Шепелевич Лев Юлианович
Венецианский купец

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  

[]

ВЕНЕЦІАНСКІЙ КУПЕЦЪ.

  
   Источник: Шекспиръ В. Полное собраніе сочиненій / Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1902.
   OCR Бычков М. Н.
  
   Драма "Венеціанскій купецъ" впервые была напечатана въ 1600 году, подъ заглавіемъ: "The excellent history of the merchant of Venice, with the extreme cruelty of Schylock the Jew towards the saide merchant in cutting pound of his flesch. And the obtaining of Portia by the chouse of three caskets. Written by W. Shakespeare. Printed by J. Roberts 1600." (Превосходная исторія о венеціанскомъ купцѣ, съ описаніемъ ужасной жестокости жида Шейлока, хотѣвшаго вырѣзать помянутому купцу фунтъ мяса. При этомъ разсказъ о полученіи руки Порціи помощью одного изъ трехъ ящиковъ. Сочинено В. Шекспиромъ. Напечатано Робертсомъ въ 1600 г.). Второе изданіе того же года (Гейса) почти ничѣмъ не отличается отъ перваго. Затѣмъ пьеса не переиздавалась до 1623 года (изд. in Fо). Пьеса была написана нѣсколько раньше -- около 1598 и, можетъ быть, даже 1594 г. Въ рѣчахъ Порціи критики видятъ манеру стиля, установившуюся y Шекспира въ началѣ девяностыхъ годовъ.
   "Венеціанскій купецъ" справедливо считается однимъ изъ лучшихъ произведеній Шекспира и примыкаетъ къ той категоріи его пьесъ, которыя, несмотря на внимательнѣйшее изученіе, представляютъ собою весьма много невыясненнаго и спорнаго, хотя самый текстъ не заключаетъ ничего неяснаго или непонятнаго. Критика не успѣла даже придти къ соглашенію, считать ли Шейлока трагическимъ или комическимъ лицомъ?
   Для мыслящаго читателя "Венеціанскій купецъ" представляетъ много матеріала для размышленія; историкъ литературы найдетъ въ пьесѣ много интересныхъ спеціальныхъ проблемъ; юристъ можетъ сдѣлать пьесу темой интереснаго и поучительнаго трактата; актеръ въ исполненіи роли Шейлока найдетъ много для себя благодарнаго и много труднаго. Но особенно интересна, какъ намъ кажется, драма "Венеціанскій купецъ" въ двухъ отношеніяхъ: 1) Здѣсь проявляется весьма наглядно способъ использованія Шекспиромъ литературныхъ источниковъ для своихъ цѣлей. 2) Великій поэтъ ставитъ проблему первостепенной важности и даетъ разрѣшеніе единственно возможное, хотя неожиданное и съ извѣстной точки зрѣнія несправедливое.
   Въ противоположность свободному и своеобразному отношенію къ источникамъ въ такихъ пьесахъ, какъ "Гамлетъ", "Буря", "Тимонъ Аѳинскій", "Королъ Лиръ" и др., Шекспиръ въ "Венеціанскомъ купцѣ" очень близко держится фабулы разсказовъ, легшихъ въ основаніе этой пьесы, и не сдѣлалъ почти никакихъ измѣненій въ фактическомъ содержаніи двухъ новеллъ, легшихъ въ основаніе фабулы драмы. Первая новелла или, точнѣе, новеллистическій мотивъ,-- о заимодавцѣ, требовавшемъ отъ должника уплаты по векселю фунта мяса, и о рѣшеніи судьи по этому вопросу въ связи съ сватовствомъ за богатую и умную красавицу; второй мотивъ -- о выборѣ одного изъ трехъ ящиковъ претендентами на руку красавицы.
   Ядро легенды о своеобразномъ долговомъ договорѣ въ связи съ сватовствомъ за неуступчивую красавицу древнѣйшаго, едва ли не индійскаго происхожденія. Въ Европѣ его обработалъ нѣкій монахъ Iehan de Haute-Selve въ своемъ романѣ "Долопатосъ или Семь мудрецовъ Рима". Французскій трубадуръ XIII в. Herbers переложилъ "Долопатосъ" въ стихи и въ его обработкѣ четвертый изъ "Семи мудрецовъ Рима" разсказываетъ слѣдующее:
   Одна богатая и красивая дѣвушка, наслѣдница большого состоянія, знавшая тайны волшебства, предлагала всѣмъ своимъ женихамъ такое испытаніе: она обѣщала свою руку тому, кто сумѣетъ обнять ее, находясь на ложѣ рядомъ съ нею,-- въ противномъ случаѣ искатель долженъ уплатить штрафъ въ 1000 марокъ и убраться восвояси. Многіе пытали счастья, но безуспѣшно, такъ какъ подъ подушку красавица клала волшебное перо, наводящее сонъ. Одинъ рыцарь, знатный, но обѣднѣвшій, потерпѣвъ въ первый разъ неудачу, рѣшилъ вновь попытать счастья, но не могъ достать необходимой суммы денегъ. Одинъ изъ его вассаловъ, богатый человѣкъ, которому рыцарь когда-то отрубилъ ногу, предложилъ ему нужную сумму денегъ, но при этомъ поставилъ условіе, что если долгъ не будетъ уплаченъ въ срокъ, то онъ имѣетъ право вырѣзать изъ тѣла своего должника кусокъ мяса. Рыцарь успѣлъ побѣдить волшебство и женился на красавицѣ, но, упоенный счастьемъ, забылъ о срокѣ договора. Кредиторъ, мстившій за старыя обиды, настаивалъ на буквальномъ исполненіи договора, и король призналъ за нимъ это право. Тогда жена должника перерядилась въ судью и изрекла приговоръ, по которому кредиторъ могъ вырѣзать только такого вѣса кусокъ, который былъ выговоренъ въ договорѣ,-- въ противномъ случаѣ онъ долженъ быть казненъ. Угроза подѣйствовала.
   Канва этого разсказа перешла въ знаменитый средневѣковый сборникъ новеллъ "Gesta Romanorum" (Римскія Дѣянія) и ихъ нѣмецкія переработки. Существовалъ также англійскій разсказъ XIV ст., по которому безжалостнымъ заимодавцемъ является старшій изъ двухъ братьевъ, а должникомъ -- младшій. Судебное рѣшеніе произносятъ царскій сынъ, угрожающій кредитору смертью за пролитіе хотя капли крови.
   На основаніи "Gesta Romanorum" одинъ изъ подражателей Боккаччіо, итальянскій новеллистъ Джіованни Фіорентино, составилъ въ своемъ сборникѣ "Il Pecorone", относящемся къ 1378 г., аналогичный разсказъ. Здѣсь впервые въ роли кредитора выступаетъ еврей. Содержаніе этой новеллы состоитъ въ слѣдующемъ:
   Воспитанникъ богатаго венеціанскаго купца Ансальдо, Джіанетто, предпринимаетъ изъ любознательности путешествіе на Востокъ и на пути останавливается въ одной гавани, чтобы посѣтить прекрасную повелительницу этой мѣстности, молодую вдову, которая обѣщаетъ свою руку и страну тому, кто сумѣетъ овладѣть ею въ первую брачную ночь; въ противномъ случаѣ соискатель долженъ рисковать всѣмъ состояніемъ. Джіанетто, вкушавшій дважды, ложась въ постель, снотворнаго напитка, все-таки рѣшается попытать счастья въ третій разъ. Ансальдо, его опекунъ, вынужденъ, чтобы снарядить своего пріемнаго сына, прибѣгнуть къ займу y еврея изъ Местре (городокъ возлѣ Венеціи). Послѣдній требуетъ въ случаѣ несвоевременности взноса денегъ фунтъ мяса должника. Предупрежденный служанкой госпожи Бельмонте, Джіанетто избѣгаетъ на этотъ разъ снотворнаго напитка, становится счастливымъ супругомъ и забываетъ о срокѣ уплаты долга Ансальдо. Такимъ образомъ послѣдній подвергается опасности смерти, a еврей радуется предстоящему убійству, чтобы имѣть возможность похвастать, что заставилъ умереть самаго богатаго христіанскаго купца. Однако, Джіанетто все же вспоминаетъ о срокѣ платежа и все разсказываетъ своей женѣ. Послѣдняя переряжается въ мужское платье и на судѣ успѣваетъ отстоять рѣшеніе, по которому еврей долженъ лишиться жизни, если вырѣжетъ больше или меньше, чѣмъ ему полагается по условію.
   Повѣсть Фіорентино несомнѣнно была извѣстна Шекспиру, и она составляетъ главный источникъ фабулы пьесы, даже родина Порціи зовется въ "Венеціанскомъ купцѣ" Бельмонтъ.
   Разсказы, близкіе по содержанію вышеизложенному, были распространены въ различныхъ варіантахъ, то въ формѣ стихотворныхъ, не лишенныхъ трагическаго интереса балладахъ въ родѣ "Гернутъ, еврей изъ Венеціи", то въ формѣ шутливыхъ до фривольности "Пѣсенъ мейстерзингера". Въ Лондонѣ, около 1579 г., была поставлена пьеса "Еврей", изображающая "кровожадность ростовщиковъ" {Полный обзоръ см. у Simrock'a "Die Quellon des Shakespeare". T. 1, изд. 1872 года и отчасти y Гретца "Shylock in der Sage, in Drama und in der Geschichte" (2-oe изд. 1899).}.
   Въ новеллѣ Фіорентино, послужившей главнымъ источникомъ пьесы Шекспира, автора, болтливаго и словоохотливаго, интересуютъ лишь приключенія, болѣе или менѣе хорошо задуманныя. Ни юридическихъ, ни философскихъ вопросовъ онъ не поднимаетъ и не разрѣшаетъ. Если онъ первый ввелъ въ старую легенду еврея, то тоже не съ тѣмъ, чтобы поднять вопросъ о національномъ и религіозномъ фанатизмѣ, a поддаваясь общему теченію времени. Во второй половинѣ ХІІ вѣка, послѣ страшной "Черной Смерти", унесшей десятки милліоновъ людей, отношеніе къ евреямъ чрезвычайно обострилось. Какъ всегда въ такихъ случаяхъ, обезумѣвшій народъ искалъ "виновниковъ" ужаснаго мора и они были найдены въ лицѣ евреевъ, якобы отравлявшихъ колодцы. Десятки тысячъ невинныхъ жертвъ были убиты, и имя еврея стало олицетвореніемъ ненависти къ христіанству и мщенія. Неудивительно, что и Фіорентино, ни мало не задумавшись, превратилъ кровожаднаго и мстительнаго кредитора въ еврея, хотя въ первоначальныхъ источникахъ на это нѣтъ никакихъ указаній.
   Благодаря полному отсутствію въ источникѣ, давшемъ сюжетъ драмы, какого бы то ни было идейнаго освѣщенія, при чтеніи пьесы Шекспира является поэтому чрезвычайно интереснымъ опредѣленіе, что новаго отразилось въ его міровоззрѣніи, сравнительно съ точкой зрѣнія на сюжетъ его предшественниковъ? Но къ разрѣшенію этого вопроса мы подойдемъ, когда коснемся Шейлока, какъ типа. Обращаемся теперь ко второму мотиву -- испытанію посредствомъ выбора одного изъ трехъ ларцовъ.
   Параллелизмъ двухъ фабулъ -- пріемъ, къ которому Шекспиръ прибѣгаетъ неоднократно. Особенно ярко оттѣненъ онъ въ "Королѣ Лирѣ". Въ "Венеціанскомъ купцѣ", вмѣсто циничнаго и вульгарнаго испытанія жениховъ итальянской новеллы, предлагается высокохудожественный пріемъ -- выборъ одного изъ трехъ ларцовъ, снабженныхъ остроумными надписями. Шекспиръ могъ заимствовать канву разсказа изъ "Gesta Romanorum", гдѣ испытаніе пріурочено къ принцессѣ и играетъ притомъ второстепенную роль. Ему могла быть извѣстна и новелла Боккаччіо о рыцарѣ Руджіери, съ ея своеобразнымъ испытаніемъ счастья и удачи и новой фаталистически-философской точкой зрѣнія, проводимой авторомъ "Декамерона", не безъ вліянія восточнаго буддизма (ср. разсказъ о браминѣ Лабгадатта {Подробности см. въ сочиненіи А. Н. Веселовскаго "Боккаччіо, его среда и сверстники", т. I.}. Шекспиръ выдвинулъ на первый планъ, подобно Боккаччіо, мотивъ испытанія, но отказался отъ фаталистической точки зрѣнія, выдвинувъ, наоборотъ, мотивъ личнаго совершенства и умственнаго превосходства и развивъ, такимъ образомъ, едва замѣченную точку зрѣнія "Gesta Romanorum" y Боккаччіо рыцарь, жалующійся на немилость короля, долженъ убѣдиться, что король здѣсь ни причемъ, a виновна лишь его судьба (какъ Лабгадатта въ буддійской легендѣ). У Шекспира первые два искателя руки Порціи оказываются мало развитыми въ умственномъ отношеніи и нравственно незрѣлыми; имъ недостаетъ истинной скромности, какъ результата работы мысли и умственнаго опыта; лишь третій искатель и избранникъ Порціи оказывается достаточно зрѣлымъ во всѣхъ отношеніяхъ. Шекспиръ превосходно мотивируетъ аргументацію каждаго изъ искателей.
   Въ общемъ Шекспиръ безцвѣтную и сухую схему новеллъ развилъ, и что особенно важно, очеловѣчилъ и индивидуализировалъ. И фатализмъ и случай отошли на задній планъ; ихъ мѣсто занялъ починъ свободной человѣческой воли.
   Но если относительно литературныхъ источниковъ пьесы не можетъ быть разногласій, то пониманіе идеи ея является чрезвычайно спорнымъ и даетъ поводъ къ разнообразнымъ требованіямъ. Чтобы не возвращаться къ источникамъ, отмѣтимъ еще, что часто приводимая въ соотношеніе къ "Венеціанскому купцу" трагедія Марло "Мальтійскій жидъ" лишь въ слабой степени могла повліять на Шекспира: ни въ фабулѣ, ни въ характерахъ главныхъ лицъ мы не находимъ ни сколько-нибудь яркаго сходства, ни точекъ соприкосновенія, если не считать, что и Варавва и Шейлокъ -- евреи и фанатики {См. въ примѣчаніяхъ къ настоящему тому изложеніе содержанія "Мальтійскаго жида". Ред.}.

[]

   Переходимъ къ вопросу объ основной идеѣ пьесы, что въ свою очередь, сведется къ опредѣленію, какъ слѣдуетъ относиться къ Шейлоку и его образу дѣйствій. По этому вопросу критика далеко еще не сказала своего послѣдняго слова.
   "Венеціанскій купецъ" -- едва-ли не единственная пьеса (если не считать "Гамлета") Шекспира, въ которой критики старались подмѣтить тенденціозность и подчеркнуть идею, нерѣдко забывая, что мы имѣемъ дѣло съ объективнѣйшимъ художникомъ и совершенно зрѣлымъ его произведеніемъ. Правда, Шекспиръ, какъ сынъ своего времени и своей націи, могъ быть пристрастнымъ: достаточно вспомнить изображеніе имъ Орлеанской Дѣвы. Но въ этомъ и аналогичныхъ случаяхъ мы имѣемъ дѣло съ пародіей и каррикатурой, чего ни въ коемъ случаѣ нельзя сказать о Шейлокѣ, характеръ котораго, при всей непривлекательности нравственной стороны, преисполненъ силы, своеобразной художественной красоты и цѣльности. Пушкинъ такъ формулируетъ свою характеристику Шейлока: "У Шекспира Шейлокъ скупъ, сметливъ, мстителенъ, чадолюбивъ, остроуменъ". Въ этой лаконической характеристикѣ всѣ основные черты характера Шейлока, никакъ не вяжущіяся съ простой пародіей и каррикатурою. Мы склонны думать, что великій драматургъ менѣе всего хотѣлъ казнить еврея, какъ такового, ростовщика -- какъ такового, a скорѣе м_с_т_и_т_е_л_ь_н_о_с_т_ь Шейлока казалась ему отвратительной и роковой. Но съ этимъ вопросомъ намъ придется встрѣтиться еще разъ. Много спорили лучшіе критики Шекспира, комическая или трагическая личность передъ нами въ Шейлокѣ? Шлегель оставляетъ этотъ вопросъ неразрѣшеннымъ. Готшаль видитъ въ Шейлокѣ отвратительнаго шута, созданнаго Шекспиромъ въ угоду райку. Рюмелинъ склоняется къ тому, что комическій элементъ y Шейлока преобладаетъ. Геблеръ находитъ, что съ Шейлокомъ судьба обошлась мягко, что онъ заслуживалъ болѣе тяжелаго наказанія. Гервинусъ считаетъ Шейлока нравственнымъ уродомъ, превратившимся благодаря стеченью обстоятельствъ въ мученика.
   Еще большее разнообразіе существуетъ въ критикѣ относительно толкованія основной идеи пьесы. Эти толкованія принадлежатъ не только литературнымъ критикамъ, но и юристамъ.
   До появленія прекраснаго трактата извѣстнаго юриста Колера, господствовало мнѣніе Ульрици, доказывавшаго, что въ "Венеціанскомъ купцѣ" проводится и наглядно доказывается тезисъ -- summum jus -- summa injuria. Рётшеръ, подробно развивая положенія Ульрици, доказываетъ, что въ пьесѣ формальное и отвлеченное право противополагается внутреннему и нормальному правовому порядку. Ретшеръ видитъ въ "Венеціанскомъ купцѣ" повсюду символизмъ; золото, напр., является символомъ видимой матеріальной силы. Крейсигъ высказывается, что подводить подъ одно общее положеніе смыслъ драмы Шекспира нѣтъ никакой возможности.
   Большинство юристовъ занимались "Венеціанскимъ купцомъ", главнымъ образомъ, съ формально-юридической стороны, констатируя при этомъ знакомство Шекспира съ законодательствомъ и точность юридическихъ терминовъ, y него встрѣчающихся. Лишь въ новѣйшее время были сдѣланы попытки извлечь изъ произведенія Шекспира истины, имѣющія отношеніе къ исторіи права. Первый шагъ въ этомъ направленіи былъ сдѣланъ знаменитымъ юристомъ Іерингомъ. Въ своемъ сочиненіи "Борьба за право" Іерингъ замѣчаетъ: "Условіе само по себѣ было недѣйствительно, такъ какъ содержаніе его было безнравственно; такъ долженъ былъ огласить приговоръ суда. Но если "мудрый Даніилъ" призналъ вексель дѣйствительнымъ, то съ его стороны было такимъ же крючкотворствомъ, послѣ признанія за Шейлокомъ права вырѣзать y Антоніо фунтъ мяса, запретить связанное съ этимъ пролитіе крови". Іерингъ изъ всего процесса выводитъ заключеніе, что пораженіе понесъ въ сущности не Шейлокъ, a законъ Венеціи, тенденціозно ставшій на сторону христіанина противъ безправнаго еврея.
   Полемизируя съ Іерингомъ, другой извѣстный юристъ нашего времени Колеръ посвятилъ спеціальный трактатъ Шейлоку {Трактатъ Колера переведенъ на русскій языкъ въ "Юридической Библ. Я. А. Канторовича No 5. "Шекспиръ съ точки зрѣнія права". (Шейлокъ и Гамлеть). Спб. 1805.}. Сочиненіе Колера представляетъ, на нашъ взглядъ, наиболѣе обоснованную попытку разобраться въ правовой сторонѣ "Венеціанскаго купца" и своими заключительными выводами удовлетворяетъ въ равной степени и юриста и историка литературы. Колеръ, анализируя договоръ Шейлока и Антонія, находитъ этотъ договоръ вполнѣ согласнымъ съ тѣми правовыми взглядами, которые господствовали въ теченіе ряда столѣтій на сущность отношеній между кредиторомъ и должникомъ. Нѣсколько десятковъ страницъ посвящено y Колера разбору различныхъ законоположеній о долговыхъ обязательствахъ. Процессъ измѣненія правовыхъ отношеній въ этомъ вопросѣ совершался весьма медленно. Эволюція въ этой области должна была, по вѣрному замѣчанію Колера, повести за собою и эволюцію въ этическихъ воззрѣніяхъ, за которой слѣдовала самостоятельная органическая переработка этическаго матеріала въ составныя части правового организма. "Этотъ процессъ совершается не по приказанію извнѣ, a дѣйствіемъ духовныхъ силъ, управляющихъ исторіей человѣчества".
   И вотъ новое правовое сознаніе, по Кольеру, проникло въ пьесу Шекспира и повліяло на рѣшеніе "мудраго Даніила". "Его время дошло уже до инстинктивнаго сознанія, что Шейлоковское условіе не должно быть приведено въ исполненіе, но соотвѣтствующее идейное выраженіе этого сознанія еще не было найдено. Это могучее душевное движеніе еще не было разложено на свои идейные элементы и не находило опоры въ твердыхъ посылкахъ".
   По Колеру, "мудрый Даніилъ" произнесъ хорошій приговоръ, но плохо обосновалъ его. Съ точки зрѣнія формальной юриспруденціи Шейлоку должны бытъ предоставлены всѣ средства для реализаціи договора: "Рѣшеніе мудраго и справедливаго Даніила находится въ противорѣчіи съ этимъ принципомъ: ибо ясно, что кому разрѣшено вырѣзать мясо, тому разрѣшено и проливать кровь, если эта операція не можетъ быть совершена безъ пролитія крови". Кредиторъ вправѣ ограничиться частью слѣдуемаго ему; "даже небольшое превышеніе вѣса ему не можетъ быть поставлено въ вину, такъ какъ всѣ человѣческія операціи могутъ быть выполнены только съ приблизительной точностью". Колеръ основательно доказываетъ, что аргументъ Порціи противъ Шейлока "обращаетъ право въ тѣнь и не лучше всякаго правонарушенія".
   Намъ кажется, что Колеръ могъ-бы подсказать Даніилу--Порціи рѣшеніе, которое бы соотвѣтствовало требованіямъ истиннаго правосудія; но все же критическая сторона его трактата обставлена превосходно. По нашему убѣжденію, Шейлокъ гибнетъ лишь потому, что свое право, какъ таковое, онъ дѣлаетъ орудіемъ личной мести и преслѣдованія. Въ его требованіяхъ судья не можетъ не видѣть низкаго озлобленія. Нравственное чувство судьи возмущается; онъ явно переходитъ на сторону Антоніо и произноситъ пристрастное рѣшеніе, вступивъ такимъ образомъ въ борьбу съ одной изъ тяжущихся сторонъ, т.-е. изъ судьи сдѣлавшись стороной. Все произошло оттого, что Шейлокъ неумѣренно натягивалъ свой лукъ мщенія: Arcus nimis intensus frangitur!
   Теперь переходимъ къ вопросу, интересовавшему критику не менѣе правовой стороны драмы: именно къ вопросу о томъ, что заставило великаго драматурга оставить въ роли безжалостнаго и мстительнаго ростовщика еврея? Часть изслѣдователей приглашаетъ насъ взглянуть въ современныя Шекспиру общественныя отношенія, познакомиться съ ролью евреевъ въ Англіи въ царствованіе Елизаветы, такъ какъ основные источники повѣсти о безжалостномъ кредиторѣ, какъ намъ уже извѣстно, либо ничего не говорятъ о его національности, либо не занимаются этимъ сколько нибудь подробно.
   Для освѣщенія этого вопроса много сдѣлано историкомъ еврейства Гретцомъ. Въ своей замѣчательной, хотя тенденціозной и чрезмѣрно полемической работѣ Shylock in der Geschichte, im Drama und der Sage"), переводъ которой имѣется на русскомъ языкѣ {"Восходъ", 1881 г., V.}, Гретцъ присоединяется къ англійскому критику Ли, напечатавшему въ 1880 г. изслѣдованіе, разъясняющее роль Шейлока въ драмѣ Шекспира.

[]

   Работа Ли кажется Гретцу убѣдительной и неопровержимой. Ли указалъ, что въ царствованіе Елисаветы процессъ одного еврея, обвиняемаго въ государственной измѣнѣ, обратилъ вниманіе публики на забытыхъ ею евреевъ (они были изгнаны изъ Англіи въ XIV вѣкѣ), и что въ этомъ процессѣ противникомъ еврея является, какъ въ "Венеціанскомъ купцѣ", высокопоставленный христіанинъ, по имени Антоній. Въ царствованіе Елисаветы въ Англіи появляются тайные евреи -- выходцы изъ Испаніи, гонимые Филиппомъ, которымъ англійское правительство покровительствовало, пользуясь часто ихъ услугами въ качествѣ шпіоновъ, вывѣдывая при ихъ посредствѣ про то, что происходило въ ненавистномъ имъ королевствѣ Филиппа II.
   Изъ поселившихся въ Лондонѣ тайныхъ евреевъ ("новохристіанъ", "маррановъ") особенною извѣстностью пользовался врачъ Родриго Лопесъ, Ему покровительствовалъ фаворитъ Елисаветы Лейстеръ, и, благодаря ему и другимъ приближеннымъ королевы, Лопесъ былъ сдѣланъ придворнымъ лейбъ-медикомъ. Многіе соотечественники Лопеса получили при его посредствѣ англійскіе паспорты. Особенную популярность Лопесъ пріобрѣлъ въ Англіи съ 1588 г., когда онъ сблизился и даже подружился съ Антоніо Пересомъ, претендентомъ на португальскій престолъ, покровительствуемымъ англійскимъ правительствомъ. Лопесъ сдѣлался переводчикомъ Антоніо, его посвящали въ дипломатическія тайны Испаніи и Португаліи. Однако, дружба между Антоніо и Лопесомъ оказалась непрочной. Желая отвязаться отъ своего совѣтника, Антоніо неоднократно унижалъ стараго врача. Послѣ разрыва послѣдняго съ лордомъ Эссексомъ, желавшимъ навязать Лопесу роль шпіона, отношенія Антоніо къ нему стали еще болѣе натянутыми, a Эссексъ при первомъ удобномъ случаѣ жестоко отомстилъ Лопесу, настоявъ на привлеченіи его къ суду по обвиненію въ государственной измѣнѣ. Судъ призналъ врача виновнымъ, несмотря на недостаточность уликъ, и Лопесъ, виновность котораго королева долго колебалась признать, былъ наконецъ казненъ въ 1594 г.
   По мнѣнію Ли, процессъ Лопеса, вызвавшій во всей Англіи негодованіе противъ евреевъ, заставилъ Шекспира (и двухъ его предшественниковъ-драматурговъ) придать своеобразную окраску своей пьесѣ "Венеціанскій купецъ", поставленной на сценѣ вскорѣ послѣ казни Лопеса. Ли обращаетъ вниманіе на имя Антоніо, котораго нѣтъ въ источникахъ Шекспира и которое, по его мнѣнію, указываетъ на аналогію съ Антоніо Пересомъ, сдѣлавшимся врагомъ Лопеса. Подтвержденіе этому предположенію Ли видитъ въ нѣкоторыхъ другихъ чертахъ пьесы. Роль Антоніо въ пьесѣ Шекспира станетъ, по мнѣнію Ли, понятной лишь тогда, когда мы будемъ имѣть въ виду историческаго Антоніо.
   Аргументація Ли, указавшаго на нѣкоторыя любопытныя стороны быта евреевъ въ царствованіе Елисаветы, дала поводъ Гретцу прямо обвинять Шекспира въ нетерпимости къ евреямъ и пристрастномъ воспроизведеніи въ "Венеціанскомъ купцѣ" Лопеса, возбудившаго своею недоказанною измѣною ненависть англичанъ. Въ этомъ же обвиняютъ названные изслѣдователи и Марло, несмотря на то, что Марло сочинилъ своего "Мальтійскаго жида" гораздо раньше процесса Лопеса.
   Ни въ какомъ, однако, случаѣ не можетъ считаться доказаннымъ фигурированіе Лопеса передъ судомъ въ качествѣ еврея. Всѣ документы считаютъ его христіаниномъ ("ново-христіаниномъ", "марраномъ") и даже вопросъ о тайномъ исповѣданіи іудейства нигдѣ не ставится.
   Во всякомъ случаѣ попытка Гретца и Ли доказать, что "Венеціанскій купецъ" былъ сочиненъ Шекспиромъ подъ вліяніемъ свѣжихъ событій процесса Лопеса, имѣетъ совершенно внѣшній интересъ, не говоря уже о томъ, что точная дата пьесы не можетъ считаться установленной. Ничего общаго между Лопесомъ и Шейлокомъ въ сущности нѣтъ. Лопесъ былъ государственный человѣкъ, весьма свѣтскій; врачъ по профессіи, человѣкъ съ вѣсомъ и высшимъ общественнымъ положеніемъ. Его обвиняли въ заговорѣ, направленномъ противъ королевы, въ заговорѣ чисто политическаго характера; о его ненависти къ христіанамъ, мести за униженія -- не могло быть и рѣчи. Что же касается до случайныхъ сближеній нѣкоторыхъ чертъ характера Лопеса и Шейлока, то эти сближенія такого рода, что могутъ быть отнесены къ любому индивидууму.
   Мы подойдемъ гораздо ближе къ истинному пониманію типа Шейлока, если будемъ помнить, что, несмотря на нѣкоторыя свои субъективныя симпатіи, Шекспиръ является въ своихъ произведеніяхъ объективнѣйшимъ художникомъ. Область каррикатуры на личности или націи была совершенно чужда Шекспиру. Его персонажи типичны, за немногими исключеніями, и представляютъ собою художественныя обобщенія, результаты тонкаго и высокаго творчества поэта, всегда органически вытекающіе изъ тѣхъ психологическихъ задачъ, которыя ставилъ себѣ великій знатокъ человѣческаго сердца. Если онъ выбираетъ для героевъ своихъ пьесъ не своихъ соотечественниковъ, a представителей другихъ націй, то лишь въ тѣхъ случаяхъ, когда ему казалось, что извѣстная народность, въ лицѣ типичныхъ ея представителей, обладаетъ такими исключительными качествами, которыя лишь въ слабой степени присущи другимъ народностямъ. Блестящимъ примѣромъ можетъ служить личность Отелло. Шекспиръ вывелъ на сцену мавра (или негра) не потому только, что литературные источники подсказали ему эту мысль, a въ виду того, что столь слѣпая, безумная ревность, какъ y Отелло, почти недоступна европейскимъ націямъ, равно какъ и связанныя съ этимъ чувствомъ у Отелло голубиная довѣрчивость, отличающая представителей еще нетронутыхъ дурными сторонами цивилизаціи народовъ. Подобнымъ же образомъ мы не въ состояніи представить себѣ Яго иначе, какъ итальянцемъ эпохи Возрожденія, выработавшей этотъ тонкій и преступный типъ интригана.
   Обращаясь къ Шейлоку, мы должны принять во вниманіе два соображенія: 1) Для художественнаго образа безжалостнаго кредитора, задуманнаго Шекспиромъ, представитель современнаго драматургу еврейства долженъ былъ показаться наиболѣе подходящимъ. 2) Безпристрастное отношеніе къ Шейлоку должно убѣдить насъ, что въ этой фигурѣ свѣтъ и тѣни распредѣлены поэтомъ равномѣрно и что Шейлокъ не хуже среды, его окружающей по нравственнымъ качествамъ, a умомъ, остроуміемъ и чистотою семейныхъ нравовъ онъ значительно превосходитъ христіанскую среду.

[]

   Лишенное всякихъ человѣческихъ правъ, еврейство среднихъ вѣковъ и эпохи Возрожденія могло быть извѣстно христіанину только съ худшей своей стороны. За исключеніемъ Польши, гдѣ евреямъ жилось сравнительно лучше, отъ крайняго сѣвера Европы и вплоть до Алжира, евреи, представляя собою какъ-бы зачумленную касту, были въ большей или меньшей степени лишены даже возможности принять участіе въ общегражданской жизни страны и развернуть лучшія стороны своего нравственнаго существа. Въ силу необходимости все вниманіе еврея сосредоточивалось на торговлѣ и связанныхъ съ нею предпріятіяхъ, a всю свою силу и значеніе евреи черпали изъ сознанія своей матеріальной самостоятельности, которая обезпечивала имъ относительную гражданскую свободу и давала средства для борьбы съ суровыми законоположеніями, противъ нихъ направленными.
   Такая легко объясняемая въ положеніи средневѣковаго еврея погоня за наживой, сосредотеченіе въ его рукахъ денежныхъ средствъ, въ связи съ религіознымъ фанатизмомъ, возбуждали и поддерживали среди христіанъ ненависть, которая сплошь да рядомъ принимала дикія, стихійныя формы. Понятно, что и евреи не могли питать иного характера чувствъ къ христіанамъ и держались изолированно и враждебно. Эти обоюдныя отношенія значительно ухудшались тѣмъ, что евреи не отказывались отъ операцій, особенно преслѣдуемыхъ средневѣковымъ законодательствомъ; первое мѣсто въ этой категоріи занимала ссуда денегъ подъ высокіе проценты.
   Было время, когда законодательство какъ европейскихъ, такъ и восточныхъ народовъ чрезвычайно сурово относилось къ должникамъ. Кредиторъ становился нерѣдко господиномъ не только имущества, но и личности должника. Но позднѣйшее законодательство (начиная съ XIV ст.) старалось смягчить участь должника, стало принимать мѣры противъ ростовщиковъ, a церковь отвела лихвѣ мѣсто среди самыхъ суровыхъ прегрѣшеній {Весьма характерно отношеніе Данте къ ростовщикамъ. Опъ видитъ въ лихвѣ насиліе, соединенное съ обманомъ и, согласно съ этимъ воззрѣніемъ, отводитъ имъ мѣсто въ "Аду". Ср. А-ръ Н. Веселовскій. Ж. М. H. П. 1889, стр. 267--272 и Шепелевичъ, Этюды о Данте, "Видѣніе св. Павла", ч. II, стр. 87 и 88.}. Въ эпоху Шекспира въ Англіи, какъ и на континентѣ, озлобленіе общества противъ ростовщиковъ было весьма сильно.
   Послѣднихъ было много среди той части еврейства, которая приходила въ столкновеніе съ недоступнымъ для иного общенія христіанскимъ обществомъ,-- отсюда усугубленіе ненависти къ цѣлому племени. Шекспиръ вывелъ Шейлока въ роли безжалостнаго кредитора лишь потому, что, по его свѣдѣніямъ, въ его время эта роль съ большимъ основаніемъ могла быть приписана еврею, чѣмъ представителю какой либо другой національности. Что это, a не иное соображеніе, руководило великимъ поэтомъ, уяснится, какъ только мы обратимъ вниманіе на безпристрастное освѣщеніе въ драмѣ личности и дѣйствій Шейлока.
   Если, въ самомъ дѣлѣ, много есть въ личности Шейлока отталкивающаго, то неотразимо-убѣдительные и язвительные доводы не одной изъ его рѣчей исключаютъ всякую мысль о спеціальномъ желаніи выставить его исключительно въ дурномъ свѣтѣ. И только шаблонное и безвкусное изображеніе Шейлока актерами долго искажало эту отвѣтственную роль и служило источникомъ невѣрныхъ и неточныхъ представленій среди публики о Шейлокѣ, какъ о художественномъ типѣ.
   Отмѣнное мастерство Шекспира, какъ художника, сказалось прежде всего въ чрезвычайно сильной и яркой характеристикѣ Шейлока. Въ сущности онъ появляется на сценѣ не часто и говоритъ сравнительно мало; но каждое его появленіе и каждая рѣчь даютъ совершенно полное о немъ представленіе, такъ что въ лишнихъ сценахъ и явленіяхъ не имѣется никакой нужды.
   Первое появленіе Шейлока -- бесѣда на площади съ Бассаніо и Антоніо о займѣ въ 3000 червонцевъ. Шейлокъ, какъ истый дѣлецъ, взвѣшиваетъ, достаточно-ли кредитоспособенъ Антоніо? Далѣе мы читаемъ объясненіе Шейлока въ ненависти къ Антоніо за то, что тотъ лишалъ его прибыли и процентовъ и публично поносилъ его. Насчетъ процентовъ y Шейлока своя теорія; онъ съ удовольствіемъ подкрѣпляетъ ее ссылкой на примѣръ патріарха Іакова, успѣвшаго хитростью увеличить приплодъ овецъ. Здѣсь, какъ и въ своихъ операціяхъ, Шейлокъ видитъ лишь находчивое остроуміе, a не коварство или хитрость. Затѣмъ Шейлокъ осыпаетъ Антоніо заслуженными и неотразимыми упреками: давно-ли его поносили, плевали на него, a теперь хотятъ взять y него денегъ? Антоніо не высказываетъ раскаянія, а предлагаетъ Шейлоку смотрѣть на ссуду, какъ на коммерческую сдѣлку. Шейлокъ предлагаетъ извѣстное условіе: если Антоніо не уплатитъ въ срокъ,-- обязывается уплатить неустойку: фунтъ мяса. Мотивируетъ Шейлокъ свое предложеніе желаніемъ пошутить и, повидимому, не имѣетъ серьезнаго намѣренія воспользоваться уступчивостью христіанина: онъ доволенъ лишь тѣмъ, что пристыдилъ его, заставивъ публично вступить въ унизительную сдѣлку со своимъ врагомъ. Однако, событія складываются роковымъ для Антоніо образомъ. Шейлокъ человѣкъ страстныхъ привязанностей: онъ съ нѣжностью вспоминаетъ о покойной женѣ своей, онъ любитъ дочь. Пушкинъ называетъ Шейлока "чадолюбивымъ" -- и это вполнѣ вѣрно. Отправляясь на пиръ къ Бассаніо, Шейлокъ убѣждаетъ Джессику избѣгать всякихъ искушеній во время маскарада и беречь его кассу. Онъ ретивый и усердный хозяинъ, вносящій страстность своей натуры въ самые будничные процессы существованія.
   Въ третьемъ дѣйствіи мы видимъ Шейлока поглощеннымъ извѣстіемъ о бѣгствѣ дочери и пропажѣ драгоцѣнностей. Онъ потрясенъ, оскорбленъ и униженъ. Онъ оживляется лишь тогда, когда слышитъ, что Антоніо, вслѣдствіе крушенія кораблей, разорился. Теперь y него созрѣваетъ намѣреніе воспользоваться оплошностью стараго врага. Въ яркомъ и краснорѣчивомъ монологѣ разсказываетъ онъ о всѣхъ обидахъ, накипѣвшихъ въ его груди. Какъ христіане обращаются съ евреями, такъ и евреи должны обращаться съ христіанами. За месть -- месть. Извѣстіе о безплодной тратѣ Джессикой денегъ еще болѣе распаляетъ его; планъ его мстить окончательно созрѣлъ, и Антоніо будетъ первой жертвой.
   Въ послѣдней сценѣ, гдѣ является Шейлокъ,-- на судѣ предъ дожемъ,-- мы присутствуемъ при высокомѣрныхъ и заносчивыхъ заявленіяхъ еврея, настаивающаго на своемъ правѣ вырѣзать y Антоніо фунтѣ мяса. Онъ говоритъ умно и находчиво. По существу онъ правъ; это чувствуетъ и Антоніо, чувствуютъ и всѣ присутствующіе на судѣ. Онъ не порицаетъ, не хулитъ христіанъ, но въ его рѣчахъ чувствуется глубокое презрѣніе къ ихъ показному милосердію и лицемѣрной добродѣтели; онъ бьетъ въ самое больное мѣсто: указываетъ на тяжелое положеніе угнетенныхъ рабовъ. Шейлокъ не дѣлаетъ никакихъ попытокъ выставить себя и свои претензіи въ благовидномъ свѣтѣ; онъ откровенно и цинично настаиваетъ на своемъ правѣ. Онъ такъ увлекается чувствомъ мщенія, что не замѣчаетъ, какъ становится на краю пропасти, и приговоръ Порціи своимъ заключеніемъ ошеломляетъ, и подкашиваетъ его. Зритель чувствуетъ, что существованіе еврея вырвано съ корнемъ, что смерть была бы наилучшимъ для него исходомъ, и когда вслѣдъ за этимъ венеціанскій судебный трибуналъ осуждаетъ Шейлока къ конфискаціи половины имущества и рекомендуетъ для сохраненія жизни и другой половины -- перейти въ христіанство -- Шейлокъ производитъ впечатлѣніе мертваго тѣла, попираемаго ногами. Всегда находчивый, остроумный, еврей не находитъ никакихъ аргументовъ; онъ чувствуетъ давленіе силы, противъ которой нѣтъ y него средствъ для борьбы, и онъ уступаетъ этой силѣ, вызывая лишь смѣхъ и оскорбленія по своему адресу. Такимъ образомъ, на глазахъ y зрителей Шейлокъ переживаетъ страшное нравственное потрясеніе, передъ зрителемъ крушеніе цѣлой жизни.

[]

   Первоначальная цѣль договора Шейлока съ Антоніо не имѣетъ еще въ себѣ ничего трагическаго; онъ просто радъ принизить Антоніо, доказать всѣмъ, что этотъ богатый христіанскій купецъ настолько мало-состоятеленъ, что вынужденъ входить въ сдѣлки самаго унизительнаго характера съ ростовщикомъ, котораго онъ неоднократно поносилъ; и безъ сомнѣнія Антоніо могъ значительно повредить себѣ въ общественномъ мнѣніи такого рода договоромъ. Но когда, благодаря христіанамъ, Шейлокъ лишился единственной надежды и опоры на старости -- горячо любимой дочери, которая сбѣжала, не кинувъ отцу ласковаго слова и захвативъ часть богатства -- Шейлокъ всецѣло поддается обуревающему его чувству мщенія и съ этого момента становится безжалостнымъ мстителемъ за обиды, нанесенныя ему и его соплеменникамъ христіанами. Его мщеніе принимаетъ стихійный характеръ, заглушаетъ всѣ другія чувства, и если "Отелло" есть изображеніе трагизма ревности, "Макбетъ" трагизма честолюбія, "Гамлетъ" безволія и т. д., то "Венеціанскій купецъ" есть изображеніе мести по преимуществу. Предъ жаждой мести совершенно поблекла даже традиціонная жадность еврея -- онъ, не задумываясь, отвергаетъ колоссальное богатство, предлагаемое ему за отказъ отъ своего канибальскаго требованія. Шейлокъ никогда не видѣлъ со стороны христіанъ ни состраданія, ни тѣни гуманности къ себѣ; онъ удивляется, что отъ него могутъ требовать чего либо подобнаго. Приговоръ Порціи, лишающій Шейлока всего, оглушаетъ его; старикъ подавленъ и повергнутъ въ прахъ. Предложеніе принять христіанство звучитъ по отношенію къ Шейлоку утонченной жестокостью, ибо всѣ знаютъ, какъ фанатиченъ Шейлокъ; съ точки же зрѣнія христіанства оно должно считаться отмѣннымъ кощунствомъ. Шейлокъ -- христіанинъ! Горькая иронія для обѣихъ сторонъ!
   Вглядываясь въ черты духовнаго облика Шейлока, мы, конечно, не можемъ не признать ихъ отталкивающими; но, помимо сейчасъ сдѣланнаго указанія на безпристрастіе Шекспира въ подборѣ характерныхъ чертъ Шейлока, всякое обвиненіе поэта въ тенденціозномъ сгущеніи красокъ падаетъ, если мы безъ предубѣжденія посмотримъ на среду, Шейлока окружающую.
   Мы видимъ венеціанское общество, разгульное, безпринципное и развратное. Молодежь прожигаетъ жизнь, не думая, какими средствами добыты для этой цѣли деньги. Лучшій представитель молодежи, Бассаніо, почти не колеблется согласиться на унизительную сдѣлку своего лучшаго друга съ ростовщикомъ, сдѣлку, которая такъ или иначе компрометируетъ Антоніо. Эгоизмъ Бассаніо былъ-бы ужасенъ, если бы его окружали люди лучше его. Но все это шуты, балагуры, прожигатели жизни; и того хуже. "Лоренцо", говоритъ Гейне, "является соучастникомъ самаго подлаго воровства, и по прусскимъ законамъ былъ-бы присужденъ къ 15-лѣтнему заключенію въ смирительномъ домѣ, заклейменію и выставкѣ y позорнаго столба, несмотря на то, что онъ полонъ трогательной любви не только къ краденымъ червонцамъ, но также и къ красотамъ природы, къ ландшафтамъ при лунномъ освѣщеніи и музыкѣ". Лучше всѣхъ, безъ всякаго сомнѣнія, Антоніо. Въ лицѣ послѣдняго Шекспиръ нарисовалъ весьма удачно типъ меланхолика. Его давитъ толпа; y него нѣтъ жизненнаго идеала; онъ не жаденъ, не предпріимчивъ, пассивенъ. Богатство его -- результатъ случайной удачи, a не умѣлаго веденія дѣлъ. Онъ благотворитъ безъ увлеченія, не разбирая, на какую почву падаютъ его благодѣянія. Къ Шейлоку онъ проявляетъ высокомѣрное презрѣніе и плохо мотивированную ненависть. Онъ легкомысленно подписываетъ договоръ съ ростовщикомъ, зная, что Шейлокъ не имѣетъ никакихъ основаній щадить его. Его голова работаетъ вяло и нигдѣ не проявляетъ дальновидности и проницательности; что касается до Порціи, умной, благородной, эмансипированной дѣвушки, то она живетъ внѣ Венеціи и не можетъ быть причислена къ средѣ, окружающей Шейлока.

[]

   Итакъ, общество, окружающее венеціанскаго еврея, стоитъ на низкой ступени нравственнаго и умственнаго развитія. Оно крайне фанатично, нетерпимо, жестоко и эгоистично. Оно даже не дѣятельно, эксплоатируетъ, не зная минимальнаго личнаго труда. Въ этомъ отношеніи Шейлокъ, постоянно дѣятельный, заботливый, рачительный, стоитъ несравненно выше окружающихъ его христіанъ.
   Дочь Шейлока, Джессика, добрая, мягкая и легкомысленная, любящая избранника своего сердца, по отношенію къ отцу является безжалостной и жестокой; ея отношеніе къ Шейлоку доводитъ до высшаго напряженія ту пылкую жажду мщенія, которая послѣ бѣгства Джессики всецѣло овладѣваетъ страстною душою еврея.
   Можно относиться къ Шейлоку съ величайшимъ отвращеніемъ, но онъ ни на минуту не дѣлается комичнымъ на всемъ протяженіи пьесы. Въ ранней юности ведетъ онъ трудную, полную заботъ жизнь, стараясь скопить какъ можно больше богатствъ, въ которыхъ основательно видитъ единственное условіе сноснаго существованія, при полной безправности племени, къ которому онъ принадлежитъ. Шейлокъ видитъ вокругъ себя фанатиковъ-евреевъ и фанатиковъ-христіанъ. Въ атмосферѣ нетерпимости, злобы и униженій протекаетъ вся его жизнь; свѣтъ любви и состраданія не проникаетъ въ нее. Шейлокъ, на склонѣ лѣтъ, долженъ пережить тяжелое горе: его единственное дѣтище покидаетъ его, измѣняетъ вѣрѣ отцовъ и похищаетъ его сокровища, легкомысленно даря фамильные сувениры проходимцамъ! Месть Шейлока созрѣваетъ, онъ надѣется, что правосудіе дастъ ему возможность утолить ее; но вмѣсто правосудія онъ встрѣчается съ характернымъ софизмомъ, который любой юристъ опровергнулъ бы, если бы судъ дѣйствительно стремился къ удовлетворенію требованій закона. Шейлокъ, можно сказать, убитъ насиліемъ, которое онъ сознаетъ; онъ не ищетъ безполезныхъ аргументовъ, которые не могутъ его спасти; онъ сознаетъ свою гибель и уходитъ, чтобы, можетъ быть, разстаться съ жизнью. Онъ умеръ, не вызвавъ слезъ жалости даже y собственной дочери.
   Только совершенно неправильная манера иныхъ актеровъ въ исполненіи роли Шейлока могла дать поводъ къ какому-либо сомнѣнію насчетъ настоящаго смысла этого типа. Шейлокъ -- глубоко трагическое лицо, отмѣнной силы и экспрессіи, страстное и увлекаемое на гибельный путь идеей мести. Его неудача -- разрѣшеніе вопроса въ направленіи, соотвѣтствующимъ требованіямъ справедливости и гуманности -- должна доставить зрителю облегченіе, такъ какъ цѣль Шейлока гнусна, но это не дѣлаетъ его ни въ коемъ случаѣ смѣшнымъ, a лишь жалкимъ; онъ жертва стихійнаго ослѣпленія, и, какъ таковая, имѣетъ право на извѣстную долю трагическаго состраданія.
   Значеніе "Венеціанскаго купца" опредѣляется не только рядомъ интересныхъ вопросовъ этическаго и правового характера, выдвинутыхъ въ этой пьесѣ, но главнымъ образомъ, правдивой и глубокой психологіей главнаго дѣйствующаго лица, являющагося однимъ изъ драгоцѣннѣйшихъ украшеній галлереи безсмертныхъ типовъ, созданныхъ Шекспиромъ. Пьеса поучительна во многихъ отношеніяхъ. Но ни въ коемъ случаѣ ее нельзя считать тенденціозною. Великій драматургъ, отражавшій всегда жизнь такъ какъ она есть, не могъ быть ни юдофобомъ, ни юдофиломъ. Такому объективному художнику были чужды представленія и понятія, присущія страстной и некультурной толпѣ.
   И несомнѣнно, во всякомъ случаѣ, что во всей всемірной литературѣ нѣтъ ничего равнаго по силѣ и убѣдительности тому знаменитому монологу, который Шейлокъ произноситъ въ III актѣ:
   "Да развѣ y жида нѣтъ глазъ? развѣ y жида нѣтъ рукъ, органовъ, членовъ, чувствъ, привязанностей, страстей? развѣ онъ не ѣстъ ту же пищу, что и христіанинъ? развѣ онъ ранитъ себя не тѣмъ же оружіемъ и подверженъ не тѣмъ же болѣзнямъ? лѣчится не тѣми же средствами? согрѣвается и знобится не тѣмъ же лѣтомъ и не тою же зимою? Когда вы насъ колете, развѣ изъ насъ не идетъ кровь? когда вы насъ щекочете, развѣ мы не смѣемся? когда вы насъ отравляете, развѣ мы не умираемъ" {Кромѣ общихъ пособій (Гервинусъ, Женэ, Elze, Брандесъ, Дауденъ, Ulrizi, Боткинъ, Шлегель и др.) ср. томикъ, посвященный "Венец. купцу" въ Сassell's, National Library. Bodensteat, Sh. Dram. Werke. 1890, t. III. Шексп. въ пер. и объясненіи Соколовскаго. Т. III. Соч. III, изд. Гербеля. Еlze. Zum Kaufmann v. Venedig (Jahrb. d. deutsch. Sh. Ges. Vil. Delius. Die epischen Elemente in Sh. Dramen (Ib. XII, 1871). Simrock. Die Quellen d. Sh. 1872, t. I. Grätz. Schylock in der Sage, im Drama u. Geschichte, 1880 (pyс. пер. "Bocходъ", No 5, 1881). Колеръ III, съ точки эрѣнія права, 1895 (Юрид. Библ., No 6). Hönigmann. Ueber d. Charakter d. Schylok (Jahr. d. deuts.-Sh. Ges. XVII, 1882). Lewes. Shakespeares Frauengestalten 1893. Вullhaupt. Dramaturgie d. Schauspiels. Shakespeare. Oldenburg u. Leipzig. 1902. Prölss. Erläuterungen zu den auslund. Klassikern. Bd. 5. Полный обзоръ литературы о "Венец. купцѣ" и остального историко-литературнаго аппарата см. въ великолѣпномъ изд. Furness'a (A new variorum Edition of S. Vol. VII. Philadelphia 1888).}.

Л. Шепелевичъ.

  

[]

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru