Огюст Барбье
Стихотворения
Василий Курочкин. Стихотворения. Статьи. Фельетоны
М., ГИХЛ, 1957
ВСЕМИРНАЯ СЛАВА
Могучий Гутенберг! твой мужественный гений
Мир дряхлый обновил.
Ты дал орудие для новых поколений
На гибель темных сил.
В ту ночь, когда к тебе желанною женою
Свобода низошла
И прикоснулся ты открытого тобою
Бессмертного чела, -
Старик! святая мысль была твоей отрадой,
Что мир благословлять
И славить будет век зачавшееся чадо,
Как и Свободу-мать.
И с этой мыслью ты смежил спокойно очи
И опочил навек
Тем безмятежным сном, которым спит рабочий
И честный человек.
Увы! ты силен был сознаньем идеала;
Оно в последний час
Твои предсмертные мученья облегчало,
И мирно ты угас.
Ты равен был богам, изведав на мгновенье
Жены небес любовь,
Но влить, как человек, не мог в свое творенье
Божественную кровь.
Вопросам роковым дочь Мысли и Свободы
Не изрекла ответ.
Увы! в делах людей - таков закон Природы -
Дел совершенных нет!
Бессмертной матери, на первый взгляд, явилась
Подобием она.
Чело задумчиво, во взорах отразилась
Небес вся глубина;
Стремленьям к истине, добру и свету вторя,
Правдивых уст глагол,
Казалось бы, звучней, чем шум немолчный моря,
Мир целый обошел;
От взгляда гневных глаз вся масса злодеяний
Поверглась бы пред ней,
Разбив орудия жестоких истязаний
Осколками цепей.
В победоносный хор слились бы дружно звуки,
Со всех концов земных,
Искусства честного и истинной науки -
Двух сил, всегда живых.
Мысль человечества вмещается всецело
В чертах ее лица,
И бьются ей в ответ восторженно и смело
Все честные сердца,
Благословляя час, когда ее рожденьем
Свой труд ты увенчал,
Могучий Гутенберг, - и новым поколеньям
Путь к счастью указал.
Но если в нас любовь к бессмертной зародилась,
И трепетной рукой
Поднимем мы покров, чтоб зренье насладилось
Вполне ее красой, -
О, ужас! Дивных форм напрасно ищут взгляды
В создании твоем:
Громадным пугалом шипят, срастаясь, гады
С чудовищами в нем.
Там псы, готовые, для падали позорной,
На мирную страну
Налаять в бешенстве своею пастью черной
Раздоры и войну.
Там душит гения, расправившего крылья,
Змей подлый, там хула
И клевета едят, как ржавчина, в бессильи
Упавшего орла.
Распространяя смрад, в неистовстве, бесстыдно
Разнузданных страстей,
Там рады кинуться гиены и ехидны
На женщин, на детей...
И пьют они, - внося заразою с собою
Насилье и обман, -
Кровь человечества, текущую рекою
Из миллиона ран.
Какое зрелище! И дальше, дальше - целый
Ужасный ряд картин!
Тут духом падает невольно самый смелый
И гордый гражданин.
В бессилье роковом чело сжимают руки,
Темнеет свет в глазах,
И разрешаются у сильных духом муки,
Как у детей, в слезах.
И в этот страшный час, когда сплошною тучей
В грядущем мир покрыт,
В тоске сомненья он - о Гутенберг могучий! -
Во всем тебя винит.
Стремленья к истине твоей души великой,
Свободные мечты,
Все проклинает он в одном невольном крике:
- Ах! лучше б не жил ты!
<1865>
В МАСКАРАДЕ
Фойе оперного театра: Пьеро сидит один, погруженный в задумчивость;
входит Арлекин.
Арлекин
Кругом веселье, шум, и музыка, и пляски.
Здесь все дурачатся, и в масках и без маски,
Невзгоды и труды безумством заглушив, -
И только ты, Пьеро, суров и молчалив.
Пьеро
Ты видишь, Арлекин, костюм мой одноцветный
И этот белый цвет - цвет для меня заветный.
Ты знаешь: я всегда и постоянно в нем.
Так постоянство мне присуждено во всем.
Арлекин
Нет, я на этот счет совсем иного мненья:
Во мне изменчивы и вкус и убежденья.
Как пестрый мой костюм, я весь из лоскутков,
Пленяющих глаза смешением цветов.
Я красный, голубой, я желтый, я зеленый;
Болтаю и верчусь, как попугай ученый.
Я взял за образец беспечность мотылька -
И нравственность моя свободна и легка.
Здесь нынче, завтра там порхаю, без усилья,
По ветру распустив доверчивые крылья,
С утра приветствуя все свежие цветы
Любви, могущества и прочей суеты.
Пьеро
За глупой новизной гоняться, как за делом?
Всечасно падая, кривить душой и телом,
Кривляться, корчиться - а цель таких трудов:
Орехов горсточка, когда уж нет зубов!
Арлекин
Нет у Глупостей людских внимательный свидетель,
Необходимую для света добродетель
Измерил тщательно блестящий арлекин
На безошибочный общественный аршин.
За каждый мой поклон, за ловкое словечко
То деньги выпадут, то видное местечко,
А то вдруг общества ученого диплом...
Пьеро
Все это хорошо - добытое трудом.
Но, милый Арлекин, зависит все от взгляда;
Ты блеском тешишься, а мне его не надо.
Не избалован я, и жизнь моя скромна.
Мне улыбается приветливо Пьерета,
Кусок жаркого есть с бутылкою вина -
И больше ничего не нужно мне от света.
Затем ни для каких блестящих ваших благ
Не встану с места я, чтоб сделать лишний шаг.
Арлекин
Система у тебя отличная, бесспорно,
Пока вино свежо и милая покорна.
Но, милый, скиснется от времени вино,
А сердце женское, как ночь, всегда темно.
Что ж сделаешь, когда, разнообразья ради,
Пьерета, как теперь в блестящем маскараде,
Вспорхнет и улетит от нежной скуки прочь?
Пьеро
Я буду ждать всю жизнь, как здесь прожду всю ночь.
Арлекин
Как? Если наконец узнаешь ты наверно,
Что милая твоя с другим ушла, примерно,
Ты будешь так же глуп? Надеяться с тоской,
Любить, когда с другим смеются над тобой, -
Клянусь Кипридою! Подобную рутину
Богами не дано постигнуть арлекину!
Пьеро
Что ж делать? Цвет Пьеро был неизменно бел,
И в постоянстве лишь я вижу свой удел.
Охоты нет во мне одеться арлекином,
Чтоб размерять любовь и совесть по аршинам.
Тем хуже для того, кому Пьеро смешон.
Арлекин
Чувствительный Пьеро! Примите мой поклон.
Будь бел попрежнему, а я - слуга покорный!
Покрыть вселенную какой-то дымкой черной,
Как ты ее покрыл, - нимало не остро.
Я пестрый - пусть и жизнь волнуется пестро.
Взгляни: вот движется почтенная особа,
Две маски рядом с ней хохочут и визжат.
Не правда ль - это тень дрожащую из гроба
Два черных демона препровождают в ад?
Нет, это старичок веселенького склада.
Весь ум его, вся жизнь - одна арлекинада.
Чтоб удержать свой вес, старик, в его лета,
Готов хоть сто раз в день переменять цвета.
Бегу, чтоб мудростью насытиться, - короче:
Чтоб с масками его убить остаток ночи.
(Уходит.)
Пьеро
Счастливый путь! Иди, куда инстинкт зовет.
Веселый Арлекин, ты прав: безумец тот,
Кто в этом обществе, где люди, то и дело,
Как птицы всех цветов, линяют каждый год,
Захочет щеголять своей одеждой белой.
<1866>
ПРИМЕЧАНИЯ
Всемирная слава. Перевод стих. "La reine du monde". Впервые - в
"Искре", 1865, No 48, стр. 642. Барбье - французский поэт, выступивший после
революции 1830 г., воспевший борьбу народа и заклеймивший предательство
буржуазии.
В маскараде. Перевод сценки "Au bal de i'opera". Впервые - в "Искре",
1866, No 44, стр. 573. Киприда - Афродита, богиня любви и красоты (греч.
миф.).
Огюст Барбье.
Бедлам
(Из поэмы "Лазарь").
Ужасен океан, когда подымет вой
И рвётся к берегам, волною за волной,
И трупы мертвецов выбрасывает с ними
Пред помертвевшими от ужаса живыми.
Ещё страшней пожар, в ужасный час, когда,
На волю вырвавшись, охватит города
Дыханьем огненным своей палящей пасти;
Но море и огонь в разгуле буйной страсти,
В порывах похоти неистовой своей,
Не могут так пугать, мертвить сердца людей,
Как страшный вид ума лишившегося брата,
Движенья странные погибших без возврата,
Существ без разума, во всём подобных нам,
Под мрачной кровлею, в стенах твоих, Бедлам!
В палату мы вошли. Нам сразу стало жутко:
Пред нами человек, лишившийся рассудка!
Плоть без сознания! Недвижен тусклый взгляд;
Как ветви мёртвые на дереве, висят
С худых и жёлтых плеч беспомощные руки,
Полураскрытый рот бессмысленные звуки
Бормочет изредка, и будто на слова
В ответ качается без смысла голова.
Морщинами свело лицо его худое...
Старик отживший он или дитя больное?
Нет! Это - человек во цвете лет и сил.
В нём звуки жизни бред безумный заглушил,
И воспалённый мозг в насильственной работе
На полстолетья стал старее юной плоти.
Так повреждённая неопытной рукой
Машина вертится без пользы в мастерской.
Ему уж всё равно: зима, весна иль лето;
Сон не приносит грёз, день не приносит света;
Жизнь - непроглядный лес, - и для него уж в ней
Нет Солнца, времени, пространства и людей!
В прошедшем - нет следа; в грядущем - нет уж цели!
Вселенная его - в больнице, на постели.
Без света разума покончен с жизнью счёт.
Как сказано: "Земля - и землю отойдёт"!
Смотрите: вот другой - как дикий зверь в берлоге
Стремясь освободить закованные ноги,
Зубами скрежеща, сжимая кулаки,
Вращает медленно кровавые зрачки.
Он рвётся, он кричит от муки непомерной,
В борьбе с горячкою - своей сиделкой верной.
Дыханьем грудь его вздымается с трудом.
Такая страшная скопилась сила в нём,
Что если б расковать, простор дать этой силе,
Он памятник любой свалил бы на могиле,
На площади бы он в основах расшатал
Статуи бронзовой гранитный пьедестал,
В лесу, как ураган, могучими руками
Он мог бы вырвать дуб с глубокими корнями.
Но здесь, в усилиях бесплодных истощив
Сил неестественных стремительный порыв,
Он с пеною у рта ползёт в изнеможенье.
Виденьем перед ним сменяется виденье,
И внятно призраки заводят речи с ним,
Пугая обликом и голосом своим.
Мелькают красные, кружащиеся пятна...
И стонет он в тоске и муке необъятной...
Напрасно он спешит сомкнуть усталый взор:
То близко голоса в один сольются хор,
То, замирая вдруг, звучат далёким эхом -
И заливается он сам безумным смехом.
А в изголовье смерть с поднятою рукой
Стоит и ждёт, что б час ударил роковой,
И не спускает глаз с безумного больного,
Уж помертвевшего, но всё ещё живого.
И здесь - предел всему - вопросам и мечтам.
Здесь Геркулесовы столбы воздвиглись нам.
Сюда, что бы свалить, как ношу. Заблужденья,
За поколеньями стремятся поколенья.
Дороги торные со всех концов ведут:
Сосредоточенной, упорной мысли труд
Над миром внутренним, сознаньем человека -
Над это бездною, непонятой от века, -
И золотая цепь вакхических ночей
В удушливом чаду разнузданных страстей.
Ум испытующий, корыстное стяжанье,
Стремленье к истине и правды поруганье,
Борьба за идеал и ухищренья зла, -
Какой дорогой бы нас жизнь не привела
В круг заколдованный, откуда нет возврата,
Мы входим все в него: и нищий, и богатый, -
В ворота, настежь нам открытые рукой
Безумной гордости, владычицы людской.
Ты, гордость, в наши дни, руководя страстями,
Неограниченно повелеваешь нами.
Бессилен человек под властью всей твоей;
Он вдруг становится из мыслящих людей,
Подавленный твоим неотразимым гнётом, -
То зверем бешеным, то мрачным идиотом...
В туманной Англии я посетил Бедлам,
Безумной гордости величественный храм.
Смущенный, ухожу. В суровом этом храме
Сыны Британии достойны быть богами,
Под небом лондонским, туманным и сырым,
Громадным куполом раскинутым над ним.
1865 г.
Впервые: "Искра", 1865 г., No 34. С. 454.