Аннотация: или Человек, который не может выдержать! Из журнала "Blackwood's Magazine". Текст издания: журнал "Библіотека для Чтенія", т. 18, 1836.
ДЖОБЪ ПИППИНСЪ, или ЧЕЛОВѢКЪ, КОТОРЫЙ НЕ МОЖЕТЪ ВЫДЕРЖАТЬ!
ГЛАВА I
Не вводите въ искушеніе сердца, глазъ, слуха, пальцевъ почтеннаго Джоба Пиппинса, если не хотите увидѣть образчика власти надъ собою! Это человѣкъ, который -- не можетъ выдержать! Онъ тогда только не пилъ бы вина, когда бъ вина не было на свѣтѣ; и если вы поставите передъ нимъ стаканъ яду, я и тутъ не ручаюсь, чтобы онъ удержался и не хватилъ изъ этого стакана. Таковъ у него нравъ! Будь онъ слѣпъ, его бъ не соблазнила ни какая красота въ мірѣ; будь только онъ глухъ, онъ никогда бы не послушался лукавыхъ внушеній. Этого только и не достаетъ для его совершенства. Но среди такого множества соблазновъ и искушеній, какъ ему быть безгрѣшнымъ! Джобъ пречестный малый, однако жъ, если бъ нечаянно подставили ему свой карманъ, я увѣренъ, онъ въ первый моментъ погрузилъ бы руку и въ вашъ карманъ. Ну, чѣмъ же онъ былъ бы виноватъ, вытащивъ у васъ платокъ или портфель? Обвиняйте природу, которая такимъ создала бѣднаго Джоба.
Пою, о Муза, приключенія мужа, который испыталъ тяжкія бѣдствія и несчастія, многія, единственно потому что голубоокая Минерва не дала ему своего хладнокровнаго благоразумія. Поди сюда, о Васька, возьми эти гадкія чернила, негодную смѣсь желчи и кислоты, принеси мнѣ медовый сотъ. Избавь меня также отъ этого издѣлія грязнаго Вулкана, который прежде ковалъ громы для отца боговъ, а нынче, увы, дѣлаетъ стальныя перья для конторщиковъ; принеси мнѣ перо изъ крыла жаръ-птицы. Пусть всѣ сердца разнѣжатся, слушая разсказъ о похожденіяхъ новаго Одиссея. Я начинаю исторію Джоба Пиппинса.
На двадцать второмъ году Джобъ могъ располагать собою и ему нечего было жаловаться на неволю. Но это была только хитрость судьбы, которая дала ему свободу. только для того чтобы тѣмъ жесточе преслѣдовать его за каждое употребленіе злополучнаго дара. Первое достопамятное событіе жизни Джоба Пиппинса покажетъ, какъ, въ полнотѣ надеждъ и счастія, онъ вдругъ долженъ былъ бѣжать изъ города, гдѣ родился, со стыдомъ, который гнался за нимъ ядовитою змѣей.
Сиръ Сципіонъ Меникинъ былъ жемчужина Англійскихъ баронетовъ. Въ немъ сосредоточивались цѣломудріе, благочестіе и чистота нравовъ трехъ незамужнихъ тетушекъ. Можно сказать, что сиръ Сципіонъ самъ былъ старая дѣвушка, -- такъ онъ уподоблялся тремъ своимъ тетушкамъ скромностью и омерзеніемъ ко всему мірскому и вольному. Вся разница между нимъ и тетушками состояла въ томъ, что сиръ Сципіонъ брилъ бороду, а тетушки не брили. Счастливъ бы былъ Джобъ Пиппинсъ, если бы и этой разницы не было между баронетомъ и его почтенными родственницами!
Я совершенно убѣжденъ, что молодая леди Меникинъ, супруга сиръ Сципіона, была счастлива, тихо, безмятежно счастлива. Иначе и не могло быть. Она была тридцатью годами моложе своего мужа и могла весною своей жизни вкушать зрѣлые плоды осени. Когда она рѣзвилась, твердая рука опытности умѣряла ея живость. Хотѣлось ли ей высказать все, что у ней было на душѣ, сиру Сципіону стоило только взглянуть, и нескромная откровенность замерзала на ея губкахъ. Когда она говорила объ удовольствіяхъ сего міра, ея мудрый супругъ доказывалъ какъ дважды два, что исключая его помѣстья и его самаго, вся земля была ничто иное какъ огромный вертепъ разврата, а люди не болѣе и не менѣе какъ мерзкіе гады. При этой картинѣ семейнаго благополучія, мнѣ кажется, что я слышу тоненькіе голоски моихъ читательницъ, которыя восклицаютъ: "Счастливая леди Меникинъ!".
Нѣтъ сомнѣнія, что одно только несчастное стеченіе обстоятельствъ могло наполнить домъ сиръ Сципіона всѣмъ, что есть лучшаго въ суетахъ міра. У него былъ отличнѣйшій въ цѣломъ графствѣ поваръ, самыя рѣдкія вина, самыя статныя лошади и красавица жена. Что можетъ быть утѣшительнѣе для бѣдняка, какъ зрѣлище людей умѣренныхъ, которыхъ благодать угнетаетъ своими щедротами. Человѣку, который самое имя женщины находилъ неблагопристойнымъ, судьба дала женою ангела красоты, настоящаго ангела, который сложилъ на время свои крылья. Баронетъ всегда доказывалъ, что одна вода есть природный, святой и здоровый напитокъ для человѣка; и судьба принуждала его запивать бургондскимъ стразбургскіе пастеты!
-- Что, онъ имѣетъ хорошія правила, то есть, благонравіе, этотъ молодой человѣкъ? спросилъ сиръ Сципіонъ.
-- Говорятъ, сударь, у него самая легкая рука во всемъ графствѣ.
-- Какъ исполняетъ онъ обязанности чистой нравственности?
-- Онъ брѣетъ бороду такъ чисто и ловко, что вы и не замѣтите.
-- Послушный ли онъ сынъ, смирный ли онъ сосѣдъ?
-- Леди Бегъ изволитъ отзываться, что онъ убираетъ волосы не хуже французскаго парикмахера.
Пусть его придетъ.
И Джоба Пиппинса позвали брить сира Сципіона Меникина. Онъ такъ отличился, что баронетъ тотчасъ наименовалъ его своимъ придворнымъ бородобрѣемъ.
Недѣли проходили, и Джобъ каждый день пожиналъ новые лавры на бородѣ сиръ Сципіона. Его бритва какъ зефиръ летала около жирнаго подбородка баронета, его рука порхала какъ мотылекъ по кудрямъ парика. Какъ жаль что геніальный артистъ не имѣлъ власти надъ собою!
Около того времени съ леди Меникинъ случилось приключеніе: горничная отошла отъ нея. Дѣвушку уличили въ полученіи записки, съ весьма неблагопристойною печатью, -- двумя сердцами на стрѣлѣ, двумя гадкими голубями вверху и любовнымъ девизомъ внизу. Горничная, къ которой посылаютъ такія омерзительныя вещи, не можетъ служить въ домѣ баронета сиръ Сципіона Меникина. Негодующая добродѣтель караетъ порокъ, не думая о послѣдствіяхъ: не то сиръ Сципіонъ не согналъ бы преступницы со двора. Горничная съ необыкновеннымъ искусствомъ убирала волосы своей госпожи, и въ этомъ дѣлѣ она уступала только великому Джобу. Случилось, что слѣдующій день, послѣ удаленія безнравственной горничной, былъ назначенъ сиръ Сципіономъ для угощенія желудка предсѣдателя Общества Воздержности, учрежденнаго въ сосѣднемъ городѣ. Уже цѣлую недѣлю двѣ черепахи ожидали смерти лежа на спинѣ въ кухнѣ баронета. Изъ уваженія къ гостямъ, сиръ Сципіонъ хотѣлъ, чтобы жена его явилась во всей красотѣ. Какъ досадно, что преступленіе горничной узнали не послѣ пира. Дѣлать было нечего: въ первый разъ рука чужаго мужчины должна была коснуться локоновъ леди Меникинъ. Джобу предстояло счастіе причесывать волосы миледи.
Во время оно дамы пудрились.
ГЛАВА II.
Теперь мы приближаемся къ грѣхопаденію Пиппинса. Я отдалилъ, сколько могъ, его стыдъ, но болѣе откладывать невозможно, и я вывожу на сцену новаго Тарквинія съ бритвою. Сберитесь съ духомъ, сударыни: является на сцену Джобъ Пиппинсъ.
Право, видный молодой человѣкъ; очень хорошій собою. Сколько милаго плутовства въ его лицѣ! А глаза у негодяя какъ у сокола! Прекрасный молодой человѣкъ.
Впрочемъ это не мое мнѣніе, но общій голосъ дамъ того околотка, который онъ причесывалъ какъ первый подмастерье главнаго парикмахера графства, пока находился у него въ ученьи.
-- Отмѣнно статный мужчина! сказала однажды старая леди Модлинкортъ, осматривая его съ ногъ до головы; и приговоръ ея обратился въ пословицу, потому что леди была знатокъ дѣла и особенно славилась толщиною икоръ своихъ лакеевъ.
Вотъ Джобъ въ библіотекѣ сиръ Сципіона, который рѣшилъ, что его супруга приметъ нашего героя въ святилищѣ наукъ, а самъ онъ сядетъ въ кресла противъ нея и будетъ присматривать за благочиніемъ производства. Артистъ, легкой рукой, съ невинными мыслями, принимается за работу. Онъ взглянулъ на величественную красоту леди Меникинъ, и пальцы его съ почтеніемъ прикоснулись къ ея изящной головкѣ. Онъ дотрогивался до волосъ ея, какъ-будто до ея сердца; раскладывалъ локоны направо и налѣво съ такою осторожностью какъ брилліанты въ нѣсколько милліоновъ. Сиръ Сципіонъ держалъ въ рукѣ Тита Ливія, и не сводилъ глазъ съ Джоба.
