Забытый О.
Грех попутал
Lib.ru/Классика:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
]
Оставить комментарий
Забытый О.
(
yes@lib.ru
)
Год: 1880
Обновлено: 15/09/2016. 73k.
Статистика.
Рассказ
:
Проза
Проза
Скачать
FB2
Ваша оценка:
шедевр
замечательно
очень хорошо
хорошо
нормально
Не читал
терпимо
посредственно
плохо
очень плохо
не читать
Аннотация:
(Из сельской хроники).
ГРѢХЪ ПОПУТАЛЪ.
(Изъ сельской хроники).
I.
Филиппъ Ивановъ и Семенъ Ѳедоровъ были сваты, ибо сынъ Филиппа Иванова поялъ дщерь Семена Ѳедорова. Это обстоятельство, а равно и то, что оба они служили въ теченіи 20-ти лѣтъ клириками при одной и той-же церкви и жили по сосѣдству, было причиною ихъ неразрывной дружбы.
Филиппъ Ивановъ былъ мужчина высокаго роста, широкоплечій; несмотря на пожилыя лѣта, онъ держался прямо и отличался во всѣхъ дѣйствіяхъ проворствомъ, доходившимъ часто до торопливости. Физіономія его каждому бросалась въ глаза необыкновенно рѣзкими чертами. Глаза у него были почти сплошь черные, какъ у лошади, такъ что трудно было сразу замѣтить, гдѣ въ нихъ помѣщаются зрачки; маленькіе, полузакрытые, они бѣгали, какъ таракашки, и въ нихъ искрился огонь сильной, но при этомъ капризной и озлобленной души. Носъ его, узкій въ основаніи, расширялся къ концу, въ видѣ воронки. По низенькому, мясистому лбу его тянулись въ нѣсколько рядовъ крупныя морщины, а между густыми, круглыми бровями, надъ носомъ, сдѣланы были жестокой природой двѣ клинообразныя насѣчки; отъ носа къ угламъ губъ шли двѣ глубоко прорѣзанныя дороги, въ видѣ скобокъ. Коротенькій, тупой подбородокъ его былъ украшенъ хвостикомъ крупныхъ, рѣденькихъ волосъ; зато на головѣ произростала такая роскошная флора, что Филиппъ Ивановъ не зналъ, что съ нею дѣлать. Волосы его, когда онъ ихъ распускалъ, ниспадали до поясницы и причиняли владѣльцу не малую досаду, мѣшая ему во время работы. Несмотря на это, Филиппъ Ивановъ ни за что не хотѣлъ разстаться съ своей "гривой", какъ онъ называлъ свое капиллярное украшеніе, и въ тоже время носилъ почему-то длинный сюртукъ и фуражку, хотя это вовсе не гармонировало съ его длинноволосіемъ и возбуждало глумленіе прихожанъ. Лѣтомъ, въ рабочую пору, Филиппъ Ивановъ лишалъ себя всякаго верхняго платья, ходилъ босикомъ, на головѣ носилъ или старую фуражку безъ козырька, или же повязывался худымъ платкомъ, а то и вовсе являлся съ открытой головой.
Въ должность онъ вступилъ еще десяти лѣтъ, едва умѣя читать, и занялъ мѣсто своего умершаго отца. Но, вслѣдствіе сильныхъ природныхъ дарованій и долговременной практики, онъ достигъ, наконецъ, такого совершенства въ усвоеніи литургической премудрости, что все, что полагается въ церкви читать и пѣть, читалъ и пѣлъ наизусть. Въ знаніи устава, со всѣми его замысловатыми: "аще случится", "прилучится" и съ "Марковыми главами", не было ему равнаго въ цѣлой епархіи. Въ пѣніи онъ былъ нетолько знатокъ, но и поэтъ. Пѣлъ онъ сильнымъ, чистымъ и звонкимъ теноромъ. Когда Филиппъ Ивановъ былъ въ духѣ, то этотъ теноръ возвышался у него почти до дисканта и поражалъ слушателей безконечными затѣйливыми переливами и неожиданными пассажами, въ которыхъ нерѣдко слышался -- Богъ вѣсть, какими судьбами ворвавшійся въ храмъ -- мотивъ какой-нибудь народной пѣсни. Одинъ только недостатокъ сильно конфузилъ Филиппа Иванова, а именно: отъ долговременнаго торопливаго чтенія онъ перебилъ языкъ, такъ что не могъ внятно прочесть ни одной молитвы; онъ залпомъ произносилъ нѣсколько словъ и быстро соединялъ начало молитвы съ концомъ ея. Это зло осталось въ немъ совершенно неисправимымъ. Однажды, мужики, желая подтрунить надъ Филиппомъ Ивановымъ и зная пламенную любовь его къ чарочкѣ, предложили ему четверть водки, съ условіемъ, чтобы онъ прочелъ имъ внятно сначала до конца "Отче нашъ"; въ случаѣ-же неисполненія этого условія, требовали, въ видѣ штрафа, съ него четверть. Филиппъ Ивановъ нѣсколько минутъ улыбался, облизывался, но потомъ, горько вздохнувъ и безнадежно махнувъ рукой, проговорилъ: "нѣтъ, ну васъ! Лучше такъ поднесите".
Семенъ Ѳедоровъ былъ человѣкъ ледащій: тощій, сутуловатый, разслабленный. Большіе, на выкатѣ, бѣлые глаза его, точно обтянутые рыбьимъ пузыремъ, не обнаруживали ни ума, ни энергіи. Физіономія его была длинная, узкая и блѣдная; лобъ высокій и съ правой стороны точно стесанный; носъ тонкій, прямой; борода росла у него какъ-то странно, изъ-подъ подбородка. Короткіе, льняного цвѣта, волосы вѣчно стояли на головѣ дыбомъ. Бывши въ отрочествѣ послушникомъ одного монастыря, онъ возлюбилъ подрясникъ и шляпу и считалъ грѣхомъ перемѣнить ихъ на сюртукъ и фуражку. Лѣтомъ онъ хотя и жалѣлъ сапоги, но зато непремѣнно носилъ опорки и никогда не позволялъ себѣ выходить изъ дома босикомъ или безъ жилетки. На головѣ у него обыкновенно красовалась шляпа, хотя подчасъ съ проломленнымъ верхомъ и отставшими полями. Въ знаніи церковности онъ далеко отсталъ отъ Филиппа Иванова, хотя и не меньше его состоялъ на службѣ, и, разъ признавши за нимъ первенство, смиренно обращался къ нему за совѣтами и разъясненіями.
Филиппъ Ивановъ, какъ человѣкъ съ болѣе сильнымъ характеромъ и какъ прославленный знатокъ "по своей части", постоянно тянулъ за собой Семена Ѳедорова, точно на буксирѣ. Первый во всемъ бралъ на себя иниціативу, являлся руководителемъ, тогда какъ послѣдній только повиновался или подражалъ. Все, что дѣлалось въ домѣ или въ хозяйствѣ Филиппа Иванова, съ необыкновенной точностью повторялось въ домѣ или въ хозяйствѣ Семена Ѳедорова. Филиппъ Ивановъ сошьетъ себѣ новый тулупъ, и Семенъ Ѳедоровъ соорудитъ себѣ такой же; Филиппъ Ивановъ обзаведется новыми рукавицами, и Семенъ Ѳедоровъ разгорится на новыя рукавицы; Филиппъ Ивановъ купитъ передки къ телегѣ, и Семенъ Ѳедоровъ пріобрѣтетъ новые передки; Филиппъ Ивановъ "пуститъ на племя" двѣ овцы въ зиму, и Семенъ Ѳедоровъ постарается известь всѣхъ овецъ, кромѣ двухъ племенныхъ; Филиппъ Ивановъ засѣетъ три полосы овсомъ, двѣ гречей и одну льномъ, и Семенъ Ѳедоровъ сдѣлаетъ тоже самое. Все это дѣлалось у Семена Ѳедорова безъ особенныхъ усилій со стороны Филиппа Иванова. Рѣдко бывали случаи, когда Филиппъ Ивановъ вынужденъ былъ употреблять въ дѣло свое краснорѣчіе, чтобы склонить своего свата къ подражанію.
II.
Кромѣ родства, общности положенія, интересовъ и привычекъ, обоихъ сватовъ соединяло еще то, что у нихъ былъ общій врагъ -- попъ. Этотъ попъ былъ человѣкъ въ нѣкоторомъ смыслѣ историческій. Во-первыхъ, это была довольно замѣчательная древность. Въ 1812 году онъ былъ уже благочиннымъ. Во-вторыхъ, въ ряду сельскихъ священниковъ своего уѣзда онъ былъ единственный
студентъ.
Въ третьихъ, онъ былъ знакомъ съ историческими львами и львицами, жившими по округѣ на покоѣ. Совокупность такихъ крупныхъ обстоятельствъ сдѣлала изъ него человѣка заносчиваго и ужаснѣйшаго самодура. Отъ этихъ добродѣтелей сильно страдали люди, надъ которыми онъ имѣлъ какую-нибудь власть. Разъ причты его благочинія представили ему метрическія книги для отправленія въ консисторію. Отцу Савелію (такъ звали старика) не понравился почеркъ этихъ книгъ, и онъ пишетъ своимъ подчиненнымъ циркуляръ: "поелику вамъ неоднократно и строго внушаемо было вписывать въ книгу вѣрнѣе и чище, а вы сего не исполняете, то посему присылайте мнѣ съ причта по три рубля, дабы я, нанявъ писца и оныя въ лучшую исправность приведя, начальству безъ срамоты представить могъ". И началъ онъ собирать по три рубля съ причта на писца, а между тѣмъ, книгъ и не думалъ переписывать. За подчиненными своими онъ слѣдилъ съ ревностью истиннаго инквизитора и имѣлъ по селамъ своихъ фискаловъ, преимущественно между лицами женскаго пола. Для записи прегрѣшеній подвластныхъ ему клириковъ у него заведена была огромная тетрадь изъ синей толстой бумаги. Къ сожалѣнію, отъ этой тетради уцѣлѣли для потомства только немногіе разрозненные листки. Но и въ этихъ листкахъ можно вычитать довольно характерные для личности о. Савелія факты, въ родѣ слѣдующихъ: "Мѣсяца ноемврія, въ день шестый, въ пятокъ послѣ обѣда, Ирина Климова мнѣ донесла, что въ третій день того же мѣсяца, дьячокъ села Зеленаго, пришедъ въ ярость, выдернулъ у пономаря того же села правый усъ и попалилъ оный огнемъ". Или: "По дошедшимъ ко мнѣ отъ Матроны Власовой слухамъ, дьяконъ села Горшкова внезапно выскочилъ на улицу, а рыло въ крови, а былъ день недѣльный, маіа девятаго, и множество много людей и глумленіе превеликое"...
Подъ управленіемъ такого-то пастыря находились наши сваты.
Сваты были, вообще говоря, довольно исправны по службѣ; но это не избавляло ихъ отъ постоянныхъ придирокъ
сиваго съѣдуги,
какъ они называли своего настоятеля. Распекать, тѣснить и душить подчиненныхъ составляло какъ бы органическую потребность о. Савелія. Придерется къ тому, къ сему, а больше ни къ чему -- и пошелъ!..
Разъ сваты выпросили себѣ у купца лѣску для починки амбаровъ и сговорились рано утромъ привезти его. Наступило радостное для нашихъ дьячковъ іюньское утро. Не теряя ни минуты времени, сваты наскоро изготовили колесни и запрягли лошадей. Еще минута, и они бы укатили за "лѣскомъ", но вдругъ передъ ними, какъ изъ земли, выростаетъ о. Савелій. Онъ еще съ вечера узналъ о промышленныхъ замыслахъ сватовъ и рѣшился воспрепятствовать ихъ осуществленію.
-- Э, э, куда вы? воскликнулъ "съѣдуга", когда сваты уже усѣлись на колесни.
-- Въ лѣсъ... на минутку! отвѣтилъ Семенъ Ѳедоровъ, стоя между передними и задними колесами и держа въ рукахъ возжи.
-- Благовѣсти! грянулъ о. Савелій:-- служить нужно.
-- Развѣ кто заказывалъ? возразилъ Семенъ Ѳедоровъ, опустивъ возжи и снявъ шапку.
-- Благовѣсти! лаконически повторилъ настоятель.
-- Да вѣдь нынче не праздникъ, даже полѵелея никакого нѣтъ, снова осмѣлился возразить Семенъ Ѳедоровъ.
-- Благовѣсти, говорятъ тебѣ! гнѣвно крикнулъ о. Савелій, затопотавъ ногами.
Лошадь Семена Ѳедорова, испугавшись крика и топота настоятеля, дернула впередъ. Доска, пристроенная на колесняхъ для сидѣнья, въ расплохъ толкнула озадаченнаго свата; онъ упалъ и чуть-было не переломалъ себѣ ногъ.
Сваты должны были отпречь лошадей, и черезъ четверть часа заунывный, дребезжащій звукъ маленькаго будничнаго колокола звалъ въ церковь о. Савелія, да церковнаго сторожа (изъ прихожанъ, по случаю рабочей поры, никто не явился). Ни праздника, ни полѵелея, ни "заказа" не было. Религіозная цѣль богослуженія ни на іоту не достигалась, потому что всѣ служащіе были не въ духѣ. Но за то достигнута была цѣль житейская: о. Савелій помѣшалъ сватамъ съѣздить за "лѣскомъ". Послѣ обѣдни они должны были поспѣшить уже въ поле. Благословляя ихъ при выходѣ изъ церкви, о. Савелій строжайше приказалъ имъ по утрамъ не отлучаться, "потому что опять можетъ быть служба". Запрещеніе утреннихъ отлучекъ и цѣлодневная работа въ полѣ были причиною того, что сваты принуждены были перевезти свой лѣсокъ глубокою ночью.
Нерѣдко капризный отецъ Савелій отрывалъ сватовъ безъ всякой надобности и отъ полевыхъ работъ. Узнаетъ, бывало, что сваты забрались косить или жать на самыя дальнія полосы въ полѣ, и устроитъ тревогу. Подойдетъ къ колокольнѣ, возьмется за веревку, протянутую отъ сторожевого колокола, и ну благовѣстить. Сваты, заслышавъ призывные звуки, скачутъ въ-попыхахъ къ церкви, версты за двѣ. Прибѣгутъ, а о. Савелій встрѣчаетъ ихъ въ церковной оградѣ.
-- Вы гдѣ это пропадали?
-- Извѣстно, гдѣ -- въ полѣ. Молебенъ что-ль кому?..
-- Да, ищи теперь молебенъ! Одинъ приходилъ, просилъ отслужить, а васъ нѣтъ... Онъ ждалъ, ждалъ, да и ушелъ. Изъ-за васъ вотъ упущеніе дохода! Нерадивые! Ужо вычту я съ васъ!
Сваты внутренно злятся на неудачу, на упущеніе дохода, на распеканье, на угрожающій вычетъ; но не говорятъ настоятелю ни слова. Потъ катится съ нихъ градомъ; во рту пересохло; едва переводя духъ отъ усталости, они тупо озираются кругомъ, какъ бы отыскивая того
одного,
который просилъ отслужить молебенъ. Между тѣмъ, никто и не думалъ просить о. Савелія о молебнѣ; сваты въ послѣдствіи узнавали о козняхъ "съѣдуги" и, конечно, слагали ихъ въ сердцѣ.
Чѣмъ дальше шло время, чѣмъ чаще повторялись нападенія со стороны о. Савелія и тяжеле становилось положеніе сватовъ, тѣмъ больше они привязывались другъ къ другу. Но вотъ на долю сватовъ выпадаетъ годъ, особенно богатый событіями, важными для нихъ обоихъ по своимъ послѣдствіямъ.
Подъ какой-то большой праздникъ, лѣтомъ, Семенъ Ѳедоровъ ударилъ къ вечернѣ какъ разъ въ то время, когда Филиппъ Ивановъ, сидя въ банѣ, только-что распустилъ и смочилъ водой свою безконечную косу. Боясь опоздать къ вечернѣ, онъ опрометью выскочилъ въ предбанникъ, наскоро собрался и бросился въ церковь, почти не мытый и совсѣмъ не чесанный. Промелькнувъ среди народа, наполнившаго церковь, Филиппъ Ивановъ, съ мокрой гривой, прижатой воротникомъ сюртука, вскочилъ на клиросъ. Только-было онъ прислонился къ стѣнѣ, чтобы нѣсколько отдохнуть, какъ о. Савелій уже возгласилъ: "Благословенъ Богъ нашъ"... Нужно было читать повечеріе. Филиппъ Ивановъ зачиталъ. Такъ какъ онъ читалъ все наизусть, то сообразилъ, что во время повечерія ему можно будетъ заняться туалетомъ, не оконченнымъ въ банѣ въ слѣдствіе торопливости. Вытянувши изъ-за воротника свою "гриву" и взявши съ окна покоробившійся грязный гребешокъ, лѣтъ десять тому назадъ выброшенный, за ненадобностью, изъ алтаря, онъ началъ приводить въ порядокъ свою голову. Расчесываемые только въ рѣдкихъ случаяхъ, волосы его страшно спутались и свалялись, такъ что гребешокъ на пути слѣдованія по нимъ встрѣчалъ непреодолимыя препятствія. Эти препятствія весьма замѣтно отзывались на самомъ процессѣ чтенія, производя въ голосѣ Филиппа Иванова странныя вибраціи и по временамъ даже какой-то трескъ... "Беззаконіе мое азъ знаа-аю!" выкрикивалъ вдругъ Филиппъ Ивановъ среди ровнаго и монотоннаго чтенія, забравшись гребешкомъ въ непроницаемое гнѣздо волосъ. Прихожане начали засматривать на клиросъ, подозрѣвая, не совершается-ли съ Филиппомъ Ивановымъ что-нибудь недоброе. Когда выкрикиванья стали повторяться, то и о. Савелій въ алтарѣ обратилъ на нихъ вниманіе. Навостривъ уши, онъ крадучись подвигался къ боковой двери, чтобъ взглянуть на клиросъ. "Окропиши мя иссо-о-опомъ!" выкрикнулъ Филиппъ Ивановъ, глубоко завязивъ гребешокъ въ чащѣ волосъ надъ самымъ ухомъ и прищуривъ одинъ глазъ.
-- Ты что это дѣлаешь?! воскликнулъ о. Савелій, высунувшись въ боковую дверь.-- На колѣни, негодяй!
Филиппъ Ивановъ, съ всклоченными волосами и съ гребешкомъ въ рукахъ, опустился на колѣни; а продолжать чтеніе было приказано Семену Ѳедорову. Семенъ Ѳедоровъ долго искалъ страницу, съ которой ему нужно было начать чтеніе, и потомъ, найдя ее, долго не могъ пересилить въ себѣ смѣха, который, какъ нарочно, въ эти опасныя минуты разбиралъ его сильнѣе, чѣмъ когда нибудь. За этотъ смѣхъ Семенъ Ѳедоровъ тоже поплатился, какъ и Филиппъ Ивановъ за неблаговременное занятіе туалетомъ. Его тоже поставили на колѣни, только уже послѣ вечерни. Кромѣ того, оба свата подверглись внесенію въ синюю книгу и (почему-то) еще вычету изъ доходовъ.
Одна бѣда не приходитъ, а влечетъ за собой другую. Эта пословица вполнѣ оправдалась на сватахъ на другой же день послѣ искушенія. Совершается литургія. Церковь биткомъ набита народомъ. Духота. Раздается вялое дребезжанье надорваннаго баритона Семена Ѳедорова и капризные переливы Филиппъ-Ивановскаго тенора, въ которомъ слышится "то разгулье удалое, то сердечная тоска". Вдругъ быстрыми шагами выходитъ на амвонъ отецъ Савелій, взволнованный, блѣдный, съ широко раскрытыми глазами. "Православные! воскликнулъ онъ: -- меня дьячки отравить хотятъ! Узрѣлъ я въ чашѣ нѣкое зеліе и листвіе"...
-- Ничего, батюшка: это чай! добродушно изъяснилъ Семенъ Ѳедоровъ, вытянувъ шею съ клироса.-- Это я давича поспѣшилъ въ церковь, а воды-то не приготовилъ, да и налилъ вчерашняго чаю въ мѣдный-то чайникъ. Вотъ, чаинки-то, значитъ, и плаваютъ...
-- Въ случаѣ чего, засвидѣтельствуйте, православные, произнесъ о. Савелій, подозрительно посмотрѣвъ на Семена Ѳедорова.
О. Савелій, конечно, остался живъ, но Семена Ѳедорова опять записалъ въ синюю книгу и приговорилъ къ вычету.
-----
25 сентября, вечеромъ, на храмовой праздникъ во имя Сергія Преподобнаго, о. Савелій отправился вмѣстѣ съ причтомъ въ деревню Щеголиху служить всенощную у микроскопическаго фабриканта, Захара Семенова, который искони вѣковъ
обыкъ
приглашать на этотъ день поповъ "для всенощной". Щеголиха отстояла отъ резиденціи нашего причта на десять верстъ, а потому о. Савелій и сваты, отслуживъ всенощную у Захара Семенова, обыкновенно оставались у него ночевать. Такъ было и въ данномъ случаѣ. Супруга фабриканта, Мавра Прохоровна, какъ богобоязливая и предупредительная хозяйка, изготовила причту на полу постель изъ свѣжей соломы, покрытой самодѣльными дерюгами. Причтъ, послѣ гостепріимныхъ возліяній, преспокойно улегся на этомъ патріархальномъ ложѣ и заснулъ праведнымъ сномъ. Но вотъ, во время сна, Филиппа Иванова (помѣщеннаго рядомъ съ о. Савеліемъ) посѣщаетъ
Видѣній страшныхъ рядъ,
И вскакиваетъ съ ложа
Онъ, ужасомъ объятъ.
Что послѣдовало дальше -- объ этомъ въ мѣстной былинѣ изображено такъ:
Поднимаетъ онъ (Филиппъ Ивановъ) руку дерзкую
Ударяетъ онъ кулакомъ своимъ
Во стары ребра своего попа.
-- Батюшка, простите Христа ради! взмолился Филиппъ Ивановъ, опомнившись и понявъ, въ чемъ дѣло.-- Ей-Богу, я безъ намѣренія. А какъ собственно Захаръ Семенычъ разсказывалъ давича о разбойникахъ, то они и напали на меня во снѣ, а я отбиться отъ нихъ хотѣлъ. Вотъ и все. Ну, ей Богу же такъ! Вотъ истинный Богъ -- не лгу! (При этомъ Филиппъ Ивановъ перекрестился).
-- Хоть всѣхъ святыхъ поснимай съ полки, и то не повѣрю! вскричалъ о. Савелій, торопливо обуваясь.
Семенъ Ѳедоровъ, пробужденный шумомъ, мгновенно собрался и, боязливо отступивъ къ двери, сталъ прислушиваться къ говору, чтобы постигнуть причину суматохи.
-- И-и, кормилецъ, зачѣмъ ужь такъ больно къ сердцу принимать этакую вещь? успокоивалъ потерпѣвшаго хозяинъ, окруженный недоумѣвающими домочадцами.-- Бываетъ: онъ ненарокомъ...
-- Не тотъ человѣкъ! пробормоталъ о. Савелій, застегивая подрясникъ.
-- Всѣ люди, всѣ человѣки! продолжалъ хозяинъ.-- У насъ вотъ недавно былъ случай... тоже во снѣ. Сосѣдъ мой ка-акъ хватитъ жену кулакомъ! Такъ ловко приладилъ, что ей ажъ болѣзнь приключилась. Вотъ и судите! Жену не пощадилъ, не то что...
-- Вы мнѣ не толкуйте! явное покушеніе и больше ничего, заключилъ о. Савелій и тотчасъ же велѣлъ сторожу запрягать лошадь.
Дорогой сторожъ еще подлилъ масла въ огонь, сообщивши батюшкѣ, что видѣлъ у Филиппа Иванова церковную губку. Это обстоятельство значительно увеличило преступность Филиппа Иванова въ глазахъ его настоятеля, хотя эту криминальную губку, за ея негодностью къ церковному употребленію, подарилъ Филиппу Иванову самъ ктиторъ.
Пріѣхавъ домой, о. Савелій немедленно принялся строчить архіерею прошеніе на своихъ враговъ. Три дня сряду сидѣлъ онъ въ своемъ кабинетѣ, мрачный, сосредоточенный, и все писалъ и писалъ, то и дѣло зачеркивая и перечеркивая написанное. Гусиное перо, какъ бы сочувствуя негодованію автора, страшно трещало и брызгало по толстой синей бумагѣ. И вотъ, о. Савелій создалъ нѣчто широковѣщательное и многошумящее и постарался подвести своихъ враговъ подъ "совокупность".
Въ силу этого прошенія, сваты наши получили указъ явиться въ монастырь подъ строгій
началъ.
"При семъ, какъ было сказано въ указѣ:-- дабы не было затрудненій въ совершеніи богослуженія за отсутствіемъ обоихъ церковпослужителей, пусть явится сперва Зубовъ, а потомъ, по отслуженіи имъ своего наказанія, предстанетъ предъ начальство и Губинъ".
III.
Объявленіе указа подѣйствовало на сватовъ не одинаково. На физіономіи Семена Ѳедорова отпечатлѣлся испугъ и страданіе, и онъ жалобно проговорилъ: "Батюшка! за что же это вы насъ подвели? Неужели мы какіе-нибудь!". Филиппъ Ивановъ выслушалъ резолюцію начальства съ невозмутимымъ спокойствіемъ и, вмѣсто объясненій съ попомъ, молча посмотрѣлъ на него продолжительнымъ стальнымъ взглядомъ. Когда жена и Семенъ Ѳедоровъ убѣждали его подать
тамъ
отъ себя просьбу и принести оправданіе, онъ говорилъ только: "ладно!". До самаго отъѣзда своего онъ, кромѣ этого слова, ничего не говорилъ. Только усѣвшись совсѣмъ въ телегу и мелькомъ взглянувши на поповъ домъ, онъ произнесъ: "ну ужь... погоди!..
Филиппъ-Иваново "ладно", которое онъ произнесъ въ отвѣтъ на убѣжденія жены и свата своего -- подать прошеніе и проч.-- вовсе не означало, какъ показали послѣдствія, что онъ согласенъ на протестъ. Безмолвно предсталъ онъ предъ начальство и аккуратно выслужилъ полуторамѣсячное наказаніе. Только въ душѣ его накоплялось больше и больше ожесточенія, и онъ чаще и чаще повторялъ въ свое утѣшеніе: "ну ужь... погоди!.."
Семенъ Ѳедоровъ, скучая по свату и томясь ожиданіемъ кары, потерялъ всякое присутствіе духа и даже запилъ, чего прежде съ нимъ не бывало. Разъ онъ объяснилъ женѣ, что ему нужно сходить въ деревню Подпольное (за пять верстъ), отдать тамъ сапоги въ починку. Взявъ старые сапоги подъ мышку, онъ дѣйствительно отправился въ Подпольное, но, прійдя туда, зашелъ не къ сапожнику, а въ кабакъ, и пилъ до глухой ночи, пока цѣловальникъ не сказалъ ему: "ступай, братъ Ѳедорычъ, ступай съ Богомъ: будетъ... больше не велѣно; лучше когда-нибудь еще полакомишься". Свѣсивъ голову на грудь и пошатываясь, Семенъ Ѳедоровъ, безъ сапоговъ и безъ шапки, побрелъ изъ кабака. Ночь была лѣтняя, темная. Вѣтеръ то совершенно стихалъ, то проносился неровными порывистыми волнами. Группа густыхъ облаковъ медленно плыла по небу, изрѣдка очищая клочекъ далекой синевы, на которомъ мелькали двѣ-три пары звѣздъ и тотчасъ же закрывались вновь надвигающимся облакомъ. На горизонтѣ, то тамъ, то сямъ мелькали молніи. Собаки сонно перекликались сиплымъ лаемъ. По дорогѣ, съ сильнымъ скрипомъ, тащился одинокій возъ, нагруженный чѣмъ-то тяжелымъ. Семенъ Ѳедоровъ незамѣтно подвигался къ тому самому лѣсу, изъ котораго онъ съ сватомъ когда-то ночью возилъ дареныя бревна. Онъ то энергически выпрямлялся и высоко и медленно поднималъ на ходу ноги, то вдругъ, какъ подхваченный бурей, несся въ сторону быстрыми и дробными шажками и потомъ долго искалъ дорогу, съ которой сбивалъ его насмѣшникъ -- хмѣль. Вотъ ужь Семенъ Ѳедоровъ у самой опушки лѣса. "Лѣсокъ..." бормочетъ онъ. "Нельзя?.. Отчего нельзя?.. Служба?.. Какая тамъ служба!.. Никакой службы нѣтъ... н-н... нѣтъ... А? это ты, сватъ?" Я, послышалось Семену Ѳедорову. "Вѣдь службы нѣтъ?" Нѣтъ... я... и... нѣтъ -- послышалось ему. "Здравствуй! Давай руку..." Семенъ Ѳедоровъ, не останавливаясь, протянулъ руку, и ему показалось, что онъ сжалъ руку Филиппу Иванову. Но рука эта оказалась маленькою-маленькою, съ слипшимися вмѣстѣ пальцами, въ формѣ сливы. Въ это время Семенъ Ѳедоровъ шелъ уже лѣсомъ, гдѣ по обѣ стороны дороги группировались молодыя березки. Филиппъ Ивановъ показался ему тоненькимъ, поджарымъ, жиденькимъ и то-и-дѣло перебѣгающимъ съ одной стороны дороги на другую. "Ты, сватъ, подъ
началъ?
бормочетъ Семенъ Ѳедоровъ.-- А? Ну, да; и я подъ началъ, ну, пойдемъ подъ началъ. Да ты не бѣгай... не избѣгнешь.. Ишь, они тебя какого сдѣлали!.. А? Сдѣлали? Ну да... А чего ради? Мы свое знаемъ... И уставъ знаемъ... и заповѣди знаемъ... И
не укради
знаемъ". Въ лѣсу раздался странный звукъ ночной птицы. "Чего же ты плачешь, сватъ? а? спрашиваетъ Семенъ Ѳедоровъ:-- чего ради?" Таинственные и на этотъ разъ разнообразные звуки раздались въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Семену Ѳедорову постоянно слышалось одно и тоже: не укради... укради... не укради. Темное облако надвинулось на лѣсъ и совершенно стушевало очертаніе предметовъ. Вѣтеръ влажною, прохладною струею сильно пахнулъ въ лицо Семену Ѳедорову и взбударажилъ его жиденькіе волосы. Вдали раздался легкій раскатъ грома. "Хохочетъ... чего хохочетъ?" проговорилъ Семенъ Ѳедоровъ. "Сватъ!" продолжалъ онъ: "гдѣ же ты?". Вѣтеръ пахнулъ на него еще болѣе прохладною струею и зашелестилъ листьями деревъ. "Сватъ!" крикнулъ Семенъ Ѳедоровъ громче прежняго, озираясь во всѣ стороны. Раскатъ грома повторился нѣсколько яснѣе. "Господи Іисусе! закричалъ Семенъ Ѳедоровъ, остановившись.-- Да воскреснетъ Богъ! Ой, Владычица!" причиталъ онъ, хватаясь за голову и усиливая голосъ. Подъ вліяніемъ вѣтра и усиливающихся звуковъ грома Семенъ Ѳедоровъ скоро отрезвился и мало-по-малу сообразилъ, что онъ одинъ, безъ свата и идетъ совсѣмъ не по той дорогѣ, по которой ему слѣдовало бы идти домой. Ощутивъ въ рукѣ что-то мягкое, онъ, при помощи обонянія, умозаключилъ, что это кончикъ соленаго огурца, захваченный имъ въ кабакѣ. Къ утру онъ добрался не всѣми правдами до дома. Глубоко запала ему въ душу бесѣда съ мнимымъ сватомъ; онъ постоянно размышлялъ о ней и рѣшился передать ея содержаніе Филиппу Иванову, когда тотъ возвратится домой.
-----
Пріѣхалъ Филиппъ Ивановъ изъ-подъ
начала.
Увидавъ въ окно, какъ онъ подъѣзжалъ къ своему крыльцу, Семенъ Ѳедоровъ опрометью бросился изъ избы, дорогой напяливая на себя подрясникъ. Въ Филиппѣ Ивановѣ произошла значительная перемѣна. Онъ страшно исхудалъ; скобки, идущія у него отъ носа къ губамъ, врѣзались еще глубже; вокругъ глазъ появились большіе темные круги; при необыкновенной блѣдности физіономіи, глаза его казались еще темнѣе; въ выраженіи ихъ проглядывала какая-то дикость, чего прежде не замѣчалось; губы плотно сжались, точно онъ воды въ ротъ набралъ; даже волосы сдѣлались будто короче и жиже. Замѣтивъ въ сватѣ такую перемѣну, Семенъ Ѳедоровъ чуть не обмеръ отъ состраданія и отъ страха за себя.
-- Сватушка! голубчикъ!.. воскликнулъ онъ, обнимая Филиппа Иванова.-- Тяжело, знать? а?
-- Узнаешь... лаконически проговорилъ Филиппъ Ивановъ, сѣлъ къ столу и, съ выраженіемъ усталости, склонилъ голову на грудь.
-- Какъ же мнѣ-то теперь? а? допытывался Семенъ Ѳедоровъ, подсаживаясь къ свату.
-- Узнаешь... мрачно повторилъ Филиппъ Ивановъ.
Произошла непродолжительная пауза.
-- Я тебѣ скажу только, что дѣло это не великое, началъ Филиппъ Ивановъ.-- Дѣло совсѣмъ не великое, съ удареніемъ повторилъ онъ, выпрямившись.--Великое дѣло только одно: вотъ гдѣ великое дѣло! воскликнулъ онъ, сильно колотя себя кулакомъ въ грудь.-- А это все...
Филиппъ Ивановъ махнулъ рукой и отвернулся.
-- Ой-ой-ой! болѣзненно простоналъ Семенъ Ѳедоровъ.
Разговоръ между сватами долго не клеился. Наконецъ, они разговорились, и Семенъ Ѳедоровъ подробно, даже съ прибавленіями и прикрасами, разсказалъ Филиппу Иванову, какъ онъ въ лѣсу бесѣдовалъ съ нимъ о заповѣдяхъ. Филиппъ Ивановъ, внимательно выслушавъ разсказъ, долго сидѣлъ молча и задумчиво и, наконецъ, проговорилъ:
-- Это что-нибудь не такъ... Это что-нибудь означаетъ... Это хорошенько понять нужно.
На этотъ разъ разговоръ тѣмъ и кончился. Но пока Семенъ Ѳедоровъ отбывалъ въ монастырѣ свою повинность, Филиппъ Ивановъ, по поводу видѣнія свата въ лѣсу, серьёзно углубился въ размышленіе о своемъ положеніи и пришелъ къ весьма важному заключенію.
-----
Строгій
началъ
оставилъ въ Семенѣ Ѳедоровѣ еще болѣе глубокіе слѣды, чѣмъ въ Филиппѣ Ивановѣ. Онъ пріѣхалъ сгорбленный, изсохшій и даже закопченый, точно онъ всѣ полтора мѣсяца висѣлъ вмѣстѣ съ окороками ветчины. Давъ свату нѣсколько отдохнуть и успокоиться съ дороги, Филиппъ Ивановъ зашелъ къ нему однажды вечеромъ, чтобы сообщить ему результаты своихъ одинокихъ думъ. Семенъ Ѳедоровъ сидѣлъ въ это время въ темной избѣ и молча барабанилъ пальцами по столу.
-- Сватъ, ты дома? спросилъ Филиппъ Ивановъ, слегка отворивъ дверь.
-- Дома, отозвался Семенъ Ѳедоровъ, вставая съ лавки.
-- Пойдемъ, пошатаемся: я тебѣ кое-что скажу.
Семенъ Ѳедоровъ молча досталъ съ полки шляпу и вышелъ изъ избы.
-- Пойдемъ къ сараю; тамъ удобнѣе, проговорилъ Филиппъ Ивановъ, слѣзая съ крыльца.
Сваты завернули за уголъ и направились къ сараю. Дорогой они обмѣнивались отрывочными фразами, съ нѣкоторыми недомолвками и намеками, какъ обыкновенно объясняются люди, которымъ предметъ рѣчи извѣстенъ, какъ пять пальцевъ.
-- Вотъ, сватъ, и ты теперь побывалъ...
-- Да, побывалъ... еще какъ побывалъ-то!
-- Видѣлъ
тамъ...
все?
-- Собственными глазами...
-- То-то и есть-то... А запримѣтилъ ты, какъ
энтотъ-то?
-- Какъ не запримѣтить? Это слѣпой, и то запримѣтитъ...
-- Ну, вотъ видишь... И про
энто
дѣло слышалъ?
-- Слышалъ, все, какъ есть, слышалъ.
-- То-то и дѣло-то... Этакія художества -- и ничего! а насъ подъ началъ! А? И съѣдугѣ ничего, а намъ вотъ что!
-- Что-жь дѣлать-то!..
Сваты подошли къ омету соломы и усѣлись возлѣ него.
-- Сдѣлать кое-что можно... очень можно, съ разстановкой проговорилъ Филиппъ Ивановъ:-- сколько намъ ни...
-- Ну, что же ты тутъ сдѣлаешь? перебилъ Семенъ Ѳедоровъ.
Филиппъ Ивановъ нѣсколько секундъ молча повозился на мѣстѣ, затѣмъ пробилъ спиной нишу въ ометѣ и, углубившись въ нее всѣмъ корпусомъ, наконецъ, приступилъ къ дѣлу. Началъ онъ издалека.
-- Ты помнишь свое лѣсное видѣніе? спросилъ онъ таинственно.
-- Помню... а что? спросилъ, въ свою очередь, Семенъ Ѳедоровъ, облокотившись на колѣно свата.
-- Какъ ты объ этомъ понимаешь?
-- Какъ понимать-то? Вражье дѣло -- и больше ничего.
-- Такъ-ли? На погубленіе-ли?
-- А что же: о спасеніи что-ль
онъ
хлопотать будетъ?
-- Врагу что любо: когда человѣкъ хорошо живетъ, или когда плохо?
-- На что ему наше
хорошо!..
-- Вотъ видишь... А онъ тебѣ что сказалъ?
Не укради...
-- Да вѣдь это заповѣдь.
-- Нѣтъ, ты вникни: зачѣмъ это онъ сказалъ тебѣ? Затѣмъ, что, если ты не украдешь, то тебѣ будетъ плохо, а онъ возрадуется.
-- Что ты, сватъ, Богъ съ тобой! съ удивленіемъ воскликнулъ Семенъ Ѳедоровъ, принявъ локоть съ его колѣнки.
-- Тшъ! произнесъ Филиппъ Ивановъ.
Онъ усѣлся поудобнѣе, слегка кашлянулъ въ руку и въ полголоса продолжалъ:
-- Это вѣрно! Я объ этомъ день и ночь думалъ, почитай, два мѣсяца. И за себя думалъ, и за тебя думалъ. Не дадимъ врагу посмѣяться; сдѣлаемъ такъ, чтобъ намъ было хорошо, а "съѣдугѣ" плохо.
-- Что же ты хочешь? спросилъ Семенъ Ѳедоровъ.-- Воровать, что-ли, въ самомъ дѣлѣ, задумалъ?
-- Сватъ, положись ты на меня!... положись на меня, ради Бога! съ небывалымъ воодушевленіемъ прошипѣлъ Филиппъ Ивановъ, притягивая къ себѣ Семена Ѳедорова за руку.
Что-то магическое почувствовалось Семену Ѳедорову въ этомъ шипѣніи свата и въ энергическомъ движеніи его руки, и онъ вдругъ, какъ-то безотчетно, возымѣлъ готовность съ полною довѣрчивостью внимать каждому его слову.
-- Ну-ну? съ нетерпѣніемъ прошепталъ онъ, тѣсно придвигаясь къ Филиппу Иванову.
-- Вѣдь горько тебѣ жить на свѣтѣ? Ты скажи: вѣдь горько? вкрадчивымъ шопотомъ допрашивалъ Филиппъ Ивановъ.
-- Самъ знаешь... чего-жь тутъ? отозвался Семенъ Ѳедоровъ.
-- А отчего? Оттого, что скуденъ ты, скуднѣе мужика послѣдняго; уничиженъ ты; съѣдуга верхомъ на тебѣ ѣдетъ, послѣднюю копейку у тебя за ничто вычитаетъ, подъ судъ упекаетъ! А будь у тебя деньжонки, небось бы!.. Ты бы крылья-то порасправилъ; тебѣ бы плевать тогда на все! Такъ вѣдь?
-- Само собой...
-- Ага!.. Вотъ и нужно это обдѣлать. А для этого теперь самое удобное время. Денегъ въ церкви накопилось много: вотъ и...
-- Ахъ, сватъ, что ты это! возразилъ Семенъ Ѳедоровъ, невольно вздрогнувъ.
-- Да ты слушай! торопливо проговорилъ Филиппъ Ивановъ, схвативъ его за обѣ руки.-- Вѣдь тебѣ ужь все равно... Чего ты ждешь?.. Что послѣдній хвостъ выщиплютъ, да въ "родъ жизни"?.. Обезчещенъ ты, униженъ ты... А "съѣдуга" величается и къ пущему угнетенію устремляется. Такъ вотъ пущай же его!..
-- Да что же ему-то?
-- Ему-то? А вотъ что. Въ прошлый разъ мы съ тобою деньги не считали: тебя не было, а я нарочно не пошелъ. Возьмемъ ихъ теперь, поправимъ свою жизнь, ободримъ свой духъ, а попъ въ отвѣтѣ останется. Первое число далеко, хватятся не скоро, а подозрѣнія на насъ быть не можетъ. При счетѣ насъ не было -- кто взялъ? Значитъ, попъ. Вотъ вѣдь штука-то какая! А?
И Филиппъ Ивановъ закипѣлъ тихимъ, протяжнымъ, ядовитымъ смѣхомъ.
-- Охъ, сватъ, смотри! Что-то сердце не покойно, проговорилъ Семенъ Ѳедоровъ, высвобождая свои руки изъ рукъ Филиппа Иванова.
-- Пустое! ободрительно произнесъ Филиппъ Ивановъ.-- Для этого у насъ есть кое-что.
При этихъ словахъ, онъ досталъ изъ кармана полштофъ водки,
ототкнулъ пробку, отпилъ сперва самъ изъ горлышка значительную часть, потомъ предложилъ выпить Семену Ѳедорову. Тотъ молча повиновался и, глубоко вздохнувъ, осушилъ чуть не все оставшееся въ полштофѣ.
-- Значитъ, идетъ? спросилъ Филиппъ Ивановъ, снова пряча полштофъ въ карманъ.
-- Какъ хочешь! произнесъ Семенъ Ѳедоровъ, рѣшительно махнувъ рукой.-- Куда ты, туда и я! Мнѣ все равно!
-- Молодецъ! ободрилъ Филиппъ Ивановъ, хлопнувъ свата по плечу.-- Нынче-же обработаемъ! Завтра праздникъ: пойдемъ вмѣстѣ къ попу за ключами, да и... передъ утреней-то... Не покуда ему...
-- Сколько намъ ни... проговорилъ Семенъ Ѳедоровъ, вставая на ноги.
Для сокращенія пути, сваты вернулись домой огородами, нѣсколько разъ перелѣзши черезъ плетень.
IV.
Послѣ переговоровъ съ сватомъ, Семенъ Ѳедоровъ никакъ не могъ заснуть. Онъ постоянно ворочался съ боку на бокъ и все помышлялъ объ одномъ: о предстоящемъ предпріятіи. Были минуты, когда онъ готовъ былъ на попятный дворъ. "Господи, чтоже это я? Съ ума сошелъ?" шепталъ онъ; но вскорѣ-же послѣ этого онъ произносилъ: "поскорѣе бы ужь!.." И онъ вставалъ съ постели, выходилъ на крыльцо и прислушивался, не идетъ-ли сватъ. Лицо его сильно горѣло; дышалъ онъ отрывисто, какъ больной.
Филиппъ Ивановъ, добившись отъ свата вожделѣннаго согласія, тоже заснулъ не скоро, но не вслѣдствіе той душевной тревоги, какую испытывалъ Семенъ Ѳедоровъ, а вслѣдствіе избытка удовольствія. "Славное дѣло выйдетъ! думалъ онъ, сладостно улыбаясь въ темнотѣ:-- этакъ-то вотъ лучше... Пусть-ка онъ теперь... чортовъ сынъ!.." Онъ потянулся, зѣвнулъ, крякнулъ и, наконецъ, преспокойно заснулъ.
Старинные, купленные по случаю часы пробили четыре. Филиппъ Ивановъ проснулся и началъ собираться. Черезъ нѣсколько минутъ, онъ уже стучалъ кулакомъ въ раму сватова окна.
-- Сейчасъ! послышалось изъ избы въ отвѣтъ на этотъ стукъ.
Филиппъ Ивановъ не успѣлъ еще путемъ усѣсться на лавочкѣ крыльца, какъ у наружной двери прогремѣла задвижка и вышелъ къ нему Семенъ Ѳедоровъ.
-- Живѣй! прошепталъ Филиппъ Ивановъ, поднимаясь съ лавки.
Осенняя ночь была мрачна и безмолвна. Моросилъ частый, мелкій дождичекъ. Филиппъ Ивановъ шелъ спокойнымъ, мѣрнымъ шагомъ. Около него сѣменилъ Семенъ Ѳедоровъ, то забѣгая впередъ, то пріостанавливаясь и постоянно поскальзываясь на мокрой травѣ. Вотъ они подошли къ дому "съѣдуги". Филиппъ Ивановъ пріостановился за крыльцомъ, а Семенъ Ѳедоровъ постучался въ дверь. Заспанная, босая и раздѣтая работница, съ тяжелымъ лошадинымъ сапомъ, вышла на крыльцо и подала ему на толстомъ широкомъ ремнѣ пару массивныхъ ключей. Дверь захлопнулась; сваты направились къ церкви. Они шли по прежнему молча. Слышался только легкій шорохъ длиннаго платья, болтавшагося около ихъ ногъ, да слабый звукъ ключей, изрѣдка ударявшихся другъ о друга. Этотъ звукъ нѣсколько смутилъ Семена Ѳедорова, и онъ, разъединивши ключи посредствомъ пальцевъ, тихо проговорилъ:
-- Сватъ, а не то ужъ послѣ какъ-нибудь?..
-- Ну-ну! строго прошипѣлъ Филиппъ Ивановъ.
Они подошли къ паперти.
-- Ну, что-жь теперь? спросилъ Семенъ Ѳедоровъ, остановившись въ нерѣшительности.
-- Что? Отпирать и... А потомъ полѣзешь благовѣстить.
-- А если сторожъ? возразилъ Семенъ Ѳедоровъ.-- Ну-ка онъ... только-что мы тамъ... а онъ?..
-- Поди-ка посмотри, затворена караулка или нѣтъ? предложилъ Филиппъ Ивановъ.
-- Нѣтъ, сватъ, сдѣлай милость... поди лучше ты! сказалъ Семенъ Ѳедоровъ, почесывая у себя за ухомъ.
-- Да что ты, въ самомъ дѣлѣ! Маленькій что-ль! упрекнулъ Филиппъ Ивановъ.-- Ну, живѣй!
Семенъ Ѳедоровъ передалъ ключи свату и осторожно, на цыпочкахъ, поплелся къ караулкѣ. Не успѣлъ онъ еще подойти къ двери караулки, какъ изъ-за угла ея послышался чей-то тяжелый, звучный, отчетливый топотъ. Семенъ Ѳедоровъ опрометью бросился къ паперти. Молча толкнувъ свата въ плечо, онъ быстро вскочилъ на паперть. Филиппъ Ивановъ тоже счелъ нужнымъ забраться на паперть. Черезъ минуту, мимо паперти прослѣдовала чья-то корова и тоскливо замычала.
-- Шкура съ тебя на шестъ! прошепталъ Филиппъ Ивановъ и выругалъ Семена Ѳедорова за трусость.-- Ну, ступай скорѣй! заключилъ онъ, толкая свата.
-- Нѣтъ, сватъ, ей-Богу... Какъ хочешь... Ступай самъ... Я лучше тутъ, закопошился Семенъ Ѳедоровъ.-- Да и что тебѣ дверь? Главное, чтобъ онъ спалъ...
-- А если онъ не спитъ? возразилъ Филиппъ Ивановъ.-- Такъ вѣдь, я думаю, запереть его нужно... Ворона!
Филиппъ Ивановъ подошелъ къ двери караулки, нащупалъ на ней коротенькую цѣпь, тихо наложилъ ее на пробой и вернулся на паперть.
-- Ну, отпирай! скомандовалъ онъ:-- давно ужь пора.
Руки у Семена Ѳедорова задрожали, сердце безпокойно застучало въ груди, и онъ долго не могъ совершить привычнаго для него дѣйствія, такъ что уже Филиппъ Ивановъ долженъ былъ помочь ему отпереть двери. Тяжелыя желѣзныя двери съ довольно рѣзкимъ визгомъ растворились, и сваты вошли въ церковь. Церковь была слегка освѣщена слабо мерцающей лампадкой передъ огромной иконой Божіей Матери.
-- Сейчасъ-же загасить! прошепталъ Филиппъ Ивановъ, идя по церкви на цыпочкахъ.
Семенъ Ѳедоровъ подошелъ къ иконѣ. Ликъ Богоматери, слегка наклоненный къ головкѣ Божественнаго Младенца, привѣтливо выглянулъ на него большими кроткими глазами. Семенъ Ѳедоровъ невольно перекрестился.
-- Скорѣй! торопилъ Филиппъ Ивановъ.
Семенъ Ѳедоровъ торопливо и слабо дунулъ раза три по направленію къ лампадкѣ, но ни разу не могъ направить своего дыханія на фитиль. Пламя лампадки слегка заколебалось, но не погасло. Но иконѣ пробѣжали тѣни, и глаза Богоматери показались Семену Ѳедорову моргающими.
-- Сватъ! тревожно зашипѣлъ онъ, отскочивъ отъ иконы.
-- Что еще? отозвался Филиппъ Ивановъ, что-то разыскивая около свѣчного ящика.
-- Поди лучше ты...
-- Что за баба такая! проворчалъ Филиппъ Ивановъ.
Онъ быстро подошелъ къ иконѣ и, махнувъ на лампадку шапкой, мгновенно загасилъ ее.
Въ церкви воцарился глубокій мракъ, среди котораго слышался отрывочный, торопливый шопотъ: "сватъ, гдѣ ты?.. А?.. Сейчасъ... Ну-ка!.. Постой!.. Сюда-сюда!.. Такъ!.." Что-то треснуло, громыхнуло, стукнуло... Вотъ какое-то шуршаніе... Легкій металлическій звонъ... Опять что-то стукнуло и... раздался благовѣстъ къ утренѣ.
Филиппъ Ивановъ, сбросивъ цѣпь у двери караулки, кричалъ: "Евдокимъ, а Евдокимъ! Ай не слышишь? Благовѣстятъ!.."
-----
-- Женѣ, сватъ, не сказывай пока: пусть все это уляжется, внушалъ Филиппъ Ивановъ Семену Ѳедорову, идя съ нимъ изъ церкви.
-- А куда-же
ихъ
дѣвать-то?
-- Засунь подальше куда-нибудь, чтобы никто... ни-ни! Въ сундукъ не надо. Послѣ можно и въ сундукъ, а теперь ни-Боже мой!.. Подойдетъ первое число, попъ хватится, скажетъ: гдѣ деньги? А мы, молъ, почемъ знаемъ? Мы, молъ, по своему отсутствію, къ этому не причастны. Станетъ насѣдать, благочиннаго позоветъ -- опять тоже тверди: знать не знаю и вѣдать не вѣдаю! Грозить станутъ, а намъ то и нужно. Коли, молъ, такъ, ваше преосвященство, али тамъ еще кто, коли такъ, Богъ съ вами совсѣмъ! При такой напраслинѣ, при такомъ угнетеніи, мы и служить больше не хотимъ. Мы, молъ, не боимся: сундуки у насъ всѣ на лицо, обыскивайте, а перенести этого мы не можемъ. Хоть мы, молъ, и скудны, а по этой части, молъ, не намѣрены...
-- Да какъ же это? Значитъ, намъ теперь увольненіе? Что же это будетъ? Куда же мы дѣнемся?
-- А ты постой... Намъ бы только ошеломить ихъ, а тамъ видно будетъ. Какъ мы имъ этакую штуку подпустимъ, они и увидятъ... Тогда и окажется, что это все попъ, а не мы. Его, милаго дружка, и притянутъ... хе-хе-хе!..
-- А ежели насъ отрѣшатъ?
-- Такъ что-жь? пускай отрѣшаютъ! Теперь-то намъ не страшно, какъ денежки-то въ карманѣ. Мы такую съ тобою жизнь откроемъ, что на-поди! Тогда лови насъ! спрашивай: откуда деньги? Мы, молъ, теперь не при церкви; мало-ли гдѣ съ честностью добыть можно? Съѣдугѣ конецъ -- это вѣрно; тутъ и толковать нечего. Надо только умѣючи...
-- Ты ужь, пожалуста, сватъ, выручи. Тебѣ виднѣй... Что дѣлать-то... Грѣхъ общій... Спасай! улаживай какъ-нибудь, упрашивалъ Семенъ Ѳедоровъ, прощаясь съ сватомъ возлѣ крыльца своего дома.
-- Да ужь... что тутъ? Дѣло видимое... Какъ сказалъ, такъ и будетъ, заключилъ Филиппъ Ивановъ.
V.
Перваго числа слѣдующаго мѣсяца о. Савелій и староста съ ужасомъ узнали объ опустошеніи церковнаго денежнаго сундука.
-- Боже мой, что же это такое! воскликнулъ о. Савелій, всплеснувъ руками.
-- Кто же это? Когда же это? вторилъ староста, задѣвъ большіе пальцы обѣихъ рукъ за кушакъ и вытаращивъ глаза на священника.
-- Вотъ этакъ-то! Вотъ тебѣ и на! Вотъ и насъ не было! твердо проговорилъ Филиппъ Ивановъ съ явнымъ злорадствомъ.
-- Господи помилуй! Чего съ роду не было... въ смущеніи бормоталъ священникъ, безсознательно водя рукой по стѣнкамъ порожняго сундука.
-- Ай-ай-ай! Что дѣлать теперь? Что теперь дѣлать? твердилъ староста, нагнувшись надъ сундукомъ.
-- То-то и дѣло-то... проговорилъ Филиппъ Ивановъ тѣмъ же тономъ, въ свою очередь заглядывая въ сундукъ черезъ плечо настоятеля.
-- Оказія! произнесъ Семенъ Ѳедоровъ, глубоко вздохнувъ.
-- Чѣмъ бы подъ началъ-то упекать, лучше бы достояніе-то Божіе блюли, продолжалъ Филиппъ Ивановъ.
-- Чего ты тутъ лаешь? воскликнулъ о. Савелій: -- ну, чего лаешь? добавилъ онъ, оборотившись къ Филиппу Иванову.
-- А тово... Кто вотъ теперь отвѣчать будетъ? отозвался Филиппъ Ивановъ, на шагъ отступивъ назадъ.
-- Ты -- вотъ кто! съ сердцемъ произнесъ настоятель.
-- А намъ что? Мы не причастны... насъ не было... изъяснилъ Филиппъ Ивановъ, заложивъ руки назадъ.
-- Знамо, не причастны... Какое-жь тутъ наше причастіе? вставилъ Семенъ Ѳедоровъ.
-- Это вѣрно, батюшка: ихъ дѣло тутъ совсѣмъ не касаемое; а вотъ намъ... вотъ кому горе великое! сокрушенно проговорилъ староста.-- Главное, нѣтъ взлома снаружи. Будь взломъ -- тогда бы еще и такъ и сякъ; а то гдѣ теперь этотъ самый взломъ? Нѣтъ взлома!..
-- Вотъ и значитъ, что кто-нибудь изъ своихъ, сообразилъ о. Савелій.
-- Ну да... А то кому же больше? Своихъ-то у насъ не Богъ знаетъ сколько... Насъ съ сватомъ не было; значитъ, кому же?.. язвилъ Филиппъ Ивановъ.
-- Позвать сторожа! скомандовалъ о Савелій.
Семенъ Ѳедоровъ сбѣгалъ за сторожемъ.
-- Ты укралъ деньги? допрашивалъ о. Савелій Евдокима, дряхлаго отставного солдата съ сѣдой, неровно подстриженной бородой.
-- Какія?
-- Церковныя... сумму...
-- Съ нами крестная сила! съ разстановкой произнесъ удивленный Евдокимъ и при этомъ перекрестился.
-- Говори прямо; больше некому! продолжалъ о. Савелій.
-- Святители Божіи!.. Господи!.. Вотъ разргізи меня на мелкія косточки! Не взвидѣть мнѣ свѣту бѣлаго, зачиталъ оторопѣлый сторожъ, проворно крестясь.
-- Смотри... вѣдь къ становому... признавайся... все равно... убѣждалъ священникъ.
-- Къ царю, батюшка кормилецъ, къ царю пойду, не то что... кипятился Евдокимъ.-- Хоть рѣжьте меня, мнѣ одна статья. Огарочкомъ не попользовался... есть, что вотъ огарочекъ послѣдній, и тѣмъ не попользовался, а не то, что... добавилъ сторожъ сквозь слезы.
-- Ну чего мучить человѣка, коли онъ не повиненъ? замѣтилъ Филиппъ Ивановъ.-- Поближе-то... лучше бы было...
-- Ты не лай, ты у меня не лай! окрысился на него о. Савелій.
-- Что-жь, батюшка, въ самомъ дѣлѣ... коли не повиненъ? вставилъ Семенъ Ѳедоровъ.
-- Вотъ я вамъ дамъ:
неповиненъ!
пригрозилъ о. Савелій и отпустилъ сторожа.
Священникъ со старостой рѣшили, что покража совершена кѣмъ-нибудь "по близости къ церкви" и что "надобно насчетъ этого что-нибудь измыслить: авось Господь покажетъ"...
Вѣсть о покражѣ въ церкви въ мигъ облетѣла все село и произвела сильное волненіе въ народѣ. На улицѣ толпились густыя группы мужиковъ, бабъ, и у всѣхъ было только и разговору, что о необыкновенной покражѣ. Мужики припоминали и сообщали другъ другу различные случаи воровства и святотатства, бывшіе въ разныхъ мѣстахъ и въ разныя времена. Бабы постарались подыскать
знаменія
, которыя, по ихъ мнѣнію, должны были предвѣщать недавнюю покражу въ церкви.
Между тѣмъ, растерявшійся о. Савелій думалъ, думалъ и ничего не могъ придумать для отысканія вора. Наконецъ, онъ рѣшился обратиться за совѣтомъ къ одной старухѣ своего села, Жучихѣ. Это была маленькая старушенка, съ огромной головой и съ страшными, пестрыми глазами. Она еще въ молодости потеряла голосъ, вслѣдствіе чего ея говоръ походилъ на шипучій бой столѣтнихъ стѣнныхъ часовъ. Уродливость Жучихи, ея оригинальные глаза и шипѣніе вмѣсто голоса -- все это внушало нѣкоторымъ безотчетный страхъ къ ней. Поговаривали даже, будто она была колдунья, хотя на самомъ дѣлѣ она была не только безвредное, но и полезное существо. Никто не сомнѣвался въ ея мудрости; а мудрость эта проявлялась въ томъ, что она давала многимъ весьма дѣльные и полезные совѣты на разные случаи жизни. Къ этой-то мудрой Жучихѣ и обратился о. Савелій. Услышавъ отъ батюшки, что онъ подозрѣваетъ въ покражѣ церковныхъ денегъ
своихъ
людей, она присовѣтовала ему устроить въ церкви всенародное молебствіе и во время этого молебствія поставить на амвонѣ жаровню съ курящимся ладаномъ. "Въ какую сторону потянетъ дымъ, шипѣла вѣщая Жучиха:-- въ той сторонѣ и воръ, и онъ тогда самъ скажется". О. Савелій съ жаромъ ухватился за эту мысль и поспѣшилъ привести ее въ исполненіе.
VI.
Призывный звукъ колокола долго разносился по окрестности. Всѣ прихожане отъ мала до велика подняты были на ноги и привлечены къ молебствію. Церковь биткомъ набита была народомъ. О. Савелій, облачившись въ траурную ризу, мрачный, блѣдный, съ опущенными глазами, вышелъ за амвонъ. Тотчасъ же на амвонѣ появилась, на желѣзномъ треножникѣ, жаровня. Сторожъ не поскупился на уголь и наклалъ его столько, что на немъ можно было бы сварить пудъ варенья. Разведши уголь, Евдокимъ всыпалъ въ него цѣлую горсть ладана. Начался молебенъ Божіей Матери. "Пре-свя-тая Бо-го-ро-ди-ца, спа-си насъ!" зазвенѣлъ сильный теноръ Филиппа Иванова, аккомпанируемый дребезжащимъ баритономъ Семена Ѳедорова. Жаровня сильно затрещала. Синеватый дымъ неровными, разбѣгающимися струями поднялся отъ нея вверхъ, разрываясь на клоки и расплываясь жиденькими полосами во всѣ стороны. "Сла-ва Отцу и Сыну и Свято-ому Ду-ху", едва слышно тянулъ о. Савелій, не спуская глазъ съ поднимающагося изъ жаровни дыма. "Тише, тише! Не шевелиться!-- вдругъ закричалъ онъ, обращаясь къ народу.-- Двери на-глухо, на-глухо двери!" Кто-то громыхнулъ выходною дверью, и народъ до того стихъ, что пересталъ даже креститься. Изрѣдка только кто нибудь испускалъ глубокій вздохъ. Семенъ Ѳедоровъ, сперва стоявшій на клиросѣ на виду, отодвинулся къ окну. Пока пропѣли довольно длинный стихъ: "къ Богородицѣ прилежно", возлѣ алтаря успѣла скопиться цѣлая туча дыму. Туча эта сперва нѣкоторое время уравновѣшивалась, совершая колебательныя волнообразныя движенія; потомъ часть ея, въ формѣ тупого угла, направилась-было въ отворенныя царскія врата, но вдругъ этотъ тупой уголъ, превратившись въ острый косякъ, поплылъ направо мимо иконостаса и быстро устремился къ правому клиросу, возлѣ котораго въ окнѣ было выбито два звена. Мурашки пробѣжали но тѣлу Семена Ѳедорова, когда онъ замѣтилъ хлынувшую на него волну испытательнаго дыма. "Кто бы насъ избавилъ отъ толикихъ бѣдъ" пѣлъ онъ, стоя возлѣ разбитыхъ звеньевъ и дрожа, какъ въ лихорадкѣ. Страхъ его усилился, когда онъ увидѣлъ, что вся масса дыму повалила на него. Едва онъ протянулъ слова: "Твоя бо рабы спасавши..." голосъ его оборвался, и онъ закашлялся.
-- А-а, такъ вонъ гдѣ! воскликнулъ о. Савелій, постоянно наблюдавшій за движеніемъ дыма.
У Семена Ѳедорова закружилась голова и потемнѣло въ глазахъ. Не помня себя, онъ выскочилъ на амвонъ и воскликнулъ: "православные! берите меня: это мы съ сватомъ"...
-- Что ты, что ты?! Ай съ ума сошелъ? возгласилъ Филиппъ Ивановъ, высунувшись изъ-за стѣны клироса.
Молебенъ прервался. Въ церкви поднялся страшный шумъ.
-----
Къ вечеру того же дня просторная изба постоялаго двора превратилась въ судейскую камеру. Тутъ были: и становой, и судебный слѣдователь, и понятые. Тутъ же былъ священникъ и Семенъ Ѳедоровъ. Не было только Филиппа Иванова.
-- Оказія! говорилъ Семенъ Ѳедоровъ, сидя возлѣ большого стола, съ связанными веревкой руками.-- Вмѣстѣ грѣхъ творили, и вдругъ онъ теперь этакое дѣло раздѣлываетъ: знать не знаю, вѣдать не вѣдаю! Гдѣ-жь у него Христосъ? гдѣ пресвятая Богородица? Господи! А еще сватъ называется!..
-- Батюшка, сходите хоть вы къ нему, наконецъ; можетъ быть, усовѣстите. Что же это такое? Долго-ли намъ биться съ нимъ? говорилъ судебный слѣдователь, мужчина лѣтъ сорока, коротко остриженный, бритый, съ большимъ краснымъ носомъ.
-- Что-жь, я пойду... я, пожалуй, пойду, покорно произнесъ о. Савелій.
Филиппъ Ивановъ сидѣлъ въ своей избѣ за столомъ, положивъ голову на руки. Передъ нимъ горѣлъ закоптѣлый, грязный глиняный ночникъ. Жена его, Ольга Семеновна, здоровая стройная женщина, съ умнымъ и добрымъ лицомъ, безпокойно ходила по избѣ и причитала:
-- И что онъ это затѣялъ? Господи, что онъ затѣялъ! Добро бы ужь воръ -- мошенникъ былъ какой... Ну, какъ ты вотъ теперь отвертишься?
-- Молчи! молчи, тебѣ говорятъ! ворчалъ Филиппъ Ивановъ, хмурясь и потирая лобъ.
Вошелъ о. Савелій. Ольга Семеновна смутилась. Она подняла какую-то соломенку на полу и подошла къ батюшкѣ подъ благословеніе.
-- Хоть бы вы, батюшка, защитили насъ, невинныхъ! проговорила она сквозь слезы.
-- Невинныхъ... Знаемъ мы васъ! проговорилъ о. Савелій, подходя къ столу.
Филиппъ Ивановъ поднялъ голову, но не всталъ, а только остановилъ на "съѣдугѣ" мутный, злобный взглядъ.
-- Филиппъ! началъ о. Савелій:-- и чего тебѣ не признаться? Признался бы да и только... И себя бы развязалъ, и насъ. Вѣдь ужь не отвертишься... Послушай-ка, что вонъ слѣдователь говоритъ: все равно, говоритъ, въ Сибирь...
-- Я въ три Сибири пойду, а тебя видѣть не хочу! вскричалъ Филиппъ Ивановъ, сжавъ кулаки.-- Туда же... увѣщевать пришелъ! Почище себя нечего увѣщать. Самъ себя увѣщай!..
-- Нѣтъ, да вѣдь... что же тутъ? Передъ Богомъ не скроешь... робко продолжалъ о. Савелій, пораженный поведеніемъ и тономъ Филиппа Иванова.
-- Взяли одного дурака, и будетъ съ васъ; ѣшьте его! Чего вамъ еще нужно?
-- Батюшка, да неужели, коли одинъ укралъ, такъ, значитъ, и другой укралъ? возразила Ольга Семеновна.-- Это даже обидно!..
-- Такъ что же, Филиппъ, такъ-таки не призн
а
ешься? спрашивалъ о. Савелій, не обращая вниманія на слова Ольги Семеновны.
-- Не въ чемъ, отозвался Филиппъ Ивановъ, не глядя на него.
-- Ты воззри на Бога-то: ну, какъ не въ чемъ? надоѣдалъ о. Савелій.
-- Самъ воззри! пробормоталъ Филиппъ Ивановъ.
-- И геенны ты не боишься? ораторствовалъ о. Савелій.
Филиппъ Ивановъ молчалъ.
-- И тартара не боишься?
Филиппъ Ивановъ молчалъ.
-- Идеже огнь не угасаяй и червь не умираяй? декламировалъ батюшка.
-- Отстанешь ты, или нѣтъ? воскликнулъ Филиппъ Ивановъ, бѣшено сверкнувъ глазами.
О. Савелій кашлянулъ и молча вышелъ изъ избы нераскаяннаго грѣшника.
Долго еще истязали Филиппа Иванова; приводили на постоялый дворъ, дѣлали очную ставку съ Семеномъ Ѳедоровымъ, убѣждали, грозили. Филиппъ Ивановъ не сознавался. Было уже за полночь. Въ сѣняхъ, на крыльцѣ, подъ окнами постоялаго двора тѣснился народъ, наполняя воздухъ несмолкаемымъ шумомъ.
Филиппъ Ивановъ вздумалъ-было поужинать, но кусокъ не шелъ ему въ горло. Рѣшился-было онъ лечь спать и началъ молиться, по какой-то червь точилъ ему сердце; въ головѣ у него помутилось, нервы пришли въ странное напряженіе. Безсознательно пробормотавъ "Отче нашъ" до половины, онъ вдругъ прервалъ молитву и началъ тревожно озираться по сторонамъ. Потомъ онъ рѣшительными шагами подошелъ къ полкѣ, схватилъ съ нея шапку и выбѣжалъ изъ избы. Чрезъ нѣсколько минутъ онъ предсталъ предъ синедріонъ постоялаго двора.
-- Ну, что скажешь, дружокъ? спросилъ его слѣдователь.
-- Власти праведныя, прикажите
ему
уйти!.. проговорилъ Филиппъ Ивановъ, кивая на о. Савелія.
-- Батюшка, извините... позвольте васъ просить... вѣжливо сказалъ слѣдователь, указывая на дверь.
О. Савелій, покашливая, заковылялъ изъ избы.
-- Ну? обратился слѣдователь къ Филиппу Иванову, когда батюшка уже скрылся за дверью.
-- Дѣло прошлое, началъ Филиппъ Ивановъ, ни на кого не глядя и комкая въ рукахъ шапку:-- грѣхъ попуталъ. Точно, что и я вкупѣ со сватомъ... Вотъ-омъ я, окаянный! Дѣлайте со мной, что хотите.
Тишина, царившая доселѣ въ избѣ, мгновенно смѣнилась шумнымъ движеніемъ. Всѣ повстали съ своихъ мѣстъ и обступили Филиппа Иванова.