Шелгунов Николай Васильевич
Очерки русской жизни

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ,

XXXIV.

   "Въ концѣ прошлаго года между газетой Недѣля и H. В. Шелгуновымъ (въ Русской Мысли) произошла любопытная, хотя и очень быстро окончившаяся полемика на тему о "мрачныхъ и свѣтлыхъ явленіяхъ русской жизни". Такъ началъ свои Случайныя замѣтки Н. К. Михайловскій въ No 51 Русскихъ Вѣдомостей.
   Я сдѣлалъ эту выдержку, чтобы указать на два выраженія Н. К. Михайловскаго, относящіяся непосредственно къ упоминаемой имъ полемикѣ: "любопытная" и "хотя очень быстро окончившаяся". Полемика эта могла бы быть дѣйствительно "любопытною": если бы она дошла до своего полнаго развитія, то стороны, конечно, договорились бы до многихъ подробностей, не безполезныхъ и для читателей, и для публицистовъ, ибо точнѣе опредѣлилось бы, гдѣ и кто стоитъ.
   Хотя мы и начинаемъ понемногу "раскладываться" и приходить въ нѣкоторый умственный порядокъ, но, къ сожалѣнію, даже печать, которая именно для того и существуетъ, чтобы помогать обществу думать, не только не вноситъ достаточно умственнаго порядка, но подчасъ заметаетъ и тотъ вѣрный слѣдъ, на который общественная мысль пытается встать.
   Полемика о "свѣтлыхъ и мрачныхъ явленіяхъ", какъ она ни была коротка, имѣетъ уже свою небольшую исторію и даже своихъ мучениковъ. Первый камень бросилъ Одесскій Листокъ, напечатавшій замѣтку о "Гераклитахъ" и "Демокритахъ".
   Это былъ дѣйствительно первый камешекъ, брошенный веселымъ человѣкомъ, вѣрно подмѣтившимъ хмурыя и веселыя физіономіи въ стоящей передъ нимъ толпѣ, но только не понявшимъ, въ чемъ тутъ дѣло. Говорить о "Демокритахъ" и "Гераклитахъ" то же самое, что толковать о пессимистахъ; иначе сказать -- совсѣмъ не понимать, изъ-за-чего собственно борятся теперешнія общественныя направленія, которыя, какъ они ни слабо выражаются печатью, но, все-таки, существуютъ. Когда зрѣлъ и разрѣшался вопросъ объ освобожденіи крестьянъ и подготовлялась судебная реформа, ужъ, конечно, самый безпечный и веселый человѣкъ того времени не придумалъ бы обозвать "Гераклитами" или "пессимистами" тѣхъ, кто не находилъ "свѣтлыхъ явленій" въ дореформенномъ бытѣ и желалъ освобожденія и новаго суда. А если бы это и случилось, то веселый человѣкъ и самъ бы понялъ, на какое мѣсто ему слѣдуетъ встать и въ какой газетѣ работать.
   Вслѣдъ за Одесскимъ Листкомъ выбросилъ два каменка Сѣверный Кавказъ. Это, опять-таки, было только партизанское дѣйствіе, но уже достаточно опредѣленное и имѣвшее точную цѣль. Въ двухъ фельетонахъ, написанныхъ съ напускною бойкостью и внѣ всякаго пониманія литературныхъ приличій, неизвѣстный авторъ (кстати замѣчу, что всѣ господа, выступавшіе съ возраженіями, писали ихъ лично-полемически и, должно быть, именно поэтому-то и скрывали свои имена) выписалъ въ видѣ эпиграфа (и по-нѣмецки, хотя у насъ имѣется и переводъ) одно мѣсто изъ статьи Бёрне Менцель-французоѣдъ (конечно, сравнивая меня съ Менцелемъ, а себя съ Бёрне) и грозилъ, что меня перестанутъ читать, если я буду упорно продолжать писать въ томъ же отсталомъ родѣ. И весь этотъ шумъ авторъ двухъ фельетоновъ произвелъ только Изъ-за того, что въ февральскомъ "очеркѣ" прошлаго года говорилось, что теперешняя русская наука занимается больше изслѣдованіемъ предметовъ отдаленныхъ, чѣмъ того, что лежитъ подъ руками, и что поэтому она мало помогаетъ общественному сознанію. Авторъ фельетоновъ со справками въ рукахъ доказывалъ, что русскіе ученые много и добросовѣстно работаютъ (чего никто не отрицалъ), что они даже помѣщали своя труды въ Пантеонѣ Литературы (что тоже справедливо) и что, слѣдовательно (этотъ выводъ непремѣнно долженъ былъ истекать изъ приведенныхъ доказательствъ), теперешняя русская наука есть какъ разъ то самое, что требуется для Россіи (хотя именно это-то и требовалось доказать).
   Въ фельетонахъ Сѣвернаго Кавказа, напечатанныхъ обдуманно (?) и, какъ видно, не за одинъ присѣсть, были уже намѣчены мѣста для тѣхъ краеугольныхъ камней, которые легли въ основу послѣдовавшей за тѣмъ передовой статьи Недѣли, т.-е. было высказано, что публицистъ обязанъ давать всю правду (какъ и ученый) и ободрять "пробивающіеся молодые ростки".
   Вѣроятно, моя догадка не будетъ лишена основанія, если я укажу на! личную преемственность между фельетонами Сѣвернаго Кавказа и передовой статьи Недѣли, такъ какъ у этихъ изданій есть общіе сотрудники (по крайней мѣрѣ, они были тогда). Это я говорю не ради инсинуаціи, а чтобы указать на внутренній законъ нашихъ "общественныхъ" побужденій, чаще всего возникающихъ изъ "личныхъ" чувствъ. И въ самомъ дѣлѣ, были въ Русской Мысли статьи болѣе рѣзкія, направленныя противъ многаго такого, что творится у насъ, однако, возраженій онѣ не возбуждали. А когда рѣчь коснулась русской "науки", сейчасъ же нашлись "коллежскіе ассесоры отъ науки" и начали защищать "ученыхъ".
   И статья Недѣли была написана съ