Бакунина Екатерина Васильевна
Кони-Айланд

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Журнал "Русское Богатство", No 1, 1912.

   

Кони-Айландъ.

   -- Послушайте! Вы непремѣнно должны побывать на Кони-Айландъ,-- Кацъ произноситъ это съ обычной, мягкой улыбкой,-- ѣдемте въ среду! Вы свободны?
   Стоятъ іюньскіе жары. Пропустить день работы на фабрикѣ будетъ наслажденіемъ! Я утвердительно киваю головой.
   -- Освобожусь!..
   -- А вы, Дубровъ?-- Кацъ обращается къ моему спутнику,-- какъ вы устроитесь? Тамъ интересно пробыть до вечера, когда все освѣщено электричествомъ!
   Дубровъ занятъ только въ вечерніе и ночные часы. Онъ wachtman, т. е. ночной сторожъ. Сторожитъ матеріалы для постройки домовъ большой строительной компаніи въ Верхней части города -- Bronx (Нью-Іоркъ раздѣляется на четыре части: East side, West side, Down-town и Up-town -- Восточная и Западная часть, Верхній и Нижній городъ). Обязанности его состоятъ въ томъ, чтобы съ наступленіемъ сумерекъ являться въ крошечную будку, носящую громкое названіе office, зажечь въ ней фонарь и пробыть тамъ до разсвѣта. Будка стоитъ на углу огромнаго, пріобрѣтеннаго компаніей пустыря, по краямъ котораго и сложены матеріалы: рамы, доски, трубы и т. д. Время отъ времени Дубровъ долженъ выходить изъ "оффиса" и осматривать свои владѣнія. Напротивъ -- уже выстроенные четырнадцать громадныхъ семиэтажныхъ домовъ, цѣлый block -- кварталъ.
   -- Придется воспользоваться добротой Данилова! Онъ, вѣроятно, согласится замѣнить меня до двѣнадцати часовъ,-- отвѣчаетъ Дубровъ.
   -- Такъ, значитъ, ѣдемъ?
   -- Айда!-- отзывается Дубровъ.
   -- Намъ надо уговориться, гдѣ встрѣтиться въ среду и когда... Пріѣзжайте ко мнѣ въ редакцію къ часу! Такъ будетъ по пути. Отъ "Wahrheit" недалеко до Бруклинъ Бриджа, а на Коннайландъ дорога идетъ черезъ Бруклинъ-Бриджъ. Удобно это для васъ?-- Кацъ глядитъ вопросительно...
   -- Конечно!
   -- Такъ я васъ буду ждать! А пока до свиданья! Тороплюсь ужасно!-- и обликъ Каца быстро теряется въ сутолокѣ Каналъ-стрита.
   Кацъ -- милѣйшій человѣкъ... Вѣчно занятый, разсѣянный, кого нибудь устраивающій, куда нибудь спѣшащій. Къ многочисленнымъ обязанностямъ, которыя онъ взялъ на себя (онъ работаетъ въ газетѣ, учитель, лекторъ, членъ различныхъ обществъ, коммиссій, драматургъ) принадлежитъ встрѣча и покровительство эмигрантамъ въ омутѣ Нью-Іорка. На этой почвѣ и мы съ нимъ познакомились.
   И сейчасъ онъ второпяхъ пожалъ намъ руки и суетливо побѣжалъ по направленію къ subway -- подземной желѣзной дорогѣ. Мы привыкли уже къ его вѣчной спѣшкѣ и даже не пытались удерживать.
   Среда -- ясный и, по счастью, не очень жаркій день... Вѣтеръ умѣряетъ палящія стрѣлы Нью-Іоркскаго солнца... А то иногда здѣсь отъ невыносимаго зноя закрываются фабрики, выбрасывая волны обезумѣвшаго въ духотѣ люда, а на улицахъ Down-town'а замертво сваливаются прохожіе...
   Я просыпаюсь по привычкѣ въ половинѣ седьмого. Но тотчасъ-же преисполняюсь пріятнымъ сознаньемъ, что не надо вскакивать и ѣхать въ shop, гдѣ я скручиваю на подобіе гіацинтовъ пестро окрашенныя страусовыя перья... Такъ же пріятно было въ дѣтствѣ пропускать уроки въ гимназіи, когда въ темнотѣ и прохладѣ зимняго утра, тщетно борясь съ одолѣвающей дремотой, услышишь, бывало, голосъ старой кухарки:
   "Лежи, лежи! Двадцать градусовъ мороза!"
   Съ какимъ наслажденіемъ засыпаешь, не дослушавъ обязательной воркотни, слѣдующей за отрадной фразой.
   Сейчасъ я слышу, какъ Розенталь въ кухнѣ осторожно звякаетъ чайникомъ, принимаетъ отъ "милькмана" молоко, зажигаетъ газъ...
   Мы живемъ въ basement -- родъ подвала. Дубровъ, Даниловъ, я и американскій еврей Розенталь. Мы трое недавно пріѣхали изъ Россіи, Розенталь уже четыре года въ Америкѣ и недѣля, какъ поселился съ нами "освѣжиться русскимъ духомъ", по его словамъ. Въ "бэзментѣ" три комнаты, кухня и ванна. Боссъ -- хозяинъ -- Дуброва беретъ съ него за эти покои удешевленную плату, всего восемь долларовъ въ мѣсяцъ, такъ какъ помѣщеніе находится въ одномъ изъ четырнадцати домовъ напротивъ Дубровской будки и отдается ему, какъ служащему. Здѣсь сыро и мрачно. Солнце лишь чуть-чуть вечеромъ заглядываетъ въ одну изъ комнатъ. Но за то дешево! Отдѣлкой же американскій подвалъ можетъ поспорить съ средней россійской квартирой.
   Комнаты высокія, съ красивыми обоями и деревянной панелью. Полъ не крашеный, но изящныя узкія дощечки дѣлаютъ его похожимъ на корабельную палубу. Отопленіе паровое, освѣщеніе и плита газовыя. Постоянная горячая вода, изразцовая ванная комната, стѣнные шкафы, ящики для мытья бѣлья и другія приспособленія болѣе чѣмъ удовлетворяли насъ, невзыскательныхъ россійскихъ обывателей.
   Розенталь уже уходитъ... Надо вставать. Накидываю кимоно, дергаю шнурокъ занавѣски, она взвивается кверху, поднимаю окно. Если вытянуться изъ него наружу, въ узкую щель между стѣнами нашего и сосѣдняго дома, тамъ вверху виденъ лоскутъ неба. По цвѣту этого лоскута я безошибочно опредѣляю погоду. Хорошая... Иду въ ванную взять холодный душъ.
   Комната Данилова и Розенталя пуста. Даниловъ не работаетъ и по утрамъ уходитъ въ "Кротона-Паркъ", что въ двухъ шагахъ отъ насъ. Дубровъ еще не всталъ... Зажигаю газъ для кипятка. Уже восемь часовъ. Сейчасъ открылся нашъ "шопъ" и хозяинъ мастерской съ недовольнымъ видомъ записываетъ опоздавшихъ дѣвушекъ. Теперь спѣшка. Я считаюсь хорошей работницей, и мое отсутствіе заставитъ его безпокойно поднимать кверху свои колючія брови: "Тани таки нѣтъ! Таки нѣтъ Тани!" -- скажетъ онъ и обязательно прибавитъ привычное: "Хорри онъ (Поторапливайся"!)
   Чай скипѣлъ, беру пачку русскихъ газетъ и сажусь въ кухнѣ на "нашъ диванъ". Это собственно ящикъ, обитый чьимъ то одѣяломъ. Газеты мы беремъ по субботамъ изъ "Русскаго Голоса", редакціи русской газеты въ Нью-Іоркѣ, гдѣ добродушный редакторъ и почти единственный сотрудникъ, Окунцовъ, такъ и встрѣчаютъ насъ именемъ "Субботники!"... Газеты отстали, но заднимъ числомъ переживаешь заокеанскія событія...
   Подъ окномъ время отъ времени рѣзкіе крики торговцевъ фруктами и овощами...
   Въ дверь просовывается курчавая итальянская голова.
   -- Do you want potatoes? He надо ли картошки?
   -- No, no!-- Голова исчезаетъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ аналогичная исторія съ предложеніемъ льду.
   Я замыкаю дверь.
   Теперь ужъ, должно быть, Даниловъ стучитъ.
   Открыла. Вѣрно.
   -- Жарко, Данъ?
   -- Вѣтеръ сегодня, такъ не очень... А чай горячій?
   -- Только что скипѣлъ!
   Даниловъ присаживается къ столу на "настоящій" стулъ... У насъ обстановка двухъ родовъ.
   При переѣздѣ въ бэзментъ мы купили и необходимую мебель: четыре некрашеныхъ стола, койки, да боссъ Дуброва, симпатизирующій ему, за пять долларовъ продалъ ему какія то двѣ допотопныхъ, громадныхъ деревянныхъ кровати, два столика и стулъ. Это и есть "настоящая" мебель. Остальное -- импровизація Дуброва, покрывшаго всѣ недочеты деревянными ящиками разныхъ величинъ, притащенными имъ съ поля его наблюденія. Самый большой -- "диванъ", на которомъ я сижу, подобравъ подъ себя ноги.
   -- Спитъ еще Тарасъ?-- спрашиваетъ Даниловъ.
   -- Встаю!-- отвѣчаетъ изъ сосѣдней комнаты голосъ самого Дуброва.
   Черезъ нѣсколько минутъ въ дверяхъ показывается громадная фигура. Богатырское сложеніе сослужило ему службу въ Америкѣ. Теперешній боссъ встрѣтилъ его въ редакціи "Wahrheit", заинтересовался исполиномъ и, узнавъ, что это безработный эмигрантъ, не знающій ни ремесла, ни языка, предложилъ ему черезъ Каца стать wachtinan'омъ, остроумно сообразивъ, какимъ онъ явится пугаломъ для посягателей на матеріалы. Рессурсы приходили къ концу, и Дубровъ охотно принялъ предложеніе. Ему оно было тѣмъ болѣе удобно, что оставляло свободными дневные часы, предоставляя возможность заниматься англійскимъ языкомъ. Сталъ онъ сторожемъ, а черезъ нѣсколько времени боссъ предложилъ ему бэзментъ. Мы всѣ жили въ меблированныхъ комнатахъ, которыя и дороги, и неудобны вслѣдствіе необходимости соблюдать тишину и спокойствіе. Поэтому съ удовольствіемъ поселились вмѣстѣ съ Дубровымъ.
   -- Данъ, а Данъ!?-- Тарасъ старается придать нѣжную интонацію своему басу.
   -- Что?
   -- Вы не посидите сегодня за меня въ будкѣ?-- голосъ звучитъ прямо музыкально.
   -- Что-жъ, посижу,-- покойно соглашается Даниловъ...
   Онъ вообще, мнѣ кажется, никому и ни въ чемъ отказать не способенъ. Удивительно добръ и внимателенъ,-- какъ любящая женщина.
   -- Собираетесь куда-нибудь?
   -- Съ Таней и Кацомъ ѣдемъ на Coney-Island.
   Даниловъ уже былъ на Кони-Айландъ. Я заинтересована еще съ его разсказовъ. Да и въ Петербургѣ передъ отъѣздомъ мнѣ говорили объ этомъ островѣ удовольствій специфически американскаго характера.
   -- Съѣздите посмотрѣть непремѣнно! Любопытно!
   Вотъ мы и отправились... Выходъ изъ бэзмента длиннымъ темнымъ коридоромъ, напоминающимъ Кіево-Печерскіе переходы, затѣмъ нѣсколько ступенекъ вверхъ и вдругъ изъ тьмы сразу на ослѣпительный солнечный свѣтъ... Асфальтовая улица пышетъ жаромъ снизу, небо обдаетъ зноемъ сверху. Если бы не легкій вѣтерокъ, было бы душно. Весь тротуаръ прегражденъ безчисленными колясочками съ розовыми бэби. На ступенькахъ подъѣздовъ сидятъ матери. Среди улицы группы играющихъ дѣтей съ колесными коньками на ногахъ... Вакаціи...
   Быстро минуемъ Wilkins Avenue. Поднимаемся по высокой лѣстницѣ на станцію воздушной желѣзной дороги. Кассиръ заранѣе протягиваетъ руку съ билетами, такъ что ему приходится ждать нашихъ пятицентовиковъ.
   -- Two!-- лаконично произноситъ Дубровъ. Онъ, впрочемъ, кратокъ по необходимости, такъ какъ, кромѣ нѣсколькихъ десятковъ словъ, ничего не смыслитъ по англійски.
   Въ дверяхъ передъ ящикомъ дремлетъ негръ. Бросаемъ въ ящикъ билеты и выходимъ на платформу. Времени до часу еще много. Въ ожиданіи поѣзда стоимъ у перилъ.
   Внизу улица. Торопливо снуютъ цвѣтисто одѣтые и цвѣтные люди. Какъ разъ подъ нами Деликатессенъ-Сторъ -- гастрономическій магазинъ. Пестрые плоды гармонируютъ съ отчетливыми лѣтними красками. Золотые ананасы, сизые баклажаны, кровавыя пятна томатовъ. А рядомъ нѣжные персики и зелень. Большое, раскидистое дерево бликами пропускаетъ солнечные лучи, и они трепетно дрожатъ на плодахъ...
   Поѣздъ подошелъ. Садимся у окна. Народу мало, теперь всѣ работаютъ въ Down-Town'ѣ. Мы мчимся. Мелькаютъ внизу лощеные кварталы Bronx'а, чистенькіе домики съ квадратными зелеными "ярдами" передъ ними и гирляндами сохнущаго бѣлья, перекинувшимися черезъ улицы... Симпсонъ-Стритъ, Prospect Avenue, Джексонъ Стритъ, и вдругъ мы проваливаемся въ черную бездну. Поѣздъ влетѣлъ въ туннель. Вагонъ ярко освѣщенъ, но послѣ дневного свѣта электричество кажется сумерками. За окномъ сѣрая лента стѣны, освѣщенная рядомъ электрическихъ лампочекъ. Безъ конца бѣгутъ онѣ намъ навстрѣчу, раздражая глаза...
   Въ вагонѣ душно. Какъ ни хороша вентиляція, все же чувствуется, что находишься подъ землей. Грохотъ не позволяетъ разговаривать. Тарасъ вынулъ и читаетъ газету. Мнѣ не хочется читать.
   Вотъ стало прохладнѣе. Это мы ѣдемъ подъ рѣкой. Стѣны туннеля покрыты влажными пятнами...
   Условія прокладки туннеля подъ водой ужасны. Эти рельсы лежатъ на человѣческихъ трупахъ. Работать приходится въ сжатомъ воздухѣ, по колѣни въ водѣ въ резиновыхъ сапогахъ. Сгущенная атмосфера заставляетъ усиленно биться сердце, кровь въ вискахъ стучитъ неистово и больно, руки слабѣютъ. А рядомъ неумолимый окрикъ надзирателя: "Хорри онъ, хорри онъ!" -- Поторапливайся!
   Развиваются особыя болѣзни: глухота, бенсъ, т. е. адскія боли въ костяхъ. Иногда по выходѣ изъ туннеля рабочій падаетъ и умираетъ въ судорогахъ. Во избѣжаніе этихъ послѣдствій, работающіе ежедневно, какъ при началѣ, такъ и при окончаніи работъ, проходятъ послѣдовательный рядъ комнатъ съ все болѣе и болѣе разрѣжающимся воздухомъ, вплоть до нормальнаго. Чѣмъ медленнѣе выходить наружу, тѣмъ меньше шансовъ захворать. Работаютъ въ туннеляхъ большей частью негры, бѣлые не выносятъ ужасныхъ условій.
   Одинъ знакомый чертежникъ проработалъ 4 дня, но больше не выдержалъ, несмотря на высокую плату -- 8 рублей за 6 часовъ работы. Другой, бывшій русскій саперный офицеръ, оглохъ. Но его, какъ инспектора, компанія лѣчила на свой счетъ, потративъ пятьсотъ долларовъ. Вылѣчился.
   Поѣздъ мчится и мчится. Свѣтлыми пятнами мелькаютъ станціи. Остановки короткія. Ни свистковъ, ни звонковъ. Кондукторъ каждаго вагона, какъ только прекращается притокъ публики, даетъ сигналъ кондуктору слѣдующаго, тотъ передаетъ дальше, до передняго. Все быстро-быстро и безъ всякой давки, такъ какъ каждый знаетъ, что поѣздъ не тронется, пока не войдетъ въ него послѣдній человѣкъ.
   Четырнадцатая улица. Здѣсь намъ нужно мѣнять express на local. Экспрессы останавливаются только на узловыхъ пунктахъ, local -- на каждой станціи. Переходимъ на другую сторону платформы и садимся въ local.
   Теперь ѣдемъ медленнѣе.
   Вотъ Astor place... Прямо въ туннель выходятъ огромныя, зеркальныя, ослѣпительно освѣщенныя витрины Wanamaker Stor, универсальнаго магазина, навязчиво открывающаго роскошныя двери съ платформы въ подземное отдѣленіе магазина. Wanamaker Stor занимаетъ два громадныхъ семиэтажныхъ дома по обѣимъ сторонамъ центральной артеріи Нью-Іорка -- Бродвэй. Подземный этажъ соединяетъ оба зданія, такъ что, не выходя на улицу, можно перейти изъ одного въ другое. Подвижныя лѣстницы и лифты разносятъ посѣтителей по всѣмъ направленіямъ, а услужливые негры руководятъ ими въ лабиринтѣ несчетныхъ отдѣленій магазина, гдѣ имѣется все отъ швабры до брюссельскихъ кружевъ. Тугъ же есть ресторанъ и оркестръ, дѣтская комната, читальный залъ, курильная, фонтаны, врачебный кабинетъ и несчетное множество другихъ приспособленій, предусматривающихъ удобства покупателей.
   Въ громадныхъ залахъ безпорядочно раскиданы на столахъ товары. Цѣлыя розсыпи! Служащихъ до 1000 человѣкъ, но они теряются въ этихъ залахъ. Публика прохаживается, присматривается. Кажется, никто не обращаетъ на нее вниманія и во всякомъ случаѣ не навязываетъ своихъ услугъ. Любезный хозяинъ разложилъ для гостей подарки -- бери и уходи! Въ самомъ дѣлѣ, продавцамъ не усмотрѣть за лавиной людей. Но среди публики много сыщицъ и сыщиковъ, незамѣтно поддерживающихъ добрые нравы.
   И при видѣ нарядной сытой толпы, жадно и ласково осматривающей и поглощающей эти груды товаровъ, не вѣрится, что рядомъ въ Down-town нерѣдки случаи голодной смерти на улицахъ... А между тѣмъ это такъ.
   Говорятъ, что продавщицы подобныхъ большихъ магазиновъ въ Нью-Іоркѣ почти поголовно проститутки. У Wanamaker'а большинство служащихъ, дѣйствительно, дѣвушки и дѣвочки. Женскій трудъ оплачивается дешевле въ разсчетѣ на побочный заработокъ. При поступленіи въ магазинъ дѣвушку спрашиваютъ, есть ли у нея "господинъ"? Если нѣтъ -- не годится. Жалованье слишкомъ маленькое, а нужно быть хорошо одѣтой.
   -- Канэлъ Стритъ!-- рѣзко выкрикиваетъ кондукторъ.
   На Канэлъ Стритъ намъ выходить. Тарасъ свертываетъ газеты. Уже пріѣхали.
   Послѣ чистаго, аккуратнаго "Бронкса", верхній городъ, гдѣ мы теперь находимся, кажется адомъ. Здѣсь духота невыносимѣе, воздухъ пропитанъ зловоніемъ, улицы покрыты соромъ. Блѣдныя дѣти съ истомленными запачканными личиками роются въ пыли, на мостовой... Здѣсь сосредоточена преимущественно еврейская бѣднота.
   Нью-Іоркъ интернаціональный городъ, но евреевъ здѣсь наибольшій процентъ. И еврейскіе кварталы здѣсь въ Новомъ Свѣтѣ сохранили характеръ польскихъ мѣстечекъ. Дряхлыя старухи въ парикахъ сидятъ на лѣсенкахъ, снуютъ женщины въ вязанныхъ накидкахъ. По улицѣ рядъ мелкихъ лавченокъ со всевозможными товарами, а вдоль тротуара безконечные лотки съ лубочными открытками, мочеными яблоками, книгами, кружевами -- чего-чего только нѣтъ!
   Въ окнѣ не рѣдкость увидѣть стильную, сѣдую, съ длинной бородой голову въ бархатной ермолкѣ, а рядомъ темные, пышные волосы, великолѣпные восточные глаза и пылающія губы расцвѣтающей внучки.
   Попадаются узкія, кривыя улицы, гдѣ дома почти сходятся надъ головой, а внизу постоянный сырой сумракъ. Иногда дорогу пересѣкаетъ "элевэйторъ" -- воздушная желѣзная дорога. Рельсы порою совсѣмъ скрываютъ улицу; тамъ тьма, но жизнь кипитъ ключомъ, также дѣловито снуетъ народъ и также дѣловито выглядываютъ подслѣповатыя окна маленькихъ лавочекъ.
   Сворачиваемъ на Истъ-Бродвэй, гдѣ помѣщается редакція "Wahrheit". Истъ Бродвэй -- главная улица еврейскаго квартала... Здѣсь шумъ достигъ апогея. Налѣво небольшой скверъ, сплошь занятый движущейся, живой массой. Пестрые костюмы женщинъ цвѣтисто выдѣляются среди темныхъ мужскихъ одеждъ... Царство жаргона... То и дѣло врывается въ уши характерный акцентъ. Многія вывѣски на еврейскомъ языкѣ. На углу лотокъ съ прозрачными кружками нарѣзанныхъ ананасовъ. Пыль въ изобиліи садится на нихъ, но это не портитъ дѣла торговцу. Онъ обложилъ лотокъ льдомъ, и холодный фруктъ идетъ нарасхватъ. Рядомъ конкурируетъ оборванный мальчикъ съ графиномъ желтой жидкости, гдѣ также плаваетъ кусокъ льда.
   Сейчасъ за угломъ "Wahrheit". Редакція въ первомъ этажѣ, подняться лишь нѣсколько ступенекъ прямо съ улицы. Безъ четверти часъ -- время выхода газеты. Поэтому вся лѣсенка и тротуаръ передъ "Wahrheit" заняты арміей мальчишекъ различныхъ возрастовъ. Есть совсѣмъ карапузы, есть нѣсколько дѣвочекъ. Это -- разносчики. Цѣлое море оживленныхъ черныхъ глазъ... Вся эта компанія волнуется, кричитъ, дерется, визжитъ... Наше появленіе на секунду водворяетъ успокоеніе, потомъ еще большій взрывъ голосовъ и раздаются комментаріи уже на нашъ счетъ...
   -- Фринеръ! Рошонъ! (Иностранцы! Русскіе!) -- несутся вдогонку захлебывающіеся крики, но мы уже у спасительной двери.
   Длинный коридоръ, налѣво стѣна, направо рѣшетка. Похоже на... казенную винную лавку. За рѣшеткой "свои": писательскій людъ, барышни, секретари... Мы здѣсь бывали не разъ и, какъ друзья Каца, безпрепятственно проникаемъ за рѣшетку. Толстый, румяный редакторъ, съ маленькими, горящими, какъ угольки, глазами, пожимаетъ руки...
   -- Ого! Да вы уже наполовину american lady,-- оглядываетъ онъ мое свѣтлое платье.-- Какъ дѣла съ языкомъ? Да высадитесь, пожалуйста!-- онъ показываетъ мнѣ кресло передъ однимъ изъ письменныхъ столовъ. Тарасъ помѣщается рядомъ на стулѣ.
   Внезапная мысль о томъ, что Кацъ могъ по свойственной ему разсѣянности позабыть о назначенномъ свиданіи, заставляетъ меня озабоченно спросить, тутъ ли онъ.
   -- Кацъ сейчасъ освободится,-- редакторъ отходитъ къ Тарасу, а передо мной выростаетъ комическая фигура одного изъ еврейскихъ поэтовъ. Мы познакомились еще по пріѣздѣ, когда онъ далъ мнѣ нѣсколько уроковъ англійскаго языка въ обмѣнъ на русскій. Бѣдняга былъ влюбленъ въ русскую и смертельно нуждался въ знаніи ея языка.
   Онъ худой, съ длинными прядями прямыхъ черныхъ волосъ, съ огромнымъ носомъ и глазами, кажется, выкатывающимися даже изъ-за стеколъ очковъ. При видѣ меня лицо его расплывается въ широкую улыбку.
   -- Hallo! How do you do?-- Здравствуйте, какъ поживаете?
   -- Oh, I am all right, thank you! And how are you, how is your girl?-- Я -- великолѣпно, спасибо! А вы? Какъ ваша суженая?
   -- But you speak nice english!-- Но вы хорошо говорите по-англійски!-- И поэтъ дѣлаетъ удивленное лицо.
   Здѣсь принято вновь пріѣзжимъ, "зеленымъ" въ качествѣ комплимента выражать удивленіе по поводу быстраго усвоенія ими языка. Поэтому я скептически отношусь къ этому заявленію.
   -- А какъ вашъ русскій?
   -- Ну, I wish (я хотѣлъ бы) имѣйтъ такой прогрессъ, какъ ни,-- тяжело произноситъ поэтъ, дѣлая ужасающія ударенія...
   Изъ стеклянной двери, ведущей въ святая святыхъ "Wahrheit", гдѣ стряпаютъ злободневныя статьи, появляется, наконецъ, Кацъ.
   -- Здравствуйте, надѣюсь, я не заставилъ васъ долго ждать?-- вѣжливо обращается онъ ко мнѣ и Тарасу.
   -- О! Мы не больше пяти минутъ здѣсь! Ну что -- идемъ?
   -- Идемъ, но куда? Дѣло въ томъ, что я еще не завтракалъ. Я думаю, мы возьмемъ ленчъ въ ресторанѣ,-- просительно произноситъ Кацъ.
   -- А вы привыкли каждый день завтракать?-- лукаво спрашиваю я.
   -- Да,-- въ тонъ мнѣ отвѣчаетъ Кацъ, застѣнчиво вертя въ рукахъ шляпу,-- и даже обѣдать!
   -- Привычка не всегда удобная,-- усмѣхается Тарасъ.
   Мы давно уже оставили эту "дурную привычку" здѣсь, въ Нью-Іоркѣ. Безработица не поощряетъ аппетитъ. Наплывъ эмигрантовъ понижаетъ плату. А новыя изобрѣтенія сокращаютъ штатъ рабочихъ и ежедневно выбрасываютъ цѣлые кадры ихъ на мостовую.
   Сейчасъ идетъ предвыборная агитація. Надъ улицами на высокихъ шестахъ перекинуты яркія ленты съ портретами и именами кандидатовъ сильнѣйшихъ партій. Плакаты соціалистовъ -- рука съ горящимъ факеломъ -- теряются среди безчисленнаго множества другихъ.
   Кое-гдѣ уже попадаются повозки съ уличными ораторами... Но это еще только начало. Въ самую горячку цѣлые оркестры разъѣзжаютъ по улицамъ, привлекая музыкой и рѣчами избирателей къ урнамъ. Охотники на избирателей въ средствахъ не стѣсняются... Не такъ давно нашумѣла здѣсь книга "Желѣзная пятка", гдѣ ярко разоблачаются злоупотребленія, подкупъ, торговля голосами и вся оборотная сторона американскихъ выборовъ.
   Мы въ ресторанѣ. Кацъ уже двадцать лѣтъ живетъ въ Нью-Іоркѣ и пятнадцать завтракаетъ въ этомъ ресторанѣ. И остальные посѣтители тутъ все завсегдатаи. Безпрестанно пожимаютъ другъ другу руки, здороваясь по англійски, по-еврейски и по-русски. На насъ смотрятъ съ любопытствомъ.
   Столъ уже накрытъ. Передъ каждымъ приборомъ обязательная тарелочка съ масломъ и блюдечко съ черносливомъ.
   Кацъ по привычкѣ спѣшитъ, и мы быстро справляемся съ завтракомъ, перекидываясь отрывочными фразами о злобахъ дня.
   -- Кофе или чаю?-- любезно склоняется рестораторъ, спеціально для меня и Тараса состряпавъ русскую фразу.
   Но мы не хотимъ ни того, ни другого и выходимъ на улицу. Та же сутолока кругомъ.
   До Бруклинскаго моста довольно большое разстояніе, но мы идемъ пѣшкомъ. Въ Нью-Іоркѣ извозчиковъ не существуетъ. Бываютъ на главныхъ улицахъ близь театровъ кареты, но онѣ и рѣдки, и дороги. Взамѣнъ ихъ безчисленные трамваи, подземныя и воздушныя желѣзныя дороги. Съ трамвая на трамвай выдаются пересадочные билеты -- тренсферсъ. Такимъ образомъ за пять центовъ -- цѣна билета -- можно проѣхать громадное разстояніе, говорятъ, до 300 верстъ. Несмотря на такую дешевизну и невѣроятное воровство кондукторовъ, городскія желѣзныя дороги все же приносятъ огромный доходъ.
   Воровство среди служащихъ "car'омъ" на столько обычное явленіе, что на него не обращаютъ вниманія, если оно не переходитъ норму -- приблизительно удвоеннаго жалованья. Предусмотрѣть его, не смотря на сыщиковъ, трудно. При полученіи денегъ кондукторъ долженъ отзвонить на счетчикѣ число полученныхъ имъ пятицентовиковъ. И всецѣло отъ него зависитъ отзвонить дѣйствительное или уменьшенное количество ударовъ, или не позвонить вовсе.
   Янки очень любятъ сенсаціонныя разоблаченія. Я знаю одного американскаго писателя, которому въ минуту жизни трудную пришлось быть кондукторомъ; онъ написалъ и дорого продалъ разсказъ о томъ, какъ онъ воровалъ. Такимъ образомъ онъ получилъ двойной гонораръ: за практику и теорію воровства въ этой области.
   Путь нашъ лежитъ по одной изъ Avenues -- проспекту, надъ которымъ идетъ воздушная желѣзная дорога. Надъ головами съ грохотомъ проносятся поѣзда. Трудно представить себѣ существованіе людей въ квартирахъ, выходящихъ подъ эту адскую машину.
   Вотъ и Бруклинъ-Бриджъ. Входимъ подъ арки зданія, похожаго на вокзалъ... Громадное помѣщеніе! Взадъ и впередъ снуютъ люди, кажущіеся букашками въ этой громадѣ. Тамъ и сямъ кіоски безчисленныхъ кассъ для продажи билетовъ по различнымъ направленіямъ и различнымъ способамъ передвиженія. Надъ Бруклинскимъ мостомъ несется элевэйторъ, параллельно ему подъ рѣкой подземная дорога, по мосту движется трамвай, кромѣ того идутъ двѣ широкихъ асфальтовыхъ аллеи для пѣшеходовъ и широкій проѣздъ для лошадей. Мостъ тянется чуть не двѣ версты, но все это колоссальное сооруженіе выглядитъ удивительно легко и граціозно. Быковъ нѣтъ и лишь въ серединѣ одинъ устой съ стремительными, гордыми готическими арками, отъ которыхъ къ берегу полукруглымъ изгибомъ цѣпей виситъ Бруклинъ-Бриджъ.
   Кацъ не сразу оріентировался, гдѣ купить нужные намъ билеты. Пришлось спрашивать объ этомъ какого-то джентльмэна въ золотыхъ нашивкахъ.
   Вверхъ по лѣстницѣ вышли на платформу... По обѣимъ сторонамъ ея поминутно отходятъ и приходятъ поѣзда съ разными надписями. Опять пришлось спрашивать, гдѣ Кони Айдандъ-экспрессъ.
   -- Первый съ правой стороны,-- брошена была въ отвѣтъ отрывистая фраза.
   Подошелъ поѣздъ.
   -- То Coney-Island express? На Кони-Айландъ?
   -- Ближайшій налѣво! The next one on the left.
   Стоимъ въ недоумѣніи.
   Публика уже начинаетъ обращать вниманіе на безтолковыхъ "зеленыхъ"... Вдругъ увидѣли желанный аншлагъ на поѣздѣ: все-таки съ правой стороны.
   Наконецъ, сидимъ въ вагонѣ. Вагонъ открытый, ѣхать не будетъ душно. Вотъ и двинулись. Въ желѣзные пролеты пути виденъ Гудзонъ. Сверху пароходы кажутся маленькими катерами. Позади Нью-Іоркъ. Близко къ берегу подходитъ группа сорокаэтажныхъ домовъ, упирающихся клѣтчатыми башнями въ ослѣпительное небо. Плоскія крыши обычныхъ зданій далеко разбѣжались отъ нихъ во всѣ стороны. Конца имъ не видно.
   Экспрессъ быстро пробѣгаетъ мостъ, и мы въѣзжаемъ въ Бруклинъ. Впечатлѣніе такое, какъ будто изъ столицы попали въ провинціальный городъ. На улицахъ нѣтъ такого оживленія, магазины меньше; а вотъ пошли совсѣмъ тихія улицы, какъ аллеи, окаймленныя кудрявыми деревьями. Правильные красные кубики домовъ, правильныя клѣтки перекрещивающихся улицъ...
   Вотъ негритянскій кварталъ. Поѣздъ проносится передъ самыми окнами. Черныя шерстистыя головы сверкаютъ оттуда бѣлыми зубами. Забавны черномазыя дѣтскія фигурки. Чувствуется характерный запахъ негровъ...
   Въ Нью-Іоркѣ негровъ очень много. Цѣлыя улицы заселены исключительно ими. Номинально они признаны здѣсь... людьми. А вотъ фактъ: негритянка, окончившая высшее учебное заведеніе, служитъ горничной, потому что цвѣтъ кожи мѣшаетъ ей дѣйствовать на другомъ поприщѣ. Объ этомъ случаѣ я слышала отъ одной англичанки, которая закончила словами: "конечно, къ ней относятся очень хорошо. Для нея даже выписываютъ отдѣльную газету"...
   Вотъ кладбище. Дивный паркъ съ прудами и великолѣпно раздѣланными аллеями. Памятники, мавзолеи и цвѣты, цвѣты, много цвѣтовъ. Но все аккуратно, вылощено, пригнано по формѣ. Гдѣ прелесть нашихъ русскихъ запущенныхъ погостовъ съ плачущими бѣлыми черемухами, задушевными березками и печальными, покосившимся крестами! Здѣсь вмѣсто крестовъ каменныя вертикально-стоящія плиты. Похоже на то, что кто-то забавы ради разбросалъ бѣлыя точки по зеленому полю.
   Дальше, дальше...
   Тарасъ напротивъ съ ногами расположился на скамейкѣ. Читаетъ. У него въ карманахъ всегда библіотека. Кацъ дремлетъ. Поѣздъ, въ самомъ дѣлѣ, укачиваетъ и баюкаетъ, а встрѣчный вѣтеръ заставляетъ слипаться глаза...
   Пустыри, поля, снова дома, улицы...
   Вотъ слышатся звуки музыки... Это уже Кони-Айландъ лепечетъ свой привѣтъ. Вдоль пути чудовищныя, лубочныя афиши... Звѣрскіе герои, душащіе или прицѣливающіеся въ неестественно изогнутыхъ героинь... Молодыя женщины съ преступными лицами на колѣняхъ передъ благородными стариками, карикатурныя физіономіи съ раздутыми носами и щеками, виртуозныя позы звѣрей, толстыя дамы, обвитыя змѣями и т. д.
   Поѣздъ подходитъ; шумъ, трескъ, отрывки музыкальныхъ мелодій, рядъ странныхъ сооруженій: не то декорацій, не то зданій. Искусственныя горы изъ дерева и красокъ. Какой-то хаосъ, непонятный на первый взглядъ.
   Вышли на улицу... Что это такое? Похоже на грандіозныхъ размѣровъ наши "вербы"...
   По обѣимъ сторонамъ тянутся рестораны, лавки и причудливыя сооруженія. То ворота изъ металлически блестящей фигуры громадной женщины, то китайская пагода, то зубастый драконъ, грозящій пожрать прохожаго, или сатана въ компаніи веселыхъ чертей. Электрическими лампочками выведены не менѣе затѣйливыя названія: "Страна сновъ", "Рай земной", "Алмазный сонъ", "Волшебныя грезы" и т. д.
   -- Кацъ, что это такое?-- перекрикиваю я адскій шумъ.
   Оказывается, это -- входы въ сады, гдѣ различные балаганы, американскія горы и другія "американскія" развлеченія.
   -- Мы послѣ зайдемъ куда-нибудь, а сначала на морской берегъ.
   Отдаемся въ распоряженіе Каца.
   Приходится слѣдить, какъ бы не растеряться. Густая толпа то и дѣло оттираетъ насъ другъ отъ друга. Калейдоскопъ цвѣтовъ, хаосъ звуковъ... Поминутно лотки съ конфектами, жаровни съ горячими китайскими орѣхами, кіоски съ буттербродами и сосисками, цѣлыя розсыпи открытокъ. Настежь открытыя двери ресторановъ. Въ глубинѣ ихъ видны сцена съ танцующими женщинами или экранъ живой фотографіи.
   Дѣвушка, съ испанскимъ типомъ лица, въ короткой юбкѣ до колѣнъ, въ высокихъ сапогахъ, въ красной курткѣ, съ пистолетами и кинжалами за поясомъ и въ лихо откинутой съ пышныхъ волосъ широкополой панамѣ, стоитъ передъ длинной выручкой съ разложенными ружьями. За выручкой подъ пестро раскрашеннымъ навѣсомъ подвижныя и неподвижныя цѣли: уродливыя птички на жердочкахъ, полосатые круги и т. д. Джентльмены различныхъ возрастовъ платятъ десять центовъ, за что получаютъ право охотиться на глиняныхъ птичекъ и попадать въ цѣль.
   Кацъ подошелъ попробовать. Изъ десяти выстрѣловъ у него лишь разъ позвонилъ колокольчикъ, помѣщающійся за центральнымъ отверстіемъ круга. А рядомъ съ нимъ у длиннаго рыжаго американца каждый выстрѣлъ сопровождался звономъ.
   -- Oh, that's nice! Очень хорошо!-- восхищенно произноситъ вооруженная дѣвица, обжигая взглядомъ.
   Американецъ польщенъ и принимается стрѣлять еще, теперь по птичкамъ, съ трескомъ сшибая ихъ съ жердочки...
   Наша остановка быстро привлекаетъ толпу, и мы оставляемъ ее восторгаться мѣткостью американца.
   Сворачиваемъ вправо и прямо по теплому, вязкому песку направляемся къ берегу. Онъ весь усѣянъ пестрыми фигурами. Съ трудомъ переступая утопающими ногами, подходимъ ближе... Одѣтыя въ купальные костюмы фигуры перемѣшаны съ гуляющими. Кто сидитъ на скамейкахъ, кто подъ большими зонтами, семьями съ ѣдой и дѣтьми. Песокъ здѣсь весь усыпанъ объѣдками, бумажками, яичной скорлупой и всевозможными отбросами. Но это не мѣшаетъ купальщикамъ живописно располагаться на немъ въ самыхъ разнообразныхъ позахъ. Мужчины въ темныхъ трико, а женщины въ безобразныхъ синихъ балахонахъ. Къ мокрымъ костюмамъ липнетъ грязный песокъ и соръ, а они лежатъ себѣ, позволяя гуляющимъ шагать черезъ ихъ тѣла. Лица мокрыя отъ воды и пота, фигуры безобразныя съ отвислыми животами и уродливыми ногами. И эта грязь и тѣснота... Даже волны, обдающія землю, -- мутны. Купаются всѣ около берега скученной толпой. Вода вокругъ этой толпы кажется какимъ-то скользкимъ бульономъ...
   -- Какъ имъ не противно купаться и валяться въ такой грязи?-- не выдерживаю я и обращаюсь къ Кацу.
   -- Море. Вода вѣдь смѣняется!
   -- Неужели и вы тутъ купались?-- Я недавно видѣла у Каца фотографію его съ семьей въ морѣ.
   -- Нѣтъ! Тамъ дальше есть другое платное купанье, менѣе людное. Тамъ лучше!
   -- Да? Я здѣсь ни за что не согласилась бы войти въ воду! Уйдемте отсюда! Даже смотрѣть непріятно!
   Подкатившаяся предательская волна заставляетъ меня и Тараса отскочить въ сторону. Бѣдному Кацу обдаетъ сапоги. Окружающіе смѣются...
   -- Ну, уйдемте!-- соглашается Кацъ.
   Возвращаемся по мосткамъ. Дальше легче идти. Снова приходимъ къ главной улицѣ.
   -- Куда же теперь?-- вопросительно смотритъ Тарасъ.
   -- Куда хотите! Всѣ сады носятъ здѣсь одинаковый отпечатокъ.
   Идемъ въ ближайшій "Dream land" -- Страну сновъ. У входа дюжіе полисмены въ красномъ. Въ городѣ они сѣрые. Подъ широкой аркой воротъ два ящика для опусканія билетовъ и касса съ хорошенькой кассиршей. Платимъ по двадцати пяти центовъ и входимъ въ заповѣдное царство.
   Двѣ длинныя широкія улицы съ деревяннымъ поломъ. По обѣимъ сторонамъ каждой изъ нихъ опять диковинныя постройки съ кричащими надписями. Посреди -- карусель и высокая башня вся въ электрическихъ лампочкахъ. Должно быть, красиво вечеромъ! За башней рядъ еще какихъ то сооруженій. Фланируетъ толпа.
   Мы медленно двигаемся вмѣстѣ съ нею. Глаза разбѣгаются во всѣ стороны. Вотъ пестрая карусель, совсѣмъ какъ, у насъ во время оно на вербахъ. Только у насъ она преимущественно достояніе дѣтей, а здѣсь взрослые съ увлеченіемъ несутся на искусственныхъ коняхъ и подвѣшенныхъ колымагахъ. Толстая дама судорожно ухватилась за шею своей лошади. Такъ и приникла къ ней. Видно, едва дышетъ отъ страха. А вотъ молоденькая дѣвушка нарочно красиво сидитъ и едва придерживается за шестъ. Кому то улыбается въ толпѣ. Должно быть, своему fellow. Въ колымагѣ мать съ цѣлымъ выводкомъ птенцовъ. Визгъ дѣтей на секунду прорѣзываетъ общій гулъ и уносится вмѣстѣ съ каруселью, темръ которой все ускоряется.
   Сейчасъ послѣ карусели на высокихъ подпорахъ громадное колесо съ привѣшанными къ концамъ его лодками. Вслѣдствіе центробѣжной силы лодки вотъ-вотъ, кажется, разлетятся въ стороны.
   Рядомъ другое колесо, вертикальное съ корзинками. И тамъ тоже люди упиваются сильными ощущеніями.
   Посреди улицы кіоски съ мороженымъ, лимонадомъ, горячими сосисками, конфектами.
   Мужчина въ женскомъ платьѣ съ рекламами на спинѣ и груди везетъ въ коляскѣ нарядно одѣтую свинью.
   Налѣво серія непонятныхъ картинъ: тутъ и карлики, и великаны, и подземелья, и убійства, черезъ дверь видна пара кривыхъ зеркалъ, уродующихъ отраженіе. Надпись обѣщаетъ "самое смѣшное въ свѣтѣ". Солидный джентльмэнъ у входа произноситъ трактатъ о пользѣ смѣха. Другой, въ соломенномъ парикѣ, раскрашенный, корчитъ невѣроятныя рожи...
   Рядомъ нѣчто вродѣ первой сцены Фауста. Комната, лишенная передней стѣны, съ бумагами, книгами, картами, ретортами. За письменнымъ столомъ пишетъ что то господинъ съ профессорской внѣшностью. Передъ нимъ черепъ, а на стѣнѣ рисунокъ линій человѣческой руки.
   Это -- астрологъ и предсказатель. Онъ такъ углубленъ въ свои занятія, что, повидимому, забылъ и о глазѣющей публикѣ, и о Dream-land.
   -- Какъ вы думаете, что онъ пишетъ?-- спрашиваетъ насъ Кацъ.
   Пожимаемъ въ недоумѣніи плечами.
   -- Возможно, что какія-нибудь конторскія книги. Онъ здѣсь зарабатываетъ своей представительной наружностью и шарлатанствомъ и за переписку получитъ.
   Астрологъ повернулся. Какое лицо! Проницательные, черные глаза, длинная, сѣдая борода, на сѣдыхъ кудряхъ бархатная шапочка. И одѣтъ въ какую то мягкую, черную тогу.
   Хочется вѣрить этой старческой красотѣ и забыть, что находишься въ Америкѣ, странѣ доллара.
   Сейчасъ за главной башней въ электрическихъ лампочкахъ очень высокій деревянный помостъ. Внизу небольшой прудъ. На помостъ заставляютъ подняться красивую, бѣлую лошадь. Молодая дѣвушка въ бѣломъ трико, подсаживамая господиномъ, похожимъ на пастора, вскакиваетъ на лошадь и бросается вмѣстѣ съ нею съ помоста въ воду. На секунду видны только желтоватыя брызги. Но вотъ у противоположнаго берега показывается голова дѣвушки. Лошадь тяжело выходитъ на берегъ, гдѣ уже стоятъ два джентльмэна. Одинъ подаетъ мохнатый халатъ граціозно раскланивающейся наѣздницѣ, другой беретъ на попеченіе коня. Вокругъ пруда большая толпа ожидаетъ повторнаго прыжка, который совершается каждые четверть часа. Это -- трудъ предпріимчивой и безстрашной американской миссъ.
   Съ другой стороны пруда поднимается деревянная гора. Вагонетка медленно взбирается кверху и стремительно низвергается внизъ, въ прудъ, до половины погружаясь въ воду при пронзительныхъ взвизгиваніяхъ наполняющихъ ее людей.
   Вокругъ пруда узенькая дорожка, усыпанная пескомъ. По ней медленно дефилируютъ дѣти на пони, слонахъ и верблюдахъ.
   Китайскія кумирни, индусскіе храмы, фантастическія постройки инковъ съ голубыми куполами, зданія самой затѣйливой архитектуры разбѣжались во всѣ стороны, обѣщая всевозможныя развлеченія. Передъ каждымъ оркестръ и ораторъ, пространно объясняющій, что ждетъ тѣхъ, кто зайдетъ въ его лавочку.
   -- Not ten dollars, -- only, ten cents! Не десять долларовъ -- всего десять центовъ!-- прибавляетъ онъ краснорѣчивый аргументъ.-- Хорри онъ! Торопитесь! Сейчасъ начало. И онъ загребаетъ публику широкими жестами рукъ, подталкивая нерѣшительныхъ къ входу. Народъ валомъ валитъ. Оркестръ подавляетъ количествомъ издаваемыхъ звуковъ.
   Кажется, самый воздухъ дрожитъ и гудитъ и переливается радужными цвѣтами.
   Хочется оставить на время этотъ хаосъ однообразныхъ въ своемъ разнообразіи впечатлѣній.
   Мы вышли къ морю. Деревянная широкая лѣстница спускается къ самой водѣ... Дѣти, снявъ сапоги и высоко подобравъ платья, забавляются мѣрнымъ прибоемъ.
   Кацъ предлагаетъ зайти въ громадный ресторанъ направо. Оттуда доносится музыка, нарядная толпа за столами. А здѣсь глазъ отдыхаетъ въ спокойныхъ тонахъ обнимающагося съ горизонтомъ моря.
   -- Идите вы одни! А я посижу здѣсь. Я не голодна.
   Послѣ ряда препирательствъ Кацъ и Тарасъ уходятъ. Я облокачиваюсь на перила и отдаюсь потоку своихъ мыслей и фантазіи...
   Позади сутолока и люди. За то какой покои и какая красота передо мной. Огненный шаръ солнца медленно скатывается въ. воду, окрашивая ее перламутровыми тонами. Вкрадчиво лепечутъ волны и беззаботно звенятъ дѣтскіе голоса. Два мальчугана строятъ запруду изъ мокраго песку и раковинъ и горстями носятъ туда воду. Глаза блестятъ, разрумянились щеки... Еще не научились жалкую мишуру лубочныхъ развлеченій чувствовать полнѣе этого моря и неба и покорнаго песку. Обѣ фигурки наклонились надъ наполненнымъ "озеромъ", совсѣмъ отдались укрѣпленію береговъ. Видно, что сейчасъ ничего для нихъ больше не существуетъ и ничего больше не надо... Своимъ забвеньемъ они словно отрицаютъ хаосъ Кони-Айланда и искусственное оживленіе что-то потерявшей, чего то ищущей здѣсь толпы. И мнѣ становится жаль ясныхъ глазъ, которые также угаснутъ для золотого заката и откроются широко для воспріятія красотъ Dream land'а, жаль толстыхъ ножекъ, которыя облекутся въ нелѣпыя трубки брюкъ, и растрепанныхъ головокъ, съ которыми такъ не вяжется представленіе о традиціонномъ котелкѣ.
   Море продолжаетъ нашептывать свои безсвязныя рѣчи, приникая къ землѣ... Темный дымокъ парохода протянулся по небу... Вспоминается другое море, другая обстановка, туманный Петербургъ съ тусклыми пятнами фонарей, озабоченныя, суетливыя фигуры прохожихъ... Вся совокупность переживаній, вытолкнувшая сюда, въ этотъ чудовищный Нью-Іоркъ...
   -- О чемъ, Таня?-- наклоняется ко мнѣ Кацъ.
   Я не отвѣчаю... Подходитъ отставшій Тарасъ, и чуткій Кацъ начинаетъ разговоръ съ нимъ... Но сидѣть на лѣсенкѣ мнѣ становится прохладно. Съ моря подулъ свѣжій вѣтеръ.
   -- Идемте дальше!-- предлагаю я своимъ спутникамъ.
   Налѣво отъ насъ высокій и тучный человѣкъ держитъ на всей ладони карлика въ военной формѣ. Зрѣлище привлекаетъ толпу, а неизмѣнный ораторъ энергично жестикулируетъ. Оркестръ наготовѣ.
   Подходимъ и мы. Тутъ, оказывается, "райскія гуріи и восточные танцы". Танцовщицы, по сообщаемымъ ораторомъ свѣдѣніямъ, особы титулованныя: персидская царевна, дочь индійскаго раджи и польская графиня. У входа, завѣшаннаго красной портьерой подозрительнаго вида, стоятъ два служителя въ индусскихъ костюмахъ.
   -- Попросите пожаловать сюда принцессу Реджію, -- обращается къ нимъ ораторъ.
   Восточный, низкій поклонъ, съ прикладываніемъ рукъ къ груди. Оба индуса исчезаютъ въ темной дырѣ бокового входа...
   Принцесса выходить не желаетъ и лишь послѣ повторныхъ приглашеній индусы извѣщаютъ, что она сейчасъ покажется.
   Шесть раскрашенныхъ, перетянутыхъ дѣвушекъ въ невѣроятно короткихъ юбочкахъ, съ невѣроятно толстыми ногами, становятся по обѣимъ сторонамъ подобія трона. Индусы высоко держатъ занавѣсъ у входа; оттуда показывается толстая, пестро наряженная и разрисованная женщина, позади нея графиня и царевна... Принцесса садится на тронъ, индусы раскидываютъ надъ нею опахало, спутницы усаживаются у ея ногъ. Начинаетъ играть музыка. Ораторъ проситъ танцевъ. Опять нѣкоторое время жеманное качанье головой, потомъ всѣ женщины берутся за руки и продѣлываютъ нѣсколько циничныхъ тѣлодвиженій... И медленно удаляются за занавѣсъ...
   -- Кто желаетъ видѣть танцы гурій?! Торопитесь! Hurry up! Hurry up!
   И народъ идетъ. Мы считаемъ, что видѣли достаточно, и отправляемся дальше...
   Дѣвушка на бѣлой лошади все также неутомимо совершаетъ свои прыжки, все такой же гулъ кругомъ и не убываетъ пестрая толпа.
   Вотъ передъ нами багрово-фіолетовыми тонами встаетъ пещера. Вверху самъ дьяволъ, окруженный разной величины чертями. Колонны изъ змѣй и ужасныхъ человѣческихъ головъ. Это -- "Ночь на Брокенѣ и мученія грѣшниковъ въ аду".
   -- А не махнуть ли намъ сюда? предлагаетъ Тарасъ.-- Надо же и въ самое пекло окунуться.
   Кацъ вопросительно взглядываетъ на меня. Мнѣ интересны американскіе способы мученія грѣшниковъ...
   -- Идемте!
   Беремъ пятицентовые билеты и входимъ за рѣшетку подъ сатану. Оказывается, демонстрированіе ада недавно началось, и входъ закрытъ. Намъ надо ждать окончанія сеанса. Фигура Тараса въ его высокихъ сапогахъ и охотничьей курткѣ быстро привлекаетъ вниманіе толпы. Сообразно этому увеличивается притокъ ея сюда.
   Удивительно, какъ быстро можетъ здѣсь собраться толпа! Два-три человѣка остановились, шесть присоединяются и дальше число увеличивается, какъ снѣжный комъ. Это -- такъ называемый "мобъ", громадная толпа, сосредоточившаяся случайно, безъ всякой дѣйствительной причины.
   Страстная погоня за внѣшними впечатлѣніями. Она отражается въ газетахъ, почти сплошь состоящихъ изъ описанія сенсаціонныхъ, большей частью вымышленныхъ или беззастѣнчиво прикрашенныхъ событій, портретовъ героевъ дня, бездарныхъ карикатуръ, но ярче всего въ этомъ популярномъ воспѣтомъ въ пѣсняхъ Coney-Island...
   Вынуто изъ людей что-то нужное, и вотъ постоянно гложетъ ихъ пустота, и вѣчно они ищутъ, чѣмъ бы ее заполнить...
   Позади насъ съ грохотомъ раздвигается на обѣ стороны деревянная стѣна, выбрасывая живой потокъ. На смѣну вливается новый, и мы въ томъ числѣ.
   Большой сарай съ потолкомъ, обитымъ радужной папкой. Скамьи съ поднимающимися сидѣньями. На спинкахъ -- автоматическіе ящики, продающіе конфекты. Вь глубинѣ красный занавѣсъ сцены.. Народу очень много -- заняты почти всѣ скамьи. Подростки разносятъ прохладительные напитки и традиціонный ice-cream -- мороженое, набитое въ свернутую трубочкой вафлю...
   -- Ice cream! Айсъ-кримь!-- перекатывается въ воздухѣ.
   Мы опускаемъ десять центовъ въ ящикъ передъ нами, и онъ выбрасываетъ маленькую коробку недурныхъ конфектъ.
   Ждать надоѣло. Публика начинаетъ свистѣть и топать. Немного погодя, въ занавѣсъ летятъ коробки, апельсинныя корки и окурки. Волна звуковъ вздымается выше, выше и замираетъ постепенно.
   Вотъ задвинули входныя двери, мы остаемся въ совершенной темнотѣ. Раскидывается занавѣсъ и что же... на сценѣ Фаустъ -- но какой Фаустъ? Сравнить можно развѣ съ постановкой въ какомъ нибудь нашемъ захолустномъ городишкѣ, съ той лишь разницей, что передъ нами пантомима и при томъ въ невѣроятно быстромъ темпѣ. Понять смыслъ ея, не зная заранѣе, въ чемъ дѣло,-- невозможно! Судорожно корчится старикъ Фаустъ, вьется, какъ змѣй, огненно-красный Мефистофель, Маргарита передъ подарками совершаетъ дикіе прыжки, затѣмъ -- поцѣлуи, равносильные по дѣйствію укусамъ скорпіоновъ, и быстрота, быстрота... Time is money?
   Меньше, чѣмъ въ двадцать минутъ, все кончено: восторжествовалъ порокъ, убитъ Валентинъ, пала Маргарита... Занавѣсъ опускается, но такъ какъ выходъ закрытъ и тьма безпросвѣтна, то, очевидно, будетъ что-то еще. Дѣйствительно, за занавѣсомъ слышно рыданіе, зловѣщій вой, заунывные стопы... Черезъ минуту передъ нами "ночь на Брокенѣ", только... на американскій ладъ.
   Безформенные куски папки, очевидно, изображаютъ ландшафтъ. По скаламъ медленно движутся фигуры въ длинныхъ бѣлыхъ рубахахъ и воютъ. На первомъ планѣ нѣчто вродѣ трубы для спуска товаровъ съ гладко укутанными стѣнками и подобіе кратера вулкана... На скалахъ появляется дрожащій Фаустъ въ сопровожденіи Мефистофеля... Рыданія и вой усиливаются... Бѣлыя фигуры вдругъ начинаютъ быстро, съ криками, скатываться по трубѣ куда то внизъ... Фаустъ въ корчахъ закрываетъ лицо руками, безжалостный Мефистофель толкаетъ его въ трубу, и онъ стремительно скатывается, но не пропадаетъ, какъ другіе, а неожиданно появляется въ кратерѣ. Вой не прекращается. Теперь чуть ли не самъ Фаустъ, оставивъ пантомиму, мучительно визжитъ. Изъ подъ земли выскакиваютъ нѣсколько чертей съ раскаленными щипцами, вилами и другими орудіями пытки и окружаютъ тѣло Фауста... На этомъ все и кончается...
   Раздвигаются стѣны, и мы съ облегченіемъ выходимъ наружу. За рѣшеткой уже новый комплектъ интересующихся "мученіями"...
   -- Н-да!-- значительно мычитъ Тарасъ.
   -- Вотъ такъ штука капитана Кука!-- повторяю я фразу одной моей трехлѣтней пріятельницы.
   Кацъ только улыбается...
   Напротивъ насъ человѣкъ въ костюмѣ индійскаго факира съ длинной трубкой у рта собралъ вокругъ себя что-то очень много народа..
   Подходимъ. Факиръ раздаетъ листочки бѣлой бумаги. Нужно написать на листочкѣ свое имя и вернуть ему. Онъ вкладываетъ бумагу въ трубку и, послѣ ряда непонятныхъ заклинаній и артистической мимики, подаетъ листокъ, но уже съ написаннымъ на немъ предсказаніемъ... За трудъ беретъ всего пять центовъ и собираетъ обильную жатву...
   Здѣсь страшно падки на предсказанія и гаданье, и потому существуетъ очень много шарлатановъ подобнаго рода... На одной изъ первыхъ фабрикъ, гдѣ я работала, я какъ-то въ шутку посмотрѣла руку своей сосѣдки и сказала ей, что она выйдетъ замужъ за богатаго старика. Въ послѣдующіе дни буквально вся фабрика перебывала у меня, и не было иного способа отдѣлаться отъ дѣвушекъ, какъ "предсказавъ" каждой хоть что-нибудь...
   По дорожкѣ, гдѣ раньше шествовали пони, слоны и верблюды съ дѣтьми на спинахъ, скачутъ двѣ индіанки. Передняя вынимаетъ изъ висящей на рукѣ корзинки черные целлулоидные шары и бросаетъ ихъ въ воздухъ, а задняя на всемъ скаку безъ промаха прострѣливаетъ ихъ на лету. Мѣткость поразительная!
   Мы уже составили представленіе о томъ, что такое Кони-Айландъ, да и глазъ притупился, и на него уже не дѣйствуютъ встрѣчные эффекты... Но Кацъ увѣряетъ, что впечатлѣніе будетъ неполнымъ, если мы не дождемся вечерняго освѣщенія...
   -- Тутъ есть кое-что новое! Я слышалъ хорошій отзывъ о The creation of the world -- сотвореніи міра... Говорятъ, что замѣчательная постановка съ примѣненіемъ всѣхъ открытій современной техники...
   "Сотвореніе міра" -- въ театрѣ при входѣ въ Dream-land. Отправляемся туда...
   Это ужъ не сарай, а основательная постройка. Бархатныя скамьи расположены амфитеатромъ, освѣщеніе электрическое... Но публики здѣсь почему то немного...
   Передъ глазами проходятъ, дѣйствительно, великолѣпно скомпонованныя картины мірозданія. На сценѣ настоящія облака, громъ, молнія, волны... Звѣздное небо съ вѣрно переданными созвѣздіями.. Отлично схваченныя перспективы далей и переходы небесныхъ тоновъ... Медленно развертываются картины библейскихъ дней творенія... Передъ каждой картиной чей-то голосъ выразительно читаетъ соотвѣтствующее мѣсто изъ библіи. Все хорошо, даже поютъ созданныя птицы. Но... въ послѣдней картинѣ появляются Адамъ и Ева въ тѣлеснаго цвѣта трико и, увы! зеленыхъ акробатскихъ штанишкахъ. Американская "мораль" сдуваетъ все впечатлѣніе!
   Чтобы убить время до вечера, мы заходимъ еще въ нѣсколько зданій, любуемся на себя въ кривыхъ зеркалахъ, смотримъ человѣка, глотающаго огонь, японскихъ акробатовъ, индѣйскіе военные танцы... Все тотъ же характеръ дешеваго паноптикума.
   Бросается въ глаза одно своеобразное развлеченіе...
   Натянутое полотно вродѣ экрана волшебнаго фонаря. Посрединѣ въ отверстіи голова негра. Въ нѣкоторомъ разстояніи корзина съ кожаными мячами. Желающіе мѣтятъ этими мячами въ живую цѣль, платя пять центовъ. Въ случаѣ успѣха -- безплатно право повторенія. Негръ, однако, ловко увертывается и скалитъ зубы.
   Заходимъ въ ресторанъ и смотримъ залихватскіе негритянскіе танцы. Негры танцуютъ выразительно, со страстью и обладаютъ отличными голосами.
   Вотъ и вечеръ...
   Кони-Айландъ кажется волшебнымъ, весь залитый огнями тысячъ электрическихъ лампочекъ. Ночной мракъ скрываетъ лубочные эффекты, пестроту и вульгарныя лица. При искусственномъ освѣщеніи люди кажутся оживленнѣе, красивѣе, а декораціи -- подлинными видами и постройками... Башня Dream-land'а потерялась между другими огненными силуэтами, вычерченными на темномъ небѣ. Ослѣпительными лентами сверкаютъ названія садовъ и театровъ. Сказочный золотой городъ!..
   Изъ окна элевэйтора на далекое разстояніе виденъ блистающій, весь иллюминованный Кони-Айландъ... Море крадется къ нему чернымъ покровомъ... Но и оно тамъ и сямъ вспыхиваетъ цвѣтными огоньками пароходныхъ фонарей...
   Чувствуется сильное утомленіе и какой-то сумбуръ въ головѣ... А въ ушахъ еще звенятъ обрывки музыкальныхъ мелодій...
   Вечеръ холодный. Я зябко вздрагиваю въ своемъ легкомъ костюмѣ и прячусь въ уголъ. Кацъ выглядитъ постарѣвшимъ и блѣднымъ отъ усталости. И даже Тарасъ не читаетъ.
   Мы вяло обмѣниваемся отрывистыми фразами...
   Снова Бруклинъ-Бриджъ... Спускаемся на платформу подземной дореги. Какъ разъ нашъ экспрессъ!
   На 96-ой улицѣ Кацъ прощается съ нами. Ему надо мѣнять пеѣздъ...
   -- Спасибо, Кацъ! Устали вы, кажется, очень!
   -- И вы также, я вижу! Ну, до свиданья!
   Вагонъ убѣгаетъ дальше.
   Вылетѣли изъ-подъ земли... Направо и налѣво прямыя линіи освѣщенныхъ улицъ. Это ужъ Bronx.
   -- Фриманъ-Стритъ!
   Намъ выходить.
   Какъ хочется скорѣй повалиться въ постель, а бѣдному Тарасу сейчасъ идти смѣнять Данилова.
   На углу мы разстаемся. Дубровъ переходитъ на противоположную сторону, гдѣ теплится окошко будки, а я почти бѣгомъ возвращаюсь домой...
   Вспышкой car`а освѣтило глянцевитые листья Crotona Parc'а и тотчасъ все слилось съ безконечностью неба... На улицѣ пустынно. Американцы давно спятъ. И только грохотъ Subway періодически догоняетъ меня...
   Вотъ и нашъ подвалъ...

Ек. Бакунина.

"Русское Богатство", No 1, 1912

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru