Безант Уолтер
Verbena Camellia Stephanoiis

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод В. М. Саблина.
    Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. I, 1894.

VERBENA CAMELLIA STEPHANOTIS.

Разсказъ Безанта Вальтера

I.

   Священникъ, по правиламъ церковнаго устава, взялъ въ свои руки младенца, взялъ его искусно, не какъ новичокъ или простой викарій, не умѣющій держать новорожденнаго, но такъ изогнувъ лѣвую руку, что головка младенца уютно улеглась въ ея изгибѣ, а тѣльце поддерживалось кистью, между тѣмъ какъ правая рука священника осталась свободною для того, чтобы возлить на крещаемаго спасительную воду изъ купели, и, обращаясь къ воспріемникамъ ребенка, которыми были его отецъ и мать по плоти и тетя Элиза, онъ произнесъ:
   -- Какъ будетъ имя младенца?
   На это отецъ-воспріемникъ отвѣтилъ громко и отчетливо: Verbena Camellia Stephanoiis. Онъ былъ небольшого роста, сутуловатый мужчина съ широкимъ лбомъ и задумчивыми глазами. Исполнивъ эту часть своей обязанности и зная, что причетникъ, какъ водится въ подобныхъ случаяхъ, сдѣлаетъ все остальное, онъ пересталъ интересоваться тѣмъ, что происходило передъ нимъ, и глаза его прямо сквозь стѣны храма устремились на какое-то далекое, далекое мѣсто. Въ дѣйствительности они созерцали коллекцію папоротниковъ, находившуюся подъ стекломъ мили за полторы.
   Но священникъ былъ человѣкъ съ характеромъ и не побоялся силою авторитета церкви обуздать своевольнаго воспріемника. Былъ примѣръ, когда онъ отказался назвать младенца Іудою Искаріотомъ, несмотря на то, что отецъ былъ открытымъ атеистомъ и разсчитывалъ поэтому на всевозможныя поблажки. Такъ и въ данномъ случаѣ онъ догадался, что предложенныя имена относятся въ профессіи отца. Вслѣдствіе этого, онъ своею собственною властью, не спрашивая согласія воспріемника, замѣнилъ ихъ именами: Вѣра-Камилла. Онъ внесъ ихъ въ книгу и показалъ родителямъ.
   -- Все равно,-- сказалъ отецъ, -- я буду звать ее, какъ мнѣ вздумается. Въ концѣ-концовъ, онъ никогда не называлъ ее по имени.
   -- Вѣра-Камилла!-- сказала мать,-- это такъ граціозно и аристократично!
   -- Вѣра!-- сказала тетя Элиза.-- Что-жь, такое имя любой лэди годилось бы! А то какая-то Вербенаръ! Ужъ отчего бы вамъ не назвать милую крошку проскурнякомъ?

II.

   Вѣра жила въ прелестнѣйшемъ коттэджѣ, какой только можно себѣ представить,-- въ коттэджѣ, какимъ порою добрая фея надѣляетъ молодую влюбленную чету. Онъ казался на видъ одноэтажнымъ, но на самомъ дѣлѣ подъ его крышею ютились двѣ маленькія спаленки съ покатыми стѣнами; въ нихъ было ровно столько мѣста, чтобы поставить кровать, стулъ и зеркало. Весь коттеджъ, до самой дымовой трубы, былъ увитъ ползучими растеніями, а надъ крыльцомъ разросся кавалерникъ; лужайка передъ коттэджемъ была чистенькая и нарядная, такъ старательно скошенная и уровненная, что была мягка, какъ бархатъ, и гладка, какъ шелкъ. На клумбахъ росли всевозможные цвѣты, а на заднемъ планѣ виднѣлись цвѣтущіе кустарники, и не было мѣсяца въ году, когда бы тотъ или другой изъ нихъ не цвѣлъ.
   Семья состояла теперь изъ дочери и отца; мать покоилась неподалеку отъ коттэджа. Отецъ, всегда сосредоточенный, былъ совершенно поглощенъ своею профессіей и говорилъ лишь о своихъ растеніяхъ. Онъ разсуждалъ о нихъ, какъ школьный учитель разсуждаетъ о своихъ ученикахъ. Отъ него не ускользали подаваемыя ими надежды, но опытъ училъ его ждать разочарованія. Ему были извѣстны искушенія и опасности, осаждающія растительное царство, недостатки и слабости его питомцевъ. Только объ этихъ вещахъ онъ и говорилъ и былъ неспособенъ говорить или думать о чемъ-нибудь постороннемъ. Развѣ дочь его въ чемъ-нибудь нуждалась? Да и въ чемъ могла бы она нуждаться, живя въ прекраснѣйшемъ и обширнѣйшемъ саду, заключавшемъ въ себѣ всѣ виды цвѣтовъ, деревьевъ и кустарниковъ, какіе только могутъ произростать подъ небомъ сѣвернаго Лондона? Весь день онъ былъ занятъ цвѣтами; вечеромъ онъ отправлялся въ свой клубъ, въ тавернѣ. Дочь видѣла его только за домашними трапезами, гдѣ онъ по большей части молча утолялъ свой аппетитъ.
   Коттэджъ выходилъ окнами на лужайку и такимъ образомъ слѣва изъ нихъ открывался видъ на высокія желѣзныя ворота, справа на широкую, усыпанную пескомъ дорогу, которая вела на обширный участокъ земли, -- не паркъ, не мѣсто для игръ или прогулокъ, а просто обширный участокъ земли. Въ тѣ часы, когда на участкѣ происходила работа, дѣвушка сидѣла всегда спиною къ окну, точно зрѣлище, происходившее тамъ, было ей непріятно. Она съ очень раннихъ поръ усвоила себѣ эту привычку и не измѣняла ей и теперь, хотя уже не чувствовала ни малѣйшаго отвращенія къ зрѣлищу, открывавшемуся изъ окна, или къ панорамѣ людей, проѣзжавшихъ мимо оконъ по направленію къ участку.
   Желѣзныя ворота выходили на большую дорогу, теперь заброшенную, хотя встарину она день и ночь была усѣяна телѣгами, повозками, дилижансами, каретами и гуртами скота. Теперь развѣ какой-нибудь бродяга устало плелся по ней, да въ субботу вечеромъ или въ воскресенье молодой лондонскій клеркъ быстро катился по ней на велосипедѣ. Вообще же дорога оставалась совершенно пустынной и не была нужна никому, кромѣ тѣхъ, кто ѣхалъ къ участку,-- пѣшкомъ туда не ходилъ никто.
   Часовъ въ десять утра тамъ начинались хлопоты и дневная дѣятельность и продолжались безъ перерыва почти до вечера, когда все пріостанавливалось. Въ пять часовъ ворота запирались и тогда участокъ былъ вполнѣ предоставленъ Вѣрѣ.
   Дѣятельность каждаго дня начиналась и продолжалась процессіей. Иногда процессія состояла изъ многихъ экипажей, но обыкновенно только изъ трехъ. Впереди двигался ковчегъ съ сокровищницей, такой драгоцѣнной, что она была доверху усыпана цвѣтами. Затѣмъ слѣдовали двѣ кареты, запряженныя вороными лошадьми, и въ нихъ сидѣли люди, надменно выпрямлявшіеся, когда кто-нибудь смотрѣлъ на нихъ, и выставлявшіе впередъ подбородокъ въ гордомъ сознаніи своей достопочтенности. Процессія свидѣтельствовала о семейномъ величіи. Семьѣ, представляющей по большей части невидимую единицу, не часто выпадаетъ случай иллюстрировать свое собственное величіе, -- въ дѣйствительности, это почти единственная функція, могущая служить указанной цѣли. Процессія въѣзжала въ ворота и медленно двигалась мимо коттэджа. Нерѣдко люди, сидѣвшіе въ каретахъ, испытывали разочарованіе, видя не лицо, а спину и плечи молоденькой дѣвушки. Можно ли быть до такой степени чуждой любопытства, чтобы не обернуться и не оцѣнить достопочтенность семьи!
   Кареты катились дальше и дальше и останавливались передъ небольшимъ зданіемъ, гдѣ совершались обряды. По окончаніи ихъ всѣ эти люди уходили, но уже безъ своего сокровища. Они уходили, садились въ кареты и поспѣшно уѣзжали. Недалеко отъ желѣзныхъ воротъ находится таверна подъ вывѣскою "Лисица и виноградъ"; тутъ есть просторная комната съ уютнымъ каминомъ, для пріема посѣтителей. Таверна славится среди тѣхъ, кому приходится посѣщать участокъ, самымъ симпатическимъ изъ всѣхъ напитковъ. Онъ не подслащенъ ничѣмъ, кромѣ рафинаднаго сахара, который всякій кладетъ по своему вкусу, и разбавляется кипяткомъ.
   Въ теченіе всего утра одна процессія смѣняла другую. Всѣ онѣ были на одинъ образецъ, лишь иногда вереница экипажей бывала длиннѣе. Вѣра слышала, какъ они проѣзжали, но никогда не оглядывалась.
   Описываемый участокъ земли былъ на самомъ дѣлѣ кладбищемъ въ Уэстъ-Финчли-Родъ, кладбищемъ крупнаго лондонскаго прихода, большимъ паркомъ, тянувшимся на нѣсколько десятинъ, съ цвѣточными клумбами, газономъ, усыпанными гравіемъ дорожками, деревьями и кустарниками, такъ что весною, лѣтомъ и осенью оно представляетъ изъ себя прелестный садъ, и даже зимою не лишено своеобразной красоты. Среди цвѣточныхъ клумбъ и кустарниковъ лежатъ рядами -- цѣлыя мили рядовъ, одинъ за другимъ -- могилы мертвыхъ. Большинство ихъ украшено надгробными памятниками, у многихъ разбитыя колонны, кресты, квадратныя гробницы, полированныя гранитныя плиты, невысокіе столбы, обсаженные цвѣтами. На этихъ памятникахъ были надписи и эпитафіи. Въ эпитафіяхъ лондонскихъ кладбищъ господствуетъ извѣстное однообразіе. По большей части, для тѣхъ, кто умѣетъ читать между строкъ, онѣ гласятъ слѣдующее:
   "Посвященъ памяти А. В., который дожилъ до семидесяти лѣтъ, не совершивъ ничего, достойнаго воспоминанія. Онъ былъ искреннимъ и твердымъ христіаниномъ, всю жизнь ужасно боялся переселенія на небо и былъ глубоко убѣжденъ, что никто не отправитъ его въ какое-либо иное мѣсто. Онъ думалъ только о деньгахъ и успѣлъ сколотить кое-что, но не въ томъ количествѣ, на какое онъ имѣлъ право разсчитывать. Свои дѣла онъ велъ до конца, не извѣдавъ публичнаго безчестія. Каждое воскресенье онъ ходилъ къ утренней службѣ, а остальную часть дня пировалъ. Его семейство, разсорившееся изъ-за раздѣла наслѣдства, не говоритъ о немъ больше, и когда умрутъ его дѣти, онъ будетъ преданъ такому же полному забвенію, какъ какой-нибудь древній бриттъ. Этотъ камень воздвигнутъ для увѣковѣченія его нетлѣнной памяти".
   Хотя участокъ отведенъ подъ кладбище лишь тридцать лѣтъ тому назадъ, его населеніе простирается до четверти милліона. Въ приходѣ, къ которому онъ принадлежитъ, нѣтъ ни одного дѣятеля литературы, искусства или науки, и во всей этой несмѣтной массѣ нѣтъ никого, чьи произведенія, переживъ своего творца, могли бы передать его имя потомству.
   По окончаніи процессій, какъ скоро желѣзныя ворота затворялись, часовня запиралась и могильщики уходили, кладбище дѣлалось какъ бы собственностью Вѣры, и она могла безъ помѣхи бродить по дорожкамъ. Она знала его вдоль и поперекъ; знала въ одномъ уголкѣ нерасчищенную заросль, въ другомъ -- двѣ или три яблони, остатки бывшаго здѣсь прежде фруктоваго сада, знала не раздѣланную еще подъ кладбище часть земли, съ валами и оврагами, поросшими куколемъ и жесткою травой, и изгородь за этимъ полемъ, гдѣ осенью она собирала ежевику, а въ іюнѣ рвала шиповникъ и жимолость.
   Лѣтними вечерами она бродила одна по обширному, безмолвному кладбищу. Послѣ захода солнца ея бѣлая фигурка долго еще мелькала въ сумракѣ, словно призракъ, между бѣлыхъ могильныхъ камней.
   Она никуда не выходила, вся ея жизнь протекала за этою оградой. Въ полмилѣ разстоянія отъ коттэджа была школа, гдѣ она пріобрѣла нѣкоторыя знанія, приносившія ей мало пользы, такъ какъ она рѣдко читала и никогда не писала. Она ни съ кѣмъ не дружилась: люди относятся съ извѣстнымъ предубѣжденіемъ къ тѣмъ, кому приходится жить на кладбищѣ; неловко какъ-то назвать то или другое кладбище, когда спрашиваютъ вашъ постоянный адресъ; всякая должность, связанная съ подобнымъ учрежденіемъ, набрасываетъ тѣнь на человѣка. А потому у Вѣры не было подругъ. Другія дѣвушки ходятъ въ гости, видятъ новыя для нихъ вещи, имѣютъ развлеченія,-- Вѣра никуда не ходила. Для другихъ дѣвушекъ, опять-таки, жизнь нѣсколько разнообразится и пріобрѣтаетъ новый интересъ, когда онѣ надѣваютъ свое праздничное платье и отправляются въ церковь,-- Вѣра не ходила въ церковь. Причиной этому было не умственное превосходство, затворяющее двери церкви передъ многими современными молодыми дѣвушками, а просто взглядъ ея отца, что всѣ религіозныя потребности человѣка должны быть болѣе чѣмъ удовлетворены, разъ возлѣ него и въ церкви, и въ часовнѣ каждый Божій день совершается служба. Съ того времени, какъ Вѣра кончила ученіе въ школѣ, и до начала этого разсказа миновало два года. Другими словами, въ теченіе двухъ лѣтъ молодая дѣвушка жила у воротъ кладбища и никуда не выходила, кромѣ ряда лавокъ въ предмѣстьѣ, близъ школы, гдѣ она дѣлала всѣ хозяйственныя закупки.
   Для молоденькой дѣвушки, почти ребенка, одиноко жившей среди могилъ, гдѣ цѣлый день одни похороны слѣдовали за другими,-- для дѣвушки, не имѣвшей подругъ, не знавшей ничего изъ внѣшняго міра, кромѣ длинной, пустынной дороги,-- жизнь естественно должна была представляться безконечною Danse Macabre, пляскою смерти, пышною выставкой смерти. Сюда, на кладбище, все возвращается; это -- общая цѣль вселенной. Чѣмъ же все время занятъ внѣшній міръ? Различными подробностями похоронной обстановки,-- чѣмъ же иначе?-- заключала она. Одни дѣлаютъ гробы, другіе доски къ нимъ, ручки, орнаменты, обивку, саваны; одни работаютъ траурные экипажи, другіе -- траурные костюмы, третьи -- по заказу читаютъ молитвы надъ покойниками, главный гробовщикъ -- главный министръ государства; всѣ помыслы направлены къ будущему водворенію на кладбищѣ; главная цѣль для тѣхъ, кто копитъ деньги, это обезпечить себѣ приличныя похороны. Жизнь -- та же смерть: одежда лишь символъ траура, священники -- кладбищенскіе капелланы, религія -- страхованіе жертвъ смерти, все прекрасное имѣетъ своимъ назначеніемъ лишь украшеніе вѣчнаго жилища.
   Я не хочу сказать, что Вѣра облекала всѣ эти мысли въ слова, -- молодыя дѣвушки не формулируютъ своихъ мыслей; но онѣ принимали эту окраску и этотъ характеръ. Кладбище -- это было все, что она дѣйствительно знала. Быть можетъ, по той причинѣ, что всѣ являвшіеся сюда носили черную одежду, Вѣра, скорѣе въ силу какого-то инстинкта, чѣмъ протеста, всегда ходила въ бѣломъ. Никто не сталъ бы ей мѣшать, еслибъ она избрала желтый цвѣтъ, но она избрала бѣлый. Черный цвѣтъ былъ цвѣтъ похоронныхъ процессій. Въ черное одѣвались тѣ дамы, которыя потомъ, иногда въ теченіе полугода, пріѣзжали сюда съ цвѣтами. Черныя пятна, двигавшіяся среди зеленыхъ могилъ и цвѣточныхъ клумбъ, рѣзали глаза дѣвушки. Поэтому она всегда одѣвалась въ бѣлое: зимой у нея было платье изъ бѣлой фланели, лѣтомъ -- изъ бѣлой кисеи. Она брала съ собой корзинку и садовыя ножницы и ходила по кладбищу, поддерживая въ порядкѣ цвѣты на забытыхъ могилахъ, тѣхъ, которыя никто уже не навѣщалъ и за которыя никто не платилъ садовнику. Она была высокая, тоненькая дѣвочка, лѣтъ шестнадцати, съ неразвившеюся еще фигурой; ея роскошные бѣлокурые волосы свободно падали по плечамъ, сдерживаемые только лентой; большіе голубые глаза смотрѣли задумчиво, лицо было серьезно и самая поступь ея была серьезна; она, такая юная, не смѣялась, не пѣла и не прыгала на ходу,-- видите ли, и смѣхъ, и пѣніе невольно должны замереть, когда вспомнишь, что хотя четверть милліона людей слушаетъ васъ, никто не отзовется вамъ хотя бы слабымъ эхо. Я читалъ однажды о малюткѣ, воспитанной въ женскомъ монастырѣ, въ одной изъ тѣхъ суровыхъ общинъ, гдѣ монахини сами роютъ себѣ могилы и гдѣ дни безостановочно оживляются неумолкаемымъ погребальнымъ звономъ. Тогда я вспомнилъ Вѣру. Точь-въ-точь такая, какъ это монастырское дитя, была и Вѣра.

III.

   Узы родства въ нѣкоторыхъ соціальныхъ сферахъ пользуются меньшимъ уваженіемъ, чѣмъ въ другихъ. Англійская семья весьма легко распадается на части: братья и сестры идутъ каждый своею дорогой, расходятся въ разныя стороны; если они остаются въ одномъ и томъ же мѣстѣ, то нерѣдко ссорятся; ихъ дѣти, которыя должны бы быть кузенами и кузинами, не знаютъ другъ друга; тѣ, которые поднимаются по общественной лѣстницѣ, слишкомъ горды, чтобъ освѣдомляться объ остающихся въ самомъ низу; тѣ, которые остались внизу, слишкомъ горды, чтобы навязываться взобравшимся наверхъ. Такъ, напримѣръ, отецъ Вѣры оставался главнымъ садовникомъ при новомъ кладбищѣ. Его братъ, хотя онъ этого не зналъ, такъ какъ никогда не читалъ газетъ, былъ первымъ министромъ Новаго Южнаго Валлиса; другой братъ, тоже ему неизвѣстный, былъ "серебрянымъ королемъ" и управлялъ ужь не знаю чѣмъ. Оставался отецъ Вѣры. Еслибъ онъ уѣхалъ за границу, какъ его братья, то сдѣлался бы ботаникомъ въ какой-нибудь колоніи, профессоромъ ботаники въ какомъ-нибудь колоніальномъ университетѣ, членомъ Королевскаго Общества. Но онъ остался на родинѣ и былъ простымъ садовникомъ, мысли котораго никогда не шли дальше заботъ о его растеніяхъ.
   Но и на родинѣ можно, все-таки, пойти въ гору. У Вѣры была тетка, сестра ея матери, "тетя Элиза". Благодаря великимъ успѣхамъ въ жизни своего супруга, она вскарабкалась на головокружительную высоту и сдѣлалась обладательницей дома въ Бедфордъ-Скверѣ и кареты. Супругъ тети Элизы былъ никто иной, какъ нѣкій весьма извѣстный и прославленный поставщикъ съѣстныхъ припасовъ въ Сити. Было бы въ самомъ дѣлѣ жестоко, если бы такой знаменитый гражданинъ не имѣлъ кареты, не имѣлъ прекрасно меблированнаго дома въ Бедфордъ-Скверѣ и званыхъ обѣдовъ по воскресеньямъ въ три часа дня. Но тетя Элиза почти совсѣмъ забыла о существованіи своей племянницы. Ея сестра умерла, мужъ этой сестры былъ садовникомъ при кладбищѣ; оставалось дитя. Тѣ, кому фортуна покровительствуетъ, невольно сближаются съ другими любимцами фортуны,-- люди, занимающіе видное положеніе въ Сити, не могутъ водить знакомство съ кладбищенскими садовниками. Не осуждайте тетю Элизу,-- таковъ ужь нравъ и обычай свѣта. Она цѣлыхъ четырнадцать лѣтъ не заглядывала въ коттеджъ.
   Разъ въ маѣ мѣсяцѣ, когда деревья уже распустились, когда сирень и ракитникъ были въ полномъ цвѣту, въ ворота въѣхала необыкновенно длинная и пышная процессія, съ такими развѣвающимися перьями и такою массою цвѣтовъ, что по нимъ уже можно было судить объ уваженіи къ значенію покойника. Очевидно, это былъ одинъ изъ князей іудейскихъ. Вѣра, сидѣвшая въ своей комнаткѣ, спиною къ окну, чувствовала только, какъ что-то черное долго, долго скрипѣло по песку.
   Когда все было кончено и провожатые пошли обратно къ своимъ каретамъ, одна полная и съ виду благодушная дама, шедшая рядомъ съ своимъ мужемъ,-- это былъ пресловутый поставщикъ,-- шепнула ему: "Джонъ, я должна пойти провѣдать его, хотя бы въ память бѣдной Амеліи. Скажи, что я пошла навѣстить могилу одной пріятельницы, и поѣзжай безъ меня, а я потомъ ужь какъ-нибудь одна вернусь домой.
   Когда послѣдняя карета скрылась за воротами, тетя Элиза отворила дверь коттеджа.
   -- Ахъ, Боже мой!-- воскликнула она.-- Вѣдь, это, должно быть, Вѣра! Господи, какъ ты выросла! Совсѣмъ стала взрослая дѣвушка! И какая при этомъ хорошенькая! Поцѣлуй меня, моя милочка! Я твоя тетя Элиза и пріѣхала сюда на похороны. Ну, что-жь? Вѣдь, это прехорошенькая комнатка, и все здѣсь очень мило, хотя странно видѣть тебя сидящей на крышкѣ гроба. А гдѣ же твой отецъ, душечка?
   Когда она, наконецъ, собралась уѣзжать, то протянула племянницѣ обѣ руки и ласково поцѣловала ее.
   -- Ахъ, душенька,-- сказала она,-- вѣдь, просто ужасно подумать, что такое милое дитя, какъ ты, да, къ тому же, уже взрослая дѣвушка, сидитъ съ утра до ночи среди могилъ, точно бѣсноватая, никого не видитъ, ни съ кѣмъ не говоритъ, никуда не выѣзжаетъ. Вѣдь, отъ этого можно съ ума сойти! Ты должна непремѣнно пріѣхать къ намъ въ гости. Мы съ Джономъ будемъ очень рады тебѣ. Вотъ что, душечка Вѣра,-- ахъ, я помню, какъ твой отецъ хотѣлъ назвать тебя турецкою гвоздикой или какъ-то вродѣ этого,-- ты пріѣдешь къ намъ въ будущую субботу. Пріѣзжай пораньше, я приготовлю тебѣ хорошенькое платьице, хотя бѣлый цвѣтъ всегда приличенъ, этого я не стану отрицать. Вечеромъ мы отправимся въ театръ, и ты увидишь мою любимицу, Нину Казалетъ; въ воскресенье утромъ, если погода будетъ хорошая, мы, какъ всегда, поѣдемъ кататься. Потомъ у насъ бываетъ званый обѣдъ, а вечеромъ такъ смѣются и такъ весело болтаютъ, какъ ты никогда и не слыхивала. Уфъ!-- содрогнулась она.-- Вѣдь, и въ голову не придетъ смѣяться, когда живешь среди покойниковъ! И такъ, рѣшено! Ты пріѣдешь! Только знаешь, лучше не проговаривайся насчетъ кладбища. Черезъ годъ или два, когда явится суженый, ну, тогда ты осторожно скажешь ему объ этомъ. Стало быть, до субботы! Я рада, что пріѣхала, право же рада!

IV.

   Зала полна народу; женщины въ прелестныхъ туалетахъ улыбаются и весело разговариваютъ, мужчины такъ оживлены и такъ счастливы, какъ только позволяютъ приличія. Всюду горятъ яркіе огни, оркестръ играетъ нѣжныя мелодіи, занавѣсъ изображаетъ группы молодыхъ дѣвушекъ и юношей, цвѣты и танцы, воздухъ пропитанъ ароматомъ молодости и счастья. Вѣра сидѣла возлѣ тетки въ переднемъ ряду амфитеатра; глаза ея были широко раскрыты, губы дрожали, руки дрожали, все существо ея трепетало отъ изумленія, трепетало отъ новизны того, что она видѣла передъ собой.
   Занавѣсъ поднялся, и на цѣлыхъ три часа Вѣра застыла въ какомъ-то очарованіи. Театръ исчезъ изъ ея глазъ; она уже не сидѣла передъ сценой, а невидимкой смотрѣла въ волшебную страну. Впервые она видѣла молодость и счастье молодости, радость сознавать себя прекрасной, радость быть любимой, радость любить и искать любви, радость солнечнаго свѣта, радость существованія. Впервые она чувствовала то стремленіе въ недостижимымъ радостямъ, которое составляетъ свѣтлый ореолъ юности, хотя, увы, слишкомъ часто дѣлаетъ эту пору жизни несчастной. Она слышала евангеліе радости. Когда зрители смѣялись, ихъ смѣхъ звучалъ въ ея ушахъ диссонансомъ. Ей казалось, что ее грубымъ толчкомъ заставляютъ возвратиться въ дѣйствительный міръ. Ужь не раздастся ли вслѣдъ за этимъ погребальный звонъ? Она смотрѣла на сцену серьезнымъ, изумленнымъ взоромъ. Когда занавѣсъ опускался въ антрактахъ, она вздыхала и тяжело переводила духъ, и слезы навертывались на ея глаза. Когда тетка обращалась къ ней, она отвѣчала чуть слышно,-- всѣ мысли ея были поглощены пьесой.
   Въ труппѣ была одна актриса, исполнявшая главную роль. Вѣра никогда и не мечтала, что можетъ быть на свѣтѣ такое чудное созданіе. Она была молода; она была прекрасна; у нея было нѣжное лицо и нѣжный голосъ; ея уста постоянно улыбались; ея глаза сіяли счастьемъ и весельемъ. Въ пьесѣ всѣ молодые люди были влюблены въ нее и поклонялись ей, въ театрѣ молодые люди отъ радости рукоплескали всякій разъ, какъ она появлялась. Она была царицей, богиней, она была святою покровительницей любви, счастья и красоты. Вѣра не отрывала отъ нея глазъ; ея поступь, ея жесты, ея голосъ, ея взоръ совсѣмъ очаровали молодую дѣвушку.
   Когда представленіе кончилось, она уѣхала съ теткой въ наемномъ экипажѣ. Она была слишкомъ взволнована, чтобы спать, но съ наслажденіемъ лежала и вспоминала этотъ вечеръ и снова видѣла въ своихъ мечтахъ артистку, плѣнившую ее своими несложными чарами и кажущимся счастьемъ.
   Въ понедѣльникъ она вернулась домой и пріѣхала одновременно со второю похоронною процессіей. Всю эту недѣлю днемъ она безпокойно ходила изъ утла въ уголъ, а вечеромъ блуждала по кладбищу, избѣгая, однако, его населенной части. Чтобы достигнуть нерасчищеннаго поля, она должна была проходить мимо могилъ, и, идя мимо нихъ, она содрогалась, потому что душа ея была полна стремленія къ тому, что она видѣла на сценѣ. Быть можетъ, эти бѣдные мертвецы были взяты отъ такого же міра радости, -- міра, котораго гробовщикъ не омрачаетъ своимъ появленіемъ. Только въ самомъ дальнемъ уголкѣ поля она могла отдаваться всецѣло мыслямъ и воспоминаніямъ о театрѣ.
   Когда настала суббота, она сдѣлала странную вещь. Во-первыхъ, она составила букетъ изъ бѣлыхъ цвѣтовъ, затѣмъ написала записочку и приколола ее къ цвѣтамъ: "Отъ Вѣры. Я люблю васъ. Если вы хотите позволить мнѣ любить васъ, выходите съ моимъ букетомъ". Она увязала букетъ въ серебряную бумагу и послѣ чаю, въ шесть часовъ, надѣла кофточку и шляпу, вышла изъ воротъ и пошла по направленію къ Лондону. Отецъ ушелъ въ клубъ. Онъ не вернется раньше десяти, а въ девять она всегда ложилась спать. Онъ ничего не узнаетъ.
   Когда она пришла въ театръ, было около восьми часовъ. Она смѣло протискалась сквозь тѣснившуюся у дверей толпу и спросила у капельдинера, отбиравшаго билеты, какъ ей доставить цвѣты миссъ Нинѣ Казалетъ. Онъ указалъ ей дверь за кулисы, и она безъ всякихъ затрудненій послала артисткѣ свой подарокъ. Затѣмъ она вернулась къ фасаду зданія, но здѣсь она узнала, что мѣста въ амфитеатрѣ стоятъ по семи шиллинговъ, а въ ея кошелькѣ было всего два. Однако, на эту скромную сумму она нашла себѣ, все-таки, мѣсто въ партерѣ и съ бьющимся сердцемъ стала ждать поднятія занавѣса.
   Увы, Нина Казалетъ явилась на сцену безъ ея букета, и свинцовая тяжесть легла на сердце дѣвушки. Но потомъ она сообразила, что въ этой пьесѣ актрисѣ некстати было выходить съ букетомъ. Эта мысль утѣшила ее. Можетъ быть, актриса сдѣлаетъ ей какой-нибудь знакъ? Но знака не послѣдовало. Затѣмъ она вспомнила, что актриса никакъ не можетъ знать ее въ лицо, и опять воспрянула духомъ. Наконецъ, она поддалась очарованію пьесы и снова потеряла сознаніе дѣйствительности на все время, пока шло представленіе; По окончаніи спектакля она отправилась домой. Улицы были полны народу, всѣ кричали, толкались. Вѣра остановилась въ нерѣшимости. Кто-то заговорилъ съ ней. Она повернулась и пошла. Она шла мимо густо населенныхъ трущобъ, шла по пустыннымъ улицамъ. Никто не оскорбилъ ее; она не испытывала страха. Наконецъ, оставивъ позади себя городскіе дома, она вышла на длинную, темную дорогу, тянувшуюся къ сѣверу между двухъ рядовъ изгородей. Все время она ничего не замѣчала. Въ ея ушахъ раздавался голосъ актрисы, предъ глазами стоялъ ея образъ, она вся была полна воспоминаній объ ея чарующей граціи, вся была проникнута радостью, какой еще никогда земля не знала,-- радостью, которую эта прелестная бѣлая фея вливала въ сердца тѣхъ, кто сидѣлъ у ея ногъ.
   Ночь была чудная, звѣзды сіяли на небѣ. Сирень наполняла воздухъ своимъ благоуханіемъ, когда Вѣра вошла въ садовую калитку. Она безшумно проскользнула наверхъ, отворила окно и стала смотрѣть къ садъ; ей были видны бѣлыя очертанія надгробныхъ памятниковъ и могилъ.
   "О,-- подумала она,-- знали ли они, эти несчастные, эти мертвецы, что есть мѣста на землѣ, гдѣ люди только поютъ и смѣются и гдѣ они счастливы всегда?"

V.

   Миссъ Нина Казалетъ сидѣла въ уборной, отдавъ себя въ распоряженіе своей камеристки. Вполнѣ понимая, насколько привлекательность женщины зависитъ и выигрываетъ отъ искусства, артистка обыкновенно относилась съ живѣйшимъ интересомъ ко всѣмъ подробностямъ своего сценическаго туалета. Но въ этотъ вечеръ она была пассивна и молчалива. Царица радости, въ присутствіи которой разсѣивались облака печали, сама была сумрачна. Надъ ней нависло предчувствіе близкой бѣды. Она держала въ рукѣ письмо, которое перечитала уже двадцать разъ и всякій разъ съ тяжелымъ вздохомъ. Оно было отъ ея возлюбленнаго. "Выбирай,-- говорило оно почти такими же категорическими словами,-- выбирай между своимъ милымъ и своею профессіей. Откажись отъ сцены или откажись отъ своего милаго". Ужасная альтернатива! Она была бы счастлива, имѣя и то, и другое; отказавшись отъ того или другого, она сдѣлалась бы самымъ несчастнымъ существомъ. Могла ли она отказаться отъ своего милаго? Могла ли она отречься отъ своего искусства? "Выбирай,-- говорилъ ей ея возлюбленный,-- я буду ждать твоего выбора".
   -- Что-нибудь ужасное случится со мной,-- сказала она камеристкѣ.-- Прошлую ночь мнѣ снились такіе зловѣщіе сны. Вотъ уже три дня, какъ я получила это письмо, и всякій разъ, какъ я пытаюсь отвѣтить на него, что-то удерживаетъ меня. Я не могу отвѣтить на него. Что только могло заставить его написать мнѣ такое жестокое письмо?
   -- Постарайтесь не думать объ этомъ до конца пьесы.
   -- Да, я не стану объ этомъ думать до конца пьесы!-- Нина выпрямилась и овладѣла собой.-- Весь день у меня такъ страшно болитъ голова! Я едва держусь на ногахъ! Но, все-таки, я постараюсь какъ-нибудь сладить съ собой. О!-- и она нервно вздрогнула,-- кто это стучится въ дверь?
   Ей подали пакетъ въ серебряной бумагѣ. Нина нетерпѣливо сорвала обертку.
   -- Все то же,-- сказала она.-- Каждую субботу послѣдніе два мѣсяца. Кто эта Вѣра, хотѣлось бы мнѣ знать?
   Она распечатала записку.
   -- И всякій разъ одни и тѣ же слова: "Я люблю васъ. Если вы хотите позволить мнѣ любить васъ, надѣньте сегодня эти цвѣты". Прелестные цвѣты! Но кто же эта Вѣра?
   Она поднялась съ мѣста и стала вглядываться въ почеркъ. Буквы были выведены неувѣренною, почти дѣтской рукой
   -- Таинственная Вѣра! Она преслѣдуетъ меня, какъ тѣнь. Но я узнаю, кто она. Я надѣну сегодня ея цвѣты, хотя бы изъ любопытства. Позволить ей любить меня? Ну, не много найдется женщинъ, которыя желали бы любить меня. А что касается мужчинъ... Приколите цвѣты вотъ сюда, они очень милы.
   Туалетъ былъ конченъ. Оркестръ доигрывалъ послѣдніе такты, раздался звонокъ, поднялся занасѣсъ; актриса, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, съ улыбкой на устахъ и чуднымъ блескомъ во взорѣ, выбѣжала на сцену, и театръ задрожалъ отъ рукоплесканій. О! кто могъ мечтать о такомъ счастьѣ, о такой беззаботности, какія были удѣломъ этого божественнаго созданія? Она увлекла всѣхъ, сидѣвшихъ въ громадномъ театрѣ,-- всѣ, даже горемычныя мастерицы-модистки въ галлереѣ, были очарованы, были внѣ себя отъ восторга и прожили эти три мимолетныхъ часа въ раю пѣсенъ, счастья и веселой безпечности. Фея! Волшебница! Но бѣлая фея, добрая, ласковая волшебница, пользовавшаяся своимъ могуществомъ на благо и счастье міра.
   Когда она появилась на сценѣ, молодые люди вздрогнули и затаили дыханіе; многіе измѣнились въ лицѣ, такъ какъ были жертвами любви-насмѣшницы, наполняющей сердца молодыхъ людей стремленіемъ къ недостижимому. Дѣвушки ахнули и испустили глубокій вздохъ зависти и восхищенія. Въ переднемъ ряду партера тоже сидѣла молодая дѣвушка. При видѣ Нины она сперва покраснѣла, потомъ поблѣднѣла. Она была совсѣмъ одна, что не принято въ партерѣ или какихъ-либо другихъ мѣстахъ театра, даже для дѣвушекъ старше ея. Она встала и обратилась къ сидѣвшимъ позади нея съ просьбой пропустить ее. Она вышла изъ театра и не вернулась.
   Когда Нина поѣхала домой, было половина двѣнадцатаго. Она жила одна, если не считать ея камеристки и остальной прислуги, и занимала бель-этажъ въ улицѣ Викторіи. нервное напряженіе совершенно обезсилило ее; она съ трудомъ поднялась по лѣстницѣ, едва держась на ногахъ и опираясь на балюстраду; голова у нея кружилась, глаза болѣли.
   Она отворила дверь и вошла въ столовую. Ужинъ былъ накрытъ, лампа была едва пущена, въ широко растворенныя окна мягкою струей вливался іюльскій воздухъ, уличные фонари освѣщали комнату. У открытаго окна сидѣла фигура, одѣтая въ бѣлое. При входѣ Нины фигура поднялась съ мѣста. Это была молодая дѣвушка. Нина увидѣла, что она очень еще юная, съ прекрасными глазами.
   -- Кто вы, моя милая?-- сказала изумленная актриса.-- И что вамъ нужно въ моей квартирѣ? Если только...-- она обвела комнату блуждающимъ взоромъ,-- если только вы не привидѣніе?
   -- Я -- Вѣра,-- сказала дѣвушка.
   -- Вѣра? Какая Вѣра? Ахъ, да, я помню!
   -- Вы надѣли сегодня мои цвѣты, вы позволили мнѣ любить васъ. О,-- дѣвушка схватила ея руку и поцѣловала,-- вы такая прелестная, такая счастливая! Я никогда не видала такого счастливаго существа!
   Нина зашаталась и схватилась за спинку стула.
   -- Это сонъ,-- сказала она.-- Или я брежу? Счастливая? Я, счастливая? Съ этимъ письмомъ въ моемъ карманѣ? Вы пришли издѣваться надо мной!
   Она взялась руками за свой пылающій лобъ и упала безъ чувствъ на полъ. Горячка, весь день сторожившая ее, схватила ее въ свои крѣпкіе когти и не выпускала, такъ что цѣлыхъ три недѣли Нина была безъ сознанія.
   На слѣдующій день газеты съ великимъ огорченіемъ довели до свѣдѣнія публики, что миссъ Казалетъ заболѣла какимъ-то видомъ тифа. Всѣ заговорили о плохой вентиляціи и дурной атмосферѣ театра. На другой день и въ теченіе многихъ послѣдующихъ дней улица была загромождена экипажами лицъ, пріѣзжавшихъ освѣдомляться о здоровьѣ актрисы. Одни пріѣзжали, другіе приходили пѣшкомъ, одни оставляли карточки, другіе смиренно выслушивали отвѣтъ и уходили. Большинство являлось съ цвѣтами. Ковентъ-Гарденъ каждое утро оказывался опустошеннымъ; почта доставляла полные ящики цвѣтовъ со всѣхъ концовъ Англіи; цвѣтовъ было столько, что ихъ хватило бы на цѣлый карнавалъ. Но виновница всѣхъ этихъ проявленій сочувствія лежала въ постели, ничего не сознавая, и въ бреду открывала своей сидѣлкѣ всѣ свои сердечныя тайны.
   Чего газеты не знали, это, что, по счастливѣйшей въ мірѣ случайности, миссъ Нина Казалетъ заручилась уходомъ сидѣлки, болѣе преданной, болѣе бдительной, болѣе ревнивой, чѣмъ могла бы быть самая ученая сестра милосердія при самомъ трудномъ больномъ. Вѣра осталась при ней.

VI.

   -- Вы, кажется, ни на волосъ не заботитесь о томъ, что дѣлается съ Вѣрой,-- сказала тетя Элиза.-- Возможно ли? Вотъ уже три недѣли, какъ она исчезла изъ дома, а вы даже не подумаете спросить, куда она дѣвалась.
   -- Я думалъ, она гоститъ у васъ,-- отвѣтилъ главный садовникъ.
   -- Ничуть не бывало.
   -- Ну, такъ гдѣ же она?
   -- Она живетъ у актрисы. Какъ только она ухитрилась съ ней познакомиться, съ чего она забрала себѣ это въ голову, ума не приложу. Ну, да развѣ можно измѣрить всю глубину лукавства молоденькой дѣвушки?
   -- У актрисы?
   -- О, что до этого, дѣвочка въ хорошихъ рукахъ, безпокоиться нечего. И такъ, говорю вамъ, она живетъ у актрисы. И эта актриса никто иная, какъ миссъ Нина Казалетъ. Я была у нея въ домѣ, она занимаетъ прекрасный бель-этажъ. Мебель вычурна, но, вѣдь, нельзя же ожидать, чтобы актрисы меблировали свое помѣщеніе какъ простые смертные. Вычурна, но красива. Дѣвочка вышла во мнѣ. Нина Казалетъ была больна, и Вѣра ходитъ за ней. Она очень сухо отвѣчала мнѣ, когда я пожелала узнать, какъ она туда попала, но это ничего не значитъ, рано или поздно она мнѣ это скажетъ. Ну, я спросила, между прочимъ, сколько она получаетъ жалованья. Ничего ровно не получаетъ. Тогда я спросила ее, гдѣ она обѣдаетъ. Еслибъ оказалось, что она живетъ на положеніи прислуги, я сію же минуту увезла бы ее,-- непремѣнно увезла бы! Но вовсе нѣтъ. Обѣдаетъ она, насколько я могла понять, вмѣстѣ съ господами, подаютъ ей то же, что и имъ, ни въ чемъ не дѣлая разницы, она можетъ кушать сколько ей угодно, и, если не ошибаюсь, каждый день бываетъ пуддингъ. Когда Нина Казалетъ немного поправится, я поѣду къ ней и вытяну у нея всю правду. А пока, я думаю, что Вѣра пресчастливая дѣвочка и что вы должны бы быть благодарны, при всемъ вашемъ равнодушіи къ ея судьбѣ.
   -- Дѣвочка въ хорошихъ рукахъ,-- сказалъ садовникъ,-- обѣдаетъ за господскимъ столомъ и каждый день кушаетъ пуддингъ. Само собою разумѣется, что дѣвочкѣ, которая ростетъ, пуддингъ весьма полезенъ; подобно небольшой дозѣ глины, онъ способствуетъ росту. Она жива и здорова, въ хорошихъ рукахъ. Въ такомъ случаѣ...
   Его глаза опять устремились въ пространство.

VII.

   Единственный человѣкъ во всемъ Лондонѣ, за исключеніемъ тѣхъ, кто никогда не посѣщаетъ театровъ въ Уэстъ-Эндѣ, не знавшій о болѣзни Нины Казалетъ, былъ тотъ самый юноша, который написалъ ей письмо. Почему онъ написалъ его? И почему вообще молодые люди пишутъ своимъ возлюбленнымъ жестокія письма? Это все неумолимый pater. Когда pater бѣденъ, молодой человѣкъ дѣлаетъ, что ему угодно, не считая нужнымъ, ради простой формальности, просить позволенія; съ своей стороны, и pater, ничего не имѣющій оставить въ наслѣдство, тоже не ждетъ, чтобъ у него спрашивались. Поэтому оба они счастливы и должны бы благословлять свою бѣдность. Pater этого молодого человѣка былъ, къ несчастію, богатъ и, вдобавокъ, могъ распоряжаться своими деньгами, какъ хотѣлъ, потому что самъ ихъ нажилъ. О, эта изобрѣтательность человѣка, наживающаго деньги, акціи, паи, банковые билеты, золото, серебро и бронзу и создающаго все это изъ ничего. Взгляните на него въ молодости, неимущаго, съ пустыми руками. Взгляните на него пятьдесятъ лѣтъ спустя, отягченнаго деньгами, которыя онъ нажилъ. Какой шедёвръ фокусничества, какое чудо науки могутъ сравниться съ этимъ превращеніемъ ничего во все?
   -- Сынъ мой,-- сказалъ pater -- кромѣ хорошаго, я ничего не слыхалъ объ этой дѣвушкѣ, я не стану противиться твоей свадьбѣ, потому что тебѣ не приходится стѣсняться такими глупостями, какъ мысль о неравномъ бракѣ, хотя, съ твоими видами на будущее, ты могъ бы положить начало фамильнымъ связямъ. Я ставлю одно только условіе: чтобъ она отказалась отъ сцены. Я не могу имѣть невѣсткой особу, каждый вечеръ играющую на подмосткахъ. Я увѣренъ, что ты согласишься со мной и найдешь, что я говорю разумно. Если ты женишься безъ этого условія, то попадешь въ презрѣнное положеніе человѣка, живущаго на заработокъ своей жены.
   Такимъ образомъ, молодой человѣкъ и написалъ письмо. Онъ выразилъ это такъ деликатно, какъ только умѣлъ, но выразилъ это категорически, воображая въ своемъ безуміи, что онъ проситъ бездѣлицы. Отвѣта на его письмо все еще не было. Еслибъ онъ заглянулъ въ газеты, онъ прочелъ бы, что его возлюбленная больна; еслибъ онъ отправился въ клубъ, онъ узналъ бы тамъ эту новость. Но онъ не сдѣлалъ ни того, ни другого. Онъ сидѣлъ въ своемъ номерѣ въ одномъ изъ отелей Бондъ-Стрита, ожидая письма, которое все не приходило; онъ бродилъ по улицѣ, уныло спрашивая себя, какъ могъ онъ быть такимъ безумцемъ, какъ могъ онъ воображать, что такая дѣвушка рѣшится предпочесть такого человѣка, какъ онъ, и такую скучную жизнь, какую онъ могъ предложить ей, возбужденію сцены и артистическому поприщу? Молодые люди часто ставятъ себѣ подобные вопросы, но отвѣтъ никогда не бываетъ утѣшителенъ. Зачѣмъ я такой безумецъ? Эхо повторяетъ: "Такой безумецъ". Зачѣмъ я такой оселъ? Другое эхо: "Такой оселъ". Нѣтъ, никогда этотъ отвѣтъ не бываетъ утѣшителенъ.
   -- Молодая лэди, сэръ, желаетъ васъ видѣть, -- доложилъ ему слуга.-- Она не хочетъ назвать свою фамилію, сэръ.
   -- Молодая лэди? Не хочетъ назвать свою фамилію?
   -- Совсѣмъ молоденькая, сэръ, почти дитя. Она говоритъ, что непремѣнно должна васъ видѣть.
   -- Ну, такъ попросите ее наверхъ.
   Дѣвушка, вся въ бѣломъ, стояла въ дверяхъ и съ любопытствомъ глядѣла на него. Совсѣмъ молоденькая дѣвушка, высокая и угловатая, съ длинными, распущенными по плечамъ бѣлокурыми волосами и большими голубыми глазами. Такъ она простояла около десяти секундъ, не сводя съ него пристальнаго взора.
   -- Извините,-- началъ юноша,-- я не могу припомнить...
   -- Нѣтъ, вы никогда не видали меня.
   -- Такъ почему же вы смотрите на меня съ такимъ любопытствомъ?
   -- Когда я шла сюда, я все думала о томъ, что вы за человѣкъ, потому что если она васъ любитъ, то вы или должны быть самымъ лучшимъ человѣкъ въ мірѣ, или же это большое снисхожденіе съ ея стороны... и, можетъ быть, большое несчастіе и стыдъ, и ея друзья должны бы вмѣшаться,-- прибавила она, не переводя духа.
   -- Но кто же вы?
   -- Я вижу по вашему лицу, что она не за умъ васъ любить.
   -- Любитъ меня? Кто?
   -- А письмо въ моемъ карманѣ доказываетъ, что и не за доброту, потому что только глупый или злой человѣкъ могъ написать такое письмо.
   Юноша измѣнился въ лицѣ. Потомъ онъ бросился въ кресло.
   -- Ну-съ,-- сказалъ онъ,-- я надѣюсь, что вы сейчасъ же скажете мнѣ, кто вы и что вамъ отъ меня нужно?
   -- Человѣкъ неглупый и добрый, разъ такая лэди, какъ Нина...
   -- Какъ Нина?-- Онъ вскочилъ съ кресла.-- Васъ Нина прислала?
   -- Разъ такая лэди соблаговолила полюбить его, счелъ бы это такою честью для себя, что сталъ бы спрашивать ея условій, а не предъявлять ей своихъ. О, сдѣлать счастливою ту, которая каждый вечеръ дѣлаетъ счастливыми сотни людей, наполняя ихъ сердца чудными грёзами,-- развѣ мало въ этомъ счастья для всякаго мужчины? А вы... О, вы, вы осмѣлились ставить условія! Великій геній любитъ васъ, а вы приказываете ему бросить задачу его жизни. Вы притворяетесь, будто любите ее, а, между тѣмъ...
   Но тутъ глаза Вѣры затуманились слезами и голосъ ея оборвался.
   -- Васъ Нина прислала? Скажите, у васъ есть какое-нибудь порученіе ко мнѣ... письмо... отъ нея? Кто вы?
   -- Меня зовутъ Вѣрой, но вы меня не знаете. Я живу у Нины. Я никогда не покину ея, что бы ни случилось. Никогда, помните это, никогда!
   Она произнесла эти слова необыкновенно твердо и рѣшительно. Молодой человѣкъ растерянно смотрѣлъ на нее.
   -- Нина больна,-- продолжала она.
   -- Нина? Больна?
   -- Она больна уже три недѣли. Все время она была въ безпамятствѣ и говорила о васъ. Вотъ почему я и пришла сюда.
   -- Нина? Больна?
   -- Теперь она опять пришла въ себя и перестала говорить о васъ; это былъ первый признакъ, по которому мы поняли...
   -- Нина? Больна?
   -- Я нашла у нея это письмо, которое вы ей написали. Вотъ оно. Я взяла его на время и должна отнести его назадъ.
   -- Что же мнѣ дѣлать?
   -- Хотите вы возвратить ей здоровье или вамъ пріятнѣе убить ее? Ну, такъ садитесь и напишите ей другое письмо.
   -- Что же мнѣ сказать ей?
   -- Вы должны сказать ей, что берете назадъ это письмо, искренно жалѣете и стыдитесь, что написали его, смиренно просите у нея прощенія въ томъ, что оскорбили ее подобнымъ условіемъ, и надѣетесь, что она проститъ васъ. Я бы не простила, еслибъ я была Нина, но она, быть можетъ, проститъ, потому что она въ тысячу разъ лучше всѣхъ другихъ женщинъ, вмѣстѣ взятыхъ.
   Онъ послушно сѣлъ къ столу; лицо его горѣло, руки дрожрли. Онъ быстро сталъ писать и исписалъ четыре страницы.
   -- Вотъ,-- сказалъ онъ,-- отдайте ей это. И скажите ей, скажите, что я съ радостью отдалъ бы ей жизнь свою, еслибъ это могло сколько-нибудь облегчить ея страданія.
   Вѣра, не спрашивая позволенія, прочитала письмо. Отчего-жь ей не прочесть его, разъ оно касается здоровья и счастья Нины?
   -- Благодарю васъ,-- сказала она.-- Вы, какъ будто, дѣйствительно раскаиваетесь; само собою разумѣется, что вы и должны раскаиваться. Я думаю, что она проститъ васъ и позволитъ вамъ навѣстить ее. Я напишу вамъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я приду самъ... приду ныньче же вечеромъ. Хоть васъ, по крайней мѣрѣ, я увижу.
   Вѣра повернулась, чтобъ уйти.
   -- Постойте,-- крикнулъ онъ,-- вы думаете, что я поступилъ, какъ негодяй!
   -- Да, -- отвѣтила она съ чистосердечіемъ неиспорченной души.
   -- Вы не понимаете. У меня нѣтъ гроша за душой, кромѣ пенсіи, которую мнѣ выдаетъ отецъ. Онъ богатъ, у меня же нѣтъ никакой профессіи, нѣтъ никакихъ средствъ добывать деньги. Онъ позволяетъ мнѣ жениться на Нинѣ лишь подъ тѣмъ условіемъ, чтобы она оставила сцену. Если она не согласится на это, онъ лишитъ меня наслѣдства.
   -- И это все?-- спросила юная идеалистка.-- Вамъ деньги дороже, чѣмъ Нина? Вотъ такъ любовь!
   Не знаю, откуда она почерпнула свой опытъ или свою теорію любви. Я только повторяю ея слова, произнесенныя съ восхитительнымъ негодованіемъ во взорѣ.
   -- Опять-таки, говорю вамъ, что вы не понимаете. Я очутился бы тогда въ гнусномъ положеніи человѣка, живущаго на счетъ своей жены.
   -- Почему же? Развѣ вы слишкомъ горды, чтобы работать? Да я бы лучше стала косить сѣно и подметать сухіе листья, чѣмъ ничего не дѣлать!
   -- Я вовсе не слишкомъ гордъ, а только я слишкомъ большой неучъ.
   -- Пошли бы вы въ помощники къ садовнику?-- спросила Вѣра, вспомнивъ, что она, пожалуй, могла бы оказать ему протекцію.
   Онъ покачалъ головой.
   -- Что вы умѣете дѣлать?
   -- Я многое умѣю дѣлать, но ничего такого, что можно было бы превратить въ деньги. Я умѣю стрѣлять, удить рыбу, умѣю играть въ разныя игры, ѣздить верхомъ.
   Счастливая мысль мелькнула въ головѣ дѣвушки, или, скорѣе, вдохновеніе осѣнило ее. Она часто видала кавалькады, проѣзжавшія по дорогѣ, пять-шесть барышень верхомъ въ сопровожденіи одного мужчины. Онъ былъ ихъ учителемъ.
   -- Отчего бы вамъ не сдѣлаться берейторомъ?
   -- Ахъ, и въ самомъ дѣлѣ!-- встрепенулся молодой человѣкъ.-- Отчего бы мнѣ не сдѣлаться берейторомъ? Я могъ бы учить верховой ѣздѣ. Да, я такъ и сдѣлаю. Я не могу жить на заработокъ Нины. Скажите ей, дитя мое, что ея мужъ долженъ быть независимъ, что если она не погнушается берейторомъ...
   -- Я скажу ей,-- отвѣтила Вѣра.

VIII.

   Двѣ недѣли спустя Нина лежала на кушеткѣ у окна. Она была одѣта, она быстро поправлялась. Посѣтители перестали являться за справками объ ея здоровьѣ, бюллетени прекратились, цвѣточныя процессіи не загромождали больше сосѣднихъ улицъ. Нина выздоравливала и мечтала о долгомъ лѣтнемъ отдыхѣ на морскомъ берегу. У ея ногъ, на низенькомъ стулѣ, сидѣла Вѣра и внимательно слѣдила за тѣмъ, не нужно ли что-нибудь ея другу.
   -- Дитя,-- сказала Нина послѣ нѣкотораго молчанія,-- онъ приходилъ ныньче утромъ, пока тебя не было дома. Онъ твердо рѣшилъ сдѣлаться берейторомъ.
   -- Вы опять смѣялись вчера,-- сказала Вѣра,-- я слышала, какъ вы смѣялись.
   -- Да, мы смѣялись! Ты думала, что я разучилась смѣяться? Что могу я сдѣлать для тебя, Вѣра? О, дорогое дитя, что могу я сдѣлать для тебя, такъ много сдѣлавшей для меня? Ты вырвала меня изъ когтей смерти, ты возвратила мнѣ жизнь... и возвратила мнѣ моего милаго. Но что же я могу дать тебѣ?
   -- Вы уже дали,-- сказала Вѣра,-- вы первая показали мнѣ, что такое счастье.
   -- Я сыграю тебѣ что-нибудь, моя голубка!-- она встала и подошла къ роялю.-- Когда я очень, очень счастлива, когда я счастлива вполнѣ, тогда мнѣ не хочется говорить или смѣяться, а хочется только играть нѣжныя мелодіи. Люди смѣются и веселятся лишь потому, что жаждутъ счастья. Это такой вѣрный признакъ. Старики не смѣются, потому что у нихъ нѣтъ больше надежды на счастье, а люди счастливые не смѣются потому, что у нихъ есть все, что имъ нужно. Я сыграю тебѣ что-нг.будь.
   Съ четверть часа она тихо играла, потомъ заговорила, не переставая играть:
   -- Я буду такъ счастлива, что смѣхъ и пѣніе сдѣлаются мнѣ въ тягость. Они, вѣдь, прелюдія, только прелюдія, подобно увертюрѣ къ пьесѣ. Вотъ почему ты такъ была увлечена, когда впервые увидала меня. Въ тебѣ проснулось ожиданіе чего-то, и это ожиданіе волновало и радовало тебя. Въ мірѣ есть только единъ родъ счастья, и я имѣю его, благодаря тебѣ, Вѣра, благодаря тебѣ!
   Она повернулась на табуреткѣ и протянула руки Вѣрѣ.
   -- Дитя, ты такъ измѣнилась. У тебя только кожа да кости, да большущіе голубые глаза. Ты совсѣмъ извелась, спасая меня отъ смерти. Но ты должна у меня пополнѣть и сдѣлаться крѣпкой и сильной... Вѣра...
   -- Что Нина?
   -- Ты разсказала мнѣ обо всемъ... и о твоемъ отцѣ, и о твоей тётѣ, милой, доброй душѣ. Но есть одна вещь, о которой ты всегда хранила молчаніе... Скажи, откуда ты доставала всѣ эти чудесные цвѣты?
   Вѣра содрогнулась. Три недѣли тому назадъ она не содрогнулась бы.
   -- Всѣ эти цвѣты,-- сказала она,-- я брала со свѣжихъ могилъ.

В. С.

"Русская Мысль", кн. I, 1894

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru