія неудобства. Когда каминъ дымился, когда двери хлопали и скрипѣли, или разбухали до того, что отказывались отпираться и запираться, или когда на потолкѣ появлялись въ дождливые дни подозрительныя пятна,-- полукруглое окно служило утѣшеніемъ и заставляло примиряться со всѣмъ этимъ. И видъ изъ окна былъ прекрасный...
   Хотя вначалѣ предполагалось, что полукруглое окно съ нишею будетъ предоставлено въ мое исключительное владѣніе и будетъ хранить лишь мои письменныя принадлежности, однако, въ силу какого-то органическаго закона, оно сдѣлалось мало-по-малу всеобщимъ убѣжищемъ. Однажды въ нишѣ найдены были качалка и рабочая корзинка. Затѣмъ baby случалось запираться въ ея укромные уголки, гдѣ онъ искалъ убѣжища за ретраншементами изъ цвѣтной фланели и мотковъ съ шерстью, изъ-за которыхъ его выживали лишь послѣ формальной осады и уносили плачущаго въ плѣнъ. Непреодолимая мечтательность овладѣвала всѣми, кто подходилъ къ окну. Засадить кого-нибудь у окна за серьезную работу было нелѣпостью. Плывшій мимо корабль, видъ воды, облако, висѣвшее въ небѣ -- этого было достаточно, чтобы развлечь вниманіе. Хотя бы вы читали или писали, а полукруглое окно всегда доставляло вамъ интересное зрѣлище. Къ несчастію, это зрѣлище бывало не всегда пріятно, но полукруглое окно безпристрастно открывало его, не взирая на его качество.
   Окрестный ландшафтъ не былъ усовершенствованъ культурой, но и не могъ назваться сельскимъ. Прилегающіе къ дому участки земли очевидно были только-что расчищены изъ-подъ деревьевъ, но еще не застроены домами. Съ одной стороны видъ замыкался пріютомъ для пьяницъ -- неособенно веселымъ строеніемъ, но которое бы могло въ нѣкоторомъ родѣ служитъ нравственнымъ урокомъ. Однако, это зданіе не сдерживало того, что обѣщало. Восторженные члены моего семейства, надѣявшіеся, что узрятъ его посѣтителей у оконъ въ различной степени опьяненія, какъ это не разъ изображалось каррикатуристами-сатириками -- были обмануты въ своихъ ожиданіяхъ. Пріютъ строго хранилъ свои тайны.
   Госпиталь, который тоже былъ видѣнъ изъ полукруглаго окна, проявлялъ гораздо больше жизни. Въ иные часы дня выздоравливающіе дефилировали передъ окномъ, отправляясь на прогулку. Это зрѣлище производило особенно тяжелое впечатлѣніе отъ страннаго отсутствія общительности, которое повидимому господствовало между ними. Каждый изъ нихъ, казалось, замкнулся въ непроницаемой атмосферѣ собственныхъ страданій. Они не разговаривали и не гуляли другъ съ другомъ. Изъ окна я видывалъ, какъ нѣсколько человѣкъ грѣлись на солнышкѣ, прислонясь къ стѣнѣ въ нѣсколькихъ шагахъ одинъ отъ другого, но, повидимому, забывая даже о существованіи другъ друга. Хоть бы они поссорились или подрались -- все было, кажется, легче, чѣмъ эта ужасающая апатія.
   Нижній конецъ улицы, на которую выходило полукруглое окно, капризно уклонялся отъ модной площади и, заманивъ довѣрчиваго прохожаго въ свои пространства, неожиданно упирался въ ужасающую пропасть. По воскресеньямъ, когда наплывъ толпы былъ особенно великъ, полукруглое окно наслаждалось зрѣлищемъ злополучныхъ пѣшеходовъ, которымъ приходила въ голову несчастная мысль повернуть въ эту улицу, въ надеждѣ сократить путь. Забавно было видѣть, какъ этотъ людъ, подойдя къ пропасти, неизмѣнно оглядывался на полукруглое окно и старался принятъ безпечный видъ, прежде чѣмъ обратиться вспять, громко посвистывая, какъ-бы давая знать, что заранѣе зналъ о существованіи этой пропасти. Одинъ смѣлый молодой человѣкъ, подзадоренный парой блестящихъ глазокъ, глядѣвшихъ изъ окна, рискнулъ даже спуститься въ эту ужасающую пропасть, къ великой опасности для своей жизни и для своихъ рукъ и ногъ, и къ очевидному вреду своего праздничнаго костюма.
   Собаки, козлы и лошади составляли фауну нашего околотка. Наслаждаясь необузданной свободой, присущей ихъ нормальному состоянію, они не успѣли заразиться нѣжной привязанностью къ человѣку и его жилищу. Рѣзвые кони устраивали ex tempore скачки вдоль вашей улицы, превращая послѣднюю въ миніатюрное Corso; собаки дрались на перекресткахъ, между тѣмъ какъ съ холма, расположеннаго возлѣ дома, козелъ мирно глодалъ герани моей жены, красовавшіяся въ горшкахъ на окнѣ второго этажа. Жаль мнѣ было разочаровывать одного сосѣда, который перебрался въ домъ рядомъ съ нашимъ, когда онъ сталъ приходить въ неистовый восторгъ отъ ландшафта и отъ санитарныхъ условій нашей мѣстности. Такимъ образомъ я промолчалъ о козлахъ, которые имѣли обыкновеніе пользоваться его домомъ, какъ подножкой, для того, чтобы забираться на близлежащій холмъ.
   Но мѣстность была замѣчательно здорова. Вентиляція была совершеннѣйшая. Стоило открыть полукруглое окно, чтобы возстановить теченіе здороваго воздуха, который уносилъ всѣ вредныя испаренія, вмѣстѣ съ занавѣсами, дверными петлями и оконными ставнями. Благодаря этой особенности, нѣкоторыя изъ моихъ писаній пріобрѣли обширное обращеніе и извѣстность въ околоткѣ, которыхъ бы имъ не дождаться долгіе годы въ другой мѣстности. Нѣкоторыя принадлежности нашего туалета таинственно перенеслись изъ нашего гардероба въ гардеробъ бѣднаго, но честнаго сосѣда -- вотъ еще несомнѣнный результатъ этихъ санитарныхъ вѣтровъ. Со всѣмъ тѣмъ, несмотря на всѣ эти преимущества, по истеченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ я нашелъ необходимымъ перебраться изъ этого мѣста. Результатъ такого передвиженія сообщу въ другомъ мѣстѣ.
   

2.

   "Отдается въ наймы домъ съ красивымъ садамъ и обширнымъ огородомъ, въ приличномъ кварталѣ" -- вотъ, сколько помню, общія выраженія одного объявленія, которое однажды привлекло мое вниманіе на одну квартиру. Я долженъ прибавить, что это случилось въ ранній періодъ моей хозяйственной опытности, когда я еще вѣрилъ въ объявленія. Съ тѣхъ поръ я узналъ, что самые прямодушные люди склонны выражаться нѣсколько преувеличенно, когда описываютъ свои владѣнія, словно они полагаютъ, что бумага все терпитъ. Но я вполнѣ освоился съ этимъ фактомъ гораздо позже, лишь тогда, когда, повѣривъ объявленію, сулившему тысячу удобствъ, нанялъ домъ, изъ котораго меня выжили тысячи неудобствъ.
   "Красивый садъ", о которомъ упоминалось въ объявленіи, былъ не великъ, но содержалъ нѣсколько цвѣточныхъ клумбъ необыкновенно странной формы. Меня сразу поразило оригиналѣное сходство ихъ съ тѣми бараньими котлетами, которыя подаются за столомъ въ отеляхъ и ресторанахъ -- сходство особенно поразительное благодаря пучкамъ петрушки, въ изобиліи росшимъ на на этихъ клумбахъ. Владѣлецъ былъ человѣкъ съ оригинальными эстетическими взглядами. Какъ бы то ни было, а пріятно было бродить послѣ обѣда по дорожкамъ, усыпаннымъ пескомъ, куря сигару или вдыхая ароматъ петрушки, останавливаясь порою затѣмъ, чтобы сорвать цвѣтокъ рожи, которая въ изобиліи росла въ саду. Плодоносность этого растенія сильно безпокоила насъ, потому что хотя жена въ первомъ порывѣ энтузіазма и засѣяла нѣсколько клумбъ различными цвѣточными сѣменами, но ничто на нихъ не произрастало, кромѣ рожи, и хотя, движимый тѣми же похвальными чувствами, я досталъ себѣ "Руководство къ Садоводству" и нѣсколько садовыхъ инструментовъ и по нѣсколько часовъ работалъ въ саду, но усилія мои точно также ни къ чему не повели.
   "Обширный огородъ" состоялъ изъ нѣсколькихъ чахлыхъ деревьевъ. Въ числѣ ихъ находилась одна жалкая молодая плакучая ива, такая вялая и кислая, что, очевидно, стремилась оправдать свою репутацію и потому была подвязана къ дому, долженствовавшему служить ей опорой. Сырость, господствовавшая въ этой части дома, обыкновенно приписывалась присутствію этого плачевнаго растенія. Къ этому прибавьте пару весьма сомнительнаго достоинства деревьевъ, извѣстныхъ кажется подъ именемъ Malva, которыя щеголяли дешевымъ цвѣтомъ, безпрестанно осыпавшимся, и одинъ или два чахлыхъ дуба, съ жалкими листьями и вообще невзрачной наружности, и вы получите полное понятіе о нашемъ пресловутомъ огородѣ.
   Приличность квартала сильно страдала отъ злополучнаго сосѣдства такъ-называемаго Макъ-Джинова двора. Этотъ дворъ былъ чѣмъ-то въ родѣ cul-de-sac, проникнувъ въ который вы открывали первобытное населеніе, жившее въ состояніи варварской свободы и очевидно проводившее большую часть своего времени на порогѣ своего жилища. Многія изъ подробностей человѣческаго туалета, которыя въ другихъ мѣстностяхъ общій предразсудокъ ограничиваетъ уборной, здѣсь совершались на открытомъ воздухѣ безъ страха и безъ упрека. Въ началѣ каждой недѣли дворъ окутывался удушливымъ, ѣдкимъ паромъ, подымавшимся изъ безчисленныхъ прачешныхъ. Затѣмъ два-три дня спустя слѣдовала чрезвычайная выставка носильныхъ принадлежностей всѣхъ цвѣтовъ и фасоновъ. Было также очевидно, что этотъ дворъ оказываетъ деморализирующее вліяніе на весь околотокъ. Одинъ оптимистъ-собственникъ выстроилъ красивый домъ на углу улицы и поселился въ немъ; но хотя онъ нерѣдко появлялся на балконѣ, облеченный въ яркій пунцовый халатъ, который придавалъ ему сходство съ тропической рѣдкой птицей, онъ дождался только обидныхъ прозвищъ со стороны мальчишекъ этого двора.
   Вскорѣ послѣ того онъ выѣхалъ изъ дому и проѣзжая однажды мимо него, я замѣтилъ объявленіе, гласившее "отдаются въ наймы комнаты со столомъ", которое красовалось на одной изъ коринѳскихъ колоннъ портика великолѣпнаго дома. Макъ-Джиновъ дворъ восторжествовалъ. Однажды намъ довелось быть свидѣтелями обмѣна любезностей между прислугой великолѣпнаго дома и нѣкоторыми изъ его жильцовъ съ юнымъ поколѣніемъ двора. Долетѣвшія до насъ площадныя выраженія окончательно убѣдили насъ съ этой минуты, что мы должны оставить всякія претензіи на приличность квартала, въ которомъ живемъ...
   

3.

   Вскорѣ затѣмъ я переселился въ Счастливую Долину, и меня поразила неудачность такого названія. Хотя калифорнійцы вообще щедры на эпитеты, но этотъ послѣдній звучалъ какъ иронія.
   Нашъ домъ, расположенный въ улицѣ Лаура-Матильда, походилъ на игрушечный швейцарскій шале. Немногія деревья, окружавшія его, напоминали тѣ, которыя обыкновенно заключены въ овальныхъ рождественскихъ коробкахъ, съ игрушками сельскаго характера, и даже самые люди, сидѣвшіе у оконъ, отличались какой-то чопорностью, придававшей имъ удивительно не-реальный и искусственный видъ. Маленькая собачка, принадлежавшая одному сосѣду, прослыла у членовъ моего семейства подъ названіемъ "Стеклышка", по общему подозрѣнію, что она выдута изъ этого матеріала. Быть можетъ, я нѣсколько преувеличиваю характеръ щепетильной аккуратности нашего околотка -- аккуратности и жеманности, которыя, какъ мнѣ кажется, клонятся къ тому, чтобы принизить, умалить, ограничить весь ихъ кругозоръ. По крайней мѣрѣ мы постепенно заражались мелочными интересами и узкостью идей и до нѣкоторой степени слились съ міромъ, ограниченнымъ правильными линіями улицы Лаура-Матильда.
   Одною изъ причинъ этого дѣланнаго и неискренняго характера нашего околотка могло быть и то, что самая почва его была искусственная. Улица Лаура-Матильда была проведена на болотѣ. Земля, не вполнѣ еще осушенная, постоянно боролась съ своимъ стариннымъ врагомъ. Вскорѣ послѣ того, какъ мы поселились въ нашемъ домѣ, мы открыли въ немъ стараго жильца, не вполнѣ еще утратившаго свои права.
   Онъ иногда заявлялъ о своемъ существованіи сочившеюся сыростью на стѣнахъ нижняго этажа, и влажное дыханіе его холодило нашу столовую, а ночью онъ наполнялъ смертельнымъ холодомъ весь домъ. Никакіе патентованные замки не могли удержать его, никакіе исполнительные листы не могли изгнать его. Зимою присутствіе его было осязательно; онъ подтачивалъ корня деревьевъ, онъ струился подъ поломъ кухни, онъ одѣлъ нездоровой плѣсенью стѣны веранды. Лѣтомъ онъ становился невидимкой, но тѣмъ не менѣе вліяніе его было ощутительно во всемъ околоткѣ. Онъ порождалъ колотье въ спинѣ, пробуждалъ застарѣлые ревматизмы и порою укладывалъ жильцовъ швейцарскаго домика въ постель. Онъ соблазнялъ маленькихъ дѣтей поиграть съ собой, но такія игры оканчивались обыкновенно скарлатиной, дифтеритомъ, коклюшемъ и корью. Порою онъ приставалъ къ взрослымъ, сильнымъ мужчинамъ, пока они не изнемогали и не протягивали ногъ. Но онъ держалъ въ порядкѣ растенія и такъ любилъ зелень, что одѣвалъ ею крыши и мостовую, стѣны и камни. Онъ вообще былъ невидимкой, какъ я уже сказалъ; но нѣсколько времени спустя послѣ моего переѣзда, я увидѣлъ однажды, какъ онъ распростиралъ съ холма свои сѣрыя крылья надъ долиной, подобно какому-то баснословному вампиру, который всю ночь сосалъ здоровую кровь сонныхъ обитателей и отяжелѣлъ отъ своего пиршества. Тогда-то я призналъ въ немъ melagria и узналъ, что жилищемъ ему служитъ ужасная долина міазмовъ, неправильно названная Счастливой Долиной!
   Въ будни веселыя мелодіи неслись изъ литейныхъ заводовъ, напѣваемыя паровиками, а газовые заводы, расположенные по сосѣдству, порою наполняли воздухъ своими ароматами. Наша улица была обыкновенно тиха, но стоило только оступиться прохожему, чтобы привлечь всѣхъ обитателей въ окнамъ, и неосторожному разинѣ приходилось проходить мимо баттареи голубыхъ и черныхъ глазъ, устремленныхъ на него съ обѣихъ сторонъ улицы. Проѣзжающій экипажъ заставлялъ дрожать домъ и звенѣть посуду на столѣ. Хотя вообще сравнительно вѣтеръ мало тревожилъ насъ, однако порою порывы вихря залетали и въ нашу улицу и безумно свирѣпствовали въ ней, пока не утихали. До сихъ поръ въ моей памяти живо сохранилось зрѣлище одного шарманщика, который былъ подхваченъ шаловливымъ вихремъ на одномъ концѣ улицы и буквально вытолкнутъ съ другого конца, не взирая на всѣ усилія найти твердую точку опоры.
   Въ нашемъ околоткѣ люди жили въ тѣснотѣ, но не отличались общительностью. Изъ оконъ моей спальной я могъ ясно отличить, какія кушанья подавались за столомъ у моего сосѣда, между тѣмъ какъ онъ съ своей стороны могъ тоже безпрепятственно ознакомиться съ тайнами моего туалета. Совсѣмъ тѣмъ этотъ "низкій порокъ -- любопытство" регулировался извѣстными законами и своего рода рыцарство сдерживало нашу наблюдательность. Одна хорошенькая дѣвушка, спальня которой служила маякомъ для всѣхъ сосѣднихъ глазъ, однажды попала въ фокусъ зрительной трубки, находившейся въ рукахъ одного изъ нашихъ остроумныхъ юношей; но этотъ поступокъ вызвалъ такое поспѣшное и единодушное порицаніе со стороны всѣхъ женатыхъ мужчинъ и холостяковъ, не имѣвшихъ зрительной трубы, что болѣе не повторялся.
   Этимъ краткимъ очеркомъ я заключу свой отчетъ объ околоткахъ, которые я покинулъ. Съ тѣхъ поръ я уже разстался со многими другими, но они вообще представляли общія черты съ тѣми тремя, которые я пытался здѣсь описать. Я предлагаю ихъ какъ типы, заключающіе рельефныя особенности всѣхъ остальныхъ. Пусть неосторожный читатель не спѣшитъ съ перемѣной квартиры. Мой опытъ купленъ не дешево. Перевозчики обогатились на мой счетъ. Квартирные агенты узнали меня и остались мною довольны, хозяева домовъ радушно привѣтствовали меня. Сила привычки все еще побуждаетъ меня заглядывать въ объявленія, которыя мнѣ попадаются на улицахъ, и даже телеграммы съ театра войны не могутъ отвлечь моего вниманія отъ страницы объявленій въ моей газетѣ. Ковры мои выкраивались на всѣ лады, чтобы подойти къ комнатамъ самой оригинальной формы, начиная съ параллелопипеда и кончая шестиугольникомъ. Много мебели посѣялъ я на прежнихъ квартирахъ. Мои члены покоились на непокрытыхъ коврами полахъ, мое тѣло летало съ плохо уставленной кровати. Мнѣ доводилось обѣдать въ пріемной и ночевать въ кухнѣ. И между тѣмъ результатъ всѣхъ этихъ жертвъ и испытаній я могу кратко выразить въ извѣщеніи, что нахожусь наканунѣ того, чтобы распрощаться съ моимъ теперешнимъ околоткомъ.
   

V.
Идиллія Редъ-Гоча.

   Санди былъ очень пьянъ. Онъ лежалъ подъ кустомъ азалій, почти въ той же позѣ, въ какой свалился подъ кустъ, нѣсколько часовъ тому назадъ. Какъ долго пролежалъ онъ въ этомъ видѣ -- онъ и самъ не зналъ, да и не печалился объ игомъ. Долго-ли еще пролежитъ онъ тутъ -- это его также мало заботило. Спокойная философія, результатъ физической организаціи, руководила его нравственными качествами.
   Зрѣлище пьянаго человѣка вообще, а этого пьянаго въ особенности, не было, замѣчу съ сожалѣніемъ, настолько ново въ Редъ-Гочѣ, чтобы возбудить чье-либо вниманіе. Рано поутру какой-то мѣстный сатирикъ воздвигнулъ временный памятникъ надъ головой Санди, съ слѣдующей надписью: "Дѣйствіе виски Макъ-Коркля,-- убиваетъ въ сорока шагахъ", и нарисованной рукой, укапывавшей по направленію въ питейному заведенію Макь-Коркля. Но это, полагаю, подобно большинству мѣстныхъ сатиръ, была чистѣйшая личность. За исключеніемъ этого шутника, никто не безпокоилъ Санди. Мулъ, бродившій на волѣ, объѣлъ скудную траву, росшую возлѣ него и любопытно глазѣлъ на распростертаго человѣка; бездомная собака, съ той глубокой симпатіей, которую питаетъ ея порода къ пьянымъ людямъ, облизала его пыльные сапоги и свернувшись у его ногъ, мигала на солнце.
   Тѣмъ временемъ тѣни отъ сосенъ медленно протянулись до противоположной стороны дороги. Солнце опускалось все ниже и ниже, а Санди все еще лежалъ неподвижно. Но вотъ, покой философа, подобно тому, какъ это бываетъ со многими философами, былъ нарушенъ вторженіемъ не-философскаго пола.
   "Миссъ Мери", какъ ее звало ввѣренное ей небольшое дѣтское стадо, которое она только-что распустила изъ школы, совершала свою послѣ-обѣденную прогулку. Замѣтивъ необыкновенно красивую вѣтку азалій, она перешла черезъ улицу, чтобы сорвать ее, причемъ осторожно приподняла свое платье, пробираясь по красной пыли не безъ отвращенія и кошачьихъ ухватокъ.
   И вотъ, вдругъ она наткнулась на Санди!
   Само собой разумѣется, она испустила отрывочный крикъ, свойственный ея полу. Но отдавъ такимъ образомъ дань своей физической слабости, она ободрилась и остановилась -- въ шести футахъ разстоянія отъ распростертаго чудовища,-- собравъ складки своего бѣлаго платья вокругъ себя и готовясь каждую минуту убѣжать. Но ни звука, ни движенія чудовище не издавало.
   Тогда она толкнула ножкой сатирическую надпись и прошептала: "животныя!" -- эпитетъ, который въ настоящую минуту вѣроятно характеризовалъ въ ея умѣ все мужское населеніе Редъ-Гоча. Потому что миссъ Мери, у которой были свои собственные строгіе принципы, еще не научилась цѣнить по достоинству откровенную любезность, которою по праву славятся калифорнійцы и, какъ пріѣзжая, прослыла между туземцами за "недотрогу".
   Но въ то время, какъ она стояла и поглядывала, она замѣтила, что косые лучи солнца опасно припекаютъ голову Санди, между тѣмъ какъ шляпа его благополучно валяется на землѣ. Поднять ее и надвинуть ему на глаза было дѣломъ, требующимъ извѣстнаго мужества, тѣмъ болѣе, что глаза его были открыты. Однако она сдѣлала это и обратилась въ бѣгство. Но, оглянувшись машинально назадъ, увидѣла, что шляпа снята, а Санди сидитъ и что-то бормочетъ.
   По правдѣ сказать, въ глубинѣ души своей Санди былъ доволенъ, что солнечные лучи падаютъ ему прямо на носъ; онъ съ дѣтства возставалъ противъ того, чтобы отдыхать въ шляпѣ; по его мнѣнію, только непроходимые дураки носили шляпы, и право его не походить на нихъ казалось ему священнымъ. Вотъ что подсказывало ему внутреннее сознаніе. Къ несчастію, внѣшнее выраженіе его было нѣсколько неопредѣленно и ограничивалось повтореніемъ слѣдующей формулы:
   -- Н-не бѣ-да, что сол-л-нышко! Что-то за бѣ-да! Н-ну вотъ! Н-не бѣ-дда!
   Миссъ Мери остановилась и почерпая мужество въ разстояніи, которое ее отъ него отдѣляло, спросила, что ему надо.
   -- Ч-тто за бѣ-да? ч-тто н-н-ужно! продолжалъ Санди громче.
   -- Вставайте, ужасный человѣкъ! проговорила миссъ Мери, вспыхнувъ отъ гнѣва:-- вставайте и ступайте домой.
   Санди поднялся на ноги. Онъ былъ шести футовъ ростомъ, к миссъ Мери задрожала. Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и затѣмъ остановился.
   -- За-зачѣмъ я пойду домой? внезапно спросилъ онъ съ большой серьёзностью.
   -- Ступайте и выкупайтесь, возразила миссъ Мери, окидывая презрительнымъ взглядомъ его запыленную фигуру.
   Въ ея величайшему испугу, Санди внезапно сбросилъ съ себя сюртукъ и жилетъ, скинулъ сапоги и бросился со всѣхъ ногъ къ рѣкѣ.
   -- Милосердый Боже! Онъ утонетъ! проговорила миссъ Мери, и затѣмъ съ женской нелогичностью убѣжала въ школу и заперлась на ключъ.
   Въ этотъ вечеръ, сидя за ужиномъ съ своей хозяйкой, женой кузнеца, она робко спросила: напивается ли когда-нибудь ея мужъ?
   -- Абнеръ? задумчиво отвѣчала миссисъ Стиджеръ:-- постойте: Абнеръ не былъ пьянъ съ послѣднихъ выборовъ. Миссъ Мери хотѣлось спросить: любить ли онъ въ такихъ случаяхъ валяться на солнцѣ и повредила ли бы ему холодная ванна? Но это повлекло бы къ объясненію, котораго она предпочитала не давать. Такимъ образомъ она превратила этотъ разговоръ. Но на слѣдующій день написала своей пріятельницѣ въ Бостонъ: "мнѣ кажется, что пьющая частъ здѣшняго населенія еще менѣе несносна, чѣмъ другая. Разумѣется, душа моя, я говорю про мужчинъ. Что касается женщинъ, то онѣ невыносимы".
   Черезъ какую-нибудь недѣлю миссъ Мери позабыла объ этомъ эпизодѣ и только машинально избирала другую дорогу для своихъ послѣ-обѣденныхъ прогулокъ. Она замѣтила, однако, что каждое утро свѣжій букетъ азалій красовался среди другихъ цвѣтовъ на ея пюпитрѣ. Это не удивляло ее, потому что ея маленькіе ученики знали о ея любви къ цвѣтамъ и постоянно украшали ея пюпитръ анемонами, сиренью и лупинами; но когда она спросила, кто поставилъ азаліи, всѣ отвѣчали, что не знаютъ. Нѣсколько дней спустя, мальчикъ Джонни Тиджеръ, столикъ котораго стоялъ всего ближе къ окну, вдругъ разразился безпричиннымъ повидимому смѣхомъ, который грозилъ нарушить порядокъ въ классѣ. Миссъ Мери могла только добиться отъ него, что кто-то сейчасъ заглянулъ въ окно. Разсерженная и негодующая, она вышла на улицу, намѣреваясь сразиться съ докучливымъ нарушителемъ класснаго благочинія. Обогнувъ школьнаго дома, она прямо наткнулась на пьяницу, встрѣченнаго ею нѣсколько дней тому назадъ. Только теперь онъ былъ совсѣмъ трезвъ и имѣлъ видъ человѣка, совсѣмъ виноватаго и словно въ воду опущеннаго.
   Миссъ Мери не замедлила съ женской ловкостью воспользоваться этимъ обстоятельствомъ. Но было нѣсколько конфузно замѣтить, что "животное", не взирая на нѣкоторые, слабые признаки безпорядочной жизни, былъ очень красивъ -- настоящій бѣкурый Самсонъ, золотистая, шелковистая борода котораго очевидно не знавала до сихъ поръ ни бритвы цирюльника, ни ножницъ Далилы. Рѣзкія слова, которыми она готовилась поразить дерзновеннаго, замерли на ея губахъ и она удовольствовалась темъ, что выслушала его робкое извиненіе, поднявъ брови и собравъ вокругъ себя складки своего платья, словно боялась запачкаться. Когда она вернулась въ школу, глаза ея упали на азаліи и она поняла въ чемъ дѣло. Тогда она засмѣялась и весь подвластный ей маленькій народъ тоже принялся смѣяться, и всѣ почувствовали себя безсознательно счастливыми.
   Немного спустя, въ одинъ жаркій день два мальчугана, запнувшись за порогъ школы, опрокинули ведро съ водой, которую они съ трудомъ притащили изъ источника, и миссъ Мери сострадательно взяла ведро и сама отправилась за водой. У подошвы холма чья-то тѣнь пересѣкла ей дорогу и чья-то ловкая рука нѣжно освободила ее отъ ея бремени. Миссъ Мери смутись и разсердилась.
   -- Еслибы вы побольше употребляли воды на свою собственную персону, дѣло было бы лучше,-- проговорила она услужливой рукѣ, не удостоивая поднять свои рѣсницы на ея обладателя. Покорное молчаніе, какимъ встрѣчена была ея выходка, заставило ее раскаяться въ ней и она такъ ласково поблагодарила его у дверей, что онъ споткнулся. Это вызвало взрывъ смѣха у дѣтей, который заразительно подѣйствовалъ и на миссъ Мери, блѣдныя щеки которой заалѣли. На слѣдующій день кадка съ водой таинственно появилась у дверей школы, и съ тѣхъ поръ также таинственно наполнялась свѣжей водой каждое утро.
   Съ безсознательной правильностью чередовалась надъ Редъ-Гочемъ однообразная вереница солнечныхъ дней, краткихъ сумеекь и звѣздныхъ ночей. Миссъ Мери полюбила прогулки по уединеннымъ лѣсамъ. Бытъ можетъ, она увѣровала вмѣстѣ съ миссисъ Стиджеръ, что бальзамическій запахъ сосенъ "полезенъ для ея груди"; и несомнѣнно, что легкій кашель, которымъ она страдала, сталъ рѣже, а походка ея тверже; быть можетъ, она уразумѣла нескончаемые уроки, которые терпѣливыя сосны не устаютъ преподавать внимательнымъ и невнимательнымъ ушамъ. Такимъ образомъ она затѣяла разъ пикникъ на каштановый холмъ и забрала съ собой всѣхъ дѣтей. Вдали отъ пыльныхъ улицъ, разбросанныхъ хижинъ, желтыхъ шахтъ, шума никогда не успокоивающихся машинъ, дешеваго блеска лавочныхъ выставокъ, яркой краски вывѣсокъ, которыя характеризуютъ варварство подобныхъ мѣстъ -- какъ хорошо чувствовали они себя! Когда исчезли изъ виду послѣдніе слѣды человѣческихъ рукъ -- какъ радушно принялъ ихъ лѣсъ подъ свою гостепріимную сѣнь! Съ какимъ восторгомъ устремились дѣти на лоно матери-природы -- быть можетъ потому, что еще не разучились понимать ея языкъ,-- наполняя воздухъ своимъ смѣхомъ, и сама миссъ Мери, во всеоружіи своихъ безукоризненныхъ юбокъ, воротничка и маншетокъ, тѣмъ не менѣе увлеклась и помчалась во главѣ своего стада, точно насѣдка, пока наконецъ утомленная, смѣющаяся и раскраснѣвшаяся, съ выбившейся прядью темныхъ волосъ и свалившейся шляпой, которую придерживали ленты у шеи, не наткнулась какъ разъ... на злополучнаго Санди.
   Мы не станемъ передавать здѣсь объясненій, извиненій, ни бесѣды, не отличавшейся особенной мудростью, которая затѣмъ воспослѣдовала. Какъ бы то ни было, но можно было заключитъ, что миссъ Мери свела знакомство съ экс-пьяницей. Словомъ сказать, онъ былъ принятъ въ компанію, а дѣти съ тѣмъ инстинктомъ, которымъ Провидѣніе надѣляетъ слабыхъ, признали въ немъ друга и принялись играть его бѣлокурой бородой, длинными шелковистыми усами и позволять себѣ другія вольности... какъ это всегда склонны дѣлать слабые. А когда онъ сложилъ и зажегъ костеръ и посвятилъ ихъ въ другія тайны лѣсной жизни, восторгу ихъ не было границъ. По истеченіи двухъ безумныхъ, праздныхъ, счастливыхъ часовъ онъ увидѣлъ себя лежащимъ у ногъ школьной учительницы, задумчиво глядя ей въ лицо, между тѣмъ, какъ она, сидя на склонѣ холма, свивала вѣнки изъ цвѣтовъ.
   Я полагаю, что Санди смутно сознавалъ, что недостоинъ своего счастья. Я знаю, что ему страстно хотѣлось совершить какой-нибудь подвигъ... убить медвѣдя, скальпировать дикаря или какъ-нибудь пожертвовать собой для этой школьной учительницы съ блѣднымъ лицомъ и сѣрыми глазами. Такъ какъ мнѣ очень хотѣлось бы показать его въ геройскомъ положеніи, то рука моя съ великимъ трудомъ воздерживается отъ введенія подобнаго эпизода и лишь вслѣдствіе твердаго убѣжденія, что подобные эпизоды никогда не случаются во-время. Но я надѣюсь, что прекрасная читательница, припомнивъ, что въ дѣйствительной жизни въ подобныхъ случаяхъ героемъ всегда является прозаическій полицейскій или какой-нибудь неинтересный незнакомецъ, проститъ мнѣ это упущеніе.
   Итакъ, они сидѣли мирно. Надъ ихъ головой долбили дятлы, а изъ оврага пріятно доносились дѣтскіе голоса. Что они говорили другъ другу -- не важно. Что они думали -- могло бы быть интересно, но не высказывалось ими. Дятлы узнали только, что миссъ Мери была сирота, что она оставила домъ дяди, чтобы ѣхать въ Калифорнію, въ погоню за здоровьемъ и независимостью; что Санди былъ тоже сирота, что онъ пріѣхалъ въ Калифорнію за развлеченіемъ, что онъ велъ безпутную жизнь, но что рѣшился исправиться, и другія подробности, которыя дятламъ несомнѣнно должны были казаться ужасными пустяками. Но и эти пустяки помогли незамѣтно провести время, и когда дѣти были всѣ собраны, а Санди съ деликатностью, которую школьная учительница оцѣнила по достоинству, простился съ ними на опушкѣ лѣса, ей показалось, что еще ни одинъ день въ ея жизни не пролеталъ такъ быстро.
   Когда долгое, сухое лѣто изсякло до самыхъ корней, то учебный періодъ въ Редъ-Гочѣ, употребляя мѣстное выраженіе, тоже "изсякъ". Черезъ день миссъ Мери будетъ свободна и на цѣлый годъ, по крайней мѣрѣ, Редъ-Гочъ не увидитъ ее больше. Она сидѣла одна въ школѣ, опершись щекой на руку, съ полузакрытыми глазами и въ томъ мечтательномъ состоянія, въ которое миссъ Мери -- боюсь, въ ущербъ для школьной дисциплины,-- часто впадала въ послѣднее время. На колѣняхъ у ней лежалъ мохъ, папоротники и другія лѣсныя принадлежности. Она была такъ занята этими предметами или своими собственными мыслями, что не слыхала легкаго стука въ дверь. Когда наконецъ послѣдній сталъ явственнѣе, она встала съ покраснѣвшими щеками и отворила дверь. На порогѣ стояла женщина, нескромный нарядъ которой представлялъ странный контрастъ съ ея робкимъ, застѣнчивымъ видомъ.
   Миссъ Мери сразу признала двусмысленную мать одного своего безъимяннаго ученика. Быть можетъ, она была разочарована, а быть можетъ, и просто высокомѣрна, но холодно пригласивъ эту даму войти, она машинально оправила свой воротникъ и маншеты и плотнѣе подобрала цѣломудренныя складки своего платья. Быть можетъ, вслѣдствіе этого сконфуженная гостья, послѣ минутнаго колебанія оставила свой роскошный зонтикъ за дверью, безъ церемоніи бросивъ его въ пыль, и усѣлась на дальнемъ концѣ длинной лавки. Голосъ ея былъ глухъ, когда она качала:
   -- Я слышала, что вы уѣзжаете завтра, и мнѣ трудно было дать вамъ уѣхать, не поблагодаривъ васъ за доброту, съ какой вы относились къ моему Томми.
   Миссъ Мери отвѣчала, что Томми хорошій мальчикъ и заслуживаетъ больше, чѣмъ простое вниманіе, какое она могла оказать ему.
   -- Благодарю васъ, миссъ, благодарю васъ! вскричала незнакомка, вспыхнувъ даже подъ слоемъ румянъ, которыя Редь-Гочъ насмѣшливо звалъ ея "воинственной татуировкой", и пытаясь въ своемъ смущеніи ближе придвинуть длинную скамью въ школьной учительницѣ.-- Благодарю васъ за это, миссъ! И хотя я его мать, но нельзя найти болѣе кроткаго, милаго, дорогого мальчика. И хотя мои слова и не имѣютъ никакой цѣны, а я все-таки скажу, что болѣе кроткой, доброй, ангельской учительницы, чѣмъ вы, не найти въ мірѣ.
   Миссъ Мери, чопорно возсѣдавшая за своимъ пюпитромъ, съ линейкой на плечѣ, широко раскрыла свои сѣрые глаза, но ни слова не промолвила.
   -- Такой, какъ я, не пристало хвалить васъ, я знаю,-- продолжала она поспѣшно.-- Я не должна была бы смѣть даже и входить сюда, среди бѣлаго дня, но я пришла просить милости.. не для меня, миссъ... не для меня, но для моего дорогого мальчика.
   Черпая мужество во взглядѣ молодой школьной учительницы и сложивъ свои руки, обтянутыя лиловыми перчатками, на колѣняхъ, она продолжала тихимъ голосомъ:
   -- Видите ли, миссъ, у мальчика нѣтъ никого близкихъ, кромѣ меня, а я не гожусь ему въ воспитательницы. Я думала въ прошломъ году отослать его далеко отсюда, въ школу въ Фриско, но когда начали поговаривать о томъ, чтобы пригласить сюда учительницу, я подождала, пока не увижу васъ, а какъ увидѣла, то успокоилась и подумала, что могу продержатъ еще моего мальчика съ собой. И, ахъ! миссъ, онъ такъ любитъ васъ! и еслибъ вы могли слышать, какъ онъ говоритъ о васъ! и если бы онъ самъ своимъ милымъ голосомъ сталъ просить васъ о томъ, о чемъ я собиралась васъ просить, то вы не могли бы отказать ему.
   -- Оно и понятно,-- продолжала она поспѣшно, голосомъ, въ которомъ слышалась странная смѣсь униженія и гордости,-- оно и понятно, что онъ привязался къ вамъ, миссъ, потому что отецъ его, когда я впервые съ нимъ познакомилась; былъ джентльменъ... и мальчикъ долженъ позабыть меня рано или поздно... и мнѣ не слѣдуетъ печалиться объ этомъ. Вѣдь я пришла просить васъ взять моего Томми... Боже, благослови моего дорогого мальчика.... взять... взять его съ собой.
   Она встала и, схвативъ руку молодой дѣвушки, упала передъ ней на колѣни.
   -- У меня много денегъ, и всѣ онѣ ваши и его. Отдайте его въ какую-нибудь хорошую школу, гдѣ бы вы могли видѣться съ нимъ и помогите ему... помогите ему... позабыть свою мать. Дѣлайте съ нимъ, что хотите. Худшее, что онъ узнаетъ съ вами, будетъ счастіемъ, сравнительно съ тѣмъ, что его ждетъ со мной. Только увезите его отъ этой безпутной жизни, отъ этого жестокаго мѣста, отъ этого обиталища стыда и горя. Вы согласны; я знаю, что согласны, не правда ли? Вы не можете, не должны говорить "нѣтъ". Вы сдѣлаете его такимъ же чистымъ, такимъ же кроткимъ, какъ вы сами, и когда онъ выростетъ, вы сообщите ему имя его отца... имя, которое цѣлые годы не произносилось мною... имя Александра Мортона, котораго всѣ здѣсь зовутъ Санди! Миссъ Мери! не отнимайте у меня вашей руки! Миссъ Мери, скажите хоть слово! Вы возьмете моего мальчика? Не отворачивайтесь отъ меня. Я знаю, что вамъ не слѣдъ глядѣть на такихъ, какъ я. Миссъ Мери! Боже, сжалься надо мной! она уходитъ отъ меня!
   Миссъ Мери встала и, среди сгущавшихся сумерекъ, подошла къ открытому окну. Она остановилась тамъ, прислонясь головой къ косяку и устремивъ глаза на послѣдніе розовые лучи, угасавшіе на западномъ небосклонѣ. Отблескъ ихъ заигралъ на ея чистомъ молодомъ лбѣ, на бѣломъ воротничкѣ, на сложенныхъ бѣлыхъ рукахъ, медленно угасая. Просительница на колѣняхъ подползла къ ней.
   -- Я знаю, что вамъ надо подумать. Я прожду здѣсь всю ночь; но я не могу уйти, пока вы не объявите мнѣ своего рѣшенія. Не отказывайте мнѣ теперь. Вы согласны!... Я читаю это на вашемъ кроткомъ личикѣ... такое личико я лишь во снѣ видала. Я читаю это въ вашихъ глазахъ, миссъ Мери!... вы берете коего мальчика!
   Послѣдній красный лучъ ярко вспыхнулъ, сообщивъ глазахъ миссъ Мери часть своего блеска, задрожалъ, поблѣднѣлъ -- и потухъ.
   Солнце закатилось надъ Редь-Гочемъ.
   Среди мрака и безмолвія кротко прозвучалъ голосъ миссъ Мери:
   -- Я возьму съ собой мальчика. Пришлите мнѣ его съ вечера.
   Счастливая мать прижала къ губамъ конецъ платья миссъ Мери. Ей хотѣлось спрятать свое разгоряченное лицо въ его дѣвственныхъ складкахъ, но она не смѣла. Она приподнялась съ колѣнъ.
   -- Знаетъ ли... этотъ человѣкъ... о вашемъ намѣреніи?-- спросила внезапно миссъ Мери.
   -- Нѣтъ, да онъ о немъ и не заботится. Онъ никогда даже не пришелъ взглянуть на ребенка.
   -- Такъ ступайте же къ нему... сегодня же вечеромъ... сейчасъ! Скажите ему о томъ, что вы сдѣлали. Скажите ему, что я беру съ собой этого ребенка... и скажите ему... чтобы онъ... никогда... не смѣлъ видѣться съ ребенкомъ. Чтобы онъ не смѣлъ туда являться, гдѣ будетъ ребенокъ; чтобы онъ не смѣлъ слѣдовать за нимъ туда, куда я беру его съ собой. Да! теперь ступайте, прошу васъ!... Я устала... и у меня еще много дѣла.
   Онѣ вмѣстѣ дошли до двери. На порогѣ женщина обернулась.
   -- Прощайте.
   Ей хотѣлось упасть въ ногамъ миссъ Мери. Но въ эту самую минуту молодая дѣвушка раскрыла объятія, прижала грѣшницу къ невинной груди, затѣмъ затворила и заперла на ключъ дверь.

-----

   На слѣдующее утро кучеръ почтовой кареты, "безбожный Билль", какъ его называли, съ сознаніемъ великой отвѣтственности взялъ возжи въ руки, потому что школьная учительница находилась въ числѣ его пассажировъ. Когда онъ выѣхалъ на большую дорогу, то услышалъ кроткій голосъ извнутри кареты, остановилъ лошадей и почтительно дожидался, пока Томми по приказанію миссъ Мери выпрыгнулъ изъ кареты.
   -- Не этотъ кустъ, Томми, а слѣдующій.
   Томми вынулъ свой новый перочинный ножикъ и срѣзавъ вѣтку съ высокаго куста азаліи, подалъ миссъ Мери.
   -- Теперь все исправно?
   -- Да.
   И дверь почтовой карета захлопнулась за идилліей Редъ-Гоча.
   

VI.
Пріятель Тенесси.

   Не думаю, чтобы намъ извѣстно было его настоящее имя. Но эта неизвѣстность, конечно, нисколько не смущала насъ, ибо въ Санди-Баръ, въ 1854 г., большинство людей окрещивало себя заново. Иногда прозвище являлось вслѣдствіе какой-нибудь особенности въ костюмѣ, какъ, напр.,-- "Суконный Джекъ"; иногда вслѣдствіе какой-нибудь особенной привычки, какъ, напр., "Просоленный Билль", который получилъ эту кличку за то, что непомѣрно солилъ свой хлѣбъ,-- а иногда и вслѣдствіе недостатка въ произношеніи, какъ, напр., "Желѣзный Пиратъ", который снискалъ себѣ это прозвище тѣмъ, что называлъ "желѣзнымъ пиратомъ", "желѣзный пиритъ" или колчеданъ. Быть можетъ, все это зачатки безъискусственной геральдики въ ея первобытныхъ формахъ; но мнѣ сдается, что это происходило также и оттого, что ни одинъ изъ поселенцевъ ничѣмъ не могъ подкрѣпить истинности того прозвища, которымъ онъ себя величалъ.
   Но возвратимся въ пріятелю Тенесси, котораго мы не знавали подъ другимъ именемъ; а что онъ былъ человѣкъ самъ-по-себѣ -- это мы узнали гораздо позже. Въ 1853 г. онъ оставилъ Покеръ-Флатъ и отправился въ Санъ-Франциско затѣмъ, чтобы пріискать себѣ жену. Но ему не пришлось ѣхать дальше Стоктона. Въ этомъ мѣстѣ ему понравилась молодая особа, прислуживавшая за столомъ отеля, гдѣ онъ обѣдалъ. Онъ сказалъ ей что-то, а она усмѣхнулась и убѣжала въ кухню, куда онъ за ней послѣдовалъ. Недѣлю спустя они были обручены мировымъ судьей и вернулись въ Покеръ-Флатъ. Объ ихъ супружеской жизни мало извѣстно, быть можетъ потому, что Тенесси, жившій тогда съ своимъ пріятелемъ, шепнулъ что-то новобрачной, послѣ чего она милостиво улыбнулась и убѣжала... на этотъ разъ въ Мерисвиль.
   Тѣмъ временемъ общественное мнѣніе въ Санди-Баръ вооружилось противъ Тенесси. Онъ былъ извѣстенъ, какъ игрокъ и былъ заподозрѣнъ какъ воръ. Это подозрѣніе распространилось также и на пріятеля Тенесси; его дружеское отношеніе къ послѣднему послѣ вышеупомянутой исторіи могло быть объяснено только предположеніемъ, что ихъ связываетъ преступленіе. Наконецъ виновность Тенесси стала ясна, какъ божій день. Однажды онъ нагналъ какого-то пришлеца, который шелъ въ Редъ-Логъ. Пришлецъ сообщалъ впослѣдствіи, что Тенесси занималъ его всю дорогу интересными разсказами, но потомъ ни къ селу, ни къ городу заключилъ бесѣду слѣдующими словами: "а теперь, молодой человѣкъ, я васъ попрошу одолжить мнѣ вашъ ножъ, ваши пистолеты и ваши деньги. Видите ли, ваше оружіе могло бы поставить васъ въ затруднительное положеніе въ Редъ-Логѣ, а ваши деньги только послужатъ соблазномъ для воровъ. Вы, кажется, говорили, что живете въ Санъ-Франциско. Почту за долгъ явиться къ вамъ". Кстати будетъ тутъ засвидѣтельствовать, что у Тенесси было много юмору, который не покидалъ его ни въ какихъ серьезныхъ дѣлахъ.
   Это дѣяніе его было послѣднимъ. Редъ-Логь и Санди-Баръ ополчились за-одно на грабителя. На Тенесси устроили облаву, какъ на его прототипъ, сѣраго медвѣдя. Когда онъ увидѣлъ себя окруженнымъ со всѣхъ сторонъ, то сдѣлалъ отчаянное усиліе, пробился сквозь толпу, выстрѣлилъ въ нее изъ пистолета и продралъ въ медвѣжье ущелье. Но на другомъ концѣ его онъ былъ остановленъ маленькимъ человѣчкомъ на сѣрой лошади. Оба человѣка молча поглядѣли другъ другу въ лицо. Оба были безстрашны, оба исполнены самообладанія и независимости; оба представляли такой типъ цивилизаціи, который въ семнадцатомъ столѣтіи назвали бы геройскимъ, а въ девятнадцатомъ зовутъ попросту "безпутнымъ".
   -- Какія у тебя карты въ рукахъ, говори? проговорилъ Тенесси спокойно.
   -- Два короля и тузъ, отвѣчалъ другой также спокойно, показывая ему два револьвера и ножъ.
   -- Ну, такъ я проигралъ! возразилъ Тенесси, и съ этими словами отбросивъ свой безполезный пистолетъ, сдался и послѣдовалъ за своимъ побѣдителемъ.
   Ночь была теплая. Прохладный вѣтерокъ, который поднимается обыкновенно вмѣстѣ съ солнечнымъ закатомъ изъ-за зубчатыхъ горъ, въ этотъ вечеръ не дулъ надъ Санди-Баръ. Маленькое ущелье было пропитано запахомъ смолы, и плавучій лѣсъ издавалъ слабыя, гнилыя испаренія. Лихорадочное оживленіе протекшаго дня и его бѣшеныя страсти все еще одушевляли лагерь. Огни безпокойно двигались вдоль берега рѣки, но не отражались въ ея мутныхъ волнахъ. На темномъ фонѣ сосенъ яркимъ пятномъ блестѣли окна стараго чердака, надъ почтовой станціей и сквозь окна, лишенныя занавѣсей, посторонніе наблюдатели могли видѣть фигуры тѣхъ людей, которые были заняты рѣшеніемъ участи Тенесси. А надъ всѣмъ этимъ возвышалась рѣзко окаймленная темнымъ небосклономъ Сіерра, отдаленная и безстрастная, увѣнчанная еще болѣе отдаленными, еще болѣе безстрастными звѣздами.
   Процессъ Тенесси велся съ тѣмъ безпристрастіемъ, какое только было совмѣстимо съ судьей и присяжными, чувствовавшими себя до нѣкоторой степени обязанными оправдать своимъ приговоромъ предварительныя неправильности ареста и обвиненія. Законъ Санди-Бара былъ неумолимъ, но не мстителенъ. Возбужденіе и личныя неудовольствія улеглись. Захвативъ Тенесси въ свои руки, поселенцы готовы были выслушать все, что защита могла сказать въ его пользу. Увѣренные въ томъ, что его слѣдуетъ повѣсить, они готовы были предоставить защитѣ больше простора, чѣмъ того желалъ самъ этотъ безпутный и беззаботный человѣкъ. Судья казался болѣе встревоженнымъ, чѣмъ подсудимый, который удивлялъ своимъ хладнокровіемъ и очевидно ощущалъ злобное удовольствіе въ сознаніи той отвѣтственности, которую онъ взваливалъ на поселенцевъ.
   -- Я не вистую вамъ въ этой игрѣ, былъ его неизмѣнный отвѣтъ на всѣ задаваемые ему вопросы. Судья, который именно и захватилъ его, смутно пожалѣлъ одну минуту, что не застрѣлилъ его на мѣстѣ, но тотчасъ же отогналъ эту мысль, какъ недостойную его юридическаго ума. Тѣмъ не менѣе, когда раздался стукъ въ дверь и было сообщено, что пріятель Тенесси желаетъ дать показаніе въ пользу подсудимаго, то его тотчасъ же впустили. Быть можетъ младшіе изъ присяжныхъ, которымъ вся процедура суда казалась утомительно скучной, обрадовались его приходу, какъ развлеченію.
   Пріятель Тенесси отнюдь не отличался внушительной осанкой. Малорослый и широкоплечій, съ четырехугольнымъ, краснымъ какъ кирпичъ отъ загара лицомъ, облеченный въ куртку и панталоны изъ грубаго полотна, забрызганные красной грязью, онъ показался бы при всякихъ другихъ обстоятельствахъ чуднымъ, а при настоящей обстановкѣ казался даже забавнымъ. Въ то время какъ онъ остановился, чтобы свалить къ ногамъ тяжелый ковровый мѣшокъ, который онъ несъ на плечахъ, стало очевиднымъ, что матерія, изъ которой были сшиты его панталоны, предназначалась совсѣмъ къ другому употребленію, судя по надписямъ и штемпелямъ, испещрявшимъ ее. Тѣмъ не менѣе, онъ подошелъ съ серьёзной торжественностью, пожалъ поочереди руку всѣмъ присутствующимъ съ сдержаннымъ радушіемъ, обтеръ свое серьёзное, смущенное лицо краснымъ бумажнымъ носовымъ платкомъ, который былъ лишь чуть-чуть свѣтлѣе его лица, положилъ свою мощную руку на столъ, какъ-бы ища опоры, и обратился къ судьѣ съ слѣдующей рѣчью:
   -- Я только-что проходилъ мимо, началъ онъ, какъ-бы извиняясь, и подумалъ: дай-за загляну, да посмотрю: какъ идутъ дѣла Тенесси -- моего пріятеля. Какая жаркая ночь. Я не запомню, чтобы у насъ когда-нибудь стояла такая погода.
   Онъ умолкъ на минуту. Но такъ какъ никто не откликнулся на его метеорологическія замѣчанія, то онъ снова прибѣгнулъ къ носовому платку и нѣсколько секундъ усердно теръ лицо.
   -- Вы имѣете что-нибудь сказать въ пользу подсудимаго? спросилъ наконецъ судья.
   -- Точно такъ, отвѣчалъ пріятель Тенесси такимъ тономъ, какъ будто почувствовалъ облегченіе. Я пришелъ сюда какъ пріятель Тенесси... котораго я знаю вотъ уже скоро четыре года вдоль и поперегъ, въ счастьи и несчастьи. Его пути бываютъ не всегда моими путями, но этотъ молодой человѣкъ не сдѣлалъ ни одного поступка, ни одной шалости, которая не была бы мнѣ извѣстна. И если вы спросите меня -- по душѣ, какъ честный человѣкъ честнаго человѣка: извѣстно ли мнѣ что-либо про него худое? то я отвѣчу -- по душѣ и какъ честный человѣкъ честному человѣку: что можетъ знать худого пріятель про своего пріятеля?
   -- Вотъ все, что вы имѣете сказать? спросилъ судья нетерпѣливо, потому что быть можетъ чувствовалъ, что состраданіе, вызываемое смѣхомъ, можетъ пробудить болѣе гуманныя чувства въ членахъ суда.
   -- Точно такъ, продолжалъ пріятель Тенесси. Не мнѣ показывать противъ него. А теперь посмотримъ, въ чемъ дѣло. Вотъ Тенесси, которому очень нужны были деньги и которому не хотѣлось попросить ихъ у своего стараго пріятеля. Ну, и вотъ, что же дѣлаетъ Тенесси? Онъ подстерегаетъ захожаго человѣка и захватываетъ его врасплохъ, а вы въ свою очередь подстерегаете его самого и захватываете врасплохъ -- вотъ и вся исторія. И я спрашиваю васъ, какъ великодушный человѣкъ, спрашиваю всѣхъ васъ, какъ великодушныхъ людей -- развѣ это не такъ?
   -- Подсудимый, спросилъ судья, имѣете ли вы предложить какіе-нибудь вопросы этому человѣку?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! поспѣшно подхватилъ пріятель Тенесси. Эту игру я веду одинъ. Говоря толкомъ, дѣло-то стоитъ такъ: Тенесси пошутилъ опасную шутку съ захожимъ человѣкомъ и со всѣмъ лагеремъ. Ну, а какъ теперь поправить дѣло? Одни скажутъ такъ и такъ, а другіе такъ и этакъ... А я говорю: вотъ тутъ семьсотъ долларовъ чистымъ золотомъ и часы... это все мое достояніе... а теперь только скажите: ладно ли такъ!
   И прежде чѣмъ чья-либо рука успѣла пошевелиться и остановить его, онъ высыпалъ деньги изъ дорожнаго мѣшка на столъ. Одну минуту жизнь его была въ опасности. Нѣсколько изъ присутствующихъ вскочили съ своего мѣста, нѣсколько рукъ ухватилось за скрытое оружіе, и судьѣ пришлось жестомъ руки отвергнуть предложеніе "выкинуть его за окошко". Тенесси захохоталъ. А пріятель его, повидимому незамѣтившій произведеннаго имъ волненія, воспользовался этой минутой, чтобы вытереть лицо носовымъ платкомъ.
   Когда порядокъ былъ возстановленъ и пріятеля убѣдили съ помощью выразительныхъ риторическихъ фигуръ, что вина Тенесси не можетъ бытъ искуплена деньгами,-- лицо его стало еще серьёзнѣе и краснѣе, и тѣ, кто были по близости отъ него, замѣтили, что грубая рука его слегка задрожала на столѣ. Онъ съ минуту колебался, прежде чѣмъ медленно всыпать золото обратно въ мѣшокъ, какъ-бы не вполнѣ уразумѣвъ высокій духъ правосудія, одушевлявшій трибуналъ. Затѣмъ повернулся къ судьѣ и сказалъ:
   -- Это я самъ одинъ измыслилъ, одинъ привелъ въ исполненіе, безъ моего пріятеля; и, поклонившись присяжнымъ, собирался выдти, когда судья позвалъ его обратно.
   -- Если вы имѣете что-нибудь сказать подсудимому, то говорите лучше теперь.
   Впервые въ этотъ вечеръ глаза подсудимаго встрѣтились съ глазами его страннаго адвоката. Тенесси улыбнулся, выказалъ бѣлые зубы и проговоривъ: -- Сорвалось, дружище! протянулъ ему руку.
   Пріятель Тенесси сжалъ его руку я сказалъ:
   -- Я зашелъ поглядѣть, какъ идутъ дѣла, потому что шелъ мимо, затѣмъ онъ пассивно выпустилъ руку и прибавивъ, что "ночь очень жаркая", снова вытеръ лицо платкомъ и, не говоря больше ни слова, удалился.
   Оба больше не встрѣчались въ этой жизни; неслыханная, оскорбительная мысль подкупить судью линча, который, какъ бы ни былъ онъ пристрастенъ, слабъ или узокъ, по крайней мѣрѣ, неподкупенъ, разсѣяло всякое колебаніе у этого миѳическаго лица насчетъ участи Тенесси; и на разсвѣтѣ послѣдняго привели, подъ сильной стражей, встрѣтить эту участь къ поднощію Марлейскаго холма.
   Какъ онъ встрѣтилъ и какъ былъ хладнокровенъ, какъ отказывался сказать что-либо, какъ прекрасны были распоряженія комитета,-- все это было достодолжнымъ образомъ изложено, съ присовокупленіемъ спасительнаго нравоученія, долженствующаго служить примѣромъ всѣмъ будущимъ бездѣльникамъ, въ мѣстной газетѣ ея издателемъ, который присутствовалъ при экзекуціи, и я отсылаю читателя къ его краснорѣчивой статьѣ. Но красота лѣтняго утра, благословенный дружескій союзъ между землей, воздухомъ и небамъ, оживляющая дѣятельность вольныхъ лѣсовъ и холмовъ, веселое обновленіе природы, а пуще всего безконечная ясность, которою все въ ней было проникнуто,-- обо всемъ этомъ статья не говорила, такъ какъ все это не считалось пригоднымъ для соціальнаго нравоученія. А между тѣмъ, когда слабое и безумное дѣло было довершено, когда жизнь, съ ея рискомъ и отвѣтственностью, покинула обезображенное тѣло, болтавшееся между небомъ и землей, птицы продолжали пѣть, цвѣты благоухать, а солнце свѣтить такъ же радостно, какъ и до этого, и быть можетъ сочинитель статьи былъ правъ.
   Пріятеля Тенесси не было въ той группѣ, которая окружала зловѣщее дерево. Но когда толпа начала расходиться, вниманіе ея было привлечено страннаго вида телѣжкой, запряженной осломъ и неподвижно стоявшей у края дороги. Подойдя ближе присутствующіе сразу узнали почтенную "Дженни" и двухколесную телѣжку, принадлежавшую пріятелю Тенесси, которую онъ всегда употреблялъ для того, чтобы свозить землю съ своего пріиска; а въ нѣсколькихъ шагахъ сидѣлъ и самъ владѣлецъ телѣжки, подъ каштановымъ деревомъ, и утиралъ платкомъ потъ съ своего разгорѣвшагося лица. Въ отвѣтъ на сдѣланные ему вопросы онъ отвѣчалъ, что пріѣхалъ за тѣломъ "покойнаго", "если комитетъ ничего не имѣетъ противъ этого". Онъ не хочетъ "торопиться"; онъ можетъ "подождать". Онъ не намѣренъ работать сегодня, но когда джентльмены покончатъ съ "покойнымъ", онъ возьметъ его.
   -- А если кто изъ присутствующихъ, прибавилъ онъ своимъ простымъ серьёзнымъ тономъ, пожелаетъ присоединиться къ погребальному шествію, то воленъ это сдѣлать.
   Быть можетъ, повинуясь юмористическому направленію ума, которое, какъ я уже говорилъ, было отличительной чертой Санди-Бара, быть можетъ подъ вліяніемъ другого, болѣе возвышеннаго чувства, но только двѣ-трети зѣвакъ немедленно приняли это приглашеніе.
   Былъ полдень, когда тѣло Тенесси было передано въ руки его пріятеля. Телѣжка подъѣхала къ роковому дереву, и всѣ замѣтили, что на ней помѣщался грубо сколоченный, продолговатый ящикъ. Телѣжка кромѣ того была укреплена ивовыми вѣтками и наполнена каштановымъ цвѣтомъ. Когда тѣло уложено было въ ящикъ, пріятель Тенесси накрылъ его кускомъ пропитаннаго дегтемъ паруса, затѣмъ съ достоинствомъ помѣстился на узенькомъ передкѣ, уперся ногами въ дышло и погналъ ослицу.
   Телѣжка медленно покатилась; "Дженни" шествовала тѣмъ исполненнымъ чувства собственнаго достоинства шагомъ, какимъ она имѣла обыкновеніе выступать даже при менѣе торжественныхъ обстоятельствахъ. Люди толпились вокругъ телѣжки -- отчасти изъ любопытства, отчасти ради шутки, потому что всѣ были въ хорошемъ расположеніи духа: кто шелъ впереди, кто позади этого оригинальнаго катафалка. Но оттого ли, что дорога была узка, или же вслѣдствіе смутно пробудившагося чувства приличія, общество постепенно распредѣлилось попарно за телѣжкой, медленно двигавшейся впередъ и приняло, по наружности по крайней мѣрѣ, видъ настоящей процессіи. Джекъ Фолинеди, который, когда поѣздъ только-что тронулся съ мѣста, изображалъ жестами будто играетъ похоронный маршъ, вскорѣ прекратилъ эту шутку, увидѣвъ что она не встрѣчаетъ одобренія ни въ комъ, при томъ онъ былъ настолько истиннымъ юмористомъ, чтобы не дурачиться для собственнаго удовольствія.
   Дорога вела черезъ медвѣжье ущелье, которое къ этому времени убралось въ траурныя драпировки и тѣни. Красныя деревья, схоронивъ свои оконечности, обутыя въ макасины въ красной почвѣ, вытягивались рядами вдоль дороги точно индѣйцы, и своими колыхающимися вѣтвями осѣняли безъискуственнымъ благословеніемъ проходящую процессію. Заяцъ, застигнутый врасплохъ, присѣлъ въ папортникѣ, росшемъ на краю дороги. Бѣлки спѣшили схорониться въ высокихъ вѣткахъ, а орѣховки, распустивъ крылья, летѣли впередъ точно вѣстницы, пока процессія не достигла окраины Санди-Бара, гдѣ одиноко стояла хижина пріятеля Тенесси.
   Мѣстность не показалась бы веселой, если бы даже пришлось узрѣть ее при болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ. Мѣстоположеніе, лишенное всякой живописности, грубыя, неизящныя очертанія, некрасивыя подробности, которыя отличаютъ жилища калифорнійскихъ рудокоповъ,-- все это представлялось здѣсь взорамъ во всей своей наготѣ, и къ этому присоединялся еще угрюмый характеръ запущенности и разоренія. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ хижины находилось огороженное пространство, которое въ краткіе дни супружескаго счастія пріятеля Тенесси служило садомъ, но теперь заросло папортникомъ. Подойдя ближе, мы удивились, увидя, что то, что мы приняли-было за свѣже-вскопанную гряду, была груда земли изъ только-что вырытой могилы.
   Телѣжка остановилась передъ самой оградой; отвергнувъ всѣ услуги, съ той простой, спокойной самоувѣренностью, которую онъ выказывалъ все время, пріятель Тенесси взвалилъ грубый гробъ себѣ на плечи и сложилъ его безъ всякой посторонней помощи въ неглубокую могилу. Затѣмъ онъ прибилъ доску, которая служила ему крышкой, и взобравшись на небольшое возвышеніе, снялъ шляпу и медленно обтеръ себѣ лицо носовымъ платкомъ. Присутствующіе поняли, что онъ готовится произнести рѣчь, и разбившись на кучки, разсѣлись по корнямъ деревьевъ, на камняхъ, и ждали, что будетъ.
   -- Когда человѣкъ,-- медленно началъ пріятель Тенесси,-- шибко набѣгался за-день, то что ему остается дѣлать? Разумѣется, идти домой. А если онъ не въ состояніи идти домой, то что можетъ сдѣлать для него его лучшій другъ? Разумѣется, принести его домой! Итакъ, вотъ -- Тенесси, который всласть набѣгался, и вотъ -- мы принесли его домой.
   Онъ умолкъ, и поднявъ съ земли кусочекъ кварца, задумчиво потеръ имъ рукавъ и продолжалъ:
   -- Не разъ случалось мнѣ носить его на плечахъ, какъ вы это сейчасъ видѣли. Не разъ приносилъ я его вотъ въ эту хижину, въ такомъ видѣ, когда онъ самъ не могъ двигаться; не разъ я и "Дженни" дожидались его на томъ холмѣ и, забравъ его, доставляли домой въ такомъ состояніи, когда онъ не могъ ни говорить, ни видѣть меня. И вотъ теперь, когда это случается въ послѣдній разъ... тутъ онъ остановился и тихо провелъ кусочкомъ кварца по рукаву... теперь, скажу вамъ, тяжко приходится его пріятелю. Затѣмъ, господа, прибавилъ онъ, внезапно поднимая съ земли свою лопату, погребеніе кончено: примите мою благодарность и благодарность Тенесси за ваше безпокойство.
   Отклонивъ всѣ предложенія о помощи, онъ принялся закидывать землей могилу, повернувшись спиной въ толпѣ, которая постепенно разошлась послѣ минутнаго колебанія. Когда поселенцы проходили, по небольшому возвышенію, скрывавшему Санди-Баръ изъ глазъ, нѣкоторымъ изъ нихъ, которые оглянулись назадъ, показалось, что они видятъ пріятеля Тенесси, который, окончивъ свое дѣло, сидѣлъ на могилѣ, держа лопату между колѣнъ и закрывъ лицо своимъ краснымъ носовымъ платкомъ. Но другіе утверждали, что на такомъ разстояніи нельзя было различить его лица отъ его платка, и такимъ образомъ этотъ пунктъ остался неразъясненнымъ.
   Въ реакцію, которая наступила вслѣдъ за лихорадочнымъ возбужденіемъ этого дня, пріятель Тенесси не былъ позабытъ. Секретное слѣдствіе очистило его отъ всякаго подозрѣнія въ соучастіи въ преступленіи Тенесси и возбудило только сомнѣніе въ его здравомысліи. Санди-Баръ поставилъ себѣ въ обязанность навѣщать его и осыпать различными грубыми, но искренними любезностями. Но съ этого дня его крѣпкое здоровье и его большая сила стали измѣнять ему, а когда началось дождливое время и скудная травка стала пробиваться на могилѣ Тенесси, онъ слегъ въ постель.
   Какъ-то ночью, когда сосны, росшія передъ хижиной, склоняясь подъ бурей-непогодой, раскидывали свои вѣтки надъ кровлей хижины и въ нее доносился ревъ и шумъ вздувшейся рѣки, пріятель Тенесси поднялъ голову съ подушки, проговоривъ: "пора идти за Тенесси; я долженъ заложить "Дженни" въ телѣжку" -- и собирался встать съ постели, но его удержалъ ухаживавшій за нимъ поселенецъ. Борясь съ нимъ, онъ продолжалъ свой странный бредъ:-- "Такъ, такъ, смирно "Дженни", смирно, моя старушка. Какъ темно! берегись ухабовъ, да смотри, какъ-нибудь не наступи на него. Иногда, вѣдь знаешь сама, когда онъ сильно пьянъ, то угодитъ какъ разъ посреди дороги. Держись все прямо, какъ разъ на самыя сосны, вверхъ по горѣ. Вотъ онъ -- говорю тебѣ! вотъ онъ... вотъ онъ идетъ на своихъ ногахъ трезвый и съ сіяющимъ лицомъ. Тенесси, старый пріятель!"
   И такимъ образомъ они встрѣтились.
   

VII.
Изумительныя похожденія мастэра Чарльза Соммертона.

   Утромъ, ровно въ половинѣ десятаго, въ субботу, 26-го января 1865 г. мастэръ Чарльзъ Соммертонъ, пяти лѣтъ отъ роду, таинственно исчезъ изъ родительскаго дома, на Фольсомъ-Стритѣ въ Санъ-Франциско. Въ девять часовъ и 25 минутъ его видѣлъ мясникъ, который въ это время предавался забавѣ юношескаго возраста, а именно кувыркался -- упражненіе, въ которомъ онъ достигъ замѣчательнаго совершенства. Въ слѣдственной коммиссіи, наряженной на скорую руку, въ людской дома подъ No 1015-мъ, Бриджетъ, кухарка, показала, что накрыла его въ девять часовъ и двадцать минутъ въ кладовой, въ ту самую минуту, какъ онъ собирался стянуть нѣсколько кусковъ сахара, чему, по ея собственному показанію, она ни за что не воспрепятствовала бы, если бы могла предвидѣть то, что случилось. Патси, мальчикъ съ визгливымъ голосомъ изъ сосѣдняго переулка, показывалъ, что видѣлъ "Чарлиньку" въ половинѣ девятаго около лавки мясника за угломъ, но такъ какъ этотъ же юный джентльменъ высказывалъ совершенно голословное предположеніе, что мясникъ изрубилъ на сосиски пропавшее дитя, то показаніе его принято было съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ членами суда женскаго пола, и съ искреннимъ гнѣвомъ и презрѣніемъ судьями-мужчинами.
   Но какъ бы то ни было, а несомнѣнно одно, что съ половины десятаго утра до девяти часовъ вечера, когда Чарльзъ Соммертонъ былъ приведенъ домой полисменомъ, онъ пропадалъ изъ дому. Будучи по природѣ очень скрытнаго нрава, онъ ни за что и никому, за исключеніемъ одного только человѣка, не хотѣлъ открыть, какъ и гдѣ провелъ все это время. Исключеніе было сдѣлано для меня. Одъ разсказалъ мнѣ нижеслѣдующее подъ великимъ секретомъ.
   Выходя за двери родительскаго дома, онъ намѣревался прямо отправиться на Ванъ-Дименову Землю, но впослѣдствіи этотъ проектъ былъ измѣненъ въ томъ смыслѣ, что предполагалось завернуть и въ Отаити, гдѣ былъ убитъ капитанъ Кукъ. Средства для предстоящаго путешествія заключались въ двухъ билетахъ на мѣста въ омнибусѣ, пяти центахъ серебряной монетой, удочки, мѣдной катушки изъ-подъ бумажныхъ нитокъ, которая въ его глазахъ смахивала на деньги, и билета въ библіотеку воскресной школы. Одежда его, удивительно приспособленная во всякому климату, состояла изъ соломенной шляпы съ розовой лентой, полосатой рубашки, поверхъ которой надѣты были непомѣрно широкія, сравнительно съ ихъ длиной, панталоны, полосатыхъ чулокъ, придававшихъ его дѣтскимъ ножкамъ сходство съ леденцомъ, и башмаки съ мѣдными пуговками и стальными каблуками, которые могли выбивать искры изъ тротуарныхъ плитъ. Это послѣднее обстоятельство, по мнѣнію мастэра Чарли, должно было оказаться для него весьма полезнымъ въ пустыняхъ Ванъ-Дименовой Земли, которая, судя по картинкамъ въ его географіи, страдала отсутствіемъ мелочныхъ лавочекъ и спичекъ.
   Въ ту самую минуту, какъ часы пробили половину десятаго, маленькія ножки и соломенная шляпа мастэра Чарльза Соммертона скрылись за угломъ. Онъ пустился бѣгомъ, частію для того, чтобы пріучить себя къ трудностямъ своего путешествія, частію же затѣмъ, чтобы обогнать проѣзжавшій мимо омнибусъ. Кондукторъ, не подозрѣвавшій объ этомъ возвышенномъ и благородномъ соревнованіи и ощутившій нѣкоторое состраданіе при видѣ пары ножонокъ, работавшихъ изъ всѣхъ силъ, чтобы нагнать омнибусъ, остановилъ послѣдній и великодушно помогъ юному Соммертону вскарабкаться на козлы. Тутъ наступаетъ довольно продолжительный пробѣлъ въ разсказѣ Чарльза. Онъ вынесъ такое впечатлѣніе, что не только "проѣздилъ" свои два билета, но даже задолжалъ компаніи за нѣсколько переѣздовъ взадъ и впередъ по городу, пока наконецъ не былъ высаженъ, въ великому своему удовольствію, на углу какой-то улицы, послѣ того, какъ рѣшительно отказался объяснить свое поведеніе. Хотя, какъ онъ сообщаетъ намъ самъ, онъ былъ весьма доволенъ такимъ исходомъ дѣла, однако нашелся вынужденнымъ при существующихъ обстоятельствахъ пустить вслѣдъ кондуктору бранное словцо, которое, по увѣренію Патси, было самымъ подходящимъ въ подобныхъ случаяхъ и казалось особенно обиднымъ.
   Теперь мы подходимъ въ самой поразительной части его разсказа, передъ которой блѣднѣютъ приключенія мальчика-съ-пальчикъ. Бываютъ моменты, когда воспоминаніе объ этихъ похожденіяхъ бросаетъ мастера Чарльза въ жаръ и въ холодъ, и неоднократно случалось ему просыпаться ночью съ плачемъ и рыданіями, только потому, что эти похожденія приснились ему.
   На углу улицы стояло нѣсколько пустыхъ бочекъ изъ-подъ сахару. Нѣсколько юныхъ джентльменовъ распоряжались тутъ, вооруженные палочками, которыми они соскабливали сахаръ, приставшій въ стѣнкамъ, и таскали его въ ротъ. Мастеръ Чарльзъ, найдя бочку, незанятую никѣмъ, съ рвеніемъ принялся за дѣло и въ теченіи нѣсколькихъ минутъ плавалъ въ неописанномъ сахарномъ блаженствѣ, изъ котораго его внезапно вывели чей-то сердитый голосъ и быстро удаляющіеся шаги его товарищей. Зловѣщій стукъ поразилъ его слухъ, и вслѣдъ затѣмъ онъ почувствовалъ, какъ бочка, въ которой онъ лежалъ, была приподнята и приставлена въ стѣнкѣ. Онъ очутился плѣнникомъ, хотя его и не открыли. Убѣжденный въ душѣ, что преступленіе, совершенное имъ, систематически и легально карается висѣлицей, онъ мужественно сдержалъ вопль, готовый вырваться изъ его груди.
   Нѣсколько минутъ спустя онъ почувствовалъ, что бочку снова приподнимаетъ какая-то могучая рука, которая ухватилась за край его темницы и, по его мнѣнію, должна была принадлежать свирѣпому великану въ семи-мильныхъ сапогахъ, изображеніе котораго онъ часто встрѣчалъ въ раскрашенныхъ картинкахъ. Прежде чѣмъ онъ могъ опомниться отъ удивленія, бочка была поставлена, вмѣстѣ со многими другими, на телѣгу, которая быстро покатилась впередъ. Путешествіе его при такихъ условіяхъ было, какъ онъ описываетъ, крайне мучительно. Его бросало изъ угла въ уголъ, точно пилюлю въ пустой коробкѣ, и страданія его можно себѣ представить, но не описать. Слѣды этой продолжительной пытки виднѣлись на его одеждѣ, пропитавшейся сахарнымъ сыропомъ и въ его волосахъ, съ которыхъ послѣ продолжительнаго мытья въ горячей водѣ все еще стекала сахарная вода. Наконецъ, телѣга остановилась у набережной и извозчикъ принялся разгружать ее. Когда онъ спускалъ на-земь бочку, гдѣ притаится Чарльзъ, восклицаніе удивленія сорвалось съ его губъ и руки выпустили край бочки, которая покатилась на землю, выкинувъ своего постояльца на мостовую. Вскочитъ на свои маленькія ножки и пуститься бѣжать во всѣ лопатки, было первымъ побужденіемъ Чарльза, какъ скоро онъ почувствовалъ себя свободнымъ. Онъ остановился не прежде, какъ добѣжавъ до угла Фронтъ-Стрита.
   Тугъ опять существуетъ пробѣлъ въ этой правдивой исторіи. Онъ никакъ не можетъ припомнить, какимъ образомъ или когда онъ очутился передъ палаткой цирка. Онъ смутно помнитъ, что проходилъ по длинной улицѣ, гдѣ лавки всѣ были заперты. Это навело его на мысль, что сегодня воскресенье и что онъ провелъ злосчастную ночь въ бочкѣ изъ-подъ сахара. Онъ помнить, что услыхавъ звуки музыки въ палаткѣ, подползъ на четверенькахъ и приподнявъ холстъ въ ту минуту, какъ никого не было вблизи, пробрался въ палатку. Описаніе чудесъ, происходившихъ въ палаткѣ, ужасающихъ штукъ, выкидываемыхъ какимъ-то человѣкомъ на шестѣ, и которыя Чарльзъ пытался изобразить впослѣдствіи на заднемъ дворѣ; разсказъ о лошадяхъ, изъ которыхъ одна была вся въ пятнахъ и походила на животнаго изъ "Ноева ковчега" Чарльза, доселѣ еще непризнанное и неописанное; о женщинахъ-всадницахъ, съ великолѣпіемъ костюмовъ которыхъ могли сравняться лишь платья сестриной куклы, о раскрашенномъ клоунѣ, чьи продѣлки возбуждали смѣхъ, съ примѣсью какого-то неопредѣленнаго страха -- все это требовало такихъ усилій краснорѣчія со стороны мастэра Чарльза, что мое перо не въ силахъ его изобразить, да и никакіе восклицательные знаки не могутъ его передать. Онъ хорошенько не помнитъ, что затѣмъ воспослѣдовало. Онъ помнитъ только, что на дворѣ смерклось, когда онъ вышелъ изъ цирка, и что онѣ заснулъ, и въ промежуткахъ прогуливался по улицамъ на чьихъ-то рукахъ и наконецъ очутился въ своей постелѣ. Онъ не чувствовалъ ни малѣйшаго раскаянія въ своемъ поступкѣ; не помнитъ, чтобы ему хотѣлось вернуться домой; онъ отчетливо помнитъ одно, что ощущалъ голодъ.
   Онъ сообщилъ все это по секрету. Онъ желаетъ, чтобы тайна его была уважена. Онъ желаетъ узнать, читатель, есть ли у васъ въ карманѣ пять центовъ.
   

VIII.
Въ ожиданіи корабля.

Идиллія Фортъ-Пойнта.

   Въ часовомъ разстояніи отъ плаца возвышается высокая скала, о которую непрерывно разбиваются волны океана. На песчаномъ берегу разбросано нѣсколько хижинъ, которыя имѣютъ такой видъ, какъ будто бы бурное море только-что вышвырнуло ихъ на берегъ. Обработанные небольшіе клочки земли, расположенные позади каждаго жилища, обнесены бамбуковымъ плетнемъ. Каждый изъ этихъ садиковъ, съ его небольшими грядами зеленой капусты и морковки, смахиваетъ на акварій, изъ котораго вытекла вода. Въ самомъ дѣлѣ, вы не удивились бы, встрѣтивъ русалку, окапывающую картофель или сирену, доящую моржа.
   Близъ этого мѣста въ прежнее время возвышался большой береговой телеграфъ, простиравшій къ горизонту свои костлявыя руки. Онъ былъ замѣненъ обсерваторіей, соединенной электрическимъ первомъ съ самымъ сердцемъ большого торговаго города. Съ этого пункта подаются сигналы о приходящихъ корабляхъ и дается знать объ ихъ приходѣ на биржу. И вотъ, пока мы дожидаемся прибытія парохода, позвольте мнѣ разсказать вамъ одну исторію.
   Нѣсколько времени тому назадъ, простой трудолюбивый рабочій накопилъ достаточно денегъ, работая на пріискахъ, чтобы выписать съ родины жену и двухъ дѣтей. Онъ прибылъ въ Санъ-Франциско за мѣсяцъ до прибытія корабля, который долженъ былъ привезти ихъ: онъ былъ житель Запада, совершилъ свой переѣздъ сухимъ путемъ и ничего не зналъ ни о корабляхъ, ни объ рейсахъ, ни о буряхъ. Онъ досталъ себѣ работу въ городѣ, но по мѣрѣ того какъ время шло, онъ аккуратно каждый день ходилъ за справками въ контору, куда сообщалось о приходѣ кораблей. Прошелъ мѣсяцъ, а корабль все не приходилъ; затѣмъ прошла еще недѣля, двѣ недѣли, три недѣли, два мѣсяца, и наконецъ цѣлый годъ.
   Грубое, терпѣливое лицо, рѣзкія черты котораго смягчались кроткимъ выраженіемъ, ежедневно появлявшееся у корабельнаго агента, исчезло. Однажды послѣ полудня оно снова появилось въ обсерваторіи, когда заходящее солнце смѣнило телеграфиста съ его поста. Въ разспросахъ незнакомца было столько дѣтски-наивнаго и простого, что телеграфистъ съ охотой удовлетворилъ его любопытство. Когда тайны сигналовъ и телеграммъ были разоблачены передъ нимъ, незнакомецъ сдѣлалъ еще одинъ вопросъ: -- какъ долго можетъ пропадать корабль, прежде чѣмъ его сочтутъ погибшимъ?
   Телеграфистъ не могъ этого сказать; это зависѣло отъ обстоятельствъ.
   -- Годъ, напримѣръ?-- Да, можетъ быть и годъ; бывало, что корабли, которые считались погибшими въ теченіи двухъ лѣтъ, приходили на родину.
   Незнакомецъ вложилъ свою грубую руку въ руку телеграфиста, поблагодарилъ его за безпокойство и ушелъ.
   А корабль все не приходилъ. Стройные клипера подплывали къ гавани, купеческія суда приходили съ своими пестрыми значками, и эхо въ горахъ часто откликалось на привѣтственную пушечную пальбу. Терпѣливое лицо съ прежнимъ покорнымъ выраженіемъ на челѣ, но съ лучомъ надежды въ глазахъ аккуратно появлялось на людныхъ палубахъ пароходовъ въ то время, какъ они освобождались отъ своего живого груза. Онъ все еще лелѣялъ надежду, что пропавшія дорогія существа могутъ прибыть въ одинъ прекрасный день. Онъ вступалъ въ бесѣду съ капиталами кораблей и матросами, пока наконецъ и эта послѣдняя надежда ему не измѣнила. Когда озабоченное лицо и ясные глаза снова появились въ обсерваторіи, телеграфистъ былъ очень занять, ему нѣкогда было отвѣчать на праздные вопросы, и посѣтитель ушелъ неудовлетворенный. Но съ наступленіемъ ночи его узрѣли сидящимъ на утесѣ, съ лицомъ обращеннымъ къ морю, и въ этой позѣ онъ просидѣлъ всю ночь.
   Когда онъ окончательно сошелъ съума, ибо, по объясненію медиковъ, безуміе сообщало его глазамъ ихъ блескъ и оживленіе -- то за нимъ сталъ ухаживать его товарищъ, такой же работникъ, какъ и онъ самъ, и знавшій объ его горѣ. Ему не препятствовали ходить ночью, когда никто другой не сторожилъ прихода кораблей, на берегъ их дожидаться тамъ корабля, который долженъ былъ привезти "ее" и "дѣтей". Онъ вбилъ себѣ въ голову, что корабль придетъ непремѣнно ночью. Эта мысль и другая, а именно, что онъ смѣняетъ телеграфиста, который утомился за день, повидимому утѣшали его. И вотъ, онъ ходилъ и смѣнялъ телеграфиста каждую ночь!
   Цѣлыхъ два года приходили и уходили корабли. Онъ всегда встрѣчалъ и провожалъ ихъ. Его знавали лишь немногіе, посѣщавшіе пристань. Когда однажды онъ не появился на своемъ обычномъ мѣстѣ, то отсутствіе его было замѣчено не сразу. Однажды въ воскресенье общество, гулявшее на берегу моря, замѣтило собаку, которая съ лаемъ забѣгала впередъ и какъ-бы звала послѣдовать за собой. Гуляющіе пошли за собакой и нашли просто-одѣтаго человѣка, распростертаго на землѣ и мертваго. Въ его карманѣ было засунуто нѣсколько бумажонокъ -- главнымъ образомъ вырѣзки изъ различныхъ газетъ, въ которыхъ сообщалось о приходѣ различныхъ кораблей, а лицо было обращено въ отдаленному морю.
   

IX.
Млиссъ.

ГЛАВА I.

   На томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ Сіерра-Невада переходитъ въ рядъ холмовъ, лежитъ такъ-называемый "Карманъ Смита". Этотъ поселокъ обязанъ своимъ происхожденіемъ тому обстоятельству, что на этомъ мѣстѣ нѣкій Смитъ нашелъ "карманъ" {"Карманъ" на языкѣ калифорнійскихъ золотоискателей обозначаетъ такую яму, гдѣ очень много золотого песку.}. Въ какихъ-нибудь полчаса Смитъ добылъ изъ него пять тысячъ долларовъ. Три тысячи долларовъ было истрачено Смитомъ на устройство промывного станка и штоленъ. Но тутъ-то и оказалось, что "Карманъ Смита" былъ въ самомъ дѣлѣ "Карманомъ", и подобно всякимъ карманамъ могъ опорожняться. Хотя Смитъ усердно рылся въ нѣдрахъ большой "Красной Горы", но пять тысячъ долларовъ остались первымъ и послѣднимъ результатомъ его трудовъ. Гора не выдавала больше своихъ сокровищъ и станокъ усердно промывалъ остатки Смитова богатства. Самъ Смитъ быстро спускался по общественной лѣстницѣ, и вскорѣ начали поговаривать о томъ, что Смитъ пьетъ; затѣмъ стало достовѣрнымъ, что Смитъ пьяница, и наконецъ люди, по своему обыкновенію, позабыли даже, что онъ былъ когда-нибудь не пьяницей.
   Но неудачи Смита не помѣшали поселку процвѣтать, и мало-по-малу "Карманъ Смита" превратился въ небольшой городовъ съ двумя магазинами модъ, съ двумя гостинницами, почтовымъ бюро и двумя "именитыми" фамиліями. Затѣмъ основалась методистская церковь; затѣмъ, немного спустя, пришлось разбить кладбище на скатѣ горы, наконецъ дошелъ чередъ и до школы.
   "Учитель", какъ его величало маленькое стадо, ввѣренное его попеченіямъ, сидѣлъ однажды вечеромъ въ школѣ; передъ нимъ раскрыто было нѣсколько тетрадокъ для правописанія, и онъ старательно выводилъ тѣ смѣлыя и круглыя буквы, въ которыхъ, по общераспространенному мнѣнію, соединяются красоты каллиграфіи и нравственности. Онъ только-что добрался до изреченія: "Богатство измѣнчиво", и заботливо выводилъ прописную букву съ той неправильностью въ росчеркахъ, какая вполнѣ соотвѣтствовала неискренности самаго текста,-- какъ вдругъ услышалъ легкій стукъ въ дверь. Сороки цѣлый день стрекотали на крышѣ и это не мѣшало его занятіямъ, но отворившаяся дверь заставила его оглянуться. Онъ нѣсколько изумился, увидя передъ собой маленькую дѣвочку, грязно и бѣдно одѣтую. Однако ея большіе черные глаза, ея жесткіе всклокоченные черные волосы, падавшіе на загорѣлое лицо, ея красныя руки и ноги, перепачканныя въ красной глинѣ, были ему хорошо знакомы. То была Млисса Смитъ, дочь Смита, давно лишившаяся матери.
   -- "Что ей понадобилось здѣсь?" подумалъ учитель. Вдоль и вверхъ "Красной Горы" всякій зналъ "Млиссъ", какъ ее величали. Всякій зналъ ее за бѣдовую дѣвчонку. Ея вспыльчивый, непокорный нравъ, ея безумныя выходки и безпутный характеръ вошли въ пословицу, равно какъ и повѣсть о несчастной слабости ея отца. И то и другое философски принималось жителями городка. Она дралась съ школьниками и щеголяла при этомъ не только изумительнымъ богатствомъ бранныхъ словъ, но и необыкновенной силой. Она лазила по горамъ съ ловкостью опытнаго горца, и учителю случалось встрѣчать ее за цѣлыя мили отъ поселка, босикомъ и съ непокрытой головой. Добровольныя подачки, которыя она собирала въ лагеряхъ рудокоповъ, разсѣянныхъ вдоль по теченію рѣки, поддерживали ея существованіе. Нельзя сказать, чтобы никто и никогда не интересовался судьбой Млиссъ: достопочтенный Джошуа Макъ-Снэгли, мѣстный проповѣдникъ, помѣстилъ ее служанкой въ одну изъ гостинницъ въ видахъ первоначальнаго усовершенствованія ея манеръ; онъ также представилъ ее ученикамъ своей воскресной школы. Но Млиссъ швыряла тарелки въ голову хозяина гостинницы и зубъ-за-зубъ грызлась съ посѣтителями, а въ воскресной школѣ являлась такимъ пятномъ среди приличной и скучной обстановки этого заведенія, что достопочтенный джентльменъ вынужденъ былъ изгнать ее съ позоромъ, во вниманіе къ крахмальнымъ платьямъ и незапятнанной нравственности двухъ бѣло-розовыхъ дѣтей именитыхъ фамилій.
   Таковы были антецеденты и характеръ Млиссъ, стоявшей теперь передъ учителемъ. Они выражались въ оборванномъ платьѣ, въ нечесанныхъ волосахъ и порѣзанныхъ ногахъ, и взывали къ его состраданію. Они сверкали въ ея черныхъ, безстрашныхъ глазахъ, и заявляли право на его уваженіе.
   -- Я пришла сюда вечеромъ, начала она отважно и скороговоркой, не спуская съ него своего жесткаго взгляда, потому что знала, что вы одни. Я бы не пришла въ то время, когда тутъ находятся эти дѣвчонки. Я ненавижу ихъ, и онѣ меня ненавидятъ. Вотъ что. Вы учитель, неправда ли? Я хочу учиться.
   Еслибы при своей жалкой наружности, всклокоченныхъ волосахъ и запачканномъ лицѣ она бы еще и расплакалась, то учитель почувствовалъ бы къ ней жалость, и больше ничего. Но отвага ея пробудила въ немъ то чувство уваженія, которое всѣ оригинальныя натуры невольно внушаютъ другъ другу. Въ то время, какъ онъ пристально глядѣлъ на нее, она продолжала еще торопливѣе:
   -- Меня зовутъ Млиссъ, Млиссъ Смитъ! Это вѣрно. Мой отецъ старый Смитъ! старый пьяница Смитъ. Я -- Млиссъ Смитъ, и хочу учиться въ школѣ.
   -- Ну такъ чтожъ? отвѣчалъ учитель.
   Она привыкла къ грубому обхожденію и отказамъ, которые зачастую обусловливались лишь желаніемъ обуздать ея непокорную натуру, а потому флегматичность учителя, очевидно, удивила ее. Она умолкла и принялась вертѣть въ пальцахъ прядь волосъ; своенравная линія, обрисовывавшаяся вокругъ ея рта, смягчилась и губы задрожали. Она опустила глаза, что-то въ родѣ румянца появилось на ея щекахъ, покрытыхъ грязью и загаромъ. Вдругъ она бросилась впередъ, призывая Бога убрать ее къ себѣ, и упала лицомъ на столъ учителя, рыдая и плача такъ, какъ будто бы сердце у ней разрывалось.
   Учитель тихонько поддержалъ ее и ждалъ, пока не пройдетъ пароксизмъ. Когда, отвернувъ свое лицо, она принялась, среди рыданій, каяться въ своихъ преступленіяхъ, повторяя, что "хочетъ быть доброй, хочетъ исправиться" и проч., онъ спросилъ ее: почему она оставила воскресную школу.
   Почему она оставила воскресную школу? Да, почему. Зачѣмъ онъ (Макъ-Снэгли) все твердилъ ей, что она дурная дѣвочка? Зачѣмъ онъ говорилъ, что она противна Богу? Если она противна Богу, то зачѣмъ ей ходить въ воскресную школу? Она не желаетъ надоѣдать тѣмъ, кому она противна.
   Учитель разсмѣялся и вздохнулъ. И смѣхъ и вздохъ были отъ души. Онъ спросилъ ее объ отцѣ, но это вызвало новыя рыданія у Млиссъ и горячія пожеланія, чтобы Богъ прибралъ ее, чтобы смерть взяла ее и проч. Учитель утѣшалъ ее, завернулъ въ шаль, и наказавъ ей приходить рано поутру, проводилъ ее до дверей школы. Тамъ онъ простился съ нею. Луна ярко освѣщала узкую тропинку, которая вилась передъ его глазами. Онъ остановился и наблюдалъ за маленькой фигуркой, двигавшейся по тропинкѣ, пока она не скрылась изъ его глазъ. Тогда онъ вернулся къ своему дому. Но мысль о плачущей и огорченной дѣвочкѣ не выходила у него изъ головы; школа показалась ему какой-то пустынной, и онъ ушелъ домой.
   На слѣдующее утро Млиссъ явилась въ школу. Лицо ея было умыто, а жесткіе, черные волосы носили явные слѣды недавней борьбы съ гребнемъ, отъ которой досталось какъ гребню, такъ и волосамъ. Недовѣріе все еще просвѣчивало въ ея глазахъ, но вообще она вела себя сдержаннѣе и смирнѣе. Затѣмъ послѣдовалъ цѣлый рядъ небольшихъ испытаній и жертвъ, выпадавшихъ на долю какъ учителю, такъ и его ученицѣ. Но это обстоятельство только скрѣпило ихъ взаимное довѣріе и симпатію. Хотя Млиссъ повиновалась каждому взгляду учителя, но по временамъ, подъ вліяніемъ дѣйствительной или мнимой обиды со стороны товарищей, приходила въ невыразимое бѣшенство, и не разъ какой-нибудь маленькій тиранъ, побитый собственнымъ оружіемъ, прибѣгалъ съ разорванной курточкбй и исцарапаннымъ лицомъ жаловаться учителю на свирѣпую Млиссъ. Послѣдняя послужила яблокомъ раздора для городскихъ жителей: одни грозили, что удалятъ своихъ дѣтей отъ такого опаснаго товарищества; другіе же съ жаромъ одобряли образъ дѣйствія учителя и сочувствовали принятой имъ на себя задачѣ исправленія Млиссъ; нѣкоторые изъ поселенцевъ сколотили небольшую сумму, благодаря которой оборванная Млиссъ могла облечься въ приличный и цивилизованный костюмъ, и зачастую крѣпкое пожатіе руки и безъискусственная похвала какого-нибудь неотесаннаго поселенца въ красной рубашкѣ вызывали краску на щекахъ учителя и заставляли его спрашивать себя: заслуживаетъ ли онъ такихъ похвалъ?
   Три мѣсяца прошло послѣ ихъ перваго свиданія, и однажды вечеромъ учитель сидѣлъ склонившись надъ нравственными поученіями прописи, какъ вдругъ послышался стукъ въ дверь, и Млиссъ снова выросла передъ нимъ. Она была умыта и чисто одѣта и ничто не напоминало ея прежняго образа, кромѣ развѣ длинныхъ черныхъ волосъ и яркихъ черныхъ глазъ.
   -- Вы заняты? спросила она его. Нельзя ли вамъ идти со мной? и когда онъ отвѣчалъ, что готовъ за ней слѣдовать, прибавила своимъ прежнимъ, своенравнымъ тономъ: -- когда такъ, идемте, да проворнѣй!
   Они вмѣстѣ вышли за дверь и отправились по темной дорогѣ. Когда они вошли въ городъ, учитель спросилъ, куда она ведетъ его. Она отвѣчала: "повидаться съ отцомъ".
   Онъ впервые услышалъ, что она назвала его такимъ почтительнымъ именемъ; до сихъ поръ она всегда величала его "старый Смитъ" или "старикъ." Въ послѣдніе три мѣсяца она совсѣмъ не говорила про него, и учителю извѣстно было, что со времени своего исправленія Млиссъ жила отдѣльно отъ отца.
   Убѣдившись, что всякіе дальнѣйшіе разспросы безполезны, онъ пассивно слѣдовалъ за ней. По разнымъ глухимъ мѣстамъ, по кабакамъ, рестораціямъ и харчевнямъ, по игорнымъ домамъ и танцклассамъ водила Млиссъ учителя. Среди дыма и грубыхъ возгласовъ, наполнявшихъ эти вертепы, дитя, держась за руку учителя, тревожно вглядывалось въ толпу, поглощенное одной мыслью. Порою какой-нибудь кутила узнавалъ Млиссъ, приглашалъ ее пропѣть и проплясать и заставилъ бы пить водку, если бы учитель не мѣшалъ. Другіе молча, признавъ его, пропускали впередъ оригинальную чету; такъ прошло около часу. Наконецъ дитя прошептало ему на ухо, что по ту сторону ручья, на которомъ устроенъ былъ промывательный станокъ, стоитъ избушка, въ которой быть можетъ отецъ и находится. Туда пришли они послѣ получасовой, затруднительной ходьбы... но никого не нашли. Они обогнули штольни и обратили взоры на огни города, раскинувшагося на противуположномъ берегу, какъ вдругъ рѣзкій, короткій трескъ донесся въ ясномъ ночномъ воздухѣ. Эхо подхватило его, а собаки отозвались на него громкимъ лаемъ. На минуту огни какъ-бы запрыгали на окраинахъ города, ручей явственно зажурчалъ, нѣсколько камней оторвалось отъ горы и скатилось въ ручей; проснувшійся вѣтеръ прошумѣлъ въ верхушкахъ похоронныхъ елей, и безмолвіе, воцарившееся вслѣдъ затѣмъ, показалось еще глубже, еще тяжелѣе, еще зловѣщѣе. Учитель повернулся къ Млиссъ, безсознательно стремясь защитить ее, но дитя уже убѣжало. Пораженный непонятнымъ страхомъ, онъ бросился бѣжать внизъ по тропинкѣ къ руслу рѣки и прыгая съ камня на камень, достигъ подошвы "Красной горы" и крайнихъ домовъ поселка. Когда онъ переправлялся черезъ рѣку, то взглянулъ наверхъ и съ испугомъ перевелъ духъ. Высоко надъ собой, на узкой тропинкѣ онъ увидѣлъ маленькую фигуру своей спутницы, быстро двигавшуюся въ темнотѣ.
   Онъ выбрался на берегъ и, запыхавшись отъ скорой ходьбы, очутился, идя на огоньки, двигавшіеся по горѣ, среди толпы испуганныхъ и разстроенныхъ людей. Среди нихъ показалось дитя, взяло учителя за руку и молча подвело его въ какой-то пещерѣ въ горѣ. Лицо Млиссъ было блѣдно, но возбужденіе ея улеглось, и взглядъ какъ-бы говорилъ, что она давно ждала того, что случилось... выраженіе этого взгляда показалось смущенному учителю почти успокоительнымъ. Дитя указало пальцемъ на нѣчто, что можно было принять за груду тряпья, позабытаго прежнимъ обитателемъ пещеры. Учитель подошелъ ближе съ своимъ фонаремъ и наклонился надъ тряпьемъ. То былъ Смитъ, уже похолодѣвшій, съ пистолетомъ въ рукѣ и пулей въ сердцѣ, лежавшій возлѣ своего пустого кармана.
   

ГЛАВА II.

   Смерть Смита дала поводъ достопочтенному Макъ-Снэгли весьма краснорѣчиво толковать объ исправленіи Млиссъ, причемъ онъ косвенно приписывалъ несчастному ребенку самоубійство отца. Онъ вдавался въ такіе чувствительные намеки, въ воскресной школѣ, на благодѣтельное вліяніе "безмолвной могилы," что привелъ большинство дѣтей въ неописанный ужасъ и заставилъ бѣлорозовые отпрыски именитыхъ фамилій разразиться истерическимъ плачемъ, котораго не могли унять никакія утѣшенія.
   Наступило длинное сухое лѣто. Травка, зазеленѣвшая въ первые весенніе дни надъ могилой Смита, высохла и почернѣла, но учитель, которому случалось проходить въ праздничные дни мимо маленькаго кладбища, не мало дивился, замѣчая, что могила осыпана полевыми цвѣтами и простенькіе вѣнки украшаютъ небольшой крестъ изъ еловаго дерева. Большею частію вѣнки эти бывали сплетены изъ душистой травы, которую школьники охотно держали въ своихъ пюпитрахъ, пополамъ съ цвѣтами каштановъ, бузины и лѣсныхъ анемоновъ; порою учитель замѣчалъ присутствіе темно-синяго колокольчика, волчьяго корня или ядовитаго аконита. Въ странной ассосіаціи этихъ зловредныхъ растеній съ вниманіемъ къ памяти покойнаго было нѣчто такое, что ущемило учителя за самое сердце. Однажды во время длинной прогулки, проходя по лѣсистому гребню горы, онъ набрелъ въ самой густой чащѣ лѣса на Млиссъ, которая возсѣдала, на импровизованномъ тронѣ, на переплетенныхъ между собою вѣткахъ поваленной ели; на колѣняхъ у ней лежали различныя травы и еловыя шишки, и она напѣвала про себя одну изъ негритянскихъ пѣсенокъ, убаюкивавшихъ ее въ младенческіе годы. Узнавъ его издали, она очистила ему мѣсто на своемъ возвышенномъ тронѣ, и съ важнымъ и покровительственнымъ видомъ гостепріимной хозяйки, который былъ бы смѣшонъ, еслибы не былъ такъ серьёзенъ, принялась угощать его дикими яблоками и еловыми шишками. Учитель воспользовался этимъ случаемъ, чтобы объяснить ей зловредныя и ядовитыя свойства волчьяго корня, который красовался у ней на колѣняхъ въ числѣ другихъ растеній, и взялъ съ нея обѣщаніе не рвать его, пока она находится на его попеченіи. Добившись этого обѣщанія, учитель успокоился, такъ какъ зналъ уже по опыту, что на слово Млиссъ можно было положиться.
   Изъ числа убѣжищъ, предложенныхъ Млиссъ, когда исправленіе ея сдѣлалось общеизвѣстнымъ, учитель избралъ для нея домъ миссисъ Морферъ, женщины мягкой и добродушной, слывшей въ молодые годы подъ названіемъ "степной розы". Будучи изъ тѣхъ личностей, которыя ведутъ ожесточенную борьбу съ собственной природой, миссисъ Морферъ, путемъ цѣлаго ряда жертвъ и самоистязаній, подчинила наконецъ свою врожденную безпечность принципамъ "порядка", которыя она за-одно съ м-ромъ Попе считала "главнымъ закономъ неба". Но она никакъ не могла справиться со своими домочадцами. Не говоря уже о супругѣ, которому случалось прегрѣшать противъ порядка,-- природныя свойства ея откликались въ дѣтяхъ. Ликургъ навѣдывался въ буфетъ между трапезами, а Аристидъ приходилъ изъ школы безъ сапогъ, оставляя эту важную статью туалета за порогомъ, чтобы имѣть удовольствіе прогуляться босыми ногами по полу. Октавія и Кассандра не берегли платья. Единственнымъ исключеніемъ являлась Клитемнестра Морферъ, пятнадцатилѣтняя дѣвица. Она была олицетвореніемъ материнскаго идеала: опрятна, аккуратна и скучна.
   Миссисъ Морферъ въ невинности души воображала, что "Клити" могла служить утѣшеніемъ и примѣромъ для Млиссъ. Поддавшись этому самообольщенію, миссисъ Морферъ то-и-дѣло указывала на Клити Млиссъ, когда послѣдняя "дурно вела себя". Поэтому учитель не удивился, услышавъ, что мать позволила Клити посѣщать школу, очевидно имѣя въ виду поощрить учителя и показать хорошій примѣръ Млиссъ и остальнымъ. "Клити" была вѣдь настоящей леди. Она унаслѣдовала наружность матери и, въ силу климатическихъ условій мѣстности, рано расцвѣла. Юношество Покеръ-Флата, для котораго такой цвѣтовъ былъ въ диковину, вздыхало по ней въ апрѣлѣ и изнывало въ маѣ. Влюбленные юноши толпились у дверей школы въ моментъ распущенія ученицъ. Нѣкоторые ревновали къ учителю.
   Быть можетъ, это послѣднее обстоятельство открыло глаза учителю. Онъ не могъ не замѣтить, что Клити была романтична; что въ школѣ она требовала, чтобы ей удѣляли много вниманія; что перья ея бывали неизмѣнно худы и требовали починки; что обыкновенно эту просьбу она сопровождала такимъ умоляющимъ взглядомъ, который плохо вязался съ ничтожностью услуги, требуемой ею; что иногда она позволяла себѣ класть свою бѣлую, пухлую руку на его руку, въ то время, какъ онъ исправлялъ ея тетрадь; что она всегда краснѣла при этомъ и отбрасывала назадъ свои бѣлокурые локоны. Не помню: говорилъ ли я, что учитель былъ молодой человѣкъ,-- впрочемъ, это не важно. Онъ былъ безпощадно вышколенъ въ той школѣ, которую Клити только еще начинала проходить, и, вообще говоря, выдерживалъ нѣжные взгляды и кокетливыя ужимки, какъ настоящій юный спартанецъ. Быть можетъ, то обстоятельство, что онъ большею частью бывалъ впроголодь, способствовало его аскетизму. Онъ вообще избѣгалъ Клити, но я слышалъ, что однажды вечеромъ, когда она прибѣжала въ школу за какой-то вещью, будто бы позабытой ею и которой она никакъ не могла найти, пока учитель не взялся проводить ее до дому, онъ былъ съ нею очень любезенъ, частію, я полагаю, потому, что такое поведеніе его подливало новую горечь и желчь въ удрученныя сердца поклонниковъ Клитемнестры.
   На другое утро послѣ этого трогательнаго эпизода, Млиссъ не явилась въ школу. Наступилъ полдень, а Млиссъ не приходила. Изъ отвѣтовъ Клити оказалось, что онѣ вмѣстѣ шли въ школу, но что своенравная Млиссъ свернула въ другую сторону. Прошло утро, но Млиссъ не показывалась. Вечеромъ онъ пошелъ къ миссисъ Морферъ, материнское сердце которой было не на шутку встревожено. М-ръ Морферъ весь день проискалъ Млиссъ, но безуспѣшно. Аристидъ былъ заподозрѣнъ въ сообщничествѣ, но успѣлъ убѣдить домашнихъ въ своей невинности. Миссисъ Морферъ питала сильныя опасенія, что дѣвочку найдутъ утонувшей гдѣ-нибудь въ оврагѣ, или,-- что было почти такъ же ужасно,-- перепачканною до того, что вода и мыло окажутся безсильными въ борьбѣ съ грязью. Съ удрученнымъ сердцемъ вернулся учитель въ школу. Когда онъ зажегъ лампу и усѣлся у стола, то нашелъ записку, адресованную на его имя. Онъ узналъ почеркъ Млиссъ. Записка была написана на листкѣ, вырванномъ, повидимому, изъ какой-то старой записной книжки, и для предупрежденія вѣроломной попытки открыть ее, запечатанная шестью сломанными облатками. Раскрывъ записку почти съ нѣжностью, учитель прочиталъ слѣдующее:
   
   "Уважаемый сэръ, когда вы прочтете это, я уже убѣгу изъ дому. И никогда не вернусь. Никогда, никогда никогда! Вы можете отдать мои бусы Мери Дженнингсъ, а мою гордость Америки (раскрашенная литографія съ табачной коробки) Салли Фландерсъ. Но не давайте ничего Клити Морферъ. Не смѣйте этого дѣлать. Знаете ли, что я о ней думаю: что она совсѣмъ противная. Вотъ и все, и больше ничего отъ

преданной вамъ
Мелиссы Смитъ".

   Учитель сидѣлъ и ломалъ голову надъ этимъ страннымъ посланіемъ, пока мѣсяцъ не выплылъ изъ-за отдаленныхъ горъ и не освѣтилъ тропинки, которая вела къ школѣ и была утоптана маленькими ножками. Затѣмъ, нѣсколько успокоившись, учитель разорвалъ посланіе и разбросалъ клочки.
   На слѣдующее утро, съ восходомъ солнца, онъ уже пробирался сквозь лѣсную чащу, спугивая зайцевъ и возбуждая недовольный протестъ со стороны нѣсколькихъ вѣтреныхъ воронъ, которыя очевидно провели здѣсь ночь. Наконецъ онъ прошелъ на то мѣсто, гдѣ уже разъ встрѣтилъ Млиссъ. Тамъ нашелъ онъ опрокинутую ель, но тронъ былъ не занятъ. Подходя къ нему, онъ услышалъ какой-то шорохъ, который могъ быть произведенъ только испуганнымъ звѣркомъ. Раздвинувъ вѣтви, онъ встрѣтилъ взглядъ черныхъ глазъ бѣглянки Млиссъ. Они молча поглядѣли другъ на друга. Млиссъ первая прервала молчаніе.
   -- Что вамъ нужно? спросила она коротко.
   Учитель заранѣе обдумалъ планъ аттаки.
   -- Мнѣ бы хотѣлось дикихъ яблоковъ, смиренно отвѣчалъ онъ.
   -- Вы ихъ не получите! ступайте прочь. Почему вы не попросите ихъ у Клитемнерестерѣ?
   Млиссъ, повидимому, испытывала нѣкоторое облегченіе оттого, что могла выразить свое презрѣніе въ этой классической юной особѣ прибавленіемъ нѣсколькихъ лишнихъ слоговъ къ ея и безъ того уже длинному имени.
   -- Ахъ, вы злой человѣкъ!
   -- Я голоденъ, Лисси. Я ничего не ѣлъ со вчерашняго обѣда. Я умираю съ голоду.
   И молодой человѣкъ прислонился къ дереву, дѣлая видъ, что готовъ упасть отъ истощенія силъ.
   Сердце Мелиссы было тронуто. Въ горькіе дни своей цыганской жизни она знавала то ощущеніе, которое съ такимъ мастерствомъ изображалось передъ ней. Смягченная его слабымъ голосомъ, но все еще подозрительная, она проговорила:
   -- Поройтесь въ землѣ у корней дерева и вы найдете ихъ; только, смотрите, никому не говорите.
   У Млиссъ были свои запасные магазины, какъ у крысъ и бѣлокъ.
   Но учитель, конечно, не былъ въ состояніи найти ихъ; голодъ, надо полагать, дѣлалъ его безтолковымъ.
   Наконецъ, она поглядѣла на него изъ-за листьевъ и спросила:
   -- Если я вылѣзу и дамъ вамъ яблоковъ, вы обѣщаетесь, что не тронете меня?
   Учитель обѣщалъ.
   -- Надѣюсь, что вы провалитесь на мѣстѣ, если это сдѣлаете.
   Учитель согласился провалиться сквозь землю, если не исполнитъ обѣщанія. Млиссъ слѣзла съ дерева. Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ было слышно только, какъ учитель жевалъ яблоки.
   -- Лучше ли вы теперь себя чувствуете? спросила Млиссъ заботливо.
   Учитель отвѣчалъ, что ему гораздо лучше, и поблагодаривъ ее съ серьёзной миной, собрался уходить. Ожиданіе его сбылось: не успѣлъ онъ сдѣлать двухъ шаговъ, какъ она окликнула его. Онъ повернулся. Она стояла блѣдная, какъ смерть, со слезами на широко открытыхъ глазахъ. Учитель почувствовалъ, что удобная минута наступила. Онъ подошелъ въ ней, взялъ ее за обѣ руки и сказалъ серьёзно, поглядѣвъ въ ея, полныя слезъ, глаза:
   -- Лисси, помнишь ли тотъ первый вечеръ, когда ты пришла во мнѣ?
   Лисси отвѣчала, что помнитъ.
   -- Ты спрашивала меня: можешь ли ты придти въ школу, чтобы научиться чему-нибудь и исправиться отъ своихъ недостатковъ, а я сказалъ...
   -- Приходи, подхватила дѣвочка.
   -- Что ты скажешь теперь, когда учитель пришелъ въ тебѣ и говоритъ, что ему скучно безъ своей маленькой ученицы и что онъ проситъ ее идти съ нимъ и научить его, какъ ему исправиться отъ его недостатковъ.
   Дитя опустило голову и нѣсколько минутъ молчало. Учитель ждалъ терпѣливо. Соблазненный тишиной, заяцъ пробѣжалъ какъ разъ мимо безмолвной четы и поднявъ свои блестящіе глаза и бархатные лапки, усѣлся въ травѣ и уставился на нихъ. Бѣлка спустилась насредину дерева и тамъ замерла.
   -- Мы ждемъ, Лисси, сказалъ учитель шепотомъ, и дитя улыбнулось. Вѣтеръ раздвинулъ верхушки деревъ и лучъ солнца освѣтилъ ея нерѣшительную маленькую фигурку. Вдругъ она торопливо взяла учителя за руку. Слова ея трудно было разслышать, но учитель откинулъ назадъ ея черныя волосы и поцѣловалъ ее въ лобъ. И вотъ, рука объ руку, они вышли изъ сырой и прохладной лѣсной чащи на открытую дорогу, залитую солнцемъ.
   

ГЛАВА III.

   Хотя Млиссъ вообще и перестала воевать съ школьниками, но отношенія ея къ Клитемнестрѣ все еще оставались натянутыми. Быть можетъ, ревность не совсѣмъ улеглась въ ея крошечной груди. Быть можетъ, кокетливые пріемы Клитемнестры раздражали ее болѣе, чѣмъ все остальное. Какъ бы то ни было, и такъ какъ учитель постоянно сдерживалъ ея вспышки, то вражда ея проявилась въ новой и неуловимой формѣ.
   Учитель при первомъ знакомствѣ съ Млиссъ никакъ не предполагалъ, чтобы эта дѣвочка могла играть въ куклы. Но учитель, подобно многимъ другимъ психологамъ по профессіи, судилъ вѣрнѣе а posteriori, чѣмъ а priori. У Млиссъ была кукла -- настоящій портретъ въ миніатюрѣ самой Млиссъ. Ея злополучное существованіе было тайной, которую случайно открыла миссисъ Морферъ. Кукла была старинной подругой цыганской жизни Млиссъ и носила явные слѣды перенесенныхъ ею страданій. Первоначальный цвѣтъ лица ея пострадалъ отъ непогоды и густого слоя грязи. Она очень походила на прежнюю Млиссъ. На ней было надѣто такое же грязное и такое же разорванное платье, какъ и то, въ которомъ еще такъ недавно щеголяла сама Млиссъ.
   Млиссъ никогда не показывала ее никому изъ дѣтей. Она укладывала ее спать въ дупло дерева, росшаго возлѣ школы и позволяла ей дышать свѣжимъ воздухомъ лишь во время своихъ странствій. Млиссъ добросовѣстно выполняла свои обязанности относительно куклы, но не пріучала ее ни къ какимъ роскошамъ.
   Между тѣмъ миссисъ Морферъ, повинуясь похвальному побужденію, купила новую куклу и подарила ее Млиссъ. Дитя приняла куклу съ серьёзнымъ и любопытнымъ видомъ. Учитель, взглянувъ однажды на куклу, нашелъ, что она слегка напоминаетъ Клитемнестру своими круглыми красными щеками и кроткими голубыми глазами. Вскорѣ стало очевиднымъ, что сама Млиссъ замѣтила это сходство. Вслѣдствіе этого она принялась кормить ее колотушками, и случалось, приволакивала ее на шнуркѣ въ школу и обратно. Порою, положивъ ее на пюпитръ, она втыкала булавки въ ея терпѣливое и беззащитное туловище. Вымѣщала ли она такимъ образомъ на куклѣ досаду, возбуждаемую въ ней совершенствами Клити, или же она, подобно всякимъ язычникамъ, питала смутное убѣжденіе, что оригиналъ ея воскового моделя можетъ зачахнуть и даже умереть отъ истязаній, которымъ подвергается послѣдній -- это метафизическій вопросъ, котораго я здѣсь не берусь рѣшать.
   Не взирая на эти нравственныя безобразія, учитель не могъ не замѣтить, что Млиссъ была очень понятлива и умна. Она никогда не выказывала замѣшательства и нерѣшительности, свойственныхъ дѣтскому возрасту. Отвѣты ея въ классахъ всегда поражали своей смѣлостью и опредѣленностью. Конечно, и ей случалось ошибаться; но когда маленькая красная ручка подымалась надъ пюпитромъ, то въ классѣ воцарялось напряженное молчаніе и самого учителя сбивали съ толку порою неожиданные отвѣты.
   Тѣмъ не менѣе, нѣкоторыя странности Млиссъ, которыя вначалѣ забавляли его, начинали мало-по-малу тревожить. Онъ не могъ не видѣть, что Млиссъ была мстительна, дерзка и своенравна, что въ ней собственно только и было хорошаго, что ея физическое мужество и правдивость. Млиссъ была и безстрашна и искренна; быть можетъ, для подобныхъ характеровъ эти два прилагательныхъ являются сипонимами.
   Учитель, ломая голову надъ этими вопросами, пришелъ наконецъ къ заключенію, весьма обыкновенному у искреннихъ людей, а именно, что онъ вообще слишкомъ поддается предубѣжденіямъ, и результатомъ такого размышленія было то, что онъ рѣшился посовѣтоваться съ достопочтеннымъ Макъ-Снэгли. Рѣшеніе это нѣсколько задѣвало его гордость, такъ какъ онъ и Макъ-Снэгли не были друзьями. Но размышляя о Млиссъ и о томъ вечерѣ, когда они впервые свидѣлись, онъ -- быть можетъ вслѣдствіе извинительнаго суевѣрія, внушавшаго ему, что не простой случай направилъ своенравные шаги Млиссъ въ школу, быть можетъ вслѣдствіе пріятнаго сознанія въ рѣдкомъ великодушіи своего поступка,-- подавилъ свою антипатію и отправился къ Макъ-Снэгли.
   Этотъ достойный джентльменъ выразилъ удовольствіе, что его видитъ, и замѣтилъ, что онъ кажется не совсѣмъ здоровымъ, заявивъ надежду, что онъ не страдаетъ "невралгіей" или "ревматизмомъ". Самъ онъ, по его словамъ, мучится лихорадкой со времени послѣдней конференціи, но умѣетъ "терпѣть и молиться".
   Помолчавъ съ минуту, чтобы дать учителю время хорошенько проникнуться уваженіемъ къ его методѣ леченія, онъ освѣдомился о сестрѣ Морферъ.
   -- Она украшеніе христіанства, и подростающіе дѣти ея обѣщаютъ тоже служить его украшеніемъ, прибавилъ Макъ-Снэгли; въ особенности эта благовоспитанная молодая дѣвица, миссъ Клити.
   И дѣйствительно, совершенства Клити повидимому трогали его въ такой мѣрѣ, что онъ нѣсколько минутъ распространялся о нихъ. Учитель находился въ двойномъ затрудненіи. Во-первыхъ, эти похвалы Клити служили такимъ рѣшительнымъ осужденіемъ для бѣдной Млиссъ. Во-вторыхъ, въ тонѣ, съ какимъ Макъ-Снэгли говорилъ о первенцѣ миссисъ Морферъ, было что-то непріятно-конфиденціальное, такъ что учитель, послѣ нѣсколькихъ неудачныхъ попытокъ свести разговоръ на болѣе простые предметы, сослался на необходимость сдѣлать еще одинъ визитъ и ушелъ, не посовѣтывавшись на счетъ Млиссъ; причемъ въ своихъ послѣдующихъ размышленіяхъ объ этомъ предметѣ не совсѣмъ справедливо обвинялъ достопочтеннаго Макъ-Снэгли въ томъ, что тотъ отказался дать ему требуемый совѣтъ.
   Быть можетъ, это обстоятельство снова сблизило учителя и ученицу. Дитя, казалось, замѣтило перемѣну въ обращеніи учителя, который сталъ съ ней гораздо сдержаннѣе въ послѣднее время, и въ одну изъ длинныхъ послѣобѣденныхъ прогулокъ внезапно остановилась, влѣзла на пень и поглядѣвъ ему прямо въ лицо своими большими пытливыми глазами:
   -- Вы въ своемъ умѣ? спросила она, вопросительно тряся своими черными косами.
   -- Да.
   -- Вы не огорчены?
   -- Нѣтъ.
   -- И не голодны? (голодъ по мнѣнію Млиссъ былъ болѣзнью, которая во всякую минуту могла схватить человѣка).
   -- Нѣтъ.
   -- И не думаете о ней?
   -- О комъ, Лисси?
   -- Объ этой бѣлобрысой дѣвушкѣ? (то былъ послѣдній эпитетъ, придуманный Млиссъ, которая была совсѣмъ смуглой брюнеткой, для Клитемнестры).
   -- Нѣтъ.
   -- Честное слово? (выраженіе, которымъ учитель предложилъ замѣнить ея любимое: провалиться вамъ на мѣстѣ!)
   -- Да.
   -- Честное и благородное слово?
   -- Да.
   Послѣ этого Млиссъ горячо поцѣловала его и соскочивъ съ пня, умчалась впередъ. Въ теченіи двухъ или трехъ дней послѣ этого разговора она старалась вести себя, какъ и всѣ другія дѣти, и быть, какъ она выражалась, "добренькой".
   Прошло два года съ тѣхъ поръ, какъ учитель поселился въ "Карманѣ Смита", и такъ какъ его жалованье было невелико, а надежды поселка сдѣлаться столицей Штата далеко не вѣрны, то онъ и подумывалъ о переходѣ на другое мѣсто. Онъ увѣдомилъ частнымъ образомъ распорядителей школы о своемъ намѣреніи, но такъ какъ образованные молодые люди съ безукоризненной нравственностью составляли рѣдкость въ эту пору года, то онъ согласился продолжать свои занятія въ школѣ до конца зимы. Кромѣ этого, онъ никому не сообщалъ о своемъ намѣреніи, ни миссисъ Морферъ, ни Клити и никому изъ учениковъ. Частью онъ умолчалъ о немъ вслѣдствіе природной скрытности характера, частью во избѣжаніе вульгарнаго любопытства и безцеремонныхъ вопросовъ, частью наконецъ потому, что обыкновенно вѣрилъ лишь въ совершившіеся факты.
   Онъ старался не думать о Млиссъ. Быть можетъ, эгоистическій инстинктъ побуждалъ его считать свою привязанность къ этому ребенку глупой, романтической и непрактичной. Онъ даже пытался убѣдить себя, что для ея исправленія будетъ гораздо лучше, если она будетъ находиться подъ руководствомъ болѣе пожилого и болѣе строгаго учителя. Ей было почти одиннадцать лѣтъ, и по законамъ "Красной Горы", она станетъ женщиной черезъ немного лѣтъ. Онъ исполнилъ свой долгъ. По смерти Смита онъ написалъ въ его родственникамъ и получилъ отвѣтъ отъ родной тетки Млиссъ. Эта послѣдняя благодарила учителя и извѣщала о своемъ намѣреніи пріѣхать въ Калифорнію вмѣстѣ съ мужемъ, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ. Учитель строилъ воздушные замки насчетъ будущаго житья-бытья Млиссъ, но когда онъ прочиталъ ей письмо, Млиссъ выслушала письмо невнимательно, покорно приняла его изъ рукъ учителя и затѣмъ вырѣзала изъ него ножницами фигурки, долженствовавшія изображать Клитемнестру, надписала на нихъ "бѣлобрысая дѣвушка", для устраненія всякаго недоразуменія, и приклеила къ наружнымъ стѣнамъ школы.
   Когда лѣто пришло къ концу и послѣдняя жатва была убрана въ долинахъ, учителю пришло въ голову тоже собрать въ нѣкоторомъ родѣ свою собственную жатву, то-есть устроить ученикамъ и ученицамъ экзаменъ. И вотъ, ученые и почетные обитатели "Кармана Смита" были приглашены присутствовать на освященномъ временемъ обычаѣ истязать застѣнчивыхъ дѣтей подобно тому, какъ истязують свидѣтелей на судѣ. Какъ и всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, самые смѣлые и хладнокровные пожинали всѣ лавры. Читатель не удивится, узнавъ что Млиссъ и Клити первенствовали и привлекали всеобщее вниманіе: Млиссъ бойкостью и ясностью отвѣтовъ, Клити спокойнымъ самообладаніемъ и безукоризненностью манеръ. Остальныя дѣти смущались и сбивались въ отвѣтахъ. Блистательные и скорые отвѣты Млиссъ, разумѣется, привлекали особенно лестное вниманіе и похвалы. Антецеденты Млиссъ безсознательно будили живѣйшую симпатію въ томъ классѣ людей, атлетическія фигуры которыхъ красовались вдоль стѣнъ, и красивыя, бородатыя головы выглядывали изъ оконъ. Но популярности Млиссъ былъ нанесенъ неожиданный ударъ.
   Макъ-Снэгли самъ пригласилъ себя и пріятно развлекался, пугая самыхъ застѣнчивыхъ учениковъ неопредѣленными и неясными вопросами, которые произносилъ внушительнымъ, гробовымъ голосомъ. Млиссъ только-что погрузилась въ астрономію и слѣдила за теченіемъ нашей планеты и различныхъ другихъ въ пространствѣ, какъ вдругъ Макъ-Снэгли поднялся съ своего мѣста съ необыкновенной торжественностью.
   -- Млиссъ! ты говоришь объ обращеніи земли и о движеніяхъ солнца, и кажется утверждаешь, что такъ было съ сотворенія міра, не такъ ли?
   Млиссъ презрительно кивнула головой.
   -- Развѣ это справедливо? спросилъ Макъ-Снэгли, складывая руки.
   -- Да, подтвердила Млиссъ, крѣпко сжимая свои красныя губки.
   Въ окнѣ показалась бѣлокурая голова съ голубыми глазами, принадлежавшая величайшему бездѣльнику изъ золотоискателей, и обратившись къ дѣвочкѣ, прошептала:
   -- Стой на своемъ, Млиссъ!
   Достопочтенный Макъ-Снэгли испустилъ глубокій вздохъ, и бросилъ сострадательный взглядъ на учителя, затѣмъ на дѣтей, и наконецъ остановилъ свои взоры на Клити. Эта молодая дѣвица подняла свою круглую, бѣлую ручку. Ея соблазнительныя линіи еще болѣе выигрывали отъ сосѣдства съ массивнымъ золотымъ браслетомъ, подаркомъ одного изъ ея поклонниковъ, надѣтымъ по случаю торжества. Наступило минутное молчаніе. Круглыя щечки Клити были румяны и нѣжны. Большіе глаза Клити были ясны и цвѣта лазури. Бѣлое кисейное платье съ низкимъ вырѣзомъ мягко охватывало бѣлыя, пухлыя плечики Клити. Клити поглядѣла на учителя, и тотъ кивнулъ головой.
   Тогда Клити мягко проговорила:
   -- Іисусъ Навинъ приказалъ солнцу остановиться, и оно повиновалось ему!
   Глухіе апплодисменты раздались въ публикѣ, торжествующее выраженіе показалось на лицѣ Макъ-Снэгли, лицо же учителя омрачилось, а физіономіи, торчавшія въ окнахъ, выразили комическое разочарованіе. Млиссъ провела рукой по своему учебнику астрономіи, и затѣмъ съ шумомъ захлопнула книгу. Макъ-Снэгли издалъ стонъ, ропотъ изумленія пробѣжалъ въ публикѣ, а изъ оконъ послышались радостные вопли, когда Млиссъ, ударивъ своимъ краснымъ кулачкомъ по пюпитру, произнесла съ паѳосомъ:
   -- Я этому не вѣрю!
   

ГЛАВА IV.

   Длинное дождливое время года подходило къ концу. Приближеніе весны сказывалось въ наливающихся почкахъ и шумящихъ потокахъ, катившихся съ горъ. Еловые лѣса издавали свѣжій, смолистый запахъ. Азаліи уже были покрыты почками, и надъ могилой Смита зазеленѣла нѣжная травка.
   На улицахъ города прибито было нѣсколько афишъ, возвѣщавшихъ, что знаменитая драматическая труппа дастъ нѣсколько представленій, и новость эта произвела большое волненіе и великія ожиданія среди учениковъ и ученицъ нашей школы. Учитель обѣщалъ Млиссъ, что сведетъ ее въ театръ, и сдержалъ свое слово.
   Исполненіе было самое посредственное; мелодрама не была достаточно плоха, чтобы вызвать смѣхъ, и недостаточно хороша, чтобы взволновать. Но учитель, повернувшись со скучающимъ видомъ въ Млиссъ, былъ изумленъ и даже почувствовалъ нѣчто къ родѣ угрызенія совѣсти, замѣтивъ потрясающее дѣйствіе, какое производило зрѣлище на ея впечатлительную натуру. Кровь бросалась ей въ лицо съ каждымъ біеніемъ ея маленькаго сердечка. Ея маленькія страстныя губки были раскрыты отъ учащеннаго дыханія, глаза расширены, а черныя брови поднята. Она не смѣялась надъ пошлыми шутками комика, потому что Млиссъ вообще рѣдко смѣялась. Она также не прибѣгала къ носовому платку, подобно чувствительной "Клити", которая при этомъ ухитрялась тутъ же перекидываться словечками съ своими поклонниками и бросать кокетливые взгляды на учителя. Но когда представленіе было окончено и зеленый занавѣсъ опустился на маленькую сцену, Млиссъ глубоко перевела духъ и повернулась къ учителю съ утомленнымъ видомъ и съ улыбкой, выражавшей какъ-бы извиненіе.
   Затѣмъ она сказала:
   -- Отведите меня теперь домой! и опустила рѣсницы, какъ-бы стараясь мысленно воспроизвести все видѣнное ею.
   Идучи къ миссисъ Морферъ, учитель нашелъ нужнымъ осмѣять все представленіе.-- Чего добраго, говорилъ онъ, Млиссъ вообразила, что молодая дама, которая такъ хорошо играла, представляла все это взаправду и въ самомъ дѣлѣ влюблена въ джентльмена, который былъ такъ нарядно одѣтъ. Но, вѣдь, еслибы это было такъ, то тѣмъ хуже для нея!
   -- Почему! спросила Млиссъ, быстро поднимая опущенныя рѣсницы.
   -- О, потому, что онъ при своемъ теперешнемъ жалованьѣ не могъ бы содержать жену и покупать себѣ такія нарядныя платья; да еслибы они были женаты, то не получали бы столько денегъ, сколько получаютъ ихъ теперь, когда только разыгрываютъ влюбленныхъ. Притомъ же, прибавилъ учитель, судьба ихъ уже связана съ другими лицами; какъ мнѣ кажется, мужъ хорошенькой молодой графини собираетъ билеты у дверей, или подымаетъ занавѣсъ, или зажигаетъ свѣчи, или вообще занимается чѣмъ-то въ этомъ родѣ...
   Учитель долго разглагольствовалъ на эту тему; Млиссъ взяла его руку въ свои и пыталась заглянуть ему въ глаза, которые учитель рѣшительно отворачивалъ отъ нея. Млиссъ имѣла самое смутное понятіе объ ироніи, хотя сама порою впадала въ сардоническое настроеніе духа, которое одинаково отражалось какъ на ея поступкахъ, такъ и на ея рѣчахъ.
   Но молодой человѣкъ не унимался, пока не дошелъ до дверей миссисъ Морферъ и не поручилъ Млиссъ материнскихъ заботамъ послѣдней. Отклонивъ приглашеніе миссисъ Морферъ отдохнуть и закусать, и закрывъ глаза рукой, чтобы избѣжать кокетливыхъ взглядовъ голубоокой Клитемнестры, онъ извинился и ушелъ домой.
   Дня два или три спустя послѣ театральнаго представленія, Млиссъ не явилась въ школу, и учителю пришлось отложить свою обычную послѣобѣденную прогулку, вслѣдствіе отсутствія своей вѣрной спутницы. Онъ убралъ книги и собирался оставятъ школу, какъ вдругъ возлѣ него раздался тоненькій голосокъ:
   -- Извините, сэръ.
   Учитель обернулся и увидѣлъ Аристида Морфера.
   -- Что тебѣ нужно, крошка? отвѣчалъ учитель нетерпѣливо,-- въ чемъ дѣло? говори скорѣй!
   -- Извините, сэръ, я и Кергъ, мы думаемъ, что Млиссъ опять собирается сбѣжать.
   -- Это что за пустяки, возразилъ учитель съ той досадой, которую въ насъ всегда возбуждаютъ непріятныя вѣсти.
   -- Да что, сэръ! она совсѣмъ больше не сидитъ дома, и Кергъ, и я, мы видѣли, какъ она разговаривала съ однимъ изъ актеровъ; да она и теперь съ нимъ; а еще, сэръ, она сказала мнѣ и Кергу, что могла бы говорить рѣчи не хуже миссъ Целлерстины Монморенси, и принялась декламировать ее наизусть.
   Тутъ маленькій мальчикъ умолкъ.
   -- Съ какимъ актеромъ? спросилъ учитель.
   -- Съ тѣмъ, который носитъ блестящую шляпу. И волосы... И золотую булавку... И золотую цѣпочку, отвѣчалъ правдивый Аристидъ, ставя точки, вмѣсто запятыхъ, чтобы успѣть перевести духъ.
   Учитель надѣлъ перчатки и шляпу, чувствуя непріятное стѣсненіе въ груди и, выйдя изъ школы, пошелъ по дорогѣ. Аристидъ побѣжалъ рядомъ съ нимъ, изъ всѣхъ силъ работая своими маленькими ножонками, чтобы поспѣть за крупными шагами учителя, и когда послѣдній внезапно остановился, Аристидъ ударился головой объ его ноги.
   -- Гдѣ они разговаривали? спросилъ учитель.
   -- Въ Аркэдѣ, отвѣчалъ Аристидъ.
   Когда они дошли до главной улицы, учитель остановился.
   -- Бѣги домой, сказалъ онъ мальчику. Если Млиссъ дома, приходи въ Аркждъ и скажи мнѣ. Если ее тамъ нѣтъ, оставайся дома; скорѣй!
   И Аристидъ пустился бѣжать со всѣхъ ногъ.
   Аркэдъ стоялъ какъ разъ поперегъ дороги. То было продолговатое зданіе, содержавшее погребокъ, билліардную и трактиръ. Когда молодой человѣкъ переходилъ черезъ площадь, то замѣтилъ, что двое или трое прохожихъ оглянулись на него. Онъ оглядѣлъ свое платье, вынулъ носовой платокъ и отеръ лицо, прежде чѣмъ войти въ погребокъ. Тамъ находились уже обычные посѣтители, которые уставились на учителя, когда тотъ вошелъ. Одинъ изъ нихъ такъ пристально и съ такимъ страннымъ выраженіемъ поглядѣлъ на него, что учитель остановился и въ свою очередь уставился на него... но тутъ увидѣлъ, что то было его собственное изображеніе, отражавшееся въ большомъ зеркалѣ. Это заставило учителя сообразить, что должно быть онъ нѣсколько взволнованъ, а потому онъ взялъ со стола газету и постарался привести себя въ порядокъ за чтеніемъ объявленій.
   Послѣ этого онъ прошелъ черезъ погребокъ въ трактиръ, и затѣмъ въ билліардную. Дѣвочки тамъ не было. Въ послѣдней комнатѣ у одного изъ билліардныхъ столовъ стоялъ человѣкъ, державшій въ рукахъ широкополую глянцовитую шляпу. Учитель узналъ въ немъ агента драматической труппы; онъ съ первой же встрѣчи не взлюбилъ его за особую манеру носить бороду и волосы. Довольный тѣмъ, что предмета его поисковъ тутъ не было, учитель обратился къ человѣку съ глянцовитой шляпой. Тотъ замѣтилъ учителя, но принялъ безпечный видъ, которымъ вульгарныя натуры обыкновенно, хотя и безуспѣшно, пытаются отвести глаза наблюдателямъ. Помахивая кіемъ, который держалъ въ рукѣ, онъ сдѣлалъ видъ, будто прицѣливается имъ въ шаръ, лежавшій посреди билліарда. Учитель всталъ противъ него и ждалъ, пока тотъ подниметъ глаза; когда взоры ихъ встрѣтились, учитель подошелъ къ нему.
   Онъ хотѣлъ избѣжать сцены или ссоры, но когда заговорилъ, то почувствовалъ, что ему какъ-будто сдавили горло, вслѣдствіе чего слова съ трудомъ выговаривались, и звукъ собственнаго голоса испугалъ его,-- до того онъ былъ глухъ и неровенъ.
   -- Мнѣ говорили, началъ онъ, что Млиссъ Смитъ, сирота и одна изъ моихъ ученицъ, сообщила вамъ о томъ, что собирается поступить на сцену. Правда ли это?
   Человѣкъ съ глянцовитой шляпой оперся на билліардъ и такъ толкнулъ шаръ, что тотъ запрыгалъ на билліардѣ. Затѣмъ, обойдя билліардъ, поправилъ шаръ и прицѣливаясь въ другой, проговорилъ:
   -- Положимъ, что это правда.
   Горло учителя опять судорожно сжалось, но стиснувъ сукно билліарда въ рукѣ, обтянутой перчаткой, онъ продолжалъ:
   -- Если вы джентльменъ, то я долженъ сказать вамъ, что я ея опекунъ и отвѣчаю за ея будущность. Вы знаете такъ же хорошо, какъ и я, какого рода жизнь предстоитъ ей съ вами. Вамъ скажетъ всякій здѣсь, я уже спасъ ее отъ жизни, которая была бы хуже смерти... отъ уличной, порочной жизни. Я и теперь стараюсь спасти ее. Будемъ говорить, какъ люди. У ней нѣтъ ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата. Можете ли вы замѣнить ей все это?
   Человѣкъ съ глянцовитой шляпой поглядѣлъ на кончикъ своего кія и затѣмъ оглядѣлся вокругъ, какъ-бы ища свидѣтелей, которые могли бы позабавиться вмѣстѣ съ нимъ.
   -- Я знаю, что она странная, своенравная дѣвушка, продолжалъ учитель, но она уже исправилась сравнительно съ тѣмъ, какою была прежде. Полагаю, что имѣю надъ ней нѣкоторое вліяніе. А прошу и надѣюсь, что вы не станете поощрять ея намѣреніе, но какъ человѣкъ, какъ джентльменъ, предоставите мнѣ заботиться о ней. Я готовъ...
   Тутъ въ горлѣ у учителя снова пересохло и онъ не докончилъ фразы...
   Человѣкъ съ глянцовитой шляпой, истолковавъ по своему молчаніе учителя, поднялъ голову съ грубымъ, рѣзкимъ смѣхомъ и громко сказалъ:
   -- Хотите-молъ сами прибрать ее въ рукамъ. Эта штука вамъ не удастся, молодой человѣкъ!
   Оскорбленіе заключалось больше въ тонѣ, чѣмъ въ словахъ, больше во взглядѣ, чѣмъ въ тонѣ, а всего больше въ инстинктивной грубости натуры этого человѣка. Самымъ лучшимъ аргументомъ съ такого рода животными является кулакъ. Учитель почувствовалъ это и ударилъ кулакомъ животное прямо въ осклабляющуюся харю. Ударъ выбилъ у агента изъ одной руки шляпу, а изъ другой кій, и разорвалъ перчатку и кожу на рукѣ у учителя. Онъ угодилъ прямо въ уголъ рта противника, и подпортилъ на время особую форму его бороды.
   Послышался крикъ, проклятіе, шумъ борьбы и топотъ многочисленныхъ шаговъ. Затѣмъ толпа разступилась направо и налѣво, и два выстрѣла послышались одинъ за другимъ. Затѣмъ толпа снова окружила противника учителя, а этотъ послѣдній остался одинъ. Онъ помнилъ, что вынулъ горящій пыжъ изъ своего рукава лѣвой рукой. Правую кто-то держалъ. Поглядѣвъ на нее, онъ увидѣлъ, что кровь струилась изъ нея, а пальцы сжимали рукоятку сверкающаго ножа. Онъ не могъ припомнить, когда и какъ онъ схватилъ этотъ ножъ.
   Человѣкъ державшій его за руку, былъ м-ръ Морферъ. Онъ тащилъ учителя къ дверямъ, но учитель упирался и старался разсказать ему, не взирая на спазмы въ горлѣ, о Млиссъ.
   -- Все въ порядкѣ, другъ мой, отвѣчалъ м-ръ Морферъ. Она дома.
   И они вмѣстѣ вышли на улицу. Дорогой м-ръ Морферъ сообщилъ, что Млиссъ прибѣжала домой нѣсколько минутъ тому назадъ и потащила его за собой, говоря, что кто-то готовится убить учителя въ Аркэдѣ. Желая остаться на-единѣ, учитель обѣщался м-ру Морферу, что не пойдетъ разыскивать агента сегодня вечеромъ, и простившись съ м-ромъ Морферомъ, направился къ школѣ. Подходя къ ней, онъ удивился, замѣтивъ, что дверь открыта... удивленіе его возросло, когда онъ нашелъ въ школьной комнатѣ Млиссъ.
   Въ основѣ характера учителя, какъ я уже раньше намекалъ на это, лежалъ эгоизмъ, какъ и у большинства нервныхъ натуръ. Грубый намекъ, только-что брошенный ему въ лицо противникомъ, все еще щемилъ его за сердце. Весьма возможно, думалось ему, что и другіе точно такъ же объясняютъ его привязанность къ дѣвочкѣ, которая во всякомъ случаѣ была неразумна и романтична. Кромѣ того, вѣдь она добровольно отвергла его авторитетъ и дружбу! Неужели онъ затѣмъ оспаривалъ всеобщее мнѣніе, чтобы въ концѣ-концовъ быть вынужденнымъ признать истину, которую всѣ предсказывали? И вотъ, ему довелось подраться въ винномъ погребкѣ съ какимъ-то проходимцемъ и рисковать жизнью,-- и ради чего? Чего онъ добился? Ничего! Что скажутъ люди? Что скажутъ его друзья? Что скажетъ Макъ-Снэгли?
   Терзаемый угрызеніями совѣсти, онъ всего менѣе желалъ бы въ настоящую минуту встрѣтиться съ Млиссъ. Онъ вошелъ въ дверь и подойдя къ своему столу, объявилъ дѣвочкѣ кратко и холодно, что занятъ и желаетъ остаться одинъ. Когда она встала съ мѣста, онъ занялъ его и закрылъ лицо руками. Нѣсколько времени спустя отнявъ руки отъ лица, онъ увидѣлъ, что она не трогалась съ мѣста и глядѣла ему въ лицо съ тревожнымъ выраженіемъ.
   -- Вы его убили? спросила она.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ учитель.
   -- Вѣдь я затѣмъ и дала вамъ ножъ! продолжала дѣвочка торопливо..
   -- Дала мнѣ ножъ? повторилъ удивленный учитель.
   -- Ну да, дала вамъ ножъ. Я залѣзла подъ прилавокъ. Видѣла какъ вы его ударили. Видѣла какъ вы оба упали. Онъ выронилъ свой ножъ. Я подала вамъ его. Зачѣмъ вы его не зарѣзали? спѣшила объясниться Млиссъ, выразительно мигая своими черными глазами и размахивая маленькой красной ручкой.
   Учитель могъ только взглядомъ выразить свое удивленіе.
   -- Да, продолжала Млиссъ. Еслибы вы спросили меня, то я сказала бы вамъ, что собираюсь уйти съ актерами. А почему? Потому что вы скрыли отъ меня, что уѣзжаете отсюда. А я это знала. И не хотѣла оставаться здѣсь одна съ этими Морферами. Скорѣе -- умереть!
   И съ драматическимъ жестомъ, вполнѣ подъ-стать въ ея характеру, она показала ему нѣсколько зеленыхъ листьевъ:
   -- Вотъ ядовитое растеніе, которое, по вашимъ словамъ, можетъ убить меня. Я уйду съ актерами или съѣмъ вотъ это, и умру. Мнѣ все равно. Я не останусь здѣсь, гдѣ всѣ меня ненавидятъ и презираютъ! Да и вы не бросили бы меня, если бы не ненавидѣли и не презирали!
   Страстная маленькая грудь вздымалась и двѣ крупныя слезы навернулись на рѣсницы Млиссъ, но она поспѣшила смахнуть ихъ передникомъ.
   -- Если вы запрете меня въ тюрьму, чтобы я не убѣжала, продолжала съ сердцемъ Млиссъ, то я отравлюсь. Отецъ убилъ себя, почему же и мнѣ не убить себя? Вы сказали, что кусочекъ этого корня убьетъ меня, и я всегда ношу его здѣсь; и она ударила себѣ кулакомъ по груди.
   Учитель подумалъ о незанятомъ мѣстѣ возлѣ могилы Смита, такъ какъ суевѣріе заставляло жителей городка хоронить своихъ покойниковъ поодаль отъ могилы самоубійцы, и взявъ руки Млиссъ въ свои, онъ поглядѣлъ въ ея честные глаза и сказалъ:
   -- Лисси, хочешь идти со мной?
   Дѣвочка охватила его шею руками и радостно отвѣчала:
   -- Да.
   -- Но теперь же... сегодня вечеромъ?
   -- Сегодня вечеромъ.
   И рука объ руку они пошли по дорожкѣ, по той самой узкой дорожкѣ, которая однажды уже привела усталаго ребенка въ учителю и по которой, казалось, имъ уже не суждено было ходить вмѣстѣ. Звѣзды горѣли надъ ихъ головами. Къ добру или въ худу, но урокъ судьбы не пропалъ даромъ и двери школы "Красной Горы" затворились за нашей четой навѣки.
   

X.
Уличная собака.

   Оторвавъ глаза отъ газеты, я усматриваю собаку, лежащую на ступеняхъ противуположнаго дома. Ея поза можетъ заставить думать прохожихъ и случайныхъ наблюдателей, что она принадлежитъ господамъ, живущимъ въ этомъ домѣ, и слѣдовательно занимаетъ извѣстное положеніе въ свѣтѣ. Я видѣлъ, какъ посѣтители гладили ее, въ томъ убѣжденіи, что оказываютъ этимъ любезность ея хозяину, и собака лукавыми движеніями поддерживала въ нихъ это заблужденіе. Но все это чистое притворство и обманъ съ ея стороны. У ней нѣтъ ни хозяина, ни жилища. Она парія и отверженное существо; короче говоря, она уличная собака.
   Этотъ эпитетъ говоритъ намъ о такой безнадежной и неисправимой цыганской жизни, какая, быть можетъ, не всякому понятна. Только тѣ, кому извѣстны бродяжническія привычки и грабительскіе инстинкты уличныхъ мальчишекъ большихъ городовъ, оцѣнятъ все его значеніе. Это низшая ступень въ общественной лѣстницѣ, на какую только можетъ опуститься почтенный песъ. Собака слѣпого нищаго, собака, спутница точильщика ножей -- занимаютъ сравнительно болѣе высокое мѣсто. Надъ ними по крайней мѣрѣ есть только одинъ хозяинъ. Но уличная собака является рабой цѣлой юной ватаги, и обязана повиноваться знакамъ и призыву всякаго уличнаго пострѣла. Она подчинена не столько личности какого-нибудь мальчишки, сколько мальчишескому элементу и принципу вообще. Она дѣятельно участвуетъ во всѣхъ ихъ проказахъ, мелкихъ воровствахъ, набѣгахъ на задніе дворы, битьѣ оконныхъ стеколъ и другихъ юношескихъ развлеченіяхъ. Такимъ образомъ она является отраженіемъ пороковъ нѣсколькихъ хозяевъ, не обладая добродѣтелями или особенностями ни одного изъ нихъ.
   Если вести "собачью жизнь" вообще считается крайней гранью житейской невзгоды, то жизнь уличной собаки еще злополучнѣе. Она участвуетъ во всѣхъ проказахъ, и если только не отличается особенной опытностью, то всегда служитъ козломъ отпущенія. Она никогда не имѣетъ доли въ добычѣ своихъ сообщниковъ. За отсутствіемъ законныхъ развлеченій, она служитъ игрушкой для своихъ товарищей, и я видалъ, что униженіе ея доходило до того, что ей привязывали въ хвосту крапиву. Уши и хвостъ обыкновенно выкраиваются на всевозможные лады въ силу прихоти бѣдовой шайки, которой она состоитъ членомъ; и если только она отличается малѣйшей храбростью, то ее неизмѣнно подзадориваютъ къ дракѣ съ болѣе крупными собаками. Ее почти не кормятъ и ежечасно обижаютъ; дурная слава товарищей лишаетъ ее всякихъ симпатій, и разъ обратившись въ уличную собаку, она уже не можетъ измѣнить своего положенія. Она зачастую продается въ рабство своими безчеловѣчными товарищами. Я помню, что однажды у самыхъ дверей моего дома ко мнѣ подошли двое изъ такихъ скороспѣлыхъ сорванцовъ, и предложили продать собаку, которую вели на веревкѣ. Цѣна была крайне умѣренная, сколько мнѣ помнится, всего пятьдесятъ центовъ. Вообразивъ, что несчастное животное недавно лишь попало въ ихъ злодѣйскія руки и желая спасти ее отъ униженія сдѣлаться рабой уличныхъ мальчишекъ, я уже готовился заключить предлагаемую сдѣлку, когда замѣтилъ, что собака обмѣнялась многозначительнымъ взглядомъ съ своими хозяевами. Я немедленно прервалъ всѣ переговоры и прогналъ съ глазъ долой юныхъ обманщиковъ и ихъ четвероногаго сообщника. Дѣло было ясно. Собака была старая, опытная, закаленная уличная собака, и я былъ вполнѣ увѣренъ, что она убѣжитъ къ своимъ старымъ товарищамъ при первой возможности. Такъ и случилось, какъ я о томъ узналъ впослѣдствіи, когда одинъ добросердечный, но не проницательный сосѣдъ мой, купилъ ее. Нѣсколько дней спустя я видѣлъ, какъ два юныхъ негодяя продавали ее въ другомъ кварталѣ, такъ какъ въ нашемъ они уже нѣсколько разъ перепродали ее.
   Но, спроситъ читатель, если жизнь уличной собаки такая несчастная, то почему она не промѣняетъ ее на какую-нибудь другую и не откажется отъ непріятнаго товарищества. Признаюсь, я часто ломалъ голову надъ этимъ вопросомъ. Долгое время я никакъ не могъ рѣшить: Является ли этотъ зловредный союзъ слѣдствіемъ вліянія собаки на мальчишку, или, и кто изъ двухъ обладаетъ слабѣйшей и впечатлительнѣйшей натурой. Я убѣдился теперь въ томъ, что вначалѣ собака несомнѣнно подчиняется вліянію мальчишки, и будучи еще невиннымъ щенкомъ сбивается съ пути собачьей истины хитрыми и лукавыми мальчишками. Подростая и освоиваясь съ обычаями своихъ друзей-бродягъ, она становится сознательнымъ плутомъ, съ наслажденіемъ сбиваетъ съ толку невинныхъ дѣтей, вводитъ ихъ въ различные соблазны и такимъ образомъ мститъ за свое униженіе. Въ этомъ отношеніи и въ виду тѣхъ неблаговидныхъ уловокъ, въ которыхъ я уличилъ ее, я и считаю нужнымъ предупредить родителей и опекуновъ объ опасности, которой подвергаются ихъ питомцы со стороны уличной собаки.
   Уличная собака лукаво ведетъ свои подкопы. Вначалѣ она соблазняетъ юный умъ перспективой неограниченной свободы, которую она олицетворяетъ собственной персоной. Она будетъ сторожить у калитки сада какого-нибудь маленькаго мальчика и постарается прыжками и заигрываніемъ выманить его изъ священной ограды. Она устроитъ воображаемую погоню и примется бѣгать вокругъ одного и того же мѣста какъ безумная; затѣмъ подбѣжитъ къ ребенку поглядывая такъ, какъ если бы хотѣла сказать:-- поглядите, видите, какъ это легко и просто! Если несчастный ребенокъ не съумѣетъ воспротивиться соблазну и выйдетъ за калитку, то съ этой минуты онъ окончательно деморализируется. Уличная собака вселяетъ въ него свои свойства. Плутоватая тварь прямо приводитъ его въ кругъ своихъ друзей-бродягъ. Иногда злополучное дитя, если оно очень мало, попадаетъ въ концѣ-концовъ въ полицію, куда приводятъ заблудившихся дѣтей.
   Когда я встрѣчаю на улицѣ мальчика, совсѣмъ оглушеннаго и сбитаго съ толку, то большею частію я нахожу поблизости и уличную собаку. Когда я читаю объявленія о пропавшихъ дѣтяхъ, я всегда мысленно прибавляю въ ихъ описанію: "ихъ видѣли въ послѣдній разъ въ обществѣ уличной собаки". Вліяніе этой твари не ограничивается маленькими мальчиками. Я зачастую видалъ, какъ она терпѣливо дожидалась болѣе взрослыхъ мальчиковъ по дорогѣ въ школу, и хитрыми, лукавыми маневрами увлекала ихъ въ безцѣльному бродяжничеству. Я видалъ, какъ она лежала у дверей школы съ намѣреніемъ завести дѣтей, возвращавшихся домой, въ отдаленные закоулки. Она заводила многихъ довѣрчивыхъ мальчиковъ на пристани и набережныя, прикидываясь водолазомъ, чего въ сущности не было; другихъ же заманивала побродить съ собой, прикинувшись охотничьей собакой, которою она отродясь не бывала. Безсовѣстная, лицемѣрная и лукавая, она привлекала многія дѣтскія сердца, откликаясь на всѣ имена, какими они ее называли, не отставала отъ нихъ ни на шагъ до тѣхъ поръ, пока они не попадали впросакъ, и покидала въ тотъ самый моментъ, когда они наиболѣе нуждались въ ея помощи. А видалъ, какъ она отнимала у маленькихъ учениковъ ихъ завтракъ, какъ-бы нечаянно сбивая ихъ съ ногъ. Я видалъ, какъ болѣе взрослые дѣлились съ ней худо нажитымъ добромъ. Будучи вначалѣ орудіемъ, она съ теченіемъ времени становится сообщницей; жертва обмана, она научается обманыватъ другихъ; на самый лучшій конецъ она не что иное, какъ бродяга изъ бродягъ.
   И совсѣмъ тѣмъ, я все-таки не могу не сожалѣть о ней въ то время, какъ она лежитъ на моихъ глазахъ въ долгое лѣтнее утро, наслаждаясь краткими промежутками спокойствія и отдыха, которыми она украдкой пользуется у чужихъ дверей. Но вотъ раздается рѣзкій свистъ, мальчики возвращаются домой изъ школы, и собаку выводить изъ ея дремоты ловко брошенная картофелина, которая попадаетъ ей прямо въ голову и пробуждаетъ ее къ тяжкой дѣйствительности; а именно: что она осуждена отнынѣ и навѣки быть уличной собакой.

-----

   Кромѣ приведенныхъ разсказовъ, озаглавленныхъ у Бретъ-Гарта: "Повѣствованія объ аргонавтахъ" (Tales of the argonauts) и эскизовъ въ родѣ: "Уличный мальчишка", "Покинутые мною околотки" и проч. Бретъ-Гартъ написалъ еще рядъ Испанскихъ и американскихъ легендъ (Spanish and American legends) но ни по содержанію своему, ни по формѣ, эти легенды не представляютъ большого интереса.
   Кромѣ прозы, Бретъ-Гартъ писалъ также и стихи, но послѣдніе значительно уступаютъ въ достоинствѣ прозаическимъ разсказамъ. Нѣкоторыя стихотворенія, называемыя авторомъ поэмами, любопытны лишь по сюжету, которымъ вдохновлялся поэтъ. Такъ, напримѣръ, одно стихотвореніе воспѣваетъ медвѣдя. Другое -- обращено къ "Черепу Пліоценской формаціи", третье сообщаетъ о томъ, "Что думаетъ паровозъ".
   Но всѣ эти "поэмы" не отличаются особенными достоинствами.
   Наконецъ, у Бретъ-Гарта есть цѣлый рядъ пародій на романы нѣкоторыхъ европейскихъ писателей, напримѣръ, Александра Дюма, Виктора Гюго, Вильки Коллинза, Чарльза Рида и проч. Пародіи эти, возбудившія негодованіе нѣкоторыхъ отечественныхъ рецензентовъ, между тѣмъ весьма замѣчательны. Строгимъ пуристамъ слѣдовало бы помнить, что, во-первыхъ: "смѣяться право не грѣшно надъ тѣмъ, что кажется смѣшно". А во-вторыхъ, что никакая пародія не въ состояніи уронить истинно великаго произведенія, да на такія и не посягаетъ Бретъ-Гартъ.
   Онъ весьма тонко подмѣчаетъ слабыя стороны, фальшивыя ноты, манерность, фразерство нѣкоторыхъ европейскихъ писателей, положимъ, весьма талантливыхъ, но отнюдь не великихъ и отличающихся многими, весьма существенными недостатками. Читатель, хорошо знакомый съ теми произведеніями, на которыя написалъ пародіи Бретъ-Гартъ, и главное, съ характеромъ ихъ авторовъ, не можетъ не смѣяться при чтеніи этихъ мастерскихъ пародій. Хотя, конечно, въ переводѣ трудно передать вс" ихъ соль, но для того, чтобы высказанное мнѣніе не показалось голословнымъ и читатель могъ судитъ: насколько Бретъ-Гартъ ловко попадаетъ въ самое больное мѣсто извѣстнаго писателя, приводимъ отрывки изъ нѣкоторыхъ, наиболѣе рельефныхъ пародій.
   Никто, конечно, не станетъ отрицать, что Викторъ Гюго, напримѣръ, невзирая на свои достоинства, манерностью языка, претенціозностью выраженій, риторической шумихой, страстью къ дешевымъ эффектамъ зачастую просится въ каррикатуру. И развѣ не мастерскую каррикатуру рисуетъ на него Брегъ-Гартъ:
   

I.

   Быть добрымъ, значить быть оригинальнымъ. Что такое добрый человѣкъ? Епископъ Миріэль.
   Мой другъ, вы пожалуй станете возражать противъ этого. Вы пожалуй скажете: я знаю, что талое добрый человѣкъ. Вы, чего добраго, скажете, что вашъ свяпщиникъ добрый человѣкъ.
   О! вы ошибаетесь; вы англичанинъ, а англичане животные.
   Англичане воображаютъ, что они нравственны, когда они только угрюмы. И опять же англичане носятъ такія некрасивыя шляпы и одѣваются такъ безобразно.
   О! они просто canalie.
   И все-таки епископъ Миріэль добрый человѣкъ -- почти такой же добрый, какъ и вы. Добрѣе васъ въ сущности.
   Однажды монсеньоръ Миріэль былъ въ Парижѣ. Этотъ ангелъ имѣлъ привычку ходить по улицамъ, какъ и первый встрѣчный. Онъ не былъ гордъ, хотя был изященъ. Ну вотъ, трое gamius de Paris обозвали его скверными словами.
   Что сдѣлалъ этотъ добрый человѣкъ? Онъ кротко подозвалъ ихъ къ себѣ.
   -- Дѣти мои, сказалъ онъ, это очевидно не ваша вина. Я признаю въ этомъ оскорбленіи и непочтеніи вину вашихъ родителей. Помолимся за вашихъ родителей.
   Они стали на колѣни и помолились за родителей.
   Эффектъ былъ трогательный.
   Епископъ спокойно оглянулся вокругъ.
   -- По зрѣломъ размышленіи, произнесъ онъ торжественно, я вижу, что ошибся; ясно, что виновато общество. Помолимся за общество.
   Они снова стали на колѣни и помолились за общество.
   Эффектѣ былъ еще торжественнѣе. Какъ вы думаете объ этомъ?
   Всякому памятна исторія епископа съ теткой Nez Retroussé. Тетка Nez Retroussé продавала спаржу. Она была бѣдна; въ этомъ словѣ заключается великій смыслъ, мой другъ. Иные говорятъ: "бѣденъ, но честенъ". Я же говорю: О!
   Епископъ Миріэль купилъ шесть связокъ спаржи. У этого добраго человѣка былъ очаровательный порокъ: онъ любилъ спаржу. Онъ далъ ей франкъ и получилъ три су сдачи.
   Су оказались фальшивыми. Какъ поступилъ этотъ добрый епископъ? Онъ сказалъ: -- мнѣ не слѣдовало брать сдачи съ бѣдной женщины.
   Потомъ замѣтилъ своей экономкѣ: -- никогда не берите сдачи съ бѣдной женщины
   И прибавилъ про себя: потому, что су будутъ по всей вѣроятности фальшивыми.
   

II.

   Когда человѣкъ совершаетъ преступленіе; общество заключаетъ его въ тюрьму. Тюрьма -- это худшая изъ гостинницъ, какую только можно себѣ представить. Населеніе въ ней низкое и грубое. Масло горькое, кофе заплеснѣвѣлый. Ахъ! это ужасно! Въ тюрьмѣ, какъ и въ плохой гостинницѣ, человѣкъ вскорѣ утрачиваетъ не только нравственность, но, что гораздо хуже для француза, утонченныя манеры и деликатность.
   Жанъ Вальжанъ вышелъ изъ тюрьмы съ смутными понятіями объ обществѣ. Онъ позабылъ объ условіяхъ современнаго гостепріимства. Поэтому онъ удралъ съ подсвѣчниками епископа. Разберемъ, это дѣло: подсвѣчники были, украдены -- это очевидно. Общество заключило Жана Вальжана въ тюрьму, это тоже очевидно. Въ тюрьмѣ Общество лишило его утонченности манеръ -- это также очевидно.
   Что такое общество?
   Вы, да я -- мы общество.
   Другъ мой, вы да я украли эти подсвѣчники.
   

III.

   Епископъ также пришелъ къ этому заключенію. Онъ глубоко размышлялъ въ теченіи шести дней. Утромъ на седьмой отправился въ полицейскую префектуру.
   Онъ сказалъ: Monsieur, арестуйте меня. Я укралъ подсвѣчники.
   Чиновникъ руководился законами общества и отказалъ въ этомъ епископу.
   Что же сдѣлалъ епископъ?
   Онъ заказалъ себѣ очаровательное ядро съ цѣпью, надѣлъ на ногу и носилъ всю остальную жизнь.
   Это фактъ!

-----

   Или вотъ еще отрывокъ изъ пародіи на извѣстное произведеніе Мишле "La femme":

I.
Женщина, какъ учрежденіе.

   "Еслибы не женщины, то немногіе изъ насъ существовали бы теперь на свѣтѣ". Вотъ замѣчаніе одного осторожнаго и скромнаго писателя. Онъ былъ также проницателенъ и уменъ.
   Женщина! Созерцайте ее и восхищайтесь ею. Любуйтесь ею и любите ее. Если она пожелаетъ поцѣловать васъ, дозвольте ей это. Помните, что она слаба, а вы сильны.
   Но не обращайтесь съ ней грубо. Не ухаживайте при ней, даже если она ваша жена, за другой женщиной. Не дѣлайте этого. Будьте всегда вѣжливы, даже если ей другой покажется милѣе васъ.
   Еслибы вашей матери, мой дорогой Амадисъ, не показался вашъ отецъ милѣе всякаго другого, вы могли бы быть сыномъ этого всякаго другого. Подумайте объ этомъ. Всегда будьте философомъ, даже на счетъ женщинъ.
   Немногіе мужчины понимаютъ женщинъ. Французы быть можетъ лучше, чѣмъ всѣ другіе. Я французъ.
   

II.
Дитя.

   Она дитя -- крошечное существо -- младенецъ.
   У ней есть отецъ и мать. Предположимъ для примѣра, что они женаты. Будемъ нравственными, если не можемъ быть счастливыми и свободными -- они женаты -- быть можетъ они любятъ другъ друга -- кто знаетъ?
   Но она ничего объ этомъ не знаетъ; она младенецъ -- крошка, игрушка.
   Она вначалѣ некрасива. Это жестоко, быть можетъ, но она красна и положительно безобразна. Она чувствуетъ это и плачетъ. Она рыдаетъ. Ахъ, мой Боже, какъ она рыдаетъ! Ея крики и вопли становятся отчаянными.
   Слезы текутъ изъ ея глазъ ручьями. Она глубоко и сильно чувствуетъ, какъ Альфонсъ де-Ламартинъ въ своихъ Confessions.
   Если вы ея мать, сударыня, то примитесь трясти ея пеленки, боясь не попали ли въ нихъ булавки, и тому подобное. Ахъ! она притворщица! вы, даже вы не поняли ее!
   Но у ней проявляются уже очаровательныя стремленія. Поглядите, какъ она трясетъ своими пухлыми рученками. Она съ умоляющимъ видомъ смотритъ на свою мать. У ней есть уже свой языкъ. Она говорить: "гу, гу" и "га, га".
   Она чего-то проситъ -- эта крошка!
   Она голодна, она хочетъ кушать. Покормите ее, сударыня!
   Первый долгъ матери кормить свое дитя!..
   

III и IV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

V.
Первая любовь.

   Она болѣе не сомнѣвается въ своей красотѣ. Она любима. Она видѣлась съ нимъ тайкомъ. Онъ живъ и остроуменъ. Онъ знаменитъ. Онъ уже имѣлъ интригу съ Фифиной, горничной, и бѣдная Фифина въ отчаяніи. Онъ дворянинъ. Она знаетъ, что онъ сынъ баронессы Кутюріёръ. Она обожаетъ его.
   Она прикидывается, что не замѣчаетъ его. Бѣдная дурочка! Ипполитъ разстроенъ, убитъ, к неувѣренъ и очарователенъ.
   Она восхищается его сапогами, его галстукомъ, его перчатками, его очаровательными панталонами, его сюртукомъ и тросткой.
   Она предлагаетъ ему бѣжалъ съ нимъ. Онъ въ восторгѣ, но великодушно отказывается, быть можетъ, она ему надоѣла... Она читаетъ Поля и Виргинію. Она внѣ себя отъ восхищенія. Когда она читаетъ, какъ эта примѣрная молодая особа пожертвовала жизнью, чтобы только не показаться своему возлюбленному въ déshabillé, она рыдаетъ...
   Добродѣтельный Бернарденъ де-Сен-Пьеръ! дочери Франціи поклоняются вамъ.
   

VI.
Жена.

   Ей наскучило любить, и она выходитъ замужъ...
   

VII.
Ея возрастъ.

   Француженки никогда не старѣются...

-----

   Изъ англійскихъ писателей Бретъ-Гаргь особенно удачно пародируетъ Чарльза Рида. Этотъ талантливый и плодовитый писатель отличается своими особенностями въ слогѣ и манерѣ разсказывать, которыя иногда впадаютъ въ шаржъ и наскучаютъ, особенно при назойливомъ повтореніи извѣстныхъ литературныхъ пріемовъ въ цѣломъ рядѣ произведеній. Кромѣ внѣшнихъ пріемовъ, Чарльзъ Ридъ повторяется и въ типахъ, изображаемыхъ имъ. Есть у него, напримѣръ, излюбленый женскій типъ, который неизмѣнно фигурируетъ въ каждомъ изъ его рамановъ. Это типъ женщины, которая женственнѣй самой женственности, граціознѣй самой граціи, но съ мягкими и кроткими внѣшними пріемами скрываетъ извѣстную дозу энергіи и стойкости. Вмѣстѣ съ этими качествами ей нечужды и тѣ слабости, которыя испоконъ вѣка считаются принадлежностью всякой дочери Евы: наивная хитрость, невинное лукавство и тѣ спеціальныя слабости, составляющіе исключительную принадлежность дочерей Альбіона и возводимыхъ Чарльзомъ Ридомъ въ перлъ созданій чопорность и жеманство. Словомъ, типъ обольстительной сирены, сильной своей мнимой слабостью и очаровательной въ своихъ недостаткахъ. Этотъ типъ, весьма удавшійся Чарльзу Риду и заинтересовывающій читателя своей новизной въ лицѣ Люси, героинѣ романа "Любитъ -- не любитъ!", повторяясь неизмѣнно во всѣхъ послѣдующихъ романахъ Чарльза Ряда (напр., въ лицѣ Грэсъ, въ романѣ "Поставьте себя на его мѣсто", въ лицѣ главной героини романа "Вѣроломство", и проч.) -- утрачиваетъ свою оригинальность и свѣжесть, и становится приторенъ. Въ послѣднемъ изъ вышеупомянутыхъ романовъ, напр., въ "Вѣроломствѣ", авторъ заставляетъ свою героиню строго держаться свѣтскихъ приличій даже на необитаемомъ островѣ, куда ее выкинула буря, вмѣстѣ съ влюбленнымъ въ нее молодымъ человѣкомъ, которому она не позволяетъ переночевать въ той пещерѣ, гдѣ сама укрывается на ночь, и изъ ложно понятого чувства скромности и стыдливости готова отдать бѣдняка на произволъ расходившимся стихіямъ и даже чуть-ли не на съѣденіе дикимъ звѣрямъ. Чарльзъ Ридъ не налюбуется своей героиней, но всякій безпристрастный и здравомыслящій человѣкъ только плечами пожметъ при видѣ тѣхъ штукъ, которыя она выкидываетъ.
   Бретъ-Гартъ, съ свойственной ему чуткостью до всякой фальши, очень ловко выставляетъ въ своей пародіи всю неестественность подобныхъ выходокъ, а также осмѣиваетъ страсть Чарльза Рида, особенно сказывающуюся въ его послѣднихъ романахъ,-- прибѣгать въ внѣшнимъ эффектамъ, нанизывать сенсаціонныя происшествія, накликать на своихъ героевъ цѣлый рядъ всяческихъ бѣдствій, пожаровъ, наводненій, кораблекрушеній и проч. Конечно, всѣ эти страхи оканчиваются обыкновенно, ничѣмъ, и герои, которые, подобно нашему казенному добру, въ огнѣ не горятъ и въ водѣ не тонуть, выходятъ цѣлы и невредимы изъ борьбы съ стихіями и людскимъ коварствомъ, и соединяются узами брака.
   Въ пародіи Бретъ-Гарта влюбленные другъ въ друга, герой и героиня, разлучаемые жестокостью родителей, неожиданно улетаютъ на воздушномъ шарѣ.
   ".......Лэди Каролина упала въ обморокъ. Прикосновеніе холодного носа ея собачки привело ее въ чувство. Она не рѣшалась заглянуть за край лодочки; не рѣшалась взглянуть на разверстую пасть чудовища, готоваго ее поглотить. Она бросилась на дно лодочки и обняла единственное живое существо, спасенное съ ней пуделя. Потомъ она заплакала. Въ эту минуту раздался ясный голосъ, который казалось доносился изъ окружающаго воздуха:
   -- Могу я побезпокоить васъ просьбой взглянуть на барометръ?
   Она высунула голову изъ лодочки. Литтлъ висѣлъ на концѣ длинной веревки. Она отдернула голову.
   Черезъ минуту онъ увидѣлъ ея смущенное, краснѣющее личико, снова выглянувшее изъ лодочки -- блаженное зрѣлище!
   -- О, пожалуйста, не забирайтесь сюда! Оставайтесь тамъ, гдѣ вы находитесь, пожалуйста!
   Литтлъ повиновался. Само собой разумѣется, что она ничего не смыслила въ барометрѣ и сказала ему объ этомъ. Литтль улыбнулся.
   -- Будьте такъ добры, передайте его мнѣ.
   Но у нея не было ни шнурка, ни веревки. Наконецъ она сказала:
   -- Подождите одну минутку.
   Литтлъ подождалъ. Лицо ея больше не показывалось, но вотъ барометръ медленно былъ спущенъ къ нему.... на шнуркѣ отъ корсета.
   Барометръ сильно упалъ. Литтлъ поглядѣлъ на клапанъ и ничего не сказалъ. Вдругъ ему послышался вздохъ. Затѣмъ рыданіе. Затѣмъ нѣсколько рѣзкое замѣчаніе:
   -- Отчего вы ничего не предпринимаете? Какимъ путемъ мы можемъ спуститься на землю?
   -- Открывъ клапанъ.
   -- Почему же вы его не открываете?
   -- Потому что веревка отъ клапана порвалась!
   Лэди Каролина упала въ обморокъ. Когда она очнулась, было темно. Они какъ будто продирались сквозь громадный обломокъ чернаго мрамора. Она застонала и содрогнулась.
   -- Я бы желала, чтобы мы могли зажечь свѣчу.
   -- У меня нѣтъ спичекъ, отвѣчалъ Литгль. Но кажется, что у васъ на шеѣ надѣто янтарное ожерелье. Янтарь при извѣстныхъ условіяхъ издаетъ электричество. Дайте мнѣ ожерелье.
   Онъ взялъ янтарное ожерелье и принялся тереть его. Затѣмъ попросилъ ее поднести суставъ пальца къ ожерелью. Результатомъ этого была яркая искра. Это повторялось въ теченіи нѣсколькихъ часовъ. Свѣтъ былъ не особенно ярокъ, но его было достаточно для того, чтобы приличія были спасены и деликатныя чувства скромной дѣвушки успокоены.
   Вдругъ послышался трескъ и запахъ газа. Литгль поблѣднѣлъ, въ конусѣ воздушнаго шара образовалась трещина, черезъ которую вырывался газъ, и они начали уже опускаться. Литгль былъ покоренъ, но твердъ.
   -- Если шелковая матерія не выдержитъ, мы погибли. Къ несчастію у меня нѣтъ веревки, или чего нибудь другого, чтобы задѣлать отверстіе.
   Инстинктъ женщины спохватился объ этомъ раньше, чѣмъ разумъ мужчины. Но ее смущало одно обстоятельство.
   -- Будьте такъ добры, спуститесь на конецъ веревки на одну минуту, произнесла она съ очаровательной улыбкой.
   Литгль повиновался. Черезъ минуту она позвала его. Она держала нѣчто въ рукахъ удивительное изобрѣтеніе семнадцатаго столѣтія, усовершенствованное въ настоящемъ: пирамиду изъ шестнадцати обручей изъ гибкой, но крѣпкой стали.
   Съ крикомъ радости Литтль схватилъ ихъ, полѣзь на воздушный шаръ и скрѣпилъ эластическими обручами его конусообразную оконечность. Затѣмъ спустился въ лодочку.
   -- Мы спасены.
   Лэди Каролина покраснѣла и собрала складки своихъ легкихъ, но античныхъ драпировокъ въ уголъ лодочки.
   Они медленно опускались на землю. Леди Каролина уже различала очертанія Реби-Голла.
   -- Я полагаю, что сойду здѣсь, проговорила она.
   Литтль прикрѣпилъ воздушный шаръ якоремъ и собирался послѣдовать за ней.
   -- Не спѣшите, мой другъ, замѣтила она съ лукавой улыбкой. Насъ не должны видѣть вмѣстѣ. Люди стали бы сплетничать; до свиданія!
   Литтль снова вскочилъ на воздушный шаръ и отлетѣлъ въ Америку....

-----

   Изъ приведенныхъ образчиковъ читатель, хорошо знакомый съ литературными пріемами и недостатками Виктора Гюго, Мишле и Чарльза Рида, согласится, что пародія Бретъ-Гарта необыкновенно вѣрно передаетъ ихъ. Можно почти сказать, что нелѣпости оригиналовъ, послужившихъ для каррикатуры, не превзойдены послѣдней, а только подчеркиваются ею.

А. Э.

"Вѣстникъ Европы", NoNo 10, 12, 1873

   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru