Боткин Василий Петрович
Заметки о журналах за июль месяц 1855 года

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Заметки о журналах за июль месяц 1855 года

   Лучшая статья в этом нумере "Отечественных записок" принадлежит г-ну Кудрявцеву. Она составляет продолжение статей его о Данте, начатых в майской книге. Нам показалась эта вторая статья несравненно лучше первой, где дело шло о политическом положении Италии в средних веках и борьбах гвельфов с гиббелинами. При всем нашем уважении к ученому, трудолюбивому и даровитому автору, мы с сожалением должны заметить, что первая статья его о Данте, относительно отчетливости в изложении, далеко уступает второй. Конечно, борьба германских императоров с папами составляет такую громадную картину, которую почти невозможно сжать в одну журнальную статью, но зато журнальная статья требует не подробностей этой великой борьбы, а определения ее начал, ее существенных причин, ее преобладающих характеров -- так, чтобы для русского читателя ясно было, из чего возникла, разгоралась и кипела эта борьба и почему итальянские политические интересы так разделены были между папским престолом и германским императором. Нам, пожалуй, заметят на это, что мы хлопочем о вещах общеизвестных; так, но кому известных? Уж, конечно, не массе русских читателей, которую, собственно, и должна иметь в виду ученая статья в журнале. Вот эту-то любовь к просвещению русских читателей, к популярному разъяснению им результатов, выработанных наукою, мы желали бы видеть в ученых статьях, помещаемых в наших литературных журналах. К несчастию, в этом отношении наши ученые статьи подражают большею частью своим первообразам -- немецким ученым статьям, вовсе не обращая внимания на огромное различие немецкой читающей публики от русской. Вероятно, к этой же причине должно отнести и ту неправильность в языке и изложении, которой отличаются большею частию ученые статьи в наших журналах.
   Да, любезные читатели, вы, может быть, не поверите мне, но я еще очень живо помню время,-- этому лет пятнадцать только,-- когда вид русского литературного журнала возбуждал в некоторых из русских ученых улыбку презрения. С схоластическим величием смотрел ученый на популяризацию науки. Взгляд на литературу, как на самый могущественный проводник в общество идей образованности, просвещения, благородных чувств и понятий, не приходил в голову этим, впрочем, почтенным и достойным лю-дям, полагавшим, что наука, высказываемая не с университетской кафедры, теряет уже достоинство науки. Теперь этот период науки в России, слава богу, прошел; наука не пренебрегает уже литературным журналом. Нет науки для науки, нет искусства для искусства,-- все они существуют для общества, для облагорожения, для возвышения человека, для его обогащения знанием и материальными удобствами жизни; и вопреки Пушкину, "чернь" всегда вправе сказать поэту и ученому:
   
   "Нет, если ты небес избранник,
   Свой дар, божественный посланник,
   Во благо нам употребляй:
   Сердца собратьев исправляй.
   Мы малодушны, мы коварны,
   Бесстыдны, злы, неблагодарны,
   Мы сердцем хладные скопцы,
   Клеветники, рабы, глупцы;
   Гнездятся клубом в нас пороки:
   Ты можешь, ближнего любя,
   Давать нам смелые уроки --
   И мы послушаем тебя..."
   
   Это вторая статья г. Кудрявцева о Данте искренно обрадовала нас. Хотя она, как сам автор говорит, составляет собственно извлечение из недавно вышедших лекций покойного Фориеля о Данте, пополненное и другими источника-ми, но это извлечение сделано так прекрасно и с таким знанием дела, что для русской публики оно несравненно полезнее всех так называемых самостоятельных ученых трактатов, исполненных схоластической темноты и доступных одним немногим специалистам. Даже язык и изложение автора показались нам несравненно выработаннее и отчет-ливее прежнего. Словом, это во всех отношениях прекрасная, полезная статья. И какое интересное содержание: рыцарская поэзия, в которой отразились благороднейшие и поэтические стороны феодального общества и именно са-мой образованнейшей части его -- Прованса, романтическая любовь, вдохновлявшая провансальских рыцарей и трубадуров,-- родственность итальянской цивилизации с Провансом, которая способствовала к усвоению Италией этого рода поэзии, наконец, влияние рыцарской поэзии на итальянское общество и преимущественно на Флоренцию -- родину Данте. Все это вместе с изложенным в первой статье г. Кудрявцева политическим положением Флоренции образуют среду, под впечатлениями которой воспитался и созрел дух Данте, характеристике которого, вероятно, будет посвящена следующая статья даровитого и трудолюбивого автора.
   В июльской книге "Отечественных] зап[исок]" напечатан "Дневник чиновника", на котором выставлен 1807 год. Любопытных фактов в нем очень мало, так мало, что едва ли они вознаградят за скуку, с какою читается он. Особенно скучно действует на читателя старческое, резонерское изложение этого "Дневника". Хотя из него видно, что автор писал его в очень молодых летах, но, судя но монотонной сдержанности в изложении, мы вправе заключить, что, исправляя и даже, вероятно, переделывая его в зрелых летах, автор, сам того не замечая, лишил его той живости и свежести юношеских порывов и впечатлений, которые хоть сколько-нибудь могли бы вознаградить читателя за бедность и поверхностность содержания. И потом это постоянное ознакомление читателя со множеством самых ничтожных вседневных обстоятельств и встреч автора могло бы казаться интересным только в том случае, когда бы обстоятельства эти хоть сколько-нибудь характеризовали русское общество 1807 года. Вообще много бы выиграл этот "Дневник", если б автор выкинул из него, по крайней мере, половину. Самую интересную сторону "Дневника" -- и то далеко не новую -- составляют литературные знакомства автора и тогдашние литературные вечера. Но, к сожалению, у автора нет ни малейшей способности к характеристике лиц: они какими-то смутными тенями мелькают перед читателем. Из анекдотов, сообщаемых автором, нам показался особенно интересным один, о князе Шихматове, и мы считаем за особенное удовольствие познакомить с ним наших читателей:
   "На литературном вечере у А. С. Шишкова хозяин приглашал князя Шихматова прочитать сочиненную им недавно поэму в трех песнях: "Пожарский, Минин и Гермоген", но он не имел ее с собою, а наизусть не помнил и потому положил читать ее в будущую субботу, у Гаврилы Романовича. Моряк Шихматов необыкновенно благообразный молодой человек, ростом мал и вовсе не красавец, но имеет такую кроткую и светлую физиономию, что, кажется, ни одно нечистое помышление никогда не забиралось к нему в голову. Признаюсь в грехе, я ему позавидовал: в эти годы снискать такое уважение и быть на пороге в академию... За ужином, обильным и вкусным, А. С. Хвостов с Кикиным начали шутя нападать на Шихматова за отвращение его от мифологии, доказывая, что это непобедимое в нем отвращение происходит от одного только упрямства, а что, верно, он сам чувствует и понимает, каким огромным пособием могла бы служить ему мифология в его сочинениях. "Избави меня боже! -- с жаром возразил Шихматов,-- почитать пособием вашу мифологию и пачкать вдохновение этой бесовщиной, в которой, кроме постыдного заблуждения ума человеческого, я ничего не вижу. Пошлые и бесстыдные бабьи сказки -- вот и вся мифология. Да и самая-то древняя история, до времен христианских, египетская, греческая и римская -- сущие бредни, и я почитаю, что поэту-христианину неприлично заимствовать из нее уподобления не только лиц, но и самых происшествий, когда у нас есть история библейская, неоспоримо верная и сообразная с здравым рассудком. Славные понятия имели эти греки и римляне о божестве и человечестве, чтоб перенимать нелепые их карикатуры на то и другое и усвоивать их нашей словесности!"
   В литературном отделе "Отечественных записок", кроме повести г-жи Марченко "Вокруг да около", о которой мы ничего не скажем, помещена пословица в драматической форме, соч. г-жи Ольги Н. под названием "Ум прийдет -- пора пройдет". Мы не вовсе чужды симпатии к дарованию г-жи Ольги Н., и нам очень не хотелось бы сказать ей что- либо неприятное; но, тем не менее, пословица ее неудачна. Вообще с этого рода драматическими произведениями у нас вошло в обычай обращаться очень нецеремонно. Мы воображаем, что стоит только взять первый попавшийся в голову сюжет для любой русской пословицы, разделить его на сцены -- и непременно выйдет пьеска. Об изучении характеров, об изобразительности лиц, о метком воспроизведении действительности нисколько не заботятся господа сочинители. Помилуйте! к чему все это,-- это такая легкая форма!! Нет, милостивые государи; если вы считаете большим трудом написать хорошую повесть, то во сколько еще раз должен увеличиться ваш труд, когда вам надобно сосредоточить ваш сюжет в несколько драматических сцен, которых вы уже не можете пополнять и пояснять вашими рассуждениями и где каждое лицо является характером, живым характером, в практической сфере, само по себе, безо всякой помощи ваших психологических объяснений; где каждое слово действующего характера должно носить в себе глубокий отпечаток индивидуальности и действительности. Наши сочинители драматических пословиц с истинно аркадскою наивностию выставляют своих марионеток, начинают говорить за них, как на кукольном театре, и, как скоро считают, что уже достаточно растолковали выставленную в заглавии пословицу, пьеска оканчивается. Разбирать подобные произведения, конечно, не стоит, но все-таки нельзя не выразить сожаления о времени, истраченном автором с дарованием на такого рода мертвые и скучные кукольные представления. Если бы, по крайней мере, придумывались остроумные или веселые сюжеты для таких кукольных представлений, если соблюдалась в них, по крайней мере, верность в мотивах! А то и этого нет. Например, к пословице "Ум прийдет -- пора пройдет" придуман следующий сюжет. Валерия Николавна, вдова 33 лет, воображает, что любит Смольнева, господина 35 лет; а Смольнев воображает, что любит Валерию Николавну. Приходит минута объяснения, из которой оказывается, что им очень скучно вдвоем и что они вовсе не влюблены друг в друга. Почему все это названо пословицею "Ум прийдет -- пора пройдет" -- мы решительно не понимаем, разно как и того, зачем введены в нее две другие куклы, г. Костевич и Маня, 19-летняя родственница Валерии Николавны.
   Если автор хотел показать в своей "пословице", что в те годы, когда человек понимает любовь, он уже не может любить, то, нам кажется, он очень ошибся, придумавши такой фальшивый сюжет. Во-первых: любовь вовсе не зависит от ума. Гете влюбился в последний раз, когда ему было уже лет 70, и влюбился со всею пылкостию молодости, влюбился до того, что предложил руку 18-летней девушке. Любовь зависит не от ума, а от характера, от впечатлительности нерв, и притом -- старая истина -- для любви нет возрастов. Если при объяснении Валерии Николавны с Смольневым оказалось, что они вовсе не влюблены друг в друга, то это не потому, чтобы им прошла пора любить, а просто потому, что они не любили друг друга. Любовь, как голод, есть чувство очень неопределенное, и ошибиться в нем трудно. Конечно, бывает иногда, что хочется иного кушанья, а подадут его, отведаешь -- не нравится. Так случается часто и с любовию. Но тут не жажда любви обманчива, а предмет, который иногда не в состоянии утолить ее. Так называемое разочарование случается одинаково и с мужчинами и с женщинами... Все это вещи известные, и мы просим прощения у г-жи Ольги Н. в том, что невольно вдались в такие общие места.
   Кстати о женских произведениях: в 6-м номере "Современника" напечатана была повесть г-жи Нарской "Первое знакомство с светом". Журналы не обратили на нее внимания; одна газета, обыкновенно не одобряющая печатаемого в "Современнике", отозвалась о ней дурно.
   По чувству справедливости мы считаем своим долгом протестовать против такого равнодушия и недобросовестности критики, так как дело идет о даровании начинающем. Все те, которые прочли "Первое знакомство с светом", вероятно, согласятся с нами, что это едва ли не лучшая из всех женских повестей. Милый, грациозный юмор некоторых сцен, тонкая обрисовка характеров (исключая характеры итальянца и Нелли), верность мотивов, чистая веселость, возбуждающая невольную симпатию к автору, образованный, наблюдательный ум, постепенно возрастающая занимательность в изложении, простота и изящество языка, наконец, смелость и твердость манеры -- все эти редкие качества заставляют нас поздравить русскую публику с новым женским талантом.

--------------------------------------------------

   Источник текста: Боткин В.П. Литературная критика. Публицистика. Письма / Сост., подгот. текста, вступ. ст., с. 3-22, и примеч. Б.Ф. Егорова. -- М.: Сов. Россия, 1984. -- 320 с., 1 л. портр.; 20 см. -- (Библиотека русской критики).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru