Lib.ru/Классика: Боборыкин Петр Дмитриевич. На славянском распутье

НА СЛАВЯНСКОМЪ РАСПУТЬѢ.

(Мотивы и выводы).

Не мало лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ мнѣ привелось впервые столкнуться съ западными и южными славянами. Тогда, было это въ концѣ 60-хъ годовъ, я чувствовалъ себя совершенно свободнымъ отъ всякой предвзятой теоріи, отъ какого либо принятаго на вѣру взгляда. Правда, я очень давно привыкъ относиться отрицательно къ мистической и ложной сторонѣ славянофильскаго ученія; но о самомъ славянствѣ я не позволялъ себѣ, ни въ печати, ни въ частныхъ бесѣдахъ, высказывать что-либо рѣшительное, безповоротное, связывающее человѣка въ его сочувствіяхъ и антипатіяхъ. Одно я вывезъ тогда изъ Россіи: зарождавшееся убѣжденіе въ томъ, что масса нашего общества совершенно равнодушна къ славянскому міру и что между свободно мыслящей русской интеллигенціей и представителями образованнаго, передоваго славянства не существуетъ еще никакой серьёзной внутренней связи. И первое мое столкновеніе съ самыми родственными австрійскими славянами, съ такъ называемыми русинами (по просту говоря, съ галиційскими "хохлами"), сразу показало мнѣ, что въ послѣднемъ пунктѣ я всего менѣе ошибался. Про то, что я тогда увидалъ, что самъ пережилъ, въ какія сношенія вступалъ въ теченіи двухъ зимъ съ славянскою молодежью, про все это я говорю ниже. Здѣсь же скажу только, что меня сильно оттолкнулъ тотъ воздухъ антипатичной пропаганды, которымъ дышалъ тогда славянскій мірокъ, льнувшій къ оффиціально церковной Россіи. Да и "пропагандой"-то нельзя было этого назвать. Производилось какое-то потаённое прикармливаніе голяковъ-студентовъ, православныхъ и уніатскихъ священниковъ и падкихъ на русское жалованье филологовъ. Разсылались куда-то разныя вещи и "русскіе рубли" отъ славянскихъ комитетовъ; но ничего истинно-полезнаго дѣлу славянскаго единенія я не видалъ. Объ этомъ я, въ 1869 году, имѣлъ случай высказаться въ печати, въ одной изъ моихъ вѣнскихъ корреспонденцій, и, мнѣ кажется, я былъ одинъ изъ первыхъ русскихъ писателей, коснувшихся вопроса съ цѣлью показать, въ чьихъ рукахъ находится "сближеніе" съ братьями-славянами и какъ мало въ немъ участвуетъ лучшая доля русскаго общества. Ничего серьёзнаго, убѣжденнаго, обѣщающаго не видалъ я ни съ той, ни съ другой стороны, хотя у славянъ, среди вѣнской университетской молодежи, я все-таки замѣчалъ больше желанія ознакомиться съ русскими, изучить ихъ языкъ и литературу. Но толковой и дѣятельной поддержки не видно было отъ русскаго общества: все сводилось къ довольно смѣшному топтанью на одномъ мѣстѣ, съ преобладаніемъ наивнаго, а иногда и полуумышленнаго взаимнаго обмана.

Когда я вернулся въ Россію, въ началѣ 1871 года, я не нашелъ въ петербургскомъ обществѣ (о славянскомъ комитетѣ пока говорить не буду) никакихъ признаковъ интереса къ славянству: ни литературной или публицистической разработки вопроса, ни знаній, ни связей, ни личныхъ прямыхъ наблюденій. И посреди такого отрицательнаго настроенія массы общества копошилось кое-гдѣ нѣсколько человѣкъ, повторявшихъ старыя прибаутки московскаго славянофильства. Фраза о братьяхъ-славянахъ начала проникать также и въ нѣкоторыя барскія сферы, гдѣ славянолюбіе выразилось въ формѣ ни къ чему не ведущихъ пожертвованій грубо обрусительнаго оттѣнка. Въ моихъ сатирическихъ рапсодіяхъ я ввелъ эти мотивы, сгрупировавши ихъ около созданнаго мною лица пріѣзжаго авантюриста "доктора Цыбульки", который съумѣлъ весьма легко эксплуативовать пустую игру въ "братьевъ-славянъ" и найти себѣ покровителей въ тѣхъ личностяхъ, которые и въ дѣйствительной жизни захватывали въ свои руки пропаганду славянскихъ комитетовъ...

Съ тѣхъ поръ во мнѣ жило неизмѣнное и всеразгоравшееся желаніе: еще разъ на опытѣ убѣдиться -- какъ мало реальной, фактической подкладки во всѣхъ толкахъ, возгласахъ и выход. кахъ московскихъ и петербургскихъ славянофиловъ. Я употребляю слово "славянофилы" по необходимости. Всѣхъ этихъ господъ слѣдовало бы назвать просто на просто "обрусителями". Но ихъ славянолюбивыя словесныя упражненія возмущали меня всегда основной фальшью. Никто изъ нихъ не хотѣлъ сказать прямо русской публикѣ, что она не была ни малѣйшимъ образомъ подготовлена къ какому-нибудь славянскому движенію, что они сами, повторяя однѣ и тѣ же фразы, выкраденныя у старыхъ московскихъ руссофиловъ, ничего не сдѣлали и не дѣлаютъ для трезваго критическаго знакомства съ заграничнымъ славянскимъ міромъ. Къ сожалѣнію, самый вопросъ этотъ не стоялъ на очереди вплоть до герцеговинскаго возстанія и отзывался чѣмъ-то старымъ, придирчивымъ, какимъ-то ратованіемъ съ вѣтренными мельницами.

Но герцеговинское возстаніе и показало, въ свою очередь, какъ ничтожно было въ массѣ нашего общества чувство славянской солидарности. На первыхъ порахъ публика наша не высказывала даже особеннаго внѣшняго любопытства; но это была еще не главная бѣда. Когда возстаніе разрослось и турецкія экзекуціи въ Болгаріи вызвали взрывъ негодованія и сочувствія даже въ нашемъ простомъ народѣ, общество должно было убѣдиться, что у него нѣтъ никакихъ руководителей, кромѣ, такъ сказать, патентованныхъ благотворителей славянства, засѣвшихъ въ оба столичныя отдѣленія славянскаго комитета. Очень многіе развитые люди либеральнаго лагеря увидали, что событія застали ихъ въ расплохъ, что имъ нужно же какъ нибудь привести въ связь свое прежнее отношеніе къ "славянщинѣ" съ законными симпатіями къ возставшей турецкой райѣ, а потомъ и къ сербскому народу, который рискнулъ даже поставить на карту свою политическую свободу и матерьяльную безопасность, добытыя кровавыми усиліями. Имъ было это очень трудно сдѣлать потому, что они не находили достаточной поддержки въ нашей либеральной прессѣ и публицистикѣ. Тѣ писатели, которые могли бы проложить прямой, разумный и свободомыслящій путь этимъ симпатіямъ, или совсѣмъ молчали, или же высказывались неполно и рѣдко, не облегчали большинству либеральныхъ русскихъ людей перехода отъ прежняго равнодушнаго или враждебнаго отношенія къ славянству. Въ то же время, нѣкоторые газетные забавники, составившіе себѣ репутацію либераловъ и западниковъ, вдругъ круто повернули и превратились во фразистыхъ бойцовъ за славянское дѣло, цинически попирая все то, но имя чего они ратовали въ своихъ памфлетахъ и безцеремонныхъ обвиненіяхъ. И такой скандальный фактъ прошелъ нетолько безнаказанно, но послужилъ даже распространенію въ нашей публикѣ новѣйшаго шовинизма, прикрытаго кое-какъ этимъ скороспѣлымъ и безпринципнымъ славянолюбіемъ. Застрѣльщиками же явились просто-на-просто ретрограды, смѣшные, а иногда возмутительные бойцы за такъ называемыя "уваровскія начала". Произошла какая та безобразная смѣсь обглодковъ славянофильскаго ученія съ крѣпостническимъ обскурантствомъ и офицерскимъ задоромъ. Никогда еще, на моей памяти, даже въ разгаръ патріотическихъ драгонадъ "Московскихъ Вѣдомостей", не происходило такого пониженія умственнаго и гражданскаго уровня русской прессы. Запѣвалами, вожаками оказались люди, или забывшіе свое недавнее, хоть и жидкое, но все-таки либеральное прошлое, или же такіе, отъ которыхъ передовое русское общество начала 60-хъ годовъ отвернулось бы съ явнымъ презрѣніемъ. Тѣмъ достойнѣе была роль двухъ, трехъ органовъ нашей прессы, гдѣ отнеслись къ славянскому вопросу и участію русскаго народа и общества къ сербской борьбѣ -- честно, трезво, не оставляя общечеловѣческой почвы -- идей свободы и гражданскаго преуспѣянія.

Все это -- уже общеизвѣстные факты. Распространяться объ нихъ мнѣ нѣтъ надобности. Я не стану подробно упоминать и о печатной распрѣ, вышедшей изъ-за вопроса: слѣдуетъ ли намъ русскимъ кидаться на освобожденіе турецкихъ славянъ, помогая сербамъ, когда намъ нужно безотлагательно заняться своими "внутренними дѣлами"? Мнѣ хотѣлось бы только видѣть въ нашей публицистикѣ установленіе какого-нибудь яснаго и опредѣленнаго взгляда на то -- что мы для славянъ и что славяне для насъ?.. Развѣ не правда -- что не найдется двухъ образованныхъ русскихъ, которые принадлежали бы къ одному воззрѣнію, подписали бы одну и ту же программу славянолюбія? Когда герцеговинское возстаніе, а потомъ сербская война возбудили общія симпатіи, быть можетъ, въ одномъ только простомъ,.черномъ народѣ загорѣлось чувство, которое могло обходиться безъ всякаго знанія нашихъ западныхъ и южныхъ "братьевъ". Но въ обществѣ, въ такъ называемыхъ образованныхъ людяхъ, почти полное незнаніе вовсе не исключало требовательности; и стоило только русскимъ волонтерамъ явиться въ Бѣлградъ и похозяйничать тамъ, какъ тотчасъ же началось огульное охужденіе сербовъ и разыгралась довольно-таки печальная эпопея всякихъ недоразумѣній, претензій, грубыхъ и даже безобразныхъ выходокъ своеволія, высокомѣрія, преступнаго вмѣшательства во внутреннюю политику страны, вплоть до поползновеній-нарушить конституцію съ помощью военнаго пронунсіаміенто. Я не хочу этлмъ сказать, что бы въ участіи русскаго народа и общества не было никакой заслуги. Порывъ не ограничился одними словами и денежными приношеніями, а освященъ былъ и двумя тысячами жертвъ. Но не объ этомъ идетъ у меня рѣчь. Какіе результаты, въ смыслѣ солидарности и пониманія, принесла собою сербская война -- не сербамъ (о чемъ я буду говорить ниже), а намъ самимъ, нашему обществу? Много ли у насъ явилось толковыхъ, дѣльныхъ, безпристрастныхъ статей, изслѣдованій, книгъ о единственномъ южно-славя искомъ племени, которое добилось автономной политической жизни? Не находятся ли русскіе образованные люди, нежелающіе вдаваться въ безсодержательное или фальшивое славянолюбіе, на томъ же разбродѣ, съ тѣмъ же отсутствіемъ вѣрныхъ фактовъ и правильныхъ выводовъ?

II.

Потому-то и не лишнее заявить еще разъ печати, что славянская "идея" не получила до сихъ поръ въ русскомъ обществѣ никакого единства и цѣльности. Я думаю даже, что у насъ, въ настоящую мнуту, нѣтъ и славянофиловъ, въ чистомъ видѣ. Въ Москвѣ, на родинѣ славянофильства, не существуетъ больше кружка, который развивалъ бы по своему это ученіе, заключавшее въ себѣ всегда несравненно больше руссофильства, чѣмъ славянолюбія. Того же, что Западная Европа называетъ "панславизмомъ", я тщетно ищу нетолько у насъ, но и въ заграничномъ славянскомъ мірѣ. Слово существуетъ, могутъ попадаться и досужіе фразёры, употребляющіе его; но спросите вы любаго господина изъ русскихъ славянолюбцевъ: что онъ разумѣетъ подъ панславизмомъ^.-- врядъ ли вы услышите что-нибудь въ родѣ объединенія славянъ путемъ федеративной свободы. Скорѣе всего вы наткнетесь на московскую византійско-церковную теорію или же на грубое, безъидейное хищничество. Европа, послѣ возгласовъ о панславизмѣ и застращиванія имъ, начинаетъ разсуждать совсѣмъ иначе. Въ лицѣ своихъ публицистовъ она то тенденціозно, то совершенно спокойно разбираетъ исторію славянскихъ племенъ, ихъ теперешнее положеніе и доказываетъ,. что ни въ томъ, ни въ другомъ нѣтъ никакихъ серьёзныхъ данныхъ для осуществленія идеи панславизма, если подъ нимъ понимать сліяніе славянъ въ государственномъ, культурномъ и всякомъ другомъ смыслѣ -- въ одно цѣлое.

"Разностороннее разсмотрѣніе физическихъ и нравственныхъ свойствъ славянскихъ племенъ представляетъ изъ себя самый рѣзкій критерій панславистской идеи. Панславизмъ лишенъ всякой исторической основы. Ея никогда у него и не было".

"Славянской массѣ не хватаетъ главнаго условія, необходимаго для образованія большаго единства -- сходственнаго формированія отдѣльныхъ частей, составляющихъ эту массу. Для сужденія о панславизмѣ весьма важно, хотя и трудно, опредѣлить хоть сколько-нибудь степени родства и односторонности отдѣльныхъ частей. Если сравнить тѣлесную и духовную физіономію славянскихъ племенъ, то нельзя, конечно, не признать, вообще, извѣстнаго сходства національнаго типа; онъ-то и составляетъ, болѣе или менѣе, ясное выраженіе сродства расы. Но исходную точку этого сродства нельзя установить; отчизна первобытныхъ славянъ никогда не будетъ найдена. Всѣ славянскія племена предъявляли свои права на честь быть родоначальниками славянства, и всѣ съ одинаковымъ неуспѣхомъ. Члены славянской трупы народовъ выработались каждый въ совершенную самостоятельность. не обращая вниманія на своихъ миѳическихъ предковъ. Никогда не происходило взаимнаго вліянія одного племени на другое, перекрещеванія обоюдныхъ отношеній и вытекающихъ оттуда взаимностей. Даже принципъ братства не признавался. Мы находимъ историческія, крѣпко вкоренившіяся антипатіи; здѣсь онѣ бросаются въ глаза, тамъ отступаютъ на.задній планъ подъ владычествомъ иноземцевъ. Пропасть между поляками и русскими -- постоянно все также глубока; ненависть проявляется съ обѣихъ сторонъ одинаково сильно и дѣйствительно. Племена на Эльбѣ воюютъ постоянно съ племенами на Одерѣ; они не прекращаютъ борьбы даже въ виду нѣмцевъ. Мало того -- они вступаютъ въ союзъ съ общимъ національнымъ врагомъ, чтобы придать большую силу взаимной племенной враждѣ. Славяне -- чехи, мораване и словаки -- воюютъ между собой до тѣхъ поръ, пока у нихъ есть на то необходимыя силы. Между югославянами -- болгарами и сербами -- господствуютъ кровавыя столкновенія: иллирійскія племена славянъ безпрестанно распадаются. Гдѣ только племя достигнетъ политическаго преобладанія, оно становится тираномъ другихъ. Сейчасъ же насильственно производится процессъ поглощенія. Гдѣ только установляется славянское господство -- будетъ ли это надъ врагами или единоплеменниками -- деспотическій образъ управленія тотчасъ же достигаетъ самой совершенной выработки. Политика подавленія и удушенія господствуеть надъ всѣми славянскими режимами".

"Сближеніе отдѣльныхъ племенъ бывало рѣдко; никогда не искали славяне закрѣпленія союзовъ со своими единоплеменниками, не говоря уже о томъ, что всѣ славянскія государства, вся совокупность славянъ не бывала соединена въ одно государство или въ одинъ союзъ государствъ. Недостатокъ политической предусмотрительности, энергіи и организаціонной способности придавалъ даже и отдѣльнымъ государственнымъ созданіямъ славянъ мало продолжительности и уступчивости, такъ что они всегда должны бывали подпадать снова подъ вліяніе чужой политики, дипломатіи и военной силы. Исторія сплошь подтверждаетъ политическую неспособность славянъ".

Я привелъ эту выписку изъ первой попавшейся нѣмецкой брошюры не затѣмъ, конечно, чтобы цитировать что нибудь авторитетное. Въ ней обобщены далеко не новые факты. Ея авторъ {Muhammedanismus, Panslavismus und Byzantismus, von D-r Carl Grübler. Leipzig. 1877.} не въ состояніи освободиться отъ точки зрѣнія, явно-враждебной всему славянскому міру, но все-таки его взглядъ выраженъ опредѣленно, основанъ, худо ли, хорошо ли, на извѣстныхъ историческихъ данныхъ. И такъ разсуждаютъ десятки и сотни иностранцевъ. Пожалуй, иной славистъ станетъ оспаривать, пунктъ за пунктомъ, доводы цитированнаго мною зауряднаго нѣмецкаго публициста. По дѣло не въ томъ, какъ будутъ оспаривать подобныя мнѣнія русскіе, избравшіе своею спеціальностью исторію славянскихъ народовъ, а въ томъ: какой вполнѣ выясненный взглядъ можемъ мы найти въ общеобразованныхъ русскихъ людяхъ -- въ отпоръ отрицательному западному воззрѣнію на панславизмъ, его возможность и осуществимость? А въ этомъ-то и заключается, по моему, вся суть вопроса. Нѣмцы, мадьяры, французы, англичане не выставляли себя до сихъ поръ знатоками славянскаго міра, не заявляли никакихъ претензій на роль братскихъ освободителей славянъ, и все-таки въ массѣ ихъ общества слагались извѣстные взгляды по мѣрѣ знакомства съ фактами; и теперь всѣ они переходятъ отъ неумѣреннаго страха передъ фантомомъ панславизма къ убѣжденію въ томъ, что эта идея никогда осуществиться не можетъ. А что же выработало за это время, т. е. за послѣднія десять, пятнадцать лѣтъ, наше общество? Вѣритъ ли оно въ то, что славянскія племена чувствуютъ одно къ другому неопреодолимое влеченіе -- вопреки нѣкоторымъ, слишкомъ вопіющимъ современнымъ фактамъ? Признаетъ ли оно, что и теперь уже достаточно сдѣлано для единенія политическихъ, религіозныхъ, соціальныхъ и просвѣтительныхъ интересовъ Россіи и остальныхъ славянскихъ земель? Что оно разумѣетъ собственно подъ панславизмомъ и входитъ ли даже самая идея панславизма въ общія симпатіи къ славянамъ, возникшія у насъ въ недавнее время? Способно ли оно сочувствовать "братьямъ", своимъ абсолютнымъ большинствомъ, не вслѣдствіе только сознанія извѣстнаго родства, а въ силу убѣжденія въ томъ, что всѣ славянскія народности призваны къ самостоятельной политической жизни и должны современемъ заключить между собою государственно-племенной и культурный союзъ, въ нѣдрахъ котораго каждое племя пользовалось бы полнѣйшею автономіею на широкихъ федеративныхъ началахъ? Наконецъ, сознаетъ ли наше образованное большинство тѣ роковыя противорѣчія, въ какія всего легче впасть намъ, русскимъ, до тѣхъ поръ, пока не измѣнятся наши государственныя отношенія къ одной изъ славянскихъ народностей, а можно ли предположить, что они измѣнятся въ ближайшемъ будущемъ?

Этотъ рядъ вопросовъ не трудно было бы растянуть еще на нѣсколько страницъ. Но ни на одинъ изъ поставленныхъ тутъ вопросныхъ пунктовъ что то не видно было категорическихъ отвѣтовъ вплоть до того момента, когда наше правительство сочло необходимымъ вступить въ явную борьбу во имя улучшенія судьбы балканскихъ славянъ. Съ самаго начала сербской войны до манифеста 12-го апрѣля, общественное мнѣніе ни разу не высказалось на тэму панславизма -- въ томъ смыслѣ, въ какомъ его понимаютъ на западѣ, или въ какомъ-нибудь другомъ, оригинально русскомъ значеніи. И ничто не препятствовало петербургскимъ продолжателямъ московско-русскаго мистицизма выступать передъ публикой съ совершенно безсодержательными разглагольствованіями о великой миссіи русскаго православія, въ ко торомъ будто бы и заключается новое слово для возрожденія гніющей Европы. Этотъ мистицизмъ, рядившійся также въ ходячія фразы славянофильства, былъ едвали не единственнымъ сколько-нибудь формулированнымъ взглядомъ. А между тѣмъ, въ немъ-то и сказалось всего сильнѣе отсутствіе какой бы то ни было реальной почвы. Точно будто славянскія народности лишены были всякой политической, культурной и племенной окраски; точно" все назначеніе каждаго славянскаго племени состояло въ томъ, чтобы воспринять таинственную обновляющую силу, какая заключается въ русской церковности. Публицисты, трезвѣе смотрящіе на дѣло, доказывали, правда, что вовсе не одни русскіе сдѣлались христіанами по обрядамъ восточной церкви и что, несмотря на единство религіозное, греки, румыны, а между славянами: сербы, хорваты, словинцы, угорскіе и галицкіе русскіе отличаются отъ насъ, великоруссовъ, и въ бытовомъ, и въ нравственномъ, и въ обществоенномъ отношеніи. Но такая безсодержательная теорія одна могла показать нашему обществу, какъ оно шатко въ своихъ взглядахъ на міръ единоплеменниковъ и какъ разъ въ минуту взрыва борьбы, которая легла тяжелой ношей на весь русскій народъ. И слишкомъ мало раздавалось голосовъ противъ подобнаго мистическаго суесловія, печальнѣе и вреднѣе котораго я лично не знаю ничего въ нашей публицистикѣ!..

Таковы были, въ самыхъ крупныхъ чертахъ, итоги нашего славянскаго движенія до весны 1877 года.

III.

Грянула война. Она разомъ захватила чувство каждаго русскаго человѣка. Когда войска наши перешли границу, весь нравственный интересъ сосредоточился на арміи и ея успѣхахъ. Некогда уже было разбирать за-ново: въ какой связи находится эта война съ общимъ вопросомъ о славянскомъ единеніи? Предъ глазами всѣхъ нірала одна блестящая точка -- освобожденіе турецкихъ райи.

Въ связи съ войной была и моя поѣздка въ Вѣну и славянскія страны. Я принялъ предложеніе одной изъ петербургскихъ редакцій почти съ исключительною цѣлью: приглядѣться еще разъ къ тому, что насъ русскихъ соединяетъ со славянскимъ міромъ; убѣдиться собственнымъ наблюденіемъ -- какая подготовка уже существуетъ для между-славянскихъ отношеній; можетъ ли война, даже и очень успѣшная для насъ, призвать къ жизни какіе нибудь элементы серьёзной солидарности?

Въ газетныхъ корреспонденціяхъ я старался давать какъ можно больше характеристикъ; но мнѣ это удавалось только въ началѣ, а потомъ я принужденъ былъ заниматься почти исключительно текущей политикой; да газетная работа и непригодна для подробностей и болѣе спокойныхъ, объективныхъ обобщеній. Въ газетѣ далеко не все удобно говорить, а часто противъ желанія выходитъ многое черезъ чуръ отрывочно и даже не съ тѣмъ освѣщеніемъ. Каждый корреспондентъ испыталъ это, какъ бы онъ ни былъ свободенъ и самостоятеленъ въ своихъ взглядахъ. Кромѣ того, многое передаешь просто, какъ новость, какъ чужое мнѣніе, какъ матеріалъ. И если это дѣлать хоть съ какою нибудь живостью, то читателю легко можетъ показаться, что корреспондентъ раздѣляетъ все то, что онъ только передаетъ, какъ простой репортеръ. И, наконецъ, были такія минуты, когда тяжелое настроеніе, вызываемое нашими военными неудачами -- вліяло и на оцѣнку текущихъ событій, и даже на пересказъ личныхъ ощущеній... Но, выполняя обязанность корреспондента, слѣдящаго за австро-славянской политикой изо дня въ день, я старался направлять свою наблюдательность всего больше на то, что должно было пережить и дипломатическую суету, и военныя схватки. Разсуждалъ я такъ: если между нами и представителями славянской интеллигенціи нѣтъ до сихъ поръ ни культурной, ни соціально-политической связи, то война сама по себѣ сдѣлаетъ очень мало, каковы бы ни были ея внѣшніе результаты. Нетолько въ славянскомъ вопросѣ, но и въ вопросѣ нашего внутренняго развитія, я не желалъ никогда раздѣлять возгласы тѣхъ романтиковъ-шовинистовъ, которые натравливали наше общество на войну и кричали, что въ ней заключено ядро нашего радикальнаго обновленія.

Предъ выѣздомъ изъ Петербурга, весною, я также мало видѣлъ въ немъ (какъ и по возращеніи въ Россію въ 1871 году) признаковъ болѣе трезваго, сознательнаго отношенія къ заграничному славянству. Въ этомъ смыслѣ дѣло стояло, по моему, еще хуже. Все славянолюбіе сгрупировалось около славянскаго комитета или по теперешнему: "Благотворительнаго Общества". Оно точно взяло на откупъ участіе Россіи въ развитіи славянской идеи; а между тѣмъ, это "Общество" стояло, да и до сихъ поръ стоитъ совершенно особнякомъ отъ той доли нашей прессы и литературы, которая соединяетъ свои симпатіи къ единоплеменникамъ съ европейскими передовыми стремленіями. Вся Россія шлетъ деньги и пожертвованія въ оба отдѣленія "Славянскаго Общества"; но она поступаетъ при этомъ такъ же халатно, такъ же безпечно, какъ и въ большинствѣ русскихъ дѣлъ. Что мы знаемъ съ вами, читатель, фактически вѣрнаго о программѣ, цѣляхъ, средствахъ и дѣятельности прежняго славянскаго "Комитета", а теперь "Общества"? Мы знаемъ, что оно тратитъ большія деньги, сносится чуть ли не съ европейскими державами, поддерживаетъ цѣлыя военныя экспедиціи, въ родѣ сербской, посылаетъ и получаетъ адресы и воззванія, имѣетъ своихъ собственныхъ уполномоченныхъ въ славянскихъ странахъ; но все это внѣшніе факты, взятые въ ихъ грубой формѣ. А гдѣ же внутреннее содержаніе, опредѣленная, выясненная идея? Какой видъ славянолюбія одушевляетъ руководителей обоихъ отдѣленій "Общества"? Если судить только но личностямъ предсѣдателей, то одинъ изъ нихъ -- московскій -- хранитель традицій стараго славянскаго кружка, а другой -- петербургскій -- умѣренно-либеральный земецъ, ничѣмъ не связанный съ этимъ кружкомъ и, для человѣка своего сословія, симпатично относящійся къ нашей трудовой массѣ. Каковы бы ни были ихъ предсѣдатели, оба отдѣленія "Общества" должны быть проникнуты нетолько однимъ духомъ, но и единствомъ программы. А ея-то мы и не знаемъ, но очень простой причинѣ: она никогда не была ясно выражена; поэтому, свободомыслящіе русскіе, не имѣющіе ничего общаго ни съ шовинистами, ни съ мистиками-руссофилами, никогда и не приставали къ славянскому комитету. Русская же публика даетъ только деньги и весьма бы удивилась, еслибъ кто нибудь сталъ энергически допрашивать ее: какимъ путемъ и какими средствами дѣйствуетъ славянское "Общество" внѣ Россіи? Преслѣдуетъ ли оно идею панславизма? Съ какими партіями имѣетъ связи въ славянскомъ мірѣ? Что сдѣлало до сихъ поръ для знакомства южныхъ и западныхъ славянъ съ русскимъ культурнымъ движеніемъ? Въ какихъ славянскихъ центрахъ живутъ и дѣйствуютъ его уполномоченные? Гдѣ устроило оно читальни, школы, толково организованную литературную или политическую пропаганду? Даже экспериментъ сербской экспедиціи не заставилъ все русское общество выйти изъ пассивной роли. Раздавались отдѣльные голоса о томъ: какъ славянскій комитетъ, и въ Петербургѣ и въ Москвѣ, распоряжается стекавшимися тогда по жертвованіями, куда посылаетъ онъ деньги, какимъ людямъ позволяетъ распоряжаться ими, какими добровольцами наполняютъ Сербію. Но голоса эти смолкли. Русская публика нашла, вѣроятно, что общественное мнѣніе не имѣетъ ни права, ни повода вмѣшиваться въ дѣла частнаго "Общества":

Отправляясь корреспондентомъ, я лично убѣдился въ томъ, что петербургскій отдѣлъ славянскаго благотворительнаго "Общества" есть такое учрежденіе, къ которому совершенно безполезно обращаться, чтобы получить хоть какія нибудь свѣдѣнія о вліятельныхъ лицахъ славянства, указанія, рекомендаціи и т. п. Мнѣ пришлось даже ждать, по крайней мѣрѣ, десять дней, чтобъ получить уклончивый отвѣтъ, который я счелъ для себя хорошимъ урокомъ. И, въ противоположность такому поведенію распорядителей "Общества", я только въ людяхъ антиславянскаго направленія нашелъ полнѣйшую готовность снабдить меня и совѣтами, и указаніями, и письмами. Правда, ихъ очень мало въ Петербургѣ; но, сколько есть, съ ними и возможенъ лишь разговоръ о славянскомъ мірѣ на здоровой, честной, непритязательной почвѣ, свободной отъ всякаго мистицизма, отъ всякихъ инстинктовъ захвата, отъ легкомысленной и безшабашной болтовни. Такіе люди очень хорошо знаютъ, какое громадное недоразумѣніе хранится подъ формулой "братья-славяне". Они не станутъ споритъ съ тѣмъ, что фактическая правда замѣняется постоянно или порывами непровѣреннаго чувства, или наборомъ пустыхъ, ложныхъ, метафизическихъ возгласовъ, фразъ и общихъ мѣстъ. Они на опытѣ убѣждались въ томъ, что въ истинно плодотворномъ направленіи не было до послѣдняго времени ничего ни задумано, ни сдѣлано, что все.новѣйшее славянолюбіе нашей публики не выдерживаетъ никакого сравненія даже съ тѣмъ внѣшнимъ интересомъ, который славянскія народности возбуждаютъ, давнымъ давно, въ образованныхъ націяхъ запада.

Невольно приходилось возмущаться безпорядочностью того, что дѣлается у насъ на Руси, даже въ сферѣ доброхотныхъ приношеній. Безъ строгаго финансоваго контроля можно доказать, что одной двадцатой тѣхъ денежныхъ суммъ, какія въ послѣднія десять лѣтъ жертвовались въ Россіи на славянское дѣло, совершенно достаточно было бы для установленія постоянныхъ и дѣятельныхъ сношеній между передовой интеллигенціей славянства и лучшей долей русскаго общества.

Употребляйся эти деньги иначе, русское общество давно бы уже знало, что оно найдетъ въ той или иной славянской странѣ, какая степень солидарности можетъ установиться между нимъ и даннымъ славянскимъ племенемъ? Стыдно сказать: никакое практическое изученіе, никакое самое простое знакомство со славянскими землями не облегчено русскому образованному человѣку ни однимъ изданіемъ, ни одной книжкой, въ которой бы сказалась забота славянскихъ комитетовъ. Еслибы не сербская война, то въ русской книжной торговлѣ не появилось бы даже тѣхъ двухъ, трехъ книгъ о южныхъ славянахъ, какія имѣются теперь. Да и то изданія эти обличены людьми знающими -- не славянофилами -- въ невѣжественности переводчиковъ, доходящей до того, что они не умѣютъ переписать болгарскія слова и фразы, напечатанныя въ нѣмецкомъ текстѣ по латыни,-- кириллицей и перевираютъ славянскія имена авторовъ, напечатанныхъ въ текстѣ французскими буквами. И это дѣлаетя въ такой моментъ, когда Россія шлетъ сотни тысячь денегъ на Дунай, когда русскіе добровольцы гибнутъ цѣлыми отрядами! Только у насъ и возможны такія противорѣчія. Благородный порывъ народа идетъ рука объ руку съ полнѣйшей неподготовленностью, съ закоренѣлою и самодовольною невѣжественностью. Про то, какъ наши добровольцы изъ "образованныхъ" изумлялись, не находя въ Сербіи того, что имъ хотѣлось найти -- было уже достаточно говорено. Но передъ моимъ отъѣздомъ я встрѣчалъ не какихъ нибудь "ташкентцевъ", а порядочныхъ людей, медиковъ и офицеровъ со спеціальнымъ образованіемъ, которые наивно изумлялись, вернувшись, напримѣръ, изъ Черногоріи, что нашли тамъ самую первобытную культуру, что господа черногорскіе сенаторы, обѣдая, обходятся безъ ножей и вилокъ, и весьма охотно пускаютъ въ ходъ свои десять пальцевъ; что городъ Цетинье -- "чортъ знаетъ, что такое"! что женщина у черногорца вродѣ вьючнаго скота, что каждый доблестный сынъ Черной Горы не можетъ обойтись безъ рѣзанія носовъ и отхватыванія головъ, причемъ преспокойно попыхиваетъ трубку и т. д., и т. д. И никто сознаться не хотѣлъ въ томъ, что все это слѣдовало разузнать заранѣе, прочесть хоть двѣ, три книжки, чтобы потомъ не упрекать себя въ неосмысленномъ увлеченіи и не ругаться по-русски, не называть благодѣяніями того, что было дѣломъ собственной охоты. Этотъ урокъ прошелъ совершенно даромъ, и черезъ годъ въ Болгаріи, по сю и по ту сторону Балкановъ, повторилась та же исторія, раздались тѣ же возгласы, упреки; сотни и тысячи русскихъ людей стали изумляться тому, что слѣдовало хоть сколько нибудь знать напередъ!..

IV.

Гусины, прозванные австрійскимъ правительствомъ "Гутенанами" (т. е. въ переводѣ русскими), считаютъ себя забитой, подавленной народностью, отданной въ жертву галиційскимъ полякамъ. Послѣ кровавыхъ событій крестьянскаго возмущенія, Галицкій народъ не добился той автономіи, какою пользуются поляки въ послѣдній либеральный періодъ внутренней австрійской политики. Галичане страдаютъ отъ того, что у нихъ нѣтъ многочисленной, выдающейся интеллигенціи. Вездѣ и во всемъ полякамъ легко оттѣснить и заѣсть ихъ. Таковы постоянные мотивы ихъ жалобъ! Они стремятся къ такой же автономіи, какою пользуются поляки, и сознаютъ, что борьба имъ не подъ силу. Вся ихъ интеллигенція состоитъ изъ мелкихъ чиновниковъ, учителей, журналистовъ и священниковъ съ прибавкою учащейся молодежи. Учиться они охотнѣе ѣдутъ въ Вѣну, гдѣ ихъ не подавляетъ польскій элементъ и гдѣ они пріобрѣтаютъ знаніе полезнаго для нихъ нѣмецкаго языка.

Вотъ черезъ эту университетскую молодежь я и знакомился, главнымъ образомъ, съ идеями, упованіями и стремленіями австрійскихъ галичанъ. Русскому человѣку, какъ бы онъ ни смотрѣлъ на славянскій вопросъ, трудно хоть сколько нибудь не заинтересоваться отпрыскомъ славяно-русскаго племени. Вы видите передъ собою дѣйствительныхъ южноруссовъ, говорящихъ, правда, на какомъ-то странномъ жаргонѣ, но жаргонъ этотъ несомнѣнно русскаго происхожденія. Народъ все бѣдный, пробивающій себѣ дорору умственнымъ трудомъ, проникнутый желаніемъ сохранить свою народность, выработать себѣ какой нибудь литературный языкъ, не дать себя нѣмцамъ и полякамъ совершенно обезличить... Такое впечатлѣніе длится не долго. Вы вскорѣ узнаете, что молодая галицкая интеллигенція раздѣляется на два враждебные лагеря: на приверженцевъ обрусѣнія и на сторонниковъ чисто-народнаго развитія языка, литературы, политическихъ и соціальныхъ задачъ. Примиренія до сихъ поръ нѣтъ между этими двумя лагерями, но они могли бы столковаться, еслибы не московско-русское вмѣшательство!

Русины московскаго лагеря или такъ называемые "святоюрцы" говорятъ, что они раньше своихъ противниковъ заявили себя самосознающею народностью, но, увлекшись родствомъ своимъ съ русскими, остановились на великорусской государственной націи. Они безъ всякаго разбора начали льнуть ко всему, что составляетъ формальную сторону нашего централизма. Они готовы были принимать всякую подачку: и отъ оффиціальной Россіи, и отъ славянскихъ комитетовъ, и отъ частныхъ людей. Большинство галицкаго духовенства дѣйствовало въ томъ же направленіи. Они рады были бы, еслибъ могли и умѣли сразу говорить и писать на чистомъ великорусскомъ нарѣчіи. И вотъ для этихъ-то самыхъ близкихъ намъ славянъ, шедшихъ по доброй волѣ къ намъ въ обученіе -- наши славянолюбцы ничего серьёзнаго не предпринимали. Въ Вѣнѣ, въ концѣ шестидесятыхъ годовъ, уже существовало студенческое общество "Русская Основа", отдававшее себя вполнѣ подъ покровительство русскимъ вліятельнымъ лицамъ. Быть можетъ, "славянскій комитетъ" того времени и давалъ какія нибудь средства, но дѣло сводилось къ нѣсколькимъ десяткамъ разрозненныхъ книгъ и къ выдачѣ мелкихъ пособій, которыя только развращали студентовъ, пріучая ихъ къ подслуживанію и забѣганію передъ тѣмъ, кто могъ распоряжаться выдачей этихъ пособій. Не было ни курса русскаго языка, ни хорошей библіотеки, ни прямыхъ сношеній съ русскими литературными или научными центрами.

И какъ всѣ эти "святоюрцы" ни охотно шли въ послушаніе къ московскимъ византійцамъ, все-таки въ лучшихъ изъ нихъ слышался протестъ. Когда они ко мнѣ попривыкли и стали мнѣ довѣрять, сколько разъ у многихъ изъ нихъ вырывалась фраза:.

-- "Мы не хотимъ, чтобы насъ превращали совсѣмъ въ московскихъ людей!"

А нѣкоторые горько жаловались мнѣ на тѣ униженія, черезъ которыя должны были проходить. Ничего похожаго на идею, на твердую программу, на осмысленное сочувствіе, я не видалъ въ этомъ міркѣ, какъ уже и замѣтилъ отчасти въ началѣ статьи. Всего больше еще похоже это было на прибираніе къ рукамъ уніатовъ, да и то чисто свѣтскими, а не духовными средствами. А поверхъ всего чувствовалось грубое желаніе обрусить, противъ котораго внутренно возмущались лучшіе изъ студентовъ-святоюрцевъ. Понятно, что въ такихъ условіяхъ ничего не могло выйти порядочнаго. Лучшая сторона дѣла -- помощь умственному и литературному развитію русиновъ съ сохраненіемъ ихъ самобытности -- никѣмъ не разрабатывалась изъ присяжныхъ славянолюбцевъ; идти же къ безусловному обрусѣнію -- на это тоже не хватало ни смѣлости, ни средствъ: такое направленіе должно было закончиться настоящей пропагандой, которая повела бы непремѣнно къ столкновенію съ австрійскимъ правительствомъ. Поэтому не выходило ничего осмысленнаго, послѣдовательнаго и истинно-убѣжденнаго.

Въ то время существовало уже въ Вѣнѣ другое русинское общество "Сичь", гдѣ собиралась молодежь антимосковскаго направленія. Святоюрцы говорили объ этой "Сичи" съ нѣкоторымъ какъ бы ужасомъ, но тогда распря касалась почти исключительно вопроса о языкѣ и литературѣ, о преобладаніи народной или условной письменности. Но потомъ проявилась гораздо болѣе существенная рознь. Члены общества "Сичь" стали все сильнѣе и сильнѣе обособлять свою южно-русскую народность и проникаться недовѣріемъ къ московско-русскимъ идеямъ и поползновеніямъ. Въ Галиціи съ начала семидесятыхъ годовъ развилось движеніе среди молодежи; уже не одно народное, а народно-соціальное. Гусская публика знаетъ объ этомъ по газетнымъ извѣстіямъ и отчетамъ о недавно бывшихъ процессахъ. Я не стану разбирать здѣсь вопроса: въ какой степени осуществима программа галицкихъ народниковъ-соціаловъ? На если это движеніе распространяется въ простомъ галицкомъ народѣ, охватывая собою учащуюся молодежь, то почему же наши славянолюбцы ограничиваются или игнорированіемъ его, или безплодною враждебностью? Дѣланы ли были, съ ихъ стороны, какія нибудь искреннія попытки столковаться съ молодежью этого оттѣнка, повліять на нее, сблизиться съ нею, понять, что именно заключается въ ея идеяхъ и стремленіяхъ толковаго, честнаго, исполнимаго? Сколько мнѣ извѣстно -- врядъ ли было что нибудь дѣлано въ подобномъ направленіи. Между тѣмъ, если въ Галиціи народное движеніе получитъ современемъ серьёзный смыслъ, то именно вслѣдствіе участія въ немъ молодежи, принадлежащей къ "Сичи". Одно изъ двухъ: или движеніе это на взглядъ нашихъ обрусителей вредно и даже преступно, тогда надо съ нимъ бороться равнымъ оружіемъ; или же его можно по своему передѣлать, и тогда -- столько же причинъ дѣйствовать, а не ограничиваться одною враждебною пассивностью. И тутъ направленіе святоюрцевъ съ ихъ московскими патронами могло бы провѣрить свою состоятельность, доказать, что народъ въ Галиціи гораздо больше откликается на идеи обрусителей. Доказать это трудненько. Каковы бы ни были сторонники народно-соціальнаго лагеря, въ одномъ они стоятъ на прочной почвѣ: они желаютъ работать надъ развитіемъ народнаго языка и быта, говорить по мужицки, печатать книги, брошюры и газеты на языкѣ галицкихъ крестьянъ, производить на немъ всякаго рода пропаганду. А ихъ противники бьются въ это время изъ-за безплодной выработки литературнаго языка, который до сихъ поръ имѣетъ видъ какого-то ублюдка, какой-то комической помѣси полонизмовъ съ семинарскими словами и оборотами, съ произвольной смѣшной этимологіей и словосочиненіемъ.

Только въ лагерѣ галицкихъ народниковъ и чувствуется жизнь. Издаются книги и брошюры, распространяются въ народѣ летучіе листки, производятся подписки, собираются пожертвованія; происходитъ, словомъ, дѣятельная пропаганда. Въ Вѣнѣ, гдѣ оба лагеря галицкой молодежи имѣютъ свои кружки, не трудно было бы достичь какихъ нибудь результатовъ, еслибъ тутъ находились на лицо представители русскаго общества, проникнутые славянской идеей, безъ всякихъ обрусительныхъ замашекъ. Но такихъ людей ни прежде не было, ни теперь нѣтъ. Много, много, если вамъ укажутъ на какого нибудь австрійскаго приказнаго -- русина, имѣющаго, быть можетъ, порученіе отъ московскихъ славянолюбцевъ слѣдить за обществомъ "Сичь", т. е., по просту говоря, подглядывать и подслушивать, а потомъ отписывать... Если только это справедливо, то развѣ такими средствами можно добиться какого-нибудь единенія? Про русиновъ "хохломановъ" всякій святоюрецъ будетъ вамъ кричать, что они испортили въ Австріи положеніе всѣхъ галичанъ, навлекли на Галицкую Русь раздраженіе цислейтанскаго правительства. Но не трудно доказать, что Галицкіе народники, каковы бы ни были ихъ "увлеченія" и "мечтанія", дѣйствовали и дѣйствуютъ послѣдовательнѣее и честнѣе галичанъ, льнущихъ къ Москвѣ, и даже въ государственномъ смыслѣ менѣе "преступны", чѣмъ святоюрцы. Разсудите сами:

Главнѣйшею цѣлью галицкихъ народниковъ должна быть полная автономія крестьянской массы, а, вслѣдъ за нею, всего Галицкаго населенія путемъ освобожденія изъ подъ польской гегемоніи -- и въ народномъ, и въ политическомъ, и въ экономическомъ смыслѣ, на основахъ федеративныхъ. Вѣроятно, абсолютное большинство гилицкихъ народниковъ довольствуется такой именно программой. Что-же она заключаетъ въ себѣ немыслимаго для австрійской монархіи? Всѣ народности Австріи въ обѣихъ половинахъ имперіи, не имѣющія полной автономіи, стремятся рѣшительно къ тому же самому. Русины въ Галиціи -- все равно, что словаки въ Венгріи. Отчего имъ не хлопотать о своей эмансипаціи, когда даже въ предѣлахъ Транслейтаніи, такое же славянское племя -- хорваты -- пользуются значительною автономіею; когда въ той же самой Галиціи, шляхетное и городское меньшинство поляковъ хозяйничаетъ вполнѣ и съ каждымъ годомъ добивается все большаго преобладанія и большей обособленности отъ цислейтанскаго правительства? Федераціи съ однимъ монархомъ во главѣ хотятъ, въ сущности, всѣ народности Австріи, и еслибъ даже Галиція образовала со временемъ русинскую, а не польскую федеративную область, въ такой идеѣ нѣтъ еще ничего разрушительнаго, отзывающагося государственной измѣной. И пропаганда галицкихъ народниковъ обусловлена положеніемъ крестьянской массы, которой отъ пановъ не ждать никакого добра. Да и тутъ австрійское правительство было, тридцать лѣтъ тому назадъ, зачинщикомъ и подстрекателемъ, вызвавъ такія кровавыя репрессаліи крестьянъ надъ помѣщиками, къ какимъ врядъ ли готовится галицкая анти-московская молодежь.

Теперь посмотримъ, о чемъ мечтаютъ святоюрцы, въ чемъ состоитъ ихъ тайный заговоръ? Они готовы были бы, еслибъ могли, отторгнуться отъ Австріи и политически слиться съ русскимъ государствомъ. Прямо они, конечно, этого не говорятъ, особливо въ печати; но безъ этой конечной цѣли все ихъ "движеніе" безсмысленно. Они ненавидятъ поляковъ гораздо больше, чѣмъ народники, примѣшивая къ этому вѣроисповѣдный вопросъ, заигрываютъ съ православіемъ, какъ съ русско-государственнымъ элементомъ. Каждый изъ нихъ готовъ сдѣлаться русскимъ подданнымъ, разумѣется, за хорошее жалованье, чинокъ и крестикъ. Спрашивается: развѣ это не болѣе опасно съ государственно-австрійской точки зрѣнія? Только русины этой партіи держатъ себя приниженно, хитро, слабодушно, а то такъ и безъ всякаго достоинства, и, состоя на австрійскомъ жалованьи, занимаются своей, въ сущности, весьма пустой и ничтожной, хотя и престарѣлой пропагандой. Они и ихъ московскіе патроны должны поневолѣ игралъ роль сторонниковъ австрійскаго правительства, какъ только въ Галиціи начнется какой-нибудь процессъ, въ которомъ попадутся русины противной партіи. Голь эта весьма неблаговидна. Будь на мѣстѣ австрійскаго какое угодно правительство, оно точно также бы считало опаснѣе имѣть для себя такихъ подданныхъ, которые мечтаютъ объ отторженіи цѣлой области и присоединеніи ея къ большому и единоплеменному государству. Но до тѣхъ поръ, пока русины московскаго оттѣнка будутъ держать себя также приниженно и осторожно, австрійскія власти ограничутся подозрительностью, а дѣятельно преслѣдовать будутъ одну молодёжь народной партіи. Въ этихъ преслѣдованіяхъ правительство находитъ самую энергическую поддержку со стороны поляковъ, которымъ обѣ партіи одинаково ненавистны, такъ какъ и та, и другая стоятъ за высвобожденіе изъ подъ ихъ первенства галицко-русскаго народа. Опаснѣе же они должны считать анти-московскихъ русиновъ, потому что тѣ выступаютъ врагами экономическаго захвата и эксплуатаціи пановъ. По поводу арестовъ молодыхъ русиновъ, а потомъ и политическихъ процессовъ, вѣнская и мадьярская журналистика прокричали на всю Европу о подпольной работѣ русскаго панславизма. Для австрійской журналистики панславизмъ -- слово очень растяжимое. Ей некогда разузнать хорошенько: находятся ли русинскіе народники въ какой-нибудь связи съ панславизмомъ, какъ они его разумѣютъ? Но нечего особенно надъ этимъ смѣяться: и наша публика валитъ все въ одну кучу и врядъ ли даетъ себѣ ясный отчетъ въ томъ, что происходитъ въ интеллигенціи самаго близкаго къ намъ славянскаго племени? Нельзя сказать, чтобы въ нашей публицистикѣ ничего не появлялось въ послѣднее время о Галиціи и галицкихъ русскихъ. Были даже весьма замѣчательныя статьи на эту именно тэму, гдѣ разбирались отношенія русиновъ къ полякамъ. Но общество наше отличается крайнею забывчивостью. Отдѣльный изслѣдователь броситъ свѣтъ на извѣстный вопросъ; но онъ не въ состояніи вызвать иниціативу въ обществѣ, когда оно равнодушно. Поэтому-то я и нахожу столько фальши въ возгласахъ о славянской "идеѣ". Ужь если въ дѣлѣ русинскаго движенія не видно никакихъ крупныхъ результатовъ, то чего ждать для остального славянскаго міра? А русинская молодёжь, учащаяся въ Вѣнѣ, продолжаетъ между собою ту же вражду. Приверженцы "московскихъ идей", образующіе общество "Основа", по прежнему должны страдать двойственностью своего положенія и отсутствіемъ средствъ даже въ выработкѣ себѣ порядочнаго литературнаго языка. Прежде, т. е. лѣтъ девять тому назадъ, еще было кое-какое "радѣніе" обрусительнаго характера; но теперь при русской церкви давненько уже все притихло и съёжилось. Мнѣ лично, въ теченіи цѣлаго лѣта, не удалось напасть ни на одного русскаго, который находился бы въ постоянныхъ сношеніяхъ съ галицкой интеллигенціей -- отъ имени ли славянскаго комитета, или по собственному почину. И выходитъ какая-то игра во взаимную мистификацію: и русская публика, и австрійская журналистика воображаютъ, что великорусскіе славянолюбцы организовали цѣлый заговоръ или, по крайней мѣрѣ, оцѣпили всю Галицію своими агентами. Какъ только какой-нибудь русскій туристъ -- будь онъ директоръ департамента, или профессоръ московскаго университета -- попадетъ въ Галичъ, Львовъ или въ любую русинскую деревушку, его сейчасъ же арестуютъ подъ тѣмъ предлогомъ, что у него не визированъ паспортъ, и держатъ въ тюрьмѣ до тѣхъ поръ, пока ему не удастся засвидѣтельствовать свою личность. Въ этихъ арестахъ сказывается гораздо болѣе непріязненность поляковъ, чѣмъ подозрительная боязнь австрійскаго правительства. Производить хотя бы только пропаганду великорусскаго языка въ самой Галиціи -- въ теперешнее время было бы очень и очень неудобно; но въ теченіи болѣе пятнадцати лѣтъ и въ Львовѣ, и въ Вѣнѣ можно было бы воспитать въ средѣ галицкой интеллигенціи здоровую, честную и просвѣтительную солидарность съ передовой долею нашего общества.

Вотъ первый итогъ московско-русскаго славянолюбія. Онъ представляетъ собою отрицательную величину. Мы увидимъ, что и въ другихъ славянскихъ центрахъ повторится почти то же самое съ прибавкой новыхъ недоразумѣній, противорѣчій и пререканій.

VI.

Въ русской публицистикѣ послѣднихъ двухъ лѣтъ есть выдающаяся замѣтка о Вѣнѣ, какъ центрѣ славянской пропаганды въ предѣлахъ Австріи. Она помѣщена въ третьемъ письмѣ книжки князя В. Мещерскаго, весьма смѣло озаглавленной: "Правда о Сербіи". Выдается она ложнымъ и пустымъ резюмированіемъ многолѣтней дѣятельности тамошняго посольскаго священника о. Раевскаго, на котораго князь Мещерскій взглянулъ до комизма наивнымъ и сентиментальнымъ взглядомъ. Читатель проститъ мнѣ довольно большую выписку, гдѣ говорится и о славянскомъ радѣніи отца Раевскаго, и объ антиславянскомъ духѣ русскаго посольства въ Вѣнѣ:

"Много протекло времени съ тѣхъ поръ, какъ онъ (т. е. посольскій священникъ) поступилъ на это мѣсто молодымъ, бодрымъ, энергичнымъ, полнымъ прекрасныхъ стремленій, духовныхъ задачъ, полезныхъ для русскаго дѣла цѣлей -- и что же? Годы шли за годами и привели къ нынѣшнему времени...

"А нынѣшнее время, что это такое?

"Утѣшительный итогъ, подведенный подъ полезную дѣятельность, что ли?

"Вѣнецъ долго и систематично веденнаго дѣла?

"Право отдыхать на лаврахъ, что ли?

"Нѣтъ, это такое время, когда съ болью и съ жгучею болью на сердцѣ оставшимся русскимъ (?!) приходится сознаться, что пока годы шли впередъ, пока русскія газеты трубили о прогрессѣ, русское дѣло во всѣхъ фазисахъ Восточнаго вопроса шло назадъ и назадъ и, наконецъ -- пришло къ нынѣшнему положенію, когда не знаешь какому Богу молиться...

"Жаль мнѣ было глядѣть на этого еще не состарѣвшагося старика. Всякій человѣкъ, работавшій извѣстный періодъ своей жизни, имѣетъ право просить у Бога чувства спокойной совѣсти. При мысли, что вѣдь я столько-то работалъ, то-то сдѣлалъ и вотъ плоды моей работы такіе-то, а онъ (это должно по мнѣнію автора относиться не къ Богу, а къ отцу Раевскому) бѣдняга не имѣетъ этого чувства -- и не можетъ его имѣть, ибо выходитъ, что онъ, русскій священникъ, въ теченіе 20-ти лѣтъ (слѣдовало бы сказать сорока лѣтъ) своего служенія въ центрѣ славянскихъ идей, интересовъ, схватокъ съ врагами славянства -- ничего не могъ сдѣлать.

"А почему не могъ сдѣлать?

"Почему -- разсказывать долго, да и трудно; довольно если скажешь: потому не могъ сдѣлать, что за нимъ былъ всегда, и есть теперь, строжайшій полицейскій надзоръ со стороны австрійскаго правительства -- за что? Понятно каждому русскому, -- за то, что онъ горячо любитъ Россію, горячо вѣруетъ въ ея будущность, горячо преданъ славянскимъ братьямъ, помогаетъ кому можетъ изъ нихъ, направляетъ ихъ совѣсть, даетъ совѣты, призрѣваетъ бѣдныхъ, словомъ ведетъ себя такъ, какъ по долгу своего служенія и совѣсти долженъ вести себя русскій священникъ въ Вѣнѣ.

"Однажды въ воздухѣ вѣетъ такъ: стойте за славянскіе интересы, ищите популярности между славянами, дѣлайте (?!) русскую пропаганду.

"Годъ спустя вѣтеръ шепчетъ: воздерживайтесь отъ всякихъ сношеній со славянами и ограничивайтесь только наблюденіемъ.

"Еще годъ спустя вѣтеръ говоритъ: не наблюдайте, а служите только въ церкви.

"Года два спустя, лозунгъ такой -- славянство, славянство, и славянство!

"Годъ спустя: Боже насъ сохрани вмѣшиваться въ славянскія дѣла...

"При такомъ перемѣнчивомъ климатѣ, весьма напоминающемъ барометрическія явленія и колебанія въ Петербургѣ -- полагаю живется не легко. Отъ того бывали и бываютъ времена, когда помочь какому нибудь славянину также бываетъ опасно, какъ совершить какое либо преступленіе.

"Даже возмущаться тѣмъ, какъ не деликатно иногда поступаетъ австрійское правительство съ славянами и русскими -- бываетъ не совсѣмъ безопасно, а изливать свои впечатлѣнія въ письмахъ все равно, что трубить съ крыши, во всеуслышаніе цѣлой Вѣны: такъ много есть лицъ, имѣющихъ уши, чтобы слышать, такъ много есть людей, имѣющихъ глаза, чтобы видѣть."

О теперешнемъ же вѣнскомъ посольствѣ лѣтописецъ сердца говоритъ дальше:

"Бѣдный русскій человѣкъ, пріѣзжая въ Вѣну, ожидаетъ -- вотъ сейчасъ повѣетъ на него благодатнымъ вѣяніемъ русской національной политики.

"Предоставляю вамъ судить како (во) его изумленіе, когда вѣтры доносятъ до него слѣдующіе звуки: русскіе съ ума сошли,-- всѣхъ надо въ сумасшедшій домъ... На газеты надо надѣть желѣзныя рубахи, Черняева надо повѣсить, славянскій комитетъ закрыть, всякаго русскаго, кто противъ Турціи, надо сослать въ Сибирь; добровольцевъ надо вернуть по этапу, славянъ надо отдать туркамъ на исправленіе; восточный вопросъ, это -- бредъ. Никакого славянскаго вопроса нѣтъ; все это выдумали газеты,-- надо вѣрить одному только графу Аидраши и проч. и проч.

"Такъ какъ эти звуки гуляютъ очень свободно, и ихъ слышатъ всѣ русскіе, и раздаются они, т. е. эти звуки -- на русскомъ языкѣ, то всѣ эти звуки далеко не государственный секретъ и я могу занесть ихъ въ свою книжку впечатлѣній.

"Какъ видитъ читатель, положеніе наше въ Вѣнѣ продолжаетъ быть cette glace fragile, sur laquelle on glisse...

"Не правда ли странно, читатель?

"И если принять въ соображеніе, что точь въ точь то же самое говоритъ графъ Андраши на счетъ Россіи, русскихъ и русскихъ газетъ, то невольно, съ свойственною русскому человѣку добродушною наивностью, приходишь къ разнымъ вопросамъ, не получающимъ разрѣшенія...

"Не нашему брату, простому смертному, рѣшать столь мудрые вопросы; намъ остается лишь замѣтить и констатировать мимоходомъ, что если двадцать одинъ годъ назадъ, политика наша была Нессельродевская и Меттерниховская, то есть, австро русская, то двадцать одинъ годъ спустя, въ Вѣнѣ, она далеко не та, чѣмъ она есть въ Петербургѣ."

Не моя вина, что я принужденъ цитировать прозу князя Мещерскаго. Въ текущей публицистикѣ не попадалось мнѣ ничего такого, чѣмъ бы я могъ лучше воспользоваться, какъ исходною точкой для собственныхъ обобщеній. Все, что тутъ говорится по поводу дѣятельности вѣнскаго посольскаго священника и самого посольства, можетъ служить однимъ изъ образцовъ той пустой болтовни, которая характеризуетъ московскихъ и петербургскихъ славянолюбцевъ.

Князь Мещерскій, въ этомъ смыслѣ -- совсѣмъ не исключеніе. Пріѣхать въ Вѣну, сходить въ посольскую церковь, потолковать съ отцомъ Раевскимъ, принять все за чистую монету, безъ малѣйшей провѣрки, настрочить задорно-чувствительныхъ фразъ -- на это способенъ всякій русскій корреспондентъ изъ лагеря нашихъ шовинистовъ. А трезвыя, фактическія оцѣнки заставляютъ себя ждать по цѣлымъ десятилѣтіямъ. Мнѣ, по крайней мѣрѣ, въ послѣднія десять лѣтъ не попадалось ни одной статьи, въ которой бы правдиво и точно изображенъ былъ вѣнскій мірокъ славяно-русской пропаганды.

Гостинная посольскаго священника въ Вѣнѣ сдѣлалась, дѣйствительно, въ шестидесятыхъ годахъ (а можетъ быть, и раньше) тѣмъ мѣстомъ, гдѣ сходились въ Вѣнѣ русскіе и славяне. Самъ по себѣ этотъ фактъ уже показываетъ, какъ мало наша интеллигенція пользовалась такимъ славянскимъ центромъ, какъ Вѣна. Будь это иначе, священникъ посольской церкви, конечно, никогда не могъ бы играть выдающейся роли. Сдѣлалось это на безлюдьи. И пріѣзжіе въ Вѣну русскіе не могли или не хотѣли приложить свой починъ къ дѣлу сближенія съ славянами, да и посольскій персоналъ ограничивался всегда чиновничьимъ исполненіемъ своихъ обязанностей. За то священникъ посольства могъ дѣйствовать на свой страхъ и придавать славянскому дѣлу въ Вѣнѣ тотъ или иной характеръ. Жалобы, надъ которыми такъ расчувствовался авторъ "Правды о Сербіи", по моему -- одинъ отводъ и маскировка. Я очень хорошо помню, что въ концѣ шестидесятыхъ годовъ посольство нисколько не мѣшало г. Раевскому приручать къ себѣ братьевъ-славянъ и хлопотать въ интересахъ славянскаго дѣла. И со стороны австрійскаго правительства что-то незамѣтно было особыхъ преслѣдованій и придирокъ. А между тѣмъ, истинно-полезной дѣятельности не замѣчалось, о чемъ я уже достаточно говорилъ выше.

Объ австрійскихъ преслѣдованіяхъ, право, совѣстно было бы и говорить. Надо быть и въ этомъ дѣлѣ хоть сколько нибудь справедливымъ. Еслибы въ центрѣ русской имперіи студенты инородческаго происхожденія занимались настолько антинаціональнымъ и антигосударственнымъ движеніемъ, какъ это было въ Вѣнѣ съ шестидесятыхъ годовъ, то, конечно, съ ними обходились бы нѣсколько иначе... Мало того, что правительство допустило образованіе въ средѣ славянской молодежи нѣсколькихъ обществъ, въ томъ числѣ двухъ русскихъ, оно разрѣшило даже всеславянскія студенческія сходки или "коммерціи". Одна изъ такихъ сходокъ, бывшая въ 1869 году, особенно свѣжо сохранилась въ моей памяти. По приглашенію членовъ русской "Основы", я тоже принималъ въ ней участіе, и полицейскій комиссаръ, присутствовавшій на сходкѣ, не воспротивился произнесенію рѣчи русскимъ писателемъ. И надо было послушать, что говорилось тогда различными славянами: русинами, хорватами, сербами, чехами! О такой свободѣ слова всѣмъ этимъ братьямъ-славянамъ нечего было бы и мечтать въ другомъ государствѣ. Наконецъ, я изъ личнаго опыта могу привести еще одинъ фактъ: въ теченіи двухъ зимъ я находился въ постоянныхъ сношеніяхъ съ разными славянами, преимущественно съ русинами, и въ обществѣ "Русская Основа" прочелъ цѣлый курсъ исторіи новой русской литературы. И никогда меня никто не безпокоилъ; изъ чего вытекаетъ или довольно добродушная безпечность австрійской полиціи, или же отсутствіе придирчивости. Разъ только со мной желалъ познакомиться комиссаръ той части города, гдѣ я жилъ; но и его вопросы оказались весьма непритязательными. Желалъ бы я также знать, какой корреспондентъ за послѣднія десять лѣтъ былъ высланъ изъ Вѣны? А кажется, никто изъ нихъ не церемонился (да и теперь не церемонится) въ своихъ отзывахъ объ австрійскомъ правительствѣ и въ выраженіяхъ своихъ славянскихъ симпатій, которыя, съ австрійской точки зрѣнія, имѣютъ прямой противогосударственный характеръ? Австрійскіе нѣмцы доказываютъ даже, что вѣнская полиція въ шестидесятыхъ годахъ была неизмѣримо строже съ нѣмецкими студентами, чѣмъ съ славянами. Извѣстный писатель фельетонистъ Карлъ-Эмиль Францозъ напечаталъ въ "Neue Freie Presse", въ октябрѣ 1877 года, нѣсколько фельетоновъ, посвященныхъ воспоминаніямъ объ одной выдающейся фигурѣ изъ славянскихъ студенческихъ кружковъ его времени -- какъ разъ той эпохи, когда я пріѣхалъ въ первый разъ въ Вѣну. Личность эту онъ назвалъ "Martin der Rubel" и въ текстѣ приводитъ его вымышленное или настоящее имя. Это былъ вожакъ святогорской партіи, русинъ, принявшій русское подданство, который, по увѣреніямъ автора, дѣйствовалъ не однимъ краснорѣчіемъ, но и русскими рублями, и находился въ непримиримой враждѣ съ другимъ вожакомъ федеративно-соціальной партіи, уже настоящимъ великорусскимъ "нигилистомъ", къ которому авторъ съ разными оговорками относится весьма симпатично, какъ къ энтузіасту и безсребреннику. Вражда двухъ вожаковъ повела ихъ къ дуэли; но святоюрецъ донесъ на федералиста и авторъ увѣряетъ, что только по этому поводу полиція узнала кое-что о той пропагандѣ, какая производилась въ то время между славянскимъ студенчествомъ. Точно также извѣстно мнѣ, что, за послѣднія десять лѣтъ, полиція никого изъ русскихъ не преслѣдовала и не высылала изъ Праги. Съ 1870 года, цѣлыхъ семь лѣтъ жилъ тамъ, между прочимъ, русскій, писавшій постоянно корреспонденціи въ петербургскія газеты, и въ нихъ онъ весьма свободно говорившій нетолько о чешскихъ партіяхъ и порядкахъ, но и о дѣйствіяхъ богемскаго штатгальтера, барона Келлера. Этимъ же русскимъ было сдѣлано многое для знакомства съ нашимъ языкомъ и литературой: онъ издалъ христоматію для чеховъ съ отрывками изъ лучшихъ произведеній русской поэзіи и прозы и въ разное время давалъ уроки русскаго языка чехамъ и даже нѣмцамъ всякаго званія: студентамъ, профессорамъ, женщинамъ, купцамъ, офицерамъ. Онъ мнѣ самъ лично передавалъ, что его разъ въ семь лѣтъ пригласилъ полицейскій комиссаръ и также наивно, какъ меня въ Вѣнѣ, спрашивалъ: чѣмъ онъ занимается въ Прагѣ и не имѣетъ ли намѣренія производить политическую пропаганду? И въ то же время въ Прагѣ перебывали десятки посланцевъ славянскаго комитета и подолгу жили разные молодые слависты съ командировками отъ университетовъ, почти исключительно принадлежа къ направленію московскихъ обрусителей. Никто не мѣшалъ всѣмъ этимъ господамъ производить свою византійскую пропаганду и, если они этого не дѣлали, то, вѣроятно, вслѣдствіе обще-русской замашки браниться и болтать, а не брать на себя черновую работу. Мнѣ сообщали даже люди вполнѣ свѣдущіе, что наши слависты ограничиваются обыкновенно двумя тремя археологами и словесниками, ни куда не ходятъ и не стараются вовсе сближаться съ живыми элементами мѣстной интеллигенціи. Сказать мимоходомъ, меня это нисколько не удивляетъ: всегда и вездѣ русскіе студенты, магистранты и докторанты, на двѣ трети своего состава, ведутъ себя точно также, куда бы ихъ ни послали: въ Берлинъ или Гейдельбергъ, въ Вѣну или Парижъ.

Единственный случай, надѣлавшій шуму на всю Европу, была высылка изъ Праги генерала Черняева. Объ этомъ "скандалѣ" я могу судить по отзыву очевидцевъ, и русскихъ, и чеховъ. Цислейтанское правительство, конечно, лучше бы поступило, еслибъ не придало уличнымъ оваціямъ такого серьёзнаго характера. Оваціи эти были организованы, какъ меня увѣряли, издателемъ главнаго старочешскаго органа; другіе вожаки этой партіи были уже потомъ какъ бы вынуждены принять участіе въ демонстраціи. Но никто изъ чеховъ, сколько нибудь искреннихъ, не скрывалъ того, что пріемъ Черняеву былъ "удѣланъ" (слѣдуя чешской фразеологіи), съ исключительною цѣлью взбѣсить правительство. И тѣ же свидѣтели сообщали мнѣ, что всей исторіи преданъ былъ слишкомъ театральный характеръ. Словомъ, генералъ Черняевъ явился тутъ однимъ лишь поводомъ, а на сценѣ разыгрался новый эпизодъ безконечной распри между чехами и нѣмцами. И развѣ не элементарная справедливость заставляетъ признать, что всякое правительство въ Европѣ (за исключеніемъ, быть можетъ, англійскаго) постаралось бы также съ большимъ или меньшимъ тактомъ, удалить изъ центра населенія, враждебно настроеннаго къ себѣ -- поводъ непріятной агитаціи?

Былъ еще случай, но уже не съ русскимъ, а только съ корреспондентомъ московскихъ газетъ -- чехомъ, издателемъ журнала, печатавшагося въ Прагѣ на русскомъ языкѣ. Этого чеха я когда-то довольно хорошо зналъ, сколько помнится, занимался съ нимъ даже немного русскимъ языкомъ въ Вѣнѣ, въ зиму 1868--1869 года. Такъ какъ онъ теперь умеръ, то и нѣтъ надобности прикрывать его анонимомъ. Назывался онъ докторъ Гюнтеръ. Къ этому имени онъ еще прибавлялъ сфабрикованное имъ самимъ прозвище Прелучевъ. Познакомился я съ нимъ въ студенческомъ чешскомъ "Сполькѣ". Тогда этотъ славянинъ находился въ остромъ періодѣ руссофильства и страстно желалъ выучиться поскорѣй по русски. Потомъ онъ отправился въ Россію, работалъ въ какихъ-то редакціяхъ въ Петербургѣ и въ Москвѣ и даже слушалъ въ военной академіи лекціи профессора Драгомирова, съ цѣлью, какъ онъ мнѣ сообщалъ, преуспѣть въ теоріи "уличной" войны, что онъ врядъ ли нашелъ въ лекціяхъ генерала Драгомирова. Изъ Россіи ему удалось, кажется, вывести кое-какія деньжонки и на нихъ основать въ Прагѣ ежемѣсячный журналецъ "Славянскій Свѣтъ" на русскомъ языкѣ. Говоря откровенно, этотъ руссолюбивый агитаторъ былъ, по моему, безъ царя въ головѣ, шумно, безтолково повторявшій общія мѣста нашего и западнаго славянофильства, болѣзненно нервный, болтливый и смѣшной, хотя и способный на такъ называемую "лихорадочную дѣятельность", умѣвшій въ то же время обдѣлывать свои дѣлишки и наивный до послѣдняго предѣла. Передъ смертью онъ кончилъ сумасшествіемъ, и врядъ ли бы психіатръ, знававшій его, удивился такому исходу. Вотъ этотъ-то докторъ Гюнтеръ-Прелучевъ, уже въ званіи редактора "Славянскаго Свѣта", во время уличныхъ сценъ, бывшихъ въ 1872 году (по поводу выборовъ въ богемскій ландтагъ), послалъ телеграмму гг. Каткову и Гилярову-Платонову, въ которой выдумалъ стрѣляніе солдатами въ народъ и взывалъ отъ имени "побіенныхъ братьевъ" о присылкѣ "казаковъ"-освободителей. Телеграмма была задержана, Гюнтеръ и сотрудникъ его, сербъ Дьордьевичъ, арестованы. Подробности процесса извѣстны читателямъ нашихъ газетъ. Но мнѣ лично сообщали люди, которымъ я привыкъ вѣрить, что Гюнтеръ, сидя въ тюрьмѣ, уговорилъ своего сотрудника взять на себя вину. Гюнтеръ былъ освобожденъ по недостатку уликъ, а Дьордьевичъ приговоренъ къ шестилѣтней тюрьмѣ, съ изгнаніемъ потомъ изъ предѣловъ Австріи -- наказаніе, которое, по амнистіи, сокращено было до четырехъ съ небольшимъ лѣтъ. Прибавлю (какъ пикантную иллюстрацію къ біографіи чешскаго руссофила), что онъ передъ своимъ сумасшествіемъ работалъ по славянскому отдѣлу въ нѣсколькихъ руссофобскихъ газетахъ Вѣны и даже доставлялъ переводы съ русскаго въ военное министерство.

Теперь, можетъ ли кто нибудь изъ насъ, русскихъ, кричать, даже по поводу такого дѣла, о возмутительномъ насиліи австрійскаго правительства? Представьте себѣ, что какой нибудь редакторъ -- русскій подданный -- издающій въ Петербургѣ (или еще лучше, въ Варшавѣ) журналъ на иностранномъ языкѣ, послалъ бы такую телеграмму политическимъ дѣятелямъ въ Австрію или въ Пруссію, какъ вы думаете: погладили-ли бы его по головкѣ?... Конечно, въ Англіи никогда бы не было политическаго процесса изъ-за такой водевильной телеграммы; но надо сравнивать двѣ подходящія дѣйствительности, чего наши славянолюбцы обыкновенно не дѣлаютъ.

Вотъ извѣстные мнѣ факты. Имъ рѣзко противорѣчатъ только аресты и высылки за границу -- въ Галиціи, потому, главнымъ образомъ, что тамошняя администрація состоитъ изъ поляковъ.

VII.

Перейдемъ теперь къ посольству, при чемъ я опять возьму исходной точкой характеристики автора "Правды о Сербіи". Еслибы, вмѣсто князя Мещерскаго, говорилъ публицистъ политически развитый, имѣющій здоровое національное чувство, онъ могъ бы сказать то же самое только съ другой подкладкой и былъ бы по своему правъ. И въ 1876 году, во время сербской войны, и годъ спустя, въ время войны русско-турецкой, въ русскомъ посольствѣ въ Вѣнѣ царилъ духъ строгаго нейтралитета или, лучше сказать, соглашенія съ политикой Андраши, и братья славяне до сихъ поръ имѣютъ поводъ считать русскаго посла болѣе чѣмъ равнодушнымъ къ ихъ интересамъ. Въ этомъ случаѣ слѣдуетъ говорить не о "посольствѣ", а просто о личности и образѣ дѣйствія посла. Въ моихъ корреспонденціяхъ я старался ознакомить нашу публику съ умственной физіономіей г. Новикова и думаю, что отнесся къ нему нѣсколько безпристрастнѣе моихъ собратовъ по газетному дѣлу, по крайней мѣрѣ, тѣхъ, у кого русскій шовинизмъ слишкомъ ужь не продуманъ. По научнымъ антецеденціямъ русскаго посла въ Вѣнѣ, избравшаго когда-то Гу сса предметомъ своей диссертаціи, можно было бы, конечно, ожидать, что въ немъ живутъ гораздо большія симпатіи къ славянскимъ народностямъ. Но г. Новиковъ промѣнялъ ученую каррьеру на чиновничью, и къ тому времени, когда онъ достигъ виднаго положенія въ дипломатіи, въ немъ, по всей вѣроятности, сложились такіе охранительные и осторожные принципы, что ему въ славянскомъ "движеніи" можетъ мерещиться нѣчто красное, революціонное, разрушительное. Даже дѣльцы славянской агитаціи (и съ такими мнѣ пришлось сталкиваться въ Вѣнѣ, въ послѣднюю поѣздку) -- изъ тѣхъ, которые съумѣли сдѣлаться "своими людьми" въ посольствѣ -- считаютъ г. Новикова слишкомъ ужь консервативнымъ, хотя бы и съ московско-государственной точки зрѣнія. Отъ нашего дипломатическаго представителя начальство и русское общественное мнѣніе, сочувствующее славянству, требуютъ двухъ, совершенно противоположныхъ вещей. Какъ посолъ, г. Новиковъ долженъ хлопотать о наилучшихъ отношеніяхъ съ австрійскимъ дворомъ и министерствомъ; какъ человѣкъ, признающій значеніе народныхъ и общественныхъ, симпатій, г. Новиковъ долженъ поддерживать между австрійскими славянами идею славянскаго единенія, агитацію, направленную противъ нѣмцевъ и мадьяровъ. Нашъ посолъ предпочелъ выполненіе первой задачи и добился своего; а это было не такъ легко. До его назначенія въ Вѣну, русское посольство стояло и ко двору, и къ министерству въ очень натянутыхъ отношеніяхъ. Можно прямо сказать, что, еслибы Россія двинулась на Турцію при предшественникахъ г. Новикова, австрійское правительство повело бы себя значительно иначе. Та уступчивость, какую Австрія показала въ эту войну въ разныхъ вопросахъ, возможна только при прекрасныхъ отношеніяхъ русскаго посла съ дворомъ и министерствомъ, иначе говоря -- съ графомъ Андраши. Тутъ нельзя не признать положительной національной заслуги г. Новикова. Но упреки, какіе дѣлаются съ разныхъ сторонъ нашему послу, далеко не безосновательны. Къ чему вдаваться въ крайности исключительно дипломатической программы и вести себя безъ пониманія того, что въ симпатіяхъ русскаго народа и общества къ славянству есть хорошаго? Эти два вопроса и общественное мнѣніе, и отдѣльные друзья славянства могутъ обратить къ г. Новикову, нисколько къ нему не придираясь. Но въ томъ-то и дѣло, что наши дипломаты не умѣютъ держаться благой середины: или черезъ-чуръ агитируютъ, или же вдаются въ брезгливую осторожность и безъ всякой нужды выставляютъ себя недоброжелателями родственныхъ намъ народовъ. Въ обличеніи князя Мещерскаго, направленномъ на русскаго посла по вопросу прошлогодней сербской войны, врядъ ли много преувеличеннаго. И годъ спустя, лѣтомъ 1877 года, мнѣ въ Вѣнѣ не мало разсказывали о томъ, какъ?.. Новиковъ боится славянскаго движенія, и опять-таки изъ-за своего консерватизма. Въ то же время, мнѣ лично извѣстны факты, показывающіе, что нашъ посолъ до пускаетъ въ свою интимность нѣкоторыхъ частныхъ агентовъ славянскаго дѣла. Такъ, напримѣръ, достаточно знакомый русской публикѣ г. Божидаровичъ-Веселитскій находится въ постоянныхъ сношеніяхъ съ г. Новиковымъ. Кромѣ того, переговоры съ бѣлградскимъ правительствомъ о военной субсидіи шли, сколько слышно, черезъ вѣнское же посольство, а такія дѣла не обходятся безъ непосредственныхъ совѣщаній нетолько съ оффиціальными, но и съ частными агентами. Событія сдѣлали то, что дипломатическій формализмъ г. Новикова, долженъ былъ значительно податься. Да и вообще слѣдовало бы держать себя одинаково хорошо и съ представителями славянскихъ народностей, и съ нѣмцами, и съ мадьярами, по крайней мѣрѣ, въ предѣлахъ частныхъ сношеній. Тогда нашъ посолъ давнымъ бы давно устранилъ ту политическую травлю, какую устроилъ противъ него, между прочимъ, умный и талантливый пражскій журналистъ I. С. Скрейшовскій. Въ этихъ безцеремонныхъ и часто совершенно вздорныхъ нападкахъ нашъ посолъ виноватъ на половину. Его никто достаточно не знаетъ, потому что онъ живетъ слишкомъ замкнуто, боится славянъ, имѣющихъ имя, и вообще дѣлаетъ изъ посольства такое мѣсто, куда и русскіе-то ходятъ неохотно; а славяне и совсѣмъ не дерзаютъ являться.

Требованія публицистовъ, въ родѣ князя Мещерскаго, лишены, конечно, всякой серьёзности, потому что въ немъ говоритъ вздорный русскій шовинизмъ съ прибавкою самыхъ антипатичныхъ обрывковъ ученія московскихъ византійцевъ. Было бы весьма печально, еслибъ наши дипломаты на видныхъ постахъ руководствовались мнѣніями и симпатіями именно такой публицистики. Но можно безъ всякой придирчивости сказать, что наша дипломатія вообще не считаетъ себя нисколько нравственно обязанной представлять собою хоть немного русское общество -- не то общество, которое болтаетъ по-французски и дѣлаетъ карьеру, а лучшую долю образованныхъ русскихъ, работающихъ надъ прогрессомъ своей страны.

До сихъ поръ наша дипломатія, т. е. персоналъ заграничныхъ миссій и посольствъ, ускользала отъ анализа общественнаго мнѣнія. Пресса считала ее почему-то почти неприкосновенной. Въ то время, какъ всѣ наши министерства, въ предѣлахъ цензурной возможности, давали поводъ газетамъ и журналамъ высказаться и о характерѣ данной администраціи, и о тѣхъ или иныхъ оффиціальныхъ личностяхъ, заграничная наша дипломатія укутана была въ какой-то туманъ. Еще кое когда въ корреспонденціяхъ говорится о посольствахъ, послахъ и посланникахъ, и то больше въ репортерскомъ тонѣ, или же хвалебномъ; а сами редакціи въ передовыхъ статьяхъ и отдѣльныхъ этюдахъ не считаютъ нужнымъ или возможнымъ задѣвать вопросъ о нашей дипломатіи. Французы -- на что уже шовинисты; но послѣ франкопрусской компаніи спохватились, что въ ихъ дипломатіи далеко не все ладно. Даже самыя консервативныя газеты печатали статьи на эту тэму. Французское общество сознало, что дипломатія въ эпоху второй имперіи (да и послѣ того) сдѣлалась рутинной, легкой, безъидейной; что въ нее набирались молодые люди безъ основательнаго образованія, иногда просто невѣжественные, только бы они были хорошихъ фамилій и свѣтски полированные; что молодые дипломаты, даже и самые даровитые, проходятъ въ министерскихъ канцеляріяхъ, а потомъ въ посольствахъ, одну формальную выучку; что они слишкомъ мало изучаютъ тѣ страны, гдѣ живутъ, недостаточно работаютъ надъ исторіей, литературой, этнографіей этихъ странъ и ограничиваются обыденными сношеніями въ свѣтскомъ и дипломатическомъ кружкѣ; что ихъ нельзя, наконецъ, поставить (за самыми малыми исключеніями) на одну доску съ хорошими нѣмецкими, англійскими и американскими дипломатами. Если французы нашли нужнымъ задѣть такой вопросъ, то, право, не мѣшало и намъ немного разобраться въ немъ, не для вздорныхъ обличеній, а, по крайней мѣрѣ, для знанія фактической правды. Минута для этого болѣе подходящая, чѣмъ когда-либо. Россія выступила передъ Европой нетолько съ народно-русской, но и съ народно-славянской политикою. Надо же привести въ общественномъ сознаніи къ нѣкоторому единству и послѣдовательности задачи государства и стремленія общества съ одной стороны, и уровень дипломатическаго персонала -- съ другой. Каждое наше вѣдомство болѣе изучено и знакомо публикѣ, особливо тѣ отрасли государственной службы, гдѣ таланты и знанія стоятъ на первомъ планѣ. А можемъ ли мы сказать, чѣмъ наша дипломатія выше или ниже французской, какой въ ней преобладаетъ духъ, черезъ хорошую или недостаточную школу проходятъ наши дипломаты, серьёзно ли занимаются изученіемъ тѣхъ странъ, гдѣ живутъ -- словомъ, можно ли примѣнить и къ нимъ большинство тѣхъ критическихъ замѣчаній, съ какими французская пресса уже обращалась къ своей дипломатіи?

Каждый изъ насъ, кто заговоритъ объ этомъ предметѣ, на основаніи личныхъ (хотя бы и многолѣтнихъ) наблюденій, рискуетъ натолкнуться на обвиненія въ голословности и въ личныхъ мотивахъ. У него нѣтъ почти никакой почвы подъ ногами. Все онъ долженъ черпать изъ своего практическаго знакомства съ нашими политическими представителями и посольскими чиновниками и рискуетъ, конечно, вдаться въ личности, не желая того. Поневолѣ приходится дѣлать отрицательныя оцѣнки, т. е. заявлять, чего до сихъ поръ не видно въ русской заграничной дипломатіи, что объ ней неизвѣстно, какія желанія вправѣ было бы русское общество предъявлять ей, особенно въ политикѣ, связанной съ славянскимъ вопросомъ. Гдѣ печатные труды нашихъ дипломатовъ, какіе не трудно встрѣтить въ англійской, американской, нѣмецкой и французской литературѣ? Въ новѣйшее время, по славянскому міру, едва ли не одинъ покойный Гильфердингъ показалъ своей книгой, что онъ не даромъ занималъ свое консульское мѣсто. Но развѣ мало было, да и теперь состоитъ, въ славянскихъ центрахъ, начиная съ Вѣны, пословъ, политическихъ агентовъ и простыхъ консуловъ? Цо западно-европейской дипломатіи еще большій недочетъ. Едва ли не въ одной Южной Америкѣ два русскіе дипломата составили каждый по книгѣ, вышедшія въ послѣднія десять или пятнадцать лѣтъ: это гг. Глинка и Смирновъ; да и то ни одна изъ нихъ не носитъ на себѣ спеціально-дипломатическаго характера: г. Смирновъ написалъ этюдъ о русско-бразильской торговлѣ; а г. Глинка выпустилъ на французскомъ языкѣ опытъ о соціальной наукѣ, только впослѣдствіи переведенный по-русски. Сколько могло бы появиться съ эпохи крымской кампаніи интереснѣйшихъ книгъ, статей, брошюръ; но наши и крупные, и мелкіе дипломаты пишутъ только по обязанности службы, а въ публицистику пускаются развѣ тогда, когда выкажутся по службѣ слишкомъ рьяными. Главными принадлежностями каждаго дипломата должны быть діалектика и умѣнье писать. Дипломатическая служба требуетъ особаго экзамена, не существующаго въ другихъ отрасляхъ администраціи. Но степень общаго умственнаго развитія, начитанности, наблюдательности, практическихъ знаній и литературныхъ талантовъ дипломатическаго персонала, вѣроятно, долго еще будетъ для русскаго общества "канцелярской тайной". Въ Англіи, напримѣръ, молодые attachés и секретари посольства обязаны каждый годъ представлять обстоятельные этюды о внутренней политикѣ, учрежденіяхъ, соціальномъ и экономическомъ бытѣ тѣхъ странъ, гдѣ они служатъ. Эти изслѣдованія печатаются обыкновенно въ ежегодныхъ прибавленіяхъ къ "Синей Книгѣ". Не мало попадается очень дѣльныхъ этюдовъ. Стоитъ только вспомнить, что Джонъ-Стюартъ-Миль, въ своей книгѣ "О представительномъ правленіи", воспользовался для практическаго обсужденіи вопроса "о представительствѣ меньшинства" запиской тогда еще молодого дипломата Гэра (это было въ сороковыхъ годахъ), состоявшаго въ званіи attaché при одномъ изъ скандинавскихъ посольствъ. Если не ошибаюсь, наши русскіе attachés и секретари тоже обязаны представлять въ извѣстные сроки записки по разнымъ вопросамъ, но онѣ никогда не печатаются, и русская читающая публика продолжаетъ быть совершенно разобщенной съ умственною дѣятельностью тѣхъ молодыхъ людей, которые, черезъ десять, пятнадцать лѣтъ, назначаются на видные дипломатическіе посты. Еще на магометанскомъ Востокѣ дѣло нѣсколько иначе обставлено. Существуетъ спеціальная школа при азіатскомъ департаментѣ; въ секретари и въ дипломатическіе консулы попадаютъ люди гораздо болѣе подготовленные, даже съ высшими учеными степенями, попроще, посерьёзнѣе, не зараженные свѣтскою и чиновническою суетностью. Да и надъ ними нѣтъ никакого общественнаго контроля опять-таки потому, что наша пресса обходила эту привилегированную сферу администраціи. Въ русскихъ посольскихъ канцеляріяхъ Европы, можно смѣло сказать (за исключеніемъ константинопольской, которой я не знаю), господствуетъ духъ брезгливаго бюрократизма и замѣчается полное отсутствіе національнаго чувства -- не того чувства, о которомъ мечтаютъ шовинисты во вкусѣ князя Мещерскаго, а чувства, связаннаго съ самобытной народной физіономіей, съ извѣстными идеями, пріемами и формами, присущими національной интеллигенціи. Есть, конечно, кое-какія исключенія между личностями, занимающими видные посты, люди серьёзнаго образованія, по своему убѣжденные и даже оригинальные. Но, вообще говоря, развитому русскому человѣку въ каждой посольской и консульской канцеляріи становится чрезвычайно жутко. Сошлюсь прямо на всѣхъ моихъ соотечественниковъ, не утратившихъ хорошей стороны національнаго чувства или просто любящихъ видѣть въ каждомъ дѣлѣ искренность, серьёзность, жизнь, умственную иниціативу. Развѣ они не были поражаемы всею этою антипатичною внѣшностью: обязательнымъ французскимъ языкомъ, сухостью и пустотой, чиновничьимъ важничествомъ и барской спѣсью, а еще чаще: крайнею нелюбезностью, уклончивостью, третированіемъ всѣхъ, какъ надоѣдливыхъ просителей? Ничего подобнаго вы не найдете ни въ одной посольской канцеляріи другихъ странъ: въ нихъ, при всѣхъ недостаткахъ, чувствуется одна черта -- нація и обязанность служить ея интересамъ.

Наивно было бы и удивляться тому, что наша дипломатія въ Австріи не имѣла никакихъ прочныхъ традицій, что въ вѣнскомъ посольствѣ вѣтеръ дуетъ то. въ ту, то въ другую сторону. Несмотря на то, что Австрія, какъ главное славянское государство послѣ Россіи, представляетъ для насъ первенствующій политическій интересъ, дипломаты, служавшіе въ ней, уже совершенно пренебрегали такими работами, которыми они могли бы послужить русскому обществу. Гдѣ въ нашей политической литературѣ изслѣдованія или даже брошюры, написанныя дипломатами о внутренней политикѣ Австро Венгріи, о различныхъ славянскихъ народностяхъ дуалистической имперіи, объ ихъ національномъ, культурномъ и политическомъ движеніи? А, кажется, можно было бы собрать матеріалъ и коснуться всѣхъ вопросовъ, связанныхъ съ отношеніемъ русскаго государства и общества къ австрійскимъ славянамъ. Тоже самое видимъ мы и относительно княжества Сербіи. Даже много-критиковаппые въ послѣднее время французскіе дипноматы оказываются гораздо состоятельнѣе и въ этомъ дѣлѣ. Въ то время, когда наши генеральные консулы въ Пештѣ и Бѣлградѣ "отбывали свои чиновничьи обязанности", ихъ собратъ напечаталъ обстоятельную статью о сербахъ въ Транслейтаніи, состоя генеральнымъ консуломъ въ Пештѣ. А другой ихъ собратъ и сверстникъ, бывшій австро венгерскимъ генеральнымъ консуломъ въ Бѣлградѣ, выпускаетъ теперь заново обработанную исторію Сербіи. Частные труды отдѣльныхъ дипломатовъ не говорятъ, конечно, о той или иной дипломатической системѣ даннаго правительства, но они даютъ обществу возможность судить хоть сколько-нибудь о томъ, какіе люди занимаютъ дипломатическіе посты. А такъ какъ у насъ оффиціальная дѣятельность этихъ людей тоже покрыта канцелярскою тайной, то никакого нравственнаго контроля быть и не можетъ. По славянскому вопросу, вплоть до нынѣшней войны, все сводилось къ случайнымъ и личнымъ вліяніямъ. Общественное мнѣніе, несмотря на отсутствіе настоящей солидарности съ славянами, все-таки высказалось съ прошлой весны въ извѣстномъ направленіи и, конечно, имѣло право желать, чтобы наши дипломатическіе дѣятели въ Константинополѣ, Вѣнѣ и Бѣлградѣ выказывали извѣстное единство въ своемъ поведеніи. А этого далеко не было, да и до сихъ поръ нѣтъ. Личности окрашиваютъ дѣятельность посольствъ и генеральныхъ консульствъ въ тотъ или иной колоритъ. Теперь въ вѣнскомъ посольствѣ славяне -- въ загонѣ; но и при прежнихъ послахъ, когда отношенія съ австрійскимъ дворомъ и министерствомъ бывали довольно натянуты, тоже не видно было строго опредѣленной программы, въ которую славянскія симпатіи входили бы серьёзною составною частью.

Изъ того, что я сказалъ о Вѣнѣ по отношенію къ славянскому вопросу, читатель можетъ легко заключить, что и въ другихъ центрахъ дѣйствительность даетъ болѣе отрицательные, чѣмъ положительные итоги. А не нужно забывать, что Вѣна -- ближайшій пунктъ, что въ него изъ Петербурга попадаешь въ двое сутокъ, что здѣсь нашлись бы всевозможные рессурсы для дѣятельной работы надъ славянскимъ движеніемъ въ какихъ угодно направленіяхъ.

П. Боборыкинъ.

(Продолженіе будетъ).

"Отечественныя Записки", No 4, 1878

Оставить комментарий Боборыкин Петр Дмитриевич (yes@lib.ru) Год: 1878 Обновлено: 18/05/2023. 85k. Статистика. Очерк: Публицистика Мемуары и публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Мотивы и выводы).

Боборыкин Петр Дмитриевич На славянском распутье

НА СЛАВЯНСКОМЪ РАСПУТЬѢ.

Боборыкин Петр Дмитриевич
На славянском распутье