Андерсен-Нексё Мартин
Якоб Шелудивый

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Мартин Андерсен-Нексё.
Якоб Шелудивый

   Колбасы варятся долго, и пока они варятся, надо как-нибудь скоротать время. Так почему бы не сказкой? Это ведь не хуже перемыванья косточек своим ближним и дальним!
   Так по крайней мере рассуждал дедушка. Нынче мало охотников варить колбасы из дохлых свиней, -- люди стали взыскательнее и варят из дохлятины мыло. Но и мыло выгоднее варить сразу на весь приход. Вот так и вышло, что дедушка стал нам рассказывать про Якоба Шелудивого.
   Если кому захочется знать, откуда у нас развелось столько чесоточных и всякой иной парши, а уж тем более, если кому захочется узнать, откуда взялись наши богачи, пусть порасспросит про Якоба Дама. Кто он был? А был он крестьянин, который крепко держался обычаев отцов и дедов и всего прочего, от них унаследованного. Он никогда не мылся, чтобы кожа не стерлась, а рубаху нательную только выворачивал, и то лишь под Новый год,-то наизнанку, то опять налицо. "Чего ж ее скидывать, коли не загрязнилась с обеих сторон одинаково?" А рубаха-то у него была особенная -- всегда одна сторона чище оказывалась.
   Да, уж насчет бережливости Якоб, как говорится, собаку съел. Купит, бывало, маиса и подсыпает его коровам в корм цельными зернами. И зерна так целиком и выходили из коров с другого конца -- на поживу свиньям: те постоянно под хвостами у коров хрюкали. Таким манером Якоб вдвойне выгадывал на кормах, -- так ему думалось.
   Деньги тратить он страсть не любил -- ни на дело, ни на ветер. И табак, бывало, сначала жует-жует, а потом выплюнет и курит эту жвачку, -- двойное удовольствие. И нюхал не табак, а печную золу, а начихавшись, ваксил ею свои воскресные башмаки, в которых в церковь ходил. Вот это бережливость! Выезжал он всегда в старой телеге с деревянными осями, доставшейся ему еще от деда. А прозвище свое "Шелудивый" получил, как всякий может догадаться, потому, что был чесоточный.
   Многим на свете ниспосылается разная благодать свыше, вот и Якобу была ниспослана особая благодать. Низенький он был, кривобокий и дряблый, а до чего ни дотронется своими крючковатыми пальцами или на что ни кинет кислый взгляд -- все обращается в деньги. Он их копил и держал у себя за пазухой, прямо на голом теле, чтобы им было потеплее и не захотелось с ним расставаться.
   Ну, известно, к деньгам всякая грязь липнет, даже и представить себе нельзя, сколько всякой гадости и мерзости впитывает в себя любая засаленная кредитка, а уж про заразу, что скопляется на монетах, и говорить не приходится. Но Якоб ни заразы смертельной не боялся, ни чесотки или парши: чем грязнее была кредитка, тем бережнее брался он за нее своими крючковатыми пальцами. Кредитки же, прижимаясь к его мохнатой груди, царапали кожу, вызывали зуд и сыпь, всякие болячки и язвы, в которых заводятся черви, клещи и тому подобная чертовщина.
   С течением времени на него смотреть стало гадко -- шея в волдырях, на лице, на голове, на ладонях короста, болячки, трещины. Но водиться с ним люди все-таки не гнушались, -- знали ведь, откуда все это идет. Им даже мерещилось, что если они заразятся от него, станут на него похожи, то вместе с его болезнью привалит и к ним такое же богатство. Кое-кто даже нарочно терся об него украдкой... Чесотку заполучали многие, а вот чтобы кто-нибудь таким манером разбогател, что-то не слыхать было.
   Лично Якоб Дам ни в чьей ласке или приязни не нуждался. Он сам зализывал трещины на руках, собственной слюной смачивал струпья на груди и утешался мыслью, что он счастливец: страдает не даром, а за денежки.
   Само собою, он стал первейшим человеком в нашем приходе, вертел всем и всеми. Это он ведь додумался, чтобы взвалить всякие подати и налоги на бедняков. "У них все равно деньги в руках не держатся, -- говорил он. -- Что зарабатывают, то и проедают". И еще много до чего он додумался и что крепко привилось у нас.
   Ведь вот подите же, все жители прихода смотрели на него, как на божество какое-то или оракула. Устанавливали, глядя на него, приметы: засвербит в левом глазу -- жди добрых вестей; зазудит все тело -- привалят большие деньги; а к кому чесотка прилипает, тот родился под счастливой звездой, -- пожалуй, даже окажется родней -- хотя бы дальнею -- самому Якобу и попадет в число наследников! У Якоба было откуплено в церкви собственное кресло, и пастор, читая проповедь, всегда обращался к этому креслу. В писании немало говорится о таких людях божьих, которые тоже никогда рубаху не меняли, свидетельствуя тем свое усердие перед господом, а имение свое целиком отписывали на церковь. Пастор, он тоже себе на уме был! Но Якоб-то во время проповеди всегда храпел, выгадывая себе таким манером в воскресенье тот часок, который в будние дни тратил дома на послеобеденный сон.
   И богател Якоб да богател. Все ценное, прямо как сдуру, само плыло ему в руки. Зато прихожане все беднели да беднели. И трудно угадать, до чего бы могло все это дойти. Но недаром в писании сказано, что все на свете имеет свой конец, кроме колбасы, конечно, -- у нее ведь два конца!
   Как-то раз Якоб собрался съездить в самый дальний конец прихода. Там распродавалось с молотка чье-то имущество, и он надеялся купить все оптом за бесценок. Никто ведь не смел набавить цену, раз он назначил свою. Вот какое уважение сумел внушить к себе этот шелудивый старикашка! И он, наверное, заранее потирал руки, трясясь в своей скрипучей телеге.
   А телега-то скрипела все жалобнее и жалобнее -- он и не подумал ее подмазать дома: собирался, по обыкновению, выпросить колесной мази у кого-нибудь по пути. Ну, ехал он, ехал, деревянные оси совсем пересохли, и телега скрипела все громче да громче, а иной раз прямо взвизгивала или скрежетала. Такого крестьянского хутора, где бы удобно было выпросить колесной мази, все не попадалось по дороге. Наконец, визг и скрежет колес дошли до того, что слушать стало тошно, да и боязно -- как бы не загорелись оси. Пришлось убавить ходу. Но толку от этого было мало: все четыре колеса, и вместе и порознь, то взвизгивали, то скрежетали без умолку; и получалось, представьте себе, что-то вроде припева. "Якоб Дам Шелудивый! Якоб Дам Шелудивый!" -- все время слышалось из-под телеги.
   Якоба стала разбирать досада, потом злость. Вот чертова телега, смеет то, чего никто не смеет! Якоб спрыгнул с телеги и поплевал на все четыре колесные ступицы. Но, сами понимаете, слюна-то у него была совсем постная, и колеса опять завели свою песню. Тогда Якоб погнал лошадей во весь дух. "Постой же, замолчишь ты у меня, проклятая!" Но телега, как назло, твердила свое: "Якоб Дам Шелудивый! Якоб Дам Шелудивый!" -- будто обрадовалась случаю потягаться с ним упрямством.
   Якоб вообще не охотник был ругаться -- силы свои берег: зачем зря тратить? Но тут разразился такой бранью, что только держись, и стал беспощадно стегать лошадей. Надо же положить конец такой издевке! Телега неслась вовсю, но уняться, видно, никак не могла и, как ни спешила, успевала скороговоркой тараторить, словно взбеленившаяся баба: "Якоб Шелудивый! Якоб Шелудивый!"
   Дорога шла под гору, колеса вертелись все шибче, и вот задымились все четыре ступицы. "Шелудивый!.. Шелуд... Шелуд..." -- задыхались колеса. Потом стало потрескивать, запахло гарью, завоняло, словно из смоляной ямы в аду, -- Якоб Дам по скупости частенько угощал ступицы дегтем вместо колесной мази. Фуканье, смрад -- ни дать ни взять сам дьявол расчихался! И вдруг из ступиц пыхнуло пламя. Якоб хотел было остановить телегу, осадив лошадей на полном ходу, как раз на мостике, но в телеге вдруг что-то хрустнуло, и она свалилась набок, а Якоб вылетел из нее прямо в речку, головой вперед. Утонуть-то все-таки не утонул, -- по скупости своей и место для падения выбрал, где было помельче, -- но шею себе сломал. Соседи нашли его там на другое утро. Деньги за пазухой не пострадали. И их поделили те, кто был меж собой подружнее да кулаки имел покрепче.
   Рубаху собирались было повесить в церкви в память о набожности Якоба, как некую святыню или, как это называется, реликвию. Но так как он позабыл отказать свое богатство церкви, то из этой затеи ничего не вышло. И рубаха досталась мне, самому дальнему из наследников. Видите, я, значит, ничего не выдумываю! Я должен был носить эту рубаху, чтобы приобщиться к благодати, излитой на Якоба. Но матери моей непременно понадобилось выстирать ее сначала, а этого рубаха не выдержала -- вся расползлась в горячей воде, пропала... В корыте одна грязь была. А я остался, как и был, бедняком на всю жизнь.
   
   1938

---------------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Андерсен-Нексё, Мартин. Собрание сочинений. Пер. с дат. В 10 т. / Том 9: Рассказы. (1908-1938). Стихи. Пер. под ред. А. И. Кобецкой и А. Я. Эмзиной. -- 1954. -- 276 с.; 20 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru