Аннотация: Le Roman d'un brave homme.
Текст издания: журнал "Русская Мысль", кн. I-VI, 1886.
Романъ хорошаго человѣка.
Эдмонда Абу.
Глава I.
Всѣ четверо моихъ сыновей настолько честные ребята, что никогда не подумаютъ раздѣлить нашу односложную, унаслѣдованную отъ предковъ-плебеевъ фамилію на два слога.
Такъ какъ эти записки пятидесятилѣтняго старика пишутся не для однихъ моихъ сыновей или дочерей, а для всего ихъ будущаго поколѣнія, то я считаю нелишнимъ засвидѣтельствовать, что имя мнѣ Дюмонъ (въ одно слово) и что оно не происходитъ отъ названія какой-нибудь горы, знаменитой въ исторіи. Поэтому, дѣти, если бы какой-нибудь составитель родословныхъ, польстившись на ваши деньги, вздумалъ бы вамъ или кому-нибудь указать на наше низкое происхожденіе, гоните его вонъ, скажите ему: мы сами знаемъ, не хуже кого бы то ни было, кто мы. Мы потомки Пьера Дюмона, сына плотника Дюмона, прозваннаго "добрымъ самаряниномъ", внука земледѣльца и честнаго патріота Дюмона, прозваннаго "за отечество".
Надо васъ познакомить съ этими двумя личностями. Воспоминаніе о нихъ для меня дороже и важнѣе всего. Мой дѣдъ по отцу былъ однимъ изъ тѣхъ бѣдняковъ, живущихъ насущною работой, которые ухитряются прожить чуть не сто лѣтъ, не испытывая особенной нужды, да, къ тому же, съ большою семьей.
Если бы продать его помѣстье, то получилась бы сумма около двѣнадцати тысячъ франковъ, домъ дѣда былъ запущенный, но мнѣ очень нравился. Его стѣны такъ красиво обвивалъ зеленый плющъ, а въ трещинахъ было такое множество воробьиныхъ гнѣздъ. Съ боку -- маленькій садикъ, весьма удобный потому, что петрушка и другіе овощи на грядахъ расли всего въ четырехъ шагахъ отъ кухни; былъ также еще нижній садъ по сосѣдству съ мельницей, но всю его зелень постоянно уничтожали улитки, а плодовый садъ весь былъ засаженъ старыми деревьями; подъ ихъ сѣнь отецъ и дядя поочереди пригоняли единственную корову. Вдоль стѣны тянулась гряда картофеля, а за стѣною спали вѣчнымъ сномъ могилы мои отецъ и мать.
Въ виноградникѣ, доставлявшемъ нѣсколько бочекъ кисловатаго вина, расли на открытомъ воздухѣ персики, нѣжные, бархатистые; одно воспоминаніе о нихъ и теперь заставляетъ меня облизываться.
Наконецъ, коноплянникъ, гдѣ я никогда не видалъ ни одного стебля конопли... Но за то тамъ можно было залюбоваться громадною вишней, которая приводила меня въ окончательный восторгъ; плоды ея уничтожались на мѣстѣ, прежде чѣмъ они созрѣвали. О, эти вишни 1838 года! Никогда не придется мнѣ ѣсть подобныхъ вишенъ, ибо счастливая пора дѣтства не повторяется...
Чтобъ объяснить, какимъ образомъ 120 акровъ земли, разбросанные клочками, могли прокормить пять здоровыхъ мальчиковъ и одну дѣвочку, надо упомянуть о непрерывной дѣятельности дѣдушки и бабушки,-- дѣятельности, свойственной всѣмъ земледѣльцамъ нашего округа. Съ тѣхъ поръ какъ я начинаю себя помнить, бабушка съ дѣдушкой вставали съ восходомъ солнца, умывались холодною водой изъ колодца, затѣмъ принимались каждый за свое дѣло. Хотя время имъ показывалъ только лишь звонъ деревенскаго колокола, тѣмъ не менѣе, они всѣ, ровно въ полдень, собирались за блюдомъ овощей съ саломъ, приправленныхъ еще какими-нибудь изысканными кушаньями вродѣ черной рѣдьки или салата изъ огурцовъ. Съ тѣхъ поръ какъ тетка Розалія вышла замужъ за кузнеца деревни Грасе, бабушка стряпала сама. Никогда нога слуги или служанки не переступала порога нашего дома,-- всѣ оказывали другъ другу взаимныя услуги.
Но случались и тяжелыя минуты, когда маленькіе еще ни на что не были годны, и только лишь безпрестанно открывали свои ненасытные рты; это было какъ разъ послѣ войнъ имперіи, когда цѣны на хлѣбъ возвысились до того, что одна булка стоила пять франковъ. Положимъ, на насъ это не оказывало особаго вліянія. Съ тѣхъ поръ какъ дѣти на сторонѣ зарабатываютъ себѣ хлѣбъ, старики Дюмонъ часто покушаются сказать,что у нихъ слишкомъ много всего для двоихъ. Силы ихъ замѣтно не уменьшились и они такъ же мало нуждаются, какъ и тогда, когда на ихъ рукахъ былъ цѣлый полкъ ребятишекъ. Корова стала давать гораздо больше молока и сыра, чѣмъ нужно было для ихъ потребности.
Два раза въ недѣлю бабушка отправляется съ различными продуктами на продажу въ Курси,-- такимъ образомъ оплачиваются счета мучной и бакалейной лавки. Мясо они покупаютъ только въ самыхъ торжественныхъ случаяхъ у жида-разнощика, который частями продавалъ или очень старую говядину, или молодую телятину. О портномъ и швеѣ и рѣчи никакой не могло быть, такъ какъ одежда дѣдушки неразрушима, а бабушка одѣвалась сама съ ногъ до головы по старинной модѣ жительницъ Турени. Она пряла, шила, вязала, стирала и гладила съ ловкостью феи. Надо думать, что старикъ былъ не менѣе способенъ: требовалось ли сколотить лѣстницу, починить бочку или кадку, приладить стекло, онъ все дѣлалъ самъ. Ни докторъ, ни аптекарь не колебали никогда устойчивости ихъ бюджета; ни дѣдъ, ни бабка до преклонныхъ лѣтъ не знали, что значитъ быть больнымъ. Имъ легко жилось безъ денегъ, какъ большинству въ нашихъ селеніяхъ.
Все лишнее отправлялось къ моимъ дядямъ и отцу: фрукты, творогъ, медъ, а бабушка не отпускала ни одного нищаго, не подавъ ему куска хлѣба. Мнѣ бы хотѣлось оставить вамъ болѣе живой портретъ ихъ, чѣмъ тотъ плохой, на половину стертый дагеротипъ, гдѣ они изображены сидящими рядомъ на скамьѣ у своего дома. Солнечный свѣтъ, неудобно выбранная поза, неопытность ярмарочнаго художника,-- все вмѣстѣ ужасно изуродовало ихъ.
Насколько я помню дѣдушку, это былъ видный старикъ, немного сгорбленный, но крѣпкій и сильный, съ бѣлокурыми безъ всякой сѣдины кудрями, падавшими на его шею и обрамлявшими его гордое лицо съ голубыми глазами и рядомъ бѣлыхъ, крѣпкихъ зубовъ. Его выбритое лицо, которое у брюнетовъ дѣлается отъ загара смуглымъ, получило мѣдно-красный оттѣнокъ, подобно флорентинской бронзѣ. Круглый годъ дѣдушка ходилъ съ отложнымъ открытымъ воротникомъ безъ галстуха, съ обнаженною жилистою шеей.
Грецъ видалъ много подобныхъ типовъ; онъ нѣсколько разъ рисовалъ ихъ, хотя и сильно смягчая. Бабушка моя, говорятъ, была самая красивая дѣвушка въ деревнѣ. Она иногда любовалась старою раскрашенною картинкой, купленной дѣдушкой у разно щика "за сходство"; картинка эта называлась "маленькая плутовка". Увы, маленькая плутовка превратилась въ толстую бабушку, ямочки на щекахъ потонули въ морщинахъ, но глаза остались все такими же оживленными, щеки свѣжими, голосъ сохранилъ свою прежнюю звучность. Я любилъ бабушку, уже состарившуюся отъ долгихъ лѣтъ тяжелой работы и материнскихъ заботъ, и не согласился бы перемѣнить на какую-нибудь другую. Старикъ Дюмонъ, очевидно, былъ того же мнѣнія: онъ любилъ ее дъ самой ея смерти, хотя спорилъ съ ней ежедневно.
Если, какъ увѣряютъ насъ, любовь уживается въ сердцахъ людей совершенно различныхъ характеровъ, то она могла найти себѣ мѣсто и въ этомъ маленькомъ міркѣ. Оба старика такъ же мало имѣли общаго въ нравственномъ отношеніи, какъ и въ физическомъ. Одинъ былъ смѣлый, предпріимчивый, отважный до безумія; другая -- послушная, осторожная, дѣйствующая болѣе по привычкѣ. Старикъ въ свое время надѣлалъ много сумасбродствъ, а добрая старушка шла потихоньку по торной дорожкѣ. Въ немъ проявлялась великодушная отвага донъ-Кихота, а у нея преобладалъ практическій смыслъ и насмѣшливый складъ ума Санчо-Пансо.
Если бы дѣдъ могъ самостоятельно распоряжаться своею особой и своими дѣлами, то составилъ бы большое состояніе, потому что его дѣятельный умъ сразу освоивался съ даннымъ положеніемъ вещей. Въ 1799 году онъ открылъ богатую мергельную копь въ Лопи, а въ 1817 году указалъ нашему дорожному смотрителю на чертежѣ новой дороги слой огнеупорной глины. Бабушка никогда не позволяла ему браться за какое-нибудь рискованное предпріятіе, точно также какъ не допустила бы, хотя для опыта, заняться разведеніемъ такъ называемыхъ промышленныхъ растеній,-- хмѣля, крапа, свекловицы, несмотря на то, что они многихъ обогатили. Двѣ или три попытки, которыя онъ дозволилъ себѣ безъ разрѣшенія жены, безъ участія ея денегъ и ея нравственной поддержки, не удались. Тогда она взяла надъ ним верхъ, а у него, въ свою очередь, явилось къ ней чувство горечи, пошли споры, въ которыхъ, по совѣсти говоря, не были виноваты ни тотъ, ни другая. Но даже ихъ споры сами по себѣ были хорошимъ примѣромъ для ихъ дѣтей, и самый величайшій негодяй на всемъ земномъ шарѣ, присутствуя при такихъ сдержанныхъ препирательствахъ, научился бы многому. Старики никогда не говорили другъ другу ты, хотя не имѣли ни малѣйшаго понятія о придворномъ этикетѣ Людовика XV. Всѣ ихъ сверстники, туренскіе крестьяне, отличались своею вѣжливостью и, не зная грамматики, говорили благозвучнымъ языкомъ, походившимъ на журчаніе ручейка въ Шенонскомъ паркѣ.
-- Отецъ Дюмонъ, не возьмете ли вы еще салату?
-- Благодарю, матушка, кушайте сами.
Вотъ такъ разговаривали они, когда миръ царствовалъ въ домѣ, а въ военное время грубыя слова не заходили дальше такихъ фразъ:
-- Отецъ Дюмонъ, по моему, вы весьма заблуждаетесь!
-- Пожалуйста, матушка Дюмонъ, не безпокойтесь, я еще дознаю то, что говорю.
Наконецъ, въ 1800 г., послѣ многократныхъ споровъ подобнаго рода, они раздѣлили свои обязанности такъ: всѣ ключи отъ погреба до чердака находились въ полномъ распоряженіи госпожи Дюмонъ, тогда молодой, но уже опытной хозяйки, а воспитаніе дѣтей отецъ принялъ на себя. Раздѣлъ неровный: онъ возлагалъ на 27-ти лѣтнюю женщину и распоряженіе деньгами, и обработку земли, и торговлю,-- словомъ всѣ обязанности, за исключеніемъ одной. Но женщина гораздо лучше насъ въ домашнемъ хозяйствѣ. Своею бережливостью французъ обязанъ женщинѣ; вѣдь, онѣ, собирая мелкія монетки въ чулки, составили намъ цѣлые милліарды. Бабушка моя всю жизнь слыла несравненною хозяйкой, строгой къ себѣ и своимъ дѣтямъ и безъ малѣйшаго снисхожденія къ выдумкамъ отца Дюмона.
-- Еслибъ не я,-- говорила она,-- у васъ не было бы ни ку"ка полотна въ запасѣ, ни бочки вина въ погребѣ, а вы бы сами взялись за вертелъ, чтобъ угостить на славу вашихъ друзей.
Она не особенно долюбливала этихъ друзей. Но, запирая иногда передъ самымъ ихъ носомъ дверь, она нерѣдко оказывала имъ дѣйствительныя услуги. Съ своей стороны, дѣдушка воспитывалъ своихъ дѣтей такъ, какъ рѣдко воспитывали тогда, да и теперь, пожалуй, воспитываютъ не многіе. Особенною ученостью онъ не отличался, но читалъ бѣгло, писалъ, а счетъ зналъ, по словамъ своей жены, плохо. Вся его библіотека состояла изъ 15 томовъ исторіи и такого же числа календарей; она помѣщалась на небольшой полкѣ, между стѣнными негодными часами и изломаннымъ барометромъ. Но Пьеру Дюмону, прозванному "за отечество", не находилось равнаго, чтобы краснорѣчиво объяснить два слова, вышитыя на знамени: "честь и отечество".
Такъ какъ его родъ поселился въ Лони съ незапамятныхъ временъ и пользовался уваженіемъ всей общины на четыре лье вокругъ, то дѣдъ могъ гордиться своимъ именемъ, прославленнымъ трудолюбіемъ и нравственностью. Эту фамилію, скромную и вульгарную, онъ ни за что не перемѣнилъ бы на извѣстныя имена Тюрень и Конде; онъ чувствовалъ глубокую благодарность, къ честнымъ людямъ, передавшимъ ему это незапятнанное имя. Онъ считалъ своимъ священнымъ долгомъ оберегать его отъ порицаній и хотѣлъ, чтобы и дѣти заботились о томъ же. Въ своей семьѣ онъ говорилъ такимъ авторитетнымъ тономъ, что каждый поневолѣ соглашался съ нимъ. Хотя онъ выражался, напыщенно, но никто изъ сыновей не позволялъ себѣ улыбаться.
"Дюмонъ не лжетъ. Дюмоны никогда не занимали денегъ безъ отдачи. Въ домѣ Дюмона нѣтъ мѣста для чужаго добра. Дюмонъ не рѣшится бить слабаго. Если ты не окажешь должнаго уваженія женщинѣ, ты не Дюмонъ. Дюмоны не оставляютъ товарищей безъ помощи".
Эти уроки постоянно подерживали на извѣстной высотѣ уровень чувствъ всей семьи. Трудно предположить, чтобы изъ молодыхъ крестьянъ, наскоро обученныхъ сельскимъ учителемъ и съ дѣтства обреченныхъ на трудъ, могло выйти что-нибудь особенное, но я могу утверждать, что отецъ, дядя и тетка Розалія съ честью исполнили свое назначеніе. Никто изъ дѣтей дѣдушки ни на минуту не забывалъ достоинства своего имени.
Однако, настала минута объяснить странное прозвище старика. Наши тюренцы -- немилосердные насмѣшники; они ловко воспользуются всякою мелочью, какъ будто остроуміе Раблэ еще не угасло. По правдѣ сказать, дѣдушка подвергалъ себя насмѣшкамъ, благодаря черезъ-чуръ ярому своему патріотизму. Впрочемъ, тогда это было въ модѣ.
Онъ въ 1792 году, 22 лѣтъ отъ роду, былъ волонтеромъ и шелъ къ виссенбургской границѣ, какъ добрый солдатъ и честный гражданинъ, одушевленный любовью къ отечеству, а не такъ, какъ собака, которую гонятъ кнутомъ. Онъ шелъ не ради славы и лавровъ, а лишь затѣмъ, чтобы спасти отечество отъ страшнаго позора иноплеменнаго нашествія.
Онѣ ничѣмъ не хвастался, а только сознавалъ, что исполнилъ свой долгъ; онъ возвратился въ деревню, не получивши никакого повышенія въ чинѣ, и скоро женился. Я много слышалъ отъ него объ опасностяхъ и трудностяхъ, которымъ онъ подвергался, но мало о геройскихъ подвигахъ, тѣмъ не менѣе, я крѣпко вѣрю ему на слово, что рейнская армія шла въ бой съ голоднымъ желудкомъ и въ изорванныхъ сапогахъ. Онъ съ восторгомъ разсказывалъ о мужественныхъ подвигахъ, гдѣ личная храбрость играетъ первую роль, гдѣ самыя разумныя распоряженія командующаго генерала не приводили ни къ чему подъ натискомъ вражескихъ штыковъ. Мое дѣтское воображеніе разгоралось при разсказахъ о войнѣ за освобожденіе. Я былъ очень робокъ, и потому не рѣшался сказать прямо: дѣдушка, разскажи мнѣ про войну. Но, пріѣзжая на нѣсколько дней въ отпускъ въ Лони, я наслушался много интереснаго, притворяясь спящимъ въ отведенной мнѣ постели съ занавѣсками.
Вечеромъ, когда зажигали лампу, приходилъ дядя Жозефъ-каретникъ, съ женой, человѣкъ шесть сосѣдей и сосѣдокъ съ работой. Они располагались на соломенныхъ стульяхъ и деревянныхъ скамьяхъ, и тогда завязывался разговоръ. Сначала шли толки о мелкихъ событіяхъ послѣдняго дня, но, въ концѣ-концовъ, дѣдушка непремѣнно переводилъ его на свою излюбленную тему -- о славѣ Франціи и пораженіи иностранцевъ, состоявшихъ изъ трехъ націй, равно ненавистныхъ ему: нѣмцевъ, англичанъ и русскихъ. Всѣ они не прочь завладѣть Франціей, въ ихъ странахъ ничего не найдешь, кромѣ песку, грязи, снѣга и тумановъ, а Франція самая чудесная, богато одаренная страна въ мірѣ. Поэтому французъ, прежде всего, долженъ оберегать границу своего отечества и быть готовымъ всегда на защиту родной земли. Дѣдушка съ воодушевленіемъ передавалъ, какъ глубоко возмутило его, что иностранцы попираютъ святую почву нашей милой Франціи.
Никогда не было войны такой великодушной, такой безкорыстной, какъ эта оборонительная война. И теперь еще, несмотря на мой преклонный возрастъ, я закрываю глаза и въ моемъ воображеніи одна картина быстро смѣняется другою, солдаты, дружно сплотившись цѣлыми батальонами, зубами скусываютъ патроны и отражаютъ штыками натискъ непріятеля. Вотъ непріятельское ядро пробило брешь въ нашихъ рядахъ, пять, шесть человѣкъ падаютъ со стономъ на землю... слышится крикъ офицера: "тѣснѣе, ребята!"... знамя развѣваетъ свои складки среди дыма и смрада, подъ охраной ветерановъ-офицеровъ, готовыхъ скорѣе сложить свою голову, чѣмъ отдать свою святыню. Спустя часъ или два, непріятель, разбитый на голову, обращается въ бѣгство, а его преслѣдуютъ крики: "да здравствуетъ народъ! да здравствуетъ республика!"
Убивая врага, Дюмонъ обращался къ нему словно гомеровскій герой:
-- Добрѣйшій капитанъ, посмотрите-ка, на своемъ ли я мѣстѣ?
Если же онъ убивалъ простолюдина, то обращался съ нимъ фамильярно:
-- Ну, молодецъ, это тебѣ хорошая наука; ничего съ тобой не случилось бы, еслибъ ты остался дома, да сажалъ капусту.
Подобное обращеніе было въ духѣ того времени, хотя иногда замедляло дѣйствіе. Такъ, однажды дѣдушкѣ, увидѣвъ эмигранта изъ арміи Конде и намѣреваясь убить его, воскликнулъ:
-- А, преступникъ, не воображай, что твоя сабля пронзитъ грудь нашей общей матери!
А этотъ преступникъ, красивый вѣтренникъ, въ блестящемъ мундирѣ, замахнулся надъ его головой саблей и нанесъ ему такой ударъ, что онъ пролежалъ шесть мѣсяцевъ въ больницѣ. Когда онъ вышелъ оттуда, еще не совсѣмъ оправившись, ему была дана отставка, такъ какъ миръ въ Калѣ былъ заключенъ и въ скоромъ времени французскія владѣнія были очищены отъ непріятельскихъ войскъ.
Пьеру Дюмону большаго не желалось, потому что онъ неохотно покидалъ предѣлы своего отечества. "Всякъ у себя,-- было его девизомъ.-- Хоть побѣдитель, хоть побѣжденный".
Когда товарищи начинали распространяться о побѣдѣ и славѣ, онъ говорилъ:
-- Я не болѣе, какъ волонтеръ; три года войны не сдѣлали меня настоящимъ служакой. Въ состояніи ли вы убѣдить меня, что хорошо дѣлать у сосѣда то, что мы считаемъ позорнымъ, когда онъ дѣлаетъ у насъ?
Возвратясь въ деревню, онъ женился на Клодинѣ Мино, подругѣ дѣтства, которую онъ просилъ подождать его возвращенія съ войны, скоро сдѣлался отцомъ и не возобновлялъ знакомствъ съ прежними товарищами по службѣ, бывшими во времена Наполеона маршалами, герцогами и королями. Въ началѣ 1814 г. тѣ же враги снова сдѣлали наступленіе и наводнили Францію со всѣхъ сторонъ, и волонтеръ 92 года возсталъ опять съ большими силами, чѣмъ прежде.
Я помню, какъ онъ, вопреки желаніямъ бабушки покидая семью, убѣжалъ, какъ воръ, ночью въ Шампань, гдѣ поступилъ въ полкъ въ чинѣ сержанта. Въ то время былъ недостатокъ въ храбрыхъ унтеръ-офицерахъ. Дѣдушка самъ удивлялся всегда, какимъ чудомъ онъ, получивъ 27 января въ С.-Даціенѣ проcтую нашивку, 25 марта очутился въ томъ же городѣ уже съ капитанскими эполетами на плечахъ. Надо вамъ сказать, что въ этотъ промежутокъ времени онъ побывалъ въ Шанпобери, Монмирале и Монтрё, принималъ участіе въ двадцати мелкихъ стычкахъ и одной большой битвѣ. Разсказывая о французской кампаніи, онъ каждый разъ въ одномъ и томъ же мѣстѣ понижалъ голосъ, будто собираясь передать что-то сверхъестественное. И ея аудиторія придвигалась къ нему, а я въ завѣшенной кроваткѣ напрягалъ все свое вниманіе, чтобы услышать роковую тайну. Мнѣ удавалось уловить лишь отрывки изъ разсказа, гдѣ упоминалось о сторожевыхъ постахъ, о выстрѣлахъ въ сумерки въ лѣнивыхъ солдатъ и дезертировъ, о трупахъ бѣглецовъ, сброшенныхъ въ колодцы. Этотъ достойный человѣкъ съ ужасомъ говорилъ о страшной кампаніи и ея кровавыхъ эпизодахъ.
-- Что касается лично меня, -- говорилъ онъ,-- то я ни по приказанію, ни самъ по себѣ не дѣлалъ ничего подобнаго. Дюмоны не мѣшаютъ войны съ убійствомъ. Собственно говоря, многое можно объяснить горячимъ патріотизмомъ, и потому я не берусь никого осуждать.
Утромъ я убѣгалъ изъ этой комнаты къ колодцу, и часто меня заставали врасплохъ, свѣсившагося надъ его отверстіемъ, гдѣ я ожидалъ увидѣть голову страшнаго козака или силуэтъ венгерскаго солдата.
Глава II. Самарянинъ.
Всѣ пятеро сыновей дѣдушки были дѣльные, толковые ребята и въ четырнадцать лѣтъ дѣлали все, что требуется отъ нашихъ крестьянъ, т.-е. ѣздили верхомъ безъ сѣдла, пахали, косили луга, ловко подрѣзывали виноградники. Но средства дѣдушки были не велики и его дѣтямъ волей-неволей пришлось идти въ ученье. Такъ, младшій Люи пожелалъ учиться канатному ремеслу, Жозефъ -- каретному, Бернаръ -- башмачному, Огюстъ поступилъ на ткацкую фабрику, пока ему не вышелъ жребій идти въ солдаты; онъ прослужилъ шесть лѣтъ, былъ при взятіи Алжира, потомъ получилъ отставку, поступилъ на шелковую фабрику въ Ліонѣ, женился и поселился тамъ навсегда.
Бабушка часто горевала, что ей не приходится никогда собрать вокругъ своего стола всѣхъ дѣтей вмѣстѣ. Одинъ дядя Жозефъ жилъ въ Лони, а тетка Розалія въ двухъ лье отъ насъ. Моему отцу посчастливилось болѣе другихъ братьевъ и, естественно, онъ поэтому былъ имъ полезенъ. Его мѣстожительство Курси находилось въ четырехъ километрахъ отъ нашей деревни. Тамъ онъ научился плотничному мастерству у г. Уссе и возвратившись изъ похода, женился на дочери своего бывшаго хозяина. Я мало помню дѣдушку Уссе, вдовца, страдавшаго cильнымъ ревматизмомъ. Онъ умеръ въ годъ моего поступленія въ школу.
Домъ, въ которомъ я родился, давно срыли подъ станцію желѣзной дороги. Онъ стоялъ на краю канала, на бичевникѣ. Его небольшой фасадъ, украшенный виноградомъ, прятался за высокою оградой, заграможденной множествомъ дубовыхъ досокъ и грудой бревенъ. На воротахъ была прибита вывѣска: "Дюмонъ старшій плотникъ", а ниже надпись на желѣзной отполированной пластинкѣ гласила слѣдующее: "служитель пожарной команды".
Во время отдыха, между уроками, я прибѣгалъ сюда съ нѣсколькими мальчуганами, своими сверстниками; здѣсь было много удобныхъ мѣстъ поиграть въ прятки, покачаться на доскахъ. Мать вскрикивала отъ ужаса всякій разъ, когда я, сидя верхомъ на бревнѣ, то подымался, то опускался. Но отецъ всегда останавливалъ ее.
-- Оставь его, -- говорилъ онъ.-- Дѣти всегда лучше учатся на опытѣ: упадетъ разъ, такъ пойметъ лучше, чѣмъ послѣ двадцати нравоученій.
Эта метода имѣла хорошія послѣдствія. Меня не стѣсняли и я вышелъ ловкимъ и проворнымъ мальчикомъ, а чувство самосохраненія научило меня и осторожности. Отецъ мой отлично зналъ свое дѣло и я съ восторгомъ любовался, какъ онъ прилаживалъ какую-нибудь крышу, къ скотобойнѣ или хлѣбному амбару. Мы жили счастливо, не богато, правда, но въ полномъ довольствѣ. Пріемный залъ былъ запертъ; тамъ стояла мебель краснаго дерева, а по стѣнамъ висѣли въ красивыхъ рамкахъ хорошенькія картинки. Передъ каминомъ лежалъ новый коверъ, а передъ каждымъ кресломъ по триповой подушкѣ. Мебель въ столовой была изъ орѣховаго дерева; здѣсь мы собирались три раза въ день, съ мастеровыми и учениками отца. Утромъ ѣли супъ, въ полдень истребляли огромный кусокъ говядины и цѣлое блюдо овощей, вечеромъ окорокъ ветчины или холодную говядину съ салатомъ, или сыръ собственнаго приготовленія.
Наша служанка, толстая Катерина, готовила недурно; хлѣбъ у нея былъ всегда бѣлый и мягкій, вина давалось въ волю. Когда нежданно заходила къ намъ съ рынка бабушка или дѣдушка съ корзиной грушъ изъ своего сада, мать отправлялась въ погребъ и приносила для дорогихъ гостей бутылки двѣ хорошаго, не распечатаннаго вина. Садикъ, насажденный нами исподволь, каналъ, рѣка, лѣсъ,-- все это вносило разнообразіе въ нашу жизнь. Отецъ любилъ ловить рыбу и ловъ его былъ всегда удаченъ. Отправляясь по дѣлу въ сосѣднюю деревню, онъ бралъ съ собой ружье, свою охотничью собаку Плутона, моего безцѣннаго друга, и шагалъ черезъ огородъ.
Я сопровождалъ его, когда былъ въ отпуску, дома, и объ этихъ прогулкахъ у меня сохранились самыя отрадныя воспоминанія.
Отца я наивно считалъ идеаломъ человѣчества. Его гибкая, стройная фигура, блѣдное, продолговатое лицо съ черною бородой, съ темными глазами подъ густыми бровями, загорѣлая шея, могучія руки и здоровыя ноги въ башмакахъ изъ простой кожи приводили меня въ восторгъ. Въ особенности онъ правился мнѣ въ своей тиковой курткѣ и въ американской шапкѣ съ козырькомъ. По воскресеньямъ онъ надѣвалъ черный сюртукъ и шелковую фуражку; но этотъ костюмъ придавалъ ему принужденный видъ, а когда мнѣ случалось видѣть его въ парадной блестящей формѣ пожарныхъ, которою матушка такъ гордилась, то я едва узнавалъ его. Отправляясь съ отцомъ въ поле, я, въ порывѣ невыразимой радости, восклицалъ: "Вотъ мы, папа!" Онъ цѣловалъ меня и, возвышая голосъ, командовалъ: "Въ путь, презрѣнная рать!" И, выступая лѣвою ногой впередъ, онъ показывалъ мнѣ строевой маршъ французскихъ волонтеровъ: "Разъ, два! разъ, два! Носокъ внизъ, вытянуть колѣно! Вотъ какъ успѣваютъ пройти въ десять минутъ цѣлый километръ".
Я скоро уставалъ, тогда онъ замедлялъ шагъ и мы начинали болтать. По истинѣ я много въ своей жизни встрѣчалъ настоящихъ ученыхъ, знаніе которыхъ одобрено академіями и награждено дипломами, но я смѣю васъ увѣрить, что мой отецъ, простой ремесленникъ уѣзднаго городка, былъ самымъ основательнымъ человѣкомъ изъ всѣхъ, кого я зналъ.
Зналъ онъ всего понемногу, доходя до всего самостоятельно, какъ бы угадывая чутьемъ. Его походная служба продолжалась три года, и онъ не потерялъ ихъ даромъ.
-- Дѣло въ томъ,-- говорилъ онъ,-- гдѣ бы я ни проходилъ, я всегда разсматривалъ растенія, попадавшійся въ поляхъ скотъ, перекидываясь при этомъ нѣсколькими словами съ пастухомъ. Проходя какіе бы то ни было города, я освѣдомлялся о тамошнихъ производствахъ.
Самъ работникъ, онъ всюду находилъ себѣ подобныхъ и за ихъ уроки платилъ дружескимъ пожатіемъ. Гдѣ случалось, онъ всюду прилагалъ свои руки: принималъ участіе въ постройкѣ фермъ, прядиленъ, мельницъ, тисковъ для винограда, пивоваренъ и лодокъ. Кромѣ ловли пискарей въ нашей маленькой рѣченкѣ, онъ присутствовалъ на Сѣверномъ морѣ при ловлѣ сельдей, въ Бретани при ловлѣ сардинокъ, на Средиземномъ морѣ -- скумбріи. Путешествіе -- хорошее дѣло; если бы молодыхъ людей всѣхъ сословій отправляли путешествовать!
Чтеніе, безъ сомнѣнія, прекрасное занятіе; отецъ въ минуты отдыха вполнѣ предавался ему. Онъ добылъ себѣ пять, шесть дѣльныхъ книгъ, которыя онъ постоянно пересматривалъ; то были: Энциклопедія полезныхъ знаній и руководство Pope; онъ даже въ складчину съ тремя сосѣдями выиисывалъ изъ Парижа одну либеральную газету. Въ то же время онъ не пренебрегалъ и прежними знаніями. Меня онъ послѣдовательно и терпѣливо пріучалъ размышлять, не навязывая мнѣ своихъ взглядовъ и мнѣній, которые бы я слѣпо принялъ отъ него, а, наоборотъ, когда замѣчалъ, что я поддаюсь ему, старался заставить меня самостоятельно работать своимъ умомъ. Онъ прилагалъ всѣ усилія, чтобъ обратить мое вниманіе на какой-нибудь предметъ, не говоря впередъ того, что самъ зналъ.
Во время прогулокъ по лѣсу онъ на каждомъ шагу давалъ мнѣ урокъ, но это не тяготило меня, и я незамѣтнымъ образомъ изучилъ пласты земли, имена животныхъ и растеній, распредѣляя ихъ по классамъ. Когда я ошибался, онъ однимъ словомъ, ласково улыбаясь, наводилъ меня на путь истинный. Собственно говоря, онъ знаніями по естественной исторіи не превосходилъ ни дѣдушку, ни стараго учителя въ Лони, но онъ умѣлъ представить все замѣчательно ясно и наглядно. Онъ толково раздѣлялъ полезныхъ животныхъ отъ вредныхъ, и я съ раннихъ лѣтъ привыкъ уважать крота, летучую мышь, жабу, ужа, насѣкомоядныхъ птицъ и всѣхъ тому подобныхъ нашихъ невѣдомыхъ друзей. Я точно опредѣлялъ, благодаря ему, родъ деревьевъ, ихъ качества и цѣну; меня трудно было надуть относительно возраста дерева, а, подумавъ минуты двѣ передъ ветераномъ-дубомъ, я могъ приблизительно сообразить, сколько онъ дастъ кубическихъ метровъ дровъ, годныхъ для досокъ и топлива. Въ концѣ урока на вольномъ воздухѣ я получалъ награду. Возвращаясь домой, я приносилъ матери букетъ фіалокъ или коробочку изъ наперстняка, или пухъ розоваго вереска, смотря по времени года. Изъ молодыхъ побѣговъ отецъ дѣлалъ мнѣ флейты-свистульки. Въ іюнѣ мы собирали землянику, въ іюлѣ малину, въ августѣ тутовыя ягоды; отецъ укладывалъ ихъ въ хорошенькія коробочки, вырѣзанныя его рукой изъ березы или черешни. Въ сентябрѣ мы обирали орѣшникъ, а въ октябрѣ каштаны, боярышникъ и рябину. Съ апрѣля до первыхъ морозовъ мы собирали грибы: сморчки, масленки, боровики и всякіе другіе. Отецъ находилъ глупымъ, что люди изъ боязни отказываютъ себѣ въ такой превосходной пищѣ, почти такой же питательной, какъ говядина. И вовсе не трудно распознавать грибы: десятилѣтній ребенокъ можетъ научиться въ одно лѣто отличать вредные грибы отъ съѣдобныхъ. Я былъ того же мнѣнія, но матушка не совсѣмъ раздѣляла этотъ взглядъ. Она съ ужасомъ смотрѣла, какъ мы уничтожали огромное блюдо бѣлыхъ грибовъ, и, не желая остаться живой въ случаѣ нашего отравленія ненавистными грибами, сама всегда съѣдала нѣсколько штукъ.
Отецъ, подобно царственному философу Марку Аврелію, находилъ патріотизмъ дѣдушки "за отечество" слишкомъ узкимъ. Границы, въ его глазахъ, были лишь воображаемыя линіи, тогда какъ народы, объединенные чувствомъ братства, составляютъ семью.
Нѣтъ, войны въ наше время ужь больше не будетъ. Люди, при постоянномъ общеніи другъ съ другомъ, научились уважать взаимно.
Вотъ почему его прозвали "добрымъ самаряниномъ".
Отправляясь изъ Невера, когда ему еще было только 20 лѣтъ, онъ спасъ человѣка, тонувшаго вмѣстѣ съ лошадью въ Луарѣ, подвергая собственную жизнь опасности. Это произошло вблизи маленькаго городка Десиза. Онъ расположился ночевать, высушивъ свое платье и поужинавъ вмѣстѣ съ товарищами, и уже ложился на постель, какъ вдругъ явилось нѣсколько жандармовъ съ городскимъ мэромъ во главѣ. Всѣ плотники, товарищи отца, были выставлены въ линію и актуаріусу былъ отданъ приказъ выслушать кучера Ивана Субира. Въ ту же минуту въ объятія отца бросился человѣкъ, спасенный имъ на Луарѣ, съ громкимъ возгласомъ: "Вотъ скромный добродѣтельный герой!"
Герой былъ недоволенъ, его расположеніе духа еще ухудшилось, когда мэръ приказалъ ему выйти на середину комнаты и черезъ жандарма разспросилъ его объ имени, званіи и т. п. Затѣмъ онъ благосклонно спросилъ его:
-- Понимаешь ли ты, что ты поступилъ хорошо?
Отецъ, не любившій, чтобъ ему говорили ты, сухо отвѣчалъ:
-- Милостивый государь, я бы не сталъ дѣлать дурнаго.
-- Безъ сомнѣнія, мой другъ. Но, бросаясь въ волны, могъ ли ты предположить, что бдительный блюститель порядка доведетъ до свѣдѣнія министра внутреннихъ дѣлъ твой благородный поступокъ?
-- Чтобъ снять куртку и бросить на землю узелъ не нужно много думать.
-- Положимъ, такъ; но представь себѣ, что когда-нибудь, сидя у себя дома, ты получишь золотую или серебряную медаль, а, можетъ быть, даже и дипломъ, подписанный рукою самого короля. Ну, какъ это тебѣ покажется?
-- Очень надо знать королю, что люди помогаютъ другъ другу; это касается только ихъ однихъ.
-- Ну, нѣтъ! Ты бѣденъ, и нѣсколько луидоровъ полезнѣе тебѣ, чѣмъ почетная награда.
-- Я ни въ чемъ не нуждаюсь съ такими товарищами и не принимаю милостыни.
Мэръ начиналъ горячиться и повысилъ тонъ.
-- Такъ ты не хочешь ни медали, ни преміи, когда было тебѣ предложено и то, и другое? Французская пословица говоритъ: "не надо быть болѣе роялистомъ, чѣмъ самъ король".
-- Я достаточно вознагражденъ, оказавъ помощь своимъ ближнимъ.
-- Твоимъ ближнимъ! Ха, ха, ха! Значитъ, лошадь Субира тоже твой ближній?... Однако, онъ съ норовомъ!
-- Господинъ, мнѣ простительно сказать глупость, потому что я неотесаный мужикъ, но вы, представляя собою здѣсь власть, не имѣете права выставлять въ смѣшномъ видѣ честнаго человѣка.
Это было хорошо сказано, но мы -- граждане той страны, гдѣ ни убѣдительные доводы, ни благородные поступки не могутъ отклонить насмѣшки. Товарищи и жандармы посмѣялись надъ отцомъ и прозваніе "добрый самарянинъ" осталось за нимъ навсегда. Онъ свыкся съ этимъ црозвищемъ и впослѣдствіи самъ разсказалъ мнѣ этотъ эпизодъ изъ его молодости. Пренебреженіе къ почестямъ и матеріальнымъ выгодамъ онъ унаслѣдовалъ отъ своего отца, но гораздо въ большей степени. Мать, горячо имъ любимая и подававшая ему совѣты, не могла уговорить его вступить членомъ въ муниципальный совѣтъ или занять высшую должность въ вольной пожарной командѣ. Онъ отнѣкивался тѣмъ, что тамъ и безъ него довольно способныхъ людей, показавшихъ себя на дѣлѣ.
Все его честолюбіе было направлено на мою особу. Онъ былъ страшно огорченъ, услыхавъ, что я не могу поступить въ политехническую школу. По его мнѣнію, общественный прогрессъ непремѣнно требовалъ, чтобы знанія сына были обширнѣе знаній отца. "Я хотя не лучше отца, но умнѣе его, и Пьеръ долженъ превзойти меня, въ противномъ случаѣ я разжалую его". Въ день моего перехода изъ первоначальной школы въ коллегію отецъ, взявъ меня за руку, повелъ въ кабинетъ нашего начальника, г. Дора. Онъ говорилъ: "Теперь ты первый ученикъ въ классѣ, не забудь это; все кончено, чтобъ начать новое. Ты долженъ теперь помѣряться силами своихъ знаній съ полутора стами мальчугановъ, готовыхъ постоять за себя. Если ты осилишь, то поступишь въ королевскую школу, чтобы и тамъ быть первымъ, для перехода въ политехническую высшую школу. Если не будешь первымъ, то выборъ карьеры будетъ зависѣть не отъ тебя; ты хотѣлъ бы занять мѣсто инженера при постройкѣ мостовъ и дорогъ, а тебя назначатъ лишь подпоручикомъ при какой-нибудь пушкѣ. Прелестная должность въ періодъ мира и братства! Въ нашъ вѣкъ пушка потеряла свое значеніе. Будь же вездѣ первымъ; до 25-ти лѣтняго возраста юноша только и долженъ думать, чтобъ первенствовать во всемъ! А знаешь почему? Вѣдь, жизненный пиръ тотъ же табль-д'отъ. Кто раньше придетъ, тотъ и получитъ лучшій кусокъ. И такъ, ты долженъ быть первымъ хотя бы для того, чтобъ имѣть удовольствіе подѣлиться своими знаніями съ другими".
Эта рѣчь заставила болѣзненно сжаться мое сердце: такъ она противорѣчила безкорыстнымъ, человѣчнымъ убѣжденіямъ моего отца. Міръ показался мнѣ въ совершенно новомъ свѣтѣ. Цѣль жизни измѣнилась безъ особеннаго переворота, точно я перескочилъ изъ одного полюса въ другой. Словомъ, дѣло заключалось не въ томъ, чтобы изучать истину саму но себѣ, дѣлать добро ради добра, любить человѣчество какъ одну семью, но бѣжать, протискиваясь, пуская въ ходъ локти, черезъ толпу, опрокидывая одного, давя другаго, чтобъ самому придти первому къ столу и съѣсть лучшій кусокъ. При этой мысли слезы навернулись на моихъ глазахъ и я разразился бы громкими рыданіями, если бы послѣднія слова отца не показали мнѣ доброе сердце и великодушіе, за которыя такъ страстно я любилъ его. Онъ понялъ мое возбужденіе, остановился посреди улицы и крѣпко поцѣловалъ меня.
-- Бѣдное дитя, прости меня, что я такъ рано открылъ тебѣ глаза на темныя стороны жизни. Я забылъ, что тебѣ двѣнадцать лѣтъ и что все тебѣ кажется въ розовомъ цвѣтѣ. У меня разстроены нервы, я дурно сплю, все думаю о томъ великомъ, рѣшительномъ шагѣ, который ты долженъ сдѣлать. Пойми, я не желаю развить въ тебѣ ни эгоизмъ, столь ненавистный мнѣ, ни гордость, эту сугубую глупость; мое единственное сердечное желаніе -- видѣть тебя первымъ, чтобъ ты могъ принести пользу своимъ роднымъ, друзьямъ, согражданамъ, нашей великой родинѣ и всему человѣчеству.
Глава III. Мечты.
Я былъ первымъ ученикомъ, но, только лишь спустя много лѣтъ, я проникъ въ сокровенный смыслъ даннаго мнѣ наставленія. Какъ старшій изъ дѣтей дѣдушки, отецъ долженъ былъ зорко слѣдить за благосостояніемъ всѣхъ Дюмоновъ, да еще, кромѣ того, содержать прилично свою семью. Нѣкоторые изъ Дюмоновъ женились рано и не особенно выгодно; у большинства изъ нихъ были уже большія семьи, у дяди Бертрана, напримѣръ пять дѣвочекъ. Отцу не нравилось, что братъ его находится въ средѣ деревенскихъ прощалыгъ; поэтому, какъ только представился удобный случай, онъ купилъ продававшееся башмачное заведеніе въ Курси и далъ, такимъ образомъ, ему средства къ пропитанію.
Вообще я не могу сказать, чтобъ дяди злоупотребляли добротой отца; они всячески старались ограничивать свои нужды и прибѣгали къ нему только въ крайней необходимости. Впослѣдствіи я узналъ, что эти случаи были нерѣдки; родственники занимали значительныя суммы безъ надежды расплатиться когда-нибудь. Когда дѣло заходило далеко, отецъ пожималъ плечами, говоря: "Да, семья дорого обходится, но ее ничто не замѣнитъ".
Онъ помогалъ братьямъ отчасти изъ любви къ нимъ, а также изъ уваженія къ бабушкѣ и дѣдушкѣ, которыхъ онъ всячески старался покоить на старости лѣтъ. Онъ обращался съ ними всегда нѣжно, почтительно, угадывая ихъ малѣйшее желаніе. Сломаетъ, бывало, кресло у дѣдушки, чтобъ купить ему новое, или купитъ мягкій матрасъ, взамѣнъ стараго твердаго.
Мать также принимала участіе въ роковыхъ ссудахъ денегъ и во всемъ томъ, что наши друзья называли сумасбродствомъ Дюмона старшаго; она всею душой привязалась къ семьѣ мужа, къ тому же, слишкомъ любила его, чтобъ безошибочно угадывать его желанія и мысли. До гробовой его доски она была счастливою рабой. Я помню ее въ самую цвѣтущую пору ея жизни. Она была хороша съ своими голубыми глазами, мелкими жемчужными зубами и блѣднымъ лицомъ, обрамленнымъ бѣлокурыми локонами. Она была высока ростомъ, стройна, въ ней особенно шли скромные наряды, и я какъ сейчасъ представляю ее себѣ въ платьѣ изъ индійской матеріи, съ чепцомъ на гладко причесанной головѣ. Даже и въ такой одеждѣ она была гораздо изящнѣе, чѣмъ жена мэра, подпрефекта и другихъ важныхъ дамъ нашего города. Но въ праздничные дни она нравилась мнѣ меньше, въ платьѣ съ буфчатыми, пышными рукавами и модной шляпкѣ. Мнѣ казалось, точно мнѣ подмѣнили мать. Какъ бабушка съ дѣдушкой въ своемъ союзѣ представляли стройность при противуположныхъ характерахъ, такъ мои отецъ и мать составляли полнѣйшую гармонію вслѣдствіе сходныхъ чертъ. Съ первыхъ дней они слились въ одно цѣлое; ихъ мысли, убѣжденія, совѣсть и самолюбіе были общіе. Все ихъ честолюбіе было направлено къ тому, чтобы въ моемъ лицѣ видѣть покровителя всего рода Дюмоновъ. Я первый долженъ былъ достичь во что бы то ни стало того апогея, чтобъ подать руку помощи другимъ и завершить на высокомъ посту то, что отецъ началъ на своемъ скромномъ поприщѣ. Я дѣятельно принялся за свои книжки. Я былъ хорошимъ ученикомъ, потому что былъ добрымъ сыномъ.
Наша коллегія нисколько не хуже сотенъ другихъ подобныхъ заведеній. Она была передѣлана изъ стариннаго монастыря, служившаго когда-то казармой, и походила на острогъ.
Въ немъ находилось тридцать плѣнниковъ, т.-е. пансіонеровъ, родители которыхъ жили въ какихъ-нибудь двадцати шагахъ отъ заведенія, но ихъ пускали въ отпускъ только по воскресеньямъ. Для двадцати полупансіонеровъ, завтракавшихъ вмѣстѣ съ пансіонерами, заключеніе начиналось съ восьми часовъ утра и продолжалось до четырехъ пополудни. Насъ, приходящихъ, было сто человѣкъ, мы могли свободно приходить и уходить, обѣдать съ родителями на дому, спать подъ ихъ кровлею, играть на площадяхъ и улицахъ и дѣлать все, что угодно, за исключеніемъ двухъ классовъ, продолжавшихся четыре часа. Несчастныхъ пансіонеровъ держали за желѣзною дверью на тяжелыхъ засовахъ, такъ что не было никакой возможности избавиться изъ этой Бастиліи, а дворъ, куда выпускали въ рекреацію, былъ обнесенъ высокими стѣнами. Въ 1839 году городъ взволновался, услыша о смѣлости восьмилѣтняго мальчика-пансіонера, убѣжавшаго изъ коллегіи, чтобъ поцѣловать свою мать. Вмѣстѣ со мной въ одномъ классѣ былъ отданъ за какую-то провинность сынъ богатаго банкира Пулярда, и такъ какъ наши учителя старались установить чумную цѣпь между приходящими и пансіонерами, я считалъ въ продолженіе полугода всѣхъ товарищей этой категоріи за преступниковъ. Глядя на нихъ, казалось, что у нихъ не было свободной воли, когда они чинно выступали рядами, ѣли нелюбимыя кушанья, спали по приказанію, когда имъ не хотѣлось спать, и вставали утромъ, въ глубокую зиму, въ пять часовъ утра, разбуженные звукомъ барабана, когда ихъ вѣки еще слипались отъ сна. Имъ предписывалось молчаніе и неподвижность въ самомъ неугомонномъ и рѣзвомъ возрастѣ. Они, точно пришитые, сидѣли на скамьяхъ съ утра до вечера, за исключеніемъ часа съ четвертью во весь день, и то раздѣленныхъ на три части. Таковы были обычаи французской школы, когда я учился въ ней. Замѣтьте, что нашъ директоръ былъ еще превосходный, отечески добрый человѣкъ; онъ имѣлъ двухъ помощниковъ-учителей: одного молодаго поэта-романиста, другаго -- разочарованнаго гуманиста; оба они, честные и кроткіе, хорошо обращались съ окружавшими дѣтьми. Если мои товарищи-пансіонеры возбуждали состраданіе, то въ этомъ нельзя было осуждать наставниковъ, потому что они исполняли установленныя съ незапамятныхъ временъ требованія дисциплины, равно тяготѣвшей надъ учителями и надъ учениками.
Для приходящихъ мрачный монастырь былъ временнымъ мѣстопребываніемъ; я съ радостью выходилъ изъ него, да и входилъ туда безъ отвращенія. Нашъ классъ представлялъ мрачную, холодную, пустую комнату, заставленную дубовыми скамьями, прибитыми къ полу. Мы сидѣли на нихъ по двое, но такъ тѣсно, что во время письменныхъ занятій руки принуждены были держать на колѣнахъ. Преподаваніе было менѣе разнообразно, чѣмъ въ первоначальной школѣ. Исторія, географія, ариѳметика и даже французскій языкъ,-- все было принесено въ жертву латыни. Переводъ десяти строкъ съ латинскаго на французскій или обратно,-- вотъ въ чемъ, казалось, заключалась вся суть жизни. На домъ намъ задавали или латинскій переводъ, или сочиненіе. Я сколько разъ задавался вопросомъ, почему переводъ считался болѣе полезнымъ упражненіемъ, чѣмъ сочиненіе, но узналъ скоро, что извѣстны на перечетъ всѣ интеллигентныя лица высшаго круга, которыя слыли отличными переводчиками съ латинскаго на французскій. Къ ученикамъ, писавшимъ хорошо сочиненія, профессоръ относился равнодушно, не стараясь даже скрывать того. Я бы охотно бросилъ всю латинскую мудрость, тѣмъ болѣе, что мнѣ забыли сообщить о великомъ народѣ, говорившемъ на этомъ языкѣ, и его геніальныхъ писателяхъ. Тѣмъ не менѣе, я, все-таки, училъ наизусть латинскіе стихи весьма сомнительнаго свойства, но безсознательно, какъ попугай, заучивающій все безъ разбора; отвѣчая изъ грамматикѣ, я зачастую не понималъ отъ перваго слова до послѣдняго. Что грамматика составляетъ одно изъ высшихъ степеней философіи, я не сомнѣвался въ этомъ, равно какъ и мой дорогой профессоръ шестаго класса, господинъ Франкенъ. Отецъ, благодаря своему здравому смыслу, отваживался подтрунивать надъ установленною программой.
-- Я не понимаю,-- говорилъ онъ,-- къ чему поведетъ вся эта латынь. Мнѣ кажется, что англійскій и нѣмецкій языки, небольшой курсъ математики и рисованія были бы тебѣ полезнѣе. Кто это основалъ школу, гдѣ преподаютъ одно безполезное! Ты просто глупѣешь: басню Лафонтена произносишь тѣмъ же тономъ, какъ надгробное слово Боссюэта, точно ты самъ не понимаешь, что говоришь.
Въ школѣ было принято и читать, и отвѣчать тупо, безъ всякаго выраженія. Ученикъ, вздумавшій дѣлать оттѣнки, я уже не говорю остроумные, но мало-мальски осмысленные, подвергся бы всеобщимъ насмѣшкамъ. Я послѣдовалъ общему правилу и оставилъ манеру декламаціи, которой училъ меня отецъ.
Нашъ годовой курсъ отличался возмутительнымъ однообразіемъ: отвѣтъ уроковъ, диктантъ, поправка тетрадей и мелочные комментаріи нѣсколькихъ строкъ латинскаго писателя,-- вотъ въ чемъ проходилъ двухчасовой урокъ. Вечерній классъ былъ повтореніемъ утренняго. Какъ навсегда заведенная машина всецѣло забрала насъ въ свои клещи, такъ что мы едва могли обмѣняться другъ съ другомъ и профессорами нѣсколькими мыслями. Главный нашъ учитель былъ человѣкъ развитой и умный, но я понялъ это только впослѣдствіи, а въ школѣ, съ каѳедры, онъ говорилъ, точно отвѣчалъ урокъ.
Но, по справедливости, можно ли было требовать отъ него чего-нибудь другаго? Онъ получалъ, какъ и остальные его коллеги, 1,200 франковъ содержанія. Директоръ получалъ 1,500 франковъ, да столько же оставалось у него отъ продовольствія пансіонеровъ, но у прочихъ профессоровъ не было другихъ доходовъ, кромѣ жалованья и небольшаго числа частныхъ уроковъ, по тридцати или сорока франковъ въ мѣсяцъ. Они жили прилично, одѣвались чисто и не дѣлали ни копѣйки долга. Когда я понялъ жизнь, я проникся удивленіемъ къ этимъ выдержаннымъ, скромнымъ ученымъ.
Но городъ не обладалъ достаточными средствами, чтобы улучшить ихъ положеніе. Чтобы дать дѣтямъ серьезное классическое образованіе, Городъ давалъ подъ заведеніе безплатное помѣщеніе, содержаніе, дрова и, кромѣ того, 10,000 франковъ пособія. Но эти тучные граждане и болѣе или менѣе зажиточные ремесленники за свою субсидію позволяли себѣ иногда выражать въ городскомъ совѣтѣ сомнѣнія насчетъ преподаваній.
Не одинъ мой отецъ задавался вопросомъ о томъ, какъ его сынъ совершитъ жизненный путь, имѣя въ наличности одну латынь. Ничто не доказывало, однако, что преподанная намъ латынь была первосортная, такъ какъ нѣкоторые наши учителя не имѣли не: обходимой для преподаванія въ коллегіи степени баккалавра. къ тому же, нѣсколько учениковъ, награжденные вѣнками за успѣхи, въ императорской коллегіи Вилль-Вьель оказались слабыми. Съ этихъ поръ репутація нашего заведенія значительно упала въ мнѣніи общества.
Но меня это не касалось,-- меня съѣдала лихорадка соревнованія; я не задавался мыслью, хорошо ли шло преподаваніе, развивало ли мой умъ или, наоборотъ, забивало всѣ мои способности. Желая сдѣлаться первымъ ученикомъ, въ угоду отцу, я опередилъ тридцать учениковъ, прошедшихъ уже два курса латыни. Я работалъ такъ усиленно, что мать опасалась за мое здоровье и даже профессора останавливали меня, вмѣсто того, чтобы подгонятъ. Я вставалъ рано, поздно ложился, дремалъ въ классѣ и отвѣчалъ уроки на половину сонный. За столомъ я приводилъ въ изумленіе товарищей своими грамматическими терминами, Я читалъ по дорогѣ въ школу и избѣгалъ всякихъ игръ, Я выдержалъ такую жизнь потому, что обладалъ крѣпкимъ здоровьемъ и въ жилахъ моихъ текла кровь рабочаго крестьянина. Въ концѣ перваго полугодія я перегналъ всѣхъ лучшихъ учениковъ и получилъ награду за отличіе къ Пасхѣ.
Вы сами можете представить, какъ славно мы отпраздновали эту побѣду. Когда я принесъ отцу мою наградную книгу съ золоченымъ обрѣзомъ, онъ взялъ ее, видимо растроганный, и сказалъ:
-- Отлично, прекрасно; сынъ превзойдетъ отца; это великій законъ прогресса.
А мать отошла къ окну съ книгой не для того, чтобы просмотрѣть ее, такъ какъ это былъ переводъ во французскихъ стихахъ аббата де-Лиля; а для того, чтобы незамѣтно отереть нѣсколько слезъ, скатившихся по ея щекамъ. Съ общаго согласія, рѣшили дать домашній обѣдъ и приказали Катеринѣ готовить въ большихъ горшкахъ, вмѣсто маленькихъ. Къ обѣду отецъ, одѣвшись въ праздничное платье, отправился приглашать всѣхъ нашихъ друзей, а также господъ Дора и Франкена, директора и профессора нашего класса. На другой день, когда всѣ учителя, сборщикъ податей, судья и прочіе пришли къ обѣду, то изъ нихъ никто не былъ удивленъ, что наши рабочіе, по обыкновенію, занимали свои мѣста за столомъ вмѣстѣ съ нами; это были люди, умѣвшіе держать себя прилично въ хорошемъ обществѣ. Пиршество было обильно и даже утонченно; видно было, что мать приложила свои старанія и во время самаго обѣда бѣгала безпрестанно въ кухню, несмотря на просьбу гостей. Все шло своимъ чередомъ: отецъ рѣзалъ говядину, раскладывалъ по тарелкамъ, Басе, главный подмастерье отца, какъ обыкновенно, рѣзалъ огромные ломти хлѣба. Ѣли не торопясь, ибо это было наканунѣ праздника и каждый радовался при мысли о свободномъ днѣ. Послѣ супа съ говядиной и зеленью подали луарскую щуку неимовѣрныхъ размѣровъ, затѣмъ окорокъ подъ щавелемъ, индѣйку, начиненную каштанами. Послѣ салата было подано большее блюдо раковъ.
Мои наставники, обладавшіе хорошимъ аппетитомъ и благодушнымъ настроеніемъ духа, дѣятельно уничтожали яства, въ промежуткахъ между двумя блюдами хвалили мои успѣхи и предсказывали мнѣ блестящую будущность. Они утверждали, что на ихъ памяти не было ученика моихъ лѣтъ, который выказалъ бы столько энергіи и постоянства, какъ я. Старикъ-директоръ говорилъ, что не слѣдуетъ теперь утруждать меня: "Когда онъ наверсталъ потерянное время, ему должно только не уступать своего мѣста, а это для него вовсе не трудно".
Отецъ сомнѣвался, что первые ученики нашей коллегіи будутъ первыми вездѣ. Но профессоръ продолжалъ съ прежнею увѣренностью:
-- Если онъ будетъ продолжать такъ же, могу васъ увѣрить, что въ двадцать лѣтъ онъ можетъ выбрать себѣ любую дорогу: профессора, доктора, инженера или адвоката.
Тогда завязался споръ о преимуществахъ различныхъ свободныхъ профессій. Университетскіе стояли за свое, говоря, что образованіе ведетъ ко всему: и въ палату депутатовъ, и въ государственный совѣтъ, и въ министерства; они приводили въ примѣръ имена Вильмена, Кузена, Гизо. Мать стояла за то, чтобы я сдѣлался докторомъ и остался при ней; отецъ стоялъ за политехническую школу, чтобы сказать: "У меня сынъ инженеръ!"
Что касается меня, то, признаюсь, мундиръ прельщалъ меня, какъ и всѣхъ молодыхъ людей, и, естественно, я склонялся на сторону отца.
Политехническая школа была для меня не дорогой, а цѣлью. Я уже воображалъ себя, въ полной формѣ со шпагой, въ пріемной подпрефекта, какъ вдругъ послышался голосъ Басе:
-- А, такъ ты пренебрегаешь плотничьимъ ремесломъ? Вѣдь, это тоже свободная дѣятельность; она обогатила твоего отца.
-- Нѣтъ, Басе, я не богатъ,-- возразилъ отецъ,-- я, можетъ, и близокъ къ тому, но еще потребуется немало времени. До сихъ поръ мой заработокъ только покрывалъ мои расходы, не болѣе.
-- Довольно, довольно,-- говорилъ Басе, смѣясь, -- мы не считали вмѣстѣ. Но вамъ не удастся разубѣдить меня, что свободное ремесло деіетъ намъ наибольшій заработокъ, не стѣсняя, въ то же время, нашей свободы. Вотъ, напримѣръ, господинъ Моранъ, городской мэръ, прежде торговалъ на рынкѣ сукномъ, а теперь, смотри-ка, у него на конюшнѣ четыре лошади; Пулярдъ, банкиръ, купилъ себѣ замокъ и четыре фермы, а нажилъ онъ это, продавая по уменьшеннымъ цѣнамъ остатки бумаги; фабрикантъ Симоне нажилъ милліоны, благодаря фабрикаціи тарелокъ по три франка за дюжину; Фондринъ прежде откармливалъ свиней, а теперь даетъ приданаго за каждою изъ дочерей по сто тысячъ. И ни господинъ Моранъ, ни Пулярдъ, ни Симоне и Фондринъ никогда не знались съ министрами, не задабривали сборщиковъ податей, не топтались въ прихожихъ префектовъ, не дрожали при мысли о немилости... Вотъ это, по моему, свободныя профессіи!
Сборщикъ податей собирался распространиться, вѣроятно, по поводу порядка вещей въ царствованіе Людовика Филиппа, отецъ вынималъ пробку изъ бутылки вина, мать рѣзала куличъ, украшенный изюмомъ и миндалемъ, какъ вдругъ отворилась дверь и въ комнату вбѣжала наша служанка Катерина.
Въ мгновеніе ока поднялись всѣ на ноги и бросились вонъ изъ дома. Я взглянулъ въ окно съ сѣверной стороны, увидѣлъ кровавый отблескъ и услыхалъ набатъ.
-- Это горитъ фабрика!-- сказалъ отецъ.-- Двѣсти человѣкъ останутся безъ работы и куска хлѣба, если она сгоритъ. Простите меня, мнѣ надо перемѣнить платье. Вы, вѣдь, понимаете: обязанность прежде всего. А вы, ребята, скорѣе къ работѣ!
Онъ исчезъ и черезъ минуту возвратился, переодѣтый въ нанковую куртку и пожарную каску. Басе и всѣ работники собрались въ мигъ; гости стали прощаться съ матерью. Я выпросилъ позволеніе слѣдовать за ними и хотя чѣмъ-нибудь быть полезнымъ.
-- Развѣ двѣнадцатилѣтній мальчикъ не можетъ носить пустыя ведра?-- сказалъ я.
-- Пойдемъ,-- сказалъ отецъ, -- никогда не рано начать дѣлать добро.
Мать не удерживала его, сказавъ просто:
-- Будь остороженъ, не забудь, что онъ одинъ у насъ.
-- Не бойся, я это знаю.
-- Я не огня боюсь, а ты можешь простудиться и схватить воспаленіе. Захвати, по крайней мѣрѣ, съ собой какую-нибудь одежду, чтобъ надѣть послѣ.
-- Если тебѣ это доставить удовольствіе, то пусть онъ понесетъ мой плащъ,-- сказалъ отецъ, указывая на меня.-- Однако, спѣшимъ, фабрика горитъ!
Всѣ побѣжали. Я едва поспѣвалъ за отцомъ вмѣстѣ съ моими учителями и нашими друзьями.
Глава IV. Пробужденіе.
Заводъ Симоне, извѣстный больше подъ именемъ фабрики, представлялъ массу скученныхъ, примыкавшихъ одно къ другому новыхъ и старыхъ зданій. Фабрика занимала площадь въ три десятины, За исключеніемъ жилаго, чистенькаго, высокаго домика въ два этажа, остальныя строенія имѣли видъ старыхъ полусгнившихъ сараевъ. Все это строилось безъ предначертаннаго плана, по мѣрѣ надобности, въ отдаленномъ кварталѣ, гдѣ метръ земли стоилъ всего пять франковъ. Дешевый товаръ шелъ ходко, поэтому работали наскоро, кое-какъ. Вслѣдствіе этой поспѣшности были упущены самыя необходимыя предосторожности. Такъ, напримѣръ, сушильни были покрыты соломой, дрова для топки валялись прямо на дворѣ. Мнѣ столько разъ приходилось слышать, что все состояніе Симоне находится въ зависимости отъ одной, неосторожно брошенной спички; большинство прибавляло также, что онъ хорошо сдѣлалъ бы, еслибъ снисходительнѣе относился къ бѣдному люду. Разсказывали, что въ 1835 году онъ призвалъ вооруженную силу, чтобъ заставить рабочихъ возвратиться къ покинутымъ работамъ на фабрикѣ. Фабричные устроили стачку, требуя, по праву ли, нѣтъ ли, часть изъ его барышей. Все это пришло мнѣ въ голову, пока я съ товарищами бѣжалъ къ пожарищу.
Дѣйствительно, горѣла фабрика. Общій говоръ утверждалъ, что это былъ поджогъ, и указывалъ даже на виновника, испанца-работника, уволеннаго утромъ смотрителемъ, г. Бонафипоромъ, за незначительную кражу. При наступленіи ночи онъ пробрался въ бывшую свою мастерскую и поджогъ стружки, чтобъ сжечь виновника своего несчастія: смотритель съ семействомъ занималъ весь первый этажъ. Сосѣдъ видѣлъ, какъ онъ вошелъ туда, но не зналъ, вернулся ли онъ назадъ.
Было десять часовъ, когда я съ товарищами пришелъ на фабрику. Обширное зданіе горѣло съ четырехъ сторонъ, изъ всѣхъ оконъ выбрасывало огонь, густой дымъ пробивался мѣстами чрезъ черепичную кровлю и пламя красными языками прорѣзывало черные клубы дыма. Изъ пяти пожарныхъ трубъ только одна была въ исправности и работала, защищая уголъ дома, до котораго еще не коснулось пламя. Толпа, около двухъ тысячъ человѣкъ съ мэромъ и подпрефектомъ во главѣ, съ сопровождавшими ихъ жандармами и полиціей, напряженно смотрѣла на уцѣлѣвшій уголъ перваго этажа.
Въ толпѣ на площади послышался всеобщій крикъ, и я увидѣлъ отца въ горящемъ домѣ; онъ держалъ въ рукахъ человѣка огромнаго роста. На помощь къ нему бросились вверхъ по лѣстницѣ человѣкъ десять. Скоро тѣло, переходя изъ рукъ въ руки, было опущено внизъ и отправлено въ больницу. Между тѣмъ, отецъ знаками показывалъ товарищамъ, чтобъ его облили водой изъ трубы, и потомъ снова исчезъ въ дыму. Чрезъ минуту онъ появился снова, неся въ рукахъ женщину, ужасно стонавшую. Громкія рукоплесканія привѣтствовали его возвращеніе и я впервые услышалъ крикъ:
-- Да здравствуетъ Дюмонъ!
Жаръ былъ невыносимый. У всѣхъ потъ катился градомъ, но никто не покидалъ своего мѣста. Передъ глазами зрителей разыгрывалась страшная драма. Вотъ отецъ снова показался въ открытомъ окнѣ; теперь онъ держалъ двухъ маленькихъ дѣтей, потерявшихъ сознаніе. Казалось, теперь все. Всѣ знали, что здѣсь жило семейство начальника мастерскихъ, состоявшее изъ четырехъ членовъ. Когда замѣтили, что спаситель снова намѣревался войти въ это горнило, отовсюду послышались крики:
Онъ узналъ мой голосъ и ласково кивнулъ мнѣ. Въ это время капитанъ Мите, наблюдавшій за дѣйствіями пожарныхъ, подошелъ къ лѣстницѣ и повелительно закричалъ:
-- Пожарный Дюмонъ, я приказываю вамъ сойти!
-- Капитанъ, долгъ обязываетъ меня остаться.
-- Да тамъ ужь никого нѣтъ.
-- Нѣтъ, я вижу на полу, въ узкомъ проходѣ человѣка.
-- Это невозможно!
-- Нѣтъ, я видѣлъ.
-- Еще разъ говорю вамъ, слѣзайте оттуда! Огонь поднимается все выше!
-- Тѣмъ болѣе я долженъ спѣшить.
Лишь только замеръ въ моихъ ушахъ его голосъ, какъ изъ всѣхъ отверстій дома пламя вырвалось, крыша рухнула со страшнымъ трескомъ и все пространство между четырьмя стѣнами слилось въ сплошную массу огня.
Я бросился, сломя голову, черезъ толпу и не знаю, какъ прибѣжалъ домой. Я засталъ мать въ столовой, она спокойно, съ улыбкой на губахъ, стояла у стола и помогала Катеринѣ вытирать стаканы. Я бросилъ ей одежду отца.
-- Hä, возьми, она больше не нужна отцу, онъ умеръ въ огнѣ, на него обрушился домъ.
Несчастная женщина, слушая меня и ничего не понимая, продолжала вытирать стаканъ. Она смотрѣла мнѣ въ упоръ, машинально повторяя:
-- Ты говоришь... ты говоришь... ты сказалъ, сказалъ...
-- Я говорю, онъ спасъ четырехъ человѣкъ, а его никто не могъ спасти. Ты вдова, а я сирота. Теперь я одинъ долженъ заботиться о тебѣ.
-- Замолчи, несчастный!-- вскричала она.-- Ребенокъ не знаетъ, что такое жизнь, что смерть. Отецъ слишкомъ любитъ насъ, чтобъ покинуть такимъ образомъ. Такіе люди не умираютъ; они слишкомъ нужны!
-- Но, вѣдь, я самъ былъ тамъ и видѣлъ его въ горящемъ домѣ.
-- Вѣдь, не въ первый разъ онъ на пожарѣ. Скажи, что онъ раненъ, я повѣрю, но что убитъ Дюмонъ -- никогда.
Она говорили такъ убѣдительно, что я начиналъ вѣрить. Катерина вмѣшалась въ нашъ разговоръ:
-- Посмотрите, сударыня, какой онъ красный. Ты выпилъ за обѣдомъ много вина, и у тебя, злой мальчишка, закружилась голова!
Въ отвѣтъ на это я пробормоталъ:
-- Можетъ быть, я ошибся, но я навѣрное знаю, что онъ вошелъ въ горящій домъ, а потомъ крыша обрушилась на него. Я не знаю, упалъ ли отецъ, и никто не можетъ этого сказать. Только господинъ Доръ пожалъ мнѣ руку и сказалъ: "бѣдный мальчикъ".
Я желалъ снова возвратиться на фабрику, какъ вдругъ мать вскрикнула:
-- Идемъ туда!
Катерина пошла за нами слѣдомъ. Но не успѣли мы сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ послышался скрипъ тяжелыхъ воротъ съ лѣснаго двора и ужасная истина стала несомнѣнна.
Друзья, сосѣди, нѣсколько должниковъ отца, рабочіе по очереди входили одинъ за другимъ и безмолвно цѣловали насъ.
При этомъ нѣмомъ доказательствѣ мать не выдержала, залилась слезами и безсильно опустилась на стулъ, протянувъ во мнѣ руки. Спрятавъ лицо въ складкахъ ея платья, я стоялъ передъ ней на колѣнахъ, едва сдерживая рыданія. Я раздѣлялъ ея муку, выслушивая въ продолженіе двухъ часовъ банальныя, монотонныя утѣшенія, которыя никогда не успокоиваютъ. Изъ разсказовъ мало-по-малу выяснялись подробности пожара. Бонафипоръ съ семействомъ былъ въ безопасности. Всѣ отдавали дань удивленія хладнокровію Симоне, бдительности жандармовъ и разумнымъ распоряженіямъ подпрефекта. Публика терялась въ догадкахъ относительно лица, погибшаго вмѣстѣ съ моимъ отцомъ. Пожарные намѣревались провести ночь на мѣстѣ катастрофы.
Уже начинало свѣтать, когда утѣшители оставили насъ. Катерина принялась за работу, а мы съ матерью остались въ столовой, гдѣ на маленькомъ столикѣ красовалась еще моя наградная книга.
Разбитые, усталые, мы забыли о снѣ. Мать ходила по комнатѣ и бормотала сквозь зубы:
-- Ничего, ничего!
Я не понималъ ея словъ и робко спросилъ:
-- Что ты говоришь?
Она плакала, нервно вздрагивая.
-- Ничего, ничего не осталось. Я даже не могу похоронить его тѣло, омыть его слезами! Когда умеръ твой дѣдушка Уссе, горе было сильно, но, по крайней мѣрѣ, мы могли похоронить его какъ слѣдуетъ. Да, къ тому же, онъ былъ старъ и болѣнъ; я во время его болѣзни свыклась съ мыслью о его смерти. А, вѣдь, этотъ скрылся въ одну минуту, здоровый, крѣпкій, веселый, не оставивъ по себѣ даже и слѣдовъ на пескѣ. Ты видѣлъ, онъ бѣжалъ на пожаръ, какъ на какой-нибудь праздникъ. Я даже не помню, поцѣловалъ ли онъ насъ, когда уходилъ?
-- Да, мама,-- отвѣтилъ я не медля, хотя самъ не былъ вполнѣ въ томъ увѣренъ.
Несчастная женщина снова сѣла, посадила меня къ себѣ на колѣна и прижала мою голову къ своей груди.
-- Ты, вѣдь, не зналъ его, и потому не можешь понять, что мы потеряли,-- продолжала она глухимъ, подавленнымъ голосомъ.-- Я одна только знаю все величіе его души, глубину его любящаго сердца. Ты видишь, онъ пожертвовалъ жизнью для спасенія посторонняго человѣка. Умереть, вѣдь, минута... а сколько онъ при жизни сдѣлалъ добра! Какъ я любила его... о! какъ любила... милый, безцѣнный!
Такъ баюкала меня мать до самаго разсвѣта, изливая предо мной свою горечь и нѣжность, не возвышая голоса, безъ отчаянныхъ жестовъ и бурныхъ вспышекъ. Она разсказала мнѣ всю свою счастливую жизнь, хвалила терпѣніе, кротость, нѣжность, предупредительность потеряннаго мужа. Все было сказано такъ спокойно и я самъ слушалъ съ такимъ спокойствіемъ, что время отъ времени провѣрялъ себя, дѣйствительно ли насъ постигло такое страшное горе. Но одно слово разъяснило, наконецъ, все.
-- Въ концѣ-концовъ, какъ хочешь,-- сказала она,-- это его долгъ. Вспомни его послѣднія слова здѣсь. Онъ долженъ былъ умереть за другихъ, и мы должны остаться одни. Я не знаю, заплатятъ ли намъ добромъ когда-нибудь тѣ, ради которыхъ онъ обрекъ себя на смерть, на все равно. Поступай, какъ онъ; по ступай такъ, какъ приказываетъ тебѣ долгъ.
Около восьми часовъ утра, въ сопровожденіи бабушки и дяди Жозефа, пришелъ дѣдушка "патріотъ"; старики, казалось мнѣ, постарѣли на двадцать лѣтъ. Старинный доброволецъ армейскаго виттенбургскаго полка не плакалъ. Онъ хорошо владѣлъ собою, что замѣтно было по его измѣнившемуся лицу. Поцѣловавъ насъ, онъ обратился съ утѣшительнымъ привѣтствіемъ къ моей матери:
-- Этотъ день траура, дочь моя, великій день! Поступки мужества и самопожертвованія, все равно, что бы ни случилось, не должны быть предметомъ слезъ! Не плачутъ, вѣдь, о солдатахъ, убитыхъ непріятелемъ, а мы потеряли человѣка, умершаго на полѣ чести; онъ оставляетъ по себѣ добрую память и слава его поступка отразится на имени, которое я ему... которое вы... которое сынъ...
Добрый старикъ не зналъ, какъ окончить составленное по дорогѣ утѣшеніе. Страшныя, подавляемыя до сихъ поръ рыданія огласили комнату. Онъ бѣгалъ по залѣ крича: "Мой дорогой сынъ, мой бѣдный Дюмонъ, я никогда больше не увижу тебя!" Бабушка, тихонько плакавшая всю дорогу отъ Лони, набросилась на своего мужа.
-- Вы надорвете себѣ грудь,-- сказала она старику.-- Сами довели сына до такого печальнаго конца. Я васъ предупреждала сто разъ, что, благодаря вашимъ принципамъ и примѣрамъ, у меня не останется ни одного сына. Ваши сыновья сумасброды! Вы вбили имъ въ голову, что ихъ жизнь принадлежитъ всѣмъ, только не ихъ женамъ и дѣтямъ. Вотъ два несчастныхъ существа, оставленныя на произволъ судьбы, благодаря героизму. Кто ихъ будетъ теперь содержать? Они бѣдны, а привычки у нихъ широкія.
Мать хотѣла ей что-то возразить на это, но она не дала ей:
-- Оставь, пожалуйста. Я хочу только сказать, что пока я жива, и мать и сынъ всегда будутъ имѣть поддержку въ старомъ домѣ въ Лони. Къ несчастію, я не могу сдѣлать для тебя и половины того, что дѣлалъ мнѣ сынъ. О, милое дитя, гдѣ ты теперь?!
Болѣе практическій умъ, чѣмъ мой, несмотря на огорченіе, обратилъ бы вниманіе на наше матеріальное положеніе. Но я, какъ всѣ дѣти, не знавшіе никогда недостатка, не понималъ этого и, кромѣ того, слишкомъ былъ огорченъ, чтобы ощущать какое-нибудь другое горе. Напротивъ, дядя Бернаръ повторялъ нѣсколько разъ подрядъ, что онъ только потому обращался къ отцу, что считалъ его богатымъ, что покойный Дюмонъ просилъ его самъ не стѣсняться денежными одолженіями, поэтому онъ знаетъ, что ему теперь слѣдуетъ предпринять.
Къ вечеру всѣ дяди съ ихъ семьями были въ полномъ сборѣ, за исключеніемъ дяди винодѣла въ Ліонѣ. Ихъ размѣстили по всему дому, рабочіе охотно уступили свои помѣщенія, а сами расположились спать на стружкахъ.
А въ три часа пополудни пришелъ Басе, весь въ золѣ, черный отъ дыма, и объявилъ, что между обломками найденъ трупъ отца. Его узнали только по каскѣ; тѣло все обуглилось и представляло безформенную сплошную массу. Честный малый спрашивалъ, желаетъ ли мать взглянуть на эти жалкіе останки? Она тотчасъ же отвѣтила, какъ бы предвидѣла вопросъ:
-- Нѣтъ, Бассе, благодарю васъ. Образъ моего мужа запечатлѣнъ у меня въ глубинѣ сердца; я вѣчно буду представлять его себѣ высокимъ, прекраснымъ, гордымъ, улыбающимся, т.-е. такимъ, какимъ я знала его и какимъ уходилъ онъ вчера.
Эта разсудительная женщина, всегда тихая и сдержанная, невольно вздрогнула, узнавъ, что второю жертвой пожара былъ самъ испанецъ. Его тѣло вполнѣ сохранилось отъ огня подъ обрушившеюся на него каменною переборкой. Мать приходила въ негодованіе при мысли, что спасеніе негодяя было причиной нашихъ бѣдствій.
-- Такъ вотъ долгъ!-- вскричала она.-- Честные люди должны обрекать себя гибели ради поджигателя! Чего бы ни стоило, а защищай человѣка, достойнаго плахи!
Въ то время, какъ я съ Басе всячески старались успокоить ее, намъ доложили не безъ нѣкоторой торжественности о приходѣ городскаго мэра. Ему сопутствовали, во-первыхъ, его помощники, затѣмъ пять членовъ общественнаго совѣта, нѣкоторые наши друзья, въ числѣ которыхъ находился господинъ Мите, капитанъ пожарныхъ. Добрый старый суконщикъ просто и сердечно обратился къ дѣдушкѣ и остальнымъ нашимъ родственникамъ, прося его выслушать.
Онъ только что изъ города, гдѣ совѣтъ постановилъ самыя великодушныя рѣшенія. Онъ объявилъ въ лестныхъ для насъ выраженіяхъ, что вдовѣ поручено передать о томъ, что городъ беретъ на себя всѣ издержки при погребеніи ея мужа, усыновляетъ ея сына и, кромѣ того, изъ личнаго къ ней самой расположенія проситъ принять пенсію въ 600 франковъ. Онъ крайне сожалѣетъ, что не можетъ вознаградить болѣе за самопожертвованіе такого храбраго, полезнаго, умнаго гражданина. Мать, не ожидавшая всего этого, скоро оправилась и взволнованнымъ голосомъ, не давая воли слезамъ, поблагодарила почетныхъ представителей города.
-- Мы принимаемъ съ благодарностью почесть, оказываемую мужу; почесть -- не милостыня. Что касается усыновленія сына городомъ, то, мнѣ кажется, онъ долженъ сперва заслужить это, и я прошу у васъ позволенія передать это на совѣтъ родныхъ. Лично сама, господа, я ни въ чемъ не нуждаюсь, увѣряю васъ. Покойный Дюмонъ не оставилъ меня уже совсѣмъ безъ средствъ. Заведеніе и магазинъ что-нибудь да стоютъ; кромѣ того, я надѣюсь получить съ нашихъ должниковъ. У вдовы не можетъ быть большихъ нуждъ и мнѣ хватитъ на всю жизнь. А ужь если сказать вамъ всю правду, то знайте, что если бы даже у меня не было пристанища, то я и въ томъ случаѣ не приняла бы отъ васъ помощи. Кровь и жизнь не оплачиваются, господа; вы добрые люди и поймете меня. Я заклинаю васъ, прошу, прошу на колѣнахъ, избавьте меня отъ вашихъ денегъ!
При послѣднихъ словахъ она залилась слезами и ея волненіе сообщилось всѣмъ присутствующимъ. Городской мэръ, скрывавшій подъ грубою наружностью честный умъ и гуманныя чувства, сталъ извиняться, вмѣсто того, чтобы настаивать. Дѣдушка, зная, что не можетъ избавиться отъ выбора въ мои опекуны, просилъ нѣкоторыхъ разъясненій относительно усыновленія меня городомъ. Морякъ объяснилъ, что до окончанія курса, городъ обязывается платить и за право ученія, содержаніе и одежду,-- словомъ, "чтобъ я ни копѣйки не стоилъ моимъ родителямъ".
Печальная церемонія положила конецъ разговору. Наши мастеровые привезли на дрогахъ останки отца. Крышка дубоваго гроба была украшена знаменемъ полка, въ которомъ служилъ отецъ.
-- Не такъ ждала я тебя, бѣдный Дюмонъ, но все равно: будь желаннымъ гостемъ!-- проговорила мать при видѣ гроба.
Гробъ поставили посреди комнаты и вся семья, за исключеніемъ дѣтей, провела у него всю ночь. Эти долгіе часы полной тишины, лишь изрѣдка прерываемой отрывочными рыданіями, не были для меня потеряннымъ временемъ. Примостившись на кончикѣ ковра и закрывъ лицо руками, я мысленно разговаривалъ съ тѣмъ, кто уже не могъ меня слышать. Въ эту памятную ночь я постигъ всю высоту его человѣколюбія, самопожертвованія и чувства братства, примѣръ которыхъ онъ не разъ показывалъ на дѣлѣ. Нѣсколько разъ утомленіе, голодъ и сонъ прерывали мои размышленія, я забывалъ несчастье и видѣлъ отца живымъ, веселымъ. Но часто страшная дѣйствительность всплывала наружу и мнѣ казалось, что я вижу чрезъ плотно сбитыя доски черную, обугленную массу человѣка, сплющеннаго въ комокъ; это ничто, даже меньше чѣмъ ничто. А когда-то онъ былъ нашъ вполнѣ. Я пробуждался, содрогаясь, и только нѣжное прикосновеніе матери успокоивало мой взволнованный умъ. Съ наступленіемъ дня къ намъ, точно съ неба, свалился мѣшокъ денегъ отъ господина Симоне, богатаго владѣльца фабрики, до сихъ поръ не показывавшаго признаковъ существованія. Онъ сопровождалъ свою посылку письмомъ, въ которомъ пространно и напыщенно излагалъ, что это только первый взносъ, что онъ не оставитъ насъ и на будущее время, считаетъ себя должникомъ той семьи, опора которой умеръ, оказывая ему услугу. У матери еще съ вечера дрожали руки, она не могла писать сама и продиктовали мнѣ холодный и гордый отвѣтъ:
"Милостивый государь, мой мужъ умеръ не за васъ, а за человѣчество, -- это большая разница. Вы ничѣмъ не обязаны ни предо мной, ни предъ моимъ сыномъ; къ тому же, мы ни въ чемъ не нуждаемся. Я вчера отказалась отъ пенсіи, предлагаемой мнѣ городомъ не для того, чтобы принять сегодня отъ васъ 1,000 франковъ. Посѣщеніе, сочувственное слово были бы приняты отъ васъ съ благодарностью и не обошлись бы вамъ такъ дорого. Остаюсь съ уваженіемъ вашей слугой".
И она четко подписала: Вдова Дюмонъ.
Погребальная церемонія началась въ десять часовъ и кончилась въ полдень. Изъ пяти тысячъ жителей нашего города едва ли четвертая часть осталась стеречь дома, и то при проходѣ погребальной процессіи они составили какъ бы живую изгородь у своихъ домовъ.
Подпрефектъ въ полной формѣ, жандармскій начальникъ, судья, мэръ и члены городскаго совѣта наполняли весь нижній этажъ нашего дома. Пожарные въ полной формѣ и съ крепомъ на рукавахъ стояли съ музыкой на дворѣ. Дѣдушка принималъ выраженія соболѣзнованій, а мать, окруженная важнѣйшими дамами города, тихо плакала въ сторонѣ.
Приносили много вѣнковъ, маленькихъ, большихъ, то изъ бусъ, бумаги, иммортелей, а то изъ лучшихъ цвѣтовъ времени года. Я замѣтилъ одинъ чудесный вѣнокъ; его несли двое дѣтей. На черной лентѣ золотыми буквами было написано: Нашему спасителю.
Это было приношеніе четырехъ несчастныхъ, спасенныхъ моимъ отцомъ. Они только что вышли изъ больницы; ихъ родители, смуглые провансальцы, похожи были на выходцевъ съ того свѣта. Маленькій мальчикъ, имѣвшій на видъ не болѣе десяти лѣтъ, протянулъ мнѣ руку и сказалъ:
-- Я Жанъ Бонафипоръ. Твой отецъ умеръ за насъ; если ты захочешь, чтобы мы умерли когда-нибудь за тебя...
Я посмотрѣлъ ему прямо въ лицо.
-- Ты славный малый, если самъ дошелъ до этого!
-- Нѣтъ, -- сказалъ онъ, указывая на сестру, -- она мнѣ приказала сказать это.
Сестра, дѣвочка лѣтъ восьми, маленькая, черная, какъ галка, причесанная такъ, точно кошка лапой проводила по ея волосамъ, была бы безобразна, еслибъ не ея чудесные глаза. Она, заикаясь, проговорила на убійственномъ южномъ нарѣчіи: -- Да, я сказала потому, что это правда и истина.
Я не нашелся, что отвѣтить, а только молча крѣпко обнялъ ихъ.
Тронулись въ путь. Музыка открывала шествіе, затѣмъ шелъ господинъ Мите съ своими подчиненными.
Гробъ несли Басе и остальные наши работники; они ни за что не хотѣли уступить никому этотъ послѣдній долгъ.
Когда мы проходили по большой улицѣ, гдѣ всѣ магазины были закрыты, дѣдушка, замѣтивъ, что на меня нашелъ столбнякъ, какъ это бываетъ отъ сильной усталости и возбужденія, дотронулся тихо до моего плеча и сказалъ:
-- Не отчаивайся, Дюмонъ (это первый разъ онъ назвалъ меня этимъ именемъ, принадлежавшимъ до сихъ поръ моему отцу). Подыми голову, дитя, смотри на меня; докажи этой массѣ, что ты понимаешь ея мысль и что торжественное выраженіе ея горя будетъ великимъ поученіемъ твоей жизни.
Мой удивленный и тревожный взглядъ показалъ, что ему слѣдуетъ разъяснить смыслъ его словъ:
-- Какъ, развѣ тебѣ кажется естественнымъ, что городъ и деревня воздаютъ такія почести скромному плотнику, сыну какого-то несчастнаго крестьянина? Тебѣ не приходило на умъ, что ни начальника департамента, ни графа Талемона, предокъ котораго участвовалъ въ крестовомъ походѣ, ни банкира Пулярда, ни Симоне, однимъ словомъ, всѣхъ этихъ богачей не будутъ такъ хоронить и оплакивать, какъ твоего отца. Подражай ему во всемъ, что бы ни случилось! Смерть -- ничего, но тяжелѣе и ненавистнѣе переживать ее. Отчего я не могу быть на его мѣстѣ!
На кладбищѣ было сказано три. надгробныхъ слова: подпрефектомъ, меромъ и капитаномъ пожарныхъ Мите. Двое ораторовъ были мало опытны, но такъ какъ они говорили просто, то растрогали всѣхъ. Г. Мочинъ, старый суконщикъ, взялъ тему о наслѣдственномъ правѣ добра. Онъ въ яркихъ краскахъ изобразилъ исторію Дюмоновъ, которые въ десяти поколѣніяхъ не совершили ни одного проступка. Онъ показалъ, что сохраненіе чести, переходя изъ поколѣнія въ поколѣніе между бѣдными, почти безграмотными людьми, можетъ выработать рѣдкихъ работниковъ, услужливыхъ сосѣдей, примѣрныхъ гражданъ, а подчасъ даже героевъ. Онъ окончилъ, говоря, что эта кровь не обманетъ ихъ въ лицѣ ребенка, усыновленнаго городомъ.
Бѣдный дѣдушка "за отечество", возбужденный прославленіемъ его рода, не помня себя отъ избытка чувствъ, схватилъ меня въ свои могучія объятія и быстро перебросилъ мэру, который на виду у всѣхъ крѣпко поцѣловалъ меня, показывая этимъ, что беретъ меня подъ свое покровительство. Я былъ такъ разбитъ, что во всей послѣдующей жизни никогда не чувствовалъ себя такимъ усталымъ, какъ въ этотъ день. Когда кончилась вся церемонія и мы уже возвращались домой, я вырвался изъ толпы, сопровождавшей мать, и пустился бѣгомъ въ поле, какъ школьникъ, избѣгающій урока. Чрезъ нѣсколько минутъ бѣшенаго бѣга я устыдился и, боясь, что своимъ отсутствіемъ обезпокою родныхъ, возвращался домой. При поворотѣ изъ одного переулка, между садами, лежавшими за кладбищемъ, я столкнулся носъ съ носомъ съ господиномъ Симоне, проклятымъ владѣльцамъ фабрики. И что же? Этотъ безжалостный, черствый человѣкъ плакалъ навзрыдъ, сидя одиноко на голомъ камнѣ.
Глава V. Коллегія.
Послѣ семейнаго совѣта, происходившаго въ городской ратушѣ, подъ предсѣдательствомъ мироваго судьи, мой опекунъ и дяди имѣли продолжительное совѣщаніе съ матерью. Родные опасались, что, любя меня, мать не захочетъ разстаться со мной, но она удивила всѣхъ своимъ быстрымъ и мужественнымъ рѣшеніемъ. Съ Басе она уже условилась передать ему мастерскую съ заготовленнымъ товаромъ и сдала ему домъ съ тѣмъ, чтобы онъ выкупилъ его изъ залога. Относительно устройства нашихъ матеріальныхъ средствъ мать вполнѣ полагалась на усердіе судебнаго пристава, преданнаго намъ человѣка, взявшаго на себя взысканіе съ нашихъ должниковъ. Когда счеты привели въ порядокъ и четвертая часть движимаго имущества была продана, оказалось, что составился капиталъ въ тридцать тысячъ франковъ, вполнѣ достаточный для скромной вдовы. Катерина не хотѣла оставить свою госпожу и довольствовалась небольшимъ жалованьемъ, работая за двоихъ, такъ что она не была матери въ убытокъ, мое содержаніе -- и то стоило бы дороже; пожалуй, пришлось бы тронуть капиталъ, который долженъ былъ остаться неприкосновеннымъ. Эти деньги составляли святыню, такъ какъ были добыты цѣною цѣлой трудовой жизни. Эти два добрыхъ существа впередъ наслаждались тѣмъ, что жертвовали для меня всѣмъ. Предложеніе города относительно моего поступленія въ школу было принято матерью. Я рѣшился быть твердымъ и даже выказывалъ радость по случаю перемѣны жизни, но въ душѣ страшно страдалъ при одной мысли, что не могу ежедневно видѣться съ матерью.
Монастырская жизнь школы была мнѣ не по вкусу; я любилъ просторъ и всегда сожалѣлъ о несчастныхъ пансіонерахъ, не разъ жаловавшихся мнѣ на свою горькую долю. Но уваженіе къ старшимъ взяло верхъ; у меня не выходила изъ головы фраза мэра: "надо устроить, чтобъ мальчикъ ни копѣйки не стоилъ своимъ родителямъ". Вотъ почему я сдѣлался пансіонеромъ съ апрѣля мѣсяца.
Всѣ, начиная съ директора и его жены до дворника Ломбарда, всѣ ученики, большіе и маленькіе, приняли меня хорошо, ласкали, жалѣли. Вслѣдствіе такого пріема, пребываніе въ пансіонѣ было, если не вполнѣ пріятно, то, все-таки, сносно. Если я страдалъ, прежде нежели освоился съ своимъ положеніемъ, то причиной этому были не личности, а обстоятельства.
Все мнѣ не нравилось: и классная комната, и дортуаръ, и столовая, и даже рекреаціонный дворъ.
При строгой дисциплинѣ пансіона мои привычки казались чуть ли не преступными. Напримѣръ, я училъ уроки вслухъ, шагая по комнатѣ. Какая дерзость нарушать тишину и безмолвіе такимъ образомъ! Бывало, кончу урокъ и бѣгу въ садъ, рву орѣхи, или отправляюсь на дровяной дворъ и кувыркаюсь на опилкахъ. Сама природа внушила мнѣ это средство заставить отдохнуть умъ физическимъ упражненіемъ. Въ школѣ кончишь ты одинъ урокъ, бери слѣдующій въ томъ же родѣ, и такъ проходятъ три часа, назначенные для приготовленія уроковъ. И вотъ въ 12 лѣтъ я былъ обреченъ на то, чтобы сидѣть три часа подрядъ, не говоря ни слова съ своими сосѣдями и не имѣя возможности читать какую-нибудь книгу, не относящуюся къ предмету урока, слѣдовательно, запрещенную. Я зналъ несчастныхъ пансіонеровъ, которые, за неимѣніемъ другихъ книгъ, читали словари, подобно тому, какъ лошади съ голоду грызутъ дерево яслей.
Старый монастырь, преобразованный въ коллегію, было огромное зданіе, болѣе обширное, чѣмъ слѣдовало, въ немъ свободно могли помѣститься всѣ наши профессора съ семействами и, такимъ образомъ, живя между нами, занялись бы нашимъ воспитаніемъ; но это никому не пришло въ голову. Мы сами, дѣти, открыли бы до пятидесяти чистенькихъ келій, удобныхъ и требующихъ самого незначительнаго ремонта, такъ что каждый почти имѣлъ бы отдѣльный уголъ, вмѣсто общаго огромнаго дортуара, холоднаго зимой, удушливаго лѣтомъ,-- словомъ, вреднаго въ продолженіе круглаго года. Но въ этомъ заведеніи было правило, чтобы всѣ спали вмѣстѣ. Будили насъ барабаномъ, потомъ мы мылись передъ небольшимъ умывальникомъ съ тонкою струей холодной воды, которой едва доставало умыть лицо и руки. Отецъ пріучилъ меня каждый день съ головы до ногъ обтираться губкой, обмокнутой въ холодную воду, что занимало не болѣе двухъ минутъ. Но я принужденъ былъ оставить эту привычку, такъ какъ она не согласовалось съ установленными порядками, и только по воскресеньямъ вознаграждалъ себя за цѣлую недѣлю.
Что я перенесъ легче всего, несмотря на опасенія матери, это перемѣну пищи. Но за то всею душой ненавидѣлъ дворъ, куда насъ выпускали въ часы отдыха. Это была безобразная, голая, всегда пыльная или топкая, смотря по времени года, площадка; кругомъ нея шли дряхлыя каменныя стѣны съ воротами, запертыми тяжелымъ засовомъ, какъ въ тюрьмахъ. Хотя дворъ былъ и очень малъ для тридцати учениковъ, но для порядка и лучшаго наблюденія за учениками его раздѣлили сквозною рѣшеткой на двѣ части. Но въ свободномъ мѣстѣ недостатка не было: невдалекѣ виднѣлись большія деревья сада, теперь находившагося въ распоряженіи одного директора. Однажды я спросилъ нашего молодаго учителя, почему пансіонеровъ не пускаютъ туда? Онъ, ни капли не затрудняясь, отвѣтилъ:
-- Потому, дитя мое, что они бы все это какъ разъ разрушили; отъ этого не посадили деревьевъ и здѣсь, на дворѣ.
Это открытіе удивило меня: я посѣщалъ много садовъ, но ни въ одномъ не дѣлалъ ни малѣйшихъ опустошеній; у меня въ собственномъ распоряженіи дома было нѣсколько деревьевъ и я не покушался ни разу уничтожить ихъ. Положимъ, я тогда еще не былъ пансіонеромъ и, значитъ, не могъ считаться зловреднымъ существомъ.
На нашемъ узкомъ, скучномъ, пустомъ дворѣ мы не могли даже въ волю набѣгаться, потому что буйныя игры и различныя тѣлесныя упражненія были запрещены. Всѣ мои усилія подбить товарищей ни къ чему не приводили; многіе уже освоились съ своею монотонною жизнью. А, между тѣмъ, какъ бы хорошо мы могли порѣзвиться подъ тѣнистыми липами бульвара или на площади ратуши!
О, я могъ менѣе чѣмъ въ четверть часа, при средней скорости, добѣжать до лѣса Лезори, гдѣ мохъ вокругъ старыхъ дубовъ мягокъ, какъ бархатъ. Все это было такъ хорошо съ недѣлю тому назадъ; директоръ, профессора и наставники находили естественнымъ, что приходящіе могутъ пользоваться этимъ воздухомъ, здоровымъ для легкихъ и мускуловъ; но пансіонеру предписывается совсѣмъ другой образъ жизни. Мать приходила поцѣловать меня въ часы отдыха, въ пріемную, а мнѣ не позволяли сбѣгать къ ней за тѣмъ же. Какъ можно! Это противно правиламъ заведенія, это бы развлекло меня!
По четвергамъ, послѣ завтрака, мы совершали прогулку или, лучше сказать, маршировку по улицамъ въ продолженіе трехъ или четырехъ часовъ. Шли парами, подъ скучнымъ наблюденіемъ наставника, старшіе впереди, младшіе сзади, безъ малѣйшаго интереса и желанія, безъ всякой опредѣленной цѣли, и возвращались тѣмъ же путемъ. Мы ненавидѣли эту барщину и возвращались всѣ въ пыли, недовольные и усталые.
Такой образъ жизни не могъ не вліять на меня. Я уже не такъ усердно училъ свои уроки, не съ такимъ жаромъ писалъ сочиненія. Меня уже не считали примѣрнымъ ученикомъ, мое хорошее расположеніе духа, дѣятельность, излишнее здоровье были приняты за неисправимую легкомысленность, а быстрые отвѣты на замѣчанія нашихъ надзирателей составили мнѣ репутацію дурнаго характера. Меня строго наказывали за нарушеніе порядка: то задавали лишнія задачи, то лишали отдыха на рекреаціонномъ дворѣ, чему, впрочемъ, я былъ очень радъ. Дѣйствительнымъ, ощутительнымъ для меня наказаніемъ было лишеніе отпуска въ праздникъ. Я жилъ только по воскресеньямъ. Я опрометью пускался къ маленькому домику, на бѣгу цѣловалъ Катерину, затѣмъ нѣжился до полудня въ объятіяхъ матери, которая прихорашивалась въ ожиданіи меня. Послѣ сытнаго завтрака мы отправлялись съ ней гулять или посѣщали нашихъ друзей; если, же стояла очень хорошая погода, то отправлялись въ поле или лѣсъ, гдѣ я бѣгалъ, отдыхалъ на травѣ, бесѣдовалъ по душѣ, строя предположенія о будущемъ; такъ я проводилъ этотъ счастливый день, увы, такой короткій! Иногда съ утра мы отправлялись въ Лони, гдѣ старики оживали при видѣ насъ. Бабушка "за отечество" дѣлала по этому случаю небывалые пиры; мы истребляли неизмѣримое количество малины и жирнаго творога. Но я наслаждался уже тѣмъ, что снова могу видѣть дорогіе уголки стараго дома, поласкать собаку, кошку, корову и даже свинью. Я каждый разъ заставлялъ дѣдушку показать мнѣ все его хозяйство. Я всецѣло завладѣвалъ имъ, таскалъ его по саду, по огороду, винограднику. Бывали минуты, когда и въ эти праздничные дни мы невольно вспоминали о дорогомъ намъ человѣкѣ и воспоминанія о немъ невольно вызывали слезы у всѣхъ насъ, но, все-таки, было хорошо.
Такъ какъ я долженъ былъ возвращаться ровно въ девять часовъ, то мы обѣдали рано; бабушка съ дѣдушкой набивали мнѣ карманы разными сластями, давали въ руку корзинку съ провизіей и въ 8 часовъ мы отправлялись въ путь.
Посудите сами, что я почувствовалъ, когда въ первый разъ учитель бросилъ мнѣ слѣдующія слова:
-- Безъ отпуска!
Я не говорю, чтобъ это наказаніе было несправедливо и чрезмѣрно; я поколотилъ одного товарища при выходѣ изъ столовой. Это былъ Огюстъ Пулярдъ, дурной ученикъ и вообще существо посредственное во всѣхъ отношеніяхъ; онъ осмѣлился назвать меня насмѣшливымъ прозвищемъ моего отца: добрый самарянинъ. Эта насмѣшка надъ отцомъ, всего послѣ двухъ мѣсяцевъ его смерти, показалась мнѣ не только оскорбительной, но и святотатственной.
Мой сосѣдъ шепнулъ мнѣ на ухо:
-- Назови его сыномъ ростовщика.
-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ я,-- я не знаю, что за человѣкъ его отецъ; вѣдь, онъ мнѣ ничего дурнаго не сдѣлалъ, но я помѣряюсь съ его сыномъ.
Какъ только насъ выпустили на дворъ, я подбѣжалъ къ Пулярду и закричалъ:
-- А ну-ка, кто изъ насъ одержитъ верхъ?
Онъ сталъ въ оборонительную позу, призывая другихъ на помощь. Когда его вырвали изъ моихъ рукъ, я уже успѣлъ нанести ему 12 ударовъ кулакомъ, такъ что все лицо его было въ крови.
Нашъ учитель былъ бы, вѣроятно, гораздо снисходительнѣе, если бы зналъ, за что я побилъ Огюста. Я не желалъ оправдываться и предпочелъ подвергнуться наказанію; случись это полугодомъ раньше я, конечно, разсказалъ бы все, какъ было, но школа привила мнѣ свои недостатки и, въ то же время, выработала качества, которыя пріобрѣтаются только въ школьной обстановкѣ, развило чувство дружбы, товарищества. Иногда драка можетъ даже сблизить дѣтей, какъ, напримѣръ, было въ моей исторіи съ Огюстомъ; онъ простилъ мою жестокость и вскорѣ наслѣдникъ 24 тысячъ ливровъ и бѣдный стипендіатъ сдѣлались друзьями. Когда онъ узналъ, что его отецъ, весьма вліятельный человѣкъ, главный совѣтникъ и депутатъ общественнаго совѣта, отзывался обо мнѣ, какъ о сорви-головѣ, не заслуживающемъ благодѣяній города, онъ взялъ вину на себя и такъ горячо ходатайствовалъ за меня, что получилъ позволеніе пригласить меня на всѣ каникулы въ замокъ Ларси. Я былъ очень тронутъ этимъ пріемомъ, но мнѣ было не по себѣ въ замкѣ; настоящій отдыхъ для меня могъ быть только въ домѣ у дѣдушки съ бабушкой. Въ тотъ же вечеръ, какъ насъ распустили, я отнесъ книги домой, положилъ на могилу отца вѣнокъ и, вмѣстѣ съ матерью и Катериной, отправился въ деревню. Тамъ уже ожидали насъ и впередъ распредѣлили намъ занятія, такъ какъ мы располагали провести тамъ два мѣсяца.
Матушка занималась починкой и шитьемъ бѣлья, а Катерина должна была помогать бабушкѣ по хозяйству. На мою долю выпалъ лучшій жребій: дѣдушка задался мыслью научить меня лучшему въ мірѣ ремеслу, по его мнѣнію, и, дѣйствительно, онъ вполнѣ достигъ своего, потому что я, благодаря его урокамъ, крестьянинъ до мозга костей. Заключеніе, спертый воздухъ коллегіи надломили мое здоровье. Я вытянулся, раздался въ плечахъ, но цвѣтъ моего лица былъ блѣднѣе прежняго. Жизнь въ открытомъ полѣ, сѣнокосъ, сборъ винограда, работа заступомъ и лопатой, охота за перепелами,-- все это вскорѣ влило новую кровь въ мои жилы.
Школьная форма съ золотыми пуговицами на лѣто отъ моли была убрана въ шкафъ и уступила мѣсто нанковой курткѣ. Конечно, часть времени шла и на приготовленіе заданныхъ уроковъ. Въ продолженіе лѣта я, по собственному желанію, выучилъ сорокъ басенъ Лафонтена.
Въ первый понедѣльникъ октября, когда я, въ числѣ прочихъ несчастныхъ, возвратился въ коллегію, старый профессоръ поздравилъ меня съ цвѣтущимъ здоровьемъ, пересмотрѣлъ мои работы и замѣтилъ, что я сдѣлалъ успѣхи въ орѳографіи и латинскомъ языкѣ.
-- Удивительно,-- сказалъ онъ при мнѣ директору,-- этотъ ребенокъ сдѣлалъ больше въ два мѣсяца, чѣмъ въ продолженіе цѣлой четверти учебнаго года.
-- Это, можетъ быть, потому, что я былъ какъ заключенная птица, -- замѣтилъ я робко.
Господинъ Доръ ласково потрепалъ меня за ухо и сказалъ:
-- Глупая голова! Ты пожалѣешь впослѣдствіи эту бѣдную старую тюрьму.
Пока мнѣ въ ней было пріятно, я съ удовольствіемъ встрѣчался съ прежними товарищами и знакомился съ новыми. Однажды я проходилъ мимо младшаго класса, какъ вдругъ оттуда выбѣжалъ новый приходящій ученикъ и бросился обнимать меня. Это былъ мальчикъ-провансалецъ, спасенный моимъ отцомъ. Я часто встрѣчался съ нимъ у моей матери, а иногда у его родителей. Семейство Бонафипоръ устроилось порядочно въ одномъ изъ новыхъ помѣщеній фабрики. Они принимали меня всегда съ радостью, но мнѣ не нравилась ихъ чрезмѣрная суетливость и любовь къ изліянію чувствъ при малѣйшемъ удобномъ случаѣ. Къ тому же, на мои нервы дурно дѣйствовали ихъ предательскій акцентъ и пряныя кушанья г-жи Бонафипоръ. Дочь ихъ, Барбара, пріобрѣла два зуба со времени нашей первой встрѣчи; волосы у нея были обрѣзаны въ крутъ. Она ни капли не похорошѣла и, сознавая свое безобразіе, нерѣдко потѣшалась сама надъ собой. Съ ней нельзя было соскучиться, и мы всегда весело проводили вмѣстѣ время. Я часто бралъ ихъ съ собою въ садъ дѣдушки въ Лони, а они, въ свою очередь, водили меня по всей фабрикѣ, и вскорѣ я изучилъ ее до мельчайшихъ подробностей. Но если случайно во время нашихъ веселыхъ игръ появлялась угловатая фигура Симоне съ воробьинымъ носомъ и краснымъ лицомъ, мы, какъ мыши, прятались, куда попало. Я и мои маленькіе друзья дрожали передъ этимъ безобразнымъ человѣкомъ, хотя отецъ ихъ, да и всѣ прочіе, отзывались о немъ хорошо.