По своему географическому положению Советская Россия-- одна из ближайших соседок Скандинавии: житель Стокгольма тратит почти столько же времени на проезд в Ленинград, как и в Берлин. Тем не менее поездка в Советскую Россию для скандинава и вообще для человека из старого мира -- своего рода путешествие на другую планету. Ни острова Самоа, ни Центральная Африка с ее неграми -- великанами и пигмеями -- в сущности не столь чужды нашему миру, как новая Россия. Здесь вряд ли выдержат пробу многие ходячие представления; узаконенные мерки старого мира не подойдут здесь.
При желании человек капиталистического мира может без труда ознакомиться с условиями жизни далеких стран, находящихся на более низком уровне культуры; ему не покажутся чуждыми существующие там суеверия и предрассудки, да и разница между пастором и заклинателем духов вовсе не так велика, -- ведь мы сами, когда хвалимся своим здоровьем, на всякий случай стучим пальцами по столу. Словом, какая-то связь есть, и всегда найдется за что зацепиться, стоит только жителю Западной Европы оглянуться назад на свою историю, покопаться в прошлом -- и он в строю, держит линию. Копаться в прошлом -- невелико искусство; со всем, что связано с прошлым, европеец осваивается легко, он, подобно всем старикам, чувствует себя как дома и в прошлом и на кладбище.
Но вот с новым временем связь у него не налаживается. Молодежи он не понимает, перед детьми и вовсе в тупик становится. Лишь когда современность встречает его отрыжкой мрачного средневековья -- фашизмом и нацизмом, -- он оживает, он становится близок этой современности.
Чтобы понять Советскую Россию, осмыслить ее строй и ход жизни, надо уметь вдумываться в будущее, жить интересами не только современной молодежи, но и последующего поколения, жить будущим, а не прошедшим.
Почему мы осведомлены о Советской России так плохо, как ни об одной другой части земного шара? Страна лежит у самого нашего порога, вход открыт каждому, кто захочет побывать в ней, и печатного материала вдоволь -- есть откуда черпать сведения о том, кое-какие там существуют порядки, чем страна дышит и живет; никакое другое общество не издает столько статистических материалов и не ведет статистику так аккуратно, в ажуре, как русское. Тем не менее наша пресса угощает нас главным образом нелепыми россказнями.
В общем и целом это, по-видимому, объясняется тем, что в старом мире девятью десятыми всей прессы заправляет лишь одна десятая. Эта пресса выполняет свое назначение только тогда, когда пишет угодное своим хозяевам; журналистам дают кусок хлеба не для того, чтобы они вышибали своего господина и повелителя из седла, но чтобы укрепляли его в седле. И к чести журналистов, на которых часто нападают, надо отметить, что, как правило, они пишут искренне. Можно повторять ложь так часто, что сам поверишь ей; можно заниматься грошовой проституцией так долго, что вообразишь себя высокою служительницей храма. Немногие скандинавские журналисты, известные в мировой прессе, способные иметь и отстаивать свой собственный, независимый взгляд на Советский Союз, онемели (Никкербоккер, Анкер Киркебю и др.). Неподходящее теперь время для такой чрезмерной роскоши, как даровитые люди, умеющие самостоятельно оценивать факты! Фашизм, который и в Скандинавии быстро пошел в гору, требует консолидации сил вокруг старого, готового рухнуть общественного строя. Gleichschaltung! Унификация! Случается время от времени, что какая-нибудь газета неверно истолкует свою задачу как "органа свободного слова" и скажет что-нибудь хорошее о Советской России или сонный ночной редактор пропустит доброжелательный отзыв. И на следующее же утро злополучный орган печати обзванивают по телефону и призывают к ответу крупные поставщики объявлений, а коммерческий директор (современная газета держится доходами от объявлений и количеством подписчиков!) обрушивается на главного редактора. "Я веду миллионное предприятие!" -- кричал главный редактор одной крупной скандинавской столичной газеты, отмахиваясь от моего предложения дать две-три статьи о культурной работе в Советской России, Акционеры гонятся за приличными дивидендами, а не за порядочным органом печати; а читатели -- на что им культурная работа? Они ведь те бараны, которых стригут; пусть о них печется господь бог -- посылает им погоду помягче!
На этом и построен весь расчет. Как пресса верит в своих хозяев, так читательские круги верят в свою прессу. В Западной Европе от каждого издалека пахнет его газетой, как от испанца чесноком. Мы называем это индивидуализмом и гордимся нашей прессой, которая, не будучи в состоянии сказать нам правду, исполняет свой высокий долг перед культурой, угощая нас своими злостными выдумками! Последние имеют еще то преимущество, что действуют устрашающе. Пусть-ка кто-нибудь осмелится вообразить себе, будто где-нибудь на белом свете лучше, чем у нас, -- живо будет обращен на путь истинный! Мы-то ведь, слава богу, еще не делаем друг из друга отбивных котлет или бифштексов по-гамбургски.
Меня пригласили на всесоюзный съезд писателей, назначенный на октябрь 1933 года в Москве. Этот съезд тогда, впрочем, так и не собрался, но все же я на какое-то мгновение заглянул в мир мыслей и чувств, столь отличных от тех, что царят у нас, в старом мире.
Советский Союз состоит из многих республик, больших и малых, и из еще более многочисленных этнических групп, объединенных каждая своим родным языком, -- таких наберется всего, пожалуй, сотни полторы. В старом мире считается священной обязанностью подавлять и уничтожать язык национальных меньшинств и насаждать государственный язык. Так, немцы до войны [Автор имеет в виду первую мировую войну] притесняли польское и датское национальные меньшинства, а австрийцы и венгры -- малые национальные группы, населявшие габсбургскую империю. И так же до сих пор подавляют итальянцы немцев Южного Тироля, а финны -- шведов Южной Финляндии. Даже такая страна-лилипут, как Дания, сама имевшая "братьев за Южной рекой" [Южная (или Королевская) река, по которой проходила граница между Южной Ютландией и Северной, оставалась за Данией после войны 1864 года] не свободна была в довоенное время от подобных проявлений империализма; не случаен ведь этот привкус горечи в отношениях к нам исландцев. Да не будь этих замашек, и жители Фарерских островов могли бы без ущерба для нас питать к нам более нежные чувства. А Гренландия... да, наша политика в отношении Гренландии тоже, как известно, далеко не столь бескорыстна, как мы сами об этом кричим. Тут мы подражаем англичанам, вместо того чтобы в качестве малой нации решительно отбросить всякие империалистические замашки и поучиться у русских. У них тоже есть свои северные народности, но они не собираются держать эти народности на положении каких-то несовершеннолетних, а широко распахнули им двери в жизнь, приобщили к современности со всеми ее социальными и культурными проблемами. Советского "эскимоса" можно встретить и строительным рабочим на улицах Москвы, и ассистентом в ленинградской клинике и, например, председателем городского совета в Архангельске. Проявляет он себя и в литературе. А где эскимос датский? Почему он заперт в полярных льдах, когда мог бы скрасить, расцветить своим появлением скучное захолустье -- Данию? Если он действительно наш брат, то позвольте же нам протянуть ему руку. В награду мы будем избавлены от сомнительной чести принадлежать к колониальным державам-угнетательницам.
Одной из первых задач, выдвинутых строительством новой России, явилась ликвидация неграмотности. Разрешение этой задачи потребовало колоссальной работы: было выявлено, что Советский Союз включает массу языковых групп и подгрупп, с которыми никогда не считалось старое правительство. Многие из этих языковых групп были очень немногочисленны; в недрах огромного государства обнаружились после революции племена, численностью тысяч в двадцать, люди первобытного склада, которые знать не знали никогда ни попа, ни казака, ни даже царского сборщика податей. Проще и дешевле всего было бы пойти к ним по старой проторенной дорожке: задушить их национальную самобытность и навязать им русскую школу и русский язык. Предпочли, однако, пойти по новым путям -- дать им письменность на родном их языке и таким образом приобщить их к современной культуре, так сказать повести их рукой родной матери.
Труден был путь в этом направлении, потому что у правительства и без того руки были полны дела; труден -- но и плодотворен. Если теперь советский строй является "единственною устойчивой формой правления в мире" (Бокгарт о Рузвельте) и вообще единственным государственным строем, который завоевал любовь широких масс, то это объясняется тем, что новый строй исходит из гуманных принципов. Если бы кто видел племена и народности, которые шестнадцать лет назад вообще не имели письменности, как они радуются и гордятся, читая собственную газету, книгу на родном языке, если бы кто слышал, как они с горящими глазами рассказывают, что теперь у них есть свои собственные поэты, -- тот понял бы, как захватило их сердца такое заботливое внимание к их национальной культуре.
И какие богатые возможности таятся в каждом из этих народов! В последние годы царизма в России выходили в свет книги и прочие произведения печати на сорока шести языках, но на некоторых языках литература сводилась лишь к религиозным листовкам, к молитвам, которые вешали под иконами, и т. п. Теперь на всесоюзный съезд писателей собирались приехать представители литературы от девяноста национальностей. К такому наплыву устроители не были готовы, и так как вдобавок захворал председатель съезда, grand oldman (корифей) русской литературы, съезд писателей отложили до 1934 года'.
Вот рассказ о съезде, который не состоялся. Я написал обо всем этом с определенным умыслом, -- ведь у нас, в Западной Европе, за неимением настоящего дела люди заняты тем, что с радостью регистрируют мероприятия, которые почему-либо в Советском Союзе остаются неосуществленными. Но суть в том, что у советских людей очень много дел, поэтому может случиться, что одно из них будет отложено -- для вящего удовольствия тех, кому нечем заняться.