Артистъ продолжалъ работу уже не съ такою самоувѣренностью. Его смущала, какъ говорятъ про новобрачныхъ, новость его положенія. Взглянувъ на миледи и ея почти неподвижнаго парикмахера, вы бы сказали, что Діана заставила мраморную статую Актеона чесать свои золотыя кудри.
-- Господинъ Спринджъ пріѣхалъ, сказалъ слуга, отворяя до половины двери.
-- Сейчасъ, отвѣчалъ сиръ Сципіонъ, и выбѣжалъ изъ библіотеки. Тутъ солнце, которое яркими лучами освѣщало благородный и чистый гербъ Меникиновъ на окошкахъ замка, померкло и скрылось за тучами.
Джобъ приближался къ концу своего испытанія: уже наступала минута торжества добродѣтели, но врагъ рода человѣческаго попуталъ смертнаго. Локоны миледи были завиты, какъ слѣдуетъ, и лежали каждый на своемъ мѣстѣ: Фидій не налюбовался бы на эту голову; оставалось только довершить трудъ, -- повѣять пудру, легкую какъ первый снѣгъ, душистую, какъ крылья весеннихъ зефировъ. Леди Меникинъ надѣла маску; Пиппинсъ взялъ кисть съ пудрой.
Два или три раза обошелъ онъ около ея милости, и задрожалъ; началъ пудрить, но его нетвердая рука бросала порошокъ на плеча, на колѣни, а локонамъ ничего не доставалось. Джобъ хотѣлъ собраться съ духомъ, кашлянулъ, чтобъ укрѣпить нервы своихъ пальцевъ; повернулся какъ левъ въ пещерѣ. Нѣтъ, никогда еще парикмахеръ не подвергался такому соблазну. Впрочемъ пусть читатель попробуетъ самъ пудрить такую красавицу наединѣ.
Я сказалъ, что леди надѣла маску: это сказано было неосновательно. Не подлежитъ никакому сомнѣнію, что она закрыла себѣ кускомъ кдкой-то клеенки лобъ, глаза и носъ: но губки! розовыя, пухленькія губки! Въ томъ-то и дѣло что губки не были закрыты. Этотъ спѣлый, махровый, полу-открытый ротикъ дышалъ зноемъ Аравіи на чувства бѣднаго Джоба и говорилъ его воображенію, чего ввѣкъ не выразить словами. Глаза, хранители этого сокровища, были закрыты; драконы, которые стерегли запрещенный плодъ, спали. Несмотря на это, Джобъ всё-еще старался пудрить!
Человѣкъ, у котораго есть чувства, болѣе сдѣлать не въ силахъ. Славно, Джобъ! продолжай пудрить, и не засматривайся. Вотъ на шкафу бюстъ Сенеки: взгляни на него, и старайся философскою думою подавить волненіе сердца. Вотъ, насупротивъ тебя книга тоненькаго формата въ зеленомъ переплетѣ: это, Джобъ, сочиненіе Цицерона о обязанностяхъ человѣка; чудесная книга для людей съ пылкими страстями. Посмотри еще въ эту сторону, и ты побѣдишь врага: Платонъ на тебя смотритъ, Джобъ, между-тѣмъ, какъ ты пудришь! Какая божественная голова у него! Сколько могущества, сколько спокойствія въ этомъ величественномъ челѣ! Платонъ есть...
-- Чмокъ -- чмокъ -- чмокъ -- чмооооокъ!!!
О ужасъ! О дерзость! Свѣтопреставленіе! Повѣрите ли вы такой наглости, такому безстыдству? Люди крали у самой висѣлицы; есть мошенники, которые тутъ же, гдѣ столпившійся народъ любуется на казнь вора, не отстаютъ отъ дурной привычки принимать чужіе карманы за свои: но чтобы кто-нибудь, глядя на Платона, осмѣлился поцѣловать чужую жену, это, право, не слыхано!
Жаль, что мы не можемъ показать на дѣлѣ, какъ Джобъ поцѣловалъ леди Меникинъ. Помните ли первые пять шесть звуковъ крика дрозда, когда онъ бросается на червя, звонкихъ, рѣзкихъ, свистящихъ, истерическихъ? Нѣтъ, они еще не имѣютъ той быстроты, пронзительности, полноты! Въ отчаяніи, что не можемъ дать вамъ понятія объ этомъ, мы должны привести живописное выраженіе служанки, которая хотя и не была на ту пору въ комнатѣ, однако божилась, что Джобъ "вырвалъ поцѣлуи съ корнями." Къ сожалѣнію, прекрасное выраженіе служанки нѣсколько темно; но въ такихъ случаяхъ я всегда предпочитаю сужденіе женское всѣмъ мужскимъ фразамъ.
Теперь я долженъ обратить вниманіе ваше на печальную картину супружескаго быта. Послѣдній поцѣлуй еще безъ сомнѣнія раздается въ ушахъ вашихъ; еще своды древняго замка Меникиновъ колеблются отъ этого звука.
Вообразите, -- есть ли только у васъ есть воображеніе, -- женщину молодую и прекрасную, которой вдругъ представилось что-нибудь страшное, отвратительное; положимъ, удавъ. Руки ея хотятъ оттолкнуть гадкое чудовище: ротъ открытъ, въ глазахъ мракъ, грудь надута громкимъ крикомъ, готовымъ вырваться: это леди Меникинъ.
Потомъ представьте себѣ недурнаго собою молодаго человѣка, который лежитъ у ея ногъ: его дрожащія руки судорожно сжаты, его лице вытянулось на пол-аршина, глаза его опущены, онъ какъ-будто хочетъ пробить колѣнами полъ и провалиться сквозь него: это Джобъ Пиппинсъ.
Поглядите же теперь вправо: дверь отворена и въ дверяхъ стоитъ почтенный мужчина лѣтъ пятидесяти; лице его, обыкновенно румяное, теперь синяго, почти чернаго цвѣту; его плоскій носъ расширился еще болѣе; его губы разбухли отъ ярости; онъ совершенно похожъ на Отелло. Это баронетъ; это оскорбленный супругъ.
Одинъ глазъ и часть носа лакея видны между рукою сира Сципіона и дверью. Это только отрывки, но изъ нихъ можно безошибочно заключать о цѣломъ.
Непродолжительно было ужасное безмолвіе. Догадливый Спринджъ подалъ свою палку баронету; тотъ, не говоря ни слова, скрежеща зубами, схватилъ ее, занесъ надъ головою артиста, и разбилъ бы черепъ Джоба какъ куриное яйцо, но къ счастію палка зацѣпилась за огромные оленьи рога, которые висѣли надъ дверью библіотеки, какъ трофей безсмертнаго подвига баронетова на одной достопамятной охотѣ. Сиръ Сципіонъ, желая поскорѣе добраться до противника, дернулъ изъ всей силы, и украшеніе библіотеки съ громомъ рухнуло на него; Спринджъ и лакей бросились помогать ему, и только помогли упасть прямо на рога. Тутъ жена закричала, и въ самомъ дѣлѣ было отъ чего. Какая женщина не испугается, когда мужъ въ глазахъ ея изранитъ себя собственными рогами!
Сиръ Сципіонъ кричалъ и бѣсился; Спринджъ съ лакеемъ старались освободить его отъ роговъ, но, какъ они ни хлопотали, баронетъ болѣе и болѣе запутывался въ проклятыя вѣтви полами платья, петлицами и парикомъ. Весь домъ пришелъ въ смятеніе, вся дворня сбѣжалась: бѣдный сиръ Сципіонъ завязъ въ рогахъ дотого, что они какъ-будто приросли къ нему. Наконецъ онъ упросилъ усердныхъ слугъ оставить его въ покоѣ, и тотчасъ избавился съ удивительною ловкостью.
Баронетъ, съ разодраннымъ платьемъ упалъ въ кресла. Джобъ дотого перепугался что и не вздумалъ бѣжать. Какая глупость! Онъ упалъ на колѣни, и любопытные зрители обступили его.
Сиръ Сципіонъ важно повернулъ голову, и взглянувъ изъ-подлобья на разкраснѣвшуюся жену. Она поблѣднѣла. Потомъ баронетъ обратился къ Джобу, и поднялъ указательный палецъ.
Надо знать величественную осанку Сиръ Сципіона Меникина, чтобы постичь силу этого указательнаго пальца и то впечатлѣніе, какое перстъ человѣческій произвелъ надъ артистомъ. Джобъ затрясся такъ, что три шиллинга и шесть пенсовъ весьма слышно стучали другъ о друга въ карманѣ его жилета. Человѣкъ можетъ притвориться; но золота, серебра, и даже мѣди, никакъ не принудишь къ притворству. Джобъ дрожалъ, голосъ его замеръ, и, съ крайнимъ усиліемъ, бѣдный молодой человѣкъ могъ произнесть только слѣдующее оправданіе: "Простите, сударь!... виноватъ!... не выдержалъ!......"
-- Какъ?...... не выдержалъ?...... Еще смѣешь?...... Мошенникъ!......... воръ! закричалъ сиръ Сципіонъ, задыхаясь отъ гнѣва. Въ судъ, бездѣльника!
-- Въ судъ, повторилъ стряпчій.
-- Въ тюрму! закричалъ сиръ Сципіонъ.
-- Въ тюрму, повторилъ стряпчій.
Джобъ прыгнулъ въ окно, и помчался черезъ огороды и пашни.
-- Ловите! ловите!......
Въ ту самую минуту въѣхала на дворъ карета предсѣдателя Общества Воздержности.
ГЛАВА III.
Куда годится мужчина, женщина или дитя безъ характера? Скелетъ, который стоитъ въ кабинетѣ хирурга, не такъ отвратителенъ и имѣетъ болѣе права на наше участіе. Что сталось бы съ нами, съ обществомъ, съ безопасностью гражданъ, если бъ всѣ парикмахеры, которые причесываютъ нашихъ женъ и невѣстъ, всѣ башмачники, которые примѣряютъ имъ башмаки, были люди безъ власти надъ собою и не могли выдержать искушеній! Сиръ Сципіонъ былъ человѣкъ добраго сердца; но онъ свыше всего любилъ справедливость и чистоту нравовъ, и безъ содроганія предалъ бы суду человѣка безъ правилъ, который бы укралъ изъ его саду яблоко; и если бы вора повѣсили, баронетъ произнесъ бы еще надъ его бренными остатками прекрасную рѣчь о помощи плоти, о необходимости строгаго исполненія законовъ и о страшномъ судѣ. Боялся ли Джобъ суда и рѣчи баронета, или его гнала совѣсть, только онъ, увернувшись отъ погони, бѣжалъ даже изъ города.
Два дня послѣ приключенія своего въ замкѣ, одна говорили, что это было просто наглое покушеніе молодаго парикмахера на честь леди Меникинъ, но другіе утверждали, что парикмахеръ и миледи обожаютъ другъ друга и сговорились-было бѣжать вмѣстѣ, -- преступникъ сидѣлъ уже у печки въ гостинницѣ подъ вывѣскою зайца съ собаками, въ десяти миляхъ отъ своей родины. Онъ хотѣлъ, не останавливаясь, итти въ Лондонъ, но пригожая Молли, дочь трактирщика, стояла у порога. Джобъ не выдержалъ! Онъ забылъ объ опасности, и вошелъ. Джобъ обладалъ въ высокой степени тремя совершенствами, которыя по мнѣнію Элоизы весьма опасны для прекраснаго пола: онъ писалъ хорошо, говорилъ хорошо и пѣлъ хорошо. Оттого онъ прославился во всѣхъ кухняхъ; и какъ Джобъ былъ изъ тѣхъ умныхъ людей, которые думаютъ, что лавры годятся только къ украшенію окороковъ и въ соусъ, то онъ преимущественно употреблялъ свой дарованія къ обвороженію тѣхъ, кто могъ наградить его кускомъ ростбифу. Джобъ легко произвелъ выгодное впечатлѣніе надъ Молли своей наружностью и краснорѣчіемъ, и надъ трактирщикомъ двумя шиллингами, которые онъ безъ торгу заплатилъ за свой ужинъ. Но прелести Молли невидимою цѣпью приковывали его къ скамьѣ гостинницы. На третій день онъ издержался до послѣдней пенни, и ему не оставалось другаго пути въ кухню трактирщика, кромѣ какъ черезъ сердце Молли. Любовь молодой кухарки есть пропасть, наполненная яичницами, котлетками и кремами!
Однако Джобъ жилъ слишкомъ долго въ гостинницѣ, не платя хозяину ни гроша, и трактирщикъ начиналъ уже значительно посматривать на дверь. Било три часа, а Пиппинсъ еще не обѣдалъ. Онъ глядѣлъ въ окошко, и разсматривалъ гранитный столбъ, на которомъ было написано: "Отъ Лондона 112 миль." Вдругъ кто-то позвонилъ въ колокольчикъ, и Джобъ встрепенулся, какъ-будто его обдали холодной водой; онъ издали узналъ голосъ Коттельса, смотрителя своего прихода.
-- Я зналъ навѣрное, что найду его здѣсь! Здравствуйте, миссъ Молли. Вы еще ни съ кѣмъ не убѣжали? Хорошо, хорошо, дайте мнѣ справиться съ дѣлишками; я...
Джобъ не разслышалъ, объ чемъ Коттельсъ говорилъ съ Молли, но черезъ минуту дверь отворилась, и онъ увидѣлъ передъ собою члена Земской полиціи.
-- Мистеръ Пиппинсъ, мне почтеніе!
Коттельсъ былъ простой человѣкъ, лѣтъ пятидесяти, и лице его имѣло только два выраженія, -- суровую повелительность и низкое раболѣпство. Тогда онъ смотрѣлъ сколько могъ грознѣе. Бѣдному Джобу казалось, что передъ нимъ стоитъ палачъ графства, съ длинной цѣпью въ рукѣ, и каждое слово смотрителя превращалось въ его ушахъ въ зловѣщее бряканье желѣза. У совѣсти воображеніе удивительно пылко!
Но, къ удивленію Джоба, смотритель заговорилъ съ нимъ такимъ образомъ, который ясно показывалъ, что онъ явился не по обязанности своего званія.
-- Прошедшаго не воротить, пріятель! сказалъ Коттельсъ съ важностью. Надо поправить все это. Разскажи мнѣ по-дружески, отъ начала до конца, какъ все это случилось.
Приходскій чиновникъ сѣлъ на стулъ, заложилъ ноги и уставилъ глаза на Джоба.
-- Я всегда зналъ чинопочитаніе, угрюмо отвѣчалъ Пиппинсъ.
-- Я знаю, какое уваженіе должно имѣть нашему брату къ господамъ, продолжалъ Джобъ. Поэтому, когда на прошедшей недѣлѣ меня позвали....
Тутъ артистъ повернулся, важно взглянулъ на смотрителя и спросилъ торжественнымъ голосомъ. "Знаете ли, что въ этомъ трактирѣ прекрасное пиво?" Коттельсъ, видно, зналъ сердце человѣческое, потому что онъ, не отвѣчая, позвонилъ и сказалъ: "Молли, кружку пива!"
-- Самого лучшаго! прибавилъ Джобъ.
-- И такъ, тебя позвали, продолжалъ Коттельсъ, когда Джобъ опорожнивъ кружку поставилъ ее на столъ.
-- Да! Я не виноватъ, что она меня позвала. Зачѣмъ же ей было звать меня къ себѣ?
Коттельсъ отодвинулъ стулъ, и сказалъ:-- Никогда! Она не звала тебя.
-- Не звала? возразилъ Джобъ съ жаромъ: развѣ она меня не звала?
-- Я не вѣрю, чтобы она сдѣлала первый шагъ... Да впрочемъ женщинъ не разгадаешь! прибавилъ смотритель.
-- Онѣ какъ пчелы, господинъ Коттельсъ: пока не ужалятъ и не догадаешься, что у нихъ есть жало.
-- Такая кроткая! такъ хорошо воспитанная! такая смиренница! говорилъ Коттельсъ въ раздумьѣ. Пиппинсъ, другъ мой, если все это правда, съ тобой очень худо поступили. Но я пріѣхалъ за дѣломъ и все долженъ знать. Потомъ?
-- Потомъ вы не повѣрите, господинъ Коттельсъ, сказалъ съ улыбкою Джобъ, но я клянусь честію, отецъ Молли все утро не выходилъ изъ дому, и оттого у меня сегодня съ пяти часовъ ничето не было на зубахъ.
Коттельсъ, съ непонятною щедростью приказалъ подать обѣдать. Артистъ выразительно мигнулъ Молли, и она поставила на столъ ветчины, холоднаго ростбифу и новую кружку самаго лучшаго пива. Когда Джобъ утолилъ голодъ, Коттельсъ снова принялся допрашивать его.
-- Хорошо, Пиппинсъ, она позвала тебя: потомъ?
-- Господинъ Коттельсъ, сказалъ онъ рѣшительнымъ тономъ, къ удивленію смотрителя: я не понимаю вашего любопытства Молли, убери все это Я знаю все, что будетъ, и больше ничего знать не хочу!
-- Что будетъ?. Я привезъ двадцать фунтовъ стерлинговъ!
-- Я говорю вамъ, господинъ Коттельсъ, что все это напрасно! Четыре слова тоже значуть что и тысяча. Дѣлайте со мной, что хотите! Ну, виноватъ, и полно!
-- Нехорошо! очень нехорошо! Однако ты не безъ друзей, пріятель! (Джобъ покачалъ головою.) Безъ сомнѣнія очень дурно послѣ всѣхъ милостей сиръ Сципіона, стараться соблазнить его жену. (Джобъ изумился), -- обольстить такую благородную даму и еще хотѣть бѣжать съ ней за море...
-- Господинъ Коттельсъ, что вы говорите? закричалъ Джобъ, ударивъ кулакомъ по столу и вскочивъ со стула.
-- Впрочемъ, продолжалъ смотритель хладнокровно, о твоемъ благѣ пекутся добрые люди. Дамы Человѣколюбиваго Общества занялись твоимъ дѣломъ, и хотя онѣ и считаютъ тебя злодѣемъ, однакожъ какъ теперь нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія въ виновности васъ обоихъ, какъ вы очевидно увлечены невольно въ бездну несчастной страсти и ты можешь еще сдѣлаться жертвою ревности этого стараго тирана, Меникина, то онѣ составили между собою подписку въ знакъ своего состраданія, и посылаютъ тебѣ со мною двадцать фунтовъ стерлинговъ...
-- Двадцать фунтовъ! повторилъ Джобъ, не вѣря ушамъ своимъ.
-- Это еще не все, продолжалъ Коттельсъ. Леди Джордилль, предсѣдательница Дамскаго Человѣколюбиваго Общества, поручила мнѣ сказать тебѣ, что если сиръ Сципіонъ, прежде развода, подастъ жалобу въ судъ, онѣ за тебя заплатятъ всѣ издержки; и хотя ты безнравственный, опасный человѣкъ, однако тебя не допустятъ повѣсить.
-- Двадцать фунтовъ и издержки, повторилъ Джобъ, переводя дыханіе. Что вы это говорите?
-- Послушай, мой другъ, продолжалъ смотритель, не оставляй города. Воротись, найми лавку въ лучшемъ мѣстѣ: ручаюсь честію, это приключеніе съ леди доставитъ тебѣ большіе барыши.
-- Разумѣется! И если только сиръ Сципіонъ подастъ на тебя жалобу въ уголовный судъ......
-- Въ уголовный судъ? Жалобно простоналъ Джобъ.
-- Ты разбогатѣешь.
Тутъ Коттельсъ перевелъ духъ, и милостиво посмотрѣлъ на Джоба.
Какъ ни ломалъ себѣ голову Джобъ, онъ не могъ ничего понять, и наконецъ спросилъ.:
-- Господинъ Коттельсъ, что все это значитъ?
-- Вотъ двадцать фунтовъ. Трактирщику за пиво и обѣдъ заплатишь, конечно, ты...
Смотритель положилъ деньги на столъ.
-- Теперь, Пиппинсъ, другъ мой, продолжалъ онъ, потирая руки: разскажи мнѣ все. Ты и ея честь хотѣли бѣжать во Францію. Люди такъ говорили, а кучеръ...
-- Господинъ Коттельсъ, признаюсь съ сокрушеніемъ, что я поцѣловалъ леди Меникинъ. Что жъ дѣлать? Грѣшный человѣкъ! Не выдержалъ!...
-- Потомъ...
-- Хорошо, хорошо. Потомъ?
-- Потомъ я упалъ на колѣни съ чистосердечнымъ раскаяніемъ. Потомъ пришелъ сиръ Сципіонъ и едва не убилъ меня. Потомъ я выскочилъ въ окно и ушелъ. Потомъ я очутился здѣсь. Что жъ касается до ея чести, то, господинъ Коттельсъ, кто осмѣливается сказать хоть одно слово противъ нея, тотъ подлецъ и негодяй.
-- Такъ то, что говорятъ, неправда? спросилъ смотритель.
-- Богъ накажи лжецовъ, а я сказалъ сущую правду.
-- Такъ только и было что одинъ похищенный поцѣлуй? Болѣе ничего?
Коттельсъ мигомъ схватилъ деньги со стола и взялъ шляпу.
-- Въ настоящемъ положеніи дѣла, мистеръ Пиппинсъ, такъ какъ не было ни несчастной страсти, ни обольщенія, ни покушенія на бѣгство, я отвезу деньги назадъ. Дамское Человѣколюбивое Общество полагало, что подписывается въ пользу злополучнаго преступника, въ пользу человѣка, который хотѣлъ спасти нѣжную и молодую женщину отъ тиранства стараго ревнивца: такъ какъ онѣ ошиблись, то деньги надо возвратить имъ.
Три минуты послѣ этого Коттельсъ скакалъ назадъ, донести предсѣдательницѣ общества о случившемся. Дамы долго за чаемъ превозносили честность смотрителя.
-- Что за дуракъ! вздумалъ же сказать правду во время, воскликнулъ трактирщикъ. Что за дуракъ!
Джобъ покраснѣлъ до ушей, всталъ съ мѣста и сказалъ жалкимъ голосомъ: -- Мистеръ Пипъ, что жъ прикажете дѣлать? Ну, не выдержалъ!....
-- Что за дуракъ!
ГЛАВА IV.
"Отъ Лондона 109 миль". При видѣ такого столба есть о чемъ подумать путнику съ пустымъ карманомъ. Для васъ, господа, которые ѣздите въ своихъ или почтовыхъ каретахъ, путевые столбы составляютъ пустое украшеніе дороги; но они совсѣмъ не то для бѣднаго пѣшехода, который въ первый разъ обращаетъ безпріютную голову къ мѣсту, гдѣ текутъ рѣки меду и молока, -- къ столицѣ. Чѣмъ ближе онъ къ цѣли, тимъ болѣе они возбуждаютъ въ немъ радость или опасеніе. Эти столбы точь-въ-точь рядъ сторожей очарованнаго замка въ Арабскихъ сказкахъ; каждый изъ нихъ страшнѣе своего сосѣда, такъ, что путникъ, приведенный наконецъ въ ужасъ этими уродливыми пугалами, которые чѣмъ далѣе тѣмъ гаже, лишается силъ, когда, подходя къ послѣднему, отвратительнѣйшему изъ всѣхъ, онъ начинаетъ вбирать въ себя пары таинственнаго города. Размышляйте объ этомъ, поэты! Мудрецы говорятъ, что и камни глаголятъ: какъ же не имѣть путевому столбу большой столичной дороги выспреннихъ мыслей, глубокихъ мечтаній?
"Отъ Лондона 109 миль". Джобъ Пиппинсъ сидѣлъ на камнѣ, и отъ бездѣлья смотрѣлъ на заходящее солнце. Солнце сѣло; нашъ артистъ повернулъ голову, и увидѣлъ тяжелую извощичью бричку, которая, какъ слонъ въ водяной болѣзни, медленно къ нему приближалась. Извощикъ подозвалъ его на помощь; тотъ подошелъ къ бричкѣ, и съ удивленіемъ увидѣлъ сѣрую лошадь сира Сципіона. Конь привязанъ былъ къ бричкѣ сзади. Джобъ Пиппинсъ не успѣлъ вымолвить слова, какъ извощикъ оскалилъ зубы, почесалъ въ головѣ, и съ довольнымъ видомъ сказалъ:
-- Онъ лежалъ поперегъ дороги; конь стоялъ надъ нимъ словно ягненокъ. Я довезу его до Барли-Моуской гостинницы.
-- Ради Бога постой! прервалъ Джобъ и прыгнулъ въ бричку.
Въ бричкѣ лежалъ баронетъ. Джобъ увидѣлъ что баронетъ вовсе не думалъ умирать. Съ нимъ случился только апоплексическій ударъ, и онъ свалился съ лошади. Въ одно мгновеніе ока, Джобъ сорвалъ съ сиръ Сципіона сюртукъ, перевязалъ ему руку, и вынулъ изъ кармана бритву. Извощикъ хладнокровно посматривалъ на эти приготовленія, и наконецъ спросилъ:
-- Что ты хочешь съ нимъ дѣлать?
-- Пустить ему кровь, отвѣчалъ Пиппинсъ: я боюсь, чтобъ у него сердце не перестало биться.
-- Кажется, это стряпчій Гриндерсъ, изъ нашего города. Хорошенько его!
Извощикъ нагнулся къ рукѣ паціента, чтобъ посмотрѣть, кровь ли пойдетъ изъ жилъ стряпчаго или чернила.
-- Хорошенько его!
-- Какой Гриндерсъ, возразилъ Джобъ. Это сиръ Сципіонъ Меникинъ.
-- Сиръ Сципіонъ? Право? такъ постой же, не трогай его!
Извощикъ схватилъ Пиппинса за руку, когда этотъ заносилъ уже бритву: онъ хотѣлъ удержать оператора, но только всадилъ всю бритву въ руку баронета. Джобъ поблѣднѣлъ, извощикъ вздрогнулъ.
-- Насъ повѣсятъ, закричалъ жалобно извощикъ; и эхо въ утѣшеніе ему повторило -- "повѣсятъ".
Извощикъ быстро отвязалъ коня, сѣлъ на него и пустился во всю прыть, оставивъ бѣднаго Пишшиса вдвоемъ съ израненнымъ паціентомъ. Кровь текла ручьемъ; онъ сталъ считать удары пульса у баронета, который началъ ужъ приходить въ себя, и едва снова не упалъ въ обморокъ, увидѣвъ надъ своей головой Джоба съ окровавленной бритвою. Въ то же время послышался конскій топотъ; Джобъ Пиппинсъ поднялъ глаза, и увидѣлъ извощика, скачущаго на баронетовой лошади; за ней плелась какъ могла другая лошадь, которая, судя по ея неуклюжему галопу и по огромности, происходила отъ знаменитаго Троянскаго коня: на ней трясся маленькій толстый человѣчекъ, въ шляпѣ съ широкими полями.
Къ счастію, какъ говорилъ потомъ баронетъ, хозяинь Барли-Моуской гостинницы сломалъ себѣ ногу и послалъ-было за докторомъ Сеффрономъ, и къ счастію этотъ Сеффронъ былъ домашній докторъ баронета. Докторъ осмотрѣлъ изрѣзанную руку, и взглянулъ на Пиппинса:
-- Это твоя работа?
Пиппипсъ взглянулъ на доктора, и отвѣчалъ:-- Да!
-- Иногда въ нашемъ искусствѣ случаются чудеса, продолжалъ докторъ: можетъ-быть не нужно будетъ отпиливать руку.-- Ты хотѣлъ пустить кровь, умница, продолжалъ докторъ, бросая сердитые взгляды на Пиппинса: ты хотѣлъ всю ее выпустить!
-- Чортъ побери, не выдержалъ! отвѣчалъ Джобъ, обтирая бритву.
-- А! сказалъ докторъ, пристально всматриваясь въ баронета.-- А! И онъ три раза покачалъ головою.-- А! черепаха, черепаха!
Извощикъ съ удивленіемъ оглянулся во всѣ стороны, и нигдѣ не увидалъ черепахи. Гдѣ ему было знать, что Сеффронъ намекалъ на обѣдъ, на которомъ былъ супъ à la tortue (смотри выше), и на который, по какому-то странному случаю, его не позвали. Изъ Барли-Моу подъѣхала тележка; докторъ посадилъ въ нее сиръ Сципіона, и отвезъ его въ замокъ. Хотя леди Меникинъ, по свойственному ей великодушію, простила уже дерзость Джоба Пиппинса въ отношеніи къ себѣ самой, она однако жъ разсердилась, какъ слѣдуетъ доброй женѣ, когда узнала жестокое обращеніе своего парикмахера съ ея бѣднымъ мужемъ.
Джобу предстоялъ длинный, утомительный путь; неумолимый извощикъ не согласился взять его въ свою бричку. Ночь приближалась; бѣдняжка съ отчаяніемъ смотрѣлъ кругомъ себя и не видѣлъ ни одного жилища. Три раза онъ обратился было къ Барли-Моу, но его тамъ знали, и онъ три раза остановился. Онъ стоялъ въ нерѣшимости, какъ вдругъ вдалекѣ между деревьями мелькнулъ свѣтъ. Джобъ мигомъ перепрыгнулъ черезъ плетень, и побѣжалъ къ огню, который то являлся, то исчезалъ. Наконецъ наткнулся онъ на хижину, которая по виду и по величинѣ не предвѣщала ничего утѣшительнаго. Онъ подошелъ къ двери, и вдругъ остановился, услышавъ тяжкое дыханіе, которое казалось исходило изъ нѣдръ земли. Свѣтъ исчезъ. Пиппинсъ нагнулся, протянулъ руки, но не могъ ничего ощупать. Опять послышалось прежнее храпѣніе. Въ тоже время раздался громкій лай цѣпной собаки, и Джобъ различилъ женскій голосъ: "Цыцъ! Кто тамъ?" Пиппинсъ былъ въ восторгѣ, услышавъ женскій голосъ, и настроилъ свой собственный на самый пріятный тонъ: онъ началъ говорить про далекій путь, про холодъ, про голодъ, про бѣдность, и о прочемъ; собака отвѣчала на все это воемъ, который показался ему безчеловѣчнымъ въ такомъ какъ его положеніи. Проклиная въ душѣ собаку, Пиппинсъ прислушивался, не скажетъ ли чего женщина; но она не говорила болѣе ни слова, и оставила его разсуждать съ несговорчивымъ четвероногимъ, которое, при каждомъ убѣжденіи, рычало сердитѣе. Пиппинсъ истощилъ все свое краснорѣчіе; собака была неумолима. Наконецъ онъ отошелъ отъ хижины и снова побрелъ къ большой дорогѣ. И опять вспомнилъ Джобъ о женскомъ голосѣ, и остановился; въ этомъ звукѣ что-то говорило его сердцу -- воротись, Джобъ Пиппинсъ! Онъ стоялъ, потупивъ глаза, какъ вдругъ раздался шелестъ шаговъ. Онъ спрятался за дерево, и увидѣлъ что три человѣка шли къ хижинѣ: они постучались, дверь ту же минуту отворилась, и путники вошли. Пиппинсъ успѣлъ разглядѣть, что въ печкѣ горитъ огонь, и въ то же самое время порывъ вѣтра пронялъ его до костей. Тутъ онъ рѣшился: подошелъ къ двери, коснулся до замка, и къ нему вышелъ тотчасъ человѣкъ весьма не гостепріимной наружности. Пиппинсъ началъ убѣждать его; но скорѣе убѣдилъ бы онъ осиновый чурбанъ. Хозяинъ отступилъ и готовъ былъ вытолкать бѣднаго артиста, какъ вдругъ глаза его засверкали, ротъ, скривясь, образовалъ нѣчто въ родѣ улыбки, и онъ провелъ рукою по сѣдымъ волосамъ: "Э!... что? холодно? Хорошо, войдите. Полли, стулъ!"
Притащили стулъ для Пиппинса; онъ сѣлъ и придвинулся къ огню, стараясь казаться какъ можно спокойнѣе; но, какъ онъ ни бился, самое мѣсто, и лица, которыя его окружали, сильно тревожили его воображеніе.
Хижина была вся смазана изъ глины и покрыта соломой. Ее какъ-будто построили на одну недѣлю, или она сама выросла изъ земли украдкою: въ ней могъ жить только мизантропъ Тимонъ или фальшивый монетчикъ. Мебель представляла странную смѣсь: на столѣ изъ сосновыхъ досокъ стоялъ прекрасный хрусталь; подлѣ него этруская бронзовая лампа; но не было ни одного стула, кромѣ того, на которомъ сидѣлъ Пиппинсъ. Хозяева, -- ихъ было трое, отдыхали на пустыхъ ящикахъ. Въ одномъ углу, на соломѣ, лежали разныя платья, которыя по-видимому были сшиты не для нихъ. Пиппинсъ взглянулъ на стѣну, обломокъ большаго зеркала приколоченный гвоздями, показалъ ему все общество. Несмотря на свою бойкость, и на мужество, свойственное каждому бѣдняку, онъ почувствовалъ нѣчто въ родѣ страха, и безпокойно повернулся два три раза, какъ школьникъ, котораго только-что высѣкли. Ни на чьемъ лицѣ не было привѣтливой улыбки. Тотъ, который казался старѣе прочихъ, тотъ самый, который впустилъ его, былъ человѣкъ средняго росту, съ страшными глазами, съ носомъ какъ у орла и съ шеей какъ у быка. Онъ сидѣлъ подлѣ стола, подперши руками щетинистый подбородокъ, и какъ-нельзя болѣе походилъ на дикаго звѣря, который сбирается прыгнуть. На немъ была широкая куртка изъ бѣлаго сукна, старые лосинные панталоны, полосатая рубашка, растянутая на косматой груди, загорѣвшей точно какъ изношенная подошва. Финіасъ, такъ его звали, пристально смотрѣлъ на Пиппинса.
Бетсъ и Мортлекъ казались гораздо моложе друга своего, Финіаса. Бетсъ былъ ужасно безобразенъ. Его лице мерцало чистымъ багровымъ цвѣтомъ; глаза его были маленькіе, подслѣповатые и одинъ изъ нихъ всё смотрѣлъ на носъ, загибавшійся въ ту сторону какъ-будто желая съ нимъ встрѣтиться; зубы его, изъ которыхъ не доставало многихъ, походили на заржавѣлые и изломанные гвозди; весь лобъ свой онъ могъ бы закрыть двумя пальцами, и красоту эту довершали еще курчавые рыжіе волосы. Эта Горгона, будь сказано мимоходомъ, осмѣливалась смотрѣть на Полли, которая однако жъ была для него какъ каменная. У Мортлока, младшаго изъ трехъ, глаза были живые, цыганскіе, очень не дурные, если бы онъ не прищуривалъ ихъ безпрестанно. Оба они поглядывали то на Пиппинса, то на Финіаса: этого нечаяннаго гостепріимства они никакъ не могли понять. Подлѣ нихъ стояла Полли, прислонясь къ стѣнѣ, и сложивъ руки на груди.
Въ ея обращеніи пробивалось что-то дикое, даже возбуждающее опасеніе, но не было ничего неблагороднаго. При высокомъ ростѣ, она имѣла прекрасно выточенные члены, глаза быстрые и черные, волосы темнорусые, которые падали длинными кудрями и хорошо оттѣняли ея блѣдное, но здоровое, лице. Подъ нѣсколько полными губами сіяли зубы бѣлые какъ перламутръ. Джобъ отдохнулъ, увидѣвъ въ зеркалѣ ея привлекательныя черты: Медицейская Венера не такъ бы сильно поразила его своей красотою.
Долго молчали они. Наконецъ Бетсъ, изъ человѣколюбиваго намѣренія завесть разговоръ, спросилъ, который часъ.
Въ эту минуту зазвенѣли часы съ репетиціею. Пиппинсъ вскочилъ на ноги, и вынулъ изъ кармана богатый хронометръ, о которомъ онъ совершенно забылъ. При видѣ золотыхъ часовъ, глаза Бетса и Мортлека заблистали. Финіасъ не оказалъ никакого удивленія,, потому что онъ замѣтилъ красивую цѣпочку и печать еще прежде, чѣмъ пустилъ его въ хижину.
-- Пріятель! сказалъ Финіасъ: вѣрно, время тебѣ дорого, когда ты мѣришь его такими дорогими часами?
-- Это не мои часы, сказалъ оторопѣвшій Джобъ: часы не мои...
Тутъ всѣ трое захохотали.
-- Да вы не знаете, какъ они мнѣ достались, возразилъ Джобъ; и опять его собесѣдники засмѣялись.
Артистъ опустилъ руки въ карманъ, чтобъ посмотрѣть, не попало ли туда еще что-нибудь чужое, и вынулъ свой платокъ, напитанный кровью сиръ Сципіона. Финіасъ всталъ съ своего мѣста, Мортлекъ выразительно щелкнулъ языкомъ, а Бетсъ свиснулъ.
-- А! ты охотился? Ну, дѣло сдѣлано; разскажи, какъ что было, спросилъ Финіасъ.
-- Сперва скажи, куда ты зарылъ тѣло, прибавилъ осторожный Мортлекъ.
Напрасно Пиппинсъ говорилъ правду; напрасно толковалъ онъ имъ какъ пускалъ кровь баронету, какимъ образомъ вынулъ часы изъ его кармана, чтобы считать удары пульса, какъ потомъ, въ торопяхъ, положилъ ихъ въ свой жилетъ и забылъ возвратить законному владѣльцу: ему отвѣчали только хохотомъ.
-- Хорошо, господа, сказалъ Джобъ Пиппинсъ, который начиналъ сердиться на ихъ веселость и отчасти опасаться ихъ взглядовъ: хорошо! какъ ни темно теперь, и какъ ни далеко до замка Меникинъ, я сейчасъ туда отправлюсь. Я отдамъ часы, и пусть сиръ Сципіонъ знаетъ, что я взялъ ихъ только для него и безъ всякаго дурнаго намѣренія...
Онъ повернулся къ двери, но Финіасъ заслонилъ ее своей широкой спиною, и сказалъ:
-- Итти сегодня? въ такое время? Ты не знаешь, съ кѣмъ еще встрѣтишься: ну, если тебя обокрадутъ дорогой.
Не ожидая отвѣта Финіасъ заперъ дверь, и закричалъ: "Полли, джину!"
Черезъ нѣсколько минутъ сговорчивый Джобъ сидѣлъ на стулѣ съ стаканомъ джину, приготовленнаго самою Полли, и Полли сидѣла подлѣ него, смотря прямо въ лице ему своими черными глазами. Три новые друга помѣстились напротивъ. Вѣтеръ засвистѣлъ сильнѣе, огонь разгарался болѣе и болѣе, и пламя ярко отражалось на лицахъ хозяевъ, которые показались Пиппинсу чрезвычайно откровенными и добрыми. И стѣны мазанки потеряли свою мрачность; и Полли уже не была такъ горда: Пиппинсъ сдѣлался словоохотнѣе.
-- Еще стаканчикъ! еще! пожалуйста, говорилъ Финіасъ: увидишь, какъ запоешь!
-- Прибавьте немного воды, сказалъ Пиппинсъ, который спохватился, да уже поздо: крошечку воды!....
Онъ протянулъ стаканъ.
-- Изволь, но только вода здѣсь такая дурная, -- и Бетсъ долилъ водкой полу-опорожненный стаканъ Джоба.
Я сказалъ уже, что герой нашъ пѣлъ прекрасно. У него всегда были въ занасѣ пѣсенки для красавицъ, -- и для бѣлокурыхъ и для смуглыхъ; стоило только перемѣнить два три слова, вклеить имя волшебницы, и ода была готова. Онъ выпилъ еще стаканъ, бросилъ страстный взглядъ на Полли, и, взявъ ее за руку, началъ пѣть:
"И очаровавный и страстный,
Гляжу на красоту твою,
И полонъ страстію ужасной
Терзаюсь, Полли, но люблю...
Но, не окончивъ и этой первой строфы, Джобъ свалился со стула. Увѣрившись, что онъ ничего не чувствуетъ, Финіасъ нагнулся къ нему, какъ вдругъ раздался громкій стукъ у дверей.
-- Что тамъ за чортъ? проворчалъ Финіасъ, приподнявъ голову.
ГЛАВА V.
Бетсъ осторожно отворилъ дверь, и новый посѣтитель однимъ шагомъ очутился у неподвижнаго туловища Пиппинса.
Бетсъ хотѣлъ разсказывать, но гость знакомъ приказалъ ему молчать, ловкимъ движеніемъ руки вытащилъ въ одно мгновеніе ока часы изъ кармана Пиппинса и переложилъ въ свой. Ясно, что онъ былъ мастеръ своего дѣла. Финіасъ нахмурился. Я догадываюсь, что у воровъ есть соревнованіе: непріятно же видѣть, что товарищъ проворнѣе насъ дѣйствуетъ своими десятью пальцами! Отсюда легко догадаться, почему Финіасъ не порадовался искусству Скинкса, который, какъ видно съ перваго взгляда, имѣлъ отличныя дарованья.
Нашъ новый знакомецъ былъ Геркулесъ большой дороги. Многихъ показывали за деньги какъ великановъ, хотя они далеко не стоили Скинкса. Въ немъ, безъ подошвы, было два аршина тринадцать вершковъ; сверхъ-того самая счастливая наружность: взглянуть на него, вы бы никакъ не подумали, что это негодяй, особенно когда онъ порядочно одѣнется и пріѣдетъ къ вамъ въ гости. Но теперь онъ не глядѣлъ франтомъ. Острые взоры его безпрестанно переходили съ одного предмета на другой. Лице было блѣдно, оттого что онъ не спалъ нѣсколько ночей, и голосъ хриплый, который давно уже обратился въ сиповатый басъ отъ ночнаго воздуха и водки. Онъ говорилъ мало, но рѣзко и сильно. Не однихъ только пѣшеходовъ убѣждалъ онъ остановиться своимъ словомъ. Сила его была удивительна, и онъ не разъ удерживалъ карету, одной рукою, особенно когда въ ней блисталъ заряженный пистолетъ. Страшный его костюмъ шелъ къ нему какъ нельзя болѣе: на немъ былъ темнокоричневый сюртукъ съ галунами, которые когда-то слыли золотыми; черные бархатные панталоны, сапоги, доставшіеся видно отъ какого-нибудь великана, треугольная шляпа съ разными вычурами и пара отличныхъ пистолетовъ.
Скинксъ, сложа руки, съ презрѣніемъ смотрѣлъ на Пиппинса. А что дѣлала Полли? Она стояла, съ раскраснѣвшимися щеками, съ трепещущимъ сердцемъ, и не сводила глазъ съ колоса, который былъ также нечувствителенъ какъ Родосскій.
"Люцій! Люцій!" говорила она, и наконецъ Скинскъ откликнулся глухимъ ревомъ: "Полли!" Онъ сѣлъ. Полли сѣла ему на колѣни, и обвила его шею руками. Скинксъ въ раздумьѣ игралъ хронометромъ Пиппинса. При этомъ видѣ сердце финіасово разрывалось.
-- Удалось ли? спросилъ Мортлекъ Скинкса. Есть ли что на дорогѣ?
-- На дорогѣ? повторилъ Скинксъ съ досадой, какъ человѣкъ который чувствуетъ, что онъ рожденъ для чего-то высшаго. Что проку на дорогѣ безъ лошади! Каково мнѣ теперь грабить пѣшкомъ! Чтобы этой собакѣ, которая застрѣлила мою лошадь гмъ! гмъ!
Скинксъ хотѣлъ было вздохнуть, но закусилъ губу, свиснулъ, и сталъ бить маршъ по плечу Полли.
-- Вотъ все, присовокупилъ онъ, что я добылъ на этой недѣлѣ.
И онъ съ довольнымъ видомъ сталъ разсматривать часы сиръ Сципіона.
-- Не трудно подобрать съ земли птицу, которую подстрѣлилъ другой, сказалъ Финіасъ съ досадой.
-- Что? сказалъ Скинксъ: что такое? Ты начинаешь умничать? Да что бы вы значили, дураки, если бы у меня не было головы за васъ! Отъ васъ такъ же мало пользы какъ отъ повѣшеннаго вора. Подстрѣлилъ! Ужъ лучше скажи, что ты выдумалъ ружье и порохъ.
-- Выдумать не выдумалъ, возразилъ Финіасъ вполголоса, а употреблять ихъ умѣю хоть противъ кого.
-- Молчи, Финіасъ, ты разсердилъ Люція, сказала Полли.
-- Разсерди его палачь! проворчалъ Финіасъ сквозь зубы.
-- Кто тамъ ворчитъ? Ты ли, Финіасъ, или собака? Скинксъ снялъ Полли съ колѣнъ, всталъ, подошелъ къ мятежнику, и взглянулъ на него такъ, что тотъ задрожалъ. Скинксъ ожидалъ отвѣта.
-- Собака, отвѣчалъ Финіасъ, тономъ очень похожимъ на собачій вой.
Скинксъ спокойно сѣлъ на стулъ, и Полли по прежнему помѣстилась на его колѣнахъ.
-- Какъ не стыдно, братъ Финіасъ, спорить о такой дряни! сказалъ Бетсъ. Эти игрушки на то и годятся, чтобъ платить ими за вѣсти, которыя сообщаютъ нашему капитану о проѣзжающихъ и движеніи военной команды.
-- Безъ сомнѣнія капитанъ хочетъ подарить часы этой служанкѣ въ трактирѣ подъ вывѣской зайца съ собаками, присовокупилъ злой Мортлекъ. У плутовки прехорошенькіе голубые глаза; капитанъ очень любитъ голубые глаза и говоритъ, что они лучше черныхъ.
Клеопатринъ аспидъ не былъ такъ ядовитъ какъ Мортлекъ. Полли, ужаленная въ самое сердце, прыгнула съ колѣнъ на середину комнаты, вся дрожа, какъ стрѣла, которая только что вонзилась въ цѣль. Глаза ея сверкали, лице покраснѣло, черныя косы распались на всѣ стороны. Она не могла выговорить ни одного слова; кинулась какъ кошка на Скинкса, выхватила часы у него изъ кармана, и бросила ихъ изо всей силы на полъ. Скинксъ вскочилъ, между-тѣмъ какъ всѣ колеса хронометра описывали красивые круги около его стула.
Скинксъ обыкновенно владѣлъ собою, но дѣло шло о золотыхъ часахъ, и онъ забылся. Онъ взглянулъ грозно на Полли, произнесъ ужасное ругательство, сжалъ кулакъ, и занесъ его на любовницу. Она уклоняясь отъ удара, потеряла равновѣсіе и упала прямо на желудокъ Пиппинса, который застоналъ глухимъ голосомъ.
Стонъ бѣднаго Джоба, паденіе Полли, общій хохотъ, обезоружили капитана. Онъ приказалъ Бетсу собрать обломки часовъ. "Гдѣ ты досталъ его, Финіасъ?" спросилъ онъ ласково. Это вниманіе смягчило обиженнаго Финіаса, и онъ разсказалъ, какъ все случилось; какъ часы перешли во владѣніе Джоба, и какъ онъ имъ показывалъ окровавленный платокъ.
-- Э! такъ онъ даже васъ увѣрялъ, что честнымъ образомъ добылъ часы? сказалъ Скинксъ съ предательскою улыбкою. Видно, молодецъ разумѣетъ ремесло свое. Подай-ка лучину; посмотритъ, каковъ собою этотъ добродѣтельный мужъ.
Послушный Финіасъ поднялъ голову Пиппинса. Скинксъ взялъ горящую лучину, и поднесъ ее къ лицу спящаго артиста.
-- Ха, ха, ха! старый воробей, ребята! воскликнулъ Скинксъ. Я знаю его какъ своихъ десять пальцевъ; онъ беретъ все, что ни попадется. Его недавно судили въ Іоркѣ за то, что онъ спроворилъ корольковыя погремушки у альдермановой малютки. Я видѣлъ, какъ его повели въ смирительный домъ; видно, убѣжалъ. Его зовутъ Вилліамъ Тикетъ.
Надобно полагать, что, сходство Пиппинса съ Тикетомъ было разительно, когда такой человѣкъ какъ Скинксъ обознался. Я не думаю, чтобъ онъ говорилъ это въ шутку. Нѣтъ, овладѣвъ принадлежностью Пиппинса, онъ былъ увѣренъ, что наказываетъ притворщика, хитраго вора, который хотѣлъ провести свою братью.
-- Вотъ что я сдѣлаю, говорилъ Скинксъ: мы...
-- У! закричалъ Пиппипсъ судорожно ухватившись за лице, на которое упалъ уголь отъ горящей лучины. Скинксъ и его товарищи расхохотались и пришли въ самое веселое расположеніе духа. Приговоръ былъ произнесенъ, и его тотчасъ исполнили. Но какъ? и гдѣ? Что сталось съ Пиппинсомъ?
ГЛАВА VI.
Было прекрасное апрѣльское утро; солнце сіяло съ безоблачнаго неба; поля, усѣянныя цвѣтами испускали благоуханія; птицы пѣли и щебетали; заяцъ то прыгалъ по лугу, то садился и умывался росою; ежъ, проснувшись отъ долгаго сна, расправлялъ свои члены; улитки ползали въ грязи; ягнята играли, а Джобъ Пиппинсъ еще не просыпался.
Гдѣ же нашъ Джобъ? Его нѣтъ на этомъ прекрасномъ лугу. Куда его забили мошенники? Видите ли эту высохшую канаву? Тамъ, тамъ лежитъ Джобъ Пиппинсъ.
Тогда какъ вся земля убрана цвѣтами, онъ несчастный лежитъ на ложѣ изъ крапивы! Въ головѣ у него терновникъ, кругомъ его пресмыкаются гадины! Жаба квакаетъ у твоего лица, надъ тобою воронъ поетъ плачевныя пѣсни! Бѣдный, бѣдный Джобъ Пиппинсъ!
Джобъ Пиппинсъ проснулся. Глаза у него горѣли, языкъ былъ сухъ и голова болѣла; другими словами, онъ чувствовалъ всѣ слѣдствія похмѣлья, и, что еще хуже, онъ былъ въ одной рубашкѣ, -- какъ Гамлетъ. Она изъ бѣлой сдѣлалась цвѣта грязи, въ которой Джобъ лежалъ. Маленькое насѣкомое пѣло надъ нимъ свою звонкую пѣсенку. "Часы!" закричалъ онъ, и вскочилъ на ноги; все кружилось около него, -- деревья, поля и стада.
Было, повторяю, прекрасное апрѣльское утро, когда Пиппинсъ всталъ въ одной рубашкѣ посреди обширнаго поля или, скорѣе, посреди вселенной, безъ шляпы, безъ сапоговъ, безъ чулокъ. Дерзкіе зефиры развѣвали это послѣднее платье, образуя изъ него траурный флагъ, дающій знать о крайней степени бѣдствія. Пиппинсъ начиналъ чувствовать мученія голода: онъ поглядѣлъ на коровъ, и ему смерть захотѣлось бифштеку. Онъ не зналъ на что рѣшиться. Итти ли къ избушкѣ, гдѣ съ нимъ такъ неблагородно поступили? Но что можетъ сдѣлать человѣкъ въ одной рубашкѣ противъ четырехъ мужчинъ и одной женщины! Бѣжать въ первую деревню и разсказать все происшествіе? Кто повѣритъ человѣку въ такомъ нарядѣ! Пока стоялъ онъ въ раздумьѣ, быкъ съ сосѣдняго поля, которому не понравилась его странная наружность, перескочилъ черезъ плетень и устремился прямо на него. Джобъ, примѣтивъ опасность, бросился черезъ заборъ къ сосѣднему лугу и въ нѣсколько прыжковъ очутился на большой дорогъ. Быкъ махалъ рогами, и съ негодованіемъ смотрѣлъ на костюмъ бѣглеца. До этого событія, Джобу казалось, что ему ужъ нельзя хуже быть на свѣтъ; нѣсколько секундъ тому назадъ онъ готовъ былъ вызывать Фортуну на борьбу съ собою, увѣренный, что она не можетъ болѣе разорить его. Надменный человѣкъ! Тогда, онъ былъ однако жъ владѣльцемъ цѣлой рубашки. Теперь, онъ на большой Лондонской дорогѣ, а половина его единственнаго украшенія, осталась на сучьяхъ проклятаго забора! Отступленіе Джоба было самое постыдное: онъ не спасъ даже своего знамени. (Нравоученіе: человѣкъ у котораго всего одна только рубашка, еще не долженъ гордиться и презирать судьбу, потому что она можетъ отнять и эту.)
Джобъ стоялъ на дорогѣ, и сердце его разрывалось при видѣ разодранной собственности, раззѣвавшемся на сучьяхъ забора подъ стражею быка, который, какъ казалось, чувствовалъ всю важность своихъ трофеевъ. Въ безсильной злости Джобъ обернулся спиною къ быку, который однакожъ перенесъ обиду съ удивительною философіей.
Теперь-то, вы думаете, Фортуна Джоба остановилась рѣшительно на точкѣ нуля? Онъ голоденъ, у него нѣтъ ни копѣйки денегъ въ карманѣ, даже нѣтъ кармана. Гдѣ найти ему друга? Рѣка, которая серебристою лентою извивается по изумруднымъ лугамъ, дастъ ему и платье, и пищу, и пріютъ. Боже мой! Самоубійство? Нѣтъ. Джобъ зналъ цѣну жизни; она теперь никуда не годилась, и совсѣмъ тѣмъ онъ не бросилъ ея съ презрѣніемъ рыбамъ. Это благоразуміе, первое, которое онъ оказалъ въ жизни, не могло остаться безъ награды, и вы у видите, что эта рѣка сдѣлалась для Пипиннса Пактоломъ.
Оставивъ врага своего, онъ пошелъ къ рѣкѣ. Когда Джобъ былъ еще мальчикомъ, онъ часто купался въ ней съ сотнею рѣзвыхъ школьниковъ. Онъ вспомнилъ объ этихъ счастливыхъ дняхъ, и вздохнулъ.Думалъ ли онъ тогда о рубашкѣ!...
Онъ пробрался полемъ и скоро дошелъ до ивовыхъ кустарниковъ, которые росли на берегу. Ясно, что въ его положеніи всего приличнѣе было расхаживать между кустарниковъ, и онъ съ необыкновенною вѣрностью взгляда тотчасъ оцѣнилъ всю ихъ практическую пользу. Сколько извѣстно, Джобъ Пиппинсъ первый открылъ, что кустарники могутъ съ выгодою замѣнить одежду. Вотъ онъ въ кустарникахъ, на берегу рѣки. Что это? Нечистый ли вздумалъ освѣжать обожженные члены въ водѣ? Или благодатный геній, сжалившись надъ бѣднымъ артистомъ нарочно спустился на землю? Искушеніе ли это демона, или даръ милосердаго неба? Пиппинсъ задумался, и было отъ чего. Вообразите, почтеннѣйшій читатель, что на васъ только и есть -- половина Джобовой рубашки: вы голодны, усталы, безпріютны въ кустарникахъ, и вдругъ видите вы передъ собою хорошую пару платья, жилетъ, галстухъ, шляпу, перчатки, сапоги, тросточку, все, что дѣлаетъ человѣка порядочнымъ. Чтобы вы сдѣлали? И прибавьте, что все это у васъ подъ рукою, что нѣтъ никого свидѣтелей. Чтобы вы сдѣлали? Вы видѣли, въ какія несчастія повергся Джобъ, оттого что онъ никогда не могъ выдержать; но спрашивается -- выдержали ли бы вы сами?......
Вотъ что сдѣлалъ Джобъ. Онъ сѣлъ на траву, перемѣнилъ свою полу-рубашку на цѣлую, батистовую, бѣлую какъ снѣгъ, которая передъ нимъ лежала; примѣрилъ чулки и сапоги, -- и они шли ему какъ невозможно лучше; надѣлъ брюки; застегнулъ жилетъ и сюртукъ, взялъ шляпу, перчатки, тросточку, положилъ галстухъ въ карманъ, съ тѣмъ, чтобы завязать на досугѣ; и такъ какъ онъ ходилъ очень скоро, то въ три минуты очутился снова на большой дорогѣ. Онъ опять прошелъ мимо достопамятнаго забора: быкъ стоялъ на томъ же мѣстъ, и сердито смотрѣлъ на остатки рубашки. Пиппипсъ взглянулъ на лоскутъ, грозилъ быку тросточкой, и улыбнулся съ видомъ глубочайшаго презрѣнія.
Джобъ продолжалъ итти, какъ вдругъ почувствовалъ что-то тяжелое у себя въ карманѣ. Онъ сунулъ руку, и вытащилъ кошелекъ: въ кошелькѣ было восемь гиней и столько же доллеровъ. Это уже слишкомъ! Пиппинсъ прислонился къ дереву, держа въ одной рукѣ кошелекъ, а другую прижимая къ сердцу, отъ глубины чувствъ благодарилъ Провидѣніе. Кто знаетъ, сколько времени нашъ артистъ остался бы въ этомъ положеніи, если бы не помѣшалъ ему стукъ телеги, которая мчалась во всю прыть. Въ ней сидѣло двое мущинъ; они проскакали мимо его, вскрикнули отъ удивленія, и одинъ прибавилъ: "Браво, Вилліамъ Тикетъ! Айда, хватъ! Посмотри, какое славное у него платье! А не болятъ у тебя зубы?"
Онъ остановился: лица ихъ, кажется, были ему знакомы; по они проѣхали такъ скоро и притомъ могъ ли знать Джобъ, что Скинксъ принялъ его вчера за мошенника Вилліама Тикета? Ничего этого онъ не зналъ. Но замѣчаніе проѣзжихъ, которые, я думаю, торопились куда-нибудь на промыселъ, заставило его принять нужныя мѣры. Платье, которое на немъ было, по-видимому всѣ знали въ этой сторонѣ, и потому онъ, лишь только поровнялась почтовая карета и кондукторъ спросилъ его, не угодно ли его чести сѣсть, съ непритворнымъ удовольствіемъ прыгнулъ въ дилижансъ, возвращавшійся откуда-то безъ сѣдоковъ; опустилъ сторы, и поскакалъ въ ближайшій городъ, за десять миль отъ этого мѣста. Сидя въ каретѣ онъ по крайней мѣрѣ двадцать разъ вынималъ кошелекъ и считалъ деньги.
Кондукторъ получилъ приказаніе остановиться, потому, что "его чести" нужно зайти въ сосѣднюю деревню. Джобъ хотѣлъ въ ней отдохнуть весь день, -- еще было рано, -- и къ ночи пуститься въ Лондонъ. Онъ еще не завтракалъ. Джобъ, черезъ мостъ, пошелъ къ гостинницѣ. Вдругъ раздался крикъ. Джобъ оглянулся, и увидѣлъ женщину, которая рвала на себѣ волосы и призывала на помощь, показывая на рѣку. Онъ посмотрѣлъ, и примѣтилъ въ водѣ ребенка. Въ одно мгновеніе ока Джобъ бросился съ моста въ рѣку и поплылъ къ нему. Дитя погружалось и всплывало. Пиппинсъ нырнулъ разъ, другой; -- онъ плавалъ хорошо, но сюртукъ былъ немножко узокъ, и благополучно вытащилъ Августина Винкса, сына и наслѣдника господина Николая Винкса, конюшаго, владѣльца великолѣпнаго помѣстья Ледибердъ-Лоджъ, котораго садъ простирался до самой рѣки.
ГЛАВА VII.
-- Настоящій джентльменъ! это видно по бѣлью, утверждала Ледибердъ-Лоджская прачка о Джобѣ, который въ это время занималъ голубую спальню, лучшую во всемъ домѣ. Настоящій джентльменъ! Его рубашку можно продѣть сквозь обручальное кольцо. Какой батистъ! Долженъ быть изъ дворянъ.
-- И я полагаю, онъ не женатъ, сказала горничная неосмотрительному камердинеру.
-- Плаваетъ-то какъ утка, говорилъ тотъ не слушая ее.
-- Вотъ было бы жаль, если бы нашъ молодой баринъ, мистеръ Августинъ, утонулъ! А завтра его рожденіе. И такой обѣдъ приготовили!
-- Ну, я думаю, что этотъ господинъ останется до завтра и будетъ обѣдать у насъ. Ему и золота не грѣхъ дать кушать. Да что золото! Такого человѣка надо кормить чистымъ жемчугомъ. (Пиппинсъ давно уже былъ того же мнѣнія).
Выше-сказанное есть краткая выписка изъ занимательной бесѣды, происходившей въ людской о человѣколюбивомъ избавителѣ, котораго уложили въ постель въ голубой комнатѣ. Мистеръ Винксъ, конюшій, со слезами на глазахъ, суетился около посланнаго небомъ гостя; то называлъ его ангеломъ хранителемъ своего рода, то предлагалъ ему другую половину цыпленка (Джобъ скушалъ первую въ постели), то настаивалъ, чтобы его еще обложили горячими одѣялами. Тщетно Джобъ поминутно докладывалъ ему о поправленіи своего здоровья: благодарный отецъ утверждалъ, что послѣ такого великодушнаго подвига силы его должны быть совершенно истощены. И вслѣдъ за тѣмъ онъ приказалъ подать кофе и поджареннаго хлѣба; потомъ побѣжалъ въ другую комнату цѣловать маленькаго Августина, котораго, спасши отъ влажной смерти, посолили всего горячей солью; а тамъ опять явился къ Джобу, и объявилъ уже рѣшительно, что докторъ -- домашній докторъ -- долженъ посмотрѣть его. "Отличный человѣкъ -- десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ отъ практики -- необыкновенный человѣкъ. Докторъ Сеффронъ -- вы слыхали про доктора Сеффрона?" Джобъ очень хорошо слыхалъ про него, но видно сомнѣвался въ его искусствѣ, потому что онъ положительно отринулъ его вмѣшательство въ дѣла своего тѣла. Онъ очень радъ, если имѣлъ случай быть полезнымъ Г. Винксу, но что касается до доктора, то очень благодаренъ -- онъ чувствуетъ смертельное отвращеніе ко всѣмъ докторамъ на свѣтѣ. "Хорошо, хорошо! Да позвольте только ему пощупать вашъ пульсъ, и покажите ему языкъ." Джобъ поморщился, и закусилъ губу. "Хорошо, я не буду докучать вамъ; но если вы получите лихорадку за то что спасли мое дитя... гдѣ горячія одѣяла?!" Винксъ съ бѣшеною заботливостью сталъ дергать колокольчикъ, и потомъ убѣжалъ изъ комнаты, а Джобъ между-тѣмъ проглотилъ втораго цыпленка и десятую чашку кофе, роскошно развалившись на пуховикахъ подъ шелковыми занавѣсами. Насытясь наконецъ, онъ сѣлъ на постели, и началъ размышлять, какъ вдругъ входить черезчуръ услужливый Винксъ, и съ нимъ непогрѣшимый докторъ Сеффронъ. Джобъ мигомъ нырнулъ въ пуховики, какъ въ воду.
-- Извините я не выдержалъ Вы мой благодѣтель Поговорите, пожалуйста, съ докторомъ. Сдѣлайте милость!
Джобъ молчалъ какъ камень.
-- Ну, такъ дайте руку и покажите языкъ. Можетъ-быть, вы нездоровы и сами того не знаете. Это очень возможно Не правда ли, докторъ?
-- Нѣтъ ничего вѣроятнѣе, отвѣчалъ мудрый Сеффронъ.
-- Я только прошу объ одномъ: пожалуйста, покажите языкъ!
Видя, что ему не отдѣлаться, Джобъ протянулъ руку. Сеффронъ взялъ ее и вынулъ часы. Это былъ хронометръ. Джобу сдѣлалось дурно, лишь только онъ послышалъ стукъ хронометра.
Джобъ проворно насунулъ почти до оконечности носа ночной колпакъ, изящную работу госпожи Винксъ, закрылъ бороду и нижнюю губу простынею и, скрѣпивъ сердце, высунулъ языкъ.
-- Да! языкъ нехорошъ, примолвилъ докторъ: какъ будто обожженъ. Языкъ нехорошъ! Это слѣдствіе воды.
Джобъ не сказалъ ни слова, но подумалъ: "Воды съ джиномъ!"
Джобъ отрицательно покачалъ головою и закутался въ одѣяло.
-- Нѣтъ, пожалуйста, позвольте доктору пустить вамъ кровь! сказалъ Винксъ и побѣжалъ къ колокольчику. Пожалуйста! я васъ покорнѣйше прошу... Съ такою драгоцѣнною жизнью какъ ваша... Нанси, принеси скорѣе тарелку... Съ такою жизнью шутить не должно.-- Право, присовокупилъ онъ самымъ ласковымъ голосомъ, право, вамъ надо пустить себѣ кровь!
Джобъ продолжалъ сопротивляться, но упрямый Сеффронъ уже вынулъ ланцетъ.
-- Въ подобныхъ случаяхъ, важно произнесъ докторъ, нѣкоторые врачи употребляютъ медленныя средства, какъ то, слабительныя и прочая, но я всегда на органы жизни дѣйствую ланцетомъ.
-- Такъ и должно! воскликнулъ Винксъ.
-- Сюда, Нанси, сказалъ Сеффронъ горничной, которая подошла съ прекрасною тарелкою настоящаго Китайскаго фарфора, достойною принять въ себя кровь Джоба. Теперь, сударь, дайте мнѣ руку. Вамъ никогда не пускали крови? Это ничего; сущая бездѣлица; вамъ можно даже будетъ обѣдать со всѣми.
-- Я надѣюсь на это, сказалъ Винксъ. А вы, докторъ, останетесь ли обѣдать съ нами сегодня?
Джобъ съ трепетомъ ожидалъ отвѣта друга здравія.
-- Безъ сомнѣнія! И завтра тоже.
Джобъ удержалъ горькій вздохъ, готовившійся вырваться изъ груди, и съ самоотверженіемъ преслѣдуемой невинности протянулъ руку. Онъ понялъ, что во все время пребыванія доктора въ этомъ домѣ, ему должно быть больнымъ, очень больнымъ и лежать въ постели.
-- Славно! славно! говорилъ докторъ, смотря съ наслажденіемъ на кровь Джоба, которая лилась ручьемъ въ тарелку, между-тѣмъ какъ Нанси съ каждой каплей становилась блѣднѣе. Славно! Это очень здорово! Пускать кровь -- святое дѣло. Я доложу вамъ, мистеръ Винксъ, что недалѣе какъ вчера одно это спасло сиръ Сципіона Меникина. Не дергайте, сударь, вашей руки... Да, сиръ Сципіонъ можетъ поставить монументъ ланцету.
"Развѣ моей бритвѣ", подумалъ Пиппинсъ.
-- Сиръ Сципіонъ? вскричалъ Винксъ. Да онъ крестяный отецъ моему Августину! Онъ обѣдаетъ у меня завтра.
-- У васъ ознобъ, сударь? спросилъ докторъ съ участіемъ у своего паціента, видя, что кровать подъ нимъ трясется. Неужели ознобъ?
Джобъ искривилъ ротъ, чтобы сказать: Нѣтъ, и дрожалъ по-прежнему.