Lib.ru/Классика: Американская_литература. Приключение на Саратогских водах

ПРИКЛЮЧЕНІЕ НА САРАТОГСКИХЪ ВОДАХЪ.

Въ каникулы 1827 года, прекраснымъ іюньскимъ вечеромъ, я подъѣхалъ въ коляскѣ къ дому отца моего друга Горація Фанъ-Пельта, такого же студента, какъ я самъ. Это было въ Америкѣ, гдѣ тогда жили мои родители и гдѣ я воспитывался. Старинный домъ, въ Голландскомъ вкусъ, со множествомъ службъ, флигелей и пристроекъ, брошенный средь роскошныхъ картинъ берега Сѣверной Рѣки, составлялъ наслѣдственное жилище Фанъ-Пельтовъ. Но семейство Горація, апо обычаю людей высшаго круга Соединенныхъ Штатовъ, отправилось на лѣто "къ озерамъ и водопадамъ". Горацій остался полнымъ властелиномъ богатаго помѣстья одного изъ древнѣйшихъ Голландскихъ переселенцевъ. Власть его особенно чувствительна была для конюшни и погреба.

Западъ былъ заваленъ золотыми замками горнаго хребта, которыхъ сѣдыя башни и зубчатыя стѣны подымались надъ горизонтомъ; благоуханная влажность грозы съ громомъ, упавшей послѣ знойнаго полдня, носилась въ воздухѣ; въ низкой комнатѣ, которой полъ былъ въ ровенъ съ дерномъ сада, такъ, что слѣпой перешагнулъ бы съ толстаго ковра на траву незамѣтивъ того, Горацій вникалъ во вкусъ Голландскаго сыру и стараго шато-маргъ, не дождавшись меня къ обѣду и отобѣдавъ одинъ съ отчаянія. Старая кухарка негритянка, занялась приготовленіемъ для меня новаго обѣда. Мы поселились съ Гораціемъ въ бесѣдкѣ. При мѣсячномъ сіяніи, разливая кофе, достойный филиграновыхъ чашечекъ Стамбульскаго безестана, и окруженные со всѣхъ сторонъ виноградниками, рѣшили мы выборъ увеселеній для слѣдующей недѣли.

Сначала время текло пріятно, но потомъ съ каждымъ днемъ веселіе убавлялось, и въ пятый вечеръ занятія наши потеряли прелесть разнообразія. Всѣ возможныя головныя боли утромъ, множество всякой дичи и рыбы въ обѣденное время и безконечныя приключенія вечернихъ предпріятій, преисполнили на седьмой день всякую мѣру скуки. Мы были оба недовольны своимъ положеніемъ, какъ Pacсласъ въ счастливой долинѣ; въ нѣгѣ каникулъ мы чуть не вздыхали о лекціяхъ и книгахъ, и средь буйныхъ шалостей почти обрадовались бы знакомому звуку университетскаго колокольчика. Явно, что мы еще не умѣли заниматься какъ слѣдуетъ бездѣліемъ, искусство, которое знаютъ только люди возмужалые и которое пріобрѣтается долгою и постоянною практикою. Ровно нечего было дѣлать!

Наступилъ субботній вечеръ. Сильный ударъ грома прервалъ Фанъ-Пельта въ смѣлой его теоріи настоящей причины всплыванія пузырьковъ въ бокалѣ шампанскаго и, какъ два пресыщенныхъ сибарита, мы сидѣли цѣлый часъ въ молчаніи, погруженные въ глубокую думу. Скатерть уже сняли. Вокругъ массивнаго стола краснаго дерева стояла на полу презрѣнная толпа порожнихъ бутылокъ и недопитыхъ стакановъ; всторонѣ лежала, брошенная въ пылу разговора, одинокая сигарка въ серебряномъ мундштукѣ. Развалившись въ священныхъ подагровыхъ креслахъ батюшки, и положивъ одну ногу на столъ въ окрестностяхъ моего носа, погруженный до самыхъ глазъ въ распущенный галстухъ, Фанъ-Пельтъ сидѣлъ прямымъ истуканомъ истощеннаго удовольствія.

"Филиппъ! сказалъ онъ, выскочивъ изъ Вольтера: у меня блеснула мысль".

Я бросилъ пробку, съ которой хотѣлъ было срѣзать клеймо "Mar gaux", и выпрямился, чтобы слушать отношеніе ко мнѣ Фанъ-Пельта. Я полагалъ, что мозгъ его испарился съ послѣднею бутылкою шампанскаго. Облокотившись на столъ и положивъ голову на руки, Фанъ-Пельтъ продолжалъ:

-- Я отдамъ ключи этой старой пещеры дворецкому, и мы отправимся на недѣльку въ Саратогу. Какъ ты думаешь?

-- Это было бы не дурно; но я тебѣ скажу, какъ говорить всегда нашъ профессоръ Риторики: "Господинъ Фанъ-Пельтъ, извольте развить вашу идею."

-- Завтра воскресенье. Мы проспимъ до понедѣльника; покой разгонитъ наши мрачныя мысли и освѣжитъ лица. Если погода будетъ хороша, ты отправишься одинъ въ кабріолетѣ и остановишься ночевать въ классическомъ трактирѣ подъ вывѣской "Титуса въ Тронѣ".

-- А ты что жъ? прервалъ я, удивленный его распоряженіемъ.

Горацій положилъ руки въ карманы, и, казалось, нащупалъ въ нихъ затрудненіе.

-- Я догоню тебя въ дрожкахъ на гнѣдыхъ жеребцахъ; но мнѣ надо прежде побывать въ Альбани. Деньги, которыя управляютъ вселенною...

-- Понимаю.

Въ понедѣльникъ утромъ увидѣлись мы за завтракомъ, и нашли другъ друга въ веселомъ расположеніи духа. Солнце уже было высоко. Птицы, порхая по деревьямъ, безъ ума наслаждались красотою и упругостью воздуха; роса рдѣла на каждомъ листкѣ; видъ на рѣку и холмы представлялся бездною чистаго счастія. Едва мы отзавтракали, какъ стукъ копытъ и колесъ возвѣстилъ намъ, что кабріолетъ готовъ. Мой экипажъ сдѣлалъ бы честь любой мостовой. Легкій корпусъ сливочнаго цвѣту; темныя колеса и дышло, красивый коверъ, черная какъ смоль сбруя были въ лучшемъ Американскомъ стилѣ. А Темпестъ! Мнѣ кажется, я вижу передъ собою его маленькія чуткія уши, его шею согнутую въ дугу, его быстрый взглядъ и тонкія ноздри, его щегольскія ноги, развѣвающіяся у туловища съ прелестью ленты, его вѣрныя и величественныя движенія, и тотъ огонь, съ какимъ онъ кусаетъ удила и рветъ тугія возжи, бросаясь на нихъ впередъ съ быстротою проглотившей крючекъ форели. Онъ пустился полною, ровною рысью, и кабріолетъ полетѣлъ за нимъ, чуть касаясь его темно-сѣраго хвоста.

Горацій ѣхалъ за мною на дрожкахъ съ своимъ негромъ. Кивнувъ въ воротахъ головою другъ другу, мы разстались; я поворотилъ на сѣверъ и Темпестъ, красуясь, взвился по дорогѣ. Давно я не былъ такъ гордъ, какъ въ этотъ день. Я всегда былъ согласенъ съ мнѣніемъ Киренамскихъ философовъ, что "счастіе заключается въ движеніи". Притомъ же мягкая живительность воздуха разнѣжала мои органы. Обворожительное чувство возжей проникало меня до костей. Роскошь править, какъ всякая другая роскошь, зависитъ, касательно тонкости своихъ удовольствій, отъ состоянія нашего тѣла: воздержность въ теченіе цѣлыхъ сутокъ, продолжительный сонъ и торжественное совершенство утра привели мои нервы въ порядокъ. Я чувствовалъ воздухъ, стремясь сквозь него. Сила лошади переливалась въ меня, въ сознаніе моего наслажденія, и если бъ можно было вообразить Центавра въ сбруѣ съ прицѣпленнымъ къ нему кабріолетомъ, я ощущалъ именно ту самую сладость тройнаго животнаго упражненія, которую ощутилъ бы этотъ полу-конь и полу-человѣкъ, правя самъ собою.

Ѣзда по превосходной дорогѣ вдоль Гудсона восхитительна. Рѣка могущественно катитъ воды свои между смѣлыхъ береговъ, плѣняющихъ глазъ безпрерывнымъ разнообразіемъ картинъ. То гнѣздо орла виситъ надъ вами, то подъ вами красуется цвѣтущая ферма, ярко освѣщенная солнцемъ. Нигдѣ нельзя найти скалъ, деревьевъ и водопадовъ, расположенныхъ такъ живописно: благородная, чудная рѣка, Гудсонъ! И каждыя пять минутъ, между-тѣмъ какъ вы съ удивленіемъ смотрите на ея обширныя воды, разлитыя подобно круглому озеру отъ одного холма жъ другому, весело расписаиный пароходъ, съ бѣлыми парусами, обшитыми бахрамою, съ игривымъ флагомъ, вдругъ выскакиваетъ какъ-будто изъ разсѣлины скалъ и влечетъ за собою, поперегъ ея, бѣлую клубящуюся змѣю пѣны.

Въ десять часовъ прибылъ я въ Голландскую корчму, приказалъ вымыть ноздри и морду Темпеста, перехватилъ кое-что и поѣхалъ далѣе. Черезъ нѣсколько времени я влетѣлъ въ красивую деревню. Темпестъ былъ весь въ пѣнѣ. Толпа бѣлыхъ балахонниковъ, на которыхъ мы съ Темпестомъ произвели большое впечатлѣніе, тѣснилась подъ тѣнью веранды заѣзжаго дома, и осматривала насъ съ ногъ до головы съ Американскимъ любопытствомъ.

Между-тѣмъ какъ Темпеста водили передъ домомъ, я заказалъ себѣ величественный обѣдъ, желая дождаться здѣсь ночи и проѣхать остальныя нѣсколько десятковъ миль, пользуясь ея прохладою. Но здѣшняя кухарка, видно, никогда не слыхивала о большемъ количествѣ блюдъ, нежели число три: за то они поданы, были съ украшеніями изъ всѣхъ родовъ зелени, на лучшей фарфоровой посудѣ, которая предвѣщала разбойническій счетъ. Выпивъ кофе и рюмку свѣжаго рому подъ именемъ chasse-café, я набросилъ свернутую скатерть на прямую спинку стула, и благополучно убилъ врага: я спалъ, пока тѣнь тополей же растянулась поперегъ всего двора.

Меня разбудилъ Темпестъ, который уже буянилъ у дверей, не обнаруживая ни какой усталости. Счетъ трактирщика превзошелъ мои ожиданія: за фарфоровую посуду, на которой мнѣ подавали кушанье; за скатерть, которую я измялъ, за стулъ, на которомъ сидѣлъ и, кажется, даже за воздухъ, который я проглотилъ вмѣстѣ съ супомъ, означены были особыя цѣны; но какъ Американскіе счеты были для меня новость и я началъ день по-барски, то спорить за каждую статью значило бы явиться обыкновеннымъ Американцемъ: я благородно бросилъ трактирщику ассигнацію въ двадцать доллеровъ, взялъ сдачу не считая, далъ слугамъ на пиво втрое противъ обыкновеннаго, и пустилъ Темпеста впередъ, поднявъ его на дыбы въ знакъ прощанія съ зрителями. Хозяинъ, который, по республиканскому обычаю, сталъ было въ позицію, чтобы торговаться и съ радостью удовольствовался бы половиною суммы, означенной въ счетѣ, остался въ томъ же положеніи, пораженный, какъ громомъ, моимъ величіемъ. Такого отличнаго франта не видали въ этой деревнѣ со времени прохода арміи Корнваллиса!

Еще было жарко. Выѣхавъ въ открытое поле, я далъ волю Темпесту, взбирался на горы, спускался въ долины, ломалъ плетни концами осей, катилъ по самому краю канавъ, сѣкъ длиннымъ бичемъ по крыльямъ бабочки, порхавшей надъ лужами, или останавливался, чтобы сорвать фіалку на опушкѣ лѣсу.

Такимъ образомъ проѣхалъ я три или четыре мили, какъ вдругъ три дюжихъ молодца, скача во всю прыть, обогнали меня и приказали остановиться. Страшныя вилы, которыми они были вооружены, не позволяли сомнѣваться въ ихъ благомъ намѣреніи. Я готовъ былъ, въ крайнемъ случаѣ, уступить имъ свои пожитки, но долгъ чести повелѣвалъ защищать Темпеста и чужой кабріолетъ.

-- Господа, что это значитъ? сказалъ я, удерживая испуганную лошадь.

Вмѣсто отвѣта одинъ изъ нихъ соскочилъ съ лошади, передалъ ее товарищу и неожиданно вспрыгнулъ въ кабріолетъ; но я ловкимъ ударомъ ноги опрокиулъ его на дорогу, пробился черезъ фалангу и поскакалъ на высокую гору. Пріятели въ бѣлыхъ балахонахъ неслись за мной во весь опоръ. Такимъ образомъ Темпестъ незамѣтно пробѣжалъ нѣсколько миль; казалось, что кабріолетъ былъ для него не тяжелѣ паутины. Мы подъѣхали къ мѣсту, съ котораго надобно было спуститься подъ гору, къ мельницѣ, построенной на ручьѣ. Помнится, что я видѣлъ передъ собою путевой столбъ съ означеніемъ числа миль; помнится, что я жестоко ударился о заборъ; и спустя, какъ мнѣ казалось, не болѣе минуты, я опять очутился въ комнатѣ, въ которой обѣдалъ, но съ связанными руками и окруженный сотнею людей. Мой бѣлый лѣтній сюртукъ покрытъ былъ корою грязи и кровь текла по лѣвому виску.

Лишь только я открылъ глаза, народъ притолпился ко мнѣ еще ближе. Я съ трудомъ могъ дышать отъ спертаго воздуха и изнеможенія. Вскорѣ я примѣтилъ, что меня задержали какъ арестанта, и увидѣлъ въ числѣ зрителей трехъ людей, въ бѣлыхъ балахонахъ, которыхъ я принялъ за разбойниковъ. Послѣ учтиваго привѣтствія трактирщику, который, какъ мнѣ сказали, былъ судья, я узналъ, что меня велѣно взять подъ стражу. "Вотъ фальшивая ассигнація, которую вы мнѣ дали за обѣдъ", проворчалъ судья, и въ тоже время указалъ за объявленіе, прибитое къ стѣнѣ: въ этомъ объявленіи обѣщана была награда тому, кто поймаетъ извѣстнаго поддѣльщика ассигнацій, котораго примѣты, къ крайнему удовольствію всѣхъ присутствовавшихъ, совершенно согласовались съ моею наружностью.

Исполненный негодованія, я не хотѣлъ даже оправдываться, и, присѣвъ на поданный мнѣ стулъ, началъ прислушиваться къ шопоту людей, которымъ позволили остаться въ комнатѣ. Одинъ изъ нихъ говорилъ, что вензеля, на кабріолетъ и на ручкѣ бича, не соотвѣтствовали надписи визитной карты, приклеенной ко дну моей шляпы, и что очевидно лошадь и экипажъ были краденые. Другой утверждалъ, что моя нахальная наружность при самомъ въѣздѣ моемъ въ деревню не показывала честнаго человѣка, и что онъ съ перваго взгляду угадалъ, что я долженъ быть мошенникъ.

Между-тѣмъ трактирщикъ явился съ бумагою въ рукахъ. Я думалъ, что это опять счетъ за стулъ, на которомъ я сидѣлъ, но вышло, что. это повелѣніе о взятіи меня подъ стражу. Трактирщикъ рѣшительно игралъ теперь роль судьи. Въ то же время подъѣхала къ крыльцу повозка, въ которой я долженъ былъ отправиться въ ближайшій городъ. При выходѣ изъ комнаты, мнѣ очень хотѣлось объясниться, но толпа слѣдовала за мною, и по важному виду судьи можно было заключить, что оправданія были бы неумѣстны: ему непремѣнно нужно было доказать проѣзжему, который у него обѣдалъ, что онъ не только трактирщикъ, но еще и членъ юстиціи. Со мною не было ни какихъ доказательствъ моего званія. Словесныя удостовѣренія ни къ чемубы не повели, а платье, покрытое грязью и пробитая насквозь шляпа служили для толпы несомнѣнною уликою въ преступленіи.

Я спросилъ соломы, чтобы постлать на дно повозки, и располагался въ ней какъ-можно удобнѣе. Двое полицейскихъ, которымъ назначено было ѣхать со мною, оспаривали у меня каждый уголокъ, и явно имѣли намѣреніе присвоить себѣ весь комфортъ предстоявшаго путешествія. Вдругъ кто-то закричалъ намъ издали посторониться съ повозкою, чтобы дать мѣсто другому экипажу. Оглядываюсь, и вижу Фанъ-Пельта, быстро подъѣзжающаго въ дрожкахъ.

Горацій часто таскался по этой дорогѣ и, хотя было уже темно, судья-трактирщикъ тотчасъ узналъ его.

-- Фанъ-Пельтъ! Горацій! другъ мой! вскричалъ я, посмотри, что они дѣлаютъ со мною. Растолкуй, братъ, своимъ республиканцамъ, что они дураки.

-- Слинсби!

И Фанъ-Пельтъ бросился обнималъ меня въ повозкѣ. Полицейскіе хотѣли воспрепятствовать свободному теченію нашей дружбы. Судья-трактирщикъ приказывалъ имъ везти меня въ городъ безъ всякаго отлагательства. Но невинность должна была восторжествовать, и самъ правосудный трактирщикъ, по надлежащемъ объясненіи, принужденъ былъ подойти ко мнѣ и сказать, извиняясь, что онъ о чемъ-то сожалѣетъ, -- право, не знаю о чемъ, о томъ ли, что ему не удалось отправить меня на висѣлицу, или что его команда разбила мнѣ лице. Кабріолетъ былъ сломанъ. Я отправился съ Гораціемъ въ дрожкахъ.

На слѣдующій день, около семи часовъ утра, лошади Фанъ-Пельта, утомленныя ѣздою по сосновому лѣсу, остановились на вершинѣ песчанаго пригорка, съ котораго виднѣлась деревня Саратога. Нѣсколько пріѣзжихъ возвращались верхомъ съ прогулки. Нѣсколько другихъ, которые прибыли въ Саратогу не для прогулокъ верхомъ, не чтобы поправить здоровье, тихо шли къ водамъ по тропинкѣ. Наконецъ мы подъѣхали къ крыльцу знаменитаго Саратогскаго конгрессъ-голля {Congress-hall'и, въ Соединенныхъ Штатахъ, суть зданія въ родѣ домовъ нашихъ Дворянскихъ Собраній въ губернскихъ городахъ.} въ то самое время, какъ раздался звонъ колокола этого обширнаго каравансарая, и послышался шорохъ тысячи ногъ, изъ чего слѣдовало заключить, что beau monde Саратоги собирается къ чаю.

Фанъ-Пельтъ слылъ первымъ франтомъ въ университетѣ и принадлежалъ къ числу тѣхъ молодыхъ людей, которые увѣрены, что первое впечатлѣніе всегда должно быть въ ихъ пользу. Наглотавшись пыли во время путешествія, онъ, прежде чѣмъ показался въ общество хорошаго тона, занялся тщательною чисткою своей особы. Мы заняли во флигелѣ конгрессъ-голля, гдѣ находился трактиръ, двѣ комнатки, которыя немногимъ отличались отъ голубятенъ. Представьте себѣ длинный, безобразный деревянный сарай съ комнатами въ сажень длиною и полсажени шириной перегороженными такъ легко, что съ сосѣдомъ, живущимъ за три перегородки, вы можете разговаривать такъ же свободно, какъ съ конторщикомъ сквозь рѣшетку его клѣтки, и вы будете имѣть понятіе о флигелѣ Саратогскаго конгрессъ голла, назначенномъ для холостяковъ. Фанъ-Пельтъ, который не обѣдалъ во всю дорогу, съ голоднымъ желудкомъ принялся въ своемъ чуланѣ за безконечный туалетъ, и мучился какъ на пыткѣ, слыша подъ поломъ веселые звуки чашекъ и стукъ ножей и блюдъ. Я не былъ такъ тщеславенъ. Вымывъ лице и выполоскавъ ротъ, я наскоро повязалъ галстухъ, и собрался итти внизъ, чтобы утолить голодъ.

-- Фанъ-Пельтъ!

-- Что такое?

-- Одѣтъ ли ты?

-- Одѣть ли? На мнѣ жиру столько, какъ въ pâte de foie gras! Я загорѣлъ какъ индѣецъ, и вымазалъ все лице свѣжими сливками. Совѣтую и тебѣ сдѣлать то же.

Я посмотрѣлся въ зеркало: отъ лба до подбородка лице мое представляло одинъ огромный пузырь, который отъ солнечнаго зноя покрылся багровымъ цвѣтомъ.. Я смочилъ голову водою, и не хуже Фанъ-Пельта скрылъ бы искусственными средствами недостатки, которыми природа и ушибъ меня надѣлила, но меня соблазнилъ "мерзавецъ желудокъ", какъ говоритъ Гомеръ, и я утѣшалъ себѣ мыслію, что не буду замѣченъ въ обществѣ изъ пятисотъ человѣкъ, занятыхъ своими желудками. Сверхъ-того, думалъ я, кри такомъ множествѣ гостей опаздывающіе должны неминуемо остаться безъ завтрака и безъ обѣда. Рѣшившись итти пить чай въ бѣлой курткѣ и узкомъ галстухѣ съ гладкою прической какъ у крысы и лицомъ, напоминающимъ вывѣску "Восхожденіе солнца", я подошелъ къ двери Фанъ-Пельта и заглянулъ въ его конурку.

-- Уродъ изъ уродовъ! сказалъ мнѣ въ утѣшеніе Горацій.

-- Дѣло идетъ не о красотѣ, а о чашкѣ чаю и кускѣ хлѣба съ масломъ, отвѣчалъ я. Какъ все съѣдятъ и выпьютъ, ты, братъ, принужденъ будешь слизать всѣ сливки съ лица на завтракъ.

Оставивъ его за безконечными сборами, я сошелъ въ огромную залу, гдѣ пріѣзжіе завтракаютъ, обѣдаютъ, танцуютъ, а въ сырую погоду прогуливаются и играютъ въ воланъ. Вдоль залы стоятъ два длинныхъ стола, за которые садится вся аристократія Соединенныхъ Штатовъ, притворяющаяся больною на лѣто въ угожденіе модѣ. "Еще счастіе, думалъ я, что эти республиканцы допускаютъ отличія въ равенствѣ, кто побогаче, тотъ садится по праву въ верху стола, имѣетъ за стуломъ слугу, и не смотритъ на нижній конецъ. Тамъ мнѣ не мѣсто; лучше присяду къ этимъ господамъ, что поближе къ двери: они такъ заняты ѣдою, что вѣрно не замѣтятъ моей куртки, которая впрочемъ позволительна въ знойную погоду; а если, бы они и обратили на меня вниманіе, то бѣда не велика: ихъ мнѣніе еще не законъ. Между ними могу я въ неизвѣстности выпить цѣлый самоваръ".

Занявъ порожній стулъ между какимъ-то старикомъ и молодою дамой, и не видя напротивъ себя ни одного знакомаго лица, я скоро углубился съ полною безопасностью въ холодный пирогъ изъ голубей. Столъ уставленъ былъ окороками, жареной дичиною, ягодами, бутылками съ минеральной водою, чайными приборами, вареньями, желе и радисками. Колоссальный ростбифъ игралъ роль президента въ этой республикѣ Соединенныхъ Блюдъ, которая для непривычныхъ глазъ могла изображать, ad libitum, завтракъ, обѣдъ и ужинъ. Счастливая страна, гдѣ больные съѣдаютъ на здоровье три такихъ подачи въ сутки!

Наконецъ я истребилъ пирогъ. Проведши полчаса въ незнакомомъ кругу и забывъ небрежность моей одежды и цвѣтъ лица, я смѣло и съ любопытствомъ сталъ разсматривать шеренгу разнокалиберныхъ лицъ, выстроенную по ту сторону стола. Нѣкоторыя изъ нихъ, особенно изъ числа прикрытыхъ шляпками, мнѣ понравились, и я ожидалъ себѣ много удовольствія отѣнихъ въ теченіе двухъ слѣдующихъ недѣль.

Между-тѣмъ какъ я любовался на красоту одной весьма болтливой республиканки, молодая дама съ кавалеромъ вошли въ залу и помѣстились прямо противъ меня. Слуги засуетились.

"Мы опоздали, Томъ", сказала прелестнѣйшая изъ женщинъ, посматривая вокругъ съ неудовольствіемъ.

Слѣдуя за движеніемъ глазъ этого райскаго созданія, я устремилъ взоръ на кавалера, осчастливленнаго ея симпатіей и, -- кого жъ вижу!-- вижу душевнаго моего университетскаго друга, Эллертова.

-- Эллертонъ!

-- Слинсби!

Обрадованный этою встрѣчей, я протянулъ къ нему черезъ узкій столъ руку, схватилъ руку его и потрясъ ее такъ крѣпко, что едва не выдернулъ ее изъ плеча. Только-что сдѣлалъ я ему нѣсколько вопросовъ, какъ вся кровь поднялась у меня къ головѣ отъ жгучихъ лучей пары большихъ чудесныхъ глазъ, которые прехладнокровно осматривали меня съ ногъ до головы. Я вспомнилъ о замѣчаніи Фанъ-Пельта насчетъ моего лица и о моемъ костюмѣ, и эта мысль разразила меня какъ громовой ударъ. Эллертонъ представилъ меня своей сестрѣ: я, краснѣя, поклонился ей и пробормоталъ самъ не знаю что.

Чтобы имѣть ясное понятіе о затруднительности моего положенія, должно знать, что старая и постоянная дружба съ Томомъ Эллертономъ вовлекла меня, было, въ переписку съ его сестрою, которая жила съ родителями въ дальней области. Мы не были знакомы другъ другу, и между-тѣмъ переписывались болѣе года, въ угожденіе Тому. Онъ любилъ меня безъ памяти. Въ университетѣ, по дѣламъ моды и вкуса, онъ слѣдовалъ слѣпо моимъ приговорамъ, и, выхваляя ей мои личныя достоинства, описывалъ меня молодымъ человѣкомъ самымъ любезнымъ, самымъ миловиднымъ, -- онъ любилъ преувеличивать, -- одѣвающимся въ лучшемъ за-атлантическомъ стилѣ. Весьма естественно, что она немало должна была удивиться, когда нечаянно увидѣла меня въ Саратогѣ, чернаго, загорѣлаго, изуродованнаго, съ лицемъ распухшимъ какъ у самаго горькаго Американскаго пьяницы. Вмѣсто-того чтобы отсовѣтывать моему другу писать обо мнѣ къ сестрѣ такимъ образомъ, я прежде радовался дѣйствію его похвалъ, когда читалъ ея отвѣты; и какъ она жила въ Алабамѣ, за двѣ тысячи миль отъ нашего города, то, не надѣясь когда-нибудь съ нею увидѣться, я даже не боялся слѣдствій повѣрки. Каково жъ было подумать, что эта повѣрка, начавшаяся такъ внезапно, случилась еще въ самую невыгодную минуту моей жизни, когда я, въ столь безобразномъ видѣ, только-что ускользнулъ изъ рукъ трактирной юстиціи, вооруженной вилами! Мнѣ и въ голову не приходило, что я могу повстрѣчаться съ моей корреспонденткою на этихъ водахъ, хотя и зналъ, что мой другъ Томъ сюда сбирался. Смущенный этими соображеніями, и видя, какъ миссъ Эллертонъ украдкою посматриваетъ на голубиныя кости, которыя возвышались на моей тарелкѣ, подобно индѣйскому кургану, до самаго подбородка, я желалъ бы скрыться на днѣ морскомъ отъ глазъ жестокой наблюдательницы. Вдругъ при первой возможности, я ускользнулъ изъ залы и стремглавъ побѣжалъ въ комнату Фанъ-Пельта; я рвалъ на себѣ волосы, проклиналъ добродушіе Тома Эллертона, обрекалъ чорту Горація, его экипажъ, Темпеста и судью-трактирщика. Горацій старался слушать равнодушно, опасаясь, чтобы кровь у него не взволновалась ко вреду цвѣту лица его, и холодно спросилъ, что меня бѣситъ. Я разсказалъ все.

-- Ложись, отвѣчалъ мнѣ Фанъ-Пельтъ, который для такихъ отчаянныхъ случаевъ былъ маленькій Наполеонъ: ложись на мою кровать; я вымажу твою харю сливками. Я тебя преобразую. Рабски исполняй, что я предпишу, и ты увидишь, что это непріятное приключеніе послужитъ еще въ твою пользу. Между Слинсби загорѣвшимъ и въ бѣлой курткѣ и Слинсби интересно блѣднымъ и одѣтымъ со вкусомъ, будетъ такая же разница, какъ между коровой и оливками. Я вамъ съиграю такую драму, что сердце у тебя запрыгаетъ отъ радости.

Я легъ на спину. Горацій залилъ меня потокомъ сливокъ отъ шеи до лба и отъ одного уха до другаго.

-- Послушай, сказалъ онъ, обдумывая слой планъ и держа меня за носъ: обстоятельства намъ благопріятствуютъ. Всѣ вы, долговязые, имѣете короткое туловище, съ позволенія сказать, какъ обезьяны, и сидя за столомъ кажетесь пигмеями. Въ послѣдніе три года, каждый разъ какъ ты вставалъ изъ-за стола въ университетскомъ пансіонѣ, я удивлялся твоему протяженію. Фанни Эллертонъ и всѣ, которые видѣли тебя внизу, навѣрное считаютъ тебя болваномъ средней величины.

Я хотѣлъ что-то возразить, но, едва разинулъ ротъ, сливки съ устъ полились мнѣ въ самое горло и потопили всѣ слова мои.

-- Не блистательны твои успѣхи въ познаніи женскаго сердца, продолжалъ Горацій тономъ покровителя, если ты не знаешь что черезчуръ хваленый мужчина всегда противенъ женщинѣ при первомъ свиданіи. Тебѣ никогда не превзойти идеала, который она себѣ составила по письмамъ своего брата: ты во всякомъ случаѣ упалъ бы въ ея мнѣніи, -- вдругъ или постепенно, это все равно для твоего сватовства,-- такъ теперь лежи спокойно и не шевелись.

Послѣ этего страннаго утѣшенія, Горацій сошелъ въ садъ, чтобы взять теплую ванну, а я, изнемогая отъ усталости и лежанія, скоро заснулъ, и мнѣ приснились большіе голубые глаза Фанни Эллертонъ.

Оркестръ загремѣлъ, и балъ открылся патріотическими звуками Hail Columbia, когда я проснулся. Высокіе тоны флейты разбудили меня въ ту самую минуту, какъ мнѣ снилось, что я писалъ оправдательное письмо къ сестрѣ моего друга. Негръ Фанъ-Пельта, Юба, которому онъ далъ приказаніе причесать и одѣть меня, терпѣливо ждалъ у постели со щипцами, щетками, гребенками, миндальнымъ мыломъ, макассарскимъ масломъ и о-де-колономъ. Горацій давно уже отправился въ-залу засвидѣтельствовать свое почтеніе миссъ Эллертонъ. Свѣжія сливки согнали съ моего лица опухоль и красноту, и, благодаря черному парикмахеру, замысловатая прическа изъ дикаго сатира превратила меня въ родъ Гиперіона. Горацій, уходя, написалъ мнѣ нѣсколько словъ карандашемъ, что я долженъ явиться въ залу подъ чужимъ именемъ и что онъ предварить объ этомъ Эллертона. Такъ какъ я познакомился съ сестрой моего друга въ бѣлой курткѣ и съ багровымъ лицемъ, то можно было надѣяться, что подъ блѣдными чертами и чернымъ щегольскимъ фракомъ, она меня не узнаетъ. Черный Юба, въ знакъ удовольствія отъ моего преобразованія, оскалилъ слоновые зубы, и я влетѣлъ въ залу совершеннымъ франтомъ.

-- Воскресшій Протей! вскрикнулъ Горацій, подбѣжавъ ко мнѣ на встрѣчу. Чудо! молодецъ! Въ тебѣ есть что-то поэтическое. Отнынѣ ты называешься мистеръ Ронемъ. Это ужъ рѣшено. Она никакъ не подумаетъ, что ты тотъ самый уродъ, въ бѣлой курткѣ, а я уже приготовилъ ее къ совершенно новому знакомству и просилъ позволенія представить ей товарища нашего, Ронема.

Взявъ его подъ руку, я уже самонадѣянно предсталъ во второй разъ передъ миссъ Эллертонъ. Братъ ея поклонился мнѣ церемонно. Кромѣ ихъ, на водахъ ни кто не зналъ молодаго Слинсби, и мистеръ Ронемъ могъ разыгрывать свою роль безъ зазрѣнія совѣсти. Миссъ Эллертонъ съ полминуты смотрѣла на меня пристально; но важность, съ какою я былъ представленъ и принятъ, разсѣяла всѣ сомнѣнія прелестной Алабамянки, если сомнѣнія родились въ ея умѣ, и она съ полнымъ довѣріемъ къ моей неподложности подала мнѣ руку, когда брать предложилъ oтправиться въ танцовальную залу. Выдавая себя за совершенно чужаго ей человѣка, я однакожъ зналъ изъ долгой переписки всѣ подробности ея характера, ея занятія и ея любимыя книги; но при томъ знаніи свѣта, какое она могла пріобрѣсть въ деревнѣ или, какъ говорится, въ Америкѣ, на плантаціи, мнѣ нечего было бояться, что она откроетъ подлогъ, хоть бы я даже немного проболтался. Я тотчасъ овладѣлъ ея довѣренностью, заранѣе находя чудесными всѣ предметы, которые ей нравились, предупреждая ея мысли, хваля и браня съ нею все въ одно слово; и мы еще не кончили первой кадрили, какъ уже она очевидно признавалась въ душѣ, что во всю жизнь свою не встрѣчала человѣка, который бы такъ хорошо понималъ ее. А какъ много вещей включаютъ женщины въ это повидимому неопредѣленное выраженіе, "Онъ меня понимаетъ!"

Въ ровень съ огромною танцовальною залою и гостиною конгрессъ-голля есть крыльцо во всю длину зданія съ колоннадою, увитой виноградными лозами, со множествомъ оконъ и стекляныхъ дверей. Въ лѣтніе вечера, когда въ покояхъ станетъ жарко, прохладная и полуосвѣщенная колоннада наполняется усталыми отъ танцевъ и вообще всѣми, у кого только есть что-нибудь ввѣрить одному уху. Это самая роскошная прогулка на той сторонѣ земли, и я думаю, что жители Соединенныхъ Штатовъ отправляются въ Саратогу не столько къ водамъ, сколько длятого, чтобы гулять ночью подъ этою колоннадою.

Саратогскія минеральныя воды, кромѣ разныхъ полезныхъ качествъ для желудочныхъ болѣзней, обладаютъ еще особеннымъ и безцѣннымъ свойствомъ усыплять гувернантокъ. Между-тѣмъ какъ Аргусъ дремлетъ въ гостиной, прелестная Іо съ своимъ Юритеромъ, на этотъ разъ будь миссъ Эллертонъ Іо, я возьму роль "отца боговъ и людей", любезничаютъ и свободно шепчутся подъ колоннадою.

Я легко возбудилъ, во время первой кадрили, такое расположеніе духа въ миссъ Эллертонъ, что она была совершенно довольна и собой и мною; и безъ дальнихъ церемоній, съ развязностью, основанною частью на увѣренности, что я ей нравлюсь, частью на особенныхъ правахъ Саратоги, спросилъ равнодушно, не угодно ли ей танцовать со мною весь вечеръ.

-- Исключая одной несчастной кадрили, отвѣчала она со взглядомъ, который казался печальнымъ.

-- Смѣю же спросить, кому вы дали слово?

-- Онъ еще меня не ангажировалъ; но братъ просилъ быть съ нимъ вѣжливою. Кикимора, мистеръ Ровенъ! Рѣшительно кикимора.

-- Какъ его зовутъ? спросилъ я съ притворнымъ равнодушіемъ, предчувствуя, что она произнесетъ мое имя.

-- Слинсби, нѣкто Филиппъ Слинсби, неразлучный другъ Тома и котораго прочатъ мнѣ въ женихи. Но это, кажется, васъ не удивляетъ?

-- Не удивляетъ! Мнѣ! Я его знаю.

-- Такъ скажите же сами, видѣли ль вы когда-нибудь такого урода? Томъ описалъ мнѣ его какъ втораго Адониса. Да и онъ самъ почти признался мнѣ въ этомъ, потому что скажу вамъ по секрету... я переписывалась съ нимъ около года.

-- Странно, миссъ Фанни; никогда его не видавши!

-- Никогда, до сегодняшняго утра! Онъ сидѣлъ за чайнымъ столомъ въ бѣлой курткѣ, въ какомъ-то уродливомъ галстухѣ, съ страшнымъ багровымъ лицемъ. Передъ нимъ лежала на тарелкѣ огромная груда костей.

-- И вашъ брать рекомендовалъ его вамъ!

-- Фанни, сказалъ братъ ея, подходя къ намъ на эту пору: Слинсби извиняется, что не можетъ танцоватъ сегодня съ тобою; онъ слегъ въ постель. У него ужасно болитъ голова.

-- Вѣрно, оттого что объѣлся, подхватила миссъ Эллертонъ. Томъ, -- какъ хочешь, -- я поговорю съ тобой на досугѣ!...... Мистеръ Ронемъ, такъ какъ кикимора сегодня не явится; то я съ удовольствіемъ принимаю ваше предложеніе. Здѣсь душно!

-- Не угодно ли прогуляться сполчаса подъ колоннадою.

Растительная сила быстро дѣйствуетъ въ Алабамѣ, а любовь есть растеніе тропическое. Мы разговорились о погибели парохода Плеяды и Берлинскихъ браслетахъ, о пяти стахъ нашихъ минеральныхъ сосѣдяхъ и о возможности содержать маленькое хозяйство, имѣя пятьсотъ доллеровъ доходу, -- неудобосупружеская годичная сумма, которую я тогда получалъ отъ отца на потребности холостой жизни. Правда, я зналъ, что у Фанни было столько же негровъ, сколько у меня доллеровъ; но чтобы выдержать роль, я долженъ былъ казаться неинтерессаномъ.

-- А гдѣ вы намѣрены жить, когда женитесь, мистеръ Ронемъ? спросила миссъ Эллертонъ.

Я какъ-будто-бы не разслышалъ этого вопроса, спросилъ ее въ свою очередь: Хотѣли бы вы жить въ Италіи?

-- Неужели вы говорите это въ отвѣтъ на мой вопросъ, мистеръ Ронемъ? сказала она., наполовину пріостановившись и -- хотя отзывъ былъ начатъ шутливо, понижая голосъ на послѣднихъ словахъ, съ чувствомъ, въ качествѣ котораго нельзя было ошибиться.

Я утащилъ ее изъ-подъ колоннады въ садикъ, находящійся между домомъ и ключемъ минеральной воды, и тамъ, въ бреду, страхѣ и удивленіи собственной своей наглости и побѣдѣ, произнесъ, и самъ услышалъ, призаніе въ предпочтеніи, -- дружбѣ, любви.

Многіе женились еще скорѣе этого.

На другое утро, послѣ завтрака, миссъ Эллертонъ сидѣла въ музыкальной залѣ, и пополняла промежутки весьма занимательнаго разговора звучными аккордами гитары. Золотая нить образовала на челѣ ея повязку, изъ подъ которой черные волосы шелковыми кудрями спадали на алебастровыя плеча. Тѣло ея походило на ткань лилейно-бѣлыхъ, но непрозрачныхъ, фибръ магноліи. Въ живописи нѣтъ слова, -- потому что нѣтъ и краски, для выраженія легкаго, неуловимаго колорита лица столь блѣднаго и между-тѣмъ столь здороваго. Она была тонка, какъ всѣ южныя женщины сѣверной Америки, и одарена той прелестною, роскошною гибкостью, которая дана только змѣинымъ кольцамъ. Удѣльная тяжесть тѣла очевидно была у ней меньше, нежели у другихъ женщинъ, и если бъ она улетѣла какъ-нибудь съ вѣтеркомъ, вы съ перваго разу даже не удивились бы этому феномену.

-- Я опасаюсь, что вы слишкомъ любите свѣтъ и общество, сказала миссъ Эллертонъ въ то самое время, какъ черный Юба вошелъ въ комнату и подалъ ей письмо руки стараго ея корреспондента.

Увидѣвши надпись на конвертѣ, она поблѣднѣла и смяла письмо въ рукѣ. Я радъ былъ продлить комедію, и въ отвѣтъ на ея замѣчаніе, которое она готова была забыть, сослался на альбомъ Фанъ-Пельта. Этотъ альбомъ лежалъ передъ нею и содержалъ въ себѣ нѣсколько моихъ стиховъ, вписанныхъ, по-счастью, рукою этого сентиментальнаго вертопраха, и подъ которыми онъ поутру нарочно выставилъ имя "В. Ронемъ". Фанни читала ихъ еще до моего прихода.

-- Точно ли стихи эти ваши? спросила она, пристально смотря на меня и указывая на одну изъ страницъ альбома.

-- Виноватъ, мои, отвѣчалъ я. Но когда вы удостоите ихъ прочтенія вслухъ, то я самъ влюблюсь въ мое бѣдное произведеніе.

Это были куплеты, писанные передъ восходомъ солнца на одномъ балконѣ, между-тѣмъ какъ внутри дома еще танцовали по-вчерашнему. Къ несчастію, я совершенно забылъ, что въ нихъ говорилось объ одной особѣ, нѣкогда предметѣ моего скоротечнаго обожанія.

-- А кто же была эта "сладкая подруга жизни", мистеръ Ронемъ? Я бы желала узнать это, прежде чѣмъ рѣшусь на что-нибудь съ такимъ торопливымъ молодымъ человѣкомъ.

-- О, никто изъ земныхъ! вскричалъ я. Это была она; просто она; идеалъ, который создаетъ себѣ всякій поэтъ и живописецъ; мой любимый идеалъ, составленный изъ всѣхъ совершенствъ въ мірѣ и который я встрѣтилъ впервые только вчера. Но угодно ли вамъ, миссъ Фанни, прочитать посланіе, съ которымъ вы обходитесь такъ жестоко. Юба стоитъ и ждетъ отвѣта терпѣливѣе статуи чернаго дерева.

Зная содержаніе письма, потому что самъ писалъ его, я наблюдалъ выраженіе ея лица, въ то время какъ она читала, и замѣтилъ большое волненіе. Она вспыхнула румянцемъ, и губки ея складывались поперемѣнно то въ гнѣвъ, то въ презрѣніе. Наконецъ, передавая мнѣ письмо, она спросила, заслуживаетъ ли отвѣта такое наглое посланіе.

Я началъ опасаться, что развязка будетъ къ явному ущербу моего интереса, и, пробѣгая письмо, старался собрать свои мысли.

-- Господинъ Слинсби! сказалъ я съ крючкотворною важностью допрашивающаго засѣдателя, былъ нѣкоторое время съ вами въ перепискѣ?

-- Да.

-- Письма его и похвалы брата внушили вамъ высокое понятіе объ его характерѣ и вы это выразили въ своихъ письмахъ?

-- Да...... Можетъ-быть и выразила.

-- И оттого онъ полагаетъ, что это бумажная дружба даетъ ему право просить у васъ свиданія?

Важный поклонъ вдругъ остановилъ мои допросные пункты.

-- Прелестная миссъ Фанни, сказалъ я: это такой предметъ, о которомъ я не смѣлъ бы даже распрашивать, но, отдавая мнѣ письмо, вы, кажется, требовали моего мнѣнія?

-- Да; я желала знать ваше мнѣніе, сказала милая дѣвушка, взявъ меня за руку и смотря на меня съ довѣренностью и любовью. Я сама всему виновата, я ободряла эти безразсудныя сношенія и можетъ-быть должна нѣсколько смягчить мой отвѣтъ этому дерзкому человѣку, умѣрить свое негодованіе. Рѣшите,что дѣлать; отвѣчайте ему за меня; избавьте меня отъ первой тяжести, которая легла на моемъ сердцѣ съ тѣхъ поръ какъ...

Она залилась слезами, и я испугался дальнѣйшаго объясненія.

-- Будете ли вы слѣдовать моему совѣту?

-- Да, да!...... буду.

-- Вы обѣщаете?

-- Обѣщаю.

-- Хорошо; такъ выслушайте же меня. Скрѣпя сердце, я долженъ вамъ сказать, что такъ какъ вы одобряли чувствованія господина Слинсби, обнаруживали въ письмахъ вашихъ удивленіе его талантамъ и познаніямъ, и откровенно бесѣдовали съ нимъ о будущемъ, то вы дали ему право требовать теперь позволенія лично испытать надъ вами то дѣйствіе, какое можетъ произвесть его особа. Вы знали и ободряли надежды господина Слинсби въ продолженіе цѣлаго года; а меня вы знаете не болѣе восьми часовъ, вы познакомились съ нимъ вчера въ самую неблагопріятную для него минуту, потому что я знаю его весьма коротко, но могу васъ увѣрить, что когда познакомитесь ближе, вы его полюбите.

Миссъ Эллертонъ во время моей блистательной рѣчи постепенно приподнималась, и наконецъ выпрямилась какъ холодная Агриппина на своемъ мраморномъ сѣдалищѣ.

-- Позволите ли прислать къ вамъ господина Слинсби, продолжалъ я, чтобы онъ могъ лично защищать передъ вами свое дѣло.

-- Вы меня очень обяжете, мистеръ Ронемъ, отвѣчала миссъ Эллертонъ, если пришлете ко мнѣ брата.

Я побѣжалъ въ свою комнату, окунулъ голову въ воду, уничтожилъ прическу, изящное произведеніе Юбы, разгладилъ длинные свое волосы на лбу до самыхъ глазъ, надѣлъ бѣлую куртку, и повязалъ безобразный галстухъ, который обезчестилъ меня въ глазахъ Фанни вчера. Отыскавъ Тома Эллертона, я упросилъ его итти впередъ и доложить обо мнѣ своей сестрѣ уже подъ настоящимъ моимъ именемъ. Слѣдуя за нимъ, я подошелъ къ дверямъ музыкальной залы, и остановился.

-- Фанни, сказалъ онъ: я искалъ тебя. Нашему Слинсби теперь легче и онъ тотчасъ будетъ къ тебѣ. Сдѣлай милость, прійми его ласково и не кокетничай съ Ронемомъ по-вчерашнему. Между инмъ и Слинсби большая разница! Да вотъ и онъ.

Лишь-только я переступилъ порогъ, миссъ Эллертонъ посмотрѣла въ ту сторону, чтобы удостовѣриться, точно ли это тотъ самый уродъ, котораго она видѣла за чайнымъ столомъ, и, не удостоивъ меня другаго взгляда, жарко заговорила съ братомъ о погодѣ. Томъ минуты съ двѣ сохранялъ серіозный видъ, но я, вмѣшавшись въ ихъ разговоръ, не выдержалъ и громко захохоалъ. Изумленная и негодующая миссъ Эллертонъ оборотилась ко мнѣ.

-- Приношу вамъ повинную голову, сказалъ я, накрестъ сложивъ руки на груди и съ раскаяньемъ смотря ей въ глаза.

Она подбѣжала ко мнѣ, схватила меня за руку, но вдругъ опомнилась и поспѣшно вышла изъ комнаты.

Не знаю, что это было такое, гордость ли, оскорбленная мистификаціею, или просто одинъ изъ тѣхъ женскихъ капризовъ, отъ которыхъ одна половина мужчинъ страждетъ до брака, а другая послѣ брака, -- только мнѣ уже не удалось привесть снова Алабамскую красавицу въ то нѣжное ко мнѣ расположеніе, какимъ пользовался у ней мистеръ Ронемъ до самой развязки. Лишь только я заводилъ рѣчь о нашемъ прежнемъ знакомствѣ, она увѣряла, что прощаетъ мнѣ отъ чистаго сердца и не могла удерживаться отъ смѣху; а когда я заговаривалъ о моей страсти, она дразнила меня "сладкою подругою жизни", воспѣтою въ моихъ стихахъ, и поглядывала кругомъ, куда дѣвался Фанъ-Пельтъ. Этотъ образцовый щеголь, замѣтивъ мое паденіе, началъ различать прелести миссъ Фанни безъ помощи лорнета, и я скоро принужденъ былъ уступить ему поле сраженія. Спустя нѣсколько мѣсяцевъ, миссъ Эллертонъ стала называться мистриссъ Фанъ-Пельтъ, и когда я получилъ послѣднее извѣстіе изъ Америки, ея здоровье было "вообще такъ хорошо, какъ только можно ожидать въ подобномъ случаѣ."

New Monthly Magazine.

"Библіотека для Чтенія", т. 20, 1837

Оставить комментарий Американская_литература (перевод: Без указания переводчика) (yes@lib.ru) Год: 1837 Обновлено: 08/10/2019. 44k. Статистика. Рассказ: Проза, Переводы Американская проза	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Из журнала "New Monthly Magazine". Текст издания: журнал "Библіотека для Чтенія", т. 20, 1837.

Американская_литература Приключение на Саратогских водах

ПРИКЛЮЧЕНІЕ НА САРАТОГСКИХЪ ВОДАХЪ.

Американская_литература
Приключение на Саратогских водах