Брандес Георг
Отелло

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЕВРОПЕЙСКІЕ КЛАССИКИ

В. ШЕКСПИРЪ
ВЪ ДВУХЪ ТОМАХЪ

полъ редакціей
А.Е. ГРУЗИНСКАГО

ТОМЪ 2

ТИПОГРАФІЯ.
А. А. ЛЕВЕНСОНЪ
МОСКВА
1912.

   

ОТЕЛЛО.

   Отелло -- съ точки зрѣнія профановъ, есть просто-напросто трагедія на тему ревности, какъ "Макбетъ" -- трагедія на тему честолюбія. Весьма наивные читатели и критики въ своей невинности воображаютъ, что въ извѣстный моментъ своей жизни Шекспиръ рѣшилъ изучить нѣсколько интересныхъ и опасныхъ страстей и предостеречь противъ нихъ зрителей. Съ этой цѣлью написалъ онъ произведеніе на тему честолюбія и вытекающихъ опасностей, затѣмъ сходное съ этимъ произведеніе на тему ревности и всѣхъ злоключеній, которыя она причиняетъ. Но вѣдь не такъ совершается это дѣло во внутренней жизни творческаго духа. Поэтъ пишетъ не сочиненія на данную тему. Онъ начинаетъ творить не въ силу какого-нибудь предвзятаго рѣшенія или выбора. Въ немъ нервъ какой-нибудь затрагивается, и этотъ нервъ приходитъ въ колебаніе и реагируетъ.
   Что Шекспиръ пытается выяснить себѣ здѣсь, это не ревность, и не легковѣріе, а единственно только трагедію жизни. Какъ возникаетъ она, каковы ея причины, въ чемъ заключаются ея законы?
   Онъ былъ пораженъ властью злобы и ея значеніемъ въ жизни. "Отелло" въ гораздо меньшей степени представляетъ собой этюдъ ревности, нежели новый и болѣе вѣскій этюдъ злобы во всей ея мощи. Питательная нить, идущая отъ мастера къ произведенію, приводитъ къ личности Яго, а не Отелло.
   Нѣкоторые наивные изслѣдователи полагали, что Шекспиръ создалъ Яго по образцу историческаго Ричарда III,-- слѣдовательно, нашелъ его въ какой-нибудь литературѣ, въ хроникѣ.
   Нѣтъ, Шекспиръ несомнѣнно встрѣчалъ Яго въ своей жизни; онъ прожилъ свои зрѣлые годы бокъ-о-бокъ съ различными чертами его характера, изо-дня въ день сталкивался на своемъ жизненномъ пути то съ той, то съ другой стороной этой личности и, наконецъ, въ одинъ прекрасный день, когда онъ вполнѣ почувствовалъ и понялъ, что могутъ сдѣлать умные, злые, низкіе люди, онъ сплавилъ всѣ эти фрагменты и отлилъ ихъ въ одинъ мощный образъ.
   У Яго нѣтъ иной цѣли передъ глазами, кромѣ собственной выгоды. Что не онъ, а Кассіо получилъ постъ лейтенанта Отелло -- вотъ обстоятельство, съ самаго начала побуждающее его коварство строить козни. Онъ хотѣлъ имѣть эту должность и пытается завоевать ее. Но со всѣмъ тѣмъ онъ подбираетъ по пути къ ней всякую выгоду, которая только можетъ достаться ему въ руки, не задумывается вытянуть у Родриго все его состояніе и драгоцѣнности. Онъ постоянно прикрывается ложью и лицемѣріемъ, но онъ выбралъ себѣ самую непроницаемую маску: смѣлую суровость, прямую, честную угрюмость солдата, не считающагося съ тѣмъ, что думаютъ или говорятъ о немъ другіе. Никогда не старается онъ подслужиться къ Отелло, никогда къ Дездемонѣ, никогда даже къ Родриго. Онъ откровенный, честный другъ. Онъ ищетъ своей выгоды, въ то же время косясь на другихъ. Яго -- это злорадство въ человѣческомъ образѣ. Онъ дѣлаетъ зло, чтобъ имѣть наслажденіе вредить; онъ торжествуетъ при видѣ чужихъ мукъ и невзгодъ. И при этомъ онъ вѣчная зависть, разжигаемая преимуществами и удачами другихъ. Онъ не мелкая зависть, довольствующаяся тѣмъ, что желаетъ для себя чужихъ достоинствъ или чужаго имущества, или считаетъ себя болѣе заслуживающей чужаго счастія. Нѣтъ, въ великомъ олицетвореніи Яго -- это завистливое недоброжелательство, выступающее въ человѣческой жизни державной силою, самымъ двигателемъ ея, это -- отвращеніе къ чужимъ совершенствамъ, проявляющееся въ упорномъ отрицаніи этихъ преимуществъ, въ недовѣріи или пренебрежительномъ къ нимъ отношеніи; это инстинктивная, непроизвольная ненависть ко всему открытому, свѣтлому, доброму и великому.
   Шекспиръ не только зналъ, что подобная зависть существуетъ, онъ выхватилъ ее изъ жизни и заклеймилъ навѣки. Въ этомъ его безсмертная слава, какъ психолога.
   Всякій слыхалъ возраженіе, дѣлаемое противъ Отелло,-- будто трагедія превосходна потому, что герой и Дездемона правдивые и рѣдкіе образы, но Яго -- кто его знаетъ? И чѣмъ обоснованъ его способъ дѣйствія? Чѣмъ объясняется такая злоба? Добро бы еще, если бы онъ былъ прямо влюбленъ въ Дездемону и ненавидѣлъ Отелло по этой причинѣ или изъ другого сходнаго съ этимъ мотива!
   Да, еслибъ онъ былъ просто-напросто влюбленнымъ плутомъ и клеветникомъ, то все вышло бы, безспорно, проще. Но тогда, дѣйствительно, вся драма не была бы выше пошлости, и Шекспиръ не стоялъ бы здѣсь на высотѣ своего генія
   Нѣтъ! Нѣтъ! Въ мнимой недостаточности мотивировки, въ ней-то и лежитъ здѣсь величіе и глубина. И Шекспиръ это понялъ. Въ своихъ монологахъ Яго безпрестанно указываетъ самому себѣ причины своей ненависти. Читая монологи въ другихъ пьесахъ Шекспира, мы можемъ видѣть изъ нихъ, каково на самомъ дѣлѣ дѣйствующее лицо; оно прямо исповѣдывается въ нихъ передъ нами; даже такой злодѣй, какъ Ричардъ III, совершенно искрененъ въ своихъ монологахъ. Иное дѣло Яго. Этотъ нолу-діаволъ постоянно старается объяснить самому себѣ свою ненависть, постоянно чуть не дурачитъ самого себя, представляя себѣ половинчатыя побужденія, въ которыя онъ немножко вѣритъ и въ сильной степени ке вѣритъ. Кольриджъ мѣтко опредѣлилъ это движеніе въ его душѣ словами the motive-hunting of а motiveless malignity (исканіе причины безпричинной злобы). Снова и снова объявляетъ онъ себѣ, что вѣритъ, будто Отелло былъ черезчуръ близокъ съ его женой, и что онъ хочетъ отомстить за оскорбленіе. Но временамъ, чтобъ найти основаніе для своей ненависти къ Кассіо, онъ прибавляетъ, что подозрѣваетъ и его въ интимныхъ отношеніяхъ къ Эмиліи. Какъ побочнымъ мотивомъ, который во всякомъ случаѣ стоитъ взять въ придачу, онъ не брезгаетъ даже мотивомъ влюбленности въ Дездемону. Онъ говоритъ (II, 1):
   
   Да, наконецъ, и самъ ее люблю.--
   
   Все это -- наполовину безчестныя попытки самоуразумѣнія и самооправданія. Желчная, ядовитая зависть всегда имѣетъ за себя мотивъ, узаконяющій скрытую въ ней ненависть и превращающій въ справедливую месть желаніе повредить болѣе достойному человѣку. Но Яго, нѣсколькими строками выше сказавшій объ Отелло, что у него "вѣрная, нѣжная и благородная душа", тысячу разъ слишкомъ уменъ чтобы думать, будто онъ обманутъ мавромъ; вѣдь онъ же видитъ сквозь него, какъ сквозь стекло.
   Общечеловѣческая способность къ любви или къ ненависти по какой-нибудь вполнѣ опредѣленной причинѣ умалила и унизила бы превосходство, котораго Яго достигъ въ злобѣ. Подъ конецъ ему угрожаютъ пыткой, такъ какъ онъ не хочетъ сказать ни слова въ объясненіе или оправданіе. Непреклонный и гордый, онъ навѣрно и въ пыткѣ не разомкнетъ своихъ yen, но онъ и не могъ бы дать настоящаго объясненія. Онъ медленно и настойчиво отравлялъ душу Отелло. Мы можемъ прослѣдить дѣйствіе яда на простодушнаго мавра и видимъ, какъ самый тотъ фактъ, что процессъ отравленія удается, все болѣе и болѣе ожесточаетъ и опьяняетъ Яго. Но откуда ядъ проникъ въ душу Яго, объ этомъ было бы нелогично спрашивать, да и самъ онъ не можетъ на это отвѣтить. Змѣя ядовита по природѣ и производитъ ядъ, какъ шелковичный червь свою пряжу, какъ фіалка свое благоуханіе.
   Съ своей обычной вѣрностью источникамъ, Шекспиръ называетъ главное дѣйствующее лицо мавромъ, the moor. Но совершенно нелѣпо выводить отсюда, что онъ представлялъ его себѣ негромъ. Само по себѣ немыслимо, чтобы негръ могъ достигнуть такого поста, какъ полководецъ и адмиралъ на службѣ венеціанской республики, и выраженіе Мавританія, отнесенное къ странѣ, куда, по словамъ Яго, хочетъ удаляться Отелло, достаточно ясно указываетъ на то, что его должно изображать на сценѣ мавромъ, то есть арабомъ. Это нисколько не опровергается тѣмъ, что люди, ненавидящіе его и завидующіе ему, клеймятъ его въ своемъ ожесточеніи эпитетами, которые могуи, быть приложены къ негру.
   Какъ мавръ, Отелло имѣетъ достаточно темный цвѣтъ кожи, чтобы составить поразительный цвѣтовой контрастъ бѣлой, притомъ блондинкѣ, Дездемонѣ, а какъ семитъ, онъ образуетъ достаточно яркій расовый контрастъ молодой арійской дѣвушкѣ. Относительно мавра легко можно было себѣ представить, что онъ, послѣ принятія крещенія, могъ достигнуть высокаго поста въ войскѣ и во флотѣ республики.
   Отелло -- несложная душа, простая, прямолинейная солдатская натура. У него нѣтъ житейской мудрости, потому что онъ всю свою жизнь провелъ въ лагерѣ:
   
   Изо всего, что въ мірѣ происходить,
   Я говорить умѣю лишь о войнахъ,
   Сраженіяхъ... (I, 3).
   
   Храбрый самъ, онъ вѣритъ въ храбрость другихъ, особенно же тѣхъ, кто выставляетъ напоказъ смѣлость, рѣзкость и безстрашную склонность къ порицанію того, что достойно порицанія, какъ напр. Яго, обращающійся къ Дездемонѣ съ характерными словами о самомъ себѣ:
   
   Если я но критикую, то я -- ничто.
   
   И Отелло не только вѣритъ въ храбрость Яго, но готовъ избрать его себѣ въ руководители, какъ человѣка, гораздо лучше его знающаго людей и болѣе богатаго житейскимъ опытомъ.
   Отелло принадлежитъ затѣмъ къ благороднымъ натурамъ, никогда не занимающимся представленіемъ о своихъ достоинствахъ. У него нѣтъ тщеславія. Ему никогда не приходило въ голову, что такіе подвиги, такіе геройскіе поступки, какъ тѣ, которыми онъ стяжалъ себѣ славу, могутъ произвести на фантазію молодой женщины, если у нея такой складъ души, какъ у Дездемоны, гораздо болѣе глубокое впечатлѣніе, нежели красивое лицо и изящныя манеры Кассіо. Онъ такъ далекъ отъ сознанія своего величія, что ему почти сразу кажется натуральнымъ, что имъ пренебрегли.
   Отелло -- представитель презираемой расы и отличается бурнымъ африканскимъ темпераментомъ. Сравнительно съ Дездемоной онъ старъ, болѣе близокъ по возрасту къ отцу ея, чѣмъ къ ней. Онъ говоритъ себѣ, что нѣтъ у него ни молодости, ни красоты, которыми онъ могъ бы сохранить ея любовь, нѣтъ даже племеннаго родства, на которомъ онъ могъ бы строить, какъ на фундаментѣ, зданіе своего счастья.
   Что она можетъ чувствовать влеченіе къ нему, это для непосвященныхъ казалось безуміемъ или колдовствомъ. Ибо далеко не легко доступная, не влюбчивая и не кокетливая натура, Дездемона изображена поэтому даже болѣе сдержанной и скромной, чѣмъ обыкновенно бываютъ дѣвушки. Ея отецъ говоритъ о ней (I, 3):
   
                                                 Такая
   Смиренная и робкая дѣвица,
   Краснѣвшая отъ собственныхъ движеній...
   
   Она воспитана, какъ избалованное дитя патриціевъ, въ богатой, счастливой Венеціи. Изо дня въ день видѣла она вокругъ себя золотую молодежь родного города и ни къ кому не питала любви.
   Отелло, съ своей стороны, сразу почувствовалъ сильное влеченіе къ Дездемонѣ. И не бѣлая, изящная дѣвушка прельщаетъ его въ ней. Если бы онъ не любилъ пламенною страстью ее, ее одну, онъ никогда бы не женился на ней. Ибо въ немъ живетъ свойственный дикой, независимой натурѣ ужасъ передъ бракомъ, и онъ нисколько не считаетъ, что женитьба на патриціанкѣ возвысила его и выдвинула впередъ. Онъ самъ происходитъ отъ владѣтельныхъ князей своей страны, и онъ содрогался передъ мыслью связать себя навѣки:
   
   Да, Яго, знай, когда бы Дездемоны
   Я не любилъ, за всѣ богатства моря
   Не заключилъ бы въ тѣсныя границы
   Жизнь вольную, бездомную свою.
   
   Но ихъ соединили чары,-- не то грубое, внѣшнее волшебство, въ которое вѣрятъ и присутствіе котораго предполагаютъ здѣсь другіе, и на которое намекаетъ отецъ, говоря о "снадобьяхъ и зельяхъ колдуновъ", но тѣ сладкія, тѣ обольстительныя чары, что неизъяснимымъ образомъ приковываютъ мужчину и женщину другъ къ другу.
   Защитительная рѣчь Отелло въ залѣ совѣта, когда онъ объясняетъ дожу, какъ случилось, что онъ снискалъ сочувствіе и нѣжность Дездемоны, всегда возбуждала восторгъ. Ему удалось пріобрѣсти расположеніе ея отца. Старикъ пожелалъ услышать отъ него повѣсть его жизни, просилъ его разсказать ему объ опасностяхъ, которымъ онъ подвергался, о пережитыхъ имъ приключеніяхъ. И мавръ сталъ разсказывать ему о нуждѣ и о мукахъ, о томъ, какъ онъ былъ на волосъ отъ смерти, какъ томился въ плѣну у жестокихъ враговъ, сталъ разсказывать о далекихъ чудесныхъ странахъ, въ которыхъ ему приходилось скитаться (фантастическое ихъ описаніе очевидно заимствовано изъ путевыхъ очерковъ того времени съ ихъ вымыслами). Дездемона рада была бы послушать обо всемъ этомъ, но ее часто отзывали домашнія дѣло, и, покончивъ съ ними, она всегда возвращалась и жаднымъ ухомъ внимала его разсказу. Тогда онъ сумѣлъ заставить ее обратиться къ нему съ просьбой пересказать ей свою жизнь не отрывочно, а съ начала до конца. Онъ повиновался, и не разъ наполнялись глаза ея слезами, когда онъ говорилъ ей о бѣдствіяхъ своей юности. Съ невинной довѣрчивостью сказала она ему подъ конецъ, что если когда-нибудь у него будетъ другъ, который ее полюбитъ, то пусть только онъ посовѣтуетъ ему разсказать ей исторію Отелло, и тогда этотъ другъ пріобрѣтетъ ея взаимность.
   Иными словами -- хотя мы должны представлять себѣ Отелло человѣкомъ съ величественной осанкой,-- не черезъ органъ зрѣнія, а черезъ органъ слуха онъ покоряетъ сердце Дездемоны ("Я лицо Отелло увидѣла въ его душѣ"); она дѣлается его женой въ силу своего участія ко всему, что онъ выстрадалъ и что совершилъ.
   
   Она меня за муки полюбила,
   А я ее -- за состраданье къ нимъ.
   Вотъ чары всѣ, къ которымъ прибѣгалъ я.
   
   Вотъ какъ, слѣдовательно, построены эти отношенія рукою поэта: это не любовь между молодыми людьми одинаковаго возраста и одной расы, которыхъ раздѣляетъ лишь фамильная вражда (какъ въ Ромео и Юліи), еще менѣе союзъ сердецъ, подобный союзу Брута и Порціи, гдѣ полная гармонія устанавливается благодаря нѣжнѣйшей дружбѣ въ соединеніи съ самымъ близкимъ родствомъ, и благодаря тому, что отецъ жены является идеаломъ для мужа -- а нѣчто совершенно противоположное; это союзъ, основанный на притягательной силѣ контрастовъ и имѣющій все противъ себя: и различіе въ племени, и разницу въ возрастѣ, и странную внѣшность мужа, вмѣстѣ съ недовѣріемъ къ самому себѣ, которое она поселяетъ въ его сердцѣ.
   Яго развиваетъ передъ Родриго невозможность прочности этого союза. Дездемона влюбилась въ мавра, потому что онъ хвасталъ и разсказывалъ ей небылицы. Неужели кто-нибудь воображаетъ, что любовь можно поддерживать болтовней? Чтобы сѣизнова воспламенить кровь, требуется соотвѣтствіе въ возрастѣ, сходство въ нравахъ и обычаяхъ, наконецъ красота -- все то, чего недостаетъ мавру.
   Самъ же мавръ сначала вовсе и не думаетъ строить такія соображенія. Почему же нѣтъ? Потому что Отелло не ревнивъ.
   Ото звучитъ дико, а между тѣмъ это сущая правда. Отелло не ревнивъ! Ото все равно, что сказать о водѣ, что она не влажна, и объ огнѣ, что онъ не горитъ. Но у Отелло не ревнивый нравъ; ревнивые люди мыслятъ совсѣмъ иначе, чѣмъ онъ, и ведутъ себя совсѣмъ иначе. Онъ чуждъ подозрительности, онъ довѣрчивъ и въ этомъ смыслѣ глупъ -- вотъ его несчастіе, но собственно ревнивымъ назвать его нельзя. Когда Яго собирается привить ему свои клеветы на Дездемону и начинаетъ лицемѣрными словами (III, 3):
   
   О, генералъ, пусть Богъ
   Васъ сохранитъ отъ ревности; она
   Чудовище съ зелеными глазами...
   
   Отелло отвѣчаетъ ему:
   
   Пусть говорить, что у меня жена
   И хороша, и любитъ наряжаться,
   И выѣзжать, и бойко говорить,
   И хорошо поетъ, играетъ, пляшетъ --
   Ревнивымъ я отъ этого не стану.
   Когда въ душѣ есть добродѣтель, всѣ
   Наклонности такія непорочны;
   И даже то, что у меня такъ мало
   Заманчивыхъ достоинствъ, неспособно
   Въ меня вселить малѣйшую боязнь,
   Малѣйшее сомнѣнье; вѣдь имѣла
   Она глаза и выбрала меня.
   
   Такимъ образомъ, даже его исключительное положеніе сначала не внушаетъ ему тревоги. Но ничто не можетъ устоять передъ коварнымъ замысломъ, жертвой котораго становится ничего ровно не подозрѣвающій Отелло.
   Насколько онъ довѣрчивъ относительно Яго -- "Милый Яго!" "Славный Яго!" -- настолько же недовѣрчивъ дѣлается онъ по отношенію къ Дездемонѣ. И вотъ въ его мысляхъ проносится проклятіе Брабанціо: "Она отца родного обманула, такъ и тебя, пожалуй, проведетъ". И вслѣдъ за этимъ проклятіемъ встаютъ передъ нимъ всѣ аргументы Яго:
   
   Какъ знать? всему причиной то, быть можетъ,
   Что черепъ и, что сладко говорить,
   Какъ щеголи-вельможи, не умѣю,
   Л можетъ быть и то, что началъ я
   Въ долину лѣтъ преклонныхъ опускаться.
   
   И начинается мука по поводу того, что душа одного человѣка потемки для другого, по поводу невозможности побѣдить желаніе и страсть у женщины, если даже она отдана намъ закономъ -- пока Отелло чувствуетъ наконецъ, что его какъ бы предали пыткѣ, и Яго можетъ съ торжествомъ воскликнуть, что всѣ зелья, какія только есть на свѣтѣ, не возвратятъ ему теперь мирнаго сна. Затѣмъ слѣдуетъ меланхолическое прощаніе со всей его прежней жизнью, а за тихою грустью снова наступаетъ сомнѣніе и отчаяніе, отчаяніе, что онъ подпалъ подъ власть этого сомнѣнія:
   
   Мнѣ кажется -- жена моя невинна,
   И кажется, что нечестна она;
   Мнѣ кажется, что правъ ты совершенно,
   И кажется, что ты несправедливъ.
   
   и все это сосредоточивается наконецъ въ помыслахъ о мщеніи и крови.
   И такъ, въ данномъ случаѣ мы имѣемъ изображеніе не непосредственной, а искусственнымъ образомъ вызванной ревности, иными словами: это есть изображеніе отравленнаго злобою чистосердечія. Отсюда мораль, которою Шекспиръ заставляетъ Яго напутствовать зрителей:
   
                                         Вотъ какъ ловятъ
   Довѣрчивыхъ безумцевъ! Вотъ какъ честныхъ,
   Невиннѣйшихъ и непорочныхъ женщинъ
   Позору подвергаютъ.
   
   И такъ не ревность Отелло, а его довѣрчивость есть первая причина несчастій, подобно тому, какъ благородное простодушіе Дездемоны отчасти виновно въ томъ, что все происходитъ такъ, а не иначе, то-есть все удается такому человѣку, какъ Яго.
   Когда Отелло заливается слезами на глазахъ у Дездемоны, не понимающей, почему же онъ плачетъ (IV, 2), онъ произносить потрясающія слова, что все готовъ былъ бы онъ претерпѣть и горе, и позоръ, и нищету, и неволю, готовъ былъ бы даже стать мишенью для насмѣшекъ и издѣвательствъ,-- но видѣть, какъ та, которую онъ боготворилъ, сдѣлалась предметомъ его собственнаго презрѣнія -- этого онъ не въ силахъ снести. Не ревность заставляетъ его всего больше страдать, а мысль, что "источникъ, откуда струится потокъ его жизни", превратился въ высохшее болото, "гдѣ плодятся мерзкіе гады". Это чистая, глубокая скорбь человѣка, видящаго запятнаннымъ свой кумиръ, а не низменное бѣшенство при мысли о томъ, что кумиръ предпочитаетъ другого поклонника.
   И съ прелестью, присущей идеальному дарованію, Шекспиръ ради контраста помѣстилъ -- непосредственно предъ ужасающей катастрофой -- очаровательную народную пѣсенку Дездемоны объ мнѣ, о молодой дѣвушкѣ, которая тоскуетъ о томъ, что ея милый сжимаетъ въ своихъ объятіяхъ другую, но которая тѣмъ не менѣе все также горячо его любитъ. Трогательна Дездемона, когда она пытается вымолить у своего суроваго владыки хоть нѣсколько лишнихъ мгновеній, но велика она въ моментъ смерти, когда, стремясь оградить своего палача отъ кары за ея убійство, она испускаетъ духъ съ дивною ложью на устахъ, единственной ложью ея жизни.
   Офелія, Дездемона, Корделія -- какое тріо! У каждой изъ нихъ своя физіономія, но онѣ, какъ сестры, походятъ другъ на друга, всѣ онѣ представляютъ собою тотъ типъ, который Шекспиръ любятъ и предъ которымъ онъ преклоняется въ эти годы. Не было ли для нихъ прототиповъ въ жизни? Не созданы ли онѣ, можетъ быть, всѣ три по одной модели? Не случилось ли Шекспиру встрѣтить въ эту эпоху прелестную молодую женщину, которая жила въ печали, терпѣла гнетъ несправедливости и непониманія и вся была сердце и нѣжность, не обладая при этомъ не искоркой геніальности или остроумія? Мы можемъ предполагать это, но ничего достовѣрнаго объ этомъ не знаемъ.
   Образъ Дездемоны -- одинъ изъ прелестнѣйшихъ образовъ, нарисованныхъ Шекспиромъ. Она болѣе женщина, чѣмъ другія его женщины, подобно тому, какъ благородный Отелло болѣе мужчина, чѣмъ другіе мужскіе характеры Шекспира. Поэтому въ притягательной силѣ, влекущей ихъ другъ къ другу, таится все-таки весьма глубокій смыслъ; самая женственная изъ женщинъ чувствуетъ влеченіе къ самому мужественному изъ мужчинъ.

(Извлечено изъ книги Г. Брандеса.)

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru