Андерсен-Нексё Мартин
Старый моряк

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Мартин Андерсен-Нексё.
Старый моряк

(Морская новелла)

   Неделя прошла в обычной размеренной работе, дневной и ночной. Каждый день начинался с того, что все судно окачивали водой, мыли и повсюду отчищали ржавчину, красили, чинили паруса, шили новый ковер для каюты. В свином закутке сделали новый цементный пол; поправили лебедки. А в один жаркий солнечный день, когда старое судно огибало мыс Скаген, прожарили на солнце и выколотили все койки.
   Пока шли Каттегатом и Эресундом, работа плохо клеилась; команда висела на шканцах и задумчиво сплевывала в сторону суши. Старик, прищурив глаз, не мешал им. Черт возьми, ведь у них там семья -- жена, дети, по крайней мере у большинства из них. Около Драгэра он окликнул шнырявшего вдоль берегов "купчишку" и взял немного датского провианта, -- все-таки родиной пахнет!
   И вот мечта вернуться домой не сбылась. Клубы дыма и башни столицы тонут в море за кормою. На западе показывается и плывет туманным пятном утес Стевнс [меловой утес на восточном берегу Зеландии] -- прощальный привет с берегов Дании.
   И опять жизнь пошла своим чередом. В машинном отделении старой "посудины" спешат исправить все изъяны, не останавливая при этом машины и лишь следя, чтобы она не перегревалась. Время от времени старший механик прицепляет к большой неустанно работающей машине маленький загадочный прибор и щупает с его помощью ее "пульс", исследует наиболее уязвимые места. Это вроде того, что прицепить маленький часовой механизм к брюху лошади, везущей воз, и определить таким манером ее внутренние пороки. Механик кажется каким-То волшебником, читает свои диаграммы, словно врач историю болезни пациента. Оттого он и воюет с капитаном, утверждая, что все зависит от него, механика.
   Команда в двадцать шесть человек работала изо всех сил, начиная с самого Старика и до корабельного юнги; если держать судно в порядке, работы много, хватит на всех.
   И вот наступило воскресенье; конечно, воскресенье на море не то, что на суше, но все-таки! Под тентом, на баке с правой стороны, плотник стрижет Бьеррегора; американская бритва переходит из рук в руки; у бакборта стоят два голых кочегара и поливают друг друга из ведра морской водой, чтобы смыть копоть. Тяжелая черная работа наложила на. них свой отпечаток; огромной, неуклюжей силой дышат их крупные тела. Ламповщик ставит клетку с канарейкой на кабестан и дает ей первые уроки насвистыванья. Птица куплена в Савоне [порт в Италии, в Генуэзском заливе], и теперь обсуждается важный вопрос -- самец это или самочка? Слышатся осторожные предположения насчет того и другого; матросы внимательно разглядывают птицу и сплевывают в сторону:
   -- Черт ее знает! Впрочем, Бьеррегор должен знать, у него мать разводит кур!
   -- Ежели положит яйца, стало быть -- самка, -- вразумляет их Бьеррегор и выплевывает попавшие в рот Волосы.
   На верхнем мостике разгуливает Старик, беседуя со своими голубями и время от времени напевая: "Как чудно плыть, когда гребут матросы!"
   По воскресеньям он берет на себя обе вахты, чтобы освободить штурманов.
   .. На нижнем мостике сидит бывший боцман, старый Блом, и возится со скелетом кобры, читая мне в то же время курс житейской мудрости.
   -- Моряков, -- говорит он, полируя гладкий и блестящий, словно выточенный из слоновой кости череп змеи и выравнивая все его впадины, -- настоящих моряков теперь не много осталось. Я вот плаваю без малого тридцать пять лет и знавал таких в свое время, но все они ушли в Fadlow green... то есть большинство из них, и уж не вернутся оттуда.
   Что такое Fadlow green? Видите ли, это трудновато объяснить. Каждому известно, что, например, воскресенье нужно для того, чтобы подготовить себе путь в рай. Ну а как же мы, моряки, празднуем воскресенье? Fadlow green -- это, я полагаю, вроде пастбища для огромных глубоководных рыб. В библии такого названия не упоминается, но мало ли о чем там не упоминается, а оно все-таки бывает. И все-таки в каком-то месте должны же встречаться умершие со своими близкими, как говорится в писании. Но моряк... много ли он живет семейной жизнью? Плавает и трудится ради жены и детей, а сам всю жизнь вдали от них, как чужой им. Уедет-- оставит дочек в коротких юбочках, вернется -- они уже встречают его с женихами под ручку. Моряку не след семьей обзаводиться: все равно у него нет дома; хватай счастье по кусочкам, где придется, по всему белу свету. А когда сил твоих больше не станет, уходи в Fadlow green, как сказано. Так кончают люди ему подобные и все непорядочные девицы.
   В нынешнее время моряки стали похожи на прочих людей; одни такие, другие -- иные, всякого рода есть. Якобсен, что сейчас рулевым, вынослив и упорен, как вол; не позволит себе лишней жвачки табаку, каждый грош отсылает жене с детьми. Второй штурман совсем другого полета птица: его жена держит швейную мастерскую и посылает ему на расходы полсотни крон в месяц. Он, видите ли, вроде посланника или консула -- представляет за границей ее особу!
   Старика нашего вы еще не видали в полном блеске. А вот как пристанем к берегу, увидите, каков он во фраке, с белой туго накрахмаленной грудью, -- настоящий негр из цирка! Он не отстает от века, видите ли, и только так и можно нынче пробиться вперед. Когда мы стоим в гавани, тогда-то как раз и начинает он свое плаванье. Поглядели бы вы, как он сражается со всеми этими береговыми плутами из-за пропусков портовых и грузовых пошлин да всяких пеней!.. Он их всех проведет и выведет. Но лучше берегитесь спрашивать у него -- умеет ли он показать на карте, где находится сейчас корабль.
   Я вот болтаюсь на этой старой посудине больше двух десятков лет. Она не прочнее коробки из-под сардин. А благодаря кому до сих пор цела? Сколько раз сам Старик говорил мне: "Блом! Хорошо, что ты с нами!" Да. А вот шкипером или хоть штурманом небось старому моряку никогда не стать.
   Может, вы думаете, найдется здесь, среди команды, другой, кто сумеет по-настоящему бросить конец для причала... или управлять лодкой, в случае если придется спасаться? Все они обыкновенные рабочие -- сегодня на судне, завтра в поле!
   Блом презрительно сплевывает.
   -- Моряки... ищите их теперь в музеях. Здесь на судне всего один... сами можете догадаться, кто такой.
   Блом встает и уходит вниз, в свою маленькую каюту. Он сегодня не в духе и теперь, верно, кается, что разболтался со мной; значит, будет дуться на меня день или два.
   Вообще мы с ним ладим. Он первый приветствовал меня на борту, когда я в Гамбурге прибыл на пароход, чтобы проплавать с ним месяца два. Блом стоял у фальрепа и помог мне подняться на палубу. Без всякого вступления он брякнул мне, что мы с ним земляки. Это как-то сорвалось у него с языка, и сказано было самым радостным тоном. Позже я понял причину такой радости. Судьба его сложилась так, что ему ни разу больше не удалось побывать на Борнхольме с тех пор, как он покинул родной остров в самой ранней молодости.
   Из лоскутков -- отдельных отрывочных замечаний и признаний -- я понемногу составил себе в главных чертах историю его жизни. Она довольно своеобразна.
   Родной дом его находился в центре острова, на вересковой пустоши. После конфирмации он нанялся батраком на соседний хутор. С любого места в поле всегда виден был хоть кусочек моря, и, глядя на него, Блом, как и многие другие борнхольмские подростки и молодые батраки, таил в душе мечту попасть в дальние заморские края. Ему хотелось побывать в Америке! Однако нечего было и думать скопить денег на билет, так как Блому еще приходилось помогать старикам родителям. Но как только они оба умерли, он оставил место на хуторе и отдался на волю течения. В гавани в эту пору стоял и чистил котлы большой английский пароход. Блом и поступил туда кочегаром.
   Он задумал было сбежать, как только пароход придет в Америку, -- в том, что пароход направляется именно туда, он ничуть не сомневался.
   Оказалось, однако, что пароход должен был заходить в другие порты. Почти два года провел Блом в аду кочегарки и мало-помалу узнал, как велик мир.
   Наконец, прибыли в американский порт, и Блом бежал с судна, бросив даже свой корабельный сундучок, которым научился дорожить. Он гордился своим побегом. Как-никак, хоть и трудным, кружным путем, а он переправился в Новый Свет, и притом бесплатно! Вдобавок в этом чужом городе нашлись люди, которые помогли ему бежать с корабля и приютили на берегу.
   Этих людей называют "вербовщиками", и слава у них плохая. Но Блом еще не успел набраться опыта и простодушно слушал их фантастические рассказы о том счастье, которое ждет смельчака в стране золота. Двухлетний каторжный труд на судне, отдаливший его от цели, обострил его жажду успеха, и у него было достаточно времени, чтобы приукрасить фантазией обетованную страну.
   Здесь его ждало счастье!
   Он доверчиво отдал себя и свои сбережения в руки этих опытных людей и -- проснулся однажды в ста милях от материка, в открытом море, кочегаром на проклятом иностранном судне, идущем чуть ли не в пасть к дьяволу! Те, окаянные, напоили его до бесчувствия, договорились вместо него и свезли на судно, да еще получили за него "цену крови" -- половину его годового жалованья вперед. Он был "завербован" по всем правилам искусства.
   Как настоящий мужчина, он не пал духом, -- жаловался, но держался стойко. При первой возможности он сменил место кочегара на место матроса и сделался заправским моряком. Но с мечтой о сухопутном счастье было покончено, -- этот его план судьба перекроила по-своему.
   Так стал он моряком. С тех пор большую часть времени он проводил на великом морском пути, на котором лежат
   Острова Гуаньяно [острова в Тихом океане, близ побережья. Перу (Южная Америка)], Новая Зеландия, мыс Горн и где моряки по три-четыре месяца не видят берегов, по целому году не находят случая истратить на что-нибудь свое жалованье. Блом попал в простые и суровые условия жизни, которые сделали из него "большого ребенка". Бесконечная смена все новых и новых впечатлений заставляла его напрягать внимание, вызывала удивление и мешала этим впечатлениям застывать в форме суждений. Он сохранил удивленный взгляд ребенка и слепую веру во все, что приветливо встречало его... В общем, однако, обстоятельства складывались для него не особенно благоприятно, в нем проявилась склонность к философствованию. Он научился ловить все на лету и крепко держать то, за что ему случайно удавалось зацепиться хоть мизинцем. Блом способен был одним ударом свалить человека на палубу при малейшем возражении. -- и самым заботливым образом наложить пострадавшему повязку. Семьей он не обзавелся, и родных у него, насколько я мог понять, не было. Немудрено, что по временам, вот как сейчас, одиночество давало себя чувствовать. Но обыкновенно он бывал в отличном расположении духа и пользовался любым удобным случаем, чтобы поразвлечься.
   Я стоял на шканцах и глядел вниз. Свободные от вахты матросы мало-помалу собирались и рассаживались на крышке люка. Волосы у них были приглажены, на всех надеты домашние туфли, вызывавшие сладкие воспоминания о родине. Плотник курил трубку с длиннейшим роговым чубуком и с кисточками; она всегда привлекала к себе общее внимание -- как символ праздника в семейном кругу, у домашнего очага.
   Двое молодых матросов бегают на баке вокруг лебедок, брызжут друг на друга водой, потом бросаются врастяжку на-крышку люка.
   -- Ах, если бы очутиться сегодня на суше! -- говорит один, переворачивается на спину и болтает в воздухе всеми четырьмя конечностями.
   -- Да, посидеть бы сегодня дома с женой и ребятами! -- вторит ему плотник.
   На минуту беззаботная болтовня прекратилась, все притихли, отдавшись воспоминаниям. На кормовой палубе третий штурман заводит граммофон, и все прислушиваются. Якобсен сегодня ночью, стоя на баке, видел на горизонте "девичий корабль", плывший в дымке развевающихся волос и белоснежных нарядов... Н-да, воскресенье провести в море!..
   Медленно проходит Блом и спрашивает, не хочу ли я заглянуть к нему в каюту.
   -- А про те. глупые разговоры забудьте, -- как бы извиняясь, говорит он, усадив меня на край своей койки. -- Есть из-за чего брюзжать!.. Пусть черт брюзжит! Живешь себе вольно и весело, по-человечески; перед глазами у тебя расстилается широкий горизонт; воды под килем достаточно! Не всем быть капитанами и штурманами,- а на покупку рыбачьей лодки да хибарки где-нибудь на берегу авось и я к старости подкоплю денег.
   -- Ну, это трудновато, если, например, вкладывать свои капиталы в Доггер-банк! [мель в Немецком море.]
   -- Нет, этому уж конец! Вот поглядите! -- Он достает из своего сундука фотографию итальянки. -- Это моя подруга, понимаете! Познакомился я с нею во время последнего рейса... в Савоне. Хороша? Вот накоплю себе малую толику скиллингов, сойду в один прекрасный день на берег, да и женюсь. Семейная жизнь все-таки единственная вещь, чего-либо стоящая на свете, к тому же прочная. Только сделайте мне одолжение, не говорите никому.
   И он, мурлыча, закрывает сундук.
   Избранница Блома была самая обыкновенная итальянка, брюнетка; единственно, что показалось мне в ней достойным внимания, это -- что я ее как будто знаю. Весь остаток дня я ломал себе голову, где же я мог видеть ее раньше? В Савоне я никогда не бывал, а в том, что сходство, замеченное мною, не было случайным, я был уверен.
   Вечером я зашел к старшему машинисту, чтобы, по обыкновению, поболтать на сон грядущий за стаканом грога, -- и загадка разрешилась. На его письменном столе красовался портрет той же особы, только кабинетного формата. На мой вопрос машинист сообщил, что познакомился с этой барышней в Савоне, что она во всех отношениях премилая девушка, и очень возможно, что в один прекрасный день он женится на ней.
   Меня очень подмывало спросить: не посылает ли и он ей сбережений из своего жалованья -- на обзаведение хозяйством для будущего семейного очага? Да как-то неудобно было.
   Для Блома этот вопрос вскоре утратил всякое практическое значение. Во вторник мы прибыли в Кронштадт, выгрузили наш уголь и вверх по Неве двинулись в Петербург за грузом леса. И там-то старому моряку представился случай завершить бесплатное переселение -- если не в Новый Свет, то в новый мир. Теперь он действительно пристал к надежной гавани, где уж не рисковал быть "завербованным" на чужое судно.
   Мы стояли на внешнем рейде у элеватора и грузили лесные материалы; подвозили их сюда из глубины России гнилые баржи. Во время обеденного перерыва какой-то мальчуган свалился с баржи в воду. Блом увидел это с бака и тотчас же прыгнул за борт. Вода здесь очень мутная, а может быть, боцмана подхватило течением, -- словом, мы лишь после долгих поисков нашли тело Блома под одной из баржей. Он держал на руках ребенка.
   Я был в числе тех, кто оказывал ему последние услуги. И тут обнаружилось кое-что любопытное: все его тело оказалось покрытым пестрой татуировкой. Каких только не было изображений! И пылающее сердце, и кудрявая женская голова с красными губами, и парень с девушкой, прижавшиеся щекой к щеке. Чудесно проведенные минуты в Гамбурге, Роттердаме и Гулле были запечатлены чьей-то искусной рукой. На самой середине груди красовалась тройная эмблема: переплетенные якорь, крест и сердце. Сделанная синей тушью цепь поднималась от этой эмблемы на плечи, спускалась по спине и кончалась пониже поясницы. Вдоль цепи вытатуирована была английская фраза: "If you want more chain, pull on!" [Если цепи не хватит -- потяни!]
   Увы, он больше не нуждался в сочных морских остротах!
   Он умер, как моряк, и похоронен был, как моряк. Шведский пастор произнес надгробную речь по-немецки; мы опустили Блома в могилу, вырытую в русской земле.
   Мы купили в складчину и возложили на его могилу два пальмовых венка с белыми и красными [Цвета датского национального флага] шелковыми лентами и золотыми надписями. Но они недолго украшали его могилу: веселые девицы стащили ленты, как только все оставили кладбище.
   Вечером мы справляли по боцману поминки в матросском кабачке. И в то время, как мы пропускали стаканчик за стаканчиком, вспоминая, каким чудесным товарищем был покойный Блом, на маленькой эстраде выступали две певички, опоясанные крадеными лентами. "Прощай, дорогой товарищ!" -- красовалась у них на талии надпись золотыми буквами на красной с белым ленте.
   Это не шокировало нас, не казалось профанацией, а скорее приветом, посылаемым в Faldow green, куда Блом ушел несколько раньше.
   
   1907

---------------------------------------------------------------------------------

   Текст издания: Андерсен-Нексё, Мартин. Собрание сочинений. Пер. с дат. В 10 т. / Том 8: Рассказы. (1894-1907). Пер. под ред. А. И. Кобецкой и А. Я. Эмзиной. -- 1954. -- 286 с.; 20 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru