Зайцев Борис Константинович
Памяти Ивана и Веры Буниных

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Борис Зайцев

Памяти Ивана и Веры Буниных

   Перед войной случалось иногда бывать на юге Франции -- в Грассе жил Бунин (прелестная вилла Бельведер -- простенькая и нехитрая, но с площадки перед домом такой вид на равнину и] Канн, на горы Эстерель направо... А внизу черепичные крыши Грасса, Собора. Некий тосканский дух чувствовался во всем этом).
   Мы гостили у Буниных -- и довольно подолгу. Хорошие дни. Солнце, мир, красота. Во втором этаже жили мы с женой, я кое-что писал. Рядом комната Веры Буниной. Внизу, в кабинете своем, рядом со столовой -- Иван. Выбежит в столовую, когда завтракать уже садимся, худой, тонкий, изящный, с яростью на меня посмотрит, крикнет:
   -- Тридцать лет вижу у тебя каждый раз запятую перед и! Нет, невозможно!
   И с той же яростью, чуть не тигриной легкостью захлопнет дверь, точно я враг и нанес ему смертельное оскорбление.
   Я не пугаюсь -- слишком хорошо его знаю. Он и на Веру кричит (свою), и на себя самого. А кроме того, с "юности моея" он мне нравился эстетически, художнически. Натуру его знал я отлично, чего можно, чего нельзя от него ждать -- все известно. А вот нравился.
   Уже после премии Нобелевской, когда выходило здесь собрание его сочинений, он держал корректуру в этом самом Грассе.
   Сижу у себя наверху, ставлю запятые, вопреки грамматике перед и, вдруг внизу опять хлопает дверь и на весь дом крик:
   -- Писатель с мировым именем и вдруг написал такое... (скажем элегантно: "удобрение").
   Это значит, читает в корректуре "Деревню" и не одобряет. "Ты им доволен ли, взыскательный художник..." -- да, взыскательным художником он был, конечно.
   Мы с женой слушали эту "Деревню" еще в Москве, он сам читал -- брату Юлию, мне да двум Верам, в доме Муромцевых, родителей его жены. Чтец был превосходный.
   Сказать правду, эта "Деревня" никогда мне близка не была, Бог с ней, мало нравилась. А вот он вдруг теперь распалился: такой уж нрав.
   В Грассе, под провансальским солнцем написал он многое свое основное, "Жизнь Арсеньева", "Митину любовь", "Цикады".

* * *

   Мы в Грассе только временно бывали, а два лета жили в департаменте Вар, в именьице друзей.
   Это совсем другое дело. Пустынное и поэтическое, глухое место -- леса, оливки, виноградники, ничего яркого и нарядного, но великое молчание и обаянье страны древней, высоко-благородной.
   Дом "наш" небольшой, вроде фермы. Ему двести лет, стены расписаны в столовой какими-то наивными фресками, но все это очень мило. Свое вино, свой виноградник. В жаркий солнечный день хорошо подойти к лозам винограда "столового" (для еды, не для вина), сорвать гроздь, солнцем прогретую и тут же "лозы виноградной" вкусить. Сходить под вечер пешком в Торонэ, деревушку в километре, где худенький молодой аббат наигрывает в одиночестве на органе (иной раз и он к нам заходит отвести душу от пейзан, к церкви совсем равнодушных. Но спрашивает опасливо: уважаем ли мы католицизм? Ничего, уважаем).
   Днем пишешь, в полной тишине, в свете, под музыку цикад. Их серебро все мы -- жена, дочь, я, очень любили -- сколь мелодичен звон их, непрерывный, негромкий и ненадоедливый: какая-то бесконечная симфония юга и солнца. А вечером совы -- тоже друзья, ауканье их нежно.
   Хозяев нет в доме, они в других краях. В соседнем домике живет Фердинанд, провансалец, вроде приказчика, типа Тартарэна из Тараскона (Додэ) и жена его, толстая итальянка Мадлэна. Она и готовит нам. Обедаем под каштанами, на воздухе, под зелено-золотой, божественной сетью солнца сквозь листву каштанов.
   Однообразно, тихо, патриархально. Девочка рисует после обеда свои детские рисуночки, за этим же столом, вечерние прогулки -- нередко в аббатство Торонэ -- заброшенный и замечательный цистерианский монастырь. Там тоже цикады, тоже вечером певучие совушки провансальские.
   Вдруг в идиллии этой некое и событие: к нам едут Иван с Верой -- Бунины! Из Грасса, навестить. Ну, очень рады.
   В назначенный день автомобиль виден из-под наших каштанов, нерешительно он останавливается у поворота с большой дороги, наконец к нам, на скромную дорожку сворачивает. Да, Иван в каком-то шлеме, как путешественник в Индию, коричневатом, Вера в светлом платье, такая же спокойная и сдержанная, как и в Москве девушкой была, в доме родителей своих, Муромцевых.
   -- Ну вот, дорогой, в какую трущобу забрался, насилу нашли! Что, вы тут одни совсем? Скучища, наверно?
   -- Ничего, не скучаем.
   -- Это тебе не Притыкино твое. Вера, вылезай, вылезай!
   Пока Вера целуется с моей Верой, он уже нетерпеливо рвется куда-то.
   -- Показывай, показывай свое Притыкино! Где у вас тут скотный двор? Конюшни где? Сколько лошадей держишь? Почем поденным платишь?
   Но это все "так". В общем он благодушен, в хорошем настроении, осматривает дом, заходит в мою комнату -- очень скромную, с несколькими рукописями да книжками о Провансе -- собственно, вроде кельи.
   -- Тут вот и "творишь"... Твори, твори. А винцо у вас собственное? Виноградники развел, оливки... Ну, куда там Притыкину угнаться...
   И все-таки старый, неказистый, но чем-то благородный дом ему нравится: может быть, неким древним своим запахом, тишиной, прохладой, жужжаньем отдельных шмелей и снаружи треском цикад.
   -- Да, я сам это люблю, -- говорит он уже серьезно: -- и Прованс, и глушь, и цикад, и каштаны.
   Завтракаем внизу, в полутемной столовой. Иван надевает пенснэ, разглядывает "живопись" на стенах.
   -- Это что же, Рафаэль изображал?
   -- Да, Рафаэль. Здешний. А жил тут полоумный одинокий старик, владелец имения. Здесь и умер. Будто бы призрак его ходит ночью по комнатам и постукивает.
   -- Ну, это вранье, конечно. Брехня. Призрак! Пьяница наверно был, спивался в одиночку.
   -- Бог его знает.
   -- А ты видел? Как он ходит и постукивает?
   -- Нет, не видел.
   -- Ну вот то-то и оно-то, душа моя. Все вранье.
   Я подливаю ему "нашего" пюжетского вина.
   -- Будет, дорогой. Винцо хоть свое, притыкинское, а довольно таки... (и опять словцо на четвертую букву алфавита).

* * *

   Под вечер мы ходили в монастырь Торонэ. Какою-то тропинкой, среди мелкого леса -- и вот другая тропинка пересекает ее -- в старых, замшелых плитах-камнях.
   -- Иван, смотри, это древняя дорога в аббатство Торонэ. По ней ездил сюда на ослике Св. Бернард. Тот, кто Крестовые походы проповедывал. Бернард Клервосский -- он и считается основателем аббатства.
   Еще довольно жарко, пахнет нагретой хвоей, цикады неумолчны. Выходим на большую дорогу, современную. Налево красные россыпи боксита, невдалеке романского стиля колокольня.
   -- Клервосский, Клервосский... -- я этих Крестовых походов не видал... а вообще хорошо. Мне нравится.
   Он снимает свой шлем.
   -- Да, братец ты мой, на ослике... Как Спаситель, "на осляти".
   Иван делается вдруг серьезным -- это не шуточки и "Притыкино", сейчас он поэт, как и подобает ему быть. Такой, как некогда читал стихи свои у меня на Спиридоновке.
   -- Да-а, святой Бернард...
   Удивительна эта заброшенность аббатства Торонэ, одного из знаменитых памятников романской архитектуры. Как все сурово, строго тут! Ни украшений, никакой радости для глаза. Как будто сказано: "К чему обольщенья? Веруй, молись".
   Голые каменные стены храма, сумрачная трапезная для монахов, портики во дворе на приземистых колоннах, нехитрый колодезь -- и ни души! Даже привратника нет. Входи с дороги, кто хочет. Правда, и украсть нечего: сплошной камень, да так уж прочно приторочено, что веками стоит.
   Во дворе присаживаемся у колодца, Иван закуривает.
   -- Да, это не то, что у нас в Ельце или у вас там в Кашире. А мне нравится. Ей-Богу, нравится. Ты посмотри, как строили... Да-а, писали не гуляли.
   На закате солнца мы вернулись уж домой, взошли на взгорье за нашим домом, посидели на поваленном дереве. Тут другое. С возвышенности далеко видно -- старинный городишко Лорг, леса, оливки, виноградники, окаймлено все невысокими горами, в туманной синеве сейчас. Это Вар, департамент Прованса, пустынный, поэтический и откуда пейзане все-таки стремятся перебраться в город или ближе к городу. Поэтично, но и скучно. Сколько заброшенных виноградников, покинутых домов крестьянских, запустелых огородов и вообще развалин. Одно аббатство Торонэ неуязвимо.
   Таким заезжим и случайным как мы с Иваном -- нравится, а жить тут постоянно, и особенно зимой... (Воображаю, что за холодище в нашем доме, когда мистраль задует!).
   Но сейчас мистраля нет и зимы нет. Есть наступающий вечер, вдруг ставший облачным, в сиреневых сумерках. Спускаемся домой -- Иван начинает торопиться.
   -- На коней, на коней!!
   Внизу, близ дома нашего, видны огни автомобиля.
   -- Видишь, пора! До Грасса еще далеко. Ночевать тут, что ли? Вера, поторапливайся!
   И быстрой, сухой походкой, тонкий и бодрый сбегает вниз. (В движениях моложе своих лет).
   Фердинанд разглагольствует о чем-то с его шофером. Вероятно, что-нибудь по провансальски-тартаренски врет.
   -- Ну, душа моя, прощай. Нет, обедать не останусь.
   Две Веры целуются. Иван быстро вскакивает в машину.
   -- У-у, Вера, всегда возишься!
   -- Вот и я сажусь, Ян. Ничего я не вожусь.
   -- Прощайте! Хорошо у вас тут в Притыкине!
   Через несколько минут автомобиль катит к большой дороге. Сквозь деревья мелькают золотые огни его, потом исчезают. Как мгновенно прилетели Иван с Верой, так и улетели.

* * *

   Так улетело теперь и все то, прошлое, далекое. Вспоминаю обоих во времена бодрости их и хорошей жизни. Вспоминаю и Грасс, где подолгу мы с женой -- подругой юности его Веры -- гостили. Горестно представить себе предсмертные годы Ивана Алексеевича (только что прочел о них), ужасно грустно. А теперь и Вера ушла. Но вот в памяти они тогдашние остались, как и Прованс в солнце и золоте, Грасс, Пюжет.
   
   1962

-------------------------------------------------------

   Источник текста: Зайцев Б.К. Далекое. Воспоминания. -- Washington: Inter-Language lit. accociates, 1965. -- 202 с. : портр.; 21 см.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru