Андерсен-Нексё Мартин
Утопленник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Мартин Андерсен-Нексё.
Утопленник

   Свадьбу Карен Баккегор долго и на все лады обсуждали в приходе. Это был, пожалуй, единственный случай, когда больше всего разговоров об этом вели весьма уважаемые в округе, люди, хотя сами они на свадьбе не присутствовали. Приглашать-то их, разумеется, приглашали, но за несколько недель до свадьбы окрестные хуторяне стали присылать невесте подарки и поздравления и вместе с тем просили извинить их, потому что... и каждый ссылался на какое-нибудь неотложное дело, мешающее его приезду. Сначала Карен Баккегор принимала эти сообщения за чистую монету, но вскоре догадалась, что делается это умышленно, -- люди решили избегать ее!
   -- Можете оставить при себе вашу дрянь! -- сказала она стоявшему у крыльца первому же посыльному, который привез ей подарок от своего отца и его извинения. -- И впредь уж постарайтесь сюда не заглядывать.
   Сын хуторянина с "Лугов", даже не попрощавшись, повернул лошадь и поскакал домой. Слух об оказанном ему приеме разнесся необычайно быстро и до вечера облетел весь приход. После этого никто уже не посылал Карен ни подарков, ни извинений.
   Карен это пришлось по душе: лучше открытая война, чем те пересуды и шушуканье за ее спиной, которые она в последнее время замечала. Если люди, равные ей по положению, не нуждаются в ней, так и она сумеет показать, что прекрасно может обойтись без них. Свадьбу она решила отпраздновать на славу, а вместо каждого отказавшегося хуторянина пригласила двух хусменов. Больше всего она огорчилась тем, что три ее взрослых сына не откликнулись на приглашение. Хотя они еще могут, пожалуй, приехать в самый день свадьбы... Ну а если даже не приедут, то бог с ними! Раз уж она может справлять пир без всех своих знакомых, то обойдется как-нибудь и без сыновей. Карен попала в гораздо более неприятную переделку, чем могла ожидать, но теперь уж будь что будет. Лучше бы просто закрыть на все глаза и выкинуть из памяти и хорошее и плохое -- все подряд.
   Тот, ради кого она шла на такие жертвы, пропадал в городе и показывался у нее очень редко. А ей так хотелось бы, чтобы он находился сейчас рядом с ней; хозяйство требовало твердой мужской руки, тем более что дел накопилось много. Разве не приятно было бы как раз теперь, когда все ополчилось против тебя, опереться на близкого человека. Но с тех самых пор, как был назначен день свадьбы, Йоханнес беспрестанно разъезжал по округе, а Карен была слишком занята, чтобы думать о том, какие у него могут быть дела, -- много хлопот требовали приготовления к свадебному пиршеству, да и помимо всего этого ее душу переполняло радостное ожидание, что скоро Йоханнес будет целиком принадлежать ей, и это заглушало все ее сомнения.
   Только в самый день свадьбы, утром, Йоханнес пожаловал к ней, да еще вместе с целой оравой залетных птиц -- громогласных, нахальных парней, одетых по-городскому; шляпы они сдвинули на затылок, а на плечи накинули балахоны от пыли. Это были лошадиные барышники, прасолы, ловкие пройдохи -- люди, которые в здешних местах обычно появлялись поодиночке; каждый с облегчением вздохнул, когда услышал, что вся эта компания убралась из пределов прихода.
   Свадебный пир Карен Баккегор задала пышный, не поскупилась на всевозможные кушанья и напитки. Гостей собралось много. Она расхаживала между столами, дородная и спокойная, сама всех угощала и следила за тем, чтобы всего было вволю. Как хороша она была в венчальном крестьянском наряде -- прямо красавица, несмотря на то, что ей стукнуло сорок два года. Только два красных пятна на скулах плохо гармонировали с ее резко очерченным, холодным лицом. Но, должно быть, их зажгла румянцем любовь -- тот "огонь любви", о котором так много пишется в книгах.
   От невесты глаза невольно переходили к жениху -- двадцатилетнему парню, сидевшему на почетном месте за столом. Красивый, что и говорить! Не одна девушка, наверное, заглядывалась на него и старалась почаще попадаться ему на глаза. Правда, большинство ничего особенного в нем не находило: черный чуб и пара раскаленных углей вместо глаз, вдобавок наполовину потухших, -- вот и все! Но, может быть, для любви и не требуется большего!
   Беда заключалась не в том, что Карен Баккегор выходила замуж во второй раз. После смерти мужа она много лет жила честной вдовой, вела хозяйство по заведенному им порядку и неплохо воспитала трех сыновей. Всякий знал, что она намаялась за эти годы и теперь нуждалась в помощнике, да и в домашнем тепле и уюте тоже, -- недаром же говорится, что вдовья постель холоднее, чем девичья. Если бы Карен вышла за какого-нибудь вдовца, пожилого хуторянина из своего же прихода -- все сочли бы такой брак вполне естественным. Но влюбиться -- в ее-то возрасте! -- в молодого, дать волю своим страстям, -- а все считали ее раньше такой степенной, сдержанной и преданной старым обычаям! -- и влюбиться в чернокудрого двадцатилетнего бродягу, не то прасола, не то мясника или бог весть какого голодранца,-- это, значит, просто стыда лишиться. Должно быть, слишком сильно разбушевалась ее кровь в переломные-то годы! Во всяком случае, печально видеть все это, -- ни к чему путному оно привести не может.
   Карен сознавала, что дала людям повод для пересудов, но иначе поступить была не в силах. Она всегда руководствовалась общепринятыми правилами и обычаями, считалась с мнением прихода, ее жизнь текла спокойно, как течет в своем русле широкая и мощная река, никогда не выходящая из берегов, но теперь Карен внезапно пренебрегла всем и пошла своим путем, дерзко отбросив всякие приличия, уважение к богу и людям, ибо выходила замуж, так сказать, наперекор человеческой природе.
   Она прекрасно понимала, что ей нечего ожидать прощения, и никакой радости поэтому не испытывала. Но что же она могла с собой поделать? Совершенно неизведанное раньше чувство поселилось у нее в душе и управляло ею; она находилась во власти каких-то темных сил. Разве она виновата, что у нее начинало сосать под ложечкой и кружилась голова так, что можно было лишиться чувств, от одного взгляда черных глаз Йоханнеса? Или что ноги у нее подкашивались, чуть только он к ней прикасался? Конечно, и сыновья и все прочие по-своему правы; у нее самой в глубине души сидел червь сомнения и без конца точил ее. Но чему быть, того не миновать, -- и она не нашла лучшего выхода, как закрыть глаза и предоставить все на волю судьбы. Любовь завладела ею, та любовь, о которой она до сих пор знала только из песен и дешевых книжек и которая всегда приносит с собою несчастье, горе и позор. От позора Карен избавилась, с большим трудом настояв на церковном браке; если бы все, кто над ней издевается, знали, какой борьбы и какого самоотречения ей это стоило! Ну а что касается ее горя и несчастья, это уже как кому бог пошлет!
   Целый год Карен Баккегор провела в каком-то смятении и скрытой тревоге. Всю свою жизнь прожила она на виду у всех, вставала и ложилась вместе с солнцем, а ночью спала здоровым сном, -- теперь же она чувствовала себя каким-то жалким существом, боящимся света. Утром она не испытывала радостного ощущения от прилива сил после длительного отдыха, наступающий день не приносил ей бодрости, и лишь к вечеру она вся как-то загоралась. При ярком дневном свете она стыдилась взглядов людей, хотя испытала в жизни все, что женщине определено самой природой и ни для кого в мире не было тайной; теперь же ей казалось, что все внимательно присматриваются к ней; и под их взглядами она чувствовала себя нечистой, как будто ее волосы, платье и глаза сохранили на себе отпечаток прошедшей ночи.
   А страсть обуревала ее все так же неуемно. Растерянная и мучимая стыдом, ходила она в солнечный день, сама себя не узнавая, и томительно ждала ночи, ее одуряющего любовного бреда. Покойного мужа своего она любила, они жили дружно и честно делили между собой все заботы. Их отношения строились на товарищеском совместном труде, и прожитый день завершался поцелуем. С Йоханнесом же у нее днем не было ничего общего, руки их никогда не встречались за общим делом, они не обменивались друг с другом сочувственным, понимающим взглядом. Усталые, они поглядывали за завтраком один на другого, а говорить им было не о чем. Потом Карен шла по хозяйству, а Йоханнес приказывал запрячь лошадь и уезжал. Она всячески заботилась о нем, держала в порядке его белье и одежду, кормила вкусной едой, когда он возвращался из города. Он принимал все это как нечто ему полагающееся, ни за что не благодарил и не выражал признательности, он чувствовал себя свободным от всяких обязательств: он и без того сделал более чем достаточно, связав свою судьбу с пожилой женщиной. Когда Карен пробовала заговорить с ним о хозяйственных делах, он начинал зевать.
   Тогда, из опасения, что надоест ему и отобьет охоту возвращаться домой, она решила молчать; сама справлялась со всеми делами и изводилась на работе, чтобы раздобыть ему побольше денег для кутежей. Днем она позволяла ему разъезжать куда угодно, раз уж солнечный свет все равно не изливал на них благодати, но требовала, чтобы к ночи Йоханнес непременно возвращался домой.
   По прошествии года страсть их угасла. Карен стала замечать это и по себе самой и по Йоханнесу, и вдобавок убедилась, что беременна. В смятении ворошила она остывшую золу, надеясь отыскать хоть одну тлеющую искорку былой любви! Неужели у нее нет больше ни капли теплоты к тому, чье дитя она носит под сердцем, а у него -- немножко нежности к матери его ребенка? Как отрадно и спокойно она чувствовала бы себя в теперешнем своем состоянии, если бы могла опереться на оберегающую ее крепкую руку и целовать эту руку с горячей благодарностью. Но ничего этого не было.
   С этих пор она стала прежней, дерзкой Карен Баккегор. Но можно было подметить в ней и нечто новое -- властность и решительность, заставлявшие людей подчиняться. Она уже ни перед кем не опускала глаз, а смело и открыто, с суровым выражением смотрела на всех. Позвав батраков, она приказала им вынести в другую комнату кровать и прочие вещи мужа. Пораженные таким приказом, они робко вошли в спальню, осторожно ступая по полу, словно он жег им подошвы, и растерянно переглядывались. Эта комната, пожалуй, легко могла бы вызвать двусмысленные шуточки, но в поведении хозяйки было что-то, отбивавшее всякую охоту к болтовне; она держалась как-то особенно прямо и наводила порядок в своем укрытом от света гнезде, словно стояла выше всего этого. Непутевого своего мужа она без долгих проволочек выставила за дверь, -- видно, раздумала держать при себе своего любимчика!
   Некоторое время Карен еще надеялась, что рождение ребенка, которого она носила, перекинет мостик между нею и Йоханнесом и они дружно заживут снова, заполняя свой день плодотворной работой, как и полагается при совместной жизни двоих людей. Но и эту мечту она вскоре утратила и совершенно отрезвела: Йоханнес видел в ней только стареющую женщину, притом вдвое старше него, которая, как это ни забавно, собирается снова рожать детей!
   Тогда она приняла твердое решение -- совершенно вычеркнуть его из своей жизни.
   Ей ни на минуту не приходило в голову уйти самой: хутор принадлежал ей, здесь на протяжении нескольких поколений жили ее предки, здесь была ее родина; а муж был чужаком, пришельцем и должен поэтому уйти.
   Со своей стороны Йоханнес вовсе не желал быть изгнанным. И между супругами началась борьба за господство на хуторе. Ему постоянно нужны были деньги на поездки в город, он прямо не знал удержу в своих требованиях, -- казалось, он задался целью как можно скорее разорить хутор, почуяв, что все равно ему здесь не удержаться. На его стороне был закон; зато на стороне Карен стояли работники, они слушались только ее. Даже когда Йоханнес приказывал им заложить лошадь, они обращались к хозяйке за подтверждением приказа.
   Да и весь приход держал в этой борьбе сторону Карен. Йоханнес был чужак, паразит. Теперь, когда она сама отдалилась от мужа, хуторяне снова приняли ее в свою среду и вели с нею дела.
   С сыновьями Карен не поддерживала никакой связи с того времени, как между ними и ею встал Йоханнес. Но однажды в воскресенье они, словно сговорившись, приехали все трое. Прихожане рассказали им о положении дела, и они, видимо, решили поддержать мать. Явившись на хутор, когда отчим был дома, они не поздоровались с ним, даже не взглянули в его сторону; они ходили по комнатам и разговаривали с матерью так, как будто никого, кроме нее, в доме не было. Видя, как Йоханнес весь кипит от злости, сыновья прямо чуть ли не искали повода, чтобы его поколотить.
   Однако он сдержался, вышел из дома и приказал заложить ему лошадь.
   Карен смотрела ему вслед, когда он выезжал со двора, но теперь она не следила за этим юнцом, как бывало, болезненным взглядом с неестественной, собачьей преданностью; Карен сейчас ненавидела его со всей силой ненависти крестьян к тому, кто несет разорение. Сыновья поняли это и обрадовались.
   Тогда они стали совещаться. Прошлого они не касались; как сыновьям в голову не пришло судить мать, так и Карен не подумала оправдываться перед своими детьми. Они обсуждали, что можно и нужно сделать. Закон был на стороне Йоханнеса, но никто не мог помешать им создать ему на хуторе совершенно невыносимую обстановку. В один прекрасный день он, как очень вспыльчивый человек, наверное, не выдержит и сорвется, -- и вот тогда-то и нужно будет в это дело вмешаться. Было решено, что двое младших сыновей возьмут с работы расчет, вернутся домой и поселятся с матерью. Оставлять все хозяйство на ее руках было бы теперь рискованно.
   Йоханнес ничего об этом не знал, пока не увидел, как сыновья Карен расхаживают в рабочей одежде по хутору и занимаются хозяйством. Ему вообще теперь ни о чем не говорили, никто не спрашивал его мнения и не находил нужным посвящать его в свои дела. Его держали в стороне от всего -- здесь, на его собственном хуторе, да и всюду в приходе его не замечали, словно он был пустое пространство. И постепенно он дошел до того, что еле подавлял свою ярость, а когда изредка отводил душу бранью, тоже получалось мало толку -- никто ему не отвечал, его даже не слушали.
   Однажды, видя, что никто не удостаивает его ответом, он взбесился так, что подскочил к Карен и пнул ее ногой. Однако и на этот раз ему не удалось пробить стену молчания. Ни слова не говоря, сыновья схватили его и потащили в дюны, к западу от хутора; там они привязали его к вбитому в землю бревну, выброшенному волнами на берег, и как ни в чем не бывало вернулись к своей работе. Йоханнес подчинился им без сопротивления; они так крепко вцепились в него, что он сразу почуял, как бы приятно им было, если бы он вздумал отбиваться.
   После этого он стал еще больше кутить, часто не ночевал дома, а счета распорядился посылать на хутор, -- Карен не могла их не принимать. Так тянулось все время до ее родов, и никаких особых событий не произошло.
   Пока Карен поправлялась после родов, Йоханнес не показывался на хуторе ни разу, и никто об этом не сожалел. Несмотря на крепкий организм, Карен плохо поправлялась, -- все-таки годы ее были не маленькие, -- она пролежала три недели, так как ей требовался полный покой. Только когда она поправилась и встала, наконец, с постели, Йоханнес снова появился в доме.
   Карен только что легла и кормила грудью малыша, когда Йоханнес с шумом ввалился во двор в компании двух собутыльников. Оба сына ушли к морю, подтащить лодку на берег. Несмотря на хмель, Йоханнес, наверно, заметил, что их нет дома. Он побрел через комнаты прямо в спальню Карен и, шатаясь, остановился в дверях, мертвенно бледный от попоек и бессонных ночей. Даже смотреть на него было противно.
   -- Я привез с собой двух товарищей, -- сказал он, махнув рукой в сторону комнаты, из которой пришел. -- Встань и подай нам чего-нибудь закусить.
   Карен ничего не сказала, только презрительно посмотрела на него.
   -- Что же ты не отвечаешь? -- возмущенно спросил он.
   Дверная ручка выскользнула из его руки, и дверь, распахнувшись, стукнулась об стену. Йоханнес еле смог удержаться на ногах и боком влетел в спальню.
   Карен усмехнулась.
   -- Черт побери! Вот я пристукну тебя дверью за эти смешки! -- закричал он и, сорвав дверь с петель, повалил ее на кровать.
   Карен защитила ребенка от удара, подняв руки и колени, и громко вскрикнула.
   -- Ага, наконец-то ответила! -- Громко захохотав, Йоханнес передразнил ее крик. -- Значит, все-таки смогла разинуть пасть, а?
   В эту минуту в спальню вошли сыновья, -- одна из работниц сбегала за ними на берег. Увидев их, Йоханнес сразу присмирел; услышав, что собутыльники его громыхают на дворе тележкой, он решил присоединиться к ним.
   Но сыновья Карен вовсе не желали, чтобы он так дешево отделался. Теперь-то он был, наконец, в их власти! Если он сейчас уедет с хутора, то уж навсегда. Они сняли с него штаны, на случай если бы он попытался сбежать, заперли его в каменный сарайчик, где хранились рыболовные снасти, и бросили ему туда охапку соломы. Там он и сидел, пока они совещались.
   Два дня обсуждали они, какой образ действий будет наилучший, но решить это было нелегко. Если выдать его властям и потребовать, чтоб его судили за' жестокое обращение с женой, то потом придется опять иметь дело с ним -- с оштрафованным-то! Самое бы лучшее сплавить его за океан, куда отправилось уже столько всякой другой пакости, -- в Америку! Наконец, они привели его в дом.
   Он уж и на мужчину-то не был похож -- дрожал, как собака, когда его вели по двору. Карен смотрела из окошка спальни, и вся покраснела от жгучего стыда: так вот каков тот, ради кого она пренебрегла всем на свете!
   Йоханнес заметил, что на дворе стоит телега, на которой сложено его барахло, и ременные вожжи перекинуты через дышло. В комнате обстановка была очень торжественная: на столе лежали тщательно перевязанная пачка кредиток и какой-то документ, тут же были приготовлены чернила и перо. Впервые в жизни почувствовал он себя одиноким и бесприютным, нахальство в этот день изменило ему, к горлу подступало рыданье.
   -- Да, Йоханнес, вот и пробил твой час, -- мрачно проговорил старший из сыновей. -- Мы могли бы предать тебя суду и заставить понести наказание, но предпочли уладить всё по-хорошему. Вот здесь, в этой бумаге, написано, что ты оскорбил действием свою жену, еле оправившуюся после родов, и что ты обязуешься покинуть страну и никогда не предъявлять никаких претензий к Карен Баккегор или к кому-либо из ее близких, она же взамен воздержится от обвинения против тебя. Вот здесь -- тысяча крон тебе на дорогу. Нам пришлось их занять: все, что у нас было, ты ведь уж успел промотать, -- обмакнув перо, он протянул его Йоханнесу; тот взял перо дрожащей рукой и подписал бумагу.
   Потом они постояли некоторое время, не глядя друг на друга. В комнате царила тишина. И тишина эта словно вопрошала: "Нет ли у тебя какого-нибудь желания, Йоханнес? Не хочешь ли ты с кем-нибудь проститься, может быть попросить прощения?" Но Йоханнес не высказал ни одного желания, у него не было здесь никого близкого.
   -- Тогда мы сейчас запряжем тележку! --сказал старший из братьев и поднялся, чтобы выйти.
   Он сам отвез отчима в город и дождался, пока пароход, на который сел Йоханнес, вышел из порта. Надо было обставить дело так, чтобы отрезать Йоханнесу все пути назад.
   Наконец-то в Хуторе на холме потекли спокойные дни.
   Карен Баккегор переходила из комнаты в комнату, убирая после гостей. Сегодня маленькому Йоргену исполнилось семь лет, и он отпраздновал день рождения вместе со своими товарищами. Теперь он лежал на широкой постели и крепко спал, обхватив руками подаренные ему игрушки. Надарили ему всякой всячины, и Карен в глубине души находила ни с чем не сообразным, что люди готовы теперь ради ребят чуть ли не разорваться на части. В особенности взрослые ее сыновья не знали меры, они никаких денег не жалели, если дело касалось маленького Йоргена.
   Все три взрослых сына Карен жили теперь опять на стороне, хотя хутор сильно нуждался в твердой мужской руке, -- он словно никак не мог выправиться после скандала, пережитого несколько лет тому назад.
   Карен двигалась по комнате, стараясь не шуметь, и о чем-то упорно думала, -- жизнь давала ей немало поводов, чтобы призадуматься. Все-таки как тяжело, что вот она ходит здесь и убирает комнаты, рядом на кровати спит ее сынишка Йорген, а тот, кто связал обе их жизни, мечется по свету, как неприкаянный. Где-то он сейчас, бедняга? Может, погиб на чужбине или докатился до нищеты и позора? Вряд ли он со своим характером мог где-нибудь ужиться!
   А какой в сущности у него характер? В чем, если хорошенько разобраться, заключались его недостатки, которые все люди, и она в том числе, считали неискоренимыми? Они не подходили друг к другу. Но почему он виноват в этом больше, чем она? Как-никак, она ведь была вдвое старше него! Может быть, именно этим и объяснялось все его поведение? Что знала она, да и другие тоже о его характере, чтобы беспристрастно судить о нем? Ей некогда было интересоваться его хорошими свойствами и недостатками, -- он был чужаком, и его следовало выгнать, как собаку! И вот во время этой травли он начал огрызаться, платить злом за зло!
   Карен не знала, как ей отнестись ко всему происшедшему. За протекшие годы она столько пережила и передумала, что уже не могла попросту делить людей на плохих и хороших. В каждом человеке немало мерзости, но и кое-что хорошее у него, наверное, тоже найдется. А что было бы с ней, если бы ее до сих пор продолжали травить за ее дурной поступок и не пожелали бы снова принять ее в свое общество? Что тогда? Смогла ли бы она, лишившись доброго мнения людей, не пасть окончательно, несмотря на то, что у нее, как говорят, сильный характер?
   Она жалела Йоханнеса, в особенности сегодня вечером. Может быть, она старалась оправдать мужа из желания, чтобы у маленького Йоргена был хороший отец? Многое стерлось в ее памяти. Под влиянием времени некоторые краски на картине блекнут, а другие выступают отчетливее. Стоило ей услышать, как бушует море, и тревога закрадывалась в сердце. Когда волны, вот как сейчас, бились о прибрежные камни, предвещая бурю, она, как ни странно, всегда думала об Йоханнесе.
   Карен выглянула в окошко: светила луна, над нею быстро бежали облака, но здесь, на земле, ветра пока не ощущалось. Надо посмотреть, дома ли батрак, и приказать ему убрать на ночь большую вершу, а то как бы не нагрянула буря и не растрепала ее.
   Повязывая голову шалью, она посмотрела на мальчика. Темная шапка волос на голове, а нос... нет, лицом он не похож ни на кого из ее родных. А характером?.. Черномазый и востроносый, он носился по двору, словно залетная птичка... вот именно, залетная!
   Услышав шаги на дворе, она решила, что это батрак, и пошла, чтобы поговорить с ним. Когда она дошла до середины комнаты, дверь раскрылась и на пороге появился какой-то мужчина; он был плохо одет, шея обмотана толстым шарфом. Карен невольно оперлась о стол. Она словно застыла, не в силах вымолвить ни слова; у нее сразу отяжелели ноги, и от поясницы до самых пят она почувствовала легкую боль в мышцах, как при летучем ревматизме.
   Гость, очутившись в знакомой обстановке, осмотрелся по сторонам, потом, протянув руку, сделал два шага к Карен, улыбаясь жалкой, просительной улыбкой. Карен не шевельнулась. Тогда он сел у края стола и уронил голову на руки; он выглядел несчастным, сильно опустившимся.
   Карен Баккегор не знала, что с ней происходит. Что-то в ее душе толкало подойти к нему, прижать к груди его лохматую голову и ласково поздравить с приездом; но ее все еще сковывал былой страх перед ним. Сильная, суровая женщина, застигнутая врасплох, не могла сообразить, зачем он явился.
   -- Ты, наверно, голоден? --растерянно прошептала она.
   Он не двигался с места. Тогда она пошла в кухню и стала разводить огонь в плите.
   Готовя ему еду, она двигалась словно в полусне, рассудок ее бездействовал. Что-то теперь будет, как все сложится дальше? Она попросту не решалась об этом думать. Его нужно накормить, чем-нибудь сытным, вкусным, -- больше она ничего не соображала. Когда она, наконец, кончила приготовления, то увидела, что Йоханнес стоит в дверях и смотрит на нее; запах жаркого привлек его на кухню. Он заговорил, и Карен, услышав свой собственный голос, поняла, что отвечает ему.
   Из его слов можно было догадаться, что он натерпелся. много горя и вообще ему не везло. Побывав в дальних краях, он, наконец, вернулся на родину... Видно, он смирился, по тону его голоса чувствовалось, что все плохое осталось позади -- теперь он в тихой гавани.
   -- Ведь мы законные муж и жена, -- закончил он, -- и ничто, кроме развода, не может разорвать нашего брака.
   Да, бесспорно, они законные супруги, бумага, которую она его заставила подписать, была глупой ошибкой, -- Карен это хорошо понимала. Брак есть брак, пока начальство его не расторгнет. И вот муж, стало быть, вернулся и предъявляет свои права. На хуторе опять появился хозяин. Интересно знать, что теперь будет дальше? Ведь с того времени, как она его выгнала, много воды утекло, может быть теперь все обернется по-хорошему?
   -- Хочешь взглянуть на своего сына? -- спросила она и, взяв со стола лампу, пошла впереди мужа в спальню. -- Ему сегодня исполнилось семь лет.
   Йоханнес наклонился над сыном и погладил его по щеке. Мальчик проснулся и испуганно взглянул на него.
   -- Это твой отец вернулся домой, -- сказала Карен слегка дрожащим голосом.
   Мальчик улыбнулся, захотел встать. Отец взял его на руки, а Карен пошла приготовить кофе. Отец с сыном уселись на лавке и стали играть. Йоханнес по-прежнему был мастером на выдумки, он изображал то одного, то другого зверя, который собирался загрызть малыша, -- и мальчик покатывался со смеху.
   -- Поосторожнее, -- сказала Карен из кухни, -- не забывай, он еще маленький.
   Ведь Йоханнес ни в чем не знал меры, и она боялась его, хоть ей и приятно было видеть, как он ласкает сына.
   На минуту они затихли, но потом опять завозились. На этот раз в смехе мальчика ей почудился испуг. Нет, лучше уложить сына в постель!
   Карен только что собралась еще раз процедить кофе, как вдруг услыхала, что мальчик как будто чем-то давится. Она поспешно вошла в комнату. Ребенок лежал на лавке и барахтался, стараясь выплюнуть что-то изо рта, лицо у него побагровело. Йоханнес сидел рядом и только посмеивался.
   -- Что ты сделал с ним? --вскрикнула Карен. Схватив ребенка, она засунула ему в рот согнутый палец и вытащила большой кусок жевательного табаку.
   Йоханнес глуповато ухмыльнулся.
   -- Ничего с ним от этого не случится, -- сказал он.
   Карен промолчала и уложила сына в постель. Быстрыми и решительными шагами ходила она по комнате, -- теперь она знала, что ей делать, словно кто отодвинул краешек завесы и показал ей будущее. Она насторожилась и решила не полагаться на судьбу. Когда-то она выгнала этого человека, рассчитывая, что он исчезнет из ее жизни навсегда. Он вернулся. Что ж, теперь она попытается отправить его в такое путешествие, из которого он никогда уже не вернется!
   Карен вошла в комнату, на ней было надето пальто, на голове толстая шаль.
   -- Помоги-ка мне прибрать вершу, -- сказала она, -- батрака нету дома.
   Они достали пару весел из каменного сарайчика, куда Йоханнеса однажды заперли ее сыновья, и пошли по дюнам к морю. Карен несла весла, и Йоханнес не подумал даже, что должен помочь ей. Она отвязала лодку и велела ему сесть на самый нос, а сама стала грести. Море бурно волновалось, но у Карен были крепкие руки, а сегодня она чувствовала себя особенно сильной, как никогда.
   Наконец, они подплыли к месту, где была верша. Карен показала на буек и поставила лодку против ветра, пока Йоханнес поднимал вершу. Это была нелегкая работа, и видно было, что она ему не по душе: всякий раз, как волна обдавала его брызгами, он недовольно отряхивался.
   -- Держи покрепче! -- крикнула Карен й сама изо всех сил налегла на весла.
   Верша показалась над водой, теперь предстояло самое трудное... Йоханнес повернул голову к жене.
   -- Мне ни за что не поднять ее одному! -- крикнул он. -- Подсоби мне.
   -- До сих пор из тебя настоящего мужчины так и не вышло, -- насмешливо ответила Карен. -- Тяни хорошенько!
   Йоханнес сильно перегнулся через борт -- в ту же минуту лодка выскользнула из-под него и он с головой ушел под воду. Лодку быстро относило волнами и ветром к берегу. Карен издали увидела высунувшуюся из воды руку, потом ногу... затем лодка стукнулась о землю, и тут уж ей пришлось подумать о самой себе. Она вытащила лодку повыше на берег, закрепила ее якорем, перекинув его через бревно, и убрала весла в сарайчик. Когда она вошла в спальню, ребенок спал, но похоже было, что во сне он плакал, в уголке его рта скопилась темная пена. Карен долго стояла над ним, погруженная в свои мысли.
   Вдруг он открыл глаза и со страхом оглядел комнату.
   -- Где чужой мужчина? -- спросил он.
   -- Здесь нет никакого чужого мужчины, -- ласково ответила Карен, -- он тебе, наверно, приснился. Ложись-ка лучше и спокойно спи.
   Мальчик уткнулся головой в подушку и снова заснул.
   На следующий день в море возле Хутора на холме всплыло мертвое тело, в котором опознали Йоханнеса, непутевого мужа Карен Баккегор. Всех поразила странная случайность -- что его прибило к берегу именно здесь!
   
   1918

---------------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Андерсен-Нексё, Мартин. Собрание сочинений. Пер. с дат. В 10 т. / Том 9: Рассказы. (1908-1938). Стихи. Пер. под ред. А. И. Кобецкой и А. Я. Эмзиной. -- 1954. -- 276 с.; 20 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru