Андерсен-Нексё Мартин
Братья

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Мартин Андерсен-Нексё.
Братья

   На Борнхольме существует замечательный обычай: родительский дом или хутор наследует не старший сын, а младший -- "последыш". Родители не покидают хутора, пока все дети не станут взрослыми и пока не поставят старших на ноги, -- тогда последнему по счету меньше грозит опасность остаться ни при чем.
   Но обычай этот имеет и свои неудобства: если родители умирают рано, то семья остается без кормильца.
   Так и случилось на хуторе "Репейник". Йенсу Келлеру, последышу, было всего десять лет, когда скончался отец; мать умерла еще раньше. Тогда старший брат Йенс Петер вернулся с острова Зеландия, где служил управляющим, и взял на себя ведение хозяйства. Было ему в то время лет двадцать с небольшим.
   Йенс Петер считал, что его священный долг сдать брату хутор в свое время в таком же порядке, в каком сам его принял. Справлялся он с делом очень хорошо, но удовлетворения ему это не давало: кому интересно хозяйничать на своем же родовом хуторе, работать -- не для себя, а для другого, да еще сознавать, что по праву все должно бы принадлежать тебе самому? Ведь всюду на свете двор наследует старший сын, как и полагается. Йенс Петер понимал, что и отцу он был ближе других детей. Он родился и обучался у отца на глазах, у него же перенял старинные порядки: вот так нужно делать то-то, а так вот это! Связь со стариной чувствовалась и тогда, когда отец следовал дедовским обычаям, и тогда, когда он, по зрелым размышлениям, их нарушал. Йенс Петер тоже уважал старину, и делу это шло на пользу: хутор в его руках стал еще богаче.
   Но Йенс Петер этому не радовался! Вот ходит себе мальчуган -- последыш, -- он и есть настоящий хозяин, даром что только-только научился застегивать себе штанишки; всякий видит в нем истинного хозяина, ему и почет и уважение. Родился он поздно и в полном смысле был поскребышком. Во всяком случае, ни к чему он не проявлял интереса, был большим бездельником, в то время как другие хлопотали о том, чтобы вокруг него все процветало.
   Между тем последыш подрастал и стал, наконец, настолько взрослым, что пора бы ему и самому начать заниматься делами.
   Йенс Петер прожил на хуторе до совершеннолетия брата, а потом ушел из родного дома, раз уж было ему так суждено, и начал устраиваться самостоятельно: пусть никто не говорит про него, что он засел и распоряжается там, где его не просят.
   Уехал он, однако, недалеко. Поговаривали, что он мог бы жениться и взять за женой хороший хутор в тех местах, где в свое время служил управляющим, -- там будто была девушка, которая верно и преданно ждала его все эти годы. Но он предпочел отказаться и от нее и от хозяйства и купил себе небольшой и запущенный хутор в родных местах, по ту сторону холма, -- здесь он жил все-таки поблизости от брата.
   С участка своего Йенс Петер наблюдал за всем происходившим на отцовском хуторе. Должно быть, он был ему дороже своего собственного, потому что, встречаясь с соседями брата, он подробно расспрашивал их обо всем, что там- делается. И люди уверяли, что встречали Йенса Петера ночью на полях хутора "Репейник",-- должно быть, проверял, как ведется хозяйство; днем он туда никогда не хаживал.
   Вообще-то присмотреть немножко за Йенсом не мешало: интереса к хозяйству он не проявлял и, откровенно говоря, был довольно-таки странным парнем. Не в пример прочим молодым людям, он на девушек не обращал никакого внимания, на пирушках всегда сидел со стариками за карточной игрой, а танцевать предоставлял молодежи. Такого молодого игрока, да еще не в меру азартного, никогда не видывали в здешних местах, -- он всегда перекрывал самые высокие ставки. И мало-помалу в приходе установилось молчаливое соглашение: при Йенсе Келлере играть только по маленькой.
   Но из этого ничего не вышло, потому что он повадился ездить в город и оставлял свои деньги там, -- свел знакомство с барышниками и разными ловкачами, играл в гостиницах в "три листика" и всегда проигрывал: то ли партнеры его плутовали, то ли он сам плохо соображал.
   Брат страдал, видя, как отцовский хутор приходит в запустение и то одно, то другое из нажитого добра продается или закладывается. Он следовал за Йенсом, как тень; если Йенс ехал в город, то Йенс Петер тотчас запрягал лошадь и отправлялся туда же. Он не становился брату открыто поперек дороги, но разными способами старался помешать ему -- где было можно, закрывал ему кредит, а жуликов пытался припугнуть, угрожая пожаловаться начальству.
   Но Йенс был одним из тех расточителей, которые рано или поздно появляются в зажиточной семье и пускают родовое достояние по ветру, как мякину; он должен был разорять.
   Удержать Йенса от мотовства было так же невозможно, как поймать рыбу голыми руками, -- он всегда ухитрялся ускользнуть. Тогда Йенс Петер предоставил брату разоряться, а сам только выкупал то, что проматывал брат из отцовского наследия. Он приносил обратно на отцовский хутор все, что ему удавалось выкупить, -- ведь здесь этому добру и полагалось находиться, -- а на выкупленные вещи брал с брата расписки.
   Однажды он принес столовое серебро, -- на родном хуторе он появлялся только в таких случаях, -- Йенс еще лежал в постели, и вид у него был смущенный и жалкий; жизнь, которую он вел, сильно сказывалась на его здоровье -- веки у него дергались, взгляд был тупой.
   Йенс Петер положил серебро брату прямо на перину и с отвращением посмотрел на него.
   -- Я вижу, что напрасно стараюсь, -- жестко промолвил он.-- Вот опять мне пришлось выкупать эти вещи, уже во второй раз! Понимаешь ли ты, что ты настоящий преступник?
   Йенс с недоумением посмотрел на него, так же невозмутимо, как грудной младенец смотрит на дуло ружья, наведенного на него.
   -- Не понимаешь ты, что- ли, что продажа чужих вещей-- это поступок, который карается законом? --спросил Йенс Петер, с трудом владея своим голосом; он и говорил-то через силу: что ни делай, все ведь бесполезно!
   Йенс уловил выражение лица брата и вдруг расхохотался, --теперь только его осенило.
   -- Ты опять выкупил серебро? -- простонал он сквозь хохот. -- Да у тебя, должно быть, не все дома?
   -- Где шкатулка? -- мрачно спросил Петер.
   Йенс подтянул к себе перину.
   -- Она у столяра, -- ответил он, не поднимая глаз.
   -- Это ложь! --Йенс Петер так сильно дернул брата за плечо, что тот весь изогнулся.
   -- Не могу вспомнить, -- прошептал Йенс трусливо.
   -- Неделю тому назад она была на месте. Постарайся вспомнить, кому ты ее заложил. Ты должен вспомнить!
   Йенс приподнялся на локте и постарался принять глубокомысленный вид; по его лицу было видно, что он напряженно о чем-то думает, что-то искренне пытается вспомнить. Но вдруг лицо его обмякло, и он повалился на подушки.
   -- Ах, оставь меня в покое, -- жалобно проговорил он.-- Какое мне дело до того, что вы тут накопили за сто, а может, и за двести лет? Какое это имеет касательство ко мне? Забери все это дерьмо и дай мне тысячу далеров... Или хоть только пятьсот! Забери просто даром! А то ведь обязательно кончится тем, что я все размотаю.
   -- Попробуй только! Ты вынудишь меня тогда на крайние меры, -- негромко промолвил Йенс Петер, лицо его стало землисто-серым.
   -- На какие же это? -- Йенс перекатывал голову по подушке, ему было скучно.
   -- Я поеду тогда к королю и попрошу его назначить над тобой опеку. Так и знай!
   Йенс вдруг оживился.
   -- А освобожусь я тогда от забот по хозяйству и всего прочего? -- с любопытством спросил он.
   -- Да, тогда управление хутором перейдет ко мне, а ты будешь получать на свое содержание сколько потребуется. Разумеется, сумма будет небольшая -- ты все так запустил и столько задолжал. Может быть, тысяча крон в год. Ты можешь, конечно, жить и столоваться у меня, если пожелаешь. -- Йенс Петер даже повеселел от предвкушения такой возможности.
   Йенс схватил брата за руку.
   -- Спасибо тебе, братец! -- сказал он, и голос у него прерывался от радости. -- Спасибо тебе!
   -- Ты бы надел чистую рубашку, -- сухо сказал Йенс Петер и оттолкнул дряблую руку брата.-- Экономка твоя говорит, что ты не менял белье уже два месяца. А потом -- пора бы тебе и вставать, скоро полдень.
   По уходе брата Т1енс сейчас же повернулся на другой бок. Он не понимал этого чудака, который изводил себя заботами обо всем этом дедовском хламе, накопленном с незапамятных времен. Сейчас он немножко вздремнет, а потом запряжет лошадь и съездит в город.
   "Платить каждый год тысячу крон за то, чтоб навязать себе на шею заложенный и перезаложенный хутор! Наверняка у него не хватает винтиков в голове!"
   А Йенс Петер так же мало понимал меньшого брата:
   "Добровольно отказаться от всего и поступить под опеку! Да он, наверное, совсем рехнулся!"
   И вот наступил день, когда решили объявить об опеке над последышем на приходском собрании.
   В это воскресное утро в церкви собралось много народа. По всем дорогам прихода катили повозки и телеги, направляясь к холму, где высилась белая церковь; даже из соседних приходов подъезжали экипажи и телеги, набитые богомольцами. По полевым тропкам и вдоль канав целыми вереницами брели пешеходы -- древние старики, выходившие из дому, лишь когда колокола звонили так, как сегодня, и молодежь -- девушки и парни, одетые по-городскому; большинство из них не заглядывали в церковь все лето. А нынче многие пожертвовали целым днем ради необычного случая. Дома и дворы оставили на волю божью, а скотину поручили больным, детям и калекам. Все здоровые и крепкие люди отправились сегодня в церковь.
   Вверху, на отдельно стоящей от церкви колокольне, вовсю трезвонили колокола, -- каждый, раскачиваясь, вылетал из своего окошечка, влетал в него обратно и опять вылетал в другую сторону. И как же они жаловались, и пели, и обвиняли -- все в один голос. Слышишь, как громко и сварливо заливается маленький колокол, врываясь в спокойную и тяжко гудящую речь большого о страшном суде?
   Так не говорили и не увещевали колокола даже в большие праздники, уж не говоря про воскресенья. И ничего удивительного тут нет, потому что рождество бывает каждый год, и пасха тоже, -- а найдется ли в приходе хоть один человек, который помнил бы, как кого-нибудь объявляли взятым под опеку?
   Весь холм был заставлен повозками, к каждому кольцу в церковной ограде привязаны лошади -- и все же мест не хватило. Некоторые оставили свои упряжки на ближних хуторах, у знакомых, а многим так и не пришлось выпрягать лошадей.
   Когда народ после обедни хлынул из церкви, приходский староста уже стоял возле церковной ограды на плоском камне, с которого делались все оглашения. В руке староста держал бумаги и был очень серьезен. Сперва он прочитал объявление о продаже с аукциона выброшенных морем обломков от кораблекрушения, потом голубую бумажку от коменданта, -- никто и не слушал, о чем в ней говорилось, так как видели -- у старосты осталась еще только одна бумажка. И вот, наконец, все неотрывно впились взглядом в его губы, разинули рты и, широко раскрыв глаза, слушали:
   -- ...настоящим... доводится до всеобщего сведения... с сего числа объявляется взятым под опеку... находящийся не в здравом уме... лишается права покупать, продавать,- а также брать и давать взаймы... Йенс Петер Келлер с хутора "Репейник".
   Громкий возглас, похожий на стон, прозвучал над собравшимися. Что же такое сказал староста? С краю в толпе стоял Йенс Келлер -- слабоумный последыш -- и со спокойной усмешкой слушал о своем собственном унижении. И вдруг бессмысленная веселость исчезла с его лица, он испуганно разинул рот и громко вскрикнул.
   Староста запнулся и вопросительно оглядел собравшихся. Тогда из толпы выскочил Йенс Петер Келлер, его останавливали, но он отбился и, подбежав, крепко ухватил старосту за грудь.
   "Он поднял руку на начальство!" --слова эти вылетели, словно вздох, из многих уст; старики отвернулись, чтобы не быть очевидцами ужасного происшествия.
   Стоявшие поближе помогли старосте освободиться от цепких объятий Йенса Петера, и когда ему разъяснили, в чем дело, староста сейчас же громким голосом поспешил исправить ошибку: "Йенс Келлер из "Репейника". Взятым под опеку объявляется не Йенс Петер Келлер, крестьянин с Хутора на холме, как было сказано по ошибке, а Йенс Келлер из "Репейника". Йенс Петер же, напротив, уполномочивается вести дела брата, покупать, продавать и принимать обязательства от его имени.
   Собрание кончилось, все прихожане направились по бесчисленным дорогам домой, толкуя про обмолвку, которая на всех произвела неприятное впечатление. Правда, она была исправлена, но слова были сказаны, а слова обязывают.
   Йенс Петер ни с кем не стал разговаривать, а запряг лошадь и поехал домой. Он взял брата к себе в телегу и высадил его у хутора, как будто ничего и не было; дорогой они не обменялись ни единым словом о происшедшем.
   Но под вечер Йенс Петер снова заложил лошадь и поехал в пасторат: он желал переговорить с пастором насчет этой ошибки в документе об опеке. Пастор объяснил ему, что все в порядке: обмолвка своевременно исправлена, а в бумаге написано: "Йенс Келлер". Крестьянин как будто удовлетворился ответом, но, помолчав, заявил, что просит непременно повторить это оглашение в следующее воскресенье. В угоду ему пастор пошел с ним к старосте, и тот согласился прочесть объявление вторично.
   Йенс Петер Келлер присутствовал при оглашении и убедился, что на этот раз прочитали правильно. И все же мрачное настроение его не покидало, он почти не разговаривал, а как-то на неделе явился к старосте и попросил опять показать ему бумаги.
   -- Да ведь ты же их видел, -- недовольно сказал староста и опять показал ему, что в бумаге стоит "Йенс Келлер".
   -- А все-таки слово сказано, -- промолвил крестьянин, -- и мне бы хотелось забить в него надежный кол. Йенс Петер Келлер находится в здравом разуме -- чтобы богу и всем это было известно!
   Он произнес это медленно, делая упор на каждом слове.
   -- Я не знаю, ни одного человека, который думал бы иначе, -- сказал староста и серьезно посмотрел на него. -- Обмолвка моя забита таким прочным колом, что ей трудно будет когда-нибудь подняться. И давай не будем больше об этом думать, если ты не хочешь доставить мне неприятность. -- Он протянул руку.
   -- Конечно, не хочу, -- дружелюбно ответил Йенс Петер, тоже протягивая руку. Потом, совершенно успокоенный, поехал домой.
   Но однажды, когда он ходил за плугом, перепахивая пар, на него опять напало беспокойство: слово ведь было сказано, он был объявлен взятым под опеку. Все ясно слышали: "Йенс Петер Келлер, как находящийся не в здравом уме". Именно так было сказано... А можно ли зачеркнуть случившееся, сделать так, будто слово- не было сказано вовсе? Вопрос этот ворочался в его голове и так и сяк, и однажды Йенс Петер заложил лошадь и поехал в город к амтману [амтман -- начальник округа или области].
   Тот выслушал его с недоумением, он ничего не понимал.
   -- Да ведь все же исправлено, -- сказал он. -- Мне об этом было доложено, и я знаю, что ошибку сейчас же исправили. Да, впрочем, вы ведь и сами при этом присутствовали, насколько мне известно.
   Крестьянин промолчал, и на его лице появилось какое-то замкнутое и тупое выражение, но внутренне он весь так и просиял от хитроумной догадки: "Смотри-ка, амтману было доложено! В таком случае, значит, это, наверное, была не совсем простая ошибка". Кое-что стало ему теперь ясно.
   Молчал он долго.
   -- Господин амтман должен сделать так, как будто этого никогда не случалось, -- промолвил он, наконец, настойчиво.
   Чиновник подошел и тронул его за плечо:
   -- Господи, боже мой, что же, по-вашему, я должен сделать? Ведь ошибка исправлена! Неужто вы не понимаете, что занимаетесь сущим крючкотворством и кляузами? Может быть, вы собираетесь судиться, а? -- Он повернулся спиной к просителю и ушел к себе в кабинет; он хорошо знал этих крестьян и их бесконечное упрямство. Этакие сутяги!
   Крестьянин надел шапку и вышел. Теперь он понял: это была подстроенная игра! В бумагах, наверно, написано Йенс Петер, а не Йенс. Надо бы еще раз проверить! Они отлично знают, что делают, эти люди! Ну, теперь-то он уж ни за что не отступится, пока не добьется своего.
   Долгое время он держался спокойно, и люди стали думать, что он образумился. Но он не отказался от своего намерения, а только затаил его теперь в уме. Хозяйство на отцовском хуторе он вел, но без прежней уверенности, что-то словно сломалось в нем из-за этой роковой обмолвки, будто захлопнулась за ним железная дверь и отделила его от жизни и людей. Он держался особняком и стал очень мрачен.
   Борьбу свою он продолжал упорно: экономил, копил, а когда набрал тысячу крон наличными деньгами, отправился к амтману.
   -- Вот здесь тысяча крон, -- сказал он, кладя перед амтманом кожаный кошель.-- Может быть, теперь я добьюсь своего права?
   Высший чиновник на острове слыл человеком ограниченным, но тут он сообразил, что его пытаются подкупить, и приказал вышвырнуть Йенса Петера Келлера за дверь.
   Значит, нигде ему нет ходу! Здесь, на острове, нет никого, кто захотел бы помочь ему добиться своего права. Вот он довел дело до высшей инстанции и теперь знает, что надеяться ему не на кого, кроме как на себя.
   Немногие люди способны долго выносить одиночество. Кроме того, во всяком деле требуются сторонники, -- иногда бывает достаточно даже одного, но зато без этого одного никак нельзя обойтись.
   На этом они и сошлись с братом. Оба они были одинаково убеждены в роковом значении обмолвки и одинаково заинтересованы в ее исправлении. Отцовский хутор по-прежнему оставался бременем для Йенса, он ничем решительно там не занимался и все же чувствовал себя так, как будто это ему приходится возиться со всем. Он страстно желал от него освободиться.
   С виду братья как будто примирились с общим толкованием положения дел. Йенс Петер управлял хутором и выступал во всем в качестве опекуна брата, но уверенности в своих действиях у него не было. Наконец-то он получил в управление свой родовой хутор и мог распоряжаться там по своему усмотрению, а радости от этого вовсе не чувствовал, -- в душе его постоянно жило что-то, принижавшее его перед братом и превращавшее несчастного слабоумного в истинного хозяина хутора. Покоя в таком распорядке не было ни для Йенса Петера, ни для его брата.
   На этом они, как сказано, и сошлись: у них была одна и та же цель, та же борьба. И в первый же раз, как они коснулись этого вопроса, Йенс Петер обнаружил, что брат его вовсе не так глуп, как о нем думали. С посторонними они не могли так свободно говорить о том, что их постоянно занимало, -- они стали придирчивы и подозрительны, улавливали малейшую усмешку в глазах других. Но тем свободнее разговаривали они о своем деле вдвоем и строили разные планы. И как же отлично они понимали теперь друг друга!
   Под влиянием этого общения Йенс сделался серьезнее и положительнее, перестал ездить в город и кутить, а старался побольше бывать с братом. Йенс Петер в свою очередь заразился кое-чем от Йенса -- перенял частицу его легкомыслия. Никогда не видели его теперь таким мрачным, как бывало раньше. Люди дивились, что братья находят так много общих тем для разговора и что теперь оба они нередко улыбаются, чего раньше никто не видел.
   Братья придумывали сложные планы, как им одолеть злые козни, потому что теперь ведь весь остров был против них! Мало-помалу планы эти приняли четкие и грандиозные очертания: братья решили поехать тайком к королю и упросить его внести поправку в объявление, а потом вернуться домой с бумагами в полном порядке! Таким широким обходным маневром надумали они напасть на своих противников с тыла и повергнуть их в прах.
   Но важно было действовать втайне, чтобы никто не расстроил их планов, и всю зиму они обсуждали вдвоем способы, как перебраться с Борнхольма и переговорить с королем так, чтобы никто об этом не узнал. Пароходом воспользоваться они не могли, так как желали сохранить поездку в секрете, а лодкой ни один из них не умел управлять.
   В начале марта -- наконец-то! -- на помощь им пришла природа: от берегов России ветром пригнало плавучий лед, суровые морозы сплотили его вокруг Борнхольма, так что всякая связь с внешним миром была прервана.
   Но только не для обоих братьев!
   Как раз теперь-то и создалась нужная им обстановка; теперь никакая посторонняя сила не могла помешать осуществлению их планов. Они втихомолку снарядились в дальний путь и однажды ночью спустились на лед, с намерением добраться до столицы и побывать там у короля.
   С тех пор их больше не видали.
   
   1913

---------------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Андерсен-Нексё, Мартин. Собрание сочинений. Пер. с дат. В 10 т. / Том 9: Рассказы. (1908-1938). Стихи. Пер. под ред. А. И. Кобецкой и А. Я. Эмзиной. -- 1954. -- 276 с.; 20 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru