Брандес Георг
Бьернштерне-Бьёрнсон

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Георгъ Брандесъ.

НОВЫЯ ВѢЯНІЯ.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОРТРЕТЫ И КРИТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ,

СЪ ПРИЛОЖЕНІЕМЪ
автобіографіи Г. Брандеса и его характеристики.

ПЕРЕВОДЪ
Э. К. Ватсона.

Изданіе журнала "Пантеонъ Литературы".

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій просп., д. No 8.
1889.

   И за предѣлами своего отечества Бьернштерне-Бьёрнсонъ извѣстенъ какъ замѣчательный поэтъ. Но для Норвегіи онъ больше, чѣмъ поэтъ: онъ не только написалъ для своего народа прекрасные разсказы, пѣсни и драмы, но онъ живетъ изо дня въ день одной жизнью съ своимъ народомъ, находится съ нимъ въ непрерывныхъ сношеніяхъ. Онъ, авторъ нѣжныхъ и изящныхъ стихотвореній, не брезгаетъ относительно грубой работой народнаго трибуна и журналиста, когда дѣло идетъ о томъ, чтобы способствовать нравственному и политическому подъему норвежскаго народа путемъ борьбы противъ какого-нибудь заблужденія, путемъ распространенія простой, но еще не общепризнанной истины Отъ него такъ и вѣетъ жизнью. Куда бы онъ ни проникъ, тотчасъ же тамъ обнаруживаются самосознаніе и любовь къ истинѣ, тамъ стараются стряхнуть съ себя національные недостатки, тамъ растетъ живой интересъ къ умственнымъ и общественнымъ вопросамъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и увѣренность въ собственныхъ своихъ силахъ. Словомъ, онъ понялъ призваніе поэта въ самомъ обширномъ смыслѣ.
   Въ рѣчи, произнесенной при открытіи памятника Вергеланду, 17 мая 1881 года, Бьёрнсонъ сказалъ объ этомъ великомъ предшественникѣ своемъ, объ этомъ поэтѣ съ европейской славой, ближе всѣхъ стоявшемъ къ Шелли: "Вѣроятно вамъ всѣмъ приходилось слышать о томъ, что Генрикъ Вергеландъ имѣлъ обыкновеніе расхаживать по улицамъ съ карманами, наполненными сѣменами различныхъ растеній, и разбрасывать по временамъ пригоршни этихъ сѣмянъ, и что онъ старался убѣдить друзей своихъ дѣлать то же самое, такъ какъ неизвѣстно, что можетъ произрасти изъ этихъ сѣмянъ. Это такая трогательная и поэтическая черта любви къ ближнему и къ своей странѣ, что ее смѣло можно поставить на ряду съ наилучшимъ изъ написаннаго имъ".
   То, что здѣсь Бьёрнсонъ говоритъ о Вергеландѣ въ буквальномъ смыслѣ, можно сказать о немъ самомъ въ смыслѣ переносномъ. Это былъ великій сѣятель Норвегіи. Страна эта, какъ извѣстно, страна каменистая, суровая, неплодородная. Сѣмя часто упадаетъ на камень и уносится вѣтромъ; но тѣмъ не менѣе Бьёрнсонъ безъ устали продолжаетъ сѣять. И многія изъ разбросанныхъ имъ сѣмянъ уже взошли; иныя изъ посѣянныхъ имъ деревьевъ дали уже цвѣтъ; а что касается плодовъ, то онъ во время своей работы думаетъ не объ одномъ только современномъ ему поколѣніи.
   

I.

   Достаточно одного взгляда на Бьёрнсона, чтобъ убѣдиться въ томъ, какъ хорошо вооружила его сама природа для той ожесточенной борьбы, которую приходится вести литературному дѣятелю почти всюду, а въ особенности въ скандинавскихъ странахъ. Рѣдко приходится встрѣчать такую широкоплечую, здоровую фигуру, какъ будто высѣченную изъ камня.
   Врядъ-ли найдется другая работа, которая въ такой же мѣрѣ, какъ литературная, истощала бы жизненныя силы, возбуждала бы нервы, изощряла и утончала-бы чувства. Но относительно Бьёрнсона нечего было опасаться, чтобъ усилія поэтическаго творчества могли вредно отозваться на легкихъ, какъ у Шиллера, или на мозгѣ, какъ у Гейне; нечего было опасаться того, чтобы злостныя статьи ускорили его смерть, какъ то случилось съ героемъ его драмы "Редакторъ", Гальфданомъ, или чтобъ онъ, по примѣру многихъ новѣйшихъ поэтовъ, не устоялъ бы противъ искушенія воздѣйствовать на свою утомленную избыткомъ творческой дѣятельности нервную систему опасными возбуждающими средствами или развлеченіями. Головной и спинной мозгъ этого человѣка были здоровы, легкія его дѣйствовали правильно, плечи эти созданы были для того, чтобы спокойно выносить и отдавать обратно неизбѣжные толчки жизни. А если Бьёрнсону и удалось узнать по собственному опыту, что такое разумѣютъ подъ словомъ "нервы",-- а это весьма вѣроятно, такъ какъ онъ не даромъ былъ сыномъ девятнадцатаго вѣка,-- то онъ, какъ поэтъ, никогда не высказываетъ ни малѣйшей нервозности, хотя онъ и былъ вообще человѣкъ чуткій и воспріимчивый.
   Будучи такъ же силенъ, какъ хищный звѣрь, наименованіе котораго дважды встрѣчается въ его фамиліи {"Björn" по-норвежски означаетъ "медвѣдь"; "Björnstjerne" -- созвѣздіе большой медвѣдицы.}, мускулистъ, но безъ всякихъ признаковъ ожирѣнія, атлетическаго сложенія, онъ какъ живой стоитъ передо мною съ своей красивой головой, сжатыми губами и проницательными глазами, выглядывавшими изъ-за очковъ. Очевидно было съ перваго взгляда, что никакой литературной враждѣ не побороть этого человѣка; для него также не существовала худшая изъ опасностей, которая можетъ угрожать писателю (и которая одно время угрожала даже его литературному сопернику Генрику Ибсену),-- что его имя окончательно замолчатъ. Онъ еще очень молодымъ человѣкомъ такъ бодро выступилъ на литературную арену (въ качествѣ театральнаго рецензента и автора политическихъ статей), что всюду, гдѣ онъ ни появлялся, раздавался оглушительный шумъ. Онъ, подобно своему герою Торбьёрну (въ "Зиновіи Сальбаккенѣ"), былъ силенъ и задоренъ, но онъ, подобно Сигурду, въ его "Бѣгствѣ Сигурда", боролся не для того, чтобъ испытывать свои силы, а изъ наивной, нерѣдко заблуждающейся, любви къ истинѣ и справедливости. Во всякомъ случаѣ, онъ обладалъ въ высшей мѣрѣ даромъ обращать на себя вниманіе.
   Иной писатель можетъ обладать рѣдкою и замѣчательною даровитостью, и все-же, благодаря несоотвѣтствію своего дарованія съ національнымъ характеромъ или со степенью развитія своего народа, онъ въ теченіе долгаго времени не добьется рѣшительнаго успѣха. Многимъ изъ величайшихъ поэтовъ это обстоятельство причиняло не мало страданій. Нѣкоторымъ изъ нихъ, какъ напр. Байрону, Гейне, Генрику Ибсену, пришлось экспатріироваться; другіе, оставшіеся въ своемъ отечествѣ, сознавали себя совершенно чуждыми своему народу. Но ничего такого нельзя сказать о Бьёрнсонѣ. Правда, онъ никогда не пользовался особою популярностью среди своего народа,-- сначала потому, что формы его творчества были слишкомъ новы и необычны, а затѣмъ и потому, что высказываемыя имъ мысли слишкомъ шли въ разрѣзъ съ взглядами, господствовавшими въ преобладавшихъ ортодоксальныхъ и консервативныхъ кружкахъ; еще и до сихъ поръ норвежская оффиціальная пресса и чиновничій міръ преслѣдуютъ его съ крайнею неразборчивостью въ средствахъ: но тѣмъ не менѣе большинство норвежскаго народа стоитъ за Бьернштерне-Бьёрнсона, подобно тому, какъ при второй имперіи большинство французскаго народа продолжало стоять за Виктора Гюго, не обращая ни малѣйшаго вниманія на отношеніе къ нему тогдашней оффиціальной, имперіалистской Франціи. Назвать его имя -- это все равно, что поднять знамя Норвегіи. Во всѣхъ своихъ достоинствахъ и недостаткахъ, въ своихъ сильныхъ и слабыхъ сторонахъ, онъ настолько же норвежецъ, насколько Вольтеръ былъ французъ. Его смѣлость и его наивность, его чистосердечіе, какъ человѣка, и его скупость на слова, какъ художника, ярко обозначенный и чувствительный норвежскій патріотизмъ, соединенный съ сознаніемъ односторонности и умственной отсталости своего народа, приведшимъ его послѣдовательно къ скандинавизму, пангерманизму и космополитизму,-все это, смѣшавшись въ немъ самымъ оригинальнымъ образомъ, придало ему такой рѣзкій національный отпечатокъ, что въ его особѣ какъ бы резюмируется весь норвежскій народъ; ни одинъ изъ современниковъ его не является такимъ яркимъ представителемъ любви этого народа къ родинѣ и къ свободѣ, сознанія имъ собственнаго достоинства своего, его прямоты и его бодрой энергіи. Мало того, онъ является въ настоящее время также представителемъ самокритики этого народа правда не бичующей, представителями которой являются въ Норвегіи Ибсенъ, а въ Россіи Тургеневъ, но критики смѣлой и любящей. Онъ никогда не указываетъ на такой недостатокъ, въ возможность исправленія котораго онъ не вѣрилъ бы, на такой порокъ, въ возможности искорененія котораго онъ отчаялся бы. Онъ глубоко вѣритъ въ хорошую сторону человѣческой природы и преисполненъ несокрушимаго оптимизма геніальнаго сангвиника.
   По природѣ своей, онъ на половину поэтъ, на половину -- глава клана; въ его личности соединяются двѣ фигуры, особенно рельефно выступающія въ древней Норвегіи: предводитель и пѣвецъ. По ходу своихъ мыслей онъ на половину народный трибунъ, на половину -- проповѣдникъ; другими словами, въ его публичной дѣятельности сливаются политическій и религіозный паѳосъ его современниковъ-норвежцевъ, и притомъ въ особенно сильной степени послѣ того, какъ онъ оторвался отъ ортодоксальности; послѣ своего такъ-называемаго отпаденія онъ сдѣлался въ еще болѣе значительной степени реформаторомъ и миссіонеромъ, чѣмъ прежде.
   Подобно тому, какъ онъ не могъ-бы выдвинуться ни въ какой другой странѣ, онъ нигдѣ, кромѣ своей родины, не въ состояніи-бы былъ занять такого первенствующаго положенія, какъ писатель. Когда въ 1880-мъ году въ германскихъ газетахъ появился слухъ, будто Бьёрнсонъ, наскучивъ вѣчными ссорами и дрязгами своей родины, собирается переселиться въ Германію, онъ писалъ мнѣ: "Я желаю оставаться въ Норвегіи; пускай меня здѣсь бьютъ -- я буду давать сдачи, но по крайней мѣрѣ я буду пѣть и умру въ Норвегіи".
   Чувствовать такую тѣсную связь между собою и своей родиной -- это большое счастіе, подъ тѣмъ условіемъ конечно, если родина понимаетъ человѣка и сочувствуетъ ему. Такъ было и съ Бьёрнсономъ, и это объясняется въ значительной мѣрѣ свойствами его природы. Онъ, питавшій такія глубокія симпатіи къ замкнутому нелюдиму Микель-Анджело и ставившій его неизмѣримо выше Рафаэля, самъ однако нимало не похожъ на перваго: онъ далеко не нелюдимъ, хотя и живетъ большею частью въ одиночествѣ (какъ напр. съ 1873-го года въ своемъ помѣстьѣ, въ отдаленной провинціи Гаусдаль), но человѣкъ въ высшей степени общительный. Онъ преклоняется передъ Микель-Анджело, потому что онъ понимаетъ и цѣнитъ великое, серьезное и могучее въ сердцѣ и въ твореніяхъ человѣка; но у него нѣтъ ничего общаго съ меланхолическимъ ощущеніемъ одиночества, не покидавшимъ великаго флорентинца. Онъ ощущаетъ потребность сознавать себя средоточіемъ симпатій, и онъ невольно создаетъ вокругъ себя цѣлый союзъ, потому что въ его существѣ резюмируется цѣлое общество.
   

II.

   Бьернштерне-Бьёрнсонъ родился 8-го декабря 1832-го года, въ долинѣ горнаго кряжа Доврефьелдъ, въ селеніи Квикне, гдѣ отецъ его былъ пасторомъ. Это мѣстность суровая, пустынная и бѣдная, окруженная почти голыми скалами, на которыхъ лишь изрѣдка виднѣются низкорослыя ели и березы; почва здѣсь такъ плоха, а погода такъ неблагопріятна, что земледѣлецъ можетъ разсчитывать на сколько-нибудь сносный урожай развѣ только черезъ четыре года въ пятый. Вокругъ пастырскаго дома не видать было ни одной нивы; хижины были разбросаны на значительное другъ отъ друга разстояніе въ долинѣ, вообще чрезвычайно рѣдко населенной. Зимою горы и долы завалены были густымъ слоемъ снѣга, который окружалъ каждый домъ точно высокою стѣною, и въ это время единственнымъ удовольствіемъ было бѣганіе на лыжахъ или на конькахъ, или катаніе въ санкахъ. Когда Бьернштерну минуло шесть лѣтъ, отецъ его былъ переведенъ въ Нессэтъ, въ провинціи Ромсдаленъ, считающейся самою красивою мѣстностью во всей Швеціи. Здѣсь по обѣ стороны долины возвышаются могучія, красивыя скалы, съ оригинально очерченными верхушками своими, мало-по-малу понижающіяся по мѣрѣ приближенія къ глубоко врѣзавшемуся въ материкъ заливу. Немногія норвежскія долины могутъ соперничать красотой и разнообразіемъ природы своей съ Ромсдаленомъ: какъ почти математическая ровность долины, такъ и довольно рѣдкія въ Норвегіи очертанія горъ придаютъ ей совершенно особый отпечатокъ. Мѣстность эта была плодородна, относительно густо населена, фермы, по большей части двухъ-этажныя, красивы, населеніе, хотя вообще и молчаливое, во привѣтливое. Вообще различіе съ прежнимъ мѣстопребываніемъ ребенка Бьёрнсона было поразительно и производило сильное впечатлѣніе; это обстоятельство побуждало мальчика къ сравненію и размышленію, смотрѣть на новое сквозь призму стараго и на старое сквозь призму новаго; это научало его наконецъ смотрѣть на самого себя чужими глазами и сознательно относиться ко всему окружающему. Величественная природа и господствовавшее вокругъ него оживленіе наполняли многоразличными образами впечатлительную душу живого, богато одареннаго мальчика. Будучи опредѣленъ въ училище городка Мольде, онъ вскорѣ принялся составлять товарищества среди школьниковъ и не замедлилъ сдѣлаться своего рода вожакомъ среди учащейся молодежи. Онъ перечитывалъ всякія попадавшіяся ему подъ руки историческія и поэтическія произведенія, народныя сказки и народныя пѣсни, незадолго передъ тѣмъ собранныя Асбьёрнсеномъ и Ландстадтомъ, старо-норвежскія саги, романы и поэмы изъ народной жизни, а въ особенности сочиненія Вергеланда, которыми онъ просто упивался. Семнадцати лѣтъ отъ роду онъ пріѣхалъ въ Христіанію, чтобы готовиться къ студенческому экзамену, занялся здѣсь преимущественно датской литературой, близко сошелся и подружился съ геніальнымъ чудакомъ Асмундомъ Винье, успѣвшимъ уже составить себѣ имя въ качествѣ поэта-діалектика, а равно и съ ровесникомъ своимъ, получившимъ впослѣдствіи довольно громкую извѣстность историкомъ Эрнстомъ Сарсомъ, и велъ довольно разсѣянную, бурную и шумную жизнь. Тогдашній, очень хорошо веденный, датскій театръ въ Христіаніи крайне заинтересовалъ его и имѣлъ на него немалое вліяніе. Когда онъ въ 1852-мъ году пріѣхалъ студентомъ въ родительскій домъ, гдѣ онъ провелъ цѣлый годъ, народная жизнь предстала ему въ новомъ освѣщеніи. Онъ иного вращался среди народа и писалъ стихи народнымъ складомъ; крестьяне выучивали наизусть и распѣвали нѣкоторыя изъ его стихотвореній.
   Возвратившись въ Христіанію, онъ сталъ пробовать свои силы въ качествѣ критика, и въ особенности въ качествѣ театральнаго рецензента; онъ увлекался, какъ геніальный юноша, былъ въ своихъ писаніяхъ крайне несправедливъ, какъ начинающій поэтъ, и нажилъ себѣ много враговъ Онъ читалъ въ это время преимущественно датскихъ писателей второй четверти настоящаго столѣтія,-- Гейберга, Зибберна, Киркетгаарда, а нѣсколько позднѣе сталъ знакомиться съ философіей Грундтвига. Ученіе послѣдняго произвело на него особенно сильное впечатлѣніе, какъ прямая противоположность мрачному піэтизму его родины; глубокая вѣра въ даровитость и въ высокое призваніе скандинавскаго сѣвера, которую онъ нашелъ у Грундтвига, не могла не привлечь къ себѣ этого типическаго юногау-скандинава, совершенно незнакомаго съ Европой. Даже до семидесятыхъ годовъ въ произведеніяхъ его сказывается вліяніе. Грундтвига, да и въ настоящее время оно еще не совсѣмъ изгладилось. Въ ту эпоху онъ находилъ въ Грундтвигѣ все то, что онъ впослѣдствіи искалъ и находилъ внѣ грундтвиговскаго кружка, когда онъ уже совсѣмъ освободился отъ вліянія этого писателя: человѣчность въ своей высшей свободѣ и красотѣ. Объясняется это ограниченностью его кругозора. Новѣйшія философскія и соціальныя ученія не имѣли представителей въ тогдашнихъ университетскихъ кружкахъ Христіаніи; здѣсь встрѣчались дѣльные спеціалисты, но вообще норвегія, какъ и Данія, находилась въ самомъ слабомъ умственномъ общеніи съ Европой; университетъ Христіаніи какъ-бы нарочно чурался Европы. Сынъ пастора, родившійся и выросшій въ отдаленной деревнѣ, школьникъ изъ маленькаго провинціальнаго городка, и въ столицѣ Норвегіи не переставалъ вращаться въ узкихъ, ортодоксальныхъ кружкахъ. Поэтому въ первыхъ сочиненіяхъ Бьёрнсона мы встрѣчаемъ поразительную узость кругозора, что-то ребяческое, какую-то своеобразную, самодовольную наивность, которая именно и придаетъ особый отпечатокъ его поэзіи за этотъ періодъ его жизни.
   Нѣкоторое знакомство съ сосѣдними странами, сначала участіе въ поѣздкѣ студентовъ на скандинавскій съѣздъ въ Упсалѣ въ 1856-мъ году, а непосредственно затѣмъ довольно продолжительное пребываніе въ Копенгагенѣ, имѣли благотворное вліяніе на его поэтическія наклонности. Онъ въ это время началъ уже небольшую комедію "Новобрачные", но, убѣдившись съ недостаточности своихъ силъ, отложилъ ее въ сторону, съ тѣмъ чтобы снова приняться за нее десять лѣтъ спустя. Онъ искалъ, но не находилъ удовлетворенія своему поэтическому творчеству въ небольшихъ, чисто народныхъ, лирическихъ стихотвореніяхъ. Теперь онъ задумалъ написать небольшое драматическое произведеніе въ одномъ дѣйствіи, подъ заглавіемъ "Между двумя сраженіями", сюжетомъ для котораго онъ избралъ эпизодъ изъ норвежскихъ междоусобныхъ войнъ начала среднихъ вѣковъ, причемъ сжатая, но сильная проза, которою было написано это произведеніе, составляла яркій контрастъ многословнымъ, расплывчатымъ ямбамъ датскихъ драмъ Эленшлегеровой школы и вообще являлась нововведеніемъ въ скандинавскихъ литературахъ. Тогдашній директоръ копенгагенскаго королевскаго театра Гейбергъ отказался поставить эту сцену; но въ Христіаніи она была поставлена, а впослѣдствіи и напечатана. Какъ далеко ушли впередъ Бьёрнсонъ и вся новѣйшая скандинавская литература по тому пути, на которомъ здѣсь сдѣланъ былъ лишь первый шагъ, -- въ этомъ не трудно убѣдиться, еще разъ увидѣвъ на сценѣ эту небольшую пьесу, поразившую при первомъ появленіи своемъ необычайностью сюжета и рѣзкостью изложенія; теперь-же она представляется только идиллической и слащавой
   Между тѣмъ самъ Бьёрнсонъ все болѣе и болѣе утверждался въ томъ убѣжденіи, что настоящее призваніе его -- писать повѣсти изъ крестьянскаго быта. Сначала онъ издалъ, въ видѣ опыта, нѣсколько мелкихъ разсказовъ, а въ 1857-мъ году -- свой большой разсказъ "Зиновій Сольбаккенъ". Этотъ литературный дебютъ былъ настоящей побѣдой, въ особенности благодаря пріему, оказанному этой книжечкѣ въ Даніи, оцѣнка которой имѣла обыкновенно рѣшающее значеніе для норвежскихъ литературныхъ произведеній. Этимъ успѣхомъ своимъ разсказъ былъ обязанъ не только свѣжести и непосредственности своей, новизнѣ содержанія и манерѣ изложенія: онъ основывался главнымъ образомъ на замѣчательномъ соотвѣтствіи его тому, чего желала въ то время читающая публика и чего она требовала отъ поэтическаго произведенія. Въ ту эпоху рѣшающее вліяніе на литературные вкусы публики имѣла національно-либеральная партія (наименованіе это лишь позднѣе получило право гражданства въ Германіи); а партія эта требовала отъ литературныхъ произведеній, чтобъ они были писаны въ рѣзко національномъ, архи-скандинавскомъ направленіи и къ томуже -- что представляется какъ-бы нѣкоторымъ противорѣчіемъ,-- были проникнуты христіанской этикой, идиллической невинностью; словомъ поэзія эта одинаково тщательно изгоняла изъ круга своего вѣдѣнія и титаническую гордость, и свойственныя новѣйшему времени страсти. Націоналъ-либералы считали страсть чѣмъ-то непоэтическимъ, а меланхолію -- аффектаціей; на все европейское они смотрѣли подозрительно; по ихъ мнѣнію, только на скандинавскомъ сѣверѣ сохранились нравственная чистота и свѣжесть, которымъ суждено было обновить гнилую цивилизацію Европы; а большинство новѣйшихъ идей вовсе не существовали для ихъ счастливаго невѣдѣнія. Разсказы изъ крестьянскаго быта Бьёрнсона, не смотря на свои значительныя и несомнѣнныя достоинства, являлись какъ-бы прямымъ осуществленіемъ этой партійной поэтической программы. Юношеская жизнь и юношеское чтеніе поэта повели къ тому, что онъ смотрѣлъ на крестьянскую жизнь подъ угломъ старо-скандинавскихъ сказаній, а съ другой стороны близкое знакомство его съ жизнью и съ образомъ мыслей крестьянъ научило его понимать старинныя сказанія. Его первый болѣе значительный разсказъ, равно какъ и многіе меньшіе (какъ напримѣръ"Отецъ", "Орлиное гнѣздо") явились довольно вѣрнымъ, лишь нѣсколько обновленнымъ, повтореніемъ манеръ изложенія старинныхъ сказаній, а содержаніе ихъ, согласно взглядамъ націоналъ-либераловъ, было безусловно народнымъ, однако безъ излишней реальности. Съ исландскими народными сказаніями въ Германіи знакомы только спеціалисты по древне-германской словесности: въ скандинавскихъ-же земляхъ эти, иногда замѣчательныя, но всегда интересныя саги, со времени возрожденія скандинавскаго національнаго чувства, не только сдѣлались популярными, но ихъ даже окружилъ ореолъ почтенныхъ памятниковъ великаго прошлаго. Особеннымъ почетомъ славился слогъ ихъ. И этотъ слогъ, спокойный, эпическій, наглядно передававшій разсказы о раздорахъ, убійствахъ, грабежахъ, кровной мести, но также и объ отдаленныхъ странствованіяхъ и великихъ подвигахъ, былъ здѣсь сохраненъ, или скорѣе возобновленъ, придавая особый оттѣнокъ идиллическому содержанію -- жизни и любви молодыхъ норвежскихъ крестьянскихъ парней и дѣвушекъ. Природа поэта была дотого родственна природѣ разсказчиковъ древности, а тѣ люди, которыхъ онъ изображалъ, были дотого родственны дѣйствующимъ лицамъ старинныхъ сагъ, что изъ всего не могло не выйти одного гармоническаго цѣлаго. Бьёри сонъ принадлежалъ къ числу тѣхъ счастливцевъ, которымъ не приходится искать формы для своихъ твореній, но которымъ она сама дается въ руки. Самый ранній его разсказъ является вполнѣ спѣлымъ плодомъ; онъ сразу сдѣлался писателемъ классическимъ. Онъ не принадлежитъ къ числу тѣхъ поэтовъ, которые въ теченіе всей своей жизни все болѣе и болѣе совершенствуютъ свою художественную форму и которымъ лишь послѣ упорной борьбы удается установить должное равновѣсіе между содержаніемъ и формой своихъ произведеній. Его литературная карьера не походила, какъ карьера столь многихъ другихъ, на медленное взбираніе среди тумана на крутой утесъ, причемъ только на самой верхушкѣ послѣдняго ихъ озаряли яркіе лучи солнца: напротивъ, при каждомъ его шагѣ вверхъ, передъ нимъ открывались прекрасные воды. Ходъ его развитія имѣетъ ту особенность, что онъ, при первоначальной относительной узости и бѣдности идей, началъ съ высокаго художественнаго совершенства, съ тѣмъ чтобы затѣмъ влагать въ эту совершенную форму все большее и большее богатство идей и все большее и большее знакомство съ человѣческимъ сердцемъ. При этомъ произведенія его не утратили поэтическаго достоинства, хотя и утратили нѣкоторое пластически-классическое равновѣсіе.
   Не слѣдуетъ, однако, полагать, будто первыя же произведенія Бьёрнсона встрѣтили то общее, единодушное одобреніе, которое теперь сдѣлалось какъ-бы общимъ мѣстомъ. И теперь въ скандинавскихъ странахъ найдутся такіе люди, которые особенно усердно стараются указать на такія произведенія Бьёрнсона, которыя они будто-бы всегда хвалили, для того, чтобы съ кажущимся безпристрастіемъ чѣмъ свободнѣе порицать позднѣйшія его произведенія. Его первые разсказы и драмы слишкомъ противорѣчатъ тому, чему публика привыкла удивляться въ немъ, для того, чтобы ихъ можно было похвалить безусловно; они не могли не шокировать отчасти эстетическаго чувства людей литературно-образованныхъ, сжившихся съ современной поэзіей. Въ Даніи какъ разъ въ это время отцвѣла значительная и богатая школа поэтовъ, вліяніе которой широко распространилось на Норвегію. Звучный паѳосъ Эленшлегера раздавался еще у всѣхъ въ ушахъ, его манера изображать скандинавскую древность и начало среднихъ вѣковъ казалась представителямъ старой школы если и неправдоподобнѣе по внѣшности, то болѣе близкой къ истинѣ по содержанію своему, чѣмъ манера Бьёрнсона; замѣчательное изящество и грація Генриха Герца, напримѣръ, притупили ихъ вкусъ къ наивно-первобытному; наконецъ, въ новѣйшей норвежской поэзіи ихъ поражало отсутствіе того высшаго философскаго образованія, которое Гейбергъ научилъ публику искать и находить въ поэтѣ. Я еще отлично помню, какими новыми и странными показались мнѣ самому "Зиновій Сольбаккенъ" и "Арне" при появленіи ихъ въ свѣтъ.
   Однако, неодобрительные голоса вскорѣ замолкли и здравый смыслъ читающей публики не замедлилъ одержать верхъ; быстротѣ успѣха въ значительной мѣрѣ содѣйствовало и то обстоятельство, что господствовавшая въ то время въ Норвегіи скандинавская партія взяла молодого поэта подъ свою защиту и стала всячески прославлять его. Въ то время націоналъ-либералы въ трехъ скандинавскихъ государствахъ выступали еще сторонниками крестьянъ въ литературѣ; они любили, такъ сказать, отвлеченнаго крестьянина, но дѣйствительнаго, конкретнаго крестьянина они не знали. Ему предоставлено было избирательное право въ той увѣренности, что онъ попрежнему будетъ позволять руководить собою тѣмъ, которые "даровали ему свободу", причемъ мнимые либералы льстили себя надеждою на то, что онъ всегда будетъ пользоваться этой свободой лишь на то, чтобы постоянно чтить и выбирать своихъ благодѣтелей-горожанъ. Поэтому, въ извѣстныхъ органахъ печати, крестьянина называли не иначе, какъ здоровымъ ядромъ народа; въ немъ видѣли прямого потомка древняго скандинава, воспѣвали его и льстили ему. Поэтическія произведенія, изображавшія и отчасти идеализировавшія его жизнь, заранѣе могли разсчитывать въ Даніи не только на сочувственный, но даже на восторженный пріемъ, въ особенности когда они рождались въ одной изъ родственныхъ странъ, стоявшихъ вообще ближе сердцу настоящаго скандинава, чѣмъ собственное его отечество. Кромѣ того, у горожанина замѣчалось приблизительно такое же пристрастіе къ разсказамъ Бьёрнсона изъ крестьянскаго быта, какое замѣчалось въ высшемъ французскомъ обществѣ прошлаго столѣтія къ пастушескимъ романамъ. Конечно, теперь отъ автора не требовали пастушекъ съ красными каблучками и барашковъ съ розовыми ленточками, но за то отъ него требовали крестьянскихъ парней и дѣвушекъ, чувства которыхъ были бы столь же утонченны, какъ у какого-нибудь студента или барышни.
   Повѣсти изъ крестьянскаго быта сами по себѣ не были новымъ родомъ литературныхъ произведеній. Начало имъ давно уже было положено разсказами изъ сельской и лѣсной жизни Ютландіи Стэна-Стэнерсена Блихера. Они появились двадцатью годами раньше, чѣмъ первые деревенскіе разсказы Бертольда Ауэрбаха, который въ то время не имѣлъ о такомъ жанрѣ еще никакого понятія, такъ какъ въ нѣмецкомъ переводѣ они появились впервые лишь въ половинѣ сороковыхъ годовъ. Послѣ того, какъ въ Германіи Иммерманъ положилъ начало этого рода литературѣ, Ауэрбахъ первый въ Германіи отнесся къ разсказамъ изъ крестьянской жизни, какъ къ самостоятельной разновидности повѣсти; здѣсь впервые нѣмецкій поэтъ совершенно углубился въ тихую сельскую жизнь и сельскіе характеры. Незадолго передъ тѣмъ величайшая писательница Франціи, Жоржъ-Зандъ, родившаяся въ деревнѣ и пережившая уже бурный періодъ своей жизни, рѣшилась сдѣлать подобный же опытъ, и издала почти одновременно свои романы "MounyRobin", "La mare au diable", "Franèois le Champy",-- цѣлую серію изящныхъ, но нѣсколько идеализированныхъ сельскихъ картинокъ.
   Но ни эти сочиненія Жоржъ-Занда, ни "Сельскіе разсказы" Ауэрбаха не были извѣстны Бьёрнсону, когда онъ впервые выступилъ въ литературѣ; онъ ничему не научился отъ Ауэрбаха и не имѣлъ съ нимъ ничего общаго. Норвежскіе разсказы изъ сельскаго быта отличаются отъ таковыхъ же нѣмецкихъ главнымъ образомъ двумя особенностями. Ауэрбахъ -- поэтъ эпическій; онъ изображаетъ намъ сельскую жизнь во всей ея ширинѣ; мы видимъ у него крестьянина за его ежедневными занятіями въ полѣ и на дворѣ; мы видимъ его на половину лѣнивымъ, на половину сознающимъ свое достоинство, коснымъ въ своихъ нравахъ и обычаяхъ. Бьёрнсонъ собственно не эпическій и не драматическій поэтъ, а поэтъ драматически-эпическій. Поэтому у него все кратко и сжато; внѣшнее онъ разсказываетъ только ради исторіи сердца. Дальнѣйшая разница между ними заключается въ слѣдующемъ: Сельскіе разсказы Ауэрбаха внушены такимъ міросозерцаніемъ, которое поэтъ не раздѣляетъ съ крестьяниномъ, которое чуждо его герою или его героинѣ. Ауэрбахъ писалъ не съ точки зрѣнія дѣтской вѣры; онъ былъ ученый и мыслитель, онъ обладалъ обширнымъ и многостороннимъ образованіемъ тогдашней Германіи; онъ когда-то былъ ученикомъ Шеллинга, дебютировалъ романомъ о Спинозѣ, сочиненія котораго онъ перевелъ и міровоззрѣніе котораго онъ усвоилъ себѣ, для того, чтобы проповѣдывать ихъ въ теченіе всей своей жизни. Правда, онъ передѣлалъ ученіе Спинозы сообразно своимъ собственнымъ потребностямъ и симпатіямъ,-- ибо весьма сомнительно, чтобы Спиноза заинтересовался тѣми ограниченными существами, которыя называются сельскими жителями,-- но онъ принялъ ученіе Спинозы въ смыслѣ евангелія природы, а самого философа -- какъ апостола благоговѣнія передъ природой и поклоненія ей. Ауэрбахъ съ особой любовью изображалъ крестьянина, какъ человѣка, стоящаго особенно близко къ природѣ, и старался отъискать въ этихъ наивныхъ умахъ зародыши того міровоззрѣнія, которое онъ считалъ истиннымъ и которое, по его мнѣнію, вскорѣ должно было окончательно восторжествовать. Напримѣръ, въ его извѣстномъ разсказѣ "Босоножка" смѣлая крестьянская дѣвушка отказывается слѣдовать завѣту о подставленіи лѣвой щеки послѣ полученія удара по правой и бросается въ пучину жизни съ сжатыми кулаками полагая, что она поступаетъ совершенно правильно Вообще господствующимъ мотивомъ этихъ разсказовъ Ауэрбаха является стремленіе Германіи сороковыхъ годовъ поднять простого человѣка до пониманія политическихъ и религіозныхъ идеаловъ образованныхъ классовъ. Совершенно иначе относился къ своему матеріалу въ своихъ разсказахъ изъ крестьянскаго быта Бьёрнсонъ. Онъ во всемъ существенномъ раздѣлялъ взгляды на жизнь своихъ героевъ и былъ чуждъ всякой философіи. Читатель видѣлъ передъ собою поэта и художника, но отнюдь не выдающійся умъ.
   Преимущества Бьёрнсона спеціально-поэтическаго свойства: нѣжныя чувства были вылиты въ довольно грубую форму; самая тонкая, всесторонняя наблюдательность соединена была съ лирической искренностью, которая все проникала и находила себѣ выраженіе въ многочисленныхъ, разсѣянныхъ въ его произведеніяхъ, дѣтскихъ, народныхъ и любовныхъ пѣсняхъ. И на всемъ этомъ лежалъ ярко-романтическій отпечатокъ. Не слышалось никакой дисгармоніи, когда въ видѣ вступленія къ повѣсти "Арне" разсказывалась сказка, въ которой цвѣты чувствовали и разговаривали между собою; не смотря на яркій реализмъ нѣкоторыхъ изъ дѣйствующихъ лицъ, разсказъ этотъ былъ дотого идилличенъ, что небольшія вставки, въ которыхъ играли извѣстную роль русалки, не нарушали цѣльности разсказа. Природная же наблюдательность Бьёрнсона помогла ему накопить значительный запасъ фактовъ и проявленій характера, съ помощью которыхъ онъ строилъ свои разсказы. Когда одного изъ его героевъ, Арне, спрашиваютъ: *Какимъ образомъ ты дошелъ до того, что сдѣлался поэтомъ?" -- онъ отвѣчаетъ: "Я удерживаю въ себѣ тѣ впечатлѣнія, которыя у другихъ скоро улетучиваются". Бьёрнсонъ могъ бы дать приблизительно тотъ же отвѣтъ; ядромъ же, вокругъ котораго кристаллизировались созданія его фантазіи, были преданія, народныя пѣсни, народныя сказки; онъ не выдумывалъ ихъ, а черпалъ ихъ изъ сокровищницы народнаго творчества.
   Его "Зиновій Сольбаккепъ" является выраженіемъ пластической гармоніи въ скромной крестьянской жизни Норвегіи, а главное лицо этой повѣсти, Торбьёрнъ -- типомъ сильнаго, непосредственнаго юноши, достигающаго полной зрѣлости подъ вліяніемъ смягчающихъ условій. Напротивъ, въ "Арне" изображалась лирическая наклонность норвежскаго народа, унаслѣдованное отъ старыхъ викинговъ стремленіе къ странствованіямъ, а героемъ этой повѣсти является типъ мягкаго, мечтательнаго юноши, который нуждается лишь въ нѣкоторомъ закалѣ, для того, чтобы превратиться въ мужа. Въ это, едва-ли не самое знаменитое, произведеніе Бьёрнсона были вложены многія существенныя черты нор вежскаго національнаго характера, многія юношескія стремленія самого автора. Развѣ въ нижеслѣдующихъ строкахъ не слышится какъ-бы вздохъ, вырвавшійся изъ глубины народнаго сердца?
   "Неужели-же мнѣ никогда не удастся переступить высокіе утесы? Неужели-же я постоянно буду имѣть передъ глазами эту отвѣсную стѣну? Неужели-же она своимъ снѣгомъ и льдомъ, подобно ужасному гробу, будетъ постоянно сковывать мой умъ и мои руки? Нѣтъ, я желаю унестись далеко, далеко за предѣлы этихъ высокихъ утесовъ! Здѣсь время тянется такъ томительно медленно. Я молодъ и смѣлъ, я готовъ взобраться на безоблачныя вершины, не опасаясь разбиться объ утесы".
   Развѣ слова эти не напоминаютъ тѣхъ чувствъ, которыя побуждали викинговъ стремиться на югъ и на западъ, которыя заставили Гольберга, великаго основателя датско-норвежской литературы, обойти пѣшкомъ полъ-Европы, и которыя сказываются и нынѣ въ эмиграціи столькихъ норвежскихъ художниковъ?
   Если такимъ образомъ двѣ наиболѣе значительныя по объему повѣсти Бьёрнсона, "Зиновій Сольбаккенъ" и "Арне", представляютъ двѣ взаимно-дополняющія другъ друга противоположности, то третья, "Веселый Малый", является какъ-бы свѣжимъ дуновеніемъ, разгоняющимъ меланхолію, свойственную норвежскому національному характеру. Отъ этой повѣсти такъ и вѣетъ жизнью и бодростью, въ ней слышатся веселіе и смѣхъ.
   

III.

   Послѣ того слѣдовали драмы и стихи. Кругозоръ и кругъ авторской дѣятельности Бьёрнсона расширялся. Въ произведеніяхъ его "Между двумя сраженіями", "Злой Сигурдъ", "Арильотъ Геллонъ" мы встрѣчаемся все съ тѣмъ же крупнымъ типомъ, съ вожакомъ, какъ бы созданнымъ самой природой для того, чтобы сдѣлаться благодѣтелемъ своего народа, смѣлымъ и благороднымъ, котораго желаютъ лишить его правъ, и который, вслѣдствіе претерпѣнныхъ имъ несправедливостей, хотя онъ и желаетъ всего хорошаго, находится вынужденнымъ совершить немало дурныхъ поступковъ для достиженія своей цѣли. Всюду, гдѣ онъ проходитъ, онъ оставляетъ позади себя испепеленные города. Онъ самъ съ горечью разсказываетъ о себѣ (въ разсказѣ "Между двумя битвами"): "Я знаю одного владѣтеля, который желалъ быть благодѣтелемъ своей страны, а между тѣмъ сдѣлался для нея проклятіемъ. Онъ самъ ужасается своей участи, онъ желалъ бы бѣжать отъ этихъ страшныхъ труповъ, которые уставились на него глазами, куда бы онъ ни повернулъ свой взоръ... Такимъ образомъ, непреклонная судьба влачитъ его съ одного кроваваго поля на другое, съ одного пожарища на другое" по трупамъ и развалинамъ, и его преслѣдуютъ вопли и стоны, и вокругъ него цѣлый адъ, и люди говорятъ, что рядомъ съ нимъ шествуетъ дьяволъ, а иные утверждаютъ даже, будто онъ самъ -- дьяволъ. А между тѣмъ, я знаю,-- да, я навѣрное знаю,-- что между тѣмъ какъ они убиваютъ другъ друга точно звѣри, онъ не въ состояніи наложить руку на человѣка, чтобы не увеличить собственнаго своего несчастія; онъ старается примирить и исцѣлить, онъ творитъ добро и умиротворяетъ всѣхъ, кто его о томъ проситъ". Сигурда, героя трилогіи "Злой Сигурдъ", ненавидятъ и преслѣдуютъ за то, что онъ, имѣя въ виду только свое право и счастіе Норвегіи, дѣлается жертвой измѣны со стороны своднаго брата своего, глупаго Гаральда Гилле, и убиваетъ послѣдняго. Послѣ долгихъ лишеній и серьезной внутренней борьбы, онъ явился къ брату своему съ самыми лучшими намѣреніями и съ горячимъ желаніемъ примириться съ нимъ, и покинулъ его, съ трудомъ убѣжавъ отъ стражи, которая должна была убить его, преисполненный отчаянія и жажды мести. Арильотъ, человѣкъ отъ природы добрый и мягкій, превращается въ убійцу и разбойника, до тѣхъ поръ, пока онъ не находитъ смерти въ рядахъ воиновъ Олафа, при Стоклестадѣ. Эти фигуры глубоко коренятся въ душѣ поэта. Ему самому рано пришлось встрѣтить ожесточенное сопротивленіе, онъ сознавалъ, что противники его не понимаютъ и ненавидятъ его. При своемъ громадномъ честолюбіи, при необузданности своего характера, не исключавшей однакоже душевной доброты, онъ находилъ нѣчто родственное между собою и этими героями народныхъ сказаній, и потому неудивительно, что онъ слѣдующимъ образомъ рисуетъ своего героя Сигурда, который, когда его раздражаютъ, становится совершенно инымъ человѣкомъ:
   "Онъ былъ твердъ, какъ сталь, смѣлыми скачками перепрыгивалъ черезъ пропасти; глаза его сердито сверкали и голосъ его звучалъ точно изъ глухой пещеры".
   И тѣмъ не менѣе, человѣкъ этотъ былъ преисполненъ самыхъ благихъ намѣреній. Не мало долженъ былъ вынести въ своей юности внутреннихъ страданій Бьёрнсонъ, для того чтобы написать монологъ Сигурда въ зимнюю ночь, или еще болѣе сильную сцену въ концѣ этого произведенія, начинавшуюся словами: "Датчане поки даютъ меня, сраженіе проиграно! До сихъ поръ -- и ни шагу далѣе!",-- и въ которой быстро возникаютъ и снова отвергаются одинъ за другимъ планы собрать войско, пуститься въ море, сдѣлаться купцомъ, крестоносцемъ, пока, наконецъ, не одерживаетъ въ немъ верхъ сознаніе близкой гибели, и слова "до сихъ поръ -- и ни шагу далѣе" повторяются уже не въ видѣ утвержденія. Но и среди отчаянія въ немъ сказывается любовь къ отечеству, т. е къ врагу:
   "И неужели мнѣ никогда не прійдется царствовать надъ этой прекрасной страной! Ахъ, сколько зла я ей причинилъ! какъ я могъ это сдѣлать? О родина моя, на чужбинѣ я въ каждомъ облакѣ видѣлъ очертаніе твоихъ горъ, и я ждалъ возвращенія къ тебѣ съ такимъ же нетерпѣніемъ, съ какимъ дѣти ждутъ рождественской елки. И тѣмъ не менѣе, я наносилъ тебѣ рану за раной".
   Крупныя личности у Бьёрнсона не отличаются микель-анджеловскою гордою замкнутостью; онѣ являются продуктомъ народнаго духа и стремятся снова слиться съ нимъ, и трагедія является именно тогда, когда это сліяніе оказывается невозможнымъ. Въ этомъ отношеніи Бьёрнсонъ составляетъ прямую противоположность своему, равному по таланту, современнику, Генриху Ибсену. Ибсенъ человѣкъ замкнутый, любящій одиночество. "Я стою одинокъ въ далекой чужбинѣ", эти слова неоднократно повторяются въ извѣстномъ стихотвореніи его, написанномъ въ 1875 году, по поводу съѣзда скандинавскихъ студентовъ въ Упсалѣ, и такъ и озаглавленномъ: "Въ далекой чужбинѣ". Это -- какъ бы девизъ всей его жизни. Онъ углубляется въ землю, точно рудокопъ. "Проложи мнѣ путь, тяжелый молотъ, къ глубинѣ человѣческаго сердца". Онъ ищетъ спокойствія и тишины ночи. Въ стихотвореніи своемъ "Свѣтобоязнь" онъ разсказываетъ, какъ онъ, будучи ребенкомъ, боялся оставаться въ темнотѣ; теперь же совсѣмъ наоборотъ: теперь ему непріятенъ яркій дневной свѣтъ, теперь житейскій шумъ тяготитъ и ослабляетъ его:
   "Когда же ночная тьма окутаетъ меня своимъ густымъ покровомъ, то мой духъ бодръ и смѣлъ попрежнему. Если же ночь не покрываетъ меня чернымъ крыломъ своимъ, то я чувствую себя жалкимъ и безпомощнымъ; и если мнѣ суждено когда-нибудь совершить что-либо великое, то это будетъ мрачное дѣло".
   Въ этихъ словахъ поэтъ, очевидно, нарисовалъ свой собственный портретъ: существо Бьёрнсона стремилось не въ глубь, а наружу; его геній раскрывалъ свои объятія.
   Другая противоположность между обоими поэтами замѣчается въ тѣхъ драмахъ изъ скандинавской жизни, которыми они оба дебютировали. Драматическій писатель по преимуществу, Ибсенъ, не чувствуетъ ни малѣйшаго влеченія къ описаніямъ природы. Въ первыхъ его произведеніяхъ главные герои его были олицетвореніями какой-нибудь мысли, далеко не списанными прямо съ природы, и въ его произведеніяхъ -- почти исключительно драматическихъ -- внѣшняя природа по необходимости играетъ самую ни чтожную роль. Даже тамъ, гдѣ онъ никакъ уже не можетъ обойтись безъ нея, природа является скорѣе символомъ, чѣмъ дѣйствительностью. Свободный, не любящій стѣсняться узкими предѣлами, особенно любовно останавливается онъ на норвежской природѣ и воспроизводитъ впечатлѣнія ея даже въ драмѣ. Приведу, въ видѣ примѣра, сцену между Сигурдомъ и дѣвушкой-финляндкой, одну изъ самыхъ удачныхъ, вышедшихъ изъ-подъ пера Бьёрнсона. Когда дѣвушка эта появляется на сценѣ, весело распѣвая пѣсни, она какъ бы переноситъ сюда же всю природу своей родины. Дочь финскаго вождя выступаетъ какъ бы озаренная сѣвернымъ сіяніемъ, ея слова свѣтятся и блестятъ, какъ полуночное солнце той же Финляндіи, ея жизнерадостность, ея любовь къ солнцу, къ лѣту, ея нераздѣленная любовь къ Сигурду, даже самая грусть ея, тихая и нѣжная -- все это есть своего рода поэзія природы. Вотъ въ какомъ видѣ рисуется она намъ изъ словъ Сигурда:
   "Дѣвушка-финляндка. Скажи, неужели ты не чувствуешь, какъ здѣсь хорошо?
   "Сигурдъ. О да, порою я это чувствую. Когда я стою передъ входомъ въ эту пещеру и смотрю на окружающій меня вѣчный снѣгъ, то деревья, возвышающіяся надъ снѣжной пеленой, кажутся въ сумеркахъ какими-то привидѣніями, какими-то надвигающимися на васъ чудовищами. И вотъ ты стремглавъ спускаешься съ горы на своихъ лыжахъ, вокругъ тебя весело скачутъ собаки, за тобою несутся твои слуги, и вы.всѣ кажетесь мнѣ втрое больше, чѣмъ въ дѣйствительности. И надо всѣмъ этимъ высоко на небѣ прекрасные лучи сѣвернаго сіянія, въ краскахъ и образахъ..."
   Этимъ пониманіемъ природы и этой любовью къ ней отличаются всѣ выводимые Бьёрнсономъ древніе норвежцы, и самъ авторъ видимо раздѣляетъ эту ихъ любовь. Особенно изобилуетъ оригинальными и красивыми описаніями природы маленькое, состоящее изъ пятнадцати пѣсенъ, эпическое стихотвореніе "Арнльотъ Геллинъ". Напр., пѣснь, озаглавленная "Во время весенняго половодья", заключаетъ въ себѣ прекрасное описаніе горныхъ потоковъ, вздувшихся вслѣдствіе таянія снѣговъ и съ шумомъ несущихся въ долины, боязливое прятаніе дикихъ звѣрей въ пещерахъ скалъ, словомъ -- одно изъ величественныхъ явленій норвежской природы, перенесенное за 800 лѣтъ назадъ. Пѣснь "Стремленіе Арнльота къ морю", самый ритмъ которой напоминаетъ намъ прибой и отбой морскихъ волнъ, представляетъ собою одно изъ лучшихъ поэтическихъ произведеній, посвященныхъ этой величественной и грозной стихіи. Байронъ прекрасно изобразилъ необузданность и неумолимость гнѣвнаго моря; Бьёрнсонъ рисуетъ намъ глубокую меланхолію, холодную флегму, освѣжающую прелесть прибоя волнъ Вотъ начало этой пѣсни:
   "Я стремлюсь къ морю, къ далекому, безбрежному морю, по которому не перестаютъ расхаживать утесоподобныя волны. Земля стоитъ неподвижно, солнце закатывается за небосклонъ, во оно не знаетъ покоя и вѣчно то приходитъ, то уходитъ; и въ лѣтнія ночи, и среди зимнихъ бурь оно не перестаетъ издавать жалобный ропотъ свой. Я стремлюсь къ морю, да, къ далекому морю, туда, гдѣ оно поднимаетъ холодное чело свое. Пусть міръ отражаетъ свою тѣнь въ его волнахъ и шепчетъ ему свое горе: солнце сгладитъ его морщины и освѣтитъ его, и весело разскажетъ ему о радостяхъ жизни. Оно одинаково холодно и безстрастно принимаетъ въ свое лоно и радость, и печаль. Луна притягиваетъ его къ себѣ, ураганъ вздымаетъ его волны, по онѣ тотчасъ же снова низвергаются въ пучину. Оно отрываетъ глыбы земли, уноситъ съ собою горы, а само остается спокойнымъ и невозмутимымъ. Что оно захватитъ, то уходитъ на дно его; что оно разъ поглотило, того уже оно не отдастъ. Оттуда не донесется ни звука, ни вѣсти; языка его никто не можетъ понять. Итакъ, въ море, въ далекое море, которое не знаетъ покоя! Оно -- спаситель для всего страждущаго, и въ то же время оно носитъ въ себѣ вѣчную загадку. У него заключенъ странный союзъ со смертью, которой оно даритъ все, только не само себя. О море, твоя глубина привлекаетъ меня къ себѣ, но моя слабая мысль чувствуетъ себя безсильной, а твое холодное вѣяніе охлаждаетъ мою грудь".
   Здѣсь музыка волнъ производитъ впечатлѣніе величественной колыбельной пѣсни. И она дѣйствительно является колыбельной пѣснью для героя, который подъ шумъ морскихъ волнъ представляетъ себѣ, какъ доски его судна выйдутъ изъ пазовъ своихъ, какъ устремятся внутрь судна шумныя волны, и какъ онъ, прикрытый вѣчнымъ молчаніемъ, будетъ отдыхать на днѣ морскомъ, между тѣмъ какъ въ чудныя, лунныя ночи, когда серебристые лучи мѣсяца скользятъ по поверхности волнъ, "волна будетъ катить къ берегу его имя".
   

IV.

   Бьёрнсонъ былъ дважды театральнымъ директоромъ: съ 1857-го по 1859-й годъ въ Бергенѣ, и съ 1865-го по 1867-й годъ -- въ Христіаніи. Осенью 1857-го года онъ принялъ на себя, по приглашенію знаменитаго скрипача Оле-Буля, завѣдываніе театромъ въ оживленномъ, въ политическомъ и умственномъ отношеніи, провинціальномъ городѣ Норвегіи, и значительно поднялъ совершенно было упавшій мѣстный театръ; въ то-же время онъ близко сошелся съ Оле-Булемъ. Въ качествѣ театральнаго директора въ Христіаніи, онъ также дѣйствовалъ успѣшно, только дѣятельность его была здѣсь непродолжительна. Въ немъ самомъ было много такихъ качествъ, которыя нужны для великаго артиста, и потому изъ него вышелъ прекрасный режиссеръ; сценическое искусство Норвегіи многимъ обязано ему; онъ одинъ изъ первыхъ работалъ надъ созданіемъ національнаго норвежскаго театра.
   Опытъ, вынесенный имъ изъ двукратнаго завѣдыванія театромъ, очень пригодился ему, какъ драматургу, хотя онъ въ этой области все же никогда не достигалъ техническаго совершенства. Въ его драмахъ больше поэзіи, чѣмъ сценичности. Большая его трилогія "Сигурдъ" вовсе не предназначалась для сцены, и, сколько мнѣ извѣстно, никогда не ставилась на сценѣ. Его сильная, страстная юношеская драма "Гульда" почти ничего не выигрываетъ отъ исполненія на сценѣ. Но два его драматическія произведенія, относящіяся къ первому періоду его литературной дѣятельности, имѣли рѣшительный сценическій успѣхъ, а именно "Марія Стюартъ въ Шотландіи" (1864) и "Новобрачные" (1865). "Марія Стюартъ" -- это настоящая драма, полная жизни, даже, если можно такъ выразиться, почти слишкомъ драматическая. Здѣсь сцѣпляются почти всѣ выдающіеся эпизоды изъ жизни Маріи Стюартъ -- и убіеніе Рицціо, и смерть Дарилея, и похищеніе Маріи Босвелемъ, и только развязка драмы слаба, или вѣрнѣе сказать, она вовсе не имѣетъ развязки. Мнѣ кажется, что это произведеніе потому такъ удалось Бьёрнсону, что, переносясь въ Шотландію, онъ, такъ сказать, все еще стоялъ на норвежской почвѣ. Его шотландцы -- потомки норвежцевъ. Босвель говоритъ у него: "Съ того самаго часа, когда моя воля пустила корни въ событіяхъ, она выросла на подобіе дерева съ кроваво-краснымъ стволомъ и съ могучими вѣтвями. Поколѣніе норвежскихъ викинговъ, отъ котораго мы происходимъ, принадлежало къ числу такихъ деревьевъ, которыя впились въ утесъ своими когтями, и теперь народъ строитъ подъ тѣнью этого дерева". Въ этомъ норвежско-шотландскомъ мірѣ поэтъ чувствуетъ себя совершенно какъ дома, и создаваемые имъ характеры всѣ безъ исключенія носятъ на себѣ мѣстныя черты, имѣвшія близкое сродство съ средневѣковыми норвежскими фигурами, которыя онъ привыкъ изображать. Среди главныхъ характеровъ слѣдуетъ отмѣтить пуританина Джона-Нокса, затѣмъ мрачнаго и энергическаго Восвелля и жалко-низкопоклоннаго Дарилея: первый изъ нихъ настоящій типъ эпохи Возрожденія, но послѣдній носитъ на себѣ отпечатокъ современности. Сама Марія Стюартъ не вполнѣ удалась ему: черты ея характера женственно-расплывчаты; тѣмъ не менѣе въ изображеніи ея можно подмѣтить два противоположныхъ полюса -- всю силу и всю слабость женскаго существа. Ея судьба въ томъ отношеніи зависитъ отъ этихъ основныхъ свойствъ ея, что ея слабостью обусловливается обаяніе, производимое ею на мужчинъ, между тѣмъ какъ сила ея въ данное время и при данныхъ условіяхъ не имѣетъ значенія. Но, благодаря скандинавскому идеализму, благодаря природной стыдливости пасторскаго сына, его Марія Стюартъ является слишкомъ мало чувственной, и кромѣ того слишкомъ пассивной, для того чтобы сдѣлаться героиней драмы. Она изображается не столько собственными ея словами и дѣйствіями, сколько то восторженными, то пренебрежительными отзывами о ней другихъ лицъ и тѣмъ впечатлѣніемъ, которое личность ея производитъ на другихъ; если можно такъ выразиться, остальныя дѣйствующія лица драмы такъ и бомбардируютъ ее эпитетами и характеристиками. "Марія Стюартъ" была написана въ такой періодъ развитія таланта Бьёрнсона, когда онъ (быть можетъ, подъ вліяніемъ Киркетгаарда) выказывалъ наклонность описывать свои характеры психологически, вмѣсто того чтобъ изображать ихъ безъ всякихъ объяснительныхъ комментаріевъ. Всѣ дѣйствующія лица въ этой его драмѣ -- психологи, изучающіе другъ друга и производящіе другъ надъ другомъ опыты. Даже пажу Вильяму Тайлору извѣстно душевное состояніе Дарилея, которое онъ и описываетъ, подобно тому какъ врачъ описываетъ знакомую ему болѣзнь. Муррэй и Дарилей сами себя характеризуютъ, Лесингтонъ характеризуетъ Восвелля и Муррея. Марія анализируетъ характеръ Рицціо, а Ноксъ -- характеръ Дарилея; самое убіеніе Рицціо является своего рода опытомъ, совершаемымъ Дарилеемъ надъ Маріей, въ надеждѣ снова завоевать ее путемъ страха., такъ какъ ему не удается расположить ее къ себѣ любовью. И всѣ эти лица, размышляющія какъ психологи, разсуждаютъ какъ поэты; и этотъ-то поэтическій, чисто-шекспировской діалогъ, -- совершенно вѣрный истинѣ, такъ какъ люди эпохи Возрожденія обладали поэтическимъ чутьемъ и говорили образнымъ, картиннымъ языкомъ, -- усиливаетъ еще ту прелесть, которую придаетъ драмѣ глубокая оригинальность главныхъ характеровъ.
   Содержаніе небольшой комедіи "Новобрачные" построено на чрезвычайно простомъ, но обще-распространенномъ мотивѣ,-- на разставаніи молодой женщины съ родительскимъ домомъ, на коллизіи въ душѣ ея прирожденной и вошедшей въ привычку любви къ родителямъ съ новымъ, еще неокрѣпшимъ чувствомъ любви къ мужу,-- словомъ, переворотъ или эволюція, совершающаяся не безъ внутренней, душевной боли. При нормальныхъ условіяхъ необходимость этого разрыва не выступитъ съ такою рѣзкостью, такъ какъ предполагается, что такъ оно и должно быть, и такъ какъ онъ часто получаетъ отпечатокъ скорѣе освобожденія, чѣмъ раз рыва. Но если придумываются отношенія не совсѣмъ нормальныя, если любовь родителей черезъ-чуръ эгоистична или нѣжна, если супружеская любовь доброй и послушной дочери менѣе развита, чѣмъ привитое воспитаніемъ чувство благоговѣнія передъ отцомъ и матерью, то возникаетъ дилемма, драматическая коллизія, борьба, исходъ которой нельзя предвидѣть. Заслуга Бьёрнсона въ томъ именно и заключается, что онъ понялъ и усвоилъ себѣ эту идею.
   Но въ исполненіи ея замѣчается двоякій недостатокъ. Здѣсь, какъ и въ Маріи Стюартъ, впечатлѣніе, производимое пьесой, ослабляется, во-первыхъ, вслѣдствіе избытка скандинавской стыдливости, а во-вторыхъ, вслѣдствіе нѣкоторыхъ психологическихъ странностей. Зрителю невольно приходится останавливаться передъ вопросомъ: что Лаура, въ началѣ пьесы, дѣйствительно жена Акселя, въ полномъ смыслѣ этого слова, или нѣтъ? Она должна быть его женой, ибо холодность ея не такова, чтобы ею оправдывалось противоположное предположеніе; но въ то же время она и не можетъ быть его женою, ибо еслибы она была ею, затрудненія оказались бы легко устранимыми, и нѣжность мало-по-малу явилась бы сама собою, безъ всякаго шума, производимаго на глазахъ у столькихъ свидѣтелей Еще болѣе вѣское возраженіе противъ общаго плана этой комедіи заключается въ слѣдующемъ. Какимъ образомъ можетъ Аксель, разъ выказавъ настолько энергіи, что онъ отрываетъ Лауру отъ родительскаго дома, оказаться настолько слабымъ и ограниченнымъ, чтобы позволить этому родительскому дому сопровождать Лауру въ ихъ путешествіи, въ образѣ Матильды? Вѣдь безъ нея все обошлось-бы несравненно лучше и глаже. Правда, въ концѣ пьесы говорится о томъ, что безъ нея они никогда не нашли-бы другъ друга; однако это не совсѣмъ понятно и далеко неубѣдительно. Задача автора должна была бы заключаться именно въ томъ, чтобы показать, какъ они оба, безъ посторонней помощи, сдѣлались настоящими супругами: нельзя признать удачнымъ пріемомъ то, что авторъ заставляетъ какую-то "dea ex machina" написать анонимный романъ, который пугаетъ ихъ изображеніемъ имъ собственнаго положенія, и бросаетъ ихъ другъ-другу въ объятія. Я вижу въ этомъ характеристичный признакъ той эпохи, въ которую была написана эта пьеса. Въ то время въ воздухѣ носились идеи Киркегаарда. Матильда въ "Новобрачныхъ" является какъ бы представительницей той школы, которая желала распространить натуральный методъ (наблюденіе и опытъ) на изображеніе отношеній между людьми, дать широкое мѣсто тому психологическому опыту, который играетъ такую важную роль уже въ "Маріи Стюартъ". Но все же вся манера Бьёрнсона относиться къ любви и страсти весьма характеристична для того періода въ умственной жизни Бьёрнсона и норвежско-датской литературы вообще. Въ то время, въ скандинавскихъ странахъ очень мало интересовались любовью и страстью, какъ таковыми, а вмѣсто того изучали и изображали чувства лишь по отношенію ихъ къ нравственности и къ религіи. Изображеніе любви до и внѣ брачныхъ отношеній считалось чѣмъ-то неумѣстнымъ, и даже неприличнымъ, и отъ писателя требовалось опоэтизированіе именно брачной любви, которую Киркетгаардъ въ своемъ романѣ "Или -- или" ставитъ особенно высоко. Въ "Новобрачныхъ" любовь изображается обязанностью жены по отношенію къ мужу, выставляется какъ высшая задача, какъ нѣчто непреложное. Это -- не дико и свободно-растущее растеніе; это -- растеніе, выведенное въ теплицѣ долга, подъ заботливымъ уходомъ Акселя, искусственно взращенное ревностью, тревогой, опасеніемъ лишиться счастія, которыми Матильда нагрѣваетъ эту теплицу. Въ одной французской народной пѣсенкѣ поется:
   "Ахъ, если бы любовь могла пустить корни, я посадила бы ее въ мой садикъ, я посѣяла бы ее по всѣмъ четыремъ угламъ его; а затѣмъ я стала бы раздавать тѣмъ влюбленнымъ, которые не пользуются взаимностью".
   Эти слова приходили мнѣ на умъ каждый разъ, когда я читалъ "Новобрачныхъ" или смотрѣлъ на исполненіе ихъ на сценѣ. Впрочемъ, тутъ виновата, быть можетъ, и моя односторонность: по моему, Амуръ долженъ быть здоровое и крѣпкое существо, а не блѣдненькимъ, хиленькимъ мальчикомъ, вскормленнымъ на рожкѣ. Но публика, очевидно, не раздѣляетъ этихъ моихъ воззрѣній, такъ какъ рѣдкая комедія имѣла такой успѣхъ и на сценѣ, и въ видѣ отдѣльнаго изданія, какъ именно "Новобрачные" Бьёрнсона.
   

V.

   Одинъ предпріимчивый датскій книгопродавецъ издалъ въ шестидесятыхъ годахъ календарь, д^я котораго онъ выпрашивалъ у извѣстнѣйшихъ датскихъ поэтовъ небольшія стихотворенія; при этомъ онъ предлагалъ каждому изъ нихъ выбрать себѣ любой мѣсяцъ. Когда онъ обратился къ Бьёрнсону, тотъ написалъ:
   "Избираю себѣ мѣсяцъ апрѣль, въ которомъ старое рушится, а новое пускаетъ корни. Избираю я себѣ мѣсяцъ апрѣль, въ которомъ свирѣпствуютъ бури, отъ которыхъ все потрясается, а затѣмъ опять вся природа улыбается и блеститъ. Въ этомъ мѣсяцѣ зарождается новая жизнь и онъ готовитъ насъ къ лѣту".
   Эти слова могутъ служить отличной характеристикой его собственной дѣятельности въ этотъ періодъ его жизни. Хорошенькая повѣсть его "Рыбачка" (1868), представляющая собою менѣе идеалистическое изображеніе крестьянской жизни, чѣмъ позднѣйшіе его разсказы, является лучшимъ образчикомъ позднѣйшей его манеры изображенія, содержитъ въ себѣ, въ вставленномъ въ нее стихотвореніи "Молодой Викингъ", вѣрную картину его ранней борьбы и быстро достигнутаго имъ совершенства. Хотя число лирическихъ стихотвореній, написанныхъ Бьёрнсономъ, и незначительно, хотя онъ не можетъ считаться хорошимъ версификаторомъ, однако все же въ области лирики онъ оставилъ по себѣ замѣтный слѣдъ. Его народныя пѣсни отличаются непосредственностью чувства. Немногочисленныя его изображенія старо-норвежской жизни носятъ на себѣ именно тотъ старо-норвежскій отпечатокъ, котораго никогда не могли добиться ни Эленшлегеръ, ни Тегнёръ. Укажемъ, напримѣръ, въ драмѣ "Гульда" на небольшое, написанное въ народномъ духѣ, стихотвореніе -- пѣснь Гуннара, о которой Лобеданцъ весьма вѣрно замѣтилъ: "Въ норвежское лѣто, не знающее соловьевъ, сурово засматриваетъ зима въ пѣснѣ Нольса Финна,-- своего рода балладѣ, которую можно поставить рядомъ съ Гётевскимъ "Лѣснымъ Царемъ". Это безъискусственный разсказъ о мальчикѣ, потерявшемъ въ снѣгу свои башмаки и погружающемся въ глубокій снѣгъ, въ который влекутъ его невидимыя руки снѣжныхъ духовъ. Но это простое приключеніе изображено съ такою силою и глубиною фантазіи, что оно становится незабвеннымъ; особенно сильное впечатлѣніе производятъ заключительныя строки, въ которыхъ говорится объ оставшихся на снѣгу однихъ только башмакахъ. Вотъ эти строки:
   "Скала насмѣшливо смѣется; снѣгъ залѣпляетъ лицо Нильса. Но онъ сжимаетъ кулакъ и говоритъ: "Я еще не сдаюсь". "Скоро сдашься",-- раздается голосъ изъ глубины. И снѣжная пасть все шире и шире разверзается, и Нильсъ Финнъ подумалъ: "Вотъ она, моя могила". И изъ глубины раздается голосъ: "Ну что, готово?" На снѣжномъ морѣ виднѣются только два башмака; сколько ни смотри кругомъ, ничего больше не увидишь. "Гдѣ же Нильсъ?" -- раздался голосъ снизу.
   Достаточно ближе ознакомиться съ немногими строками патріотическихъ стихотвореній Бьёрнсона, для того чтобы понять, почему они сдѣлались народными пѣснями. Укажу для примѣра на четыре строчки Бьёрнсоновскаго національнаго гимна, совершенно вытѣснившаго старинный національный гимнѣ норвежцевъ:
   "Да, мы любимъ эти поля и луга, въ томъ видѣ, въ какомъ они вышли изъ пучины моря, и разсѣянныя по нимъ убогія хижины".
   Трудно передать вѣрнѣе, точнѣе и въ болѣе сжатой формѣ впечатлѣніе, производимое норвежскимъ берегомъ на сына этой страны, приближающагося къ нему со стороны моря.
   Изъ болѣе краткихъ произведеній Бьёрнсона особенно выдается его монологъ "Бергліотъ". Это плачъ жены одного вождя надъ лежащими передъ нею трупами ея мужа и сына, убитыхъ измѣнническимъ образомъ. Изъ новѣйшихъ произведеній, почерпнутыхъ изъ древне-скандинавской жизни, я не знаю ни одного, которое произвело бы на меня болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ повторяющіяся въ видѣ припѣва слова Бергліотъ, обращенныя къ возницѣ повозки, на которую она велѣла положить дорогіе ей трупы:
   "Поѣзжай потише; такъ всегда любилъ ѣздить Эйнаръ,-- и мы все же еще достаточно рано пріѣдемъ домой".
   Въ первой строкѣ съ замѣчательной простотою изображено спокойное и гордое достоинство убитаго вождя, а во второй, въ немногихъ словахъ, глубокая горечь полнаго одиночества.
   

VI.

   Бьёрнсонъ сравнительно рано достигъ высокаго положенія, занимаемаго имъ въ литературѣ. Ему было съ небольшимъ тридцать лѣтъ, когда онъ уже написалъ самыя лучшія произведенія перваго періода своей дѣятельности и когда на нихъ уже начали смотрѣть, какъ на замкнутое цѣлое. Его выдающееся дарованіе обратило на себя всеобщее вниманіе; но многихъ огорчало то, что оно какъ будто не шло далѣе, а оставалось на одномъ и томъ же мѣстѣ. Творческая сила довольно долгое время стояла все на одной и той же точкѣ, но міровоззрѣніе поэта не расширялось, оставалось ограниченнымъ и дѣтскимъ. Иногда Бьёрнсонъ доходилъ даже до тривіальности. Къ тому же на нихъ слишкомъ замѣтно сказывалось вліяніе Грундтвига. Заслуга этого замѣчательнаго человѣка (1783--1872) заключается въ томъ, что онъ являлся будильникомъ скандинавскаго крестьянства, что онъ путемъ созданія многочисленныхъ сельскихъ школъ далъ сильный толчокъ народному образованію въ скандинавскихъ земляхъ. Но для народнаго вожака было недостаточно того образованія, которое давали эти школы, и поэтому едва-ли не ошибкой со стороны Бьёрнсона было то, что онъ нѣкоторое время пытался уйти впередъ въ своей поэтической карьерѣ, надѣвъ на себя неуклюжія лыжи Грундтвиговской школы. Онъ какъ-то боязливо держался вдали отъ современной жизни, или, вѣрнѣе, если ему и приходилось касаться современныхъ идей, то дѣлалось это непроизвольно, и притомъ онѣ являлись у него облеченными въ старо-скандинавскіе или въ средневѣковые шотландскіе театральные костюмы. Такъ напр. въ его "Зломъ Сигурдѣ" Гельга и Фракаркъ въ 1127 году обсуждаютъ вопросъ о безсмертіи единичной личности и цѣлаго рода въ такихъ выраженіяхъ, которыя слишкомъ сильно напоминаютъ 1862 годъ; и тѣ самые вожди, которые вдаются чуть не въ современныя политическія разсужденія, которые употребляютъ такія выраженія, какъ напр. "призваніе", "основный законъ", "построить порядокъ на незаконной основѣ", и т. д., побуждаемые чувствомъ мести, велятъ колесовать плѣннаго Сигурда, т. е. они совершаютъ по истинѣ варварское дѣяніе. Человѣкъ, выражающійся такъ изысканно, не станетъ колесовать своего врага; онъ предпочтетъ оклеветать его.
   Къ этому недостатку, несоотвѣтствію языка и чувствъ обстановкѣ и эпохѣ, присоединялась еще несчастная мысль автора такъ группировать и комбинировать свои главныя драматическія фигуры, чтобы подъ конецъ драмы на нихъ можно было накинуть мантію ортодоксальности. Такъ, напр., драматургъ къ фигурѣ Нокса не относится съ того же ироніей, съ какою онъ относился къ прочимъ выводимымъ имъ личностямъ; здѣсь назначеніе Нокса какъ бы заключается именно въ томъ, чтобы выступить впередъ съ патетическими словами, вложенными въ уста его авторомъ, и какъ бы принять на себя политическое наслѣдство Маріи Стюартъ. Какъ упорная борьба въ "Сигурдѣ", такъ и страстность чувствъ въ "Маріи Стюартъ" завершаются какимъ-то псалмопѣніемъ: въ обѣихъ драмахъ дѣйствіе ведено такъ, что тамъ оно приводитъ къ пѣснѣ крестоносца благочестиваго датскаго пѣвца Ингемана, здѣсь -- къ туманно-мистическому псалму пуританъ. Можно было бы подумать, что когда-то столь богатая поэтическая жила готова была изсякнуть. Позднѣйшія повѣсти ("желѣзная дорога и кладбище", "Загадка жизни") не выдерживали никакого сравненія съ прежними; равнымъ образомъ и драма "Сигурдъ гробокопатель", несмотря на нѣкоторыя красивыя частности, не выдерживала сравненія съ болѣе ранними драмами поэта изъ норвежской жизни; наконецъ, и послѣднія пѣсни эпоса "Арильотъ Геллонъ", написанныя нѣсколько лѣтъ спустя послѣ первыхъ, значительно уступаютъ по силѣ вдохновенія первымъ. Повидимому, въ умѣ Бьёрнсона зарождались новыя идеи. Невольно приходилось спрашивать себя, не случится-ли съ этимъ поэтомъ того же, что случилось съ столькими датскими поэтами, замолкнувшими въ сравнительно еще не старые годы просто потому, что они лишены были способности идти въ уровень съ идеями вѣка. Бьёрнсонъ, очевидно, израсходовалъ свой первоначальный умственный капиталъ, и приходилось задавать себѣ вопросъ, неужели онъ неспособенъ, какъ и тѣ поэты, составить себѣ новый?
   Мнѣ очень памятны тѣ годы. Тогдашней скандинавской молодежи становилось какъ-то совѣстно при сравненіи тогдашняго литературнаго положенія Европы съ скандинавскимъ; она какъ будто чувствовала себя исключенной изъ культурной жизни Европы. Въ Даніи болѣе старое поколѣніе, въ негодованіи своемъ противъ всего германскаго изъ-за политическихъ причинъ, прервало всякую умственную связь съ Германіей, и тѣмъ, такъ сказать, закупорило каналъ, по которому до сихъ поръ проникали въ Данію европейскія идеи; въ тоже самое время французской культуры избѣгали какъ суетной, съ англійскимъ языкомъ были знакомы лишь очень немногіе, такъ какъ языкъ этотъ не преподавался въ школахъ Въ Даніи стали смотрѣть на Норвегію, какъ на страну литературнаго обновленія, въ Норвегіи обращали взоры на Данію, какъ на страну, обладавшую болѣе старой культурой, причемъ упускалось изъ виду то, что культура эта, такъ сказать, топчется на одномъ мѣстѣ. И между тѣмъ какъ умственная жизнь увядала, какъ растеніе, замкнутое въ душное пространство, образованные классы обѣихъ странъ мнили себя солью Европы. Они и не подозрѣвали того, что другіе народы, которыхъ скандинавы мечтали обновить своимъ идеализмомъ и своей вѣрой, очень далеко ушли впередъ въ смыслѣ общаго, и въ особенности литературнаго образованія. Въ шестидесятыхъ годахъ въ буржуазныхъ кружкахъ Даніи и Нор вегіи отзывались о Давидѣ Штраусѣ и Фейербахѣ такъ же, какъ о нихъ отзывались въ сороковыхъ годахъ въ кружкахъ нѣмецкихъ филистеровъ: Стюарта Милля, Дарвина, Герберта Спенсера едва знали по имени и не имѣли ни малѣйшаго понятія о томъ, какъ далеко шагнула англійская поэзія отъ Шелли до Свинбёрна. Новѣйшей французской литературѣ высказывалось осужденіе, при чемъ совершенно упускался изъ виду тотъ фактъ, что французскій романъ и французская драма давно уже отказались отъ истори ческихъ и сказочныхъ сюжетовъ и стали пользоваться сюжетами современными, единственными, которые поэтъ можетъ наблюдать собственными своими глазами. Здѣсь даже не рѣшались хоть немного приподнять занавѣсъ, скрывавшій отъ взоровъ современный міръ.
   

VII.

   Однако, около 1871 или 1872 года, въ Даніи началось новое литературное движеніе, результатомъ котораго явилось возникновеніе, въ теченіе послѣдняго десятилѣтія, новой поэтической и критической школы. Вновь пробудившаяся въ Даніи умственная жизнь не преминула распространиться и на Норвегію, и вскорѣ поэтическая дѣятельность Бьёрнсона доказала, что -- пользуясь его собственнымъ выраженіемъ -- на сороковомъ году внутри его открылись новые и обильные источники. Вдругъ обнаружилось, что его производительность получила новый полетъ и новый размахъ: передъ его умственными очами раскрылся цѣлый новый міръ; онъ вдругъ получилъ, какъ онъ самъ выразился въ одномъ письмѣ, уши, ко торыя слышатъ, и очи, которыя видятъ. Современныя идеи, которыхъ онъ до сихъ поръ чуждался, вдругъ оплодотворили его воспріимчивый умъ. Онъ въ тѣ годы сталъ очень много читать: книги, писанныя на всевозможныхъ языкахъ и самаго многоразличнаго содержанія, -- естественно-историческія, критическія, философскія, историческія, романы, иностранные журналы и газеты. Глубокое впечатлѣніе произвели на него спокойное величіе и возвышенный либерализмъ Стюарта Милля; смѣлая гипотеза Дарвина расширила его умственный кругозоръ, филологическая критика Штейнталя и Макса Мюллера заставила его взглянуть иными глазами на происхожденіе религій, литературная критика Тэна навела его на совершенно новые для него литературные взгляды. Молодая датская школа, по собственному его сознанію, не мало способствовала къ тому, чтобы оторвать его отъ стараго; для него стали понятны и значеніе восемнадцатаго столѣтія, и задачи девятнадцатаго. Въ одномъ частномъ письмѣ онъ слѣдующимъ образомъ отозвался объ обстоятельствахъ, вліявшихъ на складъ его ума въ молодости, и о тѣхъ, которыя вызвали въ немъ умственный переворотъ:
   "При тѣхъ (первоначальныхъ) данныхъ, я долженъ былъ сдѣлаться добычей Грундтвига. Но ничто въ мірѣ не способно подкупить меня, хотя я и достаточно склоненъ къ заблужденіямъ. Поэтому я и отсталъ отъ тѣхъ кружковъ въ тотъ самый день, когда я прозрѣлъ. Пускай мой злѣйшій врагъ держитъ въ рукахъ истину,-- я буду продолжать упорствовать; но разъ мнѣ удастся увидѣть истину, хотя-бы и случайно,-- я тотчасъ-же почувствую неудержимое влеченіе къ ней. А теперь скажите мнѣ: неужели не легко понять такую натуру? Мнѣ кажется, что въ особенности норвежцамъ слѣдовало-бы понять ее,-- а я норвежецъ. Но мало того -- я человѣкъ, и въ послѣднее время меня такъ и подмываетъ подписываться: "человѣкъ"; ибо мнѣ постоянно приходится снова и снова объяснять себя людямъ, и мнѣ кажется, какъ будто это слово въ настоящее время вызываетъ именно у насъ новыя представленія".
   

VIII.

   Первый, болѣе значительный трудъ, съ которымъ Бьёрнсонъ появился передъ публикой послѣ молчанія, длившагося нѣсколько лѣтъ, была комедія, имѣвшая громадный успѣхъ и въ Германіи, и озаглавленная: "Банкротство". Онъ этой комедіей сразу сдѣлалъ скачекъ изъ средневѣковой жизни въ современность. Та самая рука, которая еще сравнительно недавно размахивала боевымъ мечомъ Сигурда, не побрезгала пересчитывать денежки Тьельда и подводить итоги его долгамъ. Бьёрнсонъ былъ первый изъ скандинавскихъ поэтовъ, который сталъ всматриваться въ трагикомедію обыденной жизни, и поэтому успѣхъ его оказался тѣмъ болѣе блестящимъ. Одновременно съ "Банкротствомъ", онъ издалъ комедію свою "Редакторъ", ѣдкую сатиру на порядки, существовавшіе въ норвежской печати. И затѣмъ стали появляться, съ самыми незначительными промежутками, большое драматическое стихотвореніе "Король", повѣсть "Магигильдъ", драмы: "Новая Система" и "Леонарда", новыя стихотворенія, публичныя лекціи, и т. д., ко всему этому въ 1881 году присоединены были еще новая комедія и новая книга для народнаго чтенія, написаннаявъ либеральномъ духѣ.
   Консервативные кружки Норвегіи пытались умалить значеніе его литературной и поэтической дѣятельности въ этомъ новомъ фазисѣ тѣмъ, что его поэзію называли тенденціозной: это словечко является пугаломъ, при помощи котораго такъ долго пытались преградить доступъ въ датско-норвежскую поэзію всѣмъ новѣйшимъ идеямъ. При этомъ исходятъ изъ того наивнаго предположенія, будто прежнія, расхваливаемыя поэтическія произведенія чужды всякой тенденціи, и это только потому, что они противоположны новѣйшимъ тенденціямъ; объясняется это очень просто тѣмъ, что извѣстные люди успѣли вполнѣ свыкнуться съ этими старыми тенденціями, подобно тому, какъ человѣкъ свыкается съ воздухомъ комнаты, изъ которой онъ никогда не выходитъ. Такъ, наприм.. обращеніе на путь истины язычниковъ-викинговъ, встрѣчающееся сплошь да рядомъ въ скандинавской литературѣ настоящаго столѣтія, не считалось тенденціознымъ просто потому, что эта тенденція нравилась. Значитъ, теперь борятся не противъ самой тенденціозности, а противъ "новой тенденціи", т. е. противъ духа и идей девятнадцатаго вѣка. А между тѣмъ, идеи эти являются для поэзіи тѣмъ-же, чѣмъ кровообращеніе является для человѣческаго тѣла. Въ интересахъ самой поэзіи слѣдуетъ требовать того, чтобы вены являлись лишь синеватыми подкожными жилками, а не надувались и не чернѣли, что во всякомъ случаѣ является признакомъ нездоровья. У Бьёрнсона тенденція въ такой формѣ выступаетъ крайне нерѣдко, какъ напр. въ скоропостижной смерти молодого сотрудника въ комедіи "Редакторъ", придуманной, очевидно, лишь для того, чтобы наложить Каинову печать на лицо главнаго редактора; или напр. въ драмѣ "Король", гдѣ видѣніе внезапно пугаетъ и убиваетъ дочь политическаго мученика въ ту самую минуту, когда она идетъ съ молодымъ королемъ подъ вѣнецъ. Но помимо этихъ неудачныхъ частностей, нельзя не видѣть въ результатахъ этого періода творчества Бьёрнсона, его, такъ сказать, второй молодости, новой и своеобразной, поэтической жилки. Прежде всего, произведенія эти отличаются пламенной любовью къ истинѣ; въ то-же время въ нихъ сказывается мужественно-твердый характеръ. Какое обиліе новыхъ мыслей относительно государства и общества, брака и семейства! Какой энергическій призывъ къ правдивости по отношенію къ себѣ и къ другимъ. Наконецъ, какая гуманность, какая терпимость къ противоположнымъ направленіямъ! Какое уваженіе къ личности,-- напр. къ епископу въ "Леонардѣ", къ королю въ драмѣ подъ тѣмъ-же заглавіемъ,-- причемъ всѣ нападенія направлены не противъ лицъ, а лишь противъ учрежденій.
   Теперь противники новаго направленія въ литературной дѣятельности Бьёрнсона утверждаютъ, что пока онъ держался въ сторонѣ отъ жгучихъ вопросовъ и живыхъ идей, онъ являлся замѣчательнымъ, великимъ поэтомъ; но съ тѣхъ поръ, какъ онъ занялся новѣйшими задачами и теченіями, онъ въ художественномъ отношеніи сдѣлалъ значительный шагъ назадъ. Подобныя сужденія высказывались, впрочемъ, повсемѣстно въ Европѣ, какъ только какой-нибудь поэтъ, стяжавшій въ молодыхъ годахъ своими нейтральными произведеніями благоволеніе публики, выражалъ наклонность изучать и идти впередъ. Во всей Европѣ найдутся читатели, которые готовы будутъ поставить юношеское произведеніе Байрона "Чайльдъ-Гарольдъ" выше могучей, реальной поэзіи "Донъ-Жуана". Въ Россіи, какъ и въ другихъ странахъ, найдется не мало людей, которые предпочитаютъ первые небольшіе разсказы Тургенева, его "Записки Охотника", позднѣйшимъ большимъ романамъ его "Отцы и Дѣти" или "Новь". Въ Германіи многіе огорчались тѣмъ, что Гейзе на нѣкоторое время отказался отъ писанія любовныхъ романовъ, для того, чтобы создать своихъ "Дѣтей Вѣка". Совершенно вѣрно, что произведенія второго періода творческой дѣятельности Бьёрнсона не отличаются той гармоніей, и, такъ сказать, прозрачностью формы, какъ произведенія перваго періода, но изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобы было разумно и справедливо на основаніи этого говорить о регрессѣ его таланта. Не всегда легко бываетъ подыскать подходящую рамку для новыхъ идей, которыя часто не могутъ вмѣститься въ старыя рамки; сильныя чувства и смѣлыя мысли сплошь да рядомъ не могутъ быть выражены въ столь-же изящной формѣ, какъ бѣдная идеями идиллія.
   И тѣмъ не менѣе въ послѣдніе годы Бьёрнсону удалось написать многое, совершенное даже и въ техническомъ отношеніи. Его "Банкротство" принадлежитъ къ числу самыхъ совершенныхъ по формѣ произведеній, какія только можно найти въ литературахъ всѣхъ странъ, а діалогъ въ "Редакторѣ", въ особенности въ первыхъ актахъ этой комедіи, во всѣхъ отношеніяхъ, замѣчателенъ. Обѣ эти драмы, съ которыми Бьёрнсонъ впервые выступилъ на тотъ путь, который незадолго передъ тѣмъ проложилъ Генрихъ Ибсенъ своей комедіей "Союзъ Молодости", нѣкоторымъ образомъ примыкаютъ къ этой прекрасно построенной и замѣчательно-остроумной пьесѣ. Собственно говоря, въ "Союзѣ Молодости" какъ бы слиты вмѣстѣ и "Банкротство", и "Редакторъ": жертвою банкротства сдѣлался легкомысленный Эрикъ Батсбергъ, а эскизъ редактора мы можемъ найти въ отношеніяхъ Штейнгофа къ газетѣ Аслаксена и въ статьѣ противъ каммергера, которую сначала предполагается напечатать, но которая, какъ затѣмъ оказывается, не можетъ быть напечатана. Въ публикѣ обыкновенно смотрѣли на "Союзъ Молодости" и на "Редактора", какъ на двѣ противоположности, т. е. какъ на вещи, внушенныя двумя взаимно исключающими другъ друга политическими направленіями, и это только потому, что въ первой изъ этихъ пьесъ осмѣивается представитель прогрессивной партіи, а въ послѣдней -- еще болѣе дерзкій и лживый представитель партіи консервативной. Но если взглянуть на обѣ эти пьесы съ исключительно поэтической точки зрѣнія, то окажется, что онѣ стоятъ очень близко другъ къ другу. Редакторъ Бьёрнсона -- это тотъ же состарившійся Штейнгофъ (съ годами онъ сдѣлался крайнимъ консерваторомъ), такой Штейнгофъ, у котораго окостенѣли болѣе мягкіе и гибкіе элементы, подъ вліяніемъ разочарованій, неудачъ и припадковъ глубокой ненависти къ себѣ самому и къ другимъ, и въ которомъ за всѣмъ тѣмъ осталась только грубая безцеремонность.
   Быть можетъ, справедливѣе всего будетъ смотрѣть на "Редактора" Бьёрнсона, какъ на аллегорію. Старшій братъ, Гальфданъ. не выдержавшій политической и литературной борьбы,-- это тотъ же Вергеландъ, который послѣ бурной жизни, проведенной въ борьбѣ за свободу, изнемогалъ отъ волненій, вызванныхъ собственными его нападеніями и преслѣдованіями противниковъ, провелъ многіе годы на одрѣ болѣзни; это фигура еще болѣе крупная и поэтическая незадолго до смерти, чѣмъ во время продолжительной жизненной борьбы. Въ младшемъ братѣ Гаральдѣ, выступающемъ преемникомъ Гальфдана, Бьёрнсонъ, какъ мнѣ кажется, желалъ олицетворить свои собственныя политическія стремленія, со всѣми тѣми недоразумѣніями, которыя вызывало стремленіе къ осуществленію ихъ, и со всѣми тѣми противниками, на которыхъ ему приходилось натыкаться. Старшій же братъ, Гаконъ, сдѣлавшійся крестьяниномъ, и жена его, которая хотя и не появляется въ пьесѣ, но все же играетъ въ ней нѣкоторую роль, изображаютъ собою норвежскій народъ. Главное же достоинство этой пьесы заключается въ томъ, что, при всей обширности кругозора, она отличается такою тонкостью въ индивидуализированіи характеровъ, которой Бьёрнсону не удалось достигнуть ни въ одномъ изъ другихъ своихъ произведеній.
   "Леонарда", не отличающаяся особенными достоинствами, какъ драма, принадлежитъ, однако, къ числу самыхъ поэтическихъ произведеній Бьёрнсона. За предѣлами скандинавскихъ странъ, конечно, нѣсколько трудно оцѣнить по достоинству подобное произведеніе; быть можетъ, покажется даже нѣсколько непонятнымъ сильное впечатлѣніе, произведенное имъ на умы. При представленіи этой пьесы на театрѣ въ Христіаніи она произвела настоящій фуроръ именно потому, что она какъ нельзя болѣе подходила къ тогдашнимъ обстоятельствамъ въ Норвегіи. Основною идеей пьесы является идея о нравственной и религіозной терпимости, которой въ прежніе годы совершенно чуждъ былъ самъ поэтъ. Въ "Леонардѣ" онъ съ замѣчательнымъ искусствомъ вывелъ цѣлый рядъ поколѣній изъ норвежскаго общества, указалъ на недостатки и на добродѣтели каждаго изъ этихъ поколѣній, и наконецъ заставилъ прабабушку, -- являющуюся представительницей культуры восемнадцатаго столѣтія, находившуюся не въ фаворѣ во все продолжительное время господства реакціи въ Норвегіи,-- произнести заключительное слово пьесы. (Эта старушка какъ будто списана съ прабабушки въ пьесѣ Жоржъ Занда: "L'Autre"). Вотъ ея заключительная реплика:
   "Мнѣ кажется, какъ будто возвратилось мое время, богатое возвышенными душами и глубокими чувствами".
   Но съ "Леонардой" возвратилось не только время глубокихъ чувствъ, но и время смѣлыхъ мыслей, хотя поэтъ, какъ мы упоминали уже выше, относится къ противникамъ своихъ міровоззрѣній съ замѣчательной мягкостью и деликатностью и оспариваетъ ихъ мнѣнія съ такою гуманностью, стоящею выше всякой борьбы партій, которая составляетъ, быть можетъ, самую характеристическую особенность его.
   Генрихъ Ибсенъ -- это судья, строгій какъ судья Израиля; Бьёрнсонъ -- это пророкъ, предвозвѣстникъ лучшаго времени. Въ глубинѣ души Ибсена кроется могучій революціонный элементъ: въ своей "Комедіи Любви" и "Норѣ" онъ относится пессимистически къ браку, въ "Брандѣ" -- онъ затрогиваетъ вопросъ о государственной церкви, въ "Опорахъ Общества" онъ бичуетъ буржуазію. Все, на что онъ ни обрушится, подвергается ударамъ его безпощадной критики. Бьёрнсонъ. напротивъ, дѣйствуетъ въ примирительномъ духѣ, онъ борется безъ ожесточенія. Его произведенія точно освѣщены весеннимъ солнцемъ, между тѣмъ какъ на произведеніяхъ Ибсена какъ-бы лежитъ густая тѣнь. Ибсенъ любитъ только идею, логическую и психологическую послѣдовательность, которая заставляетъ Бранда отвернуться отъ церкви, Нору -- отъ брака. Этой ибсеновской любви къ идеѣ соотвѣтствуетъ у Бьёрнсона любовь къ человѣку.
   

IX.

   Политическая дѣятельность Бьёрнсона началась еще въ молодыхъ годахъ, и во всю свою жизнь онъ велъ ее все въ одномъ и томъ же направленіи. Онъ неустанно боролся за то, чтобы обезпечить независимость Норвегіи, при существованіи политической связи (впрочемъ, почти только династической) съ болѣе обширной и болѣе населенной Швеціей. Какъ извѣстно, Норвегія въ теченіе четырехъ столѣтій составляла провинцію Даніи, и притомъ провинцію притѣсняемую, пока наконецъ она не была соединена въ 1814 году съ Швеціей (впрочемъ, почти только личной уніей) и не получила либеральной, почти республиканской конституціи. Съ тѣхъ поръ династія Бернадоттовъ неоднократно дѣлала попытки ограничить самостоятельность рѣдко-населенной, скалистой страны и умалить права, предоставленныя ей конституціей. Прежде всего она стремилась къ тому, чтобы слить эту страну съ Швеціей, и въ извѣстномъ отношеніи это удалось ей, такъ какъ во всей Европѣ, и даже въ Германіи, на Норвегію смотрятъ, какъ на провинцію Швеціи, какъ на своего рода "мятежную Ирландію". Уже въ качествѣ редактора газеты "Bergensposten" Бьёрнсонъ боролся въ 1858 году противъ поползновеній Швеціи къ сліянію съ нею Норвегіи; онъ не мало содѣйствовалъ тому, что представители Бергена, подавшіе голоса въ пользу болѣе тѣснаго таможеннаго сліянія Швеціи съ Норвегіей, были забаллотированы при послѣдующихъ выборахъ въ стортингъ. Въ 1859 году, въ качествѣ редактора газеты "Aftonbladet", въ Христіаніи, онъ не безъ успѣха отстаивалъ право Норвегіи не допускать къ себѣ королевскаго намѣстника изъ шведовъ. Въ 1866--1867 гг. онъ, въ качествѣ редактора газеты "Norsk Folkeblad", явился однимъ изъ самыхъ рѣшительныхъ противниковъ такъ называемаго "объединительнаго предложенія", т. е. правительственнаго предложенія, имѣвшаго въ виду установленіе болѣе тѣснаго союза между обоими государствами, связанными лишь династической уніей. Послѣ того какъ между королемъ Оскаромъ II и норвежскимъ стортингомъ возникъ (до сихъ поръ -- 1881 г.-- еще не разрѣшенный окончательно) споръ относительно королевскаго права "veto", Бьёрнсонъ сдѣлался однимъ изъ выдающихся политическихъ вожаковъ Норвегіи. Послѣ посѣщенія имъ въ 1880 году Сѣверной Америки онъ выказалъ себя самымъ лучшимъ народнымъ ораторомъ Скандинавіи: манера его говорить въ высшей степени увлекательна и въ то же время спокойна. Какъ только распространялась вѣсть, что онъ будетъ присутствовать въ такомъ-то народномъ собраніи, стекались тысячи крестьянъ, для того чтобы послушать его. Послѣ президента норвежскаго стортинга. Іогана Свердрупа, ни одинъ человѣкъ въ Норвегіи не пользуется такимъ вліяніемъ, какъ ораторъ.
   Обѣ страны. Норвегія и Данія, которыя въ теченіе многихъ столѣтій составляли одно политическое цѣлое, и которыя и понынѣ еще тѣсно связаны общностью языка и литературы,-- и даже связаны почти еще тѣснѣе съ тѣхъ поръ, какъ онѣ разъединены политически,-- во всѣхъ политическихъ и культурныхъ вопросахъ задаются вообще однѣми и тѣми же задачами и преслѣдуютъ однѣ и тѣ-же цѣли. Ту же борьбу за свободу и за просвѣщеніе въ современномъ духѣ, которую ведутъ въ Норвегіи Бьёрнсонъ и его единомышленники, въ Даніи ведетъ съ неменьшимъ упорствомъ молодая школа. Норвежцы и датчане усердно трудятся надъ воздѣлываніемъ общей литературной и филологической нивы. Мнѣ кажется, что въ этомъ отношеніи случится то, что изобразилъ Бьёрнсонъ въ своей небольшой сказкѣ "Арне" (открывающей собою циклъ сказокъ изъ крестьянскаго быта), гдѣ можжевельникъ, дубъ, сосна, береза и верескъ рѣшаются одѣть собою голую скалу, лежащую передъ ними. Но эти попытки долгое время остаются безплодными: очевидно, скала не желаетъ быть одѣтою; какъ только деревья или кусты немного повытянулись, откуда ни возьмись -- ручеекъ, который вскорѣ превращается въ потокъ и все уноситъ съ собою. Но они не отчаяваются, и все снова и снова принимаются за свою попытку. И вотъ, наконецъ, наступаетъ день, когда вереску удалось заглянуть однимъ глазкомъ по ту сторону отвѣсистаго утеса. "Ой, ой, ой"!-- воскликнулъ верескъ, и тотчасъ же куда-то исчезъ. "Что такое тамъ увидѣлъ верескъ?" -- промолвилъ можжевельникъ, взобрался наверхъ и заглянулъ по ту сторону утеса. "Ой, ой, ой!" -- воскликнулъ и онъ и исчезъ. Когда наконецъ сосна и береза, въ свою очередь, вскарабкались наверхъ и высунули свои головы изъ-за утеса, они воскликнули: -- "О-о, да тамъ въ равнинѣ стоитъ цѣлый лѣсъ, состоящій изъ сосенъ, и изъ березъ, и изъ можжевельника, и изъ вереска, и поджидаетъ насъ". Такимъ образомъ, на вершинѣ утеса они встрѣтились съ усиліями, сдѣланными съ противоположной стороны, для того чтобъ одѣть утесъ.
   "Да, такъ всегда бываетъ, когда стремишься впередъ",-- произнесъ можжевельникъ.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru