Lib.ru/Классика: Кудрявцев Петр Николаевич. Дант, его век и жизнь

**ДАНТЪ, ЕГО ВѢКЪ И ЖИЗНЬ (*)**

(П. Л. Соляникову).

(*) Dante's Leben und Werke. Kulturgeschichtlich dargestellt von Dr. Franz X. Wegele. Jena, 1852.-- Dante et les origines de la langue et de la littérature italiennes. Cours fait à la faculté des lettres de Paris, par. M. Fauriel. Paris, 1854.

Статья первая.

Творя великое, человѣкъ оставляетъ и великую задачу послѣдующимъ вѣкамъ. Цѣлыя поколѣнія приходятъ потомъ трудиться надъ тѣмъ, что создалось одною геніальною дѣятельностью. Когда творится великое, нараждается вновь цѣлый особый міръ понятій и образовъ, которые не менѣе дѣйствительныхъ явленій способны наполнить иное существованіе. Чѣмъ дальше отъ времени, когда совершалась та или другая геніальная дѣятельность, тѣмъ кажется она загадочнѣе; что совершенно-ясно для современника, обращающагося въ той же сферѣ понятій, то самое нерѣдко становится камнемъ преткновенія для человѣка позднѣйшаго поколѣнія. Загадочно кажется для поздняго потомка самое присутствіе геніальной мысли въ иной темной исторической эпохѣ; и, чтобъ только избавиться отъ труда объяснять такое явленіе, онъ иногда принужденъ бываетъ перемѣщать дѣйствительный фактъ въ область миѳическихъ вымысловъ. Миѳическая рамка служитъ еще и намъ, когда явленіе не укладывается въ историческую. Но миѳъ не можетъ сполна удовлетворить нашему глубоко-историческому сознанію: мы такъ же скоро низвергаемъ его, какъ и воздвигаемъ на мѣсто ускользающей отъ насъ истины явленія, и снова стараемся возсоздать въ воображеніи разбитый образъ художника по даннымъ, которыя собираются изъ его произведенія. Для новой мысли повторяется работа Сизифэ, съ тою разницею, что для него это было постоянное мученіе, а для насъ -- удовлетвореніе одной изъ первыхъ умственныхъ потребностей.

Каждое поколѣніе приноситъ свой собственный опытъ, а вмѣстѣ съ нимъ мѣняется и самый взглядъ на предметъ. Спросите, въ какомъ состояніи находится въ настоящее время изслѣдованіе о Гомерѣ? Каждую минуту можетъ показаться, что вопросъ приведенъ къ окончанію, а мёжду-тѣмъ онъ безпрестанно возрождается вновь. Въ исторія новой европейской литературы немного лучше того. Чѣмъ больше знакомимся съ лею, тѣмъ больше поднимается вновь вопросовъ. Недавно еще видѣли мы прекрасный образецъ новаго рѣшенія вопроса о "Силѣ" по арабскимъ источникамъ. Кто, однако, поручится, что новый капиталъ, такъ неожиданно-пріобрѣтенный знанію изслѣдованіемъ г. Дози, не измѣнится много при дальнѣйшей повѣркѣ однихъ источниковъ другими? Несравненно-больше потрачено было въ разное время умственныхъ трудовъ на объясненіе твореній Данта; по сколько еще загадочнаго находитъ въ нихъ каждое вновь-приходящее поколѣніе! Почти каждый новый изслѣдователь, приступая къ Данту, начинаетъ съизнова, и рѣдко не приходитъ къ новымъ соображеніямъ, которыхъ и не подозрѣвали прежніе изслѣдователи. Сличая различныя толкованія, иногда можно подумать, что дѣло идетъ о различныхъ писателяхъ -- дотого расходятся между собою воззрѣнія, утверждающійся, повидимому, на однихъ я тѣхъ же основаніяхъ. Каждая вновь-наступающая эпоха пробуетъ свои силы надъ Дантомъ; каждый вновь-выработанный пріемъ въ общей исторіи литературы прилагается и къ Данту. Только-что, кажется, установилось новое воззрѣніе на него, какъ старое опять усиливается взять перевѣсъ надъ новымъ. Опытъ слѣдуетъ за опытомъ, одинъ пріемъ смѣняется другимъ, и никто, конечно, не скажетъ, чтобъ современныя работы, предпринятыя надъ Дантомъ, какъ бы, впрочемъ, онѣ ни были удачны, полагали предѣлъ дальнѣйшему изслѣдованію о немъ. Пока не умрутъ историческіе и литературные интересы, дѣятельная мысль не перестанетъ трудиться надъ его твореніями и всегда будетъ надѣяться найдти въ нихъ много новаго для себя.

Между историко-литературными произведеніями нашего времени, посвященными оцѣнкѣ и опредѣленію поэтической дѣятельности Данта, намъ особенно-пріятно было встрѣтить книгу съ именемъ Форіеля. Это въ нѣкоторомъ родѣ то же самое, что возвратить одну изъ утраченныхъ надеждъ. Форіель былъ одинъ изъ первыхъ знатоковъ южныхъ европейскихъ литературъ, которыя соединили въ себѣ начала нашего новаго образованія съ остатками древняго. Форіель первый опредѣлилъ настоящее значеніе и характеръ провансальской поэзіи и показалъ отношеніе ея не только къ литературамъ собственныхъ странъ, по и ко всей средневѣковой цивилизаціи. Мы почти могли бы сказать, что обязаны ему открытіемъ цѣлаго затеряннаго материка въ области европейской литературы, который задвинутъ былъ отъ нашихъ глазъ переворотами послѣднихъ столѣтій, и котораго у цѣлѣйшіе остатки большею-частью погребены были въ архивной пыли. Форіель не только исторгнулъ ихъ изъ забвенія, но и возстановилъ въ органической связи съ исторіею цѣлой эпохи. Сазіая исторія "Южной Галліи", составившая своему автору столько заслуженную извѣстность, была не что иное, какъ пріуготовительное изученіе почвы, на которой потомъ расцвѣлъ этотъ, хотя и неочень-пышный, но чрезвычайно-оригинальный цвѣтъ, называемый провансальской поэзіей. Далѣе извѣстно было, что Форіель читалъ въ Парижѣ лекціи объ итальянской средневѣковой литературѣ. Дантъ съ своими твореніями необходимо долженъ былъ входить въ его чтенія. Въ одно время часть лекцій была даже обнародована; но цѣлый курсъ, за преждевременною смертью автора, оставался неизданнымъ. Лишь въ недавнее время г. Молю (Molli), издателю "Исторіи Провансальской Поэзіи", удалось наконецъ собрать его по частямъ изъ разныхъ рукъ и соединить разрозненные отрывки въ одно цѣлое. Дѣло представляло множество трудностей: курсъ возобновлялся нѣсколько разъ, слѣдовательно подвергался въ подробностяхъ разнымъ измѣненіямъ; изъ собственноручныхъ записокъ автора сохранилось лишь очень-немногое, а тетрадями слушателей не всегда можно было пользоваться по желанію. Издатель жалуется, что не встрѣтилъ ожиданнаго имъ содѣйствія со стороны многихъ лицъ, располагавшихъ рукописями. Нѣкоторыя главы можно считать вовсе-затерянными, отчего въ курсѣ произошли неизбѣжные пробѣлы. При-всемъ-томъ г. Моль оказалъ истинную услугу занимающимся исторіею литературы. Благодаря его добросовѣстной редакціи, если не весь курсъ, то по-крайней-мѣрѣ большая часть его и основныя воззрѣнія Форіеля на развитіе итальянской литературы въ одну изъ самыхъ блестящихъ ея эпохъ, спасены отъ забвенія и, мы нисколько не сомнѣвается, могутъ быть съ большою пользою употребляемы при ея изученіи.

Всѣмъ, знакомымъ съ новою историческою литературою, извѣстны тѣ рѣдкія достоинства, которыя дѣлаютъ Форіеля однимъ изъ самыхъ привлекательныхъ писателей нашего времени. Форіель не принадлежалъ къ числу тѣхъ высокихъ и много-объемлющихъ умовъ, которые даютъ наукѣ новое направленіе; его доля была болѣе скромная: сосредоточивъ свои занятія на одной исторической эпохѣ, онъ предавался своему предмету со всею любовью и изучалъ его во всѣхъ подробностяхъ. Никакая мелкая черта не была имъ пропущена, если она сколько-нибудь отражала въ себѣ цвѣтъ своего времени. Можно сказать, что предметъ разростался у него подъ руками, освѣщаясь своимъ собственнымъ свѣтомъ. Отсюда происходитъ то, что съ помощью книги Форіеля читатель весьма-легко входитъ въ кругъ идей отдаленной исторической эпохи, хотя бы онѣ впервые представлялись его вниманію. Но не надобно забывать притомъ другаго прекраснаго качества того же самаго автора: это -- счастливо-организованный умъ, способный понимать вещи необыкновенно какъ просто и ясно. Уже съ перваго взгляда читатель бываетъ пораженъ въ Форіелѣ удивительною легкостью и естественностью разсказа: всмотрѣвшись ближе, находишь, что тайна этого впечатлѣнія заключается не въ одномъ только способѣ изложенія, или въ рѣчи, но въ самой сущности дѣла. Никто такъ не сжился съ своимъ предметомъ и такъ ясно не понимаетъ его, какъ Форіель. Онъ не приноситъ къ изученію никакихъ предварительныхъ теорій, а всѣ свои идеи и воззрѣнія беретъ изъ него самого. Его пониманіе просто, потому-что заимствовано прямо изъ предмета и не двоится между нимъ и любимою теоріею. Изъ внѣшнихъ признаковъ собирается у него самая идея явленія, ею потомъ опредѣляются видоизмѣненія его внутри общества. Всѣ эти достоинства въ-особенности замѣчаются въ "Исторіи Провансальской Поэзіи"; но читатель въ-правѣ ожидать, что найдетъ ихъ и въ исторіи итальянской литературы того же автора. Нельзя себѣ представить, чтобъ творенія Данта не прояснились въ томъ или другомъ отношеніи, пройдя черезъ ясную мысль Форіеля.

Но насъ занимаетъ больше другая мысль. Мы думаемъ, что всякій великій дѣятель -- великій поэтъ не менѣе, какъ и всякое другое историческое лицо -- завѣщаетъ потомству не только свои творенія, но и самую жизнь свою. Не всегда даже можно сказать, которая изъ двухъ задачъ интереснѣе или поучительнѣе. Для того, кто умѣетъ цѣнить нравственныя явленія, всякая прожитая жизнь поучительна, тѣмъ болѣе, если она оставила по себѣ слѣдъ въ великой славѣ, или въ великомъ имени. Надъ нею стоитъ призадуматься и поработать мыслью иногда не менѣе, какъ и надъ прославленными твореніями. Не всегда бываетъ легко разгадать настоящую мысль инаго произведенія: что же сказать объ умственномъ содержаніи цѣлой жизни писателя? Кто оставилъ по себѣ неумирающія творенія, тотъ именно жилъ не одного только внѣшнею жизнью: о немъ съ такою же увѣренностью можно сказать, что онъ мыслилъ, какъ и то, что онъ жилъ. Но пусть попробуютъ возстановить этотъ умственный процесъ, наполняющій цѣлую жизнь человѣка... Уже не одно перо изломалось на рѣшеніи подобной задачи. Какъ нарочно, жизнь геніальныхъ поэтовъ большею-частью ускользаетъ отъ исторіи, или доходитъ до позднихъ потомковъ лишь въ самыхъ смутныхъ чертахъ. Это судьба не только древняго творца Иліады, какъ бы онъ ни назывался, но и родственныхъ ему геніевъ Данта и Шекспира. Нѣтъ спора, что послѣдніе несравненно-больше принадлежатъ исторіи; но точно ли мы ихъ знаемъ въ лицо? не распознаёмъ ли мы черты ихъ единственно черезъ призму извѣстныхъ всѣмъ твореній? Не замѣняемъ ли мы, однимъ словомъ, дѣйствительныя лица идеальными? По-крайней-мѣрѣ никто, конечно, не скажетъ о себѣ, что видитъ гораздо-яснѣе въ ихъ жизни, чѣмъ въ ихъ твореніяхъ.

Съ другой стороны, впрочемъ, мы напрасно хотѣли бы отдѣлить жизнь писателя отъ его авторской дѣятельности. Въ наше время лучше нежели когда-нибудь понято, что это два явленія, соединенныя между собою тѣснѣйшимъ образомъ, или что въ дѣятельности писателя, въ его произведеніяхъ, слагаются его же жизненные результаты. Если ужь слогъ самъ-по-себѣ обличаетъ человѣка, то чего не скажетъ намъ о немъ самое содержаніе его произведеній? Надобно только искусно собрать лучи свѣта, проливаемаго твореніями писателя на его жизнь и умѣть направить ихъ на настоящіе пункты. Нельзя сомнѣваться въ успѣхѣ этого метода послѣ блестящихъ опытовъ приложенія его къ Гёте и Шиллеру и въ недавнее время къ Шекспиру извѣстнымъ историкомъ нѣмецкой литературы. Послѣдній опытъ особенно говоритъ въ пользу метода, потому-что только съ помощью его автору удалось наконецъ заглянуть во внутренній міръ поэта и открыть въ этомъ мірѣ послѣдовательность явленій, о которой его біографы не имѣли никакого подозрѣнія. Въ строкахъ и между строками твореній Шекспира Гервинусъ нашелъ секретъ прочесть внутреннюю его біографію. Почему не приложить того же способа и къ другимъ писателямъ, о дѣятельности которыхъ мы гораздо-больше знаемъ изъ ихъ произведеній, нежели изъ исторіи ихъ жизни? Въ свою очередь жизнь писателя даетъ ключъ къ объясненію его твореній. Это старая истина, которой сила извѣстна была уже въ древней литературѣ. Въ наше время значеніе ея сознается все больше-и-больше. Кто не читалъ жизни автора, для того потерянъ смыслъ многихъ его произведеній. Чѣмъ оригинальнѣе писатель, тѣмъ глубже въ его жизни лежатъ корни самыхъ его созданій; не тотъ только пустой фразёръ и риторъ, кто любитъ пышныя рѣчи, но тотъ въ-особенности, у кого онѣ легко ложатся подъ перо безъ участія мысли и сердца. Спросите у коментаторовъ, знающихъ лучше насъ домашнія тайны писателей, и они скажутъ вамъ, съ ироническою улыбкою, или безъ нея -- все-равно, что мотивы задушевнѣйшихъ лирическихъ произведеній взяты обыкновенно изъ жизни самого поэта. У романиста, у драматическаго писателя, можетъ-быть, тѣ же самыя ощущенія превратились въ идеальные образы, полные жизни и движенія. Еще больше надобно доспрашиваться отвѣта у жизни писателя, если въ рѣчахъ его слышится одно твердое убѣжденіе, которое покрываетъ собою всѣ прочія мысли. Убѣжденіе не родится изъ теоріи; оно приходитъ вмѣстѣ съ успѣхами жизни, и нерѣдко наперекоръ ея направленію. Если убѣжденіе истинно, если оно не призракъ, оно наполнитъ всего человѣка и не можетъ не сказаться въ его произведеніяхъ. Оторвите убѣжденіе отъ жизненной его основы -- и оно, если не потеряетъ вовсе своего разумнаго смысла, легко можетъ показаться странностью и поведетъ только къ произвольнымъ толкованіямъ.

Книга Вегеле еще разъ убѣдила насъ въ необходимости отчетливой біографіи писателя, чтобъ войдти въ кругъ его идей и понимать его творенія. Усвоивъ себѣ методъ, такъ удачно-прилагаемый къ новымъ европейскимъ поэтамъ, авторъ сдѣлалъ новый опытъ приложенія его къ одному изъ самыхъ видныхъ и вмѣстѣ запутанныхъ вопросовъ въ исторіи средневѣковой литературы. Нельзя, впрочемъ, сказать, чтобъ попытка его была совершенно-новая. И прежде обращались къ жизни Данта, чтобъ найдти въ ней объясненіе нѣкоторыхъ фактовъ въ его же поэтической дѣятельности; и прежде хотѣли знать напередъ человѣка, чтобъ вѣрнѣе судить о писателѣ. Біографія Данта, такъ или иначе составленная, обыкновенно предшествовала разбору его произведеній, или же коментаторы брали отдѣльныя черты изъ жизни поэта и пользовались ими при объясненіи различныхъ мѣстъ "Божественной Комедіи". Но до-сихъ-поръ мало думали о томъ, чтобъ возстановить полное единство между жизнью и твореніями великаго писателя; до-сихъ-поръ посторонній зритель имѣлъ предъ собою какъ-бы два плана, и на каждомъ изъ нихъ особое изображеніе. Даже умный Форіель въ этомъ отношеніи далеко-неудовлетворителенъ. Отдѣльно-взятый разсказъ его о жизни Данта нравится своею простотою и стройностью; но въ этой жизни мало видишь точекъ соприкосновенія съ самою дѣятельностью писателя. Внутренняя жизнь и послѣдовательное развитіе его убѣжденій остаются почти тайною для читателя: онъ проходитъ, одно за другимъ, внѣшнія событія его жизни и часто не подозрѣваетъ о тѣхъ перемѣнахъ, которыя одновременно съ ними происходили въ самой душѣ человѣка. Оттого, несмотря на пріятность разсказа, изображенная въ немъ судьба поэта не возбуждаетъ къ себѣ довольно сочувствія. У Форіеля надобно учиться, когда онъ говоритъ объ отношеніи Данта къ рыцарской поэзіи и о томъ вліяніи, которое она имѣла вообще на литературу и жизнь Италіи: здѣсь онъ полный хозяинъ своего предмета; здѣсь дорого каждое его замѣчаніе. Въ разборѣ твореній Данта также попадаются отдѣльныя мысли, поражающія ясностью взгляда и здравымъ сужденіемъ; но цѣлаго нѣтъ въ курсѣ Форіеля, какъ потому, что въ немъ дѣйствительно недостаетъ нѣкоторыхъ главъ, что многое вошло въ него въ видѣ безсвязныхъ отрывковъ, такъ и потому, что чувствуется отсутствіе общей идеи. Вегеле понялъ иначе свою задачу и, по нашему разумѣнію, выполнилъ ее съ большимъ успѣхомъ, принимая въ соображеніе тѣ недостаточныя средства, которыя онъ, наравнѣ съ другими изслѣдователями того же предмета, могъ имѣть въ своемъ распоряженіи, Онъ взялъ на себя трудъ изобразить жизнь писателя именно съ тою цѣлью, чтобъ по-возможности открыть въ ней истинные мотивы его нравственныхъ и другихъ убѣжденій, которые отразились въ его произведеніяхъ; и когда потомъ приступилъ къ ихъ оцѣнкѣ, дѣйствительно нашелъ въ нихъ много знакомаго. Въ твореніяхъ Данта отъискались для него живые слѣды тѣхъ стремленіи, которыя занимали знаменитаго Флорентинскаго гражданина большую часть его жизни. "Новая жизнь", "Пиръ", "Монархія", равно какъ и "Божественная Комедія" представились ему идеальнымъ ея отраженіемъ. Въ нихъ снова ожили передъ нимъ многіе образы, которые онъ имѣлъ случай замѣтить и отчасти узнать при обзорѣ жизненнаго поприща поэта. Съ другой стороны, тѣ же самыя произведенія помогли изслѣдователю лучше разъяснить различныя душевныя состоянія, пережитыя Дантомъ въ разное время. Человѣкъ познакомилъ его съ писателемъ, писатель разъяснилъ ему человѣка. Читая книгу Вегеле, чувствуешь, что лицо болѣе не двоится передъ вами, и въ душѣ слагается цѣльный человѣческій образъ.

Можетъ-быть, въ нѣкоторыхъ случаяхъ авторъ позволилъ себѣ увлеченіе; можетъ-быть, дальнѣйшее изслѣдованіе покажетъ неосновательность нѣкоторыхъ его выводовъ и постановитъ на ихъ мѣсто болѣе-вѣрные и потому болѣе-прочные. Этого нельзя отвергать прежде времени, какъ и нельзя утверждать категорически. Но мы думаемъ, что, не заглядывая далеко впередъ, можно пока ограничиться тѣмъ, что вновь пріобрѣтено знанію, и пользуемся этимъ случаемъ, чтобъ со словъ новыхъ изслѣдователей пересказать жизнь великаго Флорентинца русскимъ читателямъ. Вегеле будетъ главнымъ нашимъ руководителемъ, хотя мы не отказываемся время-отъ-времени прибѣгать и къ Форіелю и справляться съ его замѣтками. Оцѣнку твореній Данта предоставляемъ другимъ, кому это дѣло ближе, или кто имѣлъ случай основательно изучить ихъ во всѣхъ подробностяхъ. Наше мнѣніе то, что жизнь великаго писателя также заслуживаетъ изученія, какъ и его творенія.

-----

Если характеръ произведеній опредѣляется прежде всего личностью писателя, то самая личность необходимо образуется подъ вліяніемъ той среды, въ которой она поставлена. Страна и вѣкъ кладутъ свою неизгладимую печать на каждаго дѣятеля. Кто образуется въ полной гармоніи съ господствующими направленіями своего времени, а кто въ прямомъ противорѣчіи съ ними; но въ томъ и другомъ случаѣ нельзя не признать дѣйствія современности. Тонко-проницательный Макіавель, скептическій Монтань, суевѣрный Кальдеронъ, саркастическій Рабле, глубокомысленный и вмѣстѣ пламенный мечтатель Джордано Бруно, мистическій Яковъ Боме и даже геніальный Шекспиръ -- всѣ они носятъ на себѣ явственную печать своего вѣка, страны и народности, среди которыхъ совершалось ихъ воспитаніе и образовались понятія. Данта также надобно изучать на родной его почвѣ, посреди обстоятельствъ его времени. Поэтому Вегеле совершенно-правъ, когда предпосылаетъ его біографіи обозрѣніе политическаго и общественнаго состоянія Италіи въ данную эпоху исторіи.

Флоренція была отечествомъ Данта, въ тѣсномъ смыслѣ слова, но вмѣстѣ съ нею онъ принадлежалъ цѣлой Италіи. Слишкомъ четыре съ половиною вѣка прошло послѣ того, какъ Италіи снова возвращена была честь вѣнчать тѣхъ, которымъ по праву принадлежала власть надъ нею, первою короною въ мірѣ. Карлъ-Великій началъ собою новый рядъ римскихъ императоровъ, которыхъ право получало себѣ въ Римѣ высшее освященіе. Гдѣ бы ни былъ истинный политическій центръ "священной" римской имперіи (какъ называлась новая въ отличіе древней) она заимствовала свое титло и достоинство отъ Италіи. Такова была имперія каролингскаго дома, такою же осталась она и по соединеніи съ Германіей", со времени Оттона-Великаго. Вмѣстѣ-съ-тѣмъ это была высшая форма политическаго единства впродолженіе среднихъ вѣковъ. Она соединяла въ себѣ различныя страны и различныя народности, она же давала единство всей Италіи. Властью такъ-называемыхъ римскихъ императоровъ связывались разнородныя части ея, или же распадались и начинали кровавую вражду между собою, какъ скоро почувствовали нѣкоторую свободу движенія. Внутренняя крѣпость и внѣшняя сила Италіи возвышались или падали вмѣстѣ съ авторитетомъ Римской Имперіи.

Такъ было впродолженіе первыхъ двухъ столѣтіи. Къ концу этого періода Франція совершенно вышла изъ состава имперіи, которой дѣйствительная сила и значеніе перенесены были на Германію. Италія сохранила свое мѣсто въ новомъ союзѣ, и Римъ попрежнему давалъ высшее освященіе власти германскихъ королей, которымъ теперь принадлежало достоинство римскихъ императоровъ. Такимъ-образомъ старый римскій институтъ мало-по-малу перешелъ на ту самую землю, изъ которой вышли первые удары для его ниспроверженія. Какъ нѣкогда Италія думала повелѣвать Германіей), такъ точно сильные короли саксонскаго дома, по праву завоеванія, командовали теперь надъ нею изъ Германіи. Италіи принадлежалъ почетъ, Германіи -- истинная сила и основанный на ней авторитетъ имперіи. Со времени Оттоновъ крѣпость этого союза, казалось, была навсегда обезпечена; но въ Италіи таились элементы своего собственнаго, національнаго развитія. Она не хотѣла и не могла слѣдовать только рабски во всѣхъ движеніяхъ за Германіей). Италія, полная римскихъ воспоминаній, усѣянная городами, въ которыхъ еще несовсѣмъ умерла память старыхъ муниципальныхъ учрежденій, была даже гораздо-выгоднѣе поставлена въ отношеніи къ самостоятельному образованію, чѣмъ ея соперница, гдѣ недавно еще начали возникать первые центры гражданскаго общежитія. Кромѣ того, въ ней съ давняго времени существовали зародыши своей туземной и національной власти. Въ другомъ мѣстѣ и по другому поводу имѣли мы случай разсказать подробно тѣ историческія обстоятельства, которыя способствовали высвобожденію ея изъ-подъ чужаго авторитета и постепенному возвышенію внутри Италіи. Послѣдующія событія, правда, привели съ собою новую, еще болѣе-тяжелую зависимость; но стремленіе, привязанное съ самаго начала къ римскому епископскому престолу, продолжало жить въ самыхъ стѣнахъ вѣчнаго города и ждало только новыхъ орудій, чтобъ вновь поднять дѣло эманципаціи; между-тѣмъ духъ времени, дѣйствуя за одно съ властолюбіемъ римскихъ епископовъ, выработалъ изъ того же учрежденія новое іерархическое начало для всего Запада. Основанія римскаго престола расширились до крайнихъ предѣловъ католическаго міра. Въ распоряженіи епископовъ Рима явились новыя средства, съ которыми никакая борьба не казалась слишкомъ-отважною. Съ своей стороны, Имперія не только не думала отступиться отъ своихъ преимуществъ, но старалась еще больше утвердиться въ нихъ совершеннымъ подчиненіемъ себѣ римскаго престола. Со времени Генриха Ш особенно борьба между двумя учрежденіями была неотвратима.

Она открылась вскорѣ послѣ Генриха III-го и наполнила собою почти два столѣтія. Въ ней легко различить два отдѣльные момента. Въ первомъ изъ нихъ борьба происходила между двумя главными авторитетами, духовнымъ и свѣтскимъ, безъ прямого вмѣшательства другихъ общественныхъ силъ. Какъ были двѣ враждующія стороны, такъ было два лагеря -- ни болѣе, ни менѣе. Споръ шелъ преимущественно объ освобожденіи римскаго авторитета изъ-подъ зависимости отъ германскаго. Григорій VII тѣмъ отчасти и повредилъ успѣху своего дѣла, что повернулъ слишкомъ-круто и зашелъ слишкомъ-далеко въ своихъ требованіяхъ; но этотъ крутой поворотъ лежалъ столько же въ свойствахъ его характера, сколько и въ необыкновенной энергіи его ума, которому въ теоріи не было ничего завѣтнаго: смѣлая и гордая мысль Гильдебранда не умѣщалась даже въ предѣлахъ естества и самой природѣ человѣческой думала предписывать законы! Отличаясь иными свойствами, Генрихъ IV, впрочемъ, былъ достойнымъ его соперникомъ. Мечтательному идеализму Григорія онъ постоянно противопоставлялъ свое неизмѣнно-положительное направленіе, преслѣдовавшее единственно личные интересы, его желѣзной волѣ -- безпримѣрную гибкость своего характера. О немъ можно сказать, что это была сама воплощенная упругость: онъ легко могъ нагнуться до самой земли и вдругъ снова подняться во весь свой натуральный ростъ; онъ могъ понести самую крайнюю степень человѣческаго униженія, чтобы только получить средства унизить вновь своего противника. Какъ ничто въ мірѣ не могло понудить Гильдебранда отступить хотя на волосъ отъ своихъ убѣжденій, такъ никакая сила не въ-состояніи была заставить Генриха IV-го измѣнить своимъ интересамъ. Въ лицѣ двухъ противниковъ встрѣтились идеальное и положительное направленіе вѣка во всей своей рѣзкости. Споръ казался чисто-личнымъ, потому-что весь почти сосредоточивался въ лицѣ главныхъ своихъ представителей. Ими долгое время закрыты были другіе современные интересы; оттого борьба ведена была съ горячностью и ожесточеніемъ до-тѣхъ-поръ, пока на сценѣ оставался хотя одинъ изъ соперниковъ. Генрихъ IV пережилъ своего противника, но до конца своей жизни долженъ былъ бороться съ могучею его тѣнью; впрочемъ, и вторая смерть не была еще рѣшительною: нѣкоторыя качества Генриха сдѣлались какъ-бы наслѣдственными въ родѣ и перешли къ его сыну. Онъ, правда, неспособенъ былъ сгибаться до земли, подобно отцу, но и не испытывалъ надъ собою того же тяжелаго давленія: онъ могъ держаться довольно-прямо и твердо, потому-что большею-частію имѣлъ дѣло съ противниками, которые очень-мало, или даже вовсе не превосходили его личными свойствами. При равныхъ почти силахъ не могло быть рѣшительнаго перевѣса ни съ той, ни съ другой стороны. Борьба вскрывалась еще время-отъ-времени отдѣльными взрывами, какъ долго еще вспыхиваетъ молнія послѣ бури изъ остатковъ пронесшейся тучи; но гроза уже прошла, и несмотря на продолжавшіеся раскаты грома, земля начинала принимать успокоенный видъ.

Такъ-какъ не было полной побѣды, то не могло быть и прочнаго мира, и потому враждующія стороны заключили между собою временное перемиріе. Оно извѣстно въ исторіи подъ именемъ Вормскаго Конкордата. Согласились раздѣлить поровну то, на что каждая сторона до-сихъ-поръ изъявляла свои исключительныя притязанія. Перстень и посохъ служили двумя символами одной раздѣленной власти. Не иначе, какъ подъ ихъ видомъ, она могла быть сообщаема третьему лицу. Каждый изъ двухъ знаковъ, взятый въ-отдѣльности, не имѣлъ никакой законной силы, но вмѣстѣ они давали то полномочіе, которое составляло полную инвеституру. Эта двойственность формы лучше всего показываетъ, что послѣ полувѣковой тяжбы ни одна сторона не получила рѣшительнаго перевѣса, и обѣ удержались въ равновѣсіи. Кто же выигралъ? Выиграли всего-больше средніе члены того же самаго общества, въ-особенности городскія сословія въ Сѣверной Италіи, которыя воспользовались своимъ нерѣшительнымъ положеніемъ между двумя центрами тяготѣнія, чтобъ пріобрѣсти себѣ вновь нѣкоторыя права {Всего виднѣе это на Миланѣ. См., между-прочимъ, Von Simonуі, Gesch. d. Lomb. Venez. Königreichs, p. 61.}. Почти равно-удаленные отъ дѣйствія той и другой силы, они съ этого времени явно начали стремиться къ автономіи.

Но перемиріе не могло быть нормальнымъ состояніемъ. Исторія вообще отвращается тѣхъ положеній, которыя можно назвать "висящими", нерѣшительными, или недолго выдерживаетъ ихъ. Самыя дѣйствующія въ ней силы безпрестанно измѣняются, т.-е. нарастаютъ вновь, или зрѣютъ отъ времени, и невѣрное равновѣсіе скоро опять разрѣшается въ неизбѣжную борьбу. Тотъ же неизмѣнный историческій законъ повторился и въ отношеніяхъ между римскимъ престоломъ и Имперіею. Спустя полвѣка послѣ заключеннаго перемирія, борьба возобновилась между ними еще съ большимъ ожесточеніемъ. Этотъ второй актъ великой исторической драмы продолжался цѣлое столѣтіе и приготовилъ развязку всего дѣйствія. Сущность спора была та же самая, но отъ успѣховъ времени дѣло приняло новый видъ, и всѣ подробности измѣнились вмѣстѣ съ личною обстановкою; кромѣ-того, увеличились самые размѣры дѣйствія, и борьба получила еще болѣе грандіозный характеръ. Несмотря на наружное затишье, наступившее послѣ перемирія, многое въ понятіяхъ вѣка передѣлалось вновь въ промежутокъ времени отъ заключенія конкордата до начала новой брани. Благодаря общему настроенію умовъ въ ХІІ-мъ вѣкѣ, римскій авторитетъ сталъ высоко въ сознаніи современниковъ. Великое крестоносное движеніе, охватившее тогда большую часть Западной Европы, придало ему новый вѣсъ и значеніе. Римскіе епископы умѣли стать въ главѣ движенія и не разъ принимали на себя самую его иниціативу. Это высокое положеніе, хотя оно было только временное, внушило имъ новыя притязанія на небывалое дотолѣ полномочіе внутри католическаго міра. Имперія между-тѣмъ занимала въ крестоносномъ движеніи лишь второстепенную роль. Искренностью и горячностью своихъ порывовъ Франція даже много опередила ее. Римское властолюбіе, сверхъ того, опиралось въ своихъ стремленіяхъ на вновь-возникшее право декреталій, которое, начавшись съ подлога и образовавшись подъ его вліяніемъ, тѣмъ не менѣе однако развилось въ цѣлую систему и все больше утверждалось въ общемъ сознаніи западныхъ христіанъ. Дѣло шло уже не только о преимуществахъ римскаго престола, но и о рѣшительномъ преобладаніи надъ Имперіею.

Нельзя, впрочемъ, сказать и объ Имперіи, чтобъ она выступала на новую брань съ прежними средствами: на ея сторонѣ также были нѣкоторыя новыя выгоды и преимущества. Въ энергическихъ представителяхъ швабскаго дома, она нашла себѣ новыя личныя силы, вполнѣ-соотвѣтствовавшія ея высокому достоинству. Никогда еще Германія не дѣлала болѣе-счастливаго выбора, никогда еще въ одномъ родѣ не соединялось столько силъ и столько высокихъ душевныхъ доблестей, какъ въ знаменитомъ домѣ Гогенштауфеновъ, обновлявшемся въ каждомъ новомъ поколѣніи. Одно лицо смѣняло другое, но силы не истощались до конца существованія дома. Лучшія рыцарскія качества вѣка были между ними какъ-бы наслѣдственными. Никто не хвалился тогда мужествомъ, но Гогенштауфены умѣли придать новый блескъ и этой добродѣтели. Благородство и великодушіе были въ ихъ родѣ черты довольно-обыкновенныя; лишь впослѣдствіи, подъ вліяніемъ несчастныхъ обстоятельствъ, онѣ могли выродиться и уступить мѣсто другимъ, которыя гораздо-менѣе возбуждаютъ къ себѣ сочувствіе. Нѣкоторые изъ Гогенштауфеновъ усвоили себѣ даже высшій цвѣтъ всего рыцарскаго образованія -- рыцарскую поэзію и сами упражнялись въ ней не безъ нѣкотораго успѣха. Люди воли, смѣлые и предпріимчивые, они не менѣе богато были надѣлены даромъ широкаго соображенія. Можно находить недостатки въ Гогенштауфенахъ, по равно нельзя отрицать въ нихъ, какъ ума, такъ и характера. Они были не менѣе смѣлы въ бою, какъ и въ своихъ политическихъ планахъ. Одному изъ нихъ не казался несбыточнымъ планъ возстановленія древней Римской Имперіи почти во всемъ ея прежнемъ объемѣ {См. въ-особенности -- Abel, König Philipp von Hohenstauf. Дѣло, впрочемъ, идетъ не о немъ, а объ Генрихѣ VI.}. Какъ не пугали ихъ опасности, такъ самыя неудачи и пораженія не могли сокрушить и поколебать ихъ твердаго духа; только измѣна и предательство глубоко трогали и даже поражали Гогенштауфена въ самое сердце. Если на римскомъ престолѣ были въ эту эпоху истинно-великіе характеры, то въ Гогенштауфенахъ они встрѣчали достойныхъ себѣ соперниковъ. Ни одна сторона не уступала другой въ твердости и выдержанности, и побѣда рѣшалась не столько истиннымъ превосходствомъ силъ, сколько большею хитростью и изворотливостью. Въ общемъ сознаніи вѣка, увлеченнаго религіознымъ движеніемъ, въ Феодальныхъ учрежденіяхъ эпохи, проникнувшихъ во всѣ сферы жизни, свѣтскій авторитетъ Имперіи такъ же мало находилъ себѣ опоры при Гогенштауфенахъ, какъ и при ихъ предшественникахъ; за-то, впрочемъ, въ области права основанія его выяснились больше, чѣмъ когда-нибудь. Впродолженіе XII-го вѣка юридическое образованіе Западной Европы сдѣлало весьма-важный шагъ впередъ возвращеніемъ къ римскому праву. Это была заслуга Италіи, въ назначеніи которой лежало быть посредницей между древнимъ и новымъ образованіемъ; по въ практическомъ отношеніи, плоды ея возобновленной дѣятельности пригодились скорѣе въ пользу Германіи. Въ итальянскихъ университетахъ, вмѣстѣ съ туземцами, воспитывалось и нѣмецкое юношество. Юридическія понятія, которыя въ нихъ были выработываемы, почти въ равной степени распространялись по ту и по другую сторону Альповъ. Установившееся въ это время изученіе римскаго права возстановило въ теоріи связь, давно-разорванную, между новою Римскою Имперіею и древнею и, такъ-сказать, возвратило первую къ ея законнымъ основаніямъ. Гогенштауфены дѣйствовали сознательно въ качествѣ преемниковъ той власти, которая нѣкогда принадлежала римскимъ цезарямъ. Преслѣдуя съ рѣдкимъ постоянствомъ цѣли высшей государственной политики, они умѣли жертвовать имъ, гдѣ было нужно, даже своими фамильными интересами. Идея государства и его интересовъ составляла обыкновенно господствующій мотивъ въ ихъ политической дѣятельности. Одни и тѣ же побужденія руководили мыслью Фридриха Барбароссы, какъ въ непримиримой враждѣ съ ломбардскими городами въ Италіи, такъ и въ суровыхъ мѣрахъ его противъ главныхъ представителей Феодализма въ Германіи. Фридрихъ II-й проводилъ тѣ же самыя идеи, лишь съ большею страстью, и потому еще съ большею исключительностью. Естественно, что въ господствующихъ сословіяхъ Гогенштауфены вездѣ встрѣчали сильную оппозицію какъ въ Италіи, такъ и въ Германіи, по за-то они могли гордиться сочувствіемъ просвѣщеннѣйшихъ людей своего времени. Важнѣйшія рѣшенія Фридриха I-го, относительно ломбардскихъ городовъ, постановлены были при содѣйствіи знаменитѣйшихъ итальянскихъ юристовъ. Еще тѣснѣе и, можно сказать, задушевнѣе были отношенія между Фридрихомъ ІІ-мъ и первыми законовѣдами его времени. Какъ передовые люди вѣка, они увлекали за собою симпатіи другихъ просвѣщенныхъ современниковъ. Число ихъ, конечно, было довольно-ограниченно; но окруженные ими Гогенштауфены отдѣлялись, какъ яркое созвѣздіе, отъ темнаго Фона остальной современности, которая еще дремала во мракѣ предразсудковъ

Такимъ-образомъ во второмъ моментѣ борьбѣ, къ главному вопросу приливали почти всѣ другіе высшіе интересы общества и дѣлали споръ чрезвычайно-сложнымъ и запутаннымъ. Присоедините сюда, что въ ту же самую борьбу замѣшаны были, сверхъ-того, особые интересы нѣкоторыхъ сословій и сильныхъ фамилій, и что какъ тѣ, такъ и другія хотѣли и имѣли возможность дѣйствовать самостоятельно. Такъ ломбардскіе города, которые въ гильдебрандовскую эпоху играли лишь пассивную и почти вовсе-незамѣтную роль, выступили теперь на первый планъ и соединеніемъ въ общій союзъ образовали изъ себя крѣпкую политическую силу. На вѣсахъ борьбы они вѣсили тѣмъ тяжелѣе, что, занимая средину пространства между двумя враждующими сторонами, легко могли доставить перевѣсъ каждой изъ нихъ. Дѣйствуя въ союзѣ съ римскимъ престоломъ, они не только отводили отъ него самый сильный ударъ, но и склоняли побѣду на его сторону. Самыя великія усилія Гогенштауфеновъ сокрушались объ ихъ каменныя твердыни, обороняемыя храбрыми гражданскими дружинами. Вопреки своимъ убѣжденіямъ и всѣмъ разсчетамъ своей политики, Фридрихъ І-й долженъ былъ заключить свои семь походовъ въ Италію -- миролюбивою сдѣлкою съ ломбардскими городами и признать ихъ автономію, удержавъ за собою лишь формальное право. Между-тѣмъ подъ сѣнью одного союза, незамѣтно росъ другой, далѣе на югъ, ближе къ римскому престолу, и еще въ большемъ удаленіи отъ непосредственнаго дѣйствія Имперіи, чѣмъ первый. Это были тосканскіе города, во главѣ которыхъ стояла Флоренція. Уже при Генрихѣ VI-мъ они составили изъ себя политическую лигу по образцу ломбардской и на тѣхъ же самыхъ основаніяхъ {См. Н., Gesell, der Städteverfassung von Italien, t. 2, p. 241--242.}. Понятно, что симпатіи къ Риму здѣсь были еще живѣе, а партизаны Имперіи, которые находились также и въ Тосканѣ, были еще безсильнѣе. Какъ бы ни были многочисленны города, Имперія Гогенштауфеновъ имѣла довольно энергіи и силъ, чтобъ управиться съ ихъ союзами; но она ни минуты не могла быть безопасна со стороны германскаго Феодализма, который, въ лицѣ безпокойныхъ и воинственныхъ Вельфовъ, постоянно угрожалъ ей съ тылу. Измѣна одного изъ нихъ вырвала изъ рукъ Фридриха Барбароссы вѣрную побѣду въ самую рѣшительную минуту его жизни. Одно время, воспользовавшись замѣшательствомъ въ фамиліи Гогенштауфеновъ, Вельфы успѣли даже вовсе вытѣснить ихъ изъ Германіи и сами заняли ихъ мѣсто. Странно подумать, что между союзниками, которые помогли швабскому дому возвратить прежнее его достоинство и значеніе въ Іерманіи, былъ римскій престолъ, точнѣе сказать, умнѣйшій и послѣдовательнѣйшій изъ преемниковъ Гильдебранда, носившій знаменитое имя Иннокентія ІІІ-го; но таково было постоянство римской интриги, что она готова была, не разбирая ни враговъ, ни друзей, дѣйствовать противъ всякаго, кто только становился во главѣ Имперіи. Южная Италія также была замѣшана въ борьбу гораздо-прямѣе и непосредственнѣе, чѣмъ при Генрихахъ (IV и V). Ея отдѣльная политика, имѣвшая свое главное направленіе на востокъ, кончилась: Неаполь и Сицилія также вошли въ составъ великой имперіи и образовали въ ней крайнее крыло, которымъ она въ свою очередь угрожала Риму съ той стороны, откуда до-сихъ-поръ онъ казался всего болѣе безопаснымъ. Но за-то Неаполь сдѣлался источникомъ новой вражды противъ Гогенштауфеновъ. Во-первыхъ, они имѣли здѣсь противъ себя мѣстные феодальные роды, которые до конца не хотѣли примириться съ чужеземнымъ владычествомъ; во-вторыхъ, самый Римъ сталъ гораздо-безпокойнѣе и неутомимѣе въ своихъ интригахъ съ-тѣхъ-поръ, какъ Гогенштауфены утвердились въ тылу у него. Римскіе епископы очень-хорошо понимали, что тотъ, кто владѣетъ сѣверомъ и югомъ Италіи вмѣстѣ, рано или поздно будетъ предписывать законы и самой римской области, и изощряли свой умъ и истощали всѣ позволительныя и непозволительныя средства, чтобъ разорвать столько опасный для нихъ союзъ Неаполя съ Германіей). Но пока власть швабскаго дома была крѣпка на сѣверѣ, нельзя было надѣяться совершенно вытѣснить его съ юга. Итакъ, надобно было подложить рычагъ подъ самое основаніе могущества Гогенштауфеновъ въ Имперіи и стараться вооружить противъ нихъ не только Италію, но и Германію. Наконецъ, въ случаѣ послѣдней крайности, Римъ въ-состояніи былъ тогда возбудить противъ своего непримиримаго врага другія силы католическаго міра. Словомъ, съ обѣихъ сторонъ накопилось столько вражды и собралось столько средствъ какъ для нападенія, такъ и для обороны, а въ духѣ времени было такъ мало примирительныхъ началъ, что миръ могъ быть возстановленъ не иначе, какъ крайнимъ истощеніемъ одной стороны и рѣшительнымъ преобладаніемъ другой.

Самое грозное время было то, когда противники, не ограничиваясь болѣе частными столкновеніями, послѣ нѣкотораго колебанія рѣшились вдругъ повести атаку со всѣхъ данныхъ пунктовъ и ввести въ дѣло, однѣ за другими, всѣ свои силы. Это было время Фридриха II-го. Отважный и неустрашимый боецъ, онъ лучше, нежели кто-либо изъ современниковъ, своимъ вѣрнымъ взглядомъ измѣрялъ великость опасности и, однако, такъ полонъ былъ чувствомъ своихъ силъ, что не боялся поднять тревогу по всей боевой линіи. Ему также отвѣчали готовностью принять вызовъ на всѣхъ точкахъ соприкосновенія. Германія и Италія, Неаполь и Сицилія, Ломбардія и Тоскана, Гвельфы и Гибеллины -- все пришло въ движеніе. Ополчился феодализмъ, вооружились города. Въ Италіи особенно весь горизонтъ покрытъ былъ заревомъ пожара. Всѣ интересы вовлечены были въ борьбу и участвовали въ ея рѣшеніи. Та многоголовая гидра, о которой разсказывали древніе, какъ-будто вновь выросла передъ Фридрихомъ II-мъ; и еслибъ въ исторической борьбѣ успѣхъ зависѣлъ только отъ личныхъ силъ воителя, дѣло не стало бы за новымъ геркулесовскимъ подвигомъ. Фридрихъ II-й былъ столько же силенъ оружіемъ, сколько и умомъ своимъ; римское преобладаніе имѣло въ немъ тѣмъ болѣе опаснаго врага, что онъ отвергалъ его въ самой теоріи. Но несчастіе Фридриха состояло именно въ томъ, что онъ своимъ свѣтлымъ умомъ слишкомъ опередилъ свое время и потому не находилъ въ немъ довольно сочувствія себѣ. И побѣды были не въ побѣды, когда противъ него было общее мнѣніе и національные интересы Италіи. Побѣда была неразлучна съ самимъ Фридрихомъ, но онъ не могъ быть всегда и вездѣ; а тамъ, гдѣ его не было, тотчасъ начиналось отложеніе. Самыя крѣпкія силы должны были сокрушиться въ этой неравной борьбѣ мысли и духа одного человѣка противъ цѣлаго вѣка, и самая высокая доблесть оставалась безплодною. Мудрено ли, что общее всѣмъ раздраженіе сообщилось и Фридриху? что онъ не разъ терялъ необходимое для великаго дѣла спокойствіе и выходилъ изъ предѣловъ благоразумной умѣренности? Враги искусно пользовались его ошибками, чтобъ еще болѣе разжигать къ нему ненависть {Отголоски этой глубокой ненависти пережили самыя событія. Ихъ можно слышать иногда даже и въ нашемъ просвѣщенномъ вѣкѣ. См. напримѣръ Höfler, Kaiser Friedrich II, München, 1844.}. Отчаявшись утомить самого Фридриха II-го, они старались, по-крайней-мѣрѣ, опутать его со всѣхъ сторонъ интригою и тѣмъ лишить его возможности дѣйствовать. Даже и онъ потерялъ бодрость и впалъ въ уныніе, когда измѣна проникла наконецъ въ его собственный лагерь и начала похищать у него, одного за другимъ, довѣреннѣйшихъ приверженцевъ, съ которыми онъ привыкъ дѣлить не только свои подвиги, но и самыя думы. Фридрихъ II-й умеръ во враждѣ съ вѣкомъ, въ раздорѣ съ близкими къ нему людьми, и даже не могъ унести съ собою въ могилу надежды на приближеніе лучшаго времени.

Римъ вышелъ торжествующимъ изъ борьбы. Онъ не только спасъ свою независимость, но и близокъ былъ къ крайней цѣли всѣхъ своихъ стремленій -- къ преобладанію въ католическомъ мірѣ. Лишь немногаго недоставало, чтобъ торжество его было полное. Истощивъ въ борьбѣ свои лучшія силы, родъ Гогенштауфеновъ продолжалъ еще существовать, хотя и раздѣленный на двѣ отрасли. Пока за нимъ оставалась Германія, онъ не могъ совершенно отказаться отъ своихъ видовъ на Италію, гдѣ имѣлъ для себя опору какъ въ ломбардскихъ гибеллинахъ, такъ и въ Неаполѣ, гдѣ держалась другая его линія. Престолу римскихъ епископовъ не разъ еще потомъ приходилось быть какъ-бы между двухъ огней. Тогда, чтобъ отвратить отъ себя опасность хотя съ одной стороны, они принуждены были возвратиться къ старой политикѣ, которая, въ случаѣ крайней нужды, искала опоры Риму во Франціи. Чтобъ только не оставить Южную Италію въ рукахъ Гогенштауфеновъ, римскій престолъ, въ силу особой присвоенной имъ власти, рѣшился лучше пожертвовать Неаполемъ въ пользу анжуйскаго дома. Такъ, въ прежнее время, онъ нашелъ выгоднѣе для себя призвать въ Сѣверную Италію сильныхъ Франкскихъ королей, чѣмъ потерпѣть около себя опасное сосѣдство лангобардовъ. Но пока мысль не погасла между Гогенштауфенами, она неизмѣнно продолжала обращаться на Италію. До самаго конца, ихъ не переставали обольщать тѣ симпатіи, которыя они пріобрѣли себѣ прежде на полуостровѣ. Даже потерявъ Германію, Гогенштауфены не отчаявались еще возвратить свои права на Неаполь. Ненадобно было предварительно собирать силы за Альпами: довольно было показаться человѣку съ этимъ волшебнымъ именемъ внутри Италіи, чтобъ вокругъ собралась многочисленная толпа, готовая поддерживать его права съ оружіемъ въ рукахъ. Если Конрадинъ, несмотря на свою молодость, сиротство и безпомощность, имѣлъ хотя временный успѣхъ въ Италіи, то, конечно, онъ былъ обязанъ имъ гораздо-больше своему имени, нежели тѣмъ средствамъ, которыя находились въ его распоряженіи. Но, во всякомъ случаѣ, поднимать вновь швабское знамя въ самомъ сердцѣ Италіи послѣ того, какъ Римъ получилъ вѣрнаго союзника себѣ на югѣ ея, значило только увеличивать число жертвъ, обреченныхъ его безпощадному мщенію. Катастрофа, которою кончилось предпріятіе Конрадина, показала, что между силами двухъ враждующихъ сторонъ но было болѣе никакой соразмѣрности; иначе сказать, что одна сторона представляла собою дѣйствительное могущество, а другая низошла до степени подсудимой. Впрочемъ, неравная тяжба не могла болѣе возобновиться: Конрадинъ былъ послѣднею отраслью швабскаго дома и унесъ съ собою въ гробъ какъ дѣйствительныя его права, такъ и благородное честолюбіе, въ которомъ заключался неменѣе-сильный рычагъ для его неутомимой предпріимчивости.

Никогда еще Римъ не стоялъ такъ высоко, какъ послѣ паденія дома Гогенштауфенонъ, погибшаго въ борьбѣ съ нимъ за преобладаніе. Казалось, развалины одного разрушеннаго могущества послужили для другаго величественнымъ пьедесталомъ. Съ этой высоты римскій авторитетъ могъ свободно озирать весь горизонтъ католическаго міра, не встрѣчая болѣе видимой преграды своему властолюбивому взору. Единственное опасное соперничество для него кончилось; прочія же силы сравнительно съ его высокимъ положеніемъ лежали такъ низко, что не возбуждали никакого опасенія... Въ политическомъ смыслѣ, впрочемъ, римское могущество никогда не могло замѣнить того, которое было имъ ниспровергнуто. Ослабленіе авторитета Имперіи оставляло позади себя пустоту, ничѣмъ-ненаполнимую. Не говоря уже о томъ, что съ паденіемъ Гогенштауфеновъ распались узы, соединявшія Италію съ Германіей), чѣмъ могло еще сдерживаться внутреннее итальянское единство? Оно также исчезло, уступивъ мѣсто глубокому раздѣленію. Для того, кто хотѣлъ и способенъ былъ видѣть, тутъ стало совершенно ясно, что римскій авторитетъ, какъ политическая сила, далеко не равняется протяженію всего полуострова. Въ это время болѣе, чѣмъ когда-нибудь прежде, вышла наружу автономія сословій, городовъ и цѣлыхъ областей, зародившаяся и укрѣпившаяся впродолженіе вѣковой борьбы между двумя авторитетами. Рѣзче всѣхъ выдѣлился изъ общаго состава Неаполь съ своею новою династіею чужеземнаго происхожденія. Вмѣето-того, чтобъ быть членомъ общаго организма и согласовать съ нимъ свои дѣйствія, онъ стремился, пользуясь обстоятельствами, стать во главѣ его и управлять всѣми его движеніями. Такимъ-образомъ, на южномъ концѣ Италіи постановленъ былъ новый центръ тяготѣнія, который одинъ уже могъ перевѣшивать Римъ своимъ вліяніемь. Почти неменѣе-безсиленъ оказался Римъ на другомъ, противоположномъ концѣ полуострова. Ломбардскіе города дѣйствовали въ тѣсномъ союзѣ съ нимъ, пока имѣли передъ собою общаго противника; но какъ-скоро опасность прошла, и самый этотъ союзъ потерялъ свое прежнее значеніе, почувствовалась разность интересовъ, которая до сего времени скрыта была потребностью въ посторонней помощи. Притомъ же, по причинѣ близкаго сосѣдства съ Германіей), гибеллинизмъ пустилъ въ Ломбардіи болѣе-глубокіе корни, чѣмъ въ другихъ областяхъ, и въ половинѣ ХІІІ-го вѣка получилъ здѣсь рѣшительный перевѣсъ надъ противною партіею. Что выигралъ римскій авторитетъ относительно Ломбардіи, когда, устранивъ въ ней одного главнаго врага, встрѣтился тамъ же со множествомъ лицъ, которыя представляли то же самое начало? Чтобъ хоть нѣсколько смирить гордость одного Эццелино ди-Романо, надобно было предпринимать противъ него цѣлый крестовый походъ, да и тотъ кончился пораженіемъ крестоносцевъ. Несмотря на интердикты, продолжавшіеся иногда по нѣскольку лѣтъ {См. Simonyi, Gesell, d. lomb. venez. Königreichs p. 136 гдѣ рѣчь идетъ о Миланѣ.}, Ломбардія все больше-и-больше уходила изъ-подъ римскаго вліянія, дробясь на отдѣльные самостоятельные принципаты. Тоскана, но своей близости къ Риму, находилась въ большей зависимости отъ него, но эта зависимость вовсе не уничтожала автономіи ея городовъ и отражалась лишь на игрѣ внутреннихъ партій. Опираясь на Римъ, гвельфы могли здѣсь легче, чѣмъ гдѣ-нибудь, одержать верхъ надъ своими противниками (извѣстно, что во всей Тосканѣ гибеллинизмъ удержалъ за собою власть въ одной Пизѣ); но эта опора была недовольно-сильна, чтобъ съ ея помощью они могли остановить дальнѣйшее развитіе городской общины. Оттого Тоскана, въ противоположность Ломбардіи, все больше-и-больше склонялась къ порядку вещей, который напоминалъ собою древнія республики. Союзъ тосканскихъ городовъ продолжалъ существовать, но центромъ его былъ не Римъ, а Флоренція, которая поэтому налагала на него свой, собственный политическій характеръ. Римское вмѣшательство во внутреннія флорентинскія событія доставляло пользу не столько самому Риму, сколько той изъ враждующихъ сторонъ, которую онъ поддерживалъ. Отчасти то же явленіе повторялось на югѣ и сѣверѣ Италіи, гдѣ также ничего не происходило безъ явнаго, или особеннаго вмѣшательства римской интриги. Но тѣмъ почти и ограничивалось все вліяніе. Въ отдаленномъ Пьемонтѣ, въ Венеціи и Генуѣ, оно было еще незначительнѣе. О сосредоточеніи всей политической власти въ Римѣ не могло быть и рѣчи. По весьма-вѣрному замѣчанію Макіавеля, вся задача римскихъ политиковъ внутри Италіи сводилась въ это время лишь къ тому, чтобъ не дать другимъ завладѣть тою или другою областью, которой они не могли присвоить себѣ самимъ; иными словами: стараться по-возможности вредить другимъ авторитетамъ, которые вновь утверждались въ предѣлахъ Апеннинскаго Полуострова {Mach., Le Storie florentine 1. 1: E cosi i pontefici -- né permetevano ehe quelle provincie, la quelle per loro debolezza non potevano possedere, altri la possedesse.}.

Наступившее раздробленіе или разъединеніе интересовъ не могло, однако, изгладить всѣ слѣды прошедшей исторической жизни народа. Слишкомъ-долго тянулась борьба за Италію между двумя авторитетами, прежде чѣмъ перевѣсъ рѣшительно склонился на одну сторону. Оба направленія, между которыми болѣе двухъ вѣковъ была раздѣлена Италія, остались не только въ воспоминаніяхъ народа, но и продолжали держаться въ самыхъ его понятіяхъ. Споръ дѣйствительно разрѣшился побѣдою, по она выпала именно на ту сторону, которая не въ-состояніи была замѣнить побѣжденное ею начало и утвердить единство своими средствами. Такимъ-образомъ побѣда прошла, не доставивъ послѣднихъ ожиданныхъ результатовъ, и два полярныя направленія, ей предшествовавшія, продолжали существовать попрежнему. Какъ прежде были два противоположные полюса, такъ и теперь, съ тою лишь разницею, что они стянулись на ближайшее разстояніе между собою, и внѣшній объемъ ихъ дѣйствія сократился. Съ одной стороны Германія, съ другой -- Неаполь съ Сициліею вышли изъ круга и остались за предѣлами дѣйствія. За-то въ сокращенномъ объемѣ того же самаго круга антагонизмъ продолжался съ прежнимъ жаромъ и съ прежнею силою. Присутствіе римскаго авторитета, безсильнаго обуздать однажды-возбужденныя страсти, служило лишь къ тому, чтобъ поддержать и продлить всеобщее раздраженіе умовъ. Эта противоположность интересовъ перешла наконецъ въ самое сознаніе итальянцевъ и болѣе столѣтія составляла потомъ общую жизнь Сѣверной и Средней Италіи въ политическомъ отношеніи, покрывавшую собою всѣ прочіе интересы и господствовавшую надъ ними. Какъ въ другихъ государствахъ все направлялось къ единству, такъ въ Италіи все распадалось по двумъ направленіямъ. Были интересы собственно-тосканскіе, но они и ограничивались одною Тосканою; были потомъ интересы, занимавшіе и наполнявшіе всю Ломбардію, которые, однако, теряли свое значеніе за ея предѣлами; были, наконецъ, интересы собственно-римскіе, которые имѣли большой вѣсъ внутри римской области, за исключеніемъ развѣ Неаполя и сѣверо-западной части полуострова, гдѣ оно скоро ослабѣло подъ другими вліяніями. Тосканцы, ломбардцы и частью самые римляне, раздѣленные между собою мѣстными интересами, часто соединялись между собою то въ гвельфскомъ, то въ гибеллинскомъ направленіи. Въ эту эпоху нельзя было жить въ Италіи (за извѣстными уже исключеніями) и не принадлежать къ той или другой партіи. И люди честолюбивые, и люди съ убѣжденіями -- всякій, кто только хотѣлъ быть дѣятельнымъ членомъ общества -- выбирали себѣ то или другое знамя и отличали по немъ своихъ друзей отъ недруговъ. Италія не раздѣлилась на двѣ отдѣльныя половины, но въ стѣнахъ почти каждаго города гвельфы боролись съ гибеллинами, и не было ровнаго мѣста въ окрестностяхъ городовъ, гдѣ бы гибеллинскія ополченія не сшибались и не дрались по нѣскольку разъ съ гвельфскими дружинами. Какъ-будто по всѣмъ жилымъ мѣстамъ Италіи прошла одна красная нитка, перевитая бѣлой, и опутала все народонаселеніе страны!

За недостаткомъ другаго, это было также единство, но самаго страннаго свойства: это было единство раздѣленія; между-тѣмъ оно выступило очень-ярко, и передъ нимъ блѣднѣли всѣ другіе интересы, именно потому, что ограничивались лишь извѣстными мѣстностями. Само-собою разумѣется, что явленіе было только временное, преходящее. Чѣмъ дальше уходила Италія отъ источника раздѣлившей ее вражды, тѣмъ больше стирался съ нея гвельфо-гибеллинскій колоритъ, тѣмъ больше выступали на первый планъ отдѣльныя области и образовавшіяся въ нихъ особыя народности, каждая съ своимъ самостоятельнымъ характеромъ. Впослѣдствіи, и притомъ не далѣе, какъ въ XIV-мъ вѣкѣ, Италія не знала другаго раздѣленія, какъ по отдѣльнымъ политическимъ группамъ, которыя образовались въ ней около главныхъ центровъ, какъ-то: Венеціи, Милана, Генуи, Флоренціи, Рима и Неаполя. Единства было, можетъ-быть, еще менѣе, но за-то отношенія не были такъ перепутаны. Тогда можно было, заключившись въ предѣлахъ одной политической области, посвятить ей всю свою дѣятельность и найдти въ ней успокоеніе. Не такъ было съ тѣми, которымъ досталось жить въ трудную эпоху гвельфо-гибеллинскаго раздѣленія, когда самое сознаніе народа было какъ-бы расколото на-двое. Въ это время Италія еще была общимъ отечествомъ для всѣхъ, родившихся на ея почвѣ; еще между всѣми частями ея была живая, органическая связь, которая чувствовалась каждому. Не только въ Римѣ, но и во Флоренціи принималось къ сердцу то, что происходило въ Ломбардіи, и наоборотъ. Но въ то же время нельзя было почувствовать и носить въ сердцѣ Италію, какъ нѣчто единое и цѣлое, потому-что всякій сознавалъ ея двойственность. Нравственному лицу непремѣнно предстоялъ выборъ. Недовольно было но своему рожденію принадлежать къ тому или другому лагерю, надобно еще было знать, гдѣ помѣстить свои убѣжденія. Каждая сторона предъявляла свои права; но которая изъ нихъ была правѣе? И что, если по нѣкоторымъ природнымъ условіямъ, человѣкъ занималъ мѣсто въ одномъ лагерѣ, а убѣжденія тянули его къ другому? Не долженъ ли былъ въ немъ тогда произойдти разладъ съ самимъ-собою, съ совѣстью? И какой наконецъ могъ быть исходъ изъ этой внутренней борьбы? На всѣ эти вопросы можно отвѣчать не иначе, какъ обстоятельствами самой жизни того или другаго историческаго лица, которое бы принадлежало тому времени и котораго самый образъ мыслей былъ бы намъ извѣстенъ съ достовѣрностью.

Нигдѣ въ цѣлой Италіи враждующія партіи не были такъ рѣзко поставлены одна противъ другой, какъ въ Тосканѣ. Условія ихъ развитія были тѣ же самыя, что и въ сѣверныхъ провинціяхъ, но по мѣстному положенію страны борьба между внутренними тосканскими партіями затянулась на болѣе-долгій срокъ времени, чѣмъ въ Ломбардіи, и открытая вражда между ними получила болѣе-ожесточенный характеръ. Сравнительно гибеллинизмъ имѣлъ здѣсь менѣе силы, потому-что былъ удаленъ отъ главной сваей опоры; но одно близкое сосѣдство Рима не могло еще доставить рѣшительнаго перевѣса противной партіи. Для полнаго успѣха ей надобно было, сверхъ-того, искать популярности у себя дома; а это значило пробудить въ массѣ народа опасные инстинкты и ввести въ игру политическихъ партій новый дѣйствующій элементъ, котораго роль прежде была чисто-пассивная. Вообще, но мѣрѣ того, какъ дѣйствіе упрощалось въ Ломбардіи, оно становилось все болѣе-и-болѣе сложнымъ въ Тосканѣ, гдѣ, вслѣдствіе особенной постановки партій, готовился и новый порядокъ вещей, во многихъ отношеніяхъ отличный какъ отъ ломбардскаго, такъ и отъ римскаго въ тѣсномъ смыслѣ слова.

Противоборство политическихъ партій, простиравшееся на всѣ тосканскіе города, сосредоточивалось главнымъ образомъ во Флоренціи. Присутствіе въ ней двухъ враждебныхъ одинъ другому элементовъ, по словамъ историка Маласпины, обнаружилось впервые еще въ 1215 году раздоромъ, открывшимся по случаю насильственной смерти Мессера Буондельмонте между благородными фамиліями города. Съ того времени раздѣленіе городскаго патриціата на гвельфскій и гибеллинскій лагерь не прекращалось внутри самыхъ стѣнъ Флоренціи. Какъ въ другихъ городахъ Италіи, они были и здѣсь чужды всякаго духа примиренія и показывали, одинъ въ-отношеніи къ другому, большую наклонность къ исключительнымъ мѣрамъ. Пока еще не рѣшенъ былъ споръ между двумя главными авторитетами внутри Имперіи, каждая изъ флорентинскихъ партій имѣла для себя вѣрную опору на сторонѣ и всегда могла разсчитывать на содѣйствіе внѣшней помощи. Тогда обѣ стороны имѣли почти равныя надежды на успѣхъ. Нѣкоторое время могло казаться, что гибеллины, съ помощью своего сильнаго союзника, совершенно вытѣснятъ своихъ противниковъ и займутъ послѣ нихъ поле сраженія. Такъ было, напримѣръ, въ 1248, когда гибеллины, поддерживаемые Фридрихомъ II, выгнали своихъ противниковъ изъ Флоренціи. Опираясь на нѣмецкій гарнизонъ, состоявшій изъ восьмисотъ всадниковъ, они позволили себѣ въ городѣ полное самоуправство. Самые домы гвельфовъ были ими разрушены. Однимъ словомъ, гибеллины забрали въ свои руки всю власть и распоряжались во Флоренціи какъ въ завоеванномъ городѣ. Но обстоятельства скоро измѣнились. Послѣдовавшая черезъ два года смерть Фридриха II лишила Флорентинскихъ гибеллиновъ главной ихъ опоры и обнаружила ихъ безсиліе. Чтобъ не потерять твердой почвы подъ ногами и сохранить хотя часть прежняго вліянія, когда нельзя было удержать цѣлаго, они должны были подумать о примиреніи съ своими заклятыми врагами. ГвельфЫ снова возвратились въ городъ, еще полные горькаго чувства недавно-понесенной ими обиды. Видъ разрушенныхъ жилищъ, лежавшихъ въ развалинахъ, еще больше подстрекалъ въ нихъ и безъ того нетерпѣливое желаніе мести. Народъ тѣмъ охотнѣе улыбался возвратившимся гвельфамъ, что во время ихъ изгнанія испыталъ на себѣ многія невыгоды исключительнаго господства одной партіи. Еще на нѣкоторое время успѣли согласиться въ томъ, чтобъ управленіе было общее, такъ-что каждая часть городскаго населенія имѣла въ немъ свою долю участія. Весь городъ раздѣленъ былъ на шесть кварталовъ, изъ которыхъ каждый посылалъ отъ себя въ Правительственный Совѣтъ двухъ представителей (Anziani), и народъ получилъ военную организацію. Рядомъ съ прежнею, аристократическою общиною возвысилась другая, народная, получившая защитника своихъ правъ во вновь-установленномъ званіи "начальника народныхъ силъ" (Capitano del popolo) {См. Mach., Le Storie Florentine, 1. И (подъ 1250 годомъ). Cp. Н., Gesell, d. Städtev. II, p. 270.}. Какъ ни мало было залоговъ прочности въ этомъ учрежденіи, оно, впрочемъ, держалось нѣсколько лѣтъ, и пока еще не раскачались его нетвердые спаи, доставило даже перевѣсъ Флоренціи. Сильная хотя только искусственнымъ и условнымъ согласіемъ своихъ гражданъ, она скоро дала почувствовать свое временное преимущество сосѣдственнымъ городскимъ общинамъ и, впродолженіе какихъ-нибудь десяти лѣтъ, посредствомъ своихъ смѣлыхъ воинственныхъ предпріятіи рѣшительно стала во главѣ союза тосканскихъ городовъ. Вольтерра была разрушена, а Пистойя, Ареццо и Сіена принуждены вступить въ флорентинскую лигу. Не только въ Тосканѣ, имя Флоренціи было громко въ цѣлой Италіи. Одну минуту можно было подумать, что ей выпадала завидная роль древняго Рима, который, примиривъ свои внутреннія партіи, обратилъ ихъ соединенную силу на окрестныя земли и мало-по-малу сгруппировалъ около себя разсѣянныя итальянскія народности. Но обольщеніе продолжалось недолго: Флоренція остановилась на самыхъ первыхъ началахъ той исторической роли, которую, повидимому, сама судьба отдавала ей въ руки. Скоро обнаружилось, что примиреніе разнородныхъ элементовъ, которые вмѣщались въ стѣнахъ ея, было чисто-внѣшнее, и что организмъ общества, крѣпкій по наружности, въ своемъ внутреннемъ составѣ все больше-и-больше стремился къ расторженію.

Вообще, если и можно, вмѣстѣ съ Макіавелемъ находить нѣкоторую параллель между древнимъ Римомъ и новыми итальянскими городами относительно постановки внутреннихъ партій, то надобно также прибавить, что новые итальянцы вовсе не отличались чувствомъ благоразумной мѣры, которое помогло римлянамъ такъ счастливо пройдти многіе кризисы ихъ внутренней политической жизни. Итальянцы всегда вносили слишкомъ-много страсти и ея исключительности въ свои междусословныя отношенія и тѣмъ вредили ихъ правильному опредѣленію. Этимъ непримиримымъ духомъ проникнуты самыя раннія столкновенія внутреннихъ итальянскихъ партій, при первомъ появленіи ихъ въ исторіи. Кто знаетъ кровавыя схватки, происходившія въ Римѣ и Раввинѣ еще въ VII-мъ и VIII-мъ вѣкахъ и оканчивавшіяся большею-частью избіеніемъ одной партіи другою, того не удивитъ извѣстіе, что гораздо-позже, въ эпоху полнаго развитія двухъ политическихъ партій, раздѣлявшихъ между собою почти всю Италію, тотъ же духъ взаимной исключительности обыкновенно бралъ перевѣсъ надъ всѣми разсчетами благоразумія, и что каждая сторона постоянно стремилась къ полному преобладанію надъ своими противниками, не показывая и тѣни уваженія къ ихъ правамъ. Миръ никогда не могъ быть проченъ и продолжителенъ, потому-что въ самыхъ сердцахъ не было никакого миролюбія. Какъ торжествующіе гибеллины не хотѣли потерпѣть подлѣ себя гвельфовъ, такъ и гвельфЫ въ свою очередь ждали только удобнаго случая, чтобъ лишить ненавистную имъ партію всѣхъ правъ и даже выбросить ее вонъ изъ города. Споръ шелъ, какъ видится изъ самаго дѣла, не объ уравненіи правъ между двумя враждующими сторонами, а о томъ, чтобъ доставить одной изъ нихъ исключительное господство передъ другою. Въ древнемъ Римѣ начинали съ неравенства правъ, чтобъ прійдти къ постепенному ихъ уравненію; гвельфы и гибеллины, напротивъ, въ своемъ спорѣ отправлялись отъ равныхъ правъ, чтобъ достигнуть ихъ раздѣленія. Борьба римскихъ партіи взялась отъ внутреннихъ причинъ, была порождена существовавшимъ уже раздѣленіемъ сословіи; въ новыхъ итальянскихъ городахъ разъединеніе пришло извнѣ и произвело расколъ въ томъ, что прежде составляло одно цѣлое. Естественно, что и самый исходъ борьбы далеко былъ неодинаковый. Въ этомъ смыслѣ, кажется намъ, должно быть измѣнено мнѣніе Макіавеля, который находилъ большое сходство между древне-римскими и флорентинскими партіями и выражалъ удивленіе, что однородныя на его взглядъ явленія произвели однако столько различныя слѣдствія.

Такимъ-образомъ становится понятно, почему въ Тосканѣ политическія перемѣны такъ быстро слѣдовали одна за другою. Флоренція особенно долго не могла найдти себѣ спокойнаго пристанища, бросаемая волнами, какъ утлое судно, то къ тому, то къ другому берегу. Мирное, повидимому, сожительство гибеллиновъ и гвельфовъ, по возвращеніи послѣднихъ, скоро опять разрѣшилось въ открытую вражду между ними. Гибеллины сами подали поводъ къ нарушенію мира, вступивъ въ сношенія съ братомъ Кондрада IV, Маифредомъ, котораго звѣзда стояла тогда очень-высоко въ Южной Италіи. Узнавъ объ этихъ связяхъ, народъ пришелъ въ безпокойство. Уберти, которые стояли тогда въ главѣ партіи, были позваны къ отвѣту передъ Совѣтъ Городскихъ Старшинъ (Anziani), но они отказались явиться на зовъ и укрѣпились въ стѣнахъ своего дома, въ ожиданіи нападенія. ГвельфЫ тотчасъ приняли сторону народа, и тревога распространилась но всему городу. Застигнутые върасплохъ, гибеллины не устояли противъ дружныхъ ударовъ своихъ вооруженныхъ противниковъ и, покинувъ свои жилища, бѣжали всею массою въ Сіену, чтобъ тамъ переждать невзгоду и приготовиться къ новой борьбѣ. Они разсчитывали всего болѣе на помощь Манфреда, и не обманулись въ своихъ ожиданіяхъ. Изгнаніе ихъ продолжалось только два года. Въ 1260 году, благодаря стараніямъ неутомимаго Фаринаты-дельи Уберти, Маyфредъ прислалъ изгнанникамъ обѣщанное вспоможеніе. Оно состояло изъ 800 хорошо-вооруженныхъ латниковъ. Подъ гибеллинскимъ знаменемъ стали, сверхъ-того, многіе граждане Сіепы, Пизы и другихъ тосканскихъ городовъ. флорентинскіе гвельфы вышли къ нимъ на встрѣчу, но въ битвѣ при рѣкѣ Арбіи, или при Монтаперти, были побиты на-голову, и тѣ изъ нихъ, которые уцѣлѣли отъ пораженія, не считая себя болѣе безопасными въ родномъ городѣ, спѣшили укрыться отъ преслѣдованія въ стѣнахъ союзной Лукки {Подробности битвы при Монтаперти можно читать въ Hist. de Florence par М-me H. Allard, 1 p., Ch. III. Это было, безспорно, одно изъ кровопролитнѣйшихъ дѣлъ своего времени. Битва продолжалась около семи часовъ сряду. Болѣе 2500 флорентинцевъ осталось на полѣ сраженія, и болѣе 1500 взято было въ плѣнъ. Все же число погибшихъ и плѣнныхъ полагаютъ, хотя конечно преувеличенно, въ 30,000 человѣкъ.}. Гибеллинамъ ничего не стоило потомъ снова утвердиться во Флоренціи. Но послѣднее двухлѣтнее испытаніе нисколько не сдѣлало ихъ благоразумнѣе. Сильные своимъ союзомъ съ Манфредомъ и гордые своею побѣдою, они и на этотъ разъ, какъ и прежде, забыли всякую умѣренность. Гвельфскимъ изгнанникамъ не оставлено было ни ихъ жилищъ, ни имѣній; городское устройство Флоренціи, составлявшее главную ея силу, было ниспровергнуто, и народъ лишенъ тѣхъ правъ, которыя вновь пріобрѣтены были имъ изъ борьбы двухъ господствующихъ партій между собою. Гибеллины хотѣли властвовать безраздѣльно. Между-тѣмъ, на этой насиліемъ изрытой почвѣ, чувство отсутствія всякой безопасности доходило въ нихъ самихъ до такой степени, что на собраніи въ Эмполи, гдѣ сошлись вожди партіи изъ разныхъ тосканскихъ городовъ, почти рѣшено было разрушить до основанія Флоренцію и не оставить въ ней камня на камнѣ -- такъ мало имѣли надежды гибеллины когда-нибудь вполнѣ привязать ее къ своимъ интересамъ. Пусть лучше погибнетъ, чѣмъ достанется врагамъ, разсуждали они, увлекаемые страстью, и только патріотическій вопль Фаринаты отвелъ губительный ударъ, уже занесенный надъ царицею Тосканы {Извѣстны стихи, которые Дантъ влагаетъ въ уста спасителя Флоренціи:

Ma fidio sol cola dove sofferto

Fa per ciascun di torre via Florenza

Colui ehe la difesi а viso aperto --

(Inf. c. x.).}. Это былъ послѣдній подвигъ патріотическаго сердца Фаринаты, который вскорѣ потомъ погибъ самъ насильственною смертью отъ руки одного изъ своихъ родственниковъ и какъ-будто унесъ съ собою въ могилу тайну успѣховъ своей партіи и самое ея счастіе. Когда гибеллины торжествовали въ большей части ломбардскихъ и тосканскихъ городовъ, новая опасная для нихъ вражда загорѣлась въ Южной Италіи. Манфредъ встрѣтилъ достойнаго себѣ соперника въ Карлѣ Анжуйскомъ и погибъ, сражаясь съ нимъ въ битвѣ при Беневентѣ (1265). Смерть его отозвалась во всѣхъ городахъ, гдѣ до-сихъ-поръ господствовало гибеллинское вліяніе. Флорентнескіе гибеллины, во главѣ которыхъ былъ Гвидо Новелло, назначенный отъ Манфреда намѣстникомъ, особенно были поражены этимъ несчастіемъ въ самое сердце. Не ожидая болѣе поддержки съ юга, они думали по-крайней-мѣрѣ обезопасить себя сколько-нибудь внутри города. Чтобъ отвлечь народъ отъ гвельфовъ и расположить его въ свою пользу, они положили возвратить ему недавно-отнятыя права. Жители Флоренціи раздѣлены были по занятіямъ, или ремесламъ, на цехи (семь высшихъ и пять низшихъ) и вмѣстѣ съ знаменами снова получили военную организацію. Но, дѣлая уступки по формѣ, гибеллины хотѣли въ то же время оставаться полными господами на-дѣлѣ. Замѣтивъ въ новопоставленныхъ магистратахъ, которые были въ числѣ 36, гвельфскія симпатіи, они призвали въ городъ нѣмецкія дружины и неосторожно показали намѣреніе возстановить прежнее самовластіе. Цехи не хотѣли отдать даромъ уступленныя имъ права и рѣшились лучше защищать ихъ съ оружіемъ въ рукахъ. Они вооружились и тѣмъ вызвали на себя нападеніе. Въ самыхъ улицахъ Флоренціи произошло кровавое побоище. Нѣмецкая кавалерія не устояла противъ множества и принуждена была выступить изъ города, осыпаемая каменьями, которые летѣли на нее со всѣхъ сторонъ изъ домовъ и съ высокихъ башенъ. На другой день Гвидо Новелло приступилъ-было снова къ городу, но, встрѣтивъ то же упорное сопротивленіе, потерялъ всякую надежду на успѣхъ и удалился въ Прато. Вслѣдъ за нимъ удалились туда же и всѣ гибеллины, лишившіеся въ городѣ всякой опоры.

Флорентинскіе граждане, оставшись одни въ городѣ, вовсе не показали той исключительности и нетерпимости, которой на глазахъ своихъ видѣли столько примѣровъ. Они, напротивъ, подали изгнанникамъ обѣихъ партій благой примѣръ миролюбія, возвративъ тѣхъ и другихъ въ стѣны роднаго города и предоставивъ имъ право устроиться между собою, чтобъ жить на будущее время въ мирѣ и согласіи. Въ-самомъ-дѣлѣ, не только гвельфы снова призваны были во Флоренцію, но вслѣдъ за ними возвращены даже и гибеллины, несмотря на то, что у всѣхъ свѣжо было воспоминаніе о ихъ доказанной опытомъ неблагонамѣренности. Флорентинцы имѣли добрую цѣль возстановить полное единство въ своей общинѣ, сохраняя всѣхъ ея членовъ {Mach., Le Sloric ilor., с. И, an. 12G6; Restato adunque il popolo vincitore -- si dehboro di riunire la citta, ove richiamare tutti i cittadini cosi Ghibellini corne Guelfо, i quali si trovassero f'uora.}. Первое время казалось, что партія также вошли въ миролюбивые виды гражданъ и готовы были оправдать надежды ихъ своимъ поведеніемъ. Чтобъ скрѣпить новый союзъ, гвельфскія и гибеллинскія фамиліи заключили между собою нѣсколько браковъ. Такъ Адимари женилъ своего сына на дочери Гвидо Новелло; дочь знаменитаго предводителя гибеллиновъ, Фаринаты дельи-Уберти, вышла замужъ за гвельфа изъ фамиліи Кавальканти, впослѣдствіи заслужившаго извѣстность своимъ поэтическимъ талантомъ. Было и еще нѣсколько подобныхъ союзовъ, заключенныхъ между соперничествующими фамиліями съ того же самою цѣлью. Однако, несмотря на кажущееся согласіе и родственныя связи, духъ вражды и раздѣленія опять взялъ свое. Обѣ партіи были одинаково-неисправимы. Если гвельфы, имѣя на своей сторонѣ расположеніе народа, давали чувствовать свое превосходство старымъ своимъ противникамъ, то гибеллины не скрывали своего нетерпѣливаго ожиданія лучшихъ обстоятельствъ, чтобъ снова занять то положеніе, въ которомъ они находились до удаленія своего изъ города. Случай не замедлилъ представиться. При вѣсти, что Конрадинъ, молодая отрасль знаменитаго дома, поднялъ швабское знамя и идетъ возвратить достояніе своихъ предковъ въ Италіи, гибеллинская партія во Флоренціи опять пришла въ движеніе и неосторожно обнаружила свои старыя симпатіи. Подозрѣвая ли только сношенія гибеллиновъ съ молодымъ претендентомъ, или напавъ на дѣйствительные ихъ слѣды, гвельфы также спѣшили принять свои мѣры предосторожности. Они тотчасъ обратились къ Карлу Анжуйскому, который былъ тогда главною опорою аити-гибеллинскихъ стремленій на полуостровѣ, и получили обѣщаніе скорой помощи. Цѣлый отрядъ французскихъ всадниковъ, высланный изъ Неаполя подъ начальствомъ графа Гвидо Монфорта, въ-самомъ-дѣлѣ вступилъ въ предѣлы Тосканы, направляясь къ Флоренціи. На гибеллиновъ напалъ паническій страхъ. По одному слуху о приближеніи вспомогательнаго отряда, они, никѣмъ непонуждаемые и никѣмъ неудерживаемые, вышли изъ города и частью разсѣялись по окрестнымъ замкамъ, частью же удалились въ Сіену и Пизу. Отдѣлавшись такъ легко отъ своихъ безпокойныхъ совмѣстниковъ, флорентинскіе гвельфы вступили въ явный союзъ съ Карломъ и передали ему синьйорію своей земли на десять лѣтъ, въ силу чего онъ каждый годъ потомъ присылалъ во Флоренцію своего подесту, или намѣстника. Порядокъ вещей, начатый этимъ нечаяннымъ оборотомъ дѣла, еще болѣе упроченъ былъ несчастнымъ исходомъ предпріятія, къ которому привязаны были послѣднія надежды приверженцевъ швабскаго дома. Гибеллины, пока были цѣлы, не отказывались отъ своихъ видовъ и намѣреній; но, живя въ изгнаніи, и притомъ лишенные надежныхъ союзниковъ, должны были до времени сдерживать свои нетерпѣливые порывы. Антагонизмъ двухъ направленіи не кончился, но не былъ болѣе сосредоточенъ въ одномъ городѣ; гибеллинизмъ держался еще въ Тосканѣ, но Флоренція оставалась гвельфскою.

Тѣмъ временемъ воспользовались флорентинцы, чтобъ, за исключеніемъ одной партіи, устроить у себя болѣе или менѣе правильнымъ образомъ внутреннія отношенія. Задача была довольно-трудная. Требовалось не только подрѣзать самые корни гибеллинизма во Флоренціи, но и по-возможности согласить требованія оставшихся въ ней элементовъ гражданскаго населенія; потому-что цехи вовсе не думали отказаться отъ своихъ правъ въ пользу гвельфовъ и желали удержать уже пріобрѣтенное ими самостоятельное значеніе въ городѣ. Первая изъ двухъ предположенныхъ цѣлей повидимому достигалась тѣмъ, что всѣ владѣнія удалившихся гибеллиновъ были конфискованы и раздѣлены на три равныя части. Одна изъ нихъ обращена была въ собственность города и поступила въ его управленіе, другая отдана была гвельфамъ въ вознагражднніе за понесенные ими убытки, третья же превращена въ капиталъ для покрытія издержекъ въ случаѣ войны съ изгнанниками. Кромѣ-того, учрежденъ былъ особый синдикатъ, который имѣлъ назначеніе наблюдать за всѣми возможными проявленіями гибеллинскаго духа въ городѣ и преслѣдовать его въ самомъ зародышѣ. Подобныя мѣры, конечно, всего менѣе способны были утвердить миръ въ общинѣ, раздѣленной внутреннимъ несогласіемъ; но по-крайней-мѣрѣ на нѣкоторое время онѣ связывали гибеллинамъ руки и съ этой стороны обезпечивали спокойствіе города. Гораздо-труднѣе было разрѣшить вторую задачу: привести къ единству прочія составныя части флорентинскаго народонаселенія. Каждая изъ нихъ, какъ гвельфы, такъ и цехи, хотѣли сохранить свою самостоятельность; ни одна не расположена была совершенно подчинить себя другой. Нельзя было и думать о томъ, чтобъ согласить навсегда эти требованія и достигнуть полнаго единства въ управленіи. Флорентинцамъ пришлось еще разъ остановиться на одной сложной комбинаціи, которая нисколько не закрывала внутреннихъ трещинъ, и, какъ предшествующія ей, означала лишь переходное состояніе. Извѣстія довольно-темны, но они даютъ понять, что хотя высшая правительственная власть предоставлена была вновь-учрежденному Гвельфскому Совѣту, который состоялъ изъ 12-ти человѣкъ, носившихъ почетное титло Buonomini, но что онъ самъ находился подъ отчетностью у другаго, болѣе-обширнаго Совѣта, который, въ числѣ 80-ти членовъ, составлялся изъ выборныхъ средняго класса (il popolo grasso), или высшихъ цеховъ, и засѣдалъ подъ выразительнымъ названіемъ Credenza, то-есть Довѣренныхъ. Впрочемъ, и всѣ остальные слои городскаго народонаселеніи не были изъяты изъ комбинаціи. Подлѣ втораго Совѣта былъ еще третій, собиравшійся въ числѣ 180-ти членовъ изъ представителей городскихъ кварталовъ, но 30-ти отъ каждаго. Права и обязанности послѣдняго неизвѣстны въ-точности; знаемъ только, что всѣ три Совѣта, взятые вмѣстѣ, составляли одно большое учрежденіе, которое было извѣстно подъ именемъ "Генеральнаго.Совѣта". Сверхъ-того, существовалъ еще Смѣшанный Совѣтъ изъ гвсльфовъ и выборныхъ отъ высшихъ цеховъ, который занимался пересмотромъ рѣшеній прочихъ Совѣтовъ и давалъ ихъ приговорамъ окончательную форму. Трудно представить себѣ правительственную машину болѣе-сложную и болѣе-запутанную; но въ ней отразились запутанныя отношенія, породившія ее. По всему видно, что въ созданіи ея главную роль играла взаимная недовѣрчивость сословій. Каждый подозрѣвалъ другаго въ недобрыхъ намѣреніяхъ и старался держать строгій контроль надъ всѣми его дѣйствіями. Та же самая недовѣрчивость выразилась въ срокахъ, назначенныхъ для отправленія высшихъ публичныхъ должностей. Такъ члены Совѣта 12-ти избирались не болѣе какъ на два мѣсяца и потомъ смѣнялись другими. Боясь узурпаціи, лишали правительственный Совѣтъ всякой возможности установить твердую и однообразную политику. Такъ или иначе, общество было организовано во Флоренціи, но расторгающая сила попрежнему брала въ немъ перевѣсъ надъ соединяющей {Внутреннее устройство Флоренціи въ данную эпоху времени излагаетъ, между-прочимъ, Макіавель въ своей Флор. Исторіи (ibicl. ad an. 1267). Ср. о томъ же предметѣ Вегеле, р. 50--51, который приводитъ, впрочемъ, лишь самое существенное. Событія слѣдовали собственно въ такомъ порядкѣ: сначала внутреннее устройство, потомъ мѣры противъ гибеллиновъ.}.

На примѣрѣ Флоренціи читатель можетъ видѣть, до какой степени простиралось упорство и вмѣстѣ живучесть средневѣковыхъ итальянскихъ партій. Мы уже знаемъ ихъ исключительность, которая дѣлала невозможнымъ прочное примиреніе между ними и вела прямо къ истребленію однихъ другими. Все-равно, какая бы партія ни побѣдила, побѣжденному во всякомъ случаѣ грозило не только изгнаніе, по и лишеніе всѣхъ средствъ существованія. Домы были разрушаемы, имущества отбирались въ пользу побѣдителей, или поступали во владѣніе союзной съ ними городской общины. Однажды едва не состоялось рѣшеніе разрушить цѣлый городъ, потому-что одна торжествующая сторона не надѣялась истребить въ немъ всѣхъ слѣдовъ другой, хотя и униженной партіи. Какимъ же образомъ возможно было такое долгое и упорное существованіе партій, постоянно-стремившихся къ истребленію одна другой? Какимъ образомъ могли повторяться но нѣскольку разъ тѣ же самыя явленія, когда побѣждающая сторона повидимому не оставляла другой -- даже почвы, на которой бы та могла дѣйствовать? Наконецъ, отчего это непримиримое ожесточеніе враждующихъ сторонъ всего больше собиралось и поддерживалось въ главныхъ центрахъ общежитія, внутри самыхъ городовъ?

Повторяемъ вслѣдъ за другими всѣ эти вопросы, чтобъ въ нашемъ отвѣтѣ на нихъ еще разъ указать читателю на нѣкоторыя существенныя отличія итальянскихъ партій отъ другихъ, исторически-извѣстныхъ, какъ въ общей ихъ постановкѣ, такъ и въ частномъ размѣщеніи. Явленія, однородныя по наружности, часто оказываются весьма-несходными, когда подойдешь къ нимъ ближе и начнешь разсматривать въ подробностяхъ. Прежде всего, какъ мы уже и замѣтили, не должно смѣшивать римскихъ партіи временъ республики съ итальянскими. Тѣ родились въ Римѣ и умѣщались только въ предѣлахъ его государственной области. Итальянскія партіи, напротивъ, возникли не изъ мѣстныхъ условій того или другаго города, а изъ общаго хода политики всей страны. Прежде чѣмъ сдѣлаться мѣстными, онѣ были общими цѣлой Италіи. Какъ отъ рѣшенія римско-германскаго вопроса зависѣла судьба всей итальянской національности, такъ вся она, въ борьбѣ между Римомъ и Имперіею, дѣлилась между двумя противоположными направленіями. Ни Римъ, ни Флоренція, ни Миланъ не произвели бы изъ себя гвельфо-гибеллнискаго раздѣленія, еслибъ оно не пришло къ нимъ извнѣ, со стороны. Что происходило сначала въ высшихъ сферахъ, въ вѣковой борьбѣ между двумя главными началами, то потомъ уже отражалось на каждомъ отдѣльномъ городѣ. Римскія партіи могли распространяться по Италіи вмѣстѣ съ распространеніемъ римскаго имени, потому-что выходили изъ Рима, гдѣ было ихъ настоящее гнѣздо; итальянскія же, бывъ первоначально повсемѣстными, сосредоточивались потомъ въ нѣсколькихъ отдѣльныхъ центрахъ и принимали въ каждомъ изъ нихъ особый оттѣнокъ. Точнѣе сказать, каждый городъ завязывалъ свой особый узелъ для дѣйствія, которое въ то же время происходило по всей Италіи. Поэтому мѣстный успѣхъ той или другой партіи не только ничего не рѣшалъ въ общемъ ходѣ дѣла, по не давалъ ей рѣшительнаго перевѣса даже въ томъ городѣ, гдѣ она была у себя дома и считала себя торжествующею. Всякое частное дѣйствіе, какъ гвельфское, такъ и гибеллинское, было въ то же время и общимъ для цѣлой партіи, разсѣянной по всему лицу полуострова. Партія, побѣжденная и осужденная на изгнаніе въ одномъ городѣ, всегда могла найдти себѣ сочувствіе и убѣжище въ другомъ. Если гвельфы утверждались во Флоренціи, то гибеллины уходили въ Сіену и Пизу; когда же брали верхъ послѣдніе, гвельфы удалялись въ Лукку и тамъ собирали новыя силы для отмщенія своимъ противникамъ. Внутренній раздоръ одного города превращался такимъ-образомъ въ междоусобную войну цѣлой области. Въ Ломбардіи происходило почти то же самое, что и въ Тосканѣ. Мало того: въ случаѣ крайняго напряженія борьбы, враждующія стороны могли разсчитывать кто на Неаполь, кто даже на Германію. Чѣмъ больше старались подавить или уничтожить элементы раздора въ одномъ центрѣ, тѣмъ больше размножались они по всей странѣ. Такъ пламя, вырвавшись наружу изъ внутренности одного дома, занимаетъ, одно за другимъ, всѣ близьлежащія строенія, гдѣ только можетъ найдти себѣ пищу. Спасеніе Италіи при такомъ безвыходномъ состояніи было не въ побѣдѣ одной партіи надъ другою, потому-что побѣда, чья бы то ни была, не давала никакого рѣшительнаго результата, но въ ихъ взаимномъ истощеніи и въ усиленіи новыхъ общественныхъ элементовъ, которые давно уже скопились во множествѣ въ итальянскихъ городахъ, и теперь, при помощи благопріятныхъ имъ обстоятельствъ, вездѣ пробивались впередъ, чтобъ, оттѣснивъ гвельфовъ и гибеллиновъ, мало-по-малу самимъ заступить ихъ мѣсто и стать во главѣ общественнаго движенія.

Нельзя также смѣшивать итальянскіе городскіе споры съ обыкновенными феодальными враждами (Fehde), ни съ тою борьбою, которую около того же времени французскія городскія общины выдерживали противъ мѣстнаго феодализма. Принадлежа одной исторической эпохѣ, всѣ эти событія носятъ на себѣ печать одного духа. Поэтому между ними гораздо-больше внутренней аналогіи, чѣмъ въ борьбѣ старыхъ римскихъ и флорентинскихъ партій. По и здѣсь есть свои важныя и существенныя различія. Внутренняя итальянская драма также разъигрывалась главнымъ образомъ внутри феодальнаго сословія; но въ другихъ мѣстахъ феодализмъ вездѣ имѣлъ своего главу; здѣсь же, со времени паденія швабскаго дома, онъ былъ совершенно безголовымъ и пользовался полною свободою во всѣхъ своихъ движеніяхъ. Потому нигдѣ Феодальная вражда не развивалась такъ послѣдовательно, систематически, нигдѣ не имѣла она такого универсальнаго характера, какъ въ Италіи. Каждый отдѣльный случай тотчасъ отзывался чувствительнымъ сотрясеніемъ почти на всемъ ея пространствѣ. Но что, можетъ-быть, болѣе всего характеризуетъ борьбу внутреннихъ итальянскихъ партій -- это самый театръ ихъ дѣйствія, или та арена, на которой обыкновенно происходили ихъ состязанія. Между-тѣмъ, какъ въ другихъ странахъ феодальное сословіе большею-частью жило разсѣянно въ своихъ владѣніяхъ, въ Италіи, наоборотъ, оно постоянно отличалось наклонностью къ городской жизни. У итальянскихъ феодальныхъ владѣльцевъ также были свои замки, расположенные въ окрестностяхъ городовъ, но это были скорѣе временныя ихъ убѣжища, чѣмъ мѣста постояннаго жительства. Итальянскій феодализмъ неменѣе всякаго другаго любилъ ограждать себя крѣпкими твердынями; но этотъ обычай жить въ крѣпкихъ стѣнахъ, защищенныхъ зубцами и башнями, онъ переносилъ съ собою въ самый городъ. Тамъ, внутри городской ограды, воздвигалъ онъ обыкновенно свои домы-крѣпости, изъ которыхъ многія до-сихъ-поръ сохранили свой грозный видъ среди новыхъ мирныхъ жилищъ, въ нихъ выдерживалъ онъ первыя нападенія большею-частью отъ членовъ того же сословія {Разсказывая вражду гвсльфскихъ и гибеллинскихъ фамилій, Вегеле (р. 18) различаетъ между ними такъ, что-будто первыя происходили отъ чисто-итальянскихъ родовъ, а вторыя -- отъ пришельцевъ (лангобардовъ и другихъ). Это обстоятельство было бы чрезвычайно-важно для оцѣнки внутреннихъ итальянскихъ отношеній въ XIII вѣкѣ; но мы сильно сомнѣваемся, чтобъ оно могло быть доказано; намъ сдается, что авторъ категорически высказалъ лишь свое собственное предположеніе.}. Цѣлыя городскія улицы застроивались такимъ-образомъ укрѣпленными феодальными дворцами, и часто бокъ-о-бокъ приходились жилища двухъ непримиримыхъ противниковъ. Словомъ, итальянскій городъ среднихъ вѣковъ былъ главною квартирою Феодализма и вмѣстѣ съ нимъ вмѣщалъ въ своихъ стѣнахъ всю раздиравшую его внутреннюю вражду. Оттого особенно часты были ея вспышки и горячи столкновенія партій; оттого воздухъ былъ здѣсь воспламенительнѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь, что онъ спирался въ тѣсномъ пространствѣ городской ограды. На самыхъ улицахъ города происходила большая часть тѣхъ сценъ, которыя въ другихъ мѣстахъ разъигрывались середи чистаго поля. Даже послѣ полевой битвы, какъ побѣдители, такъ и побѣжденные опять расходились по городамъ. Естественно, что городское сословіе, жившее въ тѣхъ же стѣнахъ, не могло оставаться безучастнымъ зрителемъ тѣхъ событій, которыя ежедневно совершались въ его глазахъ. Оно также вмѣшивалось въ борьбу и пользовалось раздоромъ партій, чтобъ упрочить свою самостоятельность и независимость. Но это вмѣшательство третьей партіи еще болѣе усложняло дѣйствіе Какъ во Франціи, среднее сословіе въ Италіи также должно было выдержать борьбу съ феодализмомъ; но была большая разница между какою-нибудь феодальною башнею, поставленною у городскихъ воротъ, и цѣлымъ рядомъ укрѣпленныхъ строеній, выдвинутыхъ одно за другимъ вдоль городскихъ улицъ. Въ послѣднемъ случаѣ врагъ былъ болѣе домашній, болѣе внутренній; съ нимъ надобно было бороться въ этихъ самыхъ улицахъ, оспоривать у него каждую пядень земли внутри города. Можно себѣ представить, сколько взаимнаго раздраженія накоплялось между партіями, и какъ труденъ былъ раздѣлъ между ними, когда онѣ постоянно находились въ присутствіи одна другой, и когда всѣ разсчеты между ними производились въ тѣсномъ кругу городской ограды!

Въ эту эпоху повсемѣстныхъ гражданскихъ смутъ, когда на всемъ политическомъ горизонтѣ Италіи не видно было почти ни одной свѣтлой точки, досталось увидѣть свѣтъ и прожить свой вѣкъ знаменитому творцу "Божественной Комедіи".

П. КУДРЯВЦЕВЪ.

"Отечественныя Записки", No 5, 1855

Оставить комментарий Кудрявцев Петр Николаевич (bmn@lib.ru) Год: 1855 Обновлено: 23/01/2020. 91k. Статистика. Статья: Критика Критика и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Статья первая.

Кудрявцев Петр Николаевич Дант, его век и жизнь

ДАНТЪ, ЕГО ВѢКЪ И ЖИЗНЬ (*)

Кудрявцев Петр Николаевич
Дант, его век и жизнь

**ДАНТЪ, ЕГО ВѢКЪ И ЖИЗНЬ (*)**