И. И. Анисимова, А. А. Елистратовой, А. Ф. Иващенко, Ю.М. Кондратьева
Оглавление:
Введение (Ю. М. Кондратьев)
Глава 1. Писатели-викторианцы. Бульвер. Дизраэли. Карлейль. Кингсли. Теннисон. Браунинг (А. А. Елистратова -- 1, 5; Ю. М. Кондратьев -- 2, 3; З. Е. Александрова -- 4; М. А. Нерсесова -- 6)
Глава 2. Чартистская литература (Ю. В. Ковалев -- 1, 3, 4, 6, 7; Ю. А. Газиев -- 5; Б. А. Кузьмин -- 2)
Глава 3. Диккенс (И. М. Катарский)
Глава 4. Теккерей (А. А. Елистратова)
Глава 5. Сестры Бронте (З. Т. Гражданская)
Глава 6. Гаскелл (А. А. Елистратова)
Глава 7. Кризис английского социального романа в 50-60-х годах XIX века. Элиот. Троллоп. Рид. Коллинз. (Б. А. Кузьмин)
Заключение (А. А. Елистратова)
Введение
В 30-е годы XIX века английская литература вступает в период нового подъема, который достигает наиболее высокого уровня в 40-х и начале 50-х годов. К этому времени относится расцвет реализма Диккенса, Теккерея и других мастеров социального романа и революционной поэзии и публицистики писателей-чартистов. Это были крупнейшие достижения английской демократической культуры прошлого столетия, формировавшейся в атмосфере напряженнейшей социальной и идеологической борьбы эпохи чартизма. Однако многочисленные буржуазные историки литературы пытаются, вразрез с фактами, обойти противоречия тогдашней общественной жизни Англии, отразившиеся и в оживлении борьбы направлений в литературе того времени. Пользуясь общим понятием литературы так называемого "викторианского века", хронологически совпадающего с годами правления королевы Виктории (1837-1901), они создают, по сути, искаженную картину литературного процесса, прибегая при этом к помощи различных доводов.
Один из наиболее распространенных приемов сводится к попытке подвести творчество крупнейших представителей критического реализма -- Диккенса, Теккерея, сестер Бронте, Гаскелл -- под общий шаблон "респектабельной" и верноподданнической литературы, поставить их в один ряд с Бульвером, Маколеем, Троллопом, Ридом и Коллинзом. Гневные обличители мира "бессердечного чистогана" именуются беззлобными юмористами, умеренными викторианцами. Был создан настоящий культ Теннисона, Бульвера и других писателей того же направления, которых объявили "мэтрами" английской литературы. Некоторые рецензенты еще при жизни авторов "Оливера Твиста" и "Тяжелых времен", "Ярмарки тщеславия", "Джен Эйр" и "Холмов бурных ветров" усмотрели в их резкой критике современного общества явление, не типичное для английской литературы этого периода.
Против Диккенса ополчились ревнители "нравственности", обвиняя его в отсутствии вкуса, в вульгарности, мизантропизме, когда он осветил в "Очерках Боза" и "Оливере Твисте" теневые стороны жизни "процветающей" Англии; ему отказывали в праве называться художником, когда он выступил со своими зрелыми социальными романами 40-50-х годов. Выражая взгляды официальной Англии, Маколей, как известно, нападал на автора "Тяжелых времен" за отсутствие в романе будто бы чувства меры, за карикатурность в изображении обитателей Коктауна и мрачный пессимизм. "Холодный дом", "Крошка Доррит" Диккенса, "Ярмарка тщеславия" Теккерея, "Джен Эйр" Ш. Бронте, "Холмы бурных ветров" Э. Бронте и другие лучшие сочинения критических реалистов встречали неизменные нападки со стороны викторианской критики именно потому, что авторы этих произведений подходили к оценке современности с демократических позиций, срывали покров мнимой респектабельности, обличали эксплуататорскую сущность общественной жизни буржуазной Англии.
Представляя в неверном свете общую картину развития английской литературы, критика нередко прибегает и к приему умышленного умолчания. Так, на протяжении столетия буржуазное литературоведение пытается "убедить" читателей, что чартистская поэзия, публицистика, роман никакого значения для английской культуры не имеют, а если и можно говорить о творчестве таких писателей, как Э. Джонс или В. Линтон, то оно вряд ли представляет сколько-нибудь существенный интерес. Резко враждебно относясь к революционному движению рабочего класса, реакционная буржуазная критика пытается дискредитировать крупнейшие явления демократической культуры Англии.
Прогрессивная современная критика -- Фокс, Кодуэлл, Джексон, Линдсей и другие -- выступала и выступает в защиту лучших достижений литературы Англии "викторианского века". В книге "Роман и народ" Р. Фокс страстно утверждал величие творчества Диккенса и Теккерея, Шарлотты и Эмилии Бронте. Достоинством критических реалистов Фокс считал то, что они "отдавали себе отчет в бессодержательности лозунгов торжествующей буржуазии" {Р. Фокс. Роман и народ. Гослитиздат, 1939, стр. 98.} и обнажали эту бессодержательность. Видный критик Т. А. Джексон ставит писателей-реалистов в первые ряды "старых и испытанных друзей" английского народа"
Развитие английской литературы "викторианского века" протекало в ожесточенной идейной борьбе. Творчество великих мастеров критического реализма и писателей-чартистов, на всех этапах развития принципиально противостоявшее "дэндистской школе" Бульвера и Дизраэли, апологетической поэзии Теннисона, явилось крупнейшим вкладом в историю демократической культуры Англии.
Начиная с 30-х годов в истории Англии наступил новый этап. Английское общество в 30-60-е годы XIX века, совершая ускоренное продвижение вперед, переживало сложное изменение своей социальной структуры. Уже к началу 30-х годов в ходе ожесточенной социальной борьбы сложились новые взаимоотношения общественных классов -- буржуазии, аристократии, пролетариата. Борьба между буржуазией и аристократией за гегемонию в политической сфере завершилась, благодаря поддержке народа, победой буржуазии. С этого времени Англия стала классической страной капитализма. Победы английской буржуазии у себя "дома" (реформа 1832 г., закон о бедных 1834 г., отмена хлебных законов и т. п.) и подъем отечественной промышленности сопровождались стремительным расширением сферы действия английской политики и английской торговли в других странах мира. Англия осуществляла интенсивную политику колониальной экспансии во всех частях света -- в Европе, Азии, Америке, Африке. В результате войны с Китаем (1839-1842) английские товары проникли на рынки этой страны; в 1840 г. была захвачена Новая Зеландия, хищнически "осваивались" плодороднейшие земли Австралии, к концу 50-х годов завершился захват Индии; Англия вмешивалась во внутренние дела Северной Америки, поддерживая южные штаты в войне Юга и Севера (1861-1865). Английская буржуазия успешно конкурировала на международной арене с другими странами -- Россией, Францией.
Однако коммерческие и политические успехи, которых добивалась Англия, были лишь одной стороной в процессе утверждения капитализма в этой стране. В общественной жизни Великобритании в указанный период обнажились и обострились многообразные противоречия. Колониально-национальные противоречия (народное восстание сипаев в Индии, борьба за независимость в Китае, Афганистане, национально-освободительное движение "фениев" в Ирландии и др.) в решающей степени усугублялись классовыми противоречиями в метрополии.
Английское общество в своем развитии в период 30-60-х годов прошло несколько этапов, с учетом которых следует рассматривать и основные этапы развития общественной мысли, литературных направлений и творчества отдельных писателей.
Первый этап охватывает 30-е годы XIX века.
Знаменательной вехой в истории буржуазной Англии оказался 1832 год. Борясь с аристократией за расширение своих политических прав, буржуазия при активной и широкой поддержке народа добилась избирательной реформы. Был значительно снижен избирательный ценз, уничтожено представительство в парламенте от нескольких десятков "гнилых местечек". Но в целом реформа обманула ожидания трудящихся Англии, которые от нее ничего не получили. Интересы народных масс были преданы. Могучее и политически многообещавшее народное движение свелось, как указывал Маркс {См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии. Госполитиздат, 1952, стр. 383.}, к ничтожным результатам. Либеральная буржуазия еще неоднократно прибегала к помощи пролетариата, борясь за расширение свободы торговли, за отмену хлебных законов, объявляя свои классовые интересы интересами общенациональными. Однако английские трудящиеся массы видели, что подобные призывы не менее демагогичны, чем обращения аристократии, пытавшейся заручиться их поддержкой в борьбе с буржуазией.
В середине 30-х годов начинается подъем рабочего движения, открывающий первую страницу в истории мощного массового выступления английского пролетариата в период чартизма. Характеризуя Англию как классическую страну капитализма, отмечая крайнюю поляризацию классовых интересов английской буржуазии и английского пролетариата, которой не знали к середине века другие европейские страны, Маркс писал, что именно поэтому "рабочий класс Великобритании оказался раньше всех других подготовленным и призванным к тому, чтобы стать во главе великого движения, которое в конечном итоге должно привести к полному освобождению труда" {Там же, стр. 357-358.}.
Ярчайшим проявлением социальных противоречий между буржуазией и пролетариатом Великобритании был чартизм, составивший целый революционный период в истории английского рабочего класса XIX века. Чартизм -- "первое широкое, действительно массовое, политически оформленное, пролетарски-революционное движение" {В. И. Ленин. Соч., т. 29, стр. 282.} -- был наивысшим выражением социальной борьбы эпохи. Важнейшим моментом в истории чартизма было оформление левого революционного социалистического крыла движения. В 1838 г. была организована "Демократическая ассоциация", ставшая основой общества "Братских демократов" (1845), развивавшего свою деятельность под руководством Дж. Гарни и Э. Джонса.
Таким образом, первый этап -- 30-е годы -- был периодом последовательного нарастания основного общественного конфликта -- противоречия между трудом и капиталом, периодом, когда широкие массы английского народа стали постепенно утрачивать буржуазно-демократические иллюзии.
Следует отметить, что в 30-е годы происходит упрочение идеологии буржуазного либерализма. Англия отныне становится классической страной буржуазного либерализма, что связано с победами буржуазии в экономической и политической областях; начинается планомерное идеологическое наступление на трудящиеся массы. Крупнейший промышленный центр Англии -- город Манчестер -- определил название целой "школы", пропагандировавшей принципы буржуазной политической экономии применительно к вопросам этики, социологии и т. д. Не случайно одной из основных "истин" теоретиков манчестерской школы было требование свободы торговли -- фритредерство (free trade). В области политэкономии принципы буржуазного либерализма наиболее последовательно развивал Бентам, с его культом "пользы". Маколей, Бокль, Мартино и другие перенесли эти взгляды в сферу истории, теории искусства и истории литературы.
Наиболее крупным идеологом буржуазного либерализма был И. Бентам (Jeremy Bentham, 1748-1832), который в своих экономических и юридических работах выразил основные положения теории утилитаризма, сводившейся к проповеди буржуазного эгоизма, культа личного, собственнического интереса. Заявляя на словах о своей верности идеалам Просвещения, Бентам по сути до крайности опошлил их. Вместо прав "естественного человека" просветителей он открыто утверждал права буржуазного собственника, возвеличивал предпринимательскую деятельность буржуа и возводил принцип свободной конкуренции, эгоистической выгоды в основной закон нравственного поведения и "социальной гармонии".
Рассуждения Бентама, фарисейски утверждавшего, что принцип эгоистической пользы приведет к "наибольшему счастью наибольшего числа людей", свидетельствуют о том, до какой степени падения доходит в эту пору буржуазная теория морали. В буржуазном царстве "чистогана" просветительский культ разума и общественной пользы заменяется культом беспринципного расчета, буржуазной выгоды.
Полемизируя с просветителями, Бентам вопрошает: "...Разум требует, вечный разум предписывает и т. п.; но что такое этот разум?". И отвечает: это -- "принцип пользы, который связан только с интересами сторон".
Когда Бентам обращается к конкретным вопросам политики, он выступает в защиту интересов лишь одной из "сторон" -- буржуазии, против "мятежных" притязаний защитников "естественного права", в котором усматривает "оружие против всех правительств". Для него истинное политическое благо состоит в самом факте существования правительства, защищающего собственность и обеспечивающего расцвет капиталистической промышленности.
Буржуазное самодовольство и ограниченность филистера характеризуют Бентама и как общественного деятеля. Известно, что этот "защитник" благоденствия наибольшего числа членов общества одно время мечтал об учреждении "образцовой" тюрьмы и готов был сам выступить в роли ее "образцового" коменданта. Маркс в "Капитале" дает предельно точную характеристику Бентаму, этому "родоначальнику филистеров", "этому трезво-педантичному, тоскливо-болтливому оракулу пошлого буржуазного рассудка XIX века", бывшему поистине "гением буржуазной глупости" {К. Маркс. Капитал, т. I. Госполитиздат, 1952, стр. 615.}.
Теория утилитаризма Бентама выражает самый дух деятельности так называемой партии фритредеров, партии утилитаристов во главе с Кобденом и Брайтом, защищавшей интересы промышленной буржуазии и бывшей ярым врагом чартистского рабочего движения.
Реакционная сущность буржуазного либерализма, как бы ни пытались скрыть ее теоретики утилитаризма, ярко подтверждается хотя бы уже его идейной связью с мальтузианством. Показательно, что рецепты автора "Опыта о законе народонаселения" получили практическое осуществление в период правления вигского правительства Ч. Грея. В 1834 г. был утвержден закон о бедных. Английский народ выразительно окрестил учрежденные в соответствии с "теорией" Мальтуса работные дома "бастилиями для бедных".
В своих сочинениях Т. Р. Мальтус (Thomas Robert Malthus, 1766-1834) признает свободную конкуренцию, неограниченную свободу торговли непременным условием процветания страны. Необычайно злободневным оказался стяжавший ему скандальную известность трактат "Опыт о законе народонаселения" (An Essay on the Principle of Population, 1798), в котором Мальтус воюет с просветительскими взглядами (Кондорсе), ополчается против представителей радикальной мысли своего времени (против Пейна, особенно против Годвина и его трактата "Политическая справедливость").
Современник промышленного переворота в Англии и французской революции XVIII века, очевидец массового выступления луддитов и других событий, отражающих обостряющийся процесс развития капиталистических противоречий в Англии начала XIX века, Мальтус был одним из первых буржуазных идеологов, открыто и с такой агрессивностью выступивших на защиту капиталистического строя. Он пытался "оправдать" наличие нищеты, голода и высокой смертности, царящих среди трудящихся в классовом обществе, будто бы вечным несоответствием между количественным увеличением предметов потребления и ростом численности населения на земле. Наблюдая процесс революционизирования масс и страшась решимости рабочих расправиться со своими угнетателями, Мальтус призывает противодействовать этому вооруженной силой. Его теория о "законе народонаселения" также должна была служить подавлению классовой активности пролетариата. Мальтус видел обнищание трудящихся Англии, однако это не мешало ему восторженно восхвалять общественный порядок, порождающий это несчастие народа. Яростно защищая и оправдывая существование капиталистического строя, объявляя его противоречия естественными и неустранимыми, он всю вину возлагал на жертву капиталистической эксплуатации -- на трудящиеся массы, требуя от них предельного самоограничения. "Основная и постоянная причина бедности, -- уверяет Мальтус, -- мало или вовсе не зависит от образа правления или от неравномерного распределения имущества; не во власти богатых предоставить бедным работу и средства к существованию, поэтому бедные, _по самой природе вещей_, не имеют права требовать от них ни того, ни другого" (подчеркнуто мною. -- Ю. К). Открытая ненависть к пролетариату, призыв к физическому и идеологическому подавлению рабочего класса, посягающего на "святая святых" буржуазии -- капиталистическую собственность, -- сделали Мальтуса одним из наиболее популярных среди буржуазных теоретиков в годы расцвета буржуазного либерализма. Вышедший в свет в период, когда буржуазной Англии угрожали первые выступления рабочего класса, человеконенавистнический трактат Мальтуса оказался особенно злободневным в годы подготовки чартизма и организованного выступления английского пролетариата под руководством чартистской партии. Мальтузианские идеи ожили в практике "манчестерцев".
Глашатаем идей буржуазного либерализма в области истории и публицистики был Т. Б. Маколей (Thomas Babington Macaulay, 1800-1859), расцвет литературной деятельности которого также относится к 30-м годам. Творчество Маколея -- эссеиста, историка, политического деятеля -- представляет характернейшее явление викторианской Англии.
В публицистических и исторических работах Маколей стремился убедить читателей в незыблемости социальных основ современного ему общества и укрепить эти основы. Горячий поборник реформы 1832 года, в которой он видел средство разрешения назревающего социального конфликта "в законных формах", "без употребления физической силы" народных масс ("Мирабо", 1832), Маколей и в дальнейшем неукоснительно выступал против рабочего движения, призывал правительство предупредить, а если будет необходимо и подавить силой оружия "безумное возмущение" новой Жакерии; "порядок должен быть поддержан, -- поучал Маколей, -- собственность защищена; и если мы упустили лучший путь для сохранения спокойствия, мы были вынуждены привести этих людей к повиновению, устрашив их мечом и виселицей".
Либерал Маколей последовательно защищал жестокую колониальную политику Великобритании в Ирландии, Индии и других зависимых странах. С поразительной беззастенчивостью восхвалял он кровавые деяния палача Индии Роберта Клайва, именуя его "истинным джентльменом и солдатом", лицемерно оправдывая его преступления не только интересами английской короны, но и интересами индийского народа, "приобщаемого" к цивилизации ("Лорд Клайв", 1840). В столь же возвышенных тонах Маколей рассказывал о "полезной" жизни другого душителя народа Индии -- авантюриста Уоррена Гастингса ("Уоррен Гастингс", 1841). Клайв и Гастингс прямо приводятся им в качестве образца современным исполнителям политики колониального грабежа.
Ревностный защитник буржуазного прогресса, восхвалявший капиталистическую цивилизацию современной Англии как воплощение "естественных" свобод и порядка, Маколей предпринял попытку соответственным образом ревизовать в своих литературно-критических очерках и исторических работах наследие английской культуры. В рецензии 1831 г. на книгу Т. Мура о Байроне Маколей, "защищая" великого поэта от ханжеских нападок английского "света", в то же время извращает высокий гражданский и социальным смысл творческих поисков автора "Песни для луддитов", "Бронзового века" и "Дон Жуана". Конфликт Байрона с буржуазно-аристократическим обществом Маколей объяснял случайным стечением обстоятельств, несчастной личной жизнью поэта, мнимой парадоксальностью судьбы Байрона. Показательно, что такое лжетолкование биографии и творчества великого английского поэта до сих пор, с легкой руки Маколея, является чрезвычайно распространенным в буржуазном литературоведении.
Наиболее известным сочинением Маколея была "История Англии" (The History of England, 1849-1855), в которой автор трактует события прошлого с позиций буржуазного либерализма. Смысл этого многотомного труда (он охватывает период начиная со времени царствования Якова II и завершается годом смерти Вильгельма III) сводится к возвеличению политического компромисса буржуазии и аристократии в 1688 г., определившего, по мысли Маколея, прогресс английского общества в последующие столетия. Во введении к "Истории Англии" автор провозглашает, что последние сто шестьдесят лет в жизни страны являются по преимуществу годами "физического, нравственного и умственного совершенствования". Либерально-буржуазная историческая концепция Маколея, направленная против революционной активности народных масс, в авангарде которых стояли чартисты, основана на отрицании роли народа в истории и реакционном идеалистическом представлении о том, что исторический прогресс является будто бы результатом деятельности отдельных выдающихся личностей.
В соответствии с ярко выраженной охранительной тенденцией находится и отношение Маколея к просветительской мысли XVIII века. Он усиленно пропагандирует творчество Аддисона -- наиболее умеренного из английских просветителей, оптимистически воспринявшего последствия компромисса 1688 г. "Христианину и джентльмену", как аттестует Маколей Аддисона, писатель противопоставляет Свифта, о котором он говорит с нескрываемой ненавистью. Маколей немало содействовал распространению клеветнической легенды о Свифте, бытующей в буржуазном литературоведении до сего дня и представляющей великого сатирика человеконенавистником, существом коварным и низким, а его творчество лишенным всякой познавательной и эстетической ценности ("Война за испанское наследство", 1833, "Жизнь и сочинения Аддисона", 1843).
Популяризатором идей буржуазного либерализма, охранительницей устоев собственнической Англии в пору подъема трудящихся масс в 30-е годы XIX века выступает и Гарриет Мартино (Harriet Martineau, 1802-1876). Среди ее многочисленных сочинений -- романов, повестей, автобиографических заметок и пр. -- особенной известностью в буржуазных кругах пользовались сборники дидактических очерков -- "Иллюстрации к политической экономии" (Illustrations of Political Economy, 1832-1834), "Иллюстрации к налоговому обложению" (Illustrations of Taxation, 1834). В этих назидательных повестях Мартино пытается переложить на язык беллетристики "истины" бентамистской политэкономии, доктрины мальтузианцев и манчестерской школы. Она воспевает частную предпринимательскую инициативу и, всячески замазывая сущность классовых противоречий, призывает рабочих смиренно довольствоваться своим положением, урезывать свои потребности и содействовать приумножению богатств своих "работодателей" и "благодетелей" -- капиталистов. Сенсационный успех среди буржуазных читателей этих фальшивотенденциозных, антихудожественных очерков, подменявших изображение действительной жизни английских трудящихся мертворожденной мальтузианско-бентамовской схемой, служит наглядным свидетельством того, как буржуазная реакция пыталась, использовать литературное оружие в борьбе с народом и с его демократической культурой.
Развитие и обострение основных противоречий между пролетариатом и буржуазией в 30-е годы вызвало не только открытую идеологическую реакцию буржуазии, особенно ярко проявившуюся в бентамистско-мальтузианской доктрине. В идеологической борьбе данного периода сыграли известную роль и идеологи постепенно отстраняемых с исторического пути социальных групп и прежде всего английской землевладельческой аристократии. Выступая с демагогической критикой буржуазного "чистогана", они в действительности восставали не против существа буржуазной эксплуатации, а против революционных последствий капиталистического развития, против революционного пролетариата. Это была реакционно-романтическая апелляция к "развалинам" докапиталистического прошлого, особенно усердно проводившаяся членами так называемой "Молодой Англии". Определяя социальный смысл политических выступлений идеологов аристократии после 1832 г., Маркс и Энгельс в "Манифесте Коммунистической партии" разоблачали их попытки привлечь на свою сторону эксплуатируемые трудящиеся массы в борьбе с буржуазией: "Аристократия размахивала нищенской сумой пролетариата как знаменем" чтобы повести за собою народ".
"Так возник, -- пишут там же Маркс и Энгельс, -- феодальный социализм: наполовину похоронная песнь -- наполовину пасквиль, наполовину отголосок прошлого -- наполовину угроза будущего, подчас поражающий буржуазию в самое сердце своим горьким, остроумным, язвительным приговором, но всегда производящий комическое впечатление полной неспособностью понять ход современной истории" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии. Госполитиздат, 1952, стр. 57.}.
Показная оппозиция идеологов "феодального социализма" политике буржуазии, декларативно антибуржуазная программа "Молодой Англии", в конечном счете, на поверку оказалась особой формой защиты основ собственнического строя, выражением классово враждебных пролетариату взглядов. Закономерен путь наиболее видных представителей "феодального социализма" -- Дизраэли и Карлейля как писателей, так и общественных деятелей. Начав с обличения пороков буржуазного "царства Маммоны", они приходят к безудержному восхвалению капиталистической системы: непринципиальная в свете основного конфликта эпохи вражда между двумя группами собственников отступает на второй план перед лицом общего классового врага -- пролетариата, стремящегося экспроприировать основу социального неравенства -- капиталистическую собственность.
Карлейль решительнее других идеологов "феодального социализма" критиковал буржуазные порядки Англии. В его лучших произведениях, написанных в 30-е годы и в начале 40-х годов XIX века, получают освещение вопросы, властно поднятые чартизмом. К этим сочинениям в первую очередь относятся "История французской революции" и памфлеты "Чартизм" и "Прошлое и настоящее". По словам Энгельса, в это время Карлейль "глубже всех английских буржуа понял социальное неустройство..." {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 291.}. Однако критика современной ему буржуазной действительности проводилась Карлейлем не во имя будущего, а в защиту прошлого, в защиту разрушаемого капитализмом феодально-патриархального уклада старой Англии, т. е. с явно реакционных позиций. Именно это обстоятельство и обусловливает неизбежные реакционные выводы Карлейля и Дизраэли в социально-политической области, приход к идеализации средневековья, к антинародному культу "героев".
Анализируя социальный состав участников чартистского движения в начальный период его истории, Энгельс писал: "С самого своего возникновения в 1835 г. чартизм был распространен, конечно, главным образом среди рабочих, но он тогда еще резко не отделялся от радикальной мелкой буржуазии. Радикализм рабочих шел рука об руку с радикализмом буржуазии... Мелкая буржуазия, разочарованная результатами билля о реформе и застоем в делах в 1837-1839 гг., была в то время настроена очень воинственно и кровожадно, и потому горячая агитация чартистов была ей очень по душе" {Там же, стр. 233.}.
Наиболее ярко этот протест мелкобуржуазных соратников английского пролетариата был выражен в творчестве Т. Гуда, Э. Эллиота и некоторых других писателей. Все они были лишь временными попутчиками чартистского движения. Показательно, что даже в самых зрелых их произведениях, среди, которых, несомненно, виднейшее место занимает знаменитая "Песня о рубашке" Гуда, высказываются мелкобуржуазные филантропические упования относительно милосердия "хозяев". Эти авторы изображали рабочих преимущественно страдальцами, а чартизм принимали лишь как движение, добивающееся некоторых экономических целей, а не социального преобразования жизни. Поэтому постепенное усиление левого крыла движения, обострение борьбы заставляют, например, Эллиота занять открыто враждебную чартизму позицию.
В накаленной атмосфере идеологической борьбы 30-х годов XIX века развивалась английская литература. С первых же шагов своих на творческом поприще в принципиальную полемику с писателями, стремившимися опорочить демократические традиции и укрепить основы капиталистической Англии "викторианского" периода, вступили Диккенс и Теккерей. Если Бульвер в произведениях конца 20-х -- начала 30-х годов (романы "Пелам", "Поль Клиффорд" и др.) еще отваживался на весьма непоследовательную романтическую критику буржуазной цивилизации, то вскоре он отказался от нее; Дизраэли в этот же период (особенно в романах "Вивиан Грей", "Удивительная история Олроя", в поэме "Революционный эпос"), продолжая традиции реакционного романтизма, громогласно ратуя за права человека, пришел, по существу, к апологии честолюбия и своекорыстия, к пропаганде буржуазного космополитизма, к культу "героев".
Становление и развитие молодых Диккенса и Теккерея как художников протекало в обстановке борьбы с реакционно-апологетической литературой Англии. Диккенс и Теккерей выступили с требованиями социально значимого, правдивого, высоко-морального и демократического искусства. Теккерей в своих публицистических сочинениях этих лет, в очерках и пародиях (например, в "Фрезере Мэгезин"), Диккенс в "Очерках Боза", в "Оливере Твисте" и других романах гневно отвергали манерность, ложную напыщенность и претенциозность романов Бульвера и его последователей. Им, писателям-реалистам, претила слащавость, стремление представить трагические конфликты жизни в ложном освещении мнимого благополучия. В "Оливере Твисте" Диккенс выразил не только протест против губительных последствий закона о бедных, но и против укоренившейся в английской литературе манеры рисовать жизнь отверженных, которых нужда сделала преступниками, в сусально-идиллических или ложно-романтических красках (Бульвер, Г. Эйнсворт и другие романисты так называемой "ньюгейтской школы"). Отражая нападки официальной критики, Диккенс вынужден был предпослать третьему изданию романа (1841) специальное предисловие, в котором защищал своих героев перед лицом шокированного "фешенебельного" общества и подчеркивал, что он воспроизвел в книге одну суровую правду.
Борясь за реалистическое и демократическое искусство, Диккенс и Теккерей в 30-е годы неоднократно выступали против эпигонов романтизма. Дизраэли, Бульвер, Теннисон любили связывать свои имена с именами Байрона и Шелли. Но в их творчестве традиции великих поэтов-романтиков были опошлены и извращены. Против псевдобайронических увлечений реакционных романистов выступал Теккерей (литературные пародии, "Катерина" и др.); в своей первой книге очерков Диккенс вывел яркий карикатурный образ "поклонника" Байрона, эрудиция которого ограничивается знанием нескольких строф из "Дон Жуана", цитируемых им с механическим безразличием; в рассказе "Горацио Спаркинс" писатель показал, как модную личину "байронического героя" надевает пошлый, ограниченный мещанин. Показательно, что Диккенс и Теккерей уже в этот ранний период своего творчества находят опору и образцы в искусстве писателей-реалистов XVIII века, прежде всего -- Фильдинга и Смоллета.
"Очерки Боза" и социальные романы Диккенса 30-х годов, а также ранние произведения Теккерея, представляющие собой крупнейшие достижения английского реализма этого периода, выражают протест широких демократических кругов страны против бесчеловечности капитализма и вместе с тем свидетельствуют о резкой и принципиальной борьбе с апологетической реакционной литературой викторианской Англии.
Начало 40-х годов открывает следующий этап в развитии Англии, завершающийся кульминационными в истории чартизма 1846-1848 годами. Опубликование шести пунктов хартии (1838), съезд чартистов в Манчестере в 1840 г. и раскол движения на два крыла -- "моральной силы" и "физической силы", экономический кризис и всеобщая забастовка летом 1842 г., отмена хлебных законов, новый подъем чартистского движения в 1846 г. -- все это отражало крайнее напряжение социальных противоречий в стране. Движение трудящихся масс Англии вступило в революционную фазу.
Классики марксизма-ленинизма неоднократно указывали на то, какое огромное значение для уяснения социально-политического содержания жизни общества имеют революционные периоды в его развитии, когда в ходе социального столкновения наиболее отчетливо проявляются существеннейшие моменты в жизни различных классов и социальных групп. В статье "Против бойкота" В. И. Ленин оценивает чартизм как "революционную эпоху английского рабочего движения" {В. И. Ленин. Соч., т. 13, стр. 23.}. Разоблачая происки реакции, всячески пытающейся извратить революционные традиции, В. И. Ленин пишет: "...именно в такие периоды разрешаются те многочисленные противоречия, которые медленно накапливаются периодами так называемого мирного развития. Именно в такие периоды проявляется с наибольшей силой непосредственная роль разных классов в определении форм социальной жизни, созидаются основы политической "надстройки", которая долго держится потом на базисе обновленных производственных отношений" {Там же, стр. 22.}.
В связи с этими указаниями В. И. Ленина возникает вопрос о том, какова была "непосредственная роль" различных классов английского общества в решении кардинальных проблем, выдвинутых во времена подъема чартистского движения.
Типичным представителем буржуазной политэкономии, продолжавшим развивать бентамовские и мальтузианские взгляды в условиях резко обострившихся классовых противоречий в период чартизма, был Дж. С. Милль (John Stuart Mill, 1806-1875). В философских и экономических сочинениях Милля ("Основы политической экономии" и др.) совершенно открыто защищаются права собственника; для Милля "человек" -- только капиталист, все его рассуждения имеют в виду лишь потребности, тревоги буржуазных предпринимателей. Все разглагольствования Милля-радикала о "гражданских свободах", о "правах личности", о "святости" просветительских идеалов и т. д. были пустыми словами и сводились на деле к заботам об укреплении устоев буржуазного общества. Прикрываясь либеральным фразерством, Милль, достойный последователь "тоскливо-болтливого" Бентама, по сути выступал пропагандистом мальтузианства, цинично утверждал "полезность" работных домов и т. п. Буржуазную сущность демагогии Милля неоднократно обличали русские революционные демократы. Так, Н. Г. Чернышевский, сделавший в 1857 г. для "Современника" перевод "Основ политической экономии" Милля, писал в своем критическом комментарии к этому сочинению: "...слова Милля к работникам не прилагаются. Его "кто-нибудь" -- только капиталисты. А работники у него -- "никто". Об них он позабыл... Да, весь анализ стоимости производства, прочитанный нами, замечает только капиталиста, который для него все, между прочим и истинный производитель; работники являются только принадлежностью капиталиста; стоит ли смотреть на дело по отношению к ним! Разумеется, не стоит, "если" капиталист -- "производитель". А если нет?" {Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. в 15 томах, т. IX. М., 1949, стр. 535-536.}.
Вместе с этим в философских, экономических и политических взглядах Милля отражаются попытки буржуазного идеолога перед лицом грозных выступлений рабочего класса искать выход на путях эклектизма, псевдонаучного "синкретизма", Маркс в "Капитале", характеризуя Милля как представителя целого направления в буржуазной политэкономии, писал, что Милль трусливо пытается согласовать политэкономию капиталистов с требованиями рабочего класса, которые уже нельзя игнорировать.
Изменившаяся социально-политическая обстановка 40-х годов отразилась на ходе литературной борьбы.
Показательной является дальнейшая эволюция творчества Дизраэли, Карлейля, Бульвера, Кингсли и других писателей. В социальных романах Дизраэли 40-х годов, и прежде всего в "Сибилле", несомненно, получил отражение подъем чартистского движения и вместе с тем особенно полно обнаружила себя реакционная сущность "феодального социализма".
Неудовлетворенность настоящим и страх перед будущим, перед назревающими и развертывающимися революционными выступлениями рабочего класса определили и характер протеста Карлейля этих лет. В памфлетах "Чартизм", "Прошлое и настоящее" он дает резкую характеристику современной Англии. Но он не признает за народом созидательной исторической миссии.
Демагогическая апелляция к народу и осуждение революционного чартизма, страх перед революционной активностью масс свойственны были в неменьшей степени и сторонникам "христианского социализма", крупным представителем которого в английской литературе 40-50-х годов был Чарльз Кингсли. Не борьба за хартию, не изменение общественной системы, а внутреннее самосовершенствование, христианское братство -- вот что должно, по Кингсли, обеспечить рабочему право на нормальные человеческие условия существования. Так, "христианский социализм" Кингсли закономерно подавал руку "феодальному социализму" Дизраэли и Карлейля. "Подобно тому как поп всегда шел рука об руку с феодалом, -- писали Маркс и Энгельс, -- поповский социализм идет рука об руку с феодальным... Христианский социализм -- это лишь святая вода, которою поп кропит озлобление аристократа" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии, стр. 59.}.
Даже в наиболее сильных своих произведениях ("Брожение", "Олтон Локк") Кингсли безоговорочно осуждает революционный метод борьбы пролетариата. Рисуя в "Олтоне Локке" нужду и отчаяние рабочих, показывая рядовых чартистов и их вождей, писатель призывает трудящихся искать спасение в религии. В истории Элтона Локка Кингсли пытается противопоставить реальному процессу революционизирования народных масс фальшивый пример "прозрения" рабочего, осознающего жестокость "безбожного" чартизма. В сочинениях последующих лет все явственнее обнажаются реакционные корни мировоззрения Кингсли. Это сказывается в обращении к религиозным проблемам, в прославлении "истинной веры", в выражении шовинистической мысли об особом значении англо-саксов, в восхвалении Великобритании как "владычицы морей", повелительницы народов и т. п.
По мере углубления основного конфликта эпохи чартизма все настойчивее заявляет о себе процесс объединения реакционных сил в области литературы. Несмотря на различие позиций певцов "викторианского века" (Бульвер, Теннисон и др.), идеологов "феодального социализма" (Дизраэли, Карлейль) и "христианского социализма" (Кингсли), выступающих с непоследовательной критикой буржуазной действительности, всех их объединяет стремление любыми средствами защитить основы собственнической системы.
Этому направлению противостояли здоровые, прогрессивные силы английской демократической литературы.
Крупнейшие ее достижения связаны в эту пору с творчеством замечательных мастеров критического реализма, создателей английского социального романа XIX века -- Диккенса, Теккерея, Ш. Бронте и Гаскелл. Важное значение в истории национальной демократической культуры Англии имела и многообразная деятельность писателей-чартистов, до сих пор еще недостаточно изученная.
Эпоха чартизма, втянувшая в активную политическую жизнь огромные массы трудящихся Англии, способствовала расцвету массовой чартистской литературы. Деятельность писателей-чартистов -- прежде всего Э. Джонса, В. Линтона, Дж. Масси и других -- развивалась в атмосфере величайшего подъема движения английского рабочего класса. Чартистская песня, марш, ода, гимн, прокламация, агитационная статья являлись на страницы печати нередко из самой гущи народа, с собрания, с городской демонстрации. В чартистской массовой литературе отразился сложный процесс постепенного становления классового сознания английского пролетариата.
Чартистская литература отличалась большой политической актуальностью, яркой публицистичностью, страстным агитационным духом. Она обращалась к массовой аудитории, была доходчивой, понятной демократическому читателю. Чартисты располагали большим количеством печатных органов, газет и журналов, выходивших почти во всех наиболее крупных промышленных центрах страны. Самой популярной и влиятельной была газета "Северная звезда", организованная О'Коннором в 1837 г. в Лидсе, а с 1844 г. выходившая в Лондоне под редакцией Дж. Гарни и Э. Джонса. В рабочей среде широко популярными были такие журналы, как "Труженик" и "Заметки для народа", газеты "Красный республиканец", "Друг народа", "Народная газета" и др.
На протяжении ряда лет постоянным сотрудником "Северной звезды" был Энгельс. На страницах "Северной звезды", "Заметок для народа", "Народной газеты" печатались статьи и выдержки из работ Маркса и Энгельса. В 1850 г. Гарни впервые опубликовал на английском языке "Манифест Коммунистической партии". Чартистские газеты, особенно "Северная звезда" в 1846-1852 гг., вели широкую агитационно-публицистическую работу, воспитывали в трудящихся чувство пролетарского интернационализма, сплачивали их в борьбе за политические и экономические права.
Литература, созданная левым крылом чартизма, прежде всего крупнейшие достижения поэзии и критической мысли Джонса, Линтона и Масси, представляет собой новую главу в истории демократической культуры Англии XIX века. Она развивалась и крепла в ожесточенной принципиальной борьбе с официальной апологетической литературой собственнической Англии. В 1845 г. Энгельс писал, что чартистская литература по своему содержанию далеко превосходит всю литературу буржуазии {См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 243.}.
Принципиальное своеобразие чартистской литературы состоит не только в том, что она в идейном отношении была резко антибуржуазна, так же как и лучшие творения критического реализма. Писатели-чартисты, обличая бесчеловечность капиталистического строя, видели выход в народном возмущении против социального гнета, они установили закономерную взаимосвязь между повседневной жизнью рабочего класса и его борьбой. Их творчество проникнуто революционным пафосом; будущее всего общества представлялось им как результат борьбы рабочего класса за свое социальное освобождение.
Выдающиеся писатели чартизма, участники и вожди рабочего движения, реалистически осветили многие новые стороны общественно-политической жизни и выступили с теоретическим обоснованием принципов материалистической эстетики.
Выражая в своем творчестве самые передовые для того времени взгляды борющегося рабочего класса, они глубже, нежели, например, критические реалисты, трактовали вопрос о перспективах развития общества.
Чартистская литература представила миру нового героя -- человека труда, пролетария. В этом ее сходство с лучшими сочинениями писателей критического реализма, особенно Диккенса. Поэты-чартисты показали демократического героя не только в его страданиях, но и в борьбе за свободу. Угнетенный, эксплуатируемый класс предстал ныне перед читателем как класс, творящий историю, как хозяин будущего. В одном из стихотворений Масси изображен подлинный герой века, пролетарий, созидающий богатства, кормящий весь мир, дарующий человечеству счастье; рабочий -- выше всех древних героев, нет ему равного по мужеству и благородству, по любви к угнетенным и ненависти к угнетателям ("Труженик"). Выражая веру трудящихся людей в непобедимость дела свободы, поэт рисует благородные образы борцов революции, чей подвиг всегда будет вдохновлять народных героев ("Люди 48-го года").
Чартистская литература подходит к уяснению основного закона развития человеческого общества -- закона классовой борьбы, борьбы угнетенных против угнетателей и неизбежности победы рабочего класса ("Восстание Индостана, или Новый мир", "Узник -- рабам", "Песнь низших классов" Джонса, "Погребальная песнь народов" Линтона и др.). Оценивая упадок чартистского движения и поражение революции 1848 г., Джонс, например, выражает твердую уверенность в неизбежной победе народа, являющегося главным действующим лицом истории, вопреки представлениям идеологов "феодального социализма", создавших ультрареакционный "культ героев". Убежденный в том, что классовая борьба неизбежна, Джонс отвергает всякую возможность классового мира, соглашения с буржуазией. Чартистская литература указала на то, что свобода пролетария зависит от освобождения рабочего класса в целом. Рядом с отдельными героями возникает образ борющегося трудового народа.
Литература революционного чартизма в пору его подъема последовательно развивала тему пролетарского интернационализма. Для лучших стихотворений чартистской поэзии характерен постоянный призыв к интернациональной солидарности трудящихся всех стран, ибо их классовые интересы едины. В своих произведениях поэты-чартисты не редко обращались к истории освободительного движения других народов. Так, Джонс, обличает кровавую захватническую войну, которую вели США против Мексики ("Век мира", "Новый мир"), откликается на события февральской революции 1848 г. во Франции ("Песня для народа"). В великолепном, пронизанном революционным оптимизмом стихотворении "Марш свободы" он создает грозно патетическую картину победоносного шествия революции на континенте и в Англии. Джонс и Линтон посвящают статьи восстанию декабристов 1825 г. в России, отмечая великие заслуги декабристов, выступивших против самодержавного деспотизма во имя демократических прав русского народа (статья Джонса "Россия", 1847; статья Линтона "Пестель и русские республиканцы", 1851).
Писатели-чартисты неоднократно ставили в своих сочинениях вопрос о целях и задачах истинного искусства, о роли художника в народной борьбе. Поборник искусства, обращенного на службу народа, Джонс призывал современных писателей "покинуть пышные дворцы и опуститься в лачугу бедняка". Издеваясь над теорией "чистого искусства", над мистическими тайнами, "саламандрами и серафимами" реакционного романтизма, борясь с попытками "христианских социалистов" типа Кингсли увести трудящихся с пути общественной борьбы, Джонс провозглашал общественное значение искусства. Слава поэта и сила его гения, утверждал он, определяются тем, до какой степени в творчестве поэта выражены ум и чувства народа. Писатели-чартисты видели пример самоотверженного служения поэта делу народа в деятельности Мильтона -- поэта и трибуна революции XVII века, в. творчестве революционных романтиков Шелли и Байрона. Величие Пушкина для Джонса в том, что он отдал свой гений святому делу защиты народа.
Интернационализм и гражданственность чартистской эстетики сказались также в постоянном обращении к лучшим памятникам отечественной и зарубежной революционной поэзии, которые широко пропагандировались чартистской прессой. Чартисты по праву считали себя законными наследниками всего прогрессивного в истории культуры. В лучших своих произведениях они продолжали развивать традиции рабочей поэзии 10-20-х годов и революционного романтизма Шелли и Байрона. Они стремились оценить социальные события современности с точки зрения единственного исторически прогрессивного класса -- пролетариата, и это определило достижения реализма чартистской литературы.
Однако величайшим вкладом в сокровищницу демократической английской культуры XIX века был реалистический социальный роман. Знаменательно, что формирование и расцвет творчества выдающихся представителей критического реализма в Англии -- Диккенса, Теккерея, Гаскелл, Шарлотты и Эмилии Бронте -- относится к 30-50-м годам, периоду, отмеченному двумя революционными подъемами, уточнившими и прояснившими отношения между различными социальными классами английского общества. Чартизм, потрясший социально-политические устои собственнической Англии, определил глубину обобщений и обличительную силу критического реализма в Англии. Постепенно раскрывавшаяся "тайна" XIX века -- выяснение исторической освободительной миссии пролетариата -- неодолимо влекла к себе авторов "Тяжелых времен", "Шерли", "Мэри Бартон". Несмотря на то, что критические реалисты чуждались "крайностей" чартизма и отвергали революционный метод разрешения социального конфликта, все они в той или иной форме отражали в своем творчестве мощный протест широчайших масс английского народа против капиталистической эксплуатации и господства "чистогана". Развитие чартистского движения и революционные события на континенте Европы во многом способствовали расширению социального кругозора критических реалистов. Вместе с тем поражение революции 1848 г. и спад чартистского движения, приведшие к изменению соотношения борющихся сил, создали предпосылки для кризиса английского социального романа в 50-60-е годы, что особенно наглядно сказалось в книгах писателей, объявлявших себя "продолжателями" дела Диккенса и Теккерея.
Эпоха чартизма была периодом расцвета социального романа как жанра, который широко использовали все крупнейшие писатели критического реализма, ибо он позволял с наибольшей полнотой отобразить современность. С целью определить исторические корни современного общественного конфликта критические реалисты нередко обращались и к форме исторического романа.
Наследуя лучшие традиции просветительского романа XVIII века -- романа Дефо, Фильдинга, Смоллета, критические реалисты значительно углубляли проблему взаимоотношения личности и общества. Используя популярную форму нравоописательного романа, они уделяли особое внимание точному уяснению социальных обстоятельств, определяющих поведение героя. Открытия, сделанные в этой области авторами "Молль Флендерс", "Тома Джонса", "Хамфри Клинкера", расширялись в ходе становления творчества Диккенса, Теккерея и других реалистов: жизнеописание героя становится широким социальным полотном. По мере развития своего творчества английские реалисты точнее отображали соотношения жизни, что сказалось на масштабах и форме повествования: от разбросанных "Очерков Боза", от романа, основным сюжетным стержнем которого была история героя ("Оливер Твист", "Николас Никклби" и др.), Диккенс в конце 40-х годов и в 50-е годы пришел к проблемным социальным эпопеям, где пытался дать характеристику капиталистическому строю как определенной социальной системе, искал широких обобщений ("Холодный дом", "Тяжелые времена", "Крошка Доррит"). Если вначале герой Диккенса еще мог иногда рассчитывать на награду после жестоких испытаний жизни (Оливер Твист, Николас Никклби, Давид Копперфильд), то в дальнейшем перед писателем встала проблема утраченных иллюзий. Теккерей от "Ирландских очерков" и "Книги снобов" обратился в пору зрелого творчества к сатирической эпопее -- "Ярмарке тщеславия", к большим социальным романам 50-х годов.
Величайшая заслуга английского критического реализма состоит в том, что он в лучших своих творениях сумел откликнуться на существенные вопросы, выдвинутые основным конфликтом эпохи -- конфликтом между пролетариатом и буржуазией. Именно поэтому творчество Диккенса и Теккерея и обладает такой мощью типического обобщения.
Социально-обличительный пафос творчества английских реалистов состоит прежде всего в антибуржуазной направленности. Это -- основа народности английского критического реализма. Всем своим творчеством критические реалисты опровергали культ бентамовской "пользы", принципы утилитаризма, своекорыстного расчета.
"Блестящая плеяда современных английских писателей, -- указывал Маркс, -- чьи выразительные и красноречивые страницы раскрыли миру больше политических и социальных истин, чем это сделали все профессиональные политики, публицисты и моралисты вместе взятые, показала все слои буржуазии, начиная с "высокочтимого" рантье и держателя ценных бумаг, который смотрит на любое предпринимательство как на нечто вульгарное, и кончая мелким лавочником и клерком в конторе адвоката. И как же изобразили их Диккенс и Теккерей, мисс Бронте и м-сс Гаскелл? Полными самомнения, напыщенности, мелочного тиранства и невежества; и цивилизованный мир подтвердил их приговор, заклеймив этот класс уничтожающей эпиграммой: "он раболепен по отношению к стоящим выше и деспотичен к стоящим ниже"" {"New York Daily Tribune", August 1, 1854, p. 4.}.
Наиболее ярко характеризуется сущность буржуазии в творчестве Диккенса и Теккерея. Диккенс обличает закон о бедных и его последствия (от "Оливера Твиста" до "Нашего общего друга"), раскрывает бесчеловечность мальтузианства и гневно осуждает манчестерцев-утилитаристов в "Очерках Боза", "Колоколах" и особенно в романе "Тяжелые времена". Он выступает как непримиримый противник лицемерного буржуазного благотворительства, разоблачает губительную власть денег ("Домби и сын", "Большие ожидания" и др.), судопроизводство и весь бюрократический аппарат тогдашней Англии. Он обращается к кардинальному вопросу эпохи -- рабочему вопросу, к проблеме восстания. Он создает бессмертные в своей типичности образы Пекснифа и Подснепа, в которых клеймит лицемерие, ханжество и узколобый шовинизм английских собственников.
Теккерей в своей публицистике 40-х годов, в "Ярмарке тщеславия" и других произведениях яростно обрушивается на своекорыстие и паразитизм буржуазии, провозглашая, что в собственническом мире нет и не может быть ничего героического и возвышенного. В "Книге снобов" и "Ярмарке тщеславия" он создает типическую фигуру сноба, воплощающего характернейшие черты британского буржуа. Р. Фокс справедливо заметил, что Теккерей ненавидел буржуазию "и открыто в форме беспощадной сатиры выказывал эту свою нелюбовь" {Р. Фокс. Роман и народ, стр. 96.}. С гневной критикой собственнического мира наживы, эксплуатации и морального растления выступали Шарлотта и Эмилия Бронте и Гаскелл.
Сила проникновения критического реализма в сущность социальной жизни того времени сказалась не только в его умении подметить и сатирически обличить пороки собственнического мира буржуазно-аристократической Англии, отказать ему в положительной оценке, но также и в том, что он увидел свет и надежду в демократической среде, в среде бедняков, тружеников, рабочих. Подъем искусства критических реалистов, возможность прийти к реалистическим обобщениям, социальная глубина их творчества во многом связаны с тем фактом, что они формировались как художники в эпоху подготовки и первого самостоятельного выступления революционного пролетариата. Моральное величие человека труда, его нравственная чистота, мужество и бескорыстие, истинный демократизм, вдохновляя писателя-реалиста, вселяли в него веру в человека, сильнее оттеняли в его сознании наличие непреходящих контрастов между тружениками -- творцами жизни -- и тунеядствующей буржуазией.
Реалистически обличая классовое своекорыстие буржуазии, великие английские реалисты смотрели на действительность глазами народа, обнаруживали его истинных врагов, разделяли его благородные надежды. В этом была огромная прогрессивная сила их творчества и величайшая победа реализма.
Гневно выступая против мальтузианства, бентамизма, против буржуазного либерализма, реалисты резко противопоставляли жестокий мир расчета, мир Домби, Баундерби, Осборна и Седли-старших и мир подлинных человеческих чувств и гуманности, мир счастья и искреннего веселья простых людей. Это противопоставление социально-антагонистических явлений определяет в творчестве критических реалистов и юмор и сатиру. Общество "чудаков" из романа "Пикквикский клуб", капитан Каттль и дядюшка Соль ("Домби и сын") и другие подобного же рода положительные образы выведены Диккенсом с большим сочувствием, теплотой; в их обрисовке юмор сочетается нередко с мягкой лиричностью. Иное дело язвительная сатира, к которой английские реалисты прибегают с целью обличения отрицательного персонажа. В данном случае они мастерски используют характерные для сатирического жанра приемы гротеска, преувеличения, шаржа, тем самым добиваясь типизации конкретного социального явления. Достаточно вспомнить ставшие нарицательными образы мистера Домби, Пекснифа, Подснепа, Скруджа, Сквирса у Диккенса, образы баронета Кроули, Ребекки Шарп, вереницу персонажей из "Книги снобов" у Теккерея. В предисловии к "Мартину Чазлвиту" Диккенс обосновывает право художника на сатирическое преувеличение.
Демократизм английского критического реализма особенно блистательно сказался в творчестве Диккенса. Писатель нашел своего положительного героя среди простых, задавленных нищетой людей. Постоянное противопоставление труженика буржуа и выяснение превосходства первого над вторым -- неизменная черта всего творчества Диккенса. Симпатии писателя всегда на стороне простого человека, и глубоко прав был М. Горький, когда особо выделял гуманизм, любовь к людям как черту, в высокой степени характерную для английского романиста. Знаменательно, что на эту же особенность творчества Диккенса в свое время указал и Энгельс, отметивший в статье "Континентальные дела" молодого Боза в ряду немногих европейских писателей, живо заинтересовавшихся положением широких народных масс.
В 40-е годы не только обнажилась непримиримость противоречий между трудом и капиталом, но и возникала проблема разрешения этих противоречий. Эпоха чартизма настоятельно потребовала от писателей-реалистов отклика на проблему народного движения, революции, ответа на вопрос о том, имеет ли народ право на свершение социального переворота. В лучших социальных романах, посвященных этой теме, английские реалисты, противопоставив класс классу, развернули картину непосредственного столкновения народа с его угнетателями, столкновения крестьян и городского плебса с феодальными сословиями ("Повесть о двух городах" Диккенса), рабочих луддитов с фабрикантами ("Шерли" Ш. Бронте), сельскохозяйственных и промышленных рабочих с предпринимателями в эпоху чартизма ("Колокола" и "Тяжелые времена" Диккенса, "Мэри Бартон" и "Север и Юг" Гаскелл). Стремясь осознать роль народа в истории общества, они шли вразрез с реакционной теорией о "героях", которой придерживались Бульвер и Дизраэли, Карлейль и Маколей.
Однако английские реалисты, несмотря на признание справедливости возмущения восстающих масс, неизменно осуждали революцию как метод перестройки социальной действительности. Они предлагали мирный путь разрешения классового конфликта, нередко переводя это разрешение в область морали. В этом непосредственно сказывалась классовая ограниченность их мировоззрения.
Вместе с тем само рабочее движение в Англии в период подготовки и даже развития чартизма испытывало на себе сильное влияние мелкобуржуазных тред-юнионистских тенденций, воздействие идей утопического социализма (оуэнизма), которые объективно становились своего рода анахронизмом в ходе обострения классовых противоречий, но еще сохраняли известную популярность. Период деятельности критических реалистов относится к тому времени, когда чартистское рабочее движение старалось высвободиться из-под власти утопических учений, когда революционное крыло чартизма стремилось соединить пролетарское движение с научным социализмом. Но соединение это в ту пору не осуществилось в Англии; а между тем к моменту наивысшего напряжения борьбы, к 1848 г., как писал Энгельс, утопический социализм окончательно стал буржуазным движением, ибо он объявлял освобождение рабочего класса делом эксплуататорских "образованных" классов.
"В 1847 г. под именем социалистов, -- указывал Энгельс, -- были известны, с одной стороны, приверженцы различных утопических систем: оуэнисты в Англии, фурьеристы во Франции, причем и те и другие уже выродились в постепенно умиравшие секты; с другой стороны, -- всевозможные социальные знахари, обещавшие, без всякого вреда для капитала и прибыли, исцелить все социальные недуги с помощью всякого рода заплат. В обоих случаях это были люди, стоявшие вне движения рабочего класса и искавшие поддержки скорее у "образованных" классов. А та часть рабочего класса, которая убедилась в недостаточности чисто политических переворотов и провозглашала необходимость коренного переустройства всего общества, называла себя тогда коммунистической" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии, стр. 17 (Предисловие к английскому изданию 1888 г.)}.
Эти соображения Энгельса помогают понять некоторые выводы писателей критического реализма, относительную ограниченность их социально-политической программы, противоречивость их художественного творчества. В противоположность, например, Джонсу, в период 1846-1853 гг. шедшему к марксизму, уяснившему необходимость коренного переустройства общества и видевшему выход в революционной деятельности пролетариата, Диккенс, Ш. Бронте, Гаскелл в конце концов остались на позициях защиты буржуазной демократии, мечтали об исправлении буржуазного общества, утопически веря в человеческую справедливость, добро и т. п.; в этом источник основных противоречий их реализма.
Положительную программу писателей-реалистов характеризует страстное стремление исцелить социальные недуги, но в конечном счете при помощи полумер, при помощи реформистских "заплат"; будучи глубоко озабочены судьбой трудового народа, они нередко ищут спасения, уповая на инициативу имущих классов, ибо стоят в стороне от организованного движения трудящихся.
В творчестве английских реалистов глубина типических обобщений, беспощадная критика капиталистических порядков поэтому сочетается с попыткой создать картину победы справедливости, добра, утверждения прав обездоленных и преследуемых героев. Заметно стремление Диккенса и Гаскелл, Шарлотты и Эмилии Бронте подменить в своих романах развязку, вытекающую из реальных социальных отношений, развязкой, повествующей о неожиданной, не типической в свете действительного соотношения социальных сил победе героя или гуманистического принципа.
Это объясняет гуманистическую утопию писателей-реалистов и нередко появляющиеся в их творчестве романтические черты. В творчестве английских реалистов в той или иной мере сочетаются трезвый, беспощадный реализм с элементами романтической критики, социально-обличительная, антибуржуазная природа реализма с романтическими образами и ситуациями. Проблема романтического начала в английском критическом реализме отнюдь не сводится к заимствованию отдельных приемов у писателей-романтиков; как уже отмечалось, крупнейшие реалисты не раз выступали против подражания романтической традиции. Своеобразие романтической утопии "Пикквикского клуба", мир романтических образов и ситуаций "Барнеби Раджа", "Повести о двух городах" и некоторых других произведений Диккенса, романтический пафос протеста романов Шарлотты Бронте ("Учитель", "Джеи Эйр", "Вильетт") и Эмилии Бронте ("Холмы бурных ветров") объясняются прежде всего тем, что наступает н_о_в_ы_й этап в развитии английского буржуазного общества, когда с еще невиданной дотоле остротой обнаруживают себя противоречия капитализма.
Касаясь проблемы романтического начала в творчестве английских романистов, мы обращаемся к сложному вопросу о связи традиций революционного романтизма и критического реализма. Известно увлечение молодого Теккерея Шелли; Эмилия Бронте много созвучного находила в творчестве Байрона. Эти факты многозначительны. Идейное родство между писателями критического реализма и революционными романтиками имеет глубокие корни, оно основано на сходстве их отношения к буржуазному прогрессу. Наличие романтического элемента в творчестве Диккенса, Шарлотты и Эмилии Бронте связано с резко отрицательным отношением их к некоторым результатам буржуазного прогресса в викторианской Англии и в то же самое время -- со стремлением найти воплощение идеала не в прошлом, как у реакционных романтиков, а в будущем, в связи с развитием здоровых, прогрессивных сил современного общества. Именно в связи с этой прогрессивной природой романтического начала у английских реалистов оно не только не ослабляет, а, наоборот, служит источником поэтической силы и пафоса их произведений. Сочетание реалистической жизненности с романтическим пафосом протеста, с жаждой справедливости и свободы играет огромную роль в творчестве Шарлотты и Эмилии Бронте, особенно последней ("Холмы бурных ветров", лирика).
Таким образом, романтический элемент реалистической критики у социальных романистов Англии связан с рядом обстоятельств. Перевод событий в романтический план диктовался, с одной стороны, все крепнувшим сознанием, что в данном, т. е. буржуазном, обществе осуществление гуманных, демократических идеалов невозможно; с другой стороны (и в этом сказалось непонимание закономерностей развития буржуазного общества), критические реалисты не смогли увидеть того, что единственным путем искоренения социального зла является не мирная проповедь внеклассовой дружбы, общечеловеческой любви, взаимоуважения людей, как думали Диккенс и его соратники по искусству, а утверждение социальных прав трудящихся и эксплуатируемых масс в ходе революционной борьбы. Это закономерно приводило иногда к одностороннему усилению морального критерия даже в лучших произведениях английских реалистов. Понятно также, почему столь большое и принципиально решающее значение приобретала для них, становясь сквозной темой их творчества, тема воспитания и образования человека.
К крупнейшим мастерам реалистической литературы XIX века в Англии в полной мере применимы слова М. Горького, характеризовавшего своеобразие критического реализма как метода: "...обличая пороки общества, изображая "жизнь и приключения" личности в тисках семейных традиций, религиозных догматов, правовых норм, критический реализм не мог указать человеку выхода из плена" {М. Горький. Собр. соч. в тридцати томах, т. 27. М., 1953, стр. 217.}. Несмотря на весь их демократизм, английские критические реалисты, стоявшие вне движения рабочего класса, не смогли до конца осознать закономерности развития буржуазной Англии и поэтому объективно не могли указать правильного выхода "из плена" социального рабства.
Но Диккенс и Теккерей, сестры Бронте и Гаскелл -- современники чартизма -- обличили бесчеловечный социальный строй собственнической Англии; они с огромной силой своего реалистического таланта выразили народную мечту о лучшей жизни, построенной на иных началах, нежели окружавшая их действительность.
После поражения чартистов 10 апреля 1848 г., поражения революции во Франции в истории Европы наступил период (1849-1864), который Энгельс характеризует как период всеобщего подавления рабочего движения {См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма. Госполитиздат, 1953, стр. 291.}. Нарастание забастовочного движения в Англии в 1850-1854 гг., новый кратковременный подъем чартизма в 1853 г., оживление борьбы рабочих за всеобщее избирательное право в конце 50-х годов -- все эти и подобного рода факты свидетельствовали о том, что подавление рабочего движения проходило при сопротивлении английских трудящихся. Лишь во второй половине 50-х годов наступила временная экономическая стабилизация, снизился организованный протест рабочих в промышленных районах Англии.
Конец 1850-х и 1860-е годы -- период экономического подъема буржуазной Англии, бурного оживления промышленности, начавшегося после кризиса 1847 г., расширения капиталистической экспансии за рубежом.
Имея высокоразвитую промышленность, владея огромными колониальными богатствами, капиталистическая Англия извлекала громадные сверхприбыли, за счет которых буржуазия могла подкупать и использовать в своих интересах верхушку рабочего класса. Помня грозный урок чартизма, страшась новых общественных потрясений, она к тому же вынуждена была пойти на некоторые уступки в области политической жизни, применить тактику частных реформ, заняться насаждением различных культурных объединений, благотворительных обществ. Наступает период спада рабочего движения.
Усиление реакции в политической жизни после 1848 г. получило отражение и в сфере идеологической. Безупречность и незыблемость капиталистических порядков воинственно проповедовал глава позитивистской школы в Англии Герберт Спенсер (Herbert Spencer, 1820-1903), деятельность которого развивалась в период относительного экономического подъема. Агностик, субъективный идеалист, Спенсер старался представить биологические законы животного мира в качестве непреходящих законов человеческого общества, подменяя классовые противоречия между людьми неким "вечным" конфликтом между человеком и природой. Обеспокоенный судьбами буржуазного мира, Спенсер развивал пресловутую ультрареакционную "теорию равновесия", "гармонии" социальных интересов, утверждая, что не борьба, а мирное сосуществование классов, медленная эволюция -- вот что представляет естественную основу развития человеческого общества. В ряде своих сочинений, посвященных вопросам социологии, этики, биологии, выражая затаенную мечту английской буржуазии о вечном господстве, Спенсер провозгласил неизбежность классового и расового неравенства и осудил выступления трудящихся против "вечных" законов социального рабства. Народ и правители, рабочие и капиталисты, господа и рабы -- это, с точки зрения реакционного философа, внеисторические категории; первые должны выполнять волю вторых, подобна тому, как в человеческом организме руки неукоснительно исполняют приказания разума.
Вульгарная метафизичность и реакционная классовая сущность английского позитивизма обнаружились и в сочинениях Г. Т. Бокля (Henry Thomas Buckle, 1821-1862), особенно в его основном труде "История цивилизации в Англии" (The History of Civilization in England, 1857-1861). Бокль ставил процесс развития общества в непосредственную и исключительную зависимость от географических, климатических и тому подобных факторов. Смысл сочинения Бокля сводится к прославлению богатства как основной движущей силы в истории цивилизации. Без богатства, рассуждает Бокль, не может быть досуга, без досуга -- знания. Заведомо искажая исторические факты, Бокль выдвигает имущественное неравенство в качестве непреходящего признака человеческой цивилизации.
Идейный последователь Мальтуса, Бокль использует основные положения его "теории" о народонаселении. Оправдывая колониальные захваты английского капитализма, он утверждает "неизбежную" обреченность колониальных народов на вечную зависимость от народов цивилизованных, объясняя это особенностями климата, характером пищи и т. п. Единственным уделом индийского народа на протяжении "поколений "было трудиться, единственной обязанностью -- повиноваться", -- утверждает Бокль. Его умиляет "тихая, раболепная покорность" -- черта, которую Бокль приписывает туземцам Перу, Мексики и другим южным народам. Испуганный развернувшимся освободительным движением "фениев" в Ирландии, он спешит успокоить недовольных при помощи своей "теории": на нищенскую жизнь ирландский народ, оказывается, обречен не политикой английских колонизаторов, а тем, что ему приходится питаться молоком и картофелем.
Крайний эклектик, Бокль в новых исторических условиях развивает и теорию "пользы" Бентама и историческую концепцию Маколея. Бокль восхваляет политический компромисс между буржуазией и земельной аристократией, который кажется ему залогом современного процветания Великобритании. Правление Вильгельма III представляется ему самым счастливым, самым блестящим периодом в истории цивилизации Англии, так как именно в это время, с точки зрения Бокля, были обеспечены наилучшие условия для упрочения влияния богатства. Бокль возводит качества английского буржуа в особенности национального характера, приписывая английскому народу презрение ко всякой теории, не сулящей материальной выгоды, культ "фактов", умеренность и благоразумие в частной и общественной жизни.
Конец 1850-х и 60-е годы, отмеченные существенными сдвигами в области социально-политической жизни Англии, представляют особый этап и в развитии английской литературы. Наблюдается все возрастающее засилие позитивизма, углубляется кризис критического реализма. Крупнейшим последователем позитивистской доктрины Огюста Конта в Англии был Дж. Г. Льюис (George Henry Lewes, 1817-1878), оказавший своими эстетическими суждениями заметное влияние на творчество некоторых писателей и прежде всего на Джордж Элиот. Льюис вслед за Контом утверждал, что науку и искусство интересует не познание законов развития жизни, а данное, единичное явление. Задача философа и художника заключается в описании явления, но не в раскрытии его сущности. В высшей мере симптоматичным был спор между Льюисом и Шарлоттой Бронте. Автор "Джен Эйр" еще в конце 40-х годов отстаивала право художника на заострение ситуаций, страстность воображения, вымысел, основанный на глубоком изучении действительности, и с позиций критического реализма отклонила требования Льюиса, призывавшего ее к плоскому и мелочно "точному" изображению "обыкновенной", обыденной жизни.
Начинающийся кризис реалистического искусства, обращающегося к позитивистским эстетическим нормам, наглядно иллюстрируется творчеством Джордж Элиот, одного из крупнейших писателей-реалистов рассматриваемого периода. Даже в лучших произведениях (повести "Сцены из жизни духовенства", романы "Адам Бид", "Мельница на Флоссе", "Сайлас Марнер"), где автор изображает простых людей из народа, противопоставляя их жестоким и развратным представителям привилегированных классов, реализм Элиот ограничен канонами позитивистской эстетики. Писательница стремится объективистски-"научно" показать то, что есть, не вдаваясь в анализ социальной динамики борющихся сил. Позитивизм Элиот, взращенный философией Спенсера и эстетикой Льюиса, проявлялся и в проповеди социального компромисса, в утверждении, будто бы счастье простого человека -- в его безропотном труде, в религиозном самосовершенствовании. Творчество Элиот знаменует собой значительный спад реалистического направления в английской литературе. Выступая против формализма и мистики прерафаэлитов, Элиот стоит за плоское воспроизведение среднего, массовидного; ей чужд широкий, обобщающий и страстный реализм Диккенса и других романистов "блестящей плеяды".
Процесс деградации английской буржуазной литературы во второй половине XIX века в еще большей мере отразился в творчестве Антони Троллопа, в свое время весьма популярного у буржуазных читателей. Считая себя учеником и продолжателем традиций Теккерея, Троллоп в действительности всем своим творчеством пытался убедить читателей в прочности устоев капиталистической Англии. Даже в самом значительном своем произведении -- в серии романов "Барсетширские хроники" -- Троллоп не смог выйти за рамки умильного описания повседневной жизни поэтизируемого им мещанского захолустья.
В высшей степени симптоматичным для этого периода было развитие жанра детективно-уголовного, сенсационного романа, призванного лишь развлечь буржуазного читателя, увести его от социальной действительности. В этом плане чрезвычайно показательны романы Чарльза Рида и Уилки Коллинза.
После 1848 г. достигает наивысшей популярности творчество Альфреда Теннисона, придворного поэта-лауреата, кумира викторианской Англии. Обширное по объему поэтическое наследие Теннисона (он писал на протяжении свыше шестидесяти лет) поразительно бедно в идейном отношении. Певец "доброй старой Англии", Теннисон, настойчиво пытавшийся обойти в своем творчестве проблему столкновения интересов трудящихся масс с интересами буржуазно-аристократической Англии, становился весьма воинственным, когда возникала малейшая угроза "традициям". Так, например, в стихотворениях, явившихся откликом на события Крымской войны и посвященных колониальной экспансии Англии в Индии, Теннисон прославляет великобританскую империалистическую политику, развивает шовинистические и националистические идеи. В своем основном произведении, в обширном цикле поэм "Королевские идиллии", Теннисон, идеализируя "святую старину" средневековья, вместе с тем фактически отказывается от сколько-нибудь серьезной критики современного общества.
К этому же времени относится период наиболее интенсивной деятельности другого известного английского поэта -- Роберта Браунинга, выступившего с первыми юношескими сочинениями еще в середине 30-х годов. В своих лучших произведениях, прежде всего во многих "драматических монологах", Браунинг отстаивает гуманистические идеалы, воспевая моральную чистоту, творческий порыв, стойкость духа и разума своих героев.
Но при этом гуманистические стремления Браунинга абстрактны. Весьма характерно его тяготение к сюжетам и персонажам, заимствованным из героической эпохи Возрождения, -- преимущественно итальянского. Откликаясь на общественные движения современности, которые были направлены против пережитков феодализма (он горячо поддерживал национально-освободительную борьбу в Италии), Браунинг, однако, не почувствовал значения новых конфликтов, ставших в центре английской общественной жизни со времен чартизма.
Усложненный психологизм, религиозно-морализаторская символика и вместе с тем злоупотребление детальным, "дробным" описанием душевных импульсов героев -- все это делает Браунинга писателем, трудным для понимания, поэтом "для немногих". Широкие социально-исторические вопросы в его произведениях, как правило, оттесняются на второй план. Эстетские мотивы творчества Браунинга находили поддержку у прерафаэлитов и декадентов конца века.
Знамением кризиса буржуазного искусства в тогдашней Англии была в основном и деятельность группы поэтов и художников, объединившихся в так называемое "Прерафаэлитское братство". Объединение прерафаэлитов произошло на основе общего несогласия с установившимися формами в буржуазном искусстве "викторианского века". Со временем стало ясно, насколько абстрактной была эта исходная позиция: из "братства" вышел и автор "Вестей ниоткуда" социалист В. Моррис и декадент Д. Г. Россетти.
Поднимая бунт против буржуазно-апологетического искусства, прерафаэлиты -- Д. Г. Россетти, Г. Гент, Дж. Э. Милле, В. Моррис и другие -- противопоставляли ему искусство мастеров раннего итальянского Возрождения -- Джотто, Фра Анджелико, Ботичелли; образцом поэта ими был объявлен Джон Китс. В 1850 г. вышел первый номер органа прерафаэлитов журнала "Росток", в котором была напечатана программная повесть-аллегория Россетти "Рука и душа". Автор развивал здесь мысль, что истинный художник должен писать не только "рукой", но и "душой". "Рукой" -- т. е. с полным совершенством техники воссоздавая образы мира, следуя лишь природе, отвергая все условное; "душой" -- т. е. ища во внешнем мире созвучие внутреннему миру творца, сокрытой в нем тайне.
Поэты и художники данного направления субъективистски интерпретировали творчество итальянских живописцев, предшественников Рафаэля, они односторонне воспринимали поэзию Китса, видя только ее эстетские черты. Один из преемников декадентской линии прерафаэлитского движения, О. Уайльд точно подметил, почему не к традициям революционного романтизма, не к творчеству Байрона или Шелли, а к творчеству Китса обратились прерафаэлиты, во многом, повторяем, искажая его смысл: "Байрон был мятежник, а Шелли -- мечтатель; но именно Китс -- чистый и безмятежный художник; так ясны и тихи его созерцания, так полно он владеет собой, так верно постигает красоту, так чувствует самодовлеющую сущность поэзии! -- Да, он несомненно предтеча прерафаэлитской школы".
Прерафаэлиты, выразившие реакционно-романтический протест против викторианской Англии, вместе с тем проложили пути декадентскому искусству конца века. При всем видимом бунтарстве деятельность прерафаэлитов также свидетельствовала о деградации буржуазного искусства в Англии второй половины XIX столетия.
Славу и честь демократической культуры Англии в этот период попрежнему отстаивали писатели, которым были близки народное горе и народные чаяния. Значительные произведения в жанрах исторического и социально-бытового романа создает Теккерей. Мужественно несет знамя реалистического искусства в 50-60-е годы Диккенс. Эпоха наложила отпечаток и на его творчество, однако Диккенс отнюдь не восхваляет "мирное" процветание капиталистической Англии, он враждебен буржуазно-апологетической и эстетствующей литературе (Троллоп, Теннисон, Бульвер, прерафаэлиты). В противоположность этим писателям Диккенс попрежнему живо сочувствует судьбам простого народа, стремится к разрешению ведущих общественных проблем современности с демократических позиций. В романах 60-х годов, -- не только в широком полотне "Больших ожиданий" и в "Нашем общем друге", но и в незаконченном романе "Тайна Эдвина Друда", -- он остается социальным писателем, вновь поднимает острые социальные вопросы.
Живые силы английской демократической культуры 30-60-х годов XIX века, с такой мощью воплощенные, в творчестве писателей "блестящей плеяды", воспрянут в деятельности передовых художников следующего исторического периода. Демократические и реалистические традиции Диккенса, Теккерея, Ш. Бронте и Гаскелл окажут благотворнейшее воздействие на творчество В. Морриса, Т. Гарди, Б. Шоу и других выдающихся представителей прогрессивной литературы Англии XIX и XX веков.
Глава 1 ПИСАТЕЛИ-ВИКТОРИАНЦЫ Бульвер, Дизраэли, Карлейль, Кингсли, Тенниссон, Браунинг
Романы Дизраэли, Бульвера и Кингсли, публицистика Карлейля, поэзия Теннисона и Браунинга занимали видное место в литературной жизни Англии середины прошлого века. Сочинения этих писателей пользовались значительной популярностью. Литературная критика того времени нередко ставила их в один ряд с произведениями таких действительно выдающихся художников этого периода, как Диккенс и Теккерей.
Время внесло существенные поправки в эти оценки. В ходе истории определилась дистанция, отделяющая наследие Карлейля и Бульвера, с мнением и советами которых считался Диккенс, от литературного наследства автора "Домби и сына", "Мартина Чазлвита" и "Крошки Доррит". Потускнели краски сенсационных "фешенебельных" романов Дизраэли и христианско-социалистических романов Кингсли. Теннисоновские "Королевские идиллии", которым буржуазная критика предрекала непреходящую славу, видя в них начало нового расцвета английской поэзии, давно перестали занимать читателей, так же как и "интроспективные" драматические поэмы Браунинга, для разгадывания и толкования которых почитатели создали когда-то особое общество.
Литературная деятельность писателей, рассматриваемых в настоящей главе, представляет, однако, интерес для историка английской литературы, так как их произведения в разной форме и с различной степенью яркости и силы затрагивали некоторые существенные стороны общественной жизни и сыграли немаловажную роль в литературной борьбе своего времени. В памфлетах Карлейля, как и в наиболее значительных романах Дизраэли, Бульвера и Кингсли, отразились бедственное положение народа Англии, раскол общества на "две нации", губительная роль "чистогана". Теннисон, гораздо более далекий от действительности в выборе тем и мотивов своих поэм, самой своей идеализацией средневековья и докапиталистической патриархальной деревни как бы подчеркивал, что не находит в буржуазной современности ни подлинной поэзии, ни чувства, ни красоты. Браунинг также искал вдохновения в прошлом, пытаясь найти в эпохе Возрождения, на заре буржуазного гуманизма, воплощение своего идеала героической творческой личности.
Названные писатели не считали себя сторонниками единого направления в английской литературе. Более того, при формировании и подъеме их творчества между ними возникали прямые разногласия. Так, например, Карлейль в период своего бунтарского радикализма зло насмехался над аристократическими претензиями "дэндистской школы", к которой относил романы Бульвера и Дизраэли. Теннисон и Браунинг исповедовали различные поэтические принципы. Но при всем своеобразии творческого пути рассматриваемых ниже литераторов все они в конце концов оказались в лагере литературы, поддерживавшей общественные отношения буржуазной викторианской Англии. Существеннейшее отличие этих писателей от представителей блестящей плеяды английских романистов, классиков английского реалистического искусства этого периода, заключается в том, что в своем иногда очень злободневном, парадоксально-остроумном и эффектном осуждении отдельных сторон буржуазной действительности, как и в своих попытках противопоставить ей мир средневековья или Возрождения, они были далеки от народа. Они исходили не из глубоко прочувствованных, хотя бы и стихийно воспринятых интересов широких народных масс; их общественные и эстетические идеалы отражали в конечном счете интересы и воззрения чуждых народу классов. Этим объясняются и антиреалистические тенденции, проявляющиеся в их творчестве, -- мистический или абстрактно-морализаторский характер трактовки истории и личной судьбы человека, культ "исключительных героев", эстетизация средневековья и Возрождения. Этим объясняется и общее направление их эволюции после 1848 г.
Революционные потрясения оставили глубокий след в мировоззрении многих писателей. И закономерно, что в одном лагере литературы викторианской Англии оказались Теннисон, Бульвер и Дизраэли, давно и открыто засвидетельствовавшие свои верноподданнические чувства, и вчерашний "бунтарь" Карлейль, и "пастор-чартист" Кингсли, и "либерал" Браунинг.
1
Одним из самых плодовитых литераторов своего времени был Бульвер, который писал в самых разнообразных жанрах, пытаясь подражать то Годвину, то Скотту, то Бальзаку и Диккенсу, то романистам "сенсационной" школы во главе с Уилки Коллинзом. Несмотря на поверхностность и претенциозность большинства его книг, "смена вех", проделанная им на протяжении почти полувекового творческого пути, весьма поучительна: она дает представление относительно общего направления эволюции буржуазного английского романа середины XIX века.
Эдвард Бульвер (Edward George Earle Lytton Bulwer-Lytton, 1803-1873) начал свою деятельность в годы борьбы за парламентскую реформу 1832 г. радикальными социально-"проблемными" романами. Вместе с Дизраэли он примыкал затем к младоторийской "Молодой Англии" с ее демагогической программой, пришел к открытому консерватизму и кончил в 70-х годах реакционной утопией, предвещавшей крушение буржуазной цивилизации под натиском неведомой "грядущей расы" ("Грядущая раса"), и своего рода "комментарием" к ней -- реакционным романом о Парижской Коммуне, "Парижане".
Литературная эволюция Бульвера в общем вполне соответствовала линии его политического развития. Годы подъема чартистского движения были для него, как и для многих его собратьев, периодом усиленного политического "линяния". Начав свою карьеру в 20-х годах в рядах вигов под флагом борьбы за демократические реформы, он завершил ее, приняв в 1858 г., назавтра после кровавого подавления восстания сипаев в Индии, пост секретаря по колониальным делам в торийском министерстве Дерби. В 1866 г. он был награжден титулом барона Литтона.
В своих ранних романах "Поль Клиффорд" (Paul Clifford, 1830) и "Юджин Арам" (Eugene Aram, 1832), написанных по материалам, полученным от престарелого Годвина, Бульвер трактует проблему преступности в духе романтического протеста против буржуазной цивилизации. Превратные судьбы его таинственных романтических преступников -- разбойника Поля Клиффорда, убийцы Юджина Арама -- служат ему иллюстрацией безнравственности и бесчеловечности буржуазной законности. Поль Клиффорд, ребенком попавший "на дно" уголовного мира, стал преступником под влиянием окружавшей его среды. Юджин Арам, человек незаурядных способностей, стал соучастником убийства ради денег, так как общество не открыло ему иного пути к науке (история Арама, имевшая место в действительности, вдохновила и Томаса Гуда, разработавшего эту тему в одной из своих поэм). Закон карает их за преступления, в которых, в сущности, повинно само общество, -- такова мысль этих романов Бульвера.
В этой романтической критике собственнической цивилизации было, однако, много риторичности и фальшивой претенциозности. Попытки подражания Годвину, а отчасти и Байрону, заметные в ранних романах Бульвера, были для этого периода общественной и литературной жизни Англии отнюдь не новаторством, а, по существу, искусственным эпигонским воскрешением давно пройденного этапа. Недаром Чернышевский так резко отозвался о Бульвере, противопоставив ему Годвина. "Романы Годвина, -- писал он, -- неизмеримо поэтичнее романов Бульвера... Бульвер -- человек пошлый, должен выезжать только на таланте: мозгу в голове не имеется, в грудь вместо сердца вложен матерью-природой сверток мочалы..." {Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. в 15 томах, т. XII. М., 1949, стр. 682-683.}. Теккерей в своих бурлесках зло пародировал "уголовные" романы Бульвера. В "Оливере Твисте" Диккенса и в ранней повести "Катерина" Теккерея отразилась борьба английских реалистов с бульверовской ложной романтической идеализацией преступления.
И в других романах Бульвер противопоставляет некий отвлеченный "человеческий" закон закону "цивилизации". Интересен, в частности, его роман "Ночь и утро" (Night and Morning, 1841), построенный на драматическом сопоставлении общественных контрастов и свидетельствующий об известном влиянии Бальзака. Образ Вотрена из "Отца Горио" (1835) послужил, повидимому, прототипом бульверовского мошенника, фальшивомонетчика и бандита Вильяма Готри, играющего по отношению к герою романа, молодому Филиппу Бофорту, роль, близкую к той, какую играл Вотрен по отношению к Растиньяку. Превращение темного авантюриста в мирного буржуа-обывателя, мистера Лов (love -- любовь), содержателя конторы по устройству брачных дел, напоминает перевоплощения Вотрена. Отголоски вотреновского обличения буржуазного общества звучат в словах Готри, с ликованием предвкушающего крушение всех общественных устоев: "Общество отвергло меня, когда я был невинен. Чорт побери, с тех пор я успел отомстить обществу! Ха! ха! ха!.. Общество трещит по всем швам, и мне смешны жалкие заклепки, которыми они хотят скрепить его".
Многое заимствовал Бульвер впоследствии и у Диккенса. Особенно наглядны, например, заимствования из "Лавки древностей" (1840-1841) в романе "Что он с этим сделает?" (What Will He Do with It? 1859), самое название которого, кстати, было также подсказано автору Диккенсом.
О том, насколько поверхностны были, однако, эти претензии на реалистическую социальную критику, лучше всего свидетельствует та легкость, с какою они уживались в творчестве Бульвера с прямо противоположными тенденциями.
Уже в "Пеламе, или приключениях джентльмена" (Pelham, or the Adventures of a Gentleman), вышедшем еще в 1828 г. и отнесенном тогдашней критикой вместе с несколько более ранним "Вивианом Греем" Дизраэли к так называемой "дэндистской школе" английского романа, Бульвер заметно отступает от романтического протеста в сторону примирения с существующим общественным строем. Пелам, в лице которого Бульвер, по собственным его словам, хотел изобразить "аристократа по характеру, демократа по рассудку", демонстративно противопоставлен романтическим, байронически-разочарованным героям-отщепенцам, которые представлены здесь второстепенным образом Реджинальда Глэнвиля.
Новый "положительный" герой Бульвера -- не бунтарь и не преступник. Это, как подчеркивается самим заглавием, прежде всего английский джентльмен, воспитанник Итона и Кембриджа. В соответствии с дореформенными нравами 20-х годов XIX века, он проходит в парламент в качестве депутата от местечка Баймолл ("Купиулица"), не утруждая себя определением своей политической программы, зачитывается Бентамом и Миллем-старшим и самодовольно сочиняет философские афоризмы об искусстве быть одетым по моде. Причуды модного дэнди не мешают этому великосветскому карьеристу хладнокровно и умело прокладывать себе дорогу в обществе, о чем он сам с непринужденной иронией рассказывает читателям.
Книга "Пелам" имела шумный успех. Она представляла собой одну из первых попыток реалистического изображения светских нравов; именно так, повидимому, была она воспринята Пушкиным, в бумагах которого сохранились наброски романа из жизни русского дворянства, под условным заголовком "русский Пелам". Но реализм Бульвера был крайне поверхностен; его "преодоление" романтизма означало вместе с тем отказ от обличительной критики общества. Изящный великосветский цинизм Пелама был в сущности формой приятия существующих общественных порядков. Неудивительно, что Карлейль, в ту пору еще позволявший себе критиковать господствующее классы и их "культуру", так гневно обрушился на этот роман в своем "Sartor Resartus", в главе о "Дэндитской братии".
Отход от романтического бунтарства становится особенно заметным у Бульвера с середины 30-х годов, когда либеральные иллюзии, под знаком которых шла еще борьба за реформу 1832 г., рассеялись и в английской политической жизни наступила пора нового, решительного размежевания классовых сил. Исторические романы Бульвера, относящиеся к 30-40-м годам, являются в этом отношении характерным "знамением времени".
Сам Бульвер видел в себе не только ученика, но и продолжателя Вальтера Скотта. Он особо гордился своим "интеллектуальным" подходом к истории, в отличие от "живописного" подхода Скотта.
Бульвер старательно документирует свои исторические романы, заботится о точности деталей и даже вступает иногда в квазинаучную полемику с представителями современной ему историографии. Однако его исторические романы стоят намного ниже романов Скотта. Верность тщательно выписанных деталей не могла заменить вальтер-скоттовской глубины историзма, связанной с выбором узловых, поворотных конфликтов, развитие которых двигало вперед национальную историю. Вальтер Скотт, вопреки своим личным сентиментальным торийским симпатиям и иллюзиям, понимал значение освободительных движений народа; широко развернутый народный фон составляет основу поэтичности его романов и почву, на которой возникают и развиваются самые яркие из созданных им характеров. У Бульвера народ уже отнюдь не играет той роли, какую он играл у Скотта, а излюбленной темой всех его исторических романов является не д_в_и_ж_е_н_и_е вперед, от старого к новому, а, напротив, гибель облюбованного писателем уклада. Так, он скорбно констатирует гибель языческой античной культуры в "Последних днях Помпеи", гибель саксонской феодальной знати в "Гарольде" (Harold, the Last of Saxons, 1848), гибель старой феодальной аристократии в усобицах Алой и Белой розы ("Последний барон") и т. д.
В самом популярном из его исторических романов -- в "Последних днях Помпеи" (The Last Days of Pompeii, 1834) Бульверу удалось воссоздать живую картину античной культуры накануне ее упадка. Но в следующих романах историческая тематика подвергается искусственной модернизации. Если вспомнить, что и "Риенци" и "Последний барон" вышли в разгар чартистского движения в Англии, то станет очевидно, насколько искусственно-тенденциозно подбирает и трактует Бульвер свой исторический материал.
Проблема свободы народа, поставленная в истории "Риенци, последнего римского трибуна" (Rienzi, the Last of the Roman Tribunes, 1835), разрешается уже в явно антидемократическом духе. В гибели трибуна Риенци виновата, по Бульверу, не враждебная народу клика аристократов и церковников, а сам народ, слишком преданный "эгоистическим" материальным интересам. Среди представителей народа обращает на себя внимание образ кузнеца Чекко дель Веккьо, который был когда-то ревностным сторонником Риеици, но стал его заклятым врагом, когда тот заключил союз с аристократами и обременил народ податями и поборами. "Он был одним из тех, кто находит различие между средним классом и рабочими; он ненавидел купцов не меньше, чем аристократов", -- так определяет Бульвер взгляды этого героя. В этой характеристике, как и во всем замысле романа, нельзя не почувствовать скрытой полемики с чартизмом. "Истинными деспотами" народа "являются его собственные страсти"; "нельзя мгновенно перепрыгнуть от рабства к свободе"; "свобода должна выращиваться веками"; "негодовать на свои цепи еще не значит заслуживать свободы", -- так комментирует сам Бульвер историю "последнего трибуна".
Антидемократические мотивы сказываются и в "Последнем бароне" (The Last of the Barons, 1843). Бульвер переносит и в этот роман, действие которого происходит в XV веке, проблемы своего времени. Превратности войн Алой и Белой розы дают ему повод идеалистически противопоставить кровавым бурям общественной борьбы "чистую" область "любви" и "науки". В истории своего вымышленного героя, Адама Уорнера (которого он, не боясь анахронизма, делает изобретателем парового двигателя), Бульвер хочет изобразить извечный, по его мнению, конфликт между свободной мыслью немногих избранных гениев и тупой жестокостью невежественной толпы. Адам Уорнер вместе со своей дочерью Сибиллой погибает, затравленный злобной "чернью", неспособной оценить его изобретение. На ход истории Бульвер смотрит уже не с оптимизмом буржуазного либерала, а с мрачной тревогой консерватора; недаром он старается особо поэтизировать образ старого Варвика, "последнего барона", "делателя королей", вместе с которым умирает феодальное прошлое Англии.
Пересмотр либеральных представлений о прогрессе осуществляется наиболее полно в романе "Занони" (Zanoni, 1842). В этом романе, принадлежащем скорее к фантастическому, чем к историческому жанру, Бульвер обращается к эпохе буржуазной французской революции XVIII века, рассматриваемой им в мистическом аспекте (роман предлагается читателям как рукопись, вышедшая из кружка розенкрейцеров). Революция и в особенности диктатура якобинцев, трактуется как чудовищное колдовское "наваждение"; революционному порыву масс Бульвер противопоставляет неземную мудрость немногих избранных розенкрейцеров, достигающих общения с "Адонаи", безграничного богатства, могущества и бессмертия ценой отказа от земных интересов и привязанностей. Романтическая фантастика Бульвера приобретает здесь явно реакционный характер.
В произведениях Бульвера, относящихся к концу 40-х и к 50-м годам, обнаруживается известное тяготение к реализму, который к этому времени стал ведущим направлением английской литературы. Начиная с "Кэкстонов" (The Caxtons, a Family Picture, 1849), Бульвер все чаще обращается к изображению быта и нравов своего времени, подражая своим великим современникам-реалистам -- Диккенсу и Теккерею. Он широко пользуется при этом литературным наследством XVIII века: в "Кэкстонах", так же как и в примыкающем к ним "Моем романе" (My Novel, 1853), особенно заметно явное влияние Стерна, а отчасти, может быть, Фильдинга. Бульвер рисует здесь юмористические картины из быта провинциальной помещичьей Англии.
Обращение писателя к жизни провинциального поместного дворянства было, очевидно, не случайным. Старый Роланд Кэкстон, скорбящий о гибели рыцарства, убитого, по его мнению, изобретением книгопечатания, или сквайр Хэзельдин, считающий, что осчастливил свою округу, починив и выкрасив заново вышедшие было из употребления колодки, -- все эти обомшелые старосветские тори при всей их твердолобой ограниченности вызывают восхищение Бульвера как единственные хранители традиций старой Англии. Более того, автор даже прямо предостерегает своих читателей от излишнего преклонения перед разумом и наукой. Леонард Фэрфильд, герой "Моего романа", добивается успеха в жизни именно потому, что своевременно понял необходимость смирять свой разум во имя веры, в то время как его соперник, талантливый Рандаль Лесли, погибает, погрязнув в пороках, только потому, что слепо доверился своему разуму.
Реализм "Кэкстонов", "Моего романа" и других бульверовских произведений этого времени, таким образом, весьма относителен. Это не более как реализм внешних деталей, юмористических бытовых зарисовок, легко уживающийся в остальном с самым необузданным романтическим произволом в истолковании жизни.
В тот же период Бульвер, наряду с бытовыми романами, пишет и чисто фантастические вещи. Такова, например, "Странная история" (A Strange Story, 1862), полная фантастических тайн и "ужасов", напоминающая сенсационные романы Уилки Коллинза и др. Сюжет ее предвосхищает отчасти "Портрет Дориана Грея" Уайльда. Герой Бульвера -- жестокий и развратный старик; магическими средствами вернув себе молодость и скрывая отвратительную дряхлую душу под обликом прекрасного юноши, он безжалостно губит невинных людей в своей яростной и напрасной погоне за счастьем.
Наиболее реалистическим и значительным из всего, написанного Бульвером, был его поздний роман "Кенельм Чилингли" (Kenelm Chillingly, 1873). Этот роман вошел в изданную в Советском Союзе по инициативе А. М. Горького серию книг "История молодого человека".
Тревожное недоверие Бульвера-консерватора и к оптимизму буржуазных либералов и к последствиям самого буржуазного прогресса заставило его дать в этом романе весьма мрачную и во многом правдивую оценку английской общественной жизни. Парламентаризм, печать и общественное мнение буржуазной Англии, как видно, не внушают Бульверу особых надежд. Судьба его героя, молодого дворянина Кенельма Чилингли, складывается печально; его честность и проницательность не позволяют ему идти на сделки с собственной совестью, и он остается одиноким наблюдателем чужого эгоистического счастья и успеха. Но иначе и не может, очевидно, по мысли Бульвера, сложиться судьба человека, желающего свободно мыслить и действовать в условиях буржуазного общества.
Реалистический сюжет "Кенельма Чилингли" осложняется романтической любовной интригой, трагический исход которой основан на неправдоподобном стечении таинственных и исключительных обстоятельств. Невеста Кенельма Лили отказывается от своей любви из чувства долга по отношению к опекуну, который когда-то спас ее родных от позора и бедности и рассчитывает жениться на ней. Но ее хрупкая натура не выносит этой жертвы, и она умирает, оплакиваемая Кенельмом. Образ Лили обрисован посредством нарочито придуманных необычных подробностей. Она появляется окруженная бабочками, которых приручает и держит дома в большой клетке. Кенельму она кажется более похожей на фею, чем на человеческое существо... Поэтическое начало, присутствующее в романе, вытекает, таким образом, не из типических обстоятельств реальной жизни, а из надуманных, искусственно сконструированных автором коллизий.
Тема народа в "Кенельме Чилингли" звучит приглушенно, хотя автор и пытается, воскрешая некоторые демагогические идеи "Молодой Англии", представить своего героя "просветителем" и "благодетелем" опекаемых им бедняков. Но здесь это остается лишь побочной, второстепенной темой. Страх Бульвера перед революционным народом проявляется зато совершенно недвусмысленно в двух его последних книгах, также написанных после Парижской Коммуны, -- в утопической повести "Грядущая раса" и неоконченном романе "Парижане". По сообщению сына Бульвера, эти произведения были задуманы автором как единое идейное целое.
"Грядущая раса" (The Coming Race, 1871) -- это фантастическая повесть о подземном мире, обитатели которого не знают социальных противоречий, царящих на земле, и обладают техникой, делающей труд детской забавой; рано или поздно они выйдут на поверхность и разрушат до основания современную цивилизацию.
Скрытое значение этой утопии, выдающей страх ее автора перед "подземными" силами революции, зреющими в недрах буржуазного общества, выясняется полнее при сопоставлении с "Парижанами" (The Parisians, 1873). В этом романе о Парижской Коммуне Бульвер принужден был затронуть самые решающие общественные противоречия своего времени.
Насколько можно судить по незаконченному роману, автор собирался представить Парижскую Коммуну в реакционно-обывательском духе как стихийную вспышку плебейских страстей, как дикий разгул, приблизительно так же, как была обрисована и французская революция 1789-1794 гг. в романе "Занони". "Парижане" Бульвера как попытка дать картину событий Парижской Коммуны, которые он попытался использовать в качестве внешнего фона для развертывания пошлого бульварно-авантюрного сюжета, лишены всякой исторической ценности. Этот роман свидетельствует о тревоге и смятении, вызванных Коммуной в английской буржуазной литературе 70-х годов.
2
Ко второй половине 20-х годов XIX века относится начало творчества Дизраэли, писателя, который выступил как один из продолжателей романтических традиций в английской литературе. Однако период его романтического "бунтарства" был весьма кратким; очень скоро Дизраэли -- поэт, романист и публицист -- перешел на позиции воодушевленной защиты капиталистической Англии.
Бенджамин Дизраэли, позднее граф Биконсфильд (Benjamin Disraeli, Earl of Beaconsfield, 1804-1881), был известным политическим деятелем. Начав с демагогической критики буржуазного строя с платформы "Молодой Англии", он стал в дальнейшем лидером консервативной партии и в качестве премьер-министра заложил основы империалистической колониальной экспансии Великобритании на Ближнем Востоке, в Азии и в Африке.
В своих первых поэмах и романах конца 20-х и начала 30-х годов Дизраэли следует принципам реакционного романтизма. Наиболее характерными его произведениями раннего периода творчества являются романы "Вивиан Грей" (Vivian Grey, 1826-1827), "Контарини Флеминг. Психологическая автобиография" (Contarini Fleming. A Psychological Autobiography, 1832), "Удивительная история Олроя" (The Wondrous Tale of Alroy, etc., 1833) и поэма "Революционный эпос" (The Revolutionary Epick, 1834).
Для романов этой поры показательно стремление Дизраэли резко выделить своих героев -- Грея, Флеминга, Олроя и других -- из окружающей их среды. Это -- личности необузданно страстные, мстительные и коварные, жаждущие всеобщего поклонения, жадно стремящиеся к успеху.
Атмосфера ложной необычности, исключительности, псевдоромантической незаурядности окружает безгранично честолюбивого и беззастенчиво эгоистического героя Дизраэли. Несмотря на то, что писатель иногда довольно широко развертывает общественный фон, в его первых романах решительно преобладает не эпическая линия, а линия биографического повествования, история честолюбивых стремлений героя. Этому соответствует и стиль ранних сочинений Дизраэли -- с его выспренностью, ложной патетикой, риторическими вопросами автора, с внутренними монологами героя и т. п.
Апология эгоизма "выдающейся" личности, презрительно отвергающей нормы человеческой морали, воинствующий "аристократизм духа", тяготение к "фешенебельным" сюжетам и персонажам -- все это сразу же противопоставило точку зрения Дизраэли-писателя демократическому направлению в английской литературе.
В свете основной тенденции творчества Дизраэли совершенно ясным становится его принципиальное расхождение с традициями революционного романтизма в Англии, хотя сам автор "Вивиана Грея" и "Революционного эпоса" имел смелость апеллировать к именам Байрона и Шелли.
Объявляя себя поклонником и учеником Байрона, Дизраэли в действительности лишь гримировался под революционного поэта. Для романтического героя Дизраэли не существует высокого и постоянного гражданского идеала, личная свобода и счастье себялюбца осознаются им как цель жизни. Байронический герой-бунтарь, безоговорочно противопоставивший себя враждебной среде, сменяется у Дизраэли героем-честолюбцем и карьеристом, который стремится занять в обществе руководящее место. В романе "Удивительная история Олроя" апология индивидуализма сочетается с проповедью националистических идеалов, которые Дизраэли несколько позднее еще обстоятельнее выразит в романе "Конингсби", особенно в связи с историей еврея-миллионера Сидонии, -- образ, жестоко высмеянный Теккереем.
Крайне показательной для характеристики идейно-эстетической сущности раннего творчества Дизраэли является его поэма "Революционный эпос". По замыслу автора, поэма должна была представить эпическую картину борьбы человечества за свободу на разных этапах его существования, -- начиная с событий в древней Греции и кончая французской революцией 1789-1794 гг. Заявляя о своей мнимой связи с творчеством Шелли, подражая патетической аллегории автора "Восстания Ислама", как бы даже воскрешая фигуру Демогоргона из "Освобожденного Прометея" Шелли, Дизраэли, однако, вновь в конечном итоге сводит проблему борьбы с насилием к утверждению индивидуалистического культа героя, воплощая свой политический идеал в образе Наполеона I.
Непонимание духовного облика замечательных поэтов революционного романтизма и общественного значения их деятельности, "сенсационный" тон характерны и для романа Дизраэли "Венетия" (Venetia, 1837), в котором тенденциозно использованы факты из жизни Байрона и Шелли.
Оживление творчества Дизраэли относится к 40-м годам. В это время появляются его романы: "Конингсби, или Новое поколение" (Coningsby, or the New Generation, 1844), "Сибилла, или Две нации" (Sybil, or the Two Nations, 1845) и "Танкред, или Новый крестовый поход" (Tancred, or the New Crusade, 1847).
Романы Дизраэли непосредственно откликались на события современности: действие в них развертывается в 30-40-е годы. Дизраэли позволяет себе иногда довольно решительно выступать против уродливых последствий буржуазного развития Англии. В первом из названных романов устами своего героя -- аристократа Конингсби -- он резко осуждает английское законодательство, парламентскую реформу 1832 г., а в качестве радикального средства оздоровления общественной атмосферы предлагает возвращение к "твердым" принципам монархии и католицизма. В романе "Сибилла, или Две нации", представляющем вершину творчества Дизраэли, писатель обращается к кардинальной теме эпохи -- к проблеме борьбы "двух наций" в одной нации, к картинам непосредственного столкновения классов -- рабочих-чартистов и предпринимателей.
Дизраэли, как указывал Энгельс {См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 139.}, констатировал тот факт, что развитие крупной промышленности ускорило социальное расслоение английского общества на "две нации", на богачей и бедняков; в данном случае писатель, несомненно, проявил большую зоркость. В одной и той же стране, показывает он, живут, не имея ничего общего между собой, две "нации" -- люди с различными привычками и вкусами, идеалами и интересами, обычаями и традициями. Это -- люди различного материального положения -- бедняки и богачи. Дизраэли показывает тяжелые условия жизни тружеников деревни, рабочих-ткачей и металлистов. Невыносимые условия существования трудящихся приводят к тому, что они организуются в профессиональные ячейки, открыто нападают на своих угнетателей.
Однако в рассматриваемых романах 40-х годов Дизраэли стремится навязать обществу старое средство для ликвидации нового социального конфликта. Как и следовало ожидать от сторонника "феодального социализма", он мечтает об упрочении основ собственнического строя и закономерно приходит в конце концов к утверждению буржуазных норм. Примечательно, что и "Конингсби" и "Сибилла" заканчиваются классовым миром. В первом из этих романов аристократ Конингсби и капиталист Мильбенк, долгое время враждовавшие, становятся политическими единомышленниками и скрепляют свой союз родственными узами. В данном случае Дизраэли, несомненно, отразил действительный исторический процесс постоянного взаимного тяготения английской буржуазии и английской аристократии, не раз приходивших к классовому компромиссу, когда их привилегии оказывались под угрозой народного возмущения.
Всем ходом действия в романе "Сибилла" Дизраэли хочет убедить своих читателей в том, что спасителем "нации" бедняков может быть единственно "образованный" класс, представителем которого он выводит аристократа -- Эгремонта. Выступление рабочих Дизраэли показывает как бессмысленный и жестокий акт; жертвой "бунта" становится и отец Сибиллы, один из чартистских руководителей. Финал романа как бы символизирует идею классового мира: Сибилла, дочь рабочего, становится женою Эгремонта. Тенденциозно искажая действительную классовую основу конфликта между двумя "нациями", между собственниками и рабочими, Дизраэли в "Сибилле" пытается объяснить его возникновение национальными и религиозными обстоятельствами: разногласия между отдельными группами действующих лиц определяются, оказывается, древними спорами между саксами и норманнами, борьбой между католической церковью и протестантами.
В высшей степени симптоматична фигура всесильного банкира Сидонин, появляющегося в "Конингсби" и в "Танкреде", диктующего при помощи своих капиталов, не знающих родины, политику не только Англии, но и другим странам. В образе Сидонии, которого Дизраэли окружает фальшиво-романтическим ореолом, находят отчетливое выражение реакционнейшие националистические взгляды писателя, так же как и затаенные мечты английской буржуазии о расширении сферы своего политического и экономического вмешательства в Индии, Египте, на Ближнем Востоке и в других странах Азии.
В романах Дизраэли 40-х годов значительно расширяется круг выдвигаемых им проблем. Острота и политическая актуальность проблематики отличают лучшие его произведения, написанные в эту пору. Теперь он не только расширяет и конкретизирует историко-социальный фон, на котором развертывается деятельность его героев -- Конингсби, Сибиллы, Эгремонта, Танкреда и других, -- но стремится органичнее связать их личную судьбу с событиями современности. Эта относительная уравновешенность двуплановой композиции романов, столь характерной вообще для всего творчества Дизраэли, ныне находит выражение и в их подзаголовках; так, история Конингсби должна отразить, по мысли автора, и судьбу "нового поколения" современной аристократической Англии, а перипетии жизни Сибиллы Джерард раскрываются на фоне жизни и борьбы "двух наций".
Однако в художественном построении этих произведений выразительно проявились реакционные тенденции творчества Дизраэли -- сторонника "феодального социализма". Сохраняя правдоподобие деталей при характеристике обнищания английских тружеников и рождения протеста в их среде, он вместе с тем, нарушая правду реальной жизни, даже в своем лучшем сочинении -- романе "Сибилла" -- останавливается почти исключительно на описании отрицательных сторон существования трудящихся. Заметно, как при этом Дизраэли впадает в грубо натуралистический тон, говоря о быте рабочих, об их жилье и т. п., подчеркивая необузданность и беспорядочность их стихийных выступлений.
Писатель всячески пытается убедить в том, что в среде простого народа не найти благородства и разума; все это объявляется достоянием представителей "образованных" классов -- Эгремонта и ему подобных, которые потому-де и должны быть руководителями народа. Учитывая эту реакционную идеологическую позицию автора, легко объяснить характерную композиционную черту романов "Конингсби" и "Сибилла" -- их тенденциозные финалы, долженствующие подтвердить идею Дизраэли, что прогресс общества возможен будто бы лишь при гегемонии аристократии.
Нередко Дизраэли насилует логику фактов. Весьма показательна в этом отношении история Сибиллы, героини одноименного романа. Работница Сибилла, в образе которой и ранее неоднократно проявлялись искусственные неправдоподобные черты, в финале романа, к вящему удивлению читателя, оказывается отпрыском знатного аристократического рода; дочь народа, как поначалу рекомендует ее автор, Сибилла призвана воплотить фанатическую верность католической церкви и благородство "образованного" класса, к которому она принадлежит по происхождению.
Стиль Дизраэли-романиста крайне эклектичен. Писатель попрежнему сохраняет свое пристрастие к "фешенебельным" темам; в его романах причудливо переплетаются романтически необыкновенные, "экзотические" мотивы с мотивами интригующе сенсационного повествования о якобы достоверных событиях из жизни английского "высшего света", о деятельности современных политических лидеров и т. п. Карлейль саркастически охарактеризовал Дизраэли как представителя "дэндистской школы" в английской литературе.
После 1848 г. Дизраэли еще явственнее обнаруживает реакционную сущность "младоторизма". В романах последних лет -- "Лотарь" (Lothair, 1870), "Эндимион" (Endymion, 1880) -- и других поздних произведениях Дизраэли становится откровенным проповедником мистики, фанатичным апологетом привилегий высших классов, воспевает колониальную экспансию Великобритании.
3
Видным представителем английской литературы и общественной мысли в 30-40-е годы XIX века был Томас Карлейль (Thomas Carlyle, 1795-1881). В публицистических и исторических работах этих лет он резко выступил против ханжеской либерально-апологетической философии и литературы, обличая с большой сатирической силой и пафосом бесчеловечные законы буржуазного "чистогана", господствующие в "царстве Маммоны".
"Томасу Карлейлю, -- писали Маркс и Энгельс, имея в виду этот период его деятельности, -- принадлежит та заслуга, что он выступил в литературе против буржуазии в эпоху, когда ее взгляды, вкусы и идеи заполонили всю официальную английскую литературу, причем выступления его носили иногда даже революционный характер. Это относится к его истории французской революции, к его апологии Кромвеля, памфлету о чартизме, к "Past and Present" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 281.}.
Однако позиции Карлейля, как отмечали Маркс и Энгельс, были с самого начала крайне сложными. Рано обнаружила себя реакционная сущность положительной программы писателя -- некритическая, восторженная идеализация феодального средневековья, стародавних патриархальных отношений; он выступил проповедником антидемократического культа "героев", безапелляционно отказывая народным массам в активной созидательной исторической роли. При всей страстности и язвительности обличений, с которыми Карлейль обратился к буржуазному обществу, несмотря на искреннее сочувствие бедствующим низам, мировоззрение Карлейля уже с первых шагов формируется в русле идеологии "феодального социализма".
Отмечая большое общественное значение лучших сочинений Карлейля, Маркс и Энгельс писали, что даже в этих произведениях "критика настоящего тесно связана с удивительно неисторическим апофеозом средневековья... В то время как в прошлом он восторгается, по крайней мере, классическими эпохами определенной фазы общественного развития, настоящее приводит его в отчаяние, а будущее страшит. Там, где он признает революцию и создает ей даже апофеоз, там она концентрируется для него в одной какой-нибудь личности, в Кромвеле или Дантоне" {К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 281.}.
Эти противоречия отразились в особенностях художественно-публицистического творчества Карлейля и подготовили открытый переход его в лагерь реакции после революций 1848 г.
Долгий творческий путь Карлейля -- писателя и общественного деятеля -- отражает сложную эволюцию его мировоззрения.
В студенческие годы (1809-1814), а затем в период учительства в шотландской деревне молодой Карлейль жадно знакомится с сочинениями французских просветителей -- Вольтера, Дидро, Гольбаха, штудирует труды Гиббона. Имея возможность сравнить социально-политические теории просветителей с их реальным практическим воплощением в современной буржуазной жизни, он увлекается немецкой идеалистической философией, пытается найти в системах Канта и Шеллинга объяснение "вечным" истинам.
Карлейль изучает немецкую литературу и в 20-30-е годы пишет ряд статей о Гете, Шиллере, Жан-Поле Рихтере, Новалисе, Вернере; он издает свой перевод "Ученических лет Вильгельма Мейстера" Гете (1824), выпускает в Эдинбурге четырехтомный сборник избранных сочинений Тика, Гофмана, Жан-Поля Рихтера и других немецких романтиков, сопровождая их собственными критико-биографическими заметками ("Немецкая романтическая повесть", 1826).
Живой интерес к немецкой культуре Карлейль сохранил и в последующий период своего творчества. По словам Маркса и Энгельса, "Томас Карлейль -- единственный английский писатель, на которого немецкая литература оказала прямое и очень значительное влияние" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 281.}.
Вместе с тем Карлейль в это время развертывает критику философских и социально-политических основ просветительского мировоззрения (статья "Вольтер", 1829; статья "Дидро", 1833, и др.). Но важно, однако, отметить, что он не останавливается здесь лишь на критике просветительской идеологии как таковой.
Ревизуя социально-политические взгляды просветителей XVIII века, противопоставляя им немецкую идеалистическую философию, служившую формой аристократической реакции против французской революции, Карлейль имеет в виду и современных ему идейных врагов. Он выступает с обличением "ужасов" капиталистической механизации и эгоистического бездушия, как бы подготовленных предшествующей эпохой Просвещения.
Выходец из народных низов, сын шотландских крестьян-бедняков, рано познакомившийся с выступлениями демократических кругов английского общества, Карлейль высказывал уже в ранних произведениях суждения, отличавшиеся нередко крайним радикализмом. Он отмечает чудовищные социальные контрасты -- нищету бедняков и колоссальную концентрацию богатств в руках немногих: "Богатство, собравшееся в громадные массы, -- писал Карлейль в статье "Характеристики" (Characteristics, 1831), -- и Бедность, тоже скопившаяся в громадных размерах и отделенная от него непреодолимой преградой, -- это противоположные, несообщающиеся силы, сосредоточившиеся на положительном и отрицательном полюсах... Печальное зрелище: на высшей ступени цивилизации девять десятых человечества вынуждены вести борьбу, которую ведет дикарь или даже первобытный человек -- борьбу с голодом".
Первым крупным литературным произведением Карлейля был философско-публицистический роман "Sartor Resartus {Sartor Resartus (лат.) -- перекроенный портной.}. Жизнь и мнения профессора Тейфельсдрека" (Sartor Resartus. The Life and Opinions of Herr Teufelsdrockh, 1833-1834), в котором социальная сатира облекается в крайне причудливые и абстрактные символические образы.
Карлейль выступает в книге как издатель английского переложения научного труда вымышленного профессора Тейфельсдрека "Одежда, ее происхождение и влияние".
Рассказывая о жизни и размышлениях ученого немца, писатель воссоздает картину своих собственных философских исканий, выражает отношение к Просвещению, к немецкому идеализму и т. п. Опираясь на немецкую идеалистическую философию, он развивает реакционную теорию о том, что история человечества будто бы представляет собою чреду постоянных переодеваний, смены "одежды": изменяется форма государства, изменяется роль различных общественных классов и т. д., но все это -- лишь временные, видимые воплощения некоего вечного духа.
Вместе с тем Карлейль выступает в романе и как сатирик, когда применяет свою "философию одежды" к английской современности. По характеристике Карлейля, многое в современной общественной жизни неопределенно, иллюзорно -- величие государства, святость церкви, превосходство одних классов над другими. Современные общественные столкновения, как считает Карлейль, связаны именно с тем, что люди стали придавать неоправданно большое значение "одежде", стали поклоняться ей как божеству; "одежда" приобрела невиданную власть над человечеством.
Саркастический замысел этого романа-памфлета раскрывается в иносказательном образе "одежды" -- фетиша, которая в капиталистическом обществе имеет большее значение, чем истинная сущность человека. Пользуясь приемом иносказания, Карлейль обличает государственный строй, суд, вновь, как и в статьях этих лет, говорит о непримиримом разделении общества на мир Денег и мир Голода, утверждает, что при таких порядках коренные изменения неизбежны.
Продолжая свою иносказательную критику капиталистического общества, Карлейль предлагает английскому обществу целебное средство, популярное в народной медицине: на это намекало и имя профессора, представителя "философии одежды". Тейфельсдрек -- это название растения ("чортово дерьмо", "вонючка"), применяемое народом при желудочных болях.
Но обличительные выпады Карлейля недостаточно целеустремленны: его роман, построенный по принципу романтической иронии, оставляет читателя на распутье, так как автор не связывает свои язвительные рецепты "оздоровления" общества с какими-либо реальными общественными силами. Крайняя запутанность и хаотичность изложения, произвольная игра образами, разорванность сюжета -- все эти особенности художественной формы "Sartor Resartus" так же отделяют его от демократической английской литературы, как и от справедливо обличаемой им здесь "дэндистской братии", и указывают на связь Карлейля с эстетикой реакционного романтизма.
Нарастание классовых противоречий в Англии в период подготовки и расширения чартистского движения определило значительный подъем публицистической деятельности Карлейля.
В книге "История французской революции" (The French Revolution. A History, 1837) Карлейль обратился к весьма злободневной для тогдашней Англии проблеме восстания и участия в нем народных масс. Анализ "настоящего" буржуазной Англии помогает Карлейлю до некоторой степени уяснить диалектику политических событий "прошлого". Он видит, что социальный конфликт, выдвинутый на повестку истории французской буржуазной революцией 1789-1794 гг., не изжит и сегодня и пророчит неизбежность нового революционного потрясения.
Заслугой Карлейля следует считать то, что он оценил французскую буржуазную революцию конца XVIII века как неизбежный результат нараставших противоречий в недрах феодального общества Франции. Старый феодальный мир обречен, он сам был повинен в своей гибели -- такова логика рассуждений Карлейля. Не умея разобраться в динамике классовых противоречий, стоя на идеалистических позициях при объяснении общественного развития, Карлейль, однако, придает определенное значение экономическому положению людей в обществе и видит в этом факторе одну из причин социальных столкновений. Поэтому для него события французской буржуазной революции -- это не только борьба за власть между буржуазией и дворянством, но и выступление широких масс неимущего люда против обитателей Сен-Жерменского предместья.
События современной Карлейлю революционной эпохи расширили его историческую концепцию. Выступая против якобинской диктатуры, Карлейль, однако, объясняет политику революционного террора как одно из самых радикальных (хотя, по его мнению, и одно из самых жестоких) средств защиты интересов восставшего народа. Он довольно точно определяет классовую сущность "человеколюбия" официальных историков буржуазии, приходящих в ужас от этой меры революции потому, что на этот раз возмездие оказалось одетым в рабочую и мужицкую блузу. Писатель проницательно уловил основные стремления крупной буржуазии, жирондистов, тоже поклонников Маммоны, стремящихся в ходе революции утвердить свои узко классовые интересы за счет народа.
Описывая события прошлого, Карлейль постоянно думает о современности. Его книга является наставлением и грозным предостережением современной буржуазной Англии. Он как бы прослеживает дальние истоки сегодняшнего социального конфликта. Революция в прошлом не довершила своего дела, именно поэтому она неизбежна, как бы предупреждает автор. Воскрешая события прошлого столетия, Карлейль в смятении наблюдает, как поднимается новый и еще более грозный вал народного возмущения.
В памфлетах "Чартизм" (Chartism, 1840) и "Прошлое и настоящее" (Past and Present, 1343), где Карлейль обращается непосредственно к характеристике современной Англии, с наибольшей отчетливостью проявляются все особенности "феодального социализма". Пользуясь выражением Маркса и Энгельса, можно сказать, что Карлейль именно здесь ожесточенно размахивает "нищенской сумой пролетариата как знаменем" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии, стр. 57.}, кляня общественный строй буржуазной Англии, на почве которой возможно такое явление, как чартизм. Ярко, со знанием фактов описывает Карлейль невыносимое положение английских рабочих. Для него буржуазная современность -- это кромешный ад на земле, куда никогда не заглядывает надежда. Он выступает против закона о бедных, против работных домов, против ложной буржуазной благотворительности, эксплуатации детского труда, он рисует картины вселенской конкуренции, вечной погони за наживой. Это общество, где существует лишь одна крепкая связь -- циническая связь "чистогана", где управляет один закон -- закон социальной войны. "Англия, -- писал Карлейль в "Прошлом и настоящем", -- полна богатства, различных продуктов... и, несмотря на это, Англия умирает от истощения".
Обличая классовое своекорыстие буржуазии, Карлейль писал: "Мы говорим об обществе и открыто признаем полнейшее разобщение и обособление. Наша жизнь состоит не во взаимной поддержке, а, напротив, во взаимной вражде, замаскированной известными законами войны, именующимися "честной конкуренцией" и так далее. Мы совершенно забыли, что ч_и_с_т_о_г_а_н не является единственной связью между человеческими существами; нисколько не смущаясь, мы полагаем, что чистоган оплачивает все обязательства человека".
Карлейль приходит к справедливому заключению, что со дня возникновения общества никогда еще участь изможденных тяжким трудом миллионов людей не была так невыносима, как теперь. Непосильная работа и вечная нищета, медленная смерть, бесконечная несправедливость -- таковы, по Карлейлю, условия существования трудящихся масс. "И мы еще удивляемся Французской революции, английскому чартизму..? -- патетически вопрошает Карлейль. -- Времена, если бы мы вдумались, действительно, беспримерные". Многозначительным в этом плане является и эпиграф к "Чартизму" -- "Нет дыма без огня".
Однако эти критические соображения представляют собой лишь одну сторону рассуждений Карлейля-памфлетиста. Обличаемому миру "чистогана", "настоящему" буржуазной Англии писатель противопоставляет патриархальное "прошлое", идеализированное средневековье.
Постоянно упрекая буржуазию за то, что она способствует сплочению и развитию революционного пролетариата, Карлейль и в своей "Истории французской революции" и в памфлетах, посвященных английской действительности, дискредитирует массы, пишет об анархическом, стихийном характере выступления народа, отказывая ему в роли творца истории. Возводя в ранг героя Дантона, он решительно осуждает Марата, Робеспьера и других деятелей якобинской диктатуры.
Его идеалы не в будущем, а в прошлом. "Преисподней" современности он противополагает приукрашенный мир патриархальной средневековой идиллии, буржуазной Англии XIX века -- феодальную Англию XII столетия. Тоном умиленного наставника Карлейль назидательно описывает несравненную жизнь справедливого и мужественного, высоконравственного и бескорыстного настоятеля аббатства св. Эдмунда, церковного феодала аббата Самсона, являющегося якобы и руководителем и благодетелем своей паствы ("Прошлое и настоящее").
Выступая в защиту народа, Карлейль, однако, лишал его права самостоятельно отстаивать свои требования. Обличая мир буржуазной эксплуатации, но еще более страшась решительного наступления трудящихся масс, он идеализирует мир феодальной эксплуатации. Так, в частности, сравнивая положение крепостного раба с положением современных английских ткачей, Карлейль в качестве вдохновляющего примера приводит судьбу свинопаса Гурта из романа В. Скотта "Айвенго".
"Гурт кажется мне счастливым, -- пишет Карлейль, -- по сравнению с многими людьми из Ланкашира и Бекингамшира нашего времени, которые не являются чьими-либо прирожденными рабами! Медный ошейник Гурта не вызывал у него раздражения: Седрик был д_о_с_т_о_и_н считаться его Хозяином. Свиньи принадлежали Седрику, но Гурт получал достаточно свиных обрезков".
Отвергая циничных буржуазных правителей, Карлейль провозглашает необходимость господства "аристократии духа".
Идейная позиция Карлейля находит полное соответствие в ярком своеобразии его творческой манеры. "Стиль Карлейля, -- указывали Маркс и Энгельс, имея в виду его лучшие сочинения, -- таков же, как и его идеи. Это -- прямая, насильственная реакция против современно-буржуазного английского ханжеского стиля, напыщенная банальность которого, осторожная многословность и морально-сантиментальная, безысходная скука перешли на всю английскую литературу от первоначальных творцов этого стиля -- образованных лондонцев. В противоположность этой литературе Карлейль стал обращаться с английским языком как с совершенно сырым материалом, который ему приходилось наново переплавить. Он разыскал устарелые обороты и слова и сочинил новые выражения по немецкому образцу, в частности по образцу Жан-Поля Рихтера. Новый стиль был часто велеречив и лишен вкуса, но нередко блестящ и всегда оригинален" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 281-282.}.
Действительно, на фоне английской литературы 30-40-х годов XIX века стиль Карлейля-памфлетиста представляет собою крайне самобытное явление; это -- писатель с индивидуальным, резко характерным почерком.
Пишет ли он об историческом прошлом или о современности, ему никогда не присущ академический тон кабинетного ученого. Лучшие публицистические произведения Карлейля -- это яркие, страстные, предельно субъективно эмоциональные сочинения; автор сам как бы присутствует на каждой их странице в качестве комментатора своих собственных мыслей, в качестве проповедника, а иногда даже и участника развертывающихся событий. Голос его громок, призывен, интонации удивительно многообразны: Карлейль то беспощаден и суров, как библейский пророк, то проникновенно задушевен. Сам Карлейль заявлял о своем стремлении говорить громко и поновому, утверждая, что за исключением выступлений таких поэтов, как Шекспир и Мильтон, Англия "никогда еще не говорила", что она является "немой" нацией.
Публицистические произведения Карлейля -- это горячее, взволнованное слово, обращенное к читателю-собеседнику, читателю-слушателю. Карлейль охотно прерывает анализ описываемых им событий и свободно вступает в беседу с огромной массой читателей, со всей страной, с человечеством, с космосом. "Я отвечаю, -- восклицает он, -- и Небеса и Земля отвечают со мною: Нет!" У него очень часты прямые обращения: "о, читатель", "мой друг", "мой брат", "о, м-р Булль", "о, неблагоразумные современники" и т. д.
Он проклинает "прокопченный Манчестер", затянувший серой пряжей даже "голубой небесный свод", -- город, в котором труженики обречены "родиться и умереть"; он взывает к человеческому мужеству и достоинству: "Брат, ты -- Человек, я полагаю; ты не простой Бобер-строитель или двуногий Паук-прядильщик, у тебя поистине есть Душа..!"
Убеждая в необходимости социального порядка, пугая читателя возможными выступлениями "анархической толпы", страшась прихода нового века варварства "с вигвамами и скальпами", "с жестокостью, вымиранием, хаотическим разорением", Карлейль риторически вопрошает: "Благие небеса, неужели нам мало одной Французской революции и господства террора, но нужно чтобы их было две? Если потребуется, их будет две; если потребуется, их будет двадцать; их будет ровно столько, сколько потребуется. Законы Природы будут исполнены. Для меня это несомненно".
Стремясь сделать свою мысль более доступной, Карлейль нередко использует живые факты, которые берет из современной прессы, он прибегает к народным притчам, басенным образам и сюжетам, к популярным древним мифологическим сказаниям, к параллелям с библейскими легендами. Добиваясь большей выразительности и четкости изложения, писатель часто употребляет афористическую манеру повествования, смело создает новые словосочетания, новые понятия. Некоторые его наиболее меткие выражения прочно вошли в обиход английской речи.
"Свобода, -- пишет, например, Карлейль, -- я слышал, -- божественная вещь. Свобода, когда она сводится к "свободе умереть с голоду", не столь божественна!" Это он впервые ввел в обиход термины "чистоган" (cash-payment), "бастилии закона для бедных" (Poor Law Bastilles) и др.; говоря о феодальной аристократии, век которой прошел, Карлейль противопоставляет ей новую, промышленную аристократию, называя ее специально созданным им для этого словом "миллократия" (от слова mill -- завод) и т. д.
Вместе с тем стиль Карлейля-публициста, даже в лучших его сочинениях, страдает нередко излишней выспренностью, манерностью. Эти черты проявляют себя особенно резко в его произведениях, написанных после 1848 г.
По мере обострения общественной борьбы в период чартизма в творчестве Карлейля уже в 40-е годы все более настойчиво пропагандируются идеи антидемократического "культа героев". В этом смысле показательны его лекции "Герои, культ героев и героическое в истории" (On Heroes, Hero-Worship and the Heroic in History, 1841) и биография Оливера Кромвеля (The Letters and Speeches of Oliver Cromwell. With elucidations by Т. Carlyle, 1845). Карлейль считает, что человеческую историю и культуру создает не народ, а бесконечно возвышающиеся над ним герои, выполняющие в самых различных условиях прошлого и настоящего человечества свою высшую, "провиденциальную" миссию. Так, он указывает на разные категории "героев" -- здесь и основатели различных религиозных сект, и политические лидеры, и поэты: Магомет, Данте и Шекспир, Лютер, Кромвель и Наполеон и т. д. Решительно отклоняя нападки на Кромвеля со стороны монархической историографии, объявлявшей его злодеем и узурпатором, Карлейль, однако, ценит его не только как вождя антифеодальной буржуазной революции, попытается, в соответствии со своей теорией, представить его "боговдохновенным" диктатором и особо возвеличивает деспотизм и жестокость Кромвеля -- лорда-протектора, обратившего контрреволюционный террор против "уравнительных" плебейских движений английских трудящихся масс и потопившего в крови освободительные выступления ирландского народа.
Подобные суждения Карлейля в условиях тогдашней общественной борьбы объективно были недвусмысленно направлены против пролетарской революционности, идеи которой начали вдохновлять в ту пору массовые движения трудящихся и в Англии и на континенте Европы.
Несмотря на все выпады Карлейля против буржуазных отношений, его культ "героев" и "гениев" означал отрицание демократических прав народа, оправдание истребительных военных авантюр, церковного изуверства, эксплуататорских "подвигов" колонизаторов и "капитанов промышленности". За этим культом скрывался, в конце концов, как писали Маркс и Энгельс, "апофеоз буржуа как личностей" {См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 289.}.
После спада чартистского движения и поражения революции 1848 г. на континенте Европы эти мотивы значительно усиливаются в творчестве Карлейля. Подводя итог эволюции мировоззрения Карлейля в этот период, Энгельс указывал, что февральская революция 1848 г. сделала из Карлейля реакционера, что "справедливый гнев против филистеров сменился у него ядовитым филистерским брюзжанием на историческую волну, выбросившую его на берег" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 291.}.
В "Современных памфлетах" (Latter-Day Pamphlets, 1850), в "Истории Фридриха II Прусского" (The History of Friedrich II of Prussia, etc., 1858-1865), в статьях 50-60-х годов он защищает реакционную политику английского правительства, оправдывает колониальную экспансию и расистский террор. Некогда обличавший казарменный режим работных домов, Карлейль, отбрасывая в сторону филантропические фразы, призывает теперь к суровой расправе с безработными. Он против малейшего расширения избирательных прав, против требований тредъюнионов о повышении заработной платы рабочим и т. п. Откликаясь на события гражданской войны в Америке, Карлейль осуждает "бессмысленность" конфликта между Севером и Югом и выступает в защиту монархических режимов Пруссии и России.
4
К периоду подъема массового чартистского движения относится оживление деятельности идеологов "христианского социализма", наиболее крупным представителем которого в английской литературе 40-50-х годов XIX века был англиканский священник и писатель Чарльз Кингсли. В творчестве Кингсли-романиста проявились демагогические принципы "христианских социалистов": фиксируя факты разорения трудящихся, их духовной и физической деградации как последствия капиталистического угнетения, Кингсли выступает в качестве решительного противника революционного чартизма.
Чарльз Кингсли (Charles Kingsley, 1819-1875) родился в Девоншире в помещичьей семье. Вовлеченный в общественную борьбу своего времени, Кингсли объявлял себя сторонником "демократического христианства"; его проповедь обращена, уверял он, к "обделенному Исаву, а не к Иакову, на которого и без того излились все благословения".
В 1848 г., через два дня после неудавшейся апрельской демонстрации чартистов, в Лондоне были расклеены обращения "К рабочим Англии", подписанные "Трудящийся пастор". "Рабочие Англии! -- говорилось в них. -- У вас есть друзья, люди, которые трудятся и приносят жертвы, чтобы добыть вам ваши права, и которые лучше вас знают, в чем эти права состоят... Вы хотите быть свободными? Будьте разумны и вы будете свободными, ибо тогда вы эту свободу заслужите...".
В 1848-1852 гг. Кингсли (под псевдонимом "Пастор Лот") писал для журналов "Христианский социалист" и "Политика для народа", издававшихся группой Ф. Д. Мориса. В своих статьях он настаивал, что "_законодательные_ реформы не есть реформы _социальные_", что "хартии не могут сделать мошенников честными, а лентяев -- работящими" и что революционные чартисты пытаются "вершить божье дело орудиями дьявола".
Свою проповедь христианского социализма Кингсли-писатель начал уже в романе "Брожение" (Yeast, буквально "дрожжи"; напечатан в 1848 г. в журнале "Фрезерс мэгезин"; в 1851 г. вышел отдельным изданием). Кингсли хотел разобраться во взаимоотношениях классов, в "брожении умов", дать обзор социальных доктрин и картину социальных бедствий, которая служила бы не столько укором, сколько предостережением обществу. Историко-литературное значение "Брожения" связано с тем, что в нем отразилось ужасающее положение тогдашней английской деревни, нищета и деградация сельского пролетариата. Однако устами лесника Трегарвы (идеальный, с его точки зрения, образ человека из народа) Кингсли лишь призывает к укреплению веры как единственному способу оградить человеческое достоинство рабочего. В общем положительно оценивая деятелей "Молодой Англии" и "просвещенных" предпринимателей, Кингсли в мистической концовке романа переносит окончательное разрешение социальных проблем... в легендарное "царство пресвитера Иоанна".
Сравнительно большей художественной цельностью обладает роман "Олтон Локк" (Alton Locke; Tailor and Poet, 1850), написанный в форме автобиографии, вернее, предсмертных записок героя. Материалами для книги послужили статьи либеральной газеты "Морнинг кроникл" о положении рабочих, а также, по мнению большинства исследователей, биография демократического публициста и поэта Томаса Купера, одно время примыкавшего к чартистскому движению, но затем отошедшего от него.
Кингсли дал потрясающее изображение каторжного труда и зловонных трущоб. В этих страшных условиях вырастает юноша из рабочего класса, хилый и заранее обреченный на туберкулез, но упорно тянущийся к свету, словно цветок, выбивающийся из-под камней мостовой. Его напряженная духовная жизнь, его тяга к подлинным культурным ценностям составляют контраст самодовольной тупости и беззастенчивому карьеризму буржуазных студентов в Кембриджском "храме науки".
В "Обращении к рабочим Англии", предпосланном в качестве предисловия массовому дешевому изданию "Олтона Локка", Кингсли утверждает, что событие 10 апреля 1848 г., т. е. разгром чартистской демонстрации, было "одним из счастливейших для английского рабочего", ибо отвратило его от пагубного революционного пути. "Справедливость и милосердие к рабочему, -- уверяет Кингсли, -- распространяются у нас как нигде и никогда доселе; и если кто-либо до сих пор представляет имущий класс как врага рабочих, стремящегося держать их в рабстве и невежестве, я назову такого человека лжецом и отродьем дьявола..."
Трагическая биография "портного-поэта" тесно связана с массовыми сценами романа. На его страницах оживает история чартизма -- рабочие собрания, попытки агитации в деревне. Это придает книге ценность социально-политического документа.
Вся окружающая его действительность должна привести и, казалось, приводит Олтона к идее революционной борьбы за социальную справедливость. Он мучительно сознает, как измену своему классу, ту минутную слабость, когда он -- из любви к девушке чуждой среды и в угоду ее отцу, который оказывает ему покровительство, -- позволяет изуродовать свою первую книгу, выхолостить революционное содержание своих стихов. Однако, в конечном счете, вопреки логике воспроизводимых им типических фактов, автор пытается превратить историю Олтона Локка в проповедь против революционного чартизма. Противниками революционных действий выступают и сам Олтон Локк, раскаявшийся их участник, и старый "друг рабочих", философствующий букинист шотландец Сэнди Маккей. Вождь чартистов О'Коннор изображен в лице беспринципного О'Флинна.
В последующих произведениях Кингсли проблемы "христианского социализма" сменяются идеей превосходства англиканства над ненавистным ему католицизмом, а злободневный социально-политический материал вытесняется историческим, который Кингсли тоже, впрочем, подчиняет своим задачам проповедника.
Следующий его роман "Ипатия. Новые враги в старом обличье" (Hypatia, or New Foes with Old Faces, 1853) посвящен судьбе философа-неоплатоника Ипатии, исторической личности, жившей в Александрии в IV-V веках. Красивая, умная и наделенная высокими моральными качествами героиня призвана, тем не менее, олицетворять обреченность языческой философии перед "светом истинной веры". С другой стороны, и у церкви, у фанатиков-монахов, растерзавших Ипатию, проявляются черты изуверства, напоминающие Кингсли о "новых врагах" -- католическом фанатизме.
В 1855 г., во время Крымской войны, Кингсли пишет шовинистическую брошюру для солдат "Слова мужества для мужественных воинов" и роман "Эй, к Западу!" (Westward Но!). Целью этого исторического романа было вдохновить "вялое" современное поколение примерами национального прошлого. Кингсли с увлечением описывает похождения героев елизаветинских времен, основателей морского могущества Великобритании -- Вальтера Ролея, Френсиса Дрейка и их менее известного современника Амиаса Ли, выступающего в качестве главного персонажа романа.
Националистические мотивы переплетаются в романе с мотивами религиозными -- с проповедью протестантства. Любовь протестанта -- чувство, возвышающее душу. Оно объединяет соперников, едущих на край света в надежде спасти предмет своей любви. Любовь католика -- болезнь, одержимость, приводящая любимую женщину на костер инквизиции. Обстановка эпохи с ее сложным переплетением героики и авантюризма сведена к противопоставлению совершенств "владычицы морей" и доблестей ее сынов (доблестей, тщательно "очищенных" викторианским пуританизмом) черным делам ее соперницы, католической Испании, тщетно засылавшей в Англию своих иезуитов-шпионов и растлителей душ, тщетно снаряжавшей против нее свою "Непобедимую Армаду". При этом Кингсли умело использует приемы авантюрного повествования, воспевая романтику дерзания и приключений среди экзотической природы Вест-Индии.
Идея возвеличения протестантства лежит также в основе романа "Два года назад" (Two Years Ago, 1857), действие которого отнесено к Крымской войне. Тонкой, но эгоцентрической и неустойчивой натуре поэта Вавасура, у которого "талант доминирует над волей и характером", Кингсли противопоставил здесь все тот же излюбленный им образ "человека дела" -- врача Тэрналя, обретающего в конце и то единственное, чего ему недоставало для совершенства, -- протестантскую веру.
Здесь же нашли себе место крайне реакционные взгляды Кингсли на войну как на "оздоровляющее", "возрождающее" начало; он сближает долг христианина с долгом защитника империи, прославляет колониальное "освоение" новых земель.
Как указывалось, в своих наиболее значительных произведениях -- в "Брожении" и в особенности в "Олтоне Локке" -- Кингсли затрагивал существенные проблемы общественной жизни своего времени. Правящие круги в тревожные для них дни чартизма склонны были принимать демагогические заявления Кингсли за чистую монету, а клерикальная и консервативная печать проявляла к нему иной раз прямую враждебность. Известно, что издание романа "Брожение" в 1848 г. было прекращено испуганными издателями. Ряд враждебных отзывов вызвали и следующие его романы -- "Олтон Локк" и "Ипатия". В 1851 г. лондонские проповеди Кингсли, названные им "Слово церкви к рабочим", повлекли за собой, правда ненадолго, епископское запрещение проповедовать.
Но скоро тон Кингсли стал умеренным. "Я умею теперь ладить и со сквайром и с фермером, -- писал он в 1862 г., -- а когда-то меня называли бунтарем". В последний период жизни в центре его внимания были уже не социальные проблемы, а санитарные реформы, кооперативное движение, популяризация естественных наук. Он читал лекции по минералогии, ботанике, водной фауне, организовал в Честере кружок ботаники для молодежи, выросший впоследствии в естественнонаучное общество.
Правительственные и клерикальные круги впоследствии признали и вознаградили заслуги Кингсли. Сохраняя до конца своей жизни приход в Эверслее (Гемпшир), он, кроме того, занимал ряд видных должностей: профессора современной истории в Кембридже (1860-1869), капеллана королевы, каноника Честерского, а затем Вестминстерского соборов.