Бласко-Ибаньес Висенте
Кровь и песок

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Sangre y arena
    Перевод Марии Ватсон.
    Текст издания: журнал "Современный Міръ", NoNo 9--12, 1908.

   

Кровъ и песокъ.

Романъ Бласко Ибаньеса.

Переводъ съ испанскаго М. Ватсонъ.

   Какъ и во всѣ тѣ дни, когда ему приходилось выступать въ боѣ быковъ, Хуанъ Галльярдо позавтракалъ рано. Кусокъ жаренаго мяса былъ единственнымъ его блюдомъ. Вина -- ни капли; бутылка стояла нетронутая передъ нимъ: нужно было сохранить полнѣйшее спокойствіе. Выпилъ онъ только двѣ чашки кофе,-- крѣпкаго, чернаго,-- и тотчасъ-же закурилъ громадную гаванскую сигару.
   Уже нѣсколько лѣтъ,-- съ тѣхъ поръ, какъ онъ получилъ первое приглашеніе "подвизаться" въ Мадридѣ,-- Галльярдо останавливался всегда въ одномъ и томъ же отелѣ, на улицѣ Алькала. Здѣсь хозяева смотрѣли на него, какъ на родственника, а корридорные, привратники, повара и старыя горничныя боготворили его, считая славой отеля. Здѣсь же пролежалъ онъ довольно долго въ постели, раненый двумя ударами бычачьихъ роговъ, пролежалъ, перевязанный и забинтованный, въ атмосферѣ, густо пропитанной запахомъ іодоформа и табачнымъ дымомъ. Но это дурное воспоминаніе не вліяло на его настроеніе. Въ своемъ суевѣріи южанина, безпрерывно подвергающагося опасности, онъ считалъ, что этотъ отель -- "подъ счастливой звѣздой", и былъ увѣренъ, что ничего дурного не случится съ нимъ здѣсь. Развѣ какая нибудь пустяковина его профессіи: разодранная одежда или кой-гдѣ задѣтое рогами быка тѣло -- вотъ и все. Но не окончательная гибель, выпавшая на долю нѣкоторыхъ изъ его товарищей, воспоминаніе о которыхъ всегда разстраивало его даже среди самаго сильнаго веселья.
   Въ дни боя быковъ Галльярдо, послѣ ранняго завтрака, просиживалъ цѣлые часы въ столовой отеля, гдѣ глаза всѣхъ присутствующихъ, особенно же дамъ, устремлялись съ любопытствомъ и восхищеніемъ на знаменитаго тореро {Torero -- тотъ, кто сражается съ быками въ циркѣ пѣшій; тореадоръ -- всадникъ, сражающіяся съ быками.}. То и дѣло подходили поклонники и поклонницы, восторженные почитатели и друзья, сдѣлавшіе себѣ изъ него кумира и считавшіе молодого Галльярдо "своимъ матадоромъ" {Matador тоже что и espada или estoqueador, т. е. лицо, которое, сражаясь съ быкомъ, убиваетъ его шпагой.}.
   Нѣкоторые изъ почитатей Галльярдо, приходившихъ въ столовую отеля, имѣли довольно неказистый внѣшній видъ: потрепанную одежду и голодныя лица; это были репортеры захудалыхъ газетокъ, а также люди разныхъ проблематическихъ профессій, осаждавшіе Галльярдо своимъ восхищеніемъ, похвалами, просьбами о входныхъ билетахъ на бой быковъ. Общій энтузіазмъ смѣшивалъ ихъ съ остальными посѣтителями -- важными синьорами, богатыми негоціантами, государственными чиновниками, горячо расуждавшими съ ними объ искусствѣ тореросовъ и матадоровъ, ни мало не устрашаясь ихъ внѣшностью попрошаекъ.
   Подходя къ Галльярдо, всѣ обнимали его, или жали ему руку, обмѣниваясь вопросами или восклицаніями въ родѣ слѣдующихъ.
   -- Хуанильо, какъ здоровье Карменъ?
   -- Спасибо, хорошо.
   -- А какъ поживаетъ маменька,-- сеньора Ангустіасъ?
   -- Прекрасно, благодарю. Теперь она на мызѣ въ Ла-Ринконада.
   -- Что подѣлываютъ твоя сестра и племянники?
   -- Все по старому, благодарю.
   -- Какъ себя чувствуетъ твой чудакъ-шуринъ?
   -- Ничего. Все такой же говорунъ.
   -- А прибавленіе семейства? Есть надежда?
   -- Нѣтъ,-- не настолько...
   И, положивъ ноготь пальца подъ зубъ, онъ щелкалъ имъ съ жестомъ энергичнаго отрицанія.
   Затѣмъ, въ свою очередь, Галльярдо обращался съ такими же вопросами къ поклонникамъ, о житьѣ которыхъ не имѣлъ никакого понятія, исключая ихъ любви къ бою быковъ.
   -- Какъ поживаетъ ваша почтенная семья? Всѣ ли здоровы? Очень радъ... Присядьте и выпейте чего-нибудь.
   Въ тотъ день былъ назначенъ первый весенній бой быковъ въ Мадридѣ, и поклонники Галльярдо волновались и ждали отъ него чудесъ, прочитавъ въ газетахъ о его недавнихъ тріумфахъ въ другихъ городахъ Испаніи. Галльярдо былъ тореро, имѣвшимъ наибольшее число контрактовъ. Начиная съ пасхальнаго боя быковъ въ Севильѣ, онъ разъѣзжалъ, какъ тріумфаторъ, по всѣмъ городамъ Испаніи. А въ августѣ и въ сентябрѣ ему приходилось проводить ночь въ поѣздахъ желѣзныхъ дорогъ, чтобы на другой день, при громадномъ стеченіи народа, выступать на аренѣ, не имѣя минуты времени для отдыха.
   Его уполномоченный въ Севильѣ чуть не сходилъ съума, осаждаемый со всѣхъ сторонъ письмами и телеграммами, не зная, какъ согласовать всѣ эти просьбы о заключеніи контрактовъ съ временемъ, имѣющимся въ распоряженіи знаменитаго тореро.
   Наканунѣ вечеромъ Галльярдо участвовалъ въ боѣ быковъ въ Сіудадъ-Реалѣ и, не успѣвъ даже снять свой блестящій профессіональный костюмъ, сѣлъ въ поѣздъ, чтобы утромъ быть въ Мадридѣ. Здѣсь, почти не сомкнувъ глазъ, ему предстояло выступать въ боѣ быковъ въ тотъ же день, послѣ обѣда, подвергая свою жизнь опасности.
   Его поклонники восхищались какъ физической его выносливостью, такъ и дерзкой отвагой, съ которой онъ бросался на быковъ.
   Наконецъ, оставшись одинъ въ столовой, когда всѣ его поклонники разошлись по домамъ завтракать, Галльярдо только-что собрался подняться къ себѣ наверхъ, какъ въ столовую вошелъ, ведя за руку двухъ мальчиковъ и не обращая вниманія на протесты прислуги, какой то человѣкъ. Увидавъ тореро, онъ блаженно улыбнулся и пошелъ прямо къ нему, таща за собой своихъ малютокъ, не отрывая глазъ отъ своего кумира и не заботясь о томъ, куда онъ ступаетъ.
   Галльярдо тотчасъ узналъ его.
   -- Какъ поживаете, кумъ?-- И начались обычные вопросы о здоровьи семьи. Затѣмъ посѣтитель, обернувшись къ дѣтямъ, сказалъ съ важностью:
   -- Вотъ онъ передъ вами. Вы все спрашивали о немъ. Точь въ точь какъ на портретахъ.
   И оба мальчика благоговѣйно созерцали героя, столько разъ видѣннаго ими на картинахъ, украшавшихъ ихъ бѣдное жилище, созерцали то сверхъестественное существо, подвиги и богатство котораго составляли первый предметъ ихъ изумленія, лишь только они смогли дать себѣ отчетъ въ чемъ-либо въ жизни.
   -- Хуанильо, поцѣлуй руку твоего крестнаго.
   И младшій мальчикъ ткнулъ о правую руку тореро красную мордочку, только что передъ тѣмъ старательно вымытую матерью въ виду предполагавшагося посѣщенія. Галльярдо разсѣянно погладилъ крестника по головѣ. Ихъ было у него не мало по всей Испаніи,-- одно изъ послѣдствій его славы, такъ какъ восторженные почитатели постоянно упрашивали его крестить у нихъ дѣтей.
   -- Какъ ваша торговля, кумъ?-- спросилъ Галльярдо.-- Дѣла хороши?
   Въ отвѣтъ поклонникъ запахалъ руками.-- Еле-еле хватаетъ на прожитье и все тутъ.-- Галльярдо съ сожалѣніемъ взглянулъ на плохенькую его одежду и сказалъ:
   -- Не хотите ли посмотрѣть на бой быковъ, кумъ? Идите ко мнѣ въ комнату и скажите Гаработо, чтобы онъ далъ вамъ билетъ. Прощайте. А вы, малыши, купите себѣ чего-нибудь на это.-- И онъ сунулъ мальчикамъ два дуроса. Уходя, отецъ разсыпался въ благодарностяхъ за подарокъ дѣтямъ и за билетъ, который долженъ былъ вручить ему слуга тореро.
   Галльярдо посмотрѣлъ на часы -- всего лишь часъ.
   Выйдя изъ столовой, онъ направился къ лѣстницѣ, но тутъ кинулась ему навстрѣчу женщина, закутанная въ старый длинный плащъ.
   -- Хуавихо, Хуанъ,-- не узнаешь меня? Я Каракола, сенья Долоресъ, мать бѣдняги Лечугеро.
   Галльярдо улыбнулся старухѣ,-- черной, маленькой, сморщенной, болтливой, съ рѣзкими движеніями и горящими, какъ угли, глазами, настоящими глазами вѣдьмы. Угадывая конечную цѣль ея болтовни, тореро поспѣшилъ опустить руку въ карманъ.
   -- Я узнала, что ты сегодня пріѣхалъ, и подумала:-- Пойду-ка, посмотрю на Хуанихо,-- онъ, навѣрное, не забылъ мать своего бѣднаго товарища.-- Какой же ты нарядный, какой ты красивый... Знаешь, дѣла мои очень плохи... Ахъ, еслибъ былъ живъ мой сынъ! Ты помнишь Петихо? Помнишь тотъ вечеръ, когда онъ умеръ?
   Галльярдо, положивъ дуросъ въ костлявую руку старухи, не зналъ, какъ ему отдѣлаться отъ ея крикливой болтовни и ея причитаній, и думалъ про себя:
   -- Проклятая вѣдьма! Пришла напоминать ему въ день боя о бѣдномъ Лечугеро, его товарищѣ первыхъ лѣтъ, который на его глазахъ умеръ почти мгновенно, пораженный прямо въ сердце ударомъ роговъ быка, когда они оба вмѣстѣ подвизались на аренѣ площади Лебрихо!..
   -- Ты заслуживаешь любви королевы Испаніи... Пускай сенья Карменъ смотритъ въ оба: когда нибудь тебя похититъ у нея прекрасная "гаши" {Gacht -- такъ цыгане въ Испаніи называютъ женщинъ не цыганокъ -- и слово это вошло въ употребленіе въ народѣ.} и не отпуститъ назадъ... Не дашь ли ты мнѣ билетъ на сегодня, Хуанихо? Такая мнѣ охота посмотрѣть на тебя?
   Громкіе возгласы старухи и ея восторженныя причитанія вызывали смѣхъ у отельной прислуги и нарушили строгій запретъ, сдерживавшій у входа въ гостинницу толпу любопытныхъ и попрошаекъ, привлеченныхъ сюда пріѣздомъ тореро. Мало-по-малу протискались въ вестибюль разные нищіе, оборванцы, продавцы газетъ. Мальчишки, съ пачками газетъ подъ мышкой, пробирались впередъ, снимали шапки и кричали съ восторженной фамильярностью:
   -- Галльярдо! Оло, Галльярдо! Да здравствуютъ храбрецы!
   Самые смѣлые хватали его за руку, крѣпко жали ее и приглашали и другихъ сдѣлать тоже, говоря:
   -- Пожмите ему руку: онъ не сердится... Онъ такой симпатичный!
   Одни просили у него милостыни, другіе -- билетовъ на бой быковъ, съ намѣреніемъ тотчасъ же перепродать ихъ. Галльярдо, улыбаясь, защищался отъ этой лавины поклонниковъ, тѣснившихъ и давившихъ его со всѣхъ сторонъ. Онъ вытащилъ изъ всѣхъ кармановъ мелкую серебряную монету и разсовывалъ ее направо и налѣво въ протянутыя къ нему алчныя руки или бросалъ вверхъ въ толпу.
   -- Ничего больше нѣтъ у меня... Все топливо вышло... Ступайте съ Богомъ!
   И, дѣлая видъ, что ему непріятна эта -- на самомъ дѣлѣ льстившая ему -- популярность, онъ своими мускулистыми руками атлета быстро проложилъ себѣ дорогу, очутился у лѣстницы и, съ ловкостью борца перескакивая со ступеньки на ступеньку, взбѣжалъ на верхъ. Между тѣмъ, отельная прислуга, не сдерживаемая больше присутствіемъ тореро, безцеремонно выталкивала на улицу собравшуюся толпу.
   Проходя мимо комнаты, занимаемой Гарабато, Галльярдо увидѣлъ черезъ полуоткрытую дверь своего слугу среди чемодановъ и картонокъ, достающаго костюмъ маэстро для боя быковъ.
   Когда тореро очутился одинъ въ своей комнатѣ, веселое возбужденіе, вызванное у него лавиной поклонниковъ, мгновенно исчезло. Наступали наиболѣе тяжелыя минуты дня: неувѣренность послѣднихъ часовъ передъ боемъ, какой-то смутный страхъ. Мадридская публика и Міурскіе быки... Онъ, правда, не мало сразилъ и Міурскихъ быковъ; въ концѣ концовъ, они такіе же, какъ и остальные. Но ему припомнились его товарищи, павшіе на "редонделѣ" {Арена цирка.} почти всѣ жертвами быковъ именно этой породы. За что нибудь онъ и другіе тореросы требуютъ же въ контрактахъ на тысячу песетъ больше, когда имъ приходится имѣть дѣло съ Міурскими быками. Онъ нервно ходилъ по комнатѣ.
   Опасность, которая вблизи, казалось, опьяняла его, увеличивая его отвагу, теперь, когда онъ остался одинъ, наводила на него тоску именно вслѣдствіе своей неопредѣленности. То и дѣло онъ смотрѣлъ на часы: но не было еще двухъ. Какъ медленно идетъ время!
   Желая развлечься, онъ досталъ изъ кармана уже прочитанное имъ письмо и съ наслажденіемъ вдыхалъ распространявшійся отъ него необычайно сильный ароматъ. Галльярдо страстно любилъ душиться, словно въ тѣлѣ его еще оставался ѣдкій смрадъ грязной бѣдности, въ которой прошли его дѣтство и первая юность; и душился онъ съ такимъ неслыханнымъ изобиліемъ, что враги поднимали его за это на смѣхъ, а поклонники снисходительно улыбались этой слабости атлета, хотя имъ приходилось иногда отворачиваться отъ него, такъ какъ чрезмѣрность сильныхъ духовъ, употребляемыхъ Галльярдо, угрожала имъ тошнотой.
   Галльярдо читалъ и перечитывалъ письмо съ улыбкой удовольствія и тщеславія. Тамъ было всего лишь съ полдюжины строкъ: привѣтъ изъ Севильи, пожеланія удачи въ Мадридѣ, поздравленія впередъ съ торжествомъ. Такое письмо могло попасть въ какія угодно руки безъ малѣйшаго урона для репутаціи написавшей его. "Другъ Галльярдо" стояло въ началѣ и подпись: "Вашъ другъ Соль". Все письмо было выдержано въ холодномъ дружескомъ тонѣ. Тореро, читая его, не могъ избѣжать нѣкотораго непріятнаго ощущенія, точно ему причиняли какое-то униженіе.
   -- Эта гаши,-- бормоталъ онъ.-- Какой тонъ... Со мной...
   Но сладостныя воспоминанія вызвали у него улыбку.
   -- Что-жъ такое: холодный тонъ въ письмахъ -- обычная вещь для знатныхъ сеньоръ.-- И недовольство его быстро смѣнилось восхищеніемъ.
   Въ то время, какъ Галльярдо читалъ письмо, его слуга Гарабато входилъ и выходилъ изъ комнаты съ разными предметами для туалета маэстро. Гарабато былъ человѣкъ съ виду молчаливый. Уже нѣсколько лѣтъ онъ сопровождалъ матадора въ качествѣ слуги. Сначала онъ принадлежалъ къ той же профессіи, и свою карьеру они начали съ Галльярдо вмѣстѣ. Но Гарабато не повезло. Онъ былъ маленькаго роста, невзрачный, не крѣпкаго тѣлосложенія, и, казалось, всѣ неудачи выпали на его долю, а слава и успѣхъ на долю его товарища. Два раза онъ оставался лежать замертво на аренѣ цирка, сраженный рогами быка, и лишь чудомъ оба раза ему удалось выздоровѣть. Наконецъ, онъ удовольствовался тѣмъ, что сталъ довѣреннымъ слугой бывшаго своего товарища. Но чтобы вовсе не исчезла память объ его прошломъ, онъ причесывалъ жесткіе волосы свои пышными локонами надъ ушами и сохранилъ на затылкѣ священную прядь волосъ, такъ называемый колетъ, т. е. косицу,-- профессіональный знакъ, отличавшій его отъ простыхъ смертныхъ.
   Когда Галльярдо сердился на Гарабато, бурный гнѣвъ вспыльчиваго маэстро угрожалъ всегда первымъ дѣломъ этому волосяному украшенію.
   -- И ты, безсовѣстный, позволяешь себѣ носить колетъ! Вотъ я отрѣжу тебѣ крысиный твой хвостъ; подожди, бродяга, наглецъ!
   Гарабато принималъ со смущеніемъ эти угрозы, но мстилъ за нихъ тѣмъ, что замыкался въ безмолвіе выдающагося человѣка, отвѣчая лишь пожиманіемъ плечъ на веселое настроеніе маэстро, когда тотъ, возвращаясь тріумфаторомъ съ боя быковъ, спрашивалъ его съ дѣтской радостью:
   -- Ну, что ты скажешь? Хорошъ я былъ сегодня, не правда-ли?
   Отъ товарищества юныхъ лѣтъ у слуги осталась привилегія говорить на ты со своимъ господиномъ. Но фамильярность эта сопровождалась глубокимъ поклоненіемъ и уваженіемъ и была похожа на фамильярность оруженосцевъ со своими рыцарями.
   Когда Гарабато сложилъ на постель все нужное для костюма маэстро, онъ вышелъ на середину комнаты и, не глядя на тореро, какъ бы говоря самъ съ собой, произнесъ отрывистымъ и глухимъ голосомъ:
   -- Два часа!
   Галльярдо нервно поднялъ голову, положилъ письмо въ карманъ и переспросилъ:
   -- Два часа?
   Но тотчасъ же блѣдное лицо его вспыхнуло. Глаза широко раскрылись, какъ бы ужаснувшись чего-то неожиданнаго.
   -- Какой костюмъ приготовилъ ты для меня?
   Гарабато движеніемъ руки указалъ на постель, но прежде, чѣмъ онъ успѣлъ произнести хоть слово, гнѣвъ маэстро, шумный и бѣшеный, обрушился на него:
   -- Будь ты проклятъ! Ничего ужъ не понимаешь въ своемъ дѣлѣ? Отъ сохи что-ли явился сюда?.. Бой быковъ въ Мадридѣ, Міурскіе быки,-- а ты приготовилъ мнѣ красный костюмъ, точь въ точь такой, въ какомъ погибъ бѣдный Мануэль Эспартеро. Безсовѣстный!.. Врагъ ты мнѣ, что-ли? Желаешь моей смерти?
   Глаза маэстро сверкали; бѣлки налились кровью. Казалось, онъ сейчасъ бросится на Гарабато, но стукъ въ дверь положилъ конецъ этой сценѣ.
   -- Войдите.
   Вошелъ юноша въ свѣтломъ костюмѣ съ краснымъ галстухомъ, держа шляпу въ рукѣ, украшенной кольцами съ крупными брилліантами. Это былъ одинъ изъ поклонниковъ Галльярдо, пріѣхавшій утромъ изъ Бильбао съ тѣмъ, чтобы вернуться на другой же день обратно. Галльярдо лишь смутно помнилъ его, однако заговорилъ, какъ и со всѣми своими поклонниками, на ты:
   -- Садись, пожалуйста. Когда ты пріѣхалъ въ Мадридъ? Какъ поживаетъ твоя семья?
   Юный поклонникъ сѣлъ съ чувствомъ набожнаго богомольца, входящаго въ святилище, и рѣшилъ не двигаться отсюда до послѣдняго момента, счастливый тѣмъ, что маэстро говоритъ ему ты. Черезъ каждыя два слова онъ называлъ Галльярдо запросто Хуанъ, чтобы и мебель, и стѣны комнаты, и всѣ проходящіе по корридору могли быть посвящены въ эту его закадычную дружбу съ великимъ человѣкомъ.
   Галльярдо на нѣсколько минутъ вышелъ изъ комнаты, а когда онъ вернулся, у него сидѣлъ уже второй посѣтитель, докторъ Руисъ, популярный врачъ, тридцать лѣтъ присутствовавшій на всѣхъ бояхъ быковъ и лѣчившій всѣхъ раненыхъ тореросовъ въ Мадридѣ.
   Галльярдо восхищался докторомъ Руисомъ и считалъ его самымъ выдающимся представителемъ универсальной науки, въ то же время позволяя себѣ ласково пошутить надъ его добродушнымъ характеромъ и беззаботностью относительно одежды.
   Докторъ Руисъ былъ человѣкъ низенькаго роста, съ толстымъ животомъ, широкимъ лицомъ, нѣсколько плоскимъ носомъ и круглой бородой грязновато-желтаго цвѣта. Все это, вмѣстѣ взятое, давало головѣ его отдаленное сходство съ головой Сократа. Одежда его, поношенная и запятнанная, казалась снятой съ чужого плеча и висѣла мѣшкомъ на его неуклюжемъ тѣлѣ, растолстѣвшемъ въ частяхъ, посвященныхъ пищеваренію, и тощемъ въ частяхъ, посвященныхъ движенію
   -- Это святой,-- говорилъ про него Галльярдо,-- онъ ученъ и, къ тому же, добръ, какъ хлѣбъ. Никогда не будетъ у него и песеты. Все, что онъ имѣетъ, онъ отдаетъ -- и беретъ лишь то, что ему даютъ.
   Двѣ сильныя страсти, два увлеченія вдохновляли дона Руиса: революція и бой быковъ. Революція -- неопредѣленная, полная ужасовъ, которой предстояло обрушиться на всю Европу, не пощадивъ въ ней ничего изъ нынѣ существующаго: анархическое республиканство, не дававшее себѣ труда изложить программу будущаго и только ясное въ своихъ разрушительныхъ тенденціяхъ.
   Тореросы смотрѣли на Руиса, какъ на отца. Всѣмъ имъ онъ говорилъ ты, и достаточно было телеграммы изъ самаго отдаленнаго угла Испаніи, чтобы добрый докторъ въ ту же минуту сѣлъ въ поѣздъ и помчался лѣчить раненаго бычачьими рогами одного изъ своихъ "дѣтокъ". Вознагражденіе за труды не играло для него никакой роли: онъ бралъ лишь то, что ему давали.
   Увидавъ Галльярдо послѣ долгаго отсутствія, Руисъ крѣпко обнялъ его и поцѣловалъ.
   -- Ну, какъ обстоитъ дѣло съ республикой, докторъ? Когда она, наконецъ, явится къ намъ?-- спросилъ Галльярдо.-- Насіоналъ говоритъ, будто скоро,-- чуть-ли не на этихъ дняхъ?
   -- А тебѣ что за дѣло до нея. Оставь въ покоѣ бѣднаго Насіонала. Для него было бы лучше искуснѣе управляться съ бандерильясами {Banderilla -- родъ маленькаго дротика, украшеннаго лентами, который во время представленія ловко бросаютъ въ быковъ, чтобы ихъ раздразнить. Banderillero -- тореро, бросающій banderillas.}. Тебя же должны интересовать лишь сраженія съ быками, которыя ты проводишь божественно. Мнѣ говорили, что быки сегодняшняго вечера...
   Но тутъ доктора прервалъ юный посѣтитель, желавшій дать свѣдѣнія, полученныя имъ о какомъ-то быкѣ, на котораго возлагали большія надежды.
   Галльярдо счелъ нужнымъ познакомить двухъ своихъ поклонниковъ; но онъ забылъ фамилію молодого человѣка. Нахмуривъ брови, съ выраженіемъ задумчивости на лицѣ, напрягалъ онъ свою память, почесывая голову.
   Впрочемъ, нерѣшительность его продолжалась недолго.
   -- Эй, послушай, какъ зовутъ твою честь? Прости, но самъ знаешь,-- вокругъ меня всегда столько народа...
   Юноша скрылъ подъ добродушной улыбкой свое разочарованіе, видя, что маэстро забылъ его фамилію, и назвалъ себя.
   Услыхавъ его фамилію, Галльярдо сразу его припомнилъ и постарался исправить свою забывчивость, добавивъ въ его фамиліи слова:-- "Богатый рудокопъ изъ Бильбао",-- и представилъ его "знаменитому доктору Руису".
   Двое мужчинъ, точно они давно были знакомы, связанные общей страстью, принялись оживленно разговаривать о быкахъ.
   -- Садитесь туда,-- сказалъ Галльярдо, указывая на диванъ въ глубинѣ комнаты.-- Здѣсь вы никому не помѣшаете. Говорите и не обращайте на меня вниманія,-- я начну сейчасъ одѣваться. Между мужчинами...
   И онъ снялъ верхнюю одежду, оставшись въ одномъ нижнемъ бѣльѣ. Затѣмъ, сѣвъ на стулъ, отдалъ себя въ умѣлыя руки Гарабато.
   Тотъ быстро и ловко побрилъ его. Послѣ итого началась процедура прически. Слуга обильно полилъ волосы тореро брилліантиномъ и эссенціями, причесалъ ихъ пышными локонами на лбу и на вискахъ, а затѣмъ приступилъ къ уборкѣ профессіональнаго знака -- священной косы на затылкѣ.
   Онъ съ благоговѣніемъ расчесалъ густую прядь волосъ, увѣнчивавшую затылокъ маэстро, потомъ заплелъ ее и двумя шпильками прикололъ на макушкѣ, оставивъ окончательную уборку головы напослѣдокъ. Теперь нужно было заняться ногами борца. Гарабато всталъ на колѣни передъ маэстро, держа въ рукахъ большіе пучки ваты и бѣлыхъ бинтовъ.
   -- Ты становишься римляниномъ, Хуанъ,-- сказалъ докторъ Руисъ, прерывая свой разговоръ съ юношей.-- Тебя готовятъ къ бою, какъ когда-то готовили гладіаторовъ.
   -- Года, докторъ,-- отвѣтилъ съ нѣкоторой грустью тореро.-- Мы начинаемъ старѣть. Когда я въ дни зеленой юности сражался съ быками и съ голодомъ, то не нуждался въ этихъ приспособленіяхъ,-- ноги у меня были какъ желѣзныя въ однихъ шелковыхъ чулкахъ.
   Между тѣмъ Гарабато засунулъ между пальцами ногъ маэстро маленькіе клочки ваты, потомъ прикрылъ подошвы и верхнюю часть ступни слоемъ этой мягкой оболочки. Затѣмъ, взявъ бѣлые бинты, онъ спиралью забинтовалъ ими ноги маэстро, подобно тому, какъ были завернуты древнія муміи. Послѣ того взялъ иглу, воткнутую въ одинъ изъ рукавовъ его куртки, и зашилъ концы бинтовъ. Галльярдо постучалъ о полъ своими туго забинтованными ногами, сдѣлавшимися крѣпче отъ тѣсно обнимавшей ихъ оболочки, и слуга натянулъ на ноги своего господина первую пару чулокъ, толстыхъ, бѣлыхъ и длинныхъ, служившихъ единственной защитой ногъ. Поверхъ бѣлыхъ были одѣты розовые шелковые чулки и новые башмаки съ бѣлыми подошвами.
   Теперь настала очередь шелковыхъ панталонъ табачнаго цвѣта съ тяжелыми золотыми вышивками на швахъ. На нижнемъ концѣ ихъ, тоже вышитомъ золотомъ, были продѣты толстые шелковые шнуры. Эти шнуры крѣпко затягивались подъ колѣнями, придавая ногѣ искусственную силу, и назывались мачосъ (machos). Галльярдо просилъ слугу не церемониться и затягивать шнуры какъ можно туже, въ то же время напрягая изо всѣхъ силъ мускулы ногъ. Эта операція считается одной изъ самыхъ важныхъ въ туалетѣ матадора, у котораго прежде всего должны быть хорошо затянуты мачосы.
   Послѣ этого маэстро надѣлъ тонкую батистовую рубашку съ круглыми складками на груди,-- прозрачную и нѣжную. Застегнувъ ее, Гарабато завязалъ бантомъ красный галстухъ, ниспадавшій красной полосой до самой таліи. Теперь оставалась еще наиболѣе сложная часть туалета: нужно было надѣть шелковый поясъ. Это была длинная, болѣе четырехъ метровъ, полоса шелковой матеріи, такъ называемая фаха. Тореро отошелъ въ глубину комнаты, къ своимъ друзьямъ, и прикрѣпилъ къ таліи одинъ конецъ фахи. Медленно поворачиваясь на каблукахъ, онъ сталъ приближаться къ Гарабато, и фаха, обвиваясь вокругъ таліи, ложилась на нее правильными кругами, придавая ей еще большую стройность.
   Ловкій слуга, быстро сшивая вмѣстѣ и кой-гдѣ прикалывая англійскими булавками, обратилъ всѣ части костюма своего господина въ одно цѣлое, такъ что снять его съ себя тореро могъ лишь съ помощью ножницъ и чужихъ рукъ. Впрочемъ раздѣваться ему предстоитъ только вечеромъ, съ торжествомъ вернувшись въ гостинницу послѣ боя быковъ, или ему поможетъ раздѣваться быкъ своими рогами, на глазахъ у всей публики въ циркѣ, а докончатъ это дѣло въ больницѣ.
   Затѣмъ Галльярдо снова сѣлъ на стулъ, а Гарабато вторично принялся за его колету; вынулъ шпильки изъ косы и соединилъ ее съ другой, фальшивой, оканчивавшейся чернымъ бантомъ, напоминавшимъ древнюю редесилью {Redecilla -- прическа петлями въ сѣткѣ, бывшая когда-то въ большой модѣ у испанокъ.} первыхъ временъ боя быковъ.
   Въ это время вошелъ отельный слуга и доложилъ, что пріѣхалъ экипажъ съ бандерильеросами.
   Насталъ часъ отъѣзда: его нельзя было откладывать ни подъ какимъ предлогомъ, Галльярдо быстро надѣлъ поверхъ фахи чалеко {Chaleco -- нѣчто вродѣ короткой куртки безъ рукавовъ или жилета.} съ большими золотыми кистями, а поверхъ нее чакетилью {Chaquetillo -- куртка съ рукавами.}, ослѣпительнаго вида, затканную выпуклыми узорами, тяжелую какъ броня и сверкающую точно горящія уголья. Табачнаго цвѣта шелкъ чакетильи виденъ былъ лишь во внутреннемъ разрѣзѣ рукавовъ и въ двухъ треугольникахъ на плечахъ. Весь же остальной шелкъ исчезалъ подъ тяжелымъ пластомъ золотой вышивки, изображающей цвѣты, вѣнчики которыхъ были украшены разноцвѣтными камнями. Золотое шитье обрамляла золотая бахрома; такой же бахромой, звенѣвшей, какъ металлъ, на каждомъ шагу, была обшита по краямъ вся куртка. Изъ вышитыхъ золотомъ кармановъ высовывались кончики двухъ шелковыхъ носовыхъ платковъ тоже красныхъ, какъ и галстухъ, и фаха.
   -- Шапку.
   Гарабато осторожно вынулъ изъ овальной картонки боевую шапку, черную и курчавую, съ двумя висячими кистями, вродѣ ушей изъ галуновъ. Галльярдо надѣлъ шапку такъ, чтобы коса его оставалась на виду и висѣла симметрично до плеча.
   -- Плащъ!
   Гарабато взялъ со спинки стула плащъ, употреблявшійся только въ парадныхъ случаяхъ,-- нѣчто вродѣ княжеской епанчи, изъ шелка того же цвѣта, какъ и костюмъ, и также обильно украшенный золотымъ шитьемъ. Галльярдо накинулъ плащъ на одно плечо и посмотрѣлся въ зеркало. Онъ остался доволенъ своимъ костюмомъ: съ виду онъ не дуренъ. На площадь!
   Два его пріятеля поспѣшно простились, чтобы взять себѣ экипажи и слѣдовать за нимъ. Гарабато несъ подъ мышкой большой узелъ съ красными тряпками, изъ подъ котораго виднѣлись рукоятки и наконечники разныхъ шпагъ.
   Выйдя въ вестибюль отеля, Галльярдо увидѣлъ у подъѣзда большую толпу народа. Къ нему подбѣжалъ хозяинъ отеля со своей семьей и жалъ ему руку, желая успѣха. Тоже продѣлала и прислуга. Галльярдо повторялъ: спасибо, спасибо! съ улыбкой на блѣдномъ лицѣ.
   У подъѣзда ожидалъ экипажъ, запряженной четырьмя мулами, въ нарядной упряжи, съ кистями и бубенчиками.
   Гарабато уже влѣзъ на козлы со своими свертками тряпокъ и шпагъ. Въ экипажѣ сидѣли три бандерильероса, съ плащами на колѣняхъ, въ яркихъ костюмахъ, вышитыхъ съ тѣмъ же изобиліемъ, какъ и костюмъ маэстро, но только не золотомъ, а серебромъ.
   Галльярдо бросилъ своимъ товарищамъ краткое: -- "Добрый вечеръ, кабальеросы!" -- и сѣлъ на скамейкѣ, близь подножки экипажа, чтобы всѣ могли его видѣть. Улыбаясь, отвѣчалъ онъ кивками головы на привѣтствія толпы, крики женщинъ и апплодисменты продавцовъ газетъ.
   Экипажъ быстро покатился, наполняя улицу веселымъ звономъ бубенчиковъ. Улицы были запружены толпой, спѣшившей къ цирку и тѣснившейся въ сторонамъ, чтобы пропустить экипажъ. Но нѣкоторые изъ толпы, рискуя попасть подъ колеса, бросались къ экипажу, махая въ воздухѣ палками и шляпами. Волна энтузіазма подхватывала толпу, одна изъ тѣхъ стихійныхъ силъ, которыя порой охватываютъ массы и заставляютъ ихъ кричать въ какомъ-то безумномъ экстазѣ, часто даже не понимая что.
   -- Оле, храбрецы! Да здравствуетъ Испанія!
   Галльярдо отвѣчалъ всѣмъ кивками головы и своей дѣланной улыбкой. Рядомъ съ нимъ сидѣлъ бандерильеросъ Націоналъ, это вѣрный товарищъ и другъ, старше его лѣтъ на десять, человѣкъ суровый, со сросшимися бровями и степенными жестами. Но среди людей своей профессіи онъ былъ извѣстенъ добротой, честностью и политическимъ энтузіазмомъ.
   -- Хуанъ, тебѣ нельзя жаловаться на Мадридъ,-- сказалъ Насіоналъ.-- Смотри, какъ здѣшняя публика любить тебя.
   Но Галльярдо, точно не слыша его и какъ бы желая высказать заботившую его мысль, отвѣтилъ:
   -- Чуетъ мое сердце, сегодня что-нибудь да случится.
   Доѣхавъ до фонтана Сибель, экипажъ вынужденъ былъ остановиться: на встрѣчу шли пышныя похороны, направляясь къ Прадо, по улицѣ Кастелляна, перерѣзавъ потокъ экипажей изъ улицы Алькала, направлявшихся къ цирку.
   Галльярдо поблѣднѣлъ еще больше и смотрѣлъ испуганными главами на крестъ, который несли впереди, на вереницу священниковъ, пѣвшихъ молитвы и глядѣвшихъ, одни съ отвращеніемъ, другіе съ завистью, на всѣхъ этихъ забытыхъ Богомъ людей, торопившихся въ циркъ.
   Галльярдо поспѣшилъ снять шапку, слѣдуя примѣру своихъ бандерильеросовъ, которые всѣ обнажили головы кромѣ Насіонала.
   -- Будь ты проклятъ!-- крикнулъ на него Галльярдо.-- Сними же шапку, каторжникъ!
   Матадоръ съ бѣшенствомъ смотрѣлъ на бандерильероса, словно собираясь побить его, устрашенный смутнымъ опасеніемъ, какъ бы этотъ мятежъ Насіонала не навлекъ и на него большихъ несчастій.
   -- Хорошо, я сниму шапку,-- увидавъ, что крестъ уже пронесли впередъ, сказалъ Насіоналъ съ гримасой ребенка, которому досаждаютъ,-- я сниму шапку, но только въ честь покойника.
   Экипажу пришлось простоять очень долго, чтобы дать пройти большой толпѣ провожающихъ гробъ.
   -- Дурной знакъ,-- бормоталъ Галльярдо, дрожащимъ отъ гнѣва голосомъ,-- и кому это пришло въ голову направить похороны по дорогѣ, ведущей въ циркъ? Проклятье! Говорилъ я, что сегодня что-нибудь случится!..
   Насіоналъ улыбнулся, пожимая плечами, и сказалъ:
   -- Суевѣріе и фанатизмъ!.. Богъ или природа не занимаются такими пустяками.
   Эти слова, еще болѣе раздражившія Галльярдо, разогнали удрученное настроеніе другихъ бандерильеросовъ; они стали смѣяться надъ товарищемъ, какъ они всегда это дѣлали, когда онъ произносилъ любимую свою фразу: -- Богъ или природа.
   Когда, наконецъ, очистился путь, экипажъ быстро поѣхалъ дальше, опередивъ всѣхъ остальныхъ, и скоро остановился у дверей цирка.
   Галльярдо насилу могъ пробраться внутрь цирка черезъ собравшуюся у входа толпу. Имя его переходило изъ устъ въ уста съ восклицаніями восторга.
   -- Галльярдо! Пріѣхалъ Галльярдо! Оле! Да здравствуетъ Испанія!
   Галльярдо шелъ впередъ, покачиваясь на бедрахъ, съ яснымъ взглядомъ, веселый и довольный, какъ божество, словно присутствовалъ на торжествѣ, даваемомъ въ его честь. Внезапно его шею обвили двѣ руки, а въ носъ ему ударилъ сильный винный запахъ. Обнимавшій его человѣкъ имѣлъ видъ довольно приличнаго буржуа. Онъ только что позавтракалъ съ друзьями и бѣжалъ отъ ихъ веселаго надзора. Кое какъ, съ помощью постороннихъ, Галльярдо удалось освободиться изъ цѣпкихъ объятій подгулявшаго поклонника. Видя, что его разлучили съ его кумиромъ, пьяница разразился криками восторга:
   -- Оле, храбрецы! Пусть всѣ націи міра придутъ сюда восхищаться такими тореросами, какъ вотъ этотъ, и умрутъ отъ зависти... У нихъ, быть можетъ, есть корабли... есть деньги... но все ложь! Нѣтъ у нихъ быковъ, нѣтъ такихъ молодцовъ, какъ этотъ!.. Оле, мой сынъ! Да здравствуетъ моя родина!..
   Пройдя черезъ длинную, оштукатуренную залу безъ всякой мебели, въ которой собрались его товарищи по профессіи, окруженные группами почитателей, Галльярдо вошелъ въ узкую и темную комнату, въ глубинѣ которой виднѣлись огоньки. Это была часовня. Старинный образъ, изображавшій Божью Матерь, занималъ почти всю стѣну за алтаремъ. На столикѣ горѣли четыре восковыя свѣчи.
   Нѣсколько бандерильеросовъ и пикадоровъ, бѣдняковъ, также какъ и матадоры, подвергавшихъ свою жизнь опасности, набожно молилось у алтаря часовни. Но на нихъ никто не обращалъ вниманія. Вдругъ по толпѣ пронесся шопотъ, и изъ устъ въ уста стало передаваться имя:
   -- Фуэнтесъ!.. Фуэнтесъ!..
   Это былъ также извѣстный въ Мадридѣ матадоръ. Элегантный, изящный, съ плащемъ, накинутымъ на плечо, онъ горде прошелъ до алтаря и опустился съ театральной манерой на одно колѣно, откинувъ назадъ свою изящную и стройную фигуру, и въ бѣлкахъ его красивыхъ цыганскихъ глазъ отразился отблескъ свѣчей, горѣвшихъ на алтарѣ. Помолившись и сдѣлавъ крестное знаменіе, Фуэнтесъ пошелъ назадъ, пятясь задомъ къ дверямъ, какъ теноръ, удаляющійся со сцены, раскланиваясь съ публикой.
   Галльярдо держалъ себя проще. Онъ вошелъ съ шапкой въ рукѣ, снявъ плащъ, и опустился на оба колѣна передъ образомъ Богоматери, весь отдаваясь молитвѣ и не обращая вниманія на сотни устремленныхъ на него глазъ. Въ первый разъ за весь день онъ вспомнилъ о своей женѣ и о матери. Бѣдная Карменъ, тамъ, въ Севильѣ, ожидающая телеграммы! Сеньора Ангустіасъ, та спокойна со своими курами на мызѣ Ла-Ринконада, не зная, конечно, гдѣ подвизается ея сынъ. А ко всему этому еще ужасное его предчувствіе, что въ этотъ вечеръ съ нимъ что то неладное случится... Святая Божья Мать, сохрани и защити! А онъ за то будетъ добродѣтеленъ,-- броситъ то, другое, и будетъ жить, какъ велитъ Богъ.
   Укрѣпивъ суевѣрную душу свою этимъ безполезнымъ раскаяніемъ, онъ вышелъ изъ часовни взволнованный, съ влажными глазами, не замѣчая толпившихся вокругъ него людей.
   Около воротъ, называемыхъ "de Caballos" подъ аркой, имѣвшей выходъ на арену цирка, теперь, съ привычной быстротой, строились рядами участники боя быковъ: матадоры впереди, за ними бандерильеросы, отдѣленные другъ отъ друга широкими промежутками,-- а еще дальше, уже на дворѣ цирка, аррьергардъ -- желѣзный и дикій эскадронъ пикадоровъ, отъ которыхъ несло запахомъ разогрѣтой кожи и навоза,-- всѣ верхомъ на скелетоподобныхъ лошадяхъ съ завязаннымъ однимъ глазомъ. Въ видѣ контраста этому эскадрону, виднѣлись напослѣдокъ тройки муловъ, предназначенныхъ увозить павшихъ быковъ и лошадей. Красивыя, сильныя, подобранныя въ масть животныя были въ нарядной запряжкѣ, украшенной кистями, бубенчиками и небольшими національными флагами.
   Галльярдо всталъ въ рядъ съ другими двумя матадорами, обмѣнявшись съ ними кивкомъ головы. Никто не говорилъ, не улыбался. Каждый думалъ про себя, уносясь мыслями вдаль, или же ни о чемъ не думалъ, съ какой-то внутренней пустотой, производимой волненіемъ. Всѣ лица были блѣдны. Всѣ души полны были смутнымъ страхомъ передъ тѣмъ невѣдомымъ и неизвѣстнымъ, что подстерегало ихъ по ту сторону стѣны, на аренѣ, чѣмъ долженъ окончиться сегодняшній вечеръ...
   Вдругъ сзади, со стороны улицы послышался топотъ двухъ лошадей. Это подъѣзжали альгасили {Полицейскіе.} въ короткихъ черныхъ накидкахъ и въ шляпахъ, украшенныхъ желтыми и красными перьями. Они только что окончили осмотръ "редонделя" (арена цирка), выпроводивъ оттуда любопытныхъ, и пріѣхали, чтобы встать во главѣ процессіи тореросовъ.
   Наконецъ ворота арки широко распахнулись, также какъ и двери рѣшетки за ними, и передъ глазами предсталъ обширный "редондель", цѣлая площадь, окруженная амфитеатромъ, гдѣ должна была разыграться трагедія этого вечера для возбужденія и развлеченія четырнадцати тысячъ человѣкъ зрителей.
   Заиграла веселая и странная музыка,-- тріумфальный маршъ, исполняемый на шумныхъ мѣдныхъ инструментахъ и невольно заставлявшій воинственно размахивать руками и покачиваться изъ стороны въ сторону. Впередъ, молодцы!
   И борцы, щуря глаза отъ внезапнаго свѣта, перешли изъ полутьмы на залитую яркимъ сіяніемъ арену, отъ безмолвія къ шуму и крикамъ многотысячной толпы, занимавшей всѣ скамейки амфитеатра. Эта толпа волновалась приливомъ любопытства, и всѣ поднимались со своихъ мѣстъ, чтобы лучше видѣть.
   Тореросы медленно подвигались впередъ. На громадной аренѣ они казались маленькими блестящими маріонетками, на золотомъ шитьѣ которыхъ солнце сверкало всѣми цвѣтами радуги. Изящныя движенія борцовъ вызывали въ зрителяхъ восхищеніе, подобное восхищенію ребенка при видѣ чудесной игрушки. Толпа апплодировала, наиболѣе восторженные и нервные разражались криками, музыка ревѣла,-- и, среди всего этого шума, съ торжественной медленностью подвигалась куадрилья {Cuadrilla -- труппа борцовъ-тореросовъ.} отъ входныхъ дверей по направленію къ предсѣдательской ложѣ.
   Борцы, двигаясь по аренѣ, чувствовали себя теперь совсѣмъ иными. Они подвергали опасности свою жизнь за нѣчто большее, чѣмъ деньги. Ихъ неувѣренность и страхъ передъ неизвѣстностью исчезли. Они уже попирали песокъ редонделя, уже стояли лицомъ къ лицу съ публикой: настала дѣйствительность. И страстная жажда славы, желаніе превзойти товарищей, гордое сознаніе силы и ловкости -- ослѣпляли эти простыя и жестокосердыя души, заставляли ихъ забыть страхъ и вливали въ нихъ грубую отвагу.
   Галльярдо преобразился: онъ шелъ, высоко поднявъ голову, съ надменностью побѣдителя, и смотрѣлъ во всѣ стороны съ видомъ тріумфатора, точно шедшихъ рядомъ съ нимъ двухъ его товарищей не существовало. Все принадлежитъ лишь ему -- и арена, и публика. Онъ чувствовалъ себя способнымъ сразить всѣхъ быковъ, сколько ихъ ни было въ настоящую минуту на пастбищахъ Андалузіи и Кастиліи. Всѣ апплодисменты достанутся ему,-- въ этомъ онъ не сомнѣвался. Тысячи женскихъ глазъ, оттѣненныхъ бѣлыми кружевными мантильями на головахъ,-- и изъ ложъ, и изъ мѣстъ на скамейкахъ,-- устремлялись только на него; въ этомъ онъ былъ увѣренъ.
   Блестящее церемоніальное шествіе остановилось около ложи предсѣдателя, и всѣ, снявъ шапки, поклонились ему. Затѣмъ пѣшіе и верховые разсыпались въ разныя стороны. Пока альгасиль принималъ въ протянутую шляпу ключъ, брошенный ему предсѣдателемъ, Галльярдо направился къ тѣмъ скамейкамъ, гдѣ находились наиболѣе восторженные его поклонники, и отдалъ имъ на храненіе парадный свой плащъ. Подхваченный многими руками, красивый плащъ былъ растянутъ на барьерѣ, словно священный символъ сообщества. Самые восторженные поклонники матадора вскочили со своихъ мѣстъ и махали шляпами и палками, привѣтствуя Галльрдо и выражая надежды, возлагавшіяся на него:-- Пусть посмотрятъ, какъ сумѣетъ показать себя сынъ Севильи!
   А онъ, прислонившись къ барьеру, улыбался, довольный своей силой, повторяя всѣмъ: -- Очень, очень благодаренъ! Что возможно, будетъ сдѣлано.
   Не одни лишь почитатели волновались ожиданіями, глядя на него. Взоры всего амфитеатра были устремлены на матадора въ чаяніи сильныхъ ощущеній. Галльярдо былъ тореро, обѣщавшій по выраженію любителей "потрясеніе". Всѣ были увѣрены, что ему суждено кончить жизнь на аренѣ отъ удара бычачьихъ роговъ, и именно вслѣдствіе этого апплодировали ему въ смертоносномъ восторгѣ, съ жестокимъ интересомъ, подобномъ интересу того мизантропа, который слѣдовалъ всюду за укротителемъ звѣрей въ ожиданіи момента, когда тотъ будетъ растерзанъ звѣрями.
   Галльярдо смѣялся надъ старинными любителями боя быковъ, серьезными учеными тауромакіи {Tauromaquia -- искусство борьбы съ быками.}, считающими невозможнымъ какое-либо несчастіе для тореро, пока онъ подчиняется правиламъ искусства. Правила... Галльярдо не зналъ ихъ и не имѣлъ желанія знать. Храбрость и смѣлость -- вотъ что требовалось для побѣды. И почти слѣпо, наудачу, руководясь только безумной своей отвагой и опираясь на однѣ лишь физическія свои силы,-- онъ сдѣлалъ блестящую карьеру, изумляя публику до экстаза, почти ошеломляя ее своей безразсудной храбростью. Онъ не переходилъ, какъ другіе матадоры, со ступени на ступень, служа долгими годами ученикомъ и бандерильеросомъ у маэстро. Рога быковъ не пугали его.
   -- У голода рога страшнѣе. Важнѣе всего скорѣе выдвинуться.-- И онъ началъ прямо съ матадорства и, на глазахъ публики, добился въ нѣсколько лѣтъ огромной популярности.
   Имъ восхищались именно потому, что считали его гибель неизбѣжной. Публика воспламенялась подлымъ восхищеніемъ передъ слѣпотой, съ которой онъ бросалъ вызовъ смерти. Къ нему относились съ тѣмъ же вниманіемъ и заботой, какія выпадаютъ на долю приговоренныхъ къ смерти. Этотъ тореро не былъ изъ тѣхъ, что берегутъ себя, онъ съ самозабвеніемъ отдаетъ все, включая и жизнь. На него стоитъ тратить деньги: онъ за нихъ платитъ съ лихвой. И толпа съ звѣрствомъ тѣхъ, которые, сами находясь въ безопасномъ мѣстѣ, любуются опасностью, грозящей другимъ, поощряла героя и восхищалась имъ. Разсудительные люди махали руками, глядя на его подвиги. Они считали его самоубійцей, родившимся подъ счастливой звѣздой, и говорили:
   -- Пока что, ему везетъ.
   Раздались звуки литавръ и рожковъ, и на аренѣ появился первый быкъ. Галльярдо, держа на одной рукѣ боевой плащъ, простой, безъ всякихъ украшеній, продолжалъ стоять около барьера близъ скамеекъ своихъ почитателей, въ пренебрежительно-неподвижней позѣ, увѣренный, что глаза всѣхъ въ амфитеатрѣ устремлены на него.
   Быкъ этотъ былъ не его, а Фуэнтеса. Присутствіе его сдѣлается замѣтнымъ, когда появится его быкъ. Но апплодисменты по адресу товарищей, ловко дразнившихъ быка красными плащами, вывели Галльярдо изъ его неподвижности, и, несмотря на свои первоначальныя намѣренія, онъ тоже подошелъ къ быку, производя разные маневры, въ которыхъ было больше отваги, чѣмъ мастерства. Весь амфитеатръ апплодировалъ ему, подъ гипнозомъ той любви, которую внушала зрителямъ его отвага.
   Когда Фуэнтесъ убилъ перваго своего быка и, подойдя къ предсѣдательскому мѣсту, сталъ раскланиваться съ апплодировавшей ему толпой, Галльярдо поблѣднѣлъ еще больше, какъ будто всякое выраженіе благоволенія не къ нему равнялось оскорбительному забвенію. Теперь наступала его очередь; публика увидитъ великія вещи. Какія именно, онъ и самъ не зналъ, но чувствовалъ непреодолимое желаніе поразить всѣхъ присутствующихъ.
   Едва показался второй быкъ, Галльярдо съ присущей ему подвижностью, а также подстрекаемый желаніемъ отличиться и показать себя, наполнилъ, казалось, собой всю арену. Его плащъ то и дѣло мелькалъ передъ самой мордой быка. Одинъ пикадоръ изъ его куадрильи, по имени Потахо, сброшенный съ лошади, остался лежать беззащитнымъ подъ самыми рогами быка, но маэстро, ухвативъ за хвостъ животное, оттащилъ его съ геркулесовой силой и заставилъ кружиться до тѣхъ поръ, пока пикадоръ не оказался внѣ опасности. Публика восторженно апплодировала.
   Когда наступила очередь забавы съ бандерильясами, Галльярдо спокойно сталъ у барьера, ожидая знака, чтобы идти убивать быка. Насіоналъ съ палочками въ рукахъ манилъ быка на самую середину арены. Онъ дѣлалъ свое дѣло скромно и просто, безъ высокомѣрной отваги и не рисуясь изяществомъ своихъ движеній. "Заработать насущный хлѣбъ" -- вотъ что ему нужно. Тамъ, въ Севильѣ, у него четверо малютокъ, которые, въ случаѣ его смерти, не найдутъ себѣ второго отца. Исполнить долгъ и больше ничего: всадить въ быка бандерильясы, работая какъ поденщикъ тауромакіи, не желая овацій и стараясь избѣжать свистковъ.
   Когда онъ всадилъ въ быка пару бандерильясъ, кой-кто въ обширномъ амфитеатрѣ за апплодировалъ ему, а другіе прерывали ихъ насмѣшливыми восклицаніями, намекая на "идеи* Насіонала.
   -- Поменьше политики, побольше искусства!
   А Насіоналъ, введенный въ заблужденіе разстояніемъ, услыхавъ эти крики, отвѣчалъ съ улыбкой, какъ его маэстро:
   -- Спасибо! Спасибо!
   Когда Галльярдо снова появился на аренѣ при звукахъ трубъ и литавръ, возвѣщавшихъ о послѣднемъ дѣйствіи забавы съ быкомъ, толпа заволновалась, и по амфитеатру прошелъ шепотъ возбужденія. Этотъ матадоръ -- любимецъ публики,-- теперь-то начнется самое захватывающее зрѣлище.
   Галльярдо взялъ изъ рукъ Гарабато мулету {Muleta -- длинная палка, нѣчто въ родѣ копья, на концѣ котораго прикрѣпленъ кусокъ красной, желтой или зеленой шелковой матеріи. Имъ матадоръ дразнитъ быка, прежде чѣмъ вонзить животному шпагу въ шею, у затылка.}, поданную ему слугой свернутой, и шпагу, которую онъ вынулъ изъ ноженъ. Затѣмъ онъ мелкими шагами пошелъ къ предсѣдательской ложѣ, держа шапку въ рукахъ. Всѣ вытягивали шеи, пожирая глазами своего кумира, но никто не слыхалъ его привѣтствія "бриндиса". Надменная, стройная фигура съ откинутымъ назадъ туловищемъ, чтобы придать больше силы своимъ словамъ, произвела на толпу такое же впечатлѣніе, какъ самая краснорѣчивая рѣчь. Когда Галльярдо, кончивъ свое привѣтствіе, сдѣлалъ полуоборотъ, бросая шляпу на песокъ, толпа разразилась бурными криками восторга:
   -- Оле, сынъ Севильи! Теперь онъ покажетъ чудеса!-- И зрители безмолвно смотрѣли другъ на друга, обмѣниваясь взглядами, выражающими увѣренность, что ихъ ожидаетъ изумительное зрѣлище. Трепетъ прошелъ по рядамъ скамеекъ, словно въ присутствіи чего-то высшаго.
   Глубокое безмолвіе великихъ потрясеній овладѣло толпой; было такъ тихо, словно весь амфитеатръ опустѣлъ.
   Жизнь этихъ тысячъ людей сосредоточилась въ ихъ глазахъ; казалось, никто не дышалъ.
   Галльярдо подходилъ къ быку медленно, держа мулету прислоненной къ плечу, какъ знамя, и махая шпагой въ другой рукѣ, равномѣрнымъ движеніемъ маятника, въ тактъ своимъ шагамъ.
   Повернувъ на минуту голову, онъ увидѣлъ, что за нимъ слѣдуютъ Насіоналъ и еще одинъ изъ его куадрильи, съ плящемъ на рукѣ, чтобы, въ случаѣ нужды, оказать ему помощь.
   -- Всѣ прочь!
   Голосъ его прозвучалъ громко среди безмолвія амфитеатра, доносясь и до послѣднихъ рядовъ скамеекъ, и взрывъ восхищенія послышался ему въ отвѣтъ.
   -- Всѣ прочь! Онъ сказалъ: всѣ прочь! Безстрашный человѣкъ!
   Совершенно одинъ подошелъ Галльярдо къ быку, и кругомъ снова водворилось напряженное молчаніе.
   До нельзя спокойно развернулъ онъ свою мулету и, выставивъ ее впередъ, приблизился такимъ образомъ еще на нѣсколько шаговъ къ быку, почти касаясь концомъ мулеты морды животнаго, изумленнаго и ошеломленнаго смѣлостью человѣка.
   Публика едва переводила дыханіе, но глаза ея сверкали восторгомъ:
   -- Вотъ такъ молодецъ! Онъ идетъ прямо на рога!
   Галльярдо нетерпѣливо топнулъ ногой о песокъ, дразня животное и возбуждая его къ нападенію. И громадная мясная туша, съ длинными острыми рогами, кинулась съ сердитымъ мычаньемъ на тореро. Мулета мелькнула надъ рогами, которые слегка задѣли кисти и бахрому на одеждѣ матадора, а онъ остался стоять недвижимо на своемъ мѣстѣ, откинувъ лишь назадъ туловище. Бѣшеный ревъ публики отвѣтилъ на эту забаву съ мулетой:-- Оле! Оле!!
   Быкъ остановился, обернулся и снова кинулся на человѣка и его ненавистную красную тряпку... И опять повторилась та-же игра и тотъ-же неистовый ревъ публики. Быкъ свирѣпѣлъ все болѣе и болѣе и, какъ бѣшеный, кидался на матадора, а тотъ продолжалъ забаву съ мулетой, двигаясь въ небольшомъ пространствѣ, возбужденный близостью опасности и восторженными восклицаніями толпы,-- казалось, опьянявшими его.
   Галльярдо слышалъ у самого уха громкое мычаніе животнаго; на правую его руку и лицо летѣли брызги отъ влажнаго дыханія быка и пѣна его слюны. Но, освоившись -- соприкосновеніемъ -- съ звѣремъ, Галльярдо сталъ смотрѣть на него, какъ на добраго друга, который вотъ-вотъ дастъ себя убить, чтобы способствовать его славѣ.
   Быкъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ оставался неподвижнымъ, какъ бы утомившись этой игрой, устремивъ угрюмый взглядъ на человѣка и на красную тряпку, подозрѣвая, казалось, своимъ темнымъ мышленіемъ о существованіи обмана, который, отъ нападенія къ нападенію, толкаетъ его къ смерти.
   Галльярдо чувствовалъ, что близится минута наивысшаго его тріумфа. Сейчасъ... Движеніемъ лѣвой руки онъ свернулъ мулету, обвивъ красной тряпкой всю палку, и поднялъ правую руку въ уровень съ головой, направивъ остріе шпаги къ затылку звѣря.
   Толпа заволновалась, возмущаясь и протестуя:
   -- Не бросайся на быка!-- кричали тысячи голосовъ.-- Нѣтъ... нѣтъ! Онъ слишкомъ спѣшитъ. Положеніе быка не подходящее. Шпага сорвется, я животное посадитъ его на рога. Матадоръ идетъ противъ всѣхъ правилъ искусства. Но что за дѣло до какихъ то правилъ или до жизни этому отчаянному человѣку?
   Быстро кинулся онъ со шпагой впередъ, въ то самое мгновеніе, когда быкъ бросился на него! Это была грубая, дикая схватка. На нѣсколько секундъ человѣкъ и животное сплелись въ одинъ громадный живой клубокъ. Не отдѣляясь другъ отъ друга, они подвигались впередъ, и невозможно было понять, кто побѣждаетъ: человѣкъ-ли, рукой и частью тѣла защемленный между двумя рогами, или животное, наклонившее голову и тщетно старающееся поддѣть рогами ускользавшую отъ него пеструю фигуру въ золотыхъ вышивкахъ.
   Наконецъ, клубокъ распутался. Отброшенная мулета лежала ни пескѣ, а борецъ, пошатываясь отъ полученнаго сильнаго толчка, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ въ сторону, но быстро оправился и вернулъ себѣ утраченное равновѣсіе. Одежда его была въ безпорядкѣ: галстухъ широко развѣвался надъ чалеко, развязанный и разорванный однимъ изъ роговъ.
   Быкъ продолжалъ бѣжать по аренѣ съ быстротой перваго импульса. На его могучей шеѣ едва отдѣлялась окровавленная шпага, вонзенная близъ затылка по самую рукоять. Но вскорѣ животное, дрожа, остановилось; переднія ноги его подогнулись, голова низко склонилась, такъ что морда, съ жалобнымъ мычаніемъ, уткнулась въ песокъ арены, а затѣмъ и все массивное тѣло рухнуло на землю въ судорогахъ предсмертной агоніи.
   Можно было подумать, что амфитеатръ рушится, кирпичи валятся, а толпа, охваченная паникой, сейчасъ обратится въ бѣгство, такъ блѣдны были лица вскочившихъ со своихъ мѣстъ зрителей, трепещущихъ, жестикулирующихъ и кричащихъ:
   -- Убитъ! Вотъ такъ ударъ шпагой!
   Нѣсколько секундъ всѣ думали, что матадоръ поднятъ на рога быкомъ, всѣ были увѣрены, что онъ, окровавленный, упадетъ на песокъ, и когда увидѣли его стоящимъ на ногахъ, еще ошеломленнымъ сильнымъ толчкомъ, но уже улыбающимся, удивленіе и изумленіе перешли въ неистовый восторгъ.
   -- Вотъ такъ животное!-- кричали на скамейкахъ, не находя болѣе подходящаго слова для выраженія своего изумленія.-- Вотъ такъ варваръ!
   Шляпы летѣли на арену, а оглушительные раскаты аплодисментовъ, подобныхъ реву урагана съ градомъ, провожали матадора, который медленно шелъ черезъ весь редондель къ предсѣдательской ложѣ.
   Своего апогея овація толпы достигла тогда, когда Галльярдо, широко разведя руками, поклонился предсѣдателю. Всѣ громко кричали, требуя для матадора почести мастерства -- уха убитаго имъ животнаго. Онъ вполнѣ заслужилъ этотъ знакъ отличія: такіе удары шпагой -- рѣдкость. Апплодисменты разразились съ новой силой, когда слуга цирка подалъ Галльярдо темный, покрытый шерстью, окровавленный треугольникъ -- кончикъ одного изъ ушей быка.
   На аренѣ появился уже третій быкъ, а оваціи Галльярдо все еще продолжалась, словно публика не могла придти въ себя отъ изумленія, словно все остальное, что имѣло произойти въ этотъ вечеръ, было неинтересно.
   Другіе тореросы, блѣднѣя отъ профессіональной зависти, употребляли всѣ усилія, чтобы привлечь къ себѣ вниманіе публики. Апплодисменты раздавались, но слабые и разрозненные сравнительно съ предыдущей оваціей. Сторонники другихъ матадоровъ, отдѣлавшись отъ порыва увлеченія, захватившаго и ихъ, старались исправить первое свое впечатлѣніе, критикуя дѣйствія Галльярдо: несомнѣнная храбрость, несомнѣнная отвага, но это -- самоубійство, а не искусство. А восторженные поклонники идола,-- самые бурные и дикіе, восхищавшіеся его отвагой вслѣдствіе собственнаго темперамента,--возмущались этими рѣчами съ гнѣвомъ вѣрующаго, который видитъ, что подвергаютъ сомнѣнію чудеса его святого.
   Публика, избалованная недавнимъ сильнымъ возбужденіемъ, находила дальнѣйшія происшествія зрѣлища безвкусными. Она развлекала свою скуку тѣмъ, что ѣла и пила. Продавцы ходили вдоль скамеекъ, съ изумительной ловкостью перебрасывая покупателямъ купленное ими. Апельсины, какъ красные мячи, летѣли до самыхъ верхнихъ скамеекъ амфитеатра. То и дѣло хлопали пробки бутылокъ съ шипучими напитками, а жидкое золото андалузскихъ винъ сверкало въ сотняхъ стакановъ.
   Но вотъ по амфитеатру пробѣжало движеніе любопытства. Матадоръ Фуэнтесъ собственноручно всаживалъ бандерильясы въ своего быка. Спокойный и безмятежный, держа въ рукахъ бандерильясы, пришелъ онъ до самой середины редонделя. Ловкими, изящными маневрами принялся онъ гипнотизировать животное.
   То онъ вплотную подходилъ къ быку, касаясь бандерильясами его головы, то отбѣгалъ отъ него мелкими шагами, а быкъ, какъ зачарованный, шелъ за матадоромъ до противоположнаго конца редонделя. Животное казалось прирученнымъ ловкимъ борцомъ и подчинялось ему во всѣхъ движеніяхъ -- до того момента, когда Фуэнтесъ, считая игру конченной, поднимался на цыпочки, тонкій и стройный, подходилъ къ быку съ торжественнымъ спокойствіемъ и втыкалъ цвѣтныя палочки въ шею удивленнаго животнаго.
   Три раза продѣлывалъ онъ этотъ маневръ подъ громкія рукоплесканія публики. Тѣ изъ зрителей, которые считали себя интеллигентными, теперь вознаграждали себя за непосредственный взрывъ энтузіазма, вырванный у нихъ отвагой Галльярдо. Вотъ это значитъ быть тореро. Это -- настоящее искусство!..
   Когда былъ выпущенъ на арену пятый быкъ, предназначенный для Галльярдо, которому торжество Фуэнтеса казалось дерзкимъ посягательствомъ на его тріумфъ, тотъ бросился да арену съ жаждой изумить, ошеломить публику. Какъ только падалъ пикадоръ, Галльярдо, размахивая плащемъ у морды животнаго, отводилъ его на другой конецъ редонделя. Продѣлывая своимъ плащемъ цѣлый рядъ движеній передъ глазами быка, онъ ошеломлялъ его до такой степени, что смущенное животное останавливалось, какъ вкопанное. Тогда Галльярдо дотрогивался до его морды носкомъ своего башмака, или, снявъ шляпу, клалъ ее между бычачьими рогами, или подставлялъ ему грудь, или-же вставалъ передъ нимъ на колѣни. Наконецъ, взявъ въ руки мулету и шпагу, Галльярдо развернулъ красную тряпку надъ самой головой быка, который мгновенно кинулся на матадора. Но тотъ ловкимъ прыжкомъ въ сторону ускользнулъ отъ удара.-- Оле!-- крикнули почитатели. Быстро обернувшись назадъ, животное снова набросилось на Галльярдо и сильнымъ ударомъ головы вышибло у него изъ рукъ мулету и шпагу. Видя себя обезоруженнымъ, онъ вынужденъ былъ спасаться бѣгствомъ къ барьеру. Не оборачиваясь, Галльярдо угадалъ, что быкъ остановился; поэтому онъ не перескочилъ за барьеръ, а усѣлся на немъ. Такъ просидѣлъ онъ двѣ, три минуты, глядя въ упоръ на стоящаго въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него противника. И публика, видя это новое доказательство безстрашія своего любимца, бурно аплодировала.
   Вооружившись вторично мулетой и шпагой, Галльярдо старательно расправилъ красную тряпку и снова совсѣмъ близко подошелъ къ быку, но уже съ меньшей безмятежностью, чѣмъ прежде: имъ овладѣли смертоносный гнѣвъ и жажда поскорѣе убить животное, вынудившее его бѣжать на глазахъ у тысячи поклонниковъ.
   Галльярдо ринулся на быка и быстро всадилъ ему въ шею шпагу. Но она попала въ кость, и это препятствіе задержало движеніе, съ которымъ матадоръ долженъ былъ отскочить въ сторону. Одинъ изъ роговъ зацѣпилъ его, и Галльярдо, словно несчастный манекенъ, нѣсколько секундъ висѣлъ на рогѣ, пока, наконецъ, мощное животное, тряхнувъ головой, не отбросило его на разстояніе нѣсколькихъ метровъ.
   И тореро грузно шлепнулся на песокъ, распластавъ руки и ноги, точно лягушка, покрытая шелкомъ и золотомъ.
   На скамейкахъ поднялся крикъ:
   -- Онъ убилъ его! Ударъ пришелся прямо въ животъ!
   Со всѣхъ сторонъ спѣшили къ Галльярдо другіе тореро, размахивая плащами, чтобы защитить и спасти товарища. Но тотъ уже всталъ, улыбаясь, ощупалъ свое тѣло и затѣмъ пожалъ плечами, какъ бы показывая публикѣ, что онъ цѣлъ и невредимъ: неприличіе паденія и разорванная фаха -- больше ничего. Сила удара была парализована твердымъ шелкомъ одежды, и рога не проникли до тѣла.
   Въ третій разъ взялъ Галльярдо въ руки "оружіе матадора" -- мулету и шпагу и направился къ быку. Вся публика осталась стоять на ногахъ и затаила дыханіе, угадывая, что схватка будетъ краткая и ужасная. Галльярдо шелъ къ быку въ ослѣпленіи импульсивнаго человѣка. Казалось, онъ пересталъ вѣрить въ могущество бычачьихъ роговъ, разъ онъ остался цѣлъ; онъ былъ готовъ или убить животное, или умереть самъ, но тотчасъ-же, безъ промедленія, безъ всякихъ предосторожностей.
   Быстро, какъ сонъ, какъ пущенная въ ходъ искусной рукой пружина, бросился онъ къ быку и нанесъ ему тотъ ударъ шпагой, который между его поклонниками получилъ названіе "молніеноснаго". Всаживая шпагу, матадоръ такъ далеко засунулъ руку между рогами, что не успѣлъ во время ее отдернуть и получилъ сильный толчекъ рогами, который отбросилъ его на нѣсколько шаговъ въ сторону. Галльярдо зашатался, но удержался на ногахъ, а смертельно раненое животное бѣшено понеслось впередъ. Но на противоположномъ концѣ редонделя, оно упало на переднія ноги, уткнувшись мордой въ песокъ, пока не прикончили его.
   Публика, казалось, обезумѣла отъ восторга. Чудесный вечеръ! Зрители пресытились волненіями. Да, этотъ Галльярдо не воруетъ денегъ, онъ съ избыткомъ возвращаетъ цѣну входныхъ билетовъ. Любителямъ боя быковъ хватитъ дня на три матеріала для разговоровъ въ кофейняхъ. Какой смѣльчакъ! Какой варваръ!
   И восторженные поклонники съ воинственнымъ пыломъ поглядывали во всѣ стороны, словно отыскивая враговъ.
   -- Первый матадоръ въ мірѣ! И пусть выходитъ противъ меня тотъ, кто говоритъ противное!
   Когда на аренѣ былъ сраженъ послѣдній быкъ, потокъ подростковъ -- любителей боя быковъ изъ народной среды и учениковъ тореро -- такъ и залилъ весь редондель. Толпа окружила Галльярдо, слѣдуя за нимъ по пятамъ отъ предсѣдательской ложи до выходныхъ дверей. Всѣ тѣснились вокругъ него, каждый хотѣлъ пожать ему руку, дотронуться до его одежды, и, наконецъ, самые бурные и неистовые изъ толпы, не обращая вниманія на толчки и пинки Насіонала и другихъ бандерильеросовъ схватили маэстро за ноги, посадили себѣ на плечи и понесли по редонделю, по галлереямъ, черезъ выходную дверь на площадь.
   Галльярдо, снявъ шапку, кланялся толпѣ, стоявшей на площади и апплодировавшей ему. Въ небрежно накинутомъ парадномъ своемъ плащѣ, неподвижный и надменный, какъ божество, давалъ онъ себя нести высоко надъ цѣлымъ моремъ кордовскихъ сомбреро {Шляпа.} и мадриленскихъ шапокъ.
   Насіоналъ, еще взволнованный событіями, заботливо спрашивалъ маэстро, не чувствуетъ-ли онъ боли, и не лучше-ли позвать доктора Руиса?
   -- Нѣтъ, быкъ только приласкалъ меня, не болѣе того. Еще не родился быкъ, который меня убьетъ.
   Но среди его тщеславія -- словно мелькнуло воспоминаніе о его недавнихъ страхахъ и опасеніяхъ, и, воображая себѣ, что въ глазахъ Насіонала мелкнуло ироническое выраженіе, Галльярдо добавилъ:
   -- Тѣ ощущенія, которыя я испытываю передъ тѣмъ, какъ идти на бой, нѣчто вродѣ истерическихъ припадковъ у женщинъ. Но ты правъ, Себастьянъ. Какъ ты говоришь? Богъ или Природа не вмѣшиваются въ дѣла тореро. Каждый беретъ верхъ, какъ умѣетъ,-- ловкостью-ли, или мужествомъ, и тутъ не помогутъ ни земныя, ни небесныя рекомендаціи. Ты не глупъ, Себастьянъ, и тебѣ слѣдовало бы получить хорошее образованіе.
   Сквозь оптимизмъ веселаго настроенія, Галльярдо смотрѣлъ на бандерильера, какъ на мудреца, забывъ о насмѣшкахъ, съ которыми онъ всегда раньше встрѣчалъ разсужденія Насіонала.
   Въ гостинницѣ Галльярдо быстро отдѣлался отъ ожидавшихъ его здѣсь восторженныхъ поклонниковъ и, идя вмѣстѣ съ Гарабато по корридору въ свою комнату, онъ сказалъ слугѣ:
   -- Пойди, отправь телеграмму моей женѣ. Ты уже знаешь какую... "Все по старому".
   Гарабато отказался, было, указавъ на то, что ему надо помочь раздѣться маэстро. А исполнить порученіе можетъ и прислуга отеля.
   -- Нѣтъ, ступай ты. Я подожду раздѣваться до твоего возвращенія... Отправь и другую теллеграмму,-- знаешь, той сеньорѣ... доньѣ Соль... И ей тоже: "Все по старому".
   

II.

   Когда умеръ мужъ сеньоры Ангустіасъ, сеньоръ Хуанъ Галльярдо, извѣстный чинильщикъ старыхъ башмаковъ, устроившій свою мастерскую подъ однимъ изъ подъѣздовъ квартала Феріа,-- вдова оплакивала его, какъ принято, безутѣшными слезами, хотя въ то-же время въ глубинѣ души испытывала удовлетвореніе человѣка, отдыхающаго послѣ долгой ходьбы, сбросивъ съ себя тяжелую ношу.
   -- Бѣдняга души моей. Пошли ему Господь царствіе небесное. Такой былъ онъ добрый, труженикъ!..
   Въ теченіе двадцати лѣтъ совмѣстной жизни онъ не причинилъ ей другихъ непріятностей, кромѣ тѣхъ, какія терпятъ всѣ женщины ихъ квартала. Изъ трехъ песетъ {песета (peseta) = франку.}, вырабатываемыхъ имъ среднимъ счетомъ въ день, онъ давалъ сеньорѣ Ангустіасъ для веденія хозяйства и для поддержки семьи одну, оставляя двѣ другія на поддержку собственной особы и на расходы по представительству. Нельзя же было ему не отвѣчать на любезности друзей, приглашавшихъ его на стаканъ вина; а андалузское вино, именно потому, что оно -- хвала Господу, стоитъ дорого. Одинаково необходимо было бывать и на бояхъ быковъ, потому что, если мужчина не пьетъ и не ходитъ на бой быковъ, то для чего-же онъ существуетъ на свѣтѣ?
   Сеньорѣ Ангустіасъ съ ея двумя дѣтьми, Энкарнасіонъ и Хуанильо, нужно было напрягать весь свой умъ и всѣ способности, чтобы кое-какъ содержать семью. Она ходила по домамъ на поденную работу, шила на сосѣдокъ, стирала, чинила,-- словомъ, работала, не покладая рукъ. На мужа она не могла жаловаться ни за невѣрность, ни за дурное обращеніе съ ней. По субботамъ, когда друзья доводили пьянаго башмачника до его дома, съ нимъ вмѣстѣ являлись туда веселье и нѣжность. Сеньорѣ Ангустіасъ приходилось силой втаскивать его въ комнату, такъ какъ онъ упорно хотѣлъ стоять у дверей, хлопая въ ладоши и заплетающимся языкомъ распѣвая пѣсни любви, посвященныя его объемистой подругѣ жизни. А когда, наконецъ, за нимъ закрывалась дверь, лишая сосѣдей повода для зубоскальства, сеньоръ Хуанъ, въ порывѣ пьяной сантиментальности, бросался къ спящимъ дѣтямъ, цѣловалъ ихъ, орошая пьяными слезами, и повторялъ свои куплеты въ честь сеньоры Ангустіасъ (Оле, первая женщина въ мірѣ!), и кончалось тѣмъ, что лицо сеньоры Ангустіасъ прояснялось, и она начинала смѣяться, раздѣвая и укладывая въ постель мужа, точно больного ребенка. Это былъ единственный порокъ бѣдняги. Ни женщинъ, ни картъ. По воскресеньямъ сеньоръ Хуанъ водилъ сеньору Ангустіасъ въ кафе и угощалъ дешевыми напитками. Счастливые эти дни скоро сдѣлались лишь блѣдными и далекими воспоминаніями: сеньоръ Хуанъ заболѣлъ чахоткой, и въ теченіе двухъ лѣтъ женѣ пришлось ухаживать за нимъ и еще больше напрягать свои способности, чтобы возмѣстить ту песету, которую она раньше ежедневно получала отъ мужа. Наконецъ, онъ умеръ въ больницѣ, безропотно покорившясь своей судьбѣ,-- убѣжденный, что жизнь ничего не стоитъ безъ боя быковъ и стакана добраго вина, и его послѣдній взглядъ любви и благодарности былъ устремленъ на жену, словно онъ говорилъ ей глазами:-- "Оле, первая женщина въ мірѣ"!
   Когда сеньора Ангустіасъ осталась одна, ея положеніе не только не ухудшилось, но даже улучшилось -- вслѣдствіе того, что съ ея плечъ свалилось лишнее бремя. Женщина энергичная и рѣшительная, она первымъ дѣломъ поставила на дорогу своихъ дѣтей.
   Дочь Энкарнасіонъ, которой уже было семнадцать лѣтъ, она опредѣлила на табачную фабрику, а сына, Хуанильо, отдала въ ученье башмачнику. Но тутъ-то и началось горе бѣдной женщины. Ахъ, этотъ мальчяшка! Чуть ли ни ежедневно, вмѣсто того, чтобы идти въ мастерскую хозяина, онъ съ другими уличными бродягами отправлялся на бойню, и здѣсь для развлеченія мясниковъ и погонщиковъ они устраивали "хапеась" {Captas -- дразнить быковъ tapa, т. е. плащемъ.}, чаще всего случалось, что разъяренныя животныя сшибали ихъ съ ногъ и топтали. А затѣмъ, къ ушибамъ, нанесеннымъ предателями-быками, присоединялись пощечины и удары мокрой метлой, наносимые рукой матери. Но герой боенъ терпѣливо переносилъ все это, лишь бы только не лишали его пищи.
   -- Бей, но давай мнѣ ѣсть, думалъ онъ -- и съ жадностью проглатывалъ гнилые бобы и черствый хлѣбъ, которыми кормила его мать.
   Скоро юный сорванецъ, бредившій боемъ быковъ, не удовольствовался подвигами, совершенными въ родномъ городѣ, а, бросивъ своего хозяина-башмачника и распростившись съ матерью, окончательно махнувшей на него рукой, отправился вмѣстѣ съ нѣсколькими товарищами путешествовать. Въ видѣ странствующихъ тореро ходили мальчики по деревнямъ и мѣстечкамъ, развлекая крестьянъ отвагой въ неумѣлыхъ "капеасъ". Случалось, что быки поддѣвали на рога юныхъ тореро, бросали ихъ на землю, топтали ногами. Но крестьяне отбивали ихъ у животныхъ и кое-какъ залѣчивали полученные ими ушибы и раны.
   Однажды Хуанильо, извѣстный подъ прозвищемъ "Сапатеринъ" ("маленькій башмачникъ"), пострадалъ довольно сильно, раненый въ ногу рогами быка. Ему было тогда 14 лѣтъ. Нѣсколько недѣль пришлось ему пролежать въ постели. Но и это происшествіе не охладило его пыла, и онъ всталъ съ постели съ той-же мечтой сдѣлаться тореро -- и только тореро. Закадычнымъ его другомъ былъ нѣкто Чирипа, мальчикъ его лѣтъ, бродяга и круглый сирота. Чирипа уже много лѣтъ бродяжилъ и былъ знакомъ съ искусствомъ путешествовать зайцемъ по желѣзнымъ дорогамъ. Вмѣстѣ съ Хуанильо, они стали ѣздить, прячась подъ скамейками, и такимъ образомъ имъ случалось не разъ добираться до того или другого города, а однажды они побывали даже въ Мадридѣ. Но не долго продолжались ихъ совмѣстныя странствованія. Въ одномъ изъ мѣстечекъ Эстрамадуры Хуанильо суждено было лишиться своего товарища. Для вящаго удовольствія крестьянъ, апплодировавшихъ знаменитымъ тореро, "прибывшимъ прямо изъ Севильи", два мальчика не ограничились на этотъ разъ однимъ "капеасъ", а вздумали изобразить изъ себя бандерильеросовъ и взялись воткнуть бандерильясы въ шею стараго и свирѣпаго быка. Хуанильо удачно воткнулъ свою пару бандерильясъ и, торжествуя, остановился близъ изгороди, радуясь выпавшимъ на его долю оваціямъ, въ видѣ крѣпчайшихъ рукопожатій крестьянъ и предложеній нѣсколькихъ стаканчиковъ вина. Восклицанія ужаса вывели его изъ его опьяненія славой. Чирипа не было видно на площади; только его бандерильясы валялись въ пыли на землѣ, около его шапки и одного башмака. А быкъ двигался по площади, словно раздраженный какимъ то препятствіемъ, зацѣпивъ однимъ изъ своихъ роговъ свертокъ,.который онъ трясъ и изъ котораго лился красный ручей. Отшвырнувъ этотъ безформенный свертокъ въ сторону, быкъ снова поддѣлъ его уже другимъ рогомъ и тоже довольно долго трясъ имъ. Наконецъ, жалкій свертокъ упалъ на землю и остался лежать тамъ неподвижно, а красный ручей продолжалъ течь изъ него, какъ вино изъ проткнутаго мѣха.
   Пастухъ со своими помощниками загналъ быка на скотный дворъ, а бѣднаго Чирипа на соломенномъ тюфякѣ отвезли въ темную комнатку при городской управѣ, служившую карцеромъ для провинившихся обывателей. Хуанильо увидѣлъ его здѣсь, лежащимъ съ такимъ бѣлымъ лицомъ, словно оно было изъ извести, съ тусклыми глазами, съ тѣломъ перепачканнымъ кровью, которая все продолжала течь и остановить которую не могли приложенныя къ ранамъ полотенца, намоченныя въ водѣ съ уксусомъ.
   -- Прощай, Сапатеринъ,-- вздохнулъ бѣдняга,-- прощай, Хуанихо.
   Это были его послѣднія слова. Товарищъ умершаго, пораженный ужасомъ, пустился въ обратный путь въ Севилью и неотступно видѣлъ передъ собой остеклянѣвшіе глаза своего друга, и въ ушахъ его не переставали звучать прощальные его стоны. На Хуанильо напалъ страхъ. Еслибъ ему встрѣтилась теперь самая благодушная корова, онъ и отъ нея обратился-бы въ бѣгство. Онъ думалъ о матери и о благоразумныхъ ея совѣтахъ. Не лучше ли ему сдѣлаться башмачникомъ и жить спокойно? Но эти его намѣренія длились только до тѣхъ поръ, пока онъ оставался одинъ.
   Пріѣхавъ въ Севилью, онъ снова попалъ подъ вліяніе окружающей его среды. Товарищи прибѣгали узнать подробности о смерти бѣднаго Чирипа. Профессіональные тореро разспрашивали Хуанильо, съ сожалѣніемъ вспоминая плутишку съ умнымъ личикомъ, который столько разъ исполнялъ ихъ порученія. Хуанъ, воспламененный этими выраженіями уваженія къ памяти Чирипа, разнуздалъ свою фантазію, разсказывая, какъ онъ бросился на быка, увидавъ, что тотъ поднялъ на рога его бѣднаго товарища, какъ тащилъ за хвостъ животное и т. д.; но несмотря на всѣ подвиги, ему не суждено было спасти Чирипа, и тотъ ушелъ изъ этого міра.
   Первое страшное впечатлѣніе, вызванное смертью товарища, улетучилось, и Хуанильо снова рѣшилъ сдѣлаться тореро, только тореро -- и ничѣмъ больше.
   Другіе могутъ быть тореро, почему-же не быть и ему? Припомнилась ему гнилая фасоль и черствый хлѣбъ, которыми кормила его, и то не до сыта, мать; припомнился голодъ, неразлучный спутникъ ихъ странствующаго товарищества, припомнились всѣ другія лишенія, огорченія и непріятности, которыя онъ уже испыталъ. И судьба его была рѣшена: сражаться съ быками или умереть. Быть богатымъ и знаменитымъ, чтобы въ газетахъ писали о немъ, и всѣ съ уваженіемъ кланялись бы ему, хотя бы пришлось заплатить за это жизнью. Съ пренебреженіемъ смотрѣлъ Хуанильо на низшія ступени профессіи тореро. Бандерильеросы, также какъ и маэстро,-- онъ это видѣлъ,-- подвергаютъ свою жизнь опасности за какіе-нибудь тридцать дуросовъ въ вечеръ, и послѣ долгихъ лѣтъ утомительной тяжелой жизни, послѣ многихъ полученныхъ ударовъ рогами, достигаютъ старости, не имѣя въ перспективѣ иного положенія, кромѣ развѣ возможности открыть на сдѣланныя сбереженія лавочку, или же получить мѣсто на бойнѣ. А сколько ихъ умирало въ больницѣ, или на старости лѣтъ просило милостыню у своихъ молодыхъ товарищей. И Хуанильо рѣшилъ сразу сдѣлаться матадоромъ, не тратя долгихъ годовъ на пребываніе въ куадрильяхъ, подвергаясь деспотизму маэстро.
   Несчастье, приключившееся съ бѣднымъ Чирипа, давало нѣкоторое превосходство Сапатерину надъ его товарищами, и онъ собралъ куадрилью изъ оборванцевъ, которые и слѣдовали за нимъ въ разныя мѣстечки, гдѣ происходили капеасъ. Товарищи уважали Хуанихо за то, что онъ былъ самый храбрый и лучше всѣхъ одѣвался. Нѣкоторыя дѣвушки свободной жизни, очарованныя красотой Сапатерина, которому уже исполнилось 18 лѣтъ, оспаривали другъ у друга честь заботиться о его красивой особѣ. Къ тому же, онъ нашелъ себѣ "крестнаго", т. е. покровителя, въ лицѣ отставного члена суда, чувствовавшаго особую слабость къ молодымъ тореро.
   Владѣлецъ большой мызы Ла-Ринконада, восторженный поклонникъ боя быковъ, держалъ открытый столъ для всѣхъ голодныхъ любителей, желавшихъ развлекать его, сражаясь съ молодыми быками на маленькой площадкѣ передъ его домомъ.
   Хуанильо, въ дни нужды, тоже побывалъ съ товарищами у этого сеньора, чтобы подкормиться на столомъ деревенскаго идальго, хотя бы и пришлось расплачиваться за это полученными отъ быковъ ударами и другими удовольствіями профессіи. Юноши добрались до мызы послѣ двухдневнаго путешествія пѣшкомъ, и собственникъ ея, увидавъ покрытую пылью странствующую труппу, съ ихъ плащами и бандерильясами, торжественно заявилъ:
   -- Тотъ, кто выкажетъ наибольшую ловкость, получитъ обратный желѣзнодорожный билетъ въ Севилью.
   Два дня провелъ сеньоръ, покуривая сигары, на балконѣ своей мызы, смотря, какъ юные тореро изъ Севильи сражались съ его бычками, не разъ поднимавшими ихъ на рога и топтавшими ногами.
   -- Ты никуда не годишься, ротозѣй,-- порицалъ онъ того, кто плохо дразнилъ плащемъ быка.
   -- Вставай, трусъ... Дать ему вина, чтобы страхъ его прошелъ!-- кричалъ онъ, когда который нибудь изъ мальчиковъ оставался лежать на землѣ послѣ того, какъ быкъ потопталъ его ногами.
   Хуанильо сразилъ быка такъ удачно, такъ по вкусу хозяина мызы, что тотъ посадилъ его за свой столъ, въ то время какъ товарищи Хуанильо ѣли въ кухнѣ съ пастухами и работниками, опуская роговыя ложки въ общій дымящійся котелъ съ рагу изъ барашка.
   -- Ты заработалъ себѣ желѣзнодорожный билетъ и ты далеко пойдешь, если хватитъ отваги. У тебя есть данныя.
   И Хуанильо, возвращаясь въ Севилью по желѣзной дорогѣ во второмъ классѣ, въ то время какъ его "куадрилья" шла пѣшкомъ, думалъ, что для него начинается новая жизнь, и жадными глазами вглядывался въ огромное имѣніе съ его большими плантаціями оливковыхъ деревьевъ, вспаханными полями, мельницами и необъятными лугами, на которыхъ паслись тысячи козъ, и жевали жвачку быки и коровы со спутанными передними ногами. Что за богатство!
   Еслибъ когда нибудь и ему удалось обладать чѣмъ либо подобнымъ!
   Слава объ его подвигахъ въ бояхъ съ молодыми быками въ разныхъ деревняхъ и мѣстечкахъ дошла и до Севильи, и здѣсь безпокойные и ненасытные любители боя быковъ, вѣчно искавшіе новую "восходящую звѣзду", которая бы затмила всѣ прежнія, обратили на Хуанильо вниманіе. Кончилось тѣмъ, что въ афишахъ "corrida novillos" (боя съ молодыми бычками), устроеннаго съ благотворительной цѣлью въ Севильѣ, благодаря стараніямъ вліятельныхъ любителей, было поставлено въ качествѣ матадора имя Хуана Галльярдо, пожелавшаго, чтобы его прозвище "Zapaterin" было предано забвенію.
   Весь кварталъ Феріа и остальные народные кварталы Севильи съ патріотическимъ пыломъ бросились толпами раскупать билеты на зрѣлище. Новый матадоръ изъ Севильи!.. Для всѣхъ желающихъ не хватило билетовъ, и тысячи остались за дверями цирка, съ волненіемъ ожидая извѣстій.
   Галльярдо сражался съ быками, сразилъ нѣсколькихъ, однимъ изъ нихъ былъ поднятъ на рога, но остался цѣлъ, и держалъ публику во все время представленія въ напряженномъ волненіи своей смѣлостью и отважными выходками, которыя по большей части оканчивались успѣхомъ, исторгая у зрителей бурный ревъ восторга.
   Дѣвицы, подруги юнаго матадора, опьянѣвъ отъ энтузіазма, съ истерическими кривляніями, со слезами на глазахъ, брызжа слюной, изливали на него цѣлый любовный словарь, который обыкновенно употреблялся ими лишь ночью. Одна бросила въ азартѣ на редондель свою мантилью, другая, чтобы превзойти ее, добавила къ этому блузку и корсетикъ; а третья сняла съ той-же цѣлью юбку, и зрители, смѣясь, должны были держать дѣвицъ за руки, чтобы онѣ не выбросились сами, или не остались бы въ однѣхъ рубашкахъ.
   А со старичкомъ, покровителемъ юнаго тореро, чуть не сдѣлался обморокъ сначала отъ восхищенія, а затѣмъ отъ ужаса, когда быкъ поднялъ Галльярдо на рога. На одной изъ скамеекъ сидѣлъ мужъ Энкарнасіонъ, сестры Хуано, и страшно важничалъ и гордился своимъ родствомъ съ восходящимъ свѣтиломъ. Мелкій торговецъ по профессіи, человѣкъ разсудительный, врагъ бродяжничества, онъ, женившись на фабричной работницѣ подъ обаяніемъ ея прелестей, поставилъ ей первымъ условіемъ, чтобы она не принимала къ себѣ своего бродягу-брата. Собираясь на бой быковъ, онъ сказалъ своей женѣ:
   -- Пойду посмотрю, какъ забросаютъ апельсинами твоего безстыдника -- братца.
   А теперь, со своего мѣста, онъ усиленно кланялся матадору, называя его Хуанихо, и былъ страшно гордъ и счастливъ, когда "новильеро" {Novillero сражается съ novillos, т. е. съ молодыми бычками, а torero съ почти дикими быками, нарочно воспитанными для боя быковъ.}, привлеченный его громкими криками, кончилъ тѣмъ, что посмотрѣлъ на него и привѣтствовалъ его движеніемъ шпаги.
   -- Вѣдь это мой шуринъ,-- говорилъ торговецъ, обращаясь къ окружающимъ.-- Я всегда предсказывалъ, что онъ далеко пойдетъ. Моя жена и я, мы много помогали ему.
   Возвращеніе Хуанильо домой было настоящимъ тріумфомъ. За его экипажемъ бѣжала, апплодируя ему, толпа -- съ громкими восклицаніями восторга, а изъ домовъ, населенныхъ простонародьемъ, высыпали ему на встрѣчу всѣ обитатели. Сеньора Ангустіасъ съ дочерью ждали его у дверей дома.
   Зять-торговецъ чуть-ли не на рукахъ вынесъ Хуана изъ экипажа, крича, чтобы никто не дотрагивался до него. Нѣсколько сосѣдей, бывшихъ на боѣ быковъ, смотрѣли съ восхищеніемъ на сеньору Ангустіансъ и ея объемистый животъ.
   -- Благословенна мать, родившая такого храбреца.
   Въ глазахъ бѣдной женщины свѣтилось выраженіе изумленія и сомнѣнія. Неужели въ самомъ дѣлѣ за ея Хуанильо бѣгутъ съ такимъ восторгомъ всѣ эти люди? Не сошли-ли они съума?
   Но кончилось тѣмъ, что она бросилась на грудь къ сыну, словно все прошлое исчезло, и все ея негодованіе на него, всѣ огорченія, которыя онъ ей причинилъ, были лишь дурнымъ сномъ, и она сознается въ постыдномъ своемъ заблужденіи. Огромныя, дебелыя руки ея обвились вокругъ шеи тореро и слезы омочили одну изъ его щекъ.
   -- Сынъ мой! Хуанихо! Еслибъ тебя видѣлъ бѣдный твой отецъ.
   -- Не плачь, мать: сегодня день радости... Если Богъ пошлетъ мнѣ удачу, я выстрою тебѣ домъ, и ты будешь ѣздить въ каретахъ и одѣваться, какъ богатая сеньора.
   Въ ту ночь во всѣхъ народныхъ тавернахъ и кофейняхъ только и было рѣчи, что о Галльярдо.
   Онъ -- нашъ тореро... Новое восходящее свѣтило... Этотъ молодецъ утретъ носъ всѣмъ кордовскимъ калифамъ.
   Въ подобныхъ разговорахъ сквозила севильская гордость, въ безпрерывномъ соперничествѣ съ Кордовой, тоже славившейся хорошими тореро.
   Послѣ первой большой удачи, жизнь Галльярдо совершенно измѣнилась. Отовсюду къ нему поступали приглашенія учавствовать въ бояхъ быковъ. Его имя ставили уже на афишахъ, какъ имя знаменитости, и всѣ мѣста на представленія съ его участіемъ тотчасъ раскупались. Такъ прошло полтора года, въ теченіе которыхъ Хуанъ гастролировалъ въ лучшихъ городахъ Испаніи, и слава его достигла и до Мадрида. Его пригласили въ столицу, и здѣсь ему также повезло. Наконецъ, наступилъ давно желанный и жданный имъ день полученія "альтернативы", т. е. какъ бы оффиціальнаго признанія за нимъ права на званіе матадора.
   Знаменитый маэстро торжественно передалъ ему шпагу и мулету на редонделѣ Севильскаго цирка, и толпа чуть не сошла съума отъ восторга при видѣ, какъ Галльярдо однимъ ударомъ шпаги сразилъ перваго своего, такъ сказать, формальнаго быка. Черезъ мѣсяцъ эта его докторская степень тауромакіи была скрѣплена и на площади въ Мадридѣ, гдѣ другой, не менѣе знаменитый маэстро, снова далъ ему "альтернативу" во время боя съ Міурскими быками.
   Теперь Хуанильо не былъ уже "новильеро", а былъ подлинный "матадоръ", и имя его фигурировало рядомъ съ заслуженными, извѣстными "эспадасъ", которыми онъ восхищался, какъ недоступными божествами, когда въ деревняхъ и мѣстечкахъ принималъ участіе въ "капеасъ".
   На новаго матадора начали отовсюду сыпаться контракты. Во всѣхъ городахъ Испаніи желали видѣть его, побуждаемые къ тому любопытствомъ. Профессіональныя газеты были полны его портретами и жизнеописаніями -- съ разными выдуманными романтическими эпизодами.
   Ставъ маэстро, Галльярдо избралъ своимъ уполномоченнымъ въ Севильѣ одного изъ самыхъ восторженныхъ своихъ поклонниковъ, нѣкоего донъ Хосе, чѣмъ остался очень недоволенъ его зять-торговецъ, Антоніо, желавшій забрать всѣ дѣла его въ свои руки. Но Галльярдо, въ добротѣ тріумфатора, предложилъ ему надзоръ за постройкой роскошнаго дома, который онъ возводилъ, какъ когда-то обѣщалъ, для своей матери. Галльярдо, къ которому деньги лились потоками, даже радъ былъ, чтобы Антоніо нагрѣлъ себѣ руки при постройкѣ дома. Антоніо не преминулъ этимъ воспользоваться, но удовольствіе его вскорѣ нѣсколько поубавилось отъ ужаснаго извѣстія. Оказалось, что у Галльярдо есть невѣста. Матадоръ ѣздилъ по всѣмъ городамъ Испаніи, сражаясь и срывая апплодисменты, но почти каждый день посылалъ письма дѣвушкѣ, жившей въ томъ же кварталѣ Феріа, и въ промежуткѣ между двумя боями, часто бросалъ свою куадрилью и мчался въ Севилью на нѣсколько часовъ, чтобы свидѣться съ невѣстой.
   Эта невѣста его была подругой его дѣтства, съ которой онъ иногда игралъ, но лишь смутно помнилъ ее, нѣкая Карменъ. Съ годами она изъ загорѣлой тоненькой дѣвочки-ящерицы, съ глазами цыганки и черными кудрями, превратилась въ настоящую красавицу. Она была круглой сиротой и жила у дяди съ теткой, державшихъ мелочную лавочку въ томъ-же кварталѣ. Ея отецъ, бывшій цродавцемъ водки, оставилъ ей въ наслѣдство два небольшихъ дома.
   Влюбленные обручились, и сосѣди съ радостью говорили объ этомъ событіи, видя въ немъ новую причину гордости для ихъ квартала.
   -- Я таковъ,-- объяснялъ Галльярдо своимъ поклонникамъ.-- Не хочу подражать другимъ тореро, которые женятся на богатыхъ сеньоритахъ въ шляпкахъ съ перьями. Я предпочитаю остаться въ своемъ сословіи.
   Самымъ неутомимымъ пропагандистомъ славы Галльярдо былъ донъ Хосе, его уполномоченный, называвшій Хуана не иначе какъ "мой матадоръ". Это былъ каваллерійскій офицеръ, чрезмѣрная тучность котораго, а также любовь къ боямъ быковъ -- принудили выйти въ отставку и бросить военную службу. Донъ Хосе жилъ своими доходами, и единственнымъ его занятіемъ былъ разговоръ о быкахъ и тореро. Лѣтомъ онъ присутствовалъ на всѣхъ бояхъ быковъ, а зиму проводилъ въ разговорахъ о нихъ. Быть руководителемъ, менторомъ, уполномоченнымъ матадора -- вотъ о чемъ онъ мечталъ. Но всѣ маэстро имѣли уже своихъ уполномоченныхъ, и появленіе Галльярдо было счастьемъ для дона Хосе. За то -- самое легкое сомнѣніе въ достоинствахъ "его матадора" доводило дона Хосе до бѣшенства и до воинственныхъ поступковъ. Однажды онъ пустилъ въ ходъ палку въ кафе, гдѣ двое любителей боя быковъ критиковали Галльярдо за то, что онъ черезъ-чуръ красивъ. По утрамъ, зимой, донъ Хосе иногда выходилъ на перекрестокъ улицы Las Sierpes, куда падало нѣсколько солнечныхъ лучей, и по которой проходили обыкновенно нѣкоторые его друзья.
   -- Нѣтъ въ мірѣ никого, равнаго ему,-- говорилъ онъ громкимъ голосомъ, точно разсуждая самъ съ собой и дѣлая видъ, что не замѣчаетъ тѣхъ, кто приближался къ нему.-- Онъ единственный въ мірѣ человѣкъ, и кто думаетъ иначе, пусть посмѣетъ сказать это. Повторяю,-- онъ -- единственный.
   -- Кто такой онъ?-- спрашивали въ насмѣшку его друзья, дѣлая видъ, что не понимаютъ, въ чемъ дѣло.
   -- Кто-жъ это можетъ быть, какъ не Хуанъ.
   -- Какой Хуанъ?
   Тутъ у дона Хосе вырывался жестъ негодованія и изумленія.
   -- Какъ -- какой Хуанъ?! Развѣ ихъ много? Хуанъ Галльярдо.
   -- Но, дружище,-- говорили ему нѣкоторые,-- вы, кажется, чуть-ли не въ постель ложитесь вмѣстѣ. Быть можетъ, это ты и выходишь за него замужъ?
   -- Еслибъ онъ захотѣлъ!-- отрѣзывалъ, не смущаясь, довъ Хосе съ пыломъ идолопоклонника.
   И, увидавъ, что приближаются другіе знакомые, онъ забывалъ о насмѣшникахъ и снова повторялъ:
   -- Въ цѣломъ мірѣ нѣтъ никого, равнаго ему... Онъ-единственный во всемъ свѣтѣ! И кто не согласенъ со мной, пусть только откроетъ ротъ: я здѣсь!
   Свадьба Галльярдо съ Карменъ была большимъ событіемъ. Въ то-же время освятили и новый домъ, которымъ ужасно тщеславился торговецъ Антоніо, показывая всѣмъ его дворъ, колонны и цвѣтные изразцы, точно все это было работой его рукъ.
   При выходѣ свадебнаго шествія изъ церкви, на яркомъ солнцѣ засверкали всѣми цвѣтами радуги экзотическія разноцвѣтныя птицы на сотнѣ китайскихъ шарфовъ, въ которые нарядились подруги молодой. Посаженнымъ отцомъ былъ депутатъ. Среди бѣлыхъ и черныхъ фетровыхъ шляпъ большинства приглашенныхъ выдѣлялись блестящіе, высокіе сомбреро уполномоченнаго и другихъ важныхъ сеньоровъ, почитателей Галльярдо. Всѣ они улыбались, довольные тѣмъ, что дуновеніе популярности коснулось и ихъ, шедшихъ рядомъ съ тореро.
   Весь тотъ день непрерывно у входныхъ дверей новаго дома Галльярдо раздавалась милостыня. Даже изъ окрестныхъ мѣстечекъ явились бѣдняки, привлеченные молвой объ этой шумной свадьбѣ.
   Во дворѣ накрытъ былъ столъ, и шелъ веселый пиръ. Фотографы дѣлали моментальные снимки для Мадридскихъ газетъ. Свадьба Галльярдо была какъ бы національнымъ событіемъ. До глубокой ночи раздавались звуки гитаръ, сопровождаемые хлопаньемъ въ ладоши и трескомъ кастаньетъ. Дѣвушки, поднявъ надъ головой руки, топали маленькими ножками о мраморъ пола, а вокругъ ихъ изящныхъ фигурокъ развѣвались юбки и шарфы подъ ритмическіе звуки "Sevillanas". Цѣлыми дюжинами откупоривались бутылки дорогихъ андалузскихъ винъ; изъ рукъ въ руки ходили кружки съ огненнымъ хересомъ, крѣпкимъ монгольскимъ, и блѣднымъ и ароматнымъ Санъ-Лукаръ. Всѣ были пьяны, но ихъ опьяненіе было тихое, спокойное и грустное, проявлявшееся только вздохами и пѣснями, одновременно въ нѣсколькихъ мѣстахъ затягиваемыми,-- печальными пѣснями, гдѣ рѣчь идетъ о тюрьмѣ, о смерти, о бѣдной "madré" (матери), всегдашней музѣ андалузскихъ народныхъ пѣсенъ.
   Въ полночь ушли послѣдніе гости, и молодые остались одни съ сеньорой Ангустіасъ въ новомъ домѣ. Уходя со своей женой, торговецъ Антоніо сдѣлалъ жестъ отчаянія. Онъ шелъ пьяный и взбѣшенный тѣмъ, что никто въ теченіе дня не обращалъ вниманія на его особу. Будто онъ ничто, будто не родственникъ, не членъ семьи!
   -- Насъ выбросятъ изъ семьи, Энкарнасіонъ. Эта Карменъ, съ ея лицомъ мадонны, будетъ теперь госпожой и не дастъ намъ ничего. Вотъ увидишь, сколько она нарожаетъ дѣтей.
   И болтливый торговецъ возмущался мыслью о будущемъ потомствѣ матадора, которое появится на свѣтъ только въ ущербъ интересамъ и надеждамъ на наслѣдство его собственнаго потомства.
   Но время шло; прошелъ и годъ, а предсказаніе сеньора Антоніо не исполнялось. Галльярдо и его жена показывались на всѣхъ празднествахъ и торжествахъ съ великолѣпіемъ и свободой богатой и популярной четы: она -- въ ослѣпительныхъ мантильяхъ и платкахъ, вызывавшихъ крики изумленія у бѣдныхъ женщинъ, онъ сверкая брильянтами и готовый тотчасъ вынуть кошелекъ, чтобы одѣлить деньгами нищихъ, толпою бѣгавшихъ за нимъ. Цыганки съ мѣднаго цвѣта лицами и такія же шарлатанки, какъ вѣдьмы, осаждали Карменъ, предсказывая ей счастье. Да благословитъ ее Богъ! Она родитъ ребенка, мальчика, прекраснаго, какъ солнце. Это видно по бѣлку ея глазъ. Теперь она уже почта на полпути къ тому. Но тщетно Карменъ краснѣла отъ удовольствія, стыдливо опуская глаза, тщетно матадоръ гордо поднималъ голову, надѣясь на исполненіе пророчествъ. Ребенокъ не появлялся.
   Такимъ образомъ прошелъ и второй годъ -- и надежды молодыхъ такъ и не сбылись. Сеньора Ангустіасъ печалилась, когда съ нею заговаривали объ этихъ разочарованіяхъ. Правда, у нея были другіе внуки, дѣти Энкарнасіонъ, которые по желанію своего отца проводили цѣлые дни въ домѣ бабушки, стараясь во всемъ угождать своему сеньору дядѣ. Но старуха, стремившаяся вознаградить ошибки прошлаго пламенной любовью къ Хуану, мечтала о рожденіи внука, сына Карменъ, чтобы воспитать его по своему, изливая на него всю любовь, которой она не съ умѣла дать сыну въ его грустномъ дѣтствѣ.
   -- Я знаю, отчего это происходитъ,-- говорила огорченная старуха.-- Бѣдная Карменъ не имѣетъ ни минуты покоя. Надо взглянуть на нее, когда Хуанъ разъѣзжаетъ по Испаніи.
   Зимой, во время отдыха тореро, когда онъ жилъ дома, или для развлеченія ходилъ на охоту, все шло хорошо. Карменъ была довольна, зная, что жизнь ея мужа не подвергается опасности. Она смѣялась отъ малѣйшаго повода, много ѣла, лицо ея становилось румянымъ. Но лишь только наступала весна, и Хуанъ покидалъ свой домъ, чтобы подвизаться въ разныхъ городахъ Испаніи, бѣдная женщина, блѣдная и безсильная, впадала, казалось, въ болѣзненное оцѣпенѣніе. Глаза ея какъ бы расширялись отъ ужаса, и она была готова расплакаться при малѣйшемъ намекѣ.
   -- Въ этомъ году онъ участвуетъ въ семидесяти двухъ бояхъ быковъ,-- говорили друзья дома, обсуждая контракты матадора.-- Никого не домогаются такъ, какъ его.
   И Карменъ печально улыбалась. Семьдесятъ два вечера смертельной тоски, какъ у приговореннаго къ смерти, въ ожиданіи телеграммы, которой она и страстно ждала и, въ то же время, боялась. Семьдесятъ два дня ужаса, суевѣрнаго сомнѣнія, не повліяетъ-ли дурно какое-нибудь забытое въ молитвѣ слово на судьбу отсутствующаго. Семьдесятъ два дня грустнаго, томительнаго существованія въ этомъ спокойномъ, роскошномъ домѣ, встрѣчъ съ тѣми же людьми, когда обыденная жизнь идетъ своимъ чередомъ, безмятежная и спокойная, точно въ мірѣ не случилось ничего необычнаго; когда во дворѣ играютъ племянники ея мужа, а на улицѣ выкрикиваетъ продавецъ цвѣтовъ, между тѣмъ какъ далеко-далеко ея Хуанъ, на глазахъ у тысячи людей, сражается съ быками, ощущая дыханіе смерти, касающееся его груди при каждомъ движеніи той красной тряпки, которую онъ держитъ въ рукѣ.
   Ахъ, эти ужасные дни боя быковъ, когда небо казалось еще прекраснѣе, а уединенныя улицы наполнялись шумомъ толпы, разряженной по праздничному, и слышался звонъ гитаръ, сопровождаемыхъ пѣніемъ и хлопаньемъ въ ладоши въ ближайшей тавернѣ на углу улицы!.. Карменъ, скромно одѣтая, съ опущенной на глава мантильей, шла искать убѣжища въ церкви. Ея несложная вѣра, въ которую сомнѣнія вносили суевѣріе, побуждала ее идти изъ церкви въ церковь. На колѣняхъ молилась она передъ образомъ Божьей Матери, увѣренная, что та защититъ Хуана могущественнымъ своимъ покровомъ.
   Но вскорѣ сомнѣнія и страхъ мелькали и здѣсь. Божья Матерь -- женщина, а у женщины такъ мало силы. Судьба женщинъ -- терпѣть и плакать, какъ она плачетъ о своемъ мужѣ, какъ Божья Мать плакала о своемъ сынѣ. И Карменъ шла въ другую церковь, гдѣ былъ образъ Христа "del gran Poder" (великаго могущества). Этотъ неопредѣленный и грандіозный титулъ успокаивалъ ее. И ея вѣра не обманывала ее. Когда она возвращалась домой, ей подавали маленькую синюю бумажку, которую она открывала дрожащей рукой. "Все по старому". Теперь она снова могла дышать, могла спать, какъ приговоренный къ смерти, который на время освобождается отъ угрозы неминуемой смерти. Во черезъ два или три дня казнь начиналась снова, начиналась ужасная пытка неизвѣстности.
   Иногда, побуждаемая желаніемъ найти товарищей въ горѣ, Карменъ шла къ женамъ другихъ тореро, бывшихъ въ куадрильѣ Хуана, какъ будто эти жены могли сообщить ей свѣдѣнія о ея мужѣ.
   Жена Насіонала, державшая таверну въ томъ же кварталѣ, принимала супругу маэстро спокойно, удивляясь ея страхамъ. Она давно привыкла къ такого рода существованію; навѣрное ничего не случилось съ Насіоналомъ, разъ нѣтъ извѣстій. Телеграммы стоятъ дорого, а бандерильеросы получаютъ мало. Когда продавцы газетъ не выкрикиваютъ о несчастіи, значитъ, ничего не случилось. И она спокойно продолжала исполнять свои обязанности, прислуживая посѣтителямъ таверны, точно въ ея притупленную чувствительность не могло проложить себѣ путь безпокойство.
   Случалось также, что перейдя мостъ, Карменъ шла въ кварталъ Тріана, отыскивая жену пикадора Потахо, очень похожую на цыганку, жившую въ домикѣ, напоминающемъ курятникъ, окруженную грязными, загорѣвшими малютками, за которыми она присматривала и на которыхъ наводила ужасъ своимъ громкимъ крикомъ. Посѣщеніе жены маэстро наполняло сердце сеньоры Потахо чувствомъ гордости, но безпокойство Карменъ заставляло ее смѣяться.
   Тѣ, пѣшіе, всегда спасаются отъ быка, и сеньоръ Хуанъ слишкомъ уменъ, чтобы попасться на рога къ звѣрю. Быки мало кого убиваютъ. Самое ужасное во время боя -- паденіе съ лошади. Участь пикадоровъ извѣстна: всю жизнь они подвергаются ужасной опасности паденія съ лошади,-- и тотъ, кто не умретъ мгновенно отъ неожиданной и грозной случайности, кончаетъ дни свои въ съумасшествіи. Такъ суждено умереть и бѣдному Потахо. Сколько горя въ обмѣнъ за нѣсколько пригоршней дуросовъ, въ то время какъ другіе...
   Она не договаривала, кто другіе, но глаза ея выражали протестъ противъ несправедливостей судьбы и тѣхъ молодцовъ, которые, взявъ въ руки шпагу, получаютъ апплодисменты, популярность и деньги, безъ большаго риска, чѣмъ тотъ рискъ, которому подвергаются наравнѣ съ ними и мелкіе, незамѣтные участники куадрильи.
   Мало по малу Карменъ привыкла къ новому образу жизни. Мучительная неизвѣстность и ожиданіе телеграммы въ дни боя быковъ, посѣщеніе церквей, суевѣрныя сомнѣнія,-- все это казалось ей необходимой приправой ея существовавія. Къ тому же, счастливая звѣзда Галльярдо и постоянные разговоры въ домѣ о боѣ быковъ, наконецъ, привели къ тому, что освоили ее съ опасностью; и для нея тоже свирѣпый быкъ сталъ теперь добродушнымъ и благороднымъ животнымъ, явившимся въ міръ съ одной лишь цѣлью: обогащать и покрывать славой своихъ матадоровъ.
   Она никогда не ходила на бои быковъ. Послѣ перваго своего посѣщенія цирка, когда она увидѣла подвизающимся того, кому суждено было сдѣлаться ея мужемъ, Карменъ ни разу больше не присутствовала на такого рода зрѣлищахъ. Она бы упала въ обморокъ, еслибы увидѣла даже другого человѣка, подвергающагося опасности и носящаго ту же одежду, какъ и ея Хуанъ.
   Черезъ три года послѣ ихъ свадьбы, матадоръ былъ взятъ на рога быкомъ въ Валенсіи. Карменъ долго ничего не знала. Телеграмма съ извѣстіемъ: "все по старому" пришла своевременно. Это было сдѣлано уполномоченнымъ, донъ Хосе, который, ежедневно посѣщая Карменъ и прибѣгая къ ловкимъ маневрамъ, чтобы помѣшать ей читать газеты, отсрочилъ на цѣлую недѣлю ея освѣдомленность о несчастіи. Когда Карменъ узнала о случившемся по нескромности нѣкоторыхъ сосѣдокъ, она рѣшила немедленно ѣхать къ мужу, чтобы ухаживать за нимъ. Но это оказалось излишнимъ. Раньше, чѣмъ она успѣла собраться, матадоръ самъ пріѣхалъ домой, блѣдный, какъ полотно, вслѣдствіе потери крови, съ забинтованной и осужденной на долгую неподвижность ногой,-- но веселый и бодрый. Домъ ихъ превратился съ этого времени въ какое-то святилище: по двору проходили сотни людей, желавшихъ привѣтствовать Галльярдо, "единственнаго человѣка въ мірѣ". Матадоръ сидѣлъ въ тростниковомъ креслѣ, съ забинтованной ногой, положенной на табуретъ, и спокойно курилъ сигару, какъ будто тѣло его и не было продырявлено жестокими рогами.
   Докторъ Руисъ, пріѣхавшій съ нимъ въ Севилью, говорилъ, что онъ выздоровѣетъ черезъ мѣсяцъ, и удивлялся энергіи его организма. Та легкость, съ которой вообще залѣчивались раны у тореро, была для доктора непонятной вещью, несмотря на его долгую хирургическую практику. Рогъ, загрязненный кровью и животными выдѣленіями, нерѣдко зазубренный ударами, рвалъ, раздиралъ и протыкалъ тѣло такъ, что одновременно получалась и глубокая рана и контузія. Тѣмъ не менѣе, ужасныя эти раны вылѣчивались съ большей легкостью, чѣмъ обыденныя.
   -- Не понимаю, въ чемъ тутъ дѣло,-- говорилъ старый хирургъ съ видомъ сомнѣнія.-- Или эти молодцы обладаютъ желѣзнымъ организмомъ, или рогъ, несмотря на всю свою загрязненность, хранитъ невѣдомую намъ цѣлительную силу.
   Спустя немного времени, Галльярдо снова началъ подвизаться на аренѣ, и рана не охладила его боевого пыла, какъ то предсказывали его враги.
   Прошло четыре года послѣ брака, и матадоръ поднесъ женѣ и матери большой сюрпризъ. Имъ предстояло сдѣлаться помѣщиками, но помѣщиками на большую ногу, владѣльцами обширныхъ полей, которыхъ не могъ охватить взоръ, большихъ плантацій оливковыхъ деревьевъ, мельницъ и многочисленныхъ стадъ; ихъ мыза не уступала мызамъ самыхъ богатыхъ сеньоровъ въ Севильѣ.
   Галльярдо всегда чувствовалъ стремленіе, свойственное всѣмъ тореро, желающимъ быть земельными собственниками. Городскія богатства, бумажныя цѣнности пресыщаютъ ихъ, непонятны имъ. Быки заставляютъ ихъ думать о зеленыхъ пастбищахъ, лошади напоминаютъ имъ поля. Постоянная необходимость въ движеніи и тѣлесныхъ упражненіяхъ, охота и ходьба въ зимніе. мѣсяцы побуждаютъ ихъ желать земельной собственности.
   Галльярдо считалъ богатыми только собственниковъ мызы съ большими стадами коровъ и быковъ. Начиная съ дней нищеты и голода, когда онъ пѣшкомъ пробирался по большимъ дорогамъ, черезъ оливковыя сады и пастбища, онъ хранилъ горячее желаніе владѣть милями и милями земли, которыя были бы его собственностью. Уполномоченному Галльярдо были извѣстны эти его желанія. Донъ Хосе завѣдывалъ всѣми дѣлами "своего матадора", велъ его счеты, съ которыми онъ тщетно старался ознакомить его.
   -- Я ничего не понимаю въ этой музыкѣ,-- говорилъ Галльярдо, довольный своимъ невѣдѣніемъ.-- Я знаю одно -- сразить быка. Дѣлайте, что хотите, донъ Хосе. Довѣряю вамъ вполнѣ и знаю, что все, что вы сдѣлаете, будетъ мнѣ на пользу.
   И донъ Хосе, который едва помнилъ о собственномъ имуществѣ, предоставивъ его всецѣло неумѣлому завѣдыванію своей жены, былъ вѣчно занятъ и озабоченъ, какъ бы пріумножить состояніе матадора, помѣщая его деньги для прибыли на проценты съ алчностью ростовщика.
   Однажды онъ радостно подошелъ къ своему кумиру:
   -- То, чего ты желалъ, у меня въ рукахъ. Мыза, величиной въ цѣлый міръ, да къ тому же очень дешево. Настоящая находка. На будущей недѣлѣ мы совершимъ нотаріальный актъ.
   Галльярдо полюбопытствовалъ, гдѣ находится эта мыза и какъ она называется?
   -- Называется она "Ла Ринконада".
   Желанія Галльярдо исполнились.
   Когда онъ съ женой и матерью поѣхалъ въ имѣніе, чтобы ввестись во владѣніе, онъ показалъ имъ сарай съ соломой, гдѣ онъ со своими товарищами по нищетѣ и бродяжничеству провели ночь, и комнату, въ которой онъ обѣдалъ съ собственникомъ мызы, и маленькую площадку, на которой сразилъ шпагой молодого бычка, заработавъ себѣ впервые право ѣхать по желѣзной дорогѣ, безъ необходимости прятаться подъ скамейками.
   

III.

   Въ зимніе вечера, когда Галльярдо пріѣзжалъ изъ Ринконада въ свой севильскій домъ, у нихъ собирались на ужинъ друзья.
   Первыми приходили торговецъ Антоніо съ женой, двое дѣтей которыхъ такъ и не покидали дома матадора. Какъ бы желая забыть о своей бездѣтности и словно скучая въ тишинѣ большого дома, Карменъ взяла къ себѣ двухъ младшихъ ребятъ золовки, и дѣти, побуждаемыя къ тому собственнымъ чувствомъ, а также наставленіями родителей, безпрестанно осыпали поцѣлуями и, какъ котята, ласкались къ красивой тетѣ и щедрому, всѣми любимому, дядѣ.
   За ужиномъ бабушка сидѣла всегда въ креслѣ на почетномъ мѣстѣ. Когда у Галльярдо бывали въ гостяхъ,-- какъ это нерѣдко случалось,-- люди съ положеніемъ, добрая женщина отказывалась занять первое мѣсто.
   -- Нѣтъ,-- протестовалъ Галльярдо.-- Ты, мамуся, у насъ предсѣдательница. Садись, садись, мама, сюда, или мы не будемъ ужинать.
   И онъ велъ ее подъ руку, любовно ласкаясь къ ней, точно желая вознаградить ее за годы своего бродячаго дѣтства, доставившихъ ей столько мученій.
   Когда по вечерамъ приходилъ Насіоналъ, общество, казалось, оживлялось.
   -- Гарабато, дай стаканъ вина Себастіану,-- говорилъ Галльярдо.
   Но Себастіанъ эль Насіоналъ отказывался отъ этого угощенья. Не надо вина,-- онъ не пьетъ. Въ отсталости рабочаго класса виновато вино.
   Все собравшееся общество, услыхавъ это, начинало смѣяться, точно Насіоналъ сказалъ нѣчто очень забавное, чего отъ него и ждали. И бандерильеро принимался излагать свои взгляды.
   Единственный, кто слушалъ Насіонала молча, со злыми глазами, былъ торговецъ Антоніо. Онъ ненавидѣлъ Насіонала, усматривая въ немъ врага.
   Бандерильеро имѣлъ также многочисленную семью и двое младшихъ его дѣтей были крестниками Галльярдо и его жены; такимъ образомъ матадоръ и бандерильеро сроднились кумовствомъ. Лицемѣръ! онъ, можетъ быть, мечтаетъ, что часть состоянія Галльярдо попадетъ въ руки крестниковъ. Воръ! Вѣдь онъ же не родственникъ.
   Насіоналъ былъ старше маэстро на десять лѣтъ. Когда Хуанихо началъ только сражаться въ капеасъ, Себастіанъ уже былъ бандерильеро и вернулся изъ Америки, гдѣ въ Лимѣ принималъ участіе въ бояхъ быковъ. Въ началѣ своей карьеры молодой и ловкій бандерильеро пользовался нѣкоторой популярностью.
   Также и на него возлагались одно время надежды, какъ на восходящее свѣтило тауромакіи. Но продолжалось это недолго. Когда Себастіанъ вернулся изъ путешествія въ Америку съ обаяніемъ туманныхъ и дальнихъ подвиговъ, громадная толпа собралась въ Севильскомъ циркѣ, чтобы полюбоваться зрѣлищемъ, какъ Насіоналъ будетъ сражаться съ быкомъ. Циркъ не могъ вмѣстить всѣхъ желавшихъ попасть туда, и тысячи остались безъ входныхъ билетовъ.
   Но въ этотъ моментъ окончательнаго испытанія у Насіонала "дрогнуло сердце", какъ говорили любители боя быковъ. Бандерильясы онъ всаживалъ съ апломбомъ, какъ добросовѣстный и серьезный работникъ, исполняющій свой долгъ, но когда онъ вышелъ на арену, чтобы сразить и убить быка, инстинктъ самосохраненія оказался сильнѣе его воли и удержалъ его на почтительномъ отъ быка разстояніи.
   Насіоналъ отказался отъ высшей степени тауромакіи. Онъ рѣшилъ оставаться лишь бандерильеро и больше ничѣмъ, покорившись своей судбѣ быть поденщикомъ въ своемъ искусствѣ, чтобы заработать такимъ путемъ насущный хлѣбъ для семьи. Его доброта и чистота нрава вошли въ поговорку среди тореро. Когда Галльярдо со всей своей куадрильей шелъ въ кафе-шантанъ, ища веселья и шумнаго отдыха послѣ нѣсколькихъ боевъ быковъ, Насіоналъ сидѣлъ, точно пустынникъ среди Александрійскихъ прелестницъ, безмолвный и серьезный, среди пѣвичекъ въ прозрачныхъ костюмахъ и съ нарумяненными губами.
   Онъ не возмущался, но грустилъ, вспоминая о женѣ и малюткахъ, ждавшихъ его въ Севильѣ. Вся испорченность и развращенность міра казались ему лишь слѣдствіемъ недостатка образованія. Вѣроятнѣе всего, что эти бѣдныя продающія себя женщины не умѣютъ ни читать, ни писать.
   Тоже случилось и съ нимъ, такъ какъ только недостатку образованія приписывалъ онъ незавидность своего положенія; на той же причинѣ, на малой интеллигентности основывалъ онъ всѣ горести, бѣдность и униженія, существующія въ мірѣ.-- Намъ, рабочему люду, не хватаетъ образованія,-- говорилъ онъ,-- и этимъ пользуются.
   Въ ранней молодости онъ былъ литейщикомъ по профессіи, дѣятельнымъ членомъ рабочаго интернаціонала и усерднымъ слушателемъ своихъ болѣе счастливыхъ товарищей, умѣвшихъ читать другимъ громко то, что было написано въ брошюрахъ, посвященныхъ благу народа. Онъ поигралъ и въ солдаты во время національной милиціи, служа въ батальонахъ, носившихъ красныя шапки въ знакъ своей федералистской непреклонности.
   Цѣлые дни проводилъ онъ у трибуны, возведенной на площади, гдѣ клубы объявили перманентное засѣданіе, и ораторы смѣняли другъ друга днемъ и ночью. Когда же наступила реакція, забастовка поставила Себастьяна въ трудное положеніе рабочаго съ отмѣткой строптивости за его сопротивленіе властямъ. Ни на одномъ заводѣ, ни въ какое мастерство его не принимали.
   Бои быковъ нравились ему и раньше, и въ 24 года онъ сдѣлался тореро также, какъ взялъ бы на себя всякую другую должность. Къ тому же онъ былъ достаточно развитъ и съ презрѣньемъ говорилъ о нелѣпостяхъ современнаго общественнаго строя. Не даромъ провелъ онъ рядъ годовъ, слушая чтеніе брошюръ и газетъ. Въ память о томъ времени, когда онъ ходилъ подъ ружьемъ въ народной милиціи, ему дали прозвище эль Насіоналъ.
   Несмотря на годы, проведенные имъ въ качествѣ тореро, онъ говорилъ о своей профессіи съ нѣкоторыми угрызеніями совѣсти, оправдываясь въ томъ, что принадлежитъ къ ней. Комитетъ его округа, постановившій исключать изъ партіи, какъ дикарей и ретроградовъ, всѣхъ членовъ, которые будутъ присутствовать на боѣ быковъ, сдѣлалъ лишь исключеніе для Насіонала, оставивъ его въ комитетѣ съ правомъ голоса.
   -- Я знаю,-- говорилъ онъ за ужиномъ у Галльярдо,-- что бой быковъ вещь реакціонная. Народъ нуждается, какъ въ насущномъ хлѣбѣ, въ грамотности и не хорошо, что тратятся деньги на насъ, когда такъ необходимы школы. Все это пишутъ въ мадридскихъ газетахъ. Но товарищи цѣнятъ меня, и комитетъ, послѣ рѣчи дона Хоселито, согласился оставить меня членомъ партіи и комитета.
   Его спокойная серьезность, не измѣнявшаяся передъ градомъ насмѣшекъ и притворнаго комическаго бѣшенства, съ которымъ матадоръ и его друзья выслушивали его объясненія, дышала гордостью по поводу исключенія, сдѣланнаго для него его партіей, чѣмъ ему оказали величайшую честь.
   Насіоналъ былъ также врагомъ духовенства,-- Библіи и ханжества. По его мнѣнію все невѣжество и всѣ суевѣрія въ дѣлѣ религіи проистекали опять таки отъ недостатка образованія и знанія. Нечестивцемъ являлся онъ даже на аренѣ среди другихъ бандерильеросовъ и пикадоровъ, которые послѣ молитвы въ часовнѣ цирка шли на редондель съ надеждой, что священные предметы, вшитые въ ихъ костюмъ, предохранятъ ихъ отъ опасности.
   Когда Насіоналу случалось всаживать свои бандерильясы въ громаднаго, чернаго безъ отмѣтины быка съ толстой шеей, онъ вызывающе становился съ распростертыми руками, держа въ каждой маленькія палочки, и бросалъ ему съ бранью вызовъ:
   -- Ну, полѣзай, пресвитеръ!
   И пресвитеръ бѣшенно лѣзъ, и когда онъ проходилъ мимо Насіонала, этотъ послѣдній втыкалъ ему въ морду бандерильясы, восклицая громко, точно праздновалъ побѣду:
   -- Это для духовенства!
   Галльярдо, въ концѣ концовъ, смѣялся надъ выходками Насіонала.
   -- Меня могутъ поднять на смѣхъ изъ за тебя: обратятъ вниманіе на нашу куадрилью и скажутъ, что мы всѣ -- сборище еретиковъ. Ты вѣдь знаешь, что нѣкоторая часть публики этого не терпитъ. Тореро должны быть только лишь тореро и только лишь сражаться съ быками.
   Но Галльярдо искренно любилъ своего бандерильеро, помня о его преданности къ нему, доходившей иногда до самопожертвованія. Насіоналу было безразлично, если и освищутъ его, когда онъ кое-какъ втыкалъ бандерильясы въ быковъ, съ которыми нужно было держаться съ опаской, лишь бы сдѣлать свое дѣло поскорѣе. Славы онъ не искалъ и исполнялъ свою обязанность только лишь изъ за куска хлѣба. Но когда Галльярдо шелъ со шпагой въ рукѣ на "безпокойнаго" быка, бандерильеро не покидалъ его, всегда готовый придти ему на помощь со своимъ тяжелымъ плащемъ и сильной рукой, пригибавшей къ землѣ голову быка.
   Два раза, когда Галльярдо падалъ на аренѣ, и быкъ уже готовъ былъ поднять его на рога, Насіоналъ бросался на животное, забывъ о дѣтяхъ, о женѣ, обо всемъ, готовый умереть, чтобы спасти маэстро.
   Въ домѣ Галльярдо принимали и любили Насіонала, какъ члена семьи. Сеньора Ангустіасъ, правда, возмущалась его невѣріемъ съ ужасомъ старой женщины, близкой къ смерти, и говорила иногда:
   -- Замолчи, Себастіанъ. Закрой свои сатанинскія уста, каторжникъ. Уходи изъ моего дома: здѣсь не мѣсто говорить такія вещи, демонъ ты этакій... Еслибъ я не знала тебя! Еслибъ не знала, что ты -- хорошій человѣкъ!..
   И дѣло кончалось тѣмъ, что она примирялась съ бандерильеро, вспоминая о его преданности ея Хуану и о томъ, что онъ для него сдѣлалъ въ минуты опасности.
   Врагъ духовенства и "Адама и Евы" хранилъ одну тайну своего маэстро, вслѣдствіе которой онъ часто сидѣлъ серьезный и безмолвный, видя Галльярдо дома въ обществѣ матери и жены.
   Еслибъ онѣ знали...
   Однажды Насіоналъ собрался съ духомъ и откровенно поговорилъ объ этомъ дѣлѣ съ Галльярдо.
   -- Слушай, Хуанихо, въ Севильѣ вѣдь все узнается. Только объ этомъ и рѣчь, и пожалуй слухи дойдутъ и до твоей семьи. Тогда начнется переполохъ. Помнишь исторію съ пѣвицей,-- а тамъ ничего страшнаго не было. Тутъ-же насѣкомое куда болѣе опасное и болѣе ядовитое.
   Галльярдо дѣлалъ видъ, что ничего не понимаетъ, досадуя, и въ то-же время довольный тѣмъ, что тайна его любви извѣстна всему городу.
   -- Что такое за насѣкомое? О какомъ переполохѣ говоришь ты?
   -- Что за насѣкомое?.. Донья Соль: та сеньора, которая заставляетъ такъ много говорить о себѣ,-- племянница маркиза Мораима.
   А такъ какъ матадоръ улыбался и молчалъ, Насіоналъ принялся читать ему цѣлую проповѣдь, на которую Галльярдо отвѣтилъ, смѣясь:
   -- Насіоналъ, не будь дикаремъ. Разъ женщины къ тебѣ идутъ, бери ихъ. Жизнь коротка... Быть можетъ, близокъ день, когда меня вынесутъ изъ редонделя ногами впередъ... Притомъ ты не знаешь, что это такое... что такое сеньора... Еслибы ты видѣлъ эту женщину!..
   И онъ простодушно добавилъ, какъ бы желая разсѣять выраженіе печали и негодованія, появившееся на лицѣ Насіонала:
   -- Я очень люблю Карменъ, понимаешь-ли? Люблю ее по старому... А ту я тоже люблю. Это другая вещь. Не знаю, какъ объяснить тебѣ это. Другая вещь, понимаешь?
   И бандерильеро не могъ извлечь иного результата изъ своего разговора съ Галльярдо.
   Нѣсколько мѣсяцевъ передъ тѣмъ, когда съ осени наступилъ конецъ сезона боя быковъ, у матадора была одна встрѣча въ церкви Санъ-Лоренсо. Онъ здѣсь передъ иконой Спасителя ревностно молился. И вдругъ какое-то волненіе среди женщинъ, стоявшихъ на колѣняхъ впереди него, обратило его вниманіе.
   Между ними проходила сеньора,-- высокая, стройная, выдающейся красоты, одѣтая въ свѣтлое платье, съ шляпой, украшенной перьями, съ большими полями, изъ подъ которыхъ сверкало лучистымъ сіяніемъ роскошное золото ея волосъ.
   Галльярдо ее зналъ. Это была донья Соль, племянница маркиза де Мораима, посланница, какъ ее звали въ Севильѣ. Изящный, богатый костюмъ и громадная шляпа выдѣляли ее яркимъ пятномъ среди темной массы женскихъ головныхъ уборовъ. Она опустилась на колѣни, наклонила голову какъ бы для молитвы на нѣсколько минутъ, а затѣмъ ясные ея глаза, зеленовато-синяго цвѣта съ золотистыми отблесками, спокойно обвели взоромъ всю церковь, словно она была въ театрѣ и осматривала присутствующихъ, отыскивая знакомыя лица. Эти ея глаза встрѣтились наконецъ и съ глазами Галльярдо, устремленными на нее.
   Матадоръ не страдалъ излишкомъ скромности. Онъ привыкъ видѣть себя предметомъ созерцанія тысячъ и тысячъ глазъ въ дни боя быковъ. Однако взоры доньи Соль не потупились передъ взглядомъ тореро,-- наоборотъ, она пристально продолжала смотрѣть на него, принудивъ матадора отвести свои глаза.
   -- Что за женщина!-- подумалъ онъ.-- Вотъ еслибъ такая "гаши" была бы у меня!
   Выйдя изъ церкви, онъ остановился у ея дверей, чтобы еще разъ взглянуть на красавицу, кинувшую на него взглядъ. Когда она усѣлась въ коляску съ двумя своими подругами и кучеръ подобралъ вожжи, сеньора опять обернулась и остановила глава свои на матадорѣ, причемъ на ея устахъ появилась легкая улыбка.
   Галльярдо былъ разсѣянъ весь тотъ вечеръ. Онъ вспоминалъ о прежнихъ своихъ побѣдахъ, о тѣхъ женщинахъ, которыхъ восхищеніе его отвагой и любопытство бросали въ его объятія. Но такая красавица, какъ эта, такая знатная сеньора, объѣздившая весь свѣтъ и жившая въ Севильѣ, какъ развѣнчанная королева!..
   Еслибъ привлечь ея вниманіе!.. Могло-ли быть высшее торжество...
   Уполномоченный Галльярдо, большой пріятель маркиза де Мораима, иногда говорилъ съ матадоромъ о доньѣ Соль.
   Послѣ долгаго отсутствія изъ Севильи, она не такъ давно вернулась въ родной городъ, сводя съума молодежь.
   Проживъ долгіе годы заграницей, теперь она восхищалась всѣмъ роднымъ, пѣснями и народными обычаями, находя все это очень интереснымъ, очень... артистическимъ. На зрѣлищѣ боя быковъ она присутствовала въ старинныхъ испанскихъ костюмахъ, подражая роскошному убранству изящныхъ дамъ на картинахъ Гоя. Женщина съ большой физической силой, привыкшая ко всевозможнымъ "спортамъ", прекрасная наѣздница, она часто носилась галопомъ по окрестностямъ Севильи. Иногда она отправлялась верхомъ, съ гарроччей {Дротикъ, метательное копье, пика всадниковъ, которою они сражаются съ быкомъ.} на лукѣ сѣдла и съ кучкой друзей, превращенныхъ въ пикадоровъ, на пастбища, чтобы здѣсь преслѣдовать, загнать въ тупикъ и потомъ повалить быка, увлекаясь этимъ, полнымъ опасности, отважнымъ спортомъ.
   Она не была уже самой первой молодости. Галльярдо смутно помнилъ, что видѣлъ ее въ дѣтствѣ, сидящей въ коляскѣ рядомъ съ матерью, пышно одѣтой во все бѣлое, словно роскошная кукла на выставкѣ въ большихъ магазинахъ. А онъ въ это время, несчастный уличный мальчишка, шнырялъ между колесъ экипажа, поднимая окурки сигаръ. Навѣрное, они однихъ лѣтъ: ей около тридцати, но какая она роскошная, какъ непохожа на всѣхъ другихъ женщинъ... Она казалась ему экзотическимъ цвѣткомъ, райской птичкой, попавшей въ курятникъ, среди блестящихъ и хорошо откормленныхъ куръ.
   Донъ Хосе зналъ исторію ея жизни. Послѣ смерти матери, получивъ большое наслѣдство, она вышла въ Мадридѣ замужъ за человѣка старше ея годами, но имѣвшаго для женщины, стремившейся блистать и постоянно видѣть что нибудь новое, ту привлекательность, что онъ былъ посланникомъ и представителемъ Испаніи въ разныхъ европейскихъ столицахъ.
   -- Вотъ ужъ весело прожила донья Соль,-- говорилъ уполномоченный Хуану.-- Сколько въ теченіе десяти лѣтъ вскружила она головъ, съ одного конца Европы до другого. Бѣдный посланникъ, онъ несомнѣнно умеръ отъ досады и огорченія, что ему негдѣ было больше занять такой постъ. Добрый сеньоръ ѣхалъ представителемъ Испаніи при какомъ нибудь дворѣ, а черезъ годъ король или императрица той страны писали въ Испанію, чтобы отозвали посланника съ его внушающей страхъ супругой, которую газеты называли "неотразимой испанкой-чаровницей".
   -- Сколько коронованныхъ головъ вскружила эта "гаши". Королевы трепетали при ея появленіи, какъ при появленіи холеры. Въ концѣ концовъ у бѣднаго посланника не осталось въ распоряженіи другого поста для обнаруживанья его талантовъ, кромѣ Американскихъ республикъ; но такъ какъ онъ придерживался хорошихъ правилъ и почиталъ королей, онъ предпочелъ ужъ лучше умереть... И не воображай, Хуанъ, что донья Соль удовольствовалась персоналомъ, съ которымъ ѣдятъ и танцуютъ въ королевскихъ дворцахъ. Если только все, что разсказываютъ, правда,-- женщина эта въ высшей степени крайняя: все или ничего,-- столь же готовая устремить взоры на самое высшее, какъ и жадно искать чуть-ли не подъ землей. Кто только не перебывалъ у нея: и французскій живописецъ и нѣмецкій музыкантъ изъ тѣхъ, которые пишутъ оперы. А какъ сама она дивно играетъ и поетъ!.. Вотъ такъ женщина. Хуанильо! Интересная женщина!
   -- Но въ Севильѣ,-- продолжалъ уполномоченный,-- она ведетъ образцовую жизнь. Можетъ, и то неправда, что разсказываютъ о ея похожденіяхъ заграницей. Клевета тѣхъ людей, которые бы хотѣли насладиться виноградомъ, но онъ оказался для нихъ зеленъ... Когда "посланница" вернулась въ Севилью, вся молодежь ухаживала за ней. Она позволяла имъ свободное обращеніе съ собой; но когда кой-кто изъ нихъ понялъ ея фамильярность иначе... говорятъ, тутъ была и пощечина и почище того. Донья Соль будто-бы отлично владѣетъ оружіемъ. Она изучила боксъ не хуже англійскаго матроса, и въ довершеніе знакома съ того рода дракой, которую японцы называютъ хитцу.
   Отъ жизни въ Севильѣ донья Соль, какъ говорилъ уполномоченный, въ восторгѣ. Послѣ продолжительнаго пребыванія въ холодныхъ и туманныхъ странахъ она въ восхищеніи отъ ясной синевы неба, отъ зимняго нѣжно-золотого солнца, отъ сладости жизни въ этой столь... живописной странѣ. Она наполняетъ иногда свой домъ гитаристами и танцовщицами. По утрамъ Лечусо, старый цыганъ, даетъ ей уроки игры на гитарѣ...
   И еще много расказывалъ донъ Хосе "своему матадору" объ оригинальныхъ чертахъ доньи Соль.
   Дня четыре спустя послѣ того, какъ Галльярдо увидѣлъ ее въ церкви Санъ-Лоренсо, уполномоченный тореро подошелъ къ нему съ нѣкоторой таинственностью въ кафе на улицѣ las Sierpes.
   -- Ты -- счастливецъ. Знаешь ли, кто говорилъ мнѣ о тебѣ?-- и, приблизивъ ротъ свой къ уху тореро, онъ глухо добавилъ: -- Донья Соль.
   Она спрашивала у него о Галльярдо, выражая желаніе, чтобы его представили ей. Онъ -- такой оригинальный типъ!.. Такой истинно-испанскій!
   -- Она говоритъ, что видѣла тебя нѣсколько разъ сражавшимся съ быками, разъ въ Мадридѣ, остальные -- не знаю гдѣ... Она тебѣ апплодировала. Признаетъ, что ты смѣлъ и доблестенъ... Смотри, не влюбилась бы она въ тебя... Какая была бы честь: ты бы сталъ зятемъ или чѣмъ-то въ этомъ родѣ всѣмъ королямъ Европы.
   Галльярдо скромно улыбался, потупивъ глаза, но въ то же время выпрямлялъ стройную свою фигуру, точно не считалъ ни столь труднымъ, ни столь необычайнымъ предположеніе своего уполномоченнаго.
   -- Но не нужно дѣлать себѣ иллюзій, Хуанильо,-- продолжалъ уполномоченный.-- Доньѣ Соль хочется видѣть вблизи тореро, и это возбуждаетъ въ ней тотъ же интересъ, какъ и уроки у маэстро Лечусо. Мѣстный колоритъ и больше ничего.-- Привезите его послѣзавтра въ Таблада,-- сказала она мнѣ. Ты знаешь, что тамъ предстоитъ охота на быковъ изъ стада Мораима,--празднество, устроенное маркизомъ для развлеченія своей племянницы. Поѣдемъ,-- меня тоже приглашали.
   И два дня спустя маэстро и его уполномоченный направились въ Таблада. Уполномоченный верхомъ на бѣлой мясистой кобылѣ ѣхалъ въ деревенскомъ костюмѣ, въ курткѣ изъ толстой шерстяной матеріи, въ суконныхъ панталонахъ и желтыхъ штиблетахъ, сверхъ которыхъ было надѣто нѣчто вродѣ широкихъ кожаныхъ панталонъ, употребляемыхъ для охоты. Матадоръ нарядился для торжества въ причудливый костюмъ древнихъ тореро. Голова его была прикрыта бархатнымъ сомбреро, пушистымъ и курчавымъ. Воротъ рубашки безъ галстуха застегивался двумя брилльянтами, а другіе два еще болѣе крупные брилльянта сверкали на волнистой груди этой рубахи. Его чакетильо и чалеко были изъ бархата цвѣта вина, съ черными петлицами и разводами; фаха -- шелковая, алаго цвѣта; узкіе штаны изъ темной матеріи плотно прилегали къ мускулистымъ и стройнымъ ногамъ тореро и были прихвачены у колѣнъ черными бантами. Штиблеты цвѣта янтаря съ кожаной бахромой въ разрѣзахъ и сапоги того же цвѣта, полускрытые широкими арабскими стременами, оставлявшими на виду большія серебряныя шпоры. У луки сѣдла на великолѣпной попонѣ, кисти которой висѣли съ обѣихъ сторонъ лошади, лежала сѣрая накидка съ рукавами, съ черными вставками и красной подкладкой.
   Двое всадниковъ пустились галопомъ, держа за плечами, словно копья, гарроччи изъ дорогого и крѣпкаго дерева съ шариками на остріяхъ для сохраненія желѣза. Проѣздъ ихъ по народному кварталу вызвалъ цѣлую овацію:
   -- Оле, красивые мужчины!
   Женщины привѣтствовали ихъ, махая руками:
   -- Съ Богомъ, добрые молодцы! Веселитесь, сеньонъ Хуанъ!
   Они подгоняли лошадей, чтобы скорѣе оставить позади себя ребятишекъ, бѣгавшихъ за ними, и узенькія улицы съ голубой мостовой и бѣлыми стѣнами, дрожавшими подъ ритмическими ударами копытъ.
   Доѣхавъ до подъѣзда дома, въ которомъ жила донья Соль, они увидѣли другихъ гарроччистовъ, ожидавшихъ здѣсь, сидя верхомъ и прислонившись къ своимъ пикамъ. Это были сеньориты, родственники доньи Соль, привѣтствовавшіе тореро съ любезной искренностью, довольные тѣмъ, что онъ принимаетъ участіе въ увеселительной прогулкѣ.
   Изъ дома вышелъ маркизъ де-Моравма, тотчасъ же сѣвшій на свою лошадь.
   -- Сейчасъ явится и племянница. Женщины, какъ извѣстно, всегда опаздываютъ, прихорашиваясь.
   Маркизъ былъ высокій, костлявый старикъ съ большими бѣлыми бакенбардами, среди которыхъ его ротъ и глаза хранили дѣтское простодушіе. Вѣжливый и осторожный на словахъ, скупой на улыбки, маркизъ де Мораима былъ знатнымъ сеньоромъ старинныхъ временъ, почти всегда одѣтый въ костюмъ всадника, врагъ городской жизни, предпочитавшій всему поѣздки въ поле, на пастбища, къ пастухамъ и подпаскамъ, съ которыми онъ обращался, какъ съ товарищами. Маркизъ почти забылъ писать, такъ рѣдко это ему приходилось дѣлать. Но когда шла рѣчь о скотинѣ,-- быкахъ и лошадяхъ, или о сельскихъ работахъ, глаза его оживлялись и онъ говорилъ съ самоувѣренностью знатока.
   Появилась донья Соль, поддерживая одной рукой юбку своей черной амазонки, изъ-подъ которой видны были высокіе сапоги изъ сѣрой кожи. На ней была надѣта мужская рубашка съ краснымъ галстухомъ, чакетилья и чалеко изъ фіолетоваго бархата, а на ея кудряхъ граціозно сидѣлъ немного на бокъ бархатный сомбреро.
   Она быстро вскочила на лошадь и взяла изъ рукъ слуги гарроччу, привѣтствуя друзей и извиняясь за опозданіе; но глаза ея смотрѣли на Галльярдо.
   Увидѣвъ, что она протягиваетъ ему руку, тонкую и надушенную, онъ отъ смущенія только сумѣлъ крѣпко пожать ее. Но она легко высвободила бѣлую и розоватую руку изъ его грубаго пожатія, отъ котораго другая бы вскрикнула, и сказала:
   -- Очень вамъ благодарна, что вы пріѣхали. Въ восторгѣ отъ случая познакомиться съ вами.
   И Галльярдо, чувствуя среди своей растерянности необходимость сказать что нибудь, пробормоталъ:
   -- Благодарю... Какъ здоровье вашего семейства?
   Донья Соль, чуть-чуть не разсмѣялась, тронула лошадь, и весь отрядъ всадниковъ пустился рысью за дамой, конвоируя ее. Галльярдо ѣхалъ позади, все еще въ какомъ-то оцѣпенѣніи, но смутно понимая, что онъ сказалъ глупость.
   Доѣхавъ до Таблады, они увидѣли на зеленѣющей равнинѣ черную массу толпы и экипажи. Въ серединѣ обнесенной оградой лужайки толпились быки. Нѣкоторые мирно паслись или же стояли неподвижно на нѣсколько красноватой травѣ зимняго луга. Другіе, болѣе непокорные, бѣжали рысью, направляясь къ рѣчкѣ, и благоразумные "cabestros" {Прирученный быкъ, который идетъ во главѣ стада.} шли за ними, позванивая висящими на ихъ шеяхъ бубенчиками, въ то время какъ пастухи помогали "кабестросъ" въ ихъ дѣлѣ, бросая изъ своихъ пращей камни, попадавшіе прямо въ рога бѣглецовъ. Изъ среды всадниковъ первымъ выдѣлился маркизъ, въ сопровожденіи одного изъ своихъ друзей. Оба они галопомъ понеслись къ кучкѣ быковъ и, остановивъ вблизи своихъ коней, поднялись на стременахъ, махая въ воздухѣ гарроччами и издавая громкіе крики, чтобы испугать быковъ. Черный быкъ на сильныхъ ногахъ отдѣлился отъ остальной группы и бросился бѣжать вглубь отгороженнаго мѣста.
   Маркизъ дѣйствительно имѣлъ право гордиться своимъ гуртомъ. Въ его стадахъ быкъ не предназначался на мясо, съ нечистой, рѣдкой и шероховатой шерстью, съ широкими, раздвоенными копытами, съ опущенной головой и огромными, но плохо поставленными рогами. Быки изъ стада маркиза были животными нервной рѣзвости, сильные и дюжіе до того, что подъ ихъ ногами подымались облака пыли и дрожала земля. Волосъ у нихъ былъ тонкій, блестящій, какъ у дорогихъ коней, глаза огненные, шея широкая и надменная, ноги короткія, туловище стройное и красивое, рога тонкіе, острые и такіе чистые, словно вышли изъ рукъ токаря; копыта круглыя, небольшія, но до того крѣпкія, что они рѣзали траву, точно были изъ стали.
   Двое всадниковъ бросились за быкомъ, преслѣдуя его и перерѣзывая ему дорогу, когда онъ намѣревался бѣжать по направленію къ рѣчкѣ, пока, наконецъ, маркизъ, пришпоривъ свою кобылу приблизился къ быку съ гаррочей въ рукѣ и, воткнувъ ее у хвоста быка, добился того, что, при соединенномъ натискѣ его руки и лошади, быкъ потерялъ равновѣсіе и повалился на землю, брюхомъ вверхъ, съ рогами воткнутыми въ землю и четырьмя ногами, поднятыми въ воздухъ.
   Быстрота и легкость, съ которыми маркизъ повалилъ быка, вызвали у зрителей взрывъ восторга.
   -- Оле, старики! Никто не знаетъ быковъ такъ хорошо, какъ маркизъ!
   Другіе всадники хотѣли тоже сейчасъ же попытать свои силы и вырвать апплодисменты у зрителей, но маркизъ воспротивился и пожелалъ, чтобы первой выступила теперь его племянница.
   Донья Соль пришпорила свою лошадь, и маркизъ предложилъ сопровождать ее. Нѣтъ: она предпочитаетъ Галльярдо,-- онъ тореро. Не говоря ни слова матадоръ съ сеньорой поскакали галопомъ. Лошадь доньи Соль то и дѣло становилась на дыбы, но амазонка принуждала ее идти впередъ. Галльярдо махалъ своей гаррочей и громко кричалъ, подражая реву быковъ, какъ онъ это дѣлалъ на аренѣ, когда возбуждалъ животныхъ, заставляя выходить навстрѣчу. Не требовалось большихъ усилій, чтобы побудить какое нибудь животное отдѣлиться отъ стада. Бѣлый быкъ съ темными пятнами, съ громадной висячей шеей и рогами до нельзя острыми, вышелъ изъ группы быковъ. Онъ побѣжалъ въ самый конецъ ограды, и донья Саль поскакала за нимъ.
   -- Ого, сеньора!-- кричалъ ей Галльярдо,-- это быкъ старый и хитрый. Смотрите, чтобы онъ не обернулся и не кинулся на васъ.
   Такъ и случилось. Когда донья Соль готовилась сдѣлать тоже, что и ея дядя, и поворачивала лошадь, чтобы воткнуть гаррочу у хвоста животнаго, оно обернулось, словно почуяло опасность и угрожающе встало передъ своими преслѣдователями. Лошадь доньи Соль пронеслась мимо быка такъ быстро, что амазонка не могла ее удержать и быкъ бросился за ними, обратившись изъ преслѣдуемаго въ преслѣдователя.
   Сеньора и не подумала спасаться бѣгствомъ. Издалека на нее смотрѣли тысячи людей, она боялась насмѣшекъ пріятельницъ и состраданія мужчинъ. Она сдержала лошадь и заставила ее встать лицомъ къ лицу съ быкомъ. Донья Соль держала гаррочу, какъ пикадоръ подъ мышкой и воткнула ее въ шею быку, который приближался къ ней, мыча и опустивъ голову. Громадный затылокъ животнаго заалѣлъ отъ потока крови, но быкъ продолжалъ идти впередъ, не чувствуя, что рана его увеличивается, пока не воткнулъ своихъ роговъ въ животъ лошади, встряхнувъ ее и поднявъ ея ноги на воздухъ.
   Амазонка была сброшена съ сѣдла и возгласъ ужаса раздался вдали изъ многихъ сотенъ устъ. Лошадь, освободившись отъ роговъ, бросилась бѣжать какъ бѣшеная съ животомъ, окрашеннымъ кровью, съ разорванными подпругами и сбившимся на бокъ сѣдломъ, подпрыгивавшемъ на ея крупѣ.
   Быкъ хотѣлъ, было, слѣдовать за лошадью, но въ ту же минуту нѣчто болѣе непосредственное привлекло его вниманіе. Это была донья Соль, которая вмѣсто того, чтобы лежать неподвижно на землѣ, только что поднялась, снова взялась за свою гаррочу, смѣло держа ее въ рукѣ, чтобы опять воткнуть ее въ животное: безумная отвага съ мыслью о тѣхъ, которые смотрѣли на нее,-- вызовъ смерти, желаніе не смириться передъ страхомъ и насмѣшками.
   За оградой уже не кричали. Толпа стояла молча: нѣмой ужасъ охватилъ ее. Бѣшенымъ галопомъ, среди облаковъ пыли, приближался весь отрядъ всадниковъ. Но помощь пришла бы слишкомъ поздно. Быкъ взрывалъ передними ногами землю, опустивъ низко голову, чтобы кинуться на отважную фигуру, продолжавшую угрожать ему гаррочей. Одинъ лишь ударъ рогами и она исчезла бы. Но въ это самое мгновеніе могучій ревъ отвлекъ вниманіе быка, и что то красное мелькнуло передъ его глазами, словно огненное пламя.
   Это былъ Галльярдо, который соскочилъ съ лошади, бросилъ гаррочу и схватилъ чакетонъ, висѣвшій на лукѣ сѣдла.
   -- Ей!.. Ступай сюда!..
   И быкъ пошелъ за нимъ, набросившись на красную подкладку чакетона, повернувшись спиной къ фигурѣ въ черной юбкѣ и фіолетовой курткѣ, которая, ошеломленная опасностью, продолжала стоять съ гаррочей въ рукѣ.
   -- Не бойтесь, донья Соль,-- теперь быкъ мой,-- сказалъ тореро, еще блѣдный отъ волненія, но улыбаясь, и увѣренный въ своей ловкости.
   Съ однимъ лишь чакетономъ въ рукахъ, безъ другого оружія онъ дразнилъ быка, отвлекая его отъ сеньоры и ускользая отъ его бѣшеныхъ нападокъ изящными движеніями тѣла.
   Толпа, забывъ недавній страхъ, принялась съ восторгомъ апплодировать. Что за счастье! Присутствовать на простомъ преслѣдованія быка гаррочей и очутиться на подлинномъ боѣ быковъ и увидѣть даромъ подвизающагося Галльярдо!
   Тореро, возбужденный неистовствомъ, съ какимъ нападало на него животное, забылъ о доньѣ Соль и обо всѣхъ присутствующихъ, стараясь лишь ускользнуть отъ роговъ быка.
   Наконецъ, быкъ утомился и остановился неподвижно, съ вспѣненной мордой, опущенной внизъ головой и дрожащими ногами. Галльярдо воспользовался ошеломленіемъ животнаго, снялъ съ себя шапку и надѣлъ ее на голову быка. Громкій ревъ восторга толпы, стоявшей за оградой привѣтствовалъ этотъ подвигъ. За единой его послышались крики и звонъ бубенчиковъ, и животное окружили со всѣхъ сторонъ пастухи и кабестросъ, которые и увели его медленно къ остальному стаду.
   Галльярдо направился къ своей лошади, стоявшей все время какъ вкопанная, такъ какъ она привыкла къ встрѣчамъ съ быками. Матадоръ взялъ гаррочу, сѣлъ верхомъ и легкимъ галопомъ поѣхалъ къ оградѣ, сопровождаемый апплодисментами толпы.
   Всадники, взявшіе съ собой донью Соль, привѣтствовали тореро громкими кликами энтузіазма.
   Уполномоченный мигнулъ Галльярдо однимъ глазомъ, говоря таинственно:
   -- Очень и даже очень удачно. Теперь я тебѣ скажу, что ты завоевалъ ее.
   За оградой, въ ландо съ дочерьми маркиза, сидѣла донья Соль. Кузины заботливо ощупывали ее, не ушиблась ли она, предлагали ей капли, но она это всего съ улыбкой отказывалась. Увидавъ Галльярдо, проѣзжавшаго верхомъ среди толпы, гдѣ махали ему шапками и протягивали къ нему руки, донья Соль сказала:
   -- Ко мнѣ, Сидъ Кампеаторъ. Дайте внѣ вашу руку.
   И снова руки ихъ встрѣтились въ долгомъ пожатіи.
   Вечеромъ того дня въ домѣ матадора всѣ обсуждали это событіе, о которомъ говорилъ весь городъ. Сеньора Ангустіасъ была также довольна, какъ послѣ очень удачнаго боя быковъ. Карменъ же сидѣла молча, не зная, какъ ей отнестись къ этому.
   Прошло нѣсколько дней и Галльярдо ничего не слышалъ о доньѣ Соль. Уполномоченный уѣхалъ на охоту въ окрестности Севильи со своими друзьями. Но лишь только онъ вернулся оттуда, тотчасъ же донъ Хосе разыскалъ Галльярдо въ кафе.
   -- Слушай, дружокъ, ты хуже волка,-- сказалъ онъ ему.-- Сеньора Соль все время ждала тебя, не выходя изъ дому. Такъ не поступаютъ. Послѣ случившагося ты долженъ былъ сдѣлать ей визитъ и узнать о ея здоровьи. Почти вся Севилья перебывала у нея и только одинъ ты отсутствовалъ. Пойдемъ къ ней сейчасъ.
   -- Я согласенъ, если вы пойдете со мной.
   И они вдвоемъ отправились къ доньѣ Соль. Дворъ ея дома носилъ на себѣ отпечатокъ арабскаго стиля, и разноцвѣтныя художественной работѣ аркады напоминали желѣзныя арки Альгамбры. Струи фонтана, въ бассейнѣ котораго плавали золотыя рыбки, однообразно шептались въ вечерней тишинѣ. Слуга повелъ посѣтителей по широкой мраморной лѣстницѣ, и всюду передъ ними вспыхивалъ электрическій свѣтъ въ то время, какъ на окнахъ еще сверкалъ послѣдній отблескъ солнечнаго заката. Галльярдо, гордившійся меблировкой своего дома, выписанной имъ изъ Мадрида, все -- великолѣпнѣйшій шелкъ и сложная рѣзьба, тяжелая и богатая роскошь, громко кричащая о деньгахъ, заплаченныхъ за нее,-- пришелъ въ замѣшательство, увидѣвъ здѣсь легкіе и хрупкіе стулья, бѣлые или зеленые, столы и шкапы самаго простого стиля, стѣны одноцвѣтныя, безъ украшеній кромѣ маленькихъ картинъ, развѣшенныхъ съ большими промежутками на толстыхъ шнурахъ,-- вся тонкая лакированная мебель, казалась произведеніемъ плотниковъ. Галльярдо устыдился своего изумленія и того, чѣмъ онъ у себя въ домѣ восхищался, какъ высшей роскошью. "Что значитъ невѣжество",-- подумалъ онъ. И садясь, сдѣлалъ это со страхомъ, опасаясь, не сломался бы стулъ подъ его тяжестью.
   Появленіе доньи Соль заставило тореро забыть все кругомъ. Онъ ее увидѣлъ, какъ еще никогда не видалъ,-- безъ мантильи и шляпы, со всѣми ея словно свѣтоносными волосами, волосами, которые, казалось, служили доказательствомъ, того, какъ подходило къ ней ея романтическое имя. Руки необычайной бѣлизны глядѣли изъ шелковыхъ воронкообразныхъ рукавовъ японской туники, скрещенной на груди, оставлявшей открытой очаровательную шею съ легкимъ амбровымъ оттѣнкомъ и двумя бороздками, напоминавшими ожерелье матери Венеры. Когда сеньора дѣлала движеніе руками, на нихъ сверкали волшебнымъ блескомъ камни всѣхъ цвѣтовъ, оправленные въ кольца странныхъ формъ, надѣтыхъ на ея пальцы. На кистяхъ рукъ звенѣли золотые, браслеты, нѣкоторые восточной филигранной работы съ таинственными надписями, другіе массивные съ висящими съ нихъ омулетами и экзотическими фигурками -- воспоминаніе далекихъ странъ.
   Разговаривая, донья Соль положила ногу на ногу съ мужской развязностью, и на кончикѣ одной изъ маленькихъ ножекъ такъ и плясала красная туфелька съ высокимъ позолченнымъ каблукомъ, крошечная, словно игрушка и вся расшитая золотомъ.
   У Галльярдо шумѣло въ ушахъ, передъ глазами стоялъ туманъ, и онъ могъ только различить ясныя очи, устремленныя на него съ выраженіемъ не то ласки, не то ироніи. Чтобы скрыть свое волненіе, онъ улыбался во весь ротъ -- неподвижная личина ребенка, желающаго быть любезнымъ.
   -- Нѣтъ, сеньора... Благодарю васъ... Не стоитъ и говорить, объ этомъ.
   Такъ онъ отнѣкивался отъ словъ благодарности доньи Соль за его подвигъ въ Табладо.
   Мало по малу къ Галльярдо вернулось спокойствіе духа. Уполномоченный и сеньора говорили о быкахъ, и это придало матадору тотчасъ же увѣренность. Донья Соль видѣла его нѣсколько разъ на аренѣ и подробно помнила главные моменты его сраженія съ быками... Галльярдо чувствовалъ гордость при мысли, что такая женщина видѣла его въ такія минуты и еще хранила объ этомъ живое воспоминаніе.
   Она взяла лакированный съ экзотическими цвѣточками ящичекъ и предложила двумъ своимъ посѣтителямъ папироски съ золотыми ободками, отъ которыхъ шелъ острый и странный аромать.
   -- Въ нихъ есть опій; курить ихъ очень пріятно.
   И она закурила одну изъ папиросъ, слѣдя за кольцами дыма своими зеленоватыми глазами, въ которыхъ отъ свѣта пробѣгало какое то трепетаніе расплавленнаго золота.
   Тореро, привыкшій къ крѣпкимъ гаванскимъ сигарамъ, съ любопытствомъ посасывалъ папиросу. Одна лишь солома,-- удовольствіе для сеньоръ. Но странное благоуханіе, распространявшееся отъ дыма, казалось, медленно уничтожало всю его робость.
   Донья Соль, устремивъ на него въ упоръ глаза, разспрашивала его о его жизни. Ей хотѣлось узнать закулисную сторону славы и извѣстности, жизнь бродяжничества, нужды и нищеты тореро, прежде чѣмъ онъ добился столь единодушныхъ апплодисмеятовъ публики. И Галльярдо съ внезапнымъ довѣріемъ говорилъ и говорилъ, разсказывая о своемъ дѣтствѣ и первой юности, съ гордой усладой останавливаясь на скромности своего происхожденія, хотя и выпуская то, что онъ считалъ постыднымъ въ своей молодой жизни искателя приключеній.
   -- Очень интересно... Очень оригинально!..-- говорила красивая сеньора.
   И когда она отводила взоры отъ тореро, глаза ея терялись въ какомъ то неопредѣленномъ созерцаніи, точно они устремлялись на нѣчто незримое.
   -- Первый человѣкъ въ мірѣ,-- говорилъ донъ Хосе съ грубымъ энтузіазмомъ.-- Повѣрьте мнѣ, Соль, второго нѣтъ такого, какъ онъ. А его выносливость относительно ранъ, нанесенныхъ быками!
   И восхищаясь сильнымъ организмомъ Галльярдо, словно онъ былъ его предкомъ, донъ Хосе сталъ перечислять всѣ раны, имъ полученныя, описывая ихъ, точно онъ видѣлъ ихъ сквозь ткань одежды. Глаза сеньоры слѣдовали за нимъ въ этой анатомической прогулкѣ съ искреннимъ восхищеніемъ. Настоящій герой: робкій, застѣнчивый, довѣрчивый, какъ всѣ сильные люди.
   Донъ Хосе сталъ прощаться: болѣе семи часовъ и его вздуть дома. Но донья Соль тоже встала съ улыбающейся стремительностью, желая воспротивиться его уходу. Они должны остаться у нея и пообѣдать съ ней. Сегодня она никого не ждетъ. Маркизъ и семья его уѣхали на мызу.
   -- Я одна... Ни слова больше. Приказываю: вы останетесь обѣдать со мной.
   И словно ея приказаніе не допускало возраженій, она вышла изъ комнаты.
   Уполномоченный протестовалъ. Нѣтъ, онъ не можетъ остаться: только что онъ вернулся въ этотъ вечеръ домой и его семья еще не видѣла его. Кромѣ того онъ пригласилъ двухъ друзей къ обѣду. Что касается матадора, вполнѣ корректно и естественно ему остаться. Приглашеніе имѣетъ въ виду собственно только его особу.
   -- Но оставайтесь же и вы со мной,-- говорилъ взволнованно Галльярдо.-- Проклятье! Не бросайте меня одного. Я не съумѣю ничего, что нужно, ни дѣлать, ни говорить.
   Четверть часа спустя вернулась въ комнату донья Соль, но уже въ иномъ видѣ: не въ экзотическомъ неглиже, въ которомъ она ихъ приняла, а въ одномъ изъ костюмовъ, присланныхъ изъ Парижа,-- модель Пакена, приводившая въ изумленіе и отчаяніе ея родственницъ и пріятельницъ.
   Донъ Хосе опять сталъ прощаться. Онъ непремѣнно долженъ уйти,-- это неизбѣжно, но его матадоръ остается. Семьѣ Галльярдо донъ Хосе дастъ знать, чтобы его не ждали дома. Тореро сдѣлалъ жесть отрицанія, но взглядъ уполномоченнаго успокоилъ его.
   -- Не бойся,-- шепнулъ ему тотъ, направляясь къ дверямъ.-- Ребенокъ я что ли? Я передамъ, что ты обѣдаешь съ почитателями изъ Мадрида.
   Какія мученія испыталъ тореро въ первыя минуты обѣда! Его страшила серьезная барская роскошь столовой, гдѣ онъ одинъ сидѣлъ напротивъ сеньоры за огромнымъ накрытымъ столомъ, освѣщеннымъ электрическими свѣчами въ громадныхъ серебряныхъ канделябряхъ подъ розовыми абажурами.
   Но первое впечатлѣніе страха и изумленія мало по малу разсѣялось. Донья Соль смѣялась надъ его воздержаностью, надъ тѣмъ страхомъ, съ которымъ онъ прикасался къ блюдамъ и стаканамъ. Галльярдо кончилъ тѣмъ, что сталъ восхищаться ею. Привыкшій къ аффектаціи и умѣренности въ ѣдѣ знакомыхъ ему сеньоритъ, считавшихъ дурнымъ тономъ много ѣсть, онъ удивлялся хорошему аппетиту доньи Соль и той изящности, съ которой она выполняла свои питательныя обязанности. Куски исчезали въ ея розовомъ ротикѣ, не оставляя и слѣда на ея губахъ, челюсти работали такъ, что это движеніе не портило красиваго спокойствія ея лица. Она подносила ко рту стаканъ съ виномъ -- и ни единая капля его не оставалась, какъ цвѣтная жемчужина, блестѣть на углахъ ея рта. Навѣрное, такъ ѣдятъ богини.
   Галльярдо, ободренный ея примѣромъ, ѣлъ и, главное, много пилъ, отыскивая въ разнообразныхъ и дорогихъ винахъ, стоявшихъ на столѣ, лекарство противъ робости, заставлявшей его быть словно пристыженнымъ передъ сеньорой и умѣлъ только улыбаться на все, что она говорила, ежеминутно повторяя: "очень благодаренъ".
   Разговоръ оживился. Матадоръ, чувствуя себя въ ударѣ, разсказывалъ о разныхъ событіяхъ изъ жизни тореро, между прочимъ и объ оригинальной пропагандѣ Насіонала и о подвигахъ некоего пикадора Потахе, дикаря, проглатывающаго цѣликомъ, вмѣстѣ со скорлупой яйца, и у котораго полъ уха было откушено товарищемъ и т. д.
   -- Очень оригинально! Очень интересно!
   Донья Соль улыбалась, слушая подробности изъ жизни этихъ силачей, безпрерывно стоявшихъ лицомъ къ лицу со смертью, которыми она до сихъ поръ восторгалась лишь издали.
   Шампанское окончательно вскружило голову Галльярдо и когда онъ всталъ изъ за стола, то подалъ руку дамѣ, самъ изумляясь своей смѣлости. Такъ вѣдь дѣлается въ большомъ свѣтѣ? Онъ вовсе не такой уже невѣжда, какъ это кажется съ перваго взгляда. Въ гостинной, куда имъ подали кофе, Галльярдо увидалъ гитару, навѣрное ту самую, на которой давалъ свои уроки маэстро Лечусо. Донья Соль подала ее ему, прося поиграть.
   -- Я не умѣю... Я ничего не умѣю кромѣ сражаться съ быками.
   И онъ выразилъ сожалѣніе о томъ, что нѣтъ здѣсь музыканта изъ его куадрильи, юноши, сводящаго съума женщинъ своимъ необычайнымъ искусствомъ играть на гитарѣ.
   Оба довольно долго молчали. Галльярдо сидѣлъ на диванѣ, посасывая великолѣпную гаванскую сигару, поданную ему слугой. Донья Соль курила одну изъ тѣхъ папиросъ, ароматъ которыхъ погружалъ ее въ сладкую дремоту. Тореро, подъ тяжестью пищеваренія, пріумолкъ, и не давалъ иного признака жизни, кромѣ глупой улыбки, не сходившей съ его устъ.
   Сеньора, безъ сомнѣнія наскучившая молчаніемъ, сѣла за рояль и подъ ея сильными руками клавиши стали издавать звуки веселаго ритма танцевъ Малаги.
   -- Оле!.. Это хорошо; и даже очень хорошо!..-- сказалъ тореро, стараясь стряхнуть съ себя натянутость.
   Послѣ веселаго ритма полились звуки севильяны и разныхъ андалузскихъ пѣсенъ, грустныхъ и полныхъ восточной мечтательности, которымъ донья Соль научилась, восхищаясь испанскими мотивами.
   Галльярдо прерывалъ музыку восклицаніями, совершенно также, какъ онъ это дѣлалъ въ кафе-шантанахъ.
   -- Вотъ такъ золотыя ручки!.. Еще, еще!..
   -- Вамъ нравится музыка?-- спрашивала дама.
   -- О, очень!-- Галльярдо до той минуты никогда не ставилъ себѣ этого вопроса, но, несомнѣнно, музыка ему нравится.
   Донья Соль отъ оживленнаго ритма народныхъ пѣсенъ мало-по-малу перешла къ болѣе медлительно торжественной музыкѣ, которую эспада въ своей филармонической мудрости призналъ за "церковную музыку". Теперь онъ не издавалъ уже восклицаній энтузіазма, чувствуя, что его охватывала пріятная неподвижность: глаза его закрывались, и онъ понималъ, что заснетъ, если этотъ концертъ еще продлится.
   Чтобы избѣжать такой возможности, Галльярдо смотрѣлъ на красивую сеньору, сидѣвшую, обернувшись къ нему спиной. Вотъ такъ тѣло. Святая Божья Матерь! Африканскіе глаза его впивались въ шею у самаго затылка ослѣпительной бѣлизны, увѣнчаннаго ореоломъ золотистыхъ упрямыхъ волосъ. Нелѣпая мысль мелькала въ его притупленномъ сонливостью мозгу, не давая ему заснуть отъ щекотанія испытываемаго имъ искушенія.
   -- Что бы сдѣлала эта гаши, еслибъ я всталъ, тихонько, тихонько подошелъ къ ней и поцѣловалъ ее въ это роскошное мѣстечко?
   Но его намѣренія оставались лишь мысленными покушеніями: эта женщина внушала ему непреодолимое уваженіе. Къ тому-же онъ не забылъ разсказовъ своего уполномоченнаго о высокомѣріи, съ которымъ она умѣла спугнуть надоѣдливыхъ большихъ мухъ; о ея умѣніи боксировать, которому она научилась заграницей, отбрасывая человѣка, точно тряпку. Галльярдо продолжалъ созерцать сквозь туманъ, которымъ застилалъ сонъ его глаза, бѣлую шею около затылка, казавшуюся ему луной, окруженной золотымъ сіяніемъ. Онъ былъ готовъ заснуть и боялся, чтобы грубымъ храпѣніемъ не прервать эту музыку, непонятную для него и которая именно поэтому должна быть великолѣпна. Тореро щипалъ себѣ ноги, чтобы стряхнуть свою сонливость, протягивалъ руки, прикрывалъ ротъ, стараясь заглушить зѣвки.
   Прошло довольно долгое время. Галльярдо не былъ увѣренъ, не заснулъ-ли онъ. Но скоро прозвучалъ голосъ доньи Соль, вырывая его изъ тягостной сонливости. Она отложила въ сторону папироску, отъ которой струились синія кольца дыма, и въ полголоса, съ страстною дрожью пѣла, аккомпанируя себѣ на роялѣ.
   Тореро напрягалъ слухъ, желая уловить что-нибудь... Ни слова. Это были пѣсни на иностранномъ языкѣ. Проклятіе! Отчего она не поетъ цыганскій романсъ или что-либо подобное? А еще хотятъ, чтобы человѣкъ не засыпалъ.
   Донья Соль касалась пальцами клавишей, а взоры ея были устремлены куда то вдаль. Она откидывала голову, и ея грудь трепетала подъ музыкальными вздохами.
   Это была молитва Эльзы, плачъ рыжей дѣвы о сильномъ человѣкѣ, прекрасномъ воинѣ, непобѣдимомъ для мужчинъ и нѣжнымъ и робкимъ съ женщинами.
   Она пѣла, мечтая, вкладывая въ свои слова трепетъ страсти, и на ея глазахъ дрожали слезы волненія. Человѣкъ прямодушный и сильный! Воинъ!.. Быть можетъ онъ сидитъ около нея? Почему бы нѣтъ? У него не легендарная внѣшность героя, онъ грубъ и неловокъ, но она еще съ ясностью энергичнаго воспоминанія видѣла смѣлую отвагу, съ которой онъ нѣсколько дней тому назадъ бросился ей на помощь, и ту улыбающуюся увѣренность, съ какой онъ сражался съ ревущимъ звѣремъ, подобно тому, какъ вагнеровскіе герои сражались съ ужасными драконами. Да, онъ ея воинъ.
   И съ трепетомъ сладострастнаго страха, пробѣгавшаго отъ кончика ея подошвъ и до корней волосъ, признавая себя уже впередъ побѣжденной, она думала, что угадываетъ нѣжную опасность, приближающуюся къ ней. Она уже видѣла героя, богатыря, медленно поднимающагося съ дивана и устремляющаго на нее взоръ своихъ африканскихъ глазъ; слышала его тихіе шаги, видѣла, какъ онъ кладетъ руку на ея плечи и огненнымъ поцѣлуемъ въ шею выжигаетъ на ней печать страсти, которою отмѣчаетъ ее навсегда, сдѣлавъ своей рабой. Но она кончила романсъ, и ничего не случилось, и она не испытала другого ощущенія, кромѣ собственнаго трепета боязливаго вожделѣнія.
   Разочарованная этимъ уваженіемъ, она повернулась вмѣстѣ къ нему, переставъ играть. Воинъ грузно сидѣлъ на диванѣ, со спичкой въ рукѣ, намѣреваясь въ четвертый разъ закурить сигару, и широко раскрывъ глаза, чтобы защитить себя отъ охватывающаго его оцѣпенѣнія.
   Увидавъ ее съ устремленными на него глазами, Галльярдо вскочилъ. Насталъ рѣшительный моментъ. Герой сейчасъ направится къ ней, чтобы сжать ее въ своихъ пламенныхъ объятіяхъ, чтобы побѣдить, сдѣлать ее своей...
   -- Доброй ночи, донья Соль... Я ухожу,-- ужо поздно. Вы навѣрное хотите отдохнуть.
   Отъ наплыва удивленія и досады она тоже встала и, не зная, что дѣлаетъ, протянула ему руку... Глупый и простодушный, какъ герой!..
   Въ мозгу ея въ безпорядкѣ промелькнули всѣ женскія условности, традиціонныя приличія, которыя не забываются ни одной женщиной даже въ моменты наибольшей непринужденности въ обращеніи. Ея желаніе было неисполнимо... Первый разъ, что онъ пришелъ къ ней въ домъ... Ни малѣйшей тѣни сопротивленія... Самой идти къ нему?.. Но, пожимая руку матадора, она увидѣла его глаза, которыми онъ умѣлъ лишь смотрѣть съ страстной неподвижностью, довѣряя ихъ нѣмому упорству свои робкія надежды, свои безмолвныя желанія.
   -- Не уходи... Идемъ! Идемъ!
   И она не сказала ничего больше.
   

IV.

   Большое удовлетвореніе тщеславія присоединилось теперь къ другимъ многочисленнымъ причинамъ, побуждавшимъ Галльярдо гордиться собой.
   Разговаривая съ маркизомъ де Мораима, онъ смотрѣлъ на него съ почти сыновней нѣжностью. Этотъ сеньоръ, одѣвавшійся какъ сельскій житель, сильный центавръ въ штанахъ и искусный въ забавѣ съ гаррочей, былъ знатнѣйшая личность и могъ бы покрыть себѣ грудь лентами и крестами, и въ королевскомъ дворцѣ парадировать въ вышитомъ мундирѣ. Его отдаленные предки прибыли въ Севилью съ королемъ, изгнавшимъ мавровъ, а болѣе близкіе -- были друзьями и совѣтниками монарховъ. И этотъ знатный сеньоръ, добрый и искренній, хранившій въ простотѣ своей сельской жизни свое знаменитое происхожденіе, былъ для Галльярдо вродѣ близкаго родственника. Сынъ башмачника гордился этимъ, словно онъ на самомъ дѣлѣ вошелъ въ семью. Маркизъ де Мораима былъ ему дядей, хотя онъ и не могъ публично заявить объ этомъ, и родство было лишь съ лѣвой стороны. Также и всѣ эти сеньоритосы-родственники маркиза были теперь родственниками и ему.
   Жизнь и привычки Галльярдо измѣнились. Онъ рѣдко бывалъ въ кофейнѣ на улицѣ Las Sierpes, гдѣ собирались любители боя быковъ,-- люди добрые, простые и восторженные, но мало значительные; мелкіе торговцы, рабочіе, превратившіеся въ хозяевъ, скромные чиновники, люди безъ профессіи, жившіе на невѣдомыя средства, безъ иныхъ занятій, кромѣ разговоровъ о быкахъ.
   Галльярдо проходилъ передъ окнами кафе, кланяясь своимъ почитателямъ, махавшимъ ему руками, чтобы онъ вошелъ.
   -- Сейчасъ,-- говорилъ онъ и шелъ въ аристократическій клубъ на той-же улицѣ.
   Сыну сеньоры Ангустіасъ нравилось вращаться въ такой знатной средѣ. Молодые люди говорили здѣсь о лошадяхъ, женщинахъ и дуэляхъ. Въ одной изъ залъ фехтовали, въ другой -- съ вечера и до утренней зари всю ночь напролетъ играли въ карты.
   Галльярдо приняли въ клубъ, какъ оригинальное исключеніе, потому что онъ былъ приличный тореро, хорошо одѣвался, тратилъ много денегъ и имѣлъ хорошія связи.
   Тореро много игралъ въ карты, то и дѣло проигрывалъ, и большіе куши,-- иногда въ вечеръ тысячъ десять и болѣе песетъ,-- и это было лучшимъ способомъ войти въ тѣсное общеніе съ его новымъ "родствомъ".
   Страсть къ игрѣ быстро охватила матадора до того, что за картами онъ иногда забывалъ знатную сеньору, представлявшую для него все, наиболѣе интересное въ мірѣ. Однажды въ игорномъ залѣ потухло внезапно электричество. Наступила полнѣйшая темнота и общее замѣшательство. Среди этого смятенія раздался повелительный голосъ Галльярдо:
   -- Спокойствіе, сеньоры! Ничего особеннаго не случилось. Игра продолжается. Пусть принесутъ свѣчи.
   И партія продолжалась. А партнеры его болѣе восхитились его энергичными словами, чѣмъ даже отвагой въ бояхъ съ быками.
   Пріятели уполномоченнаго спрашивали его о проигрышахъ Галльярдо. Онъ на пути къ раззоренію: все, что даютъ ему бои быковъ, онъ сносить на зеленое поле? Но донъ Хосе только презрительно улыбался, подчеркивая славу своего матадора.
   -- Въ этомъ году у насъ больше, чѣмъ когда либо контрактовъ и приглашеній. Мы утомимся убивать быковъ и загребать деньги. Пусть дитя тѣшится. Для этого онъ работаетъ, и есть то, что онъ есть, первый человѣкъ въ мірѣ!
   И донъ Хосе торжествовалъ, видя, что восхищаются его вдохомъ и за картами, и что онъ допущенъ въ тотъ кругъ, куда не всѣ имѣютъ входъ.
   Галльярдо не только посѣщалъ аристократическій клубъ, но иногда бывалъ даже и въ обществѣ Сорока пяти. Это было нѣчто вродѣ сената тауромакіи. Весной и лѣтомъ члены этого общества собирались въ вестибюлѣ своего клуба и сидѣли здѣсь въ креслахъ изъ камыша, ожидая телеграммъ о бояхъ быковъ, летѣвшихъ къ нимъ со всѣхъ концовъ Испаніи. Они не очень то довѣряли мнѣнію газетъ, притомъ имъ нужно было имѣть свѣдѣнія раньше, чѣмъ выйдутъ газеты. Получивъ телеграммы, члены общества обсуждали ихъ съ почти благоговѣйной серьезностью, дѣлали разныя предположенія и т. д. Этимъ занятіемъ они очень гордились. Уполномоченный Галльярдо съ шумнымъ и задорнымъ энтузіазмомъ нѣсколько нарушалъ степенность и важность ихъ среды, но его терпѣли въ ней, какъ стариннаго члена и смѣялись надъ его "слабостями". Нерѣдко, когда вопросъ заходилъ о Галльярдо, о "доблестномъ тореро", у котораго мало искусства, они боязливо посматривали на дверь.
   -- Вотъ идетъ Пепе,-- объявлялъ кто нибудь, и разговоръ умолкалъ.
   На Пасху и въ другіе большіе праздники въ Севильѣ, когда знатные поклонники боя быковъ являлись привѣтствовать Cuarento y cinco" {"Сорокъ пять".}, прислуга, обыкновенно ходившая во фракахъ, наряжалась въ бѣлые парики, панталоны до колѣнъ и въ красныя съ желтымъ ливреи.
   По вечерамъ, когда являлся деканъ общества, маркизъ де Мораима, члены "Сорока пяти" усаживались вокругъ него въ мягкихъ креслахъ, а знаменитый ganadero {Ganadero -- собственникъ стада быковъ.}, въ качествѣ предсѣдателя, занималъ сидѣніе, выше другихъ, нѣчто вродѣ трона. Начинался разговоръ неизмѣнно о погодѣ. Большая часть членовъ общества были "ганадеросы" и богатые землевладѣльцы, которые всегда въ зависимости отъ произростанія земныхъ плодовъ и отъ измѣнчивости погоды.
   Маркизъ излагалъ членамъ общества свои наблюденія пріобрѣтенныя имъ во время нескончаемыхъ поѣздокъ верхомъ по андалузскимъ равнинамъ.
   Жестокій бичъ этихъ равнинъ -- сушь вызывала разговоры, длившіеся цѣлые вечера, и когда, послѣ долгихъ недѣль ожиданія, изъ нахмурившагося неба падало нѣсколько крупныхъ и знойныхъ капель дождя, знатные сельскіе сеньоры радостно улыбались, потирая себѣ руки, и маркизъ де Мораима поучительно говорилъ, посматривая на большіе мокрые круги, увлажнявшіе троттуаръ:
   -- Хвала Господу! Каждая изъ этихъ капель -- монета въ пять дуросовъ.
   Когда погода не озабочивала "Сорока пяти", предметомъ разговора были вообще стада, и въ особенности быки, о которыхъ говорили съ нѣжностью, точно членовъ общества связывали съ ними узы родства.
   Изъ десяти бычковъ восемь или девять предназначались на мясо, послѣ того какъ ихъ отвага и храбрость были подвергнуты испытаніямъ. Только одинъ или два, выказавшіе себя передъ остріемъ гаррочи упорными и смѣлыми, считались "боевыми" животными. Ихъ отдѣляли и окружали всевозможными заботами. И какими заботами! Каждый такой быкъ стоилъ дороже содержанія цѣлой семьи. Когда его продавали для боя быковъ, нужно было заботиться о немъ до послѣдней минуты, чтобы онъ не осрамился и явился на редондель съ честью для девиза "ганадеріи", который развѣвался на его шеѣ.
   Маркизъ, считавшійся знаменитымъ "ганадеро", разсказывалъ много о своихъ быкахъ. Такъ, между прочимъ, онъ говорилъ о "Лобито", старомъ быкѣ, увѣряя, что не продастъ его, хотя бы давали ему за него всю Севилью съ ея Жиральдой {Giralda -- знаменитый старинный флюгеръ на колокольнѣ въ Се вильѣ.}.
   Когда маркизъ ѣздилъ въ своемъ имѣніи на пастбища, ему стоило лишь крикнуть: "Лобито!" -- и быкъ бѣжалъ на встрѣчу своему хозяину, тыча мордой въ сапоги всадника. Тотъ спѣшивался, доставалъ кусокъ шеколада и давалъ его "Лобито", а быкъ благодарно кивалъ головой, вооруженной чудовищными рогами. Положивъ руку ему на шею, маркизъ спокойно шелъ въ самую гущу быковъ, взволнованныхъ и раздраженныхъ присутствіемъ человѣка въ ихъ средѣ. Но Лобито шелъ, какъ собака, прикрывая хозяина своимъ туловищемъ и смотрѣлъ во всѣ стороны, внушая уваженіе товарищамъ своими сверкающими глазами и громадными рогами.
   -- Быкъ,-- говорилъ маркизъ,-- самое благородное животное въ мірѣ. Вотъ вамъ хоть бѣдный "Коронель". Помните вы это сокровище?
   И онъ показывалъ большую роскошную фотографію, на которой маркизъ въ болѣе юныхъ годахъ со своими дочерьми -- еще дѣвочками -- былъ изображенъ на лугу, сидящимъ на спинѣ огромнаго быка. Это и былъ "Коронель". Онъ выказывалъ необычайную нѣжность къ хозяину и его семьѣ. Послѣ долгихъ колебаній маркизъ продалъ его для цирка въ Памнелоппъ и самъ присутствовалъ на томъ боѣ быковъ, гдѣ "Коронель" поразилъ весь циркъ неслыханной храбростью и отвагой. Всѣхъ лошадей пикадоровъ онъ уже поднялъ по очереди на рога, и всадники такъ и летѣли съ сѣдла. Публика требовала еще и еще лошадей, а Коронель продолжалъ держаться образцово. Когда наконецъ былъ данъ знакъ предсѣдателемъ сразить его, маркизъ, сидѣвшій въ ложѣ, самъ не зная какъ, очутился вдругъ за оградой около маэстро, приготовлявшаго свою мулету.
   -- Коронель!-- крикнулъ маркизъ.
   Быкъ поднялъ голову, увидѣлъ звавшаго его и понесся къ нему по прямой ливіи. Но въ срединѣ онъ умѣрилъ бѣгъ и медленно приблизился къ маркизу, пока не коснулся рогами протянутыхъ къ нему рукъ. Онъ подходилъ съ шеей, окрашенной струйками крови, лившейся изъ подъ палочекъ, воткнутыхъ въ неё, и съ оторванными кусками шкуры, изъ подъ которыхъ виднѣлись открытые синіе мускулы.
   -- Коронель, сынъ мой!
   И быкъ, точно понимая эти взрывы нѣжности, поднималъ морду и лизалъ бакенбарды маркиза.
   -- Зачѣмъ ты привелъ меня сюда?-- говорили, казалось, его гордые налившіеся кровью глаза.
   И маркизъ, не зная, что дѣлаетъ, нѣсколько разъ поцѣловалъ быка въ носъ, увлаженный бѣшенымъ мычаніемъ.
   ' -- Не надо убивать его!-- крикнула какая-то добрая душа на скамейкахъ амфитеатра, и вся публика повторила этотъ крикъ, и въ то же время на скамьяхъ махали платками, словно летали стаи бѣлыхъ голубей.
   -- Я взялъ его обратно,-- говорилъ взволнованный маркизъ,-- вернулъ импрессаріо его двѣ тысячи песетъ, и готовъ былъ бы отдать за него все мое имущество. Черезъ мѣсяцъ пастбища Коронель совсѣмъ поправился. Я рѣшилъ, чтобы храбрецъ этотъ дожилъ до старости. Но не везетъ славнымъ въ этомъ мірѣ. Коварный быкъ, не стоившій и копытъ его, предательски убилъ его рогомъ.
   Когда Галльярдо началъ посѣщать общество "Сорока пяти", новый предметъ разговора смѣнилъ здѣсь нескончаемые разсужденія о быкахъ и полевыхъ работахъ.
   Тутъ, какъ и вездѣ въ Севильѣ, говорили теперь о "Плумитасъ", знаменитомъ своей отвагой разбойникѣ, которому ежедневно доставляли новую славу безполезныя усилія его преслѣдователей. О немъ печатались цѣлые столбцы въ газетахъ, дѣлались правительству запросы въ Кортесахъ, мобилизовали чуть-ли не настоящую армію для его поимки въ то время, какъ Плумитасъ, всегда былъ одинъ. Союзниками его были винтовка и быстрый конь и скользилъ, онъ какъ призракъ, среди искавшихъ его. Когда ихъ было немного, онъ смѣло шелъ имъ на встрѣчу и нѣкоторыхъ сражала его пуля. Сельскіе-же бѣдняки, несчастные рабы огромныхъ помѣстій, чтили и уважали его, считая разбойника мстителемъ за голодныхъ, быстрымъ и жестокимъ карателемъ по образцу древнихъ судей, вооруженныхъ съ ногъ до головы, странствующихъ рыцарей. Онъ требовалъ денегъ отъ богатыхъ и время отъ времени помогалъ бѣдной старухѣ или поденщику, обремененному семьей. Подобнаго рода великодушіе возвеличивалось комментаріями деревенской толпы, у которой имя "Plumitas" всегда было на устахъ. Но эта толпа была слѣпа и нѣма, если о немъ спрашивали солдаты, высланные въ погоню за нимъ. Всѣ помѣщики Севильи и Кордовы платили ему нѣчто вродѣ контрибуціи.
   -- Плумитасъ былъ вчера у меня на мызѣ,-- говорилъ въ обществѣ "Сорока пяти" богатый землевладѣлецъ.-- Мой старикъ пастухъ выдалъ ему тридцать дуросовъ, и, позавтракавъ, онъ ушелъ.
   Маркизъ тоже говорилъ о Плумитасѣ безъ всякаго негодованія, улыбаясь, словно дѣло шло объ естественномъ и неизбѣжномъ бичѣ. Онъ далъ приказаніе во всѣхъ мызахъ и всѣмъ пастухамъ обширныхъ своихъ владѣній давать всегда Плумитасу то, что онъ потребуетъ, и кормить его. Зато разбойникъ и говорилъ о немъ съ похвалой и богатый ганадеро могъ разъѣзжать одинъ, гдѣ только пожелаетъ.
   -- Когда нибудь заглянетъ Плумитасъ и къ тебѣ въ "Ринконаду",-- говорилъ Хуану маркизъ со своей серьезной андалузской медленностью.
   -- Проклятіе!-- вспыхивалъ матадоръ.-- Мнѣ вовсе не интересно видѣть его. За что же я буду платить ему контрибуцію?
   И дѣйствительно ему далеко не интересно встрѣтиться съ разбойникомъ въ своей поѣздкѣ въ Ринконаду... Онъ -- человѣкъ храбрый, сражающій быковъ, и на аренѣ ни во что ставитъ свою жизнь, но эти профессіоналы въ убійствѣ людей внушали ему безпокойство и страхъ неизвѣстнаго.
   Семья тореро жила на мызѣ. Сеньора Ангустіасъ любила деревенскую жизнь, любила ее также и Карменъ, да и здоровье двухъ дѣтей торговца, жившихъ у матадора, нуждалось въ деревенскомъ воздухѣ. Галльярдо обѣщалъ скоро пріѣхать къ семьѣ, но то и дѣло откладывалъ свой пріѣздъ подъ разными предлогами. Онъ жилъ въ городѣ холостякомъ, что давало ему возможность полной свободы въ его отношеніяхъ съ доньей Соль.
   Эту эпоху своей жизни онъ считалъ самой счастливой. Иногда матадоръ забывалъ даже о томъ, что существуетъ Ла Ринконада и ея обитатели.
   Верхомъ на горячихъ коняхъ, въ тѣхъ же костюмахъ, въ какихъ они познакомились другъ съ другомъ впервые, ѣздили они одни, или же иногда въ обществѣ донъ Хосе смотрѣть быковъ на ближайшихъ къ Севильѣ пастбищахъ, или же дѣлать испытанія бычкамъ во владѣніяхъ маркиза. И донья Соль, поклонница опасностей, приходила въ восторгъ, когда молодой бычекъ, вмѣсто того, чтобы бѣжать, поворачивался, почувствовавъ уколъ гаррочи, и кидался на нее, такъ что Галльярдо долженъ былъ приходить ей на помощь.
   Иногда они направлялись къ станціи "дель Эмпальме*-- самый значительный центръ вывоза быковъ-борцовъ для всей Испаніи. Это были обширные дворы вблизи станціи желѣзной дороги. Тутъ виднѣлись цѣлыя дюжины громадныхъ ящиковъ изъ сѣраго дерева, поставленныхъ на колеса съ двумя подъемными дверями -- въ ожиданіи лучшаго времени экспорта, а именно весны. Хитрость, придуманная человѣкомъ, коварное человѣческое искусство достигло того, что также легко, какъ съ товаромъ, справлялось съ быками, съ этими животными, привыкшими къ свободѣ полей. Быковъ, которыхъ нужно было отправить съ поѣздомъ желѣзной дороги, гнали изъ далекихъ пастбищъ во весь духъ по широкой и пыльной дорогѣ, а около станціи Эмпальме вожатые принуждали ихъ къ непомѣрной быстротѣ бѣга, чтобы лучше обмануть.
   Впереди ѣхали верхомъ полнымъ галопомъ пастухи и подпаски, съ пиками за плечами, за ними бѣжали благоразумные "кабистрось", прикрывая вожаковъ своими огромными рогами, а затѣмъ неслись рысью необузданные быки, животныя, предназначенныя къ смерти, окруженныя прирученными быками не позволявшими имъ сойти съ дороги, а также сильными "вакеросъ" {Пастухи коровъ -- vaqua.}, бѣжавшими съ пращей въ рукахъ и готовыхъ привѣтствовать камнемъ изъ пращи ту пару роговъ, которая отдѣлилась бы отъ остальныхъ.
   Передовые всадники, добравшись до дворовъ, сторонились, оставаясь за воротами, а весь гуртъ быковъ, облака пыли, топотъ йогъ, мычанье и звонъ бубенчиковъ -- врывались въ огороженное пространство съ безумной стремительностью, и за хвостомъ послѣдняго животнаго моментально запирались ворота. Люди, сидящіе на заборѣ дворовъ или у оконъ галлерей, возбуждали быковъ криками и махая шапками. Быки бѣжали въ первый дворъ, не давъ себѣ отчета въ томъ, что они здѣсь взаперти, думая, что еще находятся въ свободномъ полѣ. "Кабестросъ", наученные опытомъ и повинуясь пастухамъ, лишь только проходили черезъ ворота, отходили въ сторону и спокойно давали пронестись вихрю бѣжавшихъ сзади нихъ быковъ. Во второмъ дворѣ быки останавливались съ удивленіемъ и колебаніемъ, видя впереди стѣну а, сзади, скрытые за ними ворота.
   Тогда начиналось сажаніе ихъ въ ящики. Одинъ за другимъ бокъ, криками и ударами гаррочей, направлялся къ узкому проходу, въ срединѣ котораго стоялъ громадный пустой ящикъ съ двумя поднятыми дверьми. Это было нѣчто вродѣ маленькаго туннеля, черезъ отверстіе котораго виднѣлось свободное пространство другихъ дворовъ, гдѣ росла трава и весело прогуливались кабестросъ: фикція дальнихъ пастбищъ, манившая плѣннаго быка.
   Онъ медленно шелъ по узкому проходу, чуя опасность, боясь ступить ногами на покатый деревянный помостъ, ведущій къ большому ящику, стоящему на колесахъ. Быкъ угадывалъ опасность въ этомъ маленькомъ туннелѣ, который ему было необходимо пройти. Его понукали къ тому безпрерывными уколами въ заднюю часть туловища, которые наносили люди, сидящіе въ галлереяхъ. На верху ящика, гдѣ были спрятаны столяры, ждавшіе мгновенія, чтобы опустить подъемныя двери, висѣла колеблющаяся красная тряпка. Уколы, крики, красная тряпка, плясавшая передъ его глазами, дразня его, и зрѣлище товарищей, пасущихся по ту сторону прохода, побуждали, наконецъ, быка рѣшиться. Онъ быстро вбѣгалъ въ маленькій туннель, такъ что деревянный помостъ весь дрожалъ подъ его ногами. Но едва онъ ступалъ въ туннель, спереди опускалась дверь и, прежде, чѣмъ онъ могъ обернуться, и сзади. Желѣзные затворы тотчасъ гремѣли, и животное оставалось въ темнотѣ и безмолвіи, плѣнникомъ въ маленькомъ пространствѣ, гдѣ ему возможно было только лечь. Изъ отверстія сверху бросали тогда быку охабки травы, и служащіе подкатывали походную тюрьму на маленькихъ колесахъ къ станціи желѣзной дороги. Тотчасъ же другой громадный ящикъ на колесахъ ставился въ проходѣ для другого быка и такимъ образомъ дальше, пока всѣ быки не были отправлены.
   Донья Соль съ энтузіазмомъ, жаждущимъ красокъ, восхищалась этимъ производствомъ и ей хотѣлось, подражая пастухамъ и вакеросамъ, скакать во весь духъ по необъятнымъ равнинамъ, и чтобы за нею несся гуртъ быковъ, съ острыми рогами и костлявыми головами, которые однимъ легкимъ движеніемъ могли причинить смерть.
   Когда разсѣялось первое опьяненіе счастья связи Галльярдо съ доньей Соль, онъ съ изумленіемъ смотрѣлъ на сеньору, въ часы наибольшей близости, спрашивая себя, всѣ ли дамы большого свѣта похожи на нее?
   Капризы ея и странныя причуды ошеломляли тореро. Онъ не отваживался говорить ей ты. Разъ онъ попытался, было, это сдѣлать, но въ ея глазахъ съ золотистымъ отблескомъ мелькнуло такое выраженіе изумленія, что онъ тотчасъ же перешелъ на вы.
   Наоборотъ, она говорила ему ты, но лишь въ интимности; когда же ей случалось писать ему коротенькія записки, она титуловала его вы и весь тонъ ея былъ въ нихъ самый что ни на есть вѣжливо-холодный.
   -- Эта гаши!-- думалъ про себя Галльярдо.-- Точно она вѣчно жила лишь съ негодяями, которые письма ея показывали всему свѣту, и она опасается. Можно было бы сказать, что она не считаетъ меня кабальеро, потому что я матадоръ.
   Иногда, когда онъ зналъ навѣрное, что она дома, лакей важнаго вида загораживалъ ему дорогу, объявляя: -- Сеньоры нѣтъ дома,-- сеньора вышла.-- А когда онъ снова приходилъ, донья Соль принимала его, протягивая объятія, жадно прижимая къ груди съ расширенными и блуждающими глазами, съ страннымъ свѣтомъ въ нихъ, который, казалось, отражалъ умственное разстройство.
   -- Отчего ты такъ надушенъ,-- говорила она иногда.-- Я хотѣла бы, чтобы отъ тебя несло запахомъ лошади. Какой это роскошный запахъ... Тебѣ не нравится? Скажи, что нравится, Хуанинъ, скотинка Божья, животное мое.
   Однажды въ сладкомъ полумракѣ спальни доньи Соль, Галльярдо почувствовалъ нѣкоторый страхъ, услыхавъ ея слова и видя ея глаза:
   -- Я бы хотѣла бѣгать на четырехъ лапахъ. Я желала бы быть быкомъ, чтобы ты стоялъ передо мной со шпагой въ рукѣ. Тогда я принялась бы бодать тебя! Вотъ сюда... сюда...
   И сжатыми кулаками, которымъ нервность придавала силу, она наносила страшные удары тореро, тѣло котораго было прикрыто лишь легкимъ шелковымъ трико. Галльярдо откидывался назадъ, не желая сознаться, что женщина можетъ сдѣлать ему больно.
   -- Нѣтъ, я не хочу быть быкомъ. Теперь я желала бы быть собакой... собакой пастуха съ громадными клыками, и, выбѣжавъ на дорогу, лаять на тебя. "Видите ли вы этого тщеславнаго человѣка, который убиваетъ быковъ и котораго публика считаетъ необыкновенно храбрымъ? А я вотъ съѣмъ его! Съѣмъ его вотъ такъ! Аааамъ!.."
   И съ истерическимъ наслажденіемъ она вцѣпилась зубами въ руку тореро, кусая его вздувшуюся мышцу. Матадоръ крикнулъ отъ боли и вырвалъ руку у этой красивой полунагой женщины съ головой словно усѣянной золотыми змѣйками, какъ у пьяной вакханки.
   Донья Соль, казалось, приходила въ себя.
   -- Бѣдняжечка!.. Ему сдѣлали больно! И была это я... я, которая по временамъ теряю разумъ. Дай мнѣ поцѣловать этотъ укусъ, чтобы его вылѣчить. Дай мнѣ поцѣловать всѣ твои такіе хорошенькіе рубцы. Бѣдный мой дикаренокъ, ему сдѣлали больно
   И красивая фурія становилась кроткой и нѣжной, какъ кошечка, ласкаясь къ тореро.
   Галльярдо, понимавшій любовь по старинному, съ интимностями какъ бы брачной жизни, никогда не могъ добиться того, чтобы провести хоть разъ цѣлую ночь въ спальнѣ доньи Соль.
   Она, утоливъ свои желанія, всегда выгоняла его.
   -- Иди, иди. Мнѣ нужно быть одной. Всѣ мужчины мнѣ противны. Они такіе скучные...
   Однажды тореро, видя, что она склонна къ дружескимъ сообщеніямъ, любопытствуя о ея прошломъ, спросилъ, правда ли то, что говорятъ о короляхъ и выдающихся личностяхъ, промелькнувшихъ въ существованіи доньи Соль.
   На этотъ вопросъ она отвѣтила холоднымъ взглядомъ своихъ свѣтлыхъ глазъ.
   -- А тебѣ что за дѣло? Быть можетъ ты ревнуешь?.. Если-бъ все это и было правда, что въ томъ?
   Долго молчала она съ блуждающимъ взглядомъ,-- взглядомъ безумія, всегда сопровождаемымъ нелѣпыми мыслями.
   -- Ты, должно быть, билъ женщинъ,-- сказала она, съ любопытствомъ смотря на него.-- Не отрицай этого. Мнѣ очень интересно. Нѣтъ? Никогда не билъ?
   Галльярдо протестовалъ съ достоинствомъ мужественнаго человѣка, неспособнаго бить существо, которое слабѣе его.
   Донья Соль выказала нѣкоторое разочарованіе, услыхавъ его объясненія.
   -- Когда-нибудь ты долженъ будешь побить меня. Я желаю знать, что это такое,-- сказала она съ рѣшимостью.
   Но лицо ея тотчасъ потемнѣло, брови нахмурились, и голубоватый блескъ сверкнулъ въ ея золотистыхъ зрачкахъ.
   -- Нѣтъ дикарь мой, ты не слушай меня, не пытайся этого сдѣлать; въ проигрышѣ остался бы ты.
   Какъ-то разъ вечеромъ въ началѣ весны, они оба возвращались домой послѣ испытанія бычковъ на пастбищахъ маркиза, который тоже съ нѣсколькими всадниками ѣхалъ съ ними, но немного позади по большой дорогѣ.
   Донья Соль въ сопровожденіи матадора повернула лошадь на мягкія луга.
   Заходящее солнце проливало нѣжный алый свѣтъ на зелень долины, пестрящую бѣлыми и желтыми полевыми цвѣтами. На этомъ пространствѣ, гдѣ все кругомъ принимало какъ бы красноватый отблескъ далекаго пожара, выдѣлялись узкія и длинныя тѣни лошадей и всадниковъ. Тѣни гаррочей у нихъ за плечами казались такими гигантскими, что темныя ихъ очертанія терялись на горизонтѣ. Съ одной стороны блестѣла рѣка, словно раскаленное стальное лезвіе, наполовину скрытое въ травѣ.
   Донья Соль посмотрѣла на Галльярдо повелительнымъ взоромъ.
   -- Обними меня за талію.
   Матадоръ повиновался, и они такъ и ѣхали съ лошадьми, идущими бокъ о бокъ, и всадниками, прижимавшимися другъ къ другу. Сеньора смотрѣла на слившіяся ихъ тѣни, и они продолжали ѣхать подъ волшебнымъ освѣщеніемъ, покачиваясь на медленномъ шагу лошадей.
   -- Мы какъ бы живемъ въ другомъ мірѣ,-- шептала донья Соль,-- въ мірѣ легендъ; нѣчто вродѣ тѣхъ луговъ, которые вытканы на коврахъ. Сцена изъ рыцарскихъ романовъ; рыцарь и его амазонка путешествуютъ вдвоемъ съ копьемъ на плечѣ, влюбленные, въ поискахъ, за приключеніями и опасностями. Но ты ничего этого не понимаешь, мой милый звѣрь. Ты вѣдь не понимаешь меня, не такъ-ли?
   Тореро улыбнулся, показывая свои зубы, здоровые и крѣпкіе, блестящей бѣлизны, Она какъ бы привлеченная грубымъ его невѣжествомъ, еще ближе прижалась къ нему, уронивъ голову на плечо тореро, и трепетъ пробѣжалъ по ея тѣлу отъ щекотавшаго ее дыханія Галльярдо.
   Такъ ѣхали они молча. Донья Соль, казалось, заснула на плечѣ тореро. Вскорѣ она открыла глава, и въ нихъ было странное выраженіе -- предвѣстникъ самыхъ неожиданныхъ ея вопросовъ.
   -- Скажи, ты никогда не убивалъ человѣка?
   Галльярдо вздрогнулъ и въ своемъ изумленіи даже отстранился отъ доньи Соль. Кто?.. Онъ?.. Никогда!..
   -- Такъ у тебя не было даже желанія убить кого-нибудь! А я думала, что тореросы...
   Солнце зашло. Лугъ утратилъ свое фантастическое освѣщеніе, рѣка потухла, и сеньора увидѣла, что коверъ, которымъ она такъ восхищалась, потемнѣлъ и сталъ самымъ обыденнымъ. Другіе всадники ѣхали далеко, но она пришпорила лошадь, чтобы присоединиться къ нимъ, не сказавъ ни слова матадору, какъ будто забывъ о его существованіи.
   На праздники Пасхи вернулась въ городъ семья тореро. Онъ выступилъ въ Севильѣ въ пасхальномъ боѣ быковъ. Впервые ему приходилось выходить на арену въ присутствіи доньи Соль послѣ того, какъ они познакомились; и это тревожило его и онъ мучился сомнѣніями въ удачѣ.
   Сверхъ того въ Севильѣ онъ не могъ выступать безъ особаго волненія. Здѣсь всѣ его знали съ дѣтства; это была его родина; тутъ были и самые ярые его враги.
   Въ субботу на Пасхѣ для предстоящаго зрѣлища должны были пригнать во дворъ цирка быковъ изъ пастбища Таблады.
   Въ полночь всѣ жилые дома и постоялые дворы по дорогѣ, ведущей отъ пастбищъ къ цирку были оживлены точно на ярмаркѣ. Окна домовъ блестѣли свѣтомъ и внутри слышались звуки рояля, и шли танцы, а въ трактирахъ раздавались крики, смѣхъ, звонъ гитаръ, стукъ стакановъ.
   Около часа ночи проѣхалъ по этой дорогѣ всадникъ быстрой и мелкой рысцой. Это былъ "авизо", пастухъ; онъ останавливался у освященныхъ домовъ и трактировъ, извѣщая, что гуртъ быковъ пройдетъ черезъ четверть часа, для того, чтобы вездѣ потушили огни и все погрузилось бы въ молчаніе.
   Этому приказу, именемъ національнаго праздника, повиновались болѣе быстро, чѣмъ повелѣніямъ властей. Дома тонули теперь въ темнотѣ, говоръ людской умолкъ, газовые фонари погасли одинъ за другимъ. Наверху надъ громадными кущами деревьевъ сверкали звѣзды въ безмолвіи пространства; внизу, на землѣ, слышалось легкое движеніе и сдержанный шопотъ. Это были притаившіеся въ темнотѣ зрители. Ожиданіе казалось имъ долгимъ, пока не послышался наконецъ вдали звонъ приближающихся бубенчиковъ. Это "они", "они"!
   Сначала, полнымъ галопомъ пронеслись всадники съ пиками на перевѣсъ. Это были пастухи. За ними ѣхала верхомъ кучка гаррочистовъ-любителей, и въ числѣ ихъ донья Соль, вся трепещущая, пріятно возбужденная этимъ безумнымъ галопомъ въ темнотѣ.
   И, наконецъ, бѣшено дребезжа бубенчиками, какъ кошмаръ, пронеслось дикое стадо быковъ, испуганныхъ и раздраженныхъ криками, галопирующихъ всадниковъ, преслѣдующихъ ихъ своими пиками и замыкающихъ шествіе.
   На другое утро, въ день боя быковъ, Галльярдо всталъ рано, ѣлъ, какъ всегда передъ выступленіемъ на арену мало и одинъ,-- прощаніе съ матерью и женой сильно разстроило и раздражило его.
   -- Словно меня ведутъ на висѣлицу... До скораго свиданія. Будьте же спокойны: ничего не случится.
   И онъ сѣлъ въ экипажъ, который тронулся среди густой толпы, собравшейся на улицѣ, чтобы пожелать ему всякой удачи.
   Выступленіе Галльярдо сопровожкалосьдля него шумнымъ успѣхомъ. Выйдя на редондель и услыхавъ апплодисменты зрителей, матадоръ ободрился. На его суевѣрную душу и самый песокъ редонделя имѣлъ нѣкоторое вліяніе. Онъ вспоминалъ обширный циркъ Валенсіи и Барселоны съ ихъ бѣлесоватой почвой, темный песокъ болѣе сѣверныхъ городовъ Испаніи и красноватую землю большого Мадридскаго цирка. Песокъ Севильи былъ совершенно иной,-- песокъ Гвадалквивира, ярко-желтый, словно это была толченая краска. Когда изъ выпотрошенныхъ рогами быковъ лошадей лилась на этотъ песокъ кровь, словно изъ ведра, у котораго сразу вышибли дно, Галльярдо вспоминались цвѣта національнаго знамени, тѣ самые, что рязвѣвались на крышѣ цирка.
   И въ этотъ вечеръ Галльярдо, опьяненный апплодисментами, солнцемъ, глухимъ шумомъ толпы и видомъ бѣлой мантильи и голубого платья, которые высовывались надъ балюстрадой ложи, даже превзошелъ самого себя.
   Второго быка, котораго ему было назначено убить, Галльярдо велѣлъ Насіоналу заманить ловкимъ маневромъ плаща къ тому мѣсту редонделя у самой ложи, гдѣ виднѣлось голубое платье и бѣлая мантилья.
   Рядомъ съ доньей Соль сидѣлъ маркизъ и двѣ его дочери.
   Матадоръ подошелъ къ рѣшеткѣ со шпагой и мулетой въ рукахъ, сопровождаемый взорами всѣхъ зрителей, остановился противъ ложи доньи Соль и снялъ шляпу. Онъ хотѣлъ "поднести" ("brindar") своего быка племяннницѣ маркиза де-Мораима. Кончивъ свой "бриндисъ", онъ сдѣлалъ полуоборотъ, бросилъ шляпу на землю и ждалъ, чтобы ему подвели быка съ приманкой плаща. Тореро желалъ сразить быка у самыхъ глазъ доньи Соль. Каждое его движеніе мулетой сопровождалось возгласами восторга публики и криками безпокойства за него. Рога такъ и мелькали у груди Галльярдо; казалось невѣроятнымъ, чтобы онъ остался живъ. Немного спустя онъ кончилъ забаву съ мулетой и со страшной быстротой бросился со шпагой вплотную на звѣря, и на нѣсколько минутъ человѣкъ и животное какъ бы слились вмѣстѣ.
   Когда матадоръ отшатнулся отъ быка и остался стоять неподвижно, быкъ невѣрными шагами кинулся бѣжать со страшнымъ ревомъ, съ высунутымъ языкомъ и красной отъ крови рукоятью шпаги, едва виднѣвшейся на окровавленной шеѣ. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ упалъ. Публика поднялась, какъ одинъ человѣкъ, и бѣшено апплодировала Галльярдо.
   Матадоръ поклонился по направленію къ ложѣ, со шпагой и мулетой въ рукахъ, въ то время какъ зрители на скамьяхъ передавали другъ другу маленькій сверточекъ -- батистовый тонкій, вышитый платочекъ сеньоры, продѣтый въ брильянтовое кольцо, которое она дарила матадору взамѣнъ его "бриндисъ".
   По возвращеніи Галльярдо домой въ сопровожденіи горячо апплодирующей толпы, брильянтовое кольцо переходило изъ рукъ въ руки его домашнихъ, особенно женщинъ, которыя восхищались имъ. Только Карменъ сдѣлала гримасу, увидавъ его.
   -- Очень красиво,-- сказала она и передала скорѣе кольцо золовкѣ, точно оно жгло ей руки.
   Послѣ этого боя быковъ для Галльярдо началось время его путешествія. Онъ ѣхалъ въ Мадридъ, а потомъ ему нужно было побывать на всѣхъ аренахъ Испаніи.
   Матадоръ переходилъ отъ торжества къ торжеству.
   Въ него, казалось, влилась новая живая сила.
   До выступленія на арену его обыкновенно мучили жестокія сомнѣнія и неувѣренность, похожая на страхъ. Но едва онъ вступалъ на редондель, всѣ эти страхи исчезали и онъ выказывалъ безумную отвагу, всегда сопровождавшуюся удачей.
   Часто, тоскуя по доньѣ Соль, онъ чувствовалъ потребность поговорить о ней съ Насіоналомъ, который видѣлъ ее издали. Не разъ смѣялась она, когда Хуанъ разсказывалъ ей объ оригинальностяхъ бандерильеро.
   Но Насіоналъ принималъ дружескія изліянія маэстро съ суровымъ лицомъ.
   -- Тебѣ бы слѣдовало забыть эту сеньору, Хуанъ. Семейный очагъ выше всего. Притомъ мнѣ кажется, что Карменъ знаетъ больше, чѣмъ ты думаешь. Бѣдняга, у нея свой нравъ, и если она выйдетъ изъ себя, то надѣлаетъ намъ хлопотъ.
   Но Галльярдо лишь пожималъ плечами.
   -- Ты не знаешь, что такое эта сеньора, и поэтому но понимаешь моихъ чувствъ. Не читай мнѣ проповѣди и молчи.
   Матадоръ теперь не получалъ уже писемъ изъ Севильи Донья Соль уѣхала заграницу. Онъ видѣлъ ее разъ въ Санъ-Себастіано, гдѣ онъ выступалъ въ боѣ быковъ. Красивая сеньора купалась въ Біариццѣ и пріѣхала въ обществѣ французскихъ дамъ, желавшихъ познакомиться съ тореро. Онъ видѣлъ ее только разъ. Затѣмъ она уѣхала и онъ имѣлъ о ней лишь неопредѣленныя свѣдѣнія.
   Донья Соль скиталась по элегантнымъ морскимъ курортамъ. Онъ узналъ, что она путешествуетъ въ Англіи, потомъ она поѣхала въ Германію слушать оперы, которыя ставились въ изумительномъ театрѣ, открывавшемъ свои двери лишь разъ въ годъ на нѣсколько недѣль. Галльярдо отчаивался увидѣть ее снова. Донья Соль была перелетной птицей, безпокойной и ищущей приключеній, и нельзя было надѣяться, что она вторично совьетъ себѣ на заму гнѣздо въ Севильѣ.
   Эти мысли опечаливали тореро, обнаруживая всю власть, какую эта женщина имѣла надъ его тѣломъ и волей. Не видѣть ее больше? Для чего тогда подвергать опасности свою жизнь и быть знаменитымъ. На что ему апплодисменты толпы? Уполномоченный успокаивалъ его. Она вернется хотя бы еще на годъ. Со всѣми своими безумными причудами, донья Соль -- женщина практичная, умѣющая беречь свои интересы. Ей еще нужна помощь маркиза для того, чтобы распутать весьма запутанныя дѣла по наслѣдству оставленному ей мужемъ.
   Матадоръ въ концѣ лѣта вернулся въ Севилью, хотя осенью ему предстояло еще множество боевъ быковъ. Но онъ хотѣлъ воспользоваться почти мѣсячнымъ отдыхомъ. Семья его жила на купаньяхъ въ Санъ-Лукарѣ, такъ какъ здоровье двухъ золотушныхъ дѣтей мелкаго торговца требовало морского леченія.
   Галльярдо задрожалъ отъ волненія, когда однажды уполномоченный сообщилъ ему, что донья Соль неожиданно пріѣхала въ Севилью.
   Матадоръ немедленно же пошелъ къ ней и при первыхъ же ея словахъ оробѣлъ отъ холодной любезности и выраженія ея глазъ.
   Она смотрѣла на него, словно онъ былъ другой. Въ ея взорахъ можно было прочесть изумленіе, возбужденное въ ней грубой внѣшностью тореро и глубокимъ различіемъ между нею и этимъ человѣкомъ, убивающимъ быковъ.
   Онъ также угадывалъ пропасть, которая, повидимому, раскрывалась между ними. И она казалась ему другой женщиной, знатной сеньорой изъ иной страны и иной расы.
   Они говорили спокойно. Она какъ бы забыла о прошломъ, а Галльярдо не смѣлъ ей напомнить о немъ и не отваживался сдѣлать ни малѣйшаго шага къ сближенію, опасаясь взрыва ея гнѣва.
   -- Севилья,-- говорила донья Соль,-- очень миленькій, очень пріятный городокъ, но на свѣтѣ есть многое получше ея. Предупреждаю васъ, Галльярдо, что скоро уже я снимусь съ якоря и навсегда отчалю отъ Севильи. Вижу, что здѣсь мнѣ придется порядочно поскучать. Мнѣ сдается, будто мнѣ подмѣнили мою Севилью.
   Она уже не говорила ему ты. Дни шли, а тореро, посѣщая донью Соль, не рѣшался вспоминать о прежнемъ. Онъ ограничивался тѣмъ, что молча смотрѣлъ на нее своими африканскими глазами боготворящими и увлажненными слезами.
   -- Я скучаю здѣсь. Скоро уѣду,-- повторяла сеньора ему всякій разъ, когда они видѣлись.
   Теперь снова слута съ внушительной наружностью выходилъ къ тореро, заявляя, что сеньоры нѣтъ дома, когда Галльярдо навѣрное зналъ, что она никуда не выходила.
   Галльярдо сообщилъ ей однажды о необходимости ѣхать къ себѣ въ Ринконада, чтобы осмотрѣть прикупленныя уполномоченнымъ въ его отсутствіе земли, засаженныя оливковыми деревьями, а также взглянуть и на полевыя работы.
   Мелькнувшая у доньи Соль мысль сопровождать матадора въ этой поѣздкѣ, вызвала на ея лицѣ улыбку, такъ она ей понравилась по своей дерзости и нелѣпости. Ѣхать на мызу, гдѣ семья Галльярдо проводила большую часть года, ворваться со скандальнымъ шумомъ незаконности и грѣха въ спокойную атмосферу домашняго очага, гдѣ этотъ бѣдный человѣкъ прозябалъ со своей семьей!..
   Нелѣпость ея желанія возбудила ее. Она поѣдетъ съ нимъ: ее интересуетъ Ля-Ринконада.
   Галльярдо испугался. Онъ подумалъ о рабочихъ на мызѣ, о болтунахъ, которые могли сообщить его семьѣ объ этомъ путешествіи. Но взглядъ доньи Соль разсѣялъ всѣ его сомнѣнія. Кто знаетъ!.. Быть можетъ эта поѣздка вернетъ ему ея прежнее расположеніе?
   Онъ попытался все-таки отговорить.
   -- А "Плумитасъ"? Я слышалъ, что онъ будто бы находится теперь гдѣ-то вблизи Ля-Ринконада.
   -- "Плумитасъ"?-- и лицо доньи Соль, хмурое отъ скуки, точно прояснилось отъ внутренняго огня.
   -- Какъ любопытно! Я была бы весьма рада, еслибы вы могли показать мнѣ его.
   Галльярдо сталъ устраивать поѣздку. Онъ собирался ѣхать одинъ, но общество доньи Соль вынуждало его искать еще спутника изъ опасенія встрѣчъ по дорогѣ.
   Тореро отыскалъ пикадора Потахе. Онъ отличался глупостью и не боялся ничего на свѣтѣ, исключая своей жены цыганки, которая кусала его, когда его палочные удары надоѣдали ей.
   Потахе незачѣмъ давать какія бы то ни было объясненія, только поднести ему побольше вина.
   Алкоголь и жестокія паденія съ лошади на редонделяхъ держали его въ безпрерывномъ оцѣпенѣніи. У него постоянно шумѣло въ головѣ и онъ могъ только медленно произносить слова и имѣлъ смутное понятіе обо всемъ окружающемъ его.
   Галльярдо просилъ и Насіонала ѣхать съ ними: это испытанный человѣкъ, сдержанный и молчаливый.
   Бандерильеро, какъ подчиненный повиновался своему маэстро, но сталъ роптать узнавъ, что съ ними ѣдетъ донья Соль.
   -- Семьянину не слѣдовало бы увлекаться такими дѣлами. Что скажутъ обо мнѣ Карменъ и сеньора Ангустіасъ, когда узнаютъ о моемъ участіи въ поѣздкѣ?
   Но когда Насіоналъ очутился въ чистомъ полѣ, сидя рядомъ съ Потахе на передней скамейкѣ автомобиля напротивъ матадора и знатной сеньоры, его досада мало по малу разсѣялась.
   Онъ не видѣлъ хорошо донью Соль, такъ какъ она была закутана большой синей вуалью, спускавшейся съ ея дорожной шляпы; на ней было надѣто длинное пальто изъ желтаго шелка,-- и все же она была прекрасна! И какой разговоръ у нея!.. Какъ много она знаетъ!..
   Не сдѣлали они еще и половины пути, какъ Насіоналъ не смотря на свою двадцатичетырехлѣтнюю вѣрность женѣ уже извинялъ слабость Галльярдо и понималъ его увлеченіе.
   Еслибъ онъ былъ на его мѣстѣ, то сдѣлалъ бы тоже.
   Образованіе!.. Прекрасная вещь, способная придать нѣкоторую почтенность даже величайшимъ грѣхамъ.
   

V.

   -- Пусть онъ назоветъ себя или-же убирается ко всѣмъ чертямъ! Проклятіе!.. Даже и спать не дадутъ человѣку!
   Этотъ отвѣтъ маэстро, услышанный Насіоналомъ черезъ запертую дверь, былъ переданъ имъ работнику, ждавшему на лѣстницѣ.
   -- Пусть онъ тебѣ скажетъ, кто онъ такой. Иначе хозяинъ не согласенъ встать съ постели.
   Было восемь часовъ утра. Бандерильеро подошелъ къ окну и посмотрѣлъ вслѣдъ работнику, бѣжавшему по дорогѣ къ воротамъ мызы. Здѣсь его поджидалъ всадникъ, которому работникъ сообщилъ отвѣтъ и тотчасъ-же вернулся обратно.
   -- Онъ говоритъ, что ему необходимо видѣть хозяина, а по какой причинѣ онъ самъ объяснитъ.
   Насіоналъ опять принялся стучать въ дверь Галльярдо. Надо вставать. Быть можетъ, этотъ человѣкъ имѣетъ сообщить что нибудь очень важное.
   -- Хорошо, встаю,-- отвѣтилъ съ неудовольствіемъ Галльярдо, продолжая лежать въ постели.
   Между тѣмъ всадникъ, не дождавшись отвѣта, подъѣзжалъ уже къ дому, и работникъ, обмѣнявшись здѣсь съ нимъ нѣсколькими словами, со всѣхъ ногъ бросился бѣжать, по лѣстницѣ наверхъ и явился къ Насіоналу блѣдный и дрожащій.
   -- Это "Плумитасъ", сеньоръ Себастіанъ! Онъ говоритъ, что онъ Плумитасъ и что долженъ видѣть хозяина.
   "Плумитасъ"! Бандерильеро онѣмѣлъ отъ изумленія. Въ комнатѣ матадора раздались проклятья, сопровождаемыя шелестомъ одежды и звукомъ грузнаго скачка съ постели.
   Въ той комнатѣ, которую занимала донья Соль, тоже послышалось какое-то движеніе, вызванное повидимому удивительной новостью.
   -- Проклятье! Чего хочетъ отъ меня этотъ человѣкъ? Зачѣмъ онъ явился въ Ринконаду? И какъ разъ теперь?
   Галльярдо торопливо накинулъ на себя куртку, надѣлъ панталоны и въ два прыжка спустился внизъ по лѣстницѣ съ слѣпой горячностью импульсивнаго темперамента. Насіоналъ слѣдовалъ за нимъ.
   Всадникъ сходилъ съ лошади, которую держалъ подъ уздцы одинъ изъ поденщиковъ. Группа работниковъ собралась вблизи, съ любопытствомъ и уваженіемъ глядя на только что пріѣхавшаго.
   Это былъ человѣкъ средняго роста, одутловатый, бѣлокурый, коренастаго и крѣпкаго тѣлосложенія.
   На немъ была сѣрая блуза, украшенная чернымъ шнуромъ, старые протертые панталоны чернаго цвѣта съ заплатами изъ грубаго сукна посрединѣ бедеръ и кожаные штиблеты, всѣ потрескавшіеся отъ солнца, дождя и грязи. Животъ подъ блузой казался очень объемистымъ, вслѣдствіе добавленія къ нему грубой фахи съ большимъ патронташемъ и воткнутымъ за кушакъ револьверомъ и ножемъ.
   Въ правой рукѣ онъ держалъ карабинъ, а голову его прикрывалъ сомбреро, когда-то бывшій бѣлымъ, теперь же грязнаго, неопредѣленнаго цвѣта. Красный шарфъ, обмотанный вокругъ его шеи былъ наиболѣе пышнымъ украшеніемъ его особы.
   На его широкомъ, толстощекомъ лицѣ съ бѣлокурой бородой, нѣсколько дней уже нечесанной, на этомъ добродушномъ лицѣ фельскаго дьячка выдѣлялись только глаза. Маленькіе трехугольные, плавающіе среди жировыхъ складокъ, они напоминали собой глаза свиньи съ злобнымъ зелено-голубымъ зрачкомъ.
   Когда у дверей мызы появился Галльярдо, пріѣхавшій тотчасъ его узналъ и снялъ шляпу.
   -- Добрый день, сеньоръ Хуанъ,-- сказалъ онъ.
   -- Добрый день.
   -- Какъ здоровье вашего семейства, сеньоръ Хуанъ?
   -- Благодарю, хорошо. А здоровье вашего семейства?-- спросилъ матадоръ съ автоматизмомъ привычки.
   -- Думаю, что хорошо. Давно уже я не видѣлъ никого изъ нихъ.
   Послѣдовало нѣсколько минутъ молчанія. Работники мызы, не ушедшіе на полевыя работы (ихъ было болѣе дюжины), смотрѣли съ изумленіемъ, въ которомъ было нѣчто ребяческое, на эту столь страшную личность, очарованные темной славой, окружавшей его имя.
   Разбойникъ, попросивъ, чтобы его лошадь отвели въ конюшню задали ей корму, опросилъ матадора.
   -- Можно мнѣ позавтракать у васъ?
   Галльярдо отвѣтилъ съ жестомъ знатнаго сеньора.
   -- Никто, явившись въ Ринконаду, не уходитъ съ мызы, не позавтракавъ.
   Всѣ, въ томъ числѣ Потахе и Насіоналъ, отправились въ кухню, громадную комнату съ каминомъ подъ колпакомъ, обычное мѣсто сборища всѣхъ служащихъ на мызѣ.
   Насіоналъ принесъ бутылки съ виномъ и стаканы.
   Плумитасъ протянулъ руку, чтобы взять стаканъ, но ему мѣшала винтовка, которую онъ держалъ между колѣнъ.
   -- Вотъ что,-- сказалъ пикадоръ,-- неужели ты, Плумитасъ, не разстаешься съ этой игрушкой, даже когда приходишь въ гости?
   Разбойникъ сдѣлался серьезнымъ. Ему такъ лучше,-- онъ привыкъ такъ. Винтовка съ нимъ неразлучна, даже когда онъ спитъ. Онъ сталъ смотрѣть во всѣ стороны съ нѣкоторымъ безпокойствомъ. Въ лицѣ его виднѣлось выраженіе подозрительности, привычки никому не довѣрять, кромѣ самого себя, быть всегда на сторожѣ и ежеминутно страшиться окружающей опасности.
   -- Слушайте, сеньоръ Хуанъ, я пріѣхалъ къ вамъ, чтобы доставить себѣ удовольствіе видѣться съ вами и потому что вы кабальеро, неспособный на доносъ. Притомъ вы вѣрно слышали кой-что о Плумитасъ. Не легко его забрать; кто за это возьмется, поплатится.
   Немного спустя разбойникъ добавилъ:
   -- Я -- галльярдистъ, знаете-ли вы это. Вамъ я чаще апплодировалъ, чѣмъ вы можете вообразить себѣ. Видѣлъ я васъ въ Севильѣ, въ Кордовѣ, во многихъ другихъ городахъ.
   Галльярдо изумился. Какъ Плумитасъ, преслѣдуемый по пятамъ чуть-ли не настоящей арміей, могъ спокойно присутствовать на бояхъ быковъ? Разбойникъ въ отвѣтъ улыбнулся съ выраженіемъ превосходства.
   -- Я иду, куда хочу. Бываю всюду.
   Затѣмъ онъ сталъ сообщать о случаяхъ, когда видѣлъ матадора, ѣдущимъ по дорогѣ на мызу, иногда встрѣчая его одного, а иногда въ сопровожденіи кого-нибудь изъ друзей.
   -- Когда вы ѣхали изъ Севильи прикупать къ Ринконадѣ двѣ мельницы, я васъ встрѣтилъ, а у васъ было съ собой пять тысячъ дуросовъ,-- не такъ-ли? Говорите правду. Вы видите, что у меня точныя свѣдѣнія. Другой разъ вы ѣхали съ вашимъ уполномоченнымъ въ автомобилѣ и везли съ собой куда большую сумму.
   Галльярдо мало по малу припоминалъ точность сказаннаго и съ изумленіемъ смотрѣлъ на человѣка, которому все было такъ хорошо извѣстно. Чтобы доказать тореро, насколько онъ былъ великодушенъ съ нимъ, разбойникъ разсказалъ о случаѣ съ богатымъ сеньоромъ изъ Кордовы. Тотъ ѣхалъ тоже на автомобилѣ. Но Плумитасъ всадилъ пулю въ шоффера, автомобиль остановился черезъ нѣсколько шаговъ и разбойникъ свелъ старые счеты со своимъ врагомъ.
   -- Васъ я не имѣлъ въ виду останавливать. Вы не изъ богатыхъ. Такой же бѣднякъ, какъ и я, только болѣе удачливый въ своей профессіи. И если вы и нажили деньги, то сами ихъ заработали. Я люблю васъ потому, что вы отважный матадоръ, а у меня слабость къ храбрымъ людямъ. Оба мы почти товарищи, оба мы живемъ тѣмъ, что подвергаемъ жизнь свою опасности. Поэтому, я слѣдилъ за вами, чтобы никто безстыдно не ограбилъ васъ на дорогѣ, говоря, что онъ Плумитасъ.
   Разбойника прервало неожиданное появленіе, вызвавшее тѣнь неудовольствія на лицѣ тореро. Проклятье! Донья Соль! Она вошла въ накинутомъ наскоро на плечи дорожномъ пальто, съ кое какъ поспѣшно причесанными и свернутыми золотистыми волосами. Плумитасъ на мызѣ! Что за счастье! Ночью она думала о немъ, рѣшивъ ѣхать верхомъ на слѣдующее утро, въ надеждѣ встрѣтить его гдѣ-нибудь въ окрестностяхъ Ринконада. И вдругъ онъ самъ сюда явился!.. Донья Соль ожидала увидѣть нѣчто вродѣ опернаго бандита, высокаго, стройнаго, съ блѣднымъ лицомъ, одѣтаго въ черный бархатъ.
   Она озиралась по сторонамъ, но видѣла передъ собой только какого то незнакомца, что-то вродѣ полевого сторожа съ винтовкой въ рукахъ.
   -- Доброе утро, сеньора маркиза. Какъ здоровье вашего дяди сеньора маркиза?
   Галльярдо былъ пораженъ словами разбойника. Этотъ человѣкъ зналъ все и всѣхъ, онъ зналъ, кто такая донья Соль.
   Какъ бы угадывая вопросъ въ глазахъ доньи Соль, устремленныхъ на него, Плумитасъ добавилъ:
   -- Не удивляйтесь, сеньора маркиза, что я васъ знаю. Часто видѣлъ я васъ, когда вы съ маркизомъ и другими сеньорами ѣздили всаживать гаррочи въ молодыхъ бычковъ. Вы, сеньора, самая отважная и самая прекрасная женщина въ мірѣ. Мужчины должны были бы идти другъ на друга съ кинжалами изъ-за вашихъ небесныхъ глазъ.
   Бандитъ съ энтузіазмомъ, южанина отыскивалъ все новыя выраженія для прославленья красоты доньи Соль.
   Она блѣднѣла, глава ея расширялись пріятнымъ ужасомъ, и она начинала находить разбойника интереснымъ. Не явился-ли онъ на мызу только для нея? Не намѣревался-ли онъ похитить ее и увести въ горные тайники, съ голодной жадностью хищной птицы возвращаясь въ свое гнѣздо на высоты съ добычей изъ долинъ.
   Тореро тоже встревожился, услыхавъ эти восхваленія бандита. Проклятіе! У него же на мызѣ и подъ самымъ его носомъ!
   Бандитъ, казалось, быстро понялъ впечатлѣніе, произведенное его словами и добавилъ:
   -- Простите, сеньора маркиза. Это лишь болтовня, не болѣе того. У меня четверо дѣтей и жена, и бѣдняжка выплакала обо мнѣ всѣ глаза.
   И какъ бы желая выказать себя пріятнымъ доньѣ Соль, онъ сталъ осыпать восторженными похвалами ея семью. Маркизъ де Мораима одинъ изъ тѣхъ людей, которыхъ онъ болѣе всего уважаетъ въ мірѣ.
   -- Еслибъ всѣ богатые были похожи на него! Больной лихорадкой пролежалъ я въ шалашѣ одного изъ его пастуховъ долгое время. Маркизъ зналъ объ этомъ и ничего не сказалъ. Онъ распорядился, чтобы въ его имѣнія мнѣ давали все, о чемъ я попрошу и оставляли бы меня въ покоѣ. Такія вещи не забываются.
   Горячность, съ которой говорилъ бандитъ о своей благодарности маркизу ни мало не тронула донью Соль. Такъ вотъ что представляетъ изъ себя знаменитый Плумитасъ! Ничтожная личность, добрый, мирный человѣкъ,-- кроликъ, котораго всѣ, обманутые молвой, считали за волка.
   -- Какіе ужасные бываютъ богачи,-- продолжалъ бандитъ.-- Нѣкоторые изъ нихъ такъ сильно заставляютъ страдать бѣдняковъ! Близъ моей деревни живетъ богачъ, который даетъ деньги въ ростъ и человѣкъ онъ болѣе злой, чѣмъ Іуда. Я ему послалъ заявленіе, чтобы онъ не преслѣдовалъ бѣдныхъ людей. А онъ, не только не подчинился этому требованію но донесъ полиціи, чтобы меня схватили. Въ результатѣ я сжегъ ему сарай, сдѣлалъ ему еще нѣкоторыя другія непріятности, и вотъ уже болѣе полгода онъ не отваживается ни ѣхать въ Севилью, ни выйти изъ своего помѣстья изъ страха встрѣтиться съ Плумитасъ. Другой ч богачъ собирался прогнать бѣдную старушку изъ домика, въ которомъ она прожила весь вѣкъ, за то что она не платила ему годъ денегъ за квартиру. Когда стемнѣло, я отправился къ тому сеньору. Онъ только что собирался сѣсть за ужинъ съ семьей.-- "Я Плумитасъ я мнѣ нужны сто дуросовъ",-- объявилъ я ему. Онъ мнѣ далъ эти сто дуросовъ и я отнесъ ихъ старухѣ.-- "Бери, бабушка, заплати этому кровопійцѣ, а остатокъ оставь себѣ и будь здорова".
   Донья Соль смотрѣла уже теперь съ большимъ интересомъ на бандита.
   -- А убитые вами? Сколько вы убили людей?
   -- Сеньора, не будемъ говорить объ этомъ,-- сказалъ разбойникъ серьезно.
   Послѣ довольно долгаго молчанія онъ заговорилъ:
   -- Вы не можете представить себѣ, какъ я живу. Звѣрямъ живется лучше. Сплю я гдѣ могу или вовсе не сплю. То я въ одномъ концѣ губерніи, то въ другомъ. Надо держать глаза открытыми во всю и имѣть твердую руку, чтобы внушать уваженіе и страхъ. Иначе васъ продадутъ. Бѣдные люди -- добры, но бѣдность вещь злая. Еслибъ меня не боялись, уже много разъ я былъ бы схваченъ и попалъ бы въ руки полиціи. По правдѣ говоря, у меня нѣтъ друзей, кромѣ вотъ этихъ двухъ -- мой конь и вотъ это (онъ указалъ на винтовку). Иногда одиночество меня тяготитъ и я чувствую потребность видѣть людей. Давно уже желалъ я побывать въ Ринконадѣ.-- "Почему бы мнѣ не познакомиться ближе съ сеньоромъ Хуаномъ Галльярдо, разъ я такъ цѣню его и столько апплодировалъ ему?" -- Но я видѣлъ всегда васъ въ сопровожденіи друзей, или-же на мызѣ жила ваша жена, мать и дѣти вашего зятя. Я знаю, что тогда бы вышло: онѣ до смерти бы перепугались, только увидивъ Плумитасъ. Теперь-же вы пріѣхали съ сеньорой маркизой, и я себѣ сказалъ:-- "Пойду привѣтствовать этихъ сеньоровъ и поболтаю съ ними немного".
   Тонкая улыбка, которой онъ сопровождалъ эти слова устанавливала разницу между семьей тореро и этой сеньорой, давая понять, что для него не были тайной отношенія Галльярдо къ доньѣ Соль. Въ крестьянской душѣ Плумитаса продолжало жить уваженіе къ законности брака, и онъ считалъ, что можетъ себѣ позволить больше вольности съ аристократической подругой тореро, чѣмъ съ бѣдными женщинами, составлявшими его семью.
   Дѣлая видъ, что она пропускаетъ мимо ушей эти слова, донья Соль обратилась къ разбойнику съ просьбой разсказать, какъ онъ дошелъ до такого положенія.
   -- Какъ я дошелъ до этого, сеньора маркиза?.. Благодаря несправедливости и вслѣдствіе одного изъ тѣхъ несчастій, которыя обрушиваются на насъ, на бѣдныхъ. Я былъ однимъ изъ самыхъ толковыхъ въ нашей деревнѣ, и работники выбирали меня всегда своимъ представителемъ, когда нужно было чего нибудь просить у богатыхъ. Я умѣю читать и писать. Чуть-ли не мальчикомъ я былъ пономаремъ, и меня прозвали "Плумитасъ", потому что я все бѣгалъ за курами и выдергивалъ у нихъ изъ хвоста перья чтобы писать. Я женился и у насъ родился ребенокъ. Однажды ночью двое полицейскихъ постучались ко мнѣ въ домъ и увели меня изъ деревни на гумна. Кто-то стрѣлялъ у двери богатаго и эти любезные сеньоры настаивали будто это сдѣлалъ я. Я отрицалъ, а они били меня прикладами. Я опять отрицалъ и они снова били меня. Говоря кратко, они до утра били меня то прикладами, то дулами и били до тѣхъ поръ, пока сами не утомились, а я остался лежать на землѣ безъ сознанія. Связавъ мнѣ руки и ноги, они били меня, словно я былъ тюкъ, и въ то же время повторяли:-- "Вѣдь ты самый отважный во всей деревнѣ. Что же защищайся, а мы посмотримъ на твои подвиги". Это-то хуже всего пробирало меня: ихъ насмѣшки. Бѣдная моя жена лечила меня, какъ могла, ухаживая день и ночь, а я не могъ ни успокоиться, ни жить, вспоминая удары и насмѣшки. Чтобы сказать коротко: одного изъ тѣхъ двухъ полицейскихъ нашли убитымъ на гумнахъ, и я, чтобы избѣжать непріятностей ушелъ въ горы... и тамъ нахожусь и до сегодняшняго дня.
   -- У тебя рука храбрая,-- сказалъ съ восхищеніемъ Потахе.-- А другой полицейскій?
   -- Не знаю. Должно быть онъ скитается по свѣту. Тогда онъ исчезъ изъ нашего мѣстечка, просился, чтобы его перевели несмотря на всю свою храбрость, но я не забываю его и надѣюсь еще проучить. Мнѣ говорили, будто онъ на другомъ концѣ Испаніи, и я туда поѣду, пусть бы онъ былъ въ самомъ аду. Оставлю коня и ружье кому нибудь изъ друзей, чтобы они ихъ сохранили мнѣ, и поѣду по желѣзной дорогѣ, какъ какой нибудь сеньоръ. Я уже былъ въ Барселонѣ, въ Вальядолидѣ, во многихъ другихъ городахъ. Тамъ я становлюсь обыкновенно близъ казармъ и смотрю на полицейскихъ, которые входятъ и выходятъ оттуда. Это вотъ не онъ, и тотъ не онъ. Очевидно, ошибаются, давая мнѣ свѣдѣнія. Но ничего,-- я ищу его цѣлые года и непремѣнно найду. Развѣ только онъ умеръ, что было бы очень жалко.
   Донья Соль съ интересомъ слушала этотъ разсказъ. Что за оригинальная фигура Плумитасъ! Она ошиблась, считая его кроликомъ.
   Бандитъ молчалъ, нахмуривъ брови, точно опасаясь, не сказалъ ли онъ слишкомъ много, и, желая избѣгнуть новыхъ изліяній, онъ обратился къ матадору, говоря:
   -- Съ вашего позволенія я пойду въ конюшню взглянуть на мою лошадь.-- Пойдемъ со мной товарищъ!-- сказалъ онъ обращаясь къ Потахе.
   И, принявъ приглашеніе, пикадоръ вышелъ съ нимъ изъ кухни.
   Когда тореро и сеньора остались одни, Галльярдо высказалъ доньѣ Соль свое неудовольствіе. Зачѣмъ она сошла внизъ? Было большой неосторожностью показываться такому человѣку, какъ 0тотъ бандитъ, одно имя котораго всѣхъ ужасаетъ.
   Но донья Соль лишь смѣялась надъ страхомъ матадора. Бандитъ казался ей добрымъ, несчастнымъ человѣкомъ, злыя дѣла котораго увеличивала молва.
   -- Я воображала себѣ его другимъ. Но я рада во всякомъ случаѣ, что я его видѣла. Мы дадимъ ему денегъ, когда онъ будетъ уѣзжать. Какая оригинальная страна! Что за типы! И какъ интересна его охота за полицейскими по всей Испаніи.
   Между тѣмъ женщины вытащили изъ печки два большихъ котла, отъ которыхъ распространялся пріятный запахъ рагу изъ какихъ-то сосисокъ или мозговой колбасы.
   -- Завтракать, Кабальеро!-- крикнулъ Насіоналъ, который взялъ на себя обязанности мажордома на мызѣ своего матодора.
   Посрединѣ кухни стоялъ огромный столъ, покрытый скатертью, съ круглыми хлѣбцами и большимъ количествомъ бутылокъ вина. На зовъ Насіонала пришли въ кухню Плумитасъ, Потахе и многіе изъ служащихъ на мызѣ: старшій пастухъ, надсмотрщикъ работъ и всѣ остальные. Они сѣли на обѣихъ скамейкахъ вдоль стола, въ то время какъ Галльярдо взглянулъ съ нерѣшительностью на донью Соль. Ей слѣдовало бы завтракать наверху въ комнатахъ семьи. Но сеньора, смѣясь надъ этимъ указаніемъ, сѣла во главѣ стола. Ей нравилась сельская жизнь: и казалось очень интереснымъ ѣсть со всѣми этими людьми. Она пригласила матадора сѣсть рядомъ съ собой. Какой прекрасный завтракъ! Какъ она голодна!
   -- Вотъ это хорошо,-- сказалъ Плумитасъ,-- хозяева и слуги за однимъ столомъ, подобно тому какъ говорятъ, это дѣлалось въ старинныя времена. Первый разъ вижу нѣчто такое!
   И онъ сѣлъ около пикадора, держа винтовку свою между колѣнъ, взялъ ложку, отрѣзалъ увѣсистый ломоть хлѣба и сталъ быстро черпать изъ большого блюда, дымившагося подлѣ него Второе такое же блюдо стояло на другомъ концѣ стола. Однако онъ скоро какъ бы устыдился своего прожорства и пріостановился немного, считая нужнымъ объяснить:
   -- Со вчерашняго утра я ничего не бралъ въ ротъ, кромѣ кусочка хлѣба и немного молока, которые мнѣ дали въ шалашѣ пастуха. Добраго всѣмъ аппетита!..
   И онъ снова набросился на блюдо, лишь подмигивая глазами и безпрерывно двигая челюстями въ отвѣтъ на шутки Потахе объ его обжорствѣ.
   -- Пей больше, Плумитасъ,-- говорилъ Потахе, самъ любившій сильно выпить.-- Сухая ложка ротъ деретъ. Надо ее смочить.
   И пикадоръ то и дѣло пилъ и пилъ, спѣша и торопясь. Плумитасъ бралъ стаканъ въ руки не безъ колебаній. Онъ боялся вина, потерявъ къ нему привычку. Вино -- худшій врагъ для человѣка, подобнаго ему, которому нужно было быть очень бдительнымъ и всегда на сторожѣ.
   -- Но здѣсь ты среди друзей,-- говорилъ пикадоръ.-- Никто не тронетъ тебя. И еслибъ вдругъ явилась сюда полиція, я постою за тебя: возьму гаррочу и ни одинъ изъ этихъ негодяевъ не останется въ живыхъ. Мнѣ давно уже хотѣлось бы сдѣлаться кавалеристомъ горъ. Всегда влекло меня къ этому.
   -- Потахе!-- сказалъ Галльярдо, опасаясь болтливости пикадора и его близости къ бутылкамъ.
   Бандитъ хотя и пилъ мало, но все же лицо его раскраснѣлось, и маленькіе голубые глазки такъ и сверкали веселымъ блескомъ.
   Кончивъ ѣсть, онъ выпилъ еще одинъ стаканъ вина, послѣдній, налитый ему Потахе, и сидѣлъ, поддерживая голову руками, глядя молча вдаль, какъ бы въ какомъ-то оцѣпенѣніи. Внѣшность его измѣнилась: въ его глазахъ мелькали металлическіе отблески тревоги; полное лицо сводилось гримасами, которыя, казалось, вытѣсняли обычное выраженіе добродушія; въ немъ угадывалось желаніе хвастаться, разсказывать о своихъ подвигахъ.
   -- Вы вѣрно слышали о томъ, что я сдѣлалъ мѣсяцъ тому назадъ на дорогѣ въ Фредженалъ? Нѣтъ? Пустился я въ путь съ товарищемъ, чтобы остановить дилижансъ и проучить богатаго очень знатнаго сеньора, помнившаго обо мнѣ ежечасно; Я послалъ ему заявленіе, прося сто дуросовъ, а онъ взялъ да написалъ губернатору въ Севилью, кромѣ того поднялъ скандалъ и въ Мадридѣ и добивался, чтобы меня болѣе чѣмъ когда-либо преслѣдовали. По его винѣ у меня была перестрѣлка съ полицейскими, въ которой меня ранили въ ногу. Но онъ не удовольствовался и этимъ, и просилъ арестовать мою жену, словно бѣдняжка могла знать, гдѣ находится ея мужъ. Іуда этотъ не смѣлъ потомъ и выѣзжать изъ своего помѣстья, опасаясь Плумитаса, но въ это время я исчезъ, отправившись въ одно изъ тѣхъ путешествій, о которыхъ я вамъ говорилъ, и сеньоръ нашъ ободрился и поѣхалъ однажды въ Севилью по своимъ дѣламъ. и съ тѣмъ, чтобы еще больше натравить власти противъ меня. Мы поджидали дилижансъ изъ Севильи и онъ показался скоро. Товарищъ остановилъ его, а я просунулъ винтовку въ дверцу экипажа. Раздались крики женщинъ, крики дѣтей, мужчины молчали, но на нихъ не было лица. И я сказалъ путешественникамъ.-- Васъ я не трону. Успокойтесь, сеньоры. Привѣтъ вамъ, кабальеросы, и добрый вамъ путь... Пусть только выйдетъ изъ дилижанса вонъ тотъ толстякъ.
   И пришлось ему вылѣзать, хотя онъ прятался чуть-ли не подъ юбки женщинъ. Сошелъ онъ весь блѣдный, точно ему выпустили всю кровь. Дилижансъ уѣхалъ и мы остались съ нимъ одни среди дороги.
   -- Слушай, сейчасъ я дамъ тебѣ кое-что, чтобы ты помнилъ обо мнѣ.
   И далъ... Но не убилъ наповалъ, а всадилъ пулю,-- я зналъ, въ какое мѣсто,-- чтобы онъ прожилъ еще 24 часа и могъ бы, когда полицейскіе подберутъ его, сказать имъ, что его убилъ Плумитасъ. Такимъ образомъ не было мѣста недоразумѣнію и никто другой не могъ похвастаться этимъ дѣломъ.
   Донья Соль слушала бандита, вся поблѣднѣвъ, съ губами, сжатыми отъ ужаса и въ глазахъ у нея появился тотъ странный блескъ, который сопровождалъ ея таинственныя мысли.
   У Галльярдо дрогнуло лицо отъ негодованія, когда онъ шалъ этотъ жестокій разсказъ.
   -- Каждый -- мастеръ въ своемъ дѣлѣ, сеньоръ Хуанъ,-- сказалъ Плумитасъ, словно угадывая, что думаетъ матадоръ.-- Мы оба живемъ убійствомъ: вы убиваете быковъ, я -- людей. Вы богаты, на вашу долю достаются апплодисменты, я же часто голодаю, и еслибъ забылъ осторожность, то очутился бы скоро, весь изрѣшетенный пулями, лежащимъ среди поля, и мой трупъ расклевали бы вороны. Но и я мастеръ своего дѣла. Вы знаете, куда вонзить быку шпагу, чтобы онъ упалъ бездыханнымъ, а я знаю, куда всадить въ человѣка пулю такъ, чтобы онъ мгновенно умеръ, и такъ, чтобы онъ прожилъ еще немного, и такъ, чтобы онъ безумно мучился столько-то недѣль, вспоминая Плумитаса.
   Донья Соль снова задала ему вопросъ:
   -- А многихъ вы убили?
   -- Не помню всѣхъ, тридцать-ли, тридцать-ли пять человѣкъ... Гдѣ тутъ держать счетъ?.. Но я несчастный, сеньора маркиза. Всему виною тѣ, которые мнѣ. сдѣлала зло. Разъ я началъ убивать, приходится продолжать это дѣло. И еслибъ я пожалѣлъ кого-нибудь, меня тутъ же бы и съѣли.
   Наступило продолжительное молчаніе. Сеньора смотрѣла на короткія и толстыя съ обгрызанными ногтями руки бандита, но Плумитасъ не обращалъ вниманія на донью Соль, а только лишь на матадора, къ которому онъ обратился со словами:
   -- Васъ я уважаю, сеньоръ Хуанъ. Сколько разъ переодѣвался я и подвергался опасности быть пойманнымъ, чтобы только видѣть васъ. Въ Ринконадѣ я никогда не бывалъ, никогда не просилъ здѣсь ни куска хлѣба и ни полушки денегъ, какъ бы я ни былъ голоденъ и какъ-бы мнѣ ни были нужны деньги. "Сеньоръ Хуанъ для меня священенъ. Онъ зарабатываетъ хлѣбъ также какъ и я, подвергая опасности свою жизнь. Надо умѣть хранить товарищество. Мы оба одинаково играемъ со смертью. Теперь мы спокойно завтракаемъ здѣсь вмѣстѣ, но въ одинъ прекрасный день, когда Богъ отниметъ руку свою отъ насъ, меня гдѣ-нибудь найдутъ въ полѣ близъ дороги, разорваннымъ на куски, какъ бѣшеную собаку, а васъ, со всѣми вашими богатствами, унесутъ когда-нибудь съ площади ногами впередъ. И хотя газеты будутъ цѣлый мѣсяцъ говорить о случившемся съ вами несчастьи, но вы не очень то будете благодарны за это на томъ свѣтѣ.
   -- Правда, правда,-- сказалъ Галльярдо, внезапно поблѣднѣвъ отъ этихъ словъ бандита.
   -- Но вы думаете, что я боюсь смерти?-- продолжалъ Плумитасъ.-- Нѣтъ, я ни въ чемъ не раскаиваюсь и иду себѣ своей дорогой. У меня тоже есть своя гордость и удовлетворенное тщеславіе. Не забудьте, что во всей Испаніи говорятъ о Плумитасъ, что газеты разсказываютъ величайшія выдумки обо мнѣ, и даже, какъ мнѣ говорили, имѣютъ въ виду вывести меня въ театрахъ. А въ томъ дворцѣ, гдѣ собираются поболтать депутаты, почти каждую недѣлю идетъ рѣчь обо мнѣ.
   -- Кто бы меня зналъ,-- продолжалъ онъ,-- еслибъ я остался жить у себя въ деревнѣ? Справедливость, вотъ что нужно бѣднякамъ. Пусть имъ дадутъ то, что имъ принадлежитъ, а если не дадутъ пусть они берутъ себѣ сами. Надо быть волкомъ и внушать страхъ. Тогда другіе волки васъ будутъ уважать, а скотинка чуть ли не съ благодарностью дастъ себя съѣсть. Еслиже увидятъ, что ты трусъ и безсиленъ, даже овцы и тѣ не пощадятъ тебя.
   -- Я видѣлъ, что такое свѣтъ,-- продолжалъ ораторствовать бандитъ.-- Весь міръ раздѣленъ на двѣ категоріи: тѣ которыхъ стригутъ, и тѣ, которые стригутъ. Я не желаю, чтобы меня стригли я во мнѣ нѣтъ способности стричь другихъ, потому что я обладаю мужествомъ и не боюсь никого.
   Немного подумавъ, онъ добавилъ убѣжденнымъ тономъ:
   -- Я думаю, что мы съ вами, сеньоръ Хуанъ, родились на свѣтъ немножко поздно. Возьмемъ хоть, напримѣръ, Пизарро. Онъ былъ такой же бѣднякъ, какъ мы. Переплывъ моря съ двумя -- тремя дюжинами такихъ же молодцовъ, какъ онъ самъ, Пизарро овладѣлъ цѣлой страной, настоящимъ раемъ, и захватилъ необъятныя безчисленныя сокровища...
   -- Повторяю, мы родились слишкомъ поздно, сеньоръ Хуанъ, Путь намъ закрытъ теперь. Испанецъ не знаетъ, что ему дѣлать. Идти ему некуда. То, что можно было подѣлить въ мірѣ, присвоили себѣ уже англичане и другіе иностранцы. Я, который быть можетъ въ Америкѣ или въ другихъ мѣстностяхъ достигъ бы того, что сдѣлался бы королемъ, скитаюсь по дорогамъ, выпрашивая подачку, и меня называютъ даже воромъ. Вы -- такой храбрецъ -- убиваете животныхъ, и хотя и получаете апплодисменты, но я знаю, что многіе сеньоры смотрятъ на бой быковъ, какъ на низменное занятіе.
   Донья Соль прервала бандита, давъ ему совѣтъ. Отчего ему не пойти въ солдаты? Онъ можетъ бѣжать въ далекіе края, гдѣ ведутъ войны и можетъ благородно пользоваться своей храбростью.
   -- Знаю, что гожусь для этого, сеньора маркиза, и не разъ думалъ, не пойти ли мнѣ въ солдаты. Да, я былъ бы хорошимъ солдатомъ. Но куда идти? Настоящей войны нѣтъ, той войны, когда каждый съ кучкой товарищей дѣлалъ, что ему вздумается. Теперь же одни лишь людскія стада: всѣ тамъ подъ одинъ цвѣтъ и одной мѣтки. Тоже самое и тутъ, какъ вездѣ: тѣ, которые стригутъ, и тѣ, которыхъ стригутъ. Вы дѣлаете что нибудь замѣчательное, а полковникъ присвоитъ это себѣ; вы деретесь, какъ левъ, а награду получаетъ генералъ... Нѣтъ, чтобы идти въ солдаты, я также родился слишкомъ поздно.
   Онъ взялъ свою винтовку и поднялся, собираясь уходить.
   -- Прощайте. Премного благодаренъ, сеньоръ Хуанъ, за ваше вниманіе. Кланяюсь сеньорѣ маркизѣ.
   Тореро подошелъ къ бандиту, вынувъ что-то изъ кармана и тихонько сунулъ ему нѣсколько смятыхъ бумажекъ.
   -- Что это такое?-- спросилъ Плумитасъ.-- Деньги? Благодарю,-- не надо. Вы зарабатываете деньги, подвергая жизнь свою опасности. Мы съ вами товарищи. Отъ васъ я ничего не возьму, сеньоръ Хуанъ.
   -- Когда нибудь вы "убьете" въ мою честь быка, если, случится, мы съ вами увидимся въ циркѣ,-- прибавилъ Плумитасъ, и это будетъ мнѣ дороже всѣхъ сокровищъ въ мірѣ.
   Донья Соль подошла къ бандиту и, отколовъ съ груди осеннюю розу, безмолвно подала ее Плумитасу, устремивъ на него свои зеленовато золотистые глаза.
   -- Мнѣ?-- спросилъ бандитъ съ выраженіемъ изумленія.-- Мнѣ, сеньора маркиза?
   Когда донья Соль подтвердила это кивкомъ головы, онъ воткнулъ розу въ петлицу блузы близъ краснаго шарфа и, улыбаясь, воскликнулъ:
   -- Вотъ такъ хорошо. Въ жизни со мной еще не случалось ничего подобнаго.
   Суровый человѣкъ казался тронутымъ и смущеннымъ этимъ подаркомъ. Роза -- ему!..
   Онъ простился еще разъ и, пришпоривъ свою лошадь, выѣхалъ крупной рысью изъ воротъ мызы.
   Галльярдо былъ радъ, увидавъ, что Плумитасъ удаляется. Затѣмъ онъ взглянулъ на донью Соль, она стояла неподвижно, устремивъ глаза вслѣдъ всаднику, фигура котораго уже исчезала вдали.
   -- Вотъ такъ женщина!..-- съ досадой пробормоталъ матадоръ.-- Вотъ такъ безумная сеньора!..
   Счастье, что Плумитасъ былъ некрасивъ и одѣтъ въ грязныя лохмотья, словно бродяга. А еслибъ нѣтъ, она ушла бы съ нимъ.
   

VI.

   -- Какъ ты могъ, Себастіанъ, ты, имѣющій жену и дѣтей, браться за этакое сводничество... А я то еще довѣряла тебѣ, когда ты съ Хуанито отправлялся въ путешествіе! Гдѣ-же вся твоя честность, гдѣ твои идеи?
   Испуганный негодованіемъ матери Галльярдо и растроганный слезами Карменъ, Насіоналъ защищался слабо; но, услыхавъ послѣднія слова, онъ возбужденно отвѣтилъ:
   -- Сенья Ангустіасъ, не трогайте моихъ "идей". Я былъ въ Ринконадѣ потому, что мой матадоръ велѣлъ мнѣ ѣхать туда. Знаете-ли, что такое куадрилья? Все равно, что войско: дисциплина и раболѣпство. Матадоръ приказываетъ и надо повиноваться. Бой быковъ -- учрежденіе еще временъ инквизиціи, и нѣтъ болѣе реакціоннаго занятія.
   -- Фигляръ! Паяцъ!-- крикнула сеньора Ангустіасъ.-- Убирайся ты съ этими твоими сказками объ инквизиціи и реакціи! Всѣ вы вмѣстѣ взятые терзаете и убиваете эту бѣдняжку, которая цѣлыми днями льетъ потоки слезъ, словно "Dolorosa".
   -- Выслушайте меня, сеньора, поставьте себя на мое мѣсто. Матадоръ мой велитъ мнѣ ѣхать съ нимъ въ Ля Ринконада. Что въ автомобилѣ оказывается красивая дама, причемъ я тутъ? Къ тому-же я былъ не одинъ. Ѣхалъ съ нами также и Потахе...
   Мать тореро возмутилась еще болѣе:
   -- Потахе?.. Дурной человѣкъ, котораго Хуанихо не долженъ былъ бы держать въ своей куадрильи. Пьянила, который бьетъ свою жену и оставляетъ умирать съ голоду дѣтей...
   -- Хорошо. Былъ съ нами и Потахе. Я увидѣлъ въ автомобилѣ эту сеньору, племянницу маркиза, поклонницу маэстро. Вы сами знаете, что тореро живутъ публикой... Что жъ такого ужаснаго? Въ ли Ринконадѣ не произошло ничего дурного. Клянусь вамъ жизнью дѣтей моихъ, ничего дурного. Они говорили другъ другу вы, каждый провелъ ночь у себя, въ своей отдѣльной комнатѣ, не было ни одного дурного слова...
   Но Карменъ прервала его голосомъ, полнымъ слезъ:
   -- Въ моемъ домѣ,-- стонала она,-- на мызѣ... И она легла въ мою постель!.. Я раньше все знала... и молчала... молчала. Но это... уже слишкомъ.
   Себастіанъ старался утѣшить Карменъ. Совсѣмъ не такъ ужасно, какъ ей кажется. Посѣщеніе мызы полуиностранкой, знатной сеньорой, нѣсколько шальной, желавшей видѣть, какъ у себя въ деревнѣ живетъ матадоръ.
   -- Молчи, Себастіанъ,-- прервала его старуха.-- Я все знаю. У васъ тамъ былъ пиръ горой. И еще говорятъ, что съ вами былъ Плумитасъ, воръ и разбойникъ.
   Насіоналъ даже привскочилъ подъ вліяніемъ изумленія и испуга и самыя ужасныя видѣнія мелькнули у него передъ глазами: полиція, допросы, тюрьма... Нѣтъ, тутъ надо энергичнымъ образомъ отрицать возможность подобнаго происшествія, и сеньора Ангустіасъ, не очень то увѣренная въ точности переданнаго ей свѣдѣнія, кончила тѣмъ, что повѣрила ему. Хорошо, пусть не было Плумитасъ. Но за то было все остальное. Прогулка въ Ринконада съ этой женщиной... "Ты долженъ бы стыдиться своего поступка, Себастіанъ".
   Сеньора Ангустіасъ въ негодованіи до того продолжала нападать на бѣднаго Насіонала, что тотъ, уходя, рѣшилъ никогда больше не бывать въ домѣ маэстро.
   Но однажды Карменъ позвала его къ себѣ. Дѣти торговца, а также онъ самъ съ женой переѣхали всѣ въ домъ Галльрядо. Матадоръ уже долгое время избѣгалъ бывать дома и, чтобы не встрѣчаться съ женой, все еще продолжавшей на него сердиться, обѣдалъ гдѣ-нибудь въ ресторанѣ съ друзьями.
   Сидя на диванѣ съ опущенной головой и со шляпой въ рукѣ, Насіоналъ смотрѣлъ на жену своего маэстро. Она очень похудѣла; глаза ея были красны отъ слезъ и окружены глубокими темными кругами.
   -- Себастіанъ, скажите мнѣ всю правду... Что произошло въ ли Ринконада? Что вы видѣли, что вы думаете?
   Ахъ, добрый Насіоналъ! Съ какой благородной гордостью онъ поднялъ голову, довольный тѣмъ, что можетъ утѣшить несчастную... Что онъ видѣлъ? Онъ ничего дурного не видѣлъ.
   -- Клянусь вамъ моей матерью... По моему они только лишь друзья!.. Теперь -- было-ли что, дурное между ними, этого я не знаю. Люди говорятъ здѣсь много... болтаютъ... Но столько выдумываютъ лжи. Не обращайте вниманія на болтовню, сеньора Карменъ.
   Но она снова настаивала. Что произошло на мызѣ? Мыза была ея домомъ, и это-то и возмущало ее, такъ какъ вмѣстѣ съ невѣрностью она видѣла здѣсь нѣчто вродѣ святотатства и прямого оскорбленія ея личности.
   -- Вы считаете меня глупой, Себастіанъ? Нѣтъ, я все вижу и понимаю... Когда онъ ей поднесъ въ своемъ "бриндисѣ" быка и вернулся домой съ ея брилльянтовымъ кольцомъ, я тогда уже догадалась... А теперь я все знаю, все... Всегда найдутся люди, которые передадутъ и мнѣ разсказывали, какъ они разъѣзжали вмѣстѣ, точно цыгане...
   -- Все это сплетни, клевета...
   -- Нѣтъ. Я хорошо знаю Хуана. Вы думаете, что это впервые? Сколько уже у него было разныхъ связей... дюжины... Но эта женщина не то, что остальныя. Хуанъ безъ ума отъ нея, а она стыдится, что оказала благосклонность тореро... Теперь она уѣхала... Вы не знали этого? Она уѣхала, потому что Севилья ей наскучила. У меня есть люди, которые все передаютъ мнѣ... Она уѣхала, не простившись съ Хуаномъ, и когда онъ на дняхъ явился къ ней, ее уже не было въ Севильѣ. А теперь онъ грустенъ, какъ больная лошадь, ходитъ съ похороннымъ лицомъ и пьетъ, чтобы развеселиться... Нѣтъ, онъ не забываетъ этой женщины, и мы никогда больше не примиримся и не сойдемся съ нимъ снова... Онъ мнѣ опротивѣлъ...
   Карменъ говорила энергично, и въ ея глазахъ сверкала ненависть.
   -- Ахъ, эта женщина! Какъ она измѣнила его. Онъ сталъ не узнаваемъ. Теперь онъ ведетъ дружбу все съ богатыми сеньоритосами, играетъ въ карты, проигрываетъ, дѣлаетъ долги. И насъ онъ хотѣлъ бы всѣхъ передѣлать. Думая о другой, онъ желалъ бы чтобы мы съ мамой одѣвались, какъ она. Онъ стыдится насъ.
   Бандерильеро протестовалъ. Нѣтъ, это не вѣрно. Хуанъ -- добрый и дѣлаетъ все это потому только, что очень любитъ семью и желалъ бы, чтобы и она пользовалась всякими удобствами и роскошью.
   -- Сенья Карменъ, подумайте о томъ, какъ многіе завидуютъ вамъ. Вы -- жена самаго отважнаго изъ тореро, у васъ денегъ безъ счета, и вы полная хозяйка всего, потому что маэстро все предоставляетъ вамъ.
   Глаза Карменъ наполнились слезами.
   -- Я лучше желала бы быть женой башмачника! Сколько разъ я это думала. Тогда я была бы счастливѣе: его не отнимали бы у меня красивыя женщины. Пусть бы мы знали нужду, но по воскресеньямъ мы бы отдыхали и гуляли съ нимъ. Ахъ, еслибъ у насъ былъ ребенокъ! Еслибъ Хуанъ видѣлъ у себя въ домѣ своего родного малютку! Мое несчастье, что у насъ нѣтъ дѣтей...
   Послѣ этого разговора бандерильеро ушелъ отыскивать маэстро и встрѣтилъ его у дверей "Cuarento y Cinco".
   -- Хуанъ, я видѣлъ твою жену. Съ каждымъ днемъ она груститъ все больше. Ты бы примирился съ ней.
   -- Проклятье! Это не жизнь! Хоть бы въ это воскресенье меня поднялъ на рога быкъ; всему дѣлу былъ бы конецъ!
   Галльярдо не скрывалъ своего тяжелаго настроенія. Его приводили въ отчаяніе безмолвіе жены и еще больше бѣгство доньи Соль, не сказавшей ему ни слова, не простившейся съ нимъ хотя бы двумя строчками.
   Въ воскресенье предстоялъ въ тотъ годъ послѣдній бой быковъ, въ которомъ участвовалъ Галльярдо.
   Онъ одѣвался для боя безъ прежняго суевѣрнаго страха, какъ то весело, въ нервномъ возбужденіи. Только искусство его -- истина: оно несетъ ему восторженное поклоненіе толпы и безсчетное количество денегъ. А семья и любовь -- одни лишь осложненія жизни, однѣ лишь непріятности.
   Съ перваго момента своего появленія въ редонделѣ Галльярдо развилъ какую-то особую нервную дѣятельность. Въ публикѣ замѣчалось нѣкоторое нерасположеніе къ тореро. Ему апплодировали, какъ всегда, но энтузіазмъ былъ сильнѣе и горячѣе на скамьяхъ тѣневой стороны амфитеатра, гдѣ виднѣлись симметрическіе ряды бѣлыхъ сомбреро, чѣмъ на скамьяхъ солнечной стороны, гдѣ публика была болѣе шумная и разношерстная.
   Галльярдо угадывалъ опасность. Пусть только ему не повезетъ, и половина цирка вскочитъ на ноги, крича и свистя, называя его неблагодарнымъ и непризнательнымъ къ тѣмъ, которые его возвысили.
   Онъ убилъ перваго быка не особенно блестяще. Какъ всегда Галльярдо отважно бросился на быка, но шпага соскользнула и попала въ кость. Поклонники апплодировали: шпага была хорошо направлена и онъ не виноватъ въ неудачѣ. Второй разъ шпага опять попала въ то-же мѣсто, и быкъ, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, отбросилъ ее. Въ третій разъ, взявъ изъ рукъ Гарабато новую шпагу, матадоръ, наконецъ, попалъ въ чувствительное мѣсто, и быкъ грохнулся на землю, уткнувшись рогами въ песокъ.
   Зрители съ тѣневой стороны апплодировали, въ то время какъ публика солнечной стороны разразилась свистками и бранью.
   -- Сахарная куколка! Аристократъ!..
   Когда Галльярдо вторично взялъ въ руки мулету и шпагу, чтобы сразить своего второго быка, онъ приказалъ Насіоналу завлечь плащемъ быка къ солнечной части амфитеатра, туда, гдѣ сидѣло простонародье.
   Матадоръ хорошо зналъ публику. Нужно было польстить зрителямъ солнечной стороны, буйнымъ и неистовымъ.
   Движеніе радостнаго удивленія простонародья встрѣтило этотъ маневръ. Выдающійся моментъ зрѣлища -- смерть быка -- разыграется теперь у нихъ на глазахъ, а не на далекомъ разстояніи, какъ почти всегда случалось, для удобства богатыхъ, которые садились въ тѣни.
   Быкъ, оставшись на нѣсколько минутъ одинъ на солнечной сторонѣ редонделя, замѣтилъ еще не убранный трупъ лошади. Онъ поднялъ на рога эту несчастную тушу и потомъ отбросилъ. Еще разъ вернулся онъ къ трупу и снова всадилъ въ него свои рога. Публика смѣялась надъ его безразсуднымъ упорствомъ.
   Но общее вниманіе привлекъ теперь Галльярдо: онъ переходилъ редондель мелкимъ шагомъ со сложенной мулетой въ одной рукѣ и игралъ шпагой въ другой, какъ палкой.
   Вся публика солнечной стороны апплодировала, довольная тѣмъ, что матадоръ близко подошелъ къ нимъ.
   Галльярдо собрался было позвать Насіонала и приказать ему убрать трупъ лошади, но въ это время знакомый голосъ о кликнулъ его.
   -- Добрый вечеръ, сеньоръ Хуанъ. Мы будемъ теперь горячо апплодировать вамъ.
   Галльярдо увидѣлъ въ первомъ ряду скамеекъ положенный на баррьеръ чакетонъ, въ который упирались локти человѣка съ широкимъ добродушнымъ, гладко выбритымъ лицомъ и въ надвинутой до ушей шляпѣ.
   Галльярдо узналъ его. Это былъ Плумитасъ.
   Онъ исполнилъ свое обѣщаніе и отважился сидѣть среди 12 тысячъ человѣкъ и привѣтствовать матадора, чувствовавшаго благодарность за такое довѣріе къ нему, Галльярдо изумляла смѣлость бандита. Явиться въ Севилью, на площадь, вдали отъ горъ и пустынныхъ мѣстъ, гдѣ ему легко было защищаться, быть-одному, безъ своихъ товарищей -- коня и винтовки -- и все это лишь для того, чтобы видѣть, какъ Галльярдо сразитъ быковъ! Изъ нихъ двухъ Плумитасъ наиболѣе мужественный.
   Къ тому же Галльярдо вспомнилъ о томъ, что лишь будучи въ хорошихъ отношеніяхъ съ бандитомъ, можно спокойно жить въ деревнѣ. Онъ "поднесетъ" быка ему.
   Галльярдо улыбнулся Плумитасъ, снялъ шляпу и крикнулъ, обернувшись къ толпѣ, но устремивъ глаза на бандита:
   -- Итакъ, для васъ!
   Потомъ Галльярдо повернулъ голову, чтобы поклониться Плумитасъ, продолжавшему сидѣть, улыбаясь, подперевъ руками свое круглое лицо, и крикнулъ снова:
   -- Для васъ, товарищъ!
   Онъ поднялъ шпагу, собираясь кинуться на быка, но въ это самое мгновеніе ему показалось, что земля задрожала, отбросивъ его на далекое разстояніе, что циркъ рушится, все вокругъ него почернѣло и подулъ вендавалъ {Юго-западный вѣтеръ.} съ жестокимъ свистомъ и ревомъ. Онъ почувствовалъ, что голова у него точно лопается, смертельная тоска сжимаетъ грудь, и онъ упалъ въ глубокую и безконечную пустоту, въ полное безсознаніе.
   Быкъ, въ то самое мгновеніе, когда Галльярдо намѣревался сразить его, неожиданно набросился на матадора. Ударъ головой и рогами былъ ужасенъ.
   Человѣкъ оказался смятымъ и очутился подъ ногами животнаго. Быкъ, направлявшійся къ трупу лошади, почувствовалъ между ногами препятствіе и, презрѣвъ лошадь, обернулся, чтобы снова наброситься на блестящій предметъ, лежавшій на пескѣ, поднялъ его однимъ рогомъ, отбросилъ на разстояніе нѣсколькихъ шаговъ послѣ короткаго встряхиванія и собирался напасть на него въ третій разъ.
   Толпа, ошеломленная быстротой, съ которой все это случилось, пребывала въ молчаніи: всѣ груди были подавлены страхомъ. Онъ убьетъ его!.. Быть можетъ, уже убилъ. Но вскорѣ громкій возгласъ публики прервалъ это тоскливое молчаніе. Между животнымъ и его жертвой мелькнулъ красный плащъ, накинутый почти на самую голову быка сильными руками.
   Это сдѣлалъ Насіоналъ. Побуждаемый отчаяніемъ, онъ бросился на животное, чтобы спасти маэстро, рискуя быть взятымъ на рога. Быкъ, ошеломленный новой помѣхой, кинулся на Насіонала, повернувшись хвостомъ къ упавшему. Бандерильеро, попавшій какъ разъ подъ самые рога, бѣжалъ на задъ, махая плащемъ, довольный тѣмъ, что быкъ удалялся отъ раненаго.
   Публика какъ будто забыла матадора, увлеченная этимъ новымъ приключеніемъ. Насіоналъ долженъ будетъ тоже пасть: ему не удастся избѣгнуть опасности животное вѣдь почти что уже подняло его на рога. Мужчины кричали, точно крики ихъ могли оказать помощь преслѣдуемому; женщины вздыхали, отворачивая голову.
   Наконецъ бандерильеро ухитрился воспользоваться мгновеніемъ, когда звѣрь опустилъ голову, чтобы поднять его на рога, и ловко отскочилъ въ сторону, въ то время какъ быкъ слѣпо несся впередъ съ разорваннымъ плащемъ на рогахъ.
   Волненіе разразилось оглушительнымъ взрывомъ рукоплесканій. Измѣнчивая толпа, воспріимчивая лишь къ опасности данной минуты, апплодировала Насіоналу. Это было одно изъ лучшихъ мгновеній его жизни. Публика рукоплескала ему и не обращала вниманія на безжизненное тѣло Галльярдо, котораго унесли съ редонделя тореро и служители цирка.
   Въ городѣ въ тотъ вечеръ только и было разговора, что о несчастномъ случаѣ съ Галльярдо. Никогда еще его такъ сильно не ранилъ быкъ. Тотчасъ-же во многихъ испанскихъ городахъ вышли вечернія добавленія къ газетамъ; и печать всей Испаніи давала отчетъ о случившемся съ подробными комментаріями. Телеграфъ функціонировалъ также, какъ еслибы политическій дѣятель палъ жертвой покушенія на его жизнь.
   Около цирка былъ разставленъ нарядъ полиціи, чтобы толпа, жаждущая извѣстій, не ворвалась въ цирковую больницу.
   Насіоналъ, одѣтый еще въ боевой костюмъ, выходилъ нѣсколько разъ, нахмуривъ брови, разстроенный, сердясь и крича, почему не готово все нужное для перенесенія маэстро къ нему на домъ.
   Увидавъ бандерильеро, народъ забывалъ о раненомъ, чтобы поздравить его:
   -- Сеньо Себастіанъ, вы были превосходны... Еслибъ не вы...
   Но Насіоналъ отказывался отъ поздравленій: ничего нѣтъ значительнаго въ томъ, что онъ сдѣлалъ. Важнѣе всего, что бѣдный Хуанъ лежитъ въ больницѣ цирка и борется со смертью.
   Когда совсѣмъ стемнѣло, Галльярдо былъ вынесенъ изъ цирка на носилкахъ. Толпа шла молча за нимъ. Путешествіе было продолжительно. Доктора цирка шли сзади носилокъ, а съ ними маркизъ де Мораима и донъ Хосе -- уполномоченный, который, казалось, былъ близокъ къ обмороку.
   Толпа была опечалена. Это было грустное шествіе, словно случилось одно изъ тѣхъ національныхъ несчастій, которыя уничтожаютъ различіе сословій и равняютъ всѣхъ въ общемъ горѣ.
   -- Что за несчастье, сеньоръ маркизъ,-- сказалъ Мораиму крестьянинъ съ полнымъ какъ луна лицомъ, блондинъ съ перекинутымъ черезъ плечо чакетономъ. Онъ уже раза два отталкивалъ одного изъ носильщиковъ, чтобы встать на его мѣсто. Маркизъ посмотрѣлъ на него съ симпатіей.
   -- Да, большое несчастье.
   -- Думаете-ли вы, что онъ умретъ, сеньоръ маркизъ?
   -- Опасаются этого. Развѣ только его спасетъ чудо: онъ очень плохъ.
   Когда принесли Хуана къ нему въ домъ, во дворѣ послышались раздирающіе крики отчаянія. На улицѣ кричали и рвали себѣ волосы женщины -- сосѣдки и пріятельницы семьи матадора, думавшія, что Хуанихо уже умеръ.
   Потахе съ другими товарищами долженъ былъ раздавать направо и налѣво пинки, чтобы вслѣдъ за носилками толпа не ворвалась въ домъ. Вся улица была запружена народомъ и всѣ смотрѣли въ окна дома, стараясь угадать, что тамъ происходитъ.
   Со всевозможной осторожностью уложили матадора въ постель. Онъ открылъ на мгновеніе глаза, почувствовавъ руку въ своихъ рукахъ и слегка улыбнулся, увидѣвъ Карменъ, но Карменъ столь-же блѣдную, какъ и онъ самъ, съ сухими глазами, посинѣвшими губами, съ выраженіемъ ужаса на лицѣ, точно она сама была при смерти.
   Друзья матадора потребовали, чтобы Карменъ удалилась: раненаго нужно оперировать, а присутствіе жены можетъ волновать сеньора Хуана.
   Уполномоченный телеграфировалъ доктору Руису въ Мадридъ, прося его пріѣхать. Послѣ того донъ-Хосе обратился опять къ докторамъ, сдѣлавшимъ на скорую, руку первую перевязку раненому въ цирковой больницѣ, спрашивая, что они думаютъ. Теперь они выказывали уже болѣе оптимизма. Возможно, что онъ и не умретъ. Въ организмѣ его такая масса энергіи! Самое ужасное -- сотрясеніе -- вынесено имъ; другого оно убило бы на мѣстѣ. Но онъ уже вышелъ изъ коллапса, пришелъ въ себя, хотя слабость его еще очень велика. Рана на рукѣ не столь значительна. За то кость ноги раздроблена. Галльярдо можетъ остаться хромымъ на всю жизнь.
   Донъ Хосе возмущался тѣмъ спокойствіемъ, съ которымъ доктора обсуждали положеніе Галльярдо.
   -- Этого не можетъ быть. Вы считаете логичнымъ, чтобы Галльярдо жилъ и не былъ больше тореро? Кто же его замѣнитъ?.. Этого не можетъ быть, говорю я. Единственный человѣкъ въ мірѣ... и хотятъ, чтобы онъ бросилъ свою профессію.
   На слѣдующее утро, когда прибылъ экспрессъ изъ Мадрида, уполномоченный встрѣтилъ доктора Руиса. Тотъ пріѣхалъ безъ всякаго багажа въ одномъ лишь платьѣ. Получивъ телеграмму, въ, не медля ни минуты, сѣлъ на поѣздъ.
   Поговоривъ съ докторами, сдѣлавшими первую перевязку, докторъ Руисъ подошелъ съ веселымъ видомъ къ больному:
   -- Побольше мужества, добрый другъ. Отъ этого ты еще но погибнешь. Вѣдь ты родился подъ счастливой звѣздой.
   И докторъ прибавилъ, обращаясь къ коллегамъ:
   -- Но что за великолѣпное животное этотъ Хуанильо! Съ другимъ на его мѣстѣ намъ не пришлось бы уже возиться!
   Онъ осмотрѣлъ раненаго съ самымъ большимъ вниманіемъ. Положеніе очень тяжелое, но поправимое.
   -- Тотъ, кто не умираетъ на мѣстѣ, почти всегда можно сказать, что спасся. Дѣло только во времени.
   Въ теченіе трехъ дней Галльярдо долженъ былъ подвергаться ужасающимъ операціямъ. Онъ громко кричалъ отъ боли, такъ какъ его слабость не позволяла анестезировать его. Изъ ноги докторъ Руисъ извлекъ множество осколковъ раздробленной берцовой кости.
   -- Кто говорилъ, что ты будешь неспособенъ на борьбу съ быками?-- воскликнулъ докторъ, довольный искусно сдѣланной операціей.-- Нѣтъ, сынъ мой, ты еще будешь подвизаться, и публика будетъ рукоплескать тебѣ.
   Уполномоченный поддакивалъ этимъ словамъ. Тоже думаетъ и онъ. Развѣ можетъ такъ окончить свою карьеру этотъ "единственный человѣкъ въ мірѣ?"
   По распоряженію доктора Руиса семья тореро была переведена въ домъ дона-Хосе. Женщины мѣшали; близость ихъ невыносима въ часы операціи: достаточно было стона тореро, чтобы въ тотъ-же мигъ на него въ отвѣтъ со всѣхъ концовъ дома, словно печальное эхо, раздавались крики и рыданія матери я сестры Хуана, и нужно было силой удерживать Карменъ, которая билась какъ безумная и рвалась къ мужу.
   -- Моя вина, я это знаю,-- говорила она съ отчаяніемъ Насіоналу.-- Не разъ я повторяла: пусть бы его поднялъ на рога быкъ, и сразу этимъ положилъ всему конецъ! Я была очень дурная: я отравляла ему жизнь...
   Напрасно бандерильеро припоминалъ во всѣхъ подробностяхъ происшествіе, чтобы убѣдить ее, насколько несчастіе было случайно. Нѣтъ! Галльярдо, по ея мнѣнію, хотѣлъ покончить съ собой, и еслибы не Насіоналъ, его унесли бы мертвымъ изъ редонделя.
   Когда операціи были окончены, семья матадора вернулась домой. Карменъ медленными шагами вошла въ комнату раненаго, опустивъ глаза, словно пристыженная своей прежней враждебностью.
   -- Какъ твое здоровье?-- спросила она, взявъ руку раненаго обѣими руками. И такъ и осталась сидѣть, безмолвная и робкая въ присутствіи доктора Руиса и другихъ друзей, не отходившихъ отъ постели больного.
   Еслибы не было постороннихъ, она встала бы передъ мужемъ на колѣни, чтобы выпросить у него прощеніе. Бѣдняжка! Своей жестокостью она довела его до отчаянія, побудивъ его искать смерти. Надо теперь все предать забвенію.
   Галльярдо очень измѣнился Страшно блѣдный и исхудавшій, онъ точно сталь трусливымъ послѣ страшныхъ операцій вынесенныхъ имъ въ полномъ сознаніи. Его прежняя твердость въ перенесеніи боли исчезла, и онъ стоналъ при малѣйшемъ безпокойствѣ.
   Его комната обратилась въ мѣсто сборища, гдѣ въ теченіе дня перебывали всѣ наиболѣе извѣстные любители боя быковъ. Дымъ сигаръ смѣшивался здѣсь съ запахомъ іодоформа и другихъ сильныхъ запаховъ. Среди лекарствъ, бинтовъ, ваты и марли виднѣлись бутылки съ виномъ, которымъ угощали посѣтителей.
   Чаще всего и больше всего разговаривалъ докторъ Руисъ, на котораго Насіоналъ устремлялъ глаза, полные удивленія и восхищенія. Какъ много знаетъ этотъ человѣкъ! Однако Насіоналъ настаивалъ на своемъ мнѣніи: бой быковъ -- реакціонное дѣло. Онъ не обращалъ вниманія на насмѣшки донъ-Хосе, такъ какъ, хоть онъ и уважалъ дона-Хосе, но говорилъ только для доктора Руиса. Во всемъ виноватъ Фернандо VII, да, сеньоръ, этотъ тиранъ, который, закрывъ университеты и открывъ школу тауромакіи въ Севильѣ, сдѣлалъ ненавистнымъ искусство боя быковъ.-- Да будетъ проклятъ тиранъ!-- восклицалъ бандерильеро. Онъ хорошо зналъ политическую исторію страны въ связи съ тауромакіей, и, по его мнѣнію, бой быковъ -- пережитокъ старыхъ временъ, варварское занятіе. Но и тутъ есть дѣятели, заслуживающіе такого же уваженія, какъ и остальные люди.
   -- Откуда ты взялъ эту реакціонность?-- говорилъ докторъ.-- Напротивъ, бой быковъ -- прогрессъ,-- добавлялъ онъ улыбаясь.-- Понимаешь-ли, Себастіанъ? Прогрессъ въ обычаяхъ нашей страны, смягченіе тѣхъ кровавыхъ народныхъ развлеченій, которымъ предавались испанцы въ старинныя времена.
   И Руисъ, со стаканомъ въ рукахъ, говорилъ и говорилъ, останавливаясь только, чтобы выпить глотокъ вина.
   -- Что бой быковъ беретъ начало изъ самыхъ древнихъ временъ нашей исторіи, это невѣрно. Убивали быковъ для развлеченія зрителей, но настоящаго боя быковъ, такого, какъ теперь, не существовало. Сидъ сражался съ быками, согласенъ. Мавританскіе и христіанскіе рыцари тоже дѣлали это иногда, однако не существовало профессіональныхъ тореро, не убивали быковъ благороднымъ образомъ, соотвѣтствующимъ правиламъ искусства. Только въ нѣкоторыхъ случаяхъ, при свадьбѣ королей или при заключеніи мира устраивали праздникъ боя быковъ.
   Но профессіональныхъ борцовъ -- тореро -- не было, и только рыцари-тореро, верхомъ на бонахъ, блистая шелковой одеждой, подвизались на глазахъ своихъ дамъ на площадяхъ. Если быкъ сбрасывалъ ихъ съ лошади, они обнажали шпагу и съ помощью лакеевъ, убивали животное, нанося ему раны, куда попало, не подчиняясь никакимъ правиламъ. А когда бой быковъ бывалъ народный, толпа врывалась въ циркъ и набрасывалась на быка, убивая его ударами кинжаловъ.
   Докторъ Руисъ настаивалъ на своей мысли. Въ срединѣ XVIII в., когда инквизиція, ослабѣвшая и одряхлѣвшая, не осмѣливалась развлекать толпу ауто да фе, когда испанцы утомились скитаться по всему свѣту, и не было уже войнъ ни въ Италіи, ни во Фландріи, а завоеваніе Америки окончилось, также какъ и безпрерывный приливъ туда искателей приключеній,-- тогда то получило начало искусство боя быковъ, тогда образовались куадрильи профессіональныхъ тореросовъ, были установлены правила борьбы съ быками, и созданы въ томъ видѣ, какъ мы теперь на нихъ присутствуемъ, забавы съ пикадорами, бандерильясами и т. д. Бой быковъ сталъ демократичнымъ, превратившись въ профессію. Рыцари были замѣнены плебеями, получавшими деньги за то, что подвергали свою жизнь опасности, и народъ являлся массами въ циркъ, какъ единственный властелинъ его, господинъ своихъ дѣйствій, и могъ оскорблять со скамеекъ амфитеатра тѣ самыя власти, которыя внушали ему страхъ на улицѣ. Потомки тѣхъ, которые съ благоговѣйнымъ религіознымъ энтузіазмомъ присутствовали на сожженіи еретиковъ и евреевъ, теперь съ шумными криками присутствовали при борьбѣ человѣка съ быкомъ, борьбѣ, гдѣ только изрѣдка дѣло кончается смертью борца. Развѣ это не прогрессъ?
   Когда въ серединѣ XVIII вѣка Испанія отказалась отъ далекихъ войнъ и новыхъ колонизацій, и постепенно угасала холодная религіозная жестокость, вотъ когда наступилъ разцвѣтъ для тореро. Народный героизмъ требовалъ новыхъ путей для достиженія извѣстности и богатства. Жестокость толпы, привыкшей къ зрѣлищамъ смерти, нуждалась въ спасительномъ клапанѣ, чтобы дать излиться душѣ, воспитанной въ теченіе вѣковъ въ созерцаніи казней. Ауто да фе были замѣнены боями быковъ.
   -- Прогрессъ,-- продолжалъ докторъ.-- Мнѣ, по крайней мѣрѣ, это кажется очевиднымъ. Поэтому я, будучи во всемъ революціонеромъ, не стыжусь говорить, что мнѣ нравится бой быковъ. Человѣкъ время отъ времени нуждается въ маленькой долѣ дикости; она какъ бы даетъ новую энергію для продолженія существованія и прерываетъ его монотонность. И алкоголь вѣдь вредная вещь, но мы почти всѣ его пьемъ. Бой быковъ варварство? Согласенъ съ этимъ. Но онъ не единственное варварское зрѣлище въ мірѣ жажда дикихъ и неистовыхъ удовольствій -- болѣзнь, которой еще страдаютъ въ равной степени всѣ народы Поэтому я возмущаюсь, когда вижу иностранцевъ, устремляющихъ негодующіе взоры на Испанію, какъ будто только здѣсь существуютъ дикія зрѣлища.
   И докторъ возставалъ противъ безполезныхъ лошадиныхъ скачекъ, на которыхъ гораздо больше умираетъ людей, чѣмъ на бояхъ быковъ; противъ охоты на крысъ съ тренированными собаками въ присутствіи образованной публики; вообще противъ всего современнаго спорта, изъ котораго борцы выходятъ съ переломанными ногами, раздробленными черепами, сплющенными носами; возставалъ докторъ Руисъ также и противъ дуэли.
   -- Быкъ и лошадь -- говорилъ Руисъ,-- вызываютъ слезы у тѣхъ людей, которые у себя на родинѣ не кричатъ, когда видятъ, какъ на ипподромѣ издыхаетъ загнанная скаковая лошадь съ переломанными ногами; не кричатъ и тѣ, которые считаютъ необходимымъ дополненіемъ всякаго большаго города учрежденіе въ немъ зоологическаго сада.
   Докторъ Руисъ возмущался, что во имя цивилизаціи придаютъ анаѳемѣ бой быковъ, какъ варварское и кровавое развлеченіе и во имя той же цивилизаціи помѣщаютъ въ зоологическомъ саду самыхъ вредныхъ и безполезныхъ въ мірѣ животныхъ и тамъ содержатъ ихъ съ княжеской роскошью. Къ чему это? Наука знаетъ этихъ звѣрей отлично и занесла ихъ въ руководства и каталоги. Если же всякое истребленіе жизни вызываетъ ужасъ въ нѣкоторыхъ сердцахъ, почему же они не возстаютъ противъ скрытыхъ трагедій, разыгрывающихся ежедневно въ клѣткахъ зоологическихъ садовъ? Козу, съ ея дрожащимъ блеяніемъ и безполезными рогами, бросаютъ, беззащитную, на растерзаніе пантеры, и дикій звѣрь вонзаетъ свои когти во внутренности жертвы, обагряя дымящейся кровью свою морду и ломая зубами кости. Несчастные кролики, вырванные изъ душистой тишины лѣса, трепещутъ отъ страха подъ дыханіемъ боа, который, словно гипнотизируя ихъ своими глазами, предательски приближается къ нимъ, извиваясь размалеванными, чешуйчатыми кольцами, чтобы задушить ихъ въ ледяныхъ тискахъ. Сотни бѣдныхъ животныхъ, заслуживающихъ уваженія своей слабостью, умираютъ для поддержанія существованія дикихъ звѣрей, вполнѣ безполезныхъ, сохраняемыхъ и питаемыхъ въ городахъ, считающихъ себя наиболѣе цивилизованными. И оттуда, изъ этихъ городовъ, несется крикъ негодованія противъ испанскаго варварства, потому что отважные и ловкіе люди, подчиняясь неоспоримымъ правиламъ искусства, убиваютъ надменное и внушающее страхъ животное при солнечномъ сіяніи, при блескѣ дневного свѣта, въ присутствіи разношерстной и шумной толпы, соединяя съ возбужденіемъ опасности очарованіе живописной красоты...
   -- Насъ оскорбляютъ, потому что мы теперь незначительная величина...-- продолжалъ возмущаться докторъ Руисъ.-- Теперь повелительницей міра является Англія и во всемъ свѣтѣ въ ходу качки лошадей. Пусть мнѣ не говорятъ объ иностранцахъ. Я восхищаюсь имя потому, что они дѣлали революціи, и многимъ изъ того, что мы думаемъ, мы обязаны имъ. Но относительно боя быковъ я не согласенъ: они говорятъ одинъ лишь вздоръ.
   И неистовый докторъ съ слѣпымъ фанатизмомъ смѣшивалъ въ своемъ негодованіи всѣ народы нашей планеты, гнушающіяся боя быковъ и въ то же время поддерживающіе другія кровавыя развлеченія, которыя нельзя оправдать ничѣмъ.
   Пробывъ десять дней въ Севильѣ, докторъ счелъ нужнымъ вернуться въ Мадридъ.
   -- Добрый другъ,-- объявилъ онъ больному,-- теперь ты не нуждаешься уже во мнѣ, а у меня масса дѣла. Черезъ два мѣсяца ты будешь на ногахъ, здоровъ и силенъ.
   Во время своей болѣзни, когда его мучила лихорадка, одна мысль, всегда одна и та же, преслѣдовала неотступно Галльярдо. Онъ вспоминалъ донью Соль. Знаетъ-ли эта женщина объ его несчастій?
   Однажды матадоръ рѣшился спросить о ней своего уполномоченнаго.
   -- Да, милый,-- отвѣтилъ донъ Хосе,-- она вспомнила о тебѣ и прислала мнѣ телеграмму изъ Ниццы черезъ три дня послѣ лучившагося съ тобой несчастья. Навѣрное, она прочла о немъ въ газетахъ. О тебѣ вѣдь говорили вездѣ и всюду, точно о королѣ.
   Но этого казалось мало для Галльярдо: онъ ждалъ отъ доньи Соль писемъ, и донъ Хосе пришлось выдумывать цѣлую несуществующую переписку, адресованную будто бы то маркизу, то ему, гдѣ донья Соль посылала привѣтъ тореро и спрашивала о его здоровьѣ.
   Предсказаніе доктора Руиса оправдалось. Черезъ два мѣсяца матадоръ былъ здоровъ, и только и мечталъ о томъ времени, когда ему можно будетъ вернуться на редондель. Его томила тоска по апплодисментамъ публики, словно онъ былъ начинающій.
   Чтобы укрѣпить свое здоровье, Галльярдо рѣшилъ провести остатокъ зимы въ Ринконадѣ. Здѣсь охота и продолжительныя прогулки дадутъ ему новыя силы.
   Прежде, чѣмъ уѣхать въ Ля-Ринконаду, сеньора Ангустіасъ пожелала, чтобы сынъ ея преклонилъ колѣни передъ образомъ Пресвятой Дѣвы de la Esperanza. Это былъ данный ею обѣтъ, когда къ ней въ домъ принесли на носилкахъ ея Хуана, блѣднаго и неподвижнаго, какъ мертвецъ.
   Въ церкви, украшенной цѣлымъ лѣсомъ цвѣтовъ, была заказана обѣдня съ оркестромъ и съ пѣніемъ, словно опера на Пасхѣ въ театрѣ Санъ Фернандо. Затѣмъ священники затянули Те Deum -- благодарственный молебенъ за спасеніе сеньора Хуана Галльярдо, совершенно также, какъ во время пріѣзда въ Севилью короля.
   У дверей церкви собралась масса нищихъ. Они дрались изъ-за пригоршней мелкихъ монетъ, которыхъ, впрочемъ, хватило на всѣхъ: маэстро Галльярдо былъ очень щедръ. Сеньора Ангустіасъ плакала, выходя изъ церкви, а матадоръ, улыбающійся и великолѣпный, велъ подъ руку жену, которая шла, вся трепещущая тѣ волненія, и опускала глава, полные слезъ.
   Карменъ казалось, что теперь она вторично обвѣнчалась съ Хуаномъ.
   

VII.

   Когда наступила Страстная недѣля, Галльярдо доставилъ большую радость своей матери.
   Въ предшествующіе годы матадоръ принималъ участіе въ процессіи братства Іисуса "del Gran Poder", одѣтый въ черную тунику съ высокимъ капюшономъ и съ маской на лицѣ, черезъ которую виднѣлись только глаза.
   Членами этого братства были почти одни лишь сеньоры, я тореро, увидавъ себя на пути къ успѣху, вступилъ въ это общество, избѣгая народныхъ братствъ, въ которыхъ богомолье сопровождалось всегда пьянствомъ и скандалами.
   Галльярдо говорилъ съ гордостью и важностью объ этой религіозной ассоціаціи. Все здѣсь точно, и тутъ строгая дисциплина, словно въ войскѣ. Когда въ ночь Страстного четверга на часахъ колокольни Санъ-Лоренцо пробьетъ два часа пополуночи, открывались мгновенно двери храма и передъ взорами толпы, собравшейся на темной площади, представала вся внутренность церкви, залитая блескомъ свѣчей и стоявшихъ рядами братьевъ.
   Черныя фигуры, безмолвныя и унылыя, безъ иныхъ признаковъ жизни, кромѣ блеска глазъ изъ подъ черныхъ масокъ, шли по два въ рядъ медленнымъ шагомъ съ зажженными факелами въ рукахъ, влача за собой длинные шлейфы своихъ одѣяній.
   Толпа созерцала, погруженная въ безмолвіе, черныя фигуры, прозванныя ею "nazarenos", подъ таинственными масками которыхъ часто скрывались знатные синьоры.
   Это было братство молчанія.
   Тяжелую платформу изъ узорчатаго металла, на которой несли статую Іисуса "del Gran Poder", украшалъ покровъ изъ чернаго бархата, спускавшійся до земли и прикрывавшій собой двадцать человѣкъ, утомленныхъ и полуголыхъ, несшихъ ее. Четыре группы большихъ фонарей съ золотыми ангелами сверкали на углахъ платформы, а въ серединѣ ея виднѣлась статуя Христа, увѣнчаннаго терніями, сгорбленнаго подъ тяжестью креста, и одѣтаго въ бархатную тунику, сплошь украшенную золотыми цвѣтами. Толпа привѣтствовала процессію слезами и вздохами.
   Галльярдо былъ въ восторгѣ отъ "Сеньора del Grand Poder" и величественнаго безмолвія своего братства. Но, несмотря на это, онъ рѣшилъ въ этомъ году покинуть братство и идти въ процессіи съ братствомъ de la Macarena, сопровождавшимъ Божью Матерь de la Esperanza.
   Сеньора Ангустіасъ очень обрадовалась, узнавъ о его намѣреніи. Онъ долженъ ба^это сдѣлать въ честь Божьей Матери, спасшей его въ послѣдній моментъ, когда быкъ поднялъ его на рога. Къ тому же это льстило ея простостонароднымъ симпатіямъ.
   -- Каждый со своими, Хуанихо. Хорошо, что ты водишься съ сеньорами, но не забывай,-- бѣдные всегда любили тебя, а они уже начинаютъ возмущаться, думая, что ты пренебрегаешь ими.
   Тореро слишкомъ хорошо,"это зналъ. Шумная толпа, занимавшая въ циркѣ скамьи на солнечной сторонѣ, начинала выказывать, ему нѣкоторую враждебность, считая себя забытой имъ, и осуждая его общеніе съ богатыми.
   Чтобы избѣжать этой враждебности, Галльярдо прибѣгалъ ко всѣмъ средствамъ и льстилъ толпѣ съ неразборчивымъ раболѣпствомъ тѣхъ, которымъ необходимо жить апплодисментами публики. Онъ побывалъ у самыхъ вліятельныхъ братчиковъ de la Macarena, сообщивъ имъ, что въ этомъ году пойдетъ въ ихъ процессіи.
   Черезъ нѣсколько дней весь кварталъ говорилъ лишь объ этомъ. Какая прекрасная будетъ въ этомъ году Макарена! Сеньора Ангустіасъ доставитъ цвѣтовъ дуросовъ на сто. А Хуанихо отдастъ всѣ свои и женины брилльянты и драгоцѣнности на украшеніе Божьей Матери.
   Галльярдо былъ, очень..радъ тому, что всѣ въ кварталѣ знаютъ о его желаніи присутствовать въ процессіи "Макарена" и вмѣстѣ съ тѣмъ боялся, что извѣстіе разойдется по всему городу. Онъ вѣрилъ въ Божью Мать, хотѣлъ заручиться съ религіознымъ эгоизмомъ ея помощью для будущихъ опасностей, но трепеталъ при мысли о насмѣшкахъ друзей изъ аристократическаго круга.
   За платформой, на которой несли украшенную массой всякихъ драгоцѣнностей "Макарену", шелъ Галльярдо съ капюшономъ на головѣ, какъ и многіе другіе восторженные "macarenos" изъ простонародья, по большей части огородники изъ окрестностей со своими женами и дѣтьми.
   Пройдя шаговъ пятьдесятъ, процессія остановилась. Во многихъ домахъ хотѣли видѣть поближе платформу. И тутъ пѣли "saetas" въ честь "Macarena", били въ барабаны, гремѣли трубы и вся толпа пѣла нестройнымъ хоромъ.
   Въ эту ночь не спали въ Севильѣ. Было уже три часа по полуночи, но всѣ кафе и таверны были полны.
   На улицахъ разносчики продавали всякія сладости и питья. Цѣлыя семьи и множество иностранцевъ смотрѣли на процессію. На тяжелыхъ платформахъ несли рядъ образовъ, а за ними шли люди, держа въ рукахъ большіе кувшины, наполненные водой. Гдѣ только останавливалась платформа; они поднимали край бархатныхъ занавѣсей, прикрывавшихъ 20 или 30 человѣкъ, покрытыхъ потомъ, раскраснѣвшихся отъ утомленія, полуобнаженныхъ, съ головами обвязанными платками и съ видомъ утомленныхъ дикарей. Они жадно пили воду, и если была близко таверна, требовали себѣ вина отъ распорядителя процессіи.
   Это дефилированіе веселое, театральное, фривольное, продолжалось всю ночь.
   Галльярдо ушелъ изъ процессіи вскорѣ послѣ восходѣ солнца. Онъ сдѣлалъ довольно, сопровождая ли Макарена всю ночь. Къ тому же эта послѣдняя часть длившейся до полудня процессіи была самой тягостной.
   Дома, обычные посѣтители Галльярдо, забывъ на минуту о боѣ быковъ, горячо обсуждали извѣстіе, только что начавшее распространяться въ городѣ. Въ Кордовскомъ округѣ въ лѣсу, полицейскіе нашли разложившійся трупъ съ изуродованной головой, которая была почти раздроблена выстрѣломъ въ упоръ. Невозможно было узнать этотъ трупъ, но по одеждѣ и винтовкѣ, все заставляло предположить, что это былъ Плумитасъ.
   Бѣдный человѣкъ! Галльярдо сожалѣлъ о немъ, вспомнивъ его предсказанія. Не полицейскіе убили его. Погибъ онъ отъ руки одного изъ своихъ же товарищей котораго побудила къ этому убійству жажда наживы.
   Воскресенье,-- когда Галльярдо отправился на бой быковъ,-- было для него болѣе тяжелымъ днемъ, чѣмъ когда-либо. Увидавъ его вышедшимъ во дворъ со шляпой на головѣ и плащемъ на плечахъ, мать бросилась къ нему на шею, проливая горькія слезы. Она не сказала ни слова, но ея громкіе вздохи выдавали ея мысли. Выступать впервые послѣ злосчастнаго случая, въ томъ же циркѣ, гдѣ онъ былъ поднятъ быкомъ на рога, это нехорошій знакъ. Ахъ, когда броситъ онъ, наконецъ, свою проклятую профессію. Развѣ не довольно у него денегъ?
   Карменъ не плакала, она проводила мужа до дверей, желая ободрить его. Съ тѣхъ поръ, какъ воскресла ея любовь къ нему послѣ несчастья, случившагося съ Хуаномъ, оба они жили спокойно, нѣжно любя другъ друга, и она не вѣрила теперь въ возможность новаго несчастья. Хуанъ вернется домой живъ и невредимъ.
   Оставшись одна, бѣдная женщина пошла къ себѣ въ комнату и зажгла лампаду передъ образомъ Божьей Матери de la Esperanza.
   Когда экипажъ Галльярдо и его куадрилья проѣзжали по близости Кампана, тореросы увидѣли большую толпу простонародья съ гаррочами на плечахъ, что-то громко кричавшую точно происходилъ мятежъ. Полицейскіе съ шашками на голо, бросались въ аттаку; на нихъ сыпались удары палокъ и камней.
   Насіоналъ приподнялся съ своего сидѣнья, собираясь выскочить.-- А, наконецъ-то насталъ моментъ! Вооруженное возстаніе...
   Но маэстро, полусмѣясь, полудосадуя, толкнулъ бандерильеро назадъ на его мѣсто.
   -- Не будь смѣшнымъ, Себастіанъ. Одинъ ты видишь всюду революцію и всякіе призраки.
   Участники куадрильи смѣялись, угадывая истину. Толпа, возмущенная тѣмъ, что не осталось билетовъ на бой быковъ, собиралась разнести или сжечь магазинъ, гдѣ они продавались. Полиція отбивала ихъ аттаку.
   Экипажъ Галльярдо выѣхалъ на площадь передъ циркомъ. Шумныя оваціи, нескончаемые апплодисменты встрѣтили куадрилью или, точнѣе, Галльярдо. Публика привѣтствовала первое его появленіе на аренѣ послѣ страшнаго пораненія быкомъ, о которомъ было столько разговоровъ на всемъ полуостровѣ.
   Когда насталъ для Галльярдо моментъ убивать перваго быка, повторился взрывъ энтузіазма. Женщины въ бѣлыхъ мантильяхъ слѣдили за нимъ изъ своихъ ложъ въ бинокли. На скамьяхъ съ солнечной стороны, также какъ и съ тѣневой, ему шумно рукоплескали. Даже враги его были увлечены общимъ потокомъ симпатій къ нему. Бѣдняга! Онъ такъ сильно страдалъ. Весь амфитеатръ былъ сплошь за него. Никогда еще Галльярдо не видѣлъ публику столь безконечно расположенную къ нему.
   Матадоръ снялъ шляпу передъ предсѣдательской ложей, чтобы сказать свой "бриндисъ". Никто не слышалъ ни слова, но всѣ пришли въ восторъ. Оле! Оле! Несомнѣнно, онъ сказалъ что-нибудь очень хорошее. И апплодисменты сопровождали его на всемъ пути, пока онъ подходилъ къ быку. Когда-же онъ приблизился къ животному, наступило безмолвіе ожиданія.
   Галльярдо протянулъ мулету, стоя передъ быкомъ, но въ нѣкоторомъ разстояніи отъ него, не такъ какъ прежде, когда онъ воспламенялъ публику, протягивая красную тряпку почти у самой головы быка. Въ безмолвіи амфитеатра пробѣжало движеніе изумленія, но никто не сказалъ ни слова. Матадоръ принимался не разъ топать ногами, чтобъ раздразнить животное, и оно, наконецъ, кинулось на него, едва пройдя подъ мулету, такъ какъ тореро поспѣшилъ отскочить въ сторону съ видимой торопливостью. Многіе изъ зрителей переглянулись. Что это означаетъ?
   Матадоръ увидѣлъ около себя Насіонала, и нѣсколько шаговъ дальше другого тореро изъ своей куадрильи, но не крикнулъ: "Всѣ прочь"!
   Въ амфитеатрѣ поднялся шумъ, результатъ неистоваго обмѣна мыслей. Друзья объясняли поступокъ Галльярдо слабостью послѣ болѣзни. Ему еще не слѣдовало выступать... Нога его, развѣ вы не видите?..
   Плащи двухъ бандерильеросовъ помогали матадору. Животное кружилось, ошеломленное, среди красныхъ тряпокъ и, едва оно бросалось на мулету, оно видѣло передъ собой плащъ другого тореро, увлекавшаго быка подальше отъ матадора.
   Галльярдо, желая скорѣе выйти изъ этого положенія, всталъ въ позицію, поднялъ высоко шпагу, и бросился на быка.
   Ропотъ изумленія прошелъ по амфитеатру: шпага вонзилась въ шею быка менѣе чѣмъ на треть, и колебалась, готовая упасть. Галльярдо отскочилъ не вонзивъ шпагу до рукояти, какъ прежде.
   -- Но ударъ хорошо намѣченъ,-- кричали сторонники матадора и шумно апплодировали ему, чтобы силой рукоплесканій скрыть малочисленность апплодирующихъ.
   "Интеллигентные" сострадательно улыбались. Этотъ матадоръ потерялъ единственное, что у него было: мужество, отвагу. Они видѣли, какъ онъ инстинктивно отдернулъ руку въ тотъ моментъ, когда всаживалъ шпагу въ быка они видѣли, что онъ отвернулъ голову съ движеніемъ страха, слѣпо побуждающаго людей прятаться отъ опасности.
   Шпага упала на землю, и Галльярдо, взявъ другую, направился снова къ быку въ сопровожденіи Насіонала, который отвлекалъ животное, лишь только оно слишкомъ приближалось къ Галльярдо.
   Снова матадоръ всадилъ шпагу съ такимъ-же результатомъ: сталь вошла только на половину.
   -- Онъ боится подойти близко къ быку,-- послышались протесты на скамейкахъ амфитеатра.-- Онъ чувствуетъ отвращеніе къ его рогамъ.
   Насіоналъ, дразня быка краснымъ плащемъ, заставлялъ его бѣгать по редонделю и иногда ударялъ его плащемъ по шеѣ изо всей силы. Публика, угадывая его намѣренія, принялась протестовать. Онъ заставляетъ животное бѣгать и бьетъ его плащемъ, чтобы глубже всадить ему шпагу въ шею. Публика осыпала Насіонала бранью, называла его воромъ, ругала его дурными словами. Со скамеекъ на солнечной сторонѣ ему угрожали толстыми палками, начали бросать въ него бутылками, апельсинами. Но онъ выносилъ все, словно былъ глухъ и слѣпъ, и все продолжалъ подгонять быка, съ удовлетвореніемъ человѣка, исполняющаго свой долгъ для спасенія друга.
   Вскорѣ у быка изо рта полилась ручьемъ кровь, и онъ спокойно согнулъ ноги и легъ на землю, но держалъ высоко голову, готовый подняться и броситься. Подошелъ "пунтильеро" {"Puntillero" -- служащій цирка, добивающій быка.}, чтобы покончить съ быкомъ. Насіоналъ помогъ ему, тихонько налегая на шпагу и всаживая ее такимъ образомъ до рукояти.
   Публика съ солнечной стороны, увидѣвъ его продѣлку, поднялась на ноги съ гнѣвнымъ протестомъ.
   -- Воръ! Убійца!
   Они возмущались какъ будто животному не предстояло умереть такъ или иначе. Они угрожали Насіоналу кулаками, словно присутствовали при преступленіи, и бандерильеро, опустивъ голову, кончилъ тѣмъ, что спасся за баррьеръ.
   Между тѣмъ Галльярдо направился къ предсѣдательской ложѣ, чтобы раскланяться, и ярые, но малочисленные поклонники шумно апплодировали ему.
   -- Не повезло ему -- вотъ и все,-- говорили они съ пылкой вѣрой въ своего кумира.-- Но ударъ шпаги былъ вѣрно намѣченъ. Никто не можетъ этого отрицать.
   Матадоръ подошелъ къ баррьеру, гдѣ были самые горячіе его почитатели, и началъ давать объясненія. Быкъ былъ плохой; невозможно было показать свою отвагу съ нимъ.
   Большую часть вечера Галльярдо оставался у баррьера. Такія объясненія хороши были для поклонниковъ, но самъ онъ внутренно чувствовалъ жестокое сомнѣніе, неувѣренность въ себѣ, которыхъ онъ никогда раньше не зналъ.
   Быки казались ему теперь больше; они обладали какъ бы двойной жизнью. Прежніе падали подъ ударомъ его шпаги, словно чудомъ. Ему навѣрное подсунули самыхъ худшихъ животныхъ: интрига враговъ...
   Другое подозрѣніе рождалось въ самой глубинѣ его души, но онъ не хотѣлъ останавливаться на немъ. Его рука казалась ему какъ бы короче въ тотъ моментъ, когда она протягивалась со шпагой между рогами. Прежде она съ быстротой молніи достигала шеи животнаго; теперь же это былъ долгій путь страшная пустота, которую онъ не зналъ какъ наполнить. Также и ноги его были словно другія. Казалось, онѣ жили сами по себѣ собственной жизнью, независимо отъ другихъ частей его тѣла. Тщетно воля его приказывала имъ оставаться спокойно на мѣстѣ, какъ бывало прежде. Онѣ не слушались его. У нихъ были глаза и глаза эти видѣли опасность. Ноги бѣжали сами съ необычайной легкостью, лишь только раздавался свистъ воздуха, подъ напоромъ двигающагося животнаго.
   Галльярдо обрушивалъ на публику стыдъ своей неудачи, бѣшенство за внезапную слабость... Чего желаютъ эти люди? Чтобы онъ далъ себя убить ради ихъ удовольствія? У него на тѣлѣ, достаточно доказательствъ безумной отваги. Ему не нужно доказывать свое мужество. Если онъ остался живъ, то лишь чудомъ, благодаря небесной милости и молитвамъ его матери и жены.
   Онъ будетъ отнынѣ подвизаться, какъ многіе изъ его товарищей. Одинъ день хорошо, другой -- дурно. Бой быковъ не болѣе какъ профессія. Выдвинувшись въ первые ряды наиболѣе важно -- сохранить свою жизнь.
   Когда насталъ моментъ сразить второго быка, эти мысли внушили ему спокойное мужество. Приближаясь къ животному, онъ сдѣлалъ жестъ прежнихъ временъ:-- "Всѣ прочь!"
   Толпа заволновалась; по амфитеатру прошелъ ропотъ удовлетворенія. Онъ сказалъ:-- "Всѣ прочь". Теперь онъ покажетъ себя.
   Но не случилось того, на что надѣялась публика, и Насіоналъ не пересталъ идти за нимъ съ плащемъ въ рукахъ, такъ какъ угадалъ театральную ложь этого приказанія.
   Галльярдо протянулъ мулету на нѣкоторомъ разстояніи отъ быка съ видимой осторожностью, находясь каждый разъ довольно далеко отъ быка, и все время ему помогалъ плащъ Себастьяна. Когда онъ стоялъ передъ быкомъ, протянувъ мулету, тотъ сдѣлалъ движеніе, словно желая кинуться на матадора, но на самомъ дѣлѣ не сдвинулся съ мѣста. Галльярдо, будучи уже слишкомъ на сторожѣ, обманутый этимъ движеніемъ, отскочилъ на нѣсколько шаговъ назадъ, убѣгая отъ животнаго, которое вовсе не нападало на него.
   Онъ попалъ въ смѣшное положеніе вслѣдствіе этого ненужнаго отступленія, и часть публики разсмѣялась среди восклицаній изумленія. Послышалось нѣсколько свистковъ.
   Галльрдо покраснѣлъ отъ гнѣва. Съ нимъ такъ обращаются! И еще въ Севильѣ! Онъ почувствовалъ въ себѣ отвагу первыхъ своихъ выступленій, бѣшеное желаніе слѣпо броситься на быка, и пусть будетъ, что будетъ. Но его тѣло не слушалось его. Рука его, казалось, думала, ноги видѣли опасность и мятежно смѣялись надъ требованіемъ его воли.
   Вмѣстѣ съ тѣмъ и публика, пришла на помощь и потребовала молчанія. Такъ обращаться съ человѣкомъ, только что выздоровѣвшемъ послѣ опасныхъ ранъ, нанесенныхъ быкомъ! Это недостойно цирка Севильи!
   Надо соблюдать нѣкоторое приличіе.
   Галльярдо воспользовался этимъ состраданіемъ, чтобы выйти изъ затрудненія.
   Подойдя сбоку къ быку онъ предательски всадилъ въ него шпагу. Животное упало, какъ на бойнѣ, и кровь ручьемъ полилась у него изо рта. Нѣкоторые апплодировали, не зная, почему они апплодируютъ, другіе свистали, а большая часть публики оставалась безмолвной.
   Уходя изъ цирка Галльярдо обратилъ вниманіе на молчаніе толпы. Группы зрителей проходили мимо него безъ привѣта, безъ поклона.
   Галльярдо впервые испыталъ горечь неудачи. Даже его бандерильеросы шли нахмуренные и молчаливые, какъ солдаты послѣ пораженія. Но когда матадоръ вернулся домой и почувствовалъ, какъ его шею обвили руки матери и Карменъ и даже сестры, какъ племянники хватали его за ноги, печаль его стала проходить.
   -- Проклятье! Самое важное все-же остаться живымъ, и чтобы семья была спокойна: брать деньги у публики, какъ другіе тореро, безъ той безумной отваги, которая не сегодня -- завтра приведетъ къ смерти.
   

VIII.

   Въ самомъ расцвѣтѣ весны температура сдѣлала неожиданный скачекъ вслѣдствіе крайней рѣзкости Мадридскаго климата, непостояннаго и капризнаго.
   Было холодно. Съ сѣраго неба лились дождевые потоки, иногда сопровождавшіеся снѣжными хлопьями.
   Жители уже одѣвшіеся въ легкія лѣтнія платья, отпирали шкапы и сундуки, вынимали теплые плащи и пальто. Дождь грязнилъ и безобразилъ бѣлые весенніе сомбреро.
   Недѣли двѣ не было боя быковъ. Воскресное зрѣлище откладывалось на какой-либо другой день недѣли, когда настанетъ хорошая погода. Импрессаріо, служащіе въ циркѣ и безчисленные любители боя быковъ, которыхъ эта вынужденная отсрочка приводила въ дурное расположеніе духа, слѣдили за небесной твердью съ тревогой земледѣльцевъ, опасающихся за свою жатву. Когда они шли изъ кофеенъ домой, просвѣтъ на небѣ или появленіе звѣздъ въ полночь, будили въ нихъ веселую надежду.
   -- Погода поправляется. Послѣ завтра бой быковъ.
   Но тучи снова сгущались; сѣрая окраска неба съ постояннымъ дождемъ упорствовала, и любители боя быковъ негодовали на погоду, которая, казалось, объявила войну національному зрѣлищу. Несчастная страна! Даже бои быковъ становятся невозможными въ ней!
   У Галльярдо оказалось двѣ недѣли вынужденнаго отдыха. Его куадрилья жаловалась на бездѣйствіе. Въ какой нибудь другой мѣстности Испаніи тореросы спокойно покорились бы этому промедленію: за жизнь въ отеляхъ платилъ матадоръ вездѣ, исключая лишь Мадрида. Это былъ дурной jбычай, введенный маэстро, жившими въ столицѣ. Предполагалось, что всѣ тореросы имѣли въ -- Мадридѣ собственную квартиру. Бѣдные пикадоры и другіе служащіе, устроившіеся въ меблированныхъ комнатахъ портили себѣ существованіе постоянной экономіей, мало курили и не ходили въ кофейни. Они думали о своихъ семьяхъ со скупостью человѣка, которому въ обмѣнъ за его кровавый трудъ, даютъ -- лишь пригоршню дуросовъ. Когда пройдутъ остающіеся два боя быковъ, окажется, что всю плату за нихъ они уже израсходовали.
   Матадоръ тоже страдалъ дурнымъ расположеніемъ духа, но не отъ дурной погоды.
   Онъ выступилъ въ первомъ боѣ быковъ въ Мадридѣ съ плачевнымъ результатомъ. Публика относилась къ нему уже иначе. Правда, у него оставались непоколебимо-вѣрующіе въ него сторонники, бравшіе Галльярдо подъ свою защиту; но эти энтузіасты, шумные и бодрые годъ тому назадъ, теперь славно грустили и, когда имъ представлялся случай апплодировать матадору, дѣлали это макъ-то робко. Наоборотъ, его враги и масса публики, жаждущей чужой опасности и смерти, какъ несправедливы были они теперь въ его оцѣнкѣ, какъ смѣло оскорбляли его!.. То, что дозволялось другимъ матадорамъ, не дозволялось ему. Его привыкли видѣть безумно-отважнымъ, слѣпо бросающимся въ опасность, и желали, чтобы онъ такимъ оставался до конца, пока смерть не прерветъ его карьеры. Публика не мирилась теперь съ его благоразуміемъ. Едва онъ протягивалъ мулету на нѣкоторомъ разстояніи отъ быка, тотчасъ раздавались протесты: онъ не подходитъ близко къ быку! Онъ боится! И достаточно было ему сдѣлать шагъ назадъ, чтобы толпа привѣтствовала эту предосторожность грязными оскорбленіями.
   Извѣстіе о случившемся въ Севильскомъ циркѣ на Пасхальномъ боѣ быковъ, казалось, распространилось по всей Испаши. Враги мстили ему за долгіе годы своей зависти. Товарищи по профессіи, которыхъ онъ не разъ побуждалъ идти навстрѣчу опасности изъ соперничества, теперь съ лицемѣрными выраженіями сожалѣнія разглашали всюду объ упадкѣ Галльярдо.
   Его отвагѣ -- конецъ! Когда быкъ въ послѣдній разъ такъ сильно поранилъ его, взявъ на рога, это привело его къ чрезмѣрной осторожности. И публика, подъ впечатлѣніемъ подобныхъ свѣдѣній, усердно распространяемыхъ, находила дурнымъ все, что онъ ни дѣлалъ, какъ прежде апплодировала ему даже при мелкихъ неудачахъ и промахахъ. Измѣнчивость, характеризующая толпу, способствовала этой перемѣнѣ взгляда. Публика утомилась восхищаться отвагой Галльярдо и теперь наслаждалась, видя его страхъ или осторожность, словно это придавало ей самой больше доблести.
   Первый бой быковъ въ Мадридѣ былъ неудаченъ для Галльярдо, и въ собраніи любителей много говорили объ этомъ происшествіи. Старики, всегда находящіе дурнымъ все настоящее, толковали о вялости и изнѣженности современныхъ тореросовъ. Они высказываютъ въ началѣ своей карьеры шальную отвагу, а едва почувствуютъ прикосновеніе къ тѣлу роговъ -- всему конецъ.
   Галльярдо, принужденный къ отдыху дурной погодой, нетерпѣливо ждалъ второго боя быковъ, намѣреваясь совершить великіе подвиги. Его самолюбіе сильно страдало отъ насмѣшекъ враговъ. Если ему придется ѣхать въ провинцію съ дурной славой неудачи въ Мадридѣ, онъ -- человѣкъ потерянный. Надо непремѣнно овладѣть своей нервностью, надо побѣдить это предубѣжденіе, побуждавшее его тѣло бѣжать и видѣть быковъ болѣе большими и страшными.
   Его уполномоченный говорилъ съ нимъ объ очень выгодномъ ангажементѣ въ Америку. Нѣтъ, теперь онъ не переѣдетъ черезъ океанъ. Нужно сначала показать въ Испаніи, что онъ все же матадоръ. А затѣмъ можно будетъ подумать и о путешествіи въ Америку.
   Съ тоской популярнаго человѣка, чувствующаго, что его престижъ падаетъ, Галльярдо показывался безпрерывно во всѣхъ мѣстахъ, посѣщаемыхъ любителями боя быковъ. Онъ входилъ въ кафе Ingles, гдѣ собирались сторонники андалузскихъ тореросовъ, и присутствіемъ своимъ прекращалъ пересуды связанные съ его именемъ. Онъ самъ, улыбающійся и скромный, начиналъ со смиреніемъ разговоръ, обезоруживающій наиболѣе упорныхъ.
   -- Совершенно вѣрно, что я не былъ на высотѣ... Я признаю это. Но подождите: въ слѣдующемъ боѣ быковъ, лишь только установится хорошая погода... Что только можно, будетъ сдѣлано.
   Однажды вечеромъ Галльярдо, проходя съ площади Пуэрта дель Соль въ улицу Алькала, отъ изумленія отпрянулъ назадъ на нѣсколько шаговъ. Бѣлокурая сеньора съ золотистымъ оттѣнкомъ волосъ выходила изъ экипажа у дверей "Hôtel de Paris"... Донья Соль!.. Мужчина, казавшійся иностранцемъ, подалъ ей руку, помогая выйти изъ экипажа, и, сказавъ ей нѣсколько словъ, удалился въ то время, какъ она входила въ отель.
   Это дѣйствительно была донья Соль. Тореро ни мало не сомнѣвался въ этомъ. Также мало сомнѣвался онъ и въ характерѣ ея отношеній къ иностранцу, увидавъ ея взгляды, и ту улыбку, съ которой они простились. Такъ смотрѣла она на него, такъ улыбалась ему въ счастливое время, когда они вмѣстѣ ѣздили по пустыннымъ полямъ и долинамъ, освѣщеннымъ нѣжными алыми лучами заходящаго солнца. Проклятье!
   Онъ провелъ чаетъ ночи съ друзьями въ дурномъ настроеніи. Затѣмъ плохо спалъ и видѣлъ во снѣ разныя картины изъ своего прошлаго. Когда онъ проснулся, въ окна его комнаты глядѣлъ непрозрачный и синеватый свѣтъ печальнаго дня. Шелъ дождь вмѣстѣ съ хлопьями снѣга. Все было черно: и небо и стѣны дома напротивъ, и навѣсъ у него передъ глазами, съ котораго капалъ дождь, и грязные тротуары, и мокрые верхи экипажей, блестѣвшіе какъ зеркало, и движущіеся куполы дождевыхъ зонтиковъ.
   Одиннадцать часовъ!
   Не пойти ли ему повидать донью Соль?.. Почему же нѣтъ? Вечеромъ онъ гнѣвно отогналъ эту мысль. Онъ не хочетъ унижаться. Она убѣжала тогда отъ него, ничего не сказавъ ему, и затѣмъ, зная о случившемся съ нимъ несчастій и о томъ, что онъ при смерти, почти не интересовалась имъ. Одна только телеграмма въ первый моментъ и затѣмъ ровно ничего: ни одной даже открытки въ нѣсколько строкъ. Она, такъ много писавшая своимъ друзьямъ... Нѣтъ, онъ не пойдетъ къ ней... Онъ слишкомъ гордъ.
   Но на слѣдующее утро его воля какъ бы смягчилась во время сна. Почему бы не пойти,-- снова спросилъ онъ себя. Ему нужно видѣть ее. Для него она -- единственная женщина среди всѣхъ, которыхъ онъ зналъ. Она его привлекла съ небывалой силой... Ахъ, какъ онъ мучился разлукой съ ней!..
   Страшная рана, нанесенная быкомъ въ Севильскомъ циркѣ вмѣстѣ съ жестокостью физическихъ страданій прервало его любовное отчаяніе, а болѣзнь и затѣмъ нѣжное сближеніе съ Карменъ во время выздоровленія заставили его покориться своему несчастью. Но забыть донью Соль? Никогда! Онъ дѣлалъ усилія чтобы не вспоминать своего прошлаго, хотя самое незначительное обстоятельство,-- поѣздка по той дорогѣ, гдѣ онъ носился галопомъ вмѣстѣ съ прекрасной амазонкой, встрѣча на улицѣ рыжеватой англичанки, знакомство съ сеньоритосами въ Севильѣ, ея родственниками,-- все это воскрешало въ немъ образъ доньи Соль. Ахъ, эта женщина! Онъ не встрѣтитъ другой, подобной ей!.. Потерявъ ее, Галльярдо считалъ, что спустился на нѣсколько ступеней въ общественномъ мнѣніи. Онъ даже приписывалъ тому, что она покинула его и свои неудачи въ искусствѣ. Когда она любила его онъ былъ болѣе храбрымъ. Послѣ того какъ золотисто-бѣлокурая гаши бросила тореро, начались всѣ его несчастья. Еслибы она вернулась къ нему, навѣрное настали бы снова и его счастливыя времена. Въ этомъ была твердо увѣрена его душа, иногда поддерживаемая, а иногда подавляемая суевѣріемъ.
   Быть можетъ, его желаніе видѣть ее принесетъ ему счастье. Почему бы нѣтъ?.. Могло случиться, что донья Соль послѣ долгой разлуки... кто знаетъ!.. Первый разъ, когда они остались одни, вѣдь случилось же это...
   И Галльярдо, вѣря въ свою счастливую звѣзду,-- съ гордымъ спокойствіемъ человѣка, которому всегда везло въ любви и который возбуждаетъ желанія вамъ, куда устремляетъ взоры, отправился въ Hôtel de Paris, находившійся вблизи его отеля.
   Ему пришлось ждать болѣе получаса на диванѣ подъ любопытными взглядами служащихъ отеля и пріѣзжихъ, которые услыхавъ его имя оборачивались.
   Слуга пригласилъ его сѣсть на подъемную машину и поднялъ его въ маленькій салонъ въ третьемъ этажѣ. Изъ его оконъ видна была вся площадь Пуэрто дель Соль, темная, съ сверкающимъ асфальтомъ, изборожденная быстро несущимися экипажами, которые, подгонялъ дождь, и трамваями, скрещивавшимся по всѣмъ направленіямъ. Безпрерывный трезвонъ предупреждалъ о ихъ приближеній прохожихъ, словно оглохшихъ подъ куполомъ дождевого зонтика.
   Открылась маленькая дверь, скрытая подъ обоими, и появилась донья Соль, шурша шелкомъ и распространяя кругомъ благоуханіе, во всемъ блескѣ полнаго расцвѣта своей красоты.
   Галльярдо пожиралъ ее глазами. Все такая же, какъ и въ Севильѣ. Нѣтъ, можетъ быть еще красивѣе послѣ долгой разлуки.
   Она вышла къ матадору въ элегантномъ дезабилье -- въ экзотической туникѣ и украшенная экзотическими драгоцѣнностями, въ томъ самомъ костюмѣ, въ которомъ онъ ее видѣлъ въ первый разъ въ Севильѣ. Ноги ее были обуты въ туфли, вышитыя золотомъ.
   Она сѣла, скрестивъ ноги, и протянула Галльярдо руку съ любезной и холодной улыбкой.
   -- Какъ вы поживаете, Галльярдо? Я знала, что вы въ Мадридѣ. Я васъ видѣла.
   Вы!.. Она уже не говорила ему ты... Это вы, которое, казалось, равняло ихъ, приводило его въ отчаяніе. Донья Соль объяснила, что видѣла Галльярдо, на единственномъ боѣ быковъ, бывшемъ въ Мадридѣ. Поѣхала она въ циркъ съ иностранцемъ, которому очень хотѣлось видѣть испанскіе обычаи и нравы, съ другомъ, сопровождавшимъ ее въ путешествіи, но жившимъ въ другомъ отелѣ.
   Галльярдо отвѣтилъ на ея слова утвердительнымъ кивкомъ. Онъ зналъ этого господина, видѣлъ его вмѣстѣ съ нею.
   Водворилось довольно долгое молчаніе. Оба не знали, что сказать другъ другу. Донья Соль первая прервала продолжительную паузу. Она ради, что видитъ его здоровымъ; она смутно помнитъ, что его, кажется, сильно ранилъ быкъ; она даже, помнится, послала телеграмму въ Севилью, прося извѣстить о ею здоровьѣ. Съ ея образомъ жизни, съ постоянными переѣздами съ мѣста на мѣсто, и разными новыми друзьями -- ужаснѣйшая сумятица образуется въ ея воспоминаніяхъ. Но теперь онъ хорошо выглядитъ и на аренѣ, во время боя быковъ, показался-ей такимъ-же смѣлымъ и сильнымъ, какъ и прежде, хотя ему, видимо, не везло въ тотъ разъ. Впрочемъ, она, вѣдь, мало понимаетъ въ боѣ быковъ.
   -- Значить, быкъ ранилъ васъ не очень-то опасно?
   Галльярдо разсердило выраженіе равнодушія, съ какимъ его спрашивала эта женщина.
   А онъ то, когда боролся между жизнью и смертью, онъ все время думалъ о ней.
   Онъ сталъ подробно разсказывать о своей болѣзни и выздоровленіи, продолжавшемся всю зиму.
   Донья Соль слушала съ притворнымъ интересомъ, но глаза ея выражали равнодушіе. Что ей за дѣло до несчастій торероборца?.. Все это -- случайности его профессіи и могутъ интересовать лишь его одного.
   Галльярдо, разсказывая о томъ, какъ онъ поправлялся на мызѣ, вспомнилъ о человѣкѣ, котораго они видѣли вмѣстѣ съ доньей Соль.
   -- Плумитасъ... Помните-ли вы этого бѣднягу? Его убили... Не знаю, слышали ли вы объ этомъ?
   Донья Соль и объ этомъ помнила смутно. Она, можетъ быть, прочла о его смерти въ парижскихъ газетахъ, много писавшихъ объ этомъ бандитѣ, какъ объ интересномъ типѣ живописной Испаніи.
   -- Человѣкъ онъ былъ ничтожный,-- сказала равнодушно донья Соль.-- Я едва могу припомнить его наружность; неинтересный, грубый крестьянинъ. Издали всѣ вещи видны въ настоящемъ ихъ свѣтѣ.
   Галльярдо хорошо помнилъ завтракъ на мызѣ. Бѣдный Плумитасъ!.. Съ какимъ волненіемъ онъ спряталъ цвѣтокъ, подаренный ему доньей Соль. Вѣдь она дала цвѣтокъ бандиту, прощаясь съ нимъ. Помнитъ она это?
   Глаза доньи Соль выражали искреннее изумленіе.
   -- Увѣрены-ли вы что это было дѣйствительно такъ? Клянусь, что я ничего не помню... Ахъ, эта страна солнца! Это опьяненіе всѣмъ живописнымъ!.. Глупости, которыя дѣлаешь!..
   Ея восклицанія выражали нѣкоторое раскаяніе. Затѣмъ она разсмѣялась, говоря:
   -- Быть можетъ, бѣдняга сохранилъ цвѣтокъ до послѣдняго своего дыханія? Не такъ-ли, Галльярдо? Не говорите мнѣ нѣтъ. Ему всю жизнь никто не дарилъ цвѣтовъ... И, быть можетъ, на трупѣ его была найдена засохшая роза -- таинственная память,-- а о чемъ, никто не могъ объяснить... Не слышали-ли вы чего-либо подобнаго, Галльярдо? Ничего не писали въ газетахъ?.. Молчите, не говорите мнѣ нѣтъ,-- не убивайте моихъ иллюзій. Такъ должно было быть: я хочу, чтобы такъ было. Бѣдный Плумитасъ!.. Какъ это интересно!.. А я то и забыла про цвѣтокъ... Разскажу это моему другу, который собирается писать объ Испаніи, о ея нравахъ и обычаяхъ.
   Напоминаніе объ "другѣ", уже вторично возникшее въ разговорѣ, опечалило тореро. Онъ взглянулъ пристально на красивую сеньору своими африканскими глазами -- грустными и влажными которые, казалось, молили о состраданіи.
   -- Донья Соль... Донья Соль...-- прошепталъ онъ съ выраженіемъ отчаянія, точно упрекая ее за ея жестокосердіе.
   -- Что такое, другъ мой?-- спросила она, улыбаясь.-- Что случилось съ вами?
   Галльярдо замолкъ и опустилъ голову, смутившись отъ ироническаго блеска этихъ ясныхъ глазъ съ ихъ золотистыми искорками.
   Затѣмъ онъ поднялъ голову, какъ человѣкъ, принявшій рѣшеніе.
   -- Гдѣ вы были все это время, донья Соль?
   -- Скиталась по свѣту,-- отвѣтила она просто.-- Я -- перелетная птица. Была въ безконечномъ множествѣ городовъ, которыхъ вы и по имени не знаете.
   -- А этотъ иностранецъ, сопровождающій теперь васъ онъ... онъ вамъ...
   -- Другъ,-- добавила она холодно.-- Мой другъ настолько добрый, что взялся сопровождать меня, пользуясь случаемъ посѣтить Испанію. Человѣкъ очень извѣстный, съ знаменитымъ именемъ. Изъ Мадрида мы отправимся съ нимъ въ Андалузію, когда онъ кончитъ здѣсь осматривать музеи. Что еще вамъ угодно знать?
   Въ этомъ вопросѣ, сдѣланномъ съ надменностью, слышалась твердая воля держать тореро на разстояніи и возстановить между ними обоими разницу общественнаго положенія.
   Галльярдо пришелъ въ замѣшательство.
   -- Донья Соль!-- простоналъ онъ съ простодушіемъ.-- Того что вы со мной сдѣлали, не проститъ вамъ и Богъ. Вы были очень жестоки, очень жестоки. Отчего вы уѣхали, не сказавъ ни слова?..
   На глазахъ у него выступили слезы, и онъ съ отчаяніемъ сжалъ кулаки.
   -- Не волнуйтесь такъ, Галльярдо. То, что я сдѣлала, было большимъ благодѣяніемъ для васъ. Вы еще недостаточно узнали меня? Вы еще не утомились въ тѣ времена?.. Если-бы я была мужчиной, я избѣгала бы женщины съ характеромъ, подобномъ моему. Несчастный, который влюбляется въ меня, все равно что накладываетъ на себя руки.
   -- Но отчего-же вы уѣхали?-- настаивалъ Галльярдо.
   -- Я уѣхала потому, что соскучилась. А когда человѣкъ скучаетъ, я думаю, онъ имѣетъ право искать себѣ развлеченія. Я же смертельно скучаю вездѣ. Пожалѣйте меня...
   -- Но я люблю васъ всей моей душой!-- крикнулъ тореро съ драматическимъ паѳосомъ, который былъ бы смѣшонъ во всякомъ другомъ человѣкѣ.
   -- Люблю васъ всей моей душой,-- повторила донья Соль, подражая его выраженію и жестикуляціи.-- И что изъ этого? Ахъ, эти эгоисты-мужчины, которымъ апплодируетъ публика и которые воображаютъ себѣ, что во всемъ мірѣ все создано для нихъ!.. "Люблю тебя всей моей душой" -- и этого достаточно, чтобы и ты любила меня также. А вотъ и нѣтъ, сеньоръ! Я не люблю, Галльярдо. Вы мнѣ другъ и больше ничего. То, другое, въ Севильѣ, было лишь сномъ, безумнымъ капризомъ, о которомъ я едва-ли помню и который вы должны забыть.
   Тореро всталъ и подошелъ къ сеньорѣ съ протянутыми руками. Онъ не зналъ, что сказать ей угадывая, что его неловкія слова не могутъ повліять на, эту женщину и убѣдить ее. Съ пылкостью импульсивной натуры онъ думалъ, что лучше всего выразить свои надежды и желанія. Онъ думалъ привлечь ее къ себѣ и объятіями прогнать холодъ, разлуки.
   -- Донья Соль!..-- умолялъ онъ, протягивая къ ней руки. Но она отстранила объятія тореро. Въ глазахъ ея сверкнули гордость и гнѣвъ, словно ей нанесли оскорбленіе.
   -- Тише, Галльярдо!.. Если вы будете такъ продолжать, вы мнѣ больше не другъ,-- и я укажу вамъ на дверь.
   Тореро отъ дѣйствія перешелъ къ унынію и остался въ позѣ, полной смиренія и стыда.
   Такъ прошло довольно долгое время, пока, наконецъ, донья Соль не сжалилась надъ Галльярдо.
   -- Не будьте ребенкомъ,-- сказала она.-- Зачѣмъ вспоминать о томъ, что уже болѣе немыслимо? Зачѣмъ думать обо мнѣ?.. У васъ есть жена, которая, судя по тому, что мнѣ говорили, красива и мила, добрая вамъ подруга. А не она,-- другія. Мало-ли найдется красивыхъ женщинъ въ Севильѣ, съ мантильями и цвѣтами на головѣ, изъ тѣхъ, которыя мнѣ такъ нравились раньше которыя сочтутъ за счастье, чтобы ихъ полюбилъ Галльярдо. Моя любовь кончилась. Вамъ это больно въ вашемъ маленькомъ тщеславіи знаменитаго человѣка, привыкшаго къ удачамъ, но это такъ. Все кончилось, вы мнѣ другъ и ничего больше. Я -- иное дѣло. Я скучаю и никогда не возвращаюсь назадъ. Иллюзіи живутъ во мнѣ лишь краткія мгновенія и исчезаютъ, не оставляя за собой и слѣда. Вѣрьте мнѣ, я достойна сожалѣнья.
   Она смотрѣла на тореро сострадательными глазами, и въ нихъ можно было угадать любопытство, полное сожалѣнія, словно она видѣла его теперь со всѣми его недостатками и неотесанностью.
   -- Я думаю о вещахъ, которыхъ вы бы не могли нанять,-- продолжала она.-- Мнѣ вы кажетесь теперь другимъ. Галльярдо въ Севильѣ былъ иной, чѣмъ онъ теперь. Вы полагаете, что остались такимъ-же? Не сомнѣваюсь, но для меня вы уже не тотъ.. Какъ вамъ объяснить это?.. Въ Лондонѣ я была знакома съ раджей. Знаете-ли вы, что такое раджа?
   Галльярдо отрицательно покачалъ головой и покраснѣлъ за свое невѣжество.
   -- Это индійскій князь.
   Бывшая посланница вспоминала индостанскаго раджу, его лицо, какъ бы отлитое изъ мѣди и оттѣненное черными усами, бѣлую чалму громадныхъ размѣровъ съ крупнымъ сверкающимъ брилльянтомь надо лбомъ. Весь онъ былъ окутанъ въ бѣлыя одѣянія, легкіе и безчисленные покровы, точно лепестки цвѣтка.
   -- Онъ былъ красивъ, былъ молодъ, боготворилъ меня со своими таинственными глазами лѣсной серны, и я, тѣмъ же менѣе, находила его смѣшнымъ, и каждый разъ, когда онъ, запинаясь, бормоталъ по англійски свои восточные комплименты, я смѣялась надъ нимъ... Онъ дрожалъ отъ холода, туманы вызывали у него кашель, онъ ходилъ, словно птица подъ дождемъ, махая своими бѣлыми покрывалами, точно это были мокрыя крылья... Кода онъ говорилъ мнѣ о любви и смотрѣлъ на меня своими влажными глазами газели, во мнѣ зарождалось желаніе купить ему пальто и шапку, чтобы онъ пересталъ дрожать. Тѣмъ не менѣе я признаю, что онъ былъ красивъ и могъ дать счастье въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ женщинѣ, алчущей чего-нибудь необычайнаго.
   И донья Соль задумалась, вспомнивъ бѣднаго раджу, всегда дрожавшаго отъ холода въ своемъ смѣшномъ одѣяніи подъ туманнымъ небомъ Лондона. Въ воображеніи своемъ она видѣла его тамъ, въ его странѣ, преображеннаго величіемъ солнца и власти. Его мѣдный цвѣтъ лица въ зеленоватомъ отблескѣ тропической растительности принималъ тонъ артистической бронзы. Она видѣла его сидящимъ на парадномъ слонѣ въ тяжелой золотой попоной, влачащейся по землѣ, сопровождаемаго воинственными всадниками и рабами, и всѣ они несли маленькія жаровни, на которыхъ курились благовонія. Она видѣла его въ большой чалмѣ, увѣнчанной бѣлыми перьями съ драгоцѣнными камнями, видѣла его съ грудью покрытой брильянтовыми звѣздами, опоясаннаго фехой изъ изумрудовъ, изъ подъ которой висѣлъ золотой палашъ; а вокругъ него баядерки съ разрисованными глазами и упругими грудями, прирученные тигры, цѣлые лѣса копій, и въ довершеніе всего пагода съ многочисленными, наложенными одна на другую крышами, съ колокольчиками, звучащими таинственными симфоніями при самомъ легкомъ дуновеніи вѣтерка. Она видѣла дворцы, полные тайны, зеленые, густые вѣковые лѣса, въ сумракѣ которыхъ прыгали и ползали дикія разноцвѣтныя животныя... Ахъ, окружающая среда!.. Увидавъ въ такомъ сценаріумѣ бѣднаго раджу, надменнаго, какъ бога, подъ вѣчно голубымъ небомъ, среди сіянья жгучаго солнца, ей не пришло бы въ голову дарить ему пальто. Она была почти увѣрена, что сама бы бросилась ему въ объятія и отдалась ему, какъ рабыня любви.
   -- Вы напоминаете маѣ раджу, другъ Галльярдо. Тамъ, въ Севильѣ, въ вашемъ костюмѣ и съ гаррочей за плечомъ, вы были очень хороши. Какъ разъ дополненіе пейзажа... Но здѣсь!.. Мадридъ весьма европеизировался,-- это городъ, какъ и всѣ остальные. Нѣтъ здѣсь народныхъ костюмовъ. Манильскія мантильи едва виднѣются кой гдѣ, развѣ только на сценахъ. Не обижайтесь, Галльярдо, только не знаю почему, вы мнѣ напоминаете того индуса.
   Она смотрѣла въ окно на дождливое грустное небо, на мокрую площадь, на падавшіе хлопья снѣга, на толпу, идущую ускореннымъ шагомъ подъ зонтиками, съ которыхъ ручьями текла вода. Потомъ она перевела глаза на матодора, съ изумленіемъ разсматривая косицу на его макушкѣ, его прическу, шляпу, всѣ подробности, указывающія на его профессію и составляющія контрастъ съ элегантнымъ и современнымъ костюмомъ.
   Тореро для доньи Соль былъ теперь "не въ своей рамкѣ". Ахъ, этотъ Мадридъ, такой дождливый и скучный! Ея другъ, пріѣхавшій съ иллюзіей видѣть Исканію подъ вѣчно голубямъ небомъ, впалъ въ уныніе. И у нея самой при видѣ на тротуарѣ близь отеля группы тореросовъ со смѣлой осанкой, невольно приходитъ на умъ мысль объ экзотическихъ животныхъ изъ странъ солнца, привезенныхъ въ зоологическіе сады подъ сѣрымъ и дождливымъ небомъ. Тамъ, въ Андалузіи, Галльярдо былъ героемъ, непосредственнымъ продуктомъ страны. Здѣсь онъ ей кажется комикомъ со своимъ бритымъ лицомъ и жестами актера, привыкшаго къ поклоненію публики, комикомъ, въ которомъ пробуждается трагическій трепетъ лишь въ борьбѣ съ быками. Ахъ, обольстительное очарованіе солнца! Обманчивое опьяненіе свѣта и цвѣтовъ!.. И она могла чувствовать любовь въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ къ этому грубому, неотесанному человѣку, и ей могли казаться блестками ума, глупости его невѣжества!.. Ахъ, окружающій сценарій! Къ какимъ онъ побуждаетъ безуміямъ!
   Она вспомнила объ опасности, погибнуть подъ рогами быка, которой она подвергалась. А ея завтракъ съ бандитомъ, котораго она слушала съ изумленіемъ и восхищеніемъ, кончивъ тѣмъ, что дала ему цвѣтокъ! Что за глупости и какъ все это было отъ нея теперь далеко!..
   Отъ этого прошлаго -- въ немъ она раскаивалась, чувствуя себя смѣшной -- остался только этотъ человѣкъ, неподвижно стоявшій передъ ней, съ умоляющими глазами и дѣтскимъ намѣреніемъ воскресить прежніе дни... Бѣдняга! Какъ будто безумія могутъ быть повторены, когда воцарился холодъ разсудка и исчезла иллюзія, слѣпая чаровница жизни!..
   -- Все конечно!-- сказала сеньора.-- Надо забыть прошлое, потому что когда мы его видимъ во второй разъ, оно уже представляется намъ въ другомъ свѣтѣ. Что бы дала я, чтобы смотрѣть глазами того времени! Вернувшись въ Испанію, я нахожу ее иной. И вы иной по сравненію съ тѣмъ, какимъ я васъ знала. Даже мнѣ показалось въ прошлый разъ, когда я видѣла васъ въ циркѣ, что вы были менѣе отважны... и что публика менѣе восхищалась вами.
   Она сказала это просто, безъ злого намѣренія, но Галльярдо почудилось, что въ ея голосѣ звучитъ насмѣшка,-- онъ опустилъ голову, и въ то же время краска вспыхнула на его щекахъ.
   "Проклятье!" Профессіональная озабоченность проснулась въ немъ. Всѣ злополучія теперь берутъ свое начало въ томъ, что онъ недостаточно близко становится къ быку. Она это ясно высказала. Ей кажется, будто онъ сталъ другой. Если онъ опять сдѣлается Галльярдо прежнихъ временъ, можетъ быть она отнесется къ нему лучше. Женщины любятъ только отважныхъ людей.
   И тореро обманывалъ себя этими иллюзіями, принимая то, что было капризомъ, навсегда отцвѣтшимъ, за временное отчужденіе, которое онъ сможетъ побѣдить съ помощью мужественныхъ, храбрыхъ подвиговъ.
   Донья Соль встала. Посѣщеніе тореро затянулось, и матадоръ, повидимому, не располагалъ уйти скоро, довольный тѣмъ, что онъ вблизи нея, смутно надѣясь на случай, который могъ бы сблизить его съ ней.
   Галльярдо пришлось тоже, встать. Донья Соль извинилась необходимостью выйти изъ дому. Она ждать своего друга и они вмѣстѣ поѣдутъ въ музей Прадо.
   Затѣмъ она пригласила Галльярдо къ себѣ завтракать въ другой разъ. Завтракъ будетъ интимный въ ея комнатахъ. Будетъ и ея: другъ навѣрное, ему доставитъ удовольствіе видѣть вблизи тореро. Онъ, правда, едва говоритъ по испански, но будетъ радъ познакомиться съ Галльярдо.
   Матадоръ пожалъ ей руку, отвѣтивъ что-то безсвязное и вышелъ изъ отеля. Гнѣвъ туманилъ ему глаза; въ ушахъ стоялъ шумъ. Такъ отпустила она его,-- холодно, словно докучливаго пріятеля! И это та-же женщина, что и въ Севильѣ! И приглашаетъ его завтракать со своимъ другомъ, чтобы тотъ могъ развлечься, разсматривая тореро вблизи, какъ рѣдкостное насѣкомое!..
   Проклятье! Онъ для этого слишкомъ гордъ... Всему конецъ!.. Никогда больше не увидится онъ съ нею!..
   

IX.

   За это время Галльярдо получилъ нѣсколько писемъ отъ донъ Хосе и отъ Карменъ.
   Уполномоченный старался внушить своему матадору мужество, совѣтуя ему, какъ прежде, идти прямо на быка. До уполномоченнаго дошли свѣдѣнія о негодованіи и враждебности съ которой публика принимала Галльярдо, но донъ Хосе былъ увѣренъ, что онъ понимаетъ въ чемъ дѣло. Недостатокъ мужества! Никогда! Но онъ... еще не совсѣмъ оправился и обезсиленъ болѣзнью.
   И потому лучше -- писалъ донъ Хосе во всѣхъ письмахъ -- бросить на время бой быковъ и хорошенько отдохнуть. Послѣ того онъ вернется на арену и будетъ такимъ, какъ всегда! Уполномоченный предлагалъ все уладить. Свидѣтельства докторовъ достаточно, донъ Хосе войдетъ въ соглашеніе съ импрессаріо и нарушитъ контракты.
   Карменъ была болѣе настойчива въ своихъ мольбахъ. Мужъ ея долженъ тотчасъ же бросить свою профессію, долженъ отрѣзать себѣ "колету", какъ говорятъ тореросы и спокойно проводить жизнь въ Ля Ринконада, или въ своемъ домѣ въ Севильѣ среди семьи -- тѣхъ единственныхъ, которые искренно любятъ его. Она не можетъ быть спокойной: теперь она еще больше боятся за него, чѣмъ въ первые годы замужества. Сердце ея говоритъ ей, что что-то страшное надвигается ни нихъ. Она плохо спитъ я въ короткіе часы сна ее мучаютъ безъ конца все кровавыя видѣнья.
   Въ этихъ же письмахъ жена Галльярдо горько сѣтовала на публику: сборище неблагодарныхъ, уже не помнящихъ того, что дѣлалъ раньше тореро. Злые люди, желавшіе для своего развлеченія видѣть его мертвымъ, точно она, жена его, не существуетъ, и не существуетъ и его мать.-- "Хуанъ, мама и я, мя умоляемъ тебя, брось свою профессію. Къ чему продолжать выступать въ бояхъ битовъ? У насъ достаточно средствъ, и меня мучаетъ мысль, что тебя оскорбляютъ люди, не стоющіе тебя. Вдругъ съ тобой случится еще другое несчастье! Іисусе! Мнѣ кажется, что я сойду съума.
   Галльярдо, читая эти письма былъ сильно озабоченъ. Бросить свою профессію! Какой вздоръ! Женская глупость! Легко сказать это, но не легко сдѣлать. "Срѣзать себѣ колету" въ тридцать лѣтъ! Какъ смѣялись бы его враги! Онъ "не имѣетъ права" бросить свое дѣло, пока у него всѣ члены цѣлы и онъ можетъ выступать въ боѣ быковъ. Никогда еще не видѣли подобной нелѣпости!.. Деньги не все. А слава? А профессіональная честь? Что сказали бы тысячи я тысячи его сторонниковъ, восхищавшіяся имъ! Что отвѣтили бы они его врагамъ, когда тѣ кинутъ имъ въ лицо, что Галльярдо бросилъ свою профессію изъ страха?..
   Кромѣ того, матадоръ въ сущности не зналъ, позволяютъ-ли ему его средства такое рѣшеніе вопроса? Онъ и былъ богатъ и не былъ богатъ. То, что онъ имѣлъ, были сбереженія первыхъ лѣтъ брака, когда одной изъ наибольшихъ его радостей было, накопивъ денегъ, изумлять Карменъ и мать пріобрѣтеннымъ богатствомъ. Потомъ онъ продолжалъ зарабатывать деньги, даже еще больше, чѣмъ прежде, но эти деньги такъ и лились изъ безконечныхъ отверстій, открывшихся въ новомъ его образѣ жизни. Онъ сильно игралъ въ карты и широко жилъ. Нѣсколько новыхъ земель въ добавленіе къ обширнымъ владѣніямъ Ля Ринконада для округленія, были пріобрѣтены имъ на деньги, данныя взаймы дономъ Хосе и другими друзьями. И уже карты принудили его брать взаймы у разныхъ поклонниковъ въ провинціи. Онъ былъ богатъ, но если онъ броситъ свою профессію, теряя вмѣстѣ съ ней громадный доходъ съ боя быковъ (въ одни годы двѣсти тысячъ песетъ, въ другіе -- даже триста тысячъ), то ему придется тотчасъ заплатить долги, и жить только съ доходовъ Ля Ринконада. Придется экономить на каждомъ шагу и самому присматривать за полевыми работами, потому что до сихъ поръ мыза, отданная въ наемныя руки, почти ничего не приносила.
   Это скромное существованіе земледѣльца, вынужденнаго постоянно бороться со скряжничествомъ, пугало Галльядро, человѣка декоративнаго, привыкшаго къ изобилію денегъ. Богатство было нѣчто эластичное, что разросталось одновременно съ тѣмъ, какъ онъ подвигался впередъ въ своей карьерѣ, ко никогда оно не удовлетворяло вполнѣ его потребностей. Въ другое время онъ считалъ бы себя гораздо богаче съ меньшей долей того, чѣмъ онъ владѣлъ теперь... Но въ настоящее время онъ будетъ почти бѣднякомъ, если откажется отъ выступленія въ бояхъ быковъ. Ему нельзя будетъ курить гаванскихъ сигаръ, которыя онъ щедро раздавалъ направо и налѣво, придется отказаться отъ дорогихъ андалузскихъ винъ, нужно будетъ сдерживать свою щедрость и расточительность большого сеньора. Нельзя будетъ платить за всѣхъ въ кофейняхъ и тавернахъ, и, когда красивая крестьянка придетъ къ нему, онъ уже не можетъ доставить себѣ удовольствія видѣть ее блѣдной отъ волненія, когда онъ вдѣнетъ ей въ уши золотыя серьги съ жемчужинами, или подаритъ богатый китайскій шарфъ.
   Такъ онъ жилъ и такъ ему нужно продолжать жить. Галльярдо былъ тореро на старый ладъ, щедрый, расточительный, готовый по княжески помочь всѣмъ несчастнымъ и бѣднымъ, обращавшимся къ нему. Онъ смѣялся надъ многими изъ своихъ товарищей, тореросовъ на современный ладъ, вульгарныхъ приказчиковъ промысла убиванія быковъ, путешествовавшихъ изъ цирка въ циркъ, словно торговые коммивояжеры, экономные до крайности. Нѣкоторые водили знакомство съ богатыми людьми, чтобы ихъ угощали завтраками и обѣдами; другіе, наваривъ у себя дома большіе котлы кофе, когда наступало время отправляться въ путешествіе, брали его съ собой въ бутылкахъ и давали потомъ разогрѣвать, чтобы избѣжать лишняго расхода въ отеляхъ. Въ нѣкоторыхъ куадрильяхъ тореросы и пикадоры голодали и публично обвиняли своихъ маэстро въ скряжничествѣ.
   Галльярдо не раскаивался въ своей пышной и блестящей жизни. И хотятъ, чтобы онъ отказался отъ нея! Къ тому же и его матери и Кармень, уже привыкшимъ къ роскоши, пришлось бы отказаться отъ многаго. Нѣтъ, этого онъ не хочетъ!...
   На письма уполномоченнаго и Карменъ Галльярдо отвѣчалъ краткими посланіями, выражая въ нихъ твердое рѣшеніе: бросить свою профессію? Ни за что! Онъ будетъ по прежнему кидаться со слѣпой отвагой на быковъ,-- писалъ онъ донъ-Хосе, а женѣ въ веселомъ тонѣ говорилъ, что она услышитъ о его подвигахъ въ слѣдующемъ боѣ быковъ, если только быки будутъ хороши.
   Хорошіе быки.... Это мысль озабочивала Галльярдо. Прежде онъ считалъ своею гордостью не думать о быкахъ и никогда не ходилъ смотрѣть ихъ. Онъ впервые видѣлъ ихъ на редонделѣ.
   -- Я убиваю всякаго, какого бы мнѣ ни дали,-- говорилъ онъ высокомѣрно.
   Теперь же ему хотѣлось взглянуть на нихъ поближе, выбрать себѣ болѣе подходящихъ.
   Небо прояснилось. Солнце свѣтило и на слѣдующій день былъ назначенъ второй бой быковъ.
   Вечеромъ наканунѣ Галльярдо отправился одинъ въ циркъ. Мадридскій циркъ, выстроенный изъ краснаго кирпича съ окнами въ арабскомъ стилѣ, вырисовывался уединенно на фонѣ зеленѣющихъ косогоровъ. На рубежѣ этого обширнаго и однообразнаго пейзажа, на скатѣ одного изъ холмовъ бѣлѣло нѣчто похоже на далекое стадо. Это было кладбище.
   Увидавъ въ окрестностяхъ цирка тореро, къ нему подошли цирковые паразиты и бродяги, спавшіе изъ милости въ конюшняхъ и жившіе подачками любителей боя быковъ. Галльярдо роздалъ имъ всю мелочь и вышелъ въ циркъ черезъ двери de Caballerizas (конюшенъ).
   Во дворѣ онъ увидѣлъ группу любителей боя быковъ, смотрѣвшихъ на упражненія пикадоровъ. Потахе съ большими шпорами на ногахъ, взявъ гаррочу, приготовлялся къ верховой ѣздѣ.
   Конюхи сопровождали подрядчика лошадей, тучнаго человѣка съ большой андалузской шляпой на головѣ, медленнаго на слова и отвѣчавшаго до-нельзя спокойно на брань и шумную болтовню пикадоровъ.
   "Monos sabioe" {"Ученыя обезьяны" такъ называютъ въ циркахъ служащихъ въ конюшняхъ, а также и лошадей, поднятыхъ на рога быкомъ.} выводили изъ конюшенъ несчастныхъ клячъ на испытаніе пикадорамъ, которые на этихъ злополучныхъ лошадяхъ ѣздили нѣсколько дней и обучали ихъ бѣгу на редонделѣ.
   Теперь ихъ выводили изъ конюшенъ для осмотра и одобренія пикадорами. Дрожащія ноги и потертые бока лошадей указывали на грустную старость, на болѣзнь, на неблагодарность людскую, забывающую о прошломъ. Были клячи неслыханной худобы, скелеты съ острыми, выступающими ребрами, которые, казалось, вотъ-вотъ прорвутъ покровъ кожи. Другія лошади съ сильными ногами, съ блестящей шерстью, съ живыми глазами, вообще красивые животные, непонятно почему фигурировавшія среди старыхъ и бракованныхъ лошадей, обреченныхъ на смерть, казались только что выпряженными изъ роскошнаго экипажа. Эти лошади были наиболѣе страшными, такъ какъ они страдали неизлечимыми болѣзнями, головокруженіями и другими недугами и часто сбрасывали съ себя всадниковъ. Среди этихъ экземпляровъ дряхлости и болѣзни раздавалось ржаніе инвалидовъ труда,-- лошадей, взятыхъ съ фабрикъ, съ заводовъ отъ плуга, у извозчиковъ, по привычкѣ постоянно дремлющихъ лошадей, таскавшихъ годы и годы плугъ или извозчичьи пролетки, несчастныхъ паріевъ, которыхъ эксплоатировали до послѣдняго ихъ дыханія. Имъ предстояло развлекать зрителей цирка своими прыжками и судорожными движеніями боли, ощущая въ животѣ рога быковъ.
   Шло дефилированіе цѣлаго ряда лошадей съ добрыми, потускнѣвшими и пожелтѣвшими глазами, съ исхудалыми шеями, въ которыя впивались кровожадныя мухи, зеленоватыя и распухшія, лошадей съ узкими грудями, съ какимъ-то замогильнымъ ржаніемъ, со слабыми ногами, которыя, казалось, были готовы переломиться на каждомъ шагу. Чтобы выѣхать въ циркъ на этихъ несчастныхъ клячахъ, нужно было обладать мужествомъ матадоровъ, идущихъ на быка лицомъ къ лицу. На этихъ лошадей набрасывали мавританское сѣдло съ высокимъ арчакомъ, желтоватымъ сидѣньемъ и большими стременами; бывали клячи, которыя подъ тяжестью подобнаго сѣдла чуть не падали.
   Потахе въ своихъ спорахъ съ поставщикомъ лошадей выказывалъ себя высокомѣрнымъ, говорилъ отъ своего имени и отъ имени товарищей, заставляя смѣяться даже "monos sabios" своей цыганской руганью. Къ нему подходилъ служитель цирка, ведя клячу съ опущенной головой и съ сильно выступающими ребрами.
   -- Что это такое?-- говорилъ Потахе, обращаясь къ поставщику.-- Эту клячу я не могу принять. Никто не согласится сѣсть на нее. Пусть она достанется твоей матери.
   Подрядчикъ отвѣчалъ спокойно. Если Потахе не отваживается сѣсть верхомъ на эту лошадь, то лишь потому, что теперешніе пикадоры всего боятся. Не то было въ прежнія хорошія времена боя быковъ.
   -- Ты,-- отвѣчалъ Потахе,-- извѣстный плутъ и мошенникъ. Пусть на эту шкуру садится верхомъ твоя бабушка, которая каждую субботу въ полночь ѣздитъ верхомъ на метлѣ.
   Присутствующіе смѣялись, а поставщикъ довольствовался тѣмъ, что пожималъ плечами.
   -- Что такого особеннаго въ этой лошади?-- говорилъ онъ спокойно.-- Она лучше другихъ, больныхъ головокруженіемъ, которыя сбросятъ тебя раньше, чѣмъ ты подъѣдешь къ быку. Она здорова какъ румяное яблоко. Пробыла она 28 лѣтъ на фабрикѣ водъ gazeuse и исполняла долгъ свой всегда добросовѣстно. Что-же ты можешь имѣть противъ нея?
   -- Не нравится она мнѣ, вотъ все. Пусть остается у тебя. Поставщикъ подходилъ близко къ Потахе и со спокойствіемъ человѣка, привычнаго къ торговымъ сдѣлкамъ, говорилъ ему что-то за ухо.
   Пикадоръ, дѣлая видъ, что ему наскучила болтовня, направлялся къ лошади и садился на нее. Затѣмъ, внизъ подъ мышку гаррочу, прислонялъ ее къ большому срубу, вволоченному въ стѣну и съ необычайной силой вонзалъ въ него гаррочу какъ-бы вонзая остріе копья въ шею тучнаго быка. Бѣдная кляча дрожала и у нея подгибались колѣни подъ тяжестью Потахе.
   -- Лошадь ничего себѣ -- говорилъ пикадоръ.-- Она лучше, чѣмъ я думалъ. Недурныя ноги, недурная посадка. Мы беремъ ее.
   И пикадоръ спѣшивался, готовый принять теперь все, чтобы ни далъ ему поставщикъ послѣ таинственнаго апарте съ нимъ.
   Галльярдо отошелъ отъ кучки любителей, которые, улыбаясь, присутствовали при этой сдѣлкѣ. Онъ прошелъ въ помѣщеніе для быковъ, гдѣ ихъ было восемь штукъ.
   Гаилльярдо долго изслѣдовалъ внѣшность и характеръ животныхъ, все не рѣшая, какихъ изъ нихъ выбрать ему, и наконецъ указалъ двухъ. Когда онъ выходилъ изъ двора цирка, старикъ, подметавшій амфитеатръ, съ большимъ почтеніемъ поклонился Галльярдо. Онъ долгіе годы занималъ свою теперешнюю должность и зналъ всѣхъ знаменитыхъ тореро. Одѣтъ онъ былъ бѣдно, но на пальцахъ его сверкали часто дорогія кольца, и сморкался онъ въ батистовый платокъ съ богатыми кружевами и красивой мѣткой, отъ котораго все еще несло слабымъ запахомъ духовъ. Старикъ въ теченіи недѣли одинъ подметалъ громадный циркъ, чистилъ ложи и скамейки. Иногда онъ ввидѣ помощниковъ бралъ полдюжины мальчиковъ, учениковъ тореро. Они работали за позволеніе во время боя быковъ смотрѣть на зрѣлище изъ "ложи собакъ", т. е. дверей съ рѣшеткой, въ которыя уносили раненыхъ борцовъ. Уцѣпившись за рѣшетки, мальчишки смотрѣли на бой быковъ, волнуясь и ссорясь другъ съ другомъ, словно обезьяны въ клѣткѣ, стараясь занять первый рядъ.
   Старикъ ловко пользовался ими на недѣлѣ для приведенія въ порядокъ цирка. Мальчики чистили въ амфитеатрѣ скамейки съ солнечной стороны, мѣста грязной и бѣдной публики, оставлявшей слѣды своего пребыванія ввидѣ апельсинныхъ корокъ, разныхъ бумажекъ и окурковъ дешевыхъ сигаръ.
   Старикъ самъ терпѣливо чистилъ амфитеатръ съ тѣневой стороны, точно искатель кладовъ, наклоняясь въ темнотѣ ложъ, чтобы спрятать въ карманы всякія находки,-- вѣера, кольца, носовые платки,-- все, что могло оставить за собой вторженіе 14 тыс. человѣкъ. Остатки сигаръ старикъ продавалъ, высушивъ ихъ на солнцѣ, ввидѣ табаку. Цѣнныя же вещи онъ продавалъ старьевщицѣ.
   Галльярдо отвѣтилъ на медовыя привѣтствія старика и далъ ему сигару. Въ это время къ матадору подошелъ человѣкъ, высокій, сухощавый, одѣтый какъ тореро.
   -- Пескадеро! Какъ поживаете?-- сказалъ Галльярдо пожимая ему руку съ искренней радостью;
   Это былъ матадоръ, славившійся въ дни молодости по теперь его имя мало кто помнилъ. Другіе матадоры затьмили его. Пескадеро, ѣздившій въ Америку на бой быковъ, не разъ побывавшій у нихъ на рогахъ, оставилъ профессію съ маленькими сбереженіями, и открылъ таверну въ окрестностяхъ цирка.
   Глядя на его скромную внѣшность, Галльярдо вспоминалъ прежняго Пескадеро. Онъ зналъ его еще въ дѣтствѣ, часто восхищался этимъ героемъ, надменнымъ, любимымъ женщинами, всегда роскошно одѣтымъ. И такимъ предстоитъ быть и ему,-- вульгарнымъ и забытымъ, если онъ бросить свою профессію!
   Долго они говорили о своемъ искусствѣ. Пескадеро, какъ и всѣ старики, ставшіе желчными отъ неудачъ, былъ пессимистомъ. Хорошихъ тореросовъ теперь нѣтъ. Нѣтъ отважныхъ тореро. Только Галльярдо и двое, трое другихъ дѣйствительно сражали быковъ. Даже и быки какъ-то измельчали. И среди своихъ ламентацій Пескадеро настаивалъ, чтобы Галльярдо зашелъ къ не нему. Пришлось согласиться!
   Показавъ ему свою таверну, гдѣ онъ не очень-то бойко торговалъ, старикъ повелъ его въ свою "школу тауромакіи".
   -- Что дѣлать сынокъ,-- говорилъ Пескадеро, оправдываясь.-- Надо жить; дѣла таверны не важны, а въ "школу" кой кто ходитъ ко мнѣ: сеньоритосы, желающіе научиться управляться съ гаррочами, иностранцы, восхищающіеся въ циркѣ зрѣлищемъ боя быковъ и которымъ приходитъ на умъ шальная мысль сдѣлаться тореро на старости лѣтъ. У меня теперь есть иностранецъ. Онъ беретъ уроки и приходитъ каждый вечеръ. Пойдемъ посмотримъ на него.
   Н перейдя улицу, они направились къ мѣсту, окруженному высокимъ заборомъ. На гладкихъ доскахъ, служившихъ входомъ, выдѣлялось большое объявленіе, написанное смолой, "Школа Тауромакіи".
   Они вошли. Первое, что привлекло вниманіе Галльярдо, былъ быкъ,-- животное сооруженное изъ дерева и тростника, поставленное на колеса, съ хвостомъ изъ пакли, головой изъ плетеной соломы, съ кускомъ пробки вмѣсто шеи и съ парой настоящихъ громадныхъ роговъ, внушавшихъ страхъ ученикамъ.
   По серединѣ стоялъ старый, очень полный сеньоръ, весь въ морщинахъ, съ сѣдыми усами, въ одномъ жилетѣ и держалъ въ рукахъ бандерильясы. Вблизи забора, развалившись въ креслѣ, сложивъ руки на животѣ, сидѣла сеньора, почти тѣхъ-же лѣтъ и не менѣе объемистая и полная, чѣмъ старикъ, въ шляпѣ съ цѣлымъ садомъ цвѣтовъ. Ея красное лицо, съ желтыми пятнами отъ отрубей, сіяло энтузіазмомъ всякій разъ, когда сотоварищу ея удавалось хорошо всадить бандерилью въ пробковую шею быка. Розы на ея шляпѣ и поддѣльныя локоны, бѣлокураго цвѣта, такъ и тряслись отъ смѣха. Она аплодировала, разставляя въ тоже время ноги, отчего поднимались нѣсколько юбки, открывая частицу ея объемистыхъ по мало привлекательныхъ прелестей.
   Пескадеро, еще у дверей "школы", объяснилъ Галльярдо, кто такіе эти сеньоры. Должно быть они французы или еще какіе либо другіе иностранцы, да это и не важно; чета, скитавшаяся по всему свѣту и, казалось, побывавшая всюду. Судя по разсказамъ старика, чѣмъ только онъ не былъ: и рудокопомъ въ Африкѣ, и колонистомъ на далекихъ островахъ и охотникомъ за дикими лошадьми въ пустынныхъ мѣстностяхъ Америки. Теперь онъ желаетъ сдѣлаться тореро, чтобы зарабатывать деньги также, какъ испанцы, и каждый вечеръ приходитъ въ школу съ рѣшимостью упрямяго ребенка, но платитъ хорошо за уроки.
   -- Вообрази себѣ, тореро, съ такой-то внѣшностью! И въ пятьдесятъ лѣтъ!
   Увидя двухъ вошедшихъ мужчинъ, "ученикъ" опустилъ руки, вооруженныя бандерильясами, а сеньора поправила себѣ юбку и шляпу, перегруженную цвѣтами.
   -- О, cher maître!
   -- Добрый вечеръ, monsieur, счастливъ, madame,-- сказалъ маэстро, приложивъ руку къ шляпѣ.-- Посмотримъ-ка, monsieur, какъ идетъ урокъ. Вы помните, что я вамъ говорилъ? Будьте спокойны, дайте быку направиться къ вамъ, и когда онъ будетъ близко, всадите палочки въ шею. Вамъ о немъ нечего заботиться: быкъ все сдѣлаетъ за васъ.
   Вниманіе!
   Отойдя, маэстро громкимъ крикомъ и топаньемъ ногъ сталъ возбуждать быка изъ тростника и соломы.
   -- Ей, иди, Морито:
   И Морито шелъ сильно грохоча колесами. Такъ какъ почва была очень не ровная то колеса двигались съ трудомъ и мальчикъ идя сзади чучела все время подталкивалъ его впередъ. Ни одинъ быкъ не могъ сравниться умомъ съ Морито, безсмертнымъ животнымъ, въ котораго тысячи разъ втыкали бандерильясы и вонзали шпаги. Но у него не было другихъ ранъ, кромѣ тѣхъ которыя скоро излѣчиваются столяромъ. Морито казался такимъ же умнымъ, какъ и люди. Дойдя до ученика, онъ перемѣнилъ направленіе, чтобы не коснуться его рогами, и удалился съ бандерильясами, воткнутыми въ пробковую шею.
   Овація привѣтствовала этотъ подвигъ иностранца, стоявшаго неподвижно на своемъ мѣстѣ, одергивая панталоны и рукава.
   -- Прекрасно, monsieur: -- крикнулъ Пескадеро.-- Первый сортъ!
   И иностранецъ, тронутый одобреніемъ профессора, отвѣтилъ скромно, ударяя себя въ грудь.
   -- У меня есть самое важное,-- мужество, много мужества!-- И онъ приказалъ мальчику подталкивавшему Морито принести бутылку вина.
   Узнавъ, что съ маэстро пришелъ знаменитый Галльярдо, дама поблѣднѣла отъ волненіи, и глаза ея наполнились слезами.-- О, cher maître!
   Она улыбалась матадору, опиралась на него, желая упасть ему на грудь всей тяжестью своего объемистаго и грузнаго тѣла.
   -- Двухъ мѣсяцевъ не пройдетъ, monsieur,-- сказалъ Пескадеро со своей андалузской серьезностью,-- и вы будете втыкать бандерильясы въ Мадридскомъ циркѣ. Навѣрное вы будете имѣть шумный успѣхъ, на вашу долю выпадутъ всѣ деньги и всѣ женщины.. съ позволенія вашей сеньоры.
   И сеньора, не перестававшая смотрѣть на Галльярдо нѣжными глазами, трепетала отъ радости и шумный смѣхъ колебалъ жировыя волны ея тѣла.
   Иностранецъ продолжалъ свой урокъ съ упорствомъ энергичнаго человѣка. Не надо терять времени. Онъ желаетъ какъ можно скорѣе выступать на Мадридскомъ циркѣ. и завоевать себѣ все то, о чемъ только что говорилъ маэстро. Его краснолицая подруга, увидавъ, что оба тореросы уходятъ, снова усѣлась на креслѣ съ бутылкой вина, довѣренной ея попеченіямъ.
   Пескадеро проводилъ Галльярдо до конца улицы.
   -- Прощай, Хуанъ,-- сказалъ онъ.-- Быть можетъ, мы завтра встрѣтимся въ циркѣ. Видишь, до чего я дошелъ. Зарабатывать себѣ хлѣбъ такими вотъ обманами, такимъ фиглярствомъ!
   Галльярдо ушелъ, озабоченный. Ахъ, этотъ человѣкъ, который въ свое время бросалъ столько денегъ, увѣренный въ будущемъ. Всѣ сбереженія онъ потерялъ въ несчастныхъ спекуляціяхъ. Жизнь тореро не учитъ умѣнью сберегать состояніе. И ему еще предлагаютъ бросить свою профессію! Ни за что! Надо только ближе подходить къ быкамъ.
   На другой день вечеромъ, Галльярдо отправился въ циркъ съ твердой рѣшимостью изумить публику своей отвагой.
   Съ самого начала зрѣлище было не обычное. Первый быкъ напалъ съ величайшимъ неистовствомъ на пикадоровъ, ожидавшихъ его съ копьями на перевѣсъ, и изъ ихъ лошадей двѣ были смертельно ранены. Изъ проткнутой рогами груди ихъ текли ручьи черной крови; третья лошадь бѣгала, обезумѣвъ отъ боли и изступленія съ одного конца редонделя на другой, съ прободеннымъ животомъ, съ сдвинутымъ сѣдломъ, изъ за стремянъ котораго были видны синія и красныя кишки. Быкъ, привлеченный этимъ бѣшенымъ бѣгомъ лошади, подошелъ къ ней, наклонилъ могучую голову, поднялъ ее на рога и затѣмъ отбросилъ. Когда быкъ отошелъ отъ околѣвавшей въ судорогахъ лошади, къ ней подошелъ "monio sabio", чтобъ докончить ее и воткнулъ ей остріе кинжала въ голову. Несчастное животное, въ агоніи, почувствовало бѣшенство и укусило человѣка за руку. Тотъ вскрикнулъ, встряхнулъ окровленной рукой и глубже вонзилъ кинжалъ въ черепъ лошади, пока она не перестала извиваться и вытянулась неподвижно. Другіе служащіе цирка бѣгали по всему редонделю съ большими корзинами песку, густо посыпая имъ лужи крови и трупы лошадей.
   Вся публика поднялась съ мѣстъ, жестикулируя и крича Она пришла въ восторгъ отъ ярости быка, протестовала противъ того, что въ редонделѣ не осталось ни одного пикадора и кричала хоромъ:
   -- Лошадей, лошадей!
   Всѣ были увѣрены, что немедленно покажутся на редонделѣ новые пикадоры, но толпа негодовала, оттого что проходятъ нѣсколько минутъ безъ новой бойни. Быкъ остался стоять въ серединѣ редонделя, надменный, издавая ревъ, поднимая окровавленные рога и на его шеѣ, изборожденной синими и красными царапинами, развѣвались ленты съ девизомъ его гурта.
   Появились новые всадники, и снова повторилось отвратительное зрѣлище. Едва приближался къ быку пикадоръ съ гаррочей, ведя лошадь бокомъ, чтобы ея завязанный главъ не допустилъ ее видѣть звѣря, мгновенно наносился быкомъ ударъ лошади, и она падала. Пики ломались съ трескомъ сухого дерева, лошадь подпрыгивала, поднятая на могучихъ рогахъ, лилась кровь, выпадали кишки отъ смертельнаго удара и по песку катился пикадоръ, котораго сейчасъ же прикрывали плащемъ служители цирка. Публика встрѣчала смѣхомъ и криками, шумныя паденія всадниковъ. Глухо звучала арена отъ удара сильныхъ тѣлъ и ногъ въ сапогахъ съ желѣзной обшивкой. Нѣкоторые падали на спину, какъ мѣшки, сложенные вдвое.
   Голова стукаясь о дерево баллюстрады, будила зловѣщее эхо.
   -- Этотъ не встанетъ,-- кричали въ публикѣ.-- Должно быть, ему проломило башку.
   И тѣмъ не менѣе онъ вставалъ, потиралъ затылокъ, поднималъ твердую фетровую шапку и снова садился на ту же лошадь, которую monos sabios заставляли вставать на ноги пинками и ударами бича. Всадникъ принуждалъ двигаться впередъ лошадь, тащившую по песку все болѣе и болѣе вываливающіяся отъ движенія внутренности. Пикадоръ въ такомъ видѣ направлялся навстрѣчу быку.
   И едва онъ останавливался противъ него, всаживая ему въ шею свою пику, человѣкъ и лошадь подбрасывались быкомъ вверхъ, ихъ группа дѣлилась силой удара на двѣ части, и каждый падалъ отдѣльно.
   Быку не удавалось поднять на рога всадниковъ, но нѣкоторые пикадоры оставались лежать безъ сознанія на аренѣ и служащимъ цирка приходилось брать ихъ себѣ на плечи и уносить въ больницу, чтобы тамъ имъ лечили раздробленіе кости, или приводили въ чувство.
   Галльярдо, желая привлечь симпатіи публики, переходилъ съ мѣста на мѣсто и вызвалъ шумные апплодисменты, оттянувъ за хвостъ быка. Онъ спасъ этимъ пикадора, лежавшаго на землѣ и рисковавшаго быть поднятымъ на рога.
   Пока втыкали въ быка бандерильясы, Галльярдо, опираясь на баллюстраду, смотрѣлъ въ сторону ложъ, отыскивая взглядомъ донью Соль. Наконецъ онъ увидѣлъ ее, но на ней не было бѣлой мантильи, и она уже не походила на рисунки Гоя. Со своими золотистыми волосами и оригинальной и изящной шляпой, она казалась иностранкой, впервые присутствующей на боѣ быковъ. Рядомъ съ ней сидѣлъ ея другъ, человѣкъ, о которомъ она говорила съ нѣкоторымъ восхищеніемъ и которому показывала все интересное въ Испаніи.
   Когда настало время для Галльярдо сразить своего быка, публика приняла его благодушно, какъ бы забывъ о своемъ неудовольствіи въ прошлый разъ. Двѣ недѣли дождя и отсутствія боя быковъ сдѣлали толпу болѣе терпимой. Она желала, чтобы все было хорошо въ этомъ долго жданномъ зрѣлищѣ. Къ тому же отвага быковъ и большая смертность лошадей тоже привели публику въ хорошее настроеніе.
   Галльярдо пошелъ на встрѣчу быку съ открытой головой; съ мулетой въ рукахъ, и играя шпагой, какъ палкой. Сзади него, хотя и на большомъ разстояніи, шли Насіоналъ и другой тореро. Нѣсколько голосовъ протестовало на скамейкахъ амфитеатра. Какъ много провожатыхъ! Словно приходское духовенство, идущее на похороны.
   -- Всѣ прочь!-- крикнулъ Галльярдо и оба тореро остановились, потому что онъ сказалъ это искреннимъ тономъ.
   Матадоръ пошелъ дальше, пока не приблизился къ животному. Потомъ онъ развернулъ мулету, подойдя еще на нѣсколько шаговъ къ быку, какъ въ хорошія свои времена и сунулъ тряпку къ самой его мордѣ покрытой пѣной. Разъ -- оле! Шопотъ удовлетворенія пробѣжалъ по скамьямъ. Сынъ Севильи постоитъ за себя: у него есть совѣсть тореро. И его игра съ мулетой сопровождалась шумными восклицаніями энтузіазма, въ то время какъ на скамьяхъ амфитеатра, сторонники его черпали новую бодрость и обрушивались съ бранью на враговъ. Какъ имъ это покажется? Галльярдо иногда бываетъ небреженъ,-- съ этимъ они согласны,-- но когда онъ захочетъ...
   Галльярдо бросился на быка со шпагой, но быстро отскочилъ отъ роговъ звѣря. Послышались апплодисменты, но лишь на краткій мигъ, затѣмъ раздались угрожающій ропотъ и нѣсколько пронзительныхъ свистковъ. Энтузіасты, возмущались поведеніемъ остальной публики. Какая несправедливость! Какое непониманіе! Онъ отлично бросился на быка.
   Но враги показывали на животное, не переставая протестовать, и весь амфитеатръ присоединился къ нимъ со взрывомъ оглушительныхъ свистковъ.
   Шпага прошла криво. Она проколола шею быка и вышла остріемъ у ребра около передней ноги.
   Всѣ жестикулировали и махали руками въ ужасѣ и негодованіи. Что за скандалъ! Этого не сдѣлалъ бы и плохенькій новильеро!
   Быкъ съ рукоятью шпаги въ шеѣ и остріемъ, выходящимъ около ноги, началъ хромать. Это, казалось, переполнило всѣхъ благороднымъ негодованіемъ. Бѣдный быкъ! Такое славное, сильное животное!..
   Нѣкоторые высовывались всѣмъ тѣломъ за барьеръ, рыча отъ бѣшенства, точно готовые броситься внизъ головой, въ редондель. Воръ! Сынъ такой-то! Мучить такимъ образомъ животное, которое стоитъ больше его! И всѣ кричали, чувствуя неистовое состраданіе къ мукамъ животнаго, словно они не заплатили за билетъ, чтобы присутствовать при его смерти.
   Галльярдо, изумленный тѣмъ, что онъ сдѣлалъ, склонилъ голову подъ потоками оскорбленій и угрозъ. Онъ кинулся со шпагой на быка, преодолѣвъ свой нервный страхъ. Но желаніе избѣгнуть опасности, поскорѣй уйти отъ роговъ, было причиной этого глупаго и скандальнаго удара шпагой. Быкъ послѣ того, какъ онъ, хромая, бѣгалъ взадъ и впередъ, вызывая у зрителей крики негодованія, остановился какъ вкопанный. Галльярдо взялъ другую шпагу и подошелъ къ быку, намѣреваясь вонзить её между роговъ. Но быкъ, двинувъ головой, отбросилъ шпагу.
   -- Разъ!-- крикнули зрители съ насмѣшливымъ единодушіемъ. Матадоръ повторилъ свой опытъ и опять неудачно.
   -- Два!-- запѣли насмѣшливо на скамьяхъ.
   Галльярдо въ третій разъ принялся за свое дѣло, но результатомъ было лишь мычаніе измученнаго животнаго.
   -- Три!
   Но къ этому ироническому хору публики присоединились свистки и крики протеста. Когда же кончитъ этотъ негодяй!..
   Наконецъ ему все-таки удалось вонзить остріе шпаги въ затылокъ у начала спинного мозга, и быкъ упалъ мгновенно на бокъ, протянувъ ноги.
   Матадоръ вытеръ градомъ катившійся по лицу потъ и направился къ ложѣ предсѣдателя медленнымъ шагомъ, тяжело дыша. Наконецъ то онъ освободился отъ этого животнаго. Онъ уже думалъ, что никогда не кончитъ. Публика, когда онъ проходилъ, провожала его сарказмами или презрительнымъ молчаніемъ. Никто не апплодировалъ. Онъ поклонился предсѣдателю среди общаго равнодушія и пошелъ укрыться у барьера, какъ школьникъ устыдившійся своихъ шалостей. Пока Гарабато подавалъ ему стаканъ воды, матадоръ взглянулъ на ложи и встрѣтился глазами съ доньей Соль. Что подумаетъ о немъ эта женщина? Какъ будетъ она смѣяться въ обществѣ своего друга, слушая оскорбленія, сыплющіяся на него изъ публики! Проклятая мысль пришла въ голову этой сеньорѣ явиться смотрѣть на бой!..
   Галльярдо остался стоять у барьера, избѣгая всякаго утомленія, пока не выйдетъ на арену другой быкъ, котораго ему предстояло еще сразить. Дѣйствительно онъ уже не такой, какъ прежде, это онъ самъ понимаетъ. Его гордость и намѣреніе какъ можно ближе стать къ быку оказывались безплодными.
   Прежнія суевѣрія проснулись въ немъ снова, страшныя и неотступныя.
   -- Мнѣ не везетъ,-- думалъ Гальярдо.-- Сердце мое чуетъ -- пятый быкъ подниметъ меня на рога...-Подниметъ непремѣнно, этого мнѣ не избѣжать.
   Тѣмъ не менѣе когда былъ выпущенъ пятый быкъ, первый, кого онъ встрѣтилъ, былъ Галльярдо со своимъ плащемъ. Что это за животное! Оно казалось совсѣмъ инымъ, чѣмъ выбранное имъ во дворѣ цирка наканунѣ вечеромъ. Навѣрное, быка подмѣнили. И страхъ продолжалъ напѣвать въ уши тореро:-- Нѣтъ тебѣ удачи. Быкъ подниметъ тебя на рога; сегодня тебя вынесутъ изъ цирка ногами впередъ.
   Несмотря на эти мысли, онъ продолжалъ отвлекать животное отъ пикадоровъ, подвергавшихся опасности. Сначала публика молчала. Затѣмъ, смягчившись, слабо заапплодировала ему.
   Когда насталъ моментъ заколоть быка и Галльярдо всталъ передъ нимъ, всѣ, казалось, угадали помраченіе его ума. Онъ ходилъ въ замѣшательствѣ; достаточно было, чтобы быкъ двинулъ головой, какъ матадоръ, принявъ это движеніе за нападеніе, отскакивалъ. Публика же привѣтствовала эти прыжки хоромъ насмѣшекъ:
   -- У-у-у, пусть онъ возьметъ тебя на рога!
   Быстро, какъ бы желая покончить какимъ бы то ни было образомъ, Галльярдо бросился на животное со шпагой, но сбоку, чтобы вѣрнѣе избѣжать опасности. Послышался взрывъ свистковъ и негодующихь криковъ. Шпага вонзилась только на нѣсколько сантиметровъ, и животное отбросило ее на далекое разстояніе.
   Галльярдо взялъ вторую шпагу и подошелъ къ быку. Онъ только что собрался броситься на животное, но оно въ то-же мгновеніе кинулось на матадора. Онъ хотѣлъ бѣжать, однако ноги его уже не имѣли быстроты прежнихъ лѣтъ. Быкъ ударилъ его головой, и Галльярдо, какъ мячъ, покатился по аренѣ. Ему поспѣшили на помощь, и онъ всталъ, покрытый пылью, съ большой дырой на задней части панталонъ. Изъ этой дыры виднѣлось нижнее бѣлье, кромѣ того онъ потерялъ одинъ башмакъ и шиньонъ, украшавшій его колету.
   Этотъ гордый человѣкъ, всегда такой элегантный, казался теперь жалкимъ и смѣшнымъ со своей дырой на панталонахъ, съ всклокоченными волосами и упавшей колетой, походившей на что онъ несчастный крысиный хвостъ.
   Вокругъ матадора протягивались сострадательно плащи на помощь и въ защиту. И другіе матадоры съ великодушіемъ товарищества старались подготивить ему быка, чтобы онъ поскорѣе кончилъ съ нимъ. Но Галльярдо казался слѣпымъ и глухимъ: онъ видѣлъ животное, только чтобы отскакивать отъ него назадъ при малѣйшемъ его движеніи. Словомъ, онъ обезумѣлъ отъ страха. Онъ не слушалъ того, что говорили ему товарищи, и съ страшно блѣднымъ, искаженнымъ лицомъ, со сдвинутыми бровями, какъ будто напрягая все свое вниманіе, онъ бормоталъ, самъ не зная, говоритъ:
   -- Всѣ прочь! Оставьте меня одного!
   Между тѣмъ страхъ продолжалъ шептать въ его уши:-- Сегодня ты умрешь... Сегодня твой послѣдній день.
   Публика отгадывала чувства матадора по его движеніямъ, полнымъ растерянности.
   -- Онъ чувствуетъ отвращеніе къ быку. Онъ боится егоДаже самые пылкіе сторонники Галльярдо молчали, пристыженные, не въ силахъ объяснить себѣ это никогда невиданное зрѣлище. Публика, казалось наслаждалась его ужасомъ съ непоколебимымъ мужествомъ того, кто находится въ безопасности Другіе думая о потраченныхъ деньгахъ, кричали^; на этого человѣка, который давалъ себя увлечь инстинкту самосохраненія и этимъ похищалъ у нихъ удовольствіе. Этакое воровство!
   Публика оскорбляла его самымъ непозволительнымъ образомъ. Грязныя насмѣшки, разные позорящіе намеки такъ и сыпались на него.
   Галльярдо защищенный плащами товарищей, пользовался всѣми благопріятными минутами, чтобы ранить быка своей шпагой. Но это были удары, которыхъ животное, казалось, почти не чувствовало. Нѣкоторыя шпаги падали, едва вонзившись въ тѣло быка, другія попадали въ кость и такъ и шатались при всякомъ движеніи животнаго. Оно бѣгало по всему кругу барьера, опустивъ голову и мыча словно досадуя и жалуясь на безполезное мученіе. За быкомъ ходилъ матадоръ съ мулетой въ рукѣ, желая покончить съ животнымъ и въ то же время опасаясь его роговъ, а за матадоромъ шелъ весь его эскадронъ помощниковъ, протягивая плащи, и какъ будто убѣждая быка согнуть ноги и лечь. Быкъ бѣжалъ около барьера, съ вспѣненной мордой, шеей, унизанной шпагами. Это вызвало взрывъ насмѣшекъ и оскорбленій:
   -- Это "Dolorosa",-- говорили одни.
   Другіе сравнивали животное съ подушкой, утыканной вмѣсто булавокъ ножами. Мошенникъ этакій! Низкій тореро!
   Нѣкоторые, болѣе грязные душой, оскорбляли Галльярдо, называя его женскимъ именемъ, пороча его семью:
   -- Хуанита! Смотри, не упади!
   Такъ длилось довольно долго и часть публики обратилась къ предсѣдательской ложѣ:
   -- Сеньоръ предсѣдатель, до которыхъ же поръ будетъ длиться скандалъ?
   Предсѣдатель сдѣлалъ жестъ, который заставилъ замолчать протесты, и далъ приказаніе. Видно было, какъ бѣжалъ альгуасиль въ шляпѣ съ перьями и развѣвающимся короткимъ плащомъ. Онъ бѣжалъ за барьеромъ по аренѣ пока не очутился вблизи быка. Тутъ, обратившись къ Галльярдо, онъ поднялъ руку со сжатымъ кулакомъ и поднятымъ вверхъ указательнымъ пальцемъ. Публика апплодировала. Это было первое предостереженіе. Если до третьяго матадоръ не убьетъ быка, животное возвращается во дворъ и на матадора падаетъ тѣнь величайшаго безчестіи.
   Галл ярдо словно проснулся отъ своего сомнамбулизма и, ужаснувшись этой угрозы, набросился на быка. Но шпага и на этотъ разъ не проникла глубоко.
   Галльярдо съ отчаяніемъ опустилъ руку. Это животное, повидимому, безсмертно. Удары шпагой не причиняли ему вреда. Казалось, оно никогда не свалится.
   Безполезность послѣдняго удара шпагой привела въ бѣшенство публику. Разразился ураганъ оглушительныхъ свистковъ, принудившихъ женщинъ затыкать себѣ уши. Вся публика встала съ мѣстъ. Многіе махали руками, высовываясь на половину изъ-за барьера. На арену летѣли апельсины, куски хлѣба, подушки съ сидѣній, какъ быстрые метательныя снаряды, предназначенные матадору. Время отъ времени раздавался внезапный скандальный звонъ колокольчиковъ. Многіе снова обратились къ предсѣдательской ложѣ: когда-же второе предостереженіе?
   Галльярдо отиралъ платкомъ потъ съ лица, озирался во всѣ стороны, изумленный несправедливостью публики, возлагая отвѣтственность за все случившееся на быка. Въ эти минуты взоры его устремились на ложу доньи Соль. Она отвернулась, чтобы не видѣть, что происходитъ на аренѣ. Можетъ быть, ей было жаль его, а можетъ быть было стыдно за снисходительность къ нему въ прежнее время.
   Вторично бросился онъ со шпагой на быка и очень мало кто могъ видѣть, что онъ дѣлалъ, такъ какъ его скрывали плащи, безпрерывно развертывавшіеся кругомъ него. Быкъ упалъ и, изъ его рта полился потокъ крови.
   Наконецъ-то! Публика успокоилась и не махала уже руками, но крики и свистки еще продолжались. Животное было добито пунтильеро; изъ его шеи вытащили всѣ шпаги, привязали за голову къ муламъ и потащили изъ редонделя, а полосу крови, тянувшуюся сзади, служителя цирка быстро засыпали пескомъ.
   Галльярдо спрятался за барьеръ, скрываясь отъ оскорбительныхъ протестовъ, которые вызывало его присутствіе. Тутъ онъ и остался, утомленный, тяжело дыша, съ болью въ ногѣ, но чувствуя среди унынія, удовлетвореніе отъ избѣгнутой опасности. Онъ не умеръ на рогахъ животнаго, но этимъ обязанъ лишь своей осторожности. Ахъ, эта публика! Толпа убійцъ, жаждущихъ смерти человѣка, точно они одни любили жизнь и имѣли семью!..
   Печаленъ былъ проѣздъ экипажа Галльярдо по площади, мимо народа, столпившагося кругомъ цирка, мимо экипажей, автомобилей и длинныхъ вереницъ трамваевъ. Экипажъ ѣхалъ медленно и матадоръ угадывалъ по движенію губъ пѣшеходовъ ужасающія оскорбленія. Онъ низко наклонялся, какъ бы желая скрыться за Насіоналомъ, сидѣвшимъ безмолвно съ нахмуренными бровями. Толпа мальчишекъ, слѣдуя за экипажемъ, принялась свистать. Къ нимъ присоединились и многіе изъ тѣхъ, которые не были въ циркѣ. Этотъ протестъ вывелъ матадора изъ его смиреннаго безмолвія.
   -- Проклятье! Почему эти-то свистятъ? Развѣ они были на боѣ быковъ? Платили они деньги за билеты?
   Камень попалъ въ колесо экипажа. Мальчишки орали, подпрыгивая у подножекъ. Прискакали двое верховыхъ полицейскихъ и разогнали манифестацію, конвоируя затѣмъ по всей улицѣ Алькала экипажъ знаменитаго Хуана Галльярдо, "перваго человѣка въ мірѣ".
   

X.

   Куадрилья только что выступила въ редондель, когда раздались сильные удары въ дверь "Кабальерисасъ".
   Служащій цирка подошелъ къ двери, крикнувъ съ неудовольствіемъ:
   -- Здѣсь нельзя входить. Ступайте въ другую дверь.
   Но голосъ изъ за двери настаивалъ, и служителю пришлось отпереть ее.
   Вошли мужчина и женщина; онъ въ бѣломъ кордовскомъ сомбреро; она -- одѣтая вся въ черное и съ мантильей на головѣ.
   Мужчина пожалъ руку служащаго, оставивъ въ ней нѣчто, что сильно его смягчило.
   -- Вы знаете меня, не правда-ли?-- сказалъ только что вошедшій.-- Неужели не знаете? Я -- зять Галльярдо, а эта сеньора -- его жена.
   Карменъ озиралась во всѣ стороны на опустѣвшемъ дворѣ. Вдали, за крѣпкими кирпичными стѣнами, звучала музыка и слышалось дыханіе толпы, прерываемое криками энтузіазма. Куадрилья дефилировала передъ предсѣдательской ложей.
   -- Гдѣ онъ?-- спросила тревожно Карменъ.
   -- Гдѣ?-- отвѣтилъ рѣзко зять.-- На аренѣ, исполняетъ свой долгъ. Было безуміемъ и съумасбродствомъ пріѣхать сюда. Ужъ такой у меня слабый характеръ.
   Карменъ продолжала осматриваться кругомъ по съ нѣкоторой неувѣренностью, словно раскаиваясь, что пришла сюда. Что ей теперь дѣлать?
   Служащій цирка, смягченный пожатіемъ руки Антоніо съ вложенной въ нее монетой и родствомъ этихъ двухъ людей со знаменитымъ матадоромъ, выказывалъ большую услужливость. Если сеньора хочетъ подождать конца зрѣлища, она можетъ отдохнуть въ квартирѣ консьержа. А если она желаетъ видѣть бой быковъ, онъ съумѣетъ имъ предоставить хорошія мѣста, хотя у нихъ и нѣтъ билетовъ. Карменъ испугалась этого предложенія. Видѣть бой быковъ? Нѣтъ. Она пріѣхала въ циркъ, сдѣлавъ усиліе надъ своей волей и теперь раскаивалась въ этомъ. Она не въ силахъ была бы видѣть мужа въ редонделѣ; никогда не видѣла она его "подвизающимся". Лучше уже подождать здѣсь.
   -- Хорошо,-- сказалъ покорно Антоніо.-- Останемся здѣсь, хотя не знаю, что мы тутъ будемъ дѣлать рядомъ съ конюшнями.
   Уже второй день мужъ Энкарнасіонъ былъ спутникомъ Карменъ и свидѣтелемъ ея постоянной нервности, тревоги и слезъ.
   Въ субботу въ полдень Карменъ позвала Антоніо въ кабинетъ маэстро. Она ѣдетъ въ Мадридъ. Путешествіе рѣшено. Жить дольше въ Севильѣ она не въ силахъ. Почти недѣлю мучить ее безсонница и она въ воображеніи своемъ видитъ ужасныя сцены. Женскій инстинктъ предупреждаетъ ее о большой опасности. Ей необходимо быть подлѣ Хуана. Она не знаетъ, что и какая цѣль можетъ быть достигнута ея поѣздкой, по всей душой жаждетъ быть вмѣстѣ съ Галльярдо, съ тѣмъ страстнымъ желаніемъ полнымъ любви, которое воображаетъ, что опасность уменьшится, если она будетъ находиться около любимаго человѣка.
   Такъ жить дольше нельзя. Она прочла въ газетахъ о неудачѣ Хуана въ прошлое воскресенье въ Мадридскомъ циркѣ. Она знаетъ профессіональную гордость своего мужа и угадываетъ, что онъ не вынесетъ со смиреніемъ случившагося съ нимъ. Онъ пойдетъ на всякія безумства, чтобы вновь завоевать апплодисменты публики. Въ послѣднемъ письмѣ, которое она только что получила отъ него, онъ даетъ ей это смутно понять.
   -- Нѣтъ и нѣтъ,-- говорила она энергично своему зятю.-- Я ѣду въ Мадридъ сегодня же вечеромъ. Если ты желаешь, можешь сопровождать меня. А нѣтъ, такъ я поѣду и одна. Главное -- ни слова донъ-Хосе: онъ помѣшалъ бы мнѣ ѣхать... Объ этомъ знаетъ одна только мама.
   Антоніо согласился. Даровая поѣздка въ Мадридъ, хотя бы и въ печальномъ обществѣ. По дорогѣ Карменъ высказала свои затаенныя желанія. Она поговоритъ съ мужемъ настойчиво. Зачѣмъ продолжать ему выступать въ бояхъ быковъ? Нѣтъ у нихъ развѣ достаточно средствъ, чтобы жить? Онъ долженъ бросить свою профессію, но немедленно. А если нѣтъ, то она погибнетъ. Необходимо, чтобы воскресный бой быковъ былъ послѣдній. Даже и это казалось ей чрезмѣрнымъ. Она пріѣдетъ во время въ Мадридъ, и убѣдитъ мужа не выступать въ этотъ день. Ей говоритъ сердце, что своимъ присутствіемъ она можетъ предотвратить несчастіе.
   Но зять протестовалъ, съ величайшимъ ужасомъ, услыхавъ эти слова.
   -- Какая безсмыслица! Вотъ что значитъ женщины! Если онѣ что-нибудь вобьютъ себѣ въ голову, вынь да положь! Думаешь-ли ты, что нѣтъ властей, нѣтъ законовъ, нѣтъ правилъ цирка, и что достаточно, чтобы женщинѣ пришла въ голову мысль вцѣпиться въ своего мужа и бояться за него, чтобы отложили бой быковъ, и публика осталась бы съ носомъ? Ты скажешь Хуану, что хочешь, но только послѣ боя быковъ, Съ начальствомъ нельзя шутить насъ всѣхъ еще посадятъ въ тюрьму.
   И торговецъ рисовалъ самыя драматическія послѣдствія, если Карменъ будетъ наставать на своемъ безумномъ намѣреніи явиться къ мужу и помѣшать ему принять участіе въ боѣ быковъ. Всѣхъ ихъ арестуютъ. Онъ уже видѣлъ себя въ тюрьмѣ, какъ соучастника поступка, который онъ въ простотѣ своей считалъ преступленіемъ.
   Когда они пріѣхали въ Мадридъ, ему пришлось дѣлать серьезныя усилія, чтобы помѣшать своей спутницѣ бѣжать въ отель, въ которомъ жилъ ея мужъ. Чего она этимъ добьется?
   -- Ты его взволнуешь своимъ пріѣздомъ, онъ пойдетъ въ циркъ въ дурномъ настроеніи, и если съ нимъ что-нибудь случится ты будешь виноватъ.
   Эта мысль смутила Карменъ, и она предоставила своему родственнику руководить собой. Онъ повелъ ее въ отель, имъ выбранный, и она провела тамъ все утро, лежа на диванѣ въ своей комнатѣ и проливая ручьи слезъ, точно ожидаемое ею несчастье было неизбѣжно. Антоніо, довольный тѣмъ, что онъ въ Мадритѣ и устройся въ хорошемъ отелѣ, возмущался отчаяніемъ Карменъ, казавшееся ему смѣшнымъ.
   -- Слушай же... Ахъ, женщины, женщины! Всякій подумалъ бы, что ты уже вдова, а между тѣмъ твой мужъ какъ разъ въ это время готовится къ бою быковъ. Онъ вполнѣ здоровъ и невредимъ. Что за глупости такія!
   Карменъ за завтракомъ едва взяла въ ротъ кусокъ, не обращая вниманія на похвалы которыми Антоніо осыпалъ кухню отеля. Къ вечеру ея покорность изсякла.
   Отель ихъ находился вблизи Пуэрта дель Соль. Къ нимъ доносился шумъ съ улицы и изъ оконъ видны были толпы народа отправлявшагося на бой быковъ.
   Нѣтъ, она не можетъ оставаться въ этой чужой комнатѣ въ то время, какъ ея мужъ подвергаетъ свою жизнь опасности. Ей необходимо видѣть его. У нея не хватаетъ мужества идти смотрѣть на зрѣлище, но ей хочется чувствовать себя вблизи него: она желаетъ отправиться въ циркъ. Гдѣ этотъ циркъ? Никогда она не видала его. Если ей нельзя попасть туда, она будетъ скитаться гдѣ нибудь около него. Самое важное чувствовать себя вблизи Хуана, такъ какъ она думаетъ, что эта близость ея къ нему можетъ повліять на судьбу Галльярдо.
   Антоніо протестовалъ. Клянусь жизнью! Онъ имѣлъ намѣреніе присутствовать на боѣ быковъ и, выйдя изъ отеля, купить себѣ билетъ, а теперь Карменъ отнимаетъ у него эту возможность, настаивая на томъ, чтобы и ей ѣхать въ циркъ.
   -- Но что же ты тамъ будешь дѣлать, глупое созданіе? Чему ты поможешь своимъ пріѣздомъ? Подумай, если Хуанихо увидитъ тебя...
   Они долго спорили, но на всѣ его доводы женщина говорили упорно только одно:
   -- Не надо, не провожай меня... Я поѣду одна.
   Зять кончилъ тѣмъ, что сдался. Онъ нанялъ экипажъ и они отправились въ циркъ, войдя въ него черезъ дверь Кабальерисасъ. Торговецъ хорошо помнилъ циркъ и всѣ его службы, такъ какъ сопровождалъ Галльярдо въ одномъ изъ его путешествій въ Мадридъ на весенній бой быковъ.
   Антоніо и служащій колебались и чувствовали неудовольствіе, стоя передъ этой женщиной съ красными глазами и провалившимися щеками, которая продолжала оставаться во дворѣ цирка, не иная, что ей дѣлать. Обоихъ мужчинъ привлекалъ къ себѣ людской гулъ и музыка, игравшая въ редонделѣ. Неужели имъ придется все время оставаться здѣсь и не видѣть боя быковъ? Служащаго въ циркѣ осѣнила счастливая мысль. Можетъ быть, сеньора желаетъ пройти въ часовню?
   Дефилированіе куадрильи кончилось. Изъ дверей, ведущихъ въ редондель, возвращалось нѣсколько всадниковъ. Это были пикадоры, внѣ службы, удалявшіеся съ арены, чтобы замѣнить собою товарищей, когда наступитъ ихъ чередъ. Во дворѣ, привязанные къ кольцамъ, вбитымъ въ стѣну, стояло въ рядъ шесть осѣдланныхъ лошадей, которыхъ должны были въ первую очередь вывести въ редондель въ замѣну убитыхъ въ лошадей. Позади нихъ коротали время пикадоры и заставляли своихъ лошадей продѣлывать разныя упражненія. Служащій въ конюшняхъ верхомъ на красивой я пугливой лошади ѣздилъ галопомъ, чтобы утомить ее и передать затѣмъ пикадорамъ.
   Лошади брыкались подъ укусами мучившихъ ихъ мухъ и дергали за кольца, словно угадывая угрожавшую имъ близкую опасность. Другія лошади бѣгали рысцой, поощряемыя шпорами всадниковъ.
   Карменъ и ея зятю пришлось искать убѣжища подъ аркадами, и наконецъ жена тореро согласилась пройти въ часовню.
   Это было мѣсто спокойное, тихое. Можетъ быть молитвой она хоть нѣсколько поможетъ своему мужу.
   Карменъ увидѣла себя въ святомъ убѣжищѣ, теперь всѣми покинутомъ и еще такъ недавно переполненномъ публикой, когда здѣсь молились тореросы. Она обратила вниманіе на бѣдность алтаря. Четыре свѣчи горѣли передъ образомъ Божьей Матери. Но это приношеніе показалось ей скуднымъ.
   Открывъ кошелекъ, она дала дуросъ служащему цирка: не можетъ ли онъ принести побольше восковыхъ свѣчей? Онъ почесалъ у себя въ затылкѣ. Восковыхъ свѣчей? Здѣсь едва ли можно достать что-либо подобное. Но тотчасъ же онъ вспомнилъ о сестрахъ одного матадора, которыя всегда приносили съ собой свѣчи, когда ихъ братъ выступалъ въ боѣ быковъ. Послѣдніе свѣчи наврядъ ли догорѣли и, должно быть, спрятаны гдѣ-нибудь въ часовнѣ. Послѣ долгихъ поисковъ онѣ нашлись. Не оказалось подсвѣчниковъ. Но служащій,-- человѣкъ находчивый,-- принесъ пару пустыхъ бутылокъ, воткнулъ въ нихъ свѣчи, за жегъ ихъ и поставилъ рядомъ съ другими свѣчами.
   Карменъ опустилась на колѣни, а двое мужчинъ воспользовались ея неподвижностью, чтобы убѣжать въ циркъ, чтобы видѣть зрѣлище съ самаго начала.
   Карменъ съ любопытствомъ осматривала потемнѣвшій образъ, на который свѣтъ бросалъ красноватый отблескъ. Она не знала эту Божью Мать de la Paloma, но должно быть и она была нѣжной и доброй, какъ и Севильская, передъ которой она столько разъ молилась. Кромѣ того это былъ образъ тореросовъ, и тутъ возносили они свои молитвы въ послѣдній часъ, когда близкая опасность будила въ грубыхъ мужчинахъ благоговѣйную искренность. Здѣсь склонялъ много разъ колѣни ея мужъ. Этой мысли было достаточно, чтобы Карменъ чувствовала, какъ привлекалъ ее къ себѣ образъ, и она теперь молилась ему съ полнымъ довѣріемъ, точно знала его съ самаго дѣтства.
   Губы ея двигались, повторяя молитвы съ автоматической быстротой, но мысли убѣгали отъ молитвы, словно увлеченныя гуломъ толпы, доносившимся до нея. Ахъ, этотъ ревъ пріостанавливающаго вулкана, этотъ шумъ какъ бы далекихъ волнъ, время отъ времени прерываемый паузами трагическаго безмолвія!..
   Карменъ вообразила себѣ, что присутствуетъ незримо на боѣ быковъ. Она угадывала по различнымъ интонаціямъ шума въ амфитеатрѣ ходъ трагедіи, разыгрывавшейся въ редонделѣ. Иногда слышался взрывъ негодующихъ криковъ, сопровождаемыхъ свистками; въ другіе раза раздавались тысячи и тысячи голосовъ, произносившихъ непонятныя слова. Вдругъ слышался крикъ ужаса, продолжительный и пронзительный, который, казалось, возносился до небесъ; восклицанія испуга и страха, по которому можно было представить себѣ тысячи поблѣднѣвшихъ отъ волненія лицъ, слѣдившихъ глазами за быстрымъ бѣгомъ быка, преслѣдовавшаго человѣка... пока наконецъ крикъ мгновенно угасалъ, и тишина водворялась вновь: опасность миновала. Наступали долгіе промежутки безмолвія, полнѣйшаго безмолвія, безмолвія пустоты, въ которомъ, усилившись, звучало жужжаніе мухъ, вылетавшихъ изъ конюшенъ,-- точно необъятный циркъ былъ пустыннымъ, точно 14 тысячъ человѣкъ, сидѣвшихъ въ амфитеатрѣ, были недвижимы и задерживали дыханіе, а Карменъ оказывалась единственнымъ живымъ существомъ, находившимся въ нѣдрахъ цирка.
   Вскорѣ это молчаніе оживилось шумнымъ и безконечнымъ "трескомъ, точно всѣ кирпичи цирка повыскакивали изъ своихъ гнѣздъ, стуча одинъ о другой. Это были дружные апплодисменты, отъ которыхъ дрожали стѣны амфитеатра. Въ ближайшемъ къ часовнѣ дворѣ слышались удары хлыста по спинамъ несчастныхъ лошадей, слышался споръ, стукъ подковъ и голоса: "Кому очередь?" -- Новыхъ пикадоровъ требовали въ циркъ.
   Къ этимъ звукамъ присоединялись другіе, болѣе близкіе.
   Послышались шаги въ ближайшихъ къ часовнѣ комнатахъ, шумно открывались двери, раздавались голоса и прерывистое дыханье нѣсколькихъ людей, словно они шли, неся тяжелую ношу.
   -- Это ничего... небольшой ушибъ. Крови не видать. Прежде чѣмъ кончится бой, ты опять сядешь на лошадь.
   И хриплый голосъ, ослабленный болью, словно выходившій изъ самой глубины легкихъ, стоналъ среди вздоховъ съ акцентомъ, напоминавшемъ Карменъ Андалузію:
   -- Богородица де ли Солеа! Навѣрное, я сломалъ себѣ что-нибудь. Докторъ, посмотрите хорошенько... Ахъ, мои дѣти!..
   Карменъ задрожала отъ страха. Она поднимала свои глаза, расширенные отъ ужаса на Божью мать. Ея носъ, какъ будто заострился отъ волненія, а блѣдныя щеки ввалились. Ей казалось, что она теряетъ сознаніе, и она боялась упасть на полъ въ обморокѣ. Вновь хотѣлось ей молиться, чтобы не слышать шума извнѣ, передающагося черезъ стѣны часовни съ приводящей въ отчаяніе ясностью. Но, несмотря на ея намѣренія, до слуха ея доносился зловѣщій плескъ воды и голоса людей, должно быть докторовъ и больничныхъ служителей, ободряющихъ, пикадора.
   Онъ стоналъ и жаловался силясь въ тоже время изъ гордости подавить крики боли. Навѣрное у него былъ переломъ костей.
   -- Божья мать де ля Солеа! Дѣти мои!... Что будутъ ѣсть бѣдныя мои малютки, если отецъ ихъ не сможетъ больше сѣсть на лошадь...
   Карменъ встала съ колѣнъ. Ахъ, у нея не хватаетъ больше силъ! Она упадетъ здѣсь въ обморокъ, если останется еще дольше въ этомъ темномъ мѣстѣ здѣсь все наполнено горемъ. Ей необходимъ воздухъ, ей нужно видѣть солнце. Карменъ казалось, что она всѣмъ своимъ тѣломъ чувствуетъ ту муку, которая принуждаетъ стонать незнакомаго ей человѣка.
   Она вышла во дворъ. Здѣсь виднѣлась всюду кровь: на землѣ и около нѣсколькихъ чановъ, гдѣ вода смѣшивалась съ красной жидкостью.
   Пикадоры возвращались изъ редонделя. Они дали знакъ для забавы съ бандерильясами. Всадники въѣзжали во дворъ на своихъ лошадяхъ, запачканныхъ кровью, съ разодранными шкурами и съ выпадавшими изъ животовъ кишками... Отвратительное зрѣлище!
   Всадники спѣшились, оживленно разговаривая о событіяхъ боя. Карменъ увидѣла Потахе, слѣзавшаго съ лошади со всей грузностью своего сильнаго тѣла и сыпавшаго проклятія по адресу mono sabi, который неловко помогалъ ему сойти съ лошади. Потахе казался отупѣвшимъ отъ тяжести скрытыхъ желѣзныхъ приспособленій и боли паденія. Онъ поднималъ руку къ плечу, почесывался съ выраженіемъ боли, но улыбался, показывая свои желтые, лошадиные зубы.
   -- Видѣли вы, какъ хорошъ былъ Хуанъ?-- говорилъ онъ всѣмъ окружавшимъ его.-- Сегодня онъ дѣйствительно былъ хорошъ.
   Замѣтивъ единственную женщину, бывшую во дворѣ и узнавъ ее, онъ ни мало не удивился.
   -- Вы здѣсь, сенья Карменъ? Какъ это хорошо.
   И онъ говорилъ спокойно, точно въ той дремотѣ, въ которой его всегда держали вино и собственная тупость, ничто въ мірѣ не могло удивить его.
   -- Видѣли вы Хуана?-- продолжалъ онъ.-- Маэстро растянулся на пескѣ прямо передъ быкомъ, у самыхъ его роговъ... То, что дѣлаетъ онъ, никто не сможетъ дѣлать. Пойдите, посмотрите его: сегодня онъ очень хорошъ.
   Потахе позвали изъ дверей, оказавшихся дверью больницы. Товарищъ его, пикадоръ, желалъ поговорить съ нимъ прежде, чѣмъ его отправлять въ госпиталь.
   -- Прощайте, семья Карменъ. Я пойду взглянуть, чего желаетъ отъ меня этотъ бѣдняга. Паденіе съ переломомъ костей, какъ говорятъ. Ему не придется садиться снова на лошадь цѣлый годъ.
   Карменъ искала убѣжища подъ арками, желая закрыть глаза и не видѣть отталкивающаго зрѣлища во дворѣ, но въ то-же время она чувствовала себя загипнотизированной красными лужами крови.
   Monon sabios вели за поводъ раненыхъ лошадей, которыя влачили свои внутренности по землѣ. Увидавъ лошадей, одинъ изъ надзирателей конюшенъ сталъ усиленно двигать ногами и руками, охваченный лихорадкой дѣятельности.
   -- Скорѣй, молодцы!-- крикнулъ онъ, обращаясь къ конюхамъ.-- Круче, круче ихъ.
   Конюхъ, осторожно двигаясь около лошади, брыкавшейся отъ боли, снималъ съ нея сѣдло, затѣмъ набрасывалъ ей на ноги петли изъ кожаныхъ ремней, которые стягивались, и соединивъ всѣ четыре оконечности, вынуждали животное упасть.
   -- Такъ молодецъ! Такъ, живѣе, живѣе!-- продолжалъ кричать надзиратель, не переставая усиленно двигать руками и ногами. И конюхи, засучивъ рукава, наклонившись надъ открытымъ брюхомъ лошади, изъ котораго ручьемъ лилась кровь и выдѣлялись экскременты, торопились вложить обратно въ трагическій разрывъ брюха тяжелыя внутренности, висѣвшія наружу.
   Другіе конюхи держали поводья лежащаго животнаго и прижимали печальную голову къ землѣ, наступивъ на нее ногой. Морда лошади болѣзненно сводилась судорогой, большіе желтые зубы громко стучали отъ лихорадки мученичества, а жалобное ржаніе заглушалось въ пескѣ. Окровавленныя руки лѣкарей старались вложить обратно въ открытую полость внутренности, но тяжелое дыханіе жертвы выталкивало ихъ обратно и они выпадали снова.
   -- Скорѣй, молодцы! Скорѣй!-- кричалъ надзиратель. Круче! Круче!
   И огромный мочевой пузырь со всѣми внутренностями исчезалъ наконецъ въ глубинѣ брюха въ то время, какъ два конюха съ быстротой привычки зашивали шкуру.
   Когда лошадь была такимъ образомъ приведена въ порядокъ, ей съ варварской быстротой выливали на голову чанъ холодной воды, освобождали ее отъ кожаныхъ ремней и давали нѣсколько ударовъ хлыста, чтобы она поднялась на ноги. Нѣкоторыя лошади, едва сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, падали какъ пластъ и изъ только что зашитой раны ручьемъ лилась кровь. Это была мгновенная смерть, когда, внутренности приходили въ прежнее свое положеніе. Другія оставались живы, вслѣдствіе какихъ-то тайныхъ силъ животнаго организма, и конюхи, послѣ "приведенія ихъ въ порядокъ", вели лошадей на "лакировку", т. е. обливали имъ ноги и животъ большими чанами холодной воды. Бѣлая или рыжая масть лошади становилась блестящей и со шкуры лилась розоватая жидкость, смѣсь воды и крови.
   Чинили лошадей, точно это были старые башмаки; эксплуатировали ихъ слабость, до послѣдняго минимума продолжая ихъ агонію. На землѣ оставались куски кишокъ, отрѣзанныхъ для облегченія операціи "приведенія въ порядокъ" лошади. Другіе обрывки этихъ кишекъ виднѣлись въ редонделѣ, засыпанные пескомъ, пока не будетъ сраженъ быкъ и служащіе цирка не унесутъ эти обрывки въ своихъ корзинахъ изъ испанскаго дрока. Часто трагическую пустоту потерянныхъ кишекъ варвары-лѣкари замѣняли пучками пакли, вложенными въ брюхо лошади.
   Самое важное было поставить на ноги этихъ животныхъ еще на нѣсколько минутъ, пока пикадоры вернутся снова на нихъ на редондель: быкъ позаботится о томъ, чтобы докончить свою работу. И умирающія лошади выносили безропотно эти зловѣщія преображенія. Тѣ, которыя хромали, возбуждались сильными ударами хлыста, заставлявшими ихъ дрожать съ ногъ до кончика ушей. Одна кроткая лошадь въ бѣшенствѣ отъ боли намѣревалась укусить mono sabio, подходившаго къ ней. На ея зубахъ еще виднѣлись куски кожи и красныхъ шерстинокъ. Почувствовавъ ударъ роговъ въ своемъ животѣ, несчастное животное съ бѣшенствомъ укусило быка за шею.
   Во дворъ доносился съ арены гулъ незримой толпы. Это были восклицанія тревоги, крики:-- ай! ай! изъ тысячи устъ, и по нимъ можно было угадать бѣгство бандерильеро, которому угрожали рога быка. Затѣмъ установилось полное молчаніе. Человѣкъ возвращался къ животному, и раздавались шумныя рукоплесканія, привѣтствовавшія хорошо вставленную пару бандерилій. Потомъ затрубили трубы, извѣщавшіе о томъ, что наступило время сразить быка и повторился гулъ рукоплесканій.
   Карменъ хотѣлось уйти. Пресвятая Дѣва de la Esperanza! Что она тутъ дѣлаетъ? Она не знаетъ, въ какомъ порядкѣ наступаетъ очередь матадоровъ. Быть можетъ, этотъ звукъ трубъ обозначаетъ моментъ, когда ея мужъ встанетъ лицомъ къ лицу со звѣремъ. А она тутъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него и не видитъ его!.. Ей хотѣлось бѣжать, чтобы избавиться отъ этой муки.
   Сверхъ того на нее наводила смертельную тоску кровь, которая текла во дворѣ, и мука этихъ бѣдныхъ животныхъ. Ея женское состраданіе возмущалось подобными пытками и она прижимала къ носу платокъ, чтобы не чувствовать запаха этой бойни. Никогда не ходила она въ циркъ. Большую часть своей жизни она провела, слушая разговоры о бояхъ быковъ, но въ пересказѣ объ этихъ зрѣлищахъ она видѣла только ихъ блестящую внѣшность, то, что видитъ весь міръ, что происходитъ въ редонделѣ при свѣтѣ солнца, въ присутствіи нарядной толпы. Она не знала о ненавистныхъ приготовленіяхъ, происходившихъ въ тайнѣ, за кулисами. И она жила на деньги съ боя быковъ съ его отвратительнымъ мучительствомъ слабыхъ животныхъ. И ея состояніе было основано на подобныхъ зрѣлищахъ!..
   Шумные апплодисменты потрясли циркъ. Во дворѣ отдавались приказанія повелительнымъ тономъ. Первый быкъ убить. Въ глубинѣ прохода открылась дверь ограды, сообщавшаяся съ редонделемъ и съ еще большей силой донесся гулъ толпы и звуки музыки.
   Мулы были выведены на арену: одна тройка чтобы увезти мертвыхъ лошадей, другая -- чтобы вытащить трупъ быка.
   Карменъ увидѣла своего зятя идущаго изъ подъ аркады. Онъ еще весь трепеталъ отъ энтузіазма вслѣдствіе всего того, что видѣлъ.
   -- Хуанъ -- великолѣпенъ. Сегодня отъ лучше, чѣмъ когда-либо. Не бойся ничего. Онъ ѣсть быковъ живыми.
   Затѣмъ Антоніо взглянулъ на нее съ безпокойствомъ. Что она рѣшила дѣлать. Хватитъ-ли у нея силъ идти въ амфитеатръ?
   -- Уведи меня отсюда,-- сказала она тоскливо.-- Сейчасъ уведи. Я больна. Доведи меня до первой церкви, которая попадется намъ по дорогѣ.
   Торговецъ сдѣлалъ жестъ отчаянія. Пропустить такой великолѣпный бой быковъ!
   И пока они отправлялись къ дверямъ онъ придумывалъ, гдѣ бы ему оставить Карменъ, чтобы какъ можно скорѣе вернуться въ циркъ.
   Когда вывели второго быка, Галльярдо, опиравшагося на барьеръ, все еще осыпали поздравленіями его поклонники. Какая у него отвага... когда онъ захочетъ! Весь циркъ апплодировалъ ему при первомъ быкѣ, забывъ о своемъ неудовольствіи въ предшествующихъ бояхъ. Когда упалъ и остался лежать безжизненнымъ вслѣдствіе ужаснаго удара пикадоръ, Галльярдо прибѣжалъ со своимъ плащемъ и увелъ за собой животное на средину редонделя.
   Это была изумительная прогулка съ быкомъ, кончившаяся тѣмъ, что животное остановилось, неподвижное и утомленное продолжительнымъ круженіемъ за коварной красной тряпкой. Тореро, воспользовался ошеломленіемъ быка и всталъ прямо передъ самой его мордой, какъ бы бросая ему вызовъ. Галльярдо нужно было завоевать публику какимъ-нибудь отважнымъ поступкомъ. И онъ всталъ на колѣни противъ самыхъ роговъ, правда всталъ нѣсколько осторожно, готовый убѣжать при малѣйшемъ намѣреніи звѣря броситься на него.
   Быкъ продолжалъ стоять спокойно. Галльярдо протянулъ руку и дотронулся до его вспѣненной морды, и животное ne сдѣлало ни малѣйшаго движенія. Тогда матадоръ отважился на нѣчто невиданное, что повергло публику въ трепетное молчаніе.
   Мало по малу онъ легъ на пескѣ арены съ плащемъ въ рукахъ, служившимъ ему подушкой и пролежалъ такимъ образомъ нѣсколько секундъ, весь вытянувшись подъ носомъ у животнаго, которое обнюхивало его съ нѣкоторымъ страхомъ, словно подозрѣвая опасность въ этомъ тѣлѣ, столь смѣло подставлявшемъ себя подъ его рога.
   Когда къ быку вернулась его задорная свирѣпость, и онъ опустилъ внизъ рога, тореро подкатился къ его ногамъ и поставилъ себя такимъ образомъ внѣ достижимости роговъ. Животное пробѣжало дальше, тщетно отыскивая въ своей лютой слѣпотѣ тотъ предметъ, на который оно собиралось наброситься.
   Галльярдо поднялся, стряхивая съ себя пыль, я публика, такъ любящая безумную смѣлость, апплодировали ему съ энтузіазмомъ прежняго времени. Толпа не только прославляла его отвагу, а апплодировала и себѣ самой, восхищаясь собственнымъ своимъ величіемъ, угадывая, что въ смѣлости тореро сказывалось желаніе примириться съ ней, снова пріобрѣсти ея расположеніе. Галльярдо явился на бой быковъ, склонный къ самымъ большимъ подвигамъ, чтобы завоевать апплодисменты.
   -- Онъ небрежничаетъ,-- говорили на скамьяхъ амфитеатра,-- часто бываетъ слабъ, но онъ обладаетъ гордостью тореро и постоитъ за свое имя.
   Энтузіазмъ публики, ея веселое возбужденіе при мысли о совершенномъ Галльярдо подвигѣ и удачный ударъ шпагой, которымъ другой маэстро сразилъ перваго быка,-- это хорошее настроеніе толпы смѣнилось дурнымъ и криками протеста, когда въ редонделѣ появился второй быкъ. Онъ былъ громаднаго роста и съ величественной осанкой, но бѣгалъ по серединѣ арены, съ изумленіемъ глядя на шумную толпу амфитеатра, испуганный криками и свистками, которыми зрители хотѣли возбудить въ немъ отвагу. Быкъ бѣгалъ отъ собственной своей тѣни, точно угадывая всякаго рода козни и разставленныя ему силки. Тореросы дразнили его плащами. Быкъ бросался, было, на красную тряпку и шелъ за ней нѣсколько мгновеній, но тотчасъ-же, съ громкимъ мычаніемъ удивленія поворачивалъ назадъ и несся большими скачками въ противоположную сторону. Его быстрая подвижность и бѣгство приводили въ негодованіе публику:
   -- Это не быкъ, это обезьяна!-- кричали на скамейкахъ.
   Маэстро удалось привлечь животное къ барьеру, гдѣ его ждали неподвижные пикадоры на своихъ лошадяхъ, съ гаррочами подъ мышкой. Быкъ подошелъ къ одному всаднику, опустивъ голову съ громкимъ мычаніемъ, точно собираясь броситься на него. Но прежде, чѣмъ остріе гаррочи вонзилось въ его шею, быкъ сдѣлалъ скачекъ назадъ и пробѣжалъ среди плащей, которые ему протягивали тореросы. Въ своемъ бѣгствѣ животное встрѣтило другого пикадора, и повторило снова прыжокъ, мычаніе и бѣгство. Здѣсь онъ встрѣтился съ третьимъ всадникомъ, который успѣлъ уколоть его въ шею гаррочей, но этимъ лишь увеличилъ страхъ и быстроту бѣгства животнаго.
   Почти вся публика поднялась со своихъ мѣстъ, махая руками и крича:-- прирученный быкъ! Какая мерзость!".-- Всѣ обращались къ предсѣдательской ложѣ, протестуя: -- Сеньоръ предсѣдатель! Этого нельзя допускать!
   Съ нѣкоторыхъ скамеекъ сталъ раздаваться хоръ голосовъ, повторявшихъ одни и тѣ же слова съ однообразнымъ выраженіемъ:
   -- Огня!.. Огня-я-я!..
   Предсѣдатель колебался. Быкъ бѣгалъ, преслѣдуемый борцами, которые ходили за нимъ съ плащами въ рукахъ. Когда кому либо изъ нихъ удавалось встать передъ нимъ, остановивъ его, животное обнюхивало красное полотно съ тѣмъ же мычаніемъ изумленія и удалялось въ противоположную сторону, дѣлая прыжки и брыкаясь.
   Шумный протестъ усиливался съ каждымъ новымъ бѣгствомъ быка.
   -- Сеньоръ предсѣдатель! или его сеньорія ослѣпла?
   На редондель начали летѣть бутылки, апельсины и подушки съ сидѣній; все это мѣтило въ убѣгающаго быка. Публика ненавидѣла его за трусость. Одна бутылка попала ему въ рога, и толпа апплодировала -- не зная, кто такъ ловко бросилъ бутылку. Часть зрителей высовывала за барьеръ половину тѣла, какъ бы желая броситься въ редондель и собственноручно растерзать скверное животное. Такой скандалъ! Видѣть въ Мадридскомъ циркѣ, быковъ годныхъ лишь только на мясо.
   -- Огня! Огня!
   Предсѣдатель махнулъ наконецъ краснымъ платкомъ, и взрывъ рукоплесканій привѣтствовалъ этотъ жестъ, Бандерильясы съ огнемъ были необычайнымъ зрѣлищемъ, нѣчто неожиданное, увеличивавшее интересъ сегодняшняго боя. Многіе изъ протестовавшихъ до хрипоты были внутренно очень довольны этимъ событіемъ. Они увидятъ быка, поджариваемаго живымъ и бѣгущаго, обезумѣвъ отъ ужаса вслѣдствіе огненныхъ взрывовъ на его шеѣ.
   Къ быку приблизился Насіоналъ, держа внизъ остріями большія бандерильи, которыя казались обернутыми въ черную бумагу. Онъ подошелъ къ быку безъ обычныхъ предосторожностей, точно трусость животнаго не заслуживала никакого искусства, и воткнулъ въ его шею адскія палочки среди апплодисментовъ мстительной толпы.
   Послышался трескъ, точно что-то лопалось, и два столбика бѣлаго дыма стали подниматься съ шеи быка. При свѣтѣ солнца огонь не былъ виденъ, но шерсть ночевала, опаленная, и черное пятно распространялось на шеѣ быка.
   Изумленный неожиданнымъ нападеніемъ, быкъ снова побѣжалъ, ускоривая свой бѣгъ, точно онъ надѣялся такимъ образомъ освободиться отъ пытки. На его шеѣ стали раздаваться громкіе взрывы, похожіе на выстрѣлы изъ ружья, и передъ главами его летали искорки горящей бумаги. Животное скакало съ быстротой ужаса, всѣми четырьмя ногами заразъ, тщетно крутя рогатой головой, чтобы сорвать зубами этихъ демоновъ, вцѣпившихся въ его шею. Зрители смѣялись и апплодировали, находя интересными эти скачки и судорожныя движенія животнаго. Казалось, что быкъ, несмотря на объемъ и тяжесть своего тѣла, исполнялъ танецъ, которому его обучили.
   -- Какъ его пробираетъ!-- восклицала публика съ жесткимъ смѣхомъ.
   Бандерильясы, догорѣвъ, перестали трескаться и взрываться. На обугленной шеѣ быка виднѣлись кипѣвшіе пузырки жира. Не чувствуя больше обжоговъ огня, быкъ остановился неподвижно, тяжело дыша, съ опущенной внизъ головой, высунувъ темнокрасный сухой языкъ.
   Другой бандерильеро подошелъ къ нему и воткнулъ вторую пару бандерилій. Снова поднялись столбики дыма надъ опаленнымъ мясомъ, снова раздались выстрѣлы, и быкъ побѣжалъ опять, стараясь приблизить свою морду къ шеѣ, крутя и свертывая свое массивное тѣло. Но теперь движенія его были менѣе неистовы, точно сильный организмъ его началъ привыкать къ мучительству.
   Ему воткнули еще и третью пару бандерилій, и шея его вся обуглилась, распространяя по редонделю тошнотворный запахъ растопленнаго жира и опаленной шерсти и кожи.
   Публика продолжала апплодировать съ мстительнымъ, безумствомъ, словно кроткое животное было противникомъ его вѣры, и толпа дѣлала святое дѣло, сжигая его. Зрители смѣялись, видя, что у быка дрожатъ ноги, бока вздымаются, словно раздуваемые мѣха, и животное мычитъ съ пронзительнымъ крикомъ боли, съ налившимися кровью главами, влача языкъ по песку, ища найти ощущеніе прохлады.
   Галльярдо, прислонившись къ барьеру вблизи предсѣдательской ложи, ждалъ знака когда сразить быка, а Гарабато держалъ на готовъ мулету и шпагу.
   Проклятье! Бой быковъ начался такъ удачно для него, а злая судьба подсовываетъ ему это животное, которое онъ самъ себѣ выбралъ изъ за его видной осанки. И вдругъ, выведенный на арену, быкъ оказался кроткимъ и благодушнымъ.
   Галльярдо извинялся впередъ на несовершенство предстоящей ему работы въ разговорѣ съ "интеллигентными", сидѣвшими на первой скамейкѣ у барьера.
   -- Сдѣлаю все, что могу, и не больше того,-- сказалъ онъ, пожимая плечами.
   Затѣмъ матадоръ взглянулъ на ложи, устремивъ глаза на донью Соль. Она ему апплодировала, когда онъ совершилъ свой изумительный подвигъ и легъ на аренѣ передъ рогами быка. Ея руки, затянутыя въ перчатки, хлопали съ энтузіазмомъ, когда онъ возвращался къ барьеру, кланяясь публикѣ.
   Замѣтивъ, что тореро смотритъ на нее, донья Соль поклонилась ему съ жестомъ благосклонности и даже ея спутникъ, этотъ антипатичный господинъ, присоединился къ ея привѣту, наклонивъ тѣло такъ, что оно готово было переломиться въ поясницѣ. Потомъ Галльярдо замѣтилъ нѣсколько разъ, что бинокль ея былъ настойчиво направленъ на него, отыскивая его въ его убѣжищѣ у барьера.
   Ахъ эта гаши!-- Быть можетъ, она чувствуетъ себя снова увлеченной доблестнымъ тореро?
   Галльярдо рѣшилъ пойти къ ней на слѣдующій день посмотрѣть, не перемѣнился ли вѣтеръ.
   Раздался сигналъ убивать быка, и матадоръ, послѣ краткаго "бриндиса", направился къ животному.
   Энтузіасты давали ему совѣты громкимъ крикомъ.
   -- Срази его живѣй! Этотъ быкъ не заслуживаетъ ничего другого.,
   Тореро протягивалъ свою мулету передъ быкомъ, и быкъ кинулся на Галльярдо тяжелой поступью измученный пыткой, желая раздавить и уничтожить, точно мученичество пробудило въ немъ дикую отвагу. Этотъ человѣкъ былъ первый, вставшій передъ его рогами послѣ вынесенной имъ пытки.
   Толпа почувствовала, что мстительное негодованіе ея противъ быка, разсѣевается. Онъ держится не дурно! Онъ нападаетъ! Оле!
   И всѣ привѣтствовали съ энтузіазмомъ забаву съ мулетой, одобряя одновременно и борца и животное.
   Быкъ стоялъ неподвижно съ опущенной головой и высунутымъ языкомъ. Наступила тишина, предвѣстница смертельнаго удара,-- тишина болѣе глубокая, чѣмъ при абсолютномъ безлюдьи,-- продуктъ многихъ тысячъ сдерживаемыхъ дыханій. Такъ глубока была эта тишина, что до послѣднихъ скамеекъ доносились малѣйшіе звуки на редонделѣ. Всѣ слышали легкій трескъ стукнувшаго дерева. Это Галльярдо отбрасывалъ остріемъ шпаги съ шеи быка опаленныя палочки бандерилій, чтобы облегчить себѣ этимъ ударъ шпагой. Толпа еще болѣе высовывала свои головы, угадывая таинственное соотвѣтствіе, установившееся между ея волей и волей матадора.
   -- Теперь,-- говорили всѣ мысленно,-- онъ нанесетъ быку мастерской ударъ.
   Всѣ угадывали намѣренія тореро.
   Галльярдо бросился на быка и вся публика одновременно шумно вздохнула послѣ волнующаго ожиданія. Отъ столкновенія человѣка съ животнымъ быкъ высвободился, бросившись бѣжать съ бѣшеннымъ мычаніемъ въ то время, какъ на скамьяхъ раздались протесты и свистъ. Повторилось то же, что въ это послѣднее время случалось всякій разъ. Галльярдо слишкомъ поспѣшно отвернулъ лицо и отдернулъ руку въ тотъ моментъ, когда вонзалъ шпагу. Она, шатаясь торчала въ шеѣ быка, и черезъ нѣсколько шаговъ сталь выскользнула и упала на песокъ арены.
   Часть публики обрушилась съ бранью на Галльярдо. Очарованіе, связавшее матадора въ началѣ зрѣлища съ публикой разсѣялось. Снова появилось недовѣріе къ нему, усилилось общее негодованіе противъ тореро. Всѣ, казалось забыли недавній свой энтузіазмъ.
   Галльярдо поднялъ съ песка шпагу и съ опущенной головой, не имѣя силъ протестовать противъ неудовольствія публики, столь терпимой къ другимъ и столь непреклонной къ нему, вторично направился къ быку.
   Въ его смущеніи ему показалось, что какой-то тореро всталъ рядомъ съ нимъ. Должно быть, это былъ Насіоналъ.
   -- Спокойствіе, Хуанъ. Не увлекайся!
   -- Проклятье!.. Всегда ли будетъ повторяться съ нимъ то же самое. Не сможетъ онъ, никогда, больше засунуть руку между рогами, какъ въ прежнія времена, вонзая шпагу до рукояти. Неужели придется ему проводить остатокъ своей жизни, вызывая смѣхъ у публики? Быкъ, котораго были вынуждены жечь огнемъ!..
   Галльярдо подошелъ вплотную къ быку, который, казалось ждалъ его неподвижно, какъ бы желая вамъ скорѣе покончить съ долгимъ своимъ мученичествомъ. Матадоръ не захотѣлъ еще разъ развернуть свою мулету. Онъ опустилъ на землю красную тряпку и, поднявъ шпагу горизонтально, до высоты глазъ бросился на быка...
   Публика быстрымъ движеніемъ поднялась со своихъ мѣстъ.
   Нѣсколько секундъ человѣкъ и животное составляли одинъ плотный клубокъ и сдѣлали такимъ образомъ нѣсколько шаговъ. Наиболѣе "интеллигентные" зрители уже подняли руки, желая апплодировать: Галльярдо бросился на быка, какъ въ лучшія свои времена!
   Блестящій ударъ шпагой.
   Вскорѣ клубокъ распутался. Человѣкъ отдѣлился отъ роговъ быка, брошенный какъ метательный снарядъ сокрушительнымъ ударомъ головы животнаго, и покатился по аренѣ. Быкъ опустилъ голову, подхватилъ на рога неподвижное тѣло, потрясъ имъ на мгновеніе въ воздухѣ и отшвырнулъ въ сторону, чтобы продолжать свой бѣгъ со шпагой воткнутой въ шею до самой рукояти.
   Галльярдо поднялся съ земли какъ-то неловко, и весь циркъ загремѣлъ оглушительными апплодисментами, желая загладить свою несправедливость:
   -- Оле, храбрецъ!.. Оле, сынъ Севилья!.. Онъ былъ очень хорошъ!..
   Но тореро не отвѣчалъ на эти восклицанія энтузіазма. Онъ схватился руками за животъ согнулся какимъ-то болѣзненнымъ движеніемъ и пошелъ, шатаясь, съ опущенной головой. Раза два онъ поднималъ ее, глядя на выходную дверь, точно боясь не найти ее, и шелъ зигзагами, какъ пьяный.
   Не дойдя до дверей онъ упалъ на арену, свернувшись здѣсь точно громадный червякъ изъ шелка и золота. Четверо служащихъ цирка неловко подхватили его и потащили, пока наконецъ не подняли къ себѣ на плечи. Насіоналъ присоединился къ нимъ, поддерживая голову матадора, съ лицомъ желтовато блѣднымъ и остеклянѣвшими глазами, едва виднѣвшимися изъ-подъ опущенныхъ вѣкъ.
   Публика остановилась въ изумленіи, переставъ апплодировать. Всѣ смотрѣли вокругъ себя неувѣренные, насколько серьезенъ случай. Но вскорѣ стали циркулировать -- хотя никто не зналъ откуда -- оптимистическія свѣдѣнія; они явились тѣмъ анонимнымъ мнѣніемъ, которое допускается всѣми и которое въ извѣстные моменты или воспламеняетъ или же гаситъ пылъ толпы.-- Случай не опасный: ударъ въ животъ, лишившій его сознанія. Никто не видѣлъ крови.
   Толпа, мгновенно успокоилась, и снова усѣлась, перенеся свое вниманіе отъ раненаго тореро къ раненому животному, которое еще держалось на ногахъ, сопротивляясь томленію смерти.
   Насіоналъ помогъ уложить своего маэстро въ постель въ больницѣ. Раненый упалъ на нее какъ мѣшокъ, безжизненный, съ руками повисшими по обѣ стороны кровати.
   Себастьянъ, столько разъ видѣвшій своего матадора окровавленнымъ и раненымъ, не теряя спокойствія, чувствовалъ теперь мучительный страхъ. Онъ видѣлъ его теперь безжизненнымъ, зеленовато-блѣднымъ, словно онъ былъ уже мертвъ.
   -- Что-жъ это такое,-- стоналъ Насіоналъ,-- куда же дѣвались всѣ доктора?
   Весь больничный персоналъ, отправивъ въ госпиталь раненаго пикадора, спѣшно усѣлся въ свою ложу въ амфитеатрѣ.
   Бандерильеро приходилъ въ отчаяніе: ему казались часами летящія секунды, и онъ что то кричалъ прибѣжавшимъ Гарабато и Потахе, не понимая вовсе, что онъ имъ говоритъ.
   Явились, наконецъ, доктора и, заперевъ двери, чтобы никто не мѣшалъ, стояли нерѣшительно передъ безжизненнымъ тѣломъ матадора. Нужно было раздѣть его. При свѣтѣ овальнаго слухового окна въ въ потолкѣ Гарабато принялся расшивать, расшпиливать и разрѣзать одежду тореро.
   Насіоналу почти не видно было тѣла раненаго. Доктора стояли вокругъ него, совѣщаясь взглядами. Должно быть, это коллапсъ {Внезапное и полное паденіе силъ.} лишилъ его жизни: крови не видно. Одежда разорвалась, безъ сомнѣнія, вслѣдствіе удара, нанесеннаго быкомъ.
   Поспѣшно вбѣжалъ докторъ Руисъ, и коллеги тотчасъ уступили ему дорогу, признавая за нимъ первенство. Въ нервной торопливости онъ ругался, помогая Гарабато снимать платье съ тореро.
   Движеніе изумленія, грустнаго удивленія пробѣжало по лицамъ стоявшихъ вокругъ посѣели докторовъ. Насіоналъ не отваживался ничего спросить. Онъ взглянулъ изъ-за головъ врачей и увидѣлъ тѣло Галльярдо съ поднятой до груди рубашкой и разрѣзанными панталонами. Весь обнаженный животъ былъ разодравъ извилистымъ отверстіемъ съ окровавленными краями, черезъ которые виднѣлись синеватыя кишки.
   Докторъ Руисъ печально покачалъ головой. Кромѣ ужасающей и неизлѣчимой раны, тореро получилъ страшное сотрясеніе отъ удара головы быка.
   Онъ уже не дышалъ.
   -- Докторъ! Докторъ!-- стоналъ бандерильеро, умоляя сказать ему правду.
   И докторъ Руисъ, послѣ долгаго молчанія, повернулъ къ нему голову, говоря:
   -- Онъ умеръ, Себастіанъ... Можешь искать себѣ другого матадора.
   Насіоналъ поднялъ глава въ верхъ. Вотъ какъ умеръ такой человѣкъ, какъ его маэстро. Ему не суждено было ни пожать руку друзей, ни сказать ни единаго слова,-- умеръ внезапно, какъ несчастный кроликъ, которому даютъ ударъ въ затылокъ!..
   Отчаяніе побудило Себастіана уйти изъ больницы.
   Ахъ, онъ не можетъ этого видѣть! Онъ не такой, какъ Потахе, который оставался стоять неподвижно съ нахмуренными бровями въ ногахъ постели. Онъ смотрѣлъ на трупъ, но какъ будто не видѣлъ его и вертѣлъ въ рукахъ свою шапку.
   Насіоналъ, выйдя изъ больницы, расплакался какъ ребенокъ. Грудь его тяжело дышала въ смертельной тоскѣ глаза распухали отъ слезъ.
   Во дворѣ ему пришлось отступить, чтобы дать дорогу пикадорамъ, ѣхавшимъ въ редондель.
   Ужасная новость начинала распространяться по амфитеатру. Галльярдо умеръ!.. Одни сомнѣвались въ истинѣ этого извѣстія, другіе считали его вѣрнымъ, но никто не двинулся съ мѣста. Ждали выпуска въ редондель третьяго быка. Зрѣлище еще только начиналась и незачѣмъ было отказываться отъ него. Изъ двери редонделя доносился гулъ толпы и звуки музыки.
   Бандерильеро чувствовалъ, какъ въ немъ зарождалась дикая ненависть ко всему тому, что его окружало: онъ чувствовалъ отвращеніе къ своей профессіи и къ публикѣ, поддерживавшей эту профессію. Въ его мысляхъ мелькали знакомыя слова, которыя казались тогда смѣшными окружающимъ, и онъ находилъ въ нихъ теперь новую правду.
   Онъ подумалъ о быкѣ, котораго въ эту минуту тащили по аренѣ съ обуглившейся окровавленной шеей, съ окостенѣвшими ногами и стеклянными глазами, глядѣвшими въ голубое пространство, какъ глядятъ только мертвые.
   Затѣмъ онъ увидѣлъ въ своемъ воображеніи друга, лежавшаго въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, по ту сторону кирпичной стѣны, тоже неподвижнаго и окостенѣвшаго, съ рубашкой поднятой до груди, съ разодраннымъ животомъ, съ матовымъ и таинственнымъ блескомъ глазъ за сомкнутыми рѣсницами... Бѣдный быкъ!.. Бѣдный матадоръ!..
   Вскорѣ шумный циркъ огласился крикомъ тысячи устъ, привѣтствовавшихъ продолженіе зрѣлища.
   Насіоналъ закрылъ глаза и сжалъ кулаки. Звѣрь ревѣлъ: истинный, единственный звѣрь.

Конецъ.

"Современный Міръ", NoNo 9--12, 1908

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru