Андерсен-Нексё Мартин
Берег моего детства

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод А. И. Кобецкой.

Мартин Андерсен-Нексё.
Берег моего детства

   Только очень немногие из туристов, непрерывным потоком устремляющихся летом из Норрланда [Норрланд -- северная часть Швеции] иногда попадают в окрестности города Нексе и могут полюбоваться белым песком бухты Балка и своеобразными и самыми красивыми на Борнхольме утесами -- Адскими и Райскими холмами. Маленький привлекательный городок, растянувшийся вдоль берега белыми и красными пятнами домов, походит на украшения из кораллов, выброшенных волной на сушу, как бы вкрапленных в нее и почти сливающихся с необычайно живописным побережьем. В городке долго и упорно мечтали о том, чтобы поток туристов устремлялся сюда, но, кажется, здешние места раз и навсегда останутся заповедными, и я не вижу в этом большого несчастья.
   Когда подъезжаешь к Нексе с моря, то видишь красивые очертания городка, позади которого высятся голландские мельницы; взор скользит, не задерживаясь, дальше, мимо плодородных пашен, -- земля там продается по дорогой цене; на расстоянии полмили от берега внезапно встает гряда громоздких утесов -- плоскогорье, отвесно обрывающееся к востоку.
   Это гранит -- затвердевший хребет земного шара, неожиданно выпячивающийся горбом и спадающий крутым изломом, чтобы уступить место самой мягкой и плодородной в мире почве.
   На берегу, в четверти мили от города к северу, снова, появляется гранит, -- он смыкается с породой обнажившегося песчаника, который выделяется резкой чертой. Внимательнее присмотревшись, можно заметить, что тут встречаются два совершенно различных мира; если стать одной ногой на гранит, а другой -- на песчаник, то перешагнешь через полмиллиона лет.
   Пожалуй, ни один мрамор не обладает такой мягкостью тонов и плотностью, как песчаник из Нексе. Вряд ли вообще существует более прекрасный материал, чем этот камень, легко поддающийся обработке, синеватый на поверхности и пламенеющий в разрезе. За пределами Нексе он мало известен, но здесь все делают из песчаника, вплоть до колодезных плит и кормушек для свиней. Песчаник придает городку своеобразный колорит: весь город как бы естественно возник из находящегося под ним каменного слоя.
   Когда ветер дует с острова, море отступает далеко от берега и обнажает этот слой. Там, на отмели, я впервые делал робкие попытки ловить рыбу, высоко закатав штаны и вооружившись ржавой вилкой. Надо было обладать необыкновенной ловкостью, чтобы выгнать угря из-под плоского камня и вонзить ему в спину вилку, -- разумеется, с такой силой, чтобы вилка зазвенела,-- в этом заключалось все искусство. Какие чудесные дни проводил я там, любуясь, как вода блестит на солнце и качает мое перевернутое отображение. Ноги мягко упирались под водой в огромные светлые пласты песчаника, прогретого солнцем, и это прикосновение напоминало ласку живого существа. Так же, как и песчаное дно, поверхность камня была вся изрезана мелкими желобками от ударов волн, а иногда я ногами нащупывал на дне контуры окаменевших морских животных. Мне нравилось бродить по отмели и заходить как можно дальше, чтобы не слышать, когда меня позовут с берега; изредка мне удавалось забираться совсем далеко -- до того места, где дно, покрытое водорослями, внезапно обрывалось и исчезало под глубокими водами моря. Какое наслаждение было для меня, мальчишки, задорно плюнуть в пучину и тотчас же повернуть обратно к берегу, содрогаясь от смелости своего поступка.
   На расстоянии четверти мили к югу песчаник исчезает с поверхности земли и уступает место песку. Гранит, песчаник, песок -- да это ведь целая история земного шара, это его шаги! На южном мысе острова песок образует красивейшие в Дании обрывы; на фотографиях, снятых при ярком солнечном свете, эти обрывы кажутся ослепительной грядой белоснежных гор причудливого рисунка.
   Не одному кораблю в течение веков пришлось отказаться от заданного курса и, бросив груз и высадив экипаж на южной стороне острова, навек остаться в песке. Это было своего рода данью здешней скудной земле. Однажды, под рождество, в сильную бурю в бухте потерпела крушение русская баржа с грузом меда, -- и мы, сотни бедных ребятишек, до конца зимы ели хлеб с медом. Таким путем море не раз помогало беднякам пережить плохие времена. А вон там дальше, у самого мыса, где в море впадает Змеиный ручей, на воде виднеется блестящее пятно, похожее на золотую маслянистую кожу ужа, -- оно никогда не исчезало, как бы ни бушевало море. Здесь, на дне, были занесены песком три корабля датского короля Вальдемара, доверху нагруженные золотом и только ожидавшие, когда я достаточно подрасту и заберу клад со дна морского.
   Воспоминания детства связаны с местами, где каждая пядь земли заполнена жизнью -- как утес, когда на него слетаются птицы, -- и с каждым шагом вперед возникают все новые и новые воспоминания. В бухте Балка, изогнувшейся светлым полумесяцем и доходящей до мыса Змеиного ручья, протекало мое детство, вот почему каждый шаг здесь вызывает живые воспоминания. Именно на этом песчаном берегу можно по-настоящему отдохнуть -- так, как нигде.
   Здесь я научился здоровому отношению' к природе и людям, что дало мне возможность сильнее почувствовать их. взаимосвязь.
   И отец и дедушка прожили здесь, пожалуй, лучшие годы своего детства и юности. Дедушка родился на большом крестьянском хуторе, расположенном на песках, которые были в непрерывном движении. Если сеяли в одном углу поля, то всходы показывались совсем в другом. Иногда приходилось спускаться с сетью к самому морю и вылавливать там урожай. Гораздо проще было поднять на лодке паруса и заставить ветер гнать ее, чем управляться с огромным, нескладным колесным плугом, запряженным восьмеркой косматых кляч; это было, впрочем, во времена "англичанина" [Имеется в виду период 1801 --1807 годов, когда англичане вели военные действия против Дании и в 1807 году бомбардировали Копенгаген, уничтожив датский флот], лет сто тому назад, когда каждый житель Дании чувствовал себя на море, как дома. А когда молодой высоченный парень возвращался домой после ночной рыбной ловли и утреннее солнце уже золотило след его лодки, он еще далеко в море смело прыгал в воду и вплавь тянул свою лодку к берегу, держа в зубах причальный канат. Дедушка расстался со своим хутором и стал рыбачить. Здесь, в бухте Балка, протекало детство отца, здесь он с малых лет познакомился с лодкой, играл на берегу; в свободное время он купался, вылавливал доски от разбитых в щепы кораблей и в деревянных башмаках неслышно подкрадывался сзади к спящему тюленю.
   Хорошо здесь отдыхать, когда ты свободен, ничем не занят! Я снял комнату у одного хусмана на вересковой пустоши, но большую часть времени проводил здесь, на берегу -- плавал, как, бывало, в детстве, потом лежал и отдыхал на вершине утеса, а солнце слегка припекало меня. Песчаный берег изогнут в виде двух светлых рогов, расходящихся в стороны и обхватывающих чудесный кусочек моря, а легкий ветерок, набегающий с острова, рассказывает напоенные ароматом истории о многом, что здесь когда-то происходило.
   Налево от меня -- маленькая купальня для богатых горожанок. Это уж новшество. Пока же, как и в былые времена, мужчины -- и богатые и бедные -- и женщины победнее, купаются прямо с берега. Сзади меня пробегает топограф со своим помощником; они измеряют местность, -- как говорят, здесь собираются построить большую приморскую гостиницу. Значит, и этот уголок земли превратится в модный курорт!
   Но пока до этого еще далеко. То здесь, то там на берегу- расположились крестьянские телеги -- одни крестьяне набирают песок, другие приехали, по доброму старому обычаю, полоскать в море белье после большой стирки. Многие крестьяне приурочивают к этому дню свою ежегодную поездку к морю для купанья, и такой день считается обычно чем-то вроде праздника. И лошади и люди одинаково радуются; возницы на телегах с бельем лихо вскакивают на ноги, желая показать девушкам, что не страдают водобоязнью, криками и ударами кнута они подгоняют упирающихся лошадей. Животные фыркают, становятся на дыбы, потом делают рывок, бьют задними ногами так, что вода вздымается сверкающими фонтанами и рассыпается серебряными каскадами. Затем белье вываливают с воза прямо в море. Таща за собой козлы и вальки, подходят женщины; они визжат, все выше подбирают свои юбки и, все-таки подолы мокрехоньки; под конец женщины опускают юбки и, стоя по пояс в воде, начинают неистово колотить вальками небеленые простыни и свои сорочки; гулкие удары раздаются над водой, повторяются многократно и сливаются воедино с яркими солнечными бликами на море.
   Вот то один, то другой из приехавших быстро пробегает по берегу, скрывается в расщелине утеса и снова, уже раздетый, появляется оттуда; он легко, как дикий зверь, перепрыгивает через вал водорослей и бежит по гладкому белому пляжу. От быстрого бега человека вода на отмели начинает шумно пениться. Вот прыжок вперед, легкое пофыркивание -- и купальщик, размашисто гребя руками, уплывает в открытое море.
   Вода позади него снова медленно успокаивается и становится почти невидимой для глаза -- настолько она чиста и прозрачна. На светлом, испещренном мелкими желобками дне солнечные лучи качаются в причудливых изломах, играют и бегают, совсем как безумные, -- это какое-то хаотическое мелькание. Лежа на берегу и напряженно вглядываясь в это мелькание, чувствуешь, что тебя начинает укачивать.
   Но вот несколько женщин подымают над купальней Флаг -- в знак того, что проходить по пляжу запрещается. Трем маленьким толстушкам из местной знати вряд ли стоило так ревниво соблюдать новые правила благопристойности: люди, проходя мимо, лишь мельком посматривают на купальню и шагают дальше по берегу, веками служившему кратчайшей дорогой между рыбацким поселком на мысу и городом.
   -- Вот как, подняли флаг! -- простодушно говорят прохожие и на минуту останавливаются, чтобы понять, в чем дело.
   -- Ну, да уж какая-нибудь причина здесь кроется! -- говорят они с усмешкой.
   Три дамы осторожно выглядывают и сходят на берег; они в черных купальных костюмах, сплошь разукрашенных оборками, кружевами и бог весть чем еще! Теперь пошла новая мода -- по своей доброй воле лезть в воду в одежде; и все люди на берегу глазеют на дам, пока они боязливо семенят по песку. Но вдруг женщины останавливаются, словно парализованные от страха, и, как по команде, плотно сдвигают колени, потом поворачиваются и с визгом бегут к купальне: какой-то моряк из города начинает раздеваться на пляже прямо против них! Это Нилен, недавно вернувшийся из трехлетнего кругосветного плавания.
   У этого озорника времени хоть отбавляй, и вода на родине, по-видимому, пришлась, ему по душе; проходит с добрых полчаса, чуть ли не целый час, пока он снова вылезает на сушу. Натягивая на себя одежду, он задумчиво посматривает на флаг:
   "Вот черт, что бы это такое значило? Уж не карантинный ли там флаг?" Моряк медленно подымается по лесенке купальни, на ходу пристегивая помочи, и читает объявление, запрещающее проходить по пляжу, когда флаг поднят; у него уходит чертовски много времени на то, чтобы все это как следует ^уразуметь. Вот наконец-то он взбирается на утес.
   Дверь купальни тихонько открывается, из-за нее выглядывают три невольных пленницы, снова бегут по песку, несколько напуганные опасностью, а может быть, просто смущенные своим собственным траурным нарядом, таким мертвым по сравнению со всем этим солнцем, блеском и наготой. Внезапно дамы оживляются, вскрикивают и бросаются в море, падают, вновь подымаются и бьют руками по воде, как испуганные куры крыльями: противный моряк появился снова и спускается вниз, прямо на купающихся; у края отмели он останавливается и делает вид, будто что-то ищет. Наконец, он исчезает и больше уже не появляется.
   По берегу плетутся пожилые толстые женщины с корзинками или узелками. Они босы, но головы их предусмотрительно покрыты шерстяными платками. Женщины идут в город торговать. Многих из них я узнаю: они остались такими же, какими были во времена моего детства, годы нисколько их не изменили.
   Одна семья уже выполоскала белье: крестьянин складывает на воз последние кипы и проверяет упряжь, а в это время две девушки раздеваются, укрывшись за бортом телеги; они немного боятся воды, держатся на мелком месте и с визгом шлепают друг друга. Крестьянин усаживается на возу и закуривает трубку, с невозмутимым видом он оборачивается и внимательно рассматривает девушек, как если бы они были ездовыми лошадьми, затем медленно отводит взор в сторону.
   -- Воды-то как много здесь! -- кричит он жене хусмана Хольма, которая колотит белье, в одной рубашке стоя в воде, отражающей ее необыкновенно толстые ноги.
   -- Верно! -- весело отвечает она и выпрямляется во весь свой огромный рост.-- Хвала господу за всю эту водную благодать! Особенно если она поможет кое-кому сбросить жир, -- от работы, черт возьми, он никак не убавляется!
   Ее большое потное лицо сияет; она радуется всему, смеется, щурясь на солнце, весело смотрит по сторонам, на купающихся. Она кажется мне бесформенным порождением водной стихии, которое веселят собственные неудачные попытки принять человеческий образ. И солнце смеется ей в ответ, его лучи золотят воду прямо перед ней и шаловливо играют на ее огромном животе, -- кажется, будто вновь возникший плодородный мир поднялся из моря.
   Всюду на фоне темно-синего моря, светло-изумрудных полос воды у самого берега и чистого, звенящего воздуха выделяются силуэты обнаженных людей; они ловят на себе взгляды посторонних, и оттого жаркая кровь приливает к их щекам. Воздух ласкает их, солнце любовно золотит своим блеском их тела, превращает их в тлеющие искры -- порождение самого солнца: Оживленно двигаясь, люди составляют часть одного целого -- света, тепла, воздуха, земли и воды, тесно спаянных и слившихся друг с другом в одном мастерски слаженном организме. Мускулы и упругие груди -- это скопление солнца; да и все чудеса мира -- как давно известные, так и неведомые, со всеми его таинственными силами в придачу, -- не являются ли они тысячекратно уплотненным взрывчатым веществом, которое воплощено в этом маленьком пластическом и загадочном существе -- человеке, самим появлением своим обязанным солнцу?
   Простые, скромные люди маленького провинциального городка считаются обычно, по весьма распространенному мнению, серенькими, смирными и незначительными. Однако и среди них встречаются люди, как бы связанные корнями с преисподней; но случается, что они избирают себе иной путь и тогда достают зелеными ветвями прямо до неба. Впрочем, такие вещи могут видеть лишь одни дети.
   На берегу и теперь еще можно встретить людей, которые когда-то в детстве вызывали у меня ужас или восхищение, здесь же бегают их детишки. Парни с равнодушным видом проходят мимо меня, но за их невозмутимой внешностью угадывается многое, что способно отравить существование и теперешним ребятам.
   Детский ум невероятно восприимчив, -- все мои наиболее сильные впечатления относятся к детству. Ах, как много было в те годы великанов -- людей, которые без конца божились, ели необычайно ядовитые вещи и совершали самые невероятные подвиги. Они жили и в каменоломне и в гавани, где постоянно лежали на песке, бурили и взрывали камень, строили дамбы, -- словом, встречались повсюду. Всеми командовал ужасный Кнорт, ростом не больше мальчика-школьника; он продал свою душу дьяволу за право находиться вместе с великанами. Стоило ему внимательно посмотреть на девушку, как потом у той рождался ребенок; женщины принимались визжать, когда он глядел на них. Даже сами великаны боялись его скрытой таинственной силы и злого глаза. Но мы, мальчишки, знали, что стоит только незаметно прикоснуться к нему -- и сразу становишься непобедимым в драке. Решительно все удавалось Кнорту, пока в один прекрасный день не истек срок его договора с дьяволом: и тогда Кнорт упал в гавани на дно сухого дока и сломал себе шею!
   Гораздо больше мы боялись Хольмберга, хотя он был озарен небесным светом: он принадлежал к "святым" и каждую ночь боролся с дьяволом, задумавшим отнять у него семью. Хольмберг появлялся днем с огромными царапинами на лице и руках -- следами ночной борьбы. Он непостижимым для нас образом вырвал, наконец, жену и детей из когтей дьявола, как-то раз ночью перерезав самому себе горло.
   Тут были также и обыкновенные люди, они пришли сюда, когда перестраивалась гавань; были тут и драчуны, и пьяницы, и уставшие от изнурительного труда рабочие. Сбегать для них за водкой считалось у нас большим почетом; самые отвратительные из них становились нашими героями.
   Детский мозг может многое вместить. Драки, крики, рев, проклятия, огромные порции водки, пот, текущий ручьями, битвы с громадными утесами, споры, ненависть и нападение из-за угла -- все это воспринималось нами как совершенно естественные явления, переваривалось и способствовало здоровому развитию. Это были своего рода калории для питания ума, а в детские годы они прекрасно усваиваются. Как-то раз двое мужчин пили наперегонки водку из литровых бутылей, а пото.м подрались, пустив в ход огромные железные ломы. Однажды пьяный швед яростно набросился на негра с иностранного корабля, -- ему, видите ли, не понравился цвет его кожи. Дело кончилось тем, что в ход пошли ножи. Мы, мальчишки, были их секундантами и потом навещали их в больнице; там они лежали рядом и играли в карты.
   Среди людей-великанов выделялись двое: стройный, гибкий Бергендаль и Энок, огромный толстяк с одним глазом. Бергендаль мог лежа расправиться сразу с двумя, мог один разнять нескольких драчунов и раскидать их в стороны, сам же всегда ловко избегал ударов ножа. У него было удивительное уменье владеть своим телом, но только не правой рукой: она сама выхватывала нож, всаживала в бок противнику и лишь тогда начинала слушаться Бергендаля. После таких случаев его всегда ужасно мучило раскаяние.
   Энока побороть было невозможно; сам же он одним ударом кулака мог сбить человека с ног и вообще мог справиться с любым противником: он презирал нож, его руки гораздо легче орудовали ломом.
   Мы, дети, не любили его. Может быть, это объяснялось только тем, что он был одноглазым. Вот почему мы дали ему прозвище Энок, что, по-нашему, означало "одноглазый". Его взгляд был всегда каким-то колючим, как будто бы он едва сдерживал свою злость; он был похож на шалого быка. Иногда на Энока "находило", и он яростно бросался на всякого, кто шел мимо, и сбивал его с ног. Он не признавал драки с одним противником, однако делал исключение для своей жены и сек ее, как одержимый, каждый субботний вечер, а потом выбрасывал ее вместе с пожитками на улицу.
   Жена его была маленькая и невзрачная, вечно оборванная, заплаканная, безответная. Когда-то она слыла хорошенькой девушкой: до сих пор еще сохранились следы былой красоты на ее изувеченном побоями и абортами теле, а лицо ее полностью сохранило девический облик, но крепко сжатый рот выражал скорбь, а взгляд был неподвижен. Она никогда не жаловалась, не бегала к другим женщинам искать утешения в чужой беде и молча переносила собственную. Когда ее начинали жалеть, она непонимающе улыбалась: она любила своего дьявола-мужа и считала, что нужно молча нести свой крест. Это было несчастное создание, и люди сочувствовали ей. Хотя в те времена развод считался позором, ее все же уговаривали развестись. Жена Энока, по обыкновению, отмалчивалась. Тогда люди сами взялись за дело -- привлекли мужа к суду за жестокое обращение с женой. На суде, когда надо было показать против мужа, она стала решительно все отрицать, несмотря на явные следы на теле от постоянных истязаний.
   Тайком от мужа она вступила в секту методистов. Как только Энок узнал об этом, он избил ее, хотя в этот день был совершенно трезв, а потом колотил ее каждый раз, когда она возвращалась с молитвенных собраний или когда вообще что-либо в доме напоминало ему, что она "предалась сатане". Сам он никогда не посещал богослужений, но тем не менее единственным хранителем религий считал признанную богом и людьми церковь, все остальное было делом рук сатаны; и Энок честно выполнял свой долг, стараясь выбить из жены нечистую силу.
   Я узнал об участи многих когда-то знакомых мне людей, но что же сталось с этой семьей? Забил Энок жену до смерти, а сам потом спился? Или, может быть, ужасная смесь из крови и водки, текшая в его жилах, довела его до тюрьмы? Мое сознание терзала мысль о печальной участи этой женщины: наверное, ей пришлось пережить немало горьких лет. Но чем все это кончилось? Я был почти уверен, что нет в живых ни мужа, ни жены, что с ними что-то случилось. Медленно пошел я домой, чтобы разузнать о них у моих хозяев.
   День клонился к вечеру, людей на берегу было уже мало. Я пошел прямиком через утесы. В отдалении среди зарослей вереска ютился маленький опрятный крестьянский домик, в окнах которого играло солнце, перед ним был разбит небольшой цветник. Во времена моего детства здесь не было ни жилья, ни пашен, а только голый камень и вереск. Значит, это один из тысячи новых домов, созданных на пустоши неустанным трудом человеческих рук, что в какой-то мере характеризует Данию последних десятилетий, говорит об ее усилиях, ее возрождении! Двое простых людей еще раз показали миру, что они способны на голом месте построить для себя новую жизнь, хотя, быть может, раньше их не раз постигала неудача на этом пути. Мне захотелось повидаться с этими людьми и немного отдохнуть под их кровом.
   Пока я стоял и придумывал повод для посещения, из домика вышел сильный загорелый мужчина лет пятидесяти, ведя за собой девочку лет восьми -- десяти, маленькую, с землистым цветом лица, золотушную; на веках у нее были болячки, волосы на голове жидкие. Ребенок шел все время упираясь, а мужчина его уговаривал. Но вот он обернулся в мою сторону и вопросительно посмотрел на меня, -- у него был только один глаз. Уж не ошибся ли я? Мало ли одноглазых на свете!
   И все же это был он, Энок! Замедлив шаги, он поклонился, и мы обменялись несколькими замечаниями о ветре и море. Протекшие годы изменили его: спина его немного согнулась, огромное тело стало еще более грузным. Особенно изменилось его лицо: оно было по-прежнему все в рубцах, но колючее, воинственное выражение его взгляда уступило место смирению и покорности. Он выглядел поистине добродушно, пожалуй даже несколько простовато, и был похож на ребенка-великана, которого ничто на свете не может вывести из себя.
   Он, очевидно, заметил, что я чем-то удивлен, и неожиданно произнес:
   
   За время минувшее богу хвала,
   Но вернуть мы его не желаем.
   
   Домик принадлежал Эноку, у него были лошадь и три коровы.
   -- Мы с матерью вырубили все это прямо из скалы, -- сказал он.-- Но в этом не моя, а ее заслуга,-- я лишь приложил свои силы; мы добились этого благодаря ее настойчивой воле -- устроить все по-хорошему. Она родила мне дочку, да вот солнце что-то плохо греет девочку, как будто господь боится полностью доверить ее мне, -- заявил он и вдруг посмотрел на меня своим единственным глазом, в котором на миг словно промелькнуло признание в своей собственной виновности; он застенчиво улыбнулся, чувство обиды сменилось смирением. Попрощавшись со мной, он стал спускаться к берегу вместе со своим чахлым ребенком.
   Итак, это был Энок -- драчун и пьяница из времен моего детства! На нем были свежевыкрашенные в черную краску деревянные башмаки, чистые полотняные штаны, стянутые на поясе ремнем, и синяя рубашка в полоску. В его движениях еще сказывалась былая необузданность, но исчезла неприятная манера закидывать назад голову, -- невидимая рука согнула его шею. На берегу Энок разделся и, помогая своей бедной, тщедушной девочке снять платье, все время в чем-то уговаривал ее; голос его звучал необыкновенно мягко. Посадив ее себе на спину, он поплыл в море; в вечерней тишине ясно было слышно, как он нежно успокаивал тихо плакавшую девочку:
   -- Тебе надо купаться, чтобы поскорее избавиться от этих отвратительных болячек, и тогда солнышко будет светить моей маленькой Марии прямо в лицо и смотреть ей в глазки.
   Забота о ребенке, борьба с судьбой за жизнь крошечного существа настроили его поэтически -- это его-то, Энока!
   Как много иной раз дает человеку возможность сопоставить свое прошлое с настоящим и посмотреть на весь пройденный путь, на котором ему встречались удивительные происшествия и судьбы различных людей. Появившись на свет, человек вынужден считаться с уймой прописных истин, которые жизнь опрокидывает одна за другой; и только отбросив их все до конца, человек приобретает, наконец, мудрость. Разве не было мне тяжело смотреть, как сильный угнетал слабого, когда я сам не был в состоянии чем-нибудь помочь слабому? И вот, возвратившись сюда, я увидел, что победил слабый, найдя для этого силы в самом себе.
   Вот еще одно доказательство светлого учения о том, что доброе начало является всепобеждающим жизненным принципом, который мы, люди, вопреки всему, часто с такими трудностями воплощаем в плоть и кровь. Какой чудесной скрытой силой должна была обладать эта маленькая бесхитростная женщина, чтобы отразить вмешательство посторонних в свои дела и один на один, не на жизнь, а на смерть вести кровавую борьбу с жестоким, вечно пьяным великаном, не имея никакого другого оружия, кроме своей любви и немых страданий. Как ей удалось победить его, сковать его необузданную, слепую силу и направить ее на борьбу с камнем, из которого, прямо на голой скале, они сложили хороший дом? Каким образом каждый кровавый удар по голове бедной женщины, каждая ее приглушенная жалоба и подавленная мысль обратились против Энока и заставили его в конце концов стать на колени и признать себя побежденным? Каким образом слабому созданию удалось заставить сильного склонить голову, -- пока еще остается загадкой жизни.
   Какая бессмертная тема для писателя с богатой фантазией, если он попытается когда-нибудь разгадать эту загадку!
   
   1911

---------------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Андерсен-Нексё, Мартин. Собрание сочинений. Пер. с дат. В 10 т. / Том 9: Рассказы. (1908-1938). Стихи. Пер. под ред. А. И. Кобецкой и А. Я. Эмзиной. -- 1954. -- 276 с.; 20 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru