Браунинг Роберт
Избранные стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    1. Как привезли добрую весть из Гента в Ахен. Перевод М. Гутнера;
    2. Токай (К нам вскочил Токай на стол...). Перевод Т. Левита;
    3. Потерянная возлюбленная (Конец. И горько лишь заранее...). Перевод Т. Левита;
    4. Встреча ночью (Стальное море и берег вдали...). Перевод В. Исакова;
    5. Расставание утром (Из-за мыса море вышло вдруг...). Перевод В. Исакова;
    6. Токката Галуппи (О Галуппи, Бальдассаро, очень горестно узнать!..). Перевод Т. Левита;
    7. Серенада на вилле (Мой ты слышала привет...). Перевод Т. Левита;
    8. Похороны Грамматика (Мертвое тело на плечи, и гимн начнем...). Перевод М. Гутнера;
    9. Трагедия об еретике. Средневековая интермедия. Перевод М. Гутнера.

Роберт Брауннинг.
Избранные стихотворения

   
                   Как привезли добрую весть из Гента в Ахен
   
    Я прыгнул в седло, Йорис прыгнул потом,
    Дирк прыгнул за нами; помчались втроем.
    "Путь добрый!" - нам страж прокричал у ворот;
    Лишь замерло эхо, рванулись вперед.
    Закрылись ворота; ни звезд, ни огней,
    И в ночь мы галопом пустили коней.
   
    И ни слова друг другу; мы ехали так:
    Шея в шею, бок о бок, размеривши шаг,
    Подпругу стянул я, нагнувшись с седла,
    Поправил копье, стремена, удила,
    Ремень застегнул, что придерживал шлем,
    Но Роланд мой скакал, не тревожим ничем.
   
    Мы в Локерн примчались, как крикнул петух,
    И месяц в светлеющем небе потух.
    Над Боомом огромная встала звезда,
    Проснувшийся Дюффельд был тих, как всегда;
    Колокольная в Мехельне грянула медь,
    И Йорис сказал: - "Еще можно успеть!"
   
    У Арсхота солнце вдруг прянуло ввысь;
    Мы в тумане как черные тени неслись.
    И рядом с другими Роланда гоня,
    Наконец своего я увидел коня,
    Что грудью могучей, храпя, разрывал
    Туман, как скала набегающий вал.
   
    И гриву, и кончики острых ушей,
    Ожидающих трепетно ласки моей;
    И черного глаза разумнейший взгляд,
    О глаз этот, жарко косящий назад!
    И пены клочки, что, кусая мундштук,
    Он с губ окровавленных стряхивал вдруг.
   
    У Хассельта Дирк застонал тяжело;
    Сказали мы: "Время расстаться пришло.
    Тебя не забудем!" Скакун был хорош,
    Но в груди его хрип, и в ногах его дрожь;
    Хвост повис, и мехами вздымались бока,
    И упал он, едва не подмяв седока.
   
    А Йорис и я - мы помчались вперед;
    За Тонгром безоблачен был небосвод,
    Лишь солнце смеялось безжалостно там,
    И неслись мы по жниву, по голым полям.
    У Далема Йорис совсем изнемог,
    Он крикнул нам: "Ахен уже недалек.
   
    Нас ждут там!" Но чалый его жеребец
    Споткнулся и замертво пал наконец.
    И так-то Роланду досталось везти
    Ту весть, что могла этот город спасти;
    Но не кровью ли ноздри полны до краев?
    И глазниц ободок был как ноздри багров.
   
    Я бросил ботфорты, и шлем, и копье,
    И все дорогое оружье свое.
    Наклонился, по шее его потрепал,
    Роланда конем несравненным назвал,
    Захлопал в ладоши, смеялся и пел,
    Пока в самый Ахен Роланд не влетел.
   
    Что было потом, вспоминаю едва.
    У меня на коленях его голова.
    Как хвалили Роланда - я знаю одно,
    Я вливал ему в рот дорогое вино.
    Он, из Гента привезший нам добрую весть,
    Заслужил (все решили) подобную честь.
   
    Перевод М. Гутнера
   
   
                   Токай
   
   К нам вскочил Токай на стол,
   Кастелян у гномов, право,
   Мал, но и ловок и тяжел,
   Оружие нацеплено браво;
   На север, на юг глаза скосил,
   Вызов засухе протрубил,
   Нахлобучил шляпу с пером для задора,
   Пальцем рыжий ус крутнул,
   Сдвинул со звоном медные шпоры,
   Туже будский кушак стянул,
   И нагло -- за пояс всех бы заткнул -
   Плечо сгорбатил, знай-де, приятель,
   Ему ли бояться, да этакой шатьи ль -
   И так, эфес отважно сверкает,
   И правой рукой он бок подпирает,
   Малютка герр Аусбрух выступает.
   
   Перевод Т. Левита
   
   
                   Потерянная возлюбленная
   
   Конец. И горько лишь заранее,
   Уляжется потом?
   Вот на ночь воробья прощанье
   На крыше, под коньком!
   И на лозе пушисты почки,
   Сегодня я мимо шел;
   Лишь день -- и лопнут оболочки,
   И посереет ствол.
   Так завтра встретимся так же, подруга,
   Дашь руку мне твою?
   Друзья мы только; больше другу
   Остается, чем отдаю.
   И хотя твой блестящий черный взгляд
   Мое сердце не позабыло,
   Твой голос, весну зовущий назад,
   Душа навек сохранила, -
   Но скажу лишь то, что сказали б друзья,
   Или самую малость больше;
   Точно всякий, пожму тебе руку я,
   Или только чуть-чуть дольше.
   
   Перевод Т. Левита
   
   
                  Встреча ночью
   
   Стальное море и берег вдали;
   Большой полумесяц желтой луны;
   Удивленный плеск маленьких волн -
   Их дрему дерзко встревожил мой челн,
   И в бухте я по глади волны
   Врезаюсь в грудь песчаной земли.
   Теплый берег морем пропах;
   Три поля пройти, и вот уже дом;
   Стук в ставню, слышен короткий треск,
   Чиркает спичка, внезапный блеск,
   И, тише сердец, что бьются вдвоем,
   Голос звучит сквозь радость и страх.
   
   Перевод В. Исакова
   
   
                  Расставание утром
   
   Из-за мыса море вышло вдруг,
   И солнце встало над кромкой гор;
   Лежал ему путь в золотой простор,
   Мне -- в мир людей, мир горя и мук.
   
   Перевод В. Исакова.
   
   
                   Токката Галуппи
   
   О Галуппи, Бальдассаро, очень горестно узнать!
   Но чтоб не понять вас, нужно слух и зренье потерять;
   И хотя я вас и понял, очень грустно понимать.
   Ваша музыка приходит, -- что же вы в ней принесли?
   Что в Венеции торговцы жили точно короли,
   Где Сан-Марко стал, где дожи море звать женой могли?
   Да, там вместо улиц море, и над ним дугою стал
   Шейлоков тот мост с домами, где справляют карнавал.
   Англии не покидал я, но как будто все видал.
   Молодежь там веселилась -- море теплое и май?
   Бал с полуночи, а утром: "Музыка, еще играй!"?
   Да уславливались: -- "Завтра будет то же, так и знай!"?
   Дамы были вот такие: круглы щеки, красен рот,
   Личико ее на шее колокольчиком цветет
   Над великолепной грудью, что склонить чело зовет?
   Так любезно было, право: оборвать им речь не жаль,
   Он поигрывает шпагой, а она теребит шаль,
   Вы ж играете токкаты, и торжествен ваш рояль!
   Эти жалобные терцы слышали они от вас?
   Говорили эти паузы, разрешенья: "Смерти час!"?
   Септимы жалели: "Или жизнь еще цветет для нас?"
   "Счастлив был ты?" -- "Да". -- "Еще ты счастлив?" -
   "Да. Ты разве нет?"
   "Поцелуй!" -- "А на мильонном оборвать -- был мой совет?"
   Настоянье доминанты требует себе ответ!
   И октава отвечает. Хвалят вас, благодарят:
   "Вот Галуппи! Вот так звуки! Может он на всякий лад!
   Если мастер заиграет, я всегда замолкнуть рад!"
   А потом вас покидали для веселий. А в свой день -
   Доблесть, что гроша не стоит, жизнь, что кончилась
   как тень, -
   Смерть туда их уводила, где бессолнечная сень.
   Но когда сажусь подумать, как на верный путь ступил,
   Торжествую над природой, что секрет ее открыл,
   Холод ваших нот приходит -- и лишаюсь всяких сил.
   Да, вы как сверчок загробный там, где дом сгорел дотла.
   "Прах и пепел! Все Венеция расточила, чем жила.
   Правда, что душа бессмертна... если здесь душа была.
   Ваша, например; вы физик, изучили путь планет,
   Вы любитель-математик; душу манит знанья свет.
   Мотыльки боятся смерти, вы же не умрете, -- нет!
   А Венеция лишь цветеньем оказалась хороша.
   Жатва вся ее -- земная: смехом радости дыша,
   Кончили они лобзанье, -- уцелела ли душа?
   Прах и пепел!" -- вы твердите, и неотвратим удар.
   Дамы милые, что с ними, и куда исчез пожар
   Их кудрей над пышной грудью? Зябну, чувствую, что стар.
   
   1855
   Перевод Т. Левита
   
   
                  Серенада на вилле
   
   Мой ты слышала привет
   В ночь безлунную вчера;
   Не было тогда планет
   Средь небесного шатра;
   Тусклы были жизнь и свет.
   Светлячок не проблестел,
   Огоньки его мертвы,
   И сверчок как онемел,
   Нет и выкликов совы, -
   Песнь звучит; то я запел.
   И земля, глотая крик,
   Корчится во сне от мук;
   В небесах, мелькнув на миг,
   Молния! -- и дождик вдруг,
   Точно кровь, сквозь свод проник.
   Я словами в этот час
   Все, что мог, тебе открыл!
   Песня силой поднялась;
   Песня выбилась из сил -
   Лютня кончила рассказ.
   Так всю ночь; стал сер восход,
   Побелел болиголов.
   Скоро новый день придет;
   От его тугих часов
   Скрылся я, он не найдет.
   Что ж тебе мои слова,
   Песнь моя, могли шепнуть?
   Это ль: "Если жизнь едва
   Держится еще за путь,
   Тот, где падал свет сперва, --
   На пути том друг мне есть,
   Что от бед меня хранит.
   Рад он ночь за день почесть,
   Терпеливо сторожит,
   Ставит это в долг и честь".
   Только б не (боязнь гнетет):
   "Значит, может хуже стать!
   Жизнь двойная наша гнет,
   Но чем эту песнь слыхать,
   Лучше Бог пусть проклянет!
   Если мрак ночной настал,
   Ни луны и ни планет,
   Даже луг не проблистал,
   И лишь, молнии вослед,
   Ливень шлет последний шквал,
   Если мрет светляк в кусте,
   И в удушливую ночь
   Сад умолкнет в темноте, -
   Может эта песнь помочь,
   Давши образ пустоте?
   Или муки сила в том,
   Что сама целить сулит?
   Смерть, -- так и она с трудом?
   Юность кончится -- стоит
   Образ твой перед концом".
   И на вилле ни огня,
   Окон зол и заперт взор!
   Сад траву укрыл, где я
   Стал, -- как скрежетал забор
   Пастью, выпустив меня!
   Перевод Т. Левита
   
   
                  Похороны Грамматика
   
   (Время: вскоре после возрождения науки в Европе)
   
   Мертвое тело на плечи, и гимн начнем
   Громко и вместе.
   Мы покидаем их во мраке ночном,
   Долы и веси.
   Спят они, пока не раздастся в хлеву
   Крик петушиный.
   Не обагрила ль уже заря синеву
   Горной вершины?
   Здесь человеческий ум строг, горделив,
   Весь -- нетерпенье!
   Что перед мыслью, готовящей взрыв,
   Ночь отупенья?
   Мы оставляем низинам поля и стада.
   (Мгла поредела.)
   В гору несем, где горние ждут города,
   Мертвое тело.
   К гордой вершине, что в холод и мрак
   Тучи одели.
   Вот огонек уж мигает, никак
   В той цитадели!
   Прямо над бездной вьется наш путь.
   Двинемся чинно!
   Жизнь его, -- горным простором будь,
   Наша -- низиной!
   Голову выше, знаком вам этот мотив,
   Двинемся в ногу.
   Это учитель тихо лежит, опочив.
   Гробу дорогу!
   Спите, деревни, поля и стада, во мгле,
   Пахоты, спите!
   Лишь на вершине он будет предан земле.
   Прах возвратит ей!
   Статен он был, могуч и красив лицом, -
   Лик Аполлона!
   К цели великой, в безвестьи, забыв обо всем,
   Шел непреклонно.
   Годы прошли чередой, и юности нет!
   Как не бывало!
   Плакал он: -- "Новые люди за мной вослед!
   Жизнь пропала!"?
   Нет, -- пусть другие плачут, -- он не стонал!
   (С милю осталось...)
   Презрел он, вещий увидев сигнал,
   Горе и жалость.
   Миру объявлена им война;
   В схватке со светом
   "Что, -- он спросил, -- говорят письмена?
   Что в свитке этом?
   Все покажи мне, все слова мудреца!" -
   Так говорил он.
   Книгу мира он знал наизусть до конца,
   Все изучил он!
   Но полысел он, глаза как свинец,
   Голос усталый.
   Слабый сказал бы: "Можно и в жизнь наконец!
   Время настало!"
   Он говорил: "Что мне в жизни мирской?
   Нужен мой дар ей?
   Текст этот я изучил, но за мной
   Весь комментарий.
   Знать все на свете -- таков мой удел,
   Падать без жалоб!
   И на пиру я до крошки б все съел,
   Что ни лежало б!"
   Даже не знал он: наступит ли миг
   Успокоенья!
   Жить он учился по строчкам книг
   Без нетерпенья.
   "Об украшенье, частях не хлопочи.
   В замысле дело!
   Прежде чем складывать в ряд кирпичи,
   Думай о целом!"
   (Настежь ворота: уснувший базар
   В мареве дымном.
   Что же? Помянем его могучий дар
   Медленным гимном.)
   Не научившись жить, он жить не мог.
   Путь этот скользок!
   Верил он твердо: не даст ему Бог
   Сгинуть без пользы.
   Плачут: "Безжалостен времени бег!
   Жизнь, ты мила нам!"
   Он: "Пусть вечность возьмет себе человек!
   Жизнь -- обезьянам".
   Снова за книгу -- и целую ночь над ней.
   Calculus знал он.
   В бой, хоть свинца его очи мутней,
   С tussis вступал он.
   Просят: "Учитель, пора отдохнуть!"
   (По два -- над бездной!
   Узкой тропою идет наш прощальный путь.)
   Все бесполезно.
   Снова к занятьям и книгам своим.
   С жаром дракона
   Он (той священной жаждой томим)
   Пил из флакона.
   О, если жизнь нашу в круг замкнем
   Жалкой торговли,
   Жадно гоняясь за быстрым рублем,
   Что в этой ловле?
   Он же на Бога ту тяжесть взвалил
   (Гордого ношей!),
   Сделают пусть небеса, так он решил,
   Землю хорошей.
   Разве не им был прославлен ум,
   Вся его сила?
   Не пожелал он тратить жизнь наобум,
   Точно кутила!
   Он рисковал всей жизнью своей всегда:
   Смерть иль удача!
   "Смерти доверишься ты?" Ответил: "Да,
   Жизнь не оплaчу!"
   Медленно карлики здесь идут вперед:
   Спорится дело.
   Гордый, быть может, у самой цели умрет,
   Жив неумело.
   Карлик до сотни дойдет, -- копит он
   По единице.
   Гордый, что целится в миллион,
   Сотни лишится.
   Карлику, кроме земли, ничего
   В мире не надо!
   Гордый от Господа, и лишь от него
   Жаждет награды.
   Смертью, его не убившей едва,
   Весь изувечен,
   Он и в бреду все бормотал слова
   Греческой речи,
   Oun разъяснив, предлогом epi овладев,
   Дал он доктрину
   Даже энклитики De, омертвев
   Наполовину.
   Здесь, на вершине, он покой обретет.
   Слава вершинам,
   Вам, честолюбцы пернатых пород,
   Стаям стрижиным!
   Пик одинокий! Мы на села взглянем опять,
   Весело там им.
   Только учитель решил не Жить, а Знать.
   Спи же над нами!
   Здесь метеоры летят, зреет гроза,
   Падают тучи,
   Звезды играют! Да хлынет роса
   В час неминучий.
   Здесь, дерзновенный, где кличут стрижи,
   Прямо под твердью,
   Выше, чем мир уверяет, лежи,
   Скованный смертью.
   
   Перевод М. Гутнера
   
   
                  Трагедия об еретике
   
                  Средневековая интермедия
   
                  Rosa mundi; seu, fulgite me floribus. Сочинение мастера Гайсбрехта, каноника церкви Св. Иодокуса, что у заставы в городе Ипре. Cantuque Virgilius. Часто распевалось во время возлияний и на праздниках. Gavisus eram, Jessides.
   
                  I
   
   Аббат Деодает предостерегает:
   На Господа редко все мы глядим,
   А должны б взирать на Него всегда.
   Павел сказал: Он неизменим,
   Не повернется Он никогда.
   Бесконечностям двум на земле воздай,
   В Него, Единого, взор вперив,
   Бесконечно милостив Он, но знай,
   Он бесконечно же справедлив.
   Орган: плагальная каденца:
   Он бесконечно же справедлив.
   
                  II
   
   Единый поет:
   Жан -- храмовников властелин,
   Тяжелый грех на душу берет.
   У Жана купил султан Саладин
   То, что продал ему Альдаброд.
   Сумасшедших ос шмелиный князь,
   Был папой Климентием пойман он,
   И, на площади крыльев своих лишась,
   Он знает, что будет живьем сожжен.
   А нету стройной лютни или клавицитерна,
   скажите тут, подбодряя того, кто поет:
   Жан будет нами живьем сожжен.
   
                  III
   
   Помост на площади черен и хмур;
   Посредине костра необтесанный кол.
   Опрокинув вокруг с десяток фур,
   Вал из навоза народ возвел.
   Бревно на бревна внутри; запас
   Чурбанов и хвороста там не мал;
   Но костер человеку по грудь как раз -
   Чтобы он у всех на глазах сгорал.
   Хор:
   Чтобы Жан у нас на глазах сгорал.
   
                  IV
   
   Щепа, что мигом сгорает дотла,
   Поленьев навалена там гора,
   Обрубки соснового ствола
   И лиственницы сухая кора.
   Уже привязали Жана к столбу,
   Кабаном повис еретик и вор.
   Плюют в лицо и уходят в толпу,
   "Laudes" поют: зажигай костер!
   Хор:
   Laudes Deo -- кто скажет: зажги костер!
   
                  V
   
   Храмовник Жан, что хвастался всласть,
   Тебе от огня спасенья нет!
   Если кляп во рту, как нас проклясть?
   На шею твою ошейник надет.
   Не крикнешь, -- веревкою сдавлена грудь.
   Кулаком грозить? Не скинешь ремня!
   Ногой привязанной не шевельнуть!
   Подумал: Христос спасет меня!
   Здесь единый кладет крестное знамение.
   
                   VI
   
   Иисус Христос, Жан предал тебя.
   Иисус Христос, он продал твою плоть,
   За золото душу свою губя.
   (Salva reverentia)
   А теперь: "Спаситель, мне помоги!
   Я для турок сам не жалел огня!
   Взгляни на казнь Твоего слуги!
   Услышь, Спаситель! Спаси меня!"
   Хор:
   Еретик кричит: "Спаси меня!"
   
                   VII
   
   Кто перед Богом не падает ниц?
   Кричит: угроза Его не страшна,
   Как лепет девчонки, кормящей птиц,
   Которых ведь тоже ругает она?
   Кто скажет, что ведомо всем одно,
   Одно: бесконечно милостив Бог?
   Зачем же ей розы названье дано?
   Саронская роза -- не Божий ль цветок?
   Хор:
   О Жан, ты найдешь еще этот цветок!
   
                   VIII
   
   Увы, есть розы и розы, Жан.
   Слаще одни, чем любовницы рот;
   Другие горьки
   (смеши горожан!), -
   Их корни питал бесовский помет.
   Однажды Павел святой размышлял
   О воздержанье и Дне Суда;
   И Феликс в ужасе задрожал, -
   Ты перст нечестивый согнул тогда.
   Хор:
   Зачем же ты перст согнул тогда?
   
                   IX
   
   Ха-ха, не розу ль срывает он?
   Жан хочет злую прогнать тоску!
   Огонь раскрывает страшный бутон,
   И тянется пыльник вслед лепестку.
   И кровь закипает красной росой,
   И запах серы -- ее аромат.
   И весь он, настигнутый Божьей грозой,
   Огромный цветок, что вырастил Ад!
   Хор:
   Кто создал Небо, тот создал Ад.
   
                   X
   
   И Жан сквозь огонь стал к Тому взывать,
   Чье имя хулил его мерзкий язык,
   Кого он купил и продал опять,
   К Тому, Кто к его ударам привык.
   И лик Его очи открыл свои,
   Но голос Жана, как вой собак,
   Пред грозным Обликом судии
   Замер. Душа улетела во мрак.
   Аббат Деодает добавляет:
   Господи, помилуй ушедших во мрак.
   
   Перевод М. Гутнера
   

-------------------------------------------------------------------

   Первое издание переводов: Антология новой английской поэзии. -- Л.: Государственное издательство художественной литератувы, 1937 г.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru