Абрамов Яков Васильевич
Бабушка-генеральша

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

БАБУШКА-ГЕНЕРАЛЬША.

ОЧЕРКЪ.

I.

   Бабушка-генеральша представляла собою едва ли не единственный примѣръ генеральши, получившей свой титулъ не по мужу, а, напротивъ, передавшей мужу титулъ генерала. Единственною являлась бабушка и въ томъ отношеніи, что генеральскій чинъ былъ ей пожалованъ не "подлежащимъ начальствомъ", а "міромъ", сходомъ всѣхъ казаковъ станицы Шалашной. Это небывалое въ русской исторіи событіе еще не занесено ни въ одну лѣтопись, а потому не лишне разсказать о немъ.
   Это было давно, лѣтъ шестьдесятъ тому назадъ. Бабушка была тогда еще молодой казачкой съ черными бровями и длинною косой, прельщавшей всѣхъ молодыхъ казаковъ станицы Шалашной. Шалашная была тогда только-что населена выходцами изъ станицъ всего сѣвернаго Кавказа и представляла собою крайній пунктъ русскихъ поселеній, за которымъ начинался уже враждебный русскимъ край кавказскихъ горцевъ. Постоянные набѣги горцевъ, нападавшихъ на казаковъ, занятыхъ полевыми работами, угонявшихъ станичный скотъ, а иногда врывавшихся и въ самую станицу, вызвали въ жизни населенія Шалашной своеобразныя привычки и обычаи. Самая станица была обнесена со всѣхъ сторонъ насыпью, на которой былъ нагроможденъ колючій терновникъ. У двухъ воротъ, которыя были устроены для сообщенія станицы съ внѣшнимъ міромъ, днемъ и ночью стояла сильная стража. Полевыя работы и пастьба скота производились подъ прикрытіемъ отрядовъ вооруженныхъ казаковъ, и, кромѣ того, каждый изъ принимавшихъ участіе въ полевыхъ работахъ имѣлъ въ запасѣ ружье и кинжалъ. Вокругъ станицы постоянно ѣздили "разъѣзды", высматривавшіе, не спрятались ли гдѣ-нибудь въ "балкѣ" черкесы; а по возвышеннымъ мѣстамъ постоянно стояли сторожевые пикеты. Постоянная опасность, постоянная необходимость боевой защиты пріучили все населеніе владѣть оружіемъ. Малолѣтнія дѣти, вмѣсто игры, занимались стрѣльбою въ цѣль изъ пистолетовъ. Женщины и дѣвушки ловко владѣли ружьями и отлично справлялись съ самыми дикими верховыми лошадьми. Смѣлость, мужество и безстрашіе -- таковы были главныя достоинства молодыхъ казаковъ, и эти же качества болѣе всего цѣнились въ дѣвушкахъ-казачкахъ.
   Однажды лазутчики (шпіоны) донесли, что черкесы готовятся произвести нападеніе на сосѣднюю съ Шалашной станицу Николаевскую. Шалашниковцы, какъ добрые сосѣди, порѣшили оказать всевозможную помощь николаевцамъ. Въ походъ были отправлены всѣ силы, которыми располагала Шалашная. Дома остались только старики, дѣти, женщины, да небольшая горсть казаковъ, оставленныхъ "на всякій случай". Никто не ожидалъ, что Шалашной можетъ угрожать какая-нибудь опасность. А между тѣмъ случилось такъ. Донесли ли лазутчики ложно, относительно намѣренія черкесовъ напасть на Николаевскую, или черкесы сами перемѣнили свое намѣреніе, только вмѣсто Николаевской нападенію подверглась Шалашная.
   День былъ праздничный, лѣтній. Ничего не подозрѣвавшіе шалашниковцы повыходили на улицы и наслаждались, каждый по своему, лѣтнимъ солнцемъ и чистымъ воздухомъ. Старики сидѣли на завалинкахъ и вели медленныя бесѣды о томъ, какъ "въ двѣнадцатомъ году графъ Платовъ рушилъ французовъ", или о "грузинскомъ князѣ Циціановѣ". Дѣвушки водили шумные хороводы и звонко пѣли веселыя пѣсни. Дѣти съ гикомъ и свистомъ носились по станицѣ, раздѣлившись на двѣ враждебныя партіи и производя примѣрныя "отраженія".
   Вдругъ въ станицу прискакалъ на взмыленной лошади пикетный казакъ и, едва переводя духъ, сообщилъ страшную новость.
   -- Бѣда! черкесы идутъ... валмя валятъ... видимо-невидимо... Егоръ поскакалъ къ нашимъ, въ Николаевку -- они послали за нимъ въ догонку цѣлый десятокъ...
   Всѣ были ошеломлены. Старики что-то шептали и только разводили руками; дѣти бросились прятаться; дѣвушки готовились бѣжать въ церковь, въ надеждѣ, запершись тамъ, "отсидѣться". Всѣ бѣгали, какъ угорѣлые. Поднялся крикъ, плачъ, стопъ. Паника была всеобщая...
   Въ это время и выдвинулась впередъ молодая казачка Степанида. Верхомъ на конѣ, она летала по станицѣ и вездѣ останавливала панику.
   -- Есаулъ, ты хуже пьяной бабы! кричала она.-- Вели бить тревогу... Парни! и вамъ не стыдно? бѣгите къ воротамъ... Дѣвки, бабы, вы ошалѣли, что ли?! Берите ружья, да ступайте къ "валу"....
   Черезъ четверть часа, вся внутренняя сторона станичной насыпи была усѣяна женскими фигурами, державшими наготовѣ заряженныя ружья. Возлѣ нихъ стояли старики и старухи, которые обязаны были заряжать и подавать молодымъ героинямъ ружья.
   Черезъ полчаса, показались черкесы. На всѣхъ рысяхъ неслись они прямо на станицу, не ожидая встрѣтить никакого отпора. Какъ вдругъ дружный залпъ сотенъ ружей свалилъ многихъ изъ нихъ, смутилъ остальныхъ и обратилъ всѣхъ въ позорное бѣгство...
   Возвращавшіеся въ тотъ же день шалашниковцы, узнавъ о поведеніи Степаниды, всѣмъ сходомъ порѣшили величать ее "майоршей".
   Прошло сорокъ лѣтъ. Русскія владѣнія расширились, и Шалашная, бывшая большимъ военнымъ пикетомъ, обратилась въ обыкновенное русское село, находящееся вдали отъ всѣхъ военныхъ ужасовъ и тревогъ. Героическія времена прошли, и началась мирная деревенская жизнь, съ обычными ей радостями и тревогами...
   Въ это время, сосѣдъ шалашниковцевъ, богатый землевладѣлецъ, захватилъ у нихъ прекрасную балку, дававшую шалашниковцамъ лучшее сѣно. Долго судились шалашниковцы; просили о защитѣ ближайшее начальство, посылали ходоковъ и къ высшему. Все было напрасно: суды рѣшали дѣло въ пользу захватчика; ближайшее начальство тоже держало его руку; ходоки, насидѣвшись по тюрьмамъ, частью возвращались въ Шалашную "этапнымъ порядкомъ", частью пропадали безъ вѣсти. Шалашниковцы отчаялись и уже хотѣли было махнуть рукой на балку. Но тутъ выступила на сцену "майорша", бывшая уже шестидесятилѣтнею старухою, и предложила міру "постоять" за него. Міръ далъ согласіе, и "майорша", исповѣдавшись и причастившись, отправилась въ дальній путь, къ "самому что ни на есть большому начальнику", къ начальнику края.
   Долго странствовала "майорша". Много горя испытала она за это время: побывала въ "частяхъ" и тюрьмахъ; понатолкалась въ переднихъ разныхъ лицъ и особъ; не разъ была выталкиваема въ шею изъ разныхъ мѣстъ и присутствій. Все перенесла "майорша" -- и, наконецъ, добилась своего: начальникъ края выслушалъ ее, увидѣлъ всю несправедливость захвата землевладѣльцемъ балки, приказалъ пересмотрѣть все дѣло и увѣрилъ "майоршу", что дѣло будетъ рѣшено въ пользу шалашниковцевъ. Съ этою радостною вѣстью вернулась "майорша" въ Шалашную и была произведена благодарнымъ сходомъ въ генеральши. Съ этихъ поръ она иначе и не называлась, какъ бабушка-генеральша.
   Много и другихъ услугъ оказала бабушка-генеральша шалашниковцамъ. Вотъ, напримѣръ, одна изъ нихъ. Шалашная стоитъ въ безводной степи. Жители этой мѣстности, чтобы имѣть хоть какую-нибудь воду, прибѣгаютъ къ слѣдующему: перегораживаютъ насыпью степныя мѣстности и получаютъ такимъ образомъ запруды, въ которыя собирается вода, стекающая весною, при таянія снѣга, съ боковъ балки; сюда же собирается дождевая вода. Вода эта стоитъ цѣлое лѣто, гніетъ, покрывается зелеными водорослями, кишитъ миріадами всевозможныхъ живыхъ существъ, головастиками, водяными насѣкомыми и инфузоріями. Зачастую въ этой же запрудѣ цѣлое лѣто мочится конопля. Вонь отъ такихъ запрудъ невыносимая. И эту-то воду пьютъ люди и скотъ. Неудивительно, поэтому, что лѣтомъ въ этой мѣстности постоянно свирѣпствуютъ разныя эпидемическія болѣзни: сибирская язва, кровавый поносъ и др. Особенно усиливаются эти болѣзни во время покоса и жатвы. Дѣло въ томъ, что полевыя работы происходятъ въ этой мѣстности вдали отъ жилья, иногда верстъ за 20, 30 и даже 40. Крестьяне принуждены брать на поле воду съ собою. Испорченная вода, стоя цѣлую недѣлю въ бочкѣ подъ палящимъ лѣтнимъ солнцемъ, дѣлается такою отвратительною, что ее можетъ пить буквально только умирающій отъ жажды... И вдругъ, въ эту безводную степь явились нѣмцы-колонисты и устроили около своихъ поселеній прекрасные колодцы. Къ нѣмцамъ пошла масса народу съ просьбою открыть секретъ нахожденія ключей. Нѣмцы по какому-то странному эгоизму упорно скрывали эту тайну. Шалашниковцы обратились съ просьбою къ генеральшѣ, и она выручила ихъ: долго жила она среди нѣмцевъ, сблизилась съ наиболѣе вліятельными изъ нихъ, и они открыли ей способъ, посредствомъ котораго узнавали присутствіе воды на извѣстной глубинѣ почвы. Скоро вокругъ Шалашной появилось нѣсколько колодцевъ съ прекрасною водою -- и теперь шалашниковцы болѣютъ вдвое меньше прежняго. Узнали про это сосѣди шалашниковцевъ и кучами повалили къ генеральшѣ съ разспросами насчетъ секрета. Но она, исполняя данное нѣмцамъ слово, тоже отказывалась открыть кому бы то ни было секретъ, обѣщая сдѣлать это только передъ смертью...
   Да, бабушка-генеральша вполнѣ заслужила пожалованный ей шалашниковскимъ міромъ титулъ.
   

II.

   Я познакомился съ бабушкой-генеральшей лѣтъ пять тому назадъ. По обстоятельствамъ мнѣ пришлось прожить цѣлое лѣто въ Шалашной, и я въ это время сошелся очень близко съ генеральшей.
   Несмотря на свои семьдесятъ лѣтъ, она была еще бодрая. Жила она одна, такъ какъ вся ея многочисленная семья -- мужъ, дѣти и внуки -- вымерли во время бывшей въ пятидесятые годы холеры. Несмотря на свою общительность, она не хотѣла поселиться у кого-нибудь изъ своихъ односельчанъ, хотя многіе изъявили желаніе взять ее на свое попеченіе.
   -- Ну, вотъ, зачѣмъ? говаривала она въ такихъ случаяхъ.-- Мнѣ самой хочется хозяйкой быть; а въ чужомъ-то дому живо скажутъ: знай сверчокъ свой шестокъ... Нѣтъ ужь, пока руки не отнялись, еще похозяйничаю...
   И она вела полное хозяйство: сѣяла небольшое количество хлѣба, держала пару воловъ, корову и съ десятокъ овецъ. Всѣ работы по хозяйству она исполняла сама, и только болѣе трудныя -- пахота и косьба -- исполнялись ей "помочью". Шалашниковцы вообще охотно помогали генеральшѣ, но она, по мѣрѣ возможности, избѣгала этой помощи и старалась все дѣлать сама. Любовь къ труду она имѣла необыкновенную: ей было скучно, когда она не была чѣмъ-нибудь занята. И она постоянно старалась "быть въ работѣ": то хлопотала по двору, ухаживая за птицею и другою мелкою живностью -- поросятами, телятами, овцами, то бѣжала въ огородъ и тамъ что-то полола или копала, то сидѣла и что-нибудь шила или вязала. Особенно любила генеральша полевыя работы: несмотря на свою ветхость, она сама сжинала весь хлѣбъ со своей полосы и съ грустью сожалѣла, что теперь она не въ силахъ пахать. Она съ любовью вспоминала то время, когда могла потягаться съ любымъ пахаремъ Шалашной и не уступала въ верховой ѣздѣ самымъ лучшимъ наѣздникамъ села...
   Не удивительно, что при такомъ трудолюбіи генеральши, домъ ея былъ "полною чашею". Чего-только не было у нея на дворѣ, въ амбарчикахъ, сарайчикахъ и закутахъ?!. Генеральша съ гордостью говорила, что она ни за чѣмъ не ходитъ къ сосѣдямъ, тогда какъ сосѣди постоянно бѣгаютъ къ ней съ просьбами: то вилъ деревянныхъ попросятъ, то кадушку, то дроги... Вообще, генеральша жила зажиточно: изба у нея была просторная, дворовыя постройки широкія и прочныя, скота и всякой живности въ волю. Она нетолько не терпѣла ни въ чемъ нужды, но даже, напротивъ, имѣла небольшой капиталецъ, изъ котораго дѣлала ссуды нуждающимся шалашниковцамъ.
   Она отнюдь не была кулакомъ-ростовщикомъ: она не брала съ своихъ должниковъ никакихъ процентовъ. Ужь сами должники "изъ совѣсти" благодарили ее тѣмъ, что оказывали какую-нибудь услугу-помощь въ ея хозяйствѣ. Впрочемъ, даже и эти услуги не были нисколько обязательными, а иногда генеральша и прямо отказывалась отъ нихъ, если видѣла, что должникъ самъ едва управляется съ своимъ хозяйствомъ. Вообще, отношенія генеральши къ ея должникамъ были очень упрощенныя. Она давала взаймы всѣмъ, безъ всякаго залога, безъ росписокъ, вѣря единственно "на совѣсть". Роль росписокъ, записной книги и тому подобнаго исполняла у нея клюка, на которую она опиралась. На клюкѣ этой она, посредствомъ черточекъ, кружковъ и крестиковъ, отмѣчала "такъ, для памяти", сколько кто ей долженъ. Она отлично помнила, гдѣ отмѣченъ долгъ Кузьмы, а гдѣ Еремы. По мѣрѣ того, какъ она получала долги, она срѣзала соотвѣтствующія отмѣтки и такимъ образомъ расчищала мѣсто для новыхъ отмѣтокъ.
   Отношенія генеральши къ шалашниковскому "міру" и отдѣльнымъ членамъ его были самыя патріархальныя. "Міръ" чтилъ и уважалъ генеральшу, какъ за ея прошлыя заслуги передъ "міромъ", такъ и за ея хорошія качества. Случалось, что "міръ" иногда занималъ у нея небольшія суммы, которыя возвращались ей въ такомъ случаѣ въ самомъ непродолжительномъ времени. Иногда, "міръ" обращался къ генеральшѣ за разными справками и совѣтами, особенно когда дѣло касалось запутанныхъ отношеній шалашниковцевъ по землѣ: она, какъ человѣкъ старый и принимавшій участіе въ мірскихъ дѣлахъ, отлично помнила, какъ было то или другое дѣло тридцать или сорокъ лѣтъ тому назадъ. Вообще, опытность генеральши, скопленныя ею въ теченіи долгой жизни знанія приносили немалую пользу шалашниковцамъ. Она знала, какъ лечить скотъ, умѣла вынимать языкомъ изъ глаза соринку, могла научить печь хорошо пасхи. И за всѣмъ къ ней шли, обо всемъ съ ней совѣтовались. Кричитъ ли у бабы цѣлыя ночи ребенокъ, угнали ли у кого сына въ солдаты, развалилась ли печь, обрубилъ ли мужикъ топоромъ ногу -- вездѣ побываетъ бабушка-генеральша, вездѣ она утѣшитъ, вездѣ научитъ какъ и что сдѣлать.
   И любили же ее за все это. Бабы постоянно прибѣгали къ бабушкѣ справиться, не нужно ли ей чего, нельзя ли ей чѣмъ-нибудь помочь? Онѣ пололи ей гряды на огородѣ, помогали стирать рубахи, доили за нее корову. Мужики на перебой шли къ генеральшѣ на "помочь" -- вспахать землю или накосить травы. Зимою, когда степной буранъ заносилъ всю Шалашную, мужики, отрывъ свои избы, спѣшили тотчасъ же отрывать генеральшу. "Міръ", отведя генеральшѣ участокъ земли, освободилъ ее отъ соотвѣтствующаго количества податей.
   На всѣхъ пирахъ, во время всѣхъ торжествъ, генеральша была самымъ почетнымъ гостемъ. Ее очень любили приглашать въ кумы: половина села была ея крестниками. Когда женился парень или выходила замужъ дѣвка, неимѣвшіе матери, обязанности посаженной матери на свадьбѣ исполняла непремѣнно генеральша.
   Такою же патріархальностью отличались отношенія генеральши къ ея должникамъ. Она никогда не прибѣгала къ крутымъ мѣрамъ для взысканія долговъ; да это даже было немыслимо при ея характерѣ и ея понятіяхъ. Она и не требовала денегъ, если видѣла, что человѣку не-подъ силу возвратить ихъ.
   -- Пусть поправляется, говоритъ она обыкновенно: -- зачѣмъ тѣснить человѣка? Надо по-божески...
   И она терпѣливо ждала, пока человѣкъ "справится" и будетъ въ состояніи уплатить долгъ. Но если она видѣла, что должникъ можетъ отдать деньги и тѣмъ не менѣе не отдаетъ, тогда происходила одна изъ тѣхъ сценъ, которыми было полно "старое" время и которыя рѣшительно невозможны въ деревнѣ въ настоящее время.
   Бабушка-генеральша собирала нѣсколько старыхъ стариковъ и старухъ и съ ними отправлялась къ избѣ недобросовѣстнаго должника. Клюкою своею стучала она въ окно избы, и когда должникъ выходилъ, она, грозно поднявъ одною рукою клюку, а другою ножъ, кричала:
   -- Хочешь, срѣжу?
   Срѣзать съ клюки кресты и кружки, которыми записанъ былъ долгъ, значило совсѣмъ отказаться отъ полученія долга, и вотъ этимъ-то отказомъ генеральша и грозила. Осрамленный должникъ падалъ генеральшѣ въ ноги и умолялъ:
   -- Не срѣзай, бабушка! Отдамъ, вѣрь совѣсти, отдамъ!
   И дѣйствительно, долгъ возвращался въ самомъ непродолжительномъ времени. Вообще, бабушкины деньги никогда не пропадали: несмотря на то, что она не брала никакихъ документовъ, съ нею расплачивались самымъ честнымъ образомъ.
   

III.

   Меня крайне интересовали отношенія, установившіяся между бабушкой-генеральшей и шалашниковцами. По правдѣ сказать, меня всего болѣе занималъ вопросъ: почему среди шалашниковцевъ не найдется никого, кто, воспользовавшись простотою генеральши, ограбилъ бы ее самымъ мошенническимъ образомъ? Какъ ни страненъ этотъ вопросъ, онъ естественно долженъ былъ возникнуть при знакомствѣ съ шалашпиковскою жизнью. Дѣло въ томъ, что старый строй жизни, основанный на принципахъ -- "по божески" и "по равненію" -- въ Шалашной уже разложился и замѣнился чѣмъ-то такимъ дикимъ, чему ни одинъ изъ шалашниковскихъ стариковъ не могъ подобрать другого названія, кромѣ "денного грабежа". Въ общихъ чертахъ положеніе дѣлъ въ Шалашной было таково:
   Все населеніе Шалашной дѣлилось на двѣ неравныя части: меньшинство состояло изъ сельскихъ властей, причта, сельскаго купца Распоясова и десятка кулаковъ; къ большинству принадлежало все остальное населеніе села. Суть жизни меньшинства можетъ быть сконцентрирована въ одномъ словѣ -- "подай!" жизнь большинства слагалась изъ заботъ о томъ, чтобы во время "подать". Были, правда, отдѣльныя личности, стоявшія внѣ большинства и меньшинства: онѣ не принадлежали ни къ числу эксплуататоровъ, ни къ числу эксплуатируемыхъ. Но, во-первыхъ, такихъ личностей было немного -- человѣкъ пять-шесть на всю Шалашную -- и потому онѣ нисколько не измѣняли общей картины шалашниковской жизни; а во-вторыхъ, это были "нелюдимцы", какъ называли ихъ шалашниковцы; люди, ушедшіе изъ деревенскаго "міра", ушедшіе въ себя...
   Старшина, вѣчно кричащій: "подай подати!" и сажающій неплательщиковъ въ холодную, Распоясовъ, "на законномъ основаніи", на основаніи "форменныхъ росписочекъ", отбирающій скотъ, кулаки, отнимающіе за "должокъ" "земельку" -- всѣ эти явленія положительно оглушили шалашниковца. Испуганный грознымъ окрикомъ начальства, постоянно дрожа за свою "коровенку", "лошаденку" или "земельку", шалашниконецъ всѣ мысли, всѣ заботы, всѣ стремленія своей души направилъ на исполненіе требованій старшины и стоящихъ за нимъ властей съ одной стороны, и Распоясова съ кулаками -- съ другой. Шалашниконецъ не доѣдаетъ, урѣзываетъ порціи своихъ дѣтей, грызется съ сосѣдомъ изъ-за каждой копейки, унижается, пускается на всякія "штуки" -- лишь бы какъ-нибудь сколотиться для уплаты того, что съ него требуется. Иначе нельзя; не уплати шалашниконецъ податей, его выпорютъ и, кромѣ того, продадутъ у него послѣднюю скотину; не уплати онъ Распоясову, у него опять продадутъ послѣднее имущество, да, кромѣ того, Распоясовъ не дастъ весною денегъ на хлѣбъ или на уплату податей. И шалашниконецъ ожесточился; онъ не "жалѣетъ" ни своихъ дѣтей, которыя "съѣдаютъ лишній кусокъ хлѣба", ни "мірянъ", которые отбиваютъ у него грошовый заработокъ. И вотъ, подъ вліяніемъ этой необходимости зашибить во что бы то ни стало копейку, начался процессъ разложенія, съ одной стороны, прежнихъ формъ жизни, начиная съ семьи и кончая "міромъ", и съ другой -- нравственно-правовыхъ понятій шалашниковца, на которыхъ онъ доселѣ строилъ свои отношенія къ ближнимъ. Этотъ процессъ разложенія ускорился еще отъ проникновенія въ Шалашную городскихъ понятій. Этотъ чуждый доселѣ Шалашной элементъ былъ занесенъ туда власть-имѣющимъ и зажиточнымъ меньшинствомъ шалашниковскаго населенія. Мало-по-малу въ сознаніи шалашниковцевъ, рядомъ съ "закономъ", основанномъ на "совѣсти", стало возникать понятіе о другомъ, "бумажномъ" законѣ; мало-по-малу, шалашниковцы начали думать, что "по нопѣшнимъ временамъ" бумажный-то законъ важнѣе обычнаго, что "росписочки", "условьица", "документики" надежнѣе словъ: "по совѣсти", "Богъ-то, онъ видитъ" и т. п. Въ бытность мою въ Шалашной, все это было еще далеко не ясно въ шалашниковскихъ умахъ; происходила еще борьба между старыми и новыми понятіями; но, тѣмъ не менѣе, уже было замѣтно, что суровая дѣйствительность поможетъ новымъ одержать верхъ.
   Возвращаясь теперь къ вопросу, почему генеральша доселѣ не была ограблена, я долженъ указать на нѣкоторыя подмѣченныя мною черты состоянія шалашниковской души. Шалапшиковцу нисколько не былъ пріятенъ "денной грабежъ", замѣнившій прежній строй жизни. Если суровая нужда заставляла его всячески стараться "урвать", хотя бы и на счетъ ближняго, то этотъ процессъ "урыванія" вовсе не доставлялъ ему удовольствія. Ему пріятнѣе было бы жить по старинѣ, "по милу, по любу". И онъ съ удовольствіемъ вспоминалъ старину и съ тяжелымъ вздохомъ говорилъ: "Допрежь куды лучше было!" Иногда это неопредѣленное отвращеніе къ существующему строю жизни и эти неопредѣленныя сожалѣнія о старой лучшей жизни переходили въ болѣе опредѣленный вопросъ: "да неужто теперь нельзя такъ-то, по старинному?" Но нужда, суровыя требованія жизни не давали развиться подобнымъ вопросамъ и заглушали ихъ. Шалашниковцу оставалось одно утѣшеніе -- кабакъ...
   Это-то уваженіе къ старинѣ, олицетворявшей собою для шалашниковца все, что только онъ могъ представить себѣ хорошаго, и было причиною того, что ни одному шалашниковцу и въ голову не приходило, что генеральшу можно "объегорить". Она представляла собою остатокъ старины, живой памятникъ лучшихъ временъ -- и шалашниковцы дорожили этимъ памятникомъ, берегли его, какъ зеницу ока.
   Но понятно, что при новыхъ условіяхъ жизни долго продолжаться такъ не могло. Чѣмъ сильнѣе новыя условія давали знать о себѣ, тѣмъ становилось меньше надеждъ на то, что прежнія отношенія между генеральшей и шалашниковцами останутся неизмѣнными. И дѣйствительно, въ концѣ лѣта, которое я прожилъ въ Шалашной, произошелъ случай, сразу нарушившій эти отношенія и вмѣстѣ съ тѣмъ уяснившій многое шалашниковцамъ насчетъ "нонѣшнихъ временъ".
   

IV.

   Шалашная стоитъ внѣ всякихъ почтовыхъ сообщеній и потому для сношеній съ внѣшнимъ міромъ должна содержать своего особаго "корреспондента". Обязанности "корреспондента" состоятъ въ томъ, чтобы два раза въ недѣлю отправляться за сорокъ верстъ въ городъ и относить туда на почту посылаемыя шалашниковцами письма и казенныя бумаги изъ волостного правленія; изъ города "корреспондентъ" приноситъ письма, адресуемыя въ Шалашную, и бумаги, посылаемыя начальствомъ въ шалашниковскую волость. Обыкновенно обязанности "корреспондента" исполняетъ самый жалкій мужиченко, неспособный ни на какую работу -- слабосильный, сухорукій и т. п. Жалованье корреспондентъ получаетъ маленькое и вообще едва кое-какъ перебивается.
   Когда я жилъ въ Шалашной, тамошнимъ "корреспондентомъ" былъ молодой парепь Хоперъ, по уличной кличкѣ "Журавль" или "длиннобудылый". Это былъ человѣкъ съ ужасно длинными ногами и маленькой, необыкновенно впалой грудью. Въ городѣ его фигура была бы еще сносная, но среди плотныхъ и коренастыхъ шалапіниковцевъ онъ казался очень жалкимъ и невольно вызывалъ улыбку своею тщедушною фигурою. Надъ нимъ въ Шалашной смѣялись и издѣвались всѣ, кто только хотѣлъ.
   Бывая часто въ городѣ, Хоперъ раньше всѣхъ шалашниковцевъ поддался вліянію городскихъ нравовъ. Уже давно шалашниковцы начали замѣчать въ немъ нѣкоторыя особенности, не возбуждавшія сначала ничего, кромѣ смѣха. Такъ, Хоперъ ввелъ въ своемъ костюмѣ нѣкоторыя нововведенія: началъ носить жилетъ, котораго никогда не видали въ Шалашной, такъ какъ всѣ шалашниковцы, не исключая и самого Распоясова, ходили въ бешметахъ; добылъ откуда-то старые дутые сапоги и произвелъ ими фуроръ между шалашниковскими ребятишками, которые длинной вереницей бѣгали за Хопромъ и не могли насмотрѣться на его сапоги. Затѣмъ, Хоперъ сталъ употреблять въ своей рѣчи новыя, никогда неслыханныя въ Шалашной слова: "конешно", "необразованность", "понятіе" и т. п.
   -- Конешно, при вашей необразованности воспитанному человѣку съ вами житья нѣтъ: вѣдь вы ни объ чемъ понятіевъ не имѣете, отрѣзалъ однажды Хоперъ кучкѣ подтрунивавшихъ надъ нимъ шалашниковцевъ.
   Тѣ только руками развели, да еще пуще пустились подтрунивать надъ нимъ, обзывая его "дылдой" и "длиннобудылымъ верзилой".
   Но, мало-по-малу, шалашниковцы стали замѣчать въ Хопрѣ и кое-что такое, что никакъ ужь не вызывало смѣха. Бывая часто въ городѣ, онъ надумалъ брать у шалашниковцевъ на комиссію, для продажи на городскомъ базарѣ, различные деревенскіе продукты: творогъ, масло, сметану, яйца, холстъ, нитки, мѣшки, овчины и т. п. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ бралъ на себя порученія покупать шалашниковцамъ продукты цивилизаціи, которые не всегда были въ лавочкѣ Распоясова: подошвы, "гасъ", т. е. фотогенъ, ситцы и т. п. Для производства операцій такого рода необходимо было имѣть лошадь съ телегой -- и Хоперъ на занятыя у бабушки-генеральши деньги завелъ то и другое. Задуманное Хопромъ дѣло пошло бойко: шалашниковцы, возившіе прежде сами въ городъ какой-нибудь товаръ на полтинникъ или ѣздившіе туда за покупками на двугривенный, охотно платили Хопру небольшое вознагражденіе за то, что онъ избавлялъ ихъ отъ поѣздокъ. Хоперъ сталъ зашибать копейку и надумалъ повести дѣло еще проще: онъ прямо сталъ скупать деревенскія произведенія въ самой Шалашной и возить ихъ на городской базаръ уже отъ себя. Дѣло оказалось еще болѣе выгоднымъ -- и Хоперъ скоро завелъ другую лошадь съ телегой и распространилъ свои операціи и на сосѣднія села.
   Шалашниковцы только диву давались, глядя на то, какъ Хоперъ съумѣлъ найти новый источникъ наживы.
   -- Вотъ ты, паря, и поди... дуракъ, да дылда -- только и названія ему было, а онъ, погляди-ка, што... Вѣдь такъ, изъ ничего, а поди, какую деньгу зашибъ... Вѣстимо, умственный человѣкъ, не даромъ постоянно въ городѣ толчется, да съ почтарями дружитъ...
   И, мало-по-малу, шалашниковцы прониклись такимъ уваженіемъ къ "умственности" Хопра, что нетолько не стали смѣяться, когда онъ, сбросивъ окончательно "деревенскую шкуру", сталъ носить сюртукъ и говорить невозможнымъ, якобы городскимъ языкомъ, а еще, по мѣрѣ возможности, стали подражать ему.
   Вотъ этотъ-то Хоперъ и былъ причиною разрыва отношеній, установившихся между бабушкой-генеральшей и шалашниковцами.
   Хоперъ не разъ занималъ у генеральши деньги и всегда расплачивался самымъ аккуратнымъ образомъ. Въ началѣ зимы, предшествовавшей тому лѣту, которое я прожилъ въ Шалашной, Хоперъ уговорилъ генеральшу дать ему взаймы почти половину ея капитала, рублей около двухъ сотъ. Всю зиму Хоперъ торговалъ очень бойко, такъ что къ веснѣ, по всѣмъ признакамъ, онъ могъ отдать долгъ. Но Хоперъ и не думалъ о возвратѣ денегъ. Генеральша терпѣливо ждала. Но вотъ прошла веспа, проходитъ и лѣто, а Хоперъ долга не возвращаетъ. Лопнуло терпѣніе у бабушки, и она рѣшилась прибѣгнуть къ своему обычному средству -- посрамить Хопра.
   День былъ праздничный. Вездѣ по улицамъ стояла масса народу, отъ нечего дѣлать лущившая сѣмечки. Поэтому, когда показалась бабушка-генеральша во главѣ нѣсколькихъ стариковъ и старухъ, слѣдомъ за нею пошла громадная толпа взрослыхъ мужиковъ, бабъ, парней, дѣвокъ и дѣтей. Вся эта процессія остановилась у воротъ Хопра, и бабушка торжественно постучала въ окно. Вышелъ Хоперъ, и между нимъ и генеральшею завязался слѣдующій разговоръ:
   -- Хочешь, срѣжу? закричала генеральша, поднявъ надъ собою клюку и ножъ.
   -- Что это вы, бабушка, желаете срѣзать? прикидываясь овечкой, спросилъ Хоперъ.
   -- Долгъ твой хочу срѣзать...
   -- Мой долгъ? какой же это мой долгъ?... Кажись, я еще никому въ долги не заходилъ... И на счетъ того, чтобъ вамъ былъ долженъ, что-то какъ-будто изъ памяти вонъ...
   -- Какъ не долженъ? Да вѣдь ты же бралъ у меня деньги... вѣдь вотъ записано!
   -- Это что же за вексель? Развѣ клюка -- вексель? На клюку, скажемъ такъ, опираются по старости; ну, а штобъ долги на ней писать, это ужь не законъ, это заведеніе ужь вы оставьте... Вотъ росписочка-то у васъ есть?
   -- Какая росписочка? испуганно спросила генеральша и, безпомощно опустивъ руки съ клюкою и ножемъ, оглянулась на толпу, какъ бы ища въ ней поддержки: "Што это, старички, онъ говоритъ?"
   Но "старички" и вся толпа молчали. Всѣ смотрѣли съ напряженнымъ вниманіемъ на Хопра. У многихъ были даже разинуты рты. Всѣ ждали чего-то страннаго, тяжелаго...
   -- Такъ чего же ты, непутевая старуха, вдругъ перемѣнивъ тонъ и подперши обѣими руками бока, заговорилъ Хоперъ:-- чего же ты лѣзешь ко мнѣ съ какимъ-то долгомъ, коли у тебя нѣтъ росписки? Мало-ли ты чего не придумаешь!.. Это у васъ въ старину дураки дураками жили: нацарапаетъ на клюку, да и толкуетъ: "долгъ, долгъ!" Нынче, при образованіи-то, умные люди не такъ дѣлаютъ: есть у тебя росписка -- значитъ, я долженъ, нѣтъ росписки -- не объ чемъ и разговоръ вести. Ты тамъ на клюкѣ-то своей понамѣтишь, вѣрь тебѣ...
   И ушелъ въ свою избу.
   Эффектъ вышелъ поразительный. На толпу словно столбнякъ нашелъ: всѣ стояли молча и смотрѣли на то мѣсто, гдѣ только что стоялъ Хоперъ. Всѣ какъ будто не понимали, что такое произошло. Но, мало по малу, въ головахъ присутствующихъ совершился какой-то мыслительный процессъ; они поняли и заговорили. И я услышалъ здѣсь такія разсужденія, которыя привели меня просто въ ужасъ.
   -- А это онъ вѣрно: по нонѣшнимъ временамъ жить такъ, какъ въ старину, нельзя. Нонче, коли совѣсти вѣрить, безъ хлѣба насидишься... Нонче не зѣвай -- на то ярмарка...
   -- И какой продувной этотъ Хоперъ! Вѣдь такъ подвелъ, что старуха-то ему цѣлую махину денегъ отвалила... А все былъ "дуракъ", да "журавель", анъ ишь какой вышелъ съ умомъ!..
   -- Н-да... А мы-то умниками считались, да вотъ безъ хлѣба сидимъ. А онъ и дуракъ -- да теперь вотъ хочетъ по городскому хату строить...
   И такъ далѣе. Словомъ вся, накопившаяся въ шалашниковцахъ подъ вліяніемъ "нонѣшнихъ временъ" дрянь вышла наружу и сразу закрыла собою все хорошее, бывшее въ отношеніяхъ между генеральшей и шалашниковцами.
   И замѣчательно, что не раздалось ни одного слова сожалѣнія объ обманутой и такъ позорно оплеванной генеральшѣ. Рѣчи, подобныя приведеннымъ, велись почти всѣми присутствующими. Исключеніе составляли только нѣсколько стариковъ, да три-четыре "нелюдимца", о которыхъ я говорилъ выше: они, молча, насупившись, слушали толки шалашниковцевъ и также молча разошлись но домамъ.
   А генеральша тѣмъ временемъ медленно шла домой. Она какъ-то согнулась, съежилась и вообще казалась несравненно старѣе прежняго. Молча взошла она въ свою избу, молча затворилась въ ней и ни однимъ словомъ не отозвалась, когда я вечеромъ пришелъ навѣстить ее и стучалъ въ дверь. Только на другой день мнѣ удалось поговорить съ ней. Разговоръ нашъ, впрочемъ, былъ очень коротокъ. Единственно, что я отъ нея услышалъ, это то, что ей "пора умирать".
   -- Будетъ, пожила... пора на покой...
   

V.

   Цѣлыхъ два года не былъ я въ Шалашной послѣ описаннаго происшествія. Наконецъ, судьба опять занесла меня въ это село. Первое лицо, которое я встрѣтилъ по выходѣ съ постоялаго двора, былъ Хоперъ. Онъ выглядѣлъ далеко не тѣмъ "дылдою" и "журавлемъ", какимъ я зналъ его прежде. Онъ потолстѣлъ, отростилъ небольшое брюшко и вообще смотрѣлъ солиднымъ человѣкомъ.
   Мы поздоровались.
   -- Ну, какъ поживаете?
   -- Да ничего, Богъ грѣхи терпитъ, помаленечку... корреспонденцію бросилъ...
   -- Что такъ?
   -- Да некогда: питейное заведеніе открылъ.
   -- А!.. Ну, а что, скажите, моя знакомая, бабушка-генеральша?...
   -- Померла, и недавно померла, съ мѣсяцъ времени...
   -- Бѣдная старуха! невольно сорвалось у меня съ языка.
   -- Ну, зачѣмъ бѣдная? Будетъ съ нея -- пожила: и такъ, гляди, чужой вѣкъ заживала... А вотъ что была ехидная, такъ это правда.
   -- Какъ ехидная?
   -- Да такъ, ехидная... Обѣщанье дала, што передъ смертью скажетъ на счетъ воды, какъ ее находить... И не сказала...
   -- Неужели не сказала?
   -- Вѣрное слово, нѣтъ... И наши-то около нея увивались, и изъ сосѣднихъ селъ приходили -- не говоритъ... Мы уже попа натравили, тотъ усовѣщевалъ. Только она ему и говоритъ: "Не стоютъ они, идолы, того, чтобъ хорошую воду пить: не по правдѣ живутъ... Пусть же пьютъ грязь", съ тѣмъ и умерла... Такая ехидная старушонка!..
   Мы помолчали.,
   -- А вѣдь и вправду придется пить грязь, началъ опять Хоперъ.
   -- А колодцы, что генеральша устроила?
   -- Да засорились.
   -- Ну, почистить ихъ развѣ нельзя?
   -- Да какъ ихъ почистишь: я-бъ почистилъ одинъ какой-нибудь -- такъ развѣ я одинъ изъ него буду воду брать? Нарочно всѣ привалятъ къ чистой-то водѣ...
   -- Ну, а сообща почистить, всѣмъ обществомъ?
   -- Ишь ты, чего захотѣлъ! У насъ, братъ, сопча-то только пьянствуютъ. Вотъ намеднись пропивали бабушкину худобу -- ну, такъ тутъ ужь дѣло шло "міромъ", сопча...
   -- Какъ же это такъ пропивали бабушкину худобу?
   -- А такъ: вѣдь, у ней родныхъ-то не осталось -- худоба-то пошла въ міръ. Куда ее дѣвать? Пропить. У меня-жь въ кабакѣ и пропили.

Ѳедосѣевецъ.

"Отечественныя Записки", No 6, 1881

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru