Воронов Михаил Алексеевич
На нашей улице праздник

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

НА НАШЕЙ УЛИЦѢ ПРАЗДНИКЪ.

Провинціальный очеркъ.

   Никогда нашъ приходскій дьякъ, Егоръ Мартыновичъ, не былъ такъ полно счастливъ и не праздновалъ такого великаго праздника, какъ въ приснопамятный день 28 іюля 186* года. А нельзя сказать, чтобы у Мартыныча ужь вовсе не было радостей,-- были онѣ и у него... Такъ много было, напримѣръ, радости Мартынычу хоть бы въ то время, когда радѣльный къ вѣрѣ и церкви Божіей купецъ Захрапакинъ, въ сообществѣ съ не менѣе радѣльной генеральшей Пистолетовой, принесли въ даръ храму, въ коемъ церковнослужителемъ состоялъ Мартынычъ, большой колоколъ, вѣсомъ въ 380 пудовъ, отлитый на лучшемъ нашемъ желтогорскомъ заводѣ и доселѣ справедливо славящійся, по выраженію отца соборнаго протодіакона, "какъ отмѣнною густотою звука, такъ равно и сладостною пріятностью онаго". Не мало также радовалось сердце Мартыныча и тогда, когда нашъ протопопъ, отецъ Алексѣй, получилъ орденъ св. Анны и, ознаменовавъ такое торжество богатымъ пиршествомъ, откровенно сказалъ во время трапезы, при самомъ отцѣ ректорѣ семинаріи, что Мартынычъ его правая рука, и что по рвенію къ дѣлу церковнослуженія онъ "неукоснительно безупреченъ." Наконецъ, ужь какая, кажется, была Мартынычу радость, когда единственный его, Мартыныча, сынъ, Иванъ, лѣтъ пять-шесть тому назадъ, будучи уже ученикомъ семинаріи богословскаго класса, произнесъ въ нашей приходской церкви за ранней обѣдней, въ придѣлѣ мучениковъ Кирика и Улиты, первую пробную проповѣдь на текстъ "азъ уснухъ и спалъ и возсталъ, яко Господь заступилъ мя," когда даже самъ скупой на похвалы протопопъ Алексѣй сказалъ Мартынычу, что Ванька его башканъ", и что попъ изъ него выйдетъ современемъ хоть куда, и когда обрадованный Мартынычъ. позволивъ себѣ въ тотъ день гдѣ-то въ гостяхъ лишнее, вернулся домой уже поздно вечеромъ, безъ шапки, и самымъ наилучшимъ образомъ оттрепалъ проповѣдника за густую овчину...
   Но всѣ эти, повидимому, немалыя радости, повторяемъ, были ничто въ сравненіи съ тѣмъ непритворнымъ восторгомъ, какой ощутилъ нашъ Егоръ Мартынычъ въ приснопамятный день 28 іюля 186* года. Короче: въ этотъ приснопамятный день единственное дѣтище Мартыныча, его Иванъ, стяжавшій такую славу упомянутою выше пробною проповѣдью и потомъ къ великому горю и всеобщему изумленію уклонившійся изъ духовнаго званія и уѣхавшій въ Москву, въ университетъ,-- этотъ Иванъ опять съ нимъ, облеченный во всеоружіе знанія и награжденный за свои успѣхи такими степенями и чинами, о которыхъ Мартынычъ нашъ даже и думать боялся, считая всѣ сіи думы либо порожденіемъ духа праздности, либо искушеніемъ дьявола.
   
   Маленькій домикъ стараго дьяка Мартыныча стоялъ на одномъ изъ спусковъ къ Волгѣ на землѣ отца протопопа Алексѣя, которому Мартынычъ выплачивалъ по девяти рублей ассигнаціями ежегодно. Мартынычъ. которому теперь подъ шестьдесятъ лѣтъ, съ незапамятныхъ временъ Жиль въ своемъ домикѣ съ женой, такой же ветхой старухой, Матреной Лукиничной, женщиной хозяйственной и кроткой, а главное, весьма искусной въ повивальномъ дѣлѣ и славившейся не только въ нашемъ приходѣ, но и далеко за его предѣлами: "у губернаторскаго кучера принимала; самъ генералъ, поди, извѣстенъ объ ней", часто съ гордостью выхвалялъ Мартынычъ свою супругу, сидя въ сумерки съ кѣмъ-нибудь изъ прихожанъ у воротъ своего стараго домика: -- и при этомъ разсказчикъ посылалъ въ носъ такую здоровенную понюшку, отъ которой вдругъ прокатывался по пустынной улицѣ какъ бы нѣкій трубный гласъ. Но если Лукинична была образцовая супруга и женщина и чрезъ то подавала своему мужу поводя, къ подобнымъ восхваленіямъ, то и Мартынычъ не могъ не удостоиваться того же отъ своей сожительницы: такъ Матрена Лукинична еще до сихъ поръ съ особеннымъ чувствомъ вспоминаетъ о томъ счастливомъ времени, когда Мартынычъ былъ еще крѣпокъ глазами и выплачивалъ отцу Алексѣю всю арендную плату за землю подметками и заплатками, которыя онъ ставилъ и клалъ, какъ самому батюшкѣ, такъ равно и многочисленному его семейству. "Чтобы онъ когда-нибудь грошъ мѣдный заплатилъ отцу Алексѣю за землю -- ни-ни: на сапожномъ мастерствѣ всѣ поземельныя такъ-таки и очиститъ." съ умиленіемъ разсказывала Лукинична не разъ въ пріятельской бесѣдѣ, за чашкой крѣпкаго кофе. Кромѣ сапожнаго мастерства Мартынычъ занимался также рыболовствомъ и, если говорить правду, то Матрена Лукинична положительно никогда не знала, что такое значитъ покупать рыбу: было бы лишь сказано съ вечера и тогда, только-что встанетъ она на другой день да, Господь благослови, проводитъ корову въ стадо -- глядь, ужь Мартынычъ и вернулся съ рѣки, ужь и несетъ цѣлое ведро самыхъ живыхъ подлещиковъ, окуней, ершей и проч., -- стряпай, что хочешь, на доброе здоровье! Буря ты розыграется на Волгѣ и тряхнетъ нѣсколькими барками съ дровами, или размечетъ но бревнышку нѣсколько плотовъ (гонокъ), -- старый Мартынычъ сейчасъ въ лодку (у него была своя лодка) и, глядишь, наловитъ столько дровъ, что цѣлые мѣсяцы отапливаетъ ими свой маленькій домикъ; а то, коли дровъ дома много, такъ примется гоняться за бревнами отъ разбитыхъ плотовъ, да, наловивъ десятка три-четыре, и беретъ съ плотовщиковъ выкупъ копѣекъ по двадцати-тридцати за штуку, такъ что буря-то еще кому какъ, а ему ужь положительно въ прокъ идетъ. А то въ той же лодкѣ ѣздить среди лѣта за ягодами, да за грибами на ту сторону рѣки, либо на острова, которыми усѣяна Волга и выше и ниже Желтогорска. Осенью, опять при помощи той же лодки, хворостъ да валежникъ запасаетъ на зиму, случится, такъ самъ проконопатитъ домишко, самъ, если нужно, выкраситъ крышу, сколотитъ половицы, вставитъ зимнія рамы,-- словомъ, за такимъ домовитымъ хозяиномъ, какъ Мартынычъ, Лукинична жила счастливо, припѣваючи... Если когда и бывали размолвки между нашнми стариками, то развѣ тогда лишь, когда Мартынычъ иное время захмѣлѣетъ, да, среди ночи и затянетъ во все горло со святыми упокой"; но и тутъ Лукиничнѣ стоило только накинуть на голову платокъ и объявить, что она сейчасъ идетъ къ отцу Алексѣю жаловаться, какъ не въ пору пѣвчій смолкалъ мгновенно, объявляя, что хотя онъ и божественное провозглашалъ, но чтобы жаловаться -- этого онъ никогда не допуститъ. Разъ только наши старики поссорились крѣпко, до того крѣпко, что даже не разговаривали между собою цѣлую недѣлю: что было лѣтъ пять назадъ, именно по поводу выхода сына изъ духовнаго званія и отъѣзда его въ Москву, въ университетъ. Мартынычъ тогда былъ противъ этого отъѣзда, считая священническое мѣсто, на которое его Иванъ имѣлъ всѣ. права, какой-то обѣтованной землей: Лукинична, видѣвшая и людей и свѣтъ больше своего мужа и много наслышавшаяся на сторонѣ о различныхъ удачахъ и фортунахъ, выпадавшихъ на долю то тому, то другому -- Лукинична одобряла сына въ его намѣреніи и давала свое самое искреннее, самое сердечное материнское благословеніе. Это несходство взглядовъ на одинъ и тотъ же предметъ, да еще на такой близкій, породило между стариками продолжительную и великую вражду окончившуюся съ отъѣздомъ сына крупной перебранкой, во время которой Лукинична не разъ натягивала на голову платокъ, чтобы пристращать своего благовѣрнаго протопопомъ, а, наконецъ, не вытерпѣла даже и пошла-таки жаловаться; но тогда Мартынычъ такъ разгорячился, что отнюдь и не подумалъ останавливать свою супругу, а. напротивъ. еще выругалъ ее въ догонку сукой и дѣтоубійцей, и затѣмъ, подхвативши подъ мышку весло, надолго скрылся на Волгу размыкивать свое горе. Однако не Волгѣ-катушкѣ суждено было размыкать его лютую кручину: съ той же Лукиничной выплакалъ ее на другой день нашъ бѣдный старикъ!
   Такъ-то, годъ за годомъ, тихо, незамѣтно, тянулась жизнь Мартыныча и Лукиничны, то освѣщаемая маленькими радостями, въ родѣ приведенныхъ нами, то затемняемая такими же маленькими печалями, -- какъ вдругъ въ эту-то тихую, небогатую ни особенными радостями, ни особенными печалями, жизнь словно бы насильно ворвалось что-то со стороны, что-то необычайное, нежданное, что-то такое, что волнуетъ до самозабвенія и чуть не насильно вырываетъ радостныя слезы, что молодить до ребячества, грѣетъ въ стужу и прохлаждаетъ въ самый палящій жаръ...
   Такое-то именно, необъяснимое, странное и безотчетно-пріятное впечатлѣніе произвелъ на нашихъ стариковъ пріѣздъ сына.
   
   Въ продолговатой, небольшой, опрятно-прибранной комнаткѣ, съ оклеенными газетной бумагой стѣнами, съ двумя маленькими оконцами, съ божницей въ переднемъ углу и приземистой русской печью съ неизмѣнными тараканами у самаго входа,-- сидѣлъ на почетномъ мѣстѣ, подъ образами, пріѣзжій, загорѣлый, черноволосый молодой человѣкъ, лѣта, двадцати-пяти-шести, въ военномъ, лекарскомъ сюртукѣ. Мартынычъ, сіяющій, гладко-причесанный и въ новомъ шерстяномъ полукафтаньѣ, сидѣлъ рядомъ съ сыномъ, осыпая его самыми разнообразными вопросами; Лукинична хлопотала по хозяйству, то выбѣгая въ сѣни раздуть самоваръ, то хлопая печной заслонкой и ловко дѣйствуя ухватомъ, то громыхая чайной посудой, которую на этотъ разъ она, сама не зная почему, какъ-то особенно неловко вынимала изъ шкафа.
   Уже давно пали сумерки. Съ Волги тянуло запахомъ дегтя; въ растворенныя окна врывалась вечерняя свѣжесть; съ улицы доносились звонкіе голоса прохожихъ, и тихій гамомъ разныхъ любопытныхъ, толпившихся у воротъ и оконъ дьячкова дома.
   -- А я-то сижу, да, увидѣвши тебя изъ окна, и не разобралъ путемъ-то, да и думаю; что, молъ, за офицеръ такой въ гору къ намъ подымается? А онъ, вонъ онъ какой офицеръ-отъ вышелъ вонъ, какой дорогой! весело бормоталъ Мартынычъ, засматривая сыну въ лицо.
   -- Да ты бы растегнулъ сюртучокъ-отъ, Ванюша: жарко, поди, совѣтовала Лукинична.-- Голубчикъ мой! вдругъ всхлипывала она, хватая сына за. голову и прижимая къ своей груди.
   Полно, старуха, уговаривалъ Мартынычъ, правда, и самъ, сгоравшій желаніемъ обнять сына;-- ты видишь, что человѣкъ съ дороги, усталъ... гдѣ бы накормить его да поскорѣе спать уложить, а ты тутъ со слезами своими...
   -- Ахъ, Мартынычъ! Да вѣдь пять годовъ... пять годовъ не видала: какъ тутъ не плакать! Легко іи пять-то годовъ материнскому сердцу, сама, ты посуди?
   -- Да ужь оно что вѣрно, то вѣрно, соглашался старикъ; -- только все-таки маленько бы удерживаться надо, какъ-то робко процѣживалъ онъ сквозь зубы, все-таки опасаясь, чтобы въ самомъ дѣлѣ не надокучить сыну излишней любовью, излишней нѣжностью.
   Лукинична, хоть и не съ охотою, но слушалась и уходила къ своимъ хозяйственнымъ занятіямъ.
   -- Баба, Ванюша, такъ-ли? спрашивалъ Мартынычъ, пристально смотря сыну въ глаза, какъ бы желая прочесть въ нихъ снисхожденіе къ матери.
   -- Мать... материнское сердце... любовь, едва пробормоталъ Ванюша, который и самъ, пожалуй, не прочь былъ разрыдаться отъ какого-то необъяснимаго, сладостнаго чувства, такъ и рвавшагося наружу.
   -- Мать, мать! восторженно подхватилъ Мартынычъ.-- Истинно, истинно, Ваничка, такъ! нѣсколько разъ повторилъ онъ, видя, что сынъ понимаетъ эти слезы и придаетъ наилучшее значеніе этимъ, можетъ быть, и дѣйствительно переливающимся черезъ край, материнскимъ ласкамъ.-- Ахъ ты, нежданная радость! Ахъ ты, золотой ты мой! засуетился старикъ, трепля Ванюшу по плечу.-- Въ Питерѣ одежку-то справилъ? вдругъ повернулъ Мартынычъ.
   -- Какъ же, въ Петербургѣ.
   -- Какъ влита одежка-то, Ваничка.
   -- Да, ужь насчетъ платья тамъ мастера, замѣтилъ сынъ.
   -- Мастера, мастера, Ваничка, ей-богу, мастера! Хоть бы складочка гдѣ, ей-богу, хоть бы складочка! похваливалъ Мартынычъ, осматривая молодого лекаря со всѣхъ сторонъ.
   Нѣсколько минутъ прошло въ молчаніи.
   -- Ну, а вы же какъ, батюшка, безъ меня тутъ поживати? спросилъ сынъ.
   -- Да какъ поживали? Все но прежнему, Ванюша, все по прежнему: какая же можетъ быть перемѣна? Извѣстно, только тѣмъ и жили, объ томъ только и думали, что, молъ, привелъ бы Господи увидѣть своего Ванюшу настоящимъ человѣкомъ,-- а тогда хоть и въ могилу!
   -- Зачѣмъ же въ могилу? Еще мы съ вами, батюшка, поживемъ, да и не дурно-таки поживемъ! хлопнулъ сынъ отца по мозолистой ладони.
   -- Ужь гдѣ намъ, сынокъ, тянуться за тобой... простымъ людямъ: не пара мы тебѣ... Ты вонь... началъ было робко и спотыкаясь на каждомъ словѣ старикъ; но сынъ не далъ договорить ему и. крѣпко сжавъ въ своей рукѣ руку отца, притянулъ его ближе къ себѣ и мягко, ласково заговорилъ:
   -- Объ томъ, батюшка, кто изъ насъ выше и кто ниже, ни теперь, ни послѣ не должно быть и рѣчи! Вы -- мой отецъ, она -- моя мать, а я -- вашъ сынъ; вы оба меня горячо любите -- это я знаю, а я, въ свою очередь, не менѣе горячо люблю васъ -- это вы должны знать; объ званіяхъ же, повторяю, между нами не можетъ быть и разговора! Прежде всего и на первомъ планѣ наши родственныя отношенія, которыя насъ связываютъ неразрывно; званія же могутъ связывать или разлучать другихъ, постороннихъ между собою людей, но только не насъ: намъ нѣтъ до нихъ дѣла. Вы можете быть дьячекъ, пономарь, дьяконъ,-- словомъ, что угодно, я -- пожалуй, хоть генералъ; но никогда никакія званія не заставятъ меня любить васъ иначе, какъ моего отца, который своей заботой, своей любовью и своимъ добрымъ примѣромъ научилъ меня, поставилъ на ноги и первый вывелъ въ люди, то есть помогъ сдѣлаться чѣмъ нибудь. Чваниться титулами и званіями могутъ тѣ. у которыхъ кромѣ этихъ игрушекъ ничего больше нѣтъ: мои же чины и званія даны мнѣ за мои познанія, за мои труды, а трудиться и знать дали мнѣ силу вы,-- слѣдовательно, безъ васъ съ матушкой я бы не былъ тѣмъ, чѣмъ я сдѣлался теперь. Поняли, батюшка?
   -- Понялъ, понялъ, торопливо забормоталъ Мартынычъ, думая про себя: "Господи! сколько ума и доброты въ этомъ человѣкѣ!"
   -- Слѣдовательно, объ званіяхъ больше ни слова? а?
   -- Да ужь будь по твоему; извѣстно, твоя воля...
   -- Нѣтъ, не моя воля, а и ваша... ва-а-ша...
   -- Ну, да ужь и моя, и моя, охотно согласился Мартынычъ и, радостно потрепанъ сына по плечу, побѣжалъ подѣлиться своими впечатлѣніями съ Лукиничной, возившейся въ сѣняхъ съ самоваромъ.
   Иванъ Егорычъ, оставшись одинъ, принялся осматривать давно знакомую ему комнату.
   Все ту же старую мебель увидѣлъ онъ: тотъ же столъ, колченогія стулья, шкафъ съ посудой и кожаный диванъ съ высокой деревянной спинкой, на которомъ спалъ онъ, бывши ученикомъ семинаріи. По стѣнамъ висѣли все тѣ же старыя знакомки картины: тотъ же фельдмаршалъ графъ Паскевичь Эриванскій на конѣ, взлетѣвшемъ на воздухъ и какъ бы попирающемъ громады войскъ: тотъ же портретъ московскаго митрополита Платона, грубо и черно отпечатанный въ какой-то незатѣйливой литографіи и потомъ окончательно отдѣланный даровыми нашими мастерами мухами; то же сраженіе, съ подписью: "Наша взяла!" изображающее двухъ русскихъ солдатъ, лежащихъ ни брюхѣ и покуривающихъ трубки, спокойно глядя на несущіяся на. нихъ турецкія полчища. Въ углу, направо, около двери, стояла неизмѣнная печь, около которой когда-то такъ любилъ тереться Иванъ Егорычъ, хватая съ едва вытащенной изъ пекла сковороды горячіе блины и получая за то порядочныя-таки затрещины отъ матери. Въ божницѣ висѣло между образами нѣсколько давно-знакомыхъ пасхальныхъ яицъ, стояло четыре-пять высохшихъ въ камень кіевскихъ, воронежскихъ и другихъ просфиръ и тутъ же лежала пачка какихъ-то, уже покрывшихся порядочнымъ слоемъ ныли, бумагъ: Иванъ Егорычъ ворохнулъ ихъ и увидѣлъ, что это были бережно сложенныя его письма.
   -- Храню, храню... Всѣ тутъ до единаго... Пуще собственнаго ока берегу, забормоталъ вошедшій Мартынычъ, увидя письма въ рукахъ сына, и широко растворилъ дверь: Матрена Лукинична внесла самоваръ.
   Усѣлись за столъ. Хозяйка, какъ ожерельемъ. окружила самоваръ тарелками, блюдами и блюдцами съ разными вареньями, соленьями и печеньями: Мартынычъ вытащилъ откуда-то графинъ съ какою-то малиновой жидкостью.
   -- Ну-ка, Ванюша, съ пріѣздомъ-то! подмигнулъ отецъ сыну, поднося дрожащею рукою рюмку.
   Сынъ отстранилъ рюмку.
   -- Да ужь надо по порядку, сказалъ онъ: -- хозяевамъ начинать.
   -- Охъ, политиканъ! опять подмигнулъ Мартынычъ.-- Ну, дай Богъ и завсегда въ этакой радости быть! перекрестился старикъ и аппетитно опорожнилъ рюмку.-- Выпьешь, что-ли, старуха?
   -- Еще бы въ такой радостный день да не выпить. (Она взяла рюмку.) Съ пріѣздомъ, Ванюша., съ успѣхомъ въ дѣлахъ: тебѣ жить -- не печалиться, а намъ, на тебя глядючи, радоваться.-- А тебя, старый, съ сыномъ молодцомъ.
   Выпилъ и Иванъ Егорычъ.
   -- Грибковъ, Ваничка: отмѣнные! угощала мать.
   Ваничка попробовалъ и одобрилъ.
   -- Экое дѣло, экое дѣло важное сварилось, бормоталъ Мартынычъ;-- у дьяка да такой сынъ,-- вотъ и говори послѣ этого, что не по носу табакъ! Такъ-ли Ваня? а?
   Ваня кивнулъ головой.
   -- А ужь и давно же, Ванюша, охъ, какъ давно не видѣлись мы съ тобой!
   -- Давненько-таки, батюшка.
   -- Да вотъ оно какъ давно, неустанно лепеталъ старикъ.
   -- Витъ цѣлитель-то Пантелеймонъ когда у насъ?.. вчера былъ, двадцать седьмого числа.-- такъ вчера вотъ исполнилось ровно пять годовъ: день въ день пять годовъ,-- на-ко-сь!
   -- Да полно тебѣ, старый, соловья-то баснями кормить, вдругъ прерывала соображенія Мартыныча Лукинична.-- Ты бы, Ваничка, вотъ вареньица въ чай-то положилъ: сама варила.
   Сынъ положилъ варенья.
   -- Вотъ рыбки-то маринованной поотвѣдай, Ваничка.-- Что, хороша? любопытствовала Лукинична.
   -- Очень хороша! Отличная рыба! Просто -- объяденье!
   -- Такъ про самаго именитаго гостя и блюла. Это мнѣ одинъ купецъ подарилъ, я у него дочку принимала, -- добрѣйшій человѣкъ! "Вотъ, говоритъ, тебѣ, старуха, за твои старанія: кушай, говоритъ, съ старикомъ со своимъ!" А дочка-то, признаться, не больно-то удачлива вышла -- уродецъ: и горбатая да и шестипалая. Богъ съ ней: такъ-то мнѣ, старухѣ, совѣстно было!.. А то вотъ онамедни призвали меня тутъ чиновнику горшки накинуть, надорвался въ дракѣ, что-ли...
   -- Полно, полно, Лукинична, перебилъ словоохотливую старуху Мартынычъ.-- Ну, песъ ихъ возьми чиновниковъ -- не трожь себѣ дерутся!-- Мы вотъ лучше выпьемъ.
   Круговая обошла еще разъ; всѣ повеселѣли.
   -- Ужь я, признаться, хотѣла добре тебя пожурить, шутя погрозила Ванѣ мать, подавая чай.-- Охъ, ты!
   -- За что? Чѣмъ провинился?
   -- А за то, что мало писалъ... Ну, да ужь такъ и быть... Жалко стало.
   -- Теперь нечего старое припоминать, когда самъ тутъ, на лицо, замѣтилъ Иванъ Егорычъ, улыбаясь и глядя на отца.
   -- Глазъ тому вонъ, кто старое-то помянетъ, говоритъ паша, мужицкая пословица, ввернулъ Мартынычъ и громко засмѣялся.-- А хорошо, братъ, Ванюша, ты письма-то писалъ,-- ровно книга: читаешь, даже сладость какая-то. Мнѣ отецъ Алексѣй,-- я каждый разъ носилъ ему твои письма, -- этта какъ-то сказалъ, что, говоритъ, супротивъ Ивановыхъ писемъ никому не написать!-- ей-богу, Ванюша!
   -- А. ты пойдешь къ отцу Алексѣю на поклонъ? спросила Лукипична сына.
   -- Охъ, опять не дѣло завела ты, старуха! Зачѣмъ же ему идти кланяться отцу Алексѣю? тономъ человѣка, понимающаго всѣ общественные свычаи и обычаи, спросилъ Мартынычъ.
   Старуха смолкла; Иванъ Егорычъ поспѣшилъ ей на помощь, увидя замѣшательство матери.
   -- Нѣтъ, я пойду къ отцу Алексѣю, потому что онъ всегда былъ добръ и внимателенъ ко мнѣ; я уважаю этого старика; я схожу поблагодарить его за прежнія ласки, проговорилъ онъ.
   -- Ну, вотъ это такъ, вотъ это такъ, одобрилъ Мартынычъ, который, признаться, и самъ колебался надъ разрѣшеніемъ мудренаго вопроса, о томъ, идти или не идти къ протопопу, и какъ объ этомъ сказать сыну?
   -- А не легко, поди, Ванюша, тебѣ эта наука твоя далась? спросила мать.-- Принялъ, чай, не мало ты изъ-за нее мученьевъ?
   -- Да, пришлось-таки побиться, пришлось... Ну. да что же легко-то дается, матушка? Мнѣ же и потому еще особенно трудно было, что приходилось въ одно и тоже время и учиться и добывать себѣ хлѣбъ: вотъ что особенно тяжело.
   -- А хоть бы слово объ этомъ, злодѣй, къ намъ прописалъ. Развѣ такъ съ родителями-то поступаютъ? погрозилъ Мартынычъ.
   -- Зачѣмъ же я васъ буду разстроивать, когда я зналъ, что все это рано или поздно перемелется, что я добьюсь-таки своего.
   -- Такъ, такъ, Ваничка, такъ, сто разъ, такъ! хлопнулъ кулакомъ по столу Мартынычъ.-- Ужь того горя не размыкаешь, той бѣды не избудешь, съ которою въ люди пойдешь подѣлиться. Правду истинную сказалъ, сынокъ, правду! еще разъ хлопнулъ старикъ.
   Затѣмъ разговорились о бѣдненькомъ хозяйствѣ стариковъ, о сосѣдяхъ. знакомыхъ, о родившихся и умершихъ, и проч. и проч. Старики на перебой сообщали сыну разныя маленькія новости, путаясь, поправляясь. спиваясь и оспаривая одинъ другого: тамъ Мартынычъ перепутаетъ число и мѣсяцъ какого нибудь происшествія и, пойманный женою, на нѣкоторое время уступаешь ей продолженіе разсказа, чтобы, въ свою очередь, оправившись, подсторожить и поймать ее и такимъ образомъ перехватить разсказъ въ свои руки; тутъ Лукинична ни съ того начнетъ или не ту подробность разскажетъ прежде или послѣ -- Мартынычъ ловитъ, а потомъ, смотришь, опять спутается самъ. Лукинична ловитъ его, и т. д. и т. д., Иванъ Егорычъ съ одинаковымъ удовольствіемъ слушаетъ и того и другого; ему дѣлается -- онъ это чувствуетъ -- все легче, все пріятнѣе; какъ-то мягче, добрѣе, сердечнѣе становится онъ среди этихъ незлобивыхъ душъ, слушая ихъ подчасъ далеко невеселые разсказы, съ ними онъ забываетъ тѣ чудовищныя трепки. которыя, властной рукою, задавала ему жизнь еще такъ недавно, въ послѣднія пять лѣтъ, и, воодушевившись, сначала самъ припоминаетъ разныя твои дѣтскія дурачества и слѣдовавшія за ними маленькія домашнія потасовки, припоминаетъ знакомства, встрѣчи, смѣшныя семинарскія продѣлки, а потомъ мало-по-малу выдергиваетъ даже эпизоды и изъ своей недалекой студенческой жизни. Этихъ двухъ-трехъ эпизодовъ, какъ оказалось, только и ждали старики.
   -- Э-э! Постой, постой, злодѣй! разбойникъ ты этакой! возопилъ Мартынычъ.-- Такъ ты вотъ какъ.! Ты все это скрывалъ отъ насъ! Ты вотъ какой хитрый!
   -- Да ужь проговорился, такъ нечего дѣлать, засмѣялся сынъ.
   -- Нѣтъ, ужь теперь проговаривайся до конца. Нѣтъ, ужь -- шабашъ! что есть въ печи, все на столъ мечи!
   -- Все, все, Ванюшка, все вытрясай! присоединилась къ старику Лукинична.
   -- Нѣтъ, этакъ братъ, не дѣлаютъ,-- весело забормотала. Мартинымъ;-- изъ насъ, стариковъ, все нутро вытянулъ, а самъ булькнулъ слово-другое да и въ кусты;-- нѣтъ, погоди, не уйдешь.
   Иванъ Егорычъ, разумѣется, не упорствовалъ, потому что онъ самъ чувствовала, потребность подѣлиться съ стариками впечатлѣніями послѣднихъ пяти лѣтъ своей жизни, чтобы окончательно связать себя, этого новаго сына -- лекаря -- съ прежнимъ Ваней, Ванюшкой, ученикомъ Желтогорской семинаріи, такъ хорошо извѣстнымъ имъ.
   -- Ну, разсказывать вамъ о томъ, какъ я поѣхала, и доѣхалъ до Москвы, -- началъ Ивана, Егорычъ свои признанія, -- полагаю, нечего,-- все это вы знаете изъ первыхъ моихъ писемъ; не стоитъ даже разсказывать и о томъ, какъ я выдержалъ пріемный экзаменъ -- объ этомъ тоже я писалъ вамъ; слѣдовательно прямо начну съ того, какъ я сталъ поживать, уже поступивши въ студенты.
   -- Сейчасъ, сейчасъ, Ванюша, перебилъ Мартынычъ, и, очистивъ носъ, пустилъ въ него громоподобную понюшку.-- Ну, теперь готовъ: отваливай!
   -- Ну-ка, Господи благослови. Ванюша! во всѣ глаза уставилась на сына мать.
   -- Сначала, покуда я ничего не зналъ, нанялъ я себѣ комнатку на Прѣснѣ -- такая часть города,-- за четыре рубля въ мѣсяца, дорогонько, думаю, ну, да какъ нибудь мѣсяцъ протерплю, покуда не найду кого нибудь, съ кѣмъ можно бы жить вмѣстѣ. Сталъ я оттуда, ходить въ университетъ; отъ платы за слушаніе лекцій меня освободили. Дѣло ужь это, надо вамъ сказать, было въ началѣ сентября; денегъ, какія я скопилъ здѣсь да повезъ съ собою, оставалось всего-на-всего рублей тридцать, ни впереди, ни назади покуда ничего не видно. Однако я не сробѣлъ: хожу на лекціи, учусь дома, прислушиваюсь, не навернется ли откуда урочишко какой. Тутъ скоро я познакомился съ двумя студентами, оказались тоже кутейники, такіе же голыши, какъ и я, но народъ хорошій, умный, работящій; порѣшили мы сбиться въ кучу -- вмѣстѣ жить. Наняли мы комнату уже въ другой части города, на Козихѣ, за девять рублей серебромъ: диванъ, столъ -- въ комнатѣ-то -- двѣ кровати, четыре стула; одежонку, какая лишняя была, да бѣльишко въ чемоданахъ держали; обѣдать ходили къ бабѣ тамъ одной: щи, каша, говядины кусокъ, хлѣба сколько хочешь, только съ собой не брать, по праздникамъ пирогъ, -- по три съ полтиной платили за обѣдъ.
   -- Эка, безстыжая, какъ драла-то она съ васъ, ввернула Лукинична, всплеснувъ руками.
   -- Какое драла, матушка. Это по Москвѣ самый дешевый обѣдъ: тамъ другіе-то вонъ по десяти рублей дерутъ.
   -- Это въ мѣсяцъ?!
   -- Въ мѣсяцъ.
   -- Погоди, старуха, не перебивай. Ну что ты можешь объ столицѣ понимать? остановилъ Лукиничну Мартынычъ.-- Такъ какъ же, сынокъ, дальше-то?
   -- Ну, вотъ и живемъ мы втроемъ мѣсяцъ, другой; наконецъ, плохо стало намъ приходиться: деньжонки у всѣхъ на исходѣ, а получки не видится. Надумали мы перемѣнить квартиру -- дорога. Наняли тутъ мы маленькую такую комнатку, тамъ же на Козихѣ, за четыре рубля въ мѣсяцъ: въ этой ужь и мебели-то всей было столъ да три стула, больше и поставить некуда. Обѣдъ перестали брать -- не по карману: такъ въ сухомятку поѣшь чего, а то такъ чаю съ хлѣбомъ напьешься -- вотъ и сытъ! А между тѣмъ все нѣтъ никакой работы -- хоть околѣвай! Такъ прошелъ еще мѣсяцъ, и пришлось намъ до того туго, хоть въ петлю: хозяйка за квартиру требуетъ; а взять негдѣ. Дѣлать нечего, собрали мы кое-какіе свои пожитки, снесли въ залогъ, расплатились. Какъ расплатились, такъ хозяйка-то на радостяхъ и натопи, -- прежде-то она насъ все холодомъ душила, -- и угорѣли мы тутъ такъ, что чуть не перемерли. По стѣнамъ, глядимъ, послѣ топки-то сырость пошла, съ окошка ручьи побѣжали, -- просто жить нельзя. Перемѣнить бы комнату, -- а съ чѣмъ выѣдешь? Дѣлать нечего, остались тутъ, валяемся на сыромъ полу, подкинувши подъ себя послѣднюю одежонку. И сдружила насъ въ ту пору нужда такъ, что лучше братьевъ родныхъ мы жили промежъ себя. Вплоть до самаго зимняго Николы этакъ-то мы бѣдствовали: все, что было мало-мальски лишняго изъ платьишка, заложили, либо продали, сапожонками обносились, бѣлье стирать отдавать не на что, ужь не только обѣдать, а иной день и хлѣба-то крошки въ ротъ не попадетъ, обовшивѣли всѣ отъ нечистоты да отъ голода, чуть не плачемъ сидимъ, глядя одинъ на другого...
   Разсказчикъ, что-то припоминая, на секунду остановился; Лукинична молча проглотила слезы, Мартынычъ украдкой потянулъ въ носъ табакъ.
   -- Только на. самый Николинъ день прослышали мы, что нужны одному тамъ господину писаря хорошіе, что работы-де у него хоть двѣсти, хоть триста, хоть четыреста листовъ, были бы только работники хорошіе, -- прослышали мы это, да къ нему... Посмотрѣлъ, почеркъ у насъ у всѣхъ отличный, порядилъ онъ насъ по тридцати копѣекъ съ листа, -- и пошли мы махать! Какъ засѣли въ три-то руки, такъ такъ зашипѣла работа, что держись только! Да еще плохо было то, что, какъ нарочно, тутъ репетиціи подошли, готовиться нужно было, да непремѣнно въ университета ходить, а то бы еще не этакъ дѣло-то у насъ пошло. Впрочемъ, мы тогда какъ-то ухитрялись такъ, что не спали по ночамъ: иной разя, рубля два., а то еще съ залишкомъ въ ночь-то наработаешь... Ну, тутъ ужь мы поправились! Такъ поправились, что платье, какое было заложено, выкупили, обѣдать опять стали, понакупили себѣ сапожонокъ, вымылись, вычистились и стали молодцы хоть куда! А праздникъ-то рождества мы тутъ встрѣтили ужь просто на славу: такого поросенка съ кашей намъ хозяйка зажарила, что до сихъ поръ слюнки текутъ, какъ вспомню!
   -- Ахъ вы головушки побѣдныя! не утерпѣла-таки Лукинична. Постой, постой, старуха.-- Ну, ну, Ванюша.
   -- Ну, скоро сказка сказывается, да не скоро дѣло дѣлается... Работалъ я этому господину мѣсяца два, а потомъ отсталъ: урокъ мнѣ подымался, у одного купца сынишку учить; по десяти рублей въ мѣсяцъ, каждый день ходить. Оно бы, пожалуй, и ничего -- десять-то рублей на улицѣ не найдешь -- да ужь очень далеко было ходить, съ Козихи-то да въ Рогожскую часть, гдѣ жилъ купецъ: верстъ семь-восемь будетъ, и въ два-то конца верстъ пятнадцать. Однако дѣлать было нечего, и то слава Богу! Впрочемъ, купецъ-то попался добрый: то табачку мнѣ подаритъ, то чаю, не въ счетъ жалованья, четверку дастъ, сахару фунта три,-- ничего былъ мужикъ... Этакимъ-то манеромъ подкатило дѣло къ экзаменамъ; сдалъ я ихъ отлично, товарищи мои тоже. Пришли каникулы; имъ ѣхать некуда, да и не-на-что, мнѣ также, кромѣ того у нихъ переписка кончилась, и остался на всѣхъ на троихъ одинъ мой урокъ. Перебрались мы въ Рогожскую часть, чтобы мнѣ поближе ходить было; наняли тутъ комнатку за три съ четвертакомъ, треплемся кое-какъ, впроголодь на десять рублей да на купцовы подачки. Только, надо вамъ сказать, былъ у одного изъ этихъ моихъ товарищей отличнѣйшій теноръ; такъ какъ во время каникулъ дѣлать нечего, сталь онъ ходить въ церковь пѣть на клиросѣ. И полюбился онъ тутъ протопопу; зазвалъ тотъ его къ себѣ, обласкалъ, разговорился, то да се, другое да третье -- понравился нашъ малый протопопу: на требы тотъ началъ его съ собою брать, деньжонокъ гдѣ два, гдѣ три рублишка дастъ, то подаритъ, другое за работу,-- ничего-таки стало намъ жить съ этимъ подспорьемъ. Этакъ-то вотъ, потихоньку да помаленьку, дожили мы до самаго конца августа; а тутъ опять пришло дѣло къ лекціямъ, къ ученью -- перебрались на Козиху. Первые мѣсяца два прожили кое-какъ, съ грѣхомъ пополамъ, но дальше ужь очень жутко пришлось, потому что пришли холода, а одежда у насъ развалилась, обувь тоже, не только что новой справить, починить даже не на что,-- совсѣмъ скверно стало жить, особенно впроголодь-то. Такъ бились мы, какъ и въ прошедшемъ году, опять до декабря мѣсяца: тутъ подали прошенія о допущеніи насъ къ экзамену на стипендіи.
   -- Какъ ты сказалъ, Ванюша, я не дослышалъ? перебилъ Мартынычъ, настороживъ уши.
   -- Стипендія.
   -- Это что же такое?
   -- А это жалованье такое, которое даютъ ежемѣсячно до окончанія курса лучшимъ студентамъ съ тѣмъ, чтобы они потомъ отслужили казнѣ извѣстные годы за это жалованье.
   -- Такъ, такъ, понялъ.-- Ну?
   -- Ну пришло время -- подали. Только и тутъ мнѣ не повезло. Занимался ли ужь я очень много, или жизнь что-ли скверная сильно меня разшатала, не могу объяснить; знаю только, что приготовился я отличію, но когда, вышелъ и взялъ билетъ, то словно бы меня кто обухомъ по головѣ ударилъ: не могу сообразить съ чего начать, да и баста! А профессоръ попалъ человѣкъ нетерпѣливый, сталъ торопить меня, упрекать тѣмъ, что я подаю прошеніе, а самъ не умѣю даже слова путемъ сказать,-- ну и зарѣзалъ совсѣмъ! Я такъ оторопѣлъ и растерялся, что у меня даже закружилась голова, и, чтобы не упасть, я придержался рукою за стулъ, который стоялъ тутъ же, около. Это совсѣмъ взорвало экзаменатора. "Вы бы прежде, сказалъ онъ мнѣ, выучились держать себя, а потомъ ужь и просили стипендію" -- да и поставилъ скверную отмѣтку. Такъ все и лопнуло, какъ мыльный пузырь! Товарищи мои, тѣ оба выдержали, оба получили стипендіи. Эта неудача такъ поразила меня, что я захворалъ и цѣлыхъ два мѣсяца пролежалъ въ больницѣ.
   -- Ахъ ты, мученикъ! горемычная ты головушка! не выдержала, наконецъ, и разразилась рыданіями мать, схвативши сына за голову и осыпая поцѣлуями.
   -- Да, послалъ Господь испытаній, послалъ, проговорилъ Мартынычъ.
   -- Теперь, матушка, горевать нечего, съ улыбкой замѣтилъ Иванъ Егорычъ;-- слава Богу, что прошло все благополучно.
   -- Ну, ну, старуха, полно: поплакала, отвела душу, ну и полно, уговаривалъ Лукиничну мужъ.
   -- Да отчего ты намъ обо всемъ этомъ прежде не прописалъ? плача, пеняла, сыну мать.-- Развѣ можно родителямъ о своемъ дѣтищѣ неизвѣстнымъ быть, когда оно этакъ мучается. Да, развѣ бы, кабы знать-то, развѣ можно было отпускать тебя на этакую жизнь, причитывала старуха.
   -- Э, полно, полно врать-то, старая. Вотъ за это, Ванюша, и не люблю я бабъ, обратился Мартынычъ къ сыну;-- не токмо она настоящее-то горе или радость оплачетъ, старину-то всю подыметъ, да и ту тѣмъ же манеромъ обнюнитъ!
   -- Ничего, ничего, теперь дальше веселѣе пойдетъ, матушка, утѣшалъ Иванъ Егорычъ Лукиничну.
   -- А. ну, веселенькаго, Ванюша! подмигнулъ старикъ.
   -- Веселье тутъ, по выходѣ изъ больницы, сейчасъ же мнѣ пришло. Во-первыхъ, какъ увидѣлъ я, что товарищи мои получили стипендіи и живутъ порядочно, то есть одѣты, обуты, сыты, здоровы, довольны,-- вотъ и веселье; а, во-вторыхъ, когда я пришелъ къ купцу, у котораго сына-то училъ, онъ мнѣ сначала попенялъ за то, что я не извѣстилъ его о своей болѣзни, а потомъ объявилъ, что отрекомендовалъ меня на такой урокъ, на которомъ мнѣ даютъ тридцать рублей въ мѣсяцъ, готовую квартиру, обѣдъ, чай и проч.; но съ тѣмъ только, говоритъ, чтобы я продолжалъ учить его сына. Разумѣется, я поблагодарилъ этого добраго человѣка, какъ только умѣлъ и съ этихъ поръ зажилъ припѣваючи. Тутъ, сытый, одѣтый, въ чистой, свѣтлой и теплой комнатѣ, взамѣнъ прежней свиной закуты, я черезъ нѣсколько же дней почувствовалъ, какъ я ожилъ, окрѣпъ, даже положительно поумнѣлъ. Накупилъ я себѣ книгъ, стала, заниматься настоящимъ образомъ, а не урывками, какъ прежде, и скоро такъ полюбилъ свое дѣло, что, не хвастаясь, могу сказать -- былъ на третьемъ и четвертомъ курсахъ лучшимъ студентомъ.
   -- Ага! радостно воскликнулъ Мартынычъ.
   -- Я это все безъ похвальбы говорю, еще разъ замѣтилъ Иванъ Егорычъ и затѣмъ продолжалъ свой разсказъ.-- Лѣтомъ, когда я уже выдержалъ экзаменъ изъ четвертаго курса въ пятый, вдругъ тотъ господинъ, у котораго я жилъ теперь и училъ дѣтей, сообщаетъ мнѣ, что онъ долженъ переѣхать на житье въ Петербургъ; но такъ какъ, говоритъ, ему не хотѣлось бы разстаться со мной, то не пожелаю ли и и перейти въ тамошнюю медицинскую академію, отчего, дескать, едва ли я потеряю что нибудь. Я подумалъ, подумалъ, да и рѣшился. Но тутъ, разумѣется, я сдѣлалъ порядочный-таки промахъ, потому что въ московскомъ-то университетѣ я бы кончилъ курсъ блестящимъ образомъ, а здѣсь мнѣ было это уже трудно, потому -- другая совсѣмъ манера ученья-то. Ну, да это ничего: я не тужу: еще будетъ время, поправлю и это.
   -- Ну, а дальше-то какъ, Ванюшка? любопытствовалъ Мартынычъ.
   -- Дальше ужь и все... кончилъ курсъ, получилъ дипломъ, получилъ мѣсто батальоннаго врача, а затѣмъ и пріѣхалъ къ вамъ.
   -- Въ нашемъ городѣ мѣсто-то? спросила мать.
   -- Нѣтъ, не здѣсь.
   -- Какже такъ? чуть не вскрикнула Лукинична.
   -- Не бойтесь, матушка, не разстанемся. Мы еще объ этотъ поговоримъ, еще обсудимъ все.
   -- Извѣстно, чего тутъ торопиться, подтвердилъ Мартынычъ.
   -- Да ты бы, Ванюша, вотъ хлѣбца-то съ масломъ покушалъ: проголодался, поди, подсовывала мать тарелки.-- Или вотъ грибковъ -- давеча говорилъ: нравятся.
   -- Покорно благодарю, матушка, сытъ по горло.-- Эге-ге! посмотрѣвъ на часы, удивился Иванъ Егорычъ; -- двѣнадцатый часъ!-- Ой, батюшки! Да, тебѣ спать пора! засуетился Мартынычъ.
   -- Мнѣ-то ничего; вотъ вы-то, я думаю, давно ужь хотите.-- Какъ тебѣ ничего... какъ ничего, продолжалъ суетиться Мартынычъ, убирая со стола.-- Человѣкъ съ дороги.... человѣкъ усталъ.... а тутъ двѣнадцатый часъ, -- бѣгалъ старикъ то отъ шкафа, то къ шкафу; Лукинична помогала ему: -- Шуточное-ли дѣло.... этакъ.... двѣнадцатый часъ.... человѣкъ съ дороги.... человѣку покой нуженъ.... для родного сына.... вотъ одурѣли на старости, -- уже безсвязно бормоталъ онъ.
   Въ минуту со стола все было убрано и такъ же скоро на давно знакомомъ Ивану Егорычу диванѣ была постлана постель для него. Старики расцѣловались съ сыномъ и на цыпочкахъ вышли изъ зальца въ свою комнату. Иванъ Егорычъ раздѣлся, потушилъ свѣчку и легъ. Черезъ нѣсколько времени онъ услышалъ шепотъ въ комнатѣ стариковъ: они совѣщались о чемъ-то: "Да спроси!"" шепталъ Мартынычъ; старуха только кашляла въ отвѣтъ. "Спроси, говорятъ!" настаивалъ старикъ. Боюсь потревожить", шептала, Лукинична. "Дура!" выругался Мартынычъ. Наконецъ, дверь пріотворилась и въ нее высунулась голова старухи, рѣшившейся потревожить сына.
   -- Ванюша! окликнула она.
   -- Что, матушка?
   -- Спишь?
   -- Нѣтъ еще.
   -- Не будешь ли ты завтра парное молоко пить?
   -- Да вѣдь это рано очень, матушка?
   -- Въ пятомъ часу, какъ коровушку въ стадо погоню.
   -- Нѣтъ, покорно благодарю, матушка: слишкомъ рано.
   -- Ну, какъ знаешь. Я думала: не привыченъ ли, такъ спросить, молъ, можетъ пожелаетъ.
   -- Нѣтъ, покорно благодарю.
   -- Ну, спи себѣ съ Богомъ.
   Старушка тихонько затворила дверь и скрылась. Минутъ черезъ пять нашъ пріѣзжій уже спалъ богатырскимъ сномъ.

-----

   Долго счастливые старики не могли заснуть въ эту ночь. Лукинична даже нѣсколько разъ принималась плакать отъ радости, и только боязнь разбудить сына удерживала ее отъ громкихъ рыданій; наконецъ, она заснула-таки. Увидѣвши супругу спящею. Мартынычъ не вытерпѣлъ, чтобы не посмотрѣть еще раза, на сына. Тихо спустился онъ съ кровати, какъ тать безъ малѣйшаго скрипа и стука отворилъ дверь, на цыпочкахъ подкрался къ дивану и долго, долго стоялъ, какъ окаменѣлый, затаивъ даже дыханье: по щекамъ его ручьемъ бѣжали радостныя слезы.... Затѣмъ онъ такъ же чуть слышно приблизился къ божницѣ и, придерживаясь за столъ, тихо опустился на колѣни:-- онъ былъ безмѣрно счастливь!

Михаилъ Вороновъ.

"Дѣло", No 8, 1869

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru