Много веков тому назад, когда люди не были еще такими умными, как сейчас, на верхней ступени их общественной лестницы находился человек, которого они называли королем.
Надо думать, что король в очень отдаленную эпоху завоевал себе этот высший ранг в стране, но постепенно он отставал от прогресса и очутился в самом его хвосте. Во всяком случае, в народном сознании он представлялся уже не знатнейшим человеком, а скорее каким-то богом, и даже довольно хилым богом, который не терпел критики и издавал законы, чтобы оградить себя от порицаний. К нему была неприменима человеческая мерка, и люди придали ему неестественно огромные размеры, украсив его ненужной для человечества мишурой; он совершенно ни на что не годился и в обществе был единственным, кому было абсолютно запрещено делать что-нибудь полезное. В ту пору на свете встречалось немало людей, идеалом которых было жить чужим трудом. Они приобрели большой вес в обществе и считали, что могут быть в подчинении только у того человека, который представляет собой идеальное воплощение свойств, расцениваемых ими выше всего. Так постепенно король и сделался таким, каким его знают, -- человеком, который не может самостоятельно ни двинуть пальцем, ни предпринять чего-нибудь. Когда же у него руки начинали зудеть от безделья, ему давали поиграть с кучей орденов; и если бы не требовалось носить на чем-то корону, то голова была бы ему вовсе не нужна.
Кровавая ирония провидения сосредоточила в короле все то, с чем в жизни люди борются с величайшим ожесточением, -- никчемность, блеск мишуры и право первородства. Это подняло короля на высоту, сделало его символом для всего народа. В этом отношении король напоминал некоторых идолов, которых древние варвары воздвигали из чистого золота, но наделяли их атрибутами всевозможных человеческих пороков, а затем высмеивали в злом богохульственном культе.
Но короля не высмеивали. Наоборот! Все лучшее посылалось к его столу. Если кто убивал жирного зайца или выращивал необыкновенные фрукты -- это шло королю. Во всех храмах страны за него молились. Если женщина рожала семерых трудоспособных сыновей, их посвящали "богу пустого церемониала". Среди усердно трудящегося человечества, которое пробивало себе путь вперед, согнув спину и напружив рабочие руки, стоял ослепительный трон и требовал: согни спину и ползи вверх. Высоко над честным повседневным трудом сидел король -- как лучезарный символ для всех тех, кто не сеет и не жнет и все же подобен Соломону во всей славе его.
Правда, не было недостатка в умных людях, понимавших пагубность такого порядка вещей, но их мало трогало это. "Пусть его сидит себе, -- говорили мудрецы, -- он представляет собою нездоровые фантазии народа, собранные воедино! Это целесообразнее всего! И к тому же он является единственным нашим памятником от старых рабских времен. Чем он нелепее, тем резче бросается в глаза, как далеко мы шагнули!" Так убаюкивали они себя словами. И те, кто двигал огненную колесницу прогресса, вынуждены были делать большой крюк, чтобы миновать трон.
Более гуманная эпоха создала бы, конечно, золотое изображение бога и посадила бы его там, наверху. Но люди в то время стояли еще на младенческой стадии развития, -- все у них должно было быть живым! Даже куклы должны были открывать глаза и говорить "здравствуйте!".
Итак, король сидел на своем троне. Ему не разрешалось ни с кем разговаривать, чтобы не проявлять обыкновенного человеческого рассудка. Он позевывал украдкой и скучал, -- ведь он же был человек! Иногда природа брала в нем верх над дрессировкой.
-- Хоть бы умереть, что ли, -- говорил он, -- или жить бы мне во времена моих прадедов. В то время по крайней мере можно было напиваться допьяна!
-- Нет, всего лишь обыкновенным солнцем, ваше величество.
-- А блеск престола? -- огорченно спросил король.
-- Он с прежней силой режет глаза, ваше величество! Все, кто захватил себе светлую сторону жизни, продолжают греться в его лучах.
-- А таких людей много?
Церемониймейстер нахмурился.
-- Красивее, ваше величество! Сидите прямо!
И король сидел так красиво, что слух о нем пошел по всей земле. Люди приезжали с востока, и с запада, и из страны за тремя реками, чтобы полюбоваться им. Но он и сам отлично знал, как величественно он умеет сидеть; иногда он так хорошо понимал это, что готов был руки на себя наложить.
Однажды он долго всматривался вниз и увидел, что там работает бесчисленное множество людей: они начали прокладывать широкую светлую аллею и вели ее к его дворцу.
-- Чем это они занимаются? -- спросил король с тревогой.
-- Ах, это просто чернь сама взяла руль в свои руки, -- сказал церемониймейстер, пожав плечами. -- Они собираются проложить через мир так называемый светлый путь. По этому пути каждый, даже самый убогий человек получит право подняться к самой вершине трона, если только у него имеются способности.
-- Позовите же кимвров и тевтонов! -- в испуге вскричал король.
-- Их не существует, ваше величество!
-- В таком случае саксов, готов и вендов! Мы должны остановить наглецов!
-- Этих племен тоже нет, ваше величество.
-- Пусть тогда явится мой народ, преисполненный верноподданнической любовью.
Церемониймейстер от изумления только пожал плечами.
-- Черт побери! В таком случае, опояшь меня мечом, дабы я сам мог уничтожить дерзких!
Церемониймейстер улыбнулся.
-- Ваше величество изволит шутить!
Король уставился на своего церемониймейстера -- и мурашки поползли у того по спине.
-- Стало быть, все это ложь?
-- Правда -- только одна тень! -- ответил церемониймейстер и показал вниз.
Король проследил взглядом за его пальцем и увидел, что тень от трона падает на светлый путь и серым мраком покрывает всю страну.
-- Во всяком случае, я тоже в некотором роде участвую во всем! -- проговорил он. -- Смотри, как там, внизу, повсюду исчезает блеск!
-- Это и есть непреодолимая сила трона, -- ответил церемониймейстер. -- Ровнее, ваше величество!
И король выпрямился.
Но в один прекрасный день в нем снова проснулось что-то человеческое, и он не выдержал.
-- Чем занимается мой народ? -- спросил он уныло. -- Думает ли он обо мне?
-- Народ не думает, ваше величество. Народ работает. Прислушайтесь!
239
И король услышал бесконечный гул шагов, й жужжание вертящихся колес, и шум от движения прилежных рук. И ему почудилось, что все звуки удаляются от него.
-- Неужели в этом шуме нет. ничего, что исходило бы от меня? Неужели ради меня не вертится хотя бы одно колесо?
Церемониймейстер покачал головой^
-- Значит, я не играю там никакой роли? Ну есть ли по крайней мере хоть один человек, который проклинал бы меня?
Взор его с тревогой следил за губами церемониймейстера.
-- Народ не смеет проклинать, -- отвечал церемониймейстер. -- Ваше величество священны. Сидите прямо!
Но королю все это страшно надоело. Он так громко и протяжно зевнул, что последний остаток его души вылетел из горла и понесся блуждать в пространстве -- догонять великие обозы человечества.
Сам он остался сидеть на месте. И сидел он так много лет, слепой и глухой к бурлящей жизни; единственные звуки, которые он был способен воспринимать, -- это славословия первых трех классов табеля о рангах. Ничто не мешало ему сидеть прямо хотя бы до страшного суда. Он постепенно приобрел ореол божественности, свойственный смерти и абсолютной глупости, он превратился в великую загадку. При всем своем убожестве он довольно внушительно возвышался на заднем плане -- "бог пустого церемониала".
И он бы сидел до сих пор, если бы в прошлом столетии "низы" человечества не толкнули трон так, что он рассыпался.
Теперь нам, конечно, трудно представить себе, что король вообще существовал когда-то и был предметом поклонения. Все это звучит для нас как сказка.
Текст издания: Андерсен-Нексё, Мартин. Собрание сочинений. Пер. с дат. В 10 т. / Том 8: Рассказы. (1894-1907). Пер. под ред. А. И. Кобецкой и А. Я. Эмзиной. -- 1954. -- 286 с.; 20 см.