Амфитеатров Александр Валентинович
Татьянин день

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

А. В. Амфитеатров

Татьянин день

   Татьянин день, 12/25 января, для нас, старых москвичей, да и для всех русских московского образования, - ежегодный призыв к умиленной тоске. Вот почти полвека уже прошло, что я с ним расстался, а ежегодно как приблизится этот срок, то и взгрустнется.
   Окидываешь умственным взором бег годов от блестящей точки "университетского периода"... Эх, что надежд-то разрушено! что намерений-то уплыло! что взглядов-то изменилось! А она - эта блестящая точка - неизменно сияет твердою, неподвижною звездою и так манит к себе излучающим добро и правду светом, что невольно впадаешь - "наедине с своей душой" - в роль старого чудака из андреевского "Gaudeamus": - Вот бы помолодеть-то! вот бы снова пережить золотое время!.. И, конечно, воображаешь, будто во второй раз пережил бы его куда умнее, чем в первый. Тогда, мол, мальчишка был, не ценил, а ежели бы теперь - к тогдашним бы силам да с нынешним бы опытом... Господи!
  
   Но, увы, нет дорог
   К невозвратному.
   Никогда не взойдет
   Солнце с запада!
  
   А если бы и ухитрилось как-нибудь взойти, то, вероятно, было бы в конце концов сконфужено своею несвоевременностью не менее бедного андреевского старика-студента, которому, в смешной пародии Дорошевича на эту трогательную фигуру, "окончить курс Наполеон помешал".
   -- То есть как это?!
   -- Да так: привел в Москву двунадесять язык, университет закрыли, ну я зачетных экзаменов и не сдал.
   Грешный человек, любил я Татьянин день во всю ширь его, во всей полноте его утреннего величия и вечернего разгула.
   В мое студенческое время (1881 - 1885) университетский акт был еще праздником огромного общественного значения. Вскоре затем его затиснули в рамки скучной казенщины: казенный отчет, казенная речь, казенное присутствие 300 - 400 студентов "по выбору". Акт стал проходить бесцветно и бесследно. Студенчество охладело к нему как к формальности, из которой вынут корпоративный смысл, улетучился дух: оборвалось свободное и живое, непосредственное общение кафедры и аудитории - не стало чувства единства университета - слияния в праздничный день его рождения всей профессуры со всем студенчеством.
   Впоследствии с приближением и воздействием "свобод" это, может быть, опять выправилось, но, попадая на Татьяны 90-х годов, я поражался, как быстро выродились дружественные отношения между мундирным студенчеством и профессорами в какую-то насмешливую апатию. Словно два круга потеряли общий центр, два мира разъединились духовно, сохраняя лишь ради приличия внешнюю традиционную связь, в надежность которой, однако, ни тот, ни другой мирок не верит. Мы своих профессоров очень уважали, иных даже побаивались, но все-таки видели в них членов одной с нами семьи, старших и, следовательно, более знающих, развитых, опытных братьев-путеводителей по культуре. А в отношениях профессуры и студенчества 90-х годов появилось что-то гимназическое, формальное: холод и скука отчужденности, как между "преподавателями" и "учениками".
   Конечно, бывали исключения и, вероятно, их было немало, но я имею в виду общий тон.
   Собственно говоря, с умалением значения акта торжество Татьянина дня свелось к... выпивке. Она и всегда в сей день была сугубою, а тут еще усугубилась, так как прежде начинать кутеж до окончания акта считалось неприличным; когда же на акт стали допускаться только избранные, то не включенному в их число "подавляющему большинству" студенчества что же и оставалось, как не доказывать справедливость пословицы "кто празднику рад, тот до свету пьян"?
   И тщетно в Долгохамовническом переулке старый седой мудрец - "великий писатель Земли Русской" - хмурил косматые брови и твердил устно, письменно и печатно суровые предики на текст:
   -- Не упивайтесь вином, в нем бо есть блуд.
   Молодежь предпочитала верить и следовать опереточному комику Родону, который, играя в Татьянин вечер герцога Лорана в "Маскотте", вставлял в первом акте специальный куплетец:
  
   Кто в день святой Татьяны
   Ходит непьяный,
   Тот человек дурной!
  
   Вызывал гром аплодисментов и бесконечные bis'bi.
   Я очень живо помню первую Татьяну после знаменитого манифеста Л.Н. Толстого. В двух-трех частных кружках решено было справить "праздник интеллигенции" послушно Толстому, "по сухому режиму". Но, кажется, никогда еще "Эрмитаж", "Яр" и "Стрельна" не были так законченно пьяны, как именно в эту Татьяну.
   Помню только, что [когда] я вошел в "Эрмитаж", еще на лестнице меня остановил студент-медик, необыкновенно мрачного вида. На ногах стоял твердо, но - глаза! глаза!
   -- Ты кто?
   Называю себя.
   -- Писатель? Журналист?
   -- Писатель. Журналист.
   -- Так поди же и скажи от меня своему Толстому...
   -- Да он не мой.
   -- Как... не... твой?!
   -- Да так: не мой - и все тут.
   -- Не твой... это... странно... Чей же?
   -- Общий.
   -- Гм... Все равно! Поди и скажи своему Толстому, что Гаврилов пьян. И когда статью в газету писать будешь, тоже так и напиши, что Гаврилов пьян. Назло. И всегда на Татьяну пьян будет. Да!
   Любимцем Москвы в то время был оперный баритон Хохлов, мужчина моего роста и соответственного сложения. Только что отвязался от меня медик с полемическим поручением к Толстому, другой бросается на шею:
   -- Ты Хохлов?
   -- Нет.
   -- Врешь, дылда. Хохлов!
   -- Да нет же.
   -- Душечка! Будь Хохловым! Ну, для меня! Ну, что тебе стоит?
   -- Отвяжись, сделай милость. Вот пристал!
   -- Не отвяжусь, пока не признаешься, что Хохлов.
   -- Ну, уж если тебе так непременно надо, изволь, Хохлов. Удаляется, вполне довольный, вопия, что есть мочи, из "Демона":
   -- И будешь ты царицей ми-и-ирра!..
   В зале человек на человеке сидит: у столов, на столах и не без того, что уже и под столами. Духота, накурено - топор повесь. Пар - как в горячей бане, когда плеснут шайку воды на каменку. Рев, гвалт, стук, звяк - пандемониум!..
   -- Речь! Речь! Профессор! Речь! Браво! Речь!
   На столе - окулист Маклаков (отец В.А. Маклакова), седоватый, с лицом умным и немножко ироническим, с веселым взглядом сквозь бледно-серые очки. Голос у него тихий. Слушать трудно. Орут, поют, умиляются. Известное дело: подвыпивший студент, как скоро видит на столе знакомую профессорскую фигуру и физиономию, тотчас приходит в экстаз и не может не реветь после каждого слова либо "браво", либо "долой".
   -- Господа! я...
   -- Браво!
   -- Намерен...
   -- Браво!
   -- Да дайте же мне говорить, коллеги, черт вас дери, если заставили!
   -- Браво! Ха-ха-ха! Браво! Дайте говорить! Тише! Качать профессора! Жарьте! Браво! браво!.. Тише вы там, задние!.. Чего тише, когда вы-то и галдите?! Тсс...
   Сравнительно тишает. Кое-где - урывками - слышно.
   -- Владимир Святой сказал: "Руси есть веселие пити". Грибоедов сказал: "Ну вот, великая беда, что выпьет лишнее мужчина?" Так почему же и нам, коллеги, не выпить в наш высокоторжественный день во славу своей науки и за осуществление своих идеалов? И мы выпьем! И если кого в результате постигнет необходимость опуститься на четвереньки и поползти, да не смущается сердце его! Лучше с чистым сердцем и возвышенным умом ползти на четвереньках по тропе к светлым зорям прогресса, чем на двух ногах шагать с доносом в охранку или со статьею в притон мракобесия.
   Хохот. Профессора качают... А между столами уже - в одном углу зала камаринская, в другом лезгинка. Красавец грузин в серой папахе соколом - вихрем носится - вьется под мерное хлопанье в ладоши. Кругом - носы армянские, носы грузинские, носы черкесские и глаза черносливом. У всех носов раздуваются ноздри, во всех глазах бешеные искорки...
   В мое студенческое время любимыми ораторами Татьянина дня были А.И. Чупров, М.М. Ковалевский, Ф.Н. Плевако, а специально медики вытаскивали на трибуну терапевта А.А. Остроумова, второго по Захарьине московского врача-чудотворца. С ним сперва добрую четверть часа возились, честью и насилием убеждая его открыть вещие уста. Он ругался, упирался, чуть не дрался, цеплялся за мебель, но его все-таки волокли, по летописному выражению, "аки злодея пьхающе" - и ставили на стол.
   Максим Ковалевский, громадный, толстый, боялся щекотки и, пока его доносили до стола, визжал, хохотал и брыкался. А взгромоздившись на стол, принимался острить. Быстро, неудержимо, фонтаном шутливых словечек, летучих характеристик-карикатур, афоризмов - не в бровь, а прямо в глаз. Хохот кругом стоял гомерический, и вместе с публикою хохотал сам оратор.
   -- Только не качать, господа, - молил он, - боюсь. Уроните - как поднимете?
   Жестоко влюбленное качанье приходилось претерпеть дяде моему А.И. Чупрову. Это был самый популярный тогда человек не только в университете, но и во всей сколько-нибудь культурной Москве. Убеж-деннейший прогрессист-западник, необычайно типичный представитель той интеллигенции, которую обрисовал Некрасов четверостишием в "Медвежьей охоте":
  
   Воплощенной укоризною,
   Мыслью кроток, духом чист,
   Ты стоял перед отчизною,
   Либерал-идеалист!
  
   Говорил он тепло, чистосердечно, искренне любя своих слушателей и от души доброжелательствуя. Говорил хорошие гуманные слова, и как-то сразу слышалось, что за хорошими гуманными словами стоят и хорошие гуманные чувства, что это речь от сердца, а не ораторский "и треск, и блеск, и ничего". Говорил, сверкая из-под очков увлажненными глазами, восторженным, прерывающимся от волнения голосом. А когда кончал речь, толпа, как один человек, с восторженным ревом бросалась к профессору и принималась швырять его к лепному потолку "Эрмитажа". Из этого гимнастического упражнения дядя, полетав малую толику на двухаршинной высоте над уровнем разгульного Татьянина моря, выходил пресыщенный овациями, но в разорванном фраке и не без некоторого телесного увечья.
   О татьянских выступлениях и чудачествах Плевако можно было бы написать целую брошюру анекдотов, один другого забавнее. Когда он говорил, все стихало.
   Традиционными ступенями Татьянина праздника после "Эрмитажа" были загородные "Яр" и "Стрельна". Здесь в мое время уже не ораторствовали, а только веселились, пили, пели, плясали. Толпа в давке все опрокидывала вверх дном - столы, стулья к черту!.. Оркестр гремит то "Марсельезу", то "Gaudeamus". He успеваю опомниться, как уже схвачен десятком лап, вознесен на эстраду: запевай!
  
   Наша жизнь коротка,
   Все уносит с собою,
   Наша юность, друзья,
   Пронесется стрелою..."
  
   "Тихо туманное утро в столице"... Татьяна, прощаясь с Москвою до будущего года, ласково разводит по домам своих обожателей, нагулявшихся в городе и за городом. Возвращения твердыми стопами редки, но сегодня безопасны: властями предержащими дан приказ по полиции - в ночь по Татьяне хмельных студентов и прочую чистую публику не задерживать; а уж если необходимо задержать, то брать не иначе как предварительно поздравив с праздником. Замечательно, что, несмотря на усиленную выпивку, "скандалов" и "буйств" на Татьяну почти не бывало.
   Сон... Пробуждения...
   Они бывали преудивительные.
   Как я кончил свою первокурсную Татьяну 1882 года, я тщетно вспоминаю вот уже пятьдесят лет: выпал кусок - несколько часов жизни - из головы, и все тут. Но пробудился я от необыкновенно приятного ощущения тепла и влаги...
   Сижу по горло в теплой воде, в чудесной ванне желтого подольского мрамора. Очень приятно, но что сей сон значит и каким ветром меня в эту ванну занесло, - никакой идеи в голове, и воображение отказывается воображать.
   В трех шагах вижу другую такую же ванну, а в ней чудо-юдо: не то калмык, не то башкир, голова котлом, лик опойковый, глаза раскосые, красные, прямые черные космы дыбом... Страшно!
   С полминуты созерцали друг друга в безмолвии. Затем голова, густо кашлянув:
   -- Студент?
   -- Студент.
   -- Медик?
   -- Юрист.
   -- Коллега. Фамилия?
   -- Амфитеатров.
   -- Впервые слышу. А меня вы знаете?
   -- Впервые вижу.
   -- Плевако.
   -- Очень приятно.
   Таково было наше первое знакомство.
   Но как и где нас с ним Бог не в пору свел, а черт связал веревочкой, почему мы очутились в Сандуновских банях и расселись по ваннам - в обеих головах не было ни малейшего представления, и оба воображения отказывались воображать.

-----------------------------------

   Опубликовано: Сегодня. 1932. N 25. 25 января.
   Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/amfiteatrov/amfiteatrov_tatyanin_den.html.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

романтизм в музыке
Рейтинг@Mail.ru