Уйда
Фиговое дерево

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод Е. И. Синерукой.
    Текст издания: журнал "Русское Богатство", No 2, 1902.

  

Уйда.

Фиговое дерево.

(Перев. съ англійскаго Е. И. Синерукой).

   -- Мать,-- сказалъ крестьянинъ женѣ,-- я пойду, соберу винныя ягоды; онѣ переспѣютъ, если будутъ еще висѣть.
   -- Конечно, переспѣютъ,-- отвѣтила жена. Она отличалась рѣдкимъ для женщины качествомъ соглашаться съ тѣмъ, что говорятъ другіе.
   Онъ взялъ большую корзинку, легкую стремянку и вышелъ изъ дома; прошелъ черезъ дворъ, выстланный соломой (хлѣбъ недавно молотили), населенный курами, пѣтухами, голубями, свиньями, копошившимися въ соломѣ. Дворъ окружали съ трехъ сторонъ стѣны, покрытыя виноградными лозами.
   -- Не пошлешь ли ты одного изъ парней вмѣсто себя, Джіоваккино,-- крикнула ему жена вслѣдъ,-- вѣдь ты тяжелый.
   -- Не такой уже я тяжелый, чтобъ не влѣзть на дерево,-- нѣсколько раздражительно оборвалъ ее мужъ, проходя по освѣщенному солнцемъ двору и выходя черезъ старыя ворота. Самыя ворота-то, впрочемъ, давно исчезли, остались только одни столбы.
   Цезира вернулась на кухню и принялась стряпать, что дѣлалось у нея самымъ примитивнымъ способомъ. Дѣло было въ восемь часовъ утра. Въ домѣ часовъ не было, всѣ отгадывали время по положенію солнца на небѣ. Солнце поднялось уже довольно высоко надъ головой; котелъ кипѣлъ и хлѣбъ сталъ темнѣть, но мужъ не возвращался.
   Немного погодя, второй сынъ ея, Онейро, вернулся съ работы; онъ былъ голоденъ; за нимъ пришелъ и старшій сынъ Алессіо; потомъ три дочери, ходившія въ лѣсъ за хворостомъ. Всѣ были голодны и не могли дождаться похлебки изъ бобовъ.
   -- Надо подождать отца,-- сказала Цезира.-- Какъ долго онъ собираетъ винныя ягоды.
   -- Я пойду, позову его,-- сказалъ Онейро, юноша двадцати лѣтъ, русый, плечистый, коренастый,-- сложенный, какъ молодой Давидъ.
   -- Правда, иди,-- посовѣтовала Цезира,-- онъ, можетъ быть, ушелъ дальше собирать груши.
   Онейро ушелъ; другіе, ворча, опустились на стулья и на старую скамью; они были разгорячены, устали и нетерпѣливо, широко раздувая ноздри, вдыхали въ себя ароматъ изъ кипящаго котла.
   Не прошло и нѣсколькихъ минутъ послѣ ухода Онейро, какъ они услышали страшный крикъ, за нимъ другой, третій, все громче и страшнѣй. Они бросились вонъ изъ дома и со двора и бѣгомъ вбѣжали на поросшій травой склонъ, откуда раздавались крики. На полъ-дорогѣ ихъ встрѣтилъ братъ: лицо его было блѣдно, какъ полотно, свѣтлые волосы стояли дыбомъ, зубы стучали. Онъ не могъ произнести ни одного понятнаго слова и только кричалъ.
   -- Отецъ?-- закричали другіе и, оттолкнувъ его, опрометью бросились дальше, ниже виноградныхъ лозъ, гдѣ стояло фиговое дерево. Цезира добѣжала первая: подъ деревомъ мужъ ея лежалъ недвижимъ! Гнилая вѣтка, сломанная пополамъ, лежала рядомъ и говорила за себя. Шея его была переломана; когда его подняли, голова повисла и болталась изъ стороны въ сторону, какъ у зарѣзанной птицы. Онъ былъ очень тяжелъ и неосторожно переступилъ съ лѣстницы на такую вѣтку, которая не могла его сдержать.
   Въ этотъ день супъ въ котлѣ выкипѣлъ напрасно: никто въ этомъ домѣ не ѣлъ.
   Бѣдный Джіоваккино умеръ сорока-пяти лѣтъ; онъ былъ хорошій человѣкъ и хорошій работникъ; праотцы его жили на этомъ самомъ мѣстѣ вотъ уже три столѣтія. Неосторожный шагъ, вѣтвь, разъѣденная червями, покончили въ одну секунду его жизнь.
   Ужасающая внезапность его кончины поразила всѣхъ и навела на нихъ страхъ. Мать точно лишилась разсудка, кричала и все падала въ обморокъ. Горе въ этихъ странахъ выражается очень рѣзко; къ счастью, оно длится недолго.
   Немного сосѣдей было по эту мало населенную сторону горы, но тѣ немногіе, что жили тамъ, какъ стадо барановъ, со всѣхъ стороны приходили одинъ за другимъ. Для людей темныхъ всякая трагедія обладаетъ необыкновенно притягательной силой.
   Они кричали, глазѣли, разсказывали про подобнаго же рода приключенія и про традиціонные способы приводить мертвецовъ въ чувство. Пришелъ приходскій врачъ, осмотрѣлъ переломъ и сказалъ, что человѣкъ этотъ окончательно умеръ. Викарій пришелъ и совершилъ обычную службу. Ничего больше не оставалось, какъ заказать гробъ и сторговаться съ могильщикомъ.
   Къ вечеру всѣ гости разошлись, семья осталась одна съ своимъ горемъ. Цезира лежала въ оцѣпенѣніи, вызванномъ лауданомъ, который врачъ заставилъ ее принять. Дѣвушки поочередно дежурили то у нея, то у покойника, сидя передъ дверями его комнаты, такъ какъ боялись его застывшей безформенной фигуры, покрытой простыней.
   Это были крѣпкіе, свѣтловолосыя, шумныя, веселыя дѣвушки, но теперь ихъ веселье замерло. Вмѣстѣ съ этимъ ужаснымъ тѣломъ, лежащимъ наверху безъ движенія, со сломанной шеей, покоившейся на лучшей подушкѣ, и съ душистой вѣточкой базилики, вставленной въ каждую ноздрю, всякое веселье на время исчезло.
   Онейро и Алессіо сидѣли на кухнѣ и въ первый разъ за весь день ѣли хлѣбъ и пили вино, разбавленное водой. Керосиновая лампа стояла между ними на голомъ столѣ изъ тутоваго дерева.
   Онейро былъ сильный юноша хорошаго характера и неутомимый въ полевыхъ работахъ. Онъ почти не умѣлъ читать и съ грѣхомъ пополамъ могъ написать свое имя, но на фермѣ онъ работалъ съ утра до ночи, неутомимый и сильный, какъ любой изъ его воловъ.
   Алессіо былъ совершенно другого типа. Онъ выучился всему, чему могли научить его священникъ и учитель, но на фермѣ отъ него было мало пользы. Ребенкомъ онъ плакалъ, когда видѣлъ, что рѣжутъ свиней и цыплятъ, не билъ воловъ и не заставлялъ ихъ работать черезъ силу; всѣ книги, попадавшіяся ему подъ руку, онъ перечитывалъ; онъ былъ тихъ и уступчивъ; родные считали его дуракомъ. Какъ старшій сынъ, онъ долженъ былъ поступить въ военную службу; онъ боялся этого несказанно. У него было овальное, задумчивое лицо съ большими мягкими карими глазами и прямой профиль; онъ походилъ на святыхъ Севастьяновъ старинныхъ мастеровъ.
   У обоихъ душа болѣла, и они были грустны; отецъ ихъ былъ всегда добрымъ отцомъ. Они все еще не могли оправиться отъ неожиданности постигшаго ихъ удара и отъ чувства отвѣтственности, слишкомъ тяжелой для ихъ лѣтъ, выпавшей теперь на ихъ долю.
   -- Позволятъ ли намъ еще остаться?-- сказалъ Онейро. Могло случиться, что управляющій этого имѣнія, принадлежащаго одному дворянину, живущему далеко оттуда, найдетъ, что они слишкомъ молоды, чтобъ оставаться на фермѣ.
   Алессіо сдвинулъ прямыя брови.
   -- Конечно, конечно,-- прошепталъ онъ,-- мы вѣками жили на этой фермѣ.
   -- Но они могутъ найти, что мы слишкомъ молоды, а мать слишкомъ слаба.
   -- Женись. Мнѣ вѣдь придется идти въ казармы.
   Онейро молчалъ. Онъ не подумалъ объ этомъ.
   -- Женись, это тебя состаритъ,-- сказалъ Алессіо, не думая объ ироніи, заключавшейся въ его словахъ.
   -- Спросимъ мессэра Рокко,-- сказалъ Онейро.
   Мессэръ Рокко былъ управляющій.
   Сквозь искреннее горе Онейро пробивалось какое-то смутное чувство удовольствія, согрѣвавшее его своимъ тепломъ. Была одна дѣвушка, свѣжая какъ роза, жившая въ нѣсколькихъ миляхъ отъ него. Онъ гулялъ съ ней по воскресеньямъ и праздникамъ, и родители ея принимали его учтиво и улыбались. Она выросла на фермѣ и хорошо знала всѣ трудности и обязанности ея.
   -- Возьми Еринну,-- сказалъ Алессіо, улыбаясь. Онъ зналъ вкусъ своего брата.
   Потомъ онъ быстро поднялся, оставивъ хлѣбъ недоѣденнымъ и вино недопитымъ.
   -- Какія мы животныя, если можемъ говоритъ не о немъ!-- сказалъ онъ, и слезы потекли по его гладкимъ загорѣлымъ щекамъ.
   -- Да и всего-то только двѣнадцать часовъ прошло,-- подхватилъ Онейро.-- Мнѣ кажется, что это случилось двѣнадцать лѣтъ тому назадъ, такъ все это было давно.
   Отецъ ихъ былъ домосѣдъ; крѣпкій, какъ скала, онъ, былъ для нихъ надежной опорой на случай бѣды, вѣрнымъ и преданнымъ другомъ; юноши безъ него чувствовали себя, какъ потерянныя овечки.
   Старый Бо, собака ихъ, пришелъ и потеръ голову объ ихъ колѣна, переходя отъ одного къ другому, выражая имъ свою симпатію. Алессіо отдалъ ему оставшійся хлѣбъ.
   -- Бо знаетъ,-- сказалъ онъ.
   -- О, да, онъ навѣрное знаетъ,-- отвѣтилъ Онейро,-- онъ забрался ползкомъ подъ кровать и вылъ тамъ, пока я не выгналъ его, когда докторъ пришелъ. Отецъ любилъ Бо; онъ всегда впускалъ его въ домъ въ холодныя зимнія ночи.
   Рыданія душили парня при воспоминаніи о длинныхъ ночахъ, когда всѣ сидѣли у огня, слушая разсказы отца.
   Онъ потушилъ лампу, и вмѣстѣ съ братомъ они поднялись по темной лѣстницѣ, отпустили дѣвочекъ спать, а сами остались сторожить. Онейро дремалъ на своемъ посту; Алессіо и не думалъ о снѣ. Онъ смотрѣлъ на звѣздное небо, виднѣвшееся чрезъ старое готическое окно отцовской комнаты. Опираясь на подоконникъ, онъ могъ видѣть густую массу листвы, выдѣлявшейся на поросшемъ травой берегу; свѣтлозеленые блестящіе листья сіяли при яркомъ лунномъ свѣтѣ.
   Алессіо зналъ мѣстный обычай вырубать всякое дерево, виновное въ смерти человѣка. Но онъ много передумалъ и кое-что читалъ, все, что только могъ достать, и ему такіе предразсудки были противны. Если бъ не предстоящая военная служба, у него было сильное желаніе сложить свои вещи и немногія книги въ мѣшокъ и отправиться въ какую-нибудь дальнюю страну; въ Тунисъ, Бразилію или Аргентину. Но если человѣкъ уходить изъ своей страны, когда наступилъ срокъ отбыванія воинской повинности, онъ никогда больше не можетъ вернуться къ себѣ, а онъ любилъ свою страну или, по крайней мѣрѣ, ту мѣстность, гдѣ онъ жилъ. Остальной страны онъ и не зналъ. Онъ понималъ, что, скорѣй чѣмъ уйти навсегда, онъ согласится остаться работать у своего брата до конца своихъ дней.
   Онъ обернулся и посмотрѣлъ на своего брата, желая поговорить съ нимъ объ этомъ; но Онейро такъ крѣпко спалъ, прислонивъ голову къ спинѣ стараго рѣзного стула, на которомъ сидѣлъ, что старшему брату жаль стало будить его. Онъ вернулся къ окну и сталъ слѣдить за звѣздами, сіявшими надъ приговореннымъ фиговымъ деревомъ.
   На утро бѣднаго Джіоваккино положили въ сосновый гробъ, а сыновья и сосѣди на плечахъ внесли его по крутому подъему вверхъ, въ церковь, стоявшую въ лѣсу, на разстояніи трехъ миль отъ дома. Факелы въ рукахъ провожающихъ своимъ яркимъ свѣтомъ и тепломъ непріятно выдѣлялись при холодномъ, тускломъ утреннемъ свѣтѣ. Его оставили въ часовнѣ,-- маленькой каменной постройкѣ, не больше собочьей конуры. Похороны должны были быть вечеромъ; викарій уѣхалъ на весъ день.
   Они, печальные, спустились съ горы, но друзья ихъ болтали, курили, шутили между собой.
   Даже Онейро какъ будто пересталъ горевать. Онъ думалъ о томъ, что, если онъ только получитъ согласіе управляющаго, онъ женится на Ериннѣ, иначе нѣтъ.
   Жениться бы на Ериннѣ, быть самому хозяиномъ и дѣлать, что вздумается!
   Планъ этотъ улыбался ему въ ближайшемъ будущемъ.
   Правда, ему жаль было отца, но молодой человѣкъ долженъ и о себѣ подумать. Онъ намѣревался быть очень добрымъ ко всѣмъ, содержать мать и сестеръ. Алессіо, прослуживъ года два-три, могъ бы тоже вернуться и жить въ старомъ домѣ, хотя онъ никогда на фермѣ много пользы не принесетъ.
   Пріятно было думать, что онъ будетъ всѣмъ править, пока братъ будетъ находиться гдѣ-нибудь въ полку. Пчелы жужжали, солнце свѣтило. Онъ старался чувствовать себя несчастнымъ, но не могъ.
   Алессіо былъ несчастливъ; онъ грустно спускался съ горы, положивъ руки въ карманы и низко опустивъ голову на грудь.
   Его положеніе нисколько не измѣнилось, или, вѣрнѣе, стало даже хуже, потому что отецъ былъ всегда къ нему ласковъ и снисходителенъ и не бранилъ его за безполезную любовь къ книгамъ и грезамъ. Онъ ничего не сказалъ ему даже тогда, когда нашелъ его лежащимъ на травѣ съ какой-то раскрытой книгой передъ глазами, въ то время, какъ плугъ стоялъ на нетронутой землѣ, а быки хвостомъ отмахивались отъ назойливыхъ мухъ въ спокойный пасмурный день.
   Мысли эти вертѣлись у него въ головѣ въ то время, какъ онъ спускался съ горы среди кустовъ мирты, толокнянки и ладанника. Онъ былъ, дѣйствительно, очень грустенъ, и глаза его часто наполнялись слезами, но въ карманѣ у него (былъ "Леопарди", купленный у торговца на улицѣ за полъ-пенни, потому что не хватало нѣсколькихъ страницъ. Онъ не понималъ всѣхъ стихотвореній, но нѣкоторыя глубоко запали ему въ душу.
   Сосѣди проводили ихъ домой, ѣли и пили до-сыта, Поминки были богатыя; дѣвочки прислуживали, а вдова осталась наверху, все еще остолбенѣлая отъ горя и отъ дѣйствія лѣкарства.
   Когда всѣ мужчины ушли, слегка качаясь на ногахъ, Онейро, тоже разгоряченный и возбужденный, такъ какъ пилъ вмѣстѣ съ ними, пошелъ въ сарай и принесъ оттуда два топора. Одинъ онъ оставилъ себѣ, другой подалъ Алессіо.
   -- Мы пойдемъ и убьемъ убійцу,-- сказалъ онъ.-- Онъ и такъ жилъ слишкомъ долго.
   Алессіо не взялъ топора.
   -- Ты говоришь о деревѣ?-- спросилъ онъ..
   -- Понятно, о деревѣ,-- отвѣтилъ Онейро.-- Эти люди осуждали меня за то, что оно еще стоитъ.
   -- Не все ли равно, что они говорятъ?-- презрительно спросилъ Алессіо.-- Они дураки.
   -- Не глупѣй тебя,-- грубо отвѣтилъ Онейро.-- Они находятъ, что мы оскорбляемъ память отца тѣмъ, что дерево еще стоитъ. Риккардо сказалъ: "оно вкусило крови; ты грѣшишь, оставляя его на мѣстѣ; дерево, что быкъ: если оно разъ убьетъ человѣка, оно продолжаетъ убивать; ему нужна кровь". Вотъ что сказалъ Риккардо, а онъ человѣкъ дѣльный и умный.
   -- Онъ слѣпой оселъ,-- отвѣтилъ Алессіо.-- Какъ можешь ты повторять такой вздоръ, Онейро? Дерево ничего не знаетъ про злобу или убійство. Дерево хорошее созданіе и умѣетъ только цвѣсти и нести плоды; умѣетъ пользоваться почвой и дождемъ, пускать корни и листья. Но больше этого оно ничего не знаетъ: Да и гдѣ ему? Отецъ гордился этимъ деревомъ. Онъ приказалъ бы тебѣ не трогать его, если бъ жилъ.
   -- Если бъ отецъ жилъ, дерево не было бы убійцей,-- упрямо отвѣтилъ Онейро.
   -- Дерево его и не убило. Онъ самъ себя убилъ. Онъ былъ человѣкъ тяжелый,-- упокой, Господи, его душу,-- и онъ наступилъ на гнилую вѣтку, она и поддалась. Вотъ и все. При его вѣсѣ онъ могъ сломать себѣ шею, даже если бъ упалъ со стула.
   -- Дерево привлекло его; оно измѣнило ему и убило его,-- настойчиво и упорно, какъ всѣ пьяные, повторилъ Онейро. На него сильно подѣйствовали упреки старика Риккардо, а вино въ головѣ мѣшало ему понимать разсужденія.
   -- Оно измѣнило ему и убило его, и его надо срубить, какъ сухой хворостъ, годный только на топливо,-- опять повторилъ онъ. Онъ пилъ немного, но не привыкъ къ вину, и отъ того, что онъ выпилъ, у него шумѣло въ головѣ, точно пчелы попали туда. Алессіо, съ возрастающимъ презрѣніемъ посмотрѣлъ на него.
   -- Вино въ тебѣ говоритъ,-- коротко сказалъ онъ, вынулъ топоръ изъ рукъ брата и толкнулъ его къ лавкѣ.-- Проспись,-- презрительно сказалъ онъ.
   Вино никогда не было его искушеніемъ, и его презрѣніе къ пьющимъ было велико. Братъ его пилъ не часто; правда, что и возможности не было; но отъ времени до времени, когда случай представлялся: на похоронахъ, свадьбахъ, празднествахъ или ярмаркахъ, его видѣли съ слишкомъ раскраснѣвшимся лицомъ и не совсѣмъ увѣренными движеніями, и въ такихъ случаяхъ отецъ и мать нещадно упрекали его, а Алессіо смотрѣлъ на него съ состраданіемъ и презрѣніемъ.
   "Ослушаться отца теперь, когда онъ умеръ"! думалъ онъ; ему это казалось недостойнымъ. Очень уже скоро Онейро все забывалъ. Поладитъ ли онъ когда-нибудь съ Онейро? Онъ боялся, что нѣтъ, что старый просторный каменный домъ окажется тѣснымъ для нихъ двоихъ. Но оставалась еще мать, а онъ любилъ ее. Не вернуться къ ней послѣ службы было бы невозможно.
   Онъ пошелъ провѣдать ее и тихонько вошелъ въ комнату. Она уже встала и сидѣла, не двигаясь, съ тяжелой головой. Одна изъ дочерей сидѣла рядомъ съ ней и пряла; двѣ другія были въ полѣ. Она все еще не вполнѣ пришла въ себя. Костлявыя, загорѣлыя руки ея лежали на колѣняхъ; голова была опущена на грудь.
   -- Что, все кончено, Лесси?-- спросила она. Языкъ немного заплетался, точно плохо повиновался распоряженіямъ мозга.
   -- Нѣтъ, матушка. Священникъ будетъ только вечеромъ.
   -- Охъ, охъ!-- вздохнула она.-- Дерево, конечно, срублено,-- да?
   -- Нѣтъ, матушка.
   -- Пойди, сруби его. Гдѣ Онейро?
   -- Онъ усталъ,-- спитъ. Отчего ты хочешь срѣзать дерево, мама?
   -- Дерево, убившее человѣка, не должно жить.
   Алессіо молчалъ. Онъ не рѣшался сказать ей, что собственная неосторожность отца убила его.
   -- Дерево, убившее человѣка, не должно жить,-- настойчиво повторила мать.-- Пойди и сруби его.
   Алессіо молчалъ.
   -- Если его оставить,-- сказала сестра, сидѣвшая за пряжей,-- вся деревня станетъ стыдиться насъ.
   -- Нѣтъ,-- заговорила Цезира, вдругъ оживляясь,-- если бъ мы настолько забыли свой долгъ, всякій изъ сосѣдей исполнилъ бы его за насъ.
   -- Конечно, такъ оно и будетъ, мама,-- сказала дѣвушка.
   Алессіо все еще не говорилъ. Къ чему было говорить?
   -- Отчего у тебя языкъ связанъ, Лесси?-- спросила сестра.-- Неужели ты съ нами не согласенъ, скажи?
   -- Отецъ любилъ это дерево,-- проговорилъ Алессіо медленно и нерѣшительно.
   -- Тѣмъ хуже преступленіе дерева, убившаго его,-- сердито сказала мать.-- Вѣдь дѣдъ посадилъ это дерево; оно должно пасть сегодня, Лесси. Смотри, чтобъ оно еще до похоронъ было срублено на дрова.
   -- Сколько на немъ плодовъ!-- сказалъ Алессіо.
   -- Брось ихъ свиньямъ,-- отвѣтила мать.-- Стволъ распили для плиты, а хворостъ для печки. Что же, прикажешь тебѣ еще разъ повторить? Ты мнѣ не сынъ. Позови Онейро.
   -- Дай ему отдохнуть; я пойду, матушка,-- сказалъ Алессіо.
   "Зачѣмъ онѣ хотятъ убить его"? подумалъ онъ: "вѣдь оно невинно". Казнь дерева смущала его. Въ глубинѣ души несправедливость къ смоковницѣ огорчала его, точно личная обида. Они говорили, что отца убило дерево. Но зачѣмъ же отецъ, полный, рослый мужчина, былъ такъ неостороженъ, что всталъ на сгнившій сукъ, неспособный выдержать, его тяжести? "Зачѣмъ имъ понадобилось убить его? Оно ни въ чемъ не виновато. Оно красиво и приноситъ обильные плоды. Зачѣмъ бѣдный отецъ полѣзъ на него? Зачѣмъ не послалъ меня"? Онъ былъ худъ, легокъ и ловокъ, и перепрыгнулъ бы съ вѣтки на вѣтку, какъ бѣлка. Отецъ виноватъ въ ужасномъ горѣ, а не дерево.
   Онъ спустился внизъ, прошелъ мимо спящаго брата, вышелъ изъ дома во дворъ и черезъ калитку направился по тропинкѣ.
   Противъ него на склонѣ стояло приговоренное дерево: масса ярко-зеленой листвы блестѣла на солнцѣ, какъ прежде при свѣтѣ луны. Вѣтви были увѣшаны спѣлыми плодами, корни глубоко внѣдрились въ землю, поросшую густой травой.
   Алессіо сѣлъ на скалистый камень противъ дерева и смотрѣлъ на него, какъ смотрятъ на товарища дѣтства, приговореннаго къ казни.
   Предразсудокъ, требовавшій смерти дерева, казался ему грубымъ и безсмысленнымъ; у него не хватало терпѣнія обсуждать его, а раздѣлять его онъ не могъ. Онъ достаточно читалъ и размышлялъ, чтобъ быть свободнымъ отъ всего этого безумія, приставшаго къ уму крестьянъ, какъ тля пристаетъ къ растеніямъ. Предразсудки составляли религію его родныхъ, и, возставая противъ нихъ, онъ испугался собственнаго невѣрія. Онъ ломалъ идоловъ, которымъ поклонялся съ дѣтства, и боялся, что поступаетъ неправильно. Онъ одинъ придерживался своего мнѣнія, а по характеру онъ былъ скроменъ и лишенъ самоувѣренности. Топоръ лежалъ безъ дѣла у ногъ его; онъ не могъ заставить себя поднять его противъ дерева. У него столько воспоминаній было съ нимъ связано: онъ помнилъ, какъ мать подымала его на рукахъ маленькимъ ребенкомъ, чтобъ сорвать первую спѣлую ягоду; помнилъ, какъ онъ въ жаркіе лѣтніе полдни спалъ подъ его тѣнью, вмѣсто того, чтобъ подыматься къ себѣ въ душную комнату подъ крышей. Здѣсь, возлѣ дерева, онъ впервые читалъ рваную книгу стихотвореній Леопарди; здѣсь онъ однажды увидѣлъ, какъ двѣ иволги клевали ягоду, и затаилъ дыханіе отъ восторга при видѣ ихъ красоты, вмѣсто того, чтобъ бросить въ нихъ камнемъ, какъ это сдѣлали бы сестры или братъ; разъ также, когда онъ днемъ уснулъ такъ крѣпко, что даже сновъ не видѣлъ, вѣточка упала на него съ верхушки дерева и разбудила его во время, чтобъ замѣтитить змѣю, подползавшую къ нему, и успѣть спастись. Онъ всегда думалъ, что спасеніемъ своимъ обязанъ дереву. Онъ сидѣлъ, не двигаясь, не подымая съ земли топоръ. Воздухъ былъ тихъ; солнце сіяло, красныя крыши хлѣвовъ блестѣли сквозь виноградныя лозы; голуби чистили свои перья; отъ времени до времени раздавалось мычаніе или блеяніе скота; выше тянулись все виноградники да виноградники, между ними случайно попадалось то грушевое дерево, то яблоня.
   Скоро придется ему покинуть навсегда это дорогое старое мѣсто, знакомое съ дѣтства. Крупныя слезы наполнили глаза его и затуманили окружающій видъ.
   -- Ахъ, отецъ, отецъ! Отчего ты не послалъ меня собирать ягоды?-- громко крикнулъ онъ и горько зарыдалъ.
   -- Ну ты, лѣнтяй! Что-жъ ты не могъ опрокинуть дерево за все это время?-- послышался голосъ Онейро; въ немъ уже звучало что-то вродѣ авторитетности будущаго хозяина.
   Алессіо вздрогнулъ и выпрямился; солнце очень низко спустилось къ западу, и красноватый отблескъ его освѣщалъ бѣлую штукатурку стѣнъ хлѣвовъ. Онейро держалъ въ рукахъ маленькій топорикъ и свернутую веревку. Онъ выспался, но лицо у него все еще было красное и глаза злые; волосы и платье тоже были въ безпорядкѣ. Главной его мыслью все еще было, что онъ женится и сдѣлается главой дома. Это сознаніе опьяняло его больше, чѣмъ вино.
   -- Покончимъ это дѣло,-- рѣзко сказалъ онъ.-- Ты могъ бы уже сдѣлать полъ-работы за это время. Отчего ты этого не сдѣлалъ?
   Авторитетность и дерзость его тона раздражали Алессіо. Разница между ними была всего на годъ, и онъ былъ старше, хотя судьба его сложилась такъ, что ему противъ воли приходилось быть солдатомъ.
   -- Ты тутъ еще не хозяинъ; попридержи-ка языкъ. Мать пока еще имѣетъ власть надъ нами обоими.
   Это была правда, и именно истина этихъ словъ и задѣла Онейро. Безъ согласія матери ему раньше, чѣмъ черезъ пять лѣтъ, нельзя было жениться на Ериннѣ.
   -- Можетъ быть, это вѣрно, можетъ быть, и нѣтъ,-- сердито отвѣтилъ онъ.-- Какъ-бы то ни было, я намѣренъ снести это дерево еще до захода солнца. Это воля матери, также какъ и моя. Вставай и обвязывай дерево веревкой. Если его не отбросить внизъ, когда мы его срубимъ, оно упадетъ на конюшни, придавитъ крыши и можетъ повредить скоту.
   Алессіо не двигался съ своего камня. Онъ не хотѣлъ принимать участія въ убійствѣ дерева, да и тонъ брата все больше и больше возмущалъ его.
   -- Вставай,-- сказалъ Онейро.-- Обойди съ той стороны, а я встану отсюда.
   Алессіо не двигался. Онъ смотрѣлъ на дерево. Легкій вѣтерокъ, поднявшійся въ эту минуту, пробѣжалъ по дереву; казалось, что оно дрожитъ всѣми своими листьями.
   -- Чортъ тебя возьми! Что жъ ты, не слышишь?-- закричалъ на него братъ, взбѣшенный тѣмъ, что первое приказаніе его оставлено безъ вниманія. Онъ легко забрался на стволъ и закрѣпилъ веревку съ той и съ другой стороны, крѣпко затянувъ узлы и оставивъ концы въ видѣ петель, такой длины, чтобъ удобно было за нихъ ухватиться. Потомъ онъ ловко спрыгнулъ на траву и сталъ издѣваться надъ деревомъ, произнося разныя ругательства, точно дерево могло слышать всѣ его обиды.
   И все еще Алессіо, не спускавшій глазъ съ дерева, не двигался.
   Но когда братъ его наклонился, поднялъ топоръ и, размахнувшись высоко надъ головой, ударилъ дерево и разсѣкъ кору такъ, что появилась первая зіяющая рана, тогда внезапный толчокъ, точно электрическая искра, пробѣжалъ по всему тѣлу юноши. Однимъ прыжкомъ онъ вскочилъ на ноги съ откинутыми назадъ волосами, съ сверкающими глазами; смуглая кожа его поблѣднѣла, какъ слоновая кость. Онъ всталъ спиной къ дереву передъ поднятымъ топоромъ.
   -- Уходи, Онейро,-- крикнулъ онъ.-- Ты до него больше не дотронешься, пока я живъ.
   -- Прочь съ дороги, сумасшедшій!-- кричалъ Онейро.-- Что же ты думаешь распоряжаться здѣсь всѣмъ? Иди, тащи за веревку. Прочь!
   Но Алессіо даже виду не показалъ, что слышитъ. Онъ плечами уперся въ дерево; лицо его было рѣшительно и строго.
   -- Ты не тронешь его, пока я здѣсь,-- сказалъ онъ, стиснувъ зубы.-- Оно ни въ чемъ не виновато...
   -- Прочь!-- крикнулъ Онейро, внѣ себя отъ бѣшенства.-- Святые, научите меня терпѣнію!
   -- Ты не дотронешься до него, я тебѣ говорю,-- сказалъ Алессіо, глядя брату прямо въ глаза.-- Ты не посмѣешь. Брось топоръ.
   Онейро, бормоча проклятія, взмахнулъ стальнымъ топоромъ еще разъ надъ головой и съ сокрушающей силой опустилъ его снова на дерево. Но топоръ не ударилъ по стволу, а вонзился въ горло Алессіо. Тѣло Алессіо зашаталось и упало впередъ. Онъ свалился среди цвѣтовъ, лицомъ книзу. Онейро съ крикомъ отбросилъ топоръ далеко отъ себя и бросился бѣжать съ печатью Каина на челѣ. Алессіо былъ найденъ мертвымъ одной изъ сестеръ въ лужѣ алой крови.
   Онейро пропалъ безъ вѣсти навсегда.
   Мать ихъ, внѣ себя отъ горя, созвала сосѣдей, и они съ громкими проклятіями вырвали дерево, разрубили и выжгли глубочайшіе корни его и не оставили отъ него и слѣда, кромѣ глубокой ямы въ почернѣлой травѣ, да груды пепла на землѣ.
   Алессіо, подобно многимъ болѣе великимъ людямъ, слишкомъ здравомыслящій, слишкомъ мягкосердечный, потерялъ свою жизнь во имя состраданія.

"Русское Богатство", No 2, 1902

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru