Бомарше Пьер-Огюстен Карон
Для закрытия спектаклей

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Прощальное приветствие публике в 1-м действии (1775 г.).
    Перевод А. Н. Чудинова.
    Текст издания: журнал "Пантеон литературы", 1888.

   

ПАНТЕОНЪ ЛИТЕРАТУРЫ.

П. БОМАРШЕ.

ТРИЛОГІЯ,
СЪ ХАРАКТЕРИСТИКОЙ ПОЭТА, СОСТАВЛЕННОЙ
А. Н. ВЕСЕЛОВСКИМЪ.

Переводъ А. И. ЧУДИНОВА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Н. А. Лебедева, Невскій просп., No 8.
1888.

   

Для закрытія спектаклей.

Прощальное привѣтствіе публикѣ въ 1-мъ дѣйствіи. (1775 г.).

Отъ переводчика.

   Во Франціи, въ старину, существовалъ обычай ежегодно закрывать театры и особенно Théâtre-Franèais, на три недѣли, начиная съ страстной седмицы и до конца еоминой. Обыкновенно на послѣднемъ спектаклѣ, предъ закрытіемъ представленій, одинъ изъ актеровъ выходилъ на сцену и обращался къ публикѣ съ прощальнымъ привѣтствіемъ или, какъ послѣднее называлось тогда, compliment de clôture. Бомарше, любитель всякаго рода нововведеній, задумалъ замѣнить такого рода привѣтствіе, обыкновенно отличавшееся весьма торжественнымъ тономъ, маленькой одноактной комедіей, которая была съиграна, въ костюмахъ "Севильскаго Цирюльника" и дѣйствующими лицами этой піесы, въ день закрытія спектаклей въ 1775 и 1776 гг.
   Написана она была вотъ по какому поводу. Добившись постановки на сценѣ Французскаго Театра своего "Сивильскаго Цирюльника", піесы, отличающейся высокимъ комизмомъ, Бомарше раздвинулъ узкія рамки репертуара этой сцены, для которой безусловно воспрещена была до тѣхъ поръ всякая піеса, болѣе или менѣе напоминающая собою прежнюю комедію интриги. Но авторъ не удовольствовался тѣмъ, что на сценѣ Théâtre Franèais снова возродилось веселье добраго стараго времени; онъ хотѣлъ во что бы то ни стало заставить королевскихъ актеровъ пѣть на сценѣ. Хотя это и совершенно не соотвѣтствовало, какъ полагали въ то время, достоинству французской комедіи, тѣмъ не менѣе Бомарше добивался своего съ такой настойчивостью, что рѣшено было, въ угоду ему, пропѣть, на первомъ представленіи его комедіи, вставленные въ нее куплеты. Плохи-ли были исполнители пѣнія, или публикѣ пришлось не по вкусу это новаторство, но всѣ аріи были самымъ безжалостнымъ образомъ ошиканы, и ихъ пришлось исключить при послѣдующихъ представленіяхъ. Авторъ, однако, особенно стоялъ за арію Розины въ 3-мъ дѣйствіи, и уступилъ только тогда, когда г-жа Долиньи, создавшая роль Розины, не обладая достаточнымъ искусствомъ пѣнія и не желая подвергать себя новымъ свисткамъ, наотрѣзъ отказалась. Тогда Бомарше придумалъ иной исходъ. Приближалось время обычнаго закрытія спектаклей, и онъ предложилъ актерамъ написать для нихъ необходимое, въ подобныхъ случаяхъ, прощальное привѣтствіе къ публикѣ, съ тѣмъ, что оно будетъ разъиграно всѣми дѣйствующими лицами "Севильскаго Цирюльника" и тутъ же будетъ пропѣта знаменитая арія Розины, вставленная въ это привѣтствіе. Такъ какъ г-жа Долиньи продолжала отказываться пѣть, то, не желая оскорбить ее, авторъ совсѣмъ вычеркнулъ роль Розины и, вмѣсто нея, ввелъ въ піесу другую артистку, обладавшую прекраснымъ голосомъ, г-жу Люцци.
   Піеса "Для закрытія спектаклей", нынѣ въ первый разъ появляющаяся въ русскомъ переводѣ, и есть именно Compliment de clôtures, составленное Бомарше по этому случаю. Она, до сихъ поръ, не вошла ни въ одно изъ изданій Бомарше и въ цѣломъ своемъ видѣ нигдѣ не была напечатана. Піеса сохранилась лишь въ двухъ собственноручныхъ спискахъ автора, воспроизведенныхъ, по частямъ, у Ломени и Лентилльяка, откуда мы и заимствовали текстъ ея. Съ обычною автору яркостью красокъ, живымъ и блещущимъ остроуміемъ языкомъ, Бомарше снова выводитъ тутъ на сцену прежнихъ своихъ героевъ и, ставя ихъ въ совершенно иное положеніе, чрезвычайно вѣрно воспроизводитъ всѣ существеннѣйшія черты ихъ характеровъ. Небольшая піеса эта будетъ, такимъ образомъ, не лишеннымъ интереса приложеніемъ къ трилогіи Бомарше, какъ полагалъ переводчикъ, умѣстнымъ въ настоящемъ ея изданіи.
   Чтобы лучше понять эту небольшую комедію, являющуюся непосредственнымъ продолженіемъ "Севильскаго Цирюльника", достаточно сказать, что она была съиграна 29 марта 1776 г. предъ закрытіемъ спектаклей. Только что окончилось тринадцатое представленіе "Севильскаго Цирюльника". Въ то время, когда согласно обычаю, на сценѣ появляется одинъ изъ актеровъ, въ обычномъ своемъ городскомъ костюмѣ, и отъ имени французской комедіи обращается къ публикѣ, въ самыхъ торжественныхъ выраженіяхъ, съ прощальнымъ словомъ, поднимается занавѣсъ, и на сцену выходитъ толстякъ Дезессарь, въ костюмѣ Бартоло и съ выраженіемъ совершеннаго отчаянія:
   

ЯВЛЕНІЕ I.

   Бартоло (одинъ, ходитъ по сценѣ съ бумагой въ рукахъ. Занавѣсъ поднимается. Говоритъ, обращаясь за кулисы). Ружо! Ренаръ {Вѣроятно, такъ назывались дна театральныхъ машиниста.}! обождите, друзья, подымать занавѣсъ, я еще не готовъ... Тоже чортъ этакій, пообѣщалъ намъ прощальное привѣтствіе, да и водитъ за носъ до послѣдняго дня, а когда приходится произнести -- извольте-молъ сами составлять... "Милостивые государи, еслибъ мое восторженное вдохновеніе не почерпало силы въ вашей снисходительности"... Не дается мнѣ это привѣтствіе, да и баста!.. "Милостивые государи, ваша критика и ваши аплодисменты для насъ равно полезны, ибо"... А пропади ты, проклятый!.. "Милостивые государи, что бы выразить то, что я чувствую, нужны-бы... нужны-бы"... А! видите-ли, необходимо, чтобы это привѣтствіе имѣло какую-нибудь связь съ Костюмомъ, въ которомъ я буду его произносить; попробуемъ: "Милостивые государи, врачи берутся за всякаго больного, но не всѣ болѣзни излѣчиваются ими..." А лихорадка тебя разтряси, собачій писатель, обманщикъ авторъ!.. "Берутся за всякаго больного, но не всѣ болѣзни излѣчиваютъ... Подобно тому и актеры берутся за всякую новую піесу, но не всякая, имѣвшая успѣхъ"... Уфъ, даже въ потъ бросило, а ничего не выходитъ... "Милостивые государи... Милостивые государи"...
   

ЯВЛЕНІЕ II.

Бартоло, Фигаро, графъ Альмавива.

   Фигаро (смѣясь). Ха! ха! ха! Милостивые государи... Ну что-жъ, милостивые государи?
   Бартоло. Вотъ такъ! васъ только еще не доставало, чтобы меня окончательно вывести изъ терпѣнія!
   Графъ. Добрѣйшій докторъ, мы готовы служить вамъ совѣтомъ.
   Бартоло. Я не нуждаюсь въ такихъ ехидныхъ наставникахъ. Знаю я васъ теперь.
   Графъ. Клянусь вамъ, мы говоримъ не шутя. Мы вѣдь не менѣе васъ заинтересованы въ томъ, чтобы привѣтствіе ваше произвело на публику пріятное впечатлѣніе.
   Фигаро. Или чтобы привѣтствующій разсмѣтилъ ее. Право, мы съ самыми лучшими намѣреніями.
   Бартоло. Да!.. въ добрый часъ... У меня, видите-ли, весьма странная странность! Когда не нужно, умъ мой разойдется такъ, что и не угоняешься за нимъ; а вотъ какъ приходится сочинить что-нибудь...
   Фигаро. Такъ умъ вашъ, именно въ эту минуту, давай отдыхать! Я понимаю васъ, докторъ. Вы не удивляйтесь этому; подобные случаи бываютъ со многими весьма почтенными людьми, которые, подобно вамъ, берутся за дѣло, не имѣя въ головѣ ни единой мысли. Знаете:іи, что нужно дѣлать? Сочиняя, не слѣдуетъ стоять на мѣстѣ, -- отъ этого голова тяжелѣетъ, и роды для мысли бываютъ труднѣе, особенно для молодой особы вашего сложенія; необходимо, докторъ, побольше движенія, ходите туда-сюда, двигайтесь, двигайтесь.
   Бартоло. Да вѣдь это я и продѣлываю вотъ уже битый часъ!
   Фигаро. А за перо нужно браться тогда, когда вы почувствуете, что голова полна скотскихъ идей.
   Бартоло. Какихъ это скотскихъ идей?
   Графъ. Перестань, Фигаро, время-ли теперь шутить!
   Бартоло. Пренеблагодарнѣйшій цирюльникъ, я тебя осыпалъ всевозможными благодѣяніями, а ты, въ столь трудную для меня минуту, смѣешься надо мной, вмѣсто того, чтобы помочь мнѣ.
   Графъ. Въ чемъ-же дѣло, докторъ?
   Бартоло. Въ привѣтствіи нужно придумать что-нибудь такое, что дало бы мнѣ возможность развернуть передъ публикой богатый талантъ мой.
   Фигаро. Развернуть богатый талантъ! И не ищите, докторъ; припомните-ка только, какое необыкновенное удовольствіе доставили вы публикѣ, развернувъ передъ нею богатство своихъ дарованій, когда вы запѣли и стали плясать, какъ медвѣдь, прищелкивая пальцами:
   
   Навѣрно хочешь, Розинетта,
   Покупку сдѣлать поцѣннѣй?
   Гляди сюда, покупка эта --
   Я, царь мужей!
   
   Бартоло. Вмѣсто услуги, не можетъ не насолить всякому, съ кѣмъ судьба столкнетъ его!
   Графъ. Въ самомъ дѣлѣ, Фигаро, ты раздражаешь его, а время уходитъ. Къ дѣлу, докторъ. Скажите, извѣстно ли вамъ, изъ чего собственно должно состоять подобное прощальное привѣтствіе?
   Бартоло. О! знать-то я знаю, а сочинить не могу.
   Фигаро. Ахъ! если-бы я могъ бѣгать такъ же хорошо, какъ пить, я бы отхватывалъ по шестидесяти льё въ часъ.
   Бартоло. Я знаю, что тутъ нужно попросить у публики снисхожденія, скромно выразиться о насъ и сказать какую-нибудь любезность относительно всѣхъ новыхъ пьесъ, поставленныхъ въ теченіе года.
   Фигаро. Это самое трудное. На счетъ авторовъ, что ни скажешь, все будетъ мало; на счетъ публики наговорятъ иной разъ и больше, чѣмъ-бы нужно.
   Бартоло. Необходимо найти мудрую середину.
   Фигаро. А то и совсѣмъ не говорить объ этомъ. Право, послѣднее было-бы всего вѣрнѣе.
   Графъ. Совсѣмъ не говорить было бы жестоко; но достаточно напомнить названія пьесъ, не касаясь вновь сужденія о нихъ. Говорить о достоинствахъ ихъ теперь не наше дѣло. Самое принятіе ихъ на сцену уже доказываетъ доброе наше о нихъ мнѣніе; проницательное-же око публики избавляетъ насъ отъ необходимости толковать объ ихъ недостаткахъ. Но -- даже говоря о пьесахъ съ наиболѣе сомнительнымъ успѣхомъ, успѣхомъ, горячо оспаривавшимся -- мы должны поставить въ истинную заслугу всѣмъ авторамъ постоянно одушевлявшее ихъ пламенное желаніе угодить публикѣ, желаніе, которое мы раздѣляемъ съ ними.
   Бартоло. Эхъ, чортъ возьми! баккалавръ, чтобы вамъ предупредить меня, что вы будете говорить все это! Я взялъ-бы перо, и дѣло было бы на половину кончено... И такъ, вы сказали?
   Графъ. Право, теперь не помню.
   Бартоло. Какъ жалко! А ты, Фигаро?
   Фигаро. По мнѣ -- это пошло...
   Бартоло. Конечно, ужъ потому только, что тутъ безъ каламбуровъ.
   Фигаро. Признаюсь, я ихъ люблю таки.
   Бартоло. Постарайся-же ты сдѣлать хоть разъ что-нибудь полезное для насъ: припомни, какія пьесы даны были въ этомъ году.
   Фигаро. Даны были, даны были...
   Графъ. "Аделаида Венгерская", "Мщеніе", "Великодушные Влюбленные", "Охота Генриха"...
   Бартоло. Вы такъ летите, что я не поспѣваю за вами писать. Сначала.
   Графъ. "Мщеніе".
   Фигаро (про себя). "Родственная любовь" -- добрая трагическая основа и прекрасные стихи....
   Графъ. "Аделаида Венгерская".
   Фигаро. Почтенное произведеніе человѣка весьма умнаго и весьма чувствительнаго.
   Графъ. "Великодушные Влюбленные".
   Фигаро. Пьеса живая, весьма пикантнаго характера и съ не менѣе пикантными деталями.
   Бартоло..... Влюбленные.
   Графъ. "Охота Генриха IV".
   Фигаро. Ну, и сюжетецъ!..
   Бартоло. Генриха IV... А потомъ что?
   Графъ. Комедія въ одномъ дѣйствіи, подъ заглавіемъ...
   Фигаро. Авторъ одной легенькой пьесы, подъ заглавіемъ: "Судъ Париса", прелестная вещица.
   Графъ. А еще что?
   Фигаро. "Благодѣянія Альберта Великаго" благородными стихами, и "Цирюльникъ", вашъ покорнѣйшій слуга, презрѣнной прозой...
   Бартоло. И того, семь новинокъ въ десять мѣсяцевъ! А еще говорятъ, что мы лѣнтяи!
   Фигаро. Мы отхватали-бы и побольше, еслибы можно было примирить совершенно непримиримые интересы; но вѣдь въ то время, какъ одинъ писатель, ожидающій своей очереди, безпрерывно твердитъ: будетъ вамъ, довольно, выпустите-же и меня на дорожку,-- другой, пристроившійся уже на торной дорогѣ, кричитъ намъ, въ свою очередь: "Потише, потише, дайте мнѣ еще немного времени!" Все это дѣло нелегкое.
   

ЯВЛЕНІЕ III

Тѣ-же, г-жа Люцци.

   Люцци. Ну, что, господа, привѣтствіе уже прочли?
   Фигаро. Не совсѣмъ: оно еще не придумано.
   Люцци. Какъ? привѣтствіе?
   Бартоло. Одинъ прокія ты и авторъ обѣщалъ мнѣ сочинить его, и въ ту минуту, когда слѣдуетъ прочесть это привѣтствіе, присылаетъ сказать, не добудемъ-ли его у кого-нибудь другого.
   Люцци. А я знаю причину отказа: авторъ обидѣлся, что въ его піесѣ исключена арія Весны?
   Бартоло. Какая тамъ арія Весны? какая піеса? Послушаешь васъ, вы все знаете, все угадали.
   Люцци. Арія Розины въ "Севильскомъ Цирюльникѣ".
   Бартоло. И хорошо сдѣлали, сударыня; публика не любитъ, чтобы со сцены Французской Комедіи раздавалось пѣніе.
   Люцци. Да, докторъ, въ трагедіяхъ; но съ какихъ это поръ изъ веселаго сюжета стали исключать то, что могло-бы усилить въ немъ впечатлѣніе веселья? Пустое, господа! публика любитъ все, что ее забавляетъ.
   Бартоло. Впрочемъ, но наша вина, если у Розины не хватило смѣлости.
   Люцци (кокетливо). А что, это миленькая піеска?
   Графъ. Не хотите-ли испробовать свои силы?
   Бартоло. Вы, кажется, хотите ее заставить пѣть? Когда же я-то окончу свое привѣтствіе?
   Графъ. Да вы продолжайте, докторъ.
   Фигаро (къ Люцци). Вотъ тутъ въ уголку, въ полъ-голоса.
   Люцци. Но вѣдь и я, подобно Розинѣ, чуть-что -- вся трепещу. Фигаро. Полноте! трепещу! Плохой расчетъ, барышня...
   Люцци. Что-же вы не оканчиваете своего каламбура, боязнь чего-нибудь дурного и дурное въ самой боязни? {Намекъ на игру словъ у Фигаро въ "Севильскомъ Цирюльникѣ". См. 126 стр.}
   Фигаро. А! вы это называете каламбуромъ?
   Люцци. Правда, боясь пропѣть дурно, я хорошо сознаю, сколько мнѣ зла причиняетъ эта боязнь.
   Фигаро (смѣясь). О, полагаю; но вы все-таки споете. Вы такъ добры, Люцци, что въ каждомъ дѣлѣ выставляете затрудненія весьма заманчиваго характера.
   Люцци. Что это? насмѣшка?
   Графъ. Розина, въ самомъ дѣлѣ, очень застѣнчива -- тѣмъ болѣе, что она вѣдь и дѣйствительно не обладаетъ вокальными средствами; но вы, хитрая, поёте такъ часто, что согласитесь -- на этотъ разъ, у васъ просто лицемѣрная застѣнчивость.

(Люцци весело начинаетъ пѣть).

   Фигаро. Люцци вѣчно одна и та-же: поетъ-ли она или играетъ въ комедіи -- постоянно весела, неизмѣнно прекрасна: по чести, въ обществѣ нашемъ это брилліантъ драгоцѣнный!
   Бартоло. Проклятый болтунъ!
   Люцци. Ха! ха! ха! Да постойте, докторъ! Посмотримъ, какъ онъ вывернется и объяснитъ, почему я брилліантъ въ обществѣ.
   Фигаро (весело). На тѣхъ-же основаніяхъ, какъ и всѣ хорошенькія женщины. Природа, въ своемъ ликованіи, оплодотворяетъ обильныя копи, откуда мы добываемъ эти брилліанты. Молодость -- это гранильщикъ, отдѣлывающій и отшлифовывающій ихъ; изящный нарядъ -- это дорогая оправа камня; наше воображеніе даетъ ему блескъ и сіяніе; наконецъ, любовь, прекрасная Люцци, неправдали?". вѣдь это ювелиръ, пускающій въ дѣло драгоцѣнность?
   Люцци. Гм! злой шутникъ! А про гименей вы и забыли?
   Фигаро. Это, если хотите, купецъ, пускающій камень въ оборотъ.
   Бартоло. Побралъ-бы чортъ и вашу торговлю, и купца, и брилліанты. У меня погибла чудеснѣйшая мысль!
   Графъ (обращаясь къ Люцци). Надѣюсь что его ворчанье не лишитъ насъ удовольствія васъ слышать?
   Люцци. Господа, вы непремѣнно желаете, чтобы я пѣла?
   Бартоло. Ахъ, нисколько!
   Фигаро. Конечно.
   Графъ. Мы увидимъ, можетъ-ли арія понравиться.
   Люцци (поетъ):
   
   Любовь на раввину весну возвращаетъ;
   Весна дорога для любви, и т. д.
   
   Графъ. Премило, клянусь вамъ.
   Фигаро. Это прелестная вещь.
   Бартоло. Эхъ, убирайтесь вы къ чорту съ вашей прелестной вещью! Я просто голову потерялъ и не понимаю, что дѣлаю; нашпиговалъ свое привѣтствіе агнцами, собаками и свирѣлями.. Въ этотъ часъ, донъ-Базиль.. Ба! да вотъ и онъ! Что тебѣ?
   

ЯВЛЕНІЕ IV.

Тѣ-же и Базиль.

   Базиль. Ничего. Хочу сдѣлать аннонсъ...
   Бартоло. Кого-же это ты аннонсировать будешь? Г-жу Баптисту?
   Фигаро. Видати вы глупца?
   Графъ. Послушаемъ его.
   Базиль. Да, всѣ вы на одинъ покрой! у васъ словно клокъ волосъ изъ головы кто выдернулъ, если кому удастся подцѣпить хоть одинъ хлопокъ у публики, потому что вамъ заранѣе всегда апплодиру ютъ; ну, нѣтъ: теперь я буду аннонсировать.
   Графъ. Богъ мой! да давайте-же вы ему дѣлать, что хочетъ; только такимъ путемъ и избавишься отъ него. Послушайте, Базиль, какъ-же вы думаете аннонсировать сегодня?
   Базиль. Вотъ еще невидаль какая! Такъ просто и скажу: господа, мы будемъ имѣть честь представить вамъ завтра... завтра., а что у насъ идетъ завтра?
   Графъ (смѣясь). Завтра, Базиль, ничего.
   Базиль. А! что-жъ такое! Завтра-молъ, господа, спектакля не будетъ. Въ понедѣльникъ, господа.... вотъ-те и разъ! забылъ, что даютъ въ понедѣльникъ! Совсѣмъ вы меня съ толку сбили своими разговорами.
   Люцци. Развѣ вы не замѣчаете, Базиль, что надъ вами смѣются? Въ понедѣльникъ нѣтъ спектакля.
   Базиль. А! а!.. репетиція вѣрно какая-нибудь!
   Бартоло (съ гнѣвомъ). Нѣтъ!
   Фигаро. Именно....
   Базиль. Да? Ничего не значитъ. Въ такомъ случаѣ, господа...
   Фигаро. И во вторникъ ничего нѣтъ... въ среду, четвергъ, пятницу, субботу -- тоже нѣтъ... Всю слѣдующую недѣлю -- ничего, ничего, ничего. Всю недѣлю -- ничего, ничего, ничего... Идите спать.
   Графъ. Идите, да хорошенько усните.
   Базиль. Такъ и вправду? мнѣ можно спать идти?
   Всѣ. Разумѣется.
   Базиль. До второго дня Пасхи?
   Всѣ. Какъ вамъ угодно. (Базиль уходитъ).
   

ЯВЛЕНІЕ V.

Тѣ-же, безъ Базиля.

   Бартоло. Ушелъ, слава Богу. Отвлекаемый поминутно, я, право, никогда не кончу этого несчастнаго прощальнаго привѣтствія.
   Фигаро. Послушайте, однако, докторъ: если вы не можете придумать прощальнаго привѣтствія, то проститесь, по крайней мѣрѣ, съ самимъ привѣтствіемъ -- пора вѣдь кончать....
   Бартоло. Ну, хорошо. Вотъ вы тутъ оба. Что-бы вы оба произнесли, если-бы были вмѣсто меня?
   Фигаро. Если-бы были вмѣсто васъ, докторъ,-- ясное дѣло, что слова не съумѣли-бы сказать.
   Бартоло. Да нѣтъ! нѣтъ! если, бы вы были я, то есть если-бы вамъ вотъ нужно было произнести привѣтствіе.
   Графъ. Я-бы подумалъ минуту и, вѣроятно, сказалъ-бы что-нибудь въ такомъ родѣ: Говоря отъ имени французской комедіи, нужно ли мнѣ, господа, распространяться о нашемъ рвеніи? вся наша театральная жизнь не принадлежитъ-ли каждому изъ васъ, хотя каждый изъ васъ для этого удѣляетъ лишь ничтожную часть того избытка, который онъ предназначаетъ на свои развлеченія? Чтобы убѣдиться, наконецъ, въ томъ, господа, что не одинъ интересъ, но и болѣе благородный мотивъ побуждаетъ насъ постоянно желать вамъ нравиться,-- подумайте о томъ, что для насъ нѣтъ никакого отношенія между ничтожной матеріальной пользой отъ какого-нибудь мѣста въ театрѣ и тѣмъ высшимъ наслажденіемъ, какое доставляетъ намъ самый легкій апплодисментъ лица, занимающаго это мѣсто. За это столь дорогое намъ выраженіе одобренія мы выносимъ непріятности долбленія ролей, обремененіе памяти, невѣрность успѣха, скуку отъ вѣчнаго повторенія одного и того-же и всѣ тяготы нашего труднаго быта. Единственная наша забота -- доставить вамъ удовольствіе; всегда счастливые, если удается достигнуть этого, мы никогда не измѣняемся по отношенію къ вамъ, хотя вы нерѣдко мѣняетесь по отношенію къ намъ. И когда, несмотря на всѣ старанія, кто-нибудь изъ насъ имѣетъ несчастіе не понравиться вамъ, взгляните, какъ скромно и молчаливо глотаетъ онъ горечь вашихъ укоровъ, и несправедливо было-бы приписывать это недостатку чувствительности въ насъ, актерахъ, единственною заботою которыхъ является изученіе всѣхъ вашихъ наклонностей и вкусовъ. Во всякой иной ссорѣ безпокойный зачинщикъ долженъ ожидать заслуженнаго имъ возмездія; тутъ обиженный съ почтительной скромностью потупляетъ глаза, и единственнымъ оружіемъ, которое противопоставляетъ онъ жестокому съ собою обращенію -- является новое усиліе понравиться вамъ и возвратить вашу благосклонность. Ахъ, господа! къ славѣ нашей и вашему удовольствію, повѣрьте, всѣ мы желали-бы быть совершенными актерами; но -- мы вынуждены въ томъ сознаться -- единственная вещь, къ которой намъ хотѣлось-бы совсѣмъ никогда не прибѣгать и въ которой, жъ несчастью, мы весьма часто нуждаемся -- это ваше снисхожденіе. (Кланяется).
   Бартоло. Хорошо, хорошо, превосходно.
   Фигаро. Вздоръ! Вы смотрите, докторъ, не вздумайте еще записывать всего того, что онъ тутъ нагородилъ.
   Бартоло. Почему?
   Фигаро. Это ни чорта не стоитъ.
   Люцци. Что! его рѣчь? А мнѣ она показалась превосходной. Бартоло. Пари держу, что она вызоветъ сильные апплодисменты. Фигаро. Да, потому, что рѣчь обилуетъ трескучими эффектами, полна лести... что ни мысль, то все ложь.
   Бартоло. Авторская зависть.
   Графъ. Увидишь!
   Фигаро. Вы предпочитаете апплодисменты публики деньгамъ, какія доставляютъ занятыя ею мѣста въ спектаклѣ?
   Графъ. Конечно
   Фигаро. Прекрасно; но если-бы каждый воздерживался принесть вамъ плату за свое мѣсто, гдѣ нашли-бы вы удовольствіе отъ ихъ апплодисментовъ? Пусть-бы болтовня одна; но унижась въ нашихъ глазахъ сладкую, полезную выручку и презирать вещь столь благопотребную! Вникните во всѣ общественныя положенія, начиная съ важнаго посланника, скрѣпляющаго своею подписью бумагу, и до шутливаго писателя, занимающагося пачкатней ея, отъ глубокомысленнаго министра, изобрѣтающаго новый налогъ, и до мелкаго плута, запускающаго руку въ чужіе карманы,-- все вѣдь дѣлается на свѣтѣ во имя этой столь нѣжно-любимой выручки? И покрытый славою генералъ, ищущій провинціи, и наслѣдникъ блестящаго имени, выслѣживающій богатую невѣсту, и набожный аббатъ, бѣгающій за бенефиціей, и суровый судья, корпящій надъ дѣлами, и заботливый наслѣдникъ, ухаживающій за своимъ дядюшкой, и почтенная мать, отдающая дочь свою влюбленному старцу, и плавающіе, и проповѣдующіе, и танцующіе -- словомъ, всѣ, не исключая меня самого, о которомъ я не упоминаю, но который памятуетъ о ней не менѣе каждаго иного,-- нѣтъ ни одного человѣка на свѣтѣ, который денно и нощно не пекся-бы объ умноженіи -- благодѣтельной, сладчайшей, трижды, четырежды, стократъ любезной выручки! Разсыпаясь въ пустозвонкихъ комплиментахъ, вы смотрите на публику, какъ на строгаго судью; я же люблю ее, какъ добрую мать-кормилицу. Случалось, трепала она меня и за ухо, но ласки ея всегда были пріятны, а молоко неистощимо. Словоизліяніе, пустословіе, трескотня -- всѣ эти ваши великолѣпныя рѣчи! Да и что такое обиженный, застѣнчиво опускающій глаза, когда публика не въ духѣ! Если публика возмущается противъ актера, развѣ не онъ виновникъ ссоры? Публика приходитъ сюда, ища удовольствія, и стоитъ его: она впередъ заплатила за это. Виновата-ли она, если ей не дали удовольствія? Галиматья -- все ваше привѣтствіе! Сколько глупостей пускаютъ въ свѣтъ, поприкрасивъ ихъ громкими фразами! Словомъ, составьте это привѣтствіе, какъ хотите; что до меня, то я не употреблю ни одной изъ тѣхъ громкихъ фразъ о почтеніи и преданности, которыми нынче злоупотребляютъ чуть не каждый день и которыми не проведешь никого; я просто скажу имъ: Милостивые государи, вы всѣ пожаловали сюда, чтобы заплатить за удовольствіе прослушать хорошее произведеніе, -- и ей-ей! хорошо сдѣлали. Если авторъ сдержитъ слово, а актеръ постарается, вы апплодируете со всяческимъ усердіемъ -- это, съ вашей стороны, весьма великодушно, конечно. Когда занавѣсъ опустился, вы выносите удовольствіе, мы -- похвалу и деньги; каждый изъ насъ весело садится за ужинъ, и всѣ довольны. Прелестная коммерція, ей-Богу! Поэтому я вамъ только одно скажу: нашъ собственный интересъ да будетъ вамъ порукою нашего усердія; валите смѣло все, милостивые государи, на эту чашу вѣсовъ, и вы увидите, что равновѣсіе будетъ ненарушимо.-- Ну-съ, докторъ, какъ вы находите мой каламбуръ?
   Бартоло. Этотъ плутъ всегда выходитъ правъ.
   Актеръ (играющій въ маленькой пьесѣ {Это піеса, которою долженъ былъ окончиться спектакль.}. Вы поклялись что-ли съ своимъ привѣтствіемъ оставить насъ тутъ на всю ночь! Что-же вы его не кончаете? Публика начинаетъ терять терпѣніе.
   Бартоло. Вотъ еще! Обождетъ минутку, вѣдь для нея мы работаемъ.
   Актеръ. Да! Такъ ступайте въ ложу, въ фойэ, куда хотите; а въ это время мы начнемъ маленькую піеску.
   Бартоло. Вотъ человѣкъ! Оставьте вы насъ въ покоѣ!
   Актеръ. Не уйдете? Господа музыканты, играйте, играйте погромче. Когда они увидятъ, что ихъ не слушаютъ, клянусь вамъ, ни одинъ не останется болтать на сценѣ.
   Фигаро. А вѣдь онъ, ей-ей, въ одномъ словѣ разсказалъ намъ всю тайну комедіи. (Оркестръ играетъ; всѣ уходятъ, занавѣсъ опускается).
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru