Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
ВНОВЬ О ПИСАТЕЛЯХ
В самом начале революции основался в Москве Союз Писателей. Точно не помню, сколько у нас было членов, но не так много, подбирали серьезно: надо иметь книгу, да еще представить ее для ознакомления (если автор новичок или малоизвестный). Покойный Юлий Исаевич Айхенвальд читал книги эти, докладывал нам в Правлении, -- всегда мягко, к начинающим особенно сочувственно. А Правление 21-22 гг. было такое: тот же Айхенвальд, Бердяев, Чулков, Шпет (философ), я и еще другие.
Мы жили между собой мирно, даже дружественно. Иногда Шпет подпускал шпильки, острил, подсмеивался над доставленной книгой, Айхенвальд, вынимая платочек безукоризненный, протерев им очки, негромким, приятным голосом говорил:
-- Нет, почему же? Он пишет, как умеет, но все же прилично. Не Лев Толстой, но почему будем мы его обижать, отталкивать?
И чаще всего не отталкивали. А пристанищем нам служил дом Герцена, на Тверском бульваре, недалеко от памятника Пушкина. Хороший дом, особняк с садом. У Марины Цветаевой был отличный бюст Пушкина, наследие отца-профессора. Бюст этот почему-то долго стоял у меня в Кривоарбатском (во впадине его хранили мы миллионы, на которые можно было купить фунт масла, а с начала НЭПа бутылку вина). Этого Пушкина мыс Мариной отдали в дом Герцена, там он украшал книжный шкаф в комнате Правления.
Наши дела по Союзу такие: хлопоты и заботы хозяйственные о сочленах -- пайки, выдачи дополнительно муки и т.п. Затем -- путешествия к Каменеву или Луначарскому по части арестованных (иногда удавалось кое-чего добиться, -- выцарапали Арсеньева, Ильина, Мазона: случаи, разумеется, не из "серьезных", скорей недоразумения). А затем устраивались и собрания литературные: малые -- для своих, в самом доме Герцена, большие, парадно, в Политехническом Музее.
У себя на Тверском принимали мы предсмертного Блока.
После расстрела Гумилева Айхенвальд прочел о нем восторженный доклад. (О докладе этом Троцкий написал статью: "Диктатура, где твой хлыст?", но Юлия Исаевича не арестовали).
Так мы жили, и в жизни нашей "союзной" была одна странность -- мы не обращали на нее внимания: власти дали нам дом, и бесплатно. Мы получали академические пайки (предмет зависти более обездоленных). Казалось бы, надо быть благодарным. Но благодарности не оказалось. Ходить к Каменеву и Луначарскому, торговаться о поблажках, приставать с тем, чтобы кого-то выпустили из узилища, -- мы тут как тут. Но если бы Луначарский (или Каменев) вздумали войти в Союз, им бы сказали -- надеюсь, не без смущения:
-- Анатолий Васильевич (или Лев Борисович), невозможно.
-- Почему? Я могу представить не одну книгу.
-- Да, конечно... Но мы, знаете, за свободу литературы и печати. А вы против. Это нас разделяет. Нам даже устав запрещает принимать коммунистов.
Был ли устав такой утвержден или находился в сердцах наших, не запомню. Кажется, в суматохе 1918-1919 гг. его утвердили. Во всяком случае, мы с ним согласовались неукоснительно. И единогласно, с участием Н. А. Бердяева, провалили в Правлении кандидатуру Горького -- в Петербурге о нем говорили как о возможном возглавителе обоих союзов, нашего и петербургского. Мотив -- сотрудничество в несвободной печати. Каменев же и Луначарский в Союз наш входить и не пробовали.
* * *
Вспоминая то страшное время, много в нем видишь хорошего, как это ни странно.
Я уже говорил -- жили мы, вольные русские писатели, между собой дружно, в сочувственности. С 1918-го года печататься стало почти невозможно. Чтобы существовать, служили в кооперативных "Лавках Писателей". Чтобы быть дальше от власти, стояли мы с Николаем Александровичем за прилавком, торговали книгами. "Про себя" писали, конечно. Выпускали книжечки рукописные -- их коллекция сохраняется. Иногда удавалось напечатать чтонибудь в тощем частном журнальчике или отдельно. Так вышла моя книжечка "Данте и его поэма"1. К этому приблизительно времени относится книга Бердяева "Философия неравенства" -- защита свободы, духовного аристократизма, страстные нападки на коммунизм . Это, конечно, удачи случайные. В общем -- молчание. Оно не могло радовать. Но мы жили в воздухе все же своем просвещенных и независимых людей, единодушных и единочувственных, в воздухе свободы, в своем кругу, в сотовариществе, взаимной поддержке: на островке средь моря. Мир начальства чужд и враждебен. Вся сила физическая находилась "у них". В любой час могли они нас уничтожить. И это сплачивало. Мы стали -- одно. Могли спорить о том-другом, но были для всех и вещи неколебимые, как бы священные: культура и гуманизм, "интеллигентность", вольность. Это давало силу, некий свет. Мы знали, что за нами правда. Об этом спора не могло быть. Могли спорить Бердяев с Айхенвальдом, ну, скажем, насчет Шопенгауэра. Но о том, можно ли печататься в "Известиях", разговора не вижу. Представить себе подпись Бердяева или Айхенвальда там -- невозможно. От "collaboration" были мы тогда вовсе далеки.
"Зайцев Б. К. "Данте и его поэма". -- М., "Вега", 1922. 32 с. Если память не изменяет, главы печатались еще раньше, в журнале "Неравенство". Вышла в Берлине, в 1923 г.
Долго продолжаться это не могло. На верхах сообразили, наконец, что за заведение наш Союз. Да и сами мы люди неподходящие. Осенью 1922-го года за границу выслали целую группу писателей и профессоров: почти все Правление наше кроме меня: мне весной еще удалось оказаться в Германии.
Говорили, что это дело рук Троцкого (а, возможно, и Каменева). Оба они погибли трагически -- Троцкий сам пролил крови немало, Каменев был интеллигент без кровеносного бешенства. Если верны тогдашние вести, Н. А. Бердяев должен поставить большую свечу за упокой раба Льва.
* * *
Украшает ли Пушкин книжный шкаф Союза Московского и теперь? Этого я не знаю. Не убежден, на моем ли месте заседает теперь Симонов, или в другом помещении? Что коммунистов теперь пускают туда, в этом уверен. Что нас с Николаем Александрычем не пустили бы, тоже уверен.
Многое знаю о людях того времени. Есть общеизвестное: Луначарский, вместе с которым любовались мы в ранней молодости во Флоренции Ботичелли, умер естественной смертью слава Богу, что не убит. Каменева конец страшен, и он его не заслужил. Троцкий...
Non raqqioniame di lor,
Ma quarda e passa1.
1 Они не стоят слов:
Взгляни -- и мимо (Данте) (ит.).
Погиб Юлий Исаевич Айхенвальд -- трамвай задавил его в Берлине.
Впрочем, может быть, и избавил от Аушвица, газовой камеры. Айхенвальд был прямой, непоколебимый человек. Если что думал, так думал. Верил, так верил -- никакой Троцкий и никакой хлыст не могли его сдвинуть. Не боялся и одиночества, непопулярности. Вечная ему память.
Осоргин и Чулков скончались -- братски их вспоминаю. Шпет попал в ссылку, ослеп и умер там. Живы я да Николай Александрович Бердяев.
Вспомнил я о нем, и не так давно, на собрании здешнего Союза, где прошло невеселое размежевание по давней линии: свободы слова, мысли. Говорил Адамович, в духе Бердяева,-- очень к нему близко. Рассуждение небезызвестное: свобода бывает простая и "трагическая" -- свобода отказаться от свободы.
Я не очень внимательно слушал. Да, бывают на верхах жизни духовной случаи, когда от свободы отказываются: принимая монашество, например. Свободу приносят в дар Богу. Но приносить ее в дар Гитлеру или известно еще кому... Рассеянность продолжалась. Чувствовалось, что разговор идет не о философских определениях, а о разном ощущении жизни.
Потому-то и спорить не хотелось. Просто вспомнилось время Москвы, -- время кучки, жившей в своей свободе, среди несвободы и убожества, просто дышавших свободой и человечностью и радовавшихся правде своей -- след в душе ведь остался, и не надо тогда никаких измышлений (как будто бы что-то оправдывающих).
Вечная память Айхенвальду.
ПРИМЕЧАНИЯ
Русская мысль. 1947. 13 дек. No 35.
С. 244. О докладе этом Троцкий написал статью "Диктатура, где твой хлыст?" -- Статья Л. Д. Троцкого (под псевдонимом "О") опубликована в "Правде" 2 июня 1922 г. Заканчивается обращением к диктатуре взять хлыст и "заставить Айхенвальда убраться за черту, в тот лагерь содержанства, к которому он принадлежит по праву -- со всей своей эстетикой и религией". Осенью этого же года Айхенвальд с большой группой философов, писателей, ученых был выслан из России о вечное изгнание.
С. 246. Луначарский, вместе с которым любовались мы в ранней молодости во Флоренции Боттичелли... -- Зайцев с женой и будущий советский нарком Луначарский (см. Указатель имен) с первой женой Анной Александровной (урожд. Богдановой; 1883--1959) во Флоренции вместе были в мае 1907 г.
Погиб Юлий Исаевич Айхенвальд... -- Айхенвальд, страдавший сильной близорукостью, трагически погиб 17 декабря 1928 г. в Берлине, попав под трамвай. Зайцев посвятил ему очерк-некролог, который был опубликован 22 декабря 1928 г. в парижской газете "Возрождение" (см. т. 6).
Шпет попал в ссылку, ослеп и умер там. -- Сведения неточны. Г. Г. Шпет (см. Указатель имен) в ноябре 1935 г. был арестован и сослан о Енисейск. 27 октября 1937 г. вторично арестован и через 19 дней безвинно расстрелян.