Брандес Георг
Ричард III

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Ричардъ III.

(Изъ новой книги Георга Брандеса о Шекспирѣ *).

*) Georg Brandes: "William Shakespeare". Förste Bind.

   Всякій, кто воспитался на Шекспирѣ, съ недоумѣніемъ останавливался въ первой юности передъ Ричардомъ, этимъ дьяволомъ въ человѣческомъ образѣ, и слѣдилъ за взрывами его дикой силы, когда онъ переходить отъ убійства къ убійству, пробирается черезъ омутъ лжи и лицемѣрія къ новымъ злодѣйствамъ, становится цареубійцей, братоубійцей, тираномъ, убійцей своей жены и своихъ союзниковъ, и въ послѣдній моментъ -- хотя весь запятнанный кровью и неправдой -- съ непреклоннымъ величіемъ испускаетъ свой безсмертный крикъ: "Коня! Коня!..."
   Когда Гейбергъ отказался поставить Ричарда III на сценѣ королевскаго театра въ Копенгагенѣ, онъ выразилъ сомнѣніе въ томъ, чтобы "мы когда-либо могли привыкнуть видѣть кинжалъ Мельпомены превращеннымъ въ ножъ мясника", и, какъ и многіе до и послѣ него, онъ возмущался словами Ричарда въ первомъ монологѣ, что онъ поставилъ себѣ задачей быть злодѣемъ {I am determined to prove a villain // And hate the idle pleasures of these days.}. Онъ сомнѣвался, чтобъ этотъ оборотъ рѣчи былъ психологически возможенъ,-- въ чемъ былъ правъ,-- но, вѣдь, монологъ и есть уже несогласное съ дѣйствительностью развитіе въ словахъ сокровенныхъ мыслей, и съ нѣкоторымъ различіемъ оттѣнка въ выраженіи эта мысль легко могла найти себѣ оправданіе. Ричардъ, вѣдь, не хочетъ сказать, что онъ рѣшилъ быть тѣмъ, что въ его собственныхъ глазахъ беззаконно, но только утверждаетъ съ горькою ироніей, что такъ какъ онъ не можетъ выступить приверженцемъ прекраснаго, краснорѣчиваго времени, въ которомъ живетъ, то выступитъ злодѣемъ и дастъ полный просторъ ненависти къ суетнымъ радостямъ своей эпохи.
   Въ этихъ словахъ есть програмная прямолинейность, которая поражаетъ; Ричардъ стоитъ здѣсь, наивный, какъ прологъ, и предвозвѣщаетъ содержаніе трагедіи. Можно почти подумать, что Шекспиръ хотѣлъ здѣсь съ перваго шага обезпечить себя противъ обвиненія въ неясности, которому, вѣроятно, подвергся его Ричардъ II. Но надо помнить, что властолюбивые люди въ его время были менѣе сложны, чѣмъ въ наши дни, и что, кромѣ того, онъ вовсе и не хотѣлъ изобразить кого-либо изъ своихъ современниковъ, а хотѣлъ изобразить личность, стоявшую передъ его фантазіей, какъ историческое чудовище, отдѣленное отъ его эпохи болѣе чѣмъ столѣтіемъ. Его Ричардъ подобенъ портрету тѣхъ временъ, когда какъ у опасныхъ, такъ и у благородныхъ людей былъ болѣе простой механизмъ мышленія и когда у выдающихся личностей еще встрѣчались такіе несложно-крѣпкіе затылки, какіе послѣ нихъ можно было бы найти лишь у дикихъ вождей въ отдаленныхъ частяхъ свѣта.
   На такіе-то образы, какъ этотъ Ричардъ, нападаютъ тѣ, кто не видитъ въ Шекспирѣ первостепеннаго психолога. Но Шекспиръ не былъ детальнымъ живописцемъ. Психологическая детальная живопись, вродѣ той, какая возникла въ наши дни у Достоевскаго, была не его дѣломъ, хотя онъ и умѣлъ давать мѣсто многоообразію; онъ доказалъ это на Гамлетѣ. Разница лишь въ томъ, что онъ создаетъ многообразіе не посредствомъ дробленія, а тѣмъ, что оставляетъ впечатлѣніе внутренней безконечности въ индивидуумѣ. Онъ, очевидно, лишь въ рѣдкихъ случаяхъ могъ наблюдать, въ свою эпоху, какъ обстоятельства, переживаемыя событія, измѣняющіяся условія жизни шлифуютъ личностей до такой степени, что онѣ начинаютъ сверкать мельчайшею гранью. Если исключить Гамлета, стоящаго особо въ извѣстныхъ отношеніяхъ, то его мужскіе образы имѣютъ, правда, углы, но не имѣютъ граней.
   Возьмите этого Ричарда. Шекспиръ создаетъ его изъ немногихъ простыхъ основныхъ свойствъ: уродства, могучаго сознанія умственнаго превосходства и властолюбія. Все въ немъ можно свести къ этимъ простымъ элементамъ.
   Онъ храбръ изъ самолюбія, притворно влюбленъ изъ неутолимой жажды могущества, онъ хитеръ и лживъ, онъ комедіантъ и кровопійца, онъ столь же жестокъ, какъ лицемѣренъ,-- все это ради того, чтобы достигнуть высшей власти, составляющей его цѣль.
   Шекспиръ нашелъ въ хроникѣ Голиншеда нѣкоторыя основныя черты: Ричардъ родился съ зубами, умѣлъ кусаться прежде, чѣмъ улыбаться. Онъ былъ безобразенъ; одно его плечо было выше другого. Онъ былъ золъ и остроуменъ; онъ былъ храбрый, щедрый полководецъ; онъ былъ скрытенъ; онъ былъ коваренъ и лицемѣренъ изъ честолюбія, жестокъ изъ политическихъ видовъ.
   Шекспиръ упрощаетъ и преувеличиваетъ, какъ это дѣлаетъ всякій художникъ. Делакруа тонко замѣтилъ: L'art, c'est l'exagération à propos (Искусство, это -- преувеличеніе кстати).
   Ричардъ является въ трагедіи уродомъ: онъ маленькаго роста, съ искривленнымъ станомъ, у него горбъ на спинѣ, одна рука у него сухая.
   Онъ не обманываетъ себя, какъ другіе уроды, относительно своей наружности, не воображаетъ себя красивымъ, вмѣстѣ съ тѣмъ онъ не встрѣчаетъ любви въ дщеряхъ Евы, какъ это бываетъ со многими уродами, благодаря сострадательному инстинкту у женщинъ, способному вызвать въ нихъ любовь.
   Нѣтъ, Ричардъ чувствуетъ себя обиженнымъ природою, чувствуетъ, что онъ съ самаго рожденія терпѣлъ несправедливость и росъ, какъ какой-то оборышъ, несмотря на свой сильный и стремящійся впередъ умъ. Онъ съ самаго начала былъ лишенъ любви своей матери и долженъ былъ слышать издѣвательства своихъ враговъ. На его тѣнь указывали со смѣхомъ. Собаки лаяли на него, когда онъ проходилъ мимо,-- до того былъ онъ хромъ и безобразенъ. Въ такой внѣшней оболочкѣ обитаетъ властолюбивая душа. Пути, ведущіе другихъ къ радости и наслажденію, для него закрыты. Но онъ хочетъ господствовать; онъ созданъ для этого. Власть для него все, она его idée fixe, одна только власть можетъ отомстить за него окружающимъ его людямъ, которыхъ онъ ненавидитъ или ставитъ ни во что, или ненавидитъ и презираетъ вмѣстѣ. Онъ жаждетъ блеска, короны надъ головой, сидящей на его уродливомъ тѣлѣ. Онъ видитъ, какъ свѣтится вдали ея золотое сіяніе; между нимъ и цѣлью стоитъ много, много жизней. Но нѣтъ лжи, нѣтъ убійства, нѣтъ вѣроломства, нѣтъ предательства, предъ которыми онъ отступилъ бы, разъ онъ ихъ цѣною можетъ приблизиться къ ней.
   И въ этотъ характеръ Шекспиръ -- въ тайникахъ своей души -- превращаетъ самого себя. Драматургъ, какъ извѣстно, долженъ постоянно умѣть совлекать съ себя свое "я" и переходить въ существо другого. Но въ позднѣйшія времена нѣкоторые изъ величайшихъ драматическихъ поэтовъ содрогались передъ чисто-криминальнымъ, какъ лежащимъ слишкомъ далеко отъ нихъ. Такъ, напримѣръ, Гёте. Его преступно дѣйствующіе персонажи только слабохарактерны, какъ Вейслингенъ или Клавиго; даже его Мефистофель вовсе не золъ. Шекспиръ попытался усвоить себѣ чувства Ричарда. Что сдѣлалъ онъ для этого? Точь въ точь то же, что дѣлаемъ мы, когда стараемся уразумѣть другую личность, того же Шекспира, напримѣръ. Онъ переселяется въ него съ помощью своей поэтической фантазіи, то-есть пробиваетъ въ его образѣ отверстіе, чрезъ которое можетъ проникнуть въ него, и вотъ онъ очутился въ немъ и живетъ въ немъ. Вѣдь, для поэта вопросъ всегда сводится къ слѣдующему: какъ чувствовалъ бы я и какъ поступалъ бы, еслибъ былъ принцемъ, женщиной, еслибъ былъ побѣдоносенъ, покинутъ и т. д.?
   Шекспиръ беретъ исходною точкой оскорбленіе, нанесенное природой его герою. Ричардъ -- человѣкъ, обиженный природой. Какъ могъ восчувствовать это Шекспиръ,-- Шекспиръ, имѣвшій здоровые члены и выше всякой мѣры бывшій любимцемъ природы? Онъ тоже долгое время терпѣлъ униженія, онъ жилъ въ низменныхъ условіяхъ, не соотвѣтствовавшихъ его дарованіямъ и волѣ. Бѣдность есть тоже увѣчье, а положеніе актера было безчестьемъ, горбомъ на спинѣ. Такимъ образомъ, ему легко почувствовать, что долженъ выстрадать обиженный природой человѣкъ. Онъ только расширяетъ въ себѣ всѣ настроенія, вызванныя нанесенными ему униженіями, и заставляетъ ихъ вздыматься и рости.
   Затѣмъ слѣдовало чувство превосходства и проистекающая отсюда жажда могущества и владычества у Ричарда. Шекспиръ не могъ имѣть недостатка въ сознаніи своего личнаго превосходства; что же касается властолюбія, то въ немъ, по крайней мѣрѣ, въ видѣ зачаточнаго органа, былъ зародышъ его, такъ же несомнѣнно, какъ у всякаго генія. Что онъ былъ честолюбивъ, это разумѣется само собой,-- правда, не въ томъ смыслѣ, въ какомъ честолюбивы актеры и драматурги нашего вѣка, простое фиглярство которыхъ считается искусствомъ, между тѣмъ какъ его искусство было фиглярствомъ для значительнаго большинства; его художническое самолюбіе было придавлено въ самомъ своемъ ростѣ; но въ страсти, сдѣлавшей его въ нѣсколько лѣтъ изъ помощника актеровъ руководителемъ театра и заставившей его проявить во всемъ блескѣ величайшее творческое дарованіе своей страны, пока онъ не затмилъ собою всѣхъ соперниковъ въ своей профессіи и не былъ оцѣненъ знатнѣйшими и наиболѣе свѣдущими въ искусствѣ людьми,-- въ этой страсти все же было честолюбіе. Строй чувствъ, наполнявшихъ его, онъ переноситъ въ другой жизненный кругъ, кругъ внѣшняго господства, и инстинктъ его души, никогда не допускавшій ни перерыва, ни остановки, но побуждавшій его совершать одинъ умственный подвигъ за другимъ и, не давая себѣ ни минуты отдыха, бросать по своимъ слѣдамъ одно за другимъ готовое произведеніе, этотъ бурный инстинктъ съ неизбѣжно сопутствующимъ ему эгоизмомъ, заставившимъ его въ молодости покинуть свою семью, въ зрѣлые годы наживать себѣ состояніе, безъ сантиментальной жалости къ должникамъ и (per fas et nef as) домогаться своей скромной дворянской грамоты,-- вотъ что помогаетъ Шекспиру понять и восчувствовать стремленіе къ высшей власти, попирающее и разрушающее всѣ преграды. Всѣ же прочія свойства (напримѣръ, лицемѣріе, бывшее въ хроникѣ главнымъ свойствомъ) онъ дѣлаетъ простыми средствами, орудіями властолюбія.
   Обратите вниманіе на то, какъ онъ съумѣлъ его индивидуализировать. Оно унаслѣдовано. Во второй части Генриха VI (III, 1) отецъ Ричарда, Іоркъ, говоритъ слѣдующее:
   
   "Пусть страхъ въ душѣ гнѣздится подлой черни;
   Ему въ державномъ сердцѣ мѣста нѣтъ.
   Какъ дождь весной, такъ мысль бѣжитъ за мыслью,
   Но всѣ онѣ стремятся къ главной цѣли.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Политики искусные вы, лорды,
   Меня отсюда шлете дальше съ войскомъ!
   Но на груди вы грѣете змѣю,
   И скоро васъ она ужалитъ въ сердце" *).
   *) Переводъ князя Цертелева.
   
   Въ третьей части Генриха VI Ричардъ показываетъ себя истиннымъ сыномъ своего отца. Его братъ добивается женской любви; онъ же мечтаетъ лишь о королевскомъ санѣ. Если бы для него не существовало короны, то міръ не могъ бы ему дать никакой радости. Онъ самъ говоритъ (III, 2):
   
   "Во чревѣ матери любовью проклятъ
   Я былъ, не могъ сносить ея закона,
   И ей подкуплена была природа:
   Свела мнѣ руку, какъ сухую вѣтвь,
   А на спину взвалила эту гору".
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   "И ноги мнѣ дала длины не равной,
   Всѣ члены сдѣлавши несоразмѣрно,
   Такъ я, какъ медвѣженокъ неумытый,
   И матери подобья не имѣю.
   Такъ развѣ полюбить меня возможно?
   Нелѣпый бредъ -- объ этомъ даже думать,
   Но если нѣтъ мнѣ радости иной,
   Какъ угнетать и властвовать, царить
   Надъ тѣми, кто красивѣе меня,
   Мысль о вѣнцѣ моимъ пусть будетъ раемъ" *).
   *) Переводъ князя Цертелева.
   
   Властолюбіе является у него внутреннимъ страданіемъ. Онъ говоритъ, что онъ подобенъ человѣку, попавшему въ чащу терновника. Шипы колютъ его, и онъ въ свою очередь разрываетъ ихъ и не видитъ другого выхода на волю, кромѣ того, который онъ можетъ проложить себѣ топоромъ. Такъ и онъ терзается изъ-за англійской короны. Поэтому, какъ значится въ его монологѣ, онъ будетъ завлекать въ пучину, какъ сирена, будетъ лукавить, какъ Улиссъ, мѣнять цвѣтъ, какъ хамелеонъ, достигнетъ того, что самъ Макіавелли найдетъ чему поучиться у него (послѣдняя черта -- анахронизмъ, такъ какъ Ричардъ умеръ за 50 лѣтъ до того времени, когда вышла въ свѣтъ книга О государѣ).
   Если это значитъ быть злодѣемъ, то онъ, конечно, злодѣй. И Шекспиръ, въ цѣляхъ художественнаго воздѣйствія, нагромоздилъ надъ головой Ричарда гораздо болѣе преступленій, чѣмъ онъ совершилъ по свидѣтельству исторіи. Это объясняется тѣмъ, что поэтъ, читая у Голиншеда о вопіющихъ злодѣяніяхъ Ричарда, былъ убѣжденъ, что есть дѣйствительно такіе людй, какъ тотъ человѣкъ, который въ это время вставалъ въ его фантазіи. Онъ вѣрилъ въ существованіе злодѣевъ,-- вѣра, по большей части уступающая мѣсто въ наши дни невѣрію, въ сильной степени облегчающему всѣмъ злодѣямъ ихъ работу,-- онъ изобразилъ ихъ не въ одномъ Ричардѣ: онъ создалъ Эдмунда въ Лирѣ, для котораго незаконное рожденіе имѣетъ подобное же значеніе, какъ уродство у Ричарда, и создалъ великаго магистра злобы -- Яго въ Отелло.
   Но бросимъ его, это пустое бранное слово "злодѣй", которымъ называетъ самого себя Ричардъ. Шекспиръ, вѣроятно, теоретически вѣрилъ въ свободную волю, могущую опредѣлять себя въ самыхъ различныхъ направленіяхъ, слѣдовательно, и въ направленіи злодѣйства; практически онъ, однако, все мотивируетъ.
   Три сцены были здѣсь, очевидно, главными пунктами для Шекспира, и эти три сцены останутся навсегда въ нашей памяти, если мы хоть разъ внимательно прочли пьесу.
   Первая изъ этихъ сценъ та, гдѣ Ричардъ покоряетъ сердце Анны, вдовы принца Эдуарда, котораго онъ умертвилъ въ союзѣ съ своими братьями, наслѣдницы престола послѣ Генриха VI, котораго онъ равнымъ образомъ убилъ. Шекспиръ все довелъ здѣсь до крайнихъ предѣловъ. Въ то самое время, когда Анна провожаетъ гробъ съ останками убитаго Ричардомъ Генриха VI, Ричардъ выходитъ къ ней на встрѣчу, останавливаетъ похоронное шествіе обнаженнымъ мечомъ, спокойно выслушиваетъ всѣ взрывы ненависти, отвращенія и презрѣнія, которыми старается уничтожить его Анна, и, стряхнувъ съ себя ея издѣвательства, начинаетъ свое сватовство, разыгрываетъ свою комедію влюбленнаго и тутъ же измѣняетъ ея образъ мыслей, такъ что она сразу подаетъ ему надежду и даже принимаетъ его перстень.
   Съ исторической точки зрѣнія эта сцена невозможна, такъ какъ королева Маргарита взяла съ собою Анну во время своего бѣгства послѣ битвы при Тьюксбери, и Кларенсъ скрывалъ ее цѣлыхъ два года послѣ смерти Генриха VI, пока Ричардъ не отыскалъ ее въ Лондонѣ. Помимо того, при первомъ чтеніи эта сцена имѣетъ въ себѣ нѣчто изумляющее или, скорѣе, ошеломляющее, производить такое впечатлѣніе, точно она написана на пари или съ цѣлью превзойти какого-нибудь предшественника. Тѣмъ не менѣе, въ ней нѣтъ ничего неестественнаго. Что справедливо можно возразить противъ нея, это лишь то, что она не подготовлена. Это ошибка: мы только въ этой самой сценѣ знакомимся съ Анной, слѣдовательно, не можемъ имѣть никакого мнѣнія относительно того, насколько то, что она дѣлаетъ, согласуется или нѣтъ съ ея характеромъ. Драматическое искусство есть почти всецѣло искусство подготовлять и, вопреки подготовленію, въ силу подготовленія, производить впечатлѣніе неожиданности. Впечатлѣніе неожиданности безъ подготовленія только на половину достигаетъ художественнаго воздѣйствія.
   Но это лишь техническій недостатокъ, который такой первостепенный художникъ въ болѣе зрѣлые годы легко бы исправилъ. Рѣшающимъ фактомъ остается безмѣрная смѣлость и сила этой сцены, или, говоря психологически, пучина рано развившагося презрѣнія къ женщинамъ, въ которую она даетъ намъ заглянуть. Ибо именно потому, что поэтъ вовсе не далъ характеристики этой женщины, онъ какъ будто хочетъ сказать: вотъ какова женская натура. Очевидно, въ молодые годы онъ не испыталъ такого сильнаго впечатлѣнія отъ достоинствъ женской натуры, какое испыталъ въ болѣе поздній періодъ своей жизни. Онъ любитъ изображать грубыхъ женщинъ, какъ Адріана въ Комедіи ошибокъ, необузданныхъ и испорченныхъ, какъ Тамора въ Андроникѣ и Маргарита въ Генрих123; VI, или сварливыхъ, какъ Катерина въ Укрощеніи строптивой. Здѣсь онъ даетъ образъ спеціально-женской слабохарактерности и олицетворяетъ свое собственное пренебреженіе къ ней въ презрѣніи, которое питаетъ Ричардъ къ женщинамъ.
   И вотъ что говоритъ это презрѣніе: ожесточи противъ себя женщину, причини ей какое хочешь зло, убей ея мужа, лиши ее этимъ надежды на корону, наполни сердце ея ненавистью и проклятіями, но если ты только съумѣешь заставить ее вообразить, что все, все, что ты сдѣлалъ, всѣ твои преступленія, все это совершено изъ пламенной страсти къ ней, съ цѣлью стать къ ней ближе и, если возможно, добиться ея руки,-- тогда ты одержалъ верхъ, и раньше или позже она сдастся,-- ея тщеславіе не устоитъ. Если оно устоитъ противъ десяти мѣръ поклоненія, то не устоитъ противъ ста, а если и этого недостаточно, то дай ей больше. Всякій имѣетъ свою цѣну, за которую можетъ купить ея тщеславіе,-- стоитъ только рѣшиться и начать торгъ. И Шекспиръ заставляетъ урода-убійцу, не поморщившись, вытереть съ лица своего плевокъ Анны и бросить ей въ лицо свое жаркое объясненіе въ любви,-- онъ дѣлается менѣе безобразнымъ въ ея глазахъ, когда она слышитъ, что онъ ради нея совершалъ преступленія. Шекспиръ заставляетъ его подать ей свой обнаженный мечъ, чтобъ она заколола его, если хочетъ; онъ вполнѣ увѣренъ въ томъ, что она этого не сдѣлаетъ. Она не выноситъ силы воли, горящей въ его взорѣ, онъ гипнотизируетъ ея ненависть, ее смущаетъ превосходство надъ другими, которое даетъ ему жажда власти, и онъ становится почти красивымъ въ ея глазахъ, когда подставляетъ свою грудь для ея мести. Она поддается ему подъ обаяніемъ, представляющимъ смѣсь головокруженія, ужаса и сладострастія развращенной натуры. Его безобразіе только еще больше подстрекаетъ ее. Точно испуганное воркованіе слышится въ этой стихомиѳіи (состязательныхъ стихахъ) въ стилѣ античной трагедіи, которое начинается отсюда:
   
   Леди Анна. Кто можетъ знать, что въ сердцѣ у тебя?
   Глостеръ. Передъ тобой языкъ мой сердце выдалъ.
   Леди Анна. Боюсь я, оба лгутъ.
   Глостеръ. Тогда и правды на свѣтѣ нѣтъ *).
   *) Ричардъ III въ переводѣ Дружинина.
   
   Но въ немъ клокочетъ торжество:
   
   "Была-ль когда такъ ведена любовь?
   Была-ль когда такъ женщина добыта?"
   
   Торжество при мысли о томъ, что онъ, уродъ, онъ, чудовище, только показался и пустилъ въ ходъ свой бойкій языкъ и мгновенно остановилъ проклятіе на устахъ, осушилъ слезы въ глазахъ и возбудилъ желаніе въ душѣ. Этимъ сватовствомъ онъ себѣ доставилъ головокружительное чувство неотразимости.
   Шекспиръ при этой геніальной обработкѣ заключенія брака, найденнаго илъ въ хроникѣ, слѣдовалъ своему поэтическому стремленію сдѣлать Ричарда великимъ и тѣмъ самымъ возможнымъ въ качествѣ трагическаго героя. Въ дѣйствительности же онъ, конечно, не обладалъ такими демоническими инстинктами. Причина, по которой онъ домогался руки леди Анны, была чистая алчность къ деньгамъ. И Кларенсъ, и Глостеръ оба строили планы относительно того, какъ бы имъ захватить крупное состояніе умершаго графа Уоррика, хотя графиня была еще жива и по закону имѣла право на большую часть состоянія. Кларенсъ, женившійся на старшей дочери, былъ спокоенъ насчетъ своей доли въ наслѣдствѣ, но Ричардъ полагалъ, что, заручившись младшею дочерью, вдовой принца Эдуарда, онъ можетъ сдѣлаться обладателемъ половины состоянія. Парламентскимъ актомъ дѣло было рѣшено такъ, что братья получили каждый свою долю добычи. На мѣсто этой-то низменной хищности у Ричарда Шекспиръ поставилъ торжествующее чувство недоноска, оказавшагося счастливымъ претендентомъ.
   Тѣмъ не менѣе, онъ не имѣлъ въ виду представить Ричарда неодолимымъ для всякой женской хитрости. Эта первая сцена имѣетъ въ трагедіи соотвѣтствующую ей въ томъ мѣстѣ (IV, 4), гдѣ король, отдѣлавшись посредствомъ яда отъ добытой такимъ образомъ жены, проситъ у Елизаветы, вдовы Эдуарда IV, руки ея дочери.
   Мотивъ производитъ впечатлѣніе повторенія. Ричардъ отправилъ на тотъ свѣтъ обоихъ сыновей Эдуарда, чтобы проложить себѣ путь къ престолу. Снова ищетъ здѣсь убійца руки ближайшей родственницы убитыхъ, и здѣсь даже чрезъ посредство ихъ матери. Шекспиръ въ этомъ мѣстѣ проявилъ весь блескъ своего искусства. Елизавета тоже выражаетъ глубочайшее отвращеніе. Ричардъ отвѣчаетъ, что если онъ отнялъ у сыновей ея царство, то теперь сдѣлаетъ ея дочь королевой. И здѣсь обмѣнъ репликъ переходитъ въ стихомиѳію, что достаточно ясно указываетъ на то, что эти части принадлежатъ къ старѣйшимъ мѣстамъ пьесы:
   
   Ричардъ. Скажи, что тѣмъ союзомъ прочный миръ
   Дадимъ мы Англіи.
   Елизавета. Борьбой и скорбью
   Тотъ прочный миръ придется ей купить.
   Ричардъ. Скажи: король и повелитель проситъ.
   Елизавета. Но Царь царей согласья не даетъ.
   
   Ричардъ не только увѣряетъ ее въ чистотѣ и силѣ своихъ чувствъ, но настаиваетъ на томъ, что лишь этотъ бракъ и ничто иное можетъ воспрепятствовать ему повергнуть въ бѣдствіе и гибель многихъ и многихъ въ странѣ. Тогда Елизавета дѣлаетъ видъ, будто сдается, и Ричардъ восклицаетъ совершенно такъ, какъ въ первомъ актѣ:
   
   "Непостоянная, дрянная дура!"
   
   Но онъ самъ оказывается одураченнымъ: Елизавета только притворно дала ему согласіе, чтобы тотчасъ же послѣ того предложить свою дочь его смертельному врагу.
   Другая незабвенная сцена слѣдующая:
   Ричардъ устранилъ всѣ препятствія, лежавшія между нимъ и трономъ. Его старшій братъ Кларенсъ убитъ и утопленъ въ бочкѣ съ виномъ, малолѣтніе сыновья Эдуарда, сейчасъ будутъ задушены въ тюрьмѣ, Гастингса только что, безъ допроса и суда, повели на мѣсто казни,-- теперь необходимо сохранить видъ неприкосновенности ко всѣмъ злодѣяніямъ и строгаго безкорыстія по отношенію къ власти. Съ этою цѣлью онъ заставляетъ своего наперсника, негодяя Букингама, и перепуганнаго лондонскаго лордъ-мэра, вмѣстѣ съ именитыми гражданами столицы, просить его, упорно тому противящагося, принять въ свои руки бразды правленія. Букингамъ подготовляетъ Ричарда къ ихъ прибытію:
   
                                                  "Не позабудьте
   Прикинуться встревоженнымъ, не вдругъ
   Вы соглашайтесь выслушать его.
   Молитвенникъ, межь тѣмъ, въ рукахъ держите;
   Да надобно, милордъ, чтобъ вы стояли
   Между двумя священниками. Я
   На эту святость и налечь намѣренъ.
   Затѣмъ, не вдругъ склоняйтесь; какъ дѣвица,
   Твердите "нѣтъ", а дѣлайте, что надо".
   
   Являются граждане. Кетсби проситъ ихъ придти въ другой разъ. Его высочество заперся въ замкѣ съ двумя благочестивыми епископами,-- онъ благоговѣйно погруженъ въ святые помыслы и не желаетъ отвлекаться отъ своего душеспасительнаго упражненія никакими мірскими дѣлами. Они снова осаждаютъ его посланнаго, умоляютъ дать имъ возможность держать рѣчь къ его высочеству по крайне важному дѣлу.
   И вотъ Глостеръ показывается вверху, на балконѣ, посреди двухъ епископовъ.
   Когда Дизраэли, безъ всякаго, впрочемъ, сомнѣнія, ничуть не похожій на Ричарда, на выборахъ 1868 года, гдѣ дѣло шло о положеніи ирландской церкви, въ равной степени опирался на англійскихъ и на ирландскихъ прелатовъ, такъ какъ обѣ церкви, и англійская, и ирландская, обѣщали ему свою безусловную поддержку, то Пончъ нарисовалъ его въ костюмѣ XV вѣка, стоящимъ на балконѣ съ невыразимо-плутовскою и, въ то же время, смиренною миной, съ молитвенникомъ въ рукахъ, между тѣмъ какъ два епископа, представлявшихъ англиканскую и ирландскую церковь, поддерживали его, каждый съ своей стороны. Это была иллюстрація къ восклицанію лордъ-мэра:
   
   "Вотъ и его высочество! Стоитъ онъ
   Межъ двухъ духовныхъ лицъ".
   
   А Бумагамъ подходить и поясняетъ:
   
                           "Святому принцу
   Они подпора отъ грѣхопаденья.
   Смотри: молитвенникъ въ его рукахъ,
   Краса и честь людей благочестивыхъ".
   
   Депутація получаетъ строгій отказъ, пока Ричардъ, наконецъ, прелагаетъ гнѣвъ на милость и приказываетъ воротить депутатовъ городского населенія.
   Третья рѣшительная сцена -- это сцена въ палаткѣ Ричарда при Босвортѣ (V, 3). Непоколебимая до этого самоувѣренность его какъ будто сломилась, онъ ослабѣлъ, онъ не хочетъ ужинать: "Что же, поправили мой шлемъ? Налей мнѣ кубокъ вина! Позаботься, чтобъ у меня были къ утру новыя копья, и не слишкомъ тяжелыя!" -- и опять:-- "Дай мнѣ кубокъ вина!" Онъ уже не чувствуетъ въ душѣ того огня, той бодрой отваги, которые прежде никогда не покидали его.
   Затѣмъ, въ то время, какъ онъ спитъ на походной кровати, во всѣхъ доспѣхахъ, крѣпко стиснувъ въ пальцахъ рукоятку меча, ему являются въ сновидѣніи одна за другой тѣни всѣхъ тѣхъ, кого онъ убилъ или велѣлъ убить. Онъ просыпается въ ужасѣ. Въ его совѣсти тысяча языковъ и каждый изъ нихъ произноситъ надъ нимъ приговоръ, какъ надъ клятвопреступникомъ и убійцей:
   
   "Отчаянье грызетъ меня. Никто
   Изъ всѣхъ людей любить меня не можетъ.
   Умру я -- кто заплачетъ обо мнѣ?"
   
   Это -- муки совѣсти, порой охватывавшія самыхъ закаленныхъ и черствыхъ людей въ тѣ времена, когда вѣра и суевѣріе были силами, когда даже тотъ, кто глумился надъ религіей или извлекалъ изъ нея выгоду, все же колебался въ тайникахъ своей души, и, въ то же время, здѣсь выражается чисто-человѣческое чувство одиночества и потребности въ любви, которое никогда не умретъ.
   Нельзя не восторгаться тѣмъ, какъ Ричардъ ободряетъ самого себя и вселяетъ мужество въ своихъ окружающихъ. Такъ говоритъ тотъ, кто изгоняетъ отчаяніе изъ своей души:
   
   "Про совѣсть трусы говорятъ одни,
   Пытаясь тѣмъ пугать людей могучихъ".
   
   Въ его рѣчи къ войскамъ слышатся невыразимые звуки дикой и возбуждающей военной музыки; она построена такъ же, какъ строфы марсельезы:
   
   "Припомните, съ кѣмъ вы на бой идете,--
   Со стадомъ мерзкихъ плутовъ и бродягъ,
   Съ бретонскимъ соромъ, жалкими рабами.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   (Que veut cette garde d'esclaves?)
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   У васъ есть земли,-- имъ земель тѣхъ надо;
   Красивыхъ женъ послала вамъ судьба,--
   И вашихъ женъ пришли они безчестить.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   (Egorger vos fils, vos compagnes).
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Сметемъ же въ море пакостныхъ бродягъ!"
   
   И въ словахъ Ричарда звучитъ такая стремительность, такое дикое презрѣніе, такое народное краснорѣчіе, въ сравненіи съ которыми паѳосъ марсельезы представляется декламаторскимъ, даже академическимъ.
   
   Положительно чудесны его послѣднія реплики:
   Имъ нашихъ женъ? Имъ нашихъ дочерей?
   Имъ наши земли? Чу! ихъ барабаны!
   На бой, дворяне Англіи! На бой,
   Британіи лихіе поселяне!
   Стрѣлки, впередъ,-- и бейте прямо въ сердце!
   Ломайте копья, небесамъ на страхъ.
   Пришпорьте гордыхъ коней боевыхъ,
   Сильнѣй, сильнѣй и вскачь по лужамъ крови!

Входитъ гонецъ.

   Король Ричардъ. Ну, что же Стэнли? Гдѣ его войска?
   Гонецъ. Мой государь, идти онъ отказался.
   Король Ричардъ. Георгу Стэнли голову долой!
   Норфолькъ. Враги уже болото перешли.
   Окончивъ бой, его казнить успѣемъ.
   Король Ричардъ. Въ груди забилась тысяча сердецъ.
   Впередъ, знамена! Прямо на врага!
   Святой Георгъ! Пусть древній бранный крикъ
   Вдохнетъ въ насъ ярость огненныхъ драконовъ!
   Спустилася побѣда намъ на шлемы!
   Впередъ -- и на врага!
   
   Потомъ онъ убиваетъ одного за другимъ пятерыхъ рыцарей въ доспѣхахъ Ричмонда. Его конь убитъ. Онъ, пѣшій, въ шестой разъ ищетъ Ричмонда:
   
   Коня, коня! Престолъ мой за коня!
   Кетсби. Вамъ конь готовъ. Спасайтесь, государь!
   Король Ричардъ. Прочь, рабъ! Я жизнь мою на карту ставлю,
   И я дождусь, чѣмъ кончится игра!
   Шесть Ричмондовъ, должно быть, вышло въ поле:
   Я пятерыхъ убилъ, а не его!
   Коня, коня! Престолъ мой за коня!
   
   Нѣтъ сомнѣнія, что ни въ какой другой шекспировской пьесѣ главное дѣйствующее лицо не господствуетъ до такой степени надъ остальными. Ричардъ поглощаетъ почти весь интересъ и только великое искусство Шекспира заставляетъ насъ, вопреки всему, съ участіемъ слѣдить за нимъ. Это въ извѣстной мѣрѣ зависитъ отъ того, что нѣкоторыя изъ его жертвъ такъ ничтожны; судьба ихъ представляется намъ заслуженной. Слабохарактерность Анны лишаетъ ее нашего сочувствія и, кромѣ того, кровавое злодѣяніе Ричарда кажется намъ менѣе ужаснымъ, когда мы видимъ, какъ легко оно прощается ему тою, сердце которой оно всего больнѣе должно было поразить. Несмотря на всѣ свои пороки, онъ имѣетъ за себя остроуміе и мужество,-- остроуміе, возвышающееся порою до мефистофелевскаго юмора,-- мужество, не измѣняющее ему даже въ минуту гибели и окружающее его паденіе такимъ блескомъ, какого не имѣетъ торжество его корректнаго противника. Какъ ни лживъ и лицемѣренъ онъ по отношенію къ другимъ, предъ самимъ собой онъ никогда не лицемѣритъ; онъ химически чистъ отъ самоукрашенія, до того, что самъ себѣ даетъ самыя унизительныя наименованія. Эта искренность, таящаяся въ глубинѣ его существа, дѣйствуетъ привлекательнымъ образомъ. И, затѣмъ, онъ имѣетъ за себя еще то, что угрозы и проклятія отъ него отскакиваютъ, что его не пугаютъ ни ненависть, ни оружіе, направленное противъ него, ни перевѣсъ на сторонѣ врага; сила характера столь рѣдкая вещь, что даже къ преступнику вызываетъ симпатію. Быть можетъ, если бы Ричарду былъ дарованъ болѣе продолжительный срокъ правленія, онъ остался бы въ исторіи королемъ типа Людовика XI, злокозненнымъ, всегда прикрывающимся религіей, но умнымъ и твердымъ. Теперь же онъ и въ дѣйствительности, какъ въ драмѣ, провелъ все время въ усиліяхъ упрочить за собою мѣсто, которое онъ отвоевалъ себѣ, какъ хищный звѣрь. Его внѣшній обликъ стоитъ передъ нами такъ, какъ изображали его современники: маленькаго роста и крѣпкаго сложенія, съ приподнятымъ правымъ плечомъ, съ красивыми каштановыми волосами, длинно отпущенными для того, чтобы скрыть уродливость плечъ, онъ постоянно закусываетъ нижнюю губу, постоянно тревоженъ, постоянно выдергиваетъ и снова прячетъ въ ножны свой кинжалъ, но никогда среди разговора не обнажаетъ его совсѣмъ. Шекспиръ съумѣлъ озарить ореоломъ поэзіи эту гіену въ человѣческомъ видѣ.
   Самый яркій контрастъ Ричарду представляютъ двѣ дѣтскія фигуры, сыновья Эдуарда. Старшій мальчикъ уже занятъ великими помыслами, складъ ума у него царственный, онъ глубоко проникнутъ тѣмъ, что значатъ историческіе подвиги: тотъ фактъ, что Юлій Цезарь построилъ Тоуэръ, долженъ бы, даже и не внесенный въ лѣтописи, переходить изъ рода въ родъ. Онъ поглощенъ мыслью о томъ, что какъ подвиги Цезаря давали матеріалъ его генію, такъ его геній давалъ его подвигамъ жизнь, и онъ съ жаромъ восклицаетъ: "Героя побѣды не побѣдила смерть!" Младшій братъ по-дѣтски остроуменъ, полонъ забавныхъ выходокъ, полонъ ребяческихъ насмѣшекъ надъ безобразною фигурой дяди и невинной радости при видѣ кинжаловъ и мечей. Шекспиръ въ нѣсколькихъ штрихахъ надѣлилъ этихъ малолѣтнихъ братьевъ невыразимою прелестью. Убійцы плачутъ, какъ дѣти, дѣлая докладъ объ ихъ смерти:
   
                               "... Такъ они лежали,
   Обнявъ другъ друга.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Какъ на одномъ стеблѣ четыре розы
   Пурпурныя блистаютъ въ лѣтній день,
   Такъ цѣловались губы спящихъ братьевъ".
   
   Наконецъ, вся трагедія и жизни, и смерти Ричарда точно вставлена въ рамку женской печали и насквозь пронизана женскими воплями. По своей внутренней формѣ она имѣетъ не малое сходство съ греческою трагедіей, подобно тому, какъ и фактически образуетъ собой послѣднее звено тетралогіи.
   Нигдѣ Шекспиръ не стоить такъ близко къ классическому направленію, развившемуся въ Англіи по образцу Сенеки.
   Все исходитъ здѣсь отъ проклятія, которое Іоркъ въ третьей части Генриха VI (I, 4) изрекаетъ надъ головой Маргариты Анжуйской. Она глумилась надъ своимъ плѣннымъ врагомъ, она вонзила кинжалъ въ сердце его сыну, малолѣтнему Рутланду, и подала отцу платокъ, смоченный его кровью.
   За это она теряетъ своего мужа и корону, своего сына, принца Уэльскаго, своего любовника Суффолька,-- все, что привязываетъ ее къ жизни.
   Но теперь и для нея наступило время отмщенія.
   Поэтъ хотѣлъ олицетворить въ ней древнюю Немезиду, онъ изобразилъ ее въ сверхъестественную величину и поставилъ ее внѣ условій дѣйствительной жизни. Она, изгнанница, безпрепятственно возвращается въ Англію, бродитъ по замку Эдуарда IV и даетъ полную волю своей ненависти и ярости въ присутствіи его самого, его родственниковъ и придворныхъ. Точно также бродить она и при Ричардѣ III, единственно для того, чтобы проклинать своихъ враговъ, и эти проклятія даже у Ричарда вызываютъ порою суевѣрный трепетъ.
   Никогда послѣ того Шекспиръ не удалялся до такой степени отъ возможнаго съ цѣлью достигнуть сценическаго воздѣйствія. И все же сомнительно, чтобъ оно имъ достигалось здѣсь. При чтеніи всѣ эти проклятія, конечно, потрясаютъ насъ съ необычайною силой, на сценѣ же Маргарита, нарушающая и замедляющая ходъ дѣйствія, но ни разу не вступающій въ него, можетъ только утомлять.
   Впрочемъ, даже и не вступая въ дѣйствіе, она все же производитъ достаточно сильное впечатлѣніе. Всѣ, кого она прокляла, всѣ они умираютъ,-- король и его малолѣтнія дѣти, Риверсъ и Дорсетъ, лордъ Гэстингсъ и т. д.
   Она встрѣчается съ герцогиней Іоркской, матерью Эдуарда IV, и съ королевой Елизаветой, его вдовой, подъ конецъ и съ Анной, такъ нагло добытой и такъ скоро покинутой супругой Ричарда. И изъ устъ всѣхъ этихъ женщинъ снова и снова раздаются въ риѳмованныхъ стихахъ, точно въ греческомъ хорѣ, проклятія и стоны въ могучемъ лирическомъ стилѣ. Въ двухъ главныхъ мѣстахъ (II, 2, и IV, 1) онѣ поютъ настоящіе хоры въ формѣ репликъ.
   Прочтите эти строки, какъ обращикъ лирическаго тона дикціи:
   
   Герцогиня Іоркская (Дорсету). Бѣги же къ Ричмонду и счастливъ будь!
   (Леди Аннѣ). Ты къ Ричарду иди и пусть тебя
   Хранятъ святые ангелы.
   (Королевѣ Елизаветѣ). Не медли,
   Укройся въ храмѣ и молись тамъ!
   А мнѣ -- одна могила остается:
   Тамъ я найду покой и тишину.
   Я восемьдесятъ горькихъ лѣтъ прожила,
   За каждый часъ платя недѣлей горя.
   
   Вотъ каково это юношеское произведеніе, гдѣ все твердо, все богато и увѣренно, хотя многое и не одинаково хорошо. Все здѣсь выработано на поверхности; дѣйствующія лица сами говорятъ, что они такое, и всѣ, и буйныя, и кроткія, они прозрачны и черезъ-чуръ сознательны. Каждое изъ нихъ объясняетъ себя въ монологахъ и надъ каждымъ отдѣльнымъ лицомъ произносится приговоръ какъ бы въ пѣніи античнаго хора.
   То время еще не настало, когда Шекспиру уже не приходитъ на мысль заставлять дѣйствующее лицо торжественно протягивать зрителю ключъ для его уразумѣнія и когда онъ, наоборотъ, запрятываетъ этотъ ключъ на дно природы своего дѣйствующаго лица, такъ глубоко, какъ только позволяетъ его даръ проникновенія въ тайны и противорѣчія душевной жизни.

В. С.

"Русская Мысль", кн.V, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru