Анненков Юрий Павлович
Илья Репин

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Юрий Анненков.
Дневник моих встреч

Цикл трагедий

[]Илья Репин. Автопортрет с Натальей Борисовной Нордман. 1903

{319} Илья Репин

   Говорить о Репине мне особенно приятно, потому что я был очень близок с ним, несмотря на разницу в возрасте. Мы были соседями в финляндской Куоккале, справедливо переименованной сейчас в Репино, где художник жил в своем имении "Пенаты", в которых каждую среду встречались десятки гостей, приезжавших из Петербурга: от седобородого Стасова в кулацкой поддевке -- до Чуковского, Есенина, Маяковского, Крученых, Шкловского, Хлебникова, Кульбина, Пуни, Беленсона, Евреинова, Мейерхольда... Я даже сделал с Репина несколько портретных набросков, которые остались в Советском Союзе. Гуляя, Репин иногда заходил ко мне, тем более что мой дом находился как раз напротив мызы Лентула, где жил Максим Горький, с которым Репин дружил.
   Для своей эпохи, для своего поколения Репин сыграл чрезвычайно важную, новаторскую роль в русском искусстве, отказавшись от условного академизма предыдущих лет и забросав свои картины мужественными, еще по тому времени невиданными мазками своей кисти. Репин всегда был и оставался передовым человеком и, может быть, поэтому отказался примириться с советским строем, несмотря на частые делегации, которые советская власть посылала к нему в Куоккалу (принадлежавшую еще Финляндии) со всевозможными предложениями.
   
   Я говорю сейчас о Репине, живя в Париже. Репин тоже прожил в Париже более трех лет. "Париж, -- писал Репин, -- удивительно хорош, жизнь ключом бьет, везде новость, изобретение, эффект, бьющий в глаза и производящий впечатление, -- этим он владеет и как широко, смело, так же, как в картинах художников. Да, масса художников имеет громадное влияние на весь Париж и держит его высоко над прочими нациями и городами; все покоряется художественности Парижа!"
   {320} Кто эти художники, о которых говорит Репин? 15 апреля 1874 года Репин присутствовал в Париже на вернисаже первой групповой выставки импрессионистов, в отеле Друо: Ренуара, Моне, Дега, Писсарро, Сислея, Берты Моризо, Гийомена... Но если всякие Герасимовы или Иогансоны утверждают, что импрессионистов нельзя считать мастерами, потому что якобы "ни одна их картина не закончена", и что "импрессионизм полностью отрицает значение композиции", являясь "продуктом растленной декадентской буржуазной культуры Запада", то сам Репин высказывал об импрессионистах совершенно противоположные мнения.
   "Без Impression, то есть свежести и силы впечатления, -- писал он, -- не может быть и истинного художественного произведения. Их холсты [то есть холсты импрессионистов. -- Ю. А.] своей свежестью оживили искусство".
   И говоря о своем пребывании в Париже: "Работается здесь, как нигде. В самом деле, никогда еще не роилось у меня так много картин в голове; не успеваешь зачерчивать, не знаешь, над чем останавливаться -- климат уж тут такой, все работают горячо и много".
   И Репин признавался: "Я сделал портреты с Веры (дочь Репина) à la Manet", в манере импрессиониста Мане.
   Когда видишь серию блестящих этюдов Репина к его картине "Парижские кафе" (1873 года) или, например, рисунок "Фокусник в Париже, на бульваре" (1874 года), перед глазами воскресает Эдгар Дега, но с еще большей непосредственностью, мимолетностью композиции, движений, поз и неожиданностью мазка и штриха, с их самостоятельной значительностью, то есть с теми самыми элементами и качествами, именно качествами, которые совершенно отсутствуют в произведениях "социалистического реализма" и которые злобно прозваны коммунистическими теоретиками искусства "формализмом". Да, не столько реально переданный сюжет, сколько форма как таковая, самостоятельное своеобразие мазка, мощного репинского мазка, придавали и придают силу его произведениям, лишенным всякой фотографической зализанности.
   
   Действительный член Академии художеств СССР Тоидзе рассказывал на одной из ее сессий о том, как Репин в его присутствии писал в мастерской Академии {321} натурщицу: "Репин сразу брал основной средний тон, телесный тон, и говорил: надо телом писать, а не красками, не пятнышками. Что это значит? -- добавлял Репин, -- это значит найти краску, которая очень похожа на тело, на материал. В середине палитры была у Репина, продолжает Тоидзе, основная масса -- средней густоты полутон; туда по необходимости он вмешивал с краев палитры то красные, то синие, то желтые и другие цвета. По сторонам -- свет и тень, то есть светлые и темные краски".
   Это, конечно, сплошной вздор. Я тоже много работал рядом с Репиным и, наблюдая за его работой, видел много его палитр: они были также сумбурно красочны, как палитры всех других живописцев вообще. Если бы устроить исторический музей палитр, то такой музей оказался бы прототипом абстрактной, беспредметной живописи.
   Репин писал не телом, а именно красками, формой и плотностью мазка и "пятнышек". Кроме того, большую роль в живописи Репин придавал материальной фактуре картины. Он писал всегда на очень грубых холстах, полных всевозможных бугорков и рельефов. Этот холст со временем (но еще при жизни Репина) получил профессионально-торговое название: "репинский" холст. Под таким названием мы, молодые художники, покупали его в русских магазинах художественных принадлежностей. Появился даже и "полурепинский" холст: несколько более гладкий, спокойный.
   Краски, красочные сочетания, играли в творчестве Репина первенствующую, доминирующую выразительную роль. Еще в 1874 году Репин писал Крамскому: "Краски должны выражать наши мысли, колорит должен выражать нам настроение картины, ее душу; он должен расположить зрителя, как аккорд в музыке".
   Это отнюдь не случайность, что знаменитая картина Репина "Иван Грозный и сын его Иван" целиком написана в кроваво-красных, багровых тонах. Именно эти кровавые тона придают трагическую, преступную атмосферу картине. Даже первоначальный этюд лица Ивана Грозного, для которого Репину позировал художник Мясоедов, был уже исполнен в кровавой гамме.
   -- Живописной, красочной темой моего холста была кровь, и если бы я написал этот холст, скажем, в зеленовато-голубых тонах, то я уверен, что, несмотря ни на какой реализм, он остался бы незамеченным, -- {322} сказал мне однажды Репин во время одной из прогулок по дюнам, на берегу Финского залива.
   Репин, как и все подлинные живописцы всех стран и эпох, отрицал "предвзятость" темы, доминирующее значение темы. В его картинах доминировала живопись, они писались не по заданиям, но под вдохновением, полученным от свежего впечатления.
   В 1893 году Репин писал с полной ясностью: "Буду держаться только искусства и только пластического искусства для искусства. Ибо, каюсь, для меня только оно и интересно -- само по себе. Никакие благие намерения автора не остановят меня перед плохим холстом".
   
   Действительный член Академии художеств СССР Ефанов, произведения которого я имел удовольствие видеть в советском павильоне на международной венецианской выставке 1956 года, договорился на заседании Академии художеств до следующего: "Наши студенты, -- говорил он, -- берут тему о великих людях нашей эпохи -- Владимире Ильиче Ленине и Иосифе Виссарионовиче Сталине, а документального фотографического материала, чем пользоваться студенту, в институте нет. Вот, например, дипломная работа В. Пименова интересно и хорошо решена в композиции и в цвете, но она слаба тем, что в свое время профессор, который вел выпускника, не подсказал, какой ему фотоматериал нужен. Чувствуется, что у студента фотодокумента не было, ему не с чего было делать. При институте совершенно необходимо создать хорошую фототеку".
   Любопытно было бы спросить у академика Ефанова, по каким "фотодокументам" Репин написал Ивана Грозного, убившего своего сына, или Суриков -- Меншикова в изгнании? С какого фотодокумента Джотто, Греко, Грюневальд или Рубенс "делали" свои "Распятья"? Их "фотодокументом" было их творческое воображение, которого, по-видимому, не хватает у мастеров "социалистического реализма".
   
   Коммунисты узурпировали имя Репина, провозгласив его предвозвестником или даже основоположником несчастного "социалистического реализма", который в свободных странах непременно вызывает смех на выставках советского искусства. Они сделали это для того, {323} чтобы опереться на чье-либо авторитетное имя, как Ленин опирался на Маркса и как теперешние коммунисты опираются на Ленина.
   Репин умер тридцать лет тому назад и поэтому не успел опровергнуть возведенную на него клевету. Но достаточно повесить картины Репина рядом с картинами Иогансона, Герасимовых, Ефанова, Яблонской или какого-нибудь Пластова, чтобы ложь и бессмыслица подобного утверждения стали вполне очевидными. Я не сомневаюсь, впрочем, что многие молодые художники в Советском Союзе со мной вполне согласны и видят в Репине большого художника, а не чиновника на службе у коммунистической пропаганды, с которой он никогда не имел ни идеологических, ни практических связей.
   
   Сколько раз я виделся с Репиным между 1904 и 1917 годами? Сколько раз я бывал у него на "средах"? Не упомнить. И кого только не встречал у него в этот день! Кроме художников и писателей -- ученые, либеральные адвокаты и так называемые "общественные деятели" (довольно неопределенная профессия), министры, актеры, музыканты и никому не известные посетители. Помню, как в одну из "сред" появился в "Пенатах" очень застенчивый пожилой человек провинциального облика. Весь вечер и за обедом он не сводил с Репина восторженных глаз и не обменялся ни с кем ни одним словом. Прощаясь, Репин любезно спросил его:
   -- А кто вы, собственно, будете, если бы нам познакомиться?
   Посетитель оглянулся на окружающих и смущенно произнес:
   -- Я -- тоже из Чугуева.
   Как известно, Репин был родом из Чугуева. Посетитель приехал взглянуть на прославленного земляка.
   Обеды Репина были весьма любопытны. Его жена, Наталья Борисовна Нордман-Северова, была убежденной вегетарианкой, причем ее вегетарианство было продиктовано не медицинскими соображениями, а человечностью. Нордман-Северова называла (совершенно справедливо) испанские бои быков "государственным преступлением", а тореадоров (совершенно справедливо) -- "извращенными палачами". Она не допускала мысли, чтобы "нормальные" люди могли есть {324} свинью, курицу или теленка, или жевать живую устрицу, и кормила Репина и посетителей его "сред" блюдами, приготовленными из сена. Одни в шутку называли репинские обеды "Сенным рынком", другие -- "сеновалом". "Сено", очень искусно и разнообразно приготовленное, действительно "валило валом" на гостеприимные тарелки.
   До и после обеда -- беседы в мастерской Репина и в обширном саду или, вернее, в рощице имения. И конечно -- зарисовки. Я не помню ни одной "среды", в которую Репин не набросал бы чей-нибудь портрет, а то и два, и три. Зарисовки были для Репина своего рода биологической потребностью: он не мог обойтись без них. В одну из "сред" 1915 года Репин сделал прекрасный набросок в натуральную величину с моей первой жены, Елены, танцовщицы, ученицы Айседоры Дункан. Художники, присутствовавшие на "средах", тоже не могли удержаться и тут же брали бумагу, уголь, карандаши... Мастерская Репина превращалась в рисовальный класс, наполненный художниками, зрителями и моделями...
   
   Наиболее близким другом и соседом Репина был в куоккальскую эпоху Корней Чуковский, написавший о нем ряд воспоминаний. То, о чем я мог бы написать сам, я предпочитаю, из скромности, процитировать из воспоминаний Чуковского.
   Говоря о своем альбоме "Чукоккала", в котором рисовали и писали все посещавшие Чуковского люди искусства, он рассказывал: "В моем альманахе появилась карикатура на Репина, причем "Чукоккала" фигурирует здесь в виде огромного тома, между страницами которого зажат Илья Ефимович, даже не пытающийся вырваться из этого плена. Озаглавлена книга так: "Чукоккала. Собрание рисунков И. Репина за последние 100 лет". Эту книгу на рисунке держу я. Н. Н. Евреинов, обладавший ловкостью жонглера, подбрасывает тут же, за чайным столом, опустошенную рюмку. Дело происходит у меня на стеклянной террасе. Сбоку в левом углу нарисован автор этого шаржа -- Ю. П. Анненков, которого Репин знавал еще мальчиком. Как отнесся Илья Ефимович к этой карикатуре, не помню, но ее дерзкая тема не задела его".
   И в другом месте (строки, относящиеся к июлю 1914 года): "Репину исполнилось семьдесят лет, и он {325} пришел ко мне на дачу с полудня, чтобы спрятаться от тех делегаций, которые, как он знал из газет, должны были явиться к нему с поздравлениями.
   Незадолго до этого, в том же году, умерла в Швейцарии Наталья Борисовна Нордман, и Репин остался в Пенатах один. Чтобы избежать юбилейных торжеств, он запер свою мастерскую на ключ и в праздничном светло-сером костюме, с розой в петлице и с траурной лентой на шляпе поднялся по лестнице ко мне в мою комнату и попросил ради праздника почитать ему Пушкина. У меня в это время сидели режиссер Н. Н. Евреинов и художник Ю. Анненков. К обоим Репин относился сочувственно. Мы горячо поздравили его и, выполняя высказанное им пожелание, я взял Пушкина и начал читать. Репин присел к столу и тотчас принялся за рисование. Анненков, коренной обитатель Куоккалы, примостился у него за спиной и стал зарисовывать Репина (очень похоже, "Чукоккала", стр. 34). Репину это понравилось: он всегда любил работать в компании с другими художниками (при мне он работал не раз то с Еленой Киселевой, то с Кустодиевым, то с Бродским, то с Паоло Трубецким).
   Все время Илья Ефимович оставался спокоен, радостно тих и приветлив. Лишь одно обстоятельство смущало его: несколько раз мои дети бегали на разведку в Пенаты и всегда возвращались с известием, что никаких делегаций не прибыло. Это было странно, так как мы заранее знали, что и Академия художеств, и Академия наук, и множество других учреждений должны были прислать делегатов для чествования семидесятилетнего Репина.
   Еще накануне в Пенаты стали с утра прибывать ворохи телеграмм. А в самый день торжеств -- ни одной телеграммы, ни одного поздравления! Мы долго не знали, что думать. Но вечером пришла, запыхавшись, соседка по даче и тихо сказала:
   -- Война!
   Все вскочили с мест, взволновались и заговорили, перебивая друг друга, о кайзере, о немцах, о Сербии, о Франце-Иосифе... Репинский праздник сразу оказался отодвинутым в прошлое. Репин нахмурился, вырвал из петлицы свою именинную розу и встал, чтобы сейчас же уйти".
   {326} Портретный набросок, сделанный мною с Ильи Репина в день его семидесятилетия, ставший днем объявления войны четырнадцатого года...
   Семидесятилетие Репина, день объявления войны... Воспоминания (трагические), которыми я смущенно горжусь...
   
   Я был еще подростком, когда в 1905 году Репин, увидав мой портретный набросок с писателя Евгения Чирикова (жившего на нашей даче), погладил меня по голове и сказал:
   -- Ты будешь крепким портретистом... если не собьешься с дороги.
   Увы, с дороги я сбился. Что поделаешь: у каждого -- свой путь.

------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Анненков Ю. П. Дневник моих встреч: Цикл трагедий / Предисл. Е. И. Замятина: В 2 т. Л.: Искусство, 1991. Т. 1. С. 319--326.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru