Ауэрбах Бертольд
Мачиха

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Текст издания: "Приложенія къ Русскому Вѣстнику", 1858.

МАЧИХА

РАЗКАЗЪ Б. АУЭРБАХА

ГЛАВА I.

   Хлѣбникъ Штаффель и его жена соединяли мудрость змѣи съ кротостью голубя; то-есть, онъ былъ мудръ, а она была кротка, и онъ былъ такъ мудръ, что нерѣдко подчинялся ея кротости. Когда онъ задумывалъ бывало какое-нибудь тонкое, замысловатое дѣло, онъ обыкновенно принималъ въ разчетъ и совѣты простаго прямодушія; эти же совѣты у него всегда были подъ рукою, ему стоило только обратиться къ женѣ. Онъ часто слушался ея, отчасти потому что прямизна и откровенность иногда бываютъ вѣрнѣе всякой хитрости; во всякомъ случаѣ, онъ принималъ въ соображеніе ея совѣты, въ которыхъ выражались требованія прямодушія. Поэтому люди и говорили, что Штаффеля никакъ не разберешь; иногда его планы и разчеты похожи на поле, изрытое кротами, а иногда у него все такъ просто и открыто, какъ будто бы онъ и не знаетъ, что значитъ хитрость. И онъ считался въ десять разъ умнѣе, чѣмъ онъ былъ въ самомъ дѣлѣ, потому что никто не могъ знать, какъ онъ умѣлъ пользоваться простою честностью жены.
   Хлѣбникъ Штаффель имѣлъ порядочное состояніе, а прослылъ за богача; и, странное дѣло! точно такъ же какъ люди дѣлаются и добрыми и злыми, судя по тому, за что ихъ считаютъ ближніе, точно такъ же они могутъ разбогатѣть потому только, что всѣ окружающіе воображаютъ ихъ богатыми, особливо когда они, подобно Штаффелю, умѣютъ искусно воспользоваться этимъ общимъ мнѣніемъ. При этомъ онъ былъ чрезвычайно привѣтливъ со всѣми нисшими, хотя полонъ достоинства въ обращеніи съ высшими. Таковыхъ впрочемъ было немного: даже со старымъ бумажнымъ фабрикантомъ, самымъ богатымъ и слѣдовательно самымъ важнымъ лицомъ во всемъ околоткѣ (сынъ его занималъ мѣсто окружнаго судьи), даже съ самимъ бумажнымъ фабрикантомъ Штаффель обращался вѣжливо, но съ тайнымъ сознаніемъ собственнаго превосходства. Разумѣется, онъ никому не навязывалъ этого сознанія, и общая молва давно рѣшила, что нѣтъ человѣка обходительнѣе хлѣбника Штаффеля.
   "Когда я былъ еще нагрузчикомъ", говаривалъ онъ долгое время; потомъ эта поговорка измѣнилась въ "когда я еще былъ хлѣбомѣромъ"; обѣ эти должности онъ исправлялъ, прежде чѣмъ онъ завелъ булочную, и прежде чѣмъ городъ избралъ его въ магистраты. Онъ любилъ разказывать, какъ онъ пришелъ въ городъ бѣднымъ мальчикомъ лѣтъ шестнадцати, уже рослымъ и сильнымъ, какъ онъ на хлѣбномъ рынкѣ помогалъ выгружать и переносить мѣшки, и какъ онъ былъ радъ за каждую полдюжину мѣшковъ получать по два крейцера. Потомъ онъ переходилъ къ тому, какъ онъ сталъ присяжнымъ хлѣбомѣромъ, какъ наконецъ прежній хлѣбникъ принялъ его въ ученье, и какъ вообще онъ, изъ бѣднаго мальчишки, мало-по-малу сдѣлался зажиточнымъ человѣкомъ.
   Правду сказать, онъ душу отводилъ этими разказами; это очевидно было изъ его довольнаго тона, изъ того, съ какимъ удовольствіемъ онъ останавливался на малѣйшихъ подробностяхъ. То было не только пріятное чувство успокоенія, послѣ побѣжденныхъ трудностей; тутъ примѣшивалась также глубокая благодарность къ судьбѣ, соединенная съ гордою радостью. Къ тому же онъ умно дѣлалъ, что самъ говорилъ про свою жизнь, про то, какъ онъ собственными трудами вышелъ изъ ничтожества; это поднимало его въ общемъ мнѣніи, тогда какъ еслибы все это узналось стороной, завистники и недоброжелатели не поскупились бы на ѣдкія замѣчанія. Когда онъ разказывалъ тому или другому про свои черные дни, про нужду, которую онъ вытерпѣлъ, люди маленькіе были благодарны ему за то, что онъ ставилъ себя на одну доску съ ними, а важныя особы хвалили смиреніе его, и рады были оказать ему всякую милость. Они -- важныя лица -- готовы были съ хлѣбникомъ Штаффелемъ обращаться какъ съ равнымъ.
   Управляющій казенными имуществами иногда заходилъ къ нему, когда отправлялся пить пиво въ трактиръ; иногда даже онъ сидѣлъ у хлѣбника Штаффеля и съ нимъ покуривалъ, трубку у окна, и съ удовольствіемъ оказывалъ такую честь его дому.
   Впрочемъ въ цѣломъ городѣ не было дома уютнѣе этого. Скажемъ мимоходомъ, что онъ былъ прислоненъ къ каменнымъ ступенямъ, соединяющимъ верхній городъ ст нижнимъ. Домъ хлѣбника Штаффеля былъ такъ называемый сквозной домъ: лѣстница въ его сѣняхъ служила также и для общаго прохода. Въ горницѣ же всегда было уютно; запахъ только что испеченнаго хлѣба дѣлалъ воздухъ почти питательнымъ, а на лицѣ у Штаффелыг.и, казалось, постоянно было написано благословеніе Божіе.
   Говорятъ, что въ голодное время ломоть хлѣба, при одинаковомъ вѣсѣ, не такъ питателенъ, какъ въ благословенный годъ. Очень возможно, что питательныя начала въ немъ бываютъ не такъ развиты: но тутъ есть еще что-то, чего не вымѣрить и не взвѣсить, это то благословеніе Божіе, которое распространяется на все и совершаетъ чудо, насыщая и малою пищею. Такъ каждому, кто получалъ хлѣбъ отъ Штаффельши, казалось, что, подавая его съ ласковымъ киваньемъ головы, она произноситъ надъ нимъ какое-то благословеніе, и что у нея хлѣбъ сытнѣе, чѣмъ у другихъ людей. Она была разчетлива и бережлива даже за другихъ. Когда кто-нибудь спрашивалъ свѣжеиспеченнаго хлѣба, она не давала; когда же все-таки настаивали, она говорила тихо про себя: "прости Боже мое согрѣшеніе!" а потомъ, вслухъ, увѣряла: "у меня все черствый хлѣбъ, и ты увидишь, онъ гораздо сытнѣе свѣжаго." Одной покупщицѣ, которая непремѣнно требовала сегодняшняго хлѣба, она наконецъ отвѣчала: "у насъ печется только вчерашній!" и надъ этою остротой долго смѣялись во всемъ городкѣ.
   Сидя на своемъ стулѣ, подлѣ раздвижнаго окошка, Штаффельша, мало-по-малу, пріобрѣла нѣкоторое знаніе людей и свѣта, но это знаніе сдѣлало ее еще добрѣе ко всѣмъ, еще снисходительнѣе и жалостливѣе. Сама основа характера ея располагала ее къ этому: она была дочь образцоваго учителя Штраубенмиллера, образованнаго и глубоко-чувствующаго человѣка, который потому такъ рано и умеръ, что такъ горячо принималъ все къ сердцу. Какъ странно оно ни покажется, но титулъ "образцовый учитель" не есть насмѣшка, а наименованіе, употреблямое во всѣхъ офиціальныхъ актахъ и бумагахъ. Дѣло въ томъ, что въ городкѣ основали народную школу съ высшими классами и дали ей названіе образцовой школы. Вообще еще не доказано, чтобъ изъ нея выходили все образцовые люди, но, во всякомъ случаѣ, дочь образцоваго учителя была достойна отца и его сана. Она показала себя уже и тѣмъ, что вышла замужъ за бывшаго хлѣбомѣра и, отложивъ всякое мелочное самолюбіе, жила съ нимъ совершенно счастливо. Ей дѣла не было до того, что люди удивлялись, какъ такая благовоспитанная и образованная дѣвушка могла выйдти замужъ за человѣка, который только что недавно вышелъ изъ поденщиковъ. Она съ разу поняла и оцѣнила его; и за это уваженіе со стороны жены, возвысившее его въ собственномъ мнѣніи и поддерживавшее его во всѣхъ предпріятіяхъ, хлѣбникъ Штаффель остался на вѣки благодаренъ ей, хотя и выражалъ эту благодарность совсѣмъ особеннымъ образомъ:-- Да, говорилъ онъ, жена моя не промахъ; она купила меня во время, и не ошиблась: она хорошо разочла, что черезъ нѣсколько лѣтъ цѣна на меня поднимется втрое.
   При томъ Штаффельша всегда оставалась тихою и скромною. Мужъ часто называлъ ее своими комнатными часами: висятъ они на стѣнѣ и спокойно идутъ своимъ чередомъ, не вмѣшиваясь въ разговоръ; если же на нихъ посмотрѣть, они въ точности тебѣ покажутъ, который часъ. Штаффельша также знала всегда какой часъ насталъ и для постороннихъ людей. Много разнородныхъ лицъ проходило мимо нея, останавливаясь болѣе или менѣе долго передъ ея окномъ; она тихомолкомъ слѣдила за жизнью многихъ. Съ особеннымъ вниманіемъ она смотрѣла на служанокъ; казалось, она все умѣла прочесть на ихъ лицѣ, и, не разъ, замѣчаніе отъ нея, сказанное какъ будто мимоходомъ, спасало молодую дѣвушку отъ близкой гибели. Оно между прочимъ умѣла привязать къ себѣ людей тѣмъ, что давала имъ какое-нибудь нетрудное порученіе; такимъ образомъ почти весь городъ служилъ ей и былъ съ нею въ самыхъ короткихъ отношеніяхъ: люди, которые оказали ей одолженіе, не боялись обращаться къ ней за совѣтомъ или помощію. Она обыкновенно бралась отыскивать мѣста для служанокъ, и всегда хорошо знала, на что именно годится та или другая. Между тѣмъ, странное дѣло! она не любила вести длинные разговоры, когда къ ней приходили за хлѣбомъ; она скоро опускала окошечко, говоря: полно болтать! а золотая бляха на ея головномъ уборѣ, которая одна только была видна сквозь рамки окна, какъ будто бы говорила: слова -- серебро, а молчаніе -- золото.
   До послѣднихъ годовъ, Штаффельша испытала однѣ только радости въ своемъ домашнемъ быту. Единственная ея дочь была замужемъ за маслобоемъ, и жила съ нимъ въ довольствѣ и согласіи, а сынъ, Раймундъ, содержалъ гостиницу Корону на самомъ углу рынка, гдѣ всякая фура, въѣзжающая въ городъ, должна остановиться, чтобы снять тормазъ. Это обстоятельство дѣлало гостиницу очень доходною, и благосостояніе сына росло съ каждымъ днемъ.
   Штаффельша рѣдко приходила въ гостиницу Корону, и каждое ея посѣщеніе считалось особымъ праздникомъ; она и тогда почти не входила въ общую комнату, а сидѣла съ невѣсткою и ея двумя дѣтями, и насилу позволяла, чтобы въ честь ея сварили лучшаго кофе. Штаффельша всего больше любила сидѣть дома, а когда она, насколько пріодѣвшись, отправлялась въ гости къ сыну, всѣ торговки, мимо которыхъ она проходила, переглядывались черезъ улицу и съ радостною улыбкой отвѣчали на ея поклонъ.
   Но послѣдніе два года грустно прошли для Штаффельши; жена Раймунда (которая, сверхъ того, была ей родная племянница) умерла, и она съ согласія мужа взяла къ себѣ ея старшую дочку, Эрнестину, дѣвочку лѣтъ семи. Двухъ лѣтняго мальчика отецъ оставилъ у себя, и Штаффельша уговорила старую родственницу, прожившую около двадцати лѣтъ у нея въ домѣ, заняться хозяйствомъ сына.
   Между тѣмъ какъ Штаффельша все еще грустила о покойной невѣсткѣ, мужъ ея только и думалъ какъ бы сыну пріискать невѣсту, да такую, которая бы еще подняла славу дома, и помогла осуществиться его давнишнему желанію,-- выстроить новый этажъ надъ Короной и этимъ окончательно раздавить Медвѣдя, Коня, Орла, Слона, то-есть гостиницы подъ этими вывѣсками. Онъ даже имѣлъ въ виду невѣсту, племянницу стараго мельника, и самъ мельникъ былъ не прочь отъ этого; не даромъ жъ онъ почти каждый вечеръ сталъ заходить въ Корону, но ни Раймундъ, ни его мать не подавались на это предположеніе; Раймундъ не хотѣлъ жениться во второй разъ, чтобъ у его дѣтей не было мачихи.
   Говорятъ, что часто супруги современемъ дѣлаются похожи другъ на друга, но въ семействѣ хлѣбника эта примѣта не оправдалась. Шгаффель былъ высокъ и худощавъ, казалось, онъ весь состоялъ изъ костей; его верхняя губа совершенно исчезла, а нижняя немного выступила впередъ, все лицо его напоминало тонкую рѣзную работу; Штафьельша же была полна и круглолица. Но несмотря на внѣшнее и внутреннее несходство, они жили въ совершенномъ согласіи, и, при нѣкоторомъ вниманіи, можно было и между ними замѣтить многія общія черты.
   Задняя комната въ булочной во всемъ околоткѣ называлась булочною канцеляріей, потому что Штаффель былъ то, что у насъ называется дѣловая голова, и любилъ давать работу своимъ адвокатскимъ способностямъ: рѣдкій процессъ не переходилъ черезъ его судилище, и одна его поговорка по этому поводу повторялась всѣми, а имеыно. "Разкажи мнѣ, лучше, что говоритъ твой противникъ!" Разумѣется, не рѣдко случалось, что кто-нибудь, приходя къ нему съ жалобой, представлялъ свое дѣло такъ, что, казалось, никто не могъ и усомниться въ его справедливости, но Штаффель на эту штуку неподавался и говорилъ только:-- Какая тебѣ польза меня обманывать? Скажи мнѣ лучше, что говоритъ твой противникъ; тогда мнѣ легче будетъ дать тебѣ совѣтъ. Поставь себя на его мѣсто, и разсуди самъ, какія могутъ быть его права и требованія.
   У Штаффеля была табакерка, которую онъ постоянно вертѣлъ въ рукахъ. Табакъ въ ней всегда былъ свѣжій, но Штаффель не нюхалъ его; онъ только игралъ табакеркой, чтобы при случаѣ выиграть время для себя и для другихъ. Когда онъ, бывало, прищелкнувъ указательнымъ пальцемъ по ея крышкѣ, отворялъ табакерку, вынималъ щепотку табаку и долго игралъ ею, держа ее двумя пальцами правой руки, между тѣмъ какъ табакерка спокойно лежала въ лѣвой, потомъ медленно подносилъ табакъ къ носу, и вдругъ, какъ бы опомнившись, бросалъ его на полъ, и быстро обращался къ своему собесѣднику, то все это были лишь уловки, чтобы поставить себя въ выгодное положеніе. Иногда ему удавалось успокоить разгоряченнаго противника тѣмъ, что онъ молча протягивалъ ему табакерку; этимъ же средствомъ онъ не разъ примирялъ съ собою людей готовыхъ на него разсердиться.
   Никто, даже жена, не зналъ какъ полезна для него табакерка.
   Штаффелю часто совѣтовали завести гостиницу, которая при его извѣстности во всемъ околоткѣ, могла бы приносить ему большой доходъ; но ни онъ, ни жена на это не соглашались. Она говорила, что не можетъ быть хозяйкой гостиницы, что у ней`тогда не будетъ своего дома, какъ будто бы она жила на улицѣ; теперь, каждый, кто входитъ въ ея комнату, долженъ ей, какъ слѣдуетъ, поклониться, а тогда ей придется ухаживать за всѣми безъ разбора, и кланяться людямъ, до которыхъ ей дѣла нѣтъ. Штаффель не имѣлъ такого рода причинъ, но все таки соглашался съ женою; онъ, просто, не хотѣлъ отбивать хлѣба у сына, и даже нашелъ средство помогать ему.
   Старику Штаффелю вообще было пріятно имѣть сына хозяиномъ гостиницы, чувствовать себя какъ дома въ публичномъ мѣстѣ, приходить туда и какъ посѣтитель и какъ родной, но онъ изъ этого также умѣлъ извлекать пользу. И зимою и лѣтомъ въ извѣстные часы можно было застать его въ гостиницѣ сына. Часто, когда кто-нибудь хотѣлъ посовѣтоваться съ нимъ, онъ назначалъ ему свиданіе, въ такомъ-то часу, въ Коронѣ. Тутъ онъ, въ задней комнатѣ, принималъ всѣхъ и велъ всѣ нужные переговоры, наединѣ или при всѣхъ, какъ того требовали обстоятельства. Такимъ образомъ, тутъ запивались всѣ дѣла, тутъ угощали другъ друга на мировую. Мало того, часть своей торговли (кромѣ булочной онъ велъ большую торговлю сѣменами) онъ перенесъ въ Корону, это не только приносило значительную выгоду гостиницѣ, но также поневолѣ заставляло сына входить въ дѣла отца, къ чему, правду сказать, онъ мало былъ склоненъ, такъ какъ онъ наслѣдовалъ тихій и задумчивый нравъ матери, и вообще, по выраженію отца, пошелъ въ семью образцоваго учителя.
   Раймундъ провелъ годъ въ семинаріи, но отецъ умѣлъ отвлечь его отъ этого "нищенскаго занятія", какъ онъ выражался; сынъ во всю жизнь не могъ забыть жесткихъ словъ его, что учители -- пасынки міра сего.
   Въ городкѣ повторяли также одно выраженіе Раймунда, къ немалому его огорченію. Дѣло въ томъ, что ему когда-то нужно было купить партію конскаго волосу, но, по несчастію, онъ все называлъ его "лошадиными волосами", а злые люди изъ этого состроили цѣлую исторію. Они разказывали, будто бы онъ спросилъ у крестьянина:
   -- Есть у васъ лошади?
   -- А что?
   -- Мнѣ хочется купить ихъ волоса.
   Разумѣется, эти слова пошли въ ходъ, и ни къ чему не повело, что Раймундъ отъ нихъ отказывался изо всѣхъ силъ; всякій молокососъ воображалъ себя Богъ знаетъ какинь молодцомъ, когда могъ спросить у него: "а что, не купишь ли ты лошадиныхъ волосъ?"
   Конечно, современемъ все это забылось, но, вообще, какая-то неловкость во всѣхъ дѣлахъ житейскихъ, а съ другой стороны напряженныя усилія побѣдить ее, сильно вредили Раймунду. Онъ такъ-сказать былъ слишкомъ тонко-чувствителенъ и слишкомъ высоко настроенъ. Онъ ни въ какихъ дѣлахъ не могъ употребить малѣйшую хитрость или искусство; а всякій обманъ, даже всякая неделикатность, которую приходилось ему испытать, каждый разъ поражали его какъ новость. Отецъ часто говорилъ ему: "Тебѣ бы не жить съ людьми, а оставаться весь вѣкъ подлѣ стула маменьки; ты одинъ изъ тѣхъ, которые бродятъ себѣ по свѣту при собственныхъ мысляхъ, въ какомъ-то полуснѣ, а только залаетъ на нихъ собака, они и перепугаются до глубины душевной. Проснись въ другъ, и ты увидишь, что много на свѣтѣ собакъ, да иныя привязаны, и только могутъ лаять, а если другая и захочетъ тебя укусить, ты довольно силенъ, чтобы съ нею справиться." Кромѣ того, такъ какъ Раймундъ всегда былъ готовъ сознаться въ своихъ недостаткахъ, то онъ казался отцу еще слабѣе и безпомощнѣе, чѣмъ былъ въ самомъ дѣлѣ, потому что рѣзкіе и рѣшительные характеры, не способные на раскаяніе, обыкновенно считаютъ плошакомъ того, кто не боится прямо сознаваться въ своихъ ошибкахъ.
   Такимъ образомъ, Раймундъ попалъ въ совершенную зависимость отъ воли отца; но его сыновнее чувство и его недовѣріе къ собственнымъ силамъ были таковы, что эта зависимость не приходилась ему въ тягость. Отецъ же, напротивъ того, хотѣлъ бы при.дать ему нѣсколько самостоятельности, тѣмъ болѣе, что послѣ смерти жены Раймундъ совсѣмъ растерялся и охотно бы позволилъ ему распоряжаться собою въ каждой бездѣлицѣ. Отецъ поручалъ ему разныя дѣла, чтобы сколько-нибудь развлечь его, и даже сталъ обращаться съ нимъ необыкновенно ласково. Когда сынъ самъ себя обвинялъ, что онъ сдѣлалъ то или другое не такъ, отецъ успокоивалъ и утѣшалъ его. Онъ все старался придать сыну нѣсколько энергіи, чтобы тотъ могъ привести въ исполненіе всѣ обширные планы, которые онъ, отецъ, для него задумалъ.
   Разъ осенью, Штаффель сказалъ сыну, сидя съ нимъ вечеромъ послѣ того, какъ разошлись всѣ гости: "Ты завтра утромъ поѣзжай въ Брейсгау, закупи чечевицы, бобовъ и коноплей; да при случаѣ прицѣнись и ко льну и гречихѣ."
   Сынъ хотѣлъ было возражать, но отецъ все уже предвидѣлъ; онъ, но обыкновенію, взялся распоряжаться гостиницею, и на другое утро, далеко до разсвѣта, Раймундъ уже стоялъ у кроватки сынка, въ то время какъ ему закладывали лошадей; слезы навертывались ему на глаза: въ ночномъ чепчикѣ ребенокъ такъ былъ похожъ на покойницу...
   Свѣжій утренній воздухъ разсѣялъ тоску Раймунда; встало солнце и освѣтило землю съ изобиліемъ ея плодовъ, лошади бодро бѣжали по ровной дорогѣ, и вскорѣ ему стало совсѣмъ легко на душѣ. Онъ сталъ внутренно упрекать себя въ слабости и малодушіи; вѣдь отецъ былъ правъ, говоря, что въ немъ нѣтъ ни капли мужеской твердости. Это нужно перемѣнить. И онъ невольно натянулъ вожжи, какъ будто бы хотѣлъ, точно такъ же какъ лошадей, и самого себя прибрать въ руки; повозка, докатилась еще быстрѣе.
   Божій міръ еще хорошъ; нельзя же все думать о прошломъ, а о насущныхъ дѣлахъ забывать. Вѣдь дѣти только что начинаютъ жить, и имъ нуженъ добрый попечительный отецъ. Онъ тихо улыбнулся, думая о томъ, что теперь его малютка просыпается, и вотъ сейчасъ придетъ сестрица и поведетъ его къ бабушкѣ. Ему вдругъ показалось странно, что дома онъ оставилъ столько роднаго, близкаго себѣ; онъ почувствовалъ себя какъ-то одинокимъ, отрѣшеннымъ отъ всего; лошади какъ будто бы уносили его далеко, въ неизвѣстныя страны. Онъ слѣдилъ глазами за попадавшимися ему навстрѣчу дѣтьми, шедшими въ школу, съ книгами и тетрадками; онъ думалъ о томъ, какъ онъ самъ когда-то мечталъ сдѣлаться учителемъ. Въ эту минуту онъ бы сидѣлъ въ школѣ, поджидая дѣтей, а теперь онъ разъѣзжаетъ на двухъ славныхъ коняхъ. Онъ поклонился школьному учителю, который сидѣлъ у окна, и тотъ снялъ шапку; онъ вѣрно подумалъ, что ему кланяется знакомый или начальникъ. Да, у кого есть дѣти, тотъ ужь не говори, что я-де не гожусь для этой жизни, гдѣ все надобно брать съ бою и не давать себя въ обиду. Такъ люди говорили о прежнемъ Раймундѣ, но теперь онъ сдѣлается другимъ человѣкомъ и покажетъ свѣту, на что онъ способенъ; онъ докажетъ, что онъ не даромъ сынъ умнѣйшаго человѣка во всемъ околоткѣ.
   -- Что ты везешь?
   -- Пшеницу!
   -- Продана?
   -- Нѣтъ!
   -- Почемъ же мѣрка?
   -- Да такъ, по рыночной цѣнѣ.
   -- Хорошо, мы увидимся въ городѣ.
   Такъ разговаривалъ Раймундъ съ попавшимся ему на встрѣчу крестьяниномъ; потомъ онъ прищелкнулъ языкомъ, и лошади дружно понеслись. Крестьянинъ съ удивленіемъ смотрѣлъ вслѣдъ за этимъ смѣльчакомъ; онъ въ раздумьи даже высыпалъ весь огонь изъ трубки, и долго не могъ зажечь ее; онъ все покачивалъ головой надъ проѣзжимъ, которому, казалось, все было ни почемъ.
   Душа человѣческая измѣнчивѣе небесныхъ облаковъ; особенно душа, подавленная тяжелымъ горемъ, которая то превозмогаетъ его, то изнемогаетъ подъ бременемъ. День и ночь смѣняются въ душѣ, съ такими незамѣтными переходами, что, прежде чѣмъ опомнишься, уже ночь смѣнилась днемъ, или день уступилъ ночи.
   Раймундъ выѣхалъ, чтобы сдѣлать выгодную аферу, и мы видѣли, какъ грустное расположеніе его духа вдругъ перешло въ бодрую самоувѣренность. Онъ точно купилъ около ста мѣръ пшеницы, хотя вовсе не затѣмъ пріѣзжалъ; но онъ хотѣлъ доказать отцу, что умѣетъ жить собственнымъ умомъ; онъ рѣшился и впредь обходиться безъ чужихъ совѣтовъ.
   

ГЛАВА II.

   Въ Брейсгау Раймундъ не нашелъ никакихъ сѣмянъ, ему сказали что Золотой Штумфъ изъ Фрейбурга все закупилъ; но на Раймунда напала такая храбость, что онъ рѣшился отправиться прямо въ Фрейбургъ, и попробовать оттягать добычу у Золотаго Штумфа.
   Это, конечно, было дѣло рискованное.
   Никто еще ничего не выигрывалъ въ дѣлахъ съ Золотымъ Штумфомъ, исключая тѣхъ случаевъ, гдѣ онъ самъ, добровольно, жертвовалъ маленькою прибылью, чтобы получить большую. Всего лучше было вести съ нимъ дѣло на наличный товаръ и на наличныя деньги. При всякомъ другомъ способѣ дѣйствій, при изустныхъ или письменныхъ уговорахъ, онъ всегда умѣлъ запутать человѣка въ длинную тяжбу, если тотъ не позволялъ положительно надуть себя.
   У Штаффеля уже больше года тянулся процессъ съ нимъ.
   Золотой Штумфъ собственно назывался Фридолиномъ Штумфомъ; прозвище же это онъ получилъ потому, что былъ одинъ изъ богатѣйшихъ людей въ провинціи и любилъ этимъ похвастать. Кромѣ того его еще прозвали Суворовымъ, потому что онъ всегда носилъ особаго фасона сапоги, извѣстные подъ именемъ суворовскихъ сапогъ; они доходили до самыхъ колѣнъ и спереди были украшены кисточками. Онъ всегда носилъ одежду, бывшую въ употребленіи въ началѣ нашего столѣтія, пособенно поражалъ двойной его галстукъ; онъ носилъ на шеѣ бѣлый платокъ, а надъ нимъ черный, такъ что бѣлый выступалъ какъ воротничокъ рубашки. Нашлось бы много людей, которые этотъ двойной галстукъ охотно бы стянули въ петлю на его шеѣ, или по крайней мѣрѣ желали, чтобы кто-нибудь за нихъ это сдѣлалъ. Онъ прежде содержалъ пивную лавочку, но во время войны пошелъ въ гору, говорили, будто бы онъ служилъ шпіономъ у французовъ, и въ самомъ дѣлѣ онъ былъ между ними какъ будто бы свой человѣкъ; вскорѣ онъ взялъ большіе подряды для войска -- на овесъ, на мясо и на кожу, и этимъ пріобрѣлъ большія деньги, разумѣется, не самымъ честнымъ образомъ. Особенно нажился онъ при продажѣ монастырскихъ имуществъ, когда они пошли по такъ называемымъ военнымъ цѣнамъ. Должно признаться, что все это прошлое давно бы забылось, еслибы Штумъъ не возстановилъ противъ себя общаго мнѣнія своими самовольными, жестокими поступками. У него въ залогѣ были многіе дома, и онъ все поговаривалъ о томъ, чтобы переселится въ Швейцарію; но вскорѣ дома стали переходить въ его руки; ему не удалось выгодно продать ихъ, и онъ обращался съ наемщиками съ крайнею взыскательностію. Онъ забралъ себѣ въ голову поставить себя на хорошую ногу въ городѣ. Онъ не хотѣлъ дать себя выжить, и намѣревался уѣхать только тогда, когда будетъ въ почетѣ у всѣхъ; этого онъ не достигъ и оставался только всѣмъ на зло. Онъ хотѣлъ всѣхъ привести въ зависть, дѣлаясь все богаче и богаче съ каждымъ днемъ; это, правда, удалось ему, но между тѣмъ ни онъ, ни семейство его не были счастливы. Его всегда сопровождала большая собака, пріученная бросаться на людей, потому что не разъ на него нападали ночью несчастные, которыхъ онъ довелъ до нищеты, и вскорѣ эта собака сдѣлалась его единственнымъ товарищемъ. Разказывали, что однажды, въ процессѣ о большомъ наслѣдствѣ, онъ далъ фальшивую присягу. Увѣряли, что жена всѣми силами старалась отговорить его, и, когда она вскорѣ послѣ того какъ онъ присягнулъ, утонула въ Дрейзамѣ около верхней мельницы, всѣ были убѣждены, что она утопилась съ горя. Послѣ ея смерти Штумфъ жилъ одинъ съ тремя дѣтьми, двумя сыновьями и дочерью.
   Мало-по-малу, Золотой Штумфъ нашелъ себѣ пріятелей, которые съ нимъ пили и болтали. То были отчасти охотники жить на чужой счетъ, отчасти люди, которымъ все равно, съ кѣмъ и какъ они проводятъ время. Штумфъ хорошо чувствовалъ, что съ нимъ хотятъ знаться только люди, на которыхъ онъ смотритъ съ нѣкоторымъ презрѣніемъ, и что всѣ тѣ, мнѣніемъ которыхъ онъ точно дорожитъ, отворачиваются отъ него. Но, какъ водится, онъ мало-по-малу сталъ забывать это обстоятельство, почтеніе, которое оказывали ему окружающіе, льстило ему, хотя онъ и сознавалъ, въ глубинѣ души, что оно не совсѣмъ искреннее. Но что за бѣда? Уже то обстоятельство, что люди брали на себя трудъ лицемѣрить передъ нимъ, доказывало, какое важное онъ лицо.
   Есть на свѣтѣ печальная поговорка: "вина отцовъ падаетъ на дѣтей"; это конечно грустная мысль, но отъ дѣтей зависитъ искупить эту вину.
   Дурной примѣръ, привычка видѣть нарушенными всѣ нравственные законы, можетъ окончательно испортить и погубить ихъ; или же они поймутъ зло и примутъ его къ сердцу; это конечно тяжело, но твердая воля и честныя правила все превозмогаютъ, хотя и нельзя не пожалѣть о человѣкѣ, который долженъ отрѣшиться отъ всего прошлаго и собственными силами подниматься изъ грязи; это-то и есть неизбѣжное наказаніе, переходящее отъ родителей къ дѣтямъ. Старшій сынъ Золотаго Штумфа велъ такую распутную жизнь, что самъ отецъ видѣлъ себя принужденнымъ отправить его тайно въ Америку. Второй сынъ причинилъ отцу другаго рода огорченіе: онъ женился на молодой швеѣ, дотого бѣдной, что самъ долженъ былъ купить ей свадебный нарядъ. Лишь послѣ долгой тяжбы согласился Штумфъ отдать сыну слѣдовавшую ему часть материнскаго наслѣдства, и какъ бы на зло отцу, весь городъ сталъ посѣщать лавку молодаго человѣка; всѣ хвалили молодаго купца и его красавицу жену, которая была столько же скромна, сколько красива. Штумфъ уже четырнадцать лѣтъ ни слова не говорилъ съ сыномъ; на невѣстку и на внуковъ онъ даже не хотѣлъ взглянуть.
   Теперь онъ жилъ съ единственною дочерью въ большомъ домѣ въ Гаухгассе, принадлежавшемъ когда-то монастырю; и дочь точно вела почти монастырскую жизнь.
   Иные увѣряли, что Золотой Штумфъ не такъ богатъ, какъ кажется. Онъ пускался на самыя разнообразныя спекуляціи, а вѣдь правду говоритъ нѣмецкая пословица, къ несчастію не всѣмъ извѣстная: "много промысловъ, мало прибыли." Трудно было узнать въ точности положеніе дѣлъ его; извѣстно было только, чего ему желаетъ публика. Желаніе это выразилось картинкой, которая вдругъ появилась на всѣхъ табакеркахъ. На нихъ былъ изображенъ съ поразительнымъ сходствомъ Золотой Штумфъ, и хватающая его за горло собственная собака его, а подъ нимъ надпись: "конецъ Суворову!" Штумфъ поспѣшно скупилъ весь запасъ табакерокъ, но это ни къ чему не повело: нѣкоторые экземпляры сохранились въ вѣрныхъ рукахъ и снова распространились въ сугубомъ количествѣ. Штумфъ наконецъ догадался сдѣлать то, съ чего ему слѣдовало начать: онъ самъ сталъ смѣяться надъ злою шуткой, которая, разумѣется, мало-по-малу была забыта.
   Раймунду, по дорогѣ въ Фрейбургъ, невольно приходило на умъ все то, что онъ слышалъ про Золотаго Штумфа, и въ томъ числѣ много баснословно-преувеличеннаго. Но когда передъ нимъ на горизонтѣ обрисовался узорчатый очеркъ Фрейбургской колокольни, въ душѣ его пробудилось воспоминаніе о добромъ товарищѣ. Вѣдь тамъ подлѣ собора живетъ Геслеръ, который два года былъ въ ученикахъ у Штаффеля, а теперь самъ завелъ булочную въ Фрейбургѣ: какъ онъ ему обрадуется! Ужь онъ найдетъ, гдѣ помѣстить и его и лошадей.
   Булочную Геслера найдти было не трудно; онъ жилъ рядомъ съ гостинымъ дворомъ, откуда виденъ главный фасадъ собора съ его тремя большими и многими маленькими башнями. Когда Раймундъ подъѣхалъ ближе, стрѣлка солнечныхъ часовъ показывала ровно восемь, и восемь пробило съ колокольни. Когда же онъ остановился передъ домомъ, самъ булочникъ вышелъ къ воротамъ; онъ былъ здоровъ и широкоплечъ, и бѣлая рубашка, не покрытая сюртукомъ и жилетомъ, казалась еще бѣлѣе отъ красныхъ помочей. Онъ не сразу узналъ хозяина Короны и, всплеснувъ руками воскликнулъ:
   -- Боже мой! Ты ли это, Раймундъ? Именно тебя-то мнѣ и нужно! Какой случай? какое счастье!
   -- Что это ты? Что съ тобой? спросилъ Раймундъ у товарища, лицо котораго сіяло счастьемъ.-- Вѣдь ты сталъ другимъ человѣкомъ, тебя почти узнать нельзя!
   -- Да, вообрази, что тому назадъ нѣсколько минутъ я въ первый разъ увидѣлъ собственнаго ребенка. Жена только что родила мнѣ сына, славнаго мальчика, я только что успѣлъ на него посмотрѣть, какъ ты подъѣхалъ, и я выбѣжалъ къ тебѣ на встрѣчу.
   -- Да, да, это замѣтно; я замѣчаю на твоемъ лицѣ еще то выраженіе, съ которымъ ты взглянулъ первый разъ на перваго ребенка. О, это такое счастье, которое ужь никогда не повторится, никогда... Что же, всѣ здоровы, все благополучно?
   -- Повивальная бабка говоритъ, что все благополучно.
   -- Иди же въ домъ, сказалъ Раймундъ, опять взявшись за вожжи.-- Иди въ домъ и старайся, чтобы тамъ все было спокойно, это теперь самое важное. Я было хотѣлъ у тебя остановиться, да теперь нельзя; я отправлюсь въ гостиницу, и приду къ тебѣ вечеркомъ. Я здѣсь остаюсь дня два по дѣламъ.
   -- Нѣтъ, я тебя не отпущу, я твоихъ лошадей помѣщу къ сосѣду. а для тебя у меня мѣсто есть, ты обновишь у насъ комнату, которую мы назначили для гостей; я не могу тебѣ сказать, какъ я радъ тебѣ. Видишь ли, я такъ растроганъ, такъ...
   Здоровый, сильный, молодой человѣкъ отъ волненія не могъ продолжать, и хозяинъ Короны сказалъ:
   -- Да, да; я самъ бы могъ считать за счастливую примѣту, что попалъ къ тебѣ въ такую минуту.
   Булочникъ оправился и продолжалъ:-- Потому-то ты и долженъ у меня остаться. Нужно, чтобы кто-нибудь оставался со мною, я уже послалъ въ Кирхцартенъ за матерью. О еслибъ она была уже здѣсь! Жду, не дождусь ея. Моя лошадь захворала, и я послалъ за другою; Богъ знаетъ сколько пойдетъ на это времени, и когда это еще матушка будетъ здѣсь! Все случилось такъ скоро; еще часъ тому назадъ, жена пила со мною кофе. Да не хочешь ли ты закусить? Пойдемъ, завтракъ еще на столѣ.
   -- Нѣтъ, я поѣду въ Кирхцартенъ и привезу твою мать; пусть только со мной поѣдетъ кто-нибудь, чтобы запримѣтить ее, если она намъ попадется на встрѣчу, хоть бы твой подмастерье.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, зачѣмъ ѣхать вамъ обоимъ? возразилъ булочникъ:-- вѣдь я останусь совершенно одинъ.
   И Раймундъ долженъ былъ согласиться остаться съ нимъ, между тѣмъ какъ подмастерье уѣхалъ на его лошадяхъ. Онъ вошелъ въ горницу, вмѣстѣ съ прежнимъ товарищемъ, и видѣлъ какъ онъ первому бѣдному ребенку, пришедшему у него купить хлѣбъ, далъ въ придачу нѣсколько булокъ и такъ-называемыхъ палочекъ изъ сдобнаго тѣста, дѣлая ему знакъ, что не хочетъ брать денегъ. Потомъ булочникъ сталъ бѣгать по комнатѣ, самъ не зная, что ему дѣлать; онъ перечелъ всѣ подставки около печки, на которыхъ ставятся доски съ отмѣреннымъ тѣстомъ; онъ перечелъ ихъ два раза, какъ будто бы до сихъ поръ не зналъ ихъ числа; потомъ, опять какъ будто бы ему вдругъ кто-то приказалъ, онъ быстро перенесъ тяжелую корзину съ хлѣбомъ со стола на скамью, и тотчасъ же -- со скамьи на столъ. Онъ непремѣнно захотѣлъ повести Раймунда къ молодой матери и показать новорожденнаго. Раймундъ не охотно на это согласился, вошелъ осторожно и тотчасъ же увелъ товарища изъ комнаты, уговаривая его тихо наслаждаться своимъ счастьемъ и не тревожить матери и ребенка.
   Молодой булочникъ говорилъ, что онъ сегодня такъ усталъ, какъ будто бы взбѣжалъ на Фельдбергъ, а между тѣмъ онъ ни минуты не могъ усидѣть на стулѣ, и все подбѣгалъ къ дверямъ спальни; когда покупщики своими грошами и крейцерами постукивали о рамку раздвижнаго окошка, онъ знаками просилъ ихъ не шумѣть, а всякій радъ какъ приходилъ бѣдный, онъ не бралъ съ него денегъ за хлѣбъ.
   Раймундъ останавливалъ его, напоминая ему, что такимъ образомъ, онъ вскорѣ соберетъ передъ своимъ окномъ всѣхъ фрейбургскихъ нищихъ; теперь его женѣ и ребенку нужно отдохнуть и успокоиться; не лучше ли ему будетъ отложить свои благодѣянія до другаго дня?
   Между старыми товарищами завязался тихій разговоръ, и булочникъ съ нѣкоторою осторожностію освѣдомился о дѣлахъ хозяина Короны, между людьми, которые идутъ одною дорогой и занимаются однимъ дѣломъ, рѣдко бываютъ откровенные разговоры о подобномъ предметѣ. Одинъ боится слишкомъ разспрашивать своего товарища, а другой съ своей стороны не считаетъ себя обязаннымъ давать ему опредѣленные отвѣты. Вскорѣ пріѣхала мать булочника и привезла еще внучка, мальчика лѣтъ четырехъ, который ни за что не захотѣлъ съ нею разстаться. Булочникъ передалъ весь домъ въ распоряженіе матери и одѣлся, чтобы вмѣстѣ съ товарищемъ идти на хлѣбный рынокъ.
   -- Я право не знаю, что со мною дѣлается, говорилъ дорогою булочникъ Геслеръ:-- мнѣ кажется, что весь міръ перемѣнился, съ тѣхъ поръ какъ я знаю, что у меня дома сынокъ; мнѣ бы такъ и хотѣлось сказать это каждому встрѣчному. Но довольно объ этомъ. Скажи-ка мнѣ, что ты хочешь покупать, чтобы намъ другъ у друга не перебивать товаръ?
   -- Я хочу покупать и продавать; мнѣ нужны сѣмена, и есть у меня пшеница на продажу, если дадутъ хорошую цѣну.
   -- А мнѣ нужно купить пшеницы.
   -- Ты можешь взять мою, по ходячей цѣнѣ.
   Хозяинъ Короны былъ въ этотъ день какъ-то особенно въ духѣ; онъ нашелъ стараго пріятеля въ счастьи и весельи, да къ тому же оказалось, что пшеницу онъ купилъ очень выгодно; онъ съ неизъяснимымъ удовольствіемъ перебиралъ зерна, взвѣшивалъ ихъ въ рукѣ и опять высыпалъ въ кадку.
   Онъ перепродалъ другу все, что купилъ дорогой, и даже почти до точности высчиталъ ему, сколько онъ притомъ получилъ барыша. Этотъ барышъ, добытый собственнымъ соображеніемъ, еще больше ободрилъ его. Онъ отправился прямо въ домъ къ Золотому Штумфу. Прошло нѣсколько времени, прежде чѣмъ ему отперли желѣзныя ворота, на которыхъ висѣли тяжелые замки.
   -- Золотой Штумфъ на дняхъ уѣхалъ изъ города.
   -- А когда же онъ воротится?.. въ сѣняхъ спросилъ Раймундъ у старой служанки. Та вошла въ горницу, и вскорѣ Раймундъ услышалъ свѣжій женскій голосокъ: "отецъ пробудетъ дней девять или десять".
   Голосъ этотъ странно поразилъ Раймунда, и когда старая служанка возвратилась, онъ сказалъ:
   -- Это вы у хозяйской дочери спрашивали?
   -- Да, конечно!
   -- Нельзя ли мнѣ войдти самому поговорить съ нею?
   -- Что вамъ нужно? спросилъ голосъ изъ комнаты.
   -- Я хотѣлъ только спросить гдѣ вашъ отецъ, и не могу ли я его отыскать: у меня здѣсь свои лошади.
   Легкій смѣхъ раздался изъ комнаты въ отвѣтъ на эти послѣднія слова, которыми хозяинъ Короны хотѣлъ дать замѣтить, что онъ не такой человѣкъ, чтобъ его оставлять за дверью какъ какого нибудь нищаго. Свѣжій голосъ произнесъ сквозь смѣхъ:
   -- Отецъ въ Ленцкирхѣ.
   -- Хорошо, такъ я поѣду за нимъ.
   -- Въ такомъ случаѣ я вамъ дамъ порученіе къ нему. Вотъ его мѣховыя перчатки, которыя онъ забылъ.
   И сквозь щелку чуть-чуть раскрытой двери Раймунду подали пару большихъ перчатокъ, обшитыхъ лисьимъ мѣхомъ, но онъ не могъ увидѣть ту, которая ихъ подавала. Онъ улыбаясь спросилъ сквозь щелку:
   -- А что если я съ перчатками пропаду безъ вѣсти?
   И ему тихо отвѣчали, почти у самаго уха:
   -- Въ такомъ случаѣ вашъ голосъ обманчивъ, потому что у васъ голосъ честнаго человѣка.
   Раймундъ расхохотался, и его невидимая собесѣдница засмѣялась также.
   Онъ вышелъ изъ дому и на минуту остановился. Имъ овладѣло какое-то странное чувство, какъ будто бы онъ вышелъ изъ заколдованнаго круга; но у него были въ рукахъ мѣховыя перчатки Золотаго Штумфа, и взглядъ на нихъ разсѣялъ очарованіе.
   На другое утро, Раймундъ уѣхалъ, обѣщая Геслеру скоро возвратиться; онъ ни слова не сказалъ еще ему о своемъ приключеніи.
   Въ Ленцкирхѣ онъ засталъ Золотаго Штумфа, который между прочимъ велъ разныя дѣла съ часовщиками; онъ вообще занимался всѣмъ тѣмъ, на чемъ можно было получить барышъ. Его почти всегда можно было застать въ трактирѣ, гдѣ за бутылкою вина онъ дѣлался разговорчивъ и снисходительно любезенъ; особенно онъ любилъ разказывать про время войны. Онъ умѣлъ приправлять свои разказы остротами и прибаутками; вообще если забыть то, что Золотой Штумфъ никого не любилъ кромѣ самого себя и своихъ денегъ, его можно было назвать пріятнымъ и занимательнымъ собесѣдникомъ, то-есть, пока съ нимъ вели одни общіе разговоры. Но онъ вдругъ дѣлался другимъ человѣкомъ, какъ только рѣчь заходила о дѣлѣ; его мощное неуклюжее тѣло получало почти юношескую живость; короткая шея, поддерживавшая тяжеловѣсную голову, вдругъ выпрямлялась; широкая, мясистая рука съ огромнымъ перстнемъ на указательномъ пальцѣ, казалось, готова была схватить противника съ непреодолимою силой. Дорогой, Раймундъ долго размышлялъ о томъ, сказать ли Золотому Штумфу, что онъ пріѣхалъ собственно за нимъ. Чтобы скрыть это, ему нужно было не отдавать и перчатокъ, и наконецъ, самое вѣрное, все-таки, просто сказать правду. Раймундъ походилъ въ этомъ на мать; онъ только тогда чувствовалъ себя сильнымъ и смѣлымъ и увѣреннымъ въ себѣ, когда могъ дѣйствовать на чистоту, и тутъ эта откровенность принесла ему прямую выгоду.
   Золотой Штумфъ любилъ хвастать тѣмъ, что всѣ его знаютъ и отыскиваютъ его, и когда хозяинъ Короны, который смотрѣлъ солиднымъ и зажиточнымъ человѣкомъ, сказалъ ему при всѣхъ, въ трактирѣ, что онъ пріѣхалъ такъ издалека, чтобы съ нимъ вести дѣло, Штумфъ, про себя самодовольно улыбнулся, по обыкновенію щелкая хлыстомъ по своимъ суворовскимъ сапогамъ, а другою рукой поглаживая собаку; потомъ онъ окинулъ глазами всю комнату, гдѣ сидѣлъ судья и другія важныя лица, чтобы видѣть, какое дѣйствіе произвело на нихъ это новое доказательство его всеобщей извѣстности. Золотой Штумфъ былъ особенно ласковъ съ Раймундомъ, но собственно онъ изъ одного хвастовства повезъ его на свою ближнюю ферму, и показывалъ ему все хозяйство, чтобы тотъ могъ видѣть, какими онъ располагаетъ средствами.
   -- Такъ вы изъ Ротвейля? спросилъ онъ сперва у Раймунда, и когда тотъ отвѣчалъ утвердительно, онъ продолжалъ:
   -- Такъ вы должны знать хлѣбника Штаффеля?
   -- Какъ же! и очень коротко.
   -- Хорошо; онъ вскорѣ и со мной коротко познакомится; у насъ съ нимъ процессъ, и я ему дамъ себя знать.
   Хозяинъ Короны не почелъ нужнымъ тутъ же объявить, что онъ родной сынъ Штаффеля; онъ хотѣлъ сказать это Штумфу при случаѣ, но, странное дѣло, этотъ случай не представился, и вышло такъ, что Раймундъ, несмотря на свое намѣреніе во всемъ дѣйствовать напрямикъ, уже скрылъ кое-что отъ Золотаго Штумфа и скоро такъ привыкъ къ этой мысли, что она перестала его безпокоить.
   Грустный опытъ доказалъ, что люди дурные портятъ и всѣхъ тѣхъ, которые приходятъ въ столкновеніе съ ними. Уже та неправда, съ которою мы встрѣчаемъ такого человѣка, не высказывая ему прямо своего презрѣнія, отуманиваетъ какъ-то душу, и часто изъ страха невольно высказать свое настоящее мнѣніе, мы стараемся насильно отыскать въ немъ хорошія стороны и извинять его въ собственныхъ нашихъ глазахъ. Такъ, внутреннее презрѣніе выражается часто искусственнымъ наружнымъ уваженіемъ. Человѣкъ правдивый страдаетъ отъ этой неискренности, а между тѣмъ не можетъ отдѣлаться отъ нея, хотя самъ чувствуетъ свое нравственное униженіе. Онъ не можетъ не сознать, что черезъ это потворство онъ нѣкоторымъ образомъ сталъ за одно съ дурнымъ человѣкомъ, и добровольно лишилъ себя права порицать его.
   Такъ хозяину Короны было странно и тягостно чувствовать, что Золотой Штумфъ долженъ предполагать въ немъ глубокое къ себѣ уваженіе. Всякій разъ какъ онъ его видѣлъ, онъ былъ какъ-то разсѣянъ и отуманенъ, потомъ, оставшись одинъ, онъ постоянно былъ не доволенъ собою. Каждый-день онъ собирался уѣхать, и не могъ: онъ какъ будто былъ околдованъ.
   Золотой Штумфъ сумѣлъ въ продолженіи нѣсколькихъ дней удерживать съ собой хозяина Короны. Раймундъ надѣялся, что это сближеніе поможетъ ему заключить выгодный торгъ, но по возвращеніи въ Фрейбургъ, Золотой Штумфъ назначилъ такую неслыханно высокую цѣну, что Раймунду пришлось уѣхать домой съ пустыми руками; Золотой Штумфъ сумѣлъ у него вывѣдать много кой-чего про положеніе дѣлъ и торговли въ Ротвейлѣ, кромѣ того въ продолженіи нѣсколькихъ дней имѣлъ пріятнаго спутника, а теперь могъ въ волю насмѣяться надъ его обманутыми надеждами.
   

ГЛАВА III.

   Хозяинъ Короны былъ не въ духѣ, когда возвратился къ пріятелю, котораго также засталъ какъ-то печальнымъ, хотя жена его почти поправилась и уже сидѣла въ большихъ креслахъ.
   -- Что такое? Что это съ вами? спросилъ Раймундъ.
   -- Да вмѣсто одного ребенка, у меня ихъ въ домѣ двое, и они мнѣ портятъ жизнь, отвѣчалъ булочникъ Геслеръ.
   -- Чѣмъ это, желала бъ я знать? сказала жена дрожащимъ голосомъ.
   -- Вотъ, Раймундъ насъ разсудитъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ты самъ сговорись съ женой; я не хочу и знать, что тамъ между вами, сказалъ Раймундъ.
   -- Нѣтъ, мы можемъ вамъ это сказать, возразила жена, побѣдивъ свое волненіе,-- я хочу, чтобы ребенка окрестила одна моя добрая подруга, а онъ говоритъ, что я ему жизнь порчу.
   -- Я не хочу связываться съ этимъ семействомъ, съ этимъ домомъ, сердито воскликнулъ булочникъ.-- Я недавно поселился здѣсь, и не хочу идти наперекоръ всему городу; никто съ ними не знается, а ты хочешь, чтобы про меня стали говорить, что я съ ними заодно, и потеряли бы ко мнѣ всякое довѣріе.
   -- Кого же это вы хотѣли просить въ кумы? спросилъ Раймундъ, обращаясь къ женѣ.
   -- Лучшее существо въ мірѣ, отвѣчала родильница,-- добрѣйшею душу, олицетворенную благодать. Развѣ она виновата, что ея отца всѣ ненавидятъ?
   -- Да кто же она наконецъ?
   -- Дочь Золотаго Штумфа.
   -- Какъ?... протяжно произнесъ Раймундъ, а булочникъ подхватилъ:
   -- Вотъ видишь ли? Онъ не здѣшній житель, онъ пріѣхалъ издалека, а какъ онъ удивился, какъ измѣнился на лицѣ, услышавъ, что ты выбрала дочь такого человѣка крестить твоего перваго ребенка! Я ничего не имѣю противъ нея лично, она дѣвушка хорошая, но все же она дочь Золотаго Штумфа, и кто же захочетъ съ ней крестить? Никто, ни одинъ бѣднякъ не согласится быть ея кумомъ!
   -- Ну, ты этого не говори! Пусть хоть завтра будутъ крестины, я найду кума.
   -- Хорошъ же онъ будетъ!
   -- Ужь не знаю! Довольно я для васъ хорошъ?
   -- Какъ? ты? воскликнулъ Геглеръ съ изумленіемъ.
   -- Да; гожусь я вамъ въ кумовья?
   Булочникъ отъ радости такъ сильно ударилъ Раймунда по плечу, что тотъ вздрогнулъ,
   --Да, сказалъ онъ съ восторгомъ.-- Ты истинный сынъ своей матери! Жена, развѣ я тебѣ тысячу разъ не говорилъ, что Штаффельша лучшая женщина въ мірѣ? А ты въ нее пошелъ, Раймундъ! Теперь рѣшено, завтра крестины, ты мнѣ далъ слово, и ужь не можешь отказаться. Теперь я бѣгу просить дочь Шумфа въ кумы!
   -- Дочь Штумфа? спросила мать.
   -- Я на все согласенъ, только бы Раймундъ былъ крестнымъ отцомъ. Матушка, принеси мнѣ сюртукъ и шляпу, я на возвратномъ пути зайду къ пастору, и у мясника куплю телятины на жаркое. Вѣдь плита у насъ еще топится, и жаркое поспѣетъ къ завтрашнему утру. А теперь прощайте! И онъ убѣжалъ; другіе съ улыбкой смотрѣли ему вслѣдъ.
   Жена Геслера стала разказывать Раймунду, что за славная дѣвушка дочь Золотаго Штумфа. Конечно, всѣ избѣгаютъ ее изъ ненависти къ ея отцу, и она очень хорошо это чувствуетъ, но она такъ же умна какъ добра. Хозяинъ Короны внимательно ее слушалъ.
   -- Знаете ли, какое она мнѣ разъ сказала чудное слово? "Вотъ видишь ли, говорила она, главная наша бѣда въ томъ, что мы слишкомъ многаго требуемъ отъ жизни и людей. Когда намъ судьба пошлетъ горе, мы такъ и ждемъ, чтобы другіе намъ показали участіе, дружески протянули намъ руку; но люди счастливые и не думаютъ о чужомъ горѣ, и мы готовы на нихъ за то сердиться, хотя и не имѣемъ на это никакого права." Да, господинъ Раймудъ, я горжусь тѣмъ, что у меня такой другъ; а она часто надо мною смѣялась когда я ревновала мужа къ вашей матери.
   -- Къ матушкѣ?
   -- Да, то была особаго рода ревность. Мужъ мой, то и дѣло, говоритъ: Штаффельша такъ сказала, Штаффельша такъ бы сдѣлала, такой женщины и на свѣтѣ нѣтъ, и хозяйство-то у ней въ какомъ порядкѣ, а нельзя и замѣтить, какъ она это все устраиваетъ, никакой нѣтъ суеты. Вѣдь я также каждый день выставляю букетъ цвѣтовъ на подоконникъ, вмѣстѣ съ хлѣбомъ, а онъ все говоритъ: "Нѣтъ, у Штаффельши все гораздо лучше, и цвѣты у нея держатся цѣлую недѣлю, какъ будто бы ихъ только что сорвали". Прости Боже мое согрѣшеніе! можно бы подумать, что она колдунья.
   Раймундъ разсмѣялся, а молодая женщина продолжала:
   -- Да, теперь я сама смѣюсь, но прежде мнѣ было не до смѣху. А вѣдь вразумила-то меня одна Таддея.
   -- Ее зовутъ Таддеей?
   -- Да; что же такое?
   -- Прекрасное имя; скажите же, какъ это она васъ вразумила?
   -- Да вотъ, какъ: "Сусанна, сказала она, ты должна радоваться, что твой мужъ знаетъ такую отличную женщину. Не старайся его разочаровывать въ ней, ты этимъ и его огорчаешь, и сама себѣ вредишь. Нѣтъ на свѣтѣ ничего лучшаго, нѣтъ большаго счастья, какъ встрѣтить человѣка, котораго можно вполнѣ, отъ глубины души, уважать". И извините мою гордость, послѣ того мужъ мой нѣсколько разъ мнѣ говорилъ: "ты современенъ сдѣлаешься настоящая Штаффельша"; это для меня лучшая похвала. Если вы пріѣдете лѣтомъ, привезите съ собою вашу матушку!
   -- Это невозможно. Матушка почти не выходитъ изъ дому, какъ же ей рѣшиться на такое путешествіе?
   -- Таддея также очень желаетъ ее видѣть. Мужъ говоритъ, что она похожа на вашу матушку. Вѣдь когда она здѣсь, онъ всегда ей радъ, да и кто жь будетъ ей не радъ, у нея такое лицо...
   -- Да скажите же мнѣ, хороша она собой?
   -- Вы знаете Золотаго Штумфа?
   -- Да.
   -- Она вся въ него. У насъ когда-то жилъ студентъ, который пресмѣшную вещь сказалъ объ этомъ сходствѣ. Вы знаете, что есть зеркала для бритья; съ одной стороны вы видите свое лице какъ оно есть, а съ другой оно выходитъ надутое какъ бычачья голова; вотъ такъ-то Таддея и Золотой Штумфъ похожи другъ на друга; одно и то же лицо, но какъ-то совсѣмъ иначе.
   Раймундъ засмѣялся. Онъ еще нѣсколько времени посидѣлъ съ булочницей, потомъ отправился покупать подарки для будущаго крестника и для его матери.
   Между тѣмъ Таддея пришла къ булочницѣ. При первомъ взглядѣ на нее, нельзя было не сознаться, что сравненіе студента совершенно справедливо.
   Родильница много ей разказывала про то, какой славный и хорошій человѣкъ ея будущій кумъ; она говорила, что теперь только понимаетъ, почему ея мужъ такъ превозноситъ Штаффелыпу; по сыну видно, какая это должна быть отличная женщина. Она все больше и больше одушевлялась, расхваливая Раймунда. Таддея спокойно ее слушала и сама говорила не много. Когда она собралась уходить, булочница стала удерживать ее, чтобъ она познакомилась съ человѣкомъ, съ которымъ ей на другой день придется крестить.
   Когда однако пробило девять часовъ, а Раймундъ все не являлся, Таддея ушла домой.
   На другой день, по возвращеніи съ крестинъ, Таддея и Раймундъ невольно взглянули другъ на друга, а потомъ поспѣшно отвели глаза въ сторону, когда увидѣли, съ какою любовью мать обняла своего ребенка. Отецъ поднесъ его къ ней, она взяла его, сперва дрожа отъ волненія, но потомъ прижала къ сердцу съ новою радостью, съ новою любовью. Ея ребенокъ былъ на время разлученъ съ нею, онъ вступилъ въ жизнь, торжественно принятъ въ сообщество христіанъ, и теперь онъ опять съ нею. На лицѣ ея снова засіяла та радостная улыбка, съ которою она въ первый разъ обняла новорожденнаго и съ неизъяснимымъ счастьемъ она положила его къ своей груди.
   Таддея могла только нагнуться къ стоявшему тутъ мальчику, котораго привезла съ собою бабушка, и расцѣловать его.
   Потомъ всѣ весело усѣлись за крестинный обѣдъ.
   Раймундъ сидѣлъ подлѣ Таддеи; въ ея манерахъ и обращеніи была особая простота и прелесть, но съ примѣсью какой-то робости; она все какъ будто думала, что ей оказываютъ благодѣяніе, присоединяя ее къ веселому семейному торжеству; въ особенности же она почитала за неожиданную честь, что ее выбрали въ крестныя матери. Хозяинъ Короны узналъ, что Золотой Штумфъ рано утромъ уѣхалъ въ Кенцингенъ; онъ тотчасъ же догадался, что Штумфъ тамъ перекупитъ весь запасъ конопли, про который онъ самъ имѣлъ неосторожность ему разказать; но онъ не проронилъ объ этомъ ни слова и вообще умолчалъ о своемъ знакомствѣ съ Штумфомъ. Раймундъ часто съ тихою улыбкой смотрѣлъ на Таддею: онъ уже слышалъ ея голосъ, не видѣвши ея, и она вполнѣ соотвѣтствовала впечатлѣнію, которое этотъ голосъ на него произвелъ. Ей казалось лѣтъ подъ тридцать, и сходство съ отцомъ въ самомъ дѣлѣ было разительное. По ея разговору можно было замѣтить, что она не привыкла къ обществу; она не совсѣмъ свободно изъяснилась, и никогда не.употребляла тѣхъ пустыхъ выраженій, которыя назначаются только дли того, чтобы показаться полюбезнѣе или поддержать разговоръ. Все, что она говорила, было просто и естественны и относилось прямо къ дѣлу; часто она отвѣчала только тихимъ наклоненіемъ головы, по видно было, что она слѣдитъ за разговоромъ другихъ и принимаетъ въ немъ участіе.
   Мать булочника довольно не кстати завела рѣчь о томъ, не помирился ли Золотой Штумфъ съ своимъ сыномъ, который женился на бѣдной швеѣ. Другіе хотѣли было замять разговоръ, но Таддея сказала:
   -- Никто тому не захочетъ вѣрить, но вѣдь отцу самому больно, что эта ссора продолжается вотъ ужь болѣе четырнадцати лѣтъ. У меня сердце щемитъ, когда я встрѣчаю брата, его жену и дѣтей, и не смѣю съ ними говорить.
   -- Могу вообразить, замѣтилъ булочникъ.
   -- Нѣтъ, вы этого вообразить по можете, возразила Таддея:-- кто самъ не испыталъ такого горя, тотъ не въ состояніи его вполнѣ понять: каково встрѣчаться людямъ, которые другъ друга любятъ и готовы другъ другу кинуться на шею, а они должны разойдтись молча какъ незнакомые!
   -- Не будемъ объ этомъ говорить, прервала булочница; какъ всѣ беззаботные люди, она старалась увѣрить себя и другихъ, что дѣло устроено и поправлено, когда о немъ перестаютъ разсуждать.-- Знаешь ли, что и дѣлала бы на твоемъ мѣстѣ, Таддея? продолжала она.-- Я бы вездѣ разъѣзжала съ отцомъ, а не сидѣла бы все дома. Ты такъ засидишься...
   -- Я къ этому приготовлена, сказала Таддея съ полу грустною улыбкой.
   -- Нѣтъ, я не въ этомъ смыслѣ говорю, отвѣчала булочница.-- Ты могла бы выбрать любаго, кого хочешь.
   -- Да я никого не хочу.
   Разговоръ принялъ тягостный для всѣхъ оборотъ, и никакъ не могъ возвратиться въ прежнюю колею.
   Раймундъ занялся маленькимъ мальчикомъ, котораго привезла бабушка, и забавлялъ его разными дѣтскими шутками.
   -- Вы годитесь въ крестные отцы, сказала ему Таддея.-- Видно, что вы любите дѣтей: это признакъ добраго сердца.
   -- Я дѣтей не могу не любить: у меня у самого дома остался такой мальчикъ; онъ остался совсѣмъ одинъ; у него уже нѣтъ матери.
   Глаза Таддеи какъ будто бы сдѣлались больше, и все лицо ея какъ-то особенно оживилось, что замѣтила одна булочница; впрочемъ можетъ-быть лицо Таддеи только оттого обнаружило непривычное волненіе, что булочница остановила на ней пристальный взглядъ. Таддея отвернулась и взяла что-то со стола. "Отвезите это отъ меня вашему мальчику." сказала она Раймунду, подавая ему гладкій крендель; потомъ она быстро прибавила но совсѣмъ твердымъ голосомъ. "Вѣдь я могу ему это послать, мы съ вами покумились."
   -- Отцу вы даете мѣховыя перчатки, а сыну крендель; вы дѣлаете странные подарки, сказалъ Раймундъ, улыбаясь.
   Къ удивленію всѣхъ, а въ особенности Таддеи, онъ разказалъ, что она уже говорила съ нимъ невидимкою, какъ будто бы изъ очарованнаго замка, и дала ему перчатки.
   Много смѣялись и шутили надъ этимъ разказомъ. Общество развеселилось, и всѣ извиненія Таддеи давали поводъ лишь къ новымъ шуткамъ; наконецъ въ комнатѣ поднялся такой смѣхъ и шумъ, что мать булочника увела родильницу въ ея спальню, чтобы ея не утомили. Таддея хотѣла уйдти съ нею, но Раймундъ на нее напустилъ чужаго мальчика. "Держи ее, не пускай," закричалъ онъ ему. Въ самомъ дѣлѣ Таддея должна была остаться въ столовой. Сперва шутки и смѣхъ продолжались, но потомъ у отвореннаго окна, между ею и Раймундомъ, завязался разговоръ другаго рода. Она особенно внимательно его слушала и утвердительно кивала головой, между тѣмъ какъ онъ говорилъ:
   -- Когда я теперь на чужой сторонѣ вижу маленькихъ дѣтей, у меня сердце такъ и сожмется. А вѣдь прежде я совсѣмъ и не любилъ такихъ крошечныхъ ребятъ; моя покойница правду говорила: "Право мы женщины лучше васъ мущинъ; вы только тогда полюбите дѣтей, когда у васъ заведутся свои, а мы способны и въ чужомъ ребенкѣ души не чаять. Я могла бы цѣлый день носиться и нянчиться съ малютками, а вамъ и родные дѣти часто надоѣдаютъ". О, она была у меня добрая и разумная. Она слишкомъ для меня была хороша.
   Настало молчаніе; наконецъ Таддея сказала:
   -- Мнѣ кажется, что въ вашемъ краю люди гораздо живѣе, чѣмъ у насъ; когда я васъ слушаю, то мнѣ кажется, что вы учились въ университетѣ.
   -- Вы почти угадали. Я точно готовился въ университетъ, или лучше сказать, хотѣлъ готовиться. Я провелъ годъ въ семинаріи.
   -- И отчего же вы ее оставили? спросила Таддея.
   -- Отецъ такъ захотѣлъ; я единственный сынъ, то-есть у меня только одна сестра; отецъ конечно былъ правъ, но когда вы со мной ближе познакомитесь, вы увидите, что я собственно созданъ, чтобы быть учителемъ.
   -- Да вѣдь и я также, еслибъ отецъ позволилъ, сдѣлалась бы школьною учительницей.
   -- Я вижу, что между нами много общаго -- вы также единственная дочь. Но только между людьми ходитъ злая пословица.
   -- Какая?
   -- Отъ единственнаго сына бѣги, а на единственной дочери женись.
   Уже смерклось; Раймундъ не могъ видѣть, какъ лицо Таддеи покрылось яркимъ румянцемъ; онъ замѣтилъ только, что ея голосъ дрожалъ, когда она послѣ минутнаго молчанія отвѣчала:
   -- Я не знала этой пословицы. Но, Боже мой, уже бьетъ восемь часовъ, мнѣ нужно идти домой.
   -- Нѣтъ, побудьте еще здѣсь. Богъ знаетъ, когда намъ опять прійдется свидѣться.
   Оба молча остались у окна, пока съ колокольни могучими ударами било восемь. Когда умолкъ послѣдній звукъ, Раймундъ спросилъ:
   -- Который вамъ годъ?
   -- Тридцать лѣтъ, отвѣчала Таддея такъ спокойно, какъ будго бы не было ничего необычайнаго въ этомъ вопросѣ, а Раймундъ продолжалъ:
   -- Желалъ бы я знать, что въ вашу жизнь перебывало у васъ на душѣ?
   -- Хорошо, что иныя вещи забываются, отвѣчала Таддея,-- хорошо что иное проходить не оставляя слѣдовъ, какъ звукъ этого колокола.
   Оба замолчали; наконецъ Раймундъ сказалъ:
   -- Я уѣзжаю завтра утромъ. Но можетъ-быть я скоро пріѣду опять.
   Снова настало продолжительное молчаніе, наконецъ Таддея спросила:
   -- Какъ зовутъ вашего сынка?
   -- Магнусомъ!
   -- Кланяйтесь вашему Магнусу; когда вы опять будете здѣсь, я ему пошлю что-нибудь получше.
   -- Не забудьте же!
   Уже совсѣмъ стемнѣло. За Таддеей пришла старая служанка съ фонаремъ.
   -- Теперь дайте мнѣ руку вмѣсто перчатокъ, сказалъ Раймундъ.
   -- Ахъ, не вспоминайте больше про это. Прощайте, покойной ночи, любезный кумъ.
   -- Покойной ночи, милая кумушка! Да хранитъ васъ Богъ! не поминайте меня лихомъ.
   Таддея ушла и, къ немалому изумленію хозяевъ, Раймундъ тутъ же сталъ запрягать своихъ лошадей и, не смотря на всѣ упрашиванія, ночью уѣхалъ домой.
   

ГЛАВА IV.

   -- Здорово! Какъ пошли дѣла? спросилъ хлѣбникъ Штаафель у сына, когда тотъ подъѣхалъ къ Коронѣ.
   -- Хорошо, хорошо, отвѣчалъ Раймундъ вылѣзая.-- Что дѣти?
   -- Здоровы. Но сколько же ты купилъ, и почемъ? Привезъ ты обращики, или весь товаръ?
   Штаффель хотѣлъ было закидать сына вопросами, но Раймундъ поспѣшилъ въ домъ поцѣловать ребенка; потомъ онъ отвѣчалъ:
   -- Я купилъ всего сто мѣръ пшеницы и опять ихъ продалъ; я ничего не привезъ.
   -- Такъ ты бы сдѣлалъ какъ Шмуль!
   -- Да какъ же?
   -- Онъ, возвратясь съ дороги, задомъ вошелъ въ дверь. Жена его спрашиваетъ: "Шмуль, что это такое"? А онъ говоритъ: "Я никакого дѣла не сдѣлалъ; мнѣ стыдно, и я не смѣю носу показать."
   -- Да у меня были другія дѣла, отвѣчалъ хозяинъ Короны съ нѣкоторою досадой.
   Штаффель самъ былъ раздосадованъ; но онъ умѣлъ владѣть собою и сказали, только;
   -- Отчего же ты такъ веселъ? Не держи же все мальчишку на рукахъ; онъ, слава Богу, самъ умѣетъ бѣгать. Поди, Магнусъ, при бавилъ онъ повелительнымъ голосомъ,-- поди въ кухню, мнѣ нужно поговорить съ твоимъ отцомъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, оставьте мнѣ ребенка; я ему привезъ гостинца. Вотъ тебѣ, Магнусъ, крендель; эхъ! онъ дорогой искрошился! все равно, кушай на здоровье -- тебѣ это присылаетъ кто-то, кто тебя очень любитъ. Да гдѣ же Эрнестина? Сбѣгай къ бабушкѣ и приведи ее. Или нѣтъ, останься тамъ и скажи бабушкѣ и сестрѣ, что я сейчасъ-прійду.
   Затворивъ дверь за мальчикомъ, Раймундъ сказалъ отцу:
   -- Батюшка, я себѣ нашелъ жену.
   -- А деньги за ней водятся?
   -- Слишкомъ много...
   -- Ну, что будетъ лишнее, ты можешь отдать мнѣ.
   Раймундъ безпокойно ходилъ по комнатѣ, потягиваясь и потирая руки. Онт машинально разсматривалъ каждый стулъ, каждый шкафъ, какъ будтобы все ему казалось чуждымъ и непривычнымъ.
   Для всякаго, кто возвратился съ дороги, испорченъ весь порядокъ дня. Ему утро не въ утро, обѣдъ не въ обѣдъ, онъ уже видѣлъ въ этотъ день столько новаго, онъ обращался съ чужими людьми, въ его головѣ прошло столько мыслей, что онъ какъ-то чувствуетъ себя не ловко посреди прежняго быта, который не выходилъ изъ обычной колеи.
   Хлѣбникъ Штамель, тонкій знатокъ человѣческой природы, который, разумѣется, первую свою опытность пріобрѣлъ надъ самимъ собою, давно уже имѣлъ странную, но для него весьма полезную привычку: въ какой бы часъ онъ ни возвращался съ путешествія, онъ ложился въ постель; нужно замѣтить, что онъ имѣлъ завидный даръ спать во всякое время. Выспавшись хорошенько, онъ вставалъ бодрымъ и свѣжимъ. Онъ опять себя чувствовалъ вполнѣ дома, безъ слѣда того безпокойства, которое вновь возвратившійся привозитъ съ собою, словно полосу чужаго воздуху.
   Теперь онъ хотѣлъ уговорить сына послѣдовать его примѣру. Но Раймундъ ни за что на это не соглашался. Ему рѣшительно не сидѣлось на мѣстѣ; отецъ уже три раза предлагалъ ему табаку, но онъ продолжалъ разказывать самымъ несвязнымъ образомъ. Наконецъ, постоявъ съ минуту у окна, онъ сказалъ:
   -- Пойдемъ къ матушкѣ и къ моей дочкѣ.
   -- Онѣ отъ насъ не уйдутъ. Не имѣешь ли ты еще что-нибудь мнѣ сообщить?
   -- Да!
   -- Ну что же? Говори же, наконецъ.
   -- Батюшка, а вамъ хотѣлъ сказать: если я когда-нибудь женюсь, то на ней, на ней одной.
   -- Вотъ какъ! Откуда она родомъ?
   -- Изъ Фрейбурга.
   -- Изъ большаго города? Ей не прійдется по нраву нашъ городишка! Штаффель понюхалъ табаку и продолжалъ:
   -- Я съ прежнимъ почтмейстеромъ ѣздилъ въ Дармштадь на сватовство. Дѣвушка у него и спрашиваетъ: "А что, въ Лауденбахѣ улицы мощеныя"? А я ей говорю: "да, прыгаемъ съ камня на камень", а самъ и подмигнулъ почтмейстеру. Мы вмѣстѣ вышли, заложили лошадей и уѣхали не простясь. Да и хорошо мы сдѣлали: не годится брать дѣвушку изъ большаго города. Онѣ, пожалуй, потребуютъ, чтобы для нихъ вымостили улицы и перекрасили дома; и когда подуетъ вѣтеръ или пойдетъ дождь, онѣ морщатся, какъ будто тамъ у нихъ все солнце да хорошая погода. Повѣрь мнѣ, не бери жены изъ большаго города, здѣсь все будетъ не по ней, ей всего будетъ мало; чѣмъ ты ее ни нодчуй, она все будетъ корчить лицо, какъ собака, которой суютъ въ морду стаканъ вина.
   -- Нѣтъ, она скромна и смиренна, даже слишкомъ смиренна.
   -- Да? Такъ тутъ есть какая-нибудь закавычка?
   -- Никакой не можетъ быть.
   -- Ну, скажи же, кто она?
   Раймундъ размазалъ, конечно умолчавъ о нѣкоторыхъ обстоятельствахъ. Штаффель опять понюхалъ табаку, лицо его выражало неизъяснимое удовольствіе, и онъ сказалъ сыну:
   -- Да, да, ты пошелъ въ семью образцоваго учителя они всѣ какъ будто не умѣютъ и до пяти досчитать, а себѣ на умѣ. Ты умно сдѣлалъ, что не скупилъ у Золотаго Штумфа бобовъ и гороху: ты хочешь все даромъ взять.
   -- Батюшка, перестаньте, вы знаете что я не могу выносить этихъ шутокъ, прервалъ Раймундъ покраснѣвъ до ушей. Я вамъ не могу сказать, что со мной сдѣлалось, я не могъ вообразить, чтобъ это могло случиться опять, и если бы мнѣ сказали тогда... когда...
   Онъ не могъ договорить и громко зарыдалъ.
   Старикъ Штаффель ему не мѣшалъ; онъ зналъ, что этотъ порывъ облегчитъ и успокоитъ Раймунда. Онъ сидѣлъ молча, не нюхая табаку, а только держа табатерку у самаго носа.
   -- Пойдемъ къ матери, сказалъ онъ наконецъ, и Раймундъ пошелъ за нимъ въ родительскій домъ.
   Когда Раймундъ увидѣлъ дочку, онъ ее взялъ на руки, стала цѣловать и никакъ не рѣшался отпустить ее отъ себя. Но вскорѣ послѣ первыхъ привѣтствій Штаффельша услала внучку изъ комнаты и сказала сыну:
   -- Раймунда, мнѣ это не нравится. Я терпѣть не могу этой новой моды, дѣтей безпрестанно обнимать и цѣловать. Я могу и теперь перечесть сколько разъ меня поцѣловалъ покойный отецъ, а вѣдь онъ меня любилъ какъ рѣдкій отецъ любитъ свою дочь. Ты этого не дѣлай, Раймундъ, это не хорошо.
   -- Матушка, у меня особыя причины.
   -- Да какія же это причины?
   -- Ахъ, матушка, я не знаю, что сегодня со мною дѣлается, когда я вижу дѣтей; вѣдь это для ихъ же блага, а между тѣмъ, мнѣ все кажется, будто я у нихъ что-нибудь отнимаю... нѣтъ, нѣтъ, я у нихъ ничего не хочу отнять, я хочу... я хочу имъ возвратить мать!
   При послѣднихъ его словахъ, Штаффельша встала, потомъ она опять быстро опустилась въ кресло и сказала съ глубокимъ вздохомъ:
   -- Ахъ вы, мущины, мущины! Вы всегда таковы. Да, да, когда хоронятъ мать, съ ней видно и ребенка надо въ могилу класть; точно ему лучше съ ней умереть, чѣмъ дождаться мачихи. Сколько разъ я это видѣла на своемъ вѣку! Вы всѣ меня утѣшали, говорили, что я не должна такъ сокрушаться о томъ, что она умерла. Я плакала не о ея смерти -- что значитъ смерть? Я плакала о томъ, что будетъ послѣ, о томъ, что хуже смерти, во сто разъ хуже. Да, да, правду говоритъ пословица: "когда вдовецъ женится, церковь плачетъ".
   Штаффельша залилась слезами, а это съ ней рѣдко бывало, она вообще умѣла подавлять въ себѣ всякое сильное волненіе, и не давать волю своему чувству.
   Раймундъ, который обо многомъ умолчалъ въ разговорѣ съ отцомъ, теперь все разказалъ матери, все съ самаго начала; она только покачала головой, когда онъ ей сталъ говорить что ея слава, распространенная Геслеромъ, больше всего ему помогла сблизиться съ молодою дѣвушкой. Онъ благодарилъ мать за это благословеніе, которое распространилось и на него, но она опять сдѣлала отрицательный знакъ. Чѣмъ дальше онъ размазывалъ, тѣмъ пристальнѣе дѣлался ея взглядъ, и наконецъ она сказала:
   -- Если ужь тому суждено быть, то я думаю, что ты выбралъ хорошо. Эта дѣвушка вела тяжелую жизнь; судьба была ей мачихой. Это могло бы ее раздражить, ожесточить противъ всѣхъ; она не простила бы людямъ оказаннаго ей пренебреженія, и сама стала бы отыскивать въ нихъ всѣ дурныя стороны. Я знаю одну такую озлобленною: птица не пролетитъ, чтобъ она ей не вырвала перышка.
   -- Нѣтъ, матушка, она не такова. У ней мягкое, жалостливое сердце.
   -- Да, да, она себя чувствуетъ сиротою, и такія сирота можетъ быть хорошею мачихою; она знаетъ, что значить непріязнь и пренебреженіе; она удовольствуется тихою, скромною жизнію; она не захочетъ и шумно праздновать сватьбу, съ музыкой и плясомъ. Если она такова, какъ я ее воображаю.. Но кто знаетъ? кто можетъ знать какое вліяніе на нее имѣла такая жизнь? Однако мнѣ нравится, что она тебѣ ничего не сказала ласковаго, а ребенку прислала подарокъ; если она такъ будетъ продолжать... Нѣтъ ничего труднѣе, какъ быть второю матерью.
   -- Мать правду говоритъ, сказалъ Штаффвъ, лукаво улыбаясь,-- Мы, мущины, все-таки лучше женщинъ. Вѣдь больше встрѣтишь хорошихъ вотчимовъ чѣмъ хорошихъ мачихъ.
   -- Вамъ легко. Отецъ видитъ ребенка только въ то время, когда онъ умытъ и пріодѣтъ: а мать, должна съ нимъ быть безпрестанно; къ тому же женщина до сорока лѣтъ часто сама еще ребенокъ и можетъ съ ребенкомъ дружиться и ссорится. Но что про это говорить! Конечно, мнѣ было. и пріятнѣе, еслибы ты выбралъ бѣдную, которая была бы благодарна... Впрочемъ, какъ знагь!... Прежде всего, подумай: ты женишься не для себя, ты женишься для своихъ дѣтей. Разумѣется, Эрнестину мы оставимъ у себя: она знаетъ, какъ она намъ дорога, даже слишкомъ знаетъ; дѣдушка утѣшается ея самовольствомъ и упрямствомъ; но я умѣю съ нею обращаться. Я думаю, что изъ нея выйдетъ современемъ хорошая дѣвочка; но чужая врядъ ли сумѣетъ съ ней справиться. Для Магнуса не бѣда, если съ нимъ будутъ обращаться построже, онъ мальчикъ и долженъ къ этому привыкать; ему это пригодится въ жизни. Но Эрнестина -- наша, она ей не будетъ въ тягость. Да отчего же она ничего не прислала Эрнестинѣ?
   Приходъ какого-то гостя избавилъ Раймунда отъ отвѣта.
   Теперь, послѣ того, какъ онъ съ такою увѣренностію говорилъ съ матерью, на него напалъ какой-то страхъ; не слишкомъ ли далеко онъ зашелъ въ своихъ словахъ, не обманывалъ ли онъ самого себя? И онъ не могъ не сознаться, что отчасти обманулъ Таддею. По дорогѣ къ мельницѣ онъ разказалъ отцу, что въ разговорахъ съ Таддеей онъ все только упоминалъ объ одномъ ребенкѣ, и что, вѣроятно, она думаетъ, что у него одинъ только сынъ.
   -- Вотъ оно что! сказалъ Штаффель. Теперь я понимаю! Мнѣ все казалось страннымъ, чтобы дѣвушка такъ скоро рѣшилась подавать надежды вдовцу, у котораго двое дѣтей!
   -- Да, вы правду говорите, батюшка, она должна это узнать какъ можно скорѣе, тогда мы увидимъ, что она скажетъ.
   -- Я тебѣ это могу сказать напередъ: дѣло не состоится.
   -- Мнѣ это будетъ больно, но еще больнѣе было бы для меня, еслибы съ моими дѣтьми цѣлый вѣкъ обращались холодно и не ласково. У меня бы сердце разрывалось, глядя на это.
   -- Какъ ты это говоришь! Вѣдь ты же намъ разказывалъ, я думаю, что эта дѣвушка и съ Эрнестиной обращалась бы хорошо.
   -- Я то же думаю.
   -- Но Золотой Штумфъ ее за тебя не отдастъ, и на его мѣстѣ я сдѣлалъ бы то же. Вотъ видишь ли, одинъ ребенокъ -- ничего, напротивъ того добрая дѣвушка порадуется, что найдетъ готовую забаву, куколку, съ которою можетъ поиграть. По двое дѣтей -- это уже дѣти, цѣлое семейство, полный домъ дѣтей. Такъ знаешь ли что мы сдѣлаемъ?
   -- Что же?
   -- У тебя всего одинъ ребенокъ; до Эрнестины тебѣ дѣла нѣтъ: она наша, мы ее не отдадимъ.
   -- Да я не могу же отказаться отъ своего ребенка?
   -- Это вовсе ненужно, и въ послѣдствіи все само собою устроится. Повѣрь мнѣ, если ты теперь придешь и скажешь: "Я забылъ вамъ сказать: у меня еще есть дочь девяти лѣтъ", какъ ты думаешь, какого они о тебѣ будутъ мнѣнія? Ужь свадьбѣ не бывать! Хорошъ отецъ, подумаетъ она, и не вспомнилъ про дачку.
   -- Да вѣдь я же докажу, что не забылъ ея. У меня духу не хватить отречься отъ роднаго дитяти. Вѣдь я буду кругомъ виноватъ и передъ ребенкомъ, и передъ тою, которую хочу имѣть женой. Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно, нечего про это и говорить.
   -- А я тебѣ говорю, что это будетъ всего лучше. Эрнестина наша.
   -- Но нельзя же скрыть отъ Таддеи, что она мнѣ дочь и если она это узнаетъ послѣ, что она обо мнѣ подумаетъ?
   -- А если она это узнаетъ теперь, ты останешься въ дуракахъ! Развѣ я тебѣ не доказалъ тысячу разъ, что я лучше тебя знаю, какъ дѣла дѣлаются на бѣломъ свѣтѣ? Теперь послушайся меня, будь радъ, что я тутъ, подъ рукой, и берусь уладить дѣло.
   -- Но матушка... Что же она скажетъ?
   -- И ей нечего говорить напередъ.
   -- А какъ же мнѣ быть съ малюткой, когда я встрѣчусь съ ней, когда она меня будетъ звать? Нѣтъ, батюшка, это невозможно. Какъ я былъ счастливъ, и какъ я теперь... Но нѣтъ: это невозможно.
   -- Твоя мать сегодня сказала умное слово: дѣвушка, которая выходитъ за вдовца, не должна требовать чтобы свадьба была съ музыкой. А ты теперь требуешь музыки.
   -- Я? Помилуйте!...
   -- Право, право. Я самъ когда-то былъ молодъ; я знаю, что значитъ встрѣтить давно желанную. Кажется, что и небо и земля съ нами ликуютъ. Но это бываетъ разъ въ жизни и не повторяется. Солнце два раза въ день не встаетъ, и церковь два раза не святятъ. Ты теперь долженъ жениться съ разчетомъ и не требовать, чтобы та же музыка заиграла въ твоей душѣ.
   -- А безъ этого я не женюсь.
   -- Право, тебѣ бы слѣдовало быть школьнымъ учителемъ! Ты весь въ дѣда пошелъ! Ну, съ чего ты мнѣ все это говоришь? Береги это про себя и про свою невѣсту. А насчетъ Эрнестины, ты не такъ все принимай къ сердцу; со временемъ мы все уладимъ; а ты это не такъ принимай къ сердцу.
   Штаффель не продолжалъ; онъ зналъ, что дерево не падаетъ съ одного удара; но онъ уже сдѣлалъ кой-что, уже корни были подкопаны.
   Раймундъ задумался надъ словами отца: онъ точно слишкомъ все принималъ къ сердцу, слишкомъ серіозно смотрѣлъ на жизнь. Это нужно перемѣнить. Правда, теперь-то именно и слѣдовало серіозно обдумать дѣло...
   Наконецъ онъ напалъ на счастливую мысль. Онъ позволитъ отцу улаживать дѣло по своему, съ помощью своего тонкаго ума, а самъ, при первомъ случаѣ, во всемъ признается Таддеѣ.
   Хорошо же, онъ перестанетъ такъ все принимать къ сердцу.
   Штафтель въ продолженіи нѣсколькихъ дней не возобновлялъ разговора; онъ зналъ, что его слова запали въ душу сына, и только улыбнулся про себя, услыша что Раймундъ говоритъ матери:
   -- Видите, матушка, какъ я васъ слушаюсь? Я уже не такъ ласкаю Эрнестину, и впредь не буду съ ней такъ носиться. Ваша правда, что дѣтей полезно пріучать къ нѣкоторой строгости, послѣ имъ жизнь легче покажется.
   Штаффель лукаво улыбнулся: онъ зналъ, что значили эти слова.
   Вечеромъ онъ просто спросилъ:
   -- Когда же ты поѣдешь въ Фрейбургъ?
   -- Завтра же, если хотите, или хоть сегодня, отвѣчалъ Раймондъ.
   Но Эрнестина подслушала какъ дѣдушка совѣтовалъ отцу отказаться отъ нея: трудно изобразить, что произошло въ ея дѣтской душѣ.
   Дѣдушка часто въ ея присутствіи, несмотря на всѣ предостереженія жены, говорилъ про то, какой Раймундъ слабый и нерѣшительный человѣка; всякому легко имъ. управлять и его надуть. Онъ часто надъ этимъ подсмѣивался, и когда жена останавливала его, онъ говорилъ: "Вѣдь съ тобой я могу же говорить откровенно. Передъ людьми я всегда беру его сторону". Но эти рѣчи запали въ душу малютки, и теперь, когда, послѣ всѣхъ этихъ насмѣшекъ, она услышала, что отецъ хочетъ отказаться отъ нея, въ ея дѣтскомъ умѣ возникло своевольное рѣшеніе.
   На другое утро, пока бабушка еще спала, Эрнестина встала и поспѣшно одѣлась, и, когда отецъ съ дѣдушкой выѣхали изъ городскихъ воротъ, она уже стояла внизу горы за деревьями и пристально смотрѣла имъ вслѣдъ, потомъ побѣжала за ними. Она послѣ размазывала, что имѣла смутное намѣреніе побѣжать за отцомъ въ Фрейбургъ, и тамъ закричать при всѣхъ: "Я также его дитя!" Она бѣжала не оглядываясь, рыдая и крича. Случайно, ей попался навстрѣчу мельникъ съ ослами, которые были навьючены мѣшками муки. Онъ узналъ Эрнестину и позвалъ ее; но такъ какъ она на его вопросы отвѣчала неясно и сквозь слезы, имъ безъ дальнихъ разговоровъ посадилъ ее на осла, между двумя мѣшками, и повезъ ее назадъ вз городъ.
   У воротъ играли дѣти; Эрнестина, вспомнивъ про маленькаго брата, соскочила съ осла и, не говоря ни слова, побѣжала къ братцу въ домъ отца.
   Во все время отсутствіи отца и дѣдушки, Эрнестина не отпускала отъ себя Магнуса, и ни слова не отвѣчала, когда сосѣди у нея спрашивали: "когда пріѣдетъ ея мачиха"? Эрнестина гордилась, когда слышала отъ многихъ, что хозяину Короны вовсе не слѣдовало бы жениться: вѣдь скоро выростетъ Эрнестина и будетъ заботиться о своемъ братишкѣ. И старая служанка часто размазывала ей сказку о зеленомъ деревѣ: какъ злая маменька убила пасынка; какъ сестрица закопала тѣло братца подъ этимъ деревомъ; какъ братецъ превратился въ птичку и такъ чудно пѣлъ; какъ у птички на шеѣ висѣлъ жерновъ, и она его съ дерева бросила на голову злой мачихѣ и убила ее..
   

ГЛАВА V.

   Отецъ и сынъ долго ѣхали молча; Раймунду дѣлалось все страшнѣе и страшнѣе; онъ охотно бы воротился назадъ, но не смѣлъ выказать свою слабость передъ отцомъ. Наконецъ онъ признался ему, что можетъ-быть говорилъ слишкомъ увѣрительно, что онъ могъ ошибиться въ чувствахъ Таддеи, а съ самимъ Шгумфомъ даже не заводилъ еще рѣчи объ этомъ дѣлѣ.
   -- Я не знаю, отвѣчалъ ему на это Штаффель,-- ты вовсе не похожъ на человѣка, у котораго своя семья и свое хозяйство: ты робокъ и неловокъ какъ мальчишка. Мнѣ самому теперь кажется, что мы дѣло ведемъ на авось, но мы должны стараться поскорѣй все устроить. Смотри же, не слишкомъ задумывайся напередъ; мы тамъ ужь увидимъ, съ какой стороны намъ приступить къ Штумфу.
   Раймундъ чувствовалъ себя совершенно во власти отца, который достаточно былъ уменъ чтобы скрыть отъ него свое настоящее намѣреніе.
   Для него главное было то, что Раймундъ самъ подумалъ о вторичномъ супружествѣ; если эта свадьба и не состоится, ему можно будетъ пріискать другую партію.
   Мысли Раймунда опередили быстро катившуюся повозку; онъ уже былъ въ Фрейбургѣ, подлѣ Таддеи; онъ высказывалъ ей все, и вдругъ онъ почти съ испугомъ замѣтилъ, что онъ все еще ѣдетъ по Фрейбургской дорогѣ; отецъ дѣлаетъ ему разные вопросы, вокругъ него незнакомый міръ.
   Наконецъ они подъѣхали къ булочной Геслера. Молодой булочникъ съ радостію привѣтствовалъ своего прежняго хозяина.
   -- Хорошо, что тыменя называешь хозяиномъ, сказалъ Штаффель: -- но лучше, то-есть дли тебя приличнѣе, чтобы ты меня теперь звалъ -- господинъ совѣтникъ.
   -- Хорошо, господинъ совѣтникъ, отвѣчалъ булочникъ.
   Пока Штаффель сидѣлъ у молодой женщины, разспрашивалъ и о Таддеѣ и наконецъ напрямикъ сказалъ ей, зачѣмъ онъ пріѣхалъ.
   Раймундъ въ тревогѣ и безпокойствѣ ходилъ по городу. Ему здѣсь все чуждо, а скоро, можетъ-быть, онъ тутъ будетъ какъ дома; и по этимъ улицамъ Таддея ходила столько лѣтъ, тутъ она играла ребенкомъ, потомъ стала женщиной; недавно еще они и не слыхали другъ про друга, а вотъ скоро, можетъ-быть, они будутъ жить одною жизнію, дѣлить всѣ чувства, всѣ радости и горе. Можетъ-быть, эти люди, которые ему попадаются на встрѣчу, ее знаютъ, могли бы съ нимъ поговорить о ней... Но онъ не знаетъ у кого спросить. Онъ пошель вдоль по Кайзерештрассе и долго стоялъ у Бризгаускихъ воротъ, и смотрѣлъ на яркое изображеніе Св. Мартина, отдающаго половину свосей мантіи обнаженному нищему. Онъ долго стоялъ въ раздумьи передъ картиной, ему казалось, что онъ на ней можетъ уловитъ взглядъ Таддеи, который вѣроятно неразъ на ней останавливался. Раймундъ поднялся на Шлоссбергъ; оттуда передъ нимъ открылся дивный видъ на городъ и въ даль Рейнской долины, далеко, до самыхъ Вогезъ. И тутъ вблизи какъ все хорошо! И зелень деревьевъ, и виноградныя лозы, и все такъ роскошно разрослось.
   Все было тихо въ природѣ; до слуха долеталъ только мѣрный звонъ колоколовъ, да еще звукъ рожка сигналиста, упражнявшагося въ сосѣднемъ лѣсу.
   Запахъ осеннихъ листьевъ, отдаленный гулъ городскаго шума -- все это вдругъ пробудило въ Раймундѣ еще недавнее воспоминаніе, какъ онъ въ такой же вечеръ вышелъ изъ городскихъ воротъ и взошелъ на гору, и не могъ понять, какъ деревья еще зеленѣютъ, какъ по дорогѣ катятся фуры, какъ пастухи весело перекликаются и кричатъ на возвращающееся стадо. Тутъ жизнь свѣжая, веселая; а тамъ внизу лежитъ....
   Но прочь эти мысли! Воспоминанія могутъ помрачить душу, они не пробудятъ прежней жизни. Теперь же нужно все начать сызнова. Но возможно ли, чтобы для тебя зацвѣла новая весна?
   Раймундъ сбѣжалъ внизъ, какъ будто бы желая укрыться отъ собственныхъ думъ. Вечерній осенній запахъ тихо распространялся по воздуху. На Монастырской улицѣ Раймундъ вдругъ остановился подлѣ рѣшетки, за которою виднѣлся садъ съ красивымъ павильйономъ. Онъ остановился, какъ приколдованный къ мѣсту, ему показалось, что онъ узнаетъ голосъ, говорящій: "Да, Іозефъ, или теперь, пройди черезъ сосѣдній садъ, чтобъ отецъ какъ-нибудь не узналъ. Боже мой! Придетъ же наконецъ время, когда мы будемъ встрѣчаться уже не украдкой, какъ теперь! Иди скорѣй, иди, мнѣ такъ страшно".
   Высокій мущина быстро проскользнулъ мимо, и Раймундъ задрожалъ: говорила точно Таддея. Онъ хотѣлъ уже скрыться, пораженный до глубины души, но Таддея нечаянно обернулась и узнала его. Она остановилась недвижно и провела рукою по лбу, какъ будто недоумѣвая, не снится ли ей. Наконецъ Раймундъ могъ выговорить: "Добраго вечера, кумушка". Она была удивительно спокойна, и сказала:
   -- Какъ? Вы ли это? Сегодня все чудеса; нѣтъ еще пяти минутъ, какъ я про васъ говорила.
   -- Про меня?
   -- Да! Здѣсь только что былъ мой братъ, вотъ тотъ самый, съ которымъ отецъ запрещаетъ мнѣ говорить.
   -- Какъ? Это вашъ братъ? Извините...
   -- Въ чемъ же вы извиняетесь?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! я самъ не знаю что говорю. Можно мнѣ войдти?
   Таддея ничего не отвѣчала, и не повторяя вопроса, Раймундъ самъ отворилъ калитку и вошелъ въ садъ.
   Онъ сталъ подлѣ Таддеи подъ яблоней, вѣтки которой клонились отъ тяжести плодовъ. Раймундъ машинально взялъ въ руку яблоко, не отрывая его однако, и сказалъ:
   -- Такъ вы про меня говорили? Это хорошо. Я самъ много про васъ говорилъ, но еще больше имѣю вамъ сказать. Вы... вы должны все узнать, и отецъ мой для того пріѣхалъ... И какое счастіе, что я васъ засталъ здѣсь, и могу съ вами напередъ переговорить. На улицахъ мнѣ хотѣлось спросить у всякаго встрѣчнаго: "Скажите, гдѣ я могу увидѣть свою кумушку, хоть на минутку?" А теперь я здѣсь, и самъ не знаю что мнѣ сказать, а вы мнѣ даже не протянули руки...
   Она ему подала руку, и рука ея дрожала. Раймундъ продолжалъ:
   -- Я уже не мальчикъ, я уже много перенесъ горя, я знаю, что мнѣ не прилично быть такимъ... такимъ, какъ я теперь... но я не знаю, что со мною дѣлается... О, еслибы кто-нибудь другой могъ говорить за меня, могъ вамъ сказать, что не дурной же я человѣкъ! Ахъ, еслибы матушка была здѣсь!
   -- Вы сами говорите, что вы не ребенокъ. Вамъ нечего прятаться за маменькой, сказала Таддея, стараясь принять шутливый тонъ, но Раймундъ не могъ улыбнуться, и она прибавила.-- Вы счастливы, что имѣете еще мать.
   -- Да! И какую мать! Я ея сынъ; мнѣ, можетъ-быть, не приходится расхваливать ее; но весь городъ, весь нашъ край знаетъ, что она олицетворенная доброта и правдивость, а между тѣмъ никто лучше меня не знаетъ, сколько она дѣлаетъ добра на каждомъ шагу, какъ она снисходительна ко всѣмъ, какъ она любитъ всѣмъ помогать втайнѣ. Моя покойница знала все это; мы часто съ ней говорили про матушку, и тогда у насъ становилось свѣтло на душѣ, словно стоишь въ церкви; но матушка умѣетъ также смѣяться, умѣетъ такъ всѣхъ развеселить. Ахъ, я ничего не желаю, какъ видѣть васъ вмѣстѣ съ матушкой, чтобы вы узнали и полюбили другъ друга. Теперь хоть взгляните на меня, я ужь самъ не знаю что говорю". -- Да, да, сказала она,-- я не ошиблась, думая что вы крѣпко любите свое семейство. Какое счастіе имѣть мать, да еще такую мать! Геслеръ мнѣ часто про нее разказывалъ.
   -- Это ему дѣлаетъ честь, но все онъ ее не такъ знаетъ, какъ родной сынъ.
   -- Да, сказала Таддея,-- одни дѣти могутъ вполнѣ оцѣнить родителей. Мой отецъ... почему я отъ него не слыхала ничего объ этомъ? Я знаю, что здѣсь всѣ на него косо смотрятъ, но я знаю также, что у него мягкое сердце, и онъ только боится его выказывать передъ людьми. Когда вы узнаете моего отца, вы также будете цѣнить и уважать его.
   -- Конечно, отвѣчалъ онъ,-- Я васъ вдвое люблю за то, что вы это говорите, и никогда этого не забуду.
   Долго оба молчали, и въ это время съ яблони вдругъ упали два яблока; Раймундъ поднялъ ихъ и одно подалъ Таддеѣ, оставивъ другое себѣ. Она взяла яблоко и, разглядывая его красныя щечки, спросила:
   -- Что дѣлаетъ вашъ сынокъ?
   -- Онъ здоровъ... Вотъ что еще я хотѣлъ сказать вамъ...
   Раймундъ не могъ продолжать, потому что въ эту минуту къ нимъ подбѣжалъ маленькій мальчикъ изъ Кирхцартена (который до сихъ поръ жилъ у булочника), и закричалъ издали;
   -- Мамзель Таддея! васъ зоветъ тетя. Приходите сейчасъ, сейчасъ, вы ей очень нужны.
   -- Могу пойдти я съ вами? спросилъ Раймундъ.
   -- Нѣтъ! отвѣчала она, но въ тонѣ этого отказа было столько ласковаго, что Раймундъ не могъ имъ огорчиться.
   -- Я еще многое хотѣлъ бы вамъ сказать, опять началъ онъ не совсѣмъ рѣшительно; но молодая дѣвушка сдѣлала ему знакъ, чтобъ онъ не говорилъ при ребенкѣ. Она быстро накинула большой платокъ, взяла мальчика за руку и удалилась скорыми шагами.
   Раймундъ послѣдовалъ за нею издали, но потомъ остановился; много чувствъ тѣснилось въ его душѣ, по все ему возвращался на умъ одинъ тягостный вопросъ. Отчего я ей еще не сказалъ этого? Тогда бы все между нами было ясно, насъ бы не раздѣлялъ никакой обманъ! Ему вдругъ сдѣлалось такъ страшно, что онъ принужденъ былъ присѣсть на груду камней, наваленныхъ на улицѣ; его ужасала мысль, что теперь ему почти невозможно объявить то, что онъ скрывалъ до тѣхъ поръ. Онъ самъ себя почувствовалъ одинокимъ, какъ отверженное дитя, и онъ такъ живо вспомнилъ про Эрнестину, что ему наконецъ показалось, будто она тутъ, подлѣ него... онъ невольно протянулъ руку, чтобы прижать ее къ себѣ...
   Нѣтъ, этого обмана нельзя допустить! Вѣдь онъ знаетъ, гдѣ Таддея, онъ пойдетъ и разкажетъ ей все; вѣдь теперь еще не поздно.
   

ГЛАВА VI.

   Между тѣмъ Штаффель обо всемъ разспросилъ жену своего прежняго ученика, и рѣшился приступить къ дѣлу самымъ прямымъ путемъ, который въ этомъ случаѣ казался ему не только всего короче, ной всего вѣрнѣе. Онъ зналъ, въ какомъ трактирѣ Штумфъ имѣлъ обыкновеніе пить пиво по вечерамъ, и прямо туда отправился.
   Онъ засталъ Штумфа за особымъ столикомъ. "Позвольте..." сказалъ Штаффель, и подсѣлъ къ нему. Штумфъ положилъ руку на голову своей огромной собаки, покачалъ головой и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на новаго гостя. Неужели это точно хлѣбникъ Штаффель? А! это онъ пріѣхалъ мириться; хорошо же! кто дѣлаетъ первый шагъ, тотъ сознается, что онъ не правъ, и долженъ поплатиться за это.
   Золотой Штумфъ поднесъ стаканъ ко рту, но не пилъ. Онъ очень заботился о своемъ здоровья и не мало гордился тѣмъ, что такъ умѣлъ сохранить его. Онъ чувствовалъ теперь какое-то радостное и торжественное волненіе и зналъ, что въ такую минуту опасно пить. Лучше обождать, пока душа успокоится, тогда и пиво покажется слаще. Онъ все держалъ въ рукахъ стаканъ и пристально смотрѣлъ на Штаффеля.
   -- Да, это точно я, сказалъ тотъ.-- Вѣдь мы можемъ сегодня выпить вмѣстѣ, а завтра пойдемъ судиться.
   Золотой Штумфъ понялъ, что бѣднякъ считаетъ свое дѣло потеряннымъ и хочетъ только, чтобы съ нимъ обошлись поласковѣе, но онъ рѣшился и въ этомъ не дать ему потачки.
   -- Ты со мной не шути, сказалъ онъ:-- ты завтра увидишь съ кѣмъ имѣешь дѣло.
   -- Я очень радъ съ тобою быть на ты, чокнемся! и онъ стаканомъ своимъ стукнулъ стаканъ Штумфа, до котораго тотъ все не дотрогивался,-- такъ гораздо ловче разговаривать. Такъ ты за процессъ на меня сердишься? Я думалъ, что я тебѣ этимъ доставляю удовольствіе. Ты вѣдь любишь, чтобъ у тебя было полдюжины процессовъ, такъ я и хотѣлъ посмотрѣть, каково съ тобою въ запуски бѣгать; вѣдь и тому не стыдно, кого ты обгонишь.
   Золотой Штумфъ самодовольно улыбнулся и сказалъ, обращаясь къ своему псу и поглаживая его по головѣ:
   -- Да, Турка, мы съ тобой промаху не дадимъ.
   Штаффель прибавилъ, также обращаясь къ собакѣ:-- Да, ты турка, а господинъ твой нехристь. Ты никому не спустишь, да и съ нимъ шутить плохо.
   Золотой Штумфъ разсмѣялся, игра была выиграна.
   Штаффель зналъ, что если только его выслушаютъ, онъ можетъ уладить все на свѣтѣ.-- Знаешь ли, продолжалъ онъ,-- есть такія узкія дороги, гдѣ кажется, никакъ нельзя разъѣхаться телѣгамъ а между тѣмъ оно возможно. Знаешь ли какъ? одна телѣга должна остановиться, а другая проѣдетъ мимо. Поѣзжай ты! Поѣзжай! я постою!
   -- Ты не глупъ, сказалъ Штумфъ и подмигнулъ Штаффелю.
   Тотъ искусно свернулъ разговоръ на обширный кругъ дѣйствія своего собесѣдника, при чемъ онъ сумѣлъ намекнуть, что и самъ дѣлаетъ порядочныя афферы, хотя конечно все это ничего не значитъ въ сравненіи съ военными временами; вотъ было раздолье-то! Золотой Штумфъ все больше и больше развеселялся, особенно когда Штаффель упомянулъ объ одной извѣстной его продѣлкѣ: какъ онъ замѣсто 400 быковъ поставилъ сорокъ годовыхъ телятъ, а получгдъ деньги сполна. Штумфъ разсмѣялся и самъ сталъ разказывать про свои плутни, онъ все ближе и ближе подвигался къ Штаффелю, и вскорѣ разговоръ ихъ перешелъ въ шопотъ и шушуканье, изрѣдка прерываемое громкими взрывами смѣха. Золотой Штумфъ самъ предложилъ Штаффелю чокнуться, когда тотъ ему изложилъ разныя извѣстныя ему уловки при отмѣриваніи хлѣба и объяснилъ, какъ хлѣбомѣръ можетъ въ нѣсколько лѣтъ сдѣлаться богатымъ хлѣбопродавцемъ, не навлекая на себя ни малѣйшаго подозрѣнія. Бесѣда дѣлалась все искреннѣе и задушевнѣе, и наконецъ они выпили на братство, хотя уже давно говорили другъ другу ты.
   Именно въ эту минуту Штаффель нечаянно взглянулъ въ окно и сказалъ:
   -- Что это? Кажется это идетъ мой сынъ.
   Онъ постучалъ ему въ окно, и Раймундъ внутренно затрепеталъ, встрѣтивъ взгляды отца и Золотаго Штумфа: оба знаками звали его къ себѣ.
   Раймундъ вошелъ. Онъ все еще не могъ опомниться, что дѣло такъ быстро пошло: тамъ Таддея сидитъ у булочницы, а тутъ его отецъ въ дружескомъ разговорѣ со страшнымъ Штумфомъ. Переступивъ порогъ, Раймундъ чуть не упалъ, потому что на него наскочило какое-то чудовище: собака узнала въ немъ прежняго спутника своего господина и почла долгомъ привѣтствовать его.
   -- Э, такъ вы его сынъ? Сынъ этого стараго мошенника? А еще прикинулись такимъ честнымъ малымъ! Эй, хозяинъ! еще бутылку, воскликнулъ Золотой Штумфъ.
   Всѣ трое дружески усѣлись за столъ, но Раймунда холодомъ обдало, когда онъ услышалъ, какъ отецъ восхвалялъ цвѣтущее положеніе его дѣлъ, при чемъ онъ особенно налегалъ на то, что у него только одинъ ребенокъ, который уже обезпеченъ материнскимъ наслѣдствомъ. Попойка продолжалась до поздней ночи, и Штумфъ, окончательно повеселѣвшій, все твердилъ, что онъ любитъ Штаффиля за то, что онъ продувной мошенникъ, и Раймунда также любитъ за то, что онъ все-таки смотритъ честнымъ малымъ; теперь ужь пришли такія времена, что дѣти стали гораздо серіознѣе отцовъ, онъ это испыталъ на собственной дочери. Раймундъ вздрогнулъ при этихъ словахъ, но Штафжель спокойно спросилъ:
   -- Такъ у тебя есть дочь? она замужемъ?
   -- Нѣтъ, она не хочетъ выходить замужъ.
   Раймундъ подъ столомъ толкнулъ отца ногою, Штаффель понялъ намѣреніе сына, и спросилъ:-- Будешь ли ты завтра дома? Можно къ тебѣ завтра придти?
   -- Нѣтъ, я ѣду въ Кирхцартенъ продавать овесъ.
   Наконецъ разстались. По дорогѣ домой старый Щтаффель сказалъ сыну:-- Дѣло почти что порѣшено. Видишь ли, что я говорилъ правду. Я стороной разспросилъ Штумфа, и онъ мнѣ сказалъ, что дѣвушка съ состояньецемъ будетъ набитою дурой, если вздумаетъ пойдти за вдовца, у котораго есть дѣти. Такъ ты ужь лучше и не заикайся объ Эрнестинѣ.
   -- Но Таддея должна же это знать прежде помолвки; иначе я ни на что не согласенъ.
   -- Хорошо, я это беру на себя; только ты не говори ни слова.
   -- Отчего же?
   -- У меня на это причины. Но теперь довольно.
   Отецъ и сынъ пошли къ Геслеру, и тамъ порѣшили, что булочница попроситъ Штумфа повезти ее въ свойКирхцартенъ, разумѣется для того только, чтобъ уговорить Таддею поѣхать съ нею, Штэффель же и Раймундъ также поѣдутъ туда какъ будто бы случайно.
   Раймундъ желалъ бы и ночью продолжать разговоръ съ отцомъ, но тотъ вскорѣ заснулъ сномъ праведника. Раймундъ же часто просыпался; ему все чудился голосъ дочки, такой грустный, такой жалобный. Онъ считалъ всѣ четверти, раздававшіяся съ колокольни, и съ невольнымъ мучительнымъ напряженіемъ старался узнать звонъ каждаго изъ дальнихъ колоколовъ. Онъ горько плакалъ, когда занялась заря.
   На другое утро онъ былъ необыкновенно блѣденъ. Лицо его оживилось только тогда, когда булочница объявила, что Таддея поѣдетъ съ ней въ Кирхцартенъ. Раййундъ отвелъ булочницу въ сторону и сказалъ ей, какъ онъ надѣется, что Таддея будетъ настоящею матерью для его двухъ дѣтокъ. У нихъ у обоихъ добрыя сердца, правда Эрнестина немножко избалована дѣдушкой, но она у него и останется. Они оба добрые дѣти, повторялъ оно съ особымъ удареніемъ на словѣ оба, чтобы булочница не забыла и это пересказать Таддеѣ. Онъ ей ничего именно не поручилъ, но зналъ, что она передастъ всѣ его слова, и внутренно радовался, что однако предупредило, отца и поступилъ какъ честный человѣкъ. Булочница на все утвердительно кивала головой. Она везла съ собою цѣлый запасъ съѣстнаго, чтобы въ Кирхцартенѣ отпраздновать помолвку, говорила она съ совершенною увѣренностію. Нельзя было выѣхать рано, потому что булочница брала съ собою ребенка; за ней заѣхалъ Штумфъ, Штаффель вышелъ на крыльцо поздороваться съ нимъ, но Раймундъ не показывался и только видѣлъ украдкой, какъ булочница подала ребенка Таддеѣ, и какъ та прижала его къ груди и поцѣловала; онъ слышалъ, какъ она просила подругу оставить малютку у ней на рукахъ, и повозка покатилась.
   Передъ отъѣздомъ, булочница сообщила Раймунду, что наканунѣ Таддея говорила про то, какъ хорошо было бы, еслибъ ея братъ случился въ Кирхцартенѣ; она же ей намекнула стороной, что Раймундъ имѣлъ намѣреніе привезти его, и Таддея пришла въ неописанную радость. Теперь Раймунду слѣдовало какъ можно скорѣй отправится къ брату, сказать ему все и привезти его съ собой.
   Какъ вдругъ всѣ люди сдѣлались умны и догадливы! какъ хорошо все это за него придумала булочница! Но отчего же на бѣломъ свѣтѣ такъ мало дѣлъ дѣлается на прямикъ?
   Раймундъ сперва хотѣлъ сообщить отцу о своемъ намѣреніи, но потомъ раздумалъ; онъ чувствовалъ, что есть вещи, которыя трудно оправдать передъ хладнокровнымъ разсудкомъ, хотя къ нимъ непреодолимо влечетъ сердечная потребность. Прежде всего, онъ былъ счастливъ, что могъ сдѣлать что-нибудь для Таддеи; потомъ онъ сказалъ себѣ: Богъ дастъ, онъ будетъ тебѣ зятемъ, а въ такомъ случаѣ хорошо, что ты напередъ успѣлъ показать ему дружбу; и вообще дѣло кажется идетъ на ладъ.
   Итакъ, ни слова не сказавши отцу, онъ отправился къ будущему зятю, и былъ не мало удивленъ, узнавъ, что Таддея уже говорила про него съ братомъ не далѣе какъ наканунѣ, когда она видѣлась съ нимъ въ саду.
   Сперва Іозефъ и слышать не хотѣлъ, чтобы ему ѣхать съ женою и дѣтьми въ Кирхцартенъ. Наконецъ на усиленныя просьбы Раймунда онъ отвѣчалъ:
   -- Жена и дѣти ни въ какомъ случаѣ не поѣдутъ; я не хочу, чтобъ отецъ разбранилъ ихъ и прогналъ -- или вы думаете, что онъ смилостивится?
   -- Я этого не могу знать.
   -- Но я, ради сестры и ради васъ (потому что, искренно говоря, вы мнѣ нравитесь), я могу поѣхать одинъ. Самъ я могу все стерпѣть; вѣдь все же онъ мнѣ отецъ.
   -- Душевно васъ благодарю. Не знаю почему, мнѣ кажется что все должно пойдти хорошо; мнѣ какъ-то теперь трудно себѣ представить, на что еще есть на свѣтѣ люди, которые между собою въ ссорѣ.
   -- Да, точно, сестра моя права.
   -- Въ чемъ же?
   -- Теперь мнѣ нечего вамъ это разказывать, но дѣло въ томъ, что она васъ вѣрно разгадала. Она мнѣ сестра, мнѣ бы не слѣдовало хвалить ее, но вы вѣрно хорошій человѣкъ, если заслужили что Богъ посылаетъ вамъ такую жену.
   Раймундъ ушелъ съ взволнованнымъ сердцемъ: какаго хорошаго человѣка онъ нашелъ, и вскорѣ онъ его назоветъ братомъ! Сколько скрытыхъ источниковъ счастья, которые открываются вдругъ какъ бы по волшебному мановенію!
   Воротись домой, Раймундъ самъ заложилъ лошадей, но отецъ ему приказалъ повернуть оглобли: нужно было сдѣлать большой объѣздъ, чтобы прибыть не съ Фрейбургской стороны, а съ противоположной, и этимъ придать встрѣчѣ видъ болѣе случайный.
   Раймундъ долженъ былъ во всемъ повиноваться безъ возраженій, но и эта вовсе не нужная уловка ему была противна и тягостна.
   Булочница сказала правду: ея жареное было съѣдено на помолвкѣ.
   Тотчасъ по пріѣздѣ старикъ Штаффель подсѣлъ къ Таддеѣ и долго говорилъ съ нею вполголоса, потомъ онъ подошелъ къ сыну и сказалъ съ торжествующею улыбкой:
   -- Главное дѣло рѣшено и покончено; я сказалъ ей все, что слѣдуетъ, и ты теперь ничего не прибавляй, я же пойду къ Штумфу, онъ должно быть пересыпаетъ овесъ.
   Штаффель не ошибся; онъ засталъ Золотаго Штумфа въ хлѣбномъ амбарѣ, и старый шутъ улыбнулся, когда Штаффель ему показалъ какъ можно, по произволу, всыпать больше или меньше зерна въ мѣрку; потомъ Штафіель отвелъ его въ сторону и напрямикъ сказалъ ему о сватовствѣ сына. Сначала Штумфъ и слышать ничего не хотѣлъ, но Штаффель ему сказалъ: "Послушай, твоя дочь совершенныхъ лѣтъ; не доводи дѣла до того, чтобъ и она обошлась безъ твоего согласія. Закричи; oral пока кони еще не стали. Вотъ видишь, есть извощики, которые, когда ѣдутъ въ гору, и не думаютъ о томъ, чтобы во время остановить лошадей, а когда онѣ сами станутъ, то они закричатъ: ога! и подставятъ камень подъ колесо. Тогда уже поздно; сдѣлай они это прежде, лошадки остались бы имъ благодарны и повезли бы лучше прежняго. Время еще не ушло; повѣрь мнѣ, закричи: ога! а то берегись, лошади сами станутъ.
   -- Да я не говорю нѣтъ, я ничего не имѣю противъ этого, отвѣчалъ Штумфъ.-- Но я тебѣ долженъ сказать по совѣсти: ты ошибаешься.
   -- Я? Въ чемъ же?
   -- Я не такъ богатъ, какъ ты думаешь, и моя дочь не получитъ того, на что ты разчитываешь.
   -- Такъ я буду разчитывать на малое; но ты предоставишь мнѣ тебѣ вѣрить, или не вѣрить, любезный сватъ, бѣдняга ты этакій. Ну, по рукамъ, что ли?
   Они пожали другъ другу руку. Золотой Штумфъ былъ извѣстный силачъ, и Штаффелю тутъ не удалось, по своему обыкновенію, сжать руку такъ, чтобы затрещали кости.
   Золотаго Штумфа захватили врасплохъ, но онъ тотчасъ же прикинулся, какъ будто бы все зналъ напередъ, и только горько улыбнулся, когда Таддея и Раймундъ рука объ руку явились передъ нимъ. Его сердило, что и она его покидаетъ, онъ этого не ожидалъ; впрочемъ онъ, нахмурясь и съ какимъ-то особеннымъ шипѣньемъ и миганьемъ, изъявилъ свое согласіе.
   Въ то время какъ садились за столъ, къ дверямъ трактира и дъѣхалъ кто-то верхомъ. Штумфъ взглянулъ въ окно и отскочилъ какъ громомъ пораженный. Пріѣзжій взошелъ на лѣстницу, отворилъ дверь. "Боже мой! братъ!" воскликнула Таддея и бросилась къ нему на шею.
   Булочница имѣла довольно присутствія духа, чтобы придать этому пріѣзду видъ случая; она громко сказала Раймунду: "Вотъ братъ вашей невѣсты", а потомъ обращаясь къ брату: "вотъ женихъ и его отецъ."
   Братъ и Раймундъ съ удивленіемъ посмотрѣли другъ на друга и пожали другъ другу руку.
   Умная выдумка булочницы вполнѣ удалась, Штумфъ приписалъ недоумѣніе обоихъ мущинъ одной неожиданности.
   -- А мнѣ хочется ѣсть! сказалъ Золотой Штумфъ и сѣлъ за столъ, не взглянувъ даже на сына. Онъ казался очень веселъ, и когда стали пить за здоровье жениха и невѣсты, чокнулся такхсе съ сыномъ, сказавъ ему: "Такъ и ты здѣсь?" Это были первыя слова, которыя онъ сказалъ ему послѣ четырнадцатилѣтней ссоры.
   Сынъ былъ такъ озадаченъ этимъ вопросомъ, что отвѣчалъ только: "Да, батюшка." Послѣ этого Штумфъ не сталъ на него обращать ни малѣйшаго вниманія, какъ будто бы его и не было въ комнатѣ.
   Раймундъ все старался какъ-нибудь сблизить сына съ отцомъ, но Штумфъ продолжалъ дѣлать видъ, какъ будто не замѣчаетъ присутствія сына. Когда наконецъ стали собираться въ возвратный путь, Штаффель отозвалъ сына въ сторону и сказалъ ему: "Берегись, Раймундъ; какъ я твоего тестя ни увѣрялъ, а онъ все-таки можетъ подумать, что это по твоей милости братъ такъ нечаянно сюда попалъ".
   -- Да, это точная правда, батюшка, и я горжусь тѣмъ, что я это устроилъ; я не буду спокоенъ, пока все семейство не будетъ жить въ дружбѣ и согласіи.
   -- Не говори такъ громко, и повѣрь мнѣ, не берись за такія дѣла; не только тебѣ, но и твоей матери не удастся всѣхъ на свѣтѣ согласить, а если ты еще что-нибудь скажешь, такъ ты все дѣло испортишь.
   Присутствіе брата была единственная видимая тѣнь, помрачившая веселый праздникъ; другое внутреннее разстройство, причиненное утаеніемъ Эрнестины, было забыто.
   Когда Штумфъ сѣлъ къ себѣ въ повозку, онъ сказалъ всѣмъ: "Будьте здоровы и доѣзжайте благополучно", но сына онъ опять не удостоилъ взгляда.
   Весело было ѣхать домой; возвращались еще засвѣтло, чтобы не простудить новорожденнаго, и Таддея сказала: "Я рада, что ребенокъ былъ на нашей помолвкѣ. Вѣдь и у меня скоро будетъ свой сынокъі жаль, что онъ не такой крошечный! Но все равно, я буду его точно такъ же любить, и такъ стану няньчиться съ нимъ, что онъ наконецъ меня полюбитъ. Не правда ли, нашего мальчика зовутъ Магнусомъ?
   -- Да! отвѣчалъ Раймундъ, и не могъ ничего прибавить.
   Старики поѣхали вмѣстѣ. Штумфъ казался необычайно веселъ; онъ привязалъ красную ленту къ своему кнуту и, на радости, подарилъ своей собакѣ пару колбасъ. Раймундъ везъ булочницу и Таддею. Послѣдняя опять непремѣнно захотѣла держать на рукахъ ребенка; она убаюкивала его, тихо что-то напѣвая, такъ что Раймундъ пересталъ погонять лошадей, чтобы прислушиваться къ ея голосу. Она такъ чудно пѣла! Солнце садилось въ багровыхъ облакахъ; съ колокольни мѣрнымъ звономъ звонили къ вечернѣ.
   Таддея приподняла ребенка и тихо проговорила: "Господи, укрѣпи и очисти мое сердце, чтобъ я была не мачихой, а настоящею матерью!"
   -- Аминь! сказали Раймундъ и булочница въ одинъ голосъ. Всѣ трое не говорили болѣе ни слова, пока не доѣхали домой.
   

ГЛАВА VII.

   Одно мѣшало совершенному благополучію Раймунда: его преслѣдовала мысль объ обманѣ, на который онъ имѣлъ слабость согласиться; ему было совѣстно передъ Таддеей и передъ ея отцомъ.
   Въ лабазѣ онъ стоялъ совершенно растерянный. Онъ смотрѣлъ, какъ будто бы все это видитъ въ первый разъ, на толпу, суетившуюся около него, на то какъ крестьяне бепрестанно выкладывали и накладывали свои мѣшки, или съ скрещенными руками опершись на мѣшокъ хлѣба, вели между собою переговоры. Раза два нагрузчики съ кулями его чуть-чугь съ ногъ не сбили; такъ онъ задумался глядя на маленькую дѣвочку, которая среди этой шумной толпы спокойно заснула на мѣшкахъ, уставленныхъ вокругъ средняго столба.
   Онъ отыскалъ Геслера, разчитывавшагося съ кѣмъ-то у большой лѣстницы. Онъ его спросилъ, не говорила ли ему жена чего-нибудь насчетъ Эрнестины. Геслеръ отвѣчалъ улыбаясь: "Конечно! А ты теперь только радуйся; я думаю, ты самъ еще не знаешь, какое ты нашелъ сокровище."
   Раймундъ, разумѣется, не могъ догадаться, что его отецъ распорядился напередъ, и всѣмъ приказалъ строгое молчаніе; и онъ былъ такъ малодушенъ, чтоне могъ избрать самый простой путь, и не поговорилъ съ самою Таддеей. Штаффель стоялъ неподалеку съ Золотымъ Штумфомъ, они съ видомъ знатоковъо сматривали ячмень, взвѣшивали его въ рукѣ и уговаривались, какъ впредь будутъ дѣйствовать заодно. Однако Штаффель, по лицу сына и его товарища, угадалъ, о чемъ между ними идетъ рѣчь, и только улыбнулся про себя.
   Старикъ Штаффель поторопилъ отъѣздомъ, въ особенности потому, что черезъ нѣсколько дней должны были произойдти торги на содержаніе почты въ его городкѣ. Раймундъ едва успѣлъ распроститься съ невѣстой, а свадьба уже была назначена черезъ нѣсколько недѣль. Таддея дала ему разные подарки для Магнуса, между прочимъ, пару рукавичекъ, которыя она сама связала; она призналась краснѣя, что и прежде имѣла намѣреніе при первомъ случаѣ послать ихъ ребенку.
   У Раймунда на языкѣ вертѣлся вопросъ, не пошлетъ ли она чего нибудь и Эрнестинѣ? но онъ не имѣлъ духу выговорить его.
   На возвратномъ пути было много о чемъ переговорить, и Штаффель сказалъ: "Повѣрь мнѣ, я человѣкъ старый и опытный; на дѣлѣ все выходитъ проще, чѣмъ кажется издали. Даю голову на отсѣченіе, что старикъ разсмѣется первый, а кромѣ того, я вотъ что придумалъ: мы старики форменнымъ актомъ возьмемъ Эрнестину на мѣсто дочери; тогда и выйдетъ, что мы сказали истинную правду. Теперь же ты будь веселъ и радуйся, что судьба тебѣ послала такое счастіе.
   Раймундъ точно совсѣмъ развеселился; Штаффельша заставила его все разказать, до малѣйшей подробности; и въ этотъ же вечеръ послала Эрнестину разносить хлѣбъ бѣднымъ. Она не подозрѣвала, что этимъ успокоиваетъ сына, удаляя отъ него ребенка, видъ котораго былъ ему живымъ упрекомъ.
   Въ городѣ и во всемъ околоткѣ пошли большіе толки, когда узнали о помолвкѣ хозяина Короны съ дочерью Золотаго Штумфа. А когда произошли торги на почтовое заведеніе, его купилъ старикъ Штаффель и выхлопоталъ для своего сына мѣсто почтмейстера.
   Раймундъ не подозрѣвалъ, что это было напередъ условлено съ его будущимъ тестемъ; а Золотой Штумфъ только теперь объявилъ въ газетахъ о помолвкѣ своей дочери съ сыномъ ротвейльскаго совѣтника, почтмейстеромъ Буркгардомъ.
   Люди говорили, что теперь Штаффель купитъ полгорода, и вообще много толковали о неизмѣримыхъ богатствахъ Золотаго Штумфа. Раймундъ, съ своей стороны, былъ радъ переселиться въ почтамтъ, начать новую жизнь и разстаться со всѣми воспоминаніями, связанными со старымъ домомъ; ему также было пріятно, что его способность ко всякимъ письменнымъ дѣламъ наконецъ найдетъ приложеніе.
   Сама Штаффельша взялась устроить на славу новое хозяйство, и въ началѣ ноября сбѣжалась цѣлая толпа смотрѣть, какъ въѣзжали въ городъ два экипажа разукрашенные вѣнками, съ весело-трубящими почтальйонами. Въ первомъ сидѣлъ новый почтмейстеръ съ женою, во второмъ хлѣбникъ Штаффель и Золотой Штумфъ.
   Штаффельша вѣрно слишкомъ много хлопотала надъ убранствомъ дома, она нехорошо себя чувствовала и слегла въ постель.
   Одно это нѣсколько помрачило всеобщее веселье, овладѣвшее не только семействомъ, но и цѣлымъ Ротвейлемъ; съ другой стороны это помогло скрыть присутствіе Эрнестины.
   Въѣздъ новобрачныхъ былъ встрѣченъ со всѣхъ сторонъ громкими восклицаніями радости, только одна дѣвочка стояла въ сторонѣ, одинокая и растерянная, и какое-то странное выраженіе промелькнуло въ ея глазахъ, устремленныхъ на женщину, отнявшую у нея отца.
   Маленькаго Магнуса принарядили въ хорошенькій костюмъ почтальйона, и въ цѣломъ городѣ пошли толки о томъ, какъ молодая женщина взяла на руки уже довольно тяжелаго мальчика и сама внесла его на лѣстницу.
   -- Гдѣ же моя Эрнестина? Отчего ея здѣсь нѣтъ? Она должна увидѣть мать! въ сѣняхъ сказалъ Раймундъ отцу, а тотъ отвѣчалъ:
   -- Молчи теперь, подожди еще денька два, пока уѣдетъ Штумфъ, тогда мы ей можемъ сказать.
   -- Сказать, что? Развѣ вы ей не сказали?
   -- Ну ты ужь! не притворяйся же, что ты мнѣ такъ и повѣрилъ. А я радовался, что ты разъ въ жизни оказался умницей и сумѣлъ передо мной схитрить.
   -- Я? Боже мой! Но оставьте меня, я ни минуты больше не потерплю этого обмана. Не удерживайте же меня...
   -- Вотъ какъ? Очень пріятно будетъ твоей женѣ, если ты тутъ же, на новосельи, поссоришься съ ея отцомъ! Какъ только Штумфъ уѣдетъ, мы ей все объяснимъ. А теперь образумься и не дѣлай глупостей.
   Раймундъ не хотя долженъ былъ успокоиться. Таддея, видя его такимъ блѣднымъ и разстроеннымъ, сказала:
   -- Милый мой, я понимаю, что тебѣ тяжело, что ты невольно припоминаешь... но какое-то предчувствіе мнѣ говоритъ, что мы будемъ очень, очень счастливы. Я рада быть тебѣ подругой и помощницей; ты сильнѣе, чѣмъ ты думаешь, или чѣмъ думаетъ твой отецъ; нужно только, чтобы подлѣ тебя былъ кто-нибудь, кто бы понялъ твою добрую душу и поддерживалъ ее, а за это ужь возьмусь я.
   Раймундъ тихо заплакалъ.
   Пошли новые пиры и веселья. Золотой Штумфъ, съ свойственною ему шумною хвастливостью расхаживалъ и разъѣзжалъ по всему городу; въ почтовой гостиницѣ онъ былъ какъ дома, и Турка уже выучился отворять двери. Штумфъ часто твердилъ, что ему хочется бросить всѣ дѣла и поселиться здѣсь; онъ купитъ прежнюю гостиницу подъ вывѣской Короны и отдѣлаетъ ее по своему вкусу, то-есть выстроить ее вновь изъ камня, а въ окнахъ будутъ все зеркальныя стекла, такъ-что весь городъ станетъ засматриваться на нихъ.
   Таддея наединѣ съ Раймундомъ сказала ему дрожащимъ голосомъ: "Не вѣрь, отецъ не переѣдетъ сюда; онъ уже давно собирается уѣхать изъ Фрейбурга, и все не можетъ рѣшиться. Ему весело бѣсить тамъ всѣхъ своимъ богатствомъ. Онъ не можетъ разстаться съ Фрейбургомъ."
   -- Будь покойна, отвѣчалъ Раймундъ, котораго мы будемъ впредь называть почтмейстеромъ,-- пускай твой отецъ переѣзжаетъ сюда; онъ мнѣ дорогъ и близокъ, и я всегда буду его уважать и почитать. У насъ у всѣхъ недостатки, и никто не имѣетъ права ставить себя въ примѣръ другимъ. Повѣрь мнѣ, я хуже чѣмъ ты думаешь, и также нуждаюсь въ снисхожденіи.
   -- Ты добрый человѣкъ; я никогда не забуду, доброты сказала Таддея.
   Наконецъ Штумфъ уѣхалъ; зять провожалъ его до полдороги.
   Штаффель предложилъ сыну взять на себя объясненіе съ Таддеей; но Раймундъ отвѣчалъ: "Нѣтъ ни вамъ, ни мнѣ не слѣдуетъ этого дѣлать; но пусть ей скажетъ матушка; если она намъ поможетъ, все пойдетъ хорошо."
   Штаффель не понялъ или не хотѣлъ понять, что сынъ считаетъ его недостойнымъ высказать правду; онъ отвѣчалъ спокойно:
   -- И точно, правда твоя; я радъ, что ты такъ отлично придумалъ, что ты у меня такой умница.
   Счастливо случилось для Раймунда, что его не было дома, когда все разказали матери; ея внезапное горе растерзало бы его сердце. Она была внѣ себя: она призывала покойницу, призывала всѣхъ ангеловъ небесныхъ, умоляла ихъ не допустить ее принять участіе въ этомъ тяжкомъ грѣхѣ; она была такъ разстроена, что стали даже опасаться за ея жизнь. Таддея тотчасъ же пришла навѣстить больную свекровь, но ее не впустили къ ней. Какой-то ребенокъ, какая-то девятилѣтняя дѣвочка закричала ей вслѣдъ: "Она тебя и видѣть не хочетъ, такъ и знай."
   Таддея чувствовала себя одинокою и растерянною, во время двухдневнаго отсутствія мужа. Еслибы не маленькій Магнусъ, она бы пропала съ тоски. Она чувствовала какую-то тревогу, какое-то безпокойство, котораго сама не могла себѣ объяснить.
   Въ тотъ день, когда наконецъ долженъ былъ пріѣхать почтмейстеръ, она одѣлась по праздничному и хотѣла идти къ нему на встрѣчу, но потомъ раздумала. Впрочемъ она бы и не встрѣтила мужа; Штаффель ждалъ его у воротъ города, и тотчасъ же повелъ его съ собою въ Ратушу, чтобы совершить актъ, который до, тѣхъ поръ все откладывался: онъ бралъ Эрнестину за мѣсто дочери и дѣлалъ ее своею наслѣдницей.
   

ГЛАВА VIII.

   Пробило три часа.
   Въ это вреня каждый день пріѣзжала почтовая карета изъ Шэфгаузена, почтальйонъ весело трубилъ и маленькій Магнусъ выбѣжалъ изъ дому, прося, чтобъ его, какъ всегда, посадили на одну изъ выпряженныхъ лошадей, которая, смирная отъ усталости, его довозила тихимъ шагомъ до конюшни.
   Былъ первый зимній день. Земля крѣпко замерзла. Эрнестина знаками звала маленькаго братца; Магнусъ захотѣлъ перебѣжать къ ней черезъ улицу, уже онъ былъ почти подъ ногами лошадей, а почтальйонъ никакъ не могъ остановить ихъ, вдругъ Эрнестина закричала: "мой Магнусъ, мой братецъ!" Быстрѣе молніи очутилась она подлѣ ребенка, который уже упалъ; она не подняла его, а прыгнула вверхъ и схватила лошадь подъ уздцы, лошадь взвилась, но однако попятилась назадъ.
   Таддея, сидѣвшая у окна, бросилась внизъ къ Магнусу, который до крови расшибъ себѣ лобъ.
   Сбѣжалась толпа народа. Эрнестину нужно было оторвать отъ уздечки лошади, на которой она судорожно повисла. Таддея подняла окровавленнаго ребенка и рыдая проговорила: Мое бѣдное дитя!
   -- Нѣтъ, онъ не твой, а мой, онъ мой братъ, тебѣ до него дѣла нѣтъ! закричала Эрнестина.
   Таддея, блѣдная какъ смерть, смотрѣла на дѣвочку, которая силилась вырвать у нея изъ рукъ маленькаго Магнуса. Наконецъ она взяла ее за руку и увлекла за собою въ домъ. Тамъ она прежде всего умыла рану Магнуса; оказалось, что у него только оцарапанъ лобъ, и расшибена лѣвая бровь; онъ скоро открылъ глаза, и докторъ, за которымъ тотчасъ же послали, объявилъ, что опасности нѣтъ никакой.
   -- Что съ нею? Что съ этою дѣвочкой? спросила Таддея у старой служанки, указывая на Эрнестину,
   -- Да вѣдь она ваша, точно такъ же какъ Магнусъ; это его сестрица. Только не говорите ради Бога, что я вамъ проболталась.
   -- Вѣдь она сама все высказала! О Боже мой, что они со мною сдѣлали!
   Таддея сжала блѣдныя губы, съ трудомъ подавляя свое отчаяніе.
   Послали за старымъ Штаффелемъ; но его нигдѣ не могли найдти, хотя онъ никому не говорилъ, что уѣзжаетъ за городъ.
   Не нашли же его оттого, что онъ съ сыномъ сидѣлъ въ Ратушѣ. Онъ думалъ оправдать себя отчасти передъ Таддеей, получивъ законныя права на Эрнестину; онъ тогда могъ сказать ей, что вѣдь она точно принадлежитъ ему, а не сыну. Раймундъ съ трудомъ на это соглашался, но отецъ по обыкновенію поставилъ на своемъ, и уже былъ составленъ актъ усыновленія.
   Когда магистратъ позвалъ своихъ двухъ писцовъ въ качествѣ свидѣтелей, одинъ изъ нихъ сказалъ почтмейстеру:
   -- Вашъ Магнусъ попалъ подъ лошадей; городской лѣкарь уже тамъ, у васъ, и сейчасъ послали за докторомъ.
   Почтмейстеръ вскочилъ, и такъ поспѣшно ушелъ, что отецъ не могъ за нимъ поспѣть.
   Неужели онъ лишится этого ребенка въ ту самую минуту, какъ отказался отъ другаго? Да, думалъ онъ, я согрѣшилъ, но пусть буду наказанъ я, а не мои дѣти. О мой Магнусъ, мое бѣдное дитя, неужели долженъ ты умереть?
   Люди, попадавшіеся ему на встрѣчу, дѣлали ему знакъ, чтобъ онъ спѣшилъ, иные это ему кричали издали, но ему все казалось, что у него не хватитъ силъ добѣжать домой; ноги у него подкашивались, никогда еще разстояніе отъ Ратуши до почты не казалось ему такимъ безконечнымъ. Ему какъ будто бы нужно было руками раздвигать дома, чтобы скорѣй добѣжать домой. Наконецъ онъ дома, внизу собралась цѣлая толпа, которая раздвинулась, чтобы пропустить его, онъ остановился у лѣстницы, безъ силъ, почти безъ дыханья, но вотъ служанка закричала ему сверху: "Приходите, господинъ почтмейстеръ, Магнусъ уже спрашивалъ васъ, онъ не очень ушибся".
   Ему наконецъ удалось взобраться на лѣстницу; когда онъ отворилъ дверь и воскликнулъ: "Жена, Бога ради, скажи, что нашъ ребенокъ?" Таддея вдругъ приподнялась, казалось, она хотѣла выговорить что-то и не могла, она упала безъ чувствъ къ самымъ ногамъ
   Эрнестины, которая стояла подлѣ нея, и сама было упала, но тотчасъ же приподнялась.
   -- Она теперь все знаетъ; ей сказала сама Эрнестина, сказала служанка почтмейстеру, который терялъ послѣднее присутствіе духа, и чувствовалъ себя въ какомъ-то адскомъ чаду. Тутъ ребенокъ весь въ крови, другой неожиданно появился, а тутъ жена лежитъ безъ движенія, можетъ-быть безъ жизни.
   Лѣкарь скоро привелъ Таддею въ чувство и, съ помощію служанки, отнесъ ее въ спальню и уложилъ въ постель. Когда Раймундъ подошелъ къ ней, она вздрогнула, и движеніемъ руки старалась его удалить. Раймундъ поспѣшилъ въ другую комнату, къ Магнусу; Эрнестина судорожно прижалась къ нему.
   "Всѣ эти существа зависятъ отъ тебя, связаны съ твоею жизнію, а что ты съ ними сдѣлалъ?" невольно спрашивалъ у себя Раймундъ.
   Успокоивъ дѣтей, онъ опять пошелъ, къ женѣ; она смотрѣла на наго неподвижно, безъ слезъ. Онъ взялъ ея руку, она не противилась, но не отвѣчала на его пожатіе.-- Таддея, сказалъ онъ,-- докажи теперь, что ты мнѣ вѣришь; ты увидишь, что все опять пойдетъ хорошо. Я заслужилъ гнѣвъ Божій, и Богъ меня милостиво наказалъ. Прости же и ты меня, ты всегда была добра.
   -- Пойди къ дѣтямъ, отвѣчала жена, скрывъ лицо въ подушку и судорожно рыдая.
   -- Да, а ты теперь постарайся заснуть, сказалъ Раймундъ, и тихо вышелъ, осторожно затворивъ за собою дверь.
   Оставшись одна, Таддея вдругъ быстро приподнялась и дикимъ взглядомъ посмотрѣла вокругъ себя. Обманута! и обманута имъ! возговорила она сквозь зубы и выпрямилась въ могучемъ гнѣвѣ, но потомъ она опять упала на подушки. Не скоро она могла заплакать; едва ли сердце человѣческое страдало и боролось когда-либо болѣе, чѣмъ теперь сердце Таддеи.
   

ГЛАВА IX.

   Между тѣмъ старикъ Штаффель вошелъ въ комнату и узналъ обо всемъ. Сперва онъ такъ перепугался, что молча присѣлъ на стулъ. Но вскорѣ онъ, по своему обыкновенію, старался уже придать дѣлу менѣе серіозный оборотъ. Вы видите, батюшка, куда насъ повели ваши хитрости, сказалъ ему почтмейстеръ, но я не хочу васъ упрекать, дай Богъ, чтобъ и мнѣ простилась моя вина. Отецъ не отвѣчалъ ни слова, и тотчасъ же послалъ за Штаффельшей, прося ее прійдти, какъ можно скорѣе, потомъ, обращаясь къ сыну, онъ продолжалъ:
   -- Я тебѣ скажу, что теперь будетъ: женщины составятъ между собой союзъ, и начнутъ насъ бранить, на чемъ свѣтъ стоитъ; это хорошо, это прочищаетъ воздухъ. Твоя жена будетъ плакать и охать и жаловаться на тебя матери, не мѣшай ей, пусть она себѣ душу облегчитъ, тѣмъ скорѣе разсѣется ея гнѣвъ, и ты увидишь, что къ вечеру все прійдетъ въ порядокъ. Будь спокоенъ, все простынетъ, все уладится. А теперь, Катерина, подай намъ бутылку вина; мнѣ нужно что-нибудь выпить, меня какъ будто дрожь проняла, и ты также выпей рюмочку, оно никогда не мѣшаетъ.
   Когда старая Штаффельша вошла въ комнату, она видимо удивилась, заставъ обоихъ мущинъ за бутылкою вина; она однако сказала по непреложной привычкѣ: "съ вами малость Божья!" потомъ, обращаясь къ дѣтямъ, она продолжала: "лежи смирно, Магнусъ, я ужь все слышала и знаю, что это ничего, а ты, Эрнестина, не вѣшайся такъ на меня; ты теперь уже не мнѣ одной принадлежишь; слава Богу, что это кончилось." Она хотѣла освободиться отъ Эрнестины и пойдти въ спальню, но дѣвочка отъ нея не отставала, и наконецъ Штаффельша сказала: "Ну, нечего дѣлать, поди со мной, но будь умница." Мущины молча смотрѣли ей вслѣдъ, пока она исчезла за дверью вмѣстѣ съ Эрнестиной.
   Старикъ Штньфель дорого бы далъ, чтобы подслушать разговоръ въ спальнѣ, но до него не долетало ни одного слова.
   Вотъ что говорила Штаффельша;
   -- Таддея, это Богъ тебя любитъ, что посылаетъ тебѣ такое испытаніе. Теперь каждый къ тебѣ прійдетъ, и будетъ говорить: "я не виноватъ" и будетъ стараться свалить вину на другаго. Я этого не говорю, я знаю что я виновата, я знаю что я не должна была бы этого потерпѣть, ни на одну минуту, и ты вѣрно сама замѣтила, что я нѣсколько удалялась отъ тебя, Я не могла иначе. О Боже! что это мы за люди! Я вотъ отчего не была къ тебѣ добра: я знала что черезъ тебя, или лучше сказать, передъ тобой мы всѣ виноваты. О, я умоляю тебя, прости мнѣ, не будь такая какъ я, не сердись на невинную причину чужой вины! Будь добра къ этому ребенку. Поди, Эрнестина, дай руку твоей матери. Поди сюда, еще ближе.
   Таддея обняла и поцѣловала Эрнестину, но она видимо пятилась отъ нея, такъ что бабушка тихо вывела ея изъ комнаты. Потомъ Штаффельша молча сѣла подлѣ молодой женщины и долго держала ея руку, приложивъ другую къ ея горячему лбу.
   Въ этотъ день, впервые, рука старухи такъ нѣжно прикоснулась къ невѣсткѣ, впервые въ ея словахъ слышалась необычайная доселѣ ласка; въ первый разъ она ей сказала ты, въ первый разъ говорила съ ней такъ откровенно. Душа Таддеи странно волновалась; она поднесла къ губамъ руку старой Шгал-Фельши, и сказала:
   -- Я благодарю Бога, онъ сегодня возвратилъ мнѣ мать; я это чувствую, я теперь могу быть вдвойнѣ матерью. Зачѣмъ они такъ мало довѣряли, мнѣ?
   Шгаффельша стала говорить такъ искренно, съ такимъ жаромъ, не скрывая ничего дурнаго, но стараясь высказать и все хорошее, что Таддея опять сказала;-- Да, я вижу, что мужъ мой былъ правъ; я прежде думала что онъ преувеличиваетъ, превознося васъ какъ святую женщину, теперь я вижу, что все это правда. О, зачѣмъ онъ былъ такъ несправедливъ и ко мнѣ и къ себѣ! Отказаться отъ своего ребенка!... Зачѣмъ онъ это сдѣлалъ! Не думала я, чтобъ онъ умѣлъ такъ лгать, такъ хитрить! Ахъ Боже мой, я, знаю какъ емХ должно быть тяжело на душѣ! Вѣдь онъ все-таки хорошій человѣкъ, да, истинно хорошій. Пусть онъ придетъ, я его буду утѣшать и поддерживать; я сильна. Я встану, я теперь успокоилась, и сама пойду къ нему.
   -- Да, самъ Господь захотѣлъ мнѣ показать, какая у тебя прекрасная душа. Ты, въ эту самую минуту, когда всѣ оскорбили тебя, только и думаешь о томъ, какъ ему тяжело, о томъ, какъ бы ему помочь и его облегчить; я этого никогда не забуду, никогда, и тамъ, на небѣ тебѣ это запомнится во вѣки вѣчные."
   Штаффельша отворила дверь, и сказала: "Раймундъ, войди". Въ ея голосѣ слышалась радость, она сѣла къ мужу, и сама выпила стаканъ вина, стоявшаго передъ нимъ.
   -- Этотъ день будетъ мнѣ памятенъ, сказала она.-- Нѣтъ ничего лучше на свѣтѣ, какъ встрѣтить истинно-добрую душу, и нѣтъ человѣка счастливѣе нашего сына.
   Штаффель не слишкомъ понималъ въ чемъ дѣло, а жена и не старалась объяснять ему.
   Когда Раймундъ подошелъ къ Таддеѣ, она протянула ему руку и сказала:
   -- Прости меня, что я прежде неумѣла овладѣть собою; это было свыше моихъ силъ. Но теперь не плачь: ты больше виноватъ передъ самимъ собою, чѣмъ передо мною. Ты измучилъ свое сердце, отрекаясь отъ роднаго дитяти и обманывая жену. Отчего ты не понадѣялся на меня? Ты увидишь какъ я буду стараться поправить дѣло, и Богъ мнѣ вѣрно поможетъ.
   Раймундъ былъ почти такъ же изумленъ, какъ отецъ: неужели это говорила его жена, обманутая, тяжело оскорбленная? Онъ долженъ былъ разказать ей, какъ все случилось, и она улыбнулась. Но видя что онъ постоянно все беретъ на себя и совершенно оставляетъ, въ сторонѣ отца, она сказала только:
   -- Будь откровененъ, тебѣ какъ будто стыдно, чтобъ а и подумала, что тобою распоряжается отецъ? Не оттого ли ты ничего не приписываешь ему?
   -- Ты точно духовникъ, отвѣчалъ почтмейстеръ, и въ первый разъ вздохнулъ свободнѣе.-- Я самъ себѣ въ этомъ не отдаю отчета, можетъ-быть точно твоя правда. но какъ бы то ни было, если даже онъ уговорилъ меня, не я ли виноватъ, что далъ уговорить себя? И во всякомъ случаѣ, онъ мнѣ отецъ, я моложе его, а ты моя жена, и, не правда ли, ты все таки хоть немножко меня любишь? Такъ мнѣ легче все вынести, но, ради Бога, ты прости и ему.
   -- Отъ всей души. Легко прощать невиннымъ, нужно прощать и другимъ.
   -- Батюшка, подите и вы сюда, радостно воскликнулъ почтмейстеръ.
   -- Нѣтъ, я могу сама къ нему пойдти, сказала Таддея, и вмѣстѣ съ мужемъ вышла изъ спальни.
   Старикъ Штаффель всталъ ей навстрѣчу, и сказалъ, поднося ей стаканъ: "Выпейте, невѣстушка!" Она взяла стаканъ, сказала: "За ваше здоровье", и выпила нѣсколько капель.
   Штаффель самодовольно улыбнулся и подмигнулъ сыну.
   -- Да, милая почтмейстерша, сказалъ онъ, мы не совсѣмъ таки солгали. Эрнестину мы, при свидѣтеляхъ, формально усыновили; она наша, а не ваша, понимаете? Но все же, невѣстушка, съ вашей стороны очень мило, что вы это такъ хорошо приняли; другая невѣстка за это всѣмъ глаза бы выцарапала. Теперь же все улажено, а главное вы знаете, что Эрнестина наша, и остается у насъ.
   -- Нѣтъ, она моя, она мое дитя! Она останется съ отцомъ, съ братомъ, съ матерью, потому что я ей буду матерью! Вотъ что я хочу сказать! И голосъ ея сдѣлался строгимъ, между-тѣмъ какъ она продолжала:-- Ни слова больше объ этомъ. Съ этой минуты Эрнестина остается у насъ, она наше дитя. Не бой я, Эрнестина, ты можешь каждый день ходить къ дѣдушкѣ и бабушкѣ, но жить ты будешь здѣсь, съ нами. Не правда ли, матушка, вы намъ сегодня же пришлете ея вещи?
   -- Оставь ее у насъ по крайней мѣрѣ на то время, пока боленъ Магнусъ. Тебѣ будетъ довольно дѣла и съ нимъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ни на минуту! Пусть все будетъ забыто и прощено, но объ этомъ ни слога.
   -- Она не имѣетъ никакого права на дѣвочку, и я ея не отдамъ, сказалъ Штаффель, обращаясь и къ женѣ и къ Таддеѣ.
   -- Я на нее не имѣю права? Можетъ быть, но мой мужъ ей отецъ, и я раздѣляю всѣ его права.
   -- Мы можемъ сговориться, вступилась Штаффелыпа.-- Оставь намъ Эрнестину еще на одинъ годъ, а тамъ я ее тебѣ сдамъ съ рукъ на руки.
   Таддея на минуту задумалась, но потомъ быстро приподняла голову и сказала:-- Нѣтъ, нѣтъ, я знаю, что я не должна этого допускать, это можетъ на вѣки испортить и погубить ребенка.
   -- Она уже испорчена грусти" проговорилъ Раймундъ, а старый Штаффель засмѣялся ему въ лицо.
   -- Я хочу, чтобъ Эрнестина осталась со мною, еще разъ рѣшительно проговорила Таддея.-- Со временемъ она можетъ къ вамъ возвратиться, но тогда только, когда я не сумѣю привязать ее къ себѣ.
   Оба мущины и Штаффельша съ удивленіемъ смотрѣли на Таддею; все въ ней выражало непоколебимую рѣшимость, внушающую невольное уваженіе; главныя черты ея характера, смиреніе и самостоятельность, ярко выказались въ этотъ день.
   Эрнестина осталась у отца.
   Таддея сама взялась написать обо всемъ Золотому Штумфу. Старый Штаффель сильно упрашивалъ ее представить дѣло такъ, какъ будто бы оно ей и прежде было извѣстно; онъ даже шуткой старался ее увѣрить, что вѣдь она все знала и прежде; но Таддея не поддавалась ни на малѣйшій обманъ, изъ этомъ ее поддерживала старая Штаффельша.
   Долго не получали никакихъ извѣстій о старомъ Штумфѣ.
   Однажды весь домъ былъ обрадованъ неожиданнымъ пріѣздомъ брата Таддеи; онъ ѣхалъ изъ Швейцаріи, и не могъ пробыть долѣе часа, но Таддея и этому была рада, а на возвратномъ пути онъ обѣщалъ остаться болѣе.
   -- Что дѣлаетъ отецъ? спросила она его.
   -- Не знаю право, но должно быть что-то съ нимъ случилось; говорятъ онъ еще вспыльчивѣе и сердитѣе чѣмъ прежде.
   Таддея задрожала; она думала о томъ, какую страшную встрѣчу придется ей выдержать.
   Въ тотъ же вечеръ, послѣ отъѣзда брата, все семейство собралось вмѣстѣ. Вдругъ отворилась дверь, и кто же вошелъ?... Никто иной касъ Турка, большой песъ Золотаго Штумжа. Онъ умѣлъ отворять двери.
   -- Боже мой, это ѣдетъ отецъ! сказала Таддея.
   Посмотрѣли въ окно, и точно Золотой Штумфъ вылѣзалъ изъ экипажа; они не разслыхали какъ онъ подъѣхалъ. Онъ громко приказалъ кучеру везти его вещи въ гостиницу Слона, прибавивъ, что онъ самъ тотчасъ туда будетъ. Наконецъ онъ вошелъ, и всѣ руки, протянутыя къ нему, новольно опустились, никогда еще Золотой Штумфъ не смотрѣлъ такъ дико, такъ неистово.
   -- Я не хочу пускаться въ длинные разговоры, сказалъ онъ,-- я слышалъ какъ вы обманули мою дочь. Такъ вотъ они, честные-то люди! Такъ вотъ онъ этотъ почтенный народъ! Такъ что же про меня-то говорятъ? Хороши вы всѣ! Пойдемъ, Таддея! сію же минуту ты оставишь этотъ домъ. Ты не можешь жить съ людьми, которые такъ подло съ тобою поступили. Про себя я ужь не говорю. Теперь пойдемъ;* ты ничего не бери съ собою; я судомъ вытребую все, что тебѣ принадлежитъ.
   -- Батюшка, онъ мой мужъ, сказала Таддея, положивъ руку на плечо Раймунда.
   -- И знаете ли, какое вы заслуживаете имя, вы честные люди?... Да что съ вами толковать! Пойдемъ, Таддея.
   -- Нѣтъ, батюшка!
   -- Ты не хочешь? Я прокляну тебя на вѣки!
   -- Вы этого не сдѣлаете, батюшка!
   -- И еслибы все то было правда, еслибъ была правда все то, что на меня выдумываютъ, воскликнулъ Золотой Штумфъ,-- это все будетъ бездѣлка въ сравненіи съ тѣмъ, что сдѣлали вотъ эти ханжи.
   До сихъ поръ никто не говорилъ кромѣ Золотаго Штумфа и Таддеи, но тутъ старикъ Штаффель вмѣшался въ разговоръ:
   -- Твоя правда, Штумфъ, совершенная правда, сказалъ онъ,-- я и самъ говорилъ ему (указывая на сына), что это не къ добру поведетъ, но насъ, стариковъ, мало слушаютъ. Вѣдь они получше нашего знаютъ грамоту, такъ вотъ они и думаютъ, что мы ужь никуда не годимся. Вотъ видишь ты, раймундъ, видишь, чтоты надѣлалъ.
   Золотой Штумфъ взглянулъ на Штаффеля съ такимъ же изумленіемъ какъ и всѣ остальные: главный зачинщикъ сваливаетъ съ себя всю вину; что это значитъ?
   -- Я и съ тобой говорить не хочу, сказалъ Штумфъ.-- Таддея, я спрашиваю въ послѣдній разъ, пойдешь ли ты тотчасъ же со мною? Нѣтъ? Хорошо же! Я иду одинъ, но я вамъ дамъ знать себя.
   -- Я иду съ тобою, сказалъ Штаффель, и почти насильно взялъ подъ руку Золотаго Штумфа.
   Обѣ женщины и сынъ съ изумленіемъ смотрѣли ему вслѣдъ, и могли видѣть изъ окна, что Штаффель, несмотря на нетерпѣливое сопротивленіе Штумфа, умѣлъ поставить на своемъ: онъ не далъ ему дойдти до гостиницы, а повелъ его къ себѣ домой.
   Дорогою старый Штаффель все повторялъ: "Ты правъ, позволяю тебѣ говорить все, что хочешь, но только пойдемъ со мной. Не показывай нашей ссоры цѣлому городу, а то мы этимъ только свяжемъ себя, и тебѣ послѣ не легко будетъ отступить.
   -- Я этого и хочу, я хочу сдѣлать такъ, чтобы мнѣ нельзя было отступить.
   -- Ну, это ты всегда успѣешь.
   Наконецъ Штаффелю удалось завлечь къ себѣ Золотаго Штумфа, и они усѣлись вмѣстѣ въ булочной канцеляріи. Штумфъ самъ пришелъ въ недоумѣніе видя, что его противникъ во всемъ съ нимъ соглашается и только поддакиваетъ ему; этимъ самымъ отчасти успокоился его неистовый гнѣвъ, но оказалось, что не одинъ гнѣвъ дѣйствовалъ въ немъ: онъ вообще жалѣлъ, что отпустилъ отъ себя Таддею; онъ чувствовалъ себя покинутымъ и одинокимъ Теперь же ему представлялся удобный случай воротить къ себѣ дочь и навсегда. Ему жаль было приданаго Таддеи, наслѣдства матери, и сама Таддея, еслибъ она развелась съ мужемъ, уже не могла бы разстаться съ отцемъ и должна была бы посвятить себя ему, не жить своею жизнію. Штаффель искусно умѣлъ заставить его проговориться, и тутъ онъ сказалъ Штумфу что-то, что еще не было правдой, но онъ не затруднялся на выдумки; онъ намекнулъ ему, что вмѣстѣ съ дочерью ему придется взять еще нѣкоторый придатокъ.
   Золотой Штумфъ въ бѣшенствѣ толкнулъ ногой свою собаку. Штаффель кивнулъ только головой, думая про себя: "хорошо! туча ужь разразилась, теперь все пойдетъ лучше." Потомъ онъ прибавилъ вслухъ: "послушай, ты похожъ на неловкаго ѣздока, который потерялъ поводья: онъ силится ихъ поймать и не замѣчаетъ, что между тѣмъ самъ горячитъ свою бѣшеную лошадь, раздирая ее шпорами." Тутъ Штаффель сѣлъ верхомъ на стулъ и очень искусно представилъ эту картину; можно было умереть со смѣху, но Золотой Штумфъ еще не смѣялся.
   -- Я однако въ тебѣ ошибся, сказалъ Штаффель.
   -- Въ чемъ же? свирѣпо проворчалъ Штумфъ.
   -- Я думалъ, что ты вдоволь насмѣешься надъ этимъ неожиданнымъ прибавленіемъ семейства; это кажется вовсе до тебя не касается. Штумфъ откинулся назадъ въ креслахъ, прикусивъ губы и закрывъ глага. Тутъ Штаффель захотѣлъ прибѣгнуть къ своему любимому средству успокоенія: онъ предложилъ Штумфу прилечь и выспаться; послѣ этого гораздо лучше можно разсудить дѣло. Золотой Шгумфъ громко разсмѣялся этому предложенію, и это былъ новый шагъ къ побѣдѣ. Кто смѣется, тотъ перестаетъ сердиться. Правда, Золотой Штумфъ всячески защищался: "Чортъ тебя побери, кричалъ онъ, что ты это вздумалъ меня смѣшить? Я не смѣюсь! Я.... ха ха, ха!... Я тебя на мѣстѣ убью, если ты меня еще будешь смѣшить".
   Но Штаффель сталъ ему напѣвать колыбельную пѣсенку съ такими уморительными ужимками, что Золотой Штумфъ вновь долженъ былъ расхохотаться. Когда онъ послѣ этого опять поднялъ сжатые кулаки, и даже сломалъ стулъ, Штаффель вдругъ перешелъ въ другой тонъ: онъ съ истинно-художественнымъ совершенствомъ началъ любимыми выраженіями Штумта бранить негодяя почтмейстера, стараго мошенника Штаффеля и все это учительское отродье, перемѣшивая свои слова проклятіями и угрозами, что силою увезетъ дочь.
   Золотой Штумфъ кулакомъ ударилъ по столу и закричалъ:
   -- Что ты, дурачить что ли меня вздумалъ? Не возьмешь меня на эту штуку.
   Штабель наконецъ растерялся, онъ истощилъ всѣ свои средства. Въ своемъ замѣшательствѣ онъ взялъ въ руки чепчикъ жены, забытый ею на скамьѣ. Должно быть прикосновеніе этого чепчика имѣло на него особое вліяніе, онъ какъ будто сталъ думать и разсуждать въ смыслѣ жены и сказалъ Штупфу:
   -- Видишь ли! ты въ самомъ дѣлѣ несчастный человѣкъ! Не сердись на меня за это, но вѣдь у тебя въ самомъ дѣлѣ нѣтъ ни одного настоящаго друга, готоваго помочь тебѣ въ случаѣ нужды; ты окружилъ себя людьми, которые къ тебѣ совершенно равнодушны или льстятъ тебѣ потому, что они на твой счетъ живутъ. Каковы твои отношенія къ дѣтямъ, ты самъ знаешь. Ты ужь пошелъ по такой дорогѣ и думаешь, что всѣ станутъ показывать на тебя пальцемъ, если ты сойдешь съ нея. Ты думаешь, что показываешь большую силу и твердость, когда предаешься своимъ неистовствамъ. А знаешь ли, кому отъ этого всего больнѣе? Тебѣ самому. Вѣдь грустно тебѣ на душѣ.
   -- Не вскакивай, дай мнѣ договорить, продолжалъ Штаффель, медленно наматывая ленту чепчика на указательный палецъ.-- Скажи по чести, стоитъ ли этотъ дурацкій свѣтъ, чтобы ты отталкивалъ отъ себя все, что жизнь дала тебѣ лучшаго, лишь бы только люди говорили: да, Штумфъ человѣкъ желѣзный! И что же тебѣ свѣтъ даетъ взамѣнъ? Только то, за что ты можешь заплатить звонкою монетой, больше ничего! А еслибы ты хоть разъ попробовалъ показать себя уступчивымъ и миролюбивымъ, ты бы увидѣлъ, какъ легко будетъ у тебя на душѣ, и самъ бы пріохотился къ мирному житью. Пусть себѣ смѣются дураки! Завтра они будутъ завидовать тебѣ и сердиться, что у тебя все идетъ такъ хорошо. Ну, давай руку, разожми кулакъ, попробуй-ка.
   Штаффель говорилъ съ замѣтнымъ волненіемъ, и, казалось, его слова подѣйствовали на Золотаго Штумфа. Онъ позволилъ Штаффелю взять его за руку, но и тутъ попробовалъ своимъ пожатіемъ раздавить пальцы своему собесѣднику; Штаффель самъ былъ силенъ, и такъ они нѣсколько времени боролись и ломали другъ у друга руку, пока наконецъ Штаффель не догадался и не закричалъ: "ты пересилилъ меня", и Золотой Штумфъ разсмѣялся почти отъ души.
   Пока старики сидѣли вмѣстѣ, и Штаффель стерегъ Золотаго Штумфа какъ дикаго звѣря, почтмейстеръ съ женою и матерью разсуждали о странномъ поведеніи отца. Штаффельша хорошо знала мужа и сказала:
   -- Онъ умно сдѣлалъ, что все свалилъ на тебя, вѣдь ты все таки останешься зятемъ Штумфа. Ему теперь ловче говорить съ Штумфомъ и какъ-нибудь уладить дѣло, пока еще не поздно.
   И точно, часъ спустя Золотой Штумфъ возвратился съ Штаффелемъ въ почтамтъ; они были вмѣстѣ въ Ратушѣ, гдѣ Штумфу показали актъ, совершенный въ пользу Эрнестины. Таддея хотѣла обнять отца, но онъ остановилъ ее. Онъ вообще говорилъ мало и сказалъ только:-- Дѣлать нечего, прошлаго не воротишь! Тотчасъ же заказалъ лошадей и уѣхалъ, никому не пожавъ руки. Но, странное дѣло! онъ поѣхалъ не домой, а въ противоположную сторону.
   Въ Золотомъ Штумфѣ совершился такой переломъ, какой можетъ произойдти только послѣ бури. Еще въ самомъ разгарѣ гнѣва сильно поразило его, что Таддея не хочетъ разстаться съ ребенкомъ, котораго у нея отнимаютъ. Внутренній голосъ говорилъ ему: зачѣмъ же ты отворачиваешься отъ собственныхъ дѣтей? Когда же потомъ старикъ Штаффель, послѣ всѣхъ своихъ дурачествъ, какъ будто бы высказалъ ему собственныя его мысли, онъ до крови прикусилъ себѣ губы. И теперь еще передъ самымъ отъѣздомъ онъ положительно не рѣшилъ куда ему ѣхать, но собственный домъ представлялся ему такимъ одинокимъ, опустѣлымъ! Онъ сталъ у подъѣзда и съ горечью думалъ, что вѣдь все равно, куда бы ему ни ѣхать, что никто его не ждетъ, и вдругъ закричалъ кучеру: "поворачивай назадъ!" Онъ опустился въ свою повозку, безъ силъ и безъ воли; казалось, онъ повиновался чужому велѣнію, онъ рѣшился положить конецъ всѣмъ ссорамъ. Таддея не помнила себя отъ радости, онъ самъ не признавался себѣ, что ему нуженъ миръ и согласіе; онъ все гордился ролью великодушнаго смертнаго, милостиво прощающаго испорченному свѣту.
   Итакъ, онъ поѣхалъ за сыномъ и, нѣсколько дней спустя, они вмѣстѣ возвратитесь къ почтмейстеру. Таддея просіяла отъ радости, но Золотой Штумфъ все твердилъ: "Всѣ люди мошенники! Кромѣ себя я не знаю другаго честнаго человѣка въ мірѣ. И съ этимъ утѣшительнымъ убѣжденіемъ онъ уѣхалъ въ сопровожденіи сына.
   

ГЛАВА X.

   Есть поступки, которые, казалось бы, не подлежатъ ни малѣйшему осужденію, а все-таки найдутся люди, которые сумѣютъ перетолковать ихъ въ дурную сторону.
   Можно ли было приписать отказъ Таддеи разстаться съ Эрнестиной чему-либо другому, кромѣ можетъ-быть преувеличеннаго чувства долга? А между тѣмъ вездѣ въ городѣ стали говорить, что это съ ея стороны непростительное тиранство, врожденная злоба, что однимъ словомъ она истинная дочь Золотаго Штумфа; она не хочетъ, чтобы бѣдная дѣвочка наслаждалась жизнью у дѣдушки и бабушки.
   Къ сожалѣнію, мы не можемъ скрыть, что такого рода слухи распускались преимущественно женщинами, мущины же иногда и заступались за Таддею.
   Сама Таддея стала какъ-то робка и боязлива; вѣдь часто случается, что послѣ того какъ въ пылу самоотверженія мы рѣшились на тяжелую жертву, на насъ вдругъ нападаетъ сомнѣніе въ: собственныхъ силахъ или даже сомнѣніе въ томъ, не излишняя ли, не напрасная ли это жертва?
   Таддея замѣчала всеобщее къ себѣ недоброжелательство, она все не хотѣла вѣрить, чтобы причиной тому была Эрнестина; она сама себя обвиняла въ излишней подозрительности и недовѣрчивости, къ которой ее пріучила жизнь въ Фрейбургѣ. Когда же ей не осталось больше сомнѣнія въ томъ, что между ею и всѣми ее окружающими существуетъ какая-то отчуждающая преграда, она стала приписывать это дурной молвѣ, которая шла объ ея отцѣ. Всего больнѣе ей было, что и Штаффельша, послѣ первыхъ искреннихъ, минутъ изліянія, какъ будто бы отдалилась отъ нея. Она часто испытывала въ жизни, что для возбужденія къ себѣ дружескаго участія, ей нужно было прежде бороться съ предразсудками и предубѣжденіями; теперь же она сама всѣхъ предубѣдила противъ себя. Но вскорѣ Таддея превозмогла свое огорченіе, ея характеръ принялъ обычный спокойный складъ. Она подавила въ себѣ всякое сомнѣніе, заглушила въ себѣ всякую жажду сочувствія и одобренія. Она принадлежала къ тѣмъ натурамъ, которыя имѣютъ право твердо вѣрить въ себя, и съ увѣренностію ожидать, что все, признанное ими самими за нужное и полезное, со временемъ окажется такимъ же и въ глазахъ другихъ.
   Въ Эрнестинѣ она видѣла образчикъ того, чего она могла ожидать отъ свѣта. Она всегда обращалась съ ней кротко и спокойно, и ребенокъ часто смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ, не понимая, что это значитъ. Точно также какъ съ Эрнестиной она держала себя и относительно всей своей новой родни и знакомыхъ мужа. Въ ней было такъ много спокойнаго достоинства, что она не могла насильно и преждевременно добиваться любви окружающихъ. Она не принадлежала къ тѣмъ, которые хотятъ всѣхт тотчасъ же очаровать, у которыхъ на устахъ постоянная улыбка, которые привсякомъ новомъ знакомствѣ тайно думаютъ: "Вотъ и они непремѣнно будутъ говорить: что это за прелестная женщина! какая она милая, образованная, и т. д."
   Таддея умѣла спокойно выждать, чтобы сами собою устроились пріязненныя'отношенія. Искреннее смиреніе, соединенное съ такимъ же искреннимъ самосознаніемъ, образовало въ ней особый складъ характера. Она всѣхъ встрѣчала ласково и радушно, но не унижалась и не преклонялась ни передъ кѣмъ, если ея искренній привѣтъ не находилъ отзыва.
   Къ тому же ей легко было обойдтись безъ общества; у нея былъ мужъ, который жилъ единственно для нея, и не скрывалъ этого; у нея былъ ребенокъ, котораго она могла окружать любовью и ежеминутными попеченіями, и который вскорѣ горячо привязался въ ней.!
   Маленькій Магнусъ, несмотря на то, что ему было четыре года, умѣлъ выговаривать только лишь немногія слова, и то такъ неясно, и съ такими страшными искаженіями, что нужна была большая привычка и большое терпѣніе, чтобы понимать его. Замѣчательно было, что отецъ часто долженъ былъ спрашивать: "Жена, что это онъ хочетъ сказать? что онъ говоритъ?? И жена всегда умѣла объяснить слова ребенка, который смотрѣлъ на нее радостнымъ, благодарнымъ взглядомъ. Невольно, и сама этого не подозрѣвая Таддея все больше и больше овладѣвала сердцемъ мужа, благодаря своимъ попеченіямъ о ребенкѣ. Каждый день она приводила ему новые примѣры того, какой его Магнусъ понятливый и умненькій мальчикъ, какое у него доброе сердце, и что нужно только внимательно и толково заниматься имъ.
   Никакія увѣренія въ страстной любви не могли бы такъ согрѣть сердце отца, какъ эти похвалы его ребенку, и самъ ребенокъ какъ будто бы сталъ ему дороже; ему казалось, что никогда онъ не видалъ его такимъ чистенькимъ и наряднымъ; въ самомъ простомъ платьицѣ онъ казался ему одѣтымъ по праздничному.
   Чѣмъ болѣе почтмейстеръ радовался нѣжной любви, связывавшей его жену и сынка, тѣмъ болѣе огорчало его своенравное упорство Эрнестины. Она въ точности исполняла все, что ей приказывали, но больше ничего. Никогда у нея не вырывалось самостоятельнаго, ни ласковаго, ни сердитаго слова; отецъ почти отчаялся возбудить въ ней какое-нибудь чувство, и часто онъ былъ готовъ разразиться гнѣвными упреками. Онъ видѣлъ, что она какъ бы съ досадою принимала истинно материнскія попеченія его жены, что даже вынужденное ея спасибо отзывалось сдержанною злобой.
   Но Таддея умѣла успокоивать мужа; она говорила:
   -- Повѣрь мнѣ, я привяжу къ себѣ Эрнестину; но на это нужно время. Мнѣ всегда бывало досадно, когда родные или друзья приходятъ въ домъ и говорятъ ребенку: "Послушай, я тебѣ дядя, тетка, двоюродная сестра, ты должна меня любить." Ребенку нужна привычка, нужна постоянная ласка и заботливость. Я уже вижу, что Эрнестина перестала бояться меня, и я болѣе чѣмъ когда-либо довольна, что настояла на своемъ, и оставила ее у насъ; теперь, или никогда, она должна ко мнѣ привязаться.
   

ГЛАВА XI.

   Рана на лбу маленькаго Магнуса зажила скорѣе, чѣмъ другая невидимая рана въ сердцѣ Эрнестины. Всѣмъ казалось необъяснимо, что послѣ этого несчастнаго случая маленькій Магнусъ сталъ гораздо живѣе и развязнѣе; онъ очень быстро выучился говорить, и какъ будто бы сдѣлался другимъ мальчикомъ. Эрпестина, напротивъ тсго, стала угрюма и молчалива; глядя на нее, можно было каждый разъ подумать, что ее только-что прибили.
   Все семейство приставало къ Таддеѣ, чтобъ она хоть на время отдала дѣвочку старой Штаффельшѣ; лучше послѣ ее опять взять домой. Но Таддея стояла на своемъ: если ей теперь не удастся побѣдить упрямство Эрнестины и добиться ея любви, то послѣ это будетъ совершенно невозможно, и ея нравъ испортится на вѣки. Одной Штаффельшѣ она призналась на единѣ, что она вовсе не прочь современенъ отдать ей ребенка, но только тогда, когда она вполнѣ приживется къ ней и къ отцу.
   Таддея была умная и добрая мать; она не переходила подобно столькимъ другимъ отъ нѣжности къ сердцамъ, отъ поцѣлуевъ къ брани, отъ восторга къ досадѣ; она всегда была тиха и серіозна; поэтому она не могла скоро привлечь къ себѣ, но за то съ ея стороны каждая самая тихая ласка получала особое значеніе. Когда она, бывало, рукой приглаживала кудри маленькаго Магнуса, это имѣло большую силу чѣмъ самыя страстныя выраженія нѣжности, и эта-то именно черта всего болѣе нравилась старой Штаффельшѣ; она неумолкала въ похвалахъ невѣсткѣ, такъ что Штаффель, видя ее въ оживленномъ разговорѣ съ какою-нибудь знакомой, обыкновенно спрашивалъ: вѣрно опять идетъ рѣчь о Таддеѣ?
   Самъ Штаффель однако имѣлъ на душѣ кое-что противъ невѣстки.
   Его очень занимали всѣ почтовыя дѣла, не только въ отношеніи къ торговымъ удобствамъ, но именно въ интересѣ самихъ писемъ. Онъ совершенно оживлялся, когда нужно было раскладывать письма, и любилъ съ вниманіемъ разсматривать адресы, печати, почеркъ и т. д., но вскорѣ почтмейстеръ пересталъ дозволять ему также переборку писемъ. Старый Штаффель не безъ основанія подозрѣвалъ, что тутъ виновата невѣстка, потому что почтмейстеръ съ необыкновенною рѣшимостью сказалъ: "Я никакъ этого не могу позволить, батюшка, это противно моей служебной обязанности."
   Штаффелю вообще было тягостно ровное и достойное обращеніе Таддеи, хотя ее невозможно было обвинить въ гордости; но въ ней было что-то сдерживающее, невольно внушающее почтительность, что противорѣчило всѣмъ его привычкамъ, и противъ чего не могло не возмущаться его самолюбіе, потому что онъ внутренно сознавалъ, что самъ онъ не способенъ ни на кого производить такого рода дѣйствіе. Поэтому онъ любилъ со всѣми обходиться фамиліярно и за панибрата. Онъ жаловался женѣ, что Таддея, хотя и ничего не требуетъ, но словно какъ будто заставляетъ человѣка являться къ ней не иначе какъ въ праздничномъ платьѣ. Онъ было попробовалъ своими извѣстными шутками настроить невѣстку на свой ладъ, но это рѣшительно не удалось, и между свекоромъ и невѣсткою остались отношенія довольно холодныя. Штаффель оказывалъ Таддеѣ всякое уваженіе, конечно потому, что она была богата, а между тѣмъ такъ скромна и покладлива; но онъ также давалъ ей замѣтить, что видитъ въ ея отказѣ отпустить Эрнестину одно своеволіе и упрямство.
   Таддеѣ грустно было видѣть себя такъ дурно понятою, но она рѣшилась идти своею дорогой и не оглядываться; она знала, что въ томъ-то и состоитъ истинное торжество, чтобы не ослабѣвать и подъ бременемъ всеобщаго осужденія, при увѣренности въ себѣ, при увѣренности, что наконецъ сами собою падутъ и предубѣжденія, и недоброжелательство; одно облегчало эту тяжкую задачу: въ старой Штаффелыпѣ она нашла полное, горячее сочувствіе.
   Таддея никогда еще не ласкала Эрнестины; но она неусыпно заботилась о ней, занималась ею, учила ее читать и писать. Почтмейстеръ особенно радовался, слыша, какъ внятно и выразительно читаетъ его дочка; но Таддея заботилась преимущественно о томъ, чтобъ у нея былъ хорошій почеркъ. Вообще замѣчено, что женщины обращаютъ особое вниманіе на чистописаніе: не оттого ли, что въ немъ есть что-то осязательное, тѣсно связанное съ изяществомъ формы? Старая Штаффельша все болѣе и болѣе сходилась съ невѣсткой, и вполнѣ одобряла ея образъ дѣйствія, указывая ей однако на затрудненія, которыя ей предстояли. Однажды она сказала Таддеѣ: "Знаешь ли, когда Эрнестина привяжется къ тебѣ какъ родная дочь? Когда ты ее хоть разъ хорошенько накажешь. Пока ты этого не сдѣлаешь, ты все будешь смутно чувствовать, что ты ей чужая, потому что не смѣешь ее наказать, и что она тебѣ чужая, потому что не можетъ тебя разсердить такъ, какъ родной ребенокъ, на котораго ты именно оттого и сердишься, что онъ тебѣ дорогъ. Ты хочешь, чтобы дѣвочка чувствовала, что она здѣсь дома, но тѣмъ именно, что ты такъ осторожно съ ней обращаешься, не требуешь отъ нея почти ничего, ты ее отъ себя отчуждаешь. Дитя не почувствуетъ себя дома, пока его немножко не поштрафуютъ. О Боже мой! Ты первая мачиха, которой приходится совѣтовать это."
   -- Вы можетъ-быть правы, отвѣчала Таддея.-- Будьте увѣрены, что при первомъ случаѣ я накажу ее.
   -- Постой! сказала Штаффелыпа.-- Ты еще молода. Знаешь ли ты какая самая лучшая оплеуха?
   -- Нѣтъ!
   -- Та, которая дается безъ предисловія и безъ длинныхъ разсужденій, безъ угрозъ и безъ выговоровъ. Такъ, бацъ въ щеку, и больше ни слова; это и для матери лучше и для ребенка лучше, и дѣйствуетъ хорошо. Спроси у мужа, я два раза выдрала его за уши, не говоря дурнаго слова, и онъ этого ввѣкъ не забудетъ.
   А разозлить и себя и ребенка прежде или послѣ наказанія,-- и ребенка можно испортить и мать.
   Долгое упорство не въ природѣ дѣтей, и Эрнестина вѣрно скоро бы перестала упрямиться, еслибъ она не подмѣтила неудовольствія дѣдушки, и еслибы къ тому же ея не подстрекали чужіе люди. Гдѣ бы кто ни встрѣчалъ Эрнестину, всякій сожалѣлъ вслухъ, что она должна ходить въ такомъ-то или такомъ платьѣ, слишкомъ тепломъ, или слишкомъ холодномъ, или говорили въ такомъ смыслѣ: "Бѣдняжка, у тебя нѣтъ родной матери! Не правда ли, твоя мачиха кладетъ тебя спать одну въ темную комнату? Бѣдное дитя, оставлено всѣми! Да сыта ли ты у нея? Скажи правду, мы тебѣ дадимъ что нибудь поѣсть! Ахъ, Боже мой, еслибъ только знала да вѣдала это твоя родная мать!"
   Съ такими соболѣзнованіями встрѣчали Эрнестину каждый разъ, какъ она проходила по улицѣ, и, разумѣется, все больше и больше раздражали ее. Къ тому же Таддеѣ точно случалось кое въ чемъ останавливать ее, на что бабушка и дѣдушка можетъ-быть посмотрѣли бы снисходительнѣе.
   Есть на свѣтѣ много людей, которые охотно выслушиваютъ добрые совѣты и постоянно говорятъ, какъ имъ пріятно, когда имъ сдѣлай тѣ благонамѣренное замѣчаніе. Но нужно много силы воли, чтобы вслѣдствіе такихъ замѣчаній разомъ измѣнить свой образъ дѣйствія, особенно когда мы убѣждены, что мы поступали по совѣсти, и слѣдовательно можемъ подумать, что виноваты только тѣ, которые насъ не поняли.
   На Таддею вдругъ нашло какое-то откровеніе. "Да, подумала она, нужно быть добрымъ къ ребенку, не желая за это награды. Я по мужу могу видѣть, что значитъ истинная родительская любовь; онъ всегда готовъ отдать дѣтямъ лучшій кусокъ съ тарелки, самъ не замѣчая того. Неужели это можетъ только родной отецъ, или родная мать, а я не могу? Съ Магнусомъ мнѣ легче, потому что онъ Самъ такой ласковый, но вѣдь не должно разчитывать на вознагражденіе! Я должна дѣлать то же, что и родная мать, я должна умѣть это, на это мы люди, на это намъ даны мысли и способность составить себѣ правила. Матушка точно говорила правду, я обращаюсь съ ребенкомъ какъ чужая!"
   Съ этихъ поръ Таддея стала занимать Эрнестину разными домашними работами. Она часто посылала ее съ порученіями, давала ей много дѣла. Почтмейстеръ втихомолку покачивалъ головою, Но дѣвочка повеселѣла; для ребенка нѣтъ ничего пріятнѣе какъ чувствовать себя полезнымъ и нужнымъ. Итакъ, Эрнестинѣ очень весело было исполнять порученія мачихи, пока добрые люди не стали толковать, что вѣдь она, бѣдная, у мачихи всегда на посылкахъ, что вѣрно мачиха ее втихомолку бьетъ и мучаетъ, и какая же она добрая дѣвочка, что не хочетъ про мачиху говорить дурнаго, вѣдь отъ нея почти что слова не добьешься, но всѣ видятъ, какая она запуганная и замученная. Когда же, вдобавокъ, Эрнестина разказала, что она спитъ одна въ темной комнатѣ, и должна сама умываться и причесываться, жалостливыя сосѣдки только всплеснули руками и возвели очи къ небу.
   Такимъ образомъ ребенка все больше и больше отдаляли отъ мачихи, которая однако всѣми силами старалась привязать его къ себѣ. Таддея часто готова была отчаиваться въ успѣхѣ, но ее поддерживала та увѣренность, которую она сама внушила мужу, и которую теперь, въ трудныя минуты, онъ въ свою очередь передавалъ ей.
   Почтмейстеръ былъ опять такъ же счастливъ, какъ въ дни своей молодости; люди мягкіе и слабые, при множествѣ недостатковъ, имѣютъ то преимущество передъ болѣе сильными натурами, что они носятъ въ себѣ какую-то безконечную молодость, именно потому, что все внѣшнее на нихъ сильнѣе дѣйствуетъ, и они сами продолжаютъ юношески развиваться.
   Почтмейстеръ, котораго отецъ не безъ основанія обвинялъ въ слабости, какъ-то окрѣпъ и возмужалъ подлѣ Таддеи. До сихъ поръ онъ слишкомъ привыкъ къ ровному теченію семейной жизни; ему не нужно было употреблять старанія, чтобы сохранить любовь и уваженіе своихъ близкихъ; теперь же онъ хотѣлъ доказать Таддеѣ, что онъ умѣетъ дѣйствовать самостоятельно, и черезъ это съ каждымъ днемъ пріобрѣталъ мужество и твердость. Всѣ были бы вполнѣ счастливы въ домѣ почтмейстера, еслибы только Эрнестина перестала упрямиться, да еслибъ еще не возвращались иногда грустныя воспоминанія о прошломъ.
   Приближался конецъ марта; уже было нѣсколько теплыхъ, весеннихъ дней, но потомъ опять выпалъ снѣгъ; опять какъ будто бы настала зима, но видно было, что не надолго. Мать разказывала дѣтямъ, что уже прилетѣли скворцы и потомъ опять исчезли, неизвѣстно гдѣ они теперь; дѣти слушали съ удивленіемъ.
   Эрнестина сидѣла подлѣ матери, которая учила ее шить, задача довольно трудная, потому что дѣвочка не любила этой работы. Таддея пряла у самопрялки, маленькій Магнусъ подъ столомъ строилъ домики изъ деревяшекъ.
   Мать на минуту ушла, чтобы распорядиться по хозяйству; когда она возвратилась, она нашла прялку въ величайшемъ безпорядкѣ; ленъ былъ весь спутанъ и раздерганъ.
   -- Это ты сдѣлала, сказала мать строго.-- Поди сюда, Эрнестина, сюда, поближе. Ты видишь, что ты тутъ надѣлала, ты видишь, сколько мнѣ нужно труда, чтобъ все опять привести въ порядокъ? Я тебѣ говорю въ послѣдній разъ, если ты еще станешь трогать самопрялку, ты будешь наказана. Теперь садись, пододвинь скамейку сюда, налѣво, чтобы я могла видѣть, какъ ты шьешь.
   Въ комнатѣ слышно было только монотонное жужжаніе веретена, и Таддея нѣсколько времени не смотрѣла на дѣвочку, чтобы дать ей успокоиться.
   Какъ знать, что происходитъ въ дѣтской душѣ? Рѣчи и чувства ребенка часто бываютъ загадками для тѣхъ, кто его окружаетъ. Часто насъ поражаетъ проблескъ мысли, неожиданная выходка, которая бы показалась намъ невѣроятною и невозможною, еслибы мы не видѣли ея сами.
   Никогда еще Таддея такъ строго не говорила съ ребенкомъ, никогда еще Эрнестина не видала ея такою серіозною и твердою, и какое-то необъяснимое волненіе овладѣло ея дѣтскою душой. Она невольно прижалась къ Таддеѣ. Былъ ли то страхъ, или любовь?
   Таддея чувствовала ея приближеніе; она на минуту остановила веретено, и положивъ руку наголову дѣвочки, сказала только; "будь умница". Потомъ опять долгое время не было слышно ничего, кромѣ мѣрнаго звука самопрялки. Два сердца бились такъ близко другъ отъ друга, но какъ знать, когда они сольются вмѣстѣ?
   Солнце озарило окна первыми весенними лучами. Таддея встала, и подвинула къ солнцу комнатныя растенія, которыя она привезла съ родины. Ею овладѣло особое чувство тихаго счастія. Есть минуты, когда мы сливаемся душою съ жизнью всей природы; Таддея смотрѣла на цвѣты, и думала о томъ, какъ нуженъ для нихъ теплый солнечный лучь, они выросли далеко отсюда, и солнышко ихъ отыщетъ вездѣ. И вдругъ ей показалось, что вся эта обычная обстановка посылаетъ ей глубокое напоминаніе. Имъ нужно вырасти на солнцѣI А для сердца человѣческаго нужна теплая любовь. Жалко то сердце, которое, въ лучшую свою пору, не было согрѣто солнечнымъ лучомъ!
   Таддеѣ захотѣлось выказать ребенку всю свою нѣжность, приголубить и пригрѣть его, какъ она пригрѣла цвѣты на весеннемъ солнцѣ. Она обратилась къ Эрнестинѣ, и взглядъ ея засіялъ ярче, и теплѣе солнечнаго луча. Дѣвочка можетъ-быть почувствовала этотъ взглядъ, она какъ-то вздрогнула, но однако не обернулась.
   Упрямство Эрнестины все еще не было переломлено.
   Таддея опять за чѣмъ-то вышла, и когда она, возвращаясь, отворила дверь, дѣвочка опять стояла передъ самопрялкою. Таддея быстро подошла къ ней, и въ ту же минуту, не ласково дернутое, сильно загорѣлось ушко малютки.
   Она не прибавила ни слова. Она опять посадила дѣвочку подлѣ себя на скамейку, и дала ей въ руки работу безъ малѣйшаго замѣчанія. Опять быстро завертѣлось колесо самопрялки, и такъ же быстро смѣнялись ощущенія въ душѣ Таддеи. Дѣло сдѣлано, она наказала ребенка, и ребенокъ рыдая сидитъ подлѣ нея. Опять настало долгое молчаніе.
   Кто наблюдалъ за дѣтьми, тотъ долженъ былъ замѣтить, "жъ рѣдко, даже самыя благонравныя, сразу повинуются какому-ни будь запрещенію.
   Это рѣзкое переломленіе ихъ воли оскорбляетъ ихъ самолюбіе, можетъ-быть даже дѣтское чувство собственнаго достоинства. Запретите ребенку трогать какую-нибудь вещь, онъ большею частію повинуется не вдругъ, и если возможно, еще разъ дотронется до нея какъ бы въ доказательство, что онъ оставляетъ ее не иначе какъ по собственному рѣшенію.
   Съ другой стороны, когда накажешь ребенка, въ самомъ наказавшемъ обыкновенно остается какое-то чувство досады на самого себя, и нѣтъ ничего опаснѣе, какъ стараться разсѣять это непріятное ощущеніе, преждевременно утѣшая ребенка, и предлагая ему тутъ же разныя удовольствія. Таддея дала Эрнестинѣ хорошенько выплакаться, какъ ни хотѣлось ей остановить эти слезы. Наконецъ, когда Эрнестина совсѣмъ успокоилась, сказала ей мать:
   -- Если ты будешь умна, я тебѣ будущую зиму подарю самопрялку, и выучу тебя прясть.
   -- Да, закричалъ вдругъ маленькій Магнусъ изъ-подъ стола,-- мама всегда даетъ то, что обѣщаетъ.
   Таддея радостно улыбнулась увѣренности мальчика, она точно никогда не давала дѣтямъ пустыхъ обѣщаній.
   Опять все утихло въ комнатѣ; Таддея чувствовала, что Эрнестина къ ней прижимается вге ближе и ближе, ей показалось даже, что она тихонько цѣлуетъ ея платье, и, наконецъ, голова дѣвочки совсѣмъ опустилась на ея колѣни. Она медленнѣе стала вертѣть колесо самопрялки, и ребенокъ тихо задремалъ. Но вотъ Эрнестина глубоко вздохнула, Таддея смотрѣла на нее, и въ ея душѣ раздавался напѣвъ старой пѣсни:
   
   Что мягче лебяжьяго пуха?
             Лоно матери!
   Что слаще душистаго меда?
             Ласки матери!
   
   Все глубже становился ей взглядъ, и вотъ ребенокъ открылъ глаза, да, точно, то былъ взглядъ матери; нельзя сказать, кто первая нагнулась, кто первая протянула руки. "Маменька!" -- "Ты мое дитя!" и онѣ уже лежали въ объятіяхъ другъ друга, и косвенный лучь солнца падалъ изъ окна, озаривъ комнату весеннимъ блескомъ.
   Но Таддея не захотѣла продлить эти ласки, она свою любовь всегда выказывала на дѣлѣ; не даромъ же про нее говорила старая Штаффельша: "Во всемъ, что она дѣлаетъ, чувствуется ея доброта но нельзя разказать, въ чемъ именно! Ея доброта точно масло въ сдобной булкѣ: она вездѣ."
   Таддея посадила Эрнестину къ себѣ на колѣни, и стала учить ее прясть, и когда отецъ вошелъ, и съ удивленіемъ взглянулъ на нихъ, Эрнестина закричала ему звонкимъ голосомъ:
   -- Папа, маменька обѣщала мнѣ на будущую зиму подарить самопрялку, она всегда сдѣлаетъ, что обѣщаетъ!
   Таддея точно сдержала обѣщаніе: Эрнестина стала ей родною дочерью.
   Золотой Штумфъ давно умеръ.
   Старый Штаффель не слишкомъ ласково поминалъ его; ко всеобщему удивленію, Штумфъ почти ничего по себѣ не оставилъ; къ тому же, онъ подъ старость ударился въ какое-то ханжество, такъ что Штаффель про него говорилъ: "Да, да, лучшіе свои годы онъ употребилъ на себя, а остальные отдалъ Господу Богу."
   Со стороны Штаффеля, не мало значило то, что онъ нисколько не досадовалъ на Таддею за свои обманутыя надежды, онъ себѣ не отдавалъ отчета въ томъ, что самъ имѣлъ на совѣсти обманъ противъ Золотаго Шгумфа; онъ только говорилъ, что гдѣ Таддея, тамъ. все хорошо.
   Эрнестина теперь образцовая учительница въ Нейшгадтѣ. Старикъ Шіаффель танцевалъ съ женою на свадьбѣ внучки и за свадебнымъ обѣдомъ шутя говорилъ, что должно быть въ его семействѣ наслѣдственное призваніе къ учительству. Эрнестину также прозвали "прекрасною учительницею"; впрочемъ, теперь о ея красотѣ можно судить только по ея дочерямъ, хотя дочери не такъ высоки и стройны, какъ была она въ свое время; онѣ ростомъ пошли въ отца, сына Фрейбургскаго купца Іозефа Штумфа.
   Прекрасная учительница, все еще хороша въ своихъ сѣдыхъ локонахъ; ея лицо озаряется особымъ выраженіемъ, когда она своимъ мягкимъ, звучнымъ голосомъ (она въ хорахъ пѣла дискантъ) говоритъ, что изъ двадцати мачихъ едва ли можно найдти одну истинно добрую мать. Когда же она потомъ разказываетъ, какъ счастлива была она въ дѣтствѣ, какъ Таддея побѣдила ея упрямство, какъ она всегда была ей матерью, даже и послѣ, какъ у нея родились свои дѣти, тогда и всѣмъ слушателямъ становится весело на душѣ: вѣдь чувствуешь себя лучше и сильнѣе, слыша подвиги сальной, благородной души!

"Приложенія къ Русскому Вѣстнику", 1858

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru