Бёрнетт Фрэнсис Элиза
Маленькая принцесса. Приключения Сары Кру

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 5.07*21  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    A Little Princess: Being the Whole Story of Sara Crewe Now Told for the First Time.
    Перевод А. Н. Рождественской (1908).

Фрэнсис Бёрнетт

Маленькая принцесса

Приключения Сары Кру

A Little Princess: Being the Whole Story of Sara Crewe Now Told for the First Time (1905)

Перевод А. Н. Рождественской (1908)

  

I
САРА

   В один из тех пасмурных зимних дней, когда над лондонскими улицами нависает такой густой, тяжелый туман, что фонари зажигают с утра, а в магазинах горит газ, как-то вечером по улицам тихо ехал кэб, в котором сидела маленькая девочка со своим отцом.
   Она сидела, поджав ноги и прислонившись к обнявшему ее одной рукой отцу, и с каким-то недетски задумчивым выражением в своих больших глазах смотрела на прохожих.
   Это выражение казалось совсем неподходящим к ее маленькому личику. Странно было бы увидать его и на лице одиннадцатилетней девочки, а Саре Кру было только семь лет.
   Но дело в том, что Сара была непохожа на других детей. Она всегда думала и мечтала о чем-нибудь необыкновенном и всегда, насколько она сама помнила, интересовалась взрослыми людьми и их жизнью. Ей казалось, что она живет на свете уже много, много лет.
   Сара только что приехала со своим отцом, капитаном Кру, из Бомбея в Лондон и теперь думала об этом путешествии. Ей вспоминался большой корабль, ласкары, тихо проходившие то туда, то сюда, дети, игравшие на залитой солнцем палубе, и жены молодых офицеров, которые обыкновенно старались заставить ее разговориться, а потом смеялись над ее словами.
   Особенно странным казалось Саре то, что сначала она жила в жаркой Индии, затем очутилась среди океана, в теперь ехала в каком-то необыкновенном экипаже по необыкновенным улицам, где днем было так же темно, как ночью. Все это было так удивительно, что она пододвинулась еще ближе к отцу.
   -- Папа! -- проговорила она тихо и таинственно, почти шепотом. -- Папа!
   -- Что, моя милочка? -- спросил капитан Кру, смотря на ее приподнятое личико. -- О чем ты думаешь?
   -- Это "то место", папа? -- прошептала Сара, еще крепче прижимаясь к отцу. -- Да, папа?
   -- Да, моя крошка. Мы наконец доехали до него.
   И, несмотря на то, что Саре было только семь лет, она поняла, что ему тяжело говорить об этом.
   Ей казалось, что папа ее уже давно, много лет тому назад, начал подготавливать ее к мысли об этом "месте", как она всегда называла его. Мать Сары умерла, когда она родилась, и потому девочка никогда не чувствовала, что ей недостает матери. Кроме молодого, красивого, богатого, любезного отца, у Сары, по-видимому, не было никаких родных. Они всегда играли вместе и горячо любили друг друга. Она знала, что ее папа богат, только потому, что слуги говорили это, когда думали, что она не слышит их; говорили они также, что и она будет богата, когда вырастет. Сара не вполне ясно понимала значение богатства. Она всегда жила в прекрасном доме, где было много слуг, которые низко кланялись ей, называли ее "мисси саиб" и позволяли ей делать все, что угодно. У нее была айя, няня-индуска, боготворившая ее, и множество всевозможных игрушек. И она слышала, что это обыкновенно бывает у богатых людей. Вот все, что она знала о богатстве.
   Сара была вполне счастлива, и только мысль о "том месте", куда ее когда-нибудь отвезут, несколько тревожила ее. Климат Индии вреден для детей, и их при первой возможности увозят оттуда, чаще всего в Англию, в школу. Сара видела, как уезжали другие дети, и слышала, как потом их матери и отцы говорили о письмах, которые получали от них. Она знала, что ей тоже придется уехать. Хоть иногда рассказы отца о путешествии и о новой стране интересовали ее, она с ужасом думала о том, что ей придется расстаться с ним.
   -- А не мог бы ты остаться в "том месте" со мною, папа? -- спрашивала она, когда ей было пять лет. -- Ты тоже поступил бы в школу, и я помогала бы тебе учить уроки.
   -- Ты недолго пробудешь там, моя крошка, -- обыкновенно отвечал отец. -- Я привезу тебя в красивый дом, где живет много маленьких девочек; ты будешь играть с ними, а я стану присылать тебе много, много книг. И ты будешь расти так быстро, что не успеем мы оглянуться, как ты, совсем большая и образованная, уже вернешься ухаживать за своим папой.
   Сара любила думать об этом. Вести хозяйство отца, ездить с ним верхом, сидеть на первом месте за столом во время его званых обедов, разговаривать с ним и читать его книги -- лучше она ничего не могла себе представить. И если для того, чтобы добиться своего счастья, нужно поехать в "то место", в Англию, то придется решиться на это. Что там много маленьких девочек -- это ей все равно; но если у нее будет вдоволь книг, она как-нибудь проживет. Сара любила книги больше всего другого, и даже сама часто придумывала разные истории и рассказывала их себе самой. Иногда она рассказывала их отцу, которому они нравились так же, как ей.
   -- Ну что же, папа, -- мягко проговорила Сара, -- так как мы уже здесь, то, мне кажется, нам нужно примириться с этим.
   Капитан засмеялся над такой странной в устах ребенка фразой и поцеловал Сару. Сам он никак не мог примириться с этим. Его девочка была для него отличным товарищем, и он знал, каким одиноким почувствует он себя, когда вернется в свой дом, в Индии, и навстречу к нему не выбежит его маленькая Сара в своем белом платьице. И потому он нежно прижал ее к себе в то время, как кэб свернул на площадь и остановился около большого дома.
   Это было мрачное кирпичное здание, совершенно такое же, как и все соседние дома. На входной двери его блестела медная дощечка, на которой было выгравировано черными буквами:

"МИСС МИНЧИН.
ОБРАЗЦОВАЯ ШКОЛА ДЛЯ МОЛОДЫХ ДЕВИЦ".

   -- Ну, вот мы и приехали, Сара, -- сказал капитан Кру, стараясь говорить как можно веселее.
   Он взял девочку на руки и поставил ее около подъезда, а потом они взошли на ступеньки и позвонили. Впоследствии Саре часто приходило на мысль, что дом этот удивительно похож на мисс Минчин. Он имел представительный вид и был хорошо меблирован, но вся его обстановка отличалась полным отсутствием красоты. Мебель в приемной была жесткая, блестящая от полировки; даже румяные щеки луны, нарисованной на стоявших в углу больших часах, имели какой-то строгий, лакированный вид. В гостиной, куда привели Сару и ее отца, лежал на полу ковер, рисунок которого состоял из квадратов; стулья тоже были какие-то квадратные; в креслах, казалось, были вставлены необыкновенно твердые прулсины, а на тяжелом мраморном камине стояли, в виде украшения, тяжелые мраморные часы.
   Сара села на жесткий стул красного дерева и быстро оглянулась кругом.
   -- Мне здесь не нравится, папа, -- сказала она. -- Но что же делать? Ведь и военным, даже самым храбрым, наверное, не нравится идти на войну.
   Капитан Кру расхохотался. Оригинальные замечания Сары всегда забавляли ее веселого, молодого отца, и он никогда не уставал слушать ее.
   -- Ах, моя крошка! -- сказал он. -- Что я буду делать, когда никто не будет говорить мне таких торжественных фраз! Только ты одна умеешь говорить их.
   -- Но почему же ты смеешься, слушая торжественные фразы? -- спросила Сара.
   -- Потому что они выходят такие забавные, когда ты говоришь их, -- ответил, снова засмеявшись, капитан. А потом он вдруг крепко обнял Сару и горячо поцеловал ее. Теперь он уже не смеялся; казалось, напротив, как будто слезы готовы брызнуть у него из глаз.
   В эту минуту мисс Минчин вошла в комнату, и Сара тотчас же увидала, что она удивительно похожа на свой дом. Это была высокая, представительная, суровая и очень некрасивая женщина с большими холодными глазами и широкой холодной улыбкой. Увидав Сару и капитана Кру, она улыбнулась еще шире. От дамы, которая рекомендовала капитану ее школу, мисс Минчин получила несколько очень приятных сведений о нем. Так она, между прочим, узнала, что он очень богат и не пожалеет никаких расходов для своей маленькой дочери.- Взять на себя заботу о такой прелестной и способной девочке, -- сказала мисс Минчин. взяв руку Сары и гладя ее, -- будет для меня большой честью, капитан. Леди Мередит говорила мне о ее необыкновенном уме. А способный ребенок -- настоящее сокровище для такой школы, как моя.
   Сара стояла неподвижно, устремив глаза на мисс Минчин. Ей, как всегда, приходили в голову странные мысли.
   "Зачем она говорит, что я прелестная девочка? -- думала она. -- Ведь это неправда. Вот Изабелла, дочь полковника Грэнджа, действительно очень красива. У нее розовые щеки с ямочками и длинные золотистые волосы. А у меня зеленые глаза, короткие черные волосы, и я такая худая. Что же тут красивого? Я, напротив, очень дурна, я безобразнее чуть ли не всех детей, каких мне случалось видеть. Значит, она лжет".
   Сара ошибалась, считая себя некрасивой. Она на самом деле нисколько не походила на Изабеллу Грэндж, самую хорошенькую девочку в полку; но зато она обладала особой, своеобразной прелестью. Это была слишком высокая для своих лет, худенькая, стройная девочка с милым, энергичным личиком и густыми, почти черными волосами, которые слегка вились на концах. Большие зеленовато-серые глаза ее с длинными черными ресницами были замечательно красивы, и цвет их нравился многим, хоть ей самой он казался отвратительным. Во всяком случае Сара считала себя дурнушкой, и лесть мисс Минчин нисколько не изменила ее мнения о себе.
   "Я бы солгала, если бы назвала ее красавицей, -- думала Сара, -- и я знала бы, что лгу. Мне кажется, я в своем роде такая же безобразная, как она. Зачем же она сказала это?"
   Когда Сара познакомилась с мисс Минчин поближе, она поняла, почему та сказала это. И она заметила, что мисс Минчин говорила то же самое каждому отцу и каждой матери, отдававших детей в ее школу.
   Сара стояла около отца и слушала, как он разговаривал с начальницей. Он решился отдать свою девочку в ее школу, потому что две дочери леди Мередит учились здесь, а капитан Кру был очень высокого мнения о леди Мередит и вполне полагался на ее опытность. Он желает, чтобы Сара, живя в школе, пользовалась всевозможными удобствами. Ей нужна хорошенькая спальня, отдельная гостиная, экипаж и пони и особая горничная вместо айи, няни, ходившей за ней в Индии.
   -- Ученье дается ей легко, и относительно этого я нисколько не беспокоюсь, -- сказал капитан Кру, держа в своей руке руку Сары и похлопывая по ней. -- Трудно будет, напротив, удерживать ее от занятий, не давать ей учиться слишком много. Она постоянно сидит, уткнувши свой носик в книгу. Она не читает книги, мисс Минчин, а пожирает их, как будто она волк, а не маленькая девочка. И она никак не может насытиться. Ей нужны все новые и новые книга, да еще самые большие и толстые и притом такие, которые пишутся для взрослых. А будут они французские, немецкие или английские, это ей решительно все равно. Она любит читать все -- историю, биографии, стихи. Не давайте ей сидеть слишком много над книгами, мисс Минчин. Пусть она лучше покатается на пони или пойдет гулять и купит себе новую куклу. Ей следовало бы побольше играть в куклы.
   -- Послушай, папа, -- сказала Сара, -- ведь если я буду через каждые несколько дней покупать себе новую куклу, то у меня будет их слишком много. Куклы должны быть близкими друзьями. Моим самым близким другом будет Эмили.
   Капитан Кру взглянул на мисс Минчин; мисс Минчин взглянула на капитана Кру.
   -- Кто такая Эмили? -- спросила она.
   -- Пусть вам скажет это сама Сара, -- с улыбкой ответил капитан.
   Зеленовато-серые глаза Сары глядели серьезно и кротко.
   -- Это кукла, которой у меня еще нет, -- сказала она. -- Папа обещал купить ее. Мы пойдем за ней вместе. Я назвала ее Эмили, и она будет моим другом, когда папа уедет. Она нужна мне, чтобы говорить с ней о нем.
   Широкая улыбка мисс Минчин сделалась льстивой.
   -- Какой оригинальный ребенок! -- воскликнула она. -- Какая милая маленькая девочка!
   -- Да, она милая маленькая девочка, -- сказал капитан Кру, прижимая к себе Сару, -- заботьтесь о ней получше ради меня, мисс Минчин.
   Сара пробыла с отцом несколько дней; она оставалась с ним до тех пор, пока он не отплыл назад, в Индию. Они ходили вместе по магазинам и покупали много всевозможных вещей для Сары -- накупили их гораздо больше, чем нужно было ей. Капитан Кру был щедрый, непрактичный человек. Он покупал для своей дочери все, чем восхищалась она, и все, чем восхищался он сам.
   Таким образом они выбрали вдвоем довольно странный гардероб, слишком роскошный для семилетней девочки. Тут были кружевные и вышитые платьица и бархатные, обшитые дорогими мехами шляпы с большими нежными страусовыми перьями; кофточки на горностаевом меху и муфты; коробки с крошечными перчатками, платками и шелковыми чулками. И все это покупали они в таком громадном количестве, что молодые женщины, стоявшие за прилавком, с изумлением переглядывались. Они решили, что странная девочка с большими мечтательными глазами какая-нибудь иностранная принцесса -- может быть, дочь индийского раджи.
   Нелегко было капитану и Саре найти Эмили; долго пришлось им ходить по разным игрушечным магазинам и осматривать много кукол, прежде чем они отыскали ее.
   -- Я хочу, чтобы она глядела на меня не так, как кукла, -- сказала Сара. -- Я хочу, чтобы мне казалось, будто она слушает меня, когда я говорю с ней. Куклы нехороши тем, что они как будто совсем не слушают, -- задумчиво прибавила она, склонив голову набок.
   Итак, капитан и Сара пересмотрели целую кучу кукол, больших и маленьких, с черными и голубыми глазами, с темными локонами и золотистыми косами, одетых и неодетых.
   -- Если Эмили будет не одета, -- сказала Сара, -- мы можем отвести ее к портнихе, и та сошьет ей все вещи. Они лучше будут сидеть на Эмили, потому что будут сшиты по мерке.
   После множества неудач они решили, не заходя в магазины, осматривать сначала выставленных в окнах кукол. Выйдя из кэба и сказав извозчику, чтобы он тихонько ехал за ними, они отправились на поиски. В двух или трех ближайших магазинах не нашлось ничего подходящего. Они пошли дальше и приблизились к небольшой игрушечной лавке. Вдруг Сара остановилась и схватила за руку отца.
   -- О, папа! -- воскликнула она. -- Вот Эмили!
   Щеки девочки вспыхнули, а в ее зеленовато-серых глазах появилось такое выражение, как будто она увидала кого-нибудь близкого и любимого.
   -- Она ждет нас, -- продолжала Сара. -- Пойдем к ней!
   -- Ах, Боже мой! -- сказал капитан Кру. -- Как же нам быть? С нами нет никого, кто бы представил нас ей.
   -- Ничего, -- успокоила его Сара. -- Ты представишь меня, а я представлю тебя. Но ведь я узнала ее в ту же минуту, как увидала. Может быть, и она узнала меня.
   Может быть, и узнала. По крайней мере, у нее был очень разумный вид, когда Сара взяла ее на руки. Это была большая кукла, но не настолько большая, чтобы ее неудобно было носить. У нее были вьющиеся, темно-золотистые волосы и ясные голубовато-серые глаза с длинными густыми ресницами -- настоящими ресницами, а не нарисованными.
   -- Да, это так, папа, -- сказала Сара, посадив куклу на колени и смотря ей в лицо. -- Это действительно Эмили.
   Итак, Эмили купили и тотчас же отвезли в магазин, где продавались все принадлежности туалета для кукол, и, после тщательной примерки, выбрали для нее такие же роскошные вещи, как и для самой Сары. Ей тоже накупили кружевных, бархатных и кисейных платьев, и шляп, и кофточек, и великолепного, отделанного кружевами белья, и перчаток, и платков, и мехов.
   -- Я ее мама и должна заботиться о ней, -- говорила Сара. -- Она будет моим другом.
   Капитан Кру делал бы все эти покупки с величайшим удовольствием, если бы одна мучительная мысль не сжимала ему сердца: он все время думал о том, что ему придется скоро расстаться со своей странной, горячо любимой маленькой девочкой.
   Ночью он встал с постели и долго стоял, смотря на Сару, которая спала, обняв Эмили. Ее черные волосы рассыпались на подушке и смешались с золотистыми волосами куклы. Обе они были в отделанных кружевами пеньюарах, и у обеих длинные, загнутые кверху ресницы лежали на щеках. Эмили была так похожа на настоящего ребенка, что капитану было приятно видеть ее рядом с Сарой. Он глубоко вздохнул и каким-то мальчишеским движением закрутил усы.
   -- Ах, моя маленькая Сара, -- пробормотал он, -- ты, наверное, и не подозреваешь, как будет горевать по тебе твой папа!
   На другой день капитан отвез свою девочку к мисс Минчин и оставил ее там. На следующее утро ему предстояло отплыть в Индию. Он объяснил мисс Минчин, что его делами заведуют в Англии стряпчие Барро и Скипворт, к которым она может обращаться за советом в случае какого-нибудь затруднения; они же будут оплачивать все расходы, какие она сделает для Сары. Он будет писать своей девочке два раза в неделю и желает, чтобы ей не отказывали ни в чем, чтобы она пользовалась всеми удовольствиями, какими пожелает.
   -- Она разумная девочка, -- прибавил он, -- и никогда не попросит чего-нибудь вредного или неподходящего для нее.
   Потом капитан ушел с Сарой в ее маленькую гостиную, чтобы наедине проститься с ней.
   Сара села к нему на колени и, взяв его за лацканы сюртука, долго и пристально глядела на него.
   -- Ты, должно быть, хочешь выучить меня наизусть, моя крошка? -- спросил капитан, гладя ей волосы.
   -- Нет, -- ответила она, -- я и так знаю тебя наизусть. Ты у меня в сердце.
   Они крепко обнялись и долго целовали друг друга; казалось, они были не в силах расстаться.
   Когда кэб тронулся с места, Сара, сидя в своей гостиной на полу и опершись подбородком на руки, не спускала с него глаз до тех пор, пока он не свернул за угол. Эмили сидела рядом с ней и тоже смотрела на кэб.
   Мисс Минчин послала свою сестру Амелию посмотреть, что делает Сара. Но та не могла войти к ней, так как дверь оказалась запертой.
   -- Я заперла дверь, -- послышался изнутри тихий, вежливый голосок. -- Мне бы хотелось, если позволите, остаться одной.
   Толстая недалекая мисс Амелия благоговела перед своей сестрой. Она была добрее мисс Минчин, но никогда не осмеливалась ослушаться ее. Встревожившись и не зная, что делать, мисс Амелия опять сошла вниз.
   -- Никогда не видывала я такого смешного и странного ребенка, сестра, -- сказала она мисс Минчин. -- Она заперлась у себя и сидит тихо-тихо; из комнаты не слышно ни звука.
   -- Ну, что же, это гораздо лучше, чем если бы она стала стучать и кричать, как делают иные, -- возразила мисс Минчин. -- Я боялась, что эта донельзя избалованная девочка поднимет страшный шум и всполошит весь дом. Ведь ей позволяли делать все, что угодно.
   -- Я разбирала ее сундуки, -- сказала мисс Амелия. -- Ах, какие у нее чудные вещи, сестра! Собольи и горностаевые кофточки, отделанное настоящими валансьенскими кружевами белье! Ты видела некоторые из ее платьев. Как они понравились тебе?
   -- По-моему, они в высшей степени смешные, -- резко ответила мисс Минчин, -- но в воскресенье, когда воспитанницы отправятся в церковь, а она пойдет впереди всех, ее роскошные костюмы будут как раз кстати. Ей столько накупили всего, как будто она принцесса.
   В это время наверху Сара и Эмили сидели в запертой комнате и смотрели на то место, где, завернув за угод, пропал из виду кэб. А капитан Кру все оглядывался назад и махал платком и посылал рукою поцелуи, как будто был не в силах остановиться.
  

II
ФРАНЦУЗСКИЙ УРОК

   Когда Сара на следующее утро вошла в класс, все глаза с любопытством устремились на нее. К этому времени все воспитанницы -- начиная с Лавинии Герберт, которая считала себя почти взрослой, так как ей было уже около тринадцати лет, и кончая четырехлетней Лотти Лег -- успели узнать о ней многое. Они узнали, что она очень богата и будет занимать особое, привилегированное положение в школе. Некоторые воспитанницы видели мельком ее горничную, француженку Мариетту, приехавшую накануне вечером. Лавинии удалось пройти мимо комнаты Сары в ту минуту, как дверь была отворена, и она увидала Мариетту, разбиравшую корзину, только что присланную из магазина.
   -- В корзине лежали до самого верха юбки с гофрированными кружевными оборочками, много, много оборочек, -- рассказывала Лавиния своей подруге Джесси, низко нагнувшись над книжкой географии. -- Я видела, как французская горничная встряхивала их. Мисс Минчин говорила мисс Амелии, что платья новенькой слишком роскошны и смешны для ребенка. Моя мама находит, что детей нужно одевать как можно проще. А знаешь, на новенькой и теперь такая же юбка. Я видела ее, когда она садилась.
   -- И на ней шелковые чулки! -- шепнула Джесси, тоже нагнувшись над географией. -- А какие у нее маленькие ножки! Никогда не видывала я таких.
   -- Пустяки! -- презрительно фыркнула Лавиния. -- Это просто от туфель. Моя мама говорит, что даже большие ноги кажутся маленькими, если башмаки куплены в хорошем магазине. И, по-моему, эта новенькая совсем некрасива. Какого странного цвета у нее глаза!
   -- Да, она непохожа на других хорошеньких девочек, -- сказала Джесси, украдкой взглянув на Сару, -- но когда посмотришь на нее, то хочется взглянуть еще раз. У нее необыкновенно длинные ресницы, но глаза почти совсем зеленые.
   Сара спокойно сидела на своем месте и ждала, чтобы ей сказали, что нужно делать. Ее посадили около самой кафедры мисс Минчин. Сару нисколько не смущали любопытные взгляды воспитанниц; она с таким же любопытством смотрела на них. Она спрашивала себя, о чем они думают, любят ли они мисс Минчин, нравится ли им учиться и есть ли хоть у одной из них такой папа, как у нее. Утром она долго говорила о нем с Эмили.
   -- Теперь он едет по морю, Эмили, -- говорила она. -- Мы должны быть большими друзьями и поверять друг другу все. Посмотри на меня, Эмили. У тебя очень хорошенькие глазки, но мне бы хотелось, чтобы ты умела говорить.
   У Сары было очень сильное воображение, и ей постоянно приходили в голову разные странные мысли и фантазии. Так, например, она думала, что для нее будет большим утешением, если она представит себе, что Эмили живая и на самом деле слышит и понимает все.
   Когда Мариетта одела Сару в темно-синее форменное платье и завязала ей волосы темно-синей лентой, девочка подошла к Эмили, которая сидела на своем собственном стуле, и положила около нее книгу.
   -- Ты можешь почитать, пока я буду внизу, -- сказала она и, увидав, что Мариетта с удивлением глядит на нее, прибавила, повернув к ней свое серьезное личико: -- Я думаю, что куклы могут делать многое, но стараются, чтобы мы не знали этого. Может быть, Эмили в самом деле умеет ходить, говорить и читать, но делает это только тогда, когда в комнате нет никого. Она скрывает это. Ведь если бы люди узнали, что куклы могут делать все, они, наверное, заставили бы их работать. И потому куклы, может быть, сговорились не открывать никому своего секрета. Если вы останетесь в комнате, Эмили будет сидеть на своем стуле и не тронется с места; но если вы уйдете, она, может быть, начнет читать или пойдет и станет смотреть в окно. А как только она услышит, что кто-нибудь из нас идет сюда, она побежит назад, сядет на стул и сделает такой вид, как будто все время сидела здесь.
   "Comme elle est drТle", -- подумала француженка и, пойдя вниз, рассказала главной горничной о фантазии Сары. Но Мариетта уже начинала любить эту странную маленькую девочку с таким умненьким личиком и такую благовоспитанную.
   Ей приходилось ходить за детьми, которые были далеко не так вежливы. А в манере Сары говорить: "Пожалуйста, Мариетта", "Благодарю вас, Мариетта", -- было какое-то особое очарование.
   -- Она благодарит меня, как будто я леди, -- говорила француженка главной горничной. -- Elle a l'air d'une princesse.
   И Мариетта была в восторге от своего места и своей маленькой госпожи.
   Через несколько минут после того, как Сара вошла в класс, мисс Минчин с величественным видом постучала по кафедре.
   -- Девицы, -- сказала она, -- я хочу представить вам новую воспитанницу.
   Все девочки встали; встала и Сара.
   -- Надеюсь, что вы все будете любезны с мисс Кру, -- продолжала мисс Минчин. -- Она приехала к нам издалека, из Индии. Когда уроки кончатся, вы можете познакомиться с ней.
   Девочки церемонно присели, Сара сделала то же, а потом все уселись и снова переглянулись.
   -- Сара, -- сказала мисс Минчин таким строгим, наставническим тоном, каким обыкновенно говорила в классе, -- подойдите ко мне.
   Она взяла с кафедры книгу и стала перелистывать ее. Сара подошла к ней.
   -- Отец ваш нанял вам французскую горничную, -- сказала мисс Минчин. -- Он, без сомнения, сделал это для того, чтобы вы поскорее научились французскому языку.
   Саре стало немножко неловко.
   -- Мне кажется, -- нерешительно проговорила она, -- он нанял ее, думая, что она будет приятна мне.
   -- Вас, как видно, чересчур баловали, -- сказала мисс Минчин с довольно кислой улыбкой, -- и потому вы воображаете, что решительно все делается только для вашего удовольствия. А по-моему, ваш отец желал, чтобы вы хорошенько изучили французский язык.
   Если бы Сара была постарше или не так боялась показаться невежливой, она объяснилась бы в нескольких словах. Но теперь только яркий румянец вспыхнул у нее на щеках. Мисс Минчин была очень строгая и величественная особа. Она, по-видимому, была вполне убеждена, что Сара не имеет никакого понятия о французском языке, и девочке казалось неловким разуверять ее. На самом деле Сара знала его -- знала с тех пор, как помнила себя. Ее отец часто говорил с ней по-французски, когда она была совсем маленькая. Ее мать была француженка, и капитан Кру любил ее язык. Таким образом, Сара часто слышала его и знала, как свой родной.
   -- Я никогда... никогда не училась по-французски, -- застенчиво начала она, делая попытку объясниться, -- но... но...
   Сама мисс Минчин не умела говорить по-французски, но старательно скрывала от всех это неприятное обстоятельство. И теперь, опасаясь каких-нибудь щекотливых вопросов со стороны новой воспитанницы, она поспешила прекратить разговор.
   -- Довольно, -- резко сказала она. -- Если вы не учились, то начните сегодня же. Французский учитель, г. Дюфарж, придет через несколько минут. Возьмите эту книгу и займитесь до его прихода.
   Щеки Сары пылали. Она пошла назад, к своему месту, и, открыв книгу, серьезно взглянула на первую страницу. Если бы она улыбнулась, это было бы грубо; она знала это и не улыбалась, так как не хотела быть грубой. А между тем ей было смешно учить, что "lе рХrе" значит "отец", а "lа mХre" -- "мать".
   Мисс Минчин проницательно взглянула на Сару.
   -- Вы как будто недовольны, Сара, -- сказала она. -- Очень жаль, что вам не хочется учиться по-французски.
   -- Я люблю французский язык, -- ответила Сара, делая еще одну попытку объясниться -- но...
   -- Вы не должны говорить "но", когда вам дают какое-нибудь занятие, -- остановила ее мисс Минчин. -- Читайте свою книгу.
   Сара опустила глаза на книгу и опять не улыбнулась, прочитав, что "le fils" значит "сын", а "lе frХre" -- "брат".
   "Когда придет г. Дюфарж, -- подумала она, -- я объясню ему все".
   Он пришел через несколько минут. Это был красивый средних лет француз с умным лицом. Он с любопытством взглянул на Сару, которая добросовестно читала французские диалоги.
   -- Это новая ученица, madame? -- спросил он мисс Минчин. -- Она будет заниматься со мной?
   -- Ее отец, капитан Кру, очень желал, чтобы она училась по-французски, -- ответила мисс Минчин, -- но боюсь, что у нее какое-то ребяческое предубеждение против французского языка. Ей, по-видимому, не хочется учиться ему.
   -- Мне это очень неприятно, mademoiselle, -- добродушно сказал француз, обратившись к Саре. -- Когда мы начнем заниматься, мне, может быть, удастся доказать вам, что это очень хороший язык.
   Сара встала со своего места. Она уже начинала приходить в отчаяние от неловкого положения, в котором очутилась, и с умоляющим видом взглянула на Дюфаржа своими большими, зеленовато-серыми глазами. И, спеша поскорее объяснить ему все, она очень мило и совершенно свободно заговорила по-французски. Madame не поняла ее. Французскому языку она действительно не училась по книгам, но ее папа и другие часто говорили с ней по-французски и она может читать и писать так же легко по-французски, как по-английски. Ее мама, которая умерла, когда она родилась, была француженка, и папа любит ее язык, а потому и она сама любит его. Она будет рада учить все, что задаст ей monsieur. А слова в этой книге она знает -- она старалась объяснить это madame.
   Когда Сара заговорила, мисс Минчин, вздрогнув всем телом, почти с негодованием взглянула на нее сквозь очки и не спускала с нее глаз до тех пор, пока она не кончила.
   Радостная улыбка показалась на лице Дюфаржа. Слушая этот звонкий детский голос, говоривший так свободно на его родном языке, он почувствовал, как будто снова очутился у себя на родине, которая, как иногда казалось ему в туманные, пасмурные дни, была далеко-далеко от Лондона, совсем на другом конце света. Когда Сара кончила, он почти с нежностью взглянул на нее и, взяв у нее книгу диалогов, обратился к мисс Минчин.
   -- Не многому могу я научить ее, madame, -- сказал он. -- Она не училась по-французски -- она француженка. У нее прелестный выговор.
   -- Вам следовало предупредить меня! -- воскликнула мисс Минчин, обернувшись к Саре.
   -- Я... я старалась, -- ответила Сара, -- должно быть, я не так начала...
   Мисс Минчин знала, что она старалась и не виновата, что ей не дали объясниться. Увидав же, что воспитанницы внимательно слушают, а Лавиния и Джесси хихикают, закрывшись своими французскими грамматиками, мисс Минчин окончательно вышла из себя.
   -- Прошу вас замолчать, девицы! -- строго сказала она, стуча по кафедре. -- Замолчите сию же минуту!
   И с этого первого французского урока мисс Минчин невзлюбила Сару.
  

III
ЭРМЕНГАРДА

   В это же утро, когда Сара сидела около мисс Минчин и все глаза были устремлены на нее, сама она обратила внимание на девочку, приблизительно одних с нею лет, которая пристально глядела на нее наивными светло-голубыми глазами. Это была толстая, по-видимому, недалекая, но добродушная девочка. Ее светлые волосы были туго заплетены в косичку и завязаны лентой. Девочка обернула свою косичку кругом шеи и, взяв в зубы кончик ленты, облокотилась на пюпитр и с любопытством глядела на новенькую.
   Когда Дюфарж заговорил с Сарой, на лице толстой девочки появилось испуганное выражение; а когда Сара, выступив вперед и взглянув на него невинными глазами, стала отвечать ему по-французски, толстая девочка вздрогнула и покраснела от изумления. Сама она в продолжение нескольких недель проливала горькие слезы, стараясь запомнить, что "la mХre" значит "мать", а "le pХre" -- "отец". А эта новенькая, которая, по-видимому, не старше ее, твердо знает не только эти слова, но и множество других, и совсем легко, без всякого затруднения, составляет из них фразы с глаголами, как будто это сущие пустяки. Да, тут было от чего прийти в изумление!
   Толстая девочка смотрела на Сару так пристально, и с таким остервенением кусала свою ленту, что обратила на себя внимание мисс Минчин. А та была до того раздражена в эту минуту, что тотчас же накинулась на нее.
   -- Мисс Сент-Джан! -- строго сказала она. -- Что это за манеры? Примите локти! Выньте изо рта ленту! Сядьте прямо!
   Мисс Сент-Джан снова вздрогнула и покраснела, а когда Лавиния и Джесси начали пересмеиваться, покраснела еще больше, покраснела до того, что казалось, слезы сейчас брызнут из ее бедных глупеньких детских глаз. Сара видела все это, и ей стало так жаль мисс Сент-Джан, что она решила подружиться с ней. Она всегда жалела и готова была защищать обиженных. Это было в ее характере.
   -- Если бы Сара была мальчиком и жила несколькими столетиями раньше, -- говорил ее отец, -- она сделалась бы рыцарем и, разъезжая по всей стране, защищала бы своим мечом всех несчастных. Она не может видеть равнодушно, если кого-нибудь обижают.
   Итак, Сара почувствовала некоторую нежность к толстой, неповоротливой мисс Сент-Джан и несколько раз взглядывала на нее во время уроков. Она заметила, что ученье дается мисс Сент-Джан нелегко и что никогда не будет она сидеть на первом месте в классе. Жаль было смотреть на нее, когда ей пришлось отвечать французский урок. У нее был такой ужасный выговор, что иногда даже сам Дюфарж не мог удержаться от улыбки, а Лавиния, Джесси и другие более способные девочки то пересмеивались, то презрительно взглядывали на несчастную мисс Сент-Джан. Но Сара не смеялась. Она делала вид, как будто не слышит, когда та говорила вместо "le bon pain" -- "le bon pang". У Сары было горячее сердечко, и она выходила из себя, слыша хихиканье и смотря на бедное, глупенькое лицо мисс Сент-Джан.
   -- Тут нет ничего смешного, -- шептала она сквозь зубы, наклонившись над книгой. -- Им бы не следовало смеяться.
   Когда уроки кончились и воспитанницы, разбившись на группы, начали болтать между собою, Сара подошла к мисс Сент-Джан, которая с безутешным видом сидела, сжавшись в комочек, на подоконнике, и заговорила с ней. Хотя в словах Сары не было ничего особенного и она говорила то же самое, что всегда говорят маленькие девочки, знакомясь между собою, тон ее, как всегда в таких случаях, был необыкновенно дружеский и задушевный. И это подкупало всех.
   -- Как тебя зовут? -- спросила Сара.
   Мисс Сент-Джан с изумлением глядела на нее. Накануне вечером вся школа толковала о новенькой, и мисс Сент- Джан легла спать до крайности возбужденная всем, что слышала о ней. Ученица, у которой есть экипаж, пони и горничная и которая к тому же приехала из Индии, -- большая редкость.
   -- Меня зовут Эрменгарда Сент-Джан, -- ответила она.
   -- А меня Сара Кру, -- сказала Сара. -- У тебя очень хорошенькое имя. Оно точно из волшебной сказки.
   -- Тебе оно нравится? -- смущенно проговорила Эрменгарда. -- А мне нравится твое.
   Отец мисс Сент-Джан был, к ее величайшему огорчению, человек очень образованный. Если ваш отец говорит на семи или восьми языках, если у него тысячи книг, которые он, по-видимому, знает наизусть, то ему, конечно, хочется, чтобы вы, по крайней мере, хоть хорошо учили ваши уроки. И он полагает, что вы должны помнить разные вещи из истории и писать без ошибок французские упражнения. Эрменгарда была тяжелым бременем для м-ра Сент-Джана. Он не мог понять, каким образом его дочь вышла такой глупой, неспособной, не одаренной никакими талантами девочкой.
   "Господи Боже мой! -- часто думал он, смотря на нее. -- Неужели она будет такая же глупая, как ее тетка Элиза!"
   Если тетке Элизе совсем не давалось ученье, если она тотчас же забывала все, что с величайшим трудом выучивала, то Эрменгарда была удивительно похожа на нее. Она считалась -- и совершенно справедливо -- самой неспособной девочкой в школе, настоящей тупицей.
   -- Заставьте ее учиться, -- сказал ее отец мисс Минчин.
   И бедная Эрменгарда проводила большую часть своей жизни в слезах и в опале. Она учила уроки и забывала их, а если помнила, то ничего не понимала в них. А потому нет ничего удивительного, что, познакомившись с Сарой, она сидела и с глубочайшим изумлением глядела на нее.
   -- Ты умеешь говорить по-французски? -- почтительно спросила она.
   Сара тоже забралась на широкий подоконник и, поджав ноги, обхватила руками колени.
   -- Да, умею, потому что всю свою жизнь слышала французский язык, -- ответила она. -- И ты умела бы, если бы постоянно слышала его.
   -- Нет, нет, я бы не сумела! -- воскликнула Эрменгарда. -- Я никогда не могла бы говорить по-французски!
   -- Почему же? -- с любопытством спросили Сира.
   -- Ты слышала, как я отвечала сегодня, -- сказала Эрменгарда. -- И я всегда отвечаю так. Я не могу произносить французские слова. Они такие странные.
   Она остановилась на минуту, а потом прибавила чуть не с благоговением:
   -- Ты очень умна -- да?
   Сара глядела в окно на грязный, разбитый на площади садик, на воробьев, которые прыгали и чирикали на мокрой железной решетке и на мокрых ветках деревьев. Она задумалась и ответила не сразу. Ее часто называли умной, но теперь она спрашивала себя, действительно ли она умна, а если умна, то почему это вышло.
   -- Не знаю, -- наконец сказала она, а потом, заметив, что круглое, толстое лицо Эрменгарды омрачилось, слегка усмехнулась и переменила разговор.
   -- Хочешь видеть Эмили? -- спросила она.
   -- Кто такая Эмили? -- спросила в свою очередь Эрменгарда, совершенно так же, как мисс Минчин.
   -- Пойдем в мою комнату и посмотрим, -- сказала Сара, протянув руку.
   Они соскочили вместе с подоконника и пошли наверх.
   -- Правда, что у тебя есть своя собственная гостиная? -- шепнула Эрменгарда, когда они проходили через переднюю.
   -- Правда, -- ответила Сара. -- Папа просил мисс Минчин дать мне отдельную гостиную, потому что... ну, да, потому что, когда я играю, то придумываю разные истории и рассказываю их себе. И я не люблю, чтобы кто-нибудь слушал меня; это мешает мне.
   В это время они только что вошли в коридор, ведущий в комнату Сары. Эрменгарда вдруг остановилась и, едва дыша, устремила глаза на Сару.
   -- Ты сама выдумываешь разные истории? -- задыхаясь, проговорила она. -- Ты можешь делать это так же хорошо, как говорить по-французски? Можешь -- да?
   Сара с удивлением взглянула на нее.
   -- Это может всякий. Ты никогда не пробовала? -- спросила она и, не дожидаясь ответа, шепнула:- Пойдем к двери как можно тише, а потом я сразу отворю ее. Может быть, нам удастся захватить ее врасплох.
   Сара улыбалась, говоря это, но по глазам ее было видно, что она надеется увидать что-то необыкновенное, таинственное. Такое же настроение охватило и Эрменгарду, хоть она не имела ни малейшего понятия о том, что все это значит и кого хотят они захватить врасплох и зачем нужно захватить ее. Во всяком случае, что бы это ни значило, Эрменгарда была уверена, что увидит что-нибудь чудесное и необыкновенное. И, дрожа от ожидания, она на цыпочках пошла за Сарой по коридору.
   Они неслышно подошли к двери, а потом Сара вдруг повернула ручку и распахнула настежь дверь. В красиво убранной комнате стояла глубокая тишина; в камине приветливо горел огонек, а на стуле сидела великолепная кукла и как будто читала книгу.
   -- Нет, нам не удалось захватить ее! -- воскликнула Сара. -- Она успела добежать до своего стула. Вот так они делают всегда. Они быстры, как молния.
   Эрменгарда перевела глаза с Сары на куклу, а затем с куклы на Сару.
   -- Разве она может ходить? -- с изумлением спросила она.
   -- Да, -- ответила Сара, -- по крайней мере, я думаю, что может, то есть я представляю себе, как будто я думаю, что она может. И тогда мне кажется, что это правда. Ты никогда не представляла себе ничего?
   -- Нет, никогда, -- ответила Эрменгарда. -- Расскажи мне об этом.
   Эта странная новенькая так очаровала ее, что она больше смотрела на нее, чем на Эмили, несмотря на то, что никогда в жизни не видела такой прелестной куклы.
   -- Сядем, и я расскажу тебе, -- сказала Сара. -- Это очень легко. Стоит только начать, и тогда уж трудно остановиться. И это так приятно! Эмили, ты тоже можешь послушать. Это Эрменгарда Сент-Джан, Эмили. Эрменгарда, это Эмили. Хочешь взять ее на руки?
   -- Разве мне можно? -- спросила Эрменгарда. -- В самом деле можно?.. Ах, какая она красивая! -- воскликнула она, взяв куклу.
   Никогда в течение своей скучной коротенькой жизни не думала Эрменгарда, что ей удастся провести время так приятно, как в это утро в комнате Сары. Они оставались там целый час, до самого звонка к завтраку.
   Сара сидела на коврике перед камином и рассказывала разные удивительные вещи; зеленые глаза ее блестели, щеки горели. Она рассказывала о своем путешествии и об Индии. Но больше всего пленила Эрменгарду ее фантазия о куклах, которые будто бы ходят и говорят, когда в комнате нет никого. Они только никому не открывают своего секрета и быстро, "как молния", садятся на свои места, когда слышат, что кто-нибудь идет.
   -- Мы не могли бы делать этого, -- серьезно сказала Сара. -- Это волшебство.
   Когда она рассказывала, как искала Эмили вместе с отцом, Эрменгарда заметила, что лицо ее вдруг изменилось. Как будто облако затуманило его и погасило блеск ее глаз. У нее вырвался какой-то странный, похожий на рыдание вздох, и она крепко сжала губы, как бы решившись сделать что-то или не делать чего-то. Эрменгарде показалось, что она сейчас заплачет. Но она не заплакала.
   -- Тебе., тебе больно? -- нерешительно спросила Эрменгарда.
   -- Да, но у меня болит не тело, -- после небольшого молчания ответила Сара и прибавила, понизив голос и стараясь, чтобы он не дрожал:- Любишь ты своего папу больше всего на свете?
   Эрменгарда открыла рот. Говоря по правде, ей никогда и в голову не приходило, что она может любить отца; она даже готова была вынести все, лишь бы не остаться с ним наедине в течение десяти минут. Но Эрменгарда понимала, что благовоспитанной девочке, учащейся в образцовой школе, было бы неприлично сознаться в этом.
   -- Я... я почти никогда не вижу его, -- пробормотала она. -- Он всегда сидит в библиотеке и... читает разные книги.
   -- А я люблю моего папу больше всего на свете... в десять раз больше! -- сказала Сара.
   Она опустила голову на колени и сидела тихо в течение нескольких минут.
   "Она сейчас заплачет!" -- со страхом подумала Эрменгарда.
   Но Сара и на этот раз не заплакала. Ее короткие черные волосы упали ей на уши, и она сидела молча, а потом заговорила, не поднимая головы.
   -- Я обещала ему перенести это, -- сказала она, -- и я перенесу. Ведь всякому приходится переносить многое. Подумай только, сколько приходится выносить военным! А мой папа -- военный. В случае войны ему пришлось бы идти в поход, он терпел бы лишения, был бы, может быть, опасно ранен. Но он никогда не сказал бы ни слова, ни одного слова!
   Эрменгарда молча глядела на Сару и чувствовала, что начинает горячо любить ее. Она была такая необыкновенная, такая непохожая на других.
   Наконец Сара подняла голову и, откинув назад свои черные волосы, сказала с какой-то странной улыбкой:
   -- Если я буду говорить и рассказывать тебе о том, что я представляю себе, то мне будет легче. Забыть я не могу, но мне будет легче.
   Эрменгарда почувствовала, что какой-то клубок подступает к горлу и слезы навертываются у нее на глазах.
   -- Лавиния и Джесси закадычные друзья, -- хрипло проговорила она. -- Я бы желала, чтобы ты была моим закадычным другом. Хочешь подружиться со мной? Ты самая умная, а я самая глупая во всей школе, но я... я так полюбила тебя!
   -- Я очень рада, что ты меня любишь, -- сказала Сара. -- Да, мы будем друзьями. И знаешь что? -- прибавила она с просветлевшим лицом. -- Я буду помогать тебе учить французские уроки.
  

IV
ЛОТТИ

   Если бы у Сары был другой характер, то десять лет, которые она должна была провести в школе мисс Минчин, принесли бы ей не пользу, а вред. С ней обращались скорее как с почетной гостьей, чем как с воспитанницей. Если бы она была упряма и высокомерна, это постоянное баловство и лесть могли бы совсем испортить ее и сделать невыносимой для других. А если бы она была ленива, то не выучилась бы ничему. Мисс Минчин в глубине души не любила Сары, но она была женщина практичная и дорожила такой выгодной воспитанницей. Ведь если сделать или сказать ей что-нибудь неприятное, она, пожалуй, не захочет оставаться в школе. Стоит ей только написать отцу, что ей живется плохо, и капитан Кру тотчас же возьмет ее -- мисс Минчин прекрасно знала это. А потому она постоянно хвалила Сару и позволяла ей все что угодно. Мисс Минчин была уверена, что каждый ребенок, с которым так обращаются в школе, будет любить ее. А потому Сару хвалили за все: за ее успехи в ученье, за прекрасные манеры, за доброту к подругам, за щедрость, если она давала нищему шесть пенсов из своего туго набитого кошелька. Каждым самым обыкновенным поступком ее восхищались, как будто она сделала что-то особенное, и, не будь Сара умна, она превратилась бы в очень неприятную и себялюбивую девочку. Но у Сары был ясный ум: она понимала себя и свое положение и иногда рассуждала об этом с Эрменгардой.
   -- Многое у людей зависит от случайностей, -- как-то раз сказала она ей. -- Мне посчастливилось. Случилось так, что я всегда любила читать и учиться и хорошо запоминала выученное. Случилось, что обо мне с самого рождения заботился добрый, милый, умный отец и давал мне все, чего бы я ни пожелала. Может быть, у меня на самом деле дурной характер, а не сержусь я только потому, что у меня есть все нужное, и потому, что все добры ко мне. Не придумаю даже, как узнать, хорошая я девочка или дурная. Может быть, у меня отвратительный характер, но никто никогда не узнает этого, потому что не будет случая узнать.
   -- И у Лавинии нет никаких случаев, -- ответила Эрменгарда, -- а между тем у нее отвратительный характер.
   Сара потерла кончик носа, как бы раздумывая над замечанием Эрменгарды.
   -- Может быть, это потому, что Лавиния растет, -- наконец сказала она.
   Сара вспомнила слова мисс Амелии, которая как-то говорила, что Лавиния растет слишком быстро и это имеет дурное влияние на ее здоровье и расположение духа.
   У Лавинии был на самом деле дурной характер. Она страшно завидовала Саре. До ее поступления Лавиния занимала первое место в школе и все подчинялись ей, так как она умела быть очень неприятной, если кто-нибудь осмеливался идти против нее. Она обращалась гордо и презрительно с маленькими и держала себя слишком важно с девочками постарше, которые могли быть ее подругами. Она была красива, одевалась лучше других и потому шла всегда впереди всех, когда воспитанницы образцовой школы отправлялись по парам в церковь или на прогулку. Но когда приехала Сара со своими бархатными кофточками, собольими муфтами и страусовыми перьями, мисс Минчин распорядилась, чтобы во время этих торжественных выводов первое место во главе всей школы занимала Сара. И это было уж очень обидно Лавинии, а потом пошло еще хуже. Оказалось, что Сара тоже может иметь влияние на других и ей тоже начинают подчиняться, но не потому, что она умеет быть неприятной, а потому, что никогда не прибегает к этому средству.
   -- В Саре Кру хорошо то, что она ни крошечки не важничает, -- сказала раз Джесси, оскорбив этим замечанием до глубины души своего "закадычного" друга. -- А ведь она могла бы, Лавви. Если бы у меня было столько хороших вещей и если бы все так ухаживали за мной, то я, право, начала бы важничать -- так, немножко. Противно смотреть, как мисс Минчин выставляет ее, когда к кому-нибудь приезжают родные.
   "Пойдите в гостиную, дорогая Сара, и расскажите м-с Месгрев об Индии", -- передразнила Лавиния мисс Минчин. -- "У дорогой Сары такой прекрасный французский выговор. Она должна поговорить по-французски с леди Питкин..." А дорогая Сара выучилась французскому языку не в школе, и восхищаться тут нечем. Она сама говорит, что никогда не училась ему и привыкла говорить по-французски только потому, что постоянно слышала, как говорил ее отец. А этот отец -- вот редкость-то! -- офицер в Индии. Как будто ничего не может быть выше этого!
   -- Он охотился на тигров, -- сказала Джесси. -- Он сам убил того тигра, шкура которого лежит в комнате Сары. Вот почему Сара так любит эту шкуру. Она ложится на нее, гладит голову тигра и разговаривает с ним, как с кошкой.
   -- Она всегда делает какие-нибудь глупости, -- резко сказала Лавиния. -- Моя мама говорит, что очень глупо представлять себе разные вещи. Она говорит, что из Сары Кру выйдет большая оригиналка.
   Сара действительно не "важничала". Она относилась дружески ко всем девочкам и щедро делилась с ними всем, что у нее было. Она никогда не обижала маленьких, которые привыкли исполнять приказания и выносить презрительное обращение зрелых леди десяти -- двенадцати лет. Сара относилась к этим крошкам с любовью. Когда они падали и начинали тереть колени, она утешала, ласкала их и вынимала из кармана конфетку или что-нибудь другое способное усладить их горе. И она никогда не оскорбляла их самолюбия презрительным намеком на их года.
   -- Что же из того, что ей четыре года? -- резко сказала она Лавинии, когда та -- как ни грустно сознаться в этом -- отшлепала Лотти и назвала ее младенцем. -- Пройдет год, и ей будет пять, еще год -- шесть лет. А через шестнадцать, всего только через шестнадцать лет ей уже будет двадцать.
   -- Боже, как мы хорошо считаем! -- воскликнула Лавиния.
   На самом деле нельзя было отрицать, что четыре и шестнадцать равны двадцати, а двадцать лет -- такой возраст, о котором не дерзали мечтать даже самые смелые девочки.
   И маленькие боготворили Сару. Она часто приглашала в свою комнату этих презираемых всеми крошек. Она позволяла им играть с Эмили и угощала их жиденьким, очень сладким чаем из чашечек Эмили, на которых были нарисованы хорошенькие голубые цветочки. Никогда ни у одной куклы не было такого чудного сервиза! А сама Сара настоящая королева, даже богиня. К такому заключению пришли все учившие азбуку девочки.
   Лотти Лег обожала Сару до такой степени, что, не будь у той любящего сердечка, эта четырехлетняя крошка, наверное, надоела бы ей. Когда мама Лотти умерла, молодой, легкомысленный папаша отдал девочку в школу, потому что положительно не знал, что с ней делать. А так как с Лотти обращались с самого рождения как с любимой куклой или балованной собачкой, то из нее вышло ужасное маленькое создание. Когда она хотела или не хотела чего-нибудь, то сейчас же начинала плакать и кричать. А так как ей всегда хотелось того, чего ей нельзя было дать, и, наоборот, не хотелось того, что было необходимо, то ее пронзительный голосок и заунывные вопли постоянно слышались то в одной части дома, то в другой.
   Какими-то таинственными путями Лотти узнала, что если девочка очень рано лишится матери, то ее нужно жалеть и всячески баловать. Должно быть, она слышала, как это говорили большие, когда умерла ее мама. И Лотти старалась извлечь как можно больше пользы из своего положения.
   Раз, идя в гостиную, Сара услыхала голос мисс Минчин и голос мисс Амелии. Они употребляли все силы, чтобы заставить замолчать какую-то девочку, заливавшуюся сердитым плачем и, по-видимому, не желавшую остановиться. И она завывала так пронзительно, что мисс Минчин принуждена была, хоть и с большим достоинством, кричать, чтобы быть услышанной.
   -- О чем она ревет? -- громовым голосом спросила она.
   -- О-о-о! -- услыхала Сара. -- У ме-ня нет ма-м-мы!
   -- Перестань, Лотти! -- взвизгнула мисс Амелия. -- Перестань, моя милочка. Пожалуйста, не плачь!
   -- О! О! О! -- еще пронзительнее завыла Лотти. -- У меня нет ни-ка-кой мам-м-мы!
   -- Ее следует высечь! -- объявила мисс Минчин. -- Я высеку тебя, негодная девчонка!
   Лотти заревела еще громче, а голос мисс Минчин, постепенно повышаясь, загремел, как гром. Потом она вдруг в бессильном негодовании соскочила с кресла и бросилась из комнаты, оставив мисс Амелию улаживать дело, как знает.
   Сара стояла в передней, раздумывая, не войти ли ей в комнату; она накануне познакомилась с Лотти и думала, что ей, может быть, удастся успокоить девочку.
   Выйдя из гостиной, мисс Минчин, к величайшему своему неудовольствию, увидала Сару. Ей было неприятно, что Сара слышала, как она отчитывала Лотти. Она сознавала, что кричала слишком громко и что тон ее был не совсем приличен.
   -- Ах, это вы, Сара! -- сказала она, стараясь улыбнуться.
   -- Я остановилась, услыхав, что Лотти плачет, -- объяснила Сара. -- Я подумала, что мне, может быть, удастся успокоить ее. Можно мне попробовать, мисс Минчин?
   -- Да, если хотите, -- процедила сквозь зубы мисс Минчин, но, заметив, что ее суровый вид испугал Сару, снова улыбнулась и сказала уже гораздо мягче: -- Вы умная девочка и, пожалуй, сумеете справиться с нею. Войдите.
   И мисс Минчин ушла.
   Войдя в комнату, Сара увидала, что Лотти лежит на полу и, горько рыдая, изо всей силы колотит по нему своими толстыми ножками, а мисс Амелия с красным потным лицом стоит в совершенном отчаянии на коленях, наклонившись над ней.
   Лотти помнила, что, живя дома, она всегда начинала плакать и колотить об пол ногами, когда ей хотелось чего-нибудь, и что это средство всегда помогало ей. А потому она постоянно прибегала к нему и в школе. Бедная же толстая мисс Амелия совсем растерялась и пробовала то одно, то другое средство, стараясь успокоить ее.
   -- Бедная, милая крошка! -- говорила она. -- Я знаю, что у тебя нет мамы, бедняжка! -- А потом вдруг начинала совсем другим тоном: -- Замолчи, Лотти! Если ты не замолчишь, я накажу тебя!.. Бедный ангельчик! Опять? Опять? Вот ты увидишь, что я высеку тебя, скверная, отвратительная девчонка! Непременно высеку!
   Сара тихо подошла к ним. Она не знала, что будет делать, но как-то смутно чувствовала, что не следует говорить с Лотти то грозно, то нежно и таким возбужденным тоном.
   -- Мисс Амелия, -- тихонько сказала она, -- мисс Минчин позволила мне попробовать успокоить ее. Можно?
   Мисс Амелия обернулась и беспомощно взглянула на нее.
   -- Неужели вы думаете, что вам удастся? -- прошептала она.
   -- Не знаю, удастся ли мне, -- также шепотом ответила Сара, -- но я хочу попробовать.
   Облегченно вздохнув, мисс Амелия с трудом поднялась с колен, а толстенькие ножки Лотти продолжали изо всей силы барабанить по полу.
   -- Если вы уйдете из комнаты, -- шепнула Сара, -- я останусь с ней.
   -- О, Сара! -- чуть не плача сказала мисс Амелия. -- У нас никогда не бывало такой ужасной воспитанницы. Не знаю, будем ли мы в состоянии держать ее в школе.
   И, сказав это, она вышла из комнаты очень довольная, что может со спокойным сердцем сделать это.
   Сара стояла некоторое время над сердито завывавшей Лотти и молча смотрела на нее, а потом тоже села на пол рядом с ней и стала ждать. Она не говорила ничего, и в комнате раздавались только пронзительные вопли Лотти. Это было новостью для мисс Лег: когда она начинала плакать, ее обыкновенно то бранили, то упрашивали, то угрожали ей, то ласково уговаривали ее. Так бывало всегда, и она привыкла к этому. А лежать на полу и стучать ногами, когда около вас сидит кто-то, по-видимому, не обращая на вас никакого внимания, по меньшей мере странно. Лотти открыла свои крепко зажмуренные глазки, из которых лились слезы, чтобы узнать, кто это, и увидала, что около нее сидит тоже девочка. Но у этой девочки есть Эмили и много других хороших вещей. И она смотрит совершенно спокойно, как будто думая о чем-то. Замолчав на несколько секунд, чтобы ознакомиться с положением дела, Лотти решила, что пора приняться за прежнее. Но тишина в комнате и спокойное лицо Сары сделали свое дело, и первый вопль мисс Лег вышел довольно натянутый.
   -- У ме-ня нет ни-ка-кой мам-м-мы! -- объявила она, но голос ее был уже далеко не так громок и решителен, как прежде. Сара спокойно, но с участием взглянула на нее.
   -- И у меня нет, -- сказала она.
   Это было так неожиданно, что Лотти остановилась, совсем пораженная. Она опустила ноги, перевернулась и устремила глаза на Сару. Увидав или услыхав что-нибудь новое, ребенок сейчас же переставал плакать. К тому же Лотти не любила ни мисс Минчин, которая была слишком строга, ни мисс Амелию, которая была безрассудно снисходительна, а Сара ей нравилась, хоть она и мало знала ее. Лотти, в сущности, не хотелось забыть о своем горе, но слова Сары развлекли ее, и она, капризно всхлипнув, спросила:
   -- Где же она?
   Сара помолчала с минуту. Ей говорили, что ее мама на небе, и она, после долгих размышлений, составила себе свое собственное представление об этом.
   -- Она на небе, -- ответила она, -- но я уверена, что она приходит оттуда, чтобы взглянуть на меня, хоть сама я и не вижу ее. То же самое делает и твоя мама. Может быть, они обе видят нас теперь. Может быть, они обе здесь, в комнате.
   Лотти села и огляделась кругом. Это была хорошенькая кудрявая девочка с голубыми, как незабудки, глазами. Если ее мама смотрела на нее в продолжение последнего получаса, то, наверное, должна была прийти к заключению, что у нее далеко не ангельский характер.
   А Сара продолжала рассказывать, и Лотти невольно заслушалась ее. Ей тоже говорили, что ее мама на небе и что у нее есть крылья; ей показывали и картинки, на которых были нарисованы ангелы в белых одеждах. Но Сара рассказывала иначе, гораздо живее, как будто знала это чудное место и тех, кто живет там.
   Что бы ни стали рассказывать Лотти, она все равно перестала бы плакать и начала слушать; но эта история понравилась ей больше других. Она пододвинулась к Саре и жадно ловила каждое ее слово до тех пор, пока та не кончила. А кончила она, по мнению Лотти, слишком скоро. И это было очень неприятно ей.
   -- Я тоже хочу туда! У меня нет никакой мамы в школе! -- воскликнула она, и нижняя губка ее задрожала и стала опускаться.
   Увидав этот зловещий признак, Сара взяла Лотти за руку и нежно прижала ее к себе.
   -- Я буду твоей мамой, -- сказала она. -- Мы будем играть, как будто ты моя дочка. А Эмили станет тогда твоей сестрой.
   Лотти улыбнулась, и ямочки появились у нее на щеках.
   -- Моей сестрой? -- спросила она.
   -- Конечно, так, -- ответила Сара, вскочив с пола. -- Пойдем и расскажем ей, а потом я умою и причешу тебя.
   Лотти с радостью согласилась и побежала с Сарой наверх, по-видимому, совсем забыв, что единственной причиной разыгравшейся в гостиной трагедии и появления величественной мисс Минчин был отказ ее, Лотти, умыться и причесаться к завтраку.
   И с этого дня Сара стала ее приемной матерью.
  

V
БЕККИ

   Сара великолепно рассказывала разные волшебные сказки, да и сама умела выдумывать их. И популярность ее среди воспитанниц возросла главным образом благодаря этому дару, а не тому, что она была богата и занимала всегда и всюду первое место. Лавиния и некоторые другие воспитанницы завидовали Саре, но, слушая ее, невольно поддавались очарованию.
   Всякий учившийся в школе знает, как ценится там тот, кто знает много сказок и умеет рассказывать их, как за ним ухаживают, как упрашивают рассказать что-нибудь и как жадно ловят каждое его слово. А Сара не только умела, но и любила рассказывать. Когда, стоя или сидя посреди девочек, она начинала выдумывать какую-нибудь удивительную историю, зеленые глаза ее расширялись и сверкали и она делала жесты, то повышая, то понижая голос. Сара забывала тогда, что рассказывает жадно слушающим ее детям; она видела волшебниц или королей, королев и прекрасных дам, о которых говорила, она жила их жизнью. Иногда, кончив какую-нибудь сказку, Сара, задыхаясь от волнения, прикладывала руку к груди и с улыбкой шептала как бы про себя:
   -- Когда я рассказываю, мне кажется, что это не выдумано, а происходит на самом деле. Так же ясно, как вас, как вот эту комнату, вижу я всех, про кого говорю, а сама становлюсь по очереди то тем, то другим из них. Это очень странно!
   Раз в пасмурный зимний день, года два спустя после своего поступления в школу, Сара поехала кататься. Вернувшись назад и выходя из экипажа в своей роскошной бархатной, окутанной мехом кофточке, она увидела в садике какую-то грязную девочку, которая, широко открыв глаза и вытянув шею, внимательно глядела на нее через решетку. Робкое и в то же время возбужденное лицо этой девочки привлекло внимание Сары, и она взглянула на нее еще раз, а взглянув, улыбнулась.
   Сара улыбалась всем.
   Но обладательница грязного лица и широко открытых глаз, должно быть, испугалась, как бы ей не пришлось отвечать за то, что она смотрит на такую важную воспитанницу. И, бросившись в кухню, она исчезла так быстро, что Сара невольно бы рассмеялась, если бы эта девочка не казалась такой несчастной и запуганной.
   В тот же день вечером Сара, окруженная слушательницами, сидела в уголке класса и рассказывала одну из своих волшебных сказок. Вдруг та же самая девочка робко вошла в комнату, держа в руках слишком тяжелый для нее ящик с углем. Поставив его около камина, она опустилась на колени и начала подкладывать уголь и выгребать золу.
   Теперь она была не такая грязная, как днем, но казалась такой же испуганной. Она, по-видимому, боялась смотреть на воспитанниц и не хотела дать им заметить, что слушает сказку. Она клала уголь очень осторожно, стараясь не стучать, и выгребала золу очень тихо. Но Сара тотчас же увидала, что сказка сильно заинтересовала ее и что она нарочно делает все очень медленно, в надежде услыхать побольше. И, заметив это, Сара стала говорить громче.
   -- Русалки тихо плыли, отражаясь в прозрачной зеленой воде, -- рассказывала она, -- и тянули за собой сеть, в которой были вплетены крупные жемчужины, найденные в глубине моря. А принцесса сидела на белом утесе и смотрела на них.
   Это была чудная сказка про принцессу, которую полюбил морской король и которая ушла к нему и стала жить с ним в сверкающем дворце на дне моря.
   Маленькая служанка вымела золу раз, потом другой и наконец третий. И когда она вымела ее в третий раз, чудная сказка так очаровала ее, что она забыла обо всем на свете и, присев на пятки, сжала щетку в руке. А Сара продолжала рассказывать, и до того живо, что бедная девочка как бы видела перед собою таинственные пещеры в морском глубине, освещенные нежным голубоватым светом и выстланные песком из чистого золота. Ей казалось, что странные морские цветы и трава качаются около нее, а издали доносятся тихое пение и музыка. Щетка выпала из загрубевшей от работы руки маленькой служанки.
   -- Она слушала, -- сказала Лавиния, взглянув на нее,
   Преступница вскочила, подняла щетку, схватила ящик с углем и, как перепуганный заяц, в одно мгновение исчезла.
   Сара рассердилась на Лавинию.
   -- Я знала, что эта девочка слушает, -- сказала она. -- Почему же ей нельзя слушать?
   Лавиния грациозно покачала головой.
   -- Не знаю, как бы взглянула твоя мама, будь она жива, если бы ты вздумала рассказывать сказки прислуге, -- сказала она. -- Моей маме это во всяком случае было бы неприятно.
   -- А я уверена, что моя мама позволила бы мне это, -- горячо возразила Сара. -- Сказки -- для всех... Пойдем, Лотти!
   И Сара вышла из комнаты, надеясь встретить маленькую служанку, но той не видно было нигде.
   -- Какая это девочка топит камины? -- спросила вечером Сара у Мариетты.
   -- Ах, хорошо, что mademoiselle Сара обратила на нее внимание. Это жалкая, одинокая девочка. Она поступила на место судомойки, но на нее взваливают всякую работу. Она чистит сапоги и решетки каминов, таскает вверх и вниз по лестнице тяжелые ящики с углем, моет полы и окна и исполняет приказания всех и каждого. Мариетте от души жаль ее. Она очень робка, и если заговорить с ней, она так вытаращивает свои бедные, испуганные глаза, что кажется, как будто они сейчас выскочат у нее из головы.
   -- Как ее зовут? -- спросила Сара. Она сидела около стола и, опершись подбородком на руки, внимательно слушала.
   -- Ее зовут Бекки. Чуть не через каждые пять минут внизу кричат: "Бекки, сделай то!", "Бекки, сделай это!" Мариетта постоянно слышит это.
   После ухода Мариетты Сара сидела некоторое время, смотря на огонь и думая о Бекки. У нее в уме начинала складываться сказка, в которой та была несчастной героиней. По лицу Бекки можно было подумать, что она никогда не наедается досыта; даже глаза у нее были какие-то голодные.
   Сара надеялась, что ей удастся встретиться и поговорить с нею; но хоть иногда ей и случалось видеть мельком, как Бекки бежала то вверх, то вниз по лестницам, но поговорить с ней не было никакой возможности. Она всегда страшно торопилась и так боялась попасться кому-нибудь на глаза, что старательно избегала всяких встреч.
   Однако через несколько недель, тоже в пасмурный день, желание Сары исполнилось. Войдя в свою гостиную, она увидала странное зрелище. На ее любимом мягком кресле, стоявшем около камина, сидела Бекки. Нос ее был перепачкан в угле, несколько пятен от угля было на фартуке, ее чепчик сполз на одну сторону, а на полу, около нее, стоял пустой ящик из-под угля. Положив голову на подушку, Бекки крепко спала, утомившись, должно быть, от тяжелой, непосильной работы.
   Ее послали наверх убирать спальни. Их было очень много, и она все утро бегала то туда, то сюда. Спальню и гостиную Сары она оставила под конец. Комнаты других воспитанниц были меблированы просто, и в них стояли лишь самые необходимые вещи. А гостиная Сары казалась Бекки необыкновенно роскошной, хотя на самом деле это была только хорошенькая, светлая комнатка. Но в ней стояли диван и низкое мягкое кресло; в ней были картины, книги и редкие вещицы из Индии, в камине всегда горел веселый огонек, и Эмили величественно восседала на своем собственном кресле. Бекки приберегала комнаты Сары к концу, потому что любила бывать в них. И каждый раз, входя сюда, она садилась на несколько минут в мягкое кресло, около камина, и думала о Саре. Ах, как счастлива эта богатая мисс Кру, у которой столько великолепных вещей и которая ездит кататься в роскошных шляпах и кофточках!
   Теперь Бекки тоже села в кресло. И так хорошо стало ее бедным усталым ногам, такое блаженное чувство покоя охватило ее, что все ее утомление сразу прошло. А от огня, пылавшего в камине, какая-то приятная истома все больше овладевала ею. Легкая улыбка промелькнула у нее на губах, голова ее опустилась на подушку, глаза закрылись, и она заснула.
   Сара вошла в гостиную всего минут через десять после этого, но Бекки успела уже так крепко заснуть, что казалось, будто она, как Спящая красавица, спит целые сотни лет. Однако по наружности бедная Бекки нимало не походила на Спящую красавицу. Это была маленькая, некрасивая, измученная непосильной работой девочка.
   Сара казалась сравнительно с ней существом из другого мира, до того велика была разница между ними.
   В этот день был урок танцев, а эти уроки считались в школе важным событием. Воспитанницы одевались для них в самые лучшие свои платья, а так как Сара танцевала очень хорошо и учитель всегда ставил ее впереди, то Мариетта старалась, чтобы она была как можно наряднее.
   Теперь на Саре было розовое платье, а на ее черные волосы Мариетта надела венок из розовых бутонов. Сара выучила новый прелестный танец и скользила, и порхала по зале, как большая розовая бабочка. На лице ее была радостная улыбка, и она раскраснелась от танцев и удовольствия.
   Она легко вбежала в комнату и увидала Бекки со сдвинутым на бок чепчиком.
   -- Бедняжка! -- прошептала Сара. Она нисколько не рассердилась, что на ее хорошеньком любимом кресле сидит девочка в грязном, перепачканном в угле платье. Она даже обрадовалась, увидав Бекки. Теперь, когда несчастная героиня ее сказки проснется, с ней можно будет поговорить. Сара тихонько подошла к ней и остановилась, смотря на нее. Бекки слегка всхрапнула.
   "Хорошо, если бы она проснулась сама, -- подумала Сара. -- Мне не хотелось бы будить ее, но мисс Минчин рассердится, если увидит ее здесь. Подожду еще немножко".
   Она села на стул и, болтая своими розовыми ногами, задумалась, не зная, что делать. Мисс Амелия могла войти каждую минуту, и тогда Бекки достанется.
   "Но она так устала, -- думала Сара, -- так ужасно устала!"
   В эту минуту маленький уголек вывел ее из затруднения. Он отломился от большого куска и упал на решетку. Бекки вздрогнула и открыла глаза. Господи, что это такое?.. Неужели она заснула?
   Она присела только на минутку, наслаждаясь теплом и отдыхом, и вдруг -- какой ужас! -- ее застали спящей! Около нее, точно розовая бабочка, сидит мисс Кру и смотрит на нее!
   Бекки вскочила и схватилась за свой чепчик. Он сполз ей на ухо, и она порывисто сдвинула его на другой бок. Господи, что-то будет с нею теперь за то, что она осмелилась заснуть в кресле мисс Кру? Ей, наверное, откажут от места и не заплатят жалованья!
   У Бекки вырвался похожий на рыдание вздох.
   -- О, мисс! -- заикаясь, проговорила она. -- О, мисс, простите меня! Пожалуйста, простите!
   Сара вскочила со стула и подошла к ней.
   -- Не бойся, -- ласково сказала она. -- Это ничего не значит.
   -- Я заснула нечаянно, мисс, -- продолжала Бекки. -- От огня было тепло, а я так устала!
   Сара засмеялась и положила руку ей на плечо.
   -- Я понимаю, -- сказала она, -- ты устала и потому не могла удержаться и не заметила, как- заснула. Ты и теперь еще не совсем проснулась.
   Бекки с изумлением глядела на Сару. Никто никогда не говорил с ней так ласково. Она привыкла выслушивать приказания и брань и получать толчки. А эта маленькая мисс, вся в розовом, смотрит на нее с такой добротой, как будто она совсем не виновата, как будто она имеет право устать и даже заснуть! И прикосновение маленькой нежной ручки к ее плечу казалось Бекки чем-то необыкновенным.
   -- Вы... вы не сердитесь на меня, мисс? -- пробормотала она. -- Вы не скажете хозяйке?
   -- Нет! -- воскликнула Сара. -- Конечно, не скажу!
   На лице Бекки было выражение такого ужаса, что Саре было тяжело смотреть на нее.
   -- По-настоящему между нами нет никакой разницы, -- прибавила она. -- Я такая же девочка, как ты. Ведь это простая случайность, что я не ты, а ты не я.
   Бекки не поняла ни слова: такие мысли были недоступны ей. "Случайность?" Должно быть, маленькая мисс говорит про какой-нибудь "несчастный случай". Верно, кто-нибудь упал с лестницы или кого-нибудь переехали и отвезли в больницу.
   -- Случайность, мисс? -- почтительно проговорила она. -- Неужели?
   -- Конечно, так, -- ответила Сара и с минуту задумчиво глядела на нее, а потом переменила разговор, видя, что Бекки не понимает ее.
   -- Кончила ты свою работу? -- спросила она. -- Можешь ты побыть здесь немножко?
   Бекки с трудом перевела дыхание.
   -- Здесь, мисс? Я?
   Сара подбежала к двери, отворила ее и огляделась по сторонам.
   -- Тут нет никого, -- сказала она. -- Если ты кончила убирать спальни, то побудь у меня немного. Я думала..., ты, может быть, хочешь кусочек сладкого пирога?
   Следующие десять минут показались Бекки каким-то чудным сном. Сара отворила шкаф, дала ей большой кусок пирога и с большим удовольствием смотрела, как та жадно ела его. Она расспрашивала Бекки и смеялась, так что страх маленькой служанки мало-помалу прошел и она, набравшись смелости, тоже решилась задать Саре один вопрос.
   -- Это... -- начала она, с восхищением смотря на ее розовое платье, -- это самое лучшее ваше платье?
   -- Это одно из платьев, которые я надеваю на уроки танцев, -- ответила Сара. -- Оно очень хорошенькое правда?
   В течение нескольких секунд Бекки не могла выговорить ни слова от изумления, а потом сказала:
   -- Раз я видела принцессу. Я стояла на улице вместе с народом и смотрела, как богатые господа подъезжали к театру. На одну леди все смотрели больше, чем на других, и говорили, что это принцесса. Все было у нее розовое -- платье, накидка, цветы. Я сейчас же вспомнила о ней, когда увидала вас, мисс. Вы очень похожи на нее.
   -- Я часто думала, -- тихо проговорила Сара, -- что хорошо быть принцессой. Не знаю, как чувствуют себя тогда. Я, может быть, попробую представить себе, что я принцесса.
   Бекки с восторгом глядела на нее, хоть опять-таки ничего не понимала.
   Сара на минуту задумалась, а потом снова заговорила с нею.
   -- Бекки, -- спросила она, -- ты слушала, когда я рассказывала сказку?
   -- Да, мисс, -- созналась, немного встревожившись, Бекки. -- Я знаю, что мне не следовало слушать, но сказка была такая хорошая, что я не могла удержаться.
   -- Я очень рада, что ты слушала ее, -- сказала Сара. -- Когда рассказываешь сказки, то всегда хочется, чтобы их слушали с удовольствием. Рассказать тебе эту сказку до конца?
   Бекки снова с трудом перевела дыхание.
   -- Мне?! -- воскликнула она. -- И я узнаю все о морском короле... и о маленьких русалочьих детях, которые плавают и смеются... а в волосах у них блестят звездочки?
   Сара кивнула головой.
   -- Теперь тебе, должно быть, некогда слушать, -- сказала она, -- но если я буду знать, в какое время ты убираешь мои комнаты, то постараюсь приходить сюда и понемножку рассказывать тебе, пока не дойду до конца. Это очень длинная сказка, и я каждый раз прибавляю к ней еще что-нибудь новенькое.
   -- Тогда я не буду чувствовать, как тяжел ящик с углем, -- прошептала Бекки, -- не буду обращать внимание на брань и побои кухарки. У меня будет о чем думать, если вы расскажете мне эту сказку.
   -- Да, я расскажу тебе все, -- подтвердила свое обещание Сара.
   Когда Бекки пошла вниз, эта была уже не та Бекки, которая поднималась наверх, сгибаясь под тяжестью ящика с углем. В кармане уже лежал запасной кусок сладкого пирога, она была сыта, и ей было тепло, но не только от пирога и от огня. Что-то другое напитало и согрело ее, и это другое была доброта Сары.
   После ухода Бекки Сара присела на край стола. Она поставила ноги на стул, оперлась локтями на колени, а подбородком на руки.
   -- Если бы я была принцесса, -- прошептала она, -- настоящая принцесса, то я могла бы давать другим все, что им нужно. -- Но даже воображая себя принцессой, она желала сделать кое-что. Вот от каких пустяков была счастлива Бекки! [*]
  
   [*] - Н.М. Демурова перевела окончание этого абзаца гораздо точнее и ближе к оригиналу: "- Будь я принцессой... настоящей принцессой, -- прошептала она, -- я бы щедро одаривала народ. Но даже если я буду принцессой, я все же только в своем воображении смогу хоть что-то дарить людям. Вот как сейчас! Бекки так обрадовалась, словно целое состояние получила. Вот что: буду делать людям приятное -- ведь это все равно, что щедро осыпать их дарами. Так я сейчас и сделала.".
  

VI
АЛМАЗНЫЕ РОССЫПИ

   Вскоре после этого Сара получила известие, взволновавшее не только ее, но и всю школу и служившее в течение нескольких недель предметом самых оживленных толков.
   В своем последнем письме капитан Кру сообщил дочери поразительную новость. Его близкий друг, с которым он в детстве учился в одной школе, неожиданно приехал в Индию, чтобы повидаться с ним. Он купил большой участок земли, на котором были потом найдены алмазные россыпи. Их уже начали разрабатывать, и по всему видно, что друг его станет обладателем такого богатства, от одной мысли о котором может закружиться голова. А так как он любит его, капитана Кру, то и предлагает ему сделаться его партнером и разделить с ним это богатство.
   Вот все, что поняла Сара из письма отца.
   Всякое другое предприятие, как бы выгодно оно ни было, не представляло бы большого интереса ни для нее, ни для школы. Но алмазные россыпи были как будто взяты из "Тысячи и одной ночи", и никто не мог относиться к ним равнодушно.
   Саре они казались чем-то волшебным, и она часто описывала Эрменгарде и Лотти лабиринт перекрещивающихся глубоко в недрах земли галерей, на стенах и потолках которых сверкали драгоценные камни. И странные темнокожие люди с тяжелыми кирками добывали их оттуда.
   Эрменгарда приходила в восторг, слушая Сару, а Лотти требовала, чтобы ее приемная мама рассказывала ей про алмазные копи каждый вечер.
   Лавиния завидывала Саре, но говорила Джесси, что не верит в существование алмазных россыпей.
   -- У моей мамы есть кольцо с бриллиантом, а это тот же алмаз, только иначе граненный, -- говорила она. -- Оно стоит сорок фунтов стерлингов, а между тем камень совсем небольшой. Если бы существовали алмазные россыпи, то люди разбогатели бы до смешного.
   -- Может быть, и Сара разбогатеет до того, что станет смешна, -- с улыбкой заметила Джесси.
   -- Она смешна и без богатства, -- фыркнула Лавиния.
   -- Мне кажется, ты ненавидишь ее, -- заметила Джесси.
   -- Нет, не ненавижу, -- отрезала Лавиния. -- Но я не верю в алмазные россыпи.
   -- Однако ведь откуда-нибудь да добывают же люди алмазы, -- возразила Джесси. -- А знаешь, Лавиния, что говорит Гертруда, -- прибавила она, снова усмехнувшись.
   -- Конечно, не знаю, да и не интересуюсь нисколько, если дело идет об этой вечной Саре.
   -- Да, о ней. Ты знаешь, что она любит придумывать что-нибудь необыкновенное. Теперь она представляет себе, как будто она принцесса, и старается держать себя так даже в классе. Она говорит, что это помогает ей лучше учить уроки. Ей хочется, чтобы и Эрменгарда представляла себя принцессой, но та считает себя слишком толстой для этого.
   -- Да, она слишком толста, -- сказала Лавиния, -- а Сара слишком худа.
   Джесси, конечно, и на этот раз не могла не засмеяться.
   -- Сара говорит, что тут дело не в наружности или богатстве, а в мыслях и поступках.
   -- Она, вероятно, воображает, что могла бы быть принцессой даже и в том случае, если бы была нищей, -- сказала Лавиния. -- Станем называть ее "ваше королевское высочество".
   Уроки в этот день уже кончились, и приятельницы сидели в классе около камина. Это время дня особенно любили все девочки. Мисс Минчин и мисс Амелия пили, по окончании уроков, чай в своей столовой, недоступном святилище для учениц. В эти часы старшие девочки вели самые задушевные разговоры, поверяли друг другу самые сокровенные тайны, в особенности, если маленькие не ссорились и не бегали с визгом и криком, что, надо сознаться, они проделывали почти всегда.
   Когда маленькие поднимали шум, старшие обыкновенно останавливали их, причем обращались с ними не особенно вежливо. Они знали, что если шум не прекратится, то явится мисс Минчин или мисс Амелия и расстроит все их удовольствие.
   Еще не успела Лавиния окончить свою фразу, как дверь отворилась и вошли Сара с Лотти, которая всюду ходила за ней по пятам, как маленькая собачка.
   -- Вот она -- и с этой отвратительной девчонкой! -- шепнула Лавиния. -- Если Сара так любит ее, то почему не держит у себя в комнате? Не пройдет и пяти минут, как она заревет.
   Лотти внезапно почувствовала непреодолимое желание поиграть в классной комнате и попросила свою приемную маму пойти туда с нею. Войдя в класс, Лотти присоединилась к маленьким, игравшим в уголку, а Сара села на подоконник и, развернув книгу, стала читать.
   Это была история французской революции, и девочка забыла обо всем на свете, читая описание мук, какие выносили заключенные в Бастилии. Эти несчастные провели столько лет в тюрьме, что, когда их, наконец, освободили, они уже забыли, что на свете есть еще что-нибудь, кроме тюрьмы, и чувствовали себя как во сне. А седые волосы и бороды их были так длинны, что совсем почти закрывали им лица.
   Мысли Сары унеслись так далеко от школы, что ей было очень неприятно, когда пронзительный вопль Лотти принудил ее вернуться к действительности. Ей всегда было очень трудно удержаться от гневной вспышки, если ее неожиданно отрывали от чтения.
   -- Я чувствую тогда, как будто меня ударили, и мне хочется ударить самой, -- признавалась она Эрменгарде. -- И я стараюсь поскорее опомниться, чтобы удержаться от какой-нибудь грубой выходки.
   Саре пришлось опомниться как можно скорее, когда, положив книгу на подоконник, она соскочила на пол из своего укромного уголка.
   Лотти скользила несколько времени на полу, как по льду, раздражая шумом Лавинию и Джесси, и кончила тем, что упала и ударилась об пол своим пухленьким коленом. Этого, конечно, не было никакой возможности стерпеть молча. Лотти завизжала и начала колотить ногами по полу, между тем как друзья и недруга окружили ее и поочередно то бранили, то старались успокоить ласковыми словами.
   -- Молчи, плакса! Перестань плакать сию же минуту! -- скомандовала Лавиния.
   -- Я не плакса, не плакса! -- захлебываясь от рыданий, возразила Лотти. -- Сара, Са-ра!
   -- Если она не замолчит, мисс Минчин услышит ее, -- сказала Джесси. -- Лотти, моя милочка, я дам тебе пенни.
   -- Мне не нужно вашего пенни, -- прорыдала Лотти и взглянула на свое колено. Увидав на нем капельку крови, она заплакала еще громче.
   Сара подбежала к ней и, присев на пол, обняла ее.
   -- Перестань, Лотти, -- сказала она. -- Ты ведь обещала мне.
   -- Она говорит, что я плакса, -- хныкая, проговорила Лотти.
   Сара погладила ее по голове, но сказала тем твердым, решительным тоном, какой Лотти хорошо знала:
   -- Ты и будешь плаксой, если не перестанешь. Ты обещала мне, Лотти.
   Лотти вспомнила свое обещание, но все-таки не сдавалась.
   -- У меня нет мамы, -- заявила она, как всегда заявляла в тяжелые минуты. -- У меня нет никакой мамы!
   -- Нет, есть, -- весело сказала Сара. -- Разве ты забыла, что я твоя мама? Или ты не хочешь, чтобы я была твоей мамой?
   Лотти, утешенная ее словами, прижалась к ней.
   -- Пойдем, сядем на подоконник, -- продолжала Сара, -- и я расскажу тебе сказку.
   -- Расскажешь? -- всхлипывая, проговорила Лотти. -- Расскажи -- мне -- про алмазные -- россыпи!
   -- Алмазные россыпи! -- воскликнула Лавиния. -- Ах ты отвратительная, избалованная девчонка. С каким удовольствием я отшлепала бы тебя!
   Сара вскочила с пола. Ей пришлось оторваться от интересной книги и идти успокаивать свою приемную дочку, а тут еще Лавиния вздумала вмешиваться. Сара была не ангел и не любила Лавинии.
   -- А я с удовольствием отшлепала бы вас, -- с жаром сказала Сара, -- но я не сделаю этого, -- прибавила она, сдерживаясь. -- Мы обе уже не маленькие и должны знать, как следует держать себя.
   Лавиния поспешила воспользоваться удобным случаем.
   -- О да, ваше королевское высочество! -- ответила она. -- Ведь мы, кажется, принцессы -- или, по крайней мере, хоть одна из нас. Какая честь нашей школе! Мисс Минчин может гордиться -- у нее учится принцесса!
   Слова Лавинии больно задели Сару. Представлять себе что-нибудь доставляло ей большое удовольствие, и она никогда не говорила об этом с девочками, которых не любила. Теперь она представляла себе, как будто она принцесса. Эту новую фантазию она принимала очень горячо к сердцу и лишь очень немногим говорила о ней. Она думала, что это тайна для всех, а между тем Лавиния смеялась над ней при всей школе.
   Кровь бросилась в лицо Сары, и у нее зашумело в ушах. Но она снова сдержалась: принцесса не должна выходить из себя и поддаваться гневным вспышкам. Некоторое время Сара стояла молча, а когда она заговорила, голос ее был тверд и спокоен. Все девочки окружили ее и Лавинию и внимательно слушали.
   -- Это правда, -- сказала она. -- Я действительно иногда представляю себе, как будто я принцесса. А потому я и стараюсь избегать выходок, не подходящих для принцессы.
   В первую минуту Лавиния не могла найти подходящего ответа. Ей очень часто случалось не находить подходящего ответа, когда она говорила с Сарой. Происходило это отчасти оттого, что все слушательницы были, казалось, всегда на стороне Сары. Лавиния видела, что они и теперь слушают с большим интересом. Дело в том, что принцессы, говоря вообще, пользовались их расположением, и, надеясь услышать что-нибудь более определенное о них, они пододвинулись к Саре.
   Наконец, Лавиния придумала довольно ядовитый ответ, который, однако, не произвел никакого впечатления.
   -- О, Боже! -- воскликнула она. -- Надеюсь, что, сделавшись королевой, вы не забудете нас.
   -- Нет, не забуду, -- спокойно ответила Сара и, не прибавив больше ни слова, стояла молча и пристально смотрела на нее. Лавиния взяла Джесси за руку и ушла.
   С этих пор девочки часто говорили между собою о "принцессе Саре". Те, которые завидовали ей, произносили этот титул презрительно, а многие, любившие ее, -- с нежностью и гордостью. Мисс Минчин узнала об этом прозвище и не раз упоминала о нем родным воспитанниц. Ей казалось, что оно придает ее школе что-то в высшей степени аристократическое.
   Бекки считала Сару самой настоящей принцессой. Знакомство их, начавшееся в туманный день, когда Бекки заснула в мягком кресле в гостиной Сары, продолжалось и крепло. Мисс Минчин и мисс Амелия ничего не знали об этом. Они думали, что Сара "добра" к судомойке, но не подозревали, какие блаженные минуты выпадали на долю Бекки, когда она, с головокружительной быстротой убрав комнаты верхнего этажа, входила в гостиную Сары и с облегченным вздохом ставила на пол тяжелый ящик с углем.
   В это время рассказывались по частям чудные волшебные сказки и съедались разные вкусные вещи или же торопливо прятались в карман и съедались уже потом, когда Бекки ложилась в постель на своем чердаке.
   -- Но я должна есть очень осторожно, мисс, -- как-то раз сказала она. -- Если останутся крошки, то за ними придут ночью крысы.
   -- Крысы! -- с испугом воскликнула Сара. -- Разве там есть крысы?
   -- Их целая куча, мисс, -- ответила Бекки, как будто в этом не было ничего особенного. -- На чердаке очень много крыс и мышей. Они постоянно возятся и грызут пол. Я уже привыкла к этому и не обращаю на них внимания, лишь бы они не бегали по моей подушке.
   -- Какой ужас! -- сказала Сара.
   -- Ко всему можно привыкнуть, -- философски заметила Бекки. -- Вы бы тоже привыкли, мисс, если бы были судомойкой. По-моему, крысы все-таки лучше тараканов.
   -- И по-моему, лучше, -- согласилась Сара. -- Мне кажется, крысу можно приручить и подружиться с нею, а дружить с тараканом я бы не хотела.
   Иногда Бекки могла провести только несколько минут в светлой теплой комнате. Тогда девочки успевали перемолвиться только несколькими словами, и какой-нибудь небольшой сверток торопливо прятался в старомодный карман Бекки, который она привязывала тесемками у себя на талии, под верхней юбкой.
   Разыскивание съестных припасов, имеющих небольшой объем, придало новый интерес прогулкам Сары. Выезжая или выходя на прогулку, она внимательно смотрела на окна лавок. Когда она в первый раз купила два или три пирожка с мясом, ей показалось, что она сделала открытие.
   Глаза Бекки заблестели, когда Сара дала ей пирожки.
   -- О, мисс! -- прошептала она. -- Они очень вкусны и сытны. Главное хорошо, что они сытны. Пирожное, конечно, страсть как вкусно, но оно как будто тает в желудке, мисс. А пирожки лягут комом и останутся там.
   -- Не знаю, хорошо ли будет, если они лягут комом и останутся там долго, -- нерешительно проговорила Сара. -- Но очень рада, если они нравятся тебе.
   Да, они нравились Бекки. Нравились ей и тартинки с мясом, и хлебцы, и сосиски. Мало-помалу в Бекки произошла перемена: она уже не чувствовала постоянного голода и утомления, и ящик с углем казался ей не так невыносимо тяжелым, как прежде.
   Теперь Бекки терпеливо переносила и нападки кухарки, и тяжелую работу: ее поддерживала надежда, что ей удастся выбрать свободную минутку и увидать мисс Сару в ее гостиной. На самом деле даже одного свидания с мисс Сарой было бы достаточно и без пирожков. Бели времени было мало и приходилось ограничиться несколькими словами, это были всегда дружеские, ласковые слова, придававшие Бекки бодрость. А если хватало времени на разговор или если Сара успевала рассказать ей кусочек какой-нибудь сказки, у Бекки было о чем вспоминать за работой и вечером, лежа в постели.
   Сара не подозревала, как много значит она для Бекки и какой благодетельной волшебницей кажется она ей. Если природа наделила вас великодушным сердцем и щедрым характером, руки ваши и ваше сердце всегда открыты для всех. И если иногда ваши руки пусты, сердце ваше всегда полно и в нем найдутся добрые, ласковые, задушевные слова, способные утешить и ободрить, найдется и веселый смех, который иногда помогает лучше всего остального.
   Бекки в своей недолгой тяжелой жизни едва ли знала, что такое смех. Сара научила ее смеяться и смеялась вместе с нею. И этот смех был так же "сытен", как н пирожки с мясом, хоть ни одна из них и не подозревала этого.
   За несколько недель до дня рождения Сары пришло письмо от ее отца, написанное не так бодро и весело, как обыкновенно. Он был не совсем здоров, и забота, которую он взял на себя, как партнер своего товарища, по-видимому, сильно утомила его.
   "Я совсем не деловой человек, моя маленькая Сара, -- писал он, -- и все эти цифры и бумаги надоедают мне. Я никак не разберусь в них, а между тем дело такое огромное. Не будь у меня лихорадки, я, может быть, не ворочался бы с боку на бок половину ночи и меня не мучили бы тревожные сны в другую половину. Если бы моя маленькая хозяюшка была здесь, она, вероятно, подала бы мне хороший, мудрый совет. Ведь так, моя маленькая хозяюшка?"
   Отец называл Сару своей "маленькой хозяюшкой", потому что она была серьезна не по летам.
   Капитан Кру приготовил ей для дня рождения великолепные подарки. В числе их была новая кукла, заказанная в Париже, туалеты которой должны были отличаться царственной роскошью и изяществом.
   На вопрос отца о том, будет ли она рада получить в подарок куклу, Сара послала ему довольно странный ответ.
   "Я уже теперь совсем большая -- мне скоро будет одиннадцать лет, -- писала она, -- а потому ты никогда больше не дари мне кукол. Эта будет "Последняя кукла". Не правда ли, как это торжественно. Если бы я была поэтом, то написала бы стихи "Последняя кукла". Мне кажется, они были бы хороши. Но я не умею писать стихи. Раз я попробовала и сама смеялась над своими стихами. Они были совсем не похожи на стихи Кольриджа или Шекспира.
   Никто никогда не займет у меня места Эмили, но я буду относиться ласково к "Последней кукле" и уверена, что она понравится девочкам. Все они любят куклы, хоть старшие -14- и 15-летние -- и уверяют, что уже не играют в них".
   У капитана Кру была страшная головная боль, когда он читал это письмо в своем бунгало в Индии. Перед ним на столе лежала груда бумаг и писем, приводившая его в ужас и отчаяние, но, несмотря на все это, он рассмеялся так весело, как не смеялся уже давно.
   "Она с каждым годом становится все забавнее, -- подумал он. -- Дай Бог, чтобы дело поскорее наладилось и мне можно было вернуться домой, к ней. Чего бы я не дал за то, чтобы ее ручки обвились теперь вокруг моей шеи! Чего бы я не дал!"
   Рождение Сары предполагалось отпраздновать необыкновенно торжественно. Класс, назначенный для приема общества, решили украсить зеленью, ящики с подарками распаковать при всех, а в святилище мисс Минчин устроить роскошный пир.
   Когда наконец наступил этот день, вся школа была в неописуемом волнении. Утро пролетело быстро, потому что дела было очень много. Класс украсили гирляндами остролистника, пюпитры вынесли, а на скамейки, сдвинутые к стенам, кругом комнаты, надели пунцовые чехлы.
   Войдя утром в свою гостиную, Сара увидала на столе небольшой толстенький сверток в темной бумаге. Она знала, что это подарок, подозревала, от кого он, и с теплым чувством развернула его. В нём лежала квадратная подушечка для булавок, сшитая из красной не особенно чистой фланели. В ней были воткнуты черные булавки так, что из них выходило слово "Поздравляю".
   "Господи, сколько труда это стоило ей! -- с нежностью подумала Сара. -- Я рада, и вместе с тем мне как-то грустно".
   Повернув подушечку, она с изумлением увидала на пришпиленной к ней карточке имя мисс Амелии Минчин.
   -- Мисс Амелия! -- воскликнула Сара. -- Не может быть!
   В эту минуту она услыхала, что дверь тихонько отворяется, и увидала Бекки, которая осторожно заглядывала в комнату. С нежной и радостной улыбкой на лице Бекки нерешительно вошла и остановилась около двери.
   -- Нравится она вам, мисс Сара? -- спросила она.
   -- Конечно, нравится, моя милая Бекки! -- воскликнула Сара. -- Неужели ты сделала все это сама?
   Бекки радостно всхлипнула, и слезы восторга показались у нее на глазах.
   -- У меня была только фланель, мисс, -- сказала она, -- да и фланель-то не новая. Но мне хотелось подарить вам что-нибудь, и я работала по ночам. Я знала, что вы можете представить себе, как будто подушечка атласная, а булавки бриллиантовые. Я очень старалась, чтобы она была покрасивее. А карточка не моя, мисс, -- нерешительно прибавила она. -- Ничего, что я вынула ее из сорного ящика? Мисс Амелия выбросила ее. У меня нет своей карточки, а потому я и пришпилила карточку мисс Амелии.
   Сара подбежала к Бекки и обняла ее. Она чувствовала, что какой-то клубок поднимается у нее в горле, но не могла объяснить почему.
   -- Благодарю тебя, милая Бекки! -- воскликнула она. -- Я люблю тебя, очень люблю!
   -- О, мисс! -- взволнованно прошептала Бекки. -- Спасибо вам! Но за подушечку не стоит: ведь фланель была не новая.
  

VII
СНОВА АЛМАЗНЫЕ РОССЫПИ

   Около полудня Сара вошла в украшенный гирляндами остролистника класс во главе целой процессии. Мисс Минчин в нарядном шелковом платье вела ее за руку. За ними следовал лакей с ящиком, в котором лежала "Последняя кукла", затем служанка несла другой ящик, а в арьергарде шла с третьими Бекки в чистом фартуке и новом чепце.
   Саре было гораздо приятнее войти в класс просто, без таких церемоний, но мисс Минчин настояла на этом. Она послала за ней и высказала ей свое желание.
   -- Ваше рождение, дорогая Сара, далеко не простое событие, -- сказала она, -- и я хочу, чтобы все поняли это и именно так смотрели на него.
   Итак, Сару торжественно ввели в класс, и она почувствовала некоторое смущение, когда старшие девочки устремили на нее глаза, подталкивая друг друга локтями, а маленькие завертелись на своих местах. По классу пронесся сдержанный гул голосов.
   -- Тише! -- сказала мисс Минчин. -- Поставьте ящик на стол, Джемс, и поднимите крышку. Эмма, поставьте свой ящик на стул... Бекки! -- вдруг строго сказала она, возвысив голос.
   Бекки в своем возбуждении забыла обо всем на свете и, ухмыляясь, смотрела на Лотти, которая в восторженном ожидании вертелась на своем месте.
   Услыхав строгий голос мисс Минчин, Бекки вздрогнула и, чуть не выронив ящика, сделала в свое извинение такой испуганный, смешной книксен, что Лавиния и Джесси засмеялись.
   -- Вы не должны смотреть на молодых леди, -- сказала мисс Минчин. -- Вы забываете свое положение. Поставьте ящик.
   Перепуганная Бекки поспешно поставила ящик и пошла к двери.
   -- Вы можете уходить, -- объявила слугам мисс Минчин, величественно махнув рукой.
   Бекки почтительно отступила от двери, чтобы пропустить вперед старших слуг, и бросила жадный взгляд на стоявший на столе ящик. Что-то голубое, как будто атласное, сквозило из-под тонкой бумаги.
   -- Не позволите ли вы, мисс Минчин, остаться Бекки здесь? -- сказала вдруг Сара.
   Для такого вопроса была нужна большая смелость. Девочки уверяли потом, что, услыхав его, мисс Минчин даже слегка подпрыгнула от изумления. Потом она надела очки и тревожно взглянула на Сару.
   -- Бекки? -- воскликнула она. -- Моя дорогая Сара!
   Сара подошла к ней.
   -- Я попросила вас, мисс Минчин, оставить ее здесь, -- сказала она, -- потому что ей, вероятно, тоже хочется взглянуть на подарки. Ведь и она маленькая девочка.
   Мисс Минчин почувствовала себя шокированной.
   -- Дорогая Сара, -- сказала она, -- Бекки -- судомойка. А судомойки -- гм, гм -- не маленькие девочки.
   Она действительно никогда не смотрела на них с этой точки зрения. Судомойки -- машины, которые моют посуду, носят ящики с углем и топят печи.
   -- Но Бекки -- девочка, -- возразила Сара, -- и я знаю, что это доставит ей удовольствие. Пожалуйста, мисс Минчин, позвольте ей остаться в честь дня моего рождения.
   -- В честь дня вашего рождения -- извольте, -- с достоинством сказала мисс Минчин. -- Поблагодарите мисс Сару за ее доброту к вам.
   Бекки стояла в уголке, в блаженном смущении вертя рубец своего фартука. Сделав неловкий книксен, она выступила вперед и переглянулась с Сарой.
   -- О, мисс! -- запинаясь, проговорила она. -- Я так благодарна вам, мисс! Да, мне очень хочется посмотреть на куклу, мисс. Благодарю вас, мисс. И благодарю вас, сударыня, -- прибавила она, обернувшись к мисс Минчин и так же неловко приседая, -- за то, что вы позволили мне... иметь... смелость...
   Мисс Минчин снова махнула рукой, на этот раз по направлению к углу, ближайшему к двери.
   -- Ступайте и встаньте там, -- распорядилась она. -- Не подходите близко к молодым леди.
   Бекки, улыбаясь, пошла к своему месту. Ей было решительно все равно, где ни стоять, лишь бы не уходить в кухню, а остаться в классе и полюбоваться на все прелести, лежащие в ящиках. Она даже не обратила никакого внимания на мисс Минчин, когда та, откашлявшись, снова заговорила.
   -- Теперь, молодые леди, -- объявила она, -- я хочу сказать вам несколько слов.
   -- Она хочет говорить речь, -- шепнула одна из учениц. -- Как бы я желала, чтобы эта речь уже кончилась.
   Сара почувствовала себя неловко. Так как был день ее рождения, то мисс Минчин будет, по всей вероятности, говорить о ней. А очень неприятно стоять и слушать, как говорят о вас.
   -- Вы уже знаете, -- начала мисс Минчин, -- что дорогой Саре исполнилось сегодня одиннадцать лет.
   -- Дорогой Саре! -- прошептала Лавиния.
   -- Многие из вас тоже праздновали свое рождение в одиннадцать лет, но рожденье Сары значительно отличается от всех остальных. Когда она подрастет, то станет наследницей громадного богатства, которым, как я уверена, она будет пользоваться достойным образом.
   -- Алмазные россыпи, -- с усмешкой шепнула Джесси.
   Сара не слыхала ее. Она стояла, устремив свои зеленовато-серые глаза на мисс Минчин, и начинала раздражаться. Когда мисс Минчин говорила о деньгах, Сара всегда чувствовала к ней ненависть, а ненавидеть взрослых, конечно, не следует.
   -- Когда ее дорогой папа, -- продолжала мисс Минчин, -- привез ее из Индии и отдал на мое попечение, то, шутя, сказал мне: "Боюсь, мисс Минчин, что она будет очень богата". А я ответила ему на это: "В моей семинарии, капитан Кру, она получит такое образование, какое послужит украшением самого громадного богатства". Сара заняла первое место среди учениц. Ее французский язык и танцы делают честь семинарии. Ее манеры -- благодаря которым вы прозвали ее принцессой -- необыкновенно изящны и благородны, а свою любезность она доказала, пригласив вас на свой праздник. Надеюсь, вы цените ее великодушие! И мне бы хотелось, чтобы вы выразили это, сказав все вместе: "Благодарим вас, Сара!"
   Весь класс поднялся с своих мест, как в то памятное утро, когда Сара вошла в него в первый раз.
   -- Благодарим вас, Сара! -- сказали все, а Лотти запрыгала от радости.
   Сара на минуту смутилась, но тотчас же оправилась.
   -- Благодарю вас, что вы приняли мое приглашение, -- ответила она.
   -- Очень мило, Сара, -- одобрила мисс Минчин. -- Так могла бы ответить и настоящая принцесса на приветствия народа... Лавиния, -- строго сказала она, обратившись к Лавинии, -- мне кажется, что вы позволили себе фыркнуть? Если вы завидуете своей подруге, то я попросила бы вас выразить свои чувства более приличным для молодой леди образом... Ну, а теперь я оставлю вас.
   Как только мисс Минчин вышла из комнаты, чары, которые ее присутствие всегда наводила на учениц, сразу разрушились. Не успела затвориться за ней дверь, как все вскочили с места и бросились к ящикам. Сара с сияющим лицом наклонилась над одним из них.
   -- Это книги, -- сказала она.
   Маленькие недовольно зашептались, а Эрменгарда с ужасом взглянула на ящик.
   -- Неужели папа дарит тебе в день рождения книги, -- воскликнула она. -- Значит, он такой же, как мой! Не вынимай их оттуда, Сара.
   -- Я люблю книги, -- с улыбкой сказала Сара, но подошла к другому, большому ящику.
   Когда она вынула из него "Последнюю куклу", все девочки заохали, с восхищением смотря на нее.
   -- Она почти такая же большая, как Лотти, -- сказала одна из них.
   Лотти закричала и захлопала в ладоши.
   -- На ней туалет для театра, -- заметила Лавиния. -- Ее накидка обита горностаем.
   -- Ах, у нее в руке бинокль! -- воскликнула Эрменгарда, подвигаясь поближе. -- Он голубой с золотом.
   -- А вот ее дорожный сундук, -- сказала Сара, -- откроем его и посмотрим на ее вещи.
   Она села на пол и отперла замок. Девочки с шумом окружили ее, с восхищением глядя на наряды, которые она вынимала. Тут были кружевные воротники, шелковые чулки и платки, шкатулка с драгоценностями, в которой лежало ожерелье и диадема, как будто из настоящих бриллиантов, меха и муфты, бальные и визитные платья и костюмы для гулянья, шляпы, капоты и веера. Даже Лавиния и Джесси забыли, что они слишком велики для кукол, и с интересом рассматривали всё и восхищались всем.
   -- Представьте себе, -- сказала Сара, надевая большую черную бархатную шляпу на бесстрастную обладательницу всего этого великолепия, -- представьте себе, что она понимает нас и гордится, что ею так восхищаются.
   -- Вы всегда представляете себе что-нибудь, -- тоном превосходства заметила Лавиния.
   -- Да, знаю, -- спокойно ответила Сара, -- это доставляет мне большое удовольствие. Я чувствую себя как будто волшебницей. Если хорошенько представить себе что-нибудь, то кажется, что это есть и на самом деле.
   -- Можно заниматься этим, если ни в чем не нуждаешься, -- возразила Лавиния. -- А разве могли бы вы представить себе разные вещи, если бы были нищей и жили на чердаке?
   Сара, поправлявшая страусовые перья на шляпе "Последней куклы", остановилась и задумалась.
   -- Мне кажется, что могла бы, -- после небольшого молчания ответила она. -- Если бы я была нищей, мне пришлось бы все время представлять себе что-нибудь. Но это было бы нелегко.
   Только что успела Сара сказать это, в комнату вошла мисс Амелия. Как странно, что она пришла как раз в эту самую минуту! Сара впоследствии часто думала об этом.
   -- Сара, -- сказала мисс Амелия, -- поверенный вашего папы м-р Барроу приехал и желает видеть мисс Минчин. А так как угощение приготовлено в ее гостиной, то она не может принять его там. Не пойдете ли вы туда теперь же? Тогда она примет его в классе.
   Угощение было хорошо во всякое время, и никто ничего не имел против него.
   Девочки встали по парам и последовали за мисс Амелией, которая пошла впереди, рядом с Сарой. А "Последняя кукла" осталась одна. Она сидела на стуле, и ее вещи были разбросаны кругом; на спинках стульев висели платья и кофточки, на сиденьях лежали обшитые кружевами юбки.
   Бекки, которой не предстояло принимать участия в угощении, осталась на минутку в классе, чтобы на свободе получше рассмотреть роскошный гардероб куклы. Это было, конечно, очень нескромно с ее стороны.
   -- Ступайте в кухню, Бекки, -- сказала, уходя, мисс Амелия; но Бекки была не в силах исполнить ее приказание. Оставшись одна, она осторожно, с благоговением взяла в руки муфту, потом платье и с восхищением стала рассматривать их. Вдруг около самой двери послышался голос мисс Минчин. Пораженная ужасом, Бекки совсем потерялась и, не зная куда скрыться, бросилась под стол и опустила скатерть.
   Мисс Минчин вошла в комнату в сопровождении низенького худощавого джентльмена с резкими чертами лица. Он, по-видимому, был немного взволнован. Мисс Минчин тоже казалась несколько взволнованной и смотрела на маленького худощавого джентльмена тревожно и довольно сердито.
   Она величественно села и показала на стул
   -- Садитесь, пожалуйста, м-р Барроу, -- сказала она.
   Но м-р Барроу сел не сразу. Его внимание привлекла "Последняя кукла" и разбросанные кругом нее вещи. Он надел очки и неодобрительно посмотрел на нее. "Последняя кукла", по-видимому, не обратила на это ни малейшего внимания и равнодушно встретила его взгляд.
   -- Сотня фунтов! -- отрывисто проговорил, как будто отрезал, м-р Барроу. -- Все это очень дорогие вещи. Они были заказаны в Париже. Да, он-таки любил мотать деньги, этот молодой человек.
   Мисс Минчин почувствовала себя оскорбленной. Ее гость, осуждая человека, щедро платившего ей, позволял себе слишком много. Даже поверенные не имеют права на такую грубую бесцеремонность.
   -- Извините, м-р Барроу, -- сухо сказала она, -- я не понимаю вас.
   -- Делать такие подарки одиннадцатилетнему ребенку! -- все так же резко и отрывисто продолжал м-р Барроу. -- Я, со своей стороны, считаю это безумной расточительностью.
   Мисс Минчин выпрямилась и приняла еще более величественный вид.
   -- Капитан Кру человек богатый, -- сказала она. -- Одни алмазные россыпи...
   М-р Барроу круто повернулся к ней.
   -- Алмазные россыпи! -- иронически сказал он. -- Их нет. И не было никогда.
   Мисс Минчин вскочила.
   -- Как не было? -- воскликнула она. -- Что это значит?
   -- Если даже они и были, -- пояснил м-р Барроу,- то было бы гораздо лучше, если бы их совсем не было.
   -- Если бы не было алмазных россыпей? -- растерянно проговорила мисс Минчин, ухватившись за спинку стула и чувствуя, что чудная мечта, которой она жила в последнее время, разлетается, как сон.
   -- Алмазные россыпи приносят гораздо чаще разорение, чем богатство, -- продолжал м-р Барроу. -- Когда у человека есть близкий друг, а сам он не имеет никакого понятия о деле, то ему лучше всего поскорее отделаться от алмазных россыпей своего любезного друга или от его золотых россыпей, или от каменноугольных и каких бы то ни было копей, в которые его любезный друг хочет вложить свои деньги. Покойный капитан Кру...
   Тут мисс Минчин прервала его.
   -- Покойный капитан Кру! -- воскликнула она. -- Покойный! Неужели вы хотите сказать, что капитан Кру...
   -- Умер, сударыня, -- резко докончил м-р Барроу. -- Умер от индийской лихорадки и деловых забот. Лихорадка, может быть, и не убила бы его, если бы его не сводили с ума заботы, и одни заботы, может быть, не убили бы его, если бы к ним не присоединилась лихорадка. Капитан Кру умер.
   Мисс Минчин снова опустилась на стул. Слова поверенного привели ее в ужас.
   -- Какие же заботы у него были? -- спросила она. -- Что тревожило его?
   -- Алмазные россыпи, -- ответил м-р Барроу, -- и любезный друг. А кончилось все разорением.
   Мисс Минчин с трудом перевела дыхание.
   -- Разорение! -- задыхаясь, проговорила она.
   -- Он потерял все -- до последнего пенни. У этого молодого человека было слишком много денег. Его любезный друг сходил с ума от этих россыпей. Он вложил в них все свои деньги и все деньги капитана Кру. А потом любезный друг удрал. Капитан Кру узнал об этом, когда лежал больной в лихорадке. И он не мог вынести этого удара. Он умер без сознания, говорил все время в бреду о своей девочке -- и не оставил после себя ни пенни.
   Теперь мисс Минчин поняла все. Никогда в жизни не обрушивалось на нее такого удара. В одно мгновение школа ее лишилась и самой богатой воспитанницы, и отца этой воспитанницы, платившего за нее так щедро. Она почувствовала, что ее оскорбили и ограбили и что виноваты в этом все -- и капитан Кру, и Сара, и м-р Барроу.
   -- Неужели вы хотите сказать, что после него не осталось ничего? -- воскликнула она. -- Что Сара не будет богата? Что у нее нет ни пенни? Что у меня на руках осталась не богатая наследница, а нищая?
   М-р Барроу, как человек деловой, поспешил раз навсегда выяснить дело и выгородить себя. Мисс Минчин должна понять, что он тут ни при чем и на него рассчитывать нечего.
   -- Да, она нищая, -- сказал он. -- И она действительно осталась у вас на руках, сударыня, так как, насколько мне известно, у нее нет родных.
   Мисс Минчин вскочила с места и сделала несколько шагов к двери. Казалось, она сейчас бросится из комнаты и положит конец пиршеству, которое позволила устроить в своей собственной гостиной, откуда доносился веселый говор и смех.
   -- Это ужасно! -- воскликнула она. -- В эту самую минуту она сидит у меня в гостиной вся в шелку и кружевах и угощает учениц на мой счет!
   -- Если она угощает их, то, без сомнения, на ваш счет, сударыня, -- спокойно заметил м-р Барроу, -- Барроу и Скипварт не отвечают ни за что. Капитан Кру умер, не заплатив нашего последнего счета, -- а он был не маленький.
   Мисс Минчин, гнев которой все возрастал, отошла от двери.
   -- Какой ужас! Какой ужас! -- задыхаясь, проговорила она. -- Я была так уверена в его богатстве, что истратила много своих денег на его девочку. За эту нелепую куклу и ее странный, фантастический гардероб заплатила по счетам я. Девочке не было отказа ни в чем. У нее был свой экипаж и пони, своя горничная, и я платила за все это с тех пор, как получила последний чек!
   М-р Барроу, по-видимому, не чувствовал ни малейшего желания выслушивать рассказ о горестях и потерях мисс Минчин. Он сделал все, что от него требовалось, -- передал ей факты и очистил от ответственности свою фирму. К раздраженным же содержательницам школ он особой симпатии не чувствовал.
   -- Вам больше не следует платить по таким счетам, сударыня, -- сказал он, -- если только вы не пожелаете делать подарки этой молодой леди. Никто не вернет вам затраченных денег. У нее нет ни одного фартинга.
   -- Но что же мне делать? -- спросила мисс Минчин, как будто считала его прямой обязанностью помочь ей. -- Что же мне делать?
   -- Делать тут нечего, -- ответил м-р Барроу, спрятал очки в футляр и положил их в карман. -- Капитан Кру умер. Девочка осталась нищей. И она осталась на вашем попечении.
   Мисс Минчин побледнела от гнева.
   -- Почему же на моем попечении? -- возразила она. -- Я не признаю этого.
   М-р Барроу встал, собираясь уходить.
   -- Это меня не касается, сударыня, -- сказал он. -- Барроу и Скипварт тут ни при чем. Очень жаль, конечно, что все это случилось.
   -- Если вы воображаете, что я оставлю ее у себя, -- воскликнула мисс Минчин, -- то вы очень ошибаетесь. Я вышвырну ее на улицу!
   Не будь мисс Минчин так раздражена, она никогда не позволила бы себе говорить так грубо и откровенно. Но ее приводило в отчаяние, что не имеющая ни пенни девочка, которую она к тому же невзлюбила с первого раза, осталась у нее на руках. И она потеряла всякое самообладание.
   М-р Барроу невозмутимо пошел к двери.
   -- На вашем месте я не делал бы этого, сударыня, -- на прощанье сказал он. -- Это произведет дурное впечатление и повредит вашей школе. Нельзя вышвырнуть на улицу маленькую девочку, не имеющую ни денег, ни родных.
   М-р Барроу был неглупый человек и подал мисс Минчин благоразумный совет. Он знал, что она, как женщина практичная, в конце концов согласится с ним. Если она выгонит Сару, все будут считать ее бессердечной и жестокой.
   -- Лучше оставьте ее у себя, -- продолжал м-р Барроу. -- Она, кажется, девочка неглупая. Когда она вырастет, вам можно будет извлечь пользу из нее.
   -- Я извлеку из нее пользу и теперь, прежде чем она вырастет, -- воскликнула мисс Минчин.
   -- Я вполне уверен в этом, сударыня, -- сказал м-р Барроу. -- Вполне уверен. Честь имею кланяться.
   Он поклонился и вышел, притворив за собою дверь. В продолжение нескольких минут мисс Минчин стояла, смотря на нее. Да, он говорит правду. Она понимает это. Убытков ей никто не вернет. Ее лучшая ученица превратилась в ничтожество, в нищую девочку без родных и друзей. Деньги, которые она издержала на нее после получения последнего чека, пропали и не вернутся никогда.
   В то время, как она стояла, задыхаясь от гнева, гул веселых голосов донесся из ее собственной гостиной, из этого святилища, в котором она позволила устроить празднество. Теперь она наконец могла прекратить его.
   Не успела мисс Минчин дойти до двери, как та отворилась и в комнату вошла мисс Амелия. Увидев расстроенное, гневное лицо сестры, она с испугом отступила назад.
   -- Что такое случилось, сестра? -- воскликнула она.
   -- Где Сара Кру? -- не отвечая ей, спросила мисс Минчин дрожащим от гнева голосом.
   Мисс Амелия совсем растерялась.
   -- Сара? -- пробормотала она. -- Сара в твоей гостиной... с другими девочками.
   -- Есть какое-нибудь черное платье в ее роскошном гардеробе? -- с язвительной иронией спросила мисс Минчин.
   -- Черное платье? -- снова пробормотала мисс Амелия. -- Черное?
   -- У нее есть платья всевозможных цветов. Найдется между ними черное?
   Мисс Амелия побледнела.
   -- Нет... да, -- ответила она. -- Только она уже выросла из него. У нее есть черное бархатное платье, но оно коротко ей.
   -- Ступай и скажи ей, чтобы она сняла свой нелепый розовый туалет из шелкового газа и надела черное платье, все равно, коротко оно или нет. Она покончила с роскошью.
   Мисс Амелия заломила свои толстенькие ручки и заплакала.
   -- О, сестра! -- всхлипывая воскликнула она. -- О, сестра! Что же такое случилось?
   Мисс Минчин не любила терять много слов.
   -- Капитан Кру умер, -- ответила она. -- Он умер, не оставив ни пенни. А эта изнеженная, избалованная девчонка осталась у меня на руках.
   Мисс Амелия упала на ближайший стул.
   -- Сотни фунтов истратила я на разные глупости для нее. И я не получу ни одного пенни из этих денег. Вели прекратить сию же минуту это глупое веселье и скажи Саре, чтобы она надела черное платье.
   -- Я? -- жалобно проговорила мисс Амелия. -- Я должна пойти и сказать ей это сейчас?
   -- Сию же минуту! -- гневно оборвала ее мисс Минчин. -- Что же ты сидишь и таращишь на меня глаза, как гусыня? Ступай!
   Бедную мисс Амелию часто называли гусыней, и она привыкла к этому. Она и сама считала себя гусыней, и знала по опыту, что все неприятное выпадает на долю гусынь. Вот и теперь ей нужно идти в гостиную, где так веселятся дети, и сказать девочке, устроившей этот праздник, что она стала нищей и должна пойти наверх и надеть слишком короткое для нее черное платье. Но нельзя избежать этого. Теперь не время расспрашивать сестру.
   Мисс Амелия так натерла себе глаза, постоянно вытирая их, что они стали совсем красные. Она встала и вышла из комнаты, не прибавив больше ни слова. Когда у старшей сестры было такое лицо и она говорила таким тоном, как теперь, самое благоразумное было тотчас же исполнять ее приказания, не спрашивая никаких объяснений.
   Оставшись одна, мисс Минчин начала ходить взад и вперед по комнате. Она говорила громко, сама с собою, но не замечала этого. В продолжение последнего года алмазные россыпи были ее любимой мечтой, и она возлагала на них большие надежды. Ведь и содержательницы школ могут разбогатеть с помощью владельцев россыпей. А теперь вместо богатства ей приходится терпеть убытки.
   -- Принцесса Сара! -- презрительно сказала она. -- Девочку нежили, как будто она была королева!
   Проходя мимо углового стола, мисс Минчин вдруг остановилась как вкопанная: из-под него послышалось громкое всхлипывание.
   -- Кто там такой? -- гневно спросила она.
   В ответ на это снова послышалось всхлипывание. Мисс Минчин нагнулась и приподняла скатерть.
   -- Как вы смели! -- крикнула она. -- Как вы смели! Выходите сию же минуту!
   Под столом сидела, скорчившись, бедная Бекки. Чепец ее сполз набок, лицо покраснело от сдерживаемого плача.
   -- С вашего позволения, сударыня, -- заикаясь, пробормотала она, -- это я. Я знаю, что этого не следовало... Но я смотрела на куклу, сударыня... и я испугалась, когда вы вошли... и спряталась под стол.
   -- И вы слушали все это время? -- сказала мисс Минчин.
   -- Нет, сударыня, -- возразила Бекки, делая книксен. -- Нет, не слушала. Я думала, что мне можно будет уйти незаметно, но я не могла и должна была оставаться. Только я не слушала, сударыня... я ни за что не стала бы слушать. Но я никак не могла не слышать.
   Тут Бекки снова залилась слезами и, казалось, перестала вдруг чувствовать страх к грозной леди, стоявшей перед ней.
   -- О, сударыня! -- воскликнула она. -- Боюсь, что вы откажете мне от места... но мне жаль бедную мисс Сару... мне очень жаль ее.
   -- Ступайте отсюда! -- приказала мисс Минчин.
   Слезы лились градом из глаз Бекки.
   -- Да, я сейчас уйду, сударыня, -- сказала она, дрожа и приседая. -- Мисс Сара... она была такая богатая маленькая леди, и все прислуживали ей как можно лучше. Как же будет она теперь без горничной, сударыня? Если бы... о, позвольте, пожалуйста, мне прислуживать ей после того, как я перемою посуду и сделаю все, что нужно. Я буду работать очень скоро... только позвольте мне прислуживать ей теперь, когда у нее нет ничего... Бедная, бедная маленькая мисс Сара!.. А ее звали принцессой, сударыня!
   Слова Бекки еще больше раздражили мисс Минчин. Даже какая-нибудь судомойка, и та становится на сторону этой девчонки, которую она сама не терпит. Это уж слишком!
   -- Я, конечно, не позволю вам этого, -- резко сказала она, топнув ногою. -- Она сама будет прислуживать себе да и другим тоже. Ступайте вон сию же минуту, или я откажу вам от места!
   Бекки накинула на голову фартук и бросилась из комнаты. Она побежала в кухню и, усевшись там, между горшками и кастрюлями, начала рыдать так горько, как будто ее сердце готово было разорваться.
   -- Все вышло, как в волшебной сказке, -- всхлипывая, шептала она. -- Там бедные принцессы тоже всегда страдают!
  
   Мисс Минчин смотрела еще суровее и неприступнее, чем обыкновенно, когда, спустя несколько часов, к ней вошла Сара, за которой она посылала.
   Веселое празднество, так неожиданно прерванное, казалось Саре сном или чем-то бывшим много лет тому назад не с ней, а с какой-то другой девочкой.
   Ничто теперь не напоминало о празднике. Гирлянды остролистника сняли со стен, скамейки и пюпитры снова поставили на места. Гостиная мисс Минчин имела такой же вид, как всегда -- в ней не осталось никаких следов празднества, -- а сама мисс Минчин сняла свое парадное платье. Ученицам тоже велели переодеться и отправляться в класс, где они взволнованно перешептывались, собираясь кучками.
   -- Пошли Сару ко мне, -- сказала своей сестре мисс Минчин, -- и внуши ей, что я не потерплю ни слез, ни душераздирающих сцен.
   -- Этого опасаться нечего, -- возразила мисс Амелия, -- она очень странная девочка. Помнишь, как скрывала она свое горе, когда капитан Кру уехал в Индию? И теперь она держала себя так же. Когда я сказала ей, что отец ее умер, она не двинулась с места и не проронила ни слова. Только глаза ее стали как будто больше и побледнела она, как смерть. Когда я кончила, она с минуту смотрела на меня, а потом подбородок у нее задрожал и она, выбежав из комнаты, бросилась наверх. Некоторые девочки заплакали, услыхав, что случилось, но она не видала ничего и слушала только меня. Мне было как-то неловко, что она молчит. Когда рассказываешь людям что-нибудь особенное и важное, то всегда ждешь, что они ответят что-нибудь.
   Никто, кроме Сары, не знал, что происходило в ее комнате, когда она вбежала туда и заперла за собою дверь. Она и сама помнила лишь смутно, как сквозь сон, что она ходила взад и вперед по комнате и твердила каким-то странным, не своим голосом:
   -- Мой папа умер! Мой папа умер!
   Раз она остановилась около Эмили, которая смотрела на нее со своего стула, и с отчаянием крикнула:
   -- Эмили! Ты слышишь? Папа умер! Он умер в Индии -- за тысячи миль отсюда!
   Когда Сара вошла в гостиную мисс Минчин, лицо се было бледно, глаза окаймлены темными кругами, а губы крепко сжаты, как будто она твердо решилась не выдавать своего горя. В настоящую минуту она была совсем не похожа на ту сияющую хозяйку праздника, в легком розовом платье, которая перепархивала, как бабочка, от одного подарка к другому в украшенной зеленью классной комнате. Теперь это была бледная, убитая горем, одинокая девочка.
   Она переоделась без помощи Мариетты в давно уже брошенное черное бархатное платье. Оно было ей слишком коротко и узко, и ее тоненькие ножки, выступавшие из-под короткой юбки, казались слишком длинными и худыми. Так как у нее не нашлось черной ленточки, то ее короткие густые темные волосы не были перевязаны ничем и свободно падали ей на плечи, отчего лицо ее казалось еще бледнее. Она держала в руке Эмили, завернутую в кусок черной материи.
   -- Бросьте куклу, -- сказала мисс Минчин. -- Зачем принесли вы ее сюда?
   -- Нет, я не брошу ее, -- ответила Сара. -- Это все, что у меня есть. Мне подарил ее папа.
   Мисс Минчин часто чувствовала себя не совсем ловко, разговаривая с Сарой. Ей стало неловко и теперь. Твердый, спокойный тон Сары подействовал на нес, как всегда, и она решила не настаивать -- может быть, отчасти и потому, что сознавала, как жестоко и бессердечно поступает с девочкой.
   -- У вас теперь не будет времени играть в куклы, -- сказала она. -- У вас будет много дела, и вам придется приучаться быть полезной.
   Сара пристально смотрела на нее своими большими странными глазами, но не сказала ничего.
   -- Теперь ваша жизнь переменится, -- продолжала мисс Минчин. -- Мисс Амелия объяснила вам все?
   -- Да, -- ответила Сара. -- Мой папа умер. Он не оставил мне денег. Я теперь не богата, а бедна.
   -- Вы нищая, -- сказала мисс Минчин, раздражаясь при воспоминании о том, какое значение это имело для нее самой. -- И у вас нет ни родных, ни дома и никого, кто бы позаботился о вас.
   По худенькому, бледному личику пробежала как будто судорога, но Сара не сказала ничего.
   -- Что же вы молчите? -- резко спросила мисс Минчин. -- Неужели вы так глупы, что не понимаете? Повторяю вам еще раз: вы теперь одна на свете, никто не позаботится о вас, и вам некуда деваться, если я не позволю вам из милости остаться в школе.
   -- Я понимаю, -- тихо ответила Сара, как будто проглотила что-то, стоявшее у нее в горле. -- Я понимаю.
   -- Эта кукла, -- сказала мисс Минчин, показывая на последний подарок, полученный Сарой от отца. -- Эта смешная кукла с ее нелепым, роскошным гардеробом -- не ваша. Я заплатила за нее.
   Сара взглянула на куклу.
   -- Последняя кукла! -- сказала она. -- Последняя кукла!
   И ее грустный голос зазвучал как-то странно.
   -- Последняя кукла? Совершенно верно! -- воскликнула мисс Минчин. -- И она моя, а не ваша. Все ваше теперь принадлежит мне.
   -- Так возьмите ее, -- сказала Сара, -- она не нужна мне.
   Если бы Сара жаловалась, плакала и приходила в отчаяние, мисс Минчин была бы терпеливее с ней. Она была женщина властная, любившая, чтобы ей подчинялись, а смотря на бледное, гордое лицо Сары и слушая ее спокойный голос, мисс Минчин чувствовала, как будто ее власть превращается в ничто.
   -- Прошу не говорить со мной таким важным тоном! -- воскликнула она. -- Теперь вам придется оставить это: вы уже не принцесса. Ваш экипаж и вашего пони отошлют. Вашу горничную отпустят. Вы будете носить самые старые и простые из ваших платьев -- роскошные туалеты не подходят к вашему настоящему положению. Теперь вам, как Бекки, придется зарабатывать себе хлеб.
   Лицо Сары, к удивлению мисс Минчин, немного просветлело при этих словах.
   -- Я могу работать? -- сказала Сара. -- Что же мне придется делать?
   -- Все, что вам прикажут, -- ответила мисс Минчин. -- Если вы сумеете быть полезной, я оставлю вас в школе. Вы хорошо говорите по-французски и можете учить французскому языку младших воспитанниц.
   -- Могу? -- воскликнула Сара. -- О, пожалуйста, позвольте мне! Я знаю, что сумею учить их. Они любят меня, и я люблю их.
   -- Не говорите глупостей о том, что вас любят, -- остановила ее мисс Минчин. -- Но вам придется не только заниматься с воспитанницами. Вас будут посылать с разными поручениями и дадут вам работу в кухне. Если я буду недовольна вами, то отпущу вас. Помните это. Можете идти.
   Сара с минуту молча смотрела на нее. Странные, тяжелые мысли пробегали у нее в уме. Потом она повернулась и пошла к двери.
   -- Постойте! -- остановила ее мисс Минчин. -- Что же вы не поблагодарите меня?
   Сара остановилась и обернулась к ней.
   -- За что? -- спросила она.
   -- За мою доброту к вам, -- пояснила мисс Минчин, -- за то, что благодаря мне у вас будет дом.
   Сара сделала несколько шагов вперед. Она тяжело дышала и заговорила странным, недетским тоном.
   -- Вы не добры, -- сказала она. -- Вы не добры, а это не дом.
   С этими словами она повернулась и выбежала из комнаты, прежде чем окаменевшая от гнева мисс Минчин успела сказать что-нибудь или остановить ее.
   С трудом переводя дыхание, Сара тихо поднялась по лестнице, крепко прижимая к себе Эмили.
   "Как было бы хорошо, если бы Эмили могла говорить! -- думала она. -- Как бы хорошо это было!"
   Она хотела пройти к себе в комнату, лечь перед камином на тигровую шкуру, прижаться щекой к голове тигра и думать, думать, думать, смотря на огонь. В эту минуту, как она поднялась на площадку, из ее комнаты вышла мисс Амелия и, притворив за собой дверь, остановилась около нее. Она казалась смущенной и взволнованной. И действительно, она в глубине души стыдилась того, что ей приказали сделать.
   -- Вам... вам нельзя войти туда, -- сказала она.
   -- Нельзя войти? -- воскликнула Сара, отступив назад.
   -- Теперь это уже не ваша комната, -- прибавила, слегка покраснев, мисс Амелия.
   Сара сообразила, в чем дело. Она поняла, что это начало перемены, о которой говорила мисс Минчин.
   -- Где же моя комната? -- спросила она, стараясь, чтобы ее голос не задрожал.
   -- Вы будете спать на чердаке, рядом с Бекки.
   Сара знала, как пройти туда. Бекки рассказывала ей. Она отошла от двери своей прежней комнаты и поднялась по лестнице наверх. Начиная со второго, последнего поворота, лестница стала очень узкой и была покрыта обрывком старого ковра. Саре казалось, что она уходит далеко- далеко, оставляя за собой прежний мир, в котором жила другая, непохожая на нее девочка. Сама она, поднимавшаяся на чердак в своем коротком узком черном платье, не имела с ней никакого сходства.
   Когда Сара отворила дверь чердака, сердце ее сжалось. Она вошла и остановилась, притворив за собою дверь.
   Да, это был совсем другой мир. Комната с покатым потолком была выбелена. Известка потемнела и местами обвалилась. По одной стороне стояла старая железная кровать, покрытая полинявшим одеялом, на другой был камин с ржавой решеткой. Кроме того, в комнате стояла еще кое-какая мебель, которую принесли сюда снизу, так как она была слишком стара и плоха, чтобы оставаться там.
   Под проделанным в крыше окном, через которое виднелся только небольшой кусочек серого неба, стояла старая табуретка. Сара подошла к ней и села на нее. Она плакала очень редко. Не заплакала она и теперь. Положив Эмили на колени и обняв ее, она прижалась к ней лицом и сидела неподвижно.
   Вдруг послышался стук в дверь -- такой тихий и робкий, что Сара даже не обратила на него внимания. Потом дверь тихонько приотворилась, и перепачканное в саже, мокрое от слез лицо заглянуло в комнату. Это была Бекки. Она все время плакала и терла глаза своим грязным кухонным фартуком, отчего оно приняло очень странный вид.
   -- О, мисс! -- прошептала она. -- Можно мне... позволите вы мне войти?
   Сара подняла голову и взглянула на Бекки. Она старалась улыбнуться, но не могла. И в то время, как она смотрела на любящее, мокрое от слез лицо Бекки, ее собственное лицо приняло более детское, не такое старое для ее возраста выражение. Она протянула руку, и рыдание вырвалось у нее из груди.
   -- Я говорила тебе, Бекки, что между нами нет никакой разницы, -- говорила она. -- Теперь ты видишь, что это правда. Я такая же девочка, как и ты. Я уже не принцесса.
   Бекки подбежала к ней, прижала ее руку к своей груди и, опустившись на колени, заплакала от горя и сострадания.
   -- Нет, вы принцесса, мисс, -- задыхаясь, воскликнула она. -- Что бы ни случилось с вами... чтобы ни случилось... вы все равно останетесь принцессой... всегда, всегда!
  

VIII
НА ЧЕРДАКЕ

   Никогда не забывала Сара этой первой ночи, которую провела на чердаке. Спать она не могла. Ее мучило тяжелое, недетское горе, и она никогда не говорила никому о том, что ей пришлось вынести в эту ночь.
   К счастью, непривычная обстановка время от времени отвлекала ее от одной упорной мысли о смерти отца, и она на минуту забывалась. Без этого поразивший ее удар был бы слишком тяжел для ее детской души и она была бы не в силах перенести его.
   -- Мой папа умер! -- шептала она. -- Мой папа умер!
   Только впоследствии, уже много времени спустя, припомнилось ей, что ее постель была очень жестка и потому она постоянно поворачивалась с боку на бок, стараясь улечься поудобнее; что в комнате было необыкновенно темно, а ветер, завывавший между трубами, как будто плакал. Но это еще не все -- было и кое-что похуже. За стеной и на полу, около плинтусов, постоянно слышался какой-то шорох, возня и визг. Сара знала, что это такое, Бекки рассказывала ей. Это были мыши и крысы; они дрались или играли между собою. Раза два по полу послышался даже легкий топот. Впоследствии, когда она могла думать об этой ночи, она припоминала, что, услыхав в первый раз, как по полу пробежала крыса, она вскочила на постели и некоторое время сидела, дрожа от страха, а когда снова легла, то закрылась с головой одеялом.
   Перемена в ее жизни происходила не постепенно и незаметно; она произошла сразу.
   -- Сара должна узнать немедленно, что ее ждет, -- сказала мисс Минчин своей сестре.
   Мариетту отпустили на другой день. Сара, проходя утром мимо отворенной двери своей гостиной, увидала, что в ней переменили всю обстановку. Роскошная мебель и все украшения были вынесены, а у стены стояла кровать. Изящная гостиная превратилась в скромную спальню; ее отдадут какой-нибудь новой воспитаннице.
   Сара вошла в столовую. На ее месте, около мисс Минчин, сидела Лавиния.
   -- Вы с нынешнего же дня приметесь за исполнение своих новых обязанностей, Сара, -- сухо сказала мисс Минчин. -- Садитесь за другой стол с младшими воспитанницами. Смотрите, чтобы они вели себя как следует и не шалили. Вам нужно сходить вниз раньше. Лотти уже опрокинула свою чашку с чаем.
   Это было начало, а затем обязанности Сары увеличивались с каждым днем. Она учила маленьких французскому языку и прослушивала заданные им уроки. Этот труд Сара считала самым легким и приятным. Но дело не ограничилось только им одним. Мисс Минчин нашла, что Сара может быть полезной и в другом. Ее можно было послать за покупками и с различными поручениями во всякое время дня и во всякую погоду, ей можно было давать новую работу, от которой отказывались другие. Кухарка и служанки брали пример с мисс Минчин и со злобной радостью отдавали приказания "девчонке", за которой им приходилось столько времени ухаживать.
   В течение первого месяца или двух Сара надеялась, что люди, так безжалостно относящиеся к ней, смягчатся, видя, что она охотно берет всякую работу, старается сделать ее как можно лучше и молча выслушивает выговоры. Она была горда, и ей хотелось доказать им, что она хочет зарабатывать свой хлеб, а не есть его из милости.
   Но через некоторое время Сара увидала, что ее поведение не смягчает никого. Чем старательнее и охотнее работала она, тем требовательнее становились служанки и тем чаще бранила ее сварливая кухарка.
   Продолжать ученье Сара теперь уже не могла. Она не присутствовала на уроках и только поздно вечером, после тяжелой работы, ей позволяли, и весьма неохотно, уходить с книгами в пустой класс и заниматься там одной.
   "Я должна повторять старое, -- думала Сара, -- а не то я забуду все. Теперь я простая судомойка, и если я не буду знать ничего, то стану такой же, как бедная Бекки".
   Вместе с переменой в жизни Сары сильно изменилось и ее положение среди воспитанниц. Прежде она казалась между ними маленькой королевой; теперь она как будто даже совсем не принадлежала к числу воспитанниц. Она работала так много, что ей редко удавалось перемолвиться несколькими словами с какой-нибудь из учениц, да к тому же она скоро заметила, что мисс Минчин желает ее держать подальше от них.
   -- Я не хочу, чтобы она разговаривала с воспитанницами и сближалась с ними, -- говорила эта леди. -- Девочки всегда относятся сочувственно к страданиям, и, если она начнет рассказывать им разные романтические истории, они станут смотреть на нее как на несчастную героиню, а наслушавшись от них, и родители составят себе, пожалуй, превратное понятие о ее положении в школе. Гораздо лучше, если она будет держаться в стороне. Я дала ей дом, и она не имеет права требовать от меня еще чего-нибудь. И этого-то слишком много.
   Сара и не требовала ничего и была слишком горда, чтобы стараться о сохранении прежней близости с девочками, которые заметно сторонились ее. Воспитанницы мисс Минчин были по большей части богатые, избалованные девочки, привыкшие обращать большое внимание на внешность. И когда Сара начала ходить в коротких потертых платьях, когда оказалось, что у нее на башмаках дырки и что ее посылают за провизией, которую она носит в корзине по улицам, воспитанницы мисс Минчин стали смотреть на нее как на служанку.
   -- Трудно представить себе, что у нее были когда-то алмазные россыпи)- говорила Лавиния. -- Какой ужасный вид у нее теперь! И она стала еще страннее, чем прежде.
   А Сара работала не покладая рук. Она бегала в дождь и слякоть по грязным улицам со свертками и корзинами в руках, а во время уроков французского языка употребляла все силы, чтобы преодолеть рассеянность своих маленьких учениц. Когда ее платье износилось и сама она стала выглядеть еще более заброшенной, чем прежде, мисс Минчин распорядилась, чтобы она обедала и завтракала в кухне. Никто не заботился о Саре, и бедная одинокая девочка страдала, но страдала молча, не поверяя своего горя никому.
   Бывали, однако, дни, когда ее детское сердечко не вынесло бы такой жизни, если бы в числе окружающих ее не было Бекки, Эрменгарды и Лотти.
   А особенно Бекки. В продолжение всей первой ночи, которую Сара провела на чердаке, она не раз вспоминала, что по ту сторону стены, за которой грызлись и дрались мыши, лежит другая, любящая ее девочка, и у нее становилось легче на душе. А в следующие затем ночи это чувство еще усилилось.
   Саре редко приходилось разговаривать с Бекки днем. У каждой из них было много дела, и им не позволили бы терять даром время.
   -- Не сердитесь на меня, мисс, -- шепнула в первый день Бекки, -- если я покажусь вам невежливой, то есть не буду говорить "пожалуйста", "извините", "благодарю вас". Нам обеим досталось бы за это.
   Каждое утро, прежде чем идти вниз и топить кухонную печь, Бекки приходила в комнату Сары, чтобы застегнуть ей платье и оказать другие маленькие услуги. А когда наступал вечер, в дверь Сары слышался легкий стук, и она знала, что пришла ее маленькая горничная, чтобы сделать для нее все нужное.
   В первое время после смерти отца Сара чувствовала себя такой несчастной, что ей было не до разговоров. И Бекки заходила к ней только на минутку: она понимала сердцем, что Саре лучше оставаться одной со своим горем.
   Второе место после Бекки принадлежало Эрменгарле. Она, однако, заняла его не сразу.
   Когда Сара немного опомнилась от своей потери и стала сознавать окружающее, она вспомнила об Эрменгарде, о существовании которой совсем было забыла. Они были Дружны, но Саре всегда казалось, что сама она на несколько лет старше своей подруги. Эрменгарда была добрая, любящая, но очень недалекая девочка. Она сильно привязалась к Саре, смотрела на нее как на высшее существо и искала у нее покровительства и защиты. Она приходила к Саре со своими уроками, чтобы та объяснила ей все непонятное, ловила каждое ее слово и осаждала ее просьбами рассказать какую-нибудь интересную историю или сказку. Но сама она не могла сказать ничего интересного и ненавидела все без исключения книги.
   Переживая свое первое тяжелое горе, Сара забыла о ней. Это было тем легче, что Эрменгарда неожиданно уехала домой и пробыла там несколько недель. Вернувшись, она два дня не встречалась с Сарой. В первый раз они встретились в коридоре, когда Сара несла данное ей для починки белье. Сара уже выучилась чинить и штопать. Она была бледна и казалась совсем не похожей на себя в своем коротком старом платье. И отчего у нее стали такие длинные, худые ноги?
   Эрменгарда совсем растерялась от такого превращения и не знала, что сказать. Ей было, конечно, известно о смерти капитана Кру, но она никак не ожидала, что Сара может так измениться, что она будет такой странной, обтрепанной и похожей на служанку. Сердце ее сжалось от сострадания, но она не сумела высказать его и, как-то неестественно засмеявшись, задала совершенно ненужный, не имеющий смысла вопрос:
   -- О, Сара! Это -- ты?
   -- Да, -- ответила Сара и слегка покраснела от промелькнувшей у нее мысли. "Она такая же, как и все другие, -- подумала она. -- Ей не хочется говорить со мной. Она знает, что со мной не говорит никто".
   Придерживая подбородком ворох белья, чтобы оно не упало, Сара пристально взглянула на Эрменгарду. Под ее взглядом та еще больше растерялась. Ей казалось, что Сара стала какой-то другой девочкой, незнакомой ей. Должно быть, такая перемена произошла в ней оттого, что она стала бедной и принуждена чинить белье и работать, как Бекки.
   -- Как твое здоровье? -- нерешительно спросила она.
   -- Не знаю, -- ответила Сара. -- А твое?
   -- Я... Я здорова, -- растерянно сказала Эрменгарда и прибавила, решившись вдруг перейти на другой, более искренний и дружеский тон: -- Ты очень несчастна?
   Саре было очень тяжело в эту минуту, и она не поняла ее доброго побуждения. Если Эрменгарда до такой степени глупа, то пусть лучше оставит ее в покое.
   -- А как ты полагаешь? -- сказала она. -- Ты. должно быть, думаешь, что я очень счастлива?
   И, не прибавив больше ни слова, Сара ушла.
   Впоследствии она поняла, что напрасно обидела бедную недалекую Эрменгарду.
   Та была неловка всегда, а когда что-нибудь сильно трогало или волновало ее, неловкость ее еще увеличивалась.
   Но внезапно промелькнувшее у Сары подозрение сделало ее особенно чувствительной к оскорблению.
   В продолжение нескольких недель между бывшими подругами стала как будто стена. Когда они случайно встречались, Сара отворачивалась, а Эрменгарда от волнения и замешательства была не в силах произнести ни слова. Иногда, встречаясь, они кивали друг другу, но случалось, что они расходились, даже не поздоровавшись.
   "Если она не желает говорить со мной, -- думала Сара, -- то я буду держаться подальше от нее. С помощью мисс Минчин это будет нетрудно".
   С помощью мисс Минчин это оказалось настолько легко, что они даже редко видали друг друга. Приехав из дому, Эрменгарда, как заметили все, стала еще бестолковее обыкновенного и была очень грустна. В свободное от уроков время она чаще всего садилась на подоконник и, прижавшись в уголок, молча смотрела в окно. Раз Джесси, проходившая мимо, остановилась и с удивлением посмотрела на нее.
   -- О чем ты плачешь, Эрменгарда? -- спросила она.
   -- Я не... плачу, -- дрожащим голосом ответила Эрменгарда.
   -- Нет, плачешь, -- настаивала Джесси. -- Крупная слеза только что скатилась у тебя по носу до самого кончика и упала. А вот катится и другая.
   -- Ну и пусть ее, -- сказала Эрменгарда. -- Мне тяжело, и я не хочу, чтобы ко мне приставали.
   Она повернулась к Джесси своей толстой спином и, уже не скрываясь, вынула платок и стала вытирать глаза.
   В этот вечер Сара пришла к себе на чердак позднее обыкновенного. У нее было много работы, а потом, уже спустя некоторое время, после того как воспитанницы улеглись спать, она отправилась со своими учебными книгами в класс и довольно долго занималась там.
   Взойдя на лестницу, Сара с удивлением увидала, что из-под двери ее комнаты виднеется полоска света.
   "Никто никогда не приходит ко мне, -- подумала она, -- а между тем кто-то зажег свечу".
   Да, кто-то действительно зажег свечу, и она горела не в кухонном подсвечнике Сары, а в одном из таких, какие стояли в спальнях учениц. Этот кто-то был в ночном костюме и сидел на старой, расшатанной табуретке, завернувшись в большой красный платок. Это была Эрменгарда.
   -- Эрменгарда! -- воскликнула Сара, удивившись, но еще более испугавшись. -- С тобою что-нибудь случилось?
   Эрменгарда встала со скамейки. Она была в ночных туфлях, которые сваливались у нее с ног. Глаза и нос ее покраснели от слез.
   -- Со мной что-нибудь случится... если узнают, что я здесь, -- ответила она. -- Но я не боюсь этого -- ни крошечки не боюсь. О, Сара, скажи мне... почему ты не любишь меня больше?
   От этих простых дружеских слов знакомый клубок поднялся в горле Сары.
   Это было так похоже на прежнюю Эрменгарду, когда-то просившую Сару подружиться с ней. Ее слова, ее голос доказывали, что она совсем не такая, какой казалась Саре в последнее время.
   -- Я люблю тебя, -- сказала Сара. -- Я думала... все теперь так переменилось. Я думала... что переменилась и ты.
   Эрменгарда широко открыла свои мокрые глаза.
   -- Не я, а ты стала совсем другая! -- воскликнула она. -- Ты не хотела говорить со мной. Я не знала, что делать. Ты переменилась с тех пор, как я вернулась из дому.
   Сара на минуту задумалась. Она поняла свою ошибку.
   -- Я в самом деле переменилась, -- сказала она, -- но не так, как ты думаешь. Мисс Минчин не желает, чтобы я разговаривала с воспитанницами. Они и сами по большей части не хотят говорить со мной. Я думала, что, может быть, не хочешь и ты. А потому я и старалась держаться в стороне.
   -- О, Сара! -- жалобно и с упреком воскликнула Эрменгарда.
   А потом подруги нежно обнялись, и черная головка Сары лежала несколько минут на плече Эрменгарды, под ее красным платком. Сара чувствовала себя страшно одинокой, когда думала, что и Эрменгарда отвернулась от нее.
   Девочки уселись на пол. Сара обхватила руками колени, а Эрменгарда завернулась в платок и с обожанием взглянула на нее.
   -- Я больше уже не могла выносить это, -- сказала она. -- Ты, наверное, можешь жить без меня, Сара, но я без тебя не могу. Я была уже почти совсем мертвая. А потому сегодня вечером, поплакав под одеялом, я решила пробраться сюда и попросить тебя быть по-прежнему моим другом.
   -- Ты лучше меня, -- сказала Сара. -- Мне тоже хотелось быть с тобой по-прежнему, но я не могла первая заговорить об этом -- из гордости. Видишь, какая я дурная!
   Эрменгарда с боязливым любопытством оглядела комнату Сары.
   -- Господи! -- воскликнула она. -- Будешь ли ты в состоянии жить здесь?
   -- Буду, если представлю себе, что моя комната совсем другая, -- ответила Сара.
   Она говорила медленно. Воображение ее начало работать, а она как бы замерла с тех пор, как умер ее отец.
   -- Многим приходилось жить в местах, которые были еще хуже, -- сказала она. -- Подумай, каково было графу Монте-Кристо в подземной тюрьме замка Иф? Или заключенным в Бастилии?
   -- В Бастилии! -- прошептала Эрменгарда, с восхищением смотря на Сару. Она хорошо запомнила разные эпизоды из французской революции. Они врезались ей в память потому, что Сара необыкновенно живо рассказывала их.
   -- Да, -- продолжала Сара, -- Бастилия подойдет как раз. Я заключенная в Бастилии. Я провела здесь много, много лет, и все забыли обо мне. Мисс Минчин -- мой тюремщик, а Бекки, -- тут лицо Сары просветлело, -- а Бекки такая же заключенная, как и я. Она сидит в соседней камере.
   Она взглянула на Эрменгарду, и той показалось, что она видит перед собою прежнюю Сару.
   -- Да, я буду представлять себе это, -- сказала Сара. -- Тогда мне будет гораздо легче.
   Слова эти привели Эрменгарду в восторг.
   -- И ты будешь рассказывать мне? -- спросила она. -- Позволишь ты мне приходить сюда по вечерам, когда будет возможно, и будешь рассказывать мне все, что придумаешь днем?
   -- Хорошо, -- ответила Сара.
  

IX
МЕЛЬХИСЕДЕК

   Третье место после Бекки и Эрменгарды занимала Лотти. Она была такая крошка, что еще не могла понять многого, и ее очень удивляла перемена, происшедшая в ее приемной маме. Она слышала, что с Сарой случились разные странные вещи, но не понимала, почему та так изменилась, почему она носит теперь старое черное платье и приходит в класс не учиться, а учить других.
   Между маленькими долго шли оживленные толки после того, как они узнали, что Сара уже не живет в своих хорошеньких комнатах, где столько времени восседала на почетном месте Эмили. Лотти терялась в догадках. А Сара почему-то ничего не хотела объяснить и отмалчивалась, когда ее начинали расспрашивать. Как тут разгадать все эти тайны!
   -- Ты теперь очень бедна, Сара? -- шепотом спросила Лотти, когда Сара пришла в первый раз давать урок французского языка. -- Ты такая же бедная, как нищие? -- Она вложила свою пухлую ручку в худенькую руку Сары и прибавила со слезами на глазах:- Я не хочу, чтобы ты была такая же бедная, как нищие.
   Видя, что она собирается заплакать, Сара поспешила успокоить ее.
   -- У нищих нет дома -- им негде жить, -- сказала она. -- А у меня есть.
   -- Где же ты живешь, -- спросила Лотти. -- В твоей комнате спит новая девочка, ее комната теперь уже не такая хорошенькая, как прежде.
   -- Я живу в другой комнате, -- сказала Сара.
   -- А красивая она? -- спросила Лотти. -- Я хочу посмотреть на нее.
   -- Молчи, -- остановила ее Сара. -- Мисс Минчин смотрит на нас. Она рассердится на меня, если ты будешь шептаться со мной.
   Сара уже знала по опыту, что ей приходится отвечать за все. Если дети были невнимательны или рассеянны, если они болтали -- выговаривали ей.
   Но Лотти была настойчивая маленькая особа. Так как Сара не хочет сказать ей, где живет, то она сама разыщет ее комнату. Лотти стала внимательно прислушиваться к разговорам старших, когда речь заходила о Саре, и узнала кое-что. А узнав это, она в один прекрасный день собралась в дальнее путешествие и начала карабкаться вверх по лестницам, о существовании которых до сих пор не подозревала. В конце концов она добралась до чердака.
   На площадке были две двери. Она отворила одну из них и увидала свою дорогую Сару, которая стояла на столе и смотрела в проделанное в крыше окно.
   -- Сара! -- в ужасе воскликнула Лотти. -- Мама Сара!
   Она пришла в ужас от маленькой грязной комнаты, которая была так далеко, далеко от всего мира. До нее было, наверное, несколько сот ступенек!
   Сара обернулась, услыхав голос Лотти. Теперь она в свою очередь пришла в ужас. Что теперь будет? Если Лотти начнет плакать и кто-нибудь услышит ее, они обе пропали. Сара соскочила со стула и подбежала к девочке.
   -- Не плачь и не шуми, -- с мольбой сказала она. -- Меня будут бранить, если узнают, что ты здесь, а меня и без того бранили целый день. Это... это совсем не дурная комната, Лотти.
   -- Не дурная? -- прошептала Лотти и, оглядевшись кругом, закусила губы, чтобы не заплакать. Лотти была большая плакса; но она настолько любила свою приемную маму, что постаралась сдержаться ради нее. К тому же всякая комната, в которой поселилась Сара, могла, пожалуй, сделаться хорошенькой.
   Сара обняла девочку и постаралась улыбнуться ей. У нее стало немножко полегче на душе, когда к ней прижалось пухленькое детское тельце. Ей выдался тяжелый день, но глаза ее были сухи, когда она глядела в окно.
   -- И отсюда видно много такого, чего не видно снизу, -- продолжала она.
   -- Что же отсюда видно? -- с любопытством спросила Лотти.
   -- Трубы -- они совсем близко от окна -- и клубы дыма, улетающие высоко-высоко к небу, и воробьи, которые прыгают кругом и разговаривают друг с другом, как люди. А из окон других чердаков каждую минуту может показаться какая-нибудь голова, и так приятно будет догадываться, чья она. И тут так высоко над землей, как будто это совсем другой мир!
   -- Дай мне посмотреть на все это, Сара! -- воскликнула Лотти. -- Подними меня!
   Сара подняла ее, и они, стоя на столе и облокотившись на окно, стали смотреть в него.
   Всякий, глядевший из такого окна, знает, какой странный вид открывается оттуда. Крыша покато спускалась на обе стороны от них к водосточным трубам; воробьи весело чирикали и прыгали кругом -- здесь они были у себя дома. Два воробья, сидевшие на ближней трубе, поссорились из-за чего-то и некоторое время отчаянно дрались. В конце концов один одержал верх и прогнал своего противника с трубы. Ближнее от девочек слуховое окно было закрыто, потому что в соседнем доме не жил никто.
   -- Хорошо, если бы кто-нибудь поселился здесь, -- сказала Сара. -- Это так близко, что, если бы на чердаке жила девочка, мы могли бы разговаривать, стоя у окон, и ходить друг к другу в гости по крыше, если бы не боялись упасть.
   Небо казалось отсюда так близко, что Лотти была в восторге. Здесь, на такой высоте, среди труб, как-то не верилось в существование другого мира, далеко внизу, где жили мисс Минчин и мисс Амелия и была классная комната.
   -- О, Сара! -- воскликнула Лотти, прижимаясь к Саре. -- Мне нравится здесь, очень нравится! Тут лучше, чем внизу!
   -- Смотри, как близко подлетел воробей! -- шепотом сказала Сара. -- Как жаль, что у меня нет крошек, мы бросили бы ему.
   -- У меня есть! -- возбужденно шепнула Лотти. -- У меня в кармане лежит кусочек лепешки. Я купила ее вчера за пенни и не доела.
   Когда они бросили крошки на крышу, воробей вспорхнул и перелетел на другую трубу. Он, очевидно, не привык вести знакомство с обитателями чердаков, и неожиданно посыпавшиеся на крышу крошки испугали его. Но так как Лотти стала неподвижно, а Сара тихонько зачирикала, как будто сама была воробьем, то он понял, что против него не замышляют ничего дурного. Он нагнул головку набок и блестящими глазами взглянул на крошки. Лотти едва могла сдерживаться.
   -- Прилетит он? -- шептала она. -- Прилетит?
   -- Судя по глазам -- да, -- шепотом ответила Сара.- Только он не может решиться сразу и думает... Смотри, он собирается лететь!.. Он летит!
   Воробей слетел с трубы и запрыгал к крошкам. Однако на некотором расстоянии от них он остановился и снова нагнул голову набок. А что если Сара и Лотти окажутся огромными кошками и прыгнут на него. Но сердце, по-видимому, сказало ему, что они не так страшны, как кажутся. Нацелившись на самую большую крошку, он быстро, как молния, бросился на нее и полетел с ней к трубе.
   -- Теперь он знает, -- сказала Сара, -- и прилетит за другими крошками.
   Он действительно прилетел и даже не один, а в сопровождении приятеля, который со своей стороны пригласил на пир родственника. И они втроем угостились на славу и чирикали, и болтали, посматривая время от времени на Сару и Лотти.
   Лотти была в таком восторге, что совсем забыла о неблагоприятном впечатлении, которое произвела на нее в первую минуту комната Сары. А когда она сошла со стола и вернулась к действительности, Сара поспешила указать ей на разные достоинства своей комнаты, о существовании которых и сама до сих пор не подозревала.
   -- Комнатка такая маленькая и так высоко над землей, -- сказала она, -- что походит на гнездышко на дереве. А покатый потолок такой смешной! Вон у той стены, если хорошенько выпрямиться, то, пожалуй, достанешь до него головой. Утром, когда взойдет солнце, я, лежа в постели, могу смотреть прямо на небо и на маленькие розовые облачка, пролетающие над окном. Они совсем близко от меня, и мне кажется, что я могу дотронуться до них. Во время дождя тяжелые капли начинают барабанить по крыше и как будто рассказывают что-то хорошее, а в ясную ночь над самым окном загораются звезды, и я смотрю на них и стараюсь сосчитать, сколько их помещается в окно. В нем помещается так много!.. А посмотри на эту маленькую ржавую решетку перед камином. Если бы ее вычистить и зажечь в камине огонь, как хорошо было бы здесь! Теперь ты сама видишь, какая это хорошенькая комнатка.
   Описывая все достоинства своей комнаты, Сара ходила кругом нее, держа Лотти за руку. И той начинало казаться, что она сама видит все это. Лотти всегда видела перед собою то, что описывала Сара.
   -- Вот здесь, -- продолжала Сара, -- можно постлать толстый мягкий голубой индийский ковер, а в этом углу поставить мягкую кушетку и положить на нее подушки, чтобы было покойно сидеть. Над кушеткой можно повесить этажерку для книг -- тогда их будет удобно доставать с кушетки. Перед камином можно положить меховой ковер, а стены оклеить обоями и повесить на них картины. Большие здесь не поместятся, но ведь и маленькие бывают очень красивы. Постель -- она будет мягкая -- можно покрыть пунцовым шелковым одеялом, вот тут поставить лампу с розовым абажуром, а на середине комнаты стол с чайным прибором. А воробьи перестанут бояться нас и сделаются такими ручными, что будут клевать крошки с окна и даже проситься в комнату.
   -- О, Сара! -- воскликнула Лотти. -- Мне хотелось бы жить здесь!
   С трудом удалось Саре уговорить ее идти вниз. Проводив Лотти по лестнице, Сара вернулась на чердак и огляделась кругом. Все, что она описывала Лотти, исчезло. Постель была жесткая, одеяло старое, полинявшее, стены грязные, с обвалившейся штукатуркой, на полу не было ковра, решетка была сломанная и ржавая, а вместо мягкой кушетки стояла старая расшатанная табуретка.
   Сара села на нее и закрыла лицо руками. После визита Лотти все здесь стало как будто еще хуже.
   "Должно быть, и заключенные, -- думала Сара, -- также чувствуют свое одиночество сильнее после посещения близких... Это грустная комната. Иногда она кажется мне самым грустным местом в мире".
   Она сидела некоторое время задумавшись, как вдруг услыхала недалеко от себя какой-то легкий шорох. Она поглядела в ту сторону, откуда он доносился, и увидела большую крысу, которая сидела на задних лапках и с большим интересом нюхала воздух. Несколько крошек от лепешки Лотти упали на пол, и крыса, почуяв их, вышла из своей норки.
   У крысы были седые усы, и она так походила на карлика или гнома, что Сара глядела на нее, как очарованная. Крыса тоже смотрела на нее своими блестящими глазками, как бы спрашивая о чем-то.
   "Как тяжело быть крысой! -- подумала Сара. -- Никто не любит их. Все вскакивают, когда увидят крысу, и кричат: "Ах, отвратительная крыса!" Мне было бы очень неприятно, если бы люди вскакивали, увидав меня, и кричали: "Ах, отвратительная Сара!" -- и ставили для меня ловушки, прикидываясь, как будто хотят угостить меня обедом. Быть воробьем несравненно лучше. Но ведь никто не спрашивал крысу, кем она хочет быть -- крысой или воробьем".
   Сара сидела так тихо, что крыса набралась смелости. Она очень боялась Сары, но, может быть, сердце сказало ей, как и воробью, что у Сары нет когтей. Крыса была очень голодна. У нее была под полом жена и целая куча детей, и все они сильно голодали в последние дни. Выходя из дому, этот отец семейства слышал отчаянный писк своих детей и теперь, смотря на лежавшие на полу крошки, решил рискнуть и завладеть ими.
   -- Иди, -- сказала Сара, -- я не мышеловка. Ты можешь взять эти крошки, бедняжка! Заключенные в Бастилии приручали крыс. Попробую и я приручить тебя.
   Крыса, по-видимому, поняла, что Сара не желает ей зла -- несмотря на то, что она крыса. Она поняла, что человеческое существо, сидящее на красной табуретке, не вскочит, не станет пугать ее диким пронзительным криком и не будет швырять в нее разными тяжелыми вещами. И, убедившись в этом, крыса тихонько подошла к крошкам и принялась есть их. Во время еды она, как и воробьи, изредка взглядывала на Сару и притом так робко, что девочка была тронута.
   Она сидела неподвижно и смотрела на крысу. Одна крошка была очень большая; ее по-настоящему даже нельзя было назвать крошкой. Крыса, по-видимому, очень желала завладеть ею, но не решалась, так как она лежала около самой табуретки.
   "Ей, должно быть, хочется отнести этот кусочек домой, своей семье, -- думала Сара. -- Если я буду сидеть не двигаясь, она, может быть, решится подойти".
   Она сидела тихо, сдерживая дыхание. Крыса подошла поближе, съела еще несколько крошек и, остановившись, искоса взглянула на Сару. Потом она бросилась на кусочек лепешки, схватила его и, подбежав к стене, проскользнула в свою норку.
   "Я видела, что ей хотелось взять этот кусочек для своих детей, -- подумала Сара. -- Кажется, мне удастся подружиться с ней".
   Через неделю после этого Эрменгарда, которой очень редко удавалось безопасно приходить к Саре, постучалась к ней в дверь. Но Сара отворила ей не сразу. В комнате было сначала очень тихо, и Эрменгарда подумала, что ее подруга заснула. Потом она с удивлением услыхала, как Сара тихонько засмеялась и сказала кому-то:
   -- Вот тебе! Бери его, Мельхиседек, и неси домой к жене.
   Дверь отворилась. Сара выглянула из нее и увидала растерявшуюся от изумления Эрменгарду.
   -- С кем... С кем ты говорила, Сара? -- спросила Эрменгарда.
   Сара улыбнулась и пропустила ее в комнату.
   -- Я скажу тебе это, -- ответила она, -- только в том случае, если ты обещаешь не пугаться и не кричать.
   Эрменгарда почувствовала сильное желание закричать сейчас же, но удержалась. Она огляделась кругом -- в комнате не было никого. А между тем Сара говорила с кем-то. Уж не привидение ли было здесь?
   -- Это... это что-нибудь такое... страшное? -- робко спросила она.
   -- Для некоторых -- да, -- ответила Сара, -- сначала я боялась, а теперь не боюсь.
   -- Это... привидение? -- дрожа от страха, спросила Эрменгарда.
   -- Нет, -- со смехом ответила Сара. -- Это крыса.
   Эрменгарда вскочила на постель и, присев на корточки, закутала ноги своим красным платком. Она не кричала, но с трудом переводила дыхание от охватившего ее страха.
   -- Ах, Господи! -- прошептала она. -- Крыса! Крыса!
   -- Я так и знала, что ты испугаешься, -- сказала Сара. -- Но бояться нечего. Я приручила эту крысу. Она знает меня и приходит, когда я зову ее. Хочешь посмотреть на нее?
   В продолжение последней недели Сара каждый день приносила из кухни кусочек хлеба или ненужные остатки кушанья и угощала ими крысу. Благодаря этому она приручила ее и между ними установились дружеские отношения.
   Сначала Эрменгарда только сжималась в комочек на постели и упрятывала ноги под платок. Но смотря на спокойное лицо Сары, она и сама понемногу успокоилась, когда та рассказала ей о первом визите Мельхиседека. Эрменгарда заинтересовалась и согласилась взглянуть на него. Она, однако, не сошла с кровати, но, наклонившись, с любопытством смотрела, как Сара подошла к щелке в полу и опустилась около нее на колени.
   -- Он... он не выскочит сразу, -- спросила Эрменгарда, -- и не впрыгнет на постель?
   -- Нет, -- ответила Сара. -- Он такой благовоспитанный -- совсем как человек. Ну, теперь смотри!
   Сара тихонько свистнула. Это был такой тихий нежный свист, что его можно было услыхать только при полной тишине. Несколько раз повторяла Сара свой зов, а Эрменгарде все это казалось до того таинственным, что она уже начала подумывать, не колдует ли ее подруга. Наконец из щели показалась усатая головка с блестящими глазками. У Сары были в руке хлебные крошки. Она высыпала их на пол, и Мельхиседек спокойно съел их. Кусочек же хлеба, оказавшийся между крошками, он с самым деловым видом потащил домой.
   -- Вот видишь, -- сказала Сара. -- Он понес хлеб жене и детям. Он очень хороший. Он ест только самые маленькие кусочки, а большие сберегает для своей семьи. Когда он приносит их домой, тотчас же поднимается страшный писк. И писк бывает трех родов. Я знаю теперь, когда пищат дети, когда пищит миссис Мельхиседек и когда сам мистер Мельхиседек.
   Эрменгарда расхохоталась.
   -- Какая ты странная! -- воскликнула она. -- И какая хорошая!
   -- Я знаю, что я странная, -- весело сказала Сара, -- и я стараюсь быть хорошей. Папа всегда смеялся надо мной, но мне нравилось это, -- прибавила она, на лице ее появилось нежное выражение. -- Он считал меня странной, но любил, чтобы я придумывала разные вещи. Я не могу не придумывать; мне кажется, без этого я бы умерла. И без этого я не могла бы жить здесь, -- тихо проговорила она, оглядевшись кругом.
   -- Когда ты придумываешь что-нибудь, -- сказала Эрменгарда, -- мне всегда кажется, что это правда. Ты говоришь о Мельхиседеке, точно он человек.
   -- Да он и в самом деле очень похож на человека. Он чувствует голод и страх, как мы, он женат, и у него есть дети. Почему мы знаем, может быть, он и думает, как мы. У него такие умные глазки, точно у человека. Вот потому-то я и дала ему имя.
   Сара села на пол в своей любимой позе, обхватив руками колени.
   -- Кроме того, -- прибавила она, -- Мельхиседек -- тюремная крыса, посланная сюда, в Бастилию, чтобы быть моим другом. Я каждый день приношу ему из кухни маленький кусочек хлеба, и этого вполне достаточно для него и его семьи.
   -- Значит, тут Бастилия? -- спросила Эрменгарда. -- Ты еще представляешь себе, что ты в Бастилии?
   -- Да, почти всегда, -- ответила Сара. -- Иногда я представляю себе, что это что-нибудь другое; но Бастилия подходит больше всего, в особенности, когда холодно.
   В эту минуту кто-то громко стукнул два раза в стену.
   Эрменгарда вздрогнула и подпрыгнула на постели.
   -- Что это такое? -- спросила она.
   -- Это стучит заключенная в соседней камере, -- серьезно ответила Сара и встала с пола.
   -- Бекки? -- воскликнула Эрменгарда.
   -- Да, Бекки, -- ответила Сара. -- Два стука значат: "Ты здесь?"
   И она постучала в стену три раза.
   -- Это значит: "Да, я здесь, и все благополучно". В стену стукнули четыре раза.
   -- А это значит, -- продолжала объяснять Сара:- "Так давай ложиться спать. Спокойной ночи!"
   Эрменгарда сияла от восторга.
   -- Ах, Сара! -- прошептала она. -- Это точно сказка! Они поболтали еще некоторое время, а потом Сара напомнила Эрменгарде, что ей нельзя оставаться в Бастилии всю ночь и нужно потихоньку спуститься с лестницы и лечь в постель.
  

X
ДЖЕНТЛЬМЕН ИЗ ИНДИИ

   Путешествия Эрменгарды и Лотти на чердак представляли немалую опасность. Девочки никогда не знали наверное, застанут ли они там Сару, и, кроме того, мисс Амелия довольно часто обходила спальни по вечерам, чтобы убедиться, что все воспитанницы легли спать. А потому Эрменгарда и Лотти редко навещали Сару, и она вела одинокую жизнь.
   Внизу она чувствовала себя еще более одинокой, чем у себя на чердаке. Когда она шла по улице с корзиной или свертком и ветер старался сорвать с нее шляпу, а дождь пробирался к ней в башмаки, она еще сильнее чувствовала свое одиночество среди окружающей ее толпы.
   Когда она была принцессой Сарой и каталась в хорошеньком экипаже или гуляла в сопровождении Мариетты, многие, взглянув на ее живое светлое личико и красивый костюм, оборачивались и провожали ее глазами. Счастливый, хорошо одетый ребенок всегда обращает на себя внимание; бедные же и оборванные дети неинтересны, и потому никто не смотрит на них и не улыбается им.
   Никто не смотрел теперь на Сару. Она стала расти очень быстро, а так как ей приходилось донашивать свои коротенькие старые платья, то у нее был очень странный вид. Она и сама знала это. Иногда, проходя мимо зеркального окна магазина и мельком увидав себя в нем, она внутренно смеялась; иногда же лицо ее вспыхивало, и она, закусив губы, ускоряла шаг.
   Вечером, проходя мимо домов, в которых уже были зажжены лампы, Сара часто останавливалась. Так приятно было смотреть в окна на хорошенькие уютные комнаты и на людей, сидящих около камина или кругом стола, и придумывать разные вещи про них!
   По соседству со школой мисс Минчин жило несколько семейств, с которыми Сара коротко сближалась -- в воображении. Особенно интересовала ее жившая напротив школы Большая семья, как она ее называла. Семья эта состояла из восьми человек детей, здоровой, румяной матери, здорового, румяного отца, здоровой, румяной бабушки и нескольких слуг и служанок. Дети то отправлялись гулять в сопровождении веселой няни, то ездили кататься с мамой, то бежали вечером к двери встречать своего папу и прыгали кругом него, и стаскивали с него пальто, и рылись у него в карманах, отыскивая лакомства, то смотрели из окон детской и болтали, смеясь и подталкивая друг друга. И что бы они ни делали, на них всегда приятно было глядеть.
   Сара полюбила их и дала им всем имена, взятые из книг -- очень романические имена -- и фамилию Монморанси. Хорошенькая толстенькая малютка в кружевном чепчике получила имя Этельберты Бошань Монморанси, девочка постарше -- Виолетты Шолмондери Монморанси, а маленький мальчик с пухленькими ножками, только что начинавший ходить, -- Синди Вивиана Монморанси. Затем шли Лилиана Эванжелина Мад Марион, Розалинда Глэдис, Гюй Кларенс, Вероника Юстес и Клод Гаральд Гектор.
   Раз вечером случилось очень забавное происшествие, хотя в одном отношении в нем, может быть, и не было ничего забавного.
   Подходя к дому Монморанси, Сара увидала, что около него стоит карета. Должно быть, дети собирались ехать куда-нибудь в гости. Вероника Юстес и Розалинда Глэдис в коротеньких белых платьях садились в карету, а пятилетний Гюй Кларенс только что вышел из дому. Это был прелестный мальчик с голубыми глазами и золотистыми кудрями. Сара забыла о своей корзине, о своем обтрепанном платье и остановилась полюбоваться на него.
   Это было во время рождественских праздников. В последние дни маленьким Монморанси часто рассказывали разные истории о бедных детях, у которых нет ни папы, ни мамы, которым никто не кладет накануне Рождества игрушки в чулки и которые голодают и зябнут без теплой одежды. Но все эти рассказы кончались обыкновенно очень счастливо. На сцену всегда являлись какие-нибудь добрые люди -- часто маленькие мальчики и девочки -- и давали бедным детям деньги, или делали им великолепные подарки, или же звали их к себе и угощали вкусным обедом.
   Одна из таких историй растрогала Гюя Кларенса до слез в этот самый день, и он горел желанием найти какого-нибудь бедного ребенка и, вручив ему весь свой капитал, заключающийся в сикспенсе [Сикспенс равен 6 пенсам], снабдить его средствами на всю жизнь. Целого сикспенса хватит на все.
   Этот самый сикспенс лежал у Гюя Кларенса в кармане, когда он шел по красному коврику, положенному от подъезда до экипажа. И в ту самую минуту, как Розалинда Глэдис вошла в карету и подпрыгнула на сиденье, чтобы пружины подбросили ее вверх, он увидал Сару, которая стояла на тротуаре в обтрепанном платье со старой корзиной в руке и жадно смотрела на него.
   Гюй Кларенс подумал, что у нее такие глаза потому, что она давно не ела и ее мучит голод. Он не знал, что ее мучит не голод, а страстное желание любви, ласки и такой же счастливой жизни, какую вел он, что ей хотелось обнять и поцеловать его. Он видел только, что у нее большие глаза, худое лицо и тонкие ноги, бедная одежда и корзина в руке. А потому он вынул свой сикспенс из кармана и подошел к ней.
   -- Вот тебе, бедная девочка, -- сказал он. -- Это сикспенс. Возьми его.
   Сара вздрогнула и тут только поняла, что похожа на тех бедных детей, которые в прежнее время часто останавливались на тротуаре, чтобы посмотреть, как она сядет в экипаж, и которым она давала деньги.
   Сара вспыхнула, потом побледнела и почувствовала, что не может взять сикспенс у этого милого мальчика.
   -- Нет, нет, -- сказала она. -- Благодарю вас. Я не возьму его.
   Ее голос и манеры были так непохожи на голос и манеры уличных нищих, что Вероника Юстес (ее настоящее имя было Дженет) и Розалинда Глэдис (которую звали Норой) высунулись из кареты, чтобы лучше слышать.
   Но Гюй Кларенс не желал потерять такой удобный случай оказать благотворительность и всунул свой сикспенс в руку Сары.
   -- Нет, возьми его, -- твердо сказал он. -- Тогда тебе можно будет купить себе чего-нибудь поесть. Ведь это целый сикспенс.
   Он смотрел на Сару с такой добротой и состраданием, что она решилась взять его деньги: она поняла, что своим отказом огорчила бы его до глубины души. Гордость в этом случае была бы жестокостью. И Сара отложила в сторону свою гордость, хотя надо сознаться, что щеки ее вспыхнули.
   -- Благодарю вас, -- сказала она. -- Вы добрый, добрый, милый мальчик!
   Гюй Кларенс весело вскочил в карету, а Сара пошла своей дорогой. Она старалась улыбаться, но на глазах у нее были слезы. Она знала, что выглядит бедной и плохо одетой, но не думала, что ее можно принять за нищую.
   Когда карета Большой семьи поехала, дети оживленно заговорили.
   -- Ах, Дональд! (так звали по настоящему Гюя Кларенса), -- взволнованно воскликнула Дженет, -- зачем ты дал этой девочке свой сикспенс. Она, наверное, не нищая!
   -- Она говорила не так, как говорят нищие, -- добавила Нора, -- да и по виду она непохожа на нищую.
   -- И она не просила милостыни, -- сказала Дженет. -- Я так боялась, что она рассердится на тебя. Бедные люди всегда обижаются, если их принимают за нищих.
   -- Она не рассердилась, -- сказал несколько сбитый с толку, но все-таки довольно твердо Дональд. -- Она улыбнулась и назвала меня добрым, добрым, милым мальчиком, И я был добрым мальчиком! -- прибавил он. -- Я отдал ей целый сикспенс!
   Дженет и Нора переглянулись.
   -- Нищая никогда не сказала бы этого, -- решила Дженет. -- Она сказала бы: "Благодарю вас, маленький джентльмен", -- или: "Благодарю вас, сэр", -- и, может быть, сделала бы книксен.
   С этих пор Монморанси начали интересоваться Сарой не меньше, чем она ими. В окнах детской всегда появлялись головы, если она проходила мимо, и вся семья часто говорила о ней, сидя у камина.
   -- Эта девочка -- служанка в школе, -- сказала как-то Дженни. -- Она, должно быть, сирота, и у нее совсем нет родных. Но она не нищая, хоть и очень бедно одета.
   После этого дети стали звать Сару "Бедная-девочка-но-не-нищая". Это было очень длинное имя, и звучало оно весьма странно, когда меньшие дети говорили его скоро.
   Сара провертела в сикспенсе дырочку и, продев в него узенькую ленточку, надела его на шею. Она полюбила семью Монморанси еще больше -- полюбила еще больше и всех, кого могла любить. Привязанность ее к Бекки становилась все сильнее; своих маленьких учениц она горячо полюбила и с нетерпением ждала уроков французского языка, которые давала им два раза в неделю. Маленькие платили ей такою же привязанностью, и, когда она приходила в класс, все они окружали ее и каждая старалась встать рядом с нею и вложить свою маленькую ручку в ее руку. И эта любовь детей радовала ее.
   Воробьев Сара приручила. Когда она высовывалась из окна и звала их, они тотчас же слетались на крышу, чтобы поболтать с ней и поклевать крошек. А с Мельхиседеком она так сдружилась, что он иногда приводил с собою м-с Мельхиседек или кого-нибудь из детей. Сара иногда даже говорила с ним, и ей казалось, что он как будто понимает ее.
   Она старалась также представить себе, что Эмили сочувствует ей и жалеет ее. Тяжело, если ваша единственная собеседница ничего не слышит и не чувствует. И Сара часто садилась около Эмили и поверяла ей свое горе. Но не всегда могла она представить себе, что Эмили понимает ее.
   Иногда после долгого тяжелого дня, когда Сару посылали куда-нибудь далеко, несмотря на холод, ветер и дождь, и затем, не дав ей отдохнуть, посылали опять, измокшую и голодную, потому что никто не давал себе труда вспомнить, что она еще девочка, что она продрогла и' слабые ноги ее устали; когда вместо благодарности ее награждали бранью и презрительными взглядами; когда воспитанницы пересмеивались, смотря на ее обтрепанное платье; когда кухарка была особенно груба и сварлива, а мисс Минчин была не в духе, -- Сара не могла поверить, что спокойно смотрящая на нее Эмили понимает и жалеет ее.
   После одного из таких дней, когда Сара пришла вечером к себе на чердак раздраженная и измученная, лицо Эмили показалось ей таким невыразительным, а глаза такими бессмысленными, что она потеряла всякое самообладание. Ведь у нее не было никого, кроме Эмили -- никого во всем свете.
   -- Я скоро умру, -сказала Сара.
   Эмили все так же безмятежно смотрела на нее.
   -- Я не могу жить так, -- продолжала дрожа воем телом бедная девочка. -- Я знаю, что скоро умру. Мне холодно. Я вся измокла. Я ужасно голодна. Я прошла сегодня тысячу миль, а все только бранили меня с утра до ночи. А вечером, когда я не могла найти того, за чем посылала меня в последний раз кухарка, меня оставили без ужина. Прохожие смеялись, когда я поскользнулась в моих старых худых башмаках и упала в грязь. Теперь я вся в грязи. А они смеялись. Слышала?
   Сара пристально взглянула на спокойное лицо и стеклянные глаза Эмили, и внезапно отчаяние и злоба охватили ее. Подняв руку, она сбросила Эмили со стула -- она, Сара, никогда не плакавшая!
   -- Ты самая обыкновенная кукла! -- воскликнула она. -- Только кукла -- кукла -- кукла! Ты набита опилками. У тебя никогда не было сердца. Ты ничего не чувствуешь. Ты кукла!
   Эмили лежала на полу. У нее был отбит кончик носа, но это не нарушило ее спокойствия.
   Сара закрыла лицо руками. Крысы завозились под полом и подняли страшный писк. Должно быть, Мельхиседек наказывал кого-нибудь из своих детей.
   Рыдания Сары мало-помалу стихли. Она и сама удивлялась, что могла до такой степени потерять самообладание. Через несколько минут она подняла голову и взглянула на Эмили, которая тоже искоса глядела на нее и на этот раз как будто с сочувствием.
   Сара нагнулась и подняла ее. Ей было стыдно за себя;
   -- Ты не можешь не быть куклой, -- сказала она, -- как Лавиния и Джесси не могут не быть бессердечными. Мы не все одинаковы. Может быть, ты еще лучше других кукол.
   Она поцеловала Эмили, отряхнула ей платье и снова посадила ее на стул.
   Саре очень хотелось, чтобы кто-нибудь нанял соседний дом, потому что его слуховое окно было очень близко от ее окна. Как бы хорошо, если бы оттуда вдруг выглянула какая-нибудь девочка или служанка.
   "Если ее лицо мне понравится, -- думала она, -- я скажу "здравствуйте", и мало ли что может случиться".
   Раз утром, закупив все нужное в булочной, мясной и колониальной лавке, Сара возвращалась домой. Подходя к школе, она с восторгом увидала, что у отворенного подъезда соседнего дома стоит фура и носильщики вынимают оттуда мебель и вносят в дом.
   "Его наняли! -- подумала Сара. -- Ах, если бы кто-нибудь поселился на чердаке!"
   Будь у Сары время, она с удовольствием постояла бы немножко на тротуаре и посмотрела на вещи; ей казалось, что, увидав обстановку новых жильцов, она составит себе некоторое понятие о них самих.
   "Столы и стулья мисс Минчин удивительно похожи на нее, -- думала она. -- Я заметила это, как только увидела ее в первый раз, несмотря на то, что была в то время еще очень маленькая. Потом я сказала это папе, и он засмеялся и нашел, что это правда. У Большой семьи, наверное, мягкие, удобные кресла и диваны; их обои с пунцовыми цветами видные из окон, очень похожи на них самих. В их доме все должно быть красиво и уютно".
   Через несколько минут Сару послали в зеленую лавку за петрушкой. Когда она возвращалась назад, на тротуаре, к ее величайшему удовольствию, стояла мебель и, между прочим, красивый стол и стулья из тикового дерева и ширмы, украшенные великолепной восточной вышивкой! Саре показалось, что она видит что-то близкое и родное. Такую мебель она видала в Индии. И папа прислал ей в школу конторку из такого же тикового дерева, но потом мисс Минчин взяла ее.
   "Какие красивые вещи, -- думала Сара, -- должно быть, это очень богатая семья".
   Фуры с мебелью приезжали одна за другой целый день. И Саре, выходившей из дому несколько раз, удалось увидать многое из обстановки своих будущих соседей. Да, они были, несомненно, люди очень богатые. Из фуры вынимали роскошную мебель, по большей части восточную, великолепные ковры, картины и книги -- столько книг, что из них могла составиться большая библиотека. В числе других вещей была чудной работы статуя Будды.
   "Кто-нибудь из этой семьи был в Индии, -- думала Сара. -- Как это хорошо! Я буду считать их друзьями, если даже никто не выглянет из слухового окна".
   Идя вечером домой с молоком для кухарки (на Сару взваливали всякую работу), она увидала нечто еще более интересное. Красивый, румяный м-р Монморанси с озабоченным видом перешел через улицу и вошел, как свой человек, в дом, нанятый неизвестными лицами. Он оставался в комнатах довольно долго, но несколько раз выходил оттуда и отдавал приказания носильщикам. Не могло быть никакого сомнения, что он находится в дружеских отношениях с людьми, нанявшими дом, и хлопочет для них.
   "Если у наших будущих соседей есть дети, -- думала Сара, -- то маленькие Монморанси, наверное, будут приходить и играть с ними. Может быть, они когда-нибудь для забавы зайдут и на чердак".
   Вечером Бекки пришла к Саре с целым коробом новостей.
   -- Рядом с нами будет жить индийский джентльмен, -- начала она выкладывать их. -- Не знаю, черный он или белый, но он из Индии. Он очень богат, а джентльмен из Большой семьи его поверенный. У индийского джентльмена было много горя, и потому он болен. И он поклоняется идолам, мисс. Он язычник и молится дереву и камню. Я видела идола, которому он поклоняется.
   Сара засмеялась.
   -- Этот джентльмен, наверное, не поклоняется ему, а держит его у себя только потому, что он красив. У моего папы был такой же, но он не поклонялся ему.
   Бекки, однако, предпочитала думать, что их новый сосед -- язычник. Так он казался ей гораздо интереснее, чем если бы ходил, как все, в церковь с обыкновенным молитвенником в руке.
   Бекки просидела в этот вечер у Сары очень долго, высказывая различные предположения о том, каков будет этот джентльмен, какова будет его жена, если у него есть жена, и каковы будут его дети, если у него есть дети. И Сара заметила, что в глубине души Бекки очень хотелось, чтобы все они были черные, ходили в тюрбанах и, самое главное, были бы такие же язычники, как и сам индийский джентльмен.
   -- Я никогда не жила рядом с язычниками, мисс, -- говорила Бекки, -- и мне очень бы хотелось узнать, какие они бывают.
   Прошло несколько недель, прежде чем ее любопытство было удовлетворено, и тогда оказалось, что у индийского джентльмена нет ни жены, ни детей. Он был одинокий холостяк, больной и несчастный.
   В один прекрасный день к соседнему со школой дому подъехала карета. Ливрейный лакей соскочил с запяток и открыл дверцу. Из кареты вышел м-р Монморанси, а за ним сиделка в форменном платье. Потом из дому выбежали два лакея и высадили из кареты закутанного в меха, худого, как скелет, джентльмена с болезненным и грустным лицом. Слуги помогли ему войти по ступенькам подъезда, а за ним последовал видимо встревоженный м-р Монморанси.
   Вскоре после этого к дому подъехала другая карета. Из нее вышел доктор и отправился к приезжему больному.
   -- Рядом с нами живет теперь желтый джентльмен, Сара, -- шепнула Лотти на уроке французского языка. -- Как ты думаешь, не китаец ли он? В географии говорится, что китайцы желтые.
   -- Нет, он не китаец, -- тоже шепотом ответила Сара. -- Он очень болен... Ну, продолжай, Лотти... "Non, monsieur, je n'ai pas le canif de mon oncle".
  

XI
РАМ ДАСС

   Сара очень любила смотреть на заход солнца из своего окна на чердаке. Оттуда так хорошо было видно все! Если у нее во время заката выдавалась свободная минута, она бежала на чердак и, вскочив на стол, высовывалась из окна. Она осматривалась кругом, и ей казалось, что все небо и весь мир принадлежат ей.
   Никто не смотрел на заход солнца из окон других чердаков. Они были почти всегда закрыты, а если и открывались для освежения комнат, то никто не подходил к ним. Сара стояла одна и смотрела на небо, которое, казалось, было так близко, на залитый пурпуром и золотом запад и на облака, из которых образовывались то высокие горы, то башни, то замки, окруженные зубчатыми стенами.
   Через несколько дней после того, как приехал индейский джентльмен, Саре удалось ускользнуть во время захода солнца на чердак.
   Она взобралась на стол и высунулась из окна. Потоки расплавленного золота заливали западную часть неба. Самый воздух стал золотистым, и птицы, пролетая над крышами, казались черными на этом золотом фоне.
   -- Как хорошо! -- тихо проговорила Сара и повернула голову, услыхав недалеко от себя какой-то странный звук. Из соседнего слухового окна, откуда он доносился, кто-то тоже любовался на закат. Но это была не девочка и не служанка. Из окна глядел темнолицый индус с блестящими глазами, в белой одежде и в белом тюрбане на голове. Он держал на руках маленькую обезьянку, которая прижималась к нему и тихонько болтала что-то по-своему.
   Сара взглянула на индуса. "Это ласкарь", -- подумала она. Он тоже смотрел на нее. Она заметила, что лицо его было грустно. Он, наверное, пришел на чердак, чтобы увидать солнце, по которому соскучился: оно так редко показывается в Англии. С минуту Сара смотрела на индуса, а потом улыбнулась ему. Она знала, как приятно увидать улыбку на лице даже незнакомого человека.
   И ее улыбка, видимо, доставила индусу большое удовольствие. Лицо его просветлело, и он тоже улыбнулся, показав ослепительно белые зубы.
   Вдруг обезьяна -- она была очень шаловлива и всегда готова напроказить -- выскочила у него из рук, прыгнула на крышу и в одно мгновение очутилась на плече у Сары, а затем у нее в комнате.
   Сара засмеялась, любуясь на обезьянку. Но ее следовало отдать индусу, а Сара положительно не знала, как сделать это. Удастся ли ей поймать обезьяну? А что, если она выскочит из окна, побежит по крышам и потеряется. Нет, этого нельзя допустить. Она принадлелшт бедному больному джентльмену из Индии, и он, наверное, любит ее.
   Сара обернулась к индусу. Живя с отцом в Индии, она выучилась говорить на туземном языке и теперь, припомнив полузабытые слова, спросила по-индостански:
   -- Можно мне поймать обезьянку? Дастся она мне?
   Изумление и восторг совершенно преобразили лицо
   индуса, когда он услыхал свой родной язык. Он рассыпался в благодарностях. Он покорный слуга мисси саиб. Обезьяна очень хорошая и не укусит, но ее трудно поймать. Она будет быстро, как молния, перелетать с места на место. Она недурная обезьянка, но очень непослушная. Рам Дасса она любит и слушается его, но не всегда. Бели мисси саиб позволит, Рам Дасс пройдет по крыше к ее окну, войдет в комнату и поймает обезьянку. Сделав это предложение, индус нерешительно взглянул на Сару. По-видимому, он считал его слишком большой вольностью со своей стороны и боялся, что она откажет ему. Но Сара тотчас же согласилась.
   -- Разве вы можете пройти по крыше? -- спросила она.
   -- Могу, -- ответил индус.
   -- Так идите, -- сказала Сара. -- Обезьянка прыгает с одного на другое. Она, кажется, испугалась.
   Рам Дасс легко выскочил на крышу и дошел до Сары так свободно, как будто всю жизнь лазил по крышам. Он проскользнул в ее окно и неслышно спрыгнул на пол. Потом, обернувшись к Саре, он почтительно поклонился ей.
   Обезьяна, увидев его, тихонько взвизгнула. Он поспешил закрыть окно и начал ловить ее. Это оказалось нетрудно и продолжалось недолго. Обезьяна некоторое время увертывалась от него, по-видимому, только из шалости, а потом прыгнула к нему на плечо и обхватила его шею своими маленькими цепкими руками.
   Сара знала, что индусу достаточно было одного взгляда, чтобы увидеть, как плоха ее комната и неприглядна обстановка; но он делал вид, что не замечает этого, и говорил с Сарой так почтительно, как будто она была дочерью раджи.
   Поймав обезьянку, Рам Дасс остался в комнате только несколько минут, чтобы поблагодарить Сару за ее доброту и снисходительность. Эта обезьянка, говорил он, не так дурна, как кажется, и иногда забавляет его больного господина. Он был бы очень огорчен, если бы его любимица убежала и потерялась. Потом Рам Дасс простился с Сарой и пошел домой по крыше так ловко и быстро, как будто сам был обезьяной.
   После его ухода Сара некоторое время, стояла, задумавшись, посреди комнаты. Его лицо, манеры, костюм и почтительное обращение живо напомнили ей прошлое. Как-то даже не верится, что она, простая служанка, которую только час тому назад осыпала бранью кухарка, была когда-то окружена людьми, относившимися к ней так же почтительно, как Рам Дасс. Они кланялись, когда она проходила, и чуть не касались лбами земли, если она заговаривала с ними. И все это прошло, как сон, и не вернется никогда. Никакой перемены в ее жизни не может быть. Она знала, как намерена мисс Минчин распорядиться ее судьбой. Теперь, пока она еще девочка и не может заменить учительницу, ее держат в школе как служанку, но вместе с тем требуют, чтобы она не забывала того, чему училась, и какими-то неведомыми путями продолжала свое ученье. Время от времени ее будут экзаменовать и строго взыщут с нее, если она не сделает успехов. Мисс Минчин знает, что Сара любит учиться и потому может обойтись без учителей. Стоит только дать ей книги, она будет читать их до тех пор, пока заучит наизусть. Через несколько лет ее сделают учительницей. Тогда ее оденут немного получше, но будут обращаться с нею так же, как теперь, и взваливать на нее самую трудную и тяжелую работу.
   Вот что предстояло Саре, и она стояла несколько минут, раздумывая о своем будущем.
   Потом щеки ее вспыхнули и глаза заблестели. Она выпрямилась и подняла голову.
   -- Но ничто, ничто,- воскликнула она, -- не помешает мне оставаться принцессой, несмотря на то, что я хожу в лохмотьях. Мария Антуанетта была королевой и в то время, как сидела в тюрьме и выносила насмешки и оскорбления.
   Эта уже не новая фантазия не раз поддерживала Сару и помогала ей терпеливо переносить свое тяжелое положение. У нее часто бывало такое гордое и спокойное выражение лица, что мисс Минчин выходила из себя. Ей казалось, что в такие минуты Сара живет в каком-то другом мире и не слышит грубых и оскорбительных слов, которые гово рят ей, а если и слышит, то не обращает на них внимание. Иногда мисс Минчин, делая ей какой-нибудь строгий выговор, вдруг замечала, что спокойные недетские глаза смотрят на нее как будто с усмешкой. Она не знала, что в такие минуты Сара думает:
   "Вы не подозреваете, что браните принцессу, что мне стоит сказать только слово -- и вас казнят. И я не говорю этого слова только потому, что я принцесса, а вы -- жалкая, грубая, злая старуха и не можете быть ничем другим".
   Воображая себя принцессой, Сара легче переносила грубое обращение и насмешки и в то же время никогда не позволяла себе быть грубой.
   "Принцесса должна быть вежлива", -- думала она.
   А потому, когда служанки, беря пример с хозяйки дома, бранили и оскорбляли Сару, она отвечала им так вежливо, что они иногда с изумлением глядели на нее.
   -- У этой девочки такой важный вид и такие манеры, как будто она явилась сюда из Букингемского дворца, -- говорила иногда кухарка. -- Я часто браню ее, но она держит себя все так же. "Пожалуйста, кухарка", "Будьте так добры, кухарка", "Извините, кухарка", "Могу я попросить вас, кухарка?" Она так и сыплет такими словечками.
   На другой день после визита Рам Дасса Сара давала утром урок французского языка.
   Когда урок кончился, она стала собирать французские учебники, раздумывая о том, сколько тяжелого приходилось иногда выносить королям. Альфред Великий, например, жил одно время у пастуха, и жена этого пастуха заставила его печь лепешки, а когда они пригорели, она ударила его. Как бы она испугалась, если бы узнала тогда, что он король! Что почувствовала бы мисс Минчин, если бы оказалось, что Сара принцесса -- настоящая принцесса, несмотря на то, что ходит обтрепанная и в худых башмаках? При этой мысли на лице Сары появилось то выражение, которое особенно раздражало мисс Минчин. На этот раз она совсем вышла из себя и, бросившись к Саре, дала ей пощечину -- совершенно так же, как жена пастуха Альфреду Великому. Сара вздрогнула и с минуту стояла неподвижно, сдерживая дыхание, а потом тихонько засмеялась.
   -- Чему вы смеетесь, дерзкая, наглая девчонка? -- крикнула мисс Минчин.
   Сара уже успела овладеть собою, вспомнив, что она принцесса.
   -- Я думала, -- ответила она.
   -- Сейчас же попросите у меня прощения, -- сказала мисс Минчин.
   -- Я готова попросить у вас извинения за то, что я засмеялась, -- после минутного колебания ответила Сара, -- но не за то, что я думала.
   -- А что такое вы думали? -- спросила мисс Минчин. -- И как вы смеете думать? Что же вы думали?
   Джесси захихикала и толкнула локтем Лавинию. Все девочки подняли глаза от книг и стали прислушиваться. Когда мисс Минчин бранила Сару, они всегда прислушивались. Сара говорила иногда такие странные вещи и ни крошечки не боялась.
   Не испугалась она и теперь, хотя щеки ее горели, а глаза сверкали, как звезды.
   -- Я думала, что вы сами не знаете, что делаете, -- спокойно ответила она.
   -- Не знаю, что делаю? -- повторила ошеломленная мисс Минчин.
   -- Да, -- ответила Сара. -- И я думала, что бы вышло, если бы я была принцессой, и вы ударили меня -- что бы я тогда сделала с вами. И я думала, что если бы я была принцессой, вы никогда, ни за какие мои слова и поступки, не позволили бы себе ударить меня. Я думала, как бы вы удивились и испугались, если бы вдруг узнали...
   Сара так живо представляла себе все это и так уверенно говорила, что произвела впечатление даже на мисс Минчин.
   -- Что? -- спросила она. -- Что такое узнала бы я?
   -- Что я на самом деле принцесса, -- ответила Сара, -- и могу делать все -- решительно все, что захочу.
   Девочки с изумлением глядели на Сару. Лавиния наклонилась вперед, чтобы лучше видеть.
   -- Ступайте в свою комнату! -- воскликнула, задыхаясь от гнева, мисс Минчин. -- Сию же минуту!
   Сара слегка наклонила голову.
   -- Извините меня, что я засмеялась. Это было невежливо, -- сказала она и вышла из комнаты.
   Девочки зашептались, смотря в книги, а мисс Минчин с трудом переводила дыхание и старалась успокоиться.
   -- Заметила ты, Лавиния, как странно она глядела? -- шепнула Джесси. -- Я, право же, не особенно удивлюсь, если вдруг откроется, что она не то, чем кажется.
  

XII
ЗА СТЕНОЙ

   Когда живешь в большом городе, где дома стоят сплошными рядами, интересно представлять себе, что говорят и делают у вас за стеной, в соседнем доме. И Сара часто старалась представить себе, что происходит за стеной, отделявшей образцовую семинарию от дома индийского джентльмена. Она знала, что его кабинет -- рядом с классной комнатой, и надеялась, что благодаря толщине стены шум, который обыкновенно поднимался в классе после уроков, не мешает ему.
   -- Я начинаю любить его, -- сказала она раз Эрменгарде, -- и мне не хочется, чтобы ему мешали. Я считаю его своим другом. Ведь можно считать друзьями даже таких людей, с которыми никогда не говорил ни слова. Если думаешь о них и жалеешь их, они становятся близкими, почти как родные. Я всегда беспокоюсь, если доктор приезжает к индийскому джентльмену два раза в день.
   -- У меня мало родных, -- сказала Эрменгарда, -- и я очень рада этому. Я не люблю своих родных. Мои две тетки постоянно восклицают: "Господи, какая ты толстая, Эрменгарда! Тебе нужно есть поменьше сладкого". А дядя всегда спрашивает меня: "В котором году вступил на престол Эдуард III?" -- или что-нибудь в этом роде.
   Сара засмеялась.
   -- Люди, с которыми не говоришь, не могут задавать таких вопросов, -- сказала она. -- И я уверена, что индийский джентльмен не задавал бы их и в том случае, если бы был знаком с тобою. Я люблю его.
   Сара полюбила Большую семью за то, что та была счастлива; она полюбила индийского джентльмена за то, что он был несчастлив. Он еще не совсем оправился от своей болезни. В кухне -- слуги какими-то неведомыми путями узнают все -- о нем очень часто говорили. Он был иа самом деле не индус, а англичанин, долго живший в Индии. Ему пришлось вынести много горя, а одно время он думал, что потеряет все свое состояние и что ему грозит не только разорение, но и позор. Это так подействовало иа него, что у него сделалось воспаление мозга и он чуть не умер. С тех пор он не мог вполне оправиться, хотя счастье снова улыбнулось ему и все состояние его уцелело. А чуть было не разорился он не то на каменноугольных копях, не то на алмазных россыпях.
   -- Никогда не вложу я своих сбережений в копи, -- сказала кухарка, -- а тем более в алмазные россыпи, -- прибавила она, искоса взглянув на Сару. -- Мы все кое-что слыхали о них.
   "Он испытал то же, что папа, -- подумала Сара. -- Он был болен, как папа, но не умер".
   И она еще больше полюбила его. Когда ее посылали куда-нибудь вечером, она шла с радостью, надеясь, что гардины в соседнем доме еще не опущены и ей можно будет увидать своего незнакомого друга. Когда прохожих не было, она останавливалась и желала ему спокойной ночи, как будто он мог слышать ее.
   -- Может быть, мысли доходят до людей, несмотря на запертые двери и окна, -- тихонько говорила она. -- Может быть, вам делается немножко полегче, хоть вы и не знаете почему, когда я стою здесь, на холоде, и желаю вам выздороветь и быть счастливым. Мне так жаль вас! Мне бы хотелось, чтобы у вас была "маленькая хозяюшка", как у моего папы, которая ухаживала бы за вами, как я ухаживала за папой, когда у него болела голова. Я сама желала бы быть вашей "маленькой хозяюшкой". Спокойной ночи, спокойной ночи! Да хранит вас Бог!
   И у самой Сары становилось после этого немножко полегче на душе. Такое горячее сострадание не могло, казалось, не дойти до больного, и он должен был почувствовать его, когда сидел один в кресле около камина, опустив голову на руку и безнадежно смотря на огонь. Он, по-видимому, не только испытал много тяжелого в прошлом, но и теперь какое-то большое горе лежало у него на сердце. По крайней мере, так думала Сара.
   -- Его как будто что-то мучит теперь, -- говорила она себе. -- Своего состояния он не потерял, болезнь его со временем пройдет, и ничто, по-видимому, не должно бы тревожить его. А между тем что-то есть.
   Если что-нибудь действительно было -- в кухне ничего не знали об этом, -- то Сара была уверена, что это известно м-ру Монморанси. Он часто приходил к больному; м-с Мон- моранси и дети тоже навещали его, хотя и не так часто.
   Индийский джентльмен особенно любил двух старших девочек, Дженет и Нору, которые так встревожились, когда их маленький брат Дональд дал Саре свой сикспенс. Дженет и Нора тоже любили больного и с удовольствием ходили к нему. Во время этих визитов дети всегда старались сидеть смирно и не шуметь, чтобы не беспокоить больного.
   Дженет, как старшая, следила, чтобы это правило исполнялось. Она решила, когда можно попросить больного рассказать что-нибудь об Индии; она замечала, когда он уставал, и говорила, что им пора уходить домой, а к нему посылала Рам Дасса. Дети очень любили Рам Дасса и, наверное, услыхали бы от него множество историй про Индию, если бы он умел говорить по-английски.
   Дженет как-то рассказала м-ру Кэррисфарду -- так звали индийского джентльмена -- про "бедную-девочку-но- не-нищую". Он очень заинтересовался ею, в особенности после того, как услыхал от Рам Дасса о проделке обезьяны. Рам Дасс очень живо описал своему господину бедную комнату Сары -- обвалившуюся штукатурку, пол без ковра, ржавую решетку камина, который, по-видимому, никогда не топился, и жесткую постель с полинявшим одеялом.
   -- Кармикел, -- сказал вскоре после этого м-р Кэррисфард м-ру Монморанси. -- Сколько, должно быть, бедных девочек живет по соседству на таких чердаках и спит на жестких постелях, тогда как я ворочаюсь на своих пуховых подушках. Ах, как тяготит меня это богатство, большая часть которого принадлежит не мне!
   -- Любезный друг, -- весело сказал м-р Кармикел, -- чем меньше будете вы мучить себя этим, тем будет лучше для вас. Имея даже все богатства Индии, вы были бы не в состоянии не только обогатить всех бедных, но и омеблировать заново все чердаки.
   -- Как вам кажется, -- тихо проговорил после небольшой паузы м-р Кэррисфард, смотря на огонь. -- Как вы полагаете, могла та девочка -- она не выходит у меня из ума -- могла она дойти до такого же положения, как бедняжка, живущая на соседнем чердаке?
   М-р Кармикел тревожно глядел на больного. Он знал, что упорная мысль об одном и том же подействует очень дурно на здоровье м-ра Кэррисфарда.
   -- Если девочка, учившаяся в школе m-me Паскаль, в Париже, действительно та, которую мы ищем, -- вам нечего беспокоиться за нее, -- ответил он. -- Ее, как вы завете, усыновили богатые русские, муж и жена, потому что ее очень любила их маленькая дочь, которая умерла. Других детей, по словам m-me Паскаль, у них не было.
   -- И она не потрудилась узнать, куда ом увезли девочку! -- воскликнул м-р Кэррисфард.
   М-р Кармикел пожал плечами.
   -- M-me Паскаль -- женщина легкомысленная и светская. Она, очевидно, была очень довольна, что может избавиться от ребенка, который после смерти отца остался без всяких средств у нее на руках. Женщин такого сорта не интересует судьба детей, не имеющих состояния. А эти богатые русские, взявшие девочку, уехали неизвестно куда.
   -- Но ведь вы не можете утверждать, что это та самая девочка. Вы сами говорите: "Если это она". Да и в фамилии есть разница.
   -- M-me Паскаль называла ее Кэрью вместо Кру, но эта разница могла происходить просто от неправильного произношения. А все остальное сходится как нельзя больше: английский офицер, живший в Индии, отдал свою маленькую дочь в школу. Он умер скоропостижно, потеряв все свое состояние. -- М-р Кармикел задумался на минуту, как будто какая-то новая мысль пришла ему в голову, а потом спросил:- Знаете вы наверное, что девочка поступила в парижскую школу?
   -- Я ничего не знаю наверное, любезный друг, -- с горечью ответил м-р Кэррисфард. -- Я никогда не видал ни девочки, ни ее матери. Я был дружен с Ральфом Кру в школе, но потом мы не видались до тех пор, пока не встретились в Индии. В то время я не мог думать ни о чем, кроме алмазных россыпей. Он тоже заинтересовался ими. Это было грандиозное предприятие, подававшее такие блестящие надежды, что мы совсем потеряли головы, мы редко и говорили о чем-нибудь другом. Я узнал только одно -- что он отдал свою девочку в школу.
   М-р Кэррисфард начинал волноваться. Он приходил в возбужденное состояние каждый раз, как в его еще слабом сознании возникали воспоминания о прошлом.
   М-р Кармикел тревожно следил за ним. Нельзя было сразу прекратить разговор, но требовалась большая осторожность.
   -- Однако у вас все-таки есть основания предполагать, что школа была в Париже?
   -- Есть, -- ответил м-р Кэррисфард. -- Ее мать, француженка, желала, чтобы девочка получила образование в Париже. Отец, вероятно, и отдал ее в парижскую школу.
   -- Да, это более чем вероятно, -- сказал м-р Кармикел.
   М-р Кэррисфард наклонился вперед и ударил по столу своей худощавой рукой.
   -- Я должен найти ее, Кармикел, -- сказал он. -- Если у нее нет близких, если она бедна -- это моя вина. Как может оправиться человек с такой тяжестью на душе? После ряда неудач счастье снова вернулось к нам и наши надежды на алмазные россыпи оправдались. Самые фантастические мечты наши стали действительностью, а бедная девочка Ральфа Кру, может быть, просит милостыню!
   -- Да нет же, нет! -- сказал Кармикел. -- Постарайтесь успокоиться. Помните, что, если мы ее найдем, у нее будет громадное состояние.
   -- И как мог я так потерять голову, когда дела пошли плохо! -- с отчаянием проговорил Кэррисфард. -- Мне кажется, я не потерялся бы так, если бы на мне не лежала ответственность за чужие деньги. Бедный Ральф Кру вложил в алмазные копи весь свой капитал, до последнего пенни. Он верил мне -- он любил меня. И он умер с мыслью, что я разорил его -- я, Том Кэррисфард, игравший с ним в крикет в Индии! Каким негодяем он, должно быть, считал меня!
   -- Не упрекайте себя так. Вы не виноваты, что дела пошли дурно.
   -- Я упрекаю себя не в этом, а в том, что я упал духом. Я убежал, как мошенник и вор, потому что был не в силах взглянуть на своего лучшего друга и сказать ему, что разорил его и его ребенка.
   Добродушный м-р Кармикел положил ему руку на плечо.
   -- Вы убежали, потому что у вас помутился рассудок от поразившего вас удара. У вас уже тогда начинался бред. Ведь всего через два дня у вас сделалось воспаление мозга и вы, лежа в больнице, были все время в бреду. Вспомните это.
   Кэррисфард опустил голову на руку.
   -- Да, -сказал он, -- я чуть не сошел с ума от страха и ужаса. Я не спал целыми неделями. В ту ночь, как я бежал из дому, мне казалось, что меня преследуют какие-то чудовища, что они смеются надо мной и осыпают меня бранью.
   -- Уже это одно служит вам оправданием, -- сказал м-р Кармикел. -- Разве может рассуждать здраво человек, У которого начинается воспаление мозга.
   Кэррисфард покачал головой.
   -- Когда я пришел в себя, -- продолжал он, -- бедный Кру уже умер. А у меня так ослабела память, что я почти ничего не помнил. Забыл я и о девочке и только через несколько месяцев вспомнил о ней. Но это были какие-то смутные, точно задернутые туманом воспоминания.
   Он остановился на минуту и потер лоб.
   -- Иногда это бывает со мною и теперь, когда я стараюсь припомнить что-нибудь. Очень возможно, что Кру говорил мне, в какую школу отдал свою девочку. Как вы полагаете?
   -- Может быть, и не говорил. Вы даже не знаете имени его дочери.
   -- Он обыкновенно называл ее не по имени, а своей "маленькой хозяюшкой". Но мы редко говорили о ней. Все наши мысли были заняты алмазными россыпями, и мы толковали только о них. Если Кру называл мне школу, я забыл -- забыл. И теперь уже не вспомню никогда!
   -- Полно, полно! -- сказал м-р Кармикел. -- Мы найдем девочку. Мы будем продолжать поиски и постараемся напасть на следы этих добрых русских. M-me Паскаль смутно припоминается, что они живут в Москве. Я поеду в Москву.
   -- Если бы я мог вынести путешествие, я поехал бы вместе с вами, -- сказал м-р Кэррисфард. -- Но я могу только сидеть у камина и смотрать на огонь. И когда я смотрю на него, мне кажется, что оттуда глядит на меня молодое веселое лицо Кру. Он глядит на меня и как будто спрашивает меня о чем-то. Иногда я вижу его во сне, и тогда он спрашивает меня о том же словами. Догадываетесь вы, о чем он спрашивает меня?
   -- Н-нет, -- тихо ответил м-р Кармикел.
   -- Он каждый раз задает мне один и тот же вопрос: "Том, старый дружище! Том, где моя "маленькая хозяюшка"?" Я должен ответить ему -- я должен! -- воскликнул м-р Кэррисфард, схватив Кармикела за руку. -- Помогите мне, помогите найти ее!
   А по ту сторону стены Сара, сидя у себя на чердаке, разговаривала с Мельхиседеком, который пришел к ней за ужином для себя и своей семьи.
   -- Сегодня мне было очень трудно воображать себя принцессой, Мельхиседек, -- говорила она. -- Еще труднее обыкновенного. Чем холоднее делается на дворе и чем грязнее становятся улицы, тем мне труднее представлять себе, что я принцесса. Сегодня, когда Лавиния засмеялась, взглянув на мою грязную юбку, я едва удержалась от гневной вспышки и промолчала только потому, что прикусила себе язык. Холодно было сегодня днем, Мельхиседек; холодно и теперь.
   Сказав это, Сара опустила голову на руки, как делала часто, когда оставалась одна.
   -- О, папа! -- прошептала она. -- Мне кажется, что прошло много-много лет с тех пор, как я была твоей "маленькой хозяюшкой"!
   Вот что происходило в этот день по обе стороны стены.
  

XIII
НИЩАЯ ДЕВОЧКА

   Зима стояла холодная. Саре приходилось ходить в своих худых башмаках то по снегу, то по грязи, смешанной со снегом. Иногда туман был так густ, что уличные фонари горели весь день, и Лондон казался Саре совершенно таким же, как несколько лет тому назад, в тот пасмурный день, когда она ехала с отцом в школу мисс Минчин. В такие дни ярко освещенный дом семьи Монморанси, или, вернее, Кармикел, казался Саре еще уютнее, кабинет м-ра Кэррисфарда еще красивее, а ее собственная комнатка еще непривлекательнее. Теперь ей нельзя было любоваться на восход или заход солнца; даже звезды показывались редко. Небо было всегда покрыто тяжелыми серыми облаками, и почти каждый день шел дождь. В четыре часа, даже если не было тумана, день кончался. И если Саре нужно было пойти за чем-нибудь к себе на чердак, она должна была зажигать свечу. Такая погода действовала на нервы служанок, и они стали еще требовательнее и сварливее, чем прежде. К Бекки они придирались на каждом шагу и обращались с ней, как с невольницей.
   -- Если бы не вы, мисс, -- сказала она раз вечером, придя к Саре, -- и если бы здесь не была Бастилия и я не была бы заключенной в соседней камере, то я бы умерла. Теперь здесь и вправду точно тюрьма. Хозяйка с каждым днем становится все больше похожа на тюремщика, а кухарка -- на сторожа. Расскажите мне что-нибудь, мисс, пожалуйста, расскажите про подземный подкоп, который мы вырыли под полом.
   -- Нет, подкоп холодный. Нужно выдумать что-нибудь потеплее, -- возразила Сара, дрожа от холода. -- Закутаемся хорошенько в одеяла, и я расскажу тебе про тропический лес, в котором жила обезьяна индийского джентльмена. Когда я вижу, как грустно смотрит она из окна, мне всегда кажется, что она вспоминает о тропическом лесе, в котором ей было так приятно качаться, зацепившись хвостом за ветку. Мне хотелось бы знать, кто поймал ее и осталась ли у нее на родине семья, для которой она делала запас кокосовых орехов.
   -- Да, это теплее подкопа, мисс, -- с признательностью сказала Бекки. -- Впрочем, даже когда вы рассказываете о Бастилии, и она как будто становится теплой.
   -- Это потому, что ты тогда начинаешь думать не о себе, а о другом, -- ответила Сара, еще больше закутываясь в одеяло. -- Я заметила это. Когда живется плохо, нужно думать о чем-нибудь другом.
   -- А вы можете это, мисс? -- спросила Бекки, с восхищением глядя на нее.
   -- Иногда могу, а иногда нет, -- ответила Сара. -- Но когда моху, это очень помогает мне. Если мне тяжело, очень тяжело, я говорю себе: "Я принцесса и фея. А так как фея, то ничто не может повредить мне или обидеть меня". И когда я представляю себе это, мне становится легче.
   Часто приходилось Саре думать о другом и представлять себе, что она принцесса. Но никогда не казалось это ей так трудно, как в один ненастный день, о котором она часто вспоминала и которого никогда не могла забыть.
   В продолжение нескольких дней подряд шел дождь; было холодно и темно от густого тумана. Всюду была грязь -- вязкая лондонская грязь, а над ней нависла пелена мелкого дождя и тумана. Саре пришлось много ходить в этот день; ее без конца посылали то туда, то сюда, и платье ее промокло насквозь. Нелепые старые перья на ее шляпе обвисли и казались еще нелепее, а башмаки так пропитались водою, что уже не могли впитывать ее больше. В довершение всего мисс Минчин наказала ее и оставила без обеда.
   Сара была так голодна, она так озябла, устала и казалась такой несчастной, что некоторые прохожие с состраданием взглядывали на нее. Она быстро шла вперед, стараясь думать о чем-нибудь другом. На этот раз ей было очень трудно представить себе что-нибудь хорошее, но в конце концов это все-таки удалось ей.
   И в то время, как грязная вода шлепала под ее башмаками, а ветер как будто старался -сорвать с нее ее тоненькую кофточку, она думала:
   "Положим, что на мне сухое платье, шерстяные чулки и крепкие башмаки, а в руках -- хороший, не изорванный зонтик. И положим -- положим -- что, подойдя к булочной, где продаются горячие лепешки, я вдруг найду сикс- пенс -- ничей сикспенс. Тогда я войду в булочную, куплю шесть самых горячих лепешек и съем их все сразу!"
   Странные вещи случаются иногда.
   И очень странная вещь случилась с Сарой. Она в это время переходила через улицу и, стараясь выбирать местечки посуше, смотрела себе под ноги. Вдруг в грязи, около тротуара, блеснуло что-то. Это была маленькая серебряная монета; прохожие затоптали ее в грязь, но она все еще немножко блестела. Это был не сикспенс, а монета в четыре пенса.
   Сара схватила ее своей посиневшей от холода рукой.
   -- Это случилось на самом деле! -- прошептала она. -- На самом деле!
   И она взглянула на булочную, которая была напротив нее. Как раз в эту самую минуту хозяйка, веселая, добродушная женщина с румяным лицом, поставила на окно поднос с великолепными, только что вынутыми из печи лепешками. Они были такие большие, пышные, с коринкой!
   Сара знала, что может истратить найденную монету, которая, наверное, уже некоторое время лежала в грязи. Тот, кто потерял ее, давно ушел, и его нельзя найти.
   "А может быть, хозяйка булочной потеряла ее? -- подумала Сара. -- Нужно спросить".
   Она подошла к булочной, но вдруг остановилась.
   На ступеньке, около двери, сидела девочка в лохмотьях, из-под которых высовывались ее голые, грязные, покрасневшие от холода ноги. У нее были впалые, голодные глаза, и она казалась еще заброшеннее и несчастнее Сарьк.
   "Это нищая, -- подумала Сара, с состраданием взглянув на нее. -- Она хочет есть еще больше, чем я".
   Девочка посмотрела на Сару и немножко отодвинулась, чтобы дать ей пройти. Она привыкла давать дорогу всем и знала, что если ее увидит полисмен, то велит ей вставать и уходить.
   -- Вы голодны? -- спросила Сара.
   -- А то нет? -- сказала девочка. -- А то нет?
   -- Вы не обедали?
   -- Не обедала, -- ответила девочка. -- И не завтракала, и не ужинала.
   -- С каких пор?
   -- Не знаю. А сегодня никто не подал мне ничего, Я просила, просила, и никто не дал мне ни пенни.
   От одного вида этой несчастной девочки голод Сары стал еще мучительнее. Несмотря на это, ее воображение продолжало работать.
   "Принцессы в изгнании, лишенные трона, -- думала она, -- всегда делились с бедными всем, что у них было. Если я принцесса, то должна поступать так же. На четыре пенса дадут четыре лепешки. Этого мало для нас обеих, но все-таки это лучше, чем ничего".
   -- Подожди здесь минутку, -- сказала она нищей и вошла в булочную.
   Там было очень тепло и великолепно пахло. Хозяйка только что принесла другой поднос с горячими лепешками.
   -- Не потеряли ли вы четырех пенсов? -- спросила Сара, протягивая ей монету.
   Хозяйка взглянула на Сару, на ее истомленное лицо и грязное, изношенное, но сшитое из дорогой материи платье.
   -- Нет, не потеряла, -- ответила она. -- Вы ее нашли?
   -- Да, около тротуара, -- сказала Сара.
   -- Так оставьте ее себе. Она лежала в грязи, может быть, уже целую неделю, и теперь нельзя узнать, кто потерял ее.
   -- Да, знаю, -- ответила Сара, -- но я все-таки думала, что лучше спросить вас.
   -- Не многие поступили бы так, -- заметила хозяйка. -- Вы хотите купить что-нибудь? -- прибавила она, видя, что Сара глядит на лепешки.
   -- Да, дайте мне, пожалуйста, четыре лепешки по пенни, -- сказал Сара.
   Хозяйка подошла к окну и стала класть лепешки в пакет.
   Сара заметила, что она положила не четыре, а шесть.
   -- Мне нужно четыре лепешки, -- сказала она. -- У меня только четыре пенса.
   -- Я прибавила две для весу, -- добродушно ответила хозяйка. -- Вы, может быть, скушаете их потом. Вы не голодны?
   -- Нет, я очень голодна, -- ответила Сара. -- Благодарю вас за вашу доброту. Около...
   Она хотела прибавить: "Около булочной сидит девочка, которая еще голоднее меня", -- но в это время в лавку вошли два покупателя. Они, по-видимому, очень торопились, и потому Сара, еще раз поблагодарив хозяйку, ушла.
   Нищая сидела по-прежнему, прижавшись в уголок. В своем промокшем насквозь грязном рубище она имела ужасный вид. Тупо смотря прямо перед собой, она бормотала что-то и Сара заметила, что она смахнула рукой навернувшиеся на глаза слезы.
   Сара открыла пакет и вынула одну лепешку. Они были такие горячие, что от них немного согрелись ее озябшие руки.
   -- Лепешка совсем горячая и, должно быть, очень вкусная, -- сказала она, положив ее на колени девочки. -- Вы будете уже не так голодны, когда съедите ее.
   Нищая молча и даже несколько испуганно смотрела на Сару, как бы не веря своему счастью. Потом она схватила лепешку и начала жадно есть ее.
   -- Ах, Господи! -- в восторге шептала она. -- Ах, Господи!
   Сара вынула из пакета еще три лепешки.
   Хриплый, прерывающийся от счастья голос нищей приводил ее в ужас.
   "Она голоднее, чем я, -- думала Сара. -- Она умирает с голоду". Но рука ее немножко дрожала, когда она клала на колени девочки четвертую лепешку. "А я не умираю с голоду", -- подумала она и положила пятую.
   Нищая продолжала жадно есть и даже не поблагодарила Сары, когда та повернулась, чтобы уходить.
   Дойдя до угла улицы, Сара обернулась. Нищая сидела, держа по лепешке в каждой руке, но не ела, а смотрела на нее. Сара кивнула ей; нищая тоже наклонила голову и продолжала смотреть ей вслед.
   В эту минуту хозяйка подошла к окну.
   -- Господи, помилуй! -- воскликнула она. -- Да ведь девочка отдала свои лепешки этой нищей! А она была очень голодна, я заметила это.
   Хозяйка подошла к двери и отворила ее.
   -- Кто дал тебе лепешки? -- спросила она нищую.
   Девочка показала рукой на видневшуюся вдали фигурку Сары.
   -- Что же она сказала? -- спросила хозяйка.
   -- Она спросила, голодна ли я?
   -- А что ты ответила?
   -- Что я голодна.
   -- А потом она вошла в булочную, купила лепешки и дала тебе -- так?
   Нищая кивнула.
   -- Сколько лепешек дала она тебе?
   -- Пять.
   -- Значит, она оставила себе только одну, -- прошептала хозяйка. -- А она могла бы съесть все шесть. Это было заметно по ее глазам. Как жаль, что она так скоро ушла; я дала бы ей целую дюжину... Ты еще голодна? -- спросила она нищую.
   -- Я голодна всегда, -- ответила та. -- Но теперь меньше, чем прежде.
   -- Войди сюда, -- сказала хозяйка, отворив дверь булочной.
   Нищая нерешительно вошла. Ее приглашали в теплую комнату, полную хлеба! Это было что-то невероятное.
   -- Садись к огню; ты совсем посинела от холода, -- сказала хозяйка, показывая на камин, ярко горевший в маленькой задней комнатке, -- и поешь, -- прибавила она, подавая нищей несколько лепешек. -- А когда проголодаешься, скажи мне, и я дам тебе еще, ради этой милой, доброй девочки.
   Сара с большим удовольствием съела свою лепешку. Она была очень вкусная, и во всяком случае даже одна лепешка гораздо лучше, чем совсем ничего. Идя домой, Сара отламывала от нее по маленькому кусочку и, чтобы продолжить удовольствие, ела их очень медленно.
   "А что если бы эта лепешка была волшебная, -- думала она, -- и если бы одного крошечного кусочка было достаточно, чтобы сытно пообедать? Как бы я тогда наелась!"
   Уже совсем стемнело, когда Сара подходила к школе. У Монморанси были зажжены лампы, но гардины еще не были спущены в той комнате, где ей часто удавалось видеть всю семью. В этот час м-р Монморанси обыкновенно сидел в покойном кресле, а дети окружали его, смеясь и болтая, и то присаживались на ручки кресла, то влезали на колени к отцу.
   На этот раз дети тоже были здесь, но м-р Монморанси не сидел в своем кресле. В доме была какая-то суета, по- видимому, м-р Монморанси собирался в дальнее путешествие. Карета с привязанным сзади чемоданом стояла у подъезда. Дети теснились около отца; хорошенькая румяная мать тоже стояла около него и как будто спрашивала его о чем-то. Сара остановилась на минуту и смотрела, как м-р Монморанси поднимал и целовал маленьких детей, а потом нагнулся и перецеловал старших.
   "Надолго ли он уезжает? -- думала Сара. -- Чемодан очень большой. Ах, как скучно будет без него детям! Мне и самой будет скучно без него, хоть он даже не знает о моем существовании".
   Когда дверь отворилась, Сара отошла в сторону -- она вспомнила о сикспенсе, -- но ей была видна освещенная передняя и м-р Монморанси со старшими детьми.
   -- В Москве очень глубокий снег? -- спросила Дженет. -- Там везде лед?
   -- Ты будешь ездить на дрожках? -- в свою очередь спросила Нора. -- Ты увидишь царя?
   -- Я буду писать вам обо всем, что увижу, -- смеясь, ответил м-р Кармикел. -- Ну, бегите домой -- сегодня такая отвратительная, сырая погода. Мне было бы гораздо приятнее остаться с вами, чем ехать в Москву. Прощайте! Прощайте, мои дорогие! Да хранит вас Бог!
   И м-р Кармикел, сбежав с крыльца, сел в карету.
   -- Если найдешь девочку, -- крикнул Гюй Кларенс, прыгая по лежавшему около двери ковру, -- скажи ей, что мы любим ее!
   А затем дети ушли и дверь затворилась;
   -- Видела ты бедную-девочку-но-не-нищую, Нора? -- спросила Дженет, когда они вошли в переднюю. -- Она стояла в сторонке и глядела на нас. Платье ее совсем промокло от дождя, и ей, должно быть, было очень холодно. Мама говорит, что ее платья, хоть грязные и изношенные, сделаны из хорошей, дорогой материи. Вероятно, кто- нибудь дает их ей. А в какую ужасную погоду посылают ее за покупками!
   Сара, дрожа от холода, подошла к школе.
   "О какой это девочке говорили они? -- думала она. -- И зачем м-р Монморанси ищет ее?"
   Она взошла на ступеньки подъезда со своей корзиной, которая казалась ей на этот раз тяжелее обыкновенного, а м-р Кармикел уехал разыскивать в Москве маленькую дочь капитана Кру.
  

XIV
ЧТО ВИДЕЛ И СЛЫШАЛ МЕЛЬХИСЕДЕК

   В этот самый день, в то время, как Сары не было дома, на чердаке происходили странные вещи. Единственным свидетелем этого был Мельхиседек, но он был до того перепуган и сбит с толку, что убежал в свою норку и, дрожа от страха, украдкой выглядывал оттуда, наблюдая за происходившим.
   На чердаке было очень тихо с тех пор, как Сара сошла рано утром вниз. Только дождь барабанил, не переставая, по крыше и оконному стеклу. Мельхиседеку стало даже немножко скучно, а когда дождь перестал и наступила глубокая тишина, он решил выйти на разведку, хоть и знал по опыту, что пройдет еще много времени, прежде чем Сара вернется в свою комнату. Он бегал то туда, то сюда, обнюхивая все уголки, и наконец нашел оставшуюся каким-то непонятным образом от его вчерашнего ужина корочку. Но только что хотел он приняться за нее, как на крыше послышался шум.
   У Мельхиседека замерло сердце, и он насторожил уши. Да, кто-то идет по крыше. Шаги приближались к окну... остановились около него. Потом оно тихонько отворилось. Темное лицо заглянуло в комнату, а за ним показалось другое. Два человека стояли на крыше и собирались войти в комнату через окно. Один из них был Рам Дасс, а другой, молодой -- секретарь индийского джентльмена. Но Мельхиседек, само собою разумеется, не знал этого. Он знал только одно, что эти люди нарушили тишину и уединение чердака. А когда один из них, со смуглым лицом, влез в окно и неслышно соскочил на пол, Мельхиседек повернулся и стремительно бросился в свою норку. Он перепугался насмерть. Сары он не боялся: он знал, что она не бросает ничего, кроме крошек, и никогда не кричит, а только тихо и нежно свистит; около же этих страшных людей было опасно оставаться. Он лег, растянувшись, около входа в свою норку и стал смотреть в щелочку блестящими тревожными глазами. Не знаю, много ли понял Мельхиседек из разговора, который услыхал, но если бы он даже понял все, то остался бы, наверное, в таком же недоумении.
   Секретарь, молодой и ловкий, так же неслышно, как и Рам Дасс, спрыгнул на пол и увидал кончик хвоста убегавшего в норку Мельхиседека.
   -- Это убежала крыса? -- шепотом спросил он.
   -- Да, крыса, саиб, -- тоже шепотом ответил Рам Дасс. -- Их очень много здесь.
   -- Фуй! -- сказал секретарь. -- Удивительно, если девочка не боится их.
   Рам Дасс махнул рукою и почтительно улыбнулся.
   -- Это девочка любит всех, саиб, -- ответил он. -- Она не похожа на других детей. Я наблюдал за нею много раз, когда она не видала меня. Часто по вечерам пробирался я по крыше к ее окну, чтобы убедиться, что она жива и здорова; часто, незаметно для нее, я смотрел на нее из моего окна. Воробьи слетаются на ее зов. Она приручила крысу и кормит ее. Здешняя служанка, которой живется очень плохо, бывает счастлива только с нею; маленькая девочка тайком навещает ее и называет мамой; приходит к ней и другая, постарше, которая боготворит ее и готова слушать ее рассказы часами. Все это я видал, когда проходил по крыше к ее окну. Хозяйка этого дома -- дурная женщина и обращается с ней как с парией, но она держит себя как дочь раджи.
   -- Вы, по-видимому, знаете многое об этой девочке, -- сказал секретарь.
   -- Я знаю всю ее жизнь, день за днем, -- ответил Рам Дасс. -- Я знаю, когда она уходит и когда возвращается; знаю ее горе и маленькие радости; холод и голод, который ей приходится выносить. Я знаю, когда она сидит одна до полуночи и учится по своим книжкам; когда ее подруги прокрадываются к ней и она бывает счастлива, потому что ей можно поболтать и посмеяться с ними. Я узнаю, если она заболеет, и приду тогда, чтобы помочь ей всем, чем могу.
   -- Вы уверены, что никто не войдет сюда и что она сама не вернется и не застанет нас здесь? Это испугало бы ее и расстроило план м-ра Кэррисфарда.
   Рам Дасс неслышно подошел к двери и встал около
   нее.
   -- Никто не войдет сюда, саиб, сказал он, -- а она ушла с корзиной и долго не вернется. Но если бы она и вернулась, я, стоя здесь, услышу ее шаги еще задолго до того, как она дойдет до конца лестницы.
   Секретарь вынул из нагрудного кармана записную книжку и карандаш.
   -- Прислушивайтесь же хорошенько, -- сказал он и стал медленно обходить маленькую бедную комнатку, делая какие-то заметки в своей записной книжке.
   Прежде всего он подошел к узенькой кровати и пощупал рукою матрац.
   -- Жесток, как камень! -- воскликнул он. -- Нужно переменить его как-нибудь, когда ее не будет дома. Придется принести его днем -- ночью этого сделать нельзя.
   Он приподнял одеяло и взглянул на единственную, тоненькую, как блин, подушку.
   -- Одеяло старое и холодное, -- сказал он, -- простыня грязная и изорванная. Каково спать на такой постели ребенку? А камин, должно быть, не топился очень давно, -- прибавил он, взглянув на ржавую решетку.
   -- Ни разу с тех пор, как я здесь, -- подтвердил Рам Дасс. -- Хозяйка дома заботится только о себе и не думает, что кому-нибудь может быть холодно, кроме нее.
   Секретарь быстро записывал что-то в своей книжке. Потом вырвал из нее листок и положил его в карман.
   -- Значит, мы будем пробираться сюда, как воры, -- сказал он. -- Кто придумал это?
   Рам Дасс скромно наклонил голову.
   -- Мне первому пришло это в голову, саиб, -- ответил он. -- Я люблю эту девочку: мы оба так одиноки. Раз вечером, когда у меня было очень тяжело на сердце, я лег на крышу около ее открытого окна и слышал ее разговор с подругой. Она описывала ей, как можно было бы убрать и украсить эту жалкую комнату. Она как будто видела перед собою все, о чем говорила, и казалась веселее и счастливее. На другой день, когда саиб был болен и грустен, я, желая развлечь его, рассказал ему об этом. Он заинтересовался девочкой и стал расспрашивать о ней. А потом ему понравилась мысль меблировать эту комнату совершенно так, как ей хотелось.
   -- И вы думаете, что это можно сделать ночью, когда она будет спать? -- спросил секретарь, которому, по-видимому, тоже очень нравился план м-ра Кэррисфарда. -- А вдруг она проснется?
   -- Я могу ходить совсем неслышно, -- сказал Рам Дасс, -- да к тому же дети спят крепко, даже несчастные. Я могу войти в эту комнату ночью несколько раз так тихо, что она не пошевельнется. Если кто-нибудь будет передавать мне вещи в окно, я берусь устроить все. Когда она проснется, то подумает, что тут был волшебник.
   Он улыбнулся; улыбнулся и секретарь.
   -- Это будет похоже на сказку из "Тысячи и одной ночи", -- сказал он. -- Только уроженец Востока мог придумать это. В лондонском тумане такая мысль не придет в голову.
   Рам Дасс и секретарь оставались в комнате Сары недолго, что было очень приятно Мельхиседеку. Он, конечно, не понимал их разговора, а их движения и шепот, казалось ему, предвещали что-то дурное. Секретарь внимательно осмотрел все: камин, сломанную табуретку, старый стол, пол и стены. Увидав несколько вбитых в стену гвоздей, он с довольным видом обернулся к Рам Дассу.
   -- На них можно что-нибудь навесить, -- заметил он.
   Рам Дасс таинственно улыбнулся.
   -- Вчера, когда она уходила, -- сказал он, -- я принес сюда маленьких острых гвоздиков, которые входят в стену без помощи молотка. Я воткнул их везде, где нужно. Они уже готовы.
   Секретарь оглянулся кругом и спрятал книжку в карман.
   -- Ну, я, кажется, записал все, -- сказал он. -- Мы можем уходить. У саиба Кэррисфарда очень доброе сердце. Как жаль, что он не может найти пропавшую девочку!
   -- Если он найдет ее, то будет снова здоров, -- сказал Рам Дасс. -- Может быть, его Бог еще поможет ему найти ее.
   Затем секретарь и Рам Дасс ушли через окно так же неслышно, как пришли, и Мельхиседек облегченно вздохнул. Он снова выскочил из своей норки и отправился на рекогносцировку: ведь даже такие страшные человеческие существа, как эти, могли принести в карманах крошки и случайно уронить одну или две.
  

XV
ВОЛШЕБСТВО

   Когда Сара проходила мимо дома индийского джентльмена, в его кабинете ярко горел камин, а сам он сидел около него, опустив голову на руку, и казался таким же больным и грустным, как всегда.
   -- Бедный! -- сказала Сара. -- Хотелось бы мне знать, о чем он думает.
   А вот о чем думал в эту минуту м-р Кэррисфард.
   "Даже и в том случае, если Кармикелу удастся найти этих русских в Москве, -- думал он, -- может легко оказаться, что девочка, которую они взяли из школы m-me Паскаль, -- не дочь Ральфа Кру. Что предпримем мы тогда?"
   Войдя в школу, Сара встретилась с мисс Минчин, которая возвращалась из кухни, куда ходила, чтобы сделать выговор кухарке.
   -- Где это вы пропадали столько времени? -- спросила она Сару. -- Вам уже давно следовало бы вернуться.
   -- Сегодня очень сыро и грязно, -- ответила Сара. -- Мне было трудно идти в моих худых башмаках.
   -- Пожалуйста, без отговорок, -- остановила ее мисс Минчин, -- и не лгите.
   Сара пошла к кухарке. Ту только что разбранили, и потому она была в отвратительном расположении духа. Приход Сары пришелся для нее как нельзя более кстати: теперь ей было на кого излить свой гнев.
   -- Наконец-то! -- воскликнула она. -- Как это вы еще не проходили всю ночь!
   -- Вот покупки, -- сказала Сара, положив их на стол.
   Кухарка, ворча, взяла к внимательно осмотрела покупки.
   -- Можно мне что-нибудь поесть? -- спросила Сара.
   -- Чай давно уже отпили, -- отрезала кухарка. -- Неужели вы воображаете, что я стану заваривать его для вас?
   -- Я не обедала сегодня, -- после небольшого молчания тихо сказала Сара. Она боялась, что у нее задрожит голос, и потому говорила тихо.
   -- Вы будете есть хлеб, -- сказала кухарка, -- Ничего другого нельзя получить в такой час.
   Сара открыла буфет и взяла кусок хлеба. Он был совсем черствый. Съев его, она пошла к себе. Когда Сара уставала днем, ей всегда было трудно входить по лестнице на чердак. Лестница была такая длинная и такая крутая! А в этот вечер она стала как будто еще длиннее, и Сара принуждена была останавливаться несколько раз, чтобы перевести дух. Ей казалось, что она никогда не дойдет до верхней площадки. Добравшись, наконец, до нее, Сара с радостью увидала под своей дверью полоску света. Значит, Эрменгарда пришла к ней, слава Богу! Это гораздо лучше, чем прийти усталой и голодной в пустую комнату. От одного присутствия добродушной, толстой Эрменгарды у нее станет легче на душе.
   Сара не ошиблась. Отворив дверь, она увидала Эрменгарду, которая сидела на постели, предусмотрительно подобрав ноги. Она никак не могла привыкнуть к Мельхиседеку и его семье, хоть часто с восхищением смотрела на них. Когда она была на чердаке одна, то до прихода Сары всегда сидела на постели, поджав ноги. На этот раз она сильно перепугалась и чуть не вскрикнула, когда Мельхиседек вышел из своей норки и, усевшись на задние лапки, стал нюхать воздух в том направлении, где сидела она.
   -- Ах, Сара, как я рада, что ты пришла! -- воскликнула она. -- Мельхиседек так страшно нюхал воздух. Я уговаривала его уйти, но он долго оставался здесь. Ты знаешь, что я люблю его, но я боюсь, когда он смотрит прямо на меня и начинает нюхать. Как ты думаешь, не вспрыгнет он на постель?
   -- Нет, не беспокойся, -- ответила Сара. Эрменгарда подвинулась поближе к краю постели и
   взглянула на Сару.
   -- Ты, должно быть, очень устала, -- сказала она, -- ты такая бледная.
   -- Да, я устала, -- сказала Сара, садясь на хромоногую табуретку. -- Ах, вот и Мельхиседек -- он пришел за ужином.
   Мельхиседек действительно вышел из своей норки, как будто услыхав ее шаги. Сара была уверена, что он различает их. Она опустила руку в карман, но, не найдя там ничего, вывернула его и покачала головой.
   -- Мне очень жаль, -- сказала она. -- У меня нет ни одной корочки, Мельхиседек. Ступай домой и скажи жене, что у меня не было ничего. Я забыла про тебя, потому что кухарка и мисс Минчин были обе очень не в духе.
   Мельхиседек как будто понял ее слова и с покорным видом пошел к себе домой.
   -- Я не думала, что ты придешь сегодня, Эрми, -- сказала Сара.
   -- Мисс Амелия ушла к своей старой тетке и будет ночевать у нее, -- объяснила Эрменгарда. -- А кроме нее никто не приходит в спальни после того, как мы ляжем спать. Сегодня я могла бы остаться у тебя хоть до утра... А знаешь, Сара, -- грустно прибавила она, -- папа прислал мне еще книг. Вот они, -- и она показала на стол, на котором лежало несколько книг.
   Сара подбежала к столу и, схватив толстую книгу, стала просматривать ее. Глаза ее заблестели, щеки вспыхнули, и она на минуту забыла обо всех своих огорчениях.
   -- Ах, как хорошо! -- воскликнула она. -- Это "История французской революции" Карлейля. Мне так хотелось прочитать ее!
   -- А мне не хочется, -- сказала Эрменгарда. -- Но папа рассердится, если я не прочитаю. Он думает, что я могу запомнить все, что здесь написано, и станет спрашивать меня, когда я приеду домой на праздники. Что я буду делать?
   Сара положила книгу и взглянула на Эрменгарду.
   -- Если ты дашь мне эти книги, -- сказала она, -- я прочитаю их и потом расскажу тебе так, что ты запомнишь все.
   -- Ах, Господи! -- воскликнула Эрменгарда. -- Неужели ты сладишь сделать это?
   -- Да, я знаю, что слажу, -- ответила Сара. -- Маленькие всегда помнят все, что я рассказываю им.
   -- Если ты сделаешь это, Сара, -- сказала Эрменгарда, и круглое лицо ее просияло, -- если ты сделаешь это, я дам тебе все, чего бы ты не пожелала!
   -- Мне не нужно всего, -- возразила Сара. -- Мне нужны только твои книги. Я так бы хотела прочитать их!
   -- Так возьми их, -- сказала Эрменгарда. -- Хорошо, если бы они были нужны и мне, но они мне совсем не нужны. Я глупая, а мой папа умный, и ему хочется, чтобы я тоже была умная и читала побольше книг.
   -- Он хочет, чтобы ты запомнила то, что написано в них, -- сказала Сара. -- Если я расскажу тебе все так, что ты запомнишь, то он будет доволен.
   -- Да, он будет доволен, ему все равно, как бы я ни запомнила, -- согласилась Эрменгарда. -- И ты была бы довольна, если бы была моим папой?
   -- Ты не виновата, что тебе трудно учиться, -- сказала Сара. -- Одному ученье дается легко, а другому нет -- вот и все.
   Она всегда относилась очень нежно к Эрменгарде и старалась не дать ей заметить, насколько велика разница между ними.
   -- К тому же, -- прибавила она, -- ум и хорошие способности -- еще не самое главное. Гораздо важнее быть доброй. Если бы мисс Минчин была необыкновенно умна и знала все на свете, то не сделалась бы от этого лучше, и все, как и теперь, ненавидели бы ее. Умные люди часто делали много зла. Например, Робеспьер...
   Сара остановилась и пристально взглянула на Эрменгарду, на лице которой появилось какое-то растерянное выражение.
   -- Разве ты не помнишь? -- спросила Сара. -- Я недавно рассказывала тебе про него. Ты забыла?
   -- Я не помню всего, -- ответила Эрменгарда.
   -- Так погоди минутку, -- сказала Сара. -- Я только разденусь, а потом закутаюсь в одеяло и расскажу тебе.
   Сара сняла шляпу и кофточку, стащила мокрые башмаки и надела туфли. Потом она завернулась в одеяло и, усевшись на постель, обхватила руками колени.
   -- Ну, слушай, -- сказала она.
   И она начала рассказывать разные кровавые эпизоды из французской революции так живо, что у Эрменгарды стали от ужаса совсем круглые глаза, а по телу пробегала дрожь. Она слушала с наслаждением, сдерживая дыхание, и после этого уж никогда не забывала ни о Робеспьере, ни о принцессе Ламбаль.
   -- Они воткнули ее голову на пику и плясали кругом нее! -- воскликнула Сара. -- У нее были великолепные белокурые волосы. И когда я думаю о ней, она никогда не представляется мне как живая. Я всегда вижу ее вздетую на пику голову с развевающимися волосами и безумных жестоких людей, пляшущих кругом нее!
   Эрменгарда жадно ловила каждое слово Сары и сидела, как очарованная, до тех пор, пока та не кончила.
   -- Ну, теперь поговорим о другом, -- сказала Сара. -- Как идут твои уроки французского языка?
   -- Гораздо лучше с тех пор, как я была у тебя в последний раз и ты объяснила мне спряжения. На другой день я отлично знала урок. Мисс Минчин даже удивилась!
   Сара засмеялась и крепче обхватила руками колени.
   -- Она удивляется и тому, что Лотти не делает ошибок в сложении. Она не знает, что Лотти приходила ко мне и я занималась с нею. -- Сара огляделась кругом и сказала, усмехнувшись: -- А ведь эта комната могла бы быть красива, если бы не была так безобразна!
   Эрменгарда не подозревала, сколько лишений и неприятностей приходится переносить Саре. Та ничего не говорила ей, а у нее самой было не настолько живое воображение, чтобы представить себе это. В тех редких случаях, когда ей удавалось прийти к Саре, она слушала ее рассказы и фантазии и под обаянием их не думала о том, каково живется ее подруге. Иногда она замечала, что Сара бледна, что она как будто похудела, но не придавала этому значения, потому что та никогда не жаловалась и не говорила, что ей часто приходится даже голодать. Сара быстро росла, много ходила, и потому у нее был отличный аппетит; а между тем ее кормили плохо и она очень редко бывала сыта.
   "Должно быть, так же приходится голодать солдатам во время похода, -- думала она. -- Папе, наверное, тоже приходилось терпеть голод".
   И эта мысль поддерживала ее. Нравилось ей тоже, что она была полная хозяйка в своей комнате на чердаке.
   "Если бы я жила в замке, -- думала она, -- а Эрменгарда была владелицею другого замка, она приехала бы ко мне в сопровождении рыцарей и вассалов. Услыхав звуки рога у подъемного моста, я вышла бы к ней навстречу и велела бы приготовить роскошное угощение в торжественной зале и пригласить менестрелей, чтобы развлекать ее музыкой и пением. Теперь же, когда она приходит ко мне на чердак, я не могу угощать ее, но могу рассказывать ей разные интересные истории и скрывать от нее все неприятное".
   Сара была гостеприимная хозяйка и щедро раздавала единственное, что у нее было, -- свои мечты и фантазии, служившие ей самой утешением и поддержкой.
   И так, когда они сидели рядом на постели, Эрменгарде и в голову не приходило, что Сара страшно голодна, что она даже боится не заснуть от голода в эту ночь.
   -- Я бы хотела быть такой же худенькой, как ты, Сара, -- сказала вдруг Эрменгарда. -- А знаешь что? Ты в последнее время очень похудела. Глаза твои кажутся такими огромными, а вот тут, у локтя, у тебя совсем высовываются кости.
   Сара опустила приподнявшийся рукав.
   -- Я всегда была худа, -- бодро проговорила она, -- и у меня всегда были большие зеленые глаза.
   -- Мне нравятся твои глаза, -- сказала Эрменгарда, с любовью и восхищением глядя на Сару. -- Они всегда смотрят как будто куда-то вдаль. Я люблю их, и мне нравится, что они зеленые; впрочем, они почти всегда кажутся черными.
   -- У меня кошачьи глаза, -- засмеявшись, сказала Сара, -- но я не могу видеть в темноте. Я пробовала и узнала, что не могу.
   В это время легкий шум послышался около окна. Темное лицо заглянуло в комнату и тотчас же исчезло. Сара, обладавшая тонким слухом, оглянулась и посмотрела на крышу.
   -- Что это такое? -- сказала она.
   -- Про что ты говоришь? -- спросила Эрменгарда.
   -- Ты не слыхала ничего?
   -- Нет. А ты?
   -- Может быть, я ошиблась, -- сказала Сара. -- Мне послышался какой-то шум на крыше, как будто кто-то тихо шел по ней.
   -- Кто же это был? -- воскликнула Эрменгарда. -- Уж не воры ли?
   -- Нет, -- с улыбкой ответила Сара. -- Здесь нечего укра...
   Она остановилась, не докончив слова. Теперь обе девочки услыхали шум, но не на крыше, а внизу, на лестнице. Оттуда доносился гневный голос мисс Минчин. Сара вскочила и задула свечу.
   -- Мисс Минчин бранит Бекки, -- шепнула она. -- Она довела ее до слез.
   -- Она, пожалуй, придет сюда? -- с ужасом сказала Эрменгарда.
   -- Нет. Она думает, что я сплю. Сиди смирно.
   Мисс Минчин очень редко поднималась по лестнице до самого верха. Это случилось только раз с тех пор, как Сара поселилась на чердаке. Но теперь мисс Минчин была сильно раздражена и продолжала идти вперед.
   -- Ах вы наглая, бессовестная девчонка! -- кричала она. -- Кухарка говорит, что это уже не в первый раз!
   -- Это не я, сударыня, -- рыдая, оправдывалась Бекки, -- Я была очень голодна, но это не я!
   -- Вас следовало бы отправить в тюрьму! -- крикнула мисс Минчин. -- Вы уже дошли до воровства!.. Утащить половину пирога с мясом!
   -- Это не я, -- со слезами уверяла Бекки. -- Я могла бы съесть целый пирог, но я не дотрагивалась до этой половины!
   Мисс Минчин задыхалась от гнева. Этот пирог она рассчитывала съесть сама за ужином.
   -- Не лгите! -- воскликнула она. -- Ступайте сию же минуту в вашу комнату!
   Сара и Эрменгарда услыхали звук пощечины, а затем шаги Бекки, бежавшей в своих стоптанных башмаках на чердак. Она затворила за собою дверь и бросилась на постель.
   -- Я могла бы съесть хоть два пирога, -- в отчаянии проговорила она, -- но я не брала ни кусочка. Сама же кухарка съела его!
   Сара стояла посреди комнаты, стиснув зубы и сжав руки. Наконец мисс Минчин сошла вниз и все затихло.
   -- Злая, жестокая женщина! -- воскликнула Сара. -- Кухарка всегда наговаривает на Бекки. А она никогда не возьмет ничего чужого, несмотря на то, что иногда ест с голоду даже корки из мусорного ящика.
   Сара закрыла лицо руками и зарыдала. Эрменгарда окаменела от ужаса. Сара плачет! Сара, которую ничто не могло довести до слез! Что это с нею? А вдруг она... она?.. Страшная мысль промелькнула в уме доброй недогадливой Эрменгарды. Она соскочила с постели, подошла ощупью к столу, нашла спички и зажгла свечу.
   -- Сара, -- робко сказала она, с испугом глядя на нее. -- Ты не... Ты никогда не говорила мне... Я не хочу обидеть тебя... Ты тоже бываешь голодна?
   Саре было в эту минуту так тяжело, что она забыла свою обычную сдержанность.
   -- Да, бываю! -- воскликнула она. -- Я и теперь так голодна, что могла бы съесть даже тебя! А бедная Бекки еще голоднее меня.
   -- Господи! -- жалобно проговорила Эрменгарда. -- А я и не знала!
   -- Я не хотела, чтобы ты знала, -- сказала Сара. -- Ты тогда сочла бы меня за нищую. Я знаю, что похожа на нищую.
   -- Нет, нет, совсем не похожа! -- воскликнула Эрменгарда. -- Твое платье немножко странно, но ты не можешь быть похожа на нищую. У тебя совсем не такое лицо.
   -- Раз маленький мальчик подал мне милостыню, -- усмехнувшись, сказала Сара. -- Вот его сикспенс, -- прибавила она, вытащив надетую у нее на шее ленточку. -- Он не дал бы мне своего рождественского подарка, если бы я не была похожа на нищую.
   Вид сикспенса подействовал на девочек успокоительно, и они засмеялись, хоть у них были слезы на глазах.
   -- Какой же это мальчик дал тебе? -- спросила Эрменгарда.
   -- Милый маленький мальчик с толстыми ножками, -- ответила Сара. -- Это один из детей Монморанси -- тот, которого я называю Гюй Кларенс. Его детская была, наверное, набита битком рождественскими подарками и всевозможными сластями, а у меня, как он догадался, не было ничего.
   Эрменгарда вдруг вскочила с места. Слова Сары что-то напомнили ей.
   -- Ах, Сара! -- возбужденно воскликнула она. -- Как раз сегодня тетя прислала мне разных вкусных вещей. Я еще ничего не трогала, потому что очень наелась пудинга за обедом, да и не до того мне было после того, как я получила книги от папы. Тетя прислала всего-всего -- пирожков с мясом и с вареньем, тартинок с ветчиной, лепешек, апельсинов, конфет, шоколаду и бутылку слабого вина из красной смородины. Я проберусь назад в свою комнату и в одну минуту принесу сюда все.
   Сара схватила ее за руку.
   -- Ты думаешь, что тебе удастся сделать это? -- спросила она.
   -- Я знаю, что удастся, -- ответила Эрменгарда.
   Она подбежала к двери, осторожно приотворила ее и, высунув голову, прислушалась.
   -- Лампы потушены, -- сказала она, затворив дверь и подходя к Саре. -- Все спят. Я пойду тихо-тихо, так что никто не услышит.
   -- Эрми! -- воскликнула Сара, и глаза ее заблестели. -- Представим себе, что это званый вечер. И... разве ты не пригласишь заключенную в соседней камере?
   -- Да, да, постучи в стену. Тюремщик не услышит.
   Сара подошла к стене и постучала в нее четыре раза.
   -- Это значит: "Иди ко мне через потайной проход", -- объяснила она. -- "Мне нужно кое-что сообщить тебе".
   Бекки стукнула в ответ пять раз.
   -- Она идет, -- сказала Сара.
   Через секунду дверь отворилась и вошла Бекки. Глаза ее были красны, чепчик сбился набок. Увидав Эрменгарду, она растерялась и стала тереть себе лицо фартуком.
   -- Не бойся меня, Бекки! -- воскликнула Эрменгарда.
   -- Мисс Эрменгарда приглашает тебя на вечер, -- сказала Сара. -- Ее тетя прислала ей много хороших вещей, и она сейчас принесет их сюда.
   Это известие так взволновало Бекки, что чепчик чуть совсем не свалился у нее с головы.
   -- Хорошие вещи, мисс? -- спросила она. -- Хорошие для еды?
   -- Да, -- ответила Сара, -- и мы представим себе, что у нас званый вечер.
   -- И ты будешь есть, сколько захочешь, Бекки, -- прибавила Эрменгарда. -- Я в одну минуту вернусь.
   Она так спешила, что, выходя из комнаты, уронила свой красный платок. Никто не заметил этого. Бекки не помнила себя от радости.
   -- Я знаю, мисс, -- прошептала она, -- что вы попросили мисс Эрменгарду пригласить меня. И когда я думаю об этом, мне хочется плакать.
   Она подошла к Саре и остановилась, с обожанием смотря на нее. А глаза Сары блестели: ее воображение уже начинало работать. Здесь, на чердаке, в холодную ночь, после того, как ей пришлось так много ходить по грязным улицам, после того, как она видела голодные глаза маленькой нищей, которых не могла забыть, -- совершенно неожиданно, как по волшебству, оказалось возможным так великолепно закончить день!
   -- Нет, нет, плакать не нужно! -- сказала она, положив руку на плечо Бекки. -- Мы должны поскорее приняться за дело и накрывать на стол.
   -- Накрывать на стол, мисс? -- спросила Бекки, осматриваясь кругом. -- Да ведь у нас нет ничего.
   Сара тоже огляделась кругом.
   -- Пожалуй, что и так, -- усмехнувшись, сказала она и вдруг увидала платок Эрменгарды. -- Вот волшебная скатерть! -- воскликнула она. -- Мы постелем ее на стол; я знаю, что Эрменгарда не рассердится.
   Они выдвинули старый стол и накрыли его платком.
   Красный цвет оживил комнату, и она стала гораздо красивее.
   -- А теперь я поищу, не найдется ли чего-нибудь в моем старом дорожном сундуке, -- сказала Сара, -- где лежали мои вещи, когда я была принцессой.
   Она побежала в угол и опустилась на колени. Сундук поставили у нее в комнате, потому что для него не нашлось места внизу. Теперь в нем лежали разные ненужные вещи и тряпье; но Сара все-таки надеялась, что ей удастся отыскать что-нибудь подходящее. В уголке она увидала маленький сверток. Он был такой скромный на вид, что на него не обратили внимания и оставили его в сундуке. В нем оказалась дюжина носовых платков. Сара схватила их и разложила на красной скатерти.
   -- Это тарелки, -- сказала она, -- золотые тарелки. А это украшенные великолепной вышивкой салфетки. Их вышивали испанские монахини в своих монастырях.
   -- Неужели, мисс? -- прошептала Бекки.
   -- Ты можешь представить себе это. Если представишь хорошенько, то увидишь все.
   -- Да, понимаю, мисс, -- сказала Бекки и, когда Сара отошла к сундуку, решила попытаться и представить себе и золотые тарелки, и вышитые монахинями салфетки.
   Через минуту Сара, случайно оглянувшись, с изумлением взглянула на нее. Бекки стояла окодо стола, закрыв глаза и делая какие-то странные гримасы. Руки ее были опущены и крепко прижаты к бокам. Казалось, она старается поднять какую-то страшную тяжесть.
   -- Что с тобою, Бекки? -- воскликнула Сара. -- Что такое ты делаешь?
   Бекки вздрогнула и открыла глаза.
   -- Я старалась представить себе, мисс, -- ответила она. -- Я хотела увидать все так же, как вы. И я чуть не увидала, -- с довольной усмешкой прибавила она. -- Но это ужасно трудно.
   -- Да, потому что ты не привыкла, -- сказала Сара. -- Потом будет легче. Смотри!
   У нее в руках была старая шляпа с гирляндой цветов.
   -- Это цветы для украшения стола, -- сказала она. -- Чувствуешь, как хорошо вдруг запахло?.. Дай мне кружку и мыльницу с умывального стола, Бекки!
   Бекки почтительно подала их ей.
   -- Чем же они сделались, мисс? -- спросила она. -- Кажется, что они фарфоровые, но я знаю, что это не так.
   -- Это серебряный кубок, -- сказала Сара, обвивая цветами кружку, -- а это, -- прибавила она, положив в мыльницу несколько роз, -- это ваза из чистого алебастра с инкрустацией из драгоценных камней.
   -- Ах, как красиво! -- прошептала Бекки.
   -- Нужно бы еще что-нибудь для конфет, -- задумчиво проговорила Сара. -- А, знаю! -- воскликнула она, снова подбежав к сундуку.
   В нем лежал моток шерсти, завернутый в белую и пунцовую тонкую бумагу. Через минуту тарелочки из белой бумаги уже лежали на скатерти, а подсвечник был обвит пунцовой бумагой и украшен оставшимися цветами.
   Убрав стол, Сара сделала несколько шагов назад и взглянула на него; она совершенно ясно видела все, что представляла себе. Бекки, тоже полюбовавшись на накрытый стол, сказала, понизив голос:
   -- Здесь все еще Бастилия, мисс... или теперь это что-нибудь другое?
   -- Конечно, другое, -- сказала Сара. -- Совсем другое! Это пиршественная зала.
   -- Ах, батюшки! -- воскликнула Бекки. -- Простынная зала!
   И еще с большим изумлением стала оглядывать окружающее ее великолепие.
   -- Пиршественная зала, -- поправила ее Сара. -- Большая комната, где даются пиры. У нее сводчатый потолок, галерея для менестрелей и громадный камин, в котором пылают дубовые поленья. А по стенам горят смоляные факелы.
   -- Ах, батюшки! -- снова воскликнула Бекки.
   Дверь отворилась, и в комнату вошла Эрменгарда, с трудом таща большую корзину. Она вскрикнула от удивления. Так приятно было, выйдя из темноты, совершенно неожиданно увидать накрытый пунцовой скатертью стал, с белыми салфетками и украшенной цветами посудой.
   -- Ах, Сара! -- воскликнула Эрменгарда. -- Никто, кроме тебя, не сумел бы сделать это!
   -- Подождите, мисс Эрменгарда, -- сказала Бекки. -- Мисс Сара расскажет вам сначала, что это такое.
   И Сара описала все: золотые тарелки -- сводчатый потолок -- пылающие в камине поленья -- и смоляные факелы.
   Затем на столе появились вынутые из корзины пирожки, фрукты, конфеты и вино. Пир обещал быть на славу!
   -- Точно настоящий званый обед! -- воскликнула Эрменгарда.
   -- У королевы! -- прошептала Бекки.
   -- Знаешь что, Сара! -- сказала вдруг Эрменгарда. -- Представим себе, что ты принцесса и угощаешь нас.
   -- Ты здесь хозяйка, -- возразила Сара, -- и ты должна быть принцессой.
   -- Нет, я не могу, -- сказала Эрменгарда. -- Я слишком толста, и я не умею. Пожалуйста, будь принцессой сама.
   -- Ну, хорошо, -- согласилась Сара.
   Вдруг какая-то мысль пришла ей в голову, и она подбежала к камину.
   -- Здесь много ненужной бумаги и всякого хлама! -- воскликнула она. -- Бели зажечь его, то в продолжение нескольких минут у нас будет яркий огонь, и нам покажется, что камин в самом деле топится.
   Она взяла спички и подожгла бумагу. Яркое пламя осветило комнату.
   -- Как хорошо! -- воскликнула Сара.
   Она подошла к столу и движением руки пригласила Эрменгарду и Бекки следовать за собой.
   -- Прошу вас садиться, прекрасные дамы, -- сказала она. -- Мой благородный отец, король, уехал в дальнее путешествие и поручил мне пригласить вас на пир... Что же вы не начинаете, менестрели? Мы хотим послушать вас... Принцессы, -- торопливо объяснила она Эрменгарде и Бекки, -- всегда приглашали на пир менестрелей...
   Только что успели принцесса и ее гостьи взять по пирожку, как тотчас же вскочили и, побледнев, стали прислушиваться, смотря на дверь.
   Кто-то шел по лестнице. Ошибки быть не могло. Они узнали знакомые шаги и поняли, что пиру наступил конец.
   -- Это... хозяйка! -- задыхаясь, прошептала Бекки и уронила на пол свой пирожок.
   -- Да, -- сказала Сара, и глаза ее казались огромными на худеньком побледневшем лице. -- Мисс Минчин поймала нас.
   Мисс Минчин отворила дверь. Она тоже была бледна, но от гнева. Посмотрев на испуганные лица девочек, она перевела глаза сначала на пиршественный стол, а потом на догоравшую в камине бумагу.
   -- Я подозревала кое-что, -- сказала она, -- но этого я не ожидала. Лавиния была права.
   И так они узнали, что Лавиния выдала их. Мисс Минчин подошла к Бекки и дала ей пощечину во второй раз в этот злополучный день.
   -- Наглая тварь! -- воскликнула она. -- Вы завтра же утром оставите мой дом!
   Сара стояла спокойно, только глаза ее становились все больше, а лицо бледнее. Эрменгарда заплакала.
   -- Не отказывайте ей, мисс Минчин! -- сказала она. -- Тетя прислала мне вот эту корзину с лакомствами. Мы только... У нас был званый вечер.
   -- Да, я вижу, -- грозно проговорила мисс Минчин, -- с принцессой Сарой во главе... Я знаю, что эта ваша затея, -- сказала она, обернувшись к Саре. -- Эрменгарде никогда не пришла бы в голову такая мысль. И вы же, без сомнения, украсили стол этим тряпьем и обрывками бумаги?.. Ступайте в свою комнату!.. -- крикнула она Бекки, и та, закрыв лицо фартуком, проскользнула в дверь. Плечи ее вздрагивали.
   Наступила очередь Сары.
   -- Я поговорю с вами завтра, -- сказала мисс Минчин, -- но предупреждаю вас теперь же, что вы останетесь без завтрака, без обеда и без ужина.
   -- Я и сегодня не обедала и не ужинала, мисс Минчин, -- сказала Сара.
   -- Тем лучше. По крайней мере, в другой раз вы не позволите себе ничего подобного. Что же вы стоите?.. Убирайте все опять в корзину!
   И мисс Минчин начала сама сбрасывать в нее пирожки, конфеты, фрукты и тартинки.
   -- А это что такое? -- вдруг воскликнула она, увидав книги. -- Как могли вы, Эрменгарда, принести ваши хорошенькие, новые книги на этот грязный чердак? Возьмите их и ложитесь в постель. Вы останетесь завтра на целый день в своей комнате, и я напишу вашему папе. Что бы он сказал, если бы знал, где вы были сегодня вечером?
   В эту минуту на лице Сары появилось то спокойное, задумчивое выражение, которое так раздражало мисс Минчин.
   -- Что вы так смотрите на меня? -- гневно спросила она.
   -- Я думала, -- ответила Сара, как отвечала некоторое время тому назад на тот же вопрос.
   -- О чем же вы думали?
   Сара и теперь говорила не дерзко, а спокойно и грустно.
   -- Я думала, -- тихо проговорила она, -- о том, что сказал бы мой папа, если бы мог увидать меня здесь.
   Мисс Минчин пришла в страшную ярость и забылась так же, как и тогда в классе. Она бросилась к Саре и ударила ее.
   -- Дерзкая девчонка! -- воскликнула она. -- Как вы смеете?
   Она схватила книги, сбросила как попало в корзину со стола все, что оставалось на нем, сунула ее в руки Эрменгарде и, толкнув ее к двери, последовала за ней.
   -- Теперь вы можете думать сколько угодно, -- сказала она Саре. -- Ложитесь в постель сию же минуту!
   Она захлопнула дверь за собой и за бледной, спотыкавшейся под тяжестью корзины Эрменгардой, и Сара осталась одна.
   Прекрасный сон кончился. Последняя искорка погасла в камине; золотые тарелки, украшенные роскошной вышивкой салфетки и душистые гирлянды снова превратились в старые носовые платки, обрывки белой и красной бумаги и оборванные искусственные цветы; менестрели исчезли, и музыка смолкла. Эмили сидела, прислонившись к стене, и смотрела очень сурово. Сара подошла к ней и взяла ее в свои дрожащие руки.
   -- Никакого пира уже нет, Эмили, -- сказала она, -- и принцессы нет. Остались только две заключенные в Бастилии.
   Сара села и закрыла лицо руками.
   Не знаю, что бы случилось, если бы она оглянулась и посмотрела на окно. Во всяком случае эта глава была бы тогда написана совсем иначе. Если бы Сара взглянула на окно, то увидала бы в нем лицо Рам Дасса, глядевшего на нее, как в тот вечер, когда у нее была Эрменгарда.
   Но Сара не смотрела ни на что.. Она некоторое время сидела, закрыв лицо руками, а потом встала и тихо подошла к постели.
   -- Я не могу представить себе ничего, -- сказала она. -- Лягу лучше спать; может быть, увижу что-нибудь хорошее хоть во сне.
   Она вдруг почувствовала такую слабость -- должно быть, от голода, -- что должна была присесть на постель.
   -- Как хорошо, если бы в комнате горел веселый огонек, -- прошептала она, -- а около него стоял мягкий стул... и стол с горячим, горячим ужином... а постель была бы мягкая, с теплым одеялом и большими пуховыми подушками... и если бы... если бы... -- Сара закуталась в свое тоненькое одеяло, закрыла глаза и заснула.
  
   Сара так устала за день, что спала очень крепко. Она не проснулась бы и в том случае, если бы Мельхиседек вздумал выйти из норки со всей своей семьей и его сыновья и дочери начали бы со страшным писком прыгать, драться и играть.
   Но Сара спала недолго. Стук захлопнувшегося окна разбудил ее, хоть она и не знала, отчего проснулась. Окно стукнуло, когда Рам Дасс проскользнул из него на крышу и лег так, что ему была видна вся комната, а Сара не могла увидеть его.
   Сара проснулась, но лежала с закрытыми глазами. Ей хотелось спать и -- странно! -- было очень тепло и мягко лежать. Она даже не поверила, что проснулась: так хорошо бывало только во сне.
   -- Какой чудесный сон! -- прошептала она. -- Как мне хорошо! Я не хочу просыпаться.
   Да, это был, без сомнения, сон. Теплое, но легкое одеяло ее было как будто на гагачьем пуху, а когда она положила на него руку, ей показалось, что оно атласное. Пусть продолжается подольше этот сон -- не нужно просыпаться!
   Вдруг Сара услыхала звук, которого до сих пор не замечала. Он был похож на треск разгоравшегося угля.
   -- Я проснулась, -- жалобно проговорила Сара, -- теперь я уже не засну.
   Она открыла глаза и улыбнулась: то, что она увидала у себя в комнате, никогда не было и не могло быть здесь.
   --- Нет, я не проснулась, -- прошептала она, приподнимаясь на локте и осматриваясь кругом, -- я все еще сплю.
   В камине горел яркий веселый огонек; над ним кипел и бурлил маленький медный котелок; на полу лежал толстый пушистый пунцовый ковер; перед камином стоял мягкий стул, -- он был складной, -- а около него тоже складной столик с белой скатертью, на котором были расставлены покрытые крышками блюда, миска, чашка с блюдечком, чайник и лампа с розовым абажуром; на постели лежало новое теплое одеяло и атласное на пуху одеяльце для ног; около кровати висел хорошенький шелковый капотик на вате, на полу стояли туфли, на полке лежало несколько книг. Комната стала совершенно такой, какую представляла себе Сара в своих мечтах.
   Сара села и оперлась на руку; она дышала часто и отрывисто.
   -- Она не исчезает, -- дрожащим от волнения голосом проговорила она. -- Никогда, никогда не видела я такого сна!
   Сара боялась пошевелиться и некоторое время сидела неподвижно. Наконец она решилась сбросить одеяло и встать с постели.
   -- Я вижу во сне... что я встаю с постели, -- сказала она, прислушиваясь к своему голосу и оглядываясь кругом. -- Я сплю и вижу сон. Все эти вещи снятся мне, а я думаю, что они настоящие. Мне только кажется, что я вижу их!
   Она постояла немного и снова оглядела все.
   -- Не может быть, чтобы это было на самом деле, -- воскликнула она, -- а между тем все так похоже на настоящее!
   Она подошла к камину, опустилась на колени и протянула руки к огню, но от сильного жара тотчас же отдернула их.
   -- Если бы я видела огонь во сне, он бы не жегся! -- воскликнула Сара.
   Вскочив с колен, она дотронулась до стола, до блюд, до ковра и, подойдя к постели, потрогала одеяло. Потом она взяла мягкий стеганый на вате капотик, прижала его к груди и приложила к щекам.
   -- Он теплый! Он мягкий! -- тихо проговорила она. -- Он настоящий!
   Она накинула его на себя и надела туфли.
   -- Они тоже настоящие! Все здесь настоящее! -- воскликнула она. -- И я... я не сплю!
   Она подбежала к книгам и развернула лежавшую наверху. Что-то было написано на заглавном листе -- всего несколько слов.
   "Маленькой девочке на чердаке. От друга".
   Прочитав эту надпись, Сара положила голову на книгу и заплакала.
   -- Я не знаю, кто написал это, -- прошептала она, -- но кто-то заботится обо мне. У меня есть друг.
   Она взяла свечу и пошла к Бекки.
   -- Бекки! Бекки! -- крикнула она, подойдя к ее постели. -- Вставай!
   Бекки проснулась и, приподнявшись, с изумлением устремила глаза на чудное видение в роскошном пунцовом шелковом капотике. Это была принцесса Сара, совершенно такая же, какой была раньше!
   -- Пойдем, Бекки! -- сказала Сара. -- Пойдем скорее!
   Бекки была так испугана, что не могла произнести ни слова. Она встала и последовала за Сарой молча, широко открыв глаза и рот.
   Когда они вышли на площадку, Сара тихонько притворила дверь и ввела Бекки в свою теплую, ярко освещенную комнатку, такую хорошенькую теперь!
   -- Это все настоящее! Настоящее! -- воскликнула она. -- Я трогала все вещи. Волшебник приходил сюда, Бекки, пока мы спали, и сделал все это!
  

XVI
НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

   Можете себе представить, как счастливы были Сара и Бекки, как приятно было им сидеть перед камином и глядеть на яркое пламя, как весело осматривать вещи и восхищаться ими. На блюдах оказались сандвичи, тартинки и булочки, а в миске был горячий вкусный бульон. Бекки пила чай из кружки с умывального стола. Чай был великолепный, и потому незачем было представлять себе, что он не чай, а что-нибудь другое. Девочкам было тепло, они были сыты и счастливы. Сара так много жила воображением, что ничто, хотя бы самое необыкновенное и чудесное, не могло долго удивлять ее. Все казалось ей возможным.
   -- Я не знаю никого, кто мог бы сделать это, -- говорила она, -- но кто-то есть. И вот мы сидим в убранной им комнате, у затопленного им камина) Да, кто бы он ни был и где бы он ни был -- он мой друг, Бекки!
   Но нужно сознаться, что в то время, как они сидели у камина и ели разные вкусные вещи, им по временам становилось немножко страшно и они с опасением взглядывали друг на друга.
   -- А как вы думаете, мисс? -- шепнула в одну из таких минут Бекки. -- Как вы думаете, не может все это вдруг пропасть? Не лучше ли нам есть поскорее?
   И она торопливо засунула в рот сандвич. Если все это сон, то нечего заботиться о хороших манерах.
   -- Нет, не пропадет, -- сказала Сара. -- Я ем булочку и чувствую ее вкус. А во сне никогда не ешь по-настоящему. Кроме того, я щипала себя, и мне было больно, а когда я взяла в руки горячий уголь, то обожглась.
   Долго сидели девочки около камина. Наконец Сара взглянула на свою преобразившуюся постель.
   На ней было лишнее одеяло и лишняя подушка, которыми могла воспользоваться Бекки. И скоро в соседней комнате было устроено такое великолепное ложе, о котором никогда и не грезилось Бекки.
   Уходя от Сары, Бекки остановилась около двери и, обернувшись, с восхищением оглядела все.
   -- Если ничего этого не будет здесь утром, мисс, -- сказала она, -- оно во всяком случае было здесь вечером. Я никогда не забуду того, что здесь было. -- Она взглянула на каждую вещь в отдельности, как бы стараясь запечатлеть все как можно лучше в памяти. -- Огонь был здесь, -- и она указала на камин, -- стол стоял перед ним. Лампа была вот тут, и свет казался розовым. На вашей постели, мисс, лежало атласное одеяло, а на полу -- теплый ковер, и все было великолепно! -- Она остановилась на минуту и положила руку на живот. -- А здесь был суп, и чай, и сандвичи, и булочки -- все было здесь! -- И приведя это последнее доказательство того, что все было настоящее, она ушла.
   В школе, как и в кухне, какими-то неведомыми путями узнается все. Утром все уже знали, что Сара в опале, что Эрменгарда наказана и что Бекки не отказали от места сегодня же утром только потому, что трудно было найти сразу служанку, которая согласилась бы работать с утра до вечера за несколько шиллингов в неделю. А старшие ученицы отлично понимали, почему мисс Минчин не выгнала из дому Сару.
   -- Сара Кру так быстро растет и так много учится, -- сказала Джесси Лавинии, -- что мисс Минчин скоро сделает ее учительницей -- и, конечно, даровой. Нехорошо было с твоей стороны, Лавви, говорить мисс Минчин, что они устроили пир на чердаке. Откуда ты узнала это?
   -- От Лотти. Она еще мала и не понимает, что можно сказать и чего нельзя. А если я передала это мисс Минчин, то тут нет ничего дурного. Я только исполнила свой долг. Ведь Сара Кру устроила все это тайком, она обманывала.
   -- Что же они делали, когда к ним вошла мисс Минчин?
   -- Представляли себе какую-то глупость. Эрменгарда принесла на чердак закуски и лакомства и угощала Сару и Бекки. Нас она никогда не угощает. Мне, конечно, не нужны ее лакомства, но неприлично с ее стороны угощать служанок на чердаке. Очень возможно, что мисс Минчин выгонит Сару, несмотря на то, что та нужна ей как учительница!
   -- А куда же она пойдет, если мисс Минчин выгонит ее? -- с некоторой тревогой спросила Джесси.
   -- Почем я знаю? -- отрезала Лавиния. -- Интересно, какой вид будет у нее сегодня, когда она придет давать французский урок? Должно быть, она будет очень сконфужена после того, что случилось. И мисс Минчин строго наказала ее. Вчера она не обедала, а сегодня останется без завтрака, без обеда и без ужина.
   Джесси была не злая, а только бесхарактерная девочка, находившаяся под влиянием Лавинии.
   -- По-моему, это ужасно! -- воскликнула она. -- Мисс Минчин не имеет права морить ее голодом!
   Когда Сара сошла утром в кухню, кухарка и остальные служанки вопросительно взглянули на нее; но она быстро прошла мимо них. Она проспала сегодня; проспала и Бекки. А потому они обе торопливо сошли вниз, не успев повидаться и поговорить друг с другом.
   Сара вошла в судомойную. Бекки изо всей силы чистила котел и тихонько мурлыкала что-то. Лицо ее так и сияло.
   -- Оно было у меня на постели, мисс, когда я проснулась, -- возбужденно прошептала она, -- то есть одеяло. Оно было такое же настоящее, как вечером.
   -- И мое тоже, -- сказала Сара. -- В моей комнате все осталось, как было. Одеваясь, я съела несколько оставшихся от ужина сандвичей.
   -- Ах, батюшки, батюшки! -- восторженно зашептала Бекки и тотчас же уткнула голову в котел, потому что в судомойную вошла кухарка.
   Мисс Минчин рассчитывала, как и Лавиния, что Сара будет сконфужена и убита. Ее всегда раздражало, что никакое самое строгое наказание не пугало Сару и не доводило до слез. Когда ей делали выговор, она стояла молча, вежливо и серьезно выслушивая его; когда ее наказывали, она исполняла лишнюю работу или оставалась без обеда, не жалуясь и ничем не выказывая своего неудовольствия. Уже одно то, что она никогда не отвечала дерзко, было, по мнению мисс Минчин, само по себе дерзостью. Но теперь Сара, наверное, смирится. Вчера она не обедала и не ужинала, а сегодня, как ей известно, не будет есть ничего. Это, без сомнения, сломит ее упорство, и она сойдет вниз бледная, с заплаканными глазами.
   В этот день мисс Минчин увидала в первый раз Сару, когда та пришла в класс давать младшим воспитанницам урок французского языка. И к ее величайшему изумлению, Сара вошла веселая, румяная, улыбающаяся. Ничего подобного мисс Минчин не ожидала. Она даже почувствовала себя оскорбленной. Что это за странная девочка! Как может она быть такой веселой?
   И она тотчас же подозвала к себе Сару.
   -- Вы как будто не сознаете, что вы наказаны, -- оказала она. -- Неужели у вас до такой степени зачерствело сердце?
   Если ребенок хорошо поужинал и спокойно спал в теплой комнате на мягкой постели; если он заснул среди волшебной сказки, а проснувшись, убедился, что эта сказка -- действительность, он не может чувствовать себя несчастным. И ему невозможно скрыть это: его выдает выражение глаз. И когда Сара подняла глаза и взглянула на мисс Минчин, та увидала, какая радость светится в них.
   -- Извините, мисс Минчин, -- вежливо ответила Сара, -- я знаю, что я наказана.
   -- Так постарайтесь не забывать этого и не смотреть так, как будто с вами случилось что-то необыкновенно приятное. И помните, что вы останетесь сегодня без завтрака, без обеда и без ужина.
   -- Да, я помню, мисс Минчин, -- сказала Сара. "Как трудно было бы мне перенести это наказание, -- подумала она, -- если бы волшебник не пришел ко мне на помощь так вовремя!"
   -- Не может быть, чтобы она была очень голодна, -- шепнула Лавиния Джесси. -- Посмотри на нее. Впрочем, она, может быть, представляет себе, что отлично позавтракала, -- с презрительной усмешкой прибавила она.
   -- Она непохожа на других, -- сказала Джесси, смотря на Сару. -- Иногда я немножко боюсь ее.
   -- Какой вздор! -- оборвала ее Лавиния.
   Весь этот день у Сары было сияющее лицо и румянец на щеках. Служанки перешептывались, с изумлением глядя на нее, а маленькие голубые глазки мисс Амелии выражали полнейшее недоумение. Она положительно не понимала, как можно казаться такой счастливой, находясь под высочайшей опалой. Впрочем, это было очень похоже на Сару. Она, должно быть, решила терпеливо перенести наказание.
   А Сара, раздумывая о чудесном превращении своей комнаты, пришла к заключению, что нужно сохранить это в тайне. Если мисс Минчин вздумает еще раз прийти на чердак, то все, конечно, откроется. Но едва ли она придет, если только у нее не появится подозрение. За Эрменгардой и Лотти будут зорко следить, и они довольно долго не осмелятся покидать вечером свои спальни. Впрочем, Эрменгарде можно рассказать все и только попросить ее не говорить никому. И Лотти попросить о том же, если она, сверх ожидания, придет на чердак. "Но что бы ни случилось, -- повторяла себе Сара весь день, -- что бы ни случилось, я знаю теперь, что на свете есть очень, очень добрый человек и что он мой друг. Если я даже никогда не узнаю, кто это, если мне не удастся поблагодарить его, я все-таки не буду чувствовать себя такой одинокой, как прежде".
   Погода в этот день была еще хуже, чем накануне, -- еще сырее и холоднее. Сару часто посылали то за тем, то за другим, а кухарка, зная, что она в немилости, была с ней еще грубее и требовательнее обыкновенного. Но что значило все это после того, что случилось накануне! Сара хорошо поужинала вечером, поела сандвичей утром, знала, что будет спать в теплой комнате, на мягкой постели, и если даже проголодается к вечеру, то все-таки сможет протерпеть до утра. А утром ей во всяком случае дадут позавтракать.
   Ее долго в этот день продержали за работой, а потом мисс Минчин велела ей идти в класс и заниматься до десяти часов. Но Сара засиделась за своими книжками еще позднее.
   Когда она поднялась по лестнице и остановилась около своей двери, сердце ее тревожно забилось.
   "Может быть, там теперь уже нет ничего, -- подумала она, стараясь не падать духом. -- Может быть, все это было дано мне только на одну ночь".
   Сара распахнула дверь и вошла. А войдя, она облегченно вздохнула и, затворив дверь, прислонилась к ней и огляделась кругом.
   Волшебник опять приходил сюда. Камин был затоплен и горел как будто еще ярче и веселее, чем накануне. Много новых вещей появилось в комнате, и она до того изменилась, что Сара протерла себе глаза. На столике снова стоял горячий ужин -- на этот раз были тарелки и чашка и для Бекки. Все некрасивое в комнате было по возможности скрыто. На растрескавшейся каминной доске лежал кусок яркой вышивки и стояли вазы и статуэтки; красивые материи были прибиты к грязным стенам, а на полу лежало несколько больших, мягких подушек, которые могли служить сиденьями. Деревянный сундук, стоявший в комнате Сары, был покрыт ковром, на нем лежали подушки, и он превратился в хорошенький диван.
   Сара тихо отошла от двери, а потом села и стала осматривать все.
   -- Я живу теперь, как в волшебной сказке! -- сказала она. -- Мне кажется, я могу пожелать чего угодно, и все тотчас же явится!
   Она встала и постучала к Бекки.
   Войдя к Саре, Бекки от изумления едва удержалась на ногах и в первую минуту не могла произнести ни слова.
   -- Ах, батюшки! -- наконец, задыхаясь, проговорила она. -- Ах, батюшки!
   Вечером Бекки сидела перед камином на подушке и пила чай из своей собственной чашки.
   На постели Сары оказались новые пуховые подушки и новый матрац. Те же, которые были у нее в прошлую ночь, лежали теперь у Бекки.
   -- Откуда все это является, мисс? -- воскликнула Бекки. -- Господи, помилуй! Кто же делает все это?
   -- Не знаю, -- ответила Сара, -- и не желаю узнавать. Такая таинственность нравится мне гораздо больше. Жаль только одного, что я не могу поблагодарить моего друга- волшебника.
   А волшебная сказка продолжалась. Почти каждый день в комнате Сары появлялось что-нибудь новенькое, и скоро она стала неузнаваема. Стены с обвалившейся штукатуркой совсем исчезли под чудными яркими тканями и картинами, а над сундуком-диваном была прибита полочка, на которой лежало несколько книг. Все было так удобно и красиво, что больше уже ничего, казалось, не оставалось желать.
   Когда Сара сходила утром вниз, остатки ужина были на столе; а возвращаясь к себе вечером, она знала, что волшебник уже унес их и поставил на стол свежий ужин. Мисс Минчин была так же резка и сурова с Сарой, как всегда; служанки обращались с ней по-прежнему грубо; ее посылали то туда, то сюда во всякую погоду и часто бранили; с Эрменгардой и Лотти ей не давали сказать ни слова; Лавиния презрительно фыркала, смотря на ее совсем истрепавшееся платье, а другие девочки с любопытством оглядывали ее, когда она приходила в класс. Но что значило все это для Сары, жившей в чудной волшебной сказке! Иногда, выслушивая выговор, она едва удерживалась от улыбки.
   "Бели бы они знали! -- думала она. -- Если бы они только знали!"
   Приходя домой после долгой, утомительной ходьбы по грязным улицам, усталая, измокшая, голодная Сара знала, что найдет в своей комнате и затопленный камин, и ужин. И это поддерживало ее. Через некоторое время она немного пополнела, на щеках у нее появился румянец и глаза уже не казались такими огромными, как прежде.
   -- Сара Кру удивительно поздоровела, -- сказала раз мисс Минчин своей сестре таким тоном, как будто считала это за личную для себя обиду.
   -- Да, она пополнела, -- ответила бедная глупенькая мисс Амелия. -- А перед этим она была очень похожа на умирающую от голода ворону.
   -- Умирающую от голода! -- гневно воскликнула мисс Минчин. -- С какой стати ей казаться умирающей от голода? Ее кормят хорошо.
   -- Д-да, конечно, -- робко согласилась мисс Амелия, видя, что ее замечание было, как всегда, сделано совсем некстати.
   -- Очень неприятно видеть подобную вещь в девочке ее лет, -- сказала мисс Минчин, не удостаивая выразиться яснее.
   -- Какую вещь? -- решилась спросить мисс Амелия.
   -- Ее манеру держать себя, такую заносчивую и вызывающую, -- с досадой ответила мисс Минчин. Она знала, что в раздражавшей ее манере Сары не было ничего заносчивого и вызывающего, но не нашла сразу подходящего слова. -- Всякого другого ребенка сломила бы та... та перемена, которую, ей пришлось испытать. Но на нее это как будто совсем не подействовало, она держит себя, как... как если бы была принцессой.
   -- А помнишь, -- воскликнула мисс Амелия, -- что она сказала тебе раз в классе? Она сказала: "Я думала о том, что бы вы сделали, мисс Минчин, если бы..."
   -- Нет, не помню, -- прервала ее мисс Минчин. -- Не говори глупостей.
   Но она отлично помнила слова Сары.
   Бекки тоже поздоровела и пополнела. Да и немудрено. И она имела свою долю в волшебной сказке. У нее было теперь два матраца, две подушки и теплое одеяло; она каждый вечер ужинала и сидела на подушках около камина. Бастилия исчезла, и заключенных больше не было. На чердаке жили теперь среди окружающих их чудес две счастливые девочки.
   Иногда Сара читала что-нибудь вслух из своих книг, иногда сидела, ничего не делая, и смотрела на огонь. Она думала о своем неизвестном друге, которого ей очень хотелось увидать и поблагодарить
   Через некоторое время произошло еще одно удивительное событие. Посыльный позвонил во входную дверь и принес несколько свертков. На них крупными буквами было написано: "Девочке, живущей на чердаке, направо от входа".
   Сара отворила посыльному дверь и взяла у него вещи. Она положила два самых больших свертка на стол в передней и прочитала надпись. Мисс Минчин, сходившая в это время с лестницы, увидала ее.
   -- Отнесите вещи той молодой леди, которой они присланы, -- строго сказала она. -- Что вы так смотрите на них?
   -- Они присланы мне, -- спокойно ответила Сара.
   -- Вам? -- воскликнула мисс Минчин. -- Кто же прислал их вам?
   -- Я не знаю, кто прислал их, -- сказала Сара, -- но они адресованы мне. Я сплю на чердаке, направо от входа. Комната Бекки -- налево.
   Мисс Минчин подошла к столу и прочитала надпись.
   -- Что лежит в этих свертках? :- спросила она.
   -- Не знаю, -- ответила Сара.
   -- Разверните их, -- приказала мисс Минчин.
   Сара развернула свертки. В них оказались разные принадлежности туалета: чулки, башмаки, перчатки, изящное платьице из мягкой шерстяной материи, шляпа и зонтик. Вещи были хорошие и дорогие. На пришпиленной к платью бумажке было написано: "Просят носить все это каждый день. Когда вещи износятся, их заменят новыми".
   Мисс Минчин была поражена. Неужели она ошиблась и у девочки, которую она считала нищей, есть богатый покровитель? Может быть, у нее есть родственник, о котором поверенный капитана Кру не слыхал? Этот родственник узнал, где она живет, и решил позаботиться о ней таким таинственным и странным образом? Родственники бывают иногда большие оригиналы, в особенности богатые дяди-холостяки, которые не желают держать детей у себя в доме и предпочитают заботиться о них издалека. Это по большей части очень вспыльчивые и обидчивые люди. Будет в высшей степени неприятно, если у Сары найдется такой родственник и если он узнает, в каких лохмотьях она ходила, как много работала и как голодала. Мисс Минчин растерялась и искоса взглянула на Сару.
   -- Кто-то, по-видимому, принимает в вас участие, -- сказала она так ласково, как не говорила с Сарой со дня смерти ее отца. -- Так как эти вещи присланы вам и их обещают заменить новыми, когда они износятся, то вы можете надеть их теперь же. Когда оденетесь, приходите в класс и учите уроки там. Сегодня вас никуда не пошлют.
   Через полчаса дверь в класс отворилась и вошла Сара. Все девочки с изумлением устремили на нее глаза.
   -- Господи! -- шепнула Джесси, толкнув локтем Лавинию. -- Посмотри на принцессу Сару!
   Лавиния взглянула на нее и покраснела от досады.
   Да, это была принцесса Сара в хорошеньком шерстяном платье; волосы ее были перевязаны лентой.
   -- Может быть, она получила наследство, -- снова шепнула Джесси. -- Мне всегда казалось, что с ней должно случиться что-нибудь необыкновенное. Она такая странная.
   -- Уж не появились ли снова на сцену алмазные россыпи? -- насмешливо заметила Лавиния. -- Да не вытаращивай же так на нее глаза -- это глупо!
   -- Сядь на свое место, Сара, -- сказала мисс Минчин.
   И в то время, как все девочки с изумлением смотрели на Сару, даже не стараясь скрыть волнение и любопытство, она села на свое прежнее почетное место и развернула книги.
   Вечером, поужинав в своей комнате вместе с Бекки, Сара некоторое время сидела молча и смотрела на огонь.
   -- Вы придумываете что-нибудь, мисс? -- спросила Бекки.
   Когда Сара задумчиво смотрела на огонь, это почти всегда означало, что она выдумывает какую-нибудь новую историю или сказку. Но на этот раз ее мысли были заняты не тем.
   -- Нет, -- сказала она, покачав головой, -- я думаю о другом.
   Бекки почтительно смотрела на нее. Она относилась с благоговением ко всему, что делала и говорила Сари.
   -- Я думаю о моем друге, -- объяснила Сара. -- Если ему не хочется, чтобы я знала, кто он, то было бы нехорошо с моей стороны стараться узнавать это. Но я очень бы желала поблагодарить его и сказать ему, какой счастливой он сделал меня. Доброму человеку всегда приятно узнать, что он сделал кого-нибудь счастливым. Для него это приятнее благодарности. Хорошо бы... придумать...
   Она внезапно остановилась: взгляд ее упал иа шкатулку, которая появилась в комнате всего два дня тому назад. В ней лежали письменные принадлежности: бумага, конверты, перья, чернила.
   -- Как это не пришло мне в голову раньше! -- воскликнула Сара и, вынув лист почтовой бумаги, села к столу.
   -- Я напишу ему, -- весело сказала она, -- и оставлю письмо на столе. Тот, кто уносит посуду, возьмет, наверное, и письмо. Я не буду расспрашивать моего друга ни о чем и только поблагодарю его. Не может быть, чтобы это было неприятно ему.
   И Сара начала писать:
  
   "Надеюсь, вы не рассердитесь на меня за то, что я пишу вам, несмотря на ваше желание не открывать своего имени. Пожалуйста, не думайте, что я хочу разузнать что-нибудь; мне только хочется поблагодарить вас за вашу доброту ко мне, за то, что все изменилось вокруг меня, как по волшебству. Я так благодарна вам и так счастлива -- и Бекки тоже. Нам обеим все это кажется чудом, и мы восхищаемся всем. Мы были так одиноки, так зябли и голодали, а теперь -- подумайте только, как много сделали вы для нас! И я не могу не сказать вам: благодарю вас -- благодарю вас -- благодарю вас!

Девочка, живущая на чердаке".

   Утром Сара оставила письмо на столе, а вечером его уже не было: оно исчезло вместе с посудой. Итак, она узнала, что ее друг-волшебник получил письмо, и была очень довольна.
   Поужинав, Сара взяла одну из своих книг и стала читать вслух для Бекки. Вдруг какой-то звук около окна привлек их внимание.
   -- Там кто-то есть, мисс, -- несколько тревожно проговорила Бекки.
   -- Да, -- сказала Сара, прислушиваясь. -- Похоже, как будто кошка царапается в окно.
   Она встала и подошла к окну. Звук действительно походил на царапанье. Не обезьяна ли это, уже прибегавшая раз к ней в комнату? И сегодня она видела, как та, сидя на столе, грустно смотрела из окна соседнего чердака.
   -- Это, наверное, обезьяна! -- прошептала Сара. -- Я бы желала, чтобы это была она.
   Сара встала на стул и, тихонько приотворив окно, выглянула из него. На крыше лежал снег -- он шел целый день, -- а на снегу, около окна, сидела, съежившись, обезьяна. Когда она увидала Сару, черная мордочка ее жалобно сморщилась.
   -- Это обезьяна, -- сказала Сара. -- Она убежала с соседнего чердака и пришла к нам, на огонек.
   Бекки тоже подошла к окну.
   -- Вы впустите ее сюда, мисс? -- спросила она.
   -- Конечно, впущу, -- весело ответила Сара. -- На дворе холодно, а обезьяны привыкли к теплу. Я постараюсь заманить ее сюда.
   Она открыла окно и, протянув руку, стала ласково звать обезьяну.
   -- Иди сюда, -- говорила она, -- я не сделаю тебе ничего дурного.
   И обезьяна как будто поняла ее. Она не убежала и позволила Саре внести себя в комнату. А потом она свернулась у нее на руках и, захватив прядь ее волос, посмотрела на нее.
   -- Какая милая, милая обезьянка! -- воскликнула Сара, целуя ее смешную головку и садясь к камину. -- Ах, как я люблю маленьких животных!
   Обезьяна была очень рада, что ее поднесли к огню. Сидя на руках у Сары, она с любопытством оглядела Бекки и, по-видимому, осталась довольна осмотром.
   -- Какая она безобразная, мисс! -- заметила Бекки.
   -- Да, она похожа на очень некрасивого ребенка, -- сказала Сара. -- Но хорошо, что ты не ребенок, обезьянка. Твоя мама не могла бы гордиться тобою, и никто не осмелился бы сказать, что ты похожа на кого-нибудь из своих родственников.
   Она прислонилась к спинке стула и задумалась.
   -- Может быть, ей неприятно, что она такая некрасивая, -- сказала она, -- и это постоянно лежит у нее на душе... Есть у тебя душа, обезьянка?
   Но обезьянка только подняла свою маленькую ручку и почесала себе голову.
   -- Что вы будете делать с нею, мисс? -- спросила Бекки.
   -- Я положу ее спать на мою постель, а утром отнесу индийскому джентльмену, -- ответила Сара. -- Мне будет очень жаль расставаться с тобой, обезьянка, но делать нечего. Ты должна любить больше всех ту семью, в которой живешь, а я не принадлежу к ней.
   Ложась в постель, Сара устроила у себя в ногах теплое гнездышко для обезьяны, и та заснула, по-видимому, очень довольная своим помещением.
  

XVII
"ЭТО ОНА!"

   На другой день трое детей Монморанси сидели в библиотеке индийского джентльмена и старались по мере сил развлекать его. Он сам пригласил их. В этот день должен был вернуться из путешествия м-р Кармикел, и он с нетерпением ждал его.
   М-р Кармикел пробыл в отсутствии гораздо дольше, чем ожидал. Приехав в Москву, он долго не мог найти удочеривших девочку русских, а когда ему, наконец, удалось напасть на их следы, оказалось, что они уехали. И ему пришлось остаться в Москве и ждать их возвращения.
   М-р Кэррисфард сидел в своем покойном кресле. Дженет, которую он любил больше остальных детей, поместилась около него на полу, а Нора сидела на табуретке. Перед камином лежала тигровая шкура. Дональд уселся верхом на голову тигра и прыгал на ней, воображая, что едет куда- то. И нужно сознаться, что он ехал довольно шумно.
   -- Не кричи же так, Дональд! -- остановила его Дженет. -- Когда приходишь развлекать больного, нельзя развлекать его, крича во все горло. Такое развлечение слишком шумно -- правда, м-р Кэррисфард?
   -- Нет, ничего, -- ответил он, потрепав ее по плечу. -- Это отвлекает меня от мыслей.
   -- Хорошо, я буду сидеть тихо-тихо! -- закричал Дональд. -- Мы все будем тихи, как мышки!
   -- Мыши так не шумят, -- заметила Дженет.
   -- Одна мышь не может, а много мышей могут, -- возразил Дональд. -- Тысяча мышей может.
   -- Не думаю, чтобы и пятьдесят тысяч могли, -- строго сказала Дженет. -- А мы должны быть тихи, как одна мышка.
   М-р Кэррисфард засмеялся и снова потрепал ее по плечу.
   -- Папа теперь уже скоро приедет, -- сказала она. -- Не поговорить ли нам о пропавшей девочке?
   -- В настоящую минуту я и не могу говорить ни о чем другом, -- ответил индийский джентльмен.
   -- Мы так любим ее, -- сказала Нора. -- Мы называем ее "неволшебная принцесса".
   -- Почему же это? -- спросил м-р Кэррисфард.
   -- Потому, -- ответила Дженет, -- что она, хоть и не волшебница, но будет богата, как принцесса в волшебной сказке. Сначала мы называли ее волшебной принцессой, но это подходило к ней меньше.
   -- А правда ли, -- спросила Нора, -- что ее папа отдал все свои деньги другу, у которого были алмазные россыпи, а потом друг убежал? Он думал, что все деньги пропадут и считал себя вором?
   -- Но ведь на самом деле он не был вором? -- заметила Дженет.
   -- Нет, не был, -- сказал м-р Кэррисфард, взяв ее за руку.
   -- Мне так жаль этого друга, -- продолжала Дженет. -- Ведь он не виноват. Как он должно быть, мучился, бедный!
   -- Ты сообразительная девочка, -- сказал м-р Кэррисфард, сжимая ее руку.
   -- А рассказывали вы м-ру Кэррисфарду, -- крикнул Дональд, -- про бедную-девочку-но-не-нищую? Говорили вы ему, что она стала хорошо одеваться? Должно быть, и она пропадала, а теперь кто-нибудь нашел ее.
   -- Кэб! -- воскликнула Дженет. -- Он остановился у подъезда. Это папа!
   Дети бросились к окнам.
   -- Да, это папа! -- объявил Дональд. -- Но никакой девочки с ним нет.
   Маленькие Монморанси в одно мгновение исчезли из комнаты и сбежали вниз по лестнице. Так они всегда встречали отца. Слышно было, как они прыгали в передней, хлопали в ладоши и целовали своего папу.
   М-р Кэррисфард пытался встать, но снова упал в кресло.
   -- Не могу, -- прошептал он. -- У меня совсем нет сил!
   -- Нет, дети, -- послышался голос м-ра Кармикела. -- Приходите через некоторое время, а теперь мне нужно поговорить с м-ром Кэррисфардом. Ступайте к Рам Дассу и поиграйте с ним.
   Дверь отворилась, и вошел м-р Кармикел. Он был как будто еще румянее обыкновенного и внес в комнату атмосферу свежести и здоровья. Но глаза его глядели грустно и тревожно, когда он пожимал руку больного.
   -- Ну, что же? -- нетерпеливо спросил м-р Кэррисфард. -- Девочка, которую удочерили русские...
   -- Не та, которую мы ищем, -- докончил м-р Кармикел. -- Она гораздо моложе дочери капитана Кру. Ее зовут Эмилией Кэрью. Я видел ее и говорил с нею. Русские дали мне все нужные сведения.
   Итак, снова неудача! Рука м-ра Кэррисфарда безжизненно упала на колени, и он с отчаянием взглянул на своего приятеля.
   -- Значит, нужно начинать поиски сначала, -- сказал он, -- вот и все. Садитесь, пожалуйста.
   М-р Кармикел сел. Он любил этого больного несчастного человека. Сам он обладал таким прекрасным здоровьем и был так счастлив в своей веселой и любящей семье, что не мог не относиться с состраданием к горю и болезни. Если бы в этом доме раздавался хоть один звонкий детский голосок, он не казался бы таким печальным, как теперь. Бедный м-р Кэррисфард! Как мучительна, должно быть, эта постоянная гнетущая мысль о том, что дочь его друга брошена на произвол судьбы, и по его вине!
   -- Полно, полно! -- сказал м-р Кармикел, -- Мы найдем ее.
   -- Нужно приняться за поиски немедленно, -- взволнованно проговорил м-р Кэррисфард. -- Не придумали ли вы чего-нибудь?
   М-р Кармикел встал и начал ходить взад и вперед по комнате.
   -- Да, кое-что придумал, -- ответил он, -- но не знаю, выйдет ли из этого толк. Мне пришла в голову одна мысль, когда я ехал из Дувра.
   -- Какая?
   -- Мы все время искали девочку в парижских школах. Попробуем поискать ее в лондонских. Вот к какому заключению я пришел.
   -- В Лондоне много школ, -- сказал м-р Кэррисфард. -- Да и здесь, рядом, есть школа.
   -- С нее мы и начнем, так как она ближе всех, -- решил м-р Кармикел.
   -- В этой школе живет девочка, интересующая меня, -- сказал м-р Кэррисфард, -- но она не воспитанница, а что-то вроде служанки. Она такая бедная и заброшенная!
   В эту минуту Рам Дасс вошел в комнату и почтительно поклонился.
   -- Саиб, -- сказал он, подняв свои блестящие черные глаза, -- пришла та самая девочка, которую жалеет саиб. Обезьяна опять прибежала к ней по крыше, и она принесла ее. Я сказал девочке, чтобы она подождала. Мне пришло в голову, что, может быть, саибу захочется увидать ее и поговорить с ней.
   -- Что это за девочка? -- спросил м-р Кармикел.
   -- Служанка в соседней школе -- та самая, о которой я только что говорил, -- ответил м-р Кэррисфард и сказал, обращаясь к Рам Дассу: -- Да, я желаю ее видеть; попросите ее сюда... Во время вашего отсутствия, Кармикел, -- прибавил он, -- мне было очень тяжело и время тянулось для меня страшно медленно. Рам Дасс рассказал мне про эту бедную девочку, про лишения, которые она выносит, и мы придумали сообща очень романический план помочь ей. Но без Рам Дасса этот план едва ли удался бы.
   Сара вошла в комнату, держа на руках обезьяну, которая прижалась к ней и мурлыкала что-то, не имея, по- видимому, ни малейшего желания расстаться с ней.
   -- Ваша обезьяна опять прибежала вчера вечером к моему окну, -- сказала Сара. -- Я взяла ее к себе, потому что на дворе было очень холодно. Я принесла бы ее еще вчера, если бы не было слишком поздно. Так как вы нездоровы, то я не хотела тревожить вас.
   Индийский джентльмен с интересом и участием смотрел на нее.
   -- Это было очень внимательно с вашей стороны, -- сказал он.
   Сара взглянула на Рам Дасса, стоявшего около двери.
   -- Могу я отдать обезьяну ласкару? -- спросила она.
   -- Почему вы знаете, что он ласкар? -- слегка улыбнувшись, спросил в свою очередь индийский джентльмен.
   -- Я знаю ласкаров, -- ответила Сара, передавая Рам Дассу обезьяну, которой это, по-видимому, было не особенно приятно. -- Я родилась в Индии.
   М-р Кэррисфард вдруг выпрямился, и лицо его так изменилось, что Сара в первую минуту даже испугалась.
   -- Вы родились в Индии? -- воскликнул он. -- Подите сюда, -- и он протянул руку.
   Сара подошла к нему и остановилась, с удивлением смотря на него. Что такое с ним?
   -- Вы живете рядом? -- спросил он.
   -- Да, в семинарии мисс Минчин.
   -- Но вы не принадлежите к числу воспитанниц?
   Грустная улыбка промелькнула на губах Сары.
   -- Я и сама не знаю, что я такое, -- после минутного колебания ответила она.
   -- Почему же так?
   -- Сначала я поступила в школу как воспитанница, а теперь...
   -- Значит, вы были воспитанницей? А теперь?..
   Грустная усмешка снова показалась на губах Сары.
   -- А теперь я живу на чердаке, рядом с судомойкой, -- ответила она. -- Кухарка посылает меня за покупками, и я делаю все, что она велит мне. Кроме того, я занимаюсь с меньшими воспитанницами.
   -- Расспросите ее, Кармикел, -- сказал м-р Кэррисфард и откинулся на спинку кресла, как бы почувствовав внезапную слабость. -- Я не могу.
   М-р Кармикел умел разговаривать с детьми. И Сара заметила это, когда он обратился к ней и ласково спросил-
   -- Итак, сначала вы были воспитанницей, дитя мое! Когда же это было?
   -- Когда папа привез меня в школу.
   -- А где ваш папа теперь?
   -- Он умер, -- ответила Сара. -- Он потерял все свое состояние и не оставил мне ничего. Некому было заботиться обо мне и платить за меня мисс Минчин.
   -- Кармикел! -- воскликнул индийский джентльмен. -- Кармикел!
   -- Не пугайте ее, -- шепнул ему м-р Кармикел и, снова обратившись к Саре, сказал: -- И тогда вам дали комнату на чердаке и сделали вас служанкой?
   -- Некому было заботиться обо мне, -- повторила Сара. -- Я осталась одна на свете.
   -- Отчего потерял ваш отец свое состояние? -- вдруг спросил индийский джентльмен.
   -- Он не сам потерял его, -- ответила Сара, удивленная этими расспросами. -- У него был друг, которого он любил -- очень любил. Этому другу он и отдал свои деньги. Он слишком верил своему другу.
   -- Но ведь его друг, может быть, и не хотел разорять его, -- прерывающимся от волнения голосом сказал индийский джентльмен. -- Это могло случиться не по его вине.
   Сара не знала, как сурово звучал ее голос, когда она заговорила; если бы она знала это, то, может быть, постаралась бы смягчить его ради индийского джентльмена.
   -- Для моего папы это было все равно, -- ответила она. -- Горе убило его.
   -- Как звали вашего папу? -- спросил индийский джентльмен.
   -- Ральф Кру, -- ответила Сара. -- Капитан Кру. Он умер в Индии.
   По бледному лицу больного пробежала судорога; Рам Дасс бросился к нему.
   -- Кармикел! -- задыхаясь, проговорил м-р Кэррисфард. -- Это она -- та девочка!
   Рам Дасс налил в рюмку капель и поднес ее к губам своего господина. Сара дрожала от страха: ей казалось, что индийский джентльмен умирает.
   -- Какая я девочка? -- пробормотала она.
   -- М-р Кэррисфард был другом вашего покойного отца, -- сказал м-р Кармикел. -- Не пугайтесь. Вот уже два года как мы разыскиваем вас.
   Сара приложила руку ко лбу, и губы ее задрожали.
   -- А я была все время у мисс Минчин, -- проговорила она, как во сне. -- Тут же, рядом, по ту сторону той самой стены.
  

ХVIII
ОБЪЯСНЕНИЕ

   Добрая хорошенькая мисс Кармикел рассеяла недоумение Сары. За ней тотчас же послали, и она, обняв Сару, рассказала ей все. Неожиданное открытие так взволновало больного, что им вдруг овладела страшная слабость. Решили, что Саре следует уйти на время в другую комнату.
   -- Я боюсь потерять ее из виду даже на минуту, Кармикел, -- чуть слышно проговорил м-р Кэррисфард.
   -- Я побуду с нею, -- сказала Дженет, -- а потом придет мама.
   И Дженет увела Сару.
   -- Мы так рады, что вы нашлись! -- сказала она. -- Вы не можете себе представить, как мы рады!
   Дональд стоял, засунув руки в карманы, и несколько сконфуженно смотрел на Сару.
   -- Если бы я спросил ваше имя, когда давал вам мой сикспенс, -- сказал он, -- вы ответили бы мне, что вас зовут Сара Кру, и вас тотчас бы нашли.
   Затем пришла м-с Кармикел, радостная и взволнованная. Она обняла Сару и поцеловала ее.
   -- Вы, конечно, очень удивлены, мое бедное дитя? -- начала она. -- Я сейчас объясню вам все.
   -- Скажите мне сначала, -- прошептала Сара, показывая на затворенную дверь библиотеки, -- неужели бесчестным другом моего папы был он? Неужели он?
   М-с Кармикел заплакала и снова поцеловала ее. Ей казалось, что Сару нужно целовать почаще, потому что ее очень давно не целовал никто.
   -- М-р Кэррисфард не был бесчестным, моя дорогая, -- ответила она. -- И деньги вашего папы остались целы. М-р Кэррисфард только думал, что они пропали. А так как он очень любил вашего папу, то мысль, что он довел его до разорения, очень сильно подействовала на него. Он заболел воспалением мозга, на время потерял рассудок и чуть не умер. А когда он немножко поправился, ваш папа уж умер.
   -- И м-р Кэррисфард не знал, где я, -- прошептала Сара, -- а я была так близко.
   Ее особенно поражало то, что она была так близко.
   -- М-р Кэррисфард думал, что папа отвез вас в Париж и отдал в одну из тамошних школ, -- пояснила м-с Кармикел, -- и все время искал вас там. Много раз видел он, как вы проходили мимо его дома, такая грустная и измученная, но ему и в голову не приходило, что вы дочь его друга. Ваше положение тронуло его, и он захотел сделать вас счастливее. Рам Дасс по его поручению влезал к вам в окно и приносил вам разные вещи.
   Сара вздрогнула от радости, и лицо ее просияло.
   -- Так, значит, их приносил Рам Дасс? -- воскликнула она. -- М-р Кэррисфард поручил это Рам Дассу и изменил все кругом меня, как по волшебству?
   -- Да, моя дорогая. Он очень добр и принял в вас участие ради пропавшей дочери его друга.
   Дверь отворилась, и вошел м-р Кармикел.
   -- М-р Кэррисфард оправился и желает видеть вас, -- сказал он Саре.
   Сара с сияющим лицом вошла в библиотеку и остановилась около кресла м-ра Кэррисфарда, прижав руки к груди.
   -- Это вы заботились обо мне, -- взволнованно проговорила она, -- и присылали мне разные хорошенькие вещи?
   -- Да, мое бедное дитя, -- ответил м-р Кэррисфард.
   Он смотрел на нее с такою же любовью, как когда-то смотрел отец. И Сара опустилась перед ним на колени, как часто становилась перед отцом, когда они жили вместе и горячо любили друг друга.
   -- Значит мой друг -- это вы! -- воскликнула она и, прижав губы к его руке, несколько раз поцеловала ее.
   -- Недели через три или через месяц м-р Кэррисфард выздоровеет и будет совсем другим человеком, -- шепнул м-р Кармикел своей жене. -- Посмотри на него!
   И на самом деле м-р Кэррисфард казался уже не таким слабым и больным, как прежде. Теперь у него была "маленькая хозяюшка", и ему приходилось о многом подумать и позаботиться. Прежде всего нужно было покончить с мисс Минчин. С ней нужно повидаться и уведомить ее о перемене, происшедшей в судьбе ее воспитанницы.
   Сара не вернется в семинарию. М-р Кэррисфард твердо решил это. Она останется у него в доме. М-р Кармикел сходит к мисс Минчин и объяснится с ней.
   -- Я рада, что мне не ну ясно возвращаться к мисс Минчин, -- сказала Сара. -- Она очень рассердится. Она не любит меня, хотя, может быть, виновата в этом я сама, потому что тоже не люблю ее.
   Но мисс Минчин избавила м-ра Кармикела от труда и пришла сама за своей воспитанницей. Ей зачем-то понадобилась Сара, но, когда она велела позвать ее, ей сказали, что той нет дома. Одна из служанок видела, как Сара, держа что-то под кофточкой, вышла из дому и отправилась к индийскому джентльмену.
   -- Что это значит? -- воскликнула мисс Минчин, обращаясь к сестре.
   -- Не знаю, сестра, -- ответила Амелия. -- Может быть, она познакомилась с ним потому, что он тоже жил в Индии.
   -- От нее можно ожидать этого! -- сказала мисс Минчин. -- Должно быть, она постаралась добиться его сочувствия каким-нибудь неприличным образом и втерлась к нему в дом. Она вошла к нему уже часа два тому назад. Я не могу допустить такой вольности. Я пойду сама, разузнаю все и извинюсь за ее вторжение.
   Сара сидела на скамеечке около кресла м-ра Кэррисфарда, когда Рам Дасс вошел и доложил о приходе мисс Минчин.
   Сара невольно встала и побледнела. Но м-р Кэррисфард заметил, что она была спокойна и не казалась испуганной.
   Мисс Минчин со строгим, величественным видом вошла в комнату.
   -- Мне очень жаль, что я принуждена беспокоить вас, м-р Кэррисфард, -- вежливо, хоть и довольно сурово сказала она, -- но я должна объясниться с вами. Я -- мисс Минчин, содержательница женской семинарии и живу рядом с вами.
   М-р Кэррисфард молча смотрел на нее с минуту.
   -- Итак, вы мисс Минчин? -- сказал он.
   -- Да, сэр.
   -- Вы пришли как раз вовремя, -- продолжал м-р Кэррисфард. -- Мой поверенный, м-р Кармикел, только что собирался идти к вам.
   М-р Кармикел поклонился, а мисс Минчин, взглянув на него, с изумлением посмотрела на м-ра Кэррисфарда.
   --- Ваш поверенный? -- сказала она. -- Зачем же? Я пришла к вам потому, что это предписывал мой долг. Сейчас только узнала я, что одна из моих воспитанниц" живущая у меня из милости, осмелилась явиться к вам. И я сочла нужным объяснить вам, что это было сделано без моего ведома. Идите сию же минуту домой! -- с негодованием сказала она, обратившись к Саре. -- Вы будете строго наказаны. Ступайте домой.
   М-р Кэррисфард притянул Сару поближе к себе и погладил ее руку.
   -- Она не пойдет, -- сказал он.
   Мисс Минчин была так поражена, что едва устояла на ногах.
   -- Не пойдет? -- повторила она.
   -- Да, -- сказал м-р Кэррисфард. -- Она не пойдет домой, если вы так называете вашу школу. Теперь ее дом будет у меня.
   -- У вас, сэр? -- с изумлением проговорила мисс Минчин. -- У вас?
   -- Кармикел, -- оказал м-р Кэррисфард, -- будьте добры, объясните все мисс Минчин, и, по возможности, покороче.
   Он заставил Сару снова сесть на скамеечку и взял ее руки в свои -- так всегда делал ее папа.
   Попросив мисс Минчин садиться, м-р Кармикел приступил к объяснению и заговорил спокойным, уверенным тоном человека, основательно знающего дело и убежденного в его законности. Мисс Минчин, как женщина практичная, тоже, к своему величайшему сожалению, убедилась в этом.
   -- М-р Кэррисфард, сударыня, -- сказал м-р Кармикел, -- был близким другом покойного капитана Кру. Они были партнерами в одном громадном предприятии. Состояние капитана Кру, которое считали погибшим, не только не погибло, но еще увеличилось и находится в настоящее время у м-ра Кэррисфарда.
   -- Состояние? -- воскликнула мисс Минчин, побледнев. -- Состояние Сары?
   -- Да, состояние Сары, -- холодно сказал м-р Кармикел. -- Благодаря некоторым обстоятельствам оно значительно увеличилось. Алмазные россыпи вполне оправдали возлагавшиеся на них надежды.
   -- Алмазные россыпи! -- задыхаясь, проговорила мисс Минчин.
   Какая неожиданность! Какой страшный удар! Никогда в жизни не случалось с ней ничего подобного.
   -- Совершенно верно, алмазные россыпи, -- подтвердил м-р Кармикел и прибавил с легкой, неделовой усмешкой: -- Немногие принцессы обладают таким состоянием, какое будет принадлежать воспитаннице, лшвущей у вас из милости, мисс Минчин. М-р Кэррисфард искал ее около двух лет; наконец ему удалось найти ее, и она останется у него.
   Но мисс Минчин не хотела сдаваться и попробовала вернуть то, чего лишилась по своей же вине.
   -- Я приютила Сару после смерти ее отца, -- сказала она. -- Без меня она умерла бы с голоду на улице.
   Слова ее возмутили м-ра Кэррисфарда.
   -- Она умерла бы там с большим комфортом, чем у вас на чердаке, -- сказал он.
   -- Капитан Кру оставил ее на моем попечении, -- настаивала мисс Минчин. -- Она должна вернуться ко мне, чтобы докончить свое образование. Закон будет за меня.
   -- Полноте, полноте, мисс Минчин, -- вмешался м-р Кармикел. -- Закон никогда не будет на вашей стороне. Но если сама Сара пожелает вернуться к вам, то м-р Кэррисфард, наверное, не будет противиться этому. Все зависит от Сары.
   -- В таком случае я обращусь к Саре! -- воскликнула мисс Минчин. -- Я, конечно, не баловала вас, -- сказала она ей, -- но вы знаете, что ваш папа был очень доволен вашими успехами. И... гм... я всегда любила вас.
   Сара спокойно взглянула на нее.
   -- Неужели, мисс Минчин? -- сказала она. -- Я не знала этого.
   Мисс Минчин слегка покраснела и выпрямилась.
   -- А вам следовало бы знать, -- сказала она. -- Впрочем, дети, к сожалению, никогда не понимают своей пользы. Я и Амелия всегда считали вас самой умной и способной из всех наших воспитанниц. Неужели вы поступите против желания вашего покойного папы и не вернетесь со мной домой?
   Сара сделала шаг вперед и остановилась, молча смотря на мисс Минчин. Она вспомнила тот день, когда ей объявили, что она осталась одна на свете и некому позаботиться о ней, что у нее нет ни дома, ни близких, она вспомнила, как сидела по вечерам у себя на чердаке, озябшая и голодная, -- сидела одна, если не считать Эмили и Мельхиседека.
   -- Вы знаете, почему я не пойду с вами, мисс Минчин, -- ответила она, пристально смотря на нее. -- Вы сами хорошо знаете это.
   Суровое лицо мисс Минчин вспыхнуло, как огонь.
   -- Не забудьте, что в таком случае вы никогда не увидитесь со своими подругами, -- сказала она. -- Я позабочусь, чтобы Эрменгарда и Лотти...
   М-р Кармикел вежливо, но решительно прервал ее.
   -- Прошу извинения, -- сказал он, -- вы ошибаетесь. Сара будет видаться со всеми, с кем пожелает. Родные подруг мисс Кру, без сомнения, позволят им навещать ее в доме ее опекуна. М-р Кэррисфард устроит это.
   Мисс Минчин пришлось уступить: другого выхода у нее не было. Она поняла это и встала. Уж лучше бы у Сары был вспыльчивый дядя-холостяк, который мог обидеться за то, что с его племянницей обращались дурно. Да, подруги будут, конечно, приходить к Саре. А если м-р Кэррисфард станет рассказывать их родным, как плохо жилось у нее Саре, то ей самой грозит много неприятного.
   -- Вы берете на себя нелегкую задачу, м-р Кэррисфард, -- сказала мисс Минчин, идя к двери. -- Вы сами скоро убедитесь в этом. Сара Кру неправдивая и неблагодарная девочка... Теперь вы, наверное, опять воображаете себя принцессой? -- обратилась она к ней.
   Сара опустила глаза и слегка покраснела. Это была ее любимая фантазия, и ей казалось, что чужим, хотя и очень хорошим людям будет трудно понять ее сразу.
   -- Я старалась держать себя так, -- тихо проговорила она, -- даже когда зябла и голодала.
   -- Ну теперь вам уже не придется стараться, -- с кислой усмешкой сказала мисс Минчин и вышла из комнаты.
  
   Вернувшись домой, мисс Минчин пошла в свою гостиную и послала за мисс Амелией. Она сидела, запершись с ней, довольно долго, и бедной мисс Амелки пришлось вынести в это время много тяжелого. Она несколько раз проливала слезы и терла глаза платком. А одно ее замечание так рассердило мисс Минчин, что она чуть не ударила ее. Но закончилось это таинственное совещание неожиданным образом.
   -- Я не так умна, как ты, сестра, -- сказала мисс Амелия, -- и никогда не решалась вмешиваться в твои распоряжения, боясь рассердить тебя. Но если бы я была посмелее, то это, пожалуй, было бы лучше и для школы, и для нас обеих. Много раз приходило мне в голову, что ты слишком строга с Сарой Кру и что тебе следовало бы позаботиться о более удобном помещении и более приличном костюме для нее. Я знаю, что она работала слишком много, и знаю, что она голодала...
   -- Как смеешь ты говорить подобные вещи? -- воскликнула мисс Минчин.
   -- Не знаю, как я смею, -- ответила мисс Амелия, -- но раз уж я начала, то хочу кончить, что бы после этого ни случилось со мною. Сара Кру умная и хорошая девочка; она отплатила бы тебе за малейшее внимание и заботу о ней. Но ты обращалась с ней жестоко. Она была слишком умна для тебя, и потому ты не любила ее. Сара Кру видела нас обеих насквозь...
   -- Амелия! -- задыхаясь от гнева, воскликнула мисс Минчин. Она с такой злобой глядела на сестру, как будто собиралась дать ей пощечину и сорвать с нее чепец, как не раз проделывала с Бекки.
   Но мисс Амелия была слишком возбуждена, чтобы думать о последствиях.
   -- Да, видела! Видела! -- крикнула она. -- Сара Кру видела нас обеих насквозь. Она знала, что ты злая, жестокая женщина, а я слабохарактерная дура, и понимала, насколько низки и корыстолюбивы мы обе: мы ползали перед ней на коленях, когда она была богата, и сделали из нее служанку, когда она потеряла состояние. А сама она держала себя как принцесса, хоть и была нищая. Да, как принцесса, как принцесса!
   И мисс Амелия, истерически захохотав, начала качаться из стороны в сторону и плакать и смеяться в одно и то же время. Мисс Минчин с ужасом глядела на нее.
   -- А теперь ты лишилась своей лучшей воспитанницы! -- дико крикнула мисс Амелия. -- Она со своими деньгами поступит в другую школу. И если она станет рассказывать, как дурно обращались с нею у нас, то всех наших воспитанниц возьмут и мы разоримся. Да и поделом! В особенности стоила бы этого ты, потому что ты бессердечная женщина, Мария Минчин, ты злая, жестокая, себялюбивая женщина!
   И она начала так взвизгивать, кричать и задыхаться, что мисс Минчин принуждена была отпаивать ее водой и давать ей нюхать спирт, оставив безнаказанной ее неслыханную дерзость.
   С этих пор мисс Минчин стала немножко побаиваться своей сестры. Мисс Амелия казалась глупой, но была, очевидно, не настолько глупа, как казалась. И она могла при случае высказывать истины, которые было очень неприятно выслушивать.
   Вечером, после ужина, когда все воспитанницы сидели, как всегда, около камина в классе, вошла Эрменгарда с письмом в руке. На ее круглом лице было какое-то странное выражение. Видно было, что она очень рада чему-то, но, кажется, еще больше удивлена.
   -- Что такое случилось? -- закричало сразу несколько голосов.
   -- Не узнала ли ты чего-нибудь о суматохе, которая была у мисс Минчин? -- с любопытством спросила Лавиния. -- С мисс Амелией было что-то вроде истерики, и она должна была лечь в постель.
   -- Я только что получила письмо от Сары, -- объявила Эрменгарда, протягивая руку с письмом, чтобы показать, какое оно длинное.
   Она говорила медленно, как будто еще не успела опомниться от изумления.
   -- От Сары! -- воскликнули все.
   -- Где она? -- спросила Джесси.
   -- Рядом с нами, у индийского джентльмена, -- все так же медленно проговорила Эрменгарда.
   -- Где?.. Где?.. Ее прогнали?.. Мисс Минчин знает об этом?.. Оттого-то и была суматоха?.. Что она пишет?.. Рассказывай скорее!..
   Вопросы так и сыпались со всех сторон, а Лотти заплакала.
   -- Алмазные россыпи были, -- ответила Эрменгарда. -- Они были. -- И, заметив, что все смотрят на нее с недоумением, широко открыв глаза и разинув рты, прибавила в пояснение: -- Они были настоящие. Тут вышла ошибка. Что-то такое случилось, почему м-р Кэррисфард подумал, что он сам и капитан Кру разорились...
   -- Кто такой м-р Кэррисфард? -- спросила Джесси.
   -- Индийский джентльмен. Капитан Кру думал то же и из-за этого умер. А у м-ра Кэррисфарда сделалось воспаление мозга; он в бреду убежал из дому и чуть не умер. Он не знал, где Сара, и все время искал ее. А в россыпях оказались миллионы миллионов алмазов, и половина их принадлежит Саре. Они принадлежали ей и в то время, как она жила на чердаке, исполняла приказания кухарки, а Мельхиседек был ее единственным другом. М-р Кэррисфард узнал сегодня, что Сара -- дочь его друга, и оставил ее у себя в доме. Она не вернется в школу и будет теперь еще больше, чем прежде, похожа на принцессу -- в сто пятьдесят тысяч раз больше! А сегодня я пойду к ней в гости. Вот!
   Даже самой мисс Минчин едва ли удалось бы прекратить поднявшийся затем шум и гам. Она и не пробовала, несмотря на то, что слышала шум. Мисс Минчин знала, что новость какими-то таинственными путями уже успела проникнуть сквозь стены и что все воспитанницы и все служанки будут толковать о ней, ложась в постель.
   Девочки, поняв, что в этот вечер можно нарушать безнаказанно все школьные правила, сидели около камина чуть не до полуночи, оживленно болтая и обсуждая во всех подробностях неожиданное событие.
   Эрменгарде пришлось несколько раз читать вслух полученное письмо, в котором рассказывалась такая же удивительная история, как те, которые придумывала Сара. А то, что действующими лицами в ней была сама Сара и таинственный индийский джентльмен, делало ее еще интереснее.
   Бекки, тоже узнавшая поразительную новость, ускользнула к себе на чердак раньше обыкновенного. Ей хотелось уйти от служанок и взглянуть в последний раз на волшебную комнату. Не может быть, чтобы все хорошенькие вещи, которые были в ней, оставили мисс Минчин. Их, наверное, унесут, и чердак станет опять таким же безобразным, как прежде. Несмотря на то, что Бекки была рада за Сару, у нее навернулись слезы на глаза и поднялся какой-то клубок в горле, когда она взошла на лестницу. Не будет ни ужина, ни принцессы, которая сидела каждый вечер у пылающего камина и читала или рассказывала что-нибудь.
   Сдерживая рыдания, Бекки отворила дверь в комнату Сары и вскрикнула от удивления.
   На столе горела лампа, камин был затоплен, ужин стоял на столе. А около него стоял Рам Дасс и с улыбкой смотрел на изумленное лицо Бекки.
   -- Мисс саиб позаботилась о вас, -- сказал он. -- Она рассказала саибу все. На подносе лежит письмо, которое она написала вам; из него вы узнаете все, что случилось с нею. Ей не хотелось, чтобы вы легли спать с горем на душе. Саиб зовет вас к себе; приходите к нему завтра утром. Вы будете горничной мисси саиб. Ночью я унесу все из этой комнаты.
   Сказав это, Рам Дасс простился с Бекки и проскользнул в окно так ловко и неслышно, что Бекки поняла, как легко ему было приносить вещи в комнату Сары.
  

XIX
АННА

   Никогда прежде не бывало такого веселья в детской комнате большой семьи, как теперь. Дети никак не ожидали, какое большое удовольствие доставят им знакомство с бедной-девочкой-но-не-ншцей. Уже одни ее страдания и приключения делали ее драгоценным приобретением. Они не могли наслушаться ее рассказов. Когда сидишь у огонька в большой, ярко освещенной комнате, очень приятно слушать, как холодно бывало на чердаке. Но нужно заметить, что и сам чердак казался детям восхитительным, благодаря Мельхиседеку, воробьям и тому, что можно увидать, вскарабкавшись на стол и просунув голову в окно.
   Больше всего дети любили слушать про пир на чердаке и про то, как исполнилась мечта Сары и комнатка ее стала совершенно такой, как ей хотелось.
   В первый раз Сара рассказала им про чудесное превращение своей комнаты на другой день после того, как пришла к м-ру Кэррисфарду. Дети м-ра Кармикела пили у нее чай, а потом уселись на ковре перед камином, и она начала рассказывать. М-р Кэррисфард смотрел на нее и внимательно слушал. Кончив, Сара взглянула на него и положила ему руку на колени.
   -- Ну, я рассказала все, что знаю, -- сказала она. -- Теперь ваша очередь, дядя Том (м-р Кэррисфард желал, чтобы она называла его так). Расскажите то, чего я не знаю. Как могли вы изменить все в моей комнате, словно по волшебству?
   И м-р Кэррисфард рассказал, как Рам Дасс, желая развлечь его, грустного и больного, часто описывал ему прохожих. Одна девочка проходила мимо дома чаще других. Он заинтересовался ею: она, по-видимому, была одних лет с девочкой, о которой он постоянно думал, и, кроме того, ей жилось плохо. Рам Дасс был у нее раз, когда к ней убежала обезьяна, и описал ему ее бедную комнатку, но прибавил, что сама девочка совсем не похожа на служанку. Часто потом пробирался Рам Дасс по крыше к ее окну и мало-помалу узнал всю ее жизнь. Ему первому пришла в голову мысль скрасить, насколько возможно, жизнь незнакомой девочки. По крыше было очень легко добраться до ее окна.
   -- Саиб, -- сказал он раз, -- не затопить ли мне камин в комнате девочки, когда ее не будет дома? Когда она вернется, то подумает, что это сделал волшебник.
   Мысль эта показалась м-ру Кэррисфарду такой заманчивой, что грустное лицо его просветлело и он улыбнулся. А Рам Дасс был в таком восторге от своей выдумки, что не ограничился одним камином и стал придумывать, как можно украсить комнату Сары. По его мнению, устроить это было очень легко. Итак, они приступили к приготовлению, которые заняли несколько дней, и дни эти прошли быстро и незаметно.
   В тот вечер, когда на чердаке устраивался так неудачно закончившийся пир, в комнате Рам Дасса уже лежало все, что нужно было перенести к Саре, и он с нетерпением ждал, когда можно будет приступить к делу. Секретарь м-ра Кэррисфарда вызвался помогать ему и ждал вместе с ним.
   Рам Дасс лежал на крыше, около самого окна Сары, когда вошла мисс Минчин и пир кончился, не успев начаться. Когда Сара заснула, он пробрался к ней в комнату с потайным фонарем и стал расставлять вещи, которые секретарь, стоявший на крыше, передавал ему в окно. А каждый раз, когда Сара делала легкое движение во сне, Рам Дасс закрывал фонарь и ложился на пол.
   Дети с восхищением слушали рассказ м-ра Кэррисфарда и без конца задавали ему вопросы, желая узнать все самые мельчайшие подробности.
   -- Как я рада, -- сказала Сара, -- что моим волшебником были вы!
   Сара и ее опекун скоро стали большими друзьями. Предсказание м-ра Кармикела исполнилось: не прошло и месяца, как м-р Кэррисфард так поправился, что его трудно было узнать. У него нашлась цель и интерес в леизни, ему было о ком заботиться, и богатство уже не казалось ему бременем. Сара называла его шутя волшебником: ему было так приятно доставлять ей удовольствие, что он постоянно делал ей маленькие сюрпризы. То в ее комнате неожиданно появлялись чудные цветы, то какие-нибудь хорошенькие вещицы находились у нее под подушкой. А раз, когда она сидела с м-ром Кэррисфардом в библиотеке, ей послышалось, что кто-то царапает в дверь. Она отворила ее, и в комнату вошла великолепная собака в серебряном ошейнике.
   Сару часто навещали дети м-ра Кармикела, Эрменгарда и Лотти, и тогда время проходило очень весела Но те вечера, которые она и м-р Кэррисфард проводили вдвоем и читали или разговаривали, имели для них особую прелесть.
   Раз, сидя в библиотеке, м-р Кэррисфард. подняв глаза от книги, увидел, что Сара задумчиво смотрит на огонь.
   -- Что ты представляешь себе, Сара? -- спросил он.
   --- Я думала о том ужасном дне, -- ответила Сара, взглянув на него, -- когда я была очень голодна и видела бедную девочку.
   -- Ты часто бывала голодна, дитя мое, -- грустно сказал м-р Кэррисфард. -- Про какой же день ты говорила?
   -- Я, кажется, еще не рассказывала вам об этом, -- сказала Сара. -- Это случилось в тот самый день, как волшебник украсил мою комнату.
   И она рассказала м-ру Кэррисфарду, как нашла в грязи монету в четыре пенса и как, идя в булочную за горячими лепешками, увидала девочку, которая была еще голоднее ее. Она рассказала это очень просто и коротко, но тем не менее м-р Кэррисфард заслонил глаза рукою и стал смотреть вниз, на ковер.
   -- Когда я вспомнила это, мне пришла в голову очень хорошая мысль, -- прибавила Сара, кончив свой рассказ. -- Мне очень хотелось бы сделать кое-что.
   -- Что же это такое? -- тихо спросил м-р Кэррисфард. -- Вы можете делать все, что вам угодно, принцесса.
   -- Вы говорили, что у меня много денег, -- нерешительно сказала Сара, -- и я думала... Мне хотелось бы повидаться с хозяйкой этой булочной, м-с Браун, и попросить ее, чтобы она, в особенности в дурную погоду, давала хлеба и горячих лепешек бедным голодным детям, когда они подойдут к ее окну или сядут на ступеньки около ее двери. А по счетам буду платить я. Можно мне сделать это?
   -- Ты сделаешь это завтра же утром, -- решил м-р Кэррисфард.
   -- Благодарю вас, -- сказала Сара. -- Мне самой приходилось голодать, и я знаю, как это мучительно. А еще хуже тем, кто не может представить себе ничего хорошего и хоть на время забыть о голоде.
   -- Постарайся не вспоминать об этих ужасных днях, моя дорогая, -- сказал м-р Кэррисфард. -- Сядь около меня на скамеечку и помни только одно -- что ты принцесса.
   -- И что я могу давать бедным хлеб и лепешки, -- улыбаясь сказала Сара.
   Она села на скамеечку около индийского джентльмена (м-ру Кэррисфарду нравилось, когда она называла его так), а он притянул ее поближе и, положив ее темную головку к себе на колени, стал гладить ее волосы.
   На следующее утро мисс Минчин, стоя у окна, увидела сцену, не доставившую ей большого удовольствия: у подъезда соседнего дома стояла карета; дверь отворилась, и из дому вышли м-р Кэррисфард и закутанная в дорогие меха Сара. А за Сарой шла Бекки, вид которой подействовал на мисс Минчин самым раздражающим образом. Бекки всегда провожала свою маленькую госпожу до экипажа и несла ее вещи. Теперь у Бекки было кругленькое румяное лицо.
   Лошади тронулись, и скоро карета пропала из виду. Через некоторое время она остановилась около знакомой Саре булочной. В эту самую минуту м-с Браун, как и в тот раз, когда Сара нашла четырехпенсовую монету, ставила на окно поднос с горячими лепешками.
   Сара вошла в булочную. М-с Браун оставила лепешки и подошла к прилавку. Она пристально посмотрела на Сару, и ее добродушное лицо просияло.
   -- А ведь я вижу вас не в первый раз, мисс, -- сказала она, -- только... только...
   -- Да, я была у вас, м-с Браун, -- ответила Сара. -- Вы дали мне шесть лепешек на четыре пенса и...
   -- А вы отдали пять из них нищей девочке, -- прервала ее м-с Браун. -- Мне было так жаль, что я узнала об этом уже после того, как вы ушли... Прошу извинения, сэр, -- сказала она м-ру Кэррисфарду, -- но немногие дети поступили бы так. Я часто думала об этом... Простите мою вольность, мисс, -- прибавила она, снова обращаясь к Саре, -- мне кажется, что вы очень поздоровели и жизнь ваша изменилась к лучшему с тех пор... С тех пор...
   -- Да, теперь мне живется хорошо и я очень счастлива, -- ответила Сара. -- А у меня есть к вам просьба, м-с Браун.
   -- Ко мне? -- воскликнула, улыбнувшись, м-с Браун. -- Господи, помилуй! Чем же я могу услужить вам. мисс?
   Сара облокотилась на прилавок и рассказала ей свой план относительно голодных детей, холодной погоды и горячих лепешек.
   -- Господи! -- воскликнула м-с Браун, когда Сара кончила. -- Да это доставит мне большое удовольствие, мисс. Я живу своим трудом и не могу сделать многого, а крутом столько нужды! Но с того дождливого дня я часто, вспоминая вас, кормила бедных голодных детей. Вы так измокли и озябли в тот день и были так голодны, а между тем отдали свои горячие лепешки, как будто были принцессой.
   М-р Кэррисфард невольно улыбнулся; улыбнулась и Сара, вспомнив, что думала, отдавая лепешки нищей.
   -- Девочка была очень голодна, -- сказала она. -- Она была голоднее меня.
   -- Она умирала с голоду, -- сказала м-с Браун. -- Часто рассказывала она мне, как сидела около моей двери, измокшая, усталая и совсем ослабевшая от голода.
   -- Значит, вы видели ее с тех пор? -- воскликнула Сара. -- Вы знаете, где она?
   -- Знаю, -- улыбнувшись еще добродушнее, ответила м-с Браун. -- Она уже с месяц живет у меня. Она оказалась славной девочкой и отлично помогает мне и в булочной, и в кухне.
   М-с Браун вошла в маленькую заднюю комнату и через минуту вернулась вместе с девочкой. Да, это была та самая нищая, но теперь она была чисто и хорошо одета и, по-видимому, уже давно не голодала. Она сейчас же узнала Сару и стояла, смотря на нее, как будто не могла наглядеться.
   -- Когда вы ушли, мисс, я позвала ее к себе, -- объяснила м-с Браун, -- и сказала ей, что она может приходить ко мне, когда будет голодна, что я накормлю ее, а она поможет мне в хозяйстве. Она стала приходить часто и оказалась такой хорошей девочкой, что я полюбила ее и взяла ее к себе. Ее зовут Анной.
   Девочки стояли некоторое время, смотря друг на друга. Потом Сара вынула руку из муфты и протянула ее Анне, а та взяла и крепко пожала ее.
   -- Я так рада за вас, -- сказала Сара. -- И мне сейчас пришла в голову одна мысль. Может быть, м-с Браун позволит вам давать хлеб и лепешки бедным детям. Это, наверное, доставит вам удовольствие, потому что вы знаете по себе, как ужасно голодать.
   -- Да, мисс, -- ответила Анна.
   Несмотря на такой короткий ответ, Сара почувствовала, что Анна поняла ее. И Анна не прибавила ничего больше. Она только, не спуская глаз, смотрела на Сару, когда та выходила из булочной и садилась в карету.
  

---------------------------------

   Источник текста: Фрэнсис Бёрнетт. Маленький лорд Фаунтлерой; Маленькая принцесса; Таинственный сад: Повести / Предисл. С. А. Небольсина; Худож. Г. К. Ваншенкина. -- М.: Русская книга, 1992. -- 464 с.
  
  
  
  
Оценка: 5.07*21  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru