Боткин Василий Петрович
О Жорж Санд

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    *) Галлерея женщинъ-Жоржъ-Занда. Москва. 1843.

СОЧИНЕНІЯ В. П. БОТКИНА.
ТОМЪ III.

Изданіе журнала "Пантеонъ Литературы"
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Паровая типографія Муллеръ и Богельманъ. Невскій 148.
1893.

*) Галлерея женщинъ-Жоржъ-Занда. Москва. 1843.

   Любопытнѣйшимъ явленіемъ московской литературы прошлаго года, такъ скудной явленіями, считаемъ мы книгу, передъ нами теперь лежащую. Это -- кладъ въ бѣдной хатѣ бѣднаго поселянина, драгоцѣнная вещь, какъ то брошенная въ книжный хламъ и соръ московскихъ книжныхъ лавокъ. Вы смотрите и едва вѣрите собственнымъ глазамъ; гдѣ вы? какъ очутилась такая книга на столѣ вашемъ, заваленномъ десятыми изданіями "Старичковъ-Весельчаковъ", "Прекрасныхъ Магометанокъ", "Анекдотовъ Балакирева"? За то и радость ваша не уступаетъ удивленію. Я сравниваю чувство ваше съ чувствомъ человѣка, который изъ тѣсноты, духоты и дыма вырвался на широкій просторъ полей, подъ навѣсъ голубаго неба.
   Но немногихъ оторвешь отъ духоты и дыма, къ которымъ люди приростаютъ тѣломъ и душой, и выведешь на свѣжій горный воздухъ, нестерпимый для узкой груди. Едва ли изданіе гг. Семена и Логинова найдетъ значительное число покупателей -- по разнымъ даже противоположнымъ причинамъ: та часть публики, которая считается десятками, уже давно знакома и съ сочиненіями Жоржа Занда, и съ портретами ихъ героинь; другая жь, имя которой легіонъ, не читала Жоржа Занда на французскомъ -- по невозможности или нежеланію, не станетъ, слѣдовательно, читать и на русскомъ, который изучаетъ въ изящныхъ "нравоописательныхъ романахъ", въ "драматическахъ представленіяхъ", или въ статьяхъ, исполненныхъ эѳіопскаго остроумія. Тутъ, по крайней мѣрѣ, есть чему посмѣяться и надъ чѣмъ поплакать, а тамъ -- чему смѣяться и надъ чѣмъ плакать?..
   Сочиненія Жоржа Занда, отъ "Розы и Бланки", перваго ея дебюта на литературномъ поприщѣ, до "Графини Рудольштадтъ", послѣдняго, еще неконченнаго романа, дѣлятся на два разряда, замѣтно -- различаемые особеннымъ направленіемъ, которое принялъ авторъ во второмъ періодѣ своей умственной дѣятельности: стремленіемъ выразить нѣкоторыя философскія идеи точкою воззрѣнія, съ которой философъ-поэтъ смотритъ на міръ и рѣшаетъ то, что прежде только полагалъ. Событіе, важное для автора, лежитъ между этими двумя рядами твореній, не просто изящныхъ, но многознаменательныхъ по цѣли, съ которой они писаны: поворотъ мысли на иную, болѣе расчищенную дорогу, или, точнѣе, возвышеніе мысли просвѣтленной, ея рѣшимость, убѣжденіе, купленное долговременной работой дѣятельнаго ума и опытомъ страдальческой жизни.
   Первый отдѣлъ романовъ, замыкаемый "Леліею", не по времени ея выхода, а но сильнѣйшему проявленію души автора, по сосредоточенности тѣхъ идей, которыя разсѣянно лежатъ въ основаніи прочихъ романовъ, есть рядъ вопросовъ, порожденныхъ наблюденіемъ общественной жизни и задаваемыхъ обществу на разрѣшеніе. Читатель видитъ особый міръ, отъ котораго удаляли его преданія отцовъ, заблужденія современниковъ, иногда, можетъ быть, собственная недальновидность. Передъ нимъ, за нимъ, по обѣ его стороны, тамъ и здѣсь, вездѣ -- зрѣлище страданій, незамѣтныхъ темной головѣ, чуждыхъ эгоистическому сердцу. Темная голова не можетъ ихъ видѣть, скрываясь за счастливую идиллію, смотря на міръ сквозь понятія мадамъ Дезульеръ и господина Геснера: ей то и дѣло грезится "злато" полей, "бархатъ" луговъ, домашнее "блаженство" за столомъ, у очага, на постели. Эгоистическое сердце не хочетъ ихъ видѣть: оно строго бережетъ покой души своей и постоянно закрываетъ глаза на кровоточащее сердце, на раны, переполненныя гноемъ: "пусть лижутъ собаки!" говорятъ эти Лазари, богатые невозмущаемымъ спокойствіемъ жизни: "дѣло каждаго человѣка заботиться о собственной кожѣ".
   Но они есть -- эти страданія человѣческой жизни, не смотря на счастіе счастливыхъ, на равнодушіе равнодушныхъ. Напрасно люди,-- болѣе спокойные, чѣмъ добрые,-- увѣряютъ страдальца, что все къ лучшему, когда онъ кулакомъ утираетъ слезы. Увѣренія оптимизма -- плохой бальзамъ уязвленному сердцу, которое знаетъ кѣмъ нанесена рана, но не знаетъ, чѣмъ лечить ее. Увы! возможность врачеванія пріобрѣтается отреченіемъ самого себя, а самоотреченіе есть высочайшая, труднѣйшая добродѣтель не только цѣлаго общества, но и человѣка, отдѣльно взятаго.
   Читатель видитъ, что мы говоримъ не о тѣхъ несчастіяхъ, которыя нисходятъ свыше, не о тѣхъ, которыя творитъ собственная вина несчастнаго, но о тѣхъ, которыя возникаютъ изъ среды людей и часто, миновавъ недостойныхъ, всею тяжестію своею рушатся на голову, достойную почтенія и любви. Въ изображеніи подобныхъ невзгодъ, Жоржъ-Зандъ -- истинная артистка: она первенствуетъ и величіемъ таланта, и правомъ страданій, которыя, безъ сомнѣнія, претерпѣла. Всѣ эти бѣдствія, одушевленнымъ изображеніемъ которыхъ читатель поражается, не вымышлены, а выстраданы. Въ злополучной судьбѣ тѣхъ или другихъ лицъ чувствуешь горькую долю автора; видишь, что это кровь отъ крови ея, слезы отъ слезъ ея; желаешь, для блага человѣчества, чтобы произведенія поэта были произведеніемъ одной его праздной фантазіи, и, закрывая книгу, молиться: о, какъ бы мы были счастливы, если бъ это была -- фантазія!...
   Каждое твореніе Занда столько же истинно, сколько искренно и страстно. Откровенная исповѣдь автора, въ нѣкоторыхъ сочиненіяхъ высказанная, убѣждаетъ насъ, что грусть его -- не на прокатъ взятая грусть, что состояніе духа его -- не заимствованный покровъ, который легко сбросить при первой понадобившейся улыбкѣ. Онъ не принадлежитъ къ числу тѣхъ мастеровъ, которые одною половиной лица плачутъ, а другою смѣются. Вотъ, что чувствовалъ онъ въ то время, когда писалъ "Лелію": "Вися между небомъ и землею, жадно любя землю и любопытствуя узнать небо, презирая славу и страшась ничтожества, полный нерѣшимости, страданій, и измѣнчивости, ты жилъ одиноко -- посреди людей, ты избѣгалъ уединенія -- и вездѣ находилъ его. Тебя утомляла сила души твоей, твои мысли были необъятны, твои желанія неизмѣримы: слабое тѣло твое не выносило бремени духа. Ты искалъ въ земныхъ неполныхъ наслажденіяхъ забвенія недоступныхъ благъ, которыя усматривалъ вдали. Но когда утомлялось тѣло -- душа пробуждалась съ новой дѣятельностью, съ жаждою еще болѣе томительною. Подобно горному потоку, котораго ревъ я слышу, ты вышелъ изъ источника своего чище и прозрачнѣе хрусталя; твои первыя воды отражали въ нѣдрахъ своихъ только ничѣмъ незапятнанные снѣга. Но, вѣроятно, испуганные тишиной и уединеніемъ, ты пустился по крутому скату, ты бросился между ужасныхъ скалъ, и изъ глубины пропастей голосъ твой вознесся какъ ревъ существа исполненнаго свирѣпой, дикой радости. По временамъ ты укрывался, вливаясь въ воды прекраснаго озера, и былъ счастливъ, успокоенный въ его мирныхъ водахъ, отражая въ себѣ чистое небѣ. Ты влюблялся въ каждую звѣздочку, которая смотрѣлась въ тебя, ты трогательно прощался съ нею, когда она уходила за горизонтъ. Но вскорѣ, утомясь недвижностью, ты продолжалъ торопливый, спѣшный бѣгъ свой между скалъ, ты тѣснился къ нимъ грудью, ты боролся съ ними и, опрокинувъ ихъ, убѣгалъ съ побѣдной пѣснью, не помышляя о томъ, что въ своемъ паденіи онѣ заваливали твои же нѣдра и наносили тебѣ же глубокія раны. Одно чувство переживало въ тебѣ всѣ другія,-- воля, но воля слѣпая, безпорядочная, стремящаяся какъ конь, который несется по пространству безъ узды и безъ цѣли. Тебя подстрекала пожирающая тревога; ты отвергалъ объятія друзей: ты хотѣлъ стремиться, нестись; тебя увлекала ужасающая внутренняя сила, ничѣмъ не воздержанная. Оставь меня на свободѣ!-- кричалъ ты,-- Дай мнѣ нестись: развѣ ты не видишь, что я живу, что я молодъ? Куда-же ты спѣшилъ? Какія заоблачныя видѣнія манили тебя къ жизни лучшей? Какія тайны, неуловимыя для разсудка человѣческаго, подсмотрѣлъ ты въ изступленіи своего безумія? Знаешь-ли ты теперь что-нибудь? Скажи мнѣ. Ты столько страдалъ, сколько достаточно было бы, чтобъ умереть; ты видѣлъ отверстую для тебя могилу; ты кричалъ: извлеките меня изъ сырой земли!" (стран. VI, VII и VIII предисловія, написаннаго Жакобомъ Библіофиломъ и посвященнаго Жоржу-Занду).
   Другія, не менѣе краснорѣчивыя строки, взятыя изъ того же сочиненія, изъ котораго переведены первыя -- изъ Писемъ Путешественника, замѣчательнѣйшаго произведенія Жоржа-Занда,-- изображаютъ отчаянную грусть автора, который доходитъ до того, что желаетъ смерти и даже прощается съ друзьями своими: "Послѣ двухлѣтняго отсутствія, я опять нашелъ всю эту старинную жизнь,-- нашелъ съ удовольствіемъ ребенка, съ радостью старика. И что жь, мой бѣдный другъ! она цѣлый день упояла мое отчаянное, перегорѣвшее сердце, облила его радостью, но не вылечила,-- не возвратила ему молодости. Сердце мое то же, что трупъ, который вздрогнулъ отъ дѣйствія гальванизма и опять упалъ еще мертвѣе прежняго. У меня сплинъ, у меня отчаянье въ душѣ. Я говорилъ себѣ все, что могъ, что долженъ былъ говорить; я пытался ко всему снова привязаться: я не могу жить, не могу. Прощаюсь съ родиной своей и съ друзьями. Міръ не узнаетъ, что я перестрадалъ что переиспыталъ пока дошелъ до того состоянія, въ которомъ нахожусь... Можетъ быть, сердце мое утомлено, умъ сбитъ съ толку безпорядочной жизнью и ложными идеями; но видишь, я умираю, и тѣмъ, для кого я жилъ, остается только тихонько вести меня къ могилѣ. Очистите послѣдніе терны съ пути, или, по крайней мѣрѣ, насадите нѣсколько цвѣтовъ вокругъ моей могилы, дайте мнѣ услышать сладостныя слова сожалѣнія и участія... Не знаю, что такое ужь десять лѣтъ происходитъ во мнѣ; что значитъ это отвращеніе, отъ всего, эта пожирающая скука, которая слѣдуетъ за самыми живыми наслажденіями, и съ каждымъ днемъ болѣе и болѣе усиливается во мнѣ, подавляетъ меня. Что это: болѣзнь-ли мозга, или слѣдствіе судьбы моей? Правъ-ли я, что ненавижу жизнь, или преступно виновенъ, что отвергаю ее?.. Есть минуты, когда я думаю, что я истощенъ трудомъ, любовью или горестью, что негоденъ ни къ чему на землѣ; но при малѣйшемъ случаѣ замѣчаю, что я ошибался, что умираю въ цвѣтѣ здравія, во всемъ могуществѣ души моей. Я не забочусь о томъ, что старѣю, однакожъ мнѣ очень бы хотѣлось старѣть не одному; но я не встрѣтилъ существа, съ которымъ желалъ бы жить и умереть, или, если встрѣтилъ, то не умѣлъ удержать его при себѣ" (стр. XIII и XIV предисловія).
   Въ первомъ разрядѣ романовъ "Роза и Бланка", "Индіана", "Валентина", "Лелія", "Домашній Секретарь", "Лавинія", "Метелла", "Матея", "Маркиза", " Леонъ-Леони", "Письма Путешественника", "Андре", "Жакъ", "Симонъ", "Monpà", "Послѣдняя Альдини", "Братья Мозаисты", "Ускокъ"), авторъ -- поэтъ, артистъ; во второмъ, который начинается "Спиридіономъ" и къ которому относятся еще "Семь струнъ лиры", "Габріель", "Товарищъ въ поѣздкѣ по Франціи", "Орасъ", "Консуэло" и "Графиня Рудольштадтъ", онъ -- философъ, размышляющій о несовершенствахъ современной жизни, вѣрующій въ жизнь наступающую, болѣе совершенную, лучшую. Въ первомъ, авторъ иногда безотчетно смотритъ на страстныя тревоги ума и сердца: во второмъ видитъ, куда стремится жизнь въ своемъ вѣчномъ стремленіи, на что жалуется сердце своимъ трепетнымъ біеніемъ. Тамъ -- голосъ безнадежности; здѣсь -- убѣжденіе съ возвышенно-яснымъ челомъ, благоговѣніе съ тихой молитвой, надежда съ успокоеніемъ. Мятежъ усмиренъ, гордость склонила голову, наученную размышленіемъ, иронія смягчилась грустной улыбкой. Видишь, конечно, по временамъ, Мефистофеля; но врата неба растворены, и невидимо сладостный голосъ поетъ: она спасена!
   Закройте же книгу, люди счастливые и самодовольные, гордые невозмущаемымъ спокойствіемъ жизни, -- вы не поймете ея. Что общаго между вашимъ стоячимъ блаженствомъ и нетерпѣливымъ стремленіемъ автора къ новымъ благамъ. Вы любите уголъ, огражденный стѣнами, за порогъ, котораго не переступаетъ мысль, не смѣетъ выглянуть чувство. Стѣны ваши -- для васъ геркулесовы столбы, конецъ земли, безъ Америки, лежащей за океаномъ, безъ Коломба, открывшаго Америку. Вы довольны тѣмъ солнцемъ, которое отражается въ лужѣ подъ вашимъ окномъ, смотрите на небо только въ то время, когда оно грозитъ вамъ бурей или градомъ, вы и креститесь лишь тогда, когда гремитъ громъ. Спите же и почивайте, люди счастливые и спокойные, торжествуйте люди равнодушные, смотрите съ недоумѣніемъ на мои страданія, поматайте главою на мои раны... Страданіе -- моя заслуга: оно привело меня къ занятіямъ ума, можетъ быть тревожнаго, но всегда дѣйствующаго; оно сказало мнѣ: "Твое блаженство въ суровой строгости долга, въ нѣжномъ одобреніи совѣсти. Страшись безчувствія: оно -- ничтожество для души. Какія бы средства ни извлекли тебя изъ неподвижности, прійми ихъ: все равно -- воздвигнетъ-ли тебя радость, пробудитъ-ли печаль. Но, запасаясь дарами ума и сердца, страшись ложью помрачить образъ Божій: лучше не имѣть никакихъ чувствъ, нежели имѣть чувства ложныя. На пути къ самосовершенствованію, на пути непрерывномъ, гдѣ нѣтъ ни ночлеговъ, ни полуденныхъ отдыховъ, приноси все, чуждое человѣчеству, въ жертву истинно-человѣческому. И если счастіе, возможное на землѣ человѣку, минуя тебя, до конца не измѣнившаго истинѣ, вѣнчаетъ недостойныхъ -- они-ли правы? ты-ли виноватъ?.."
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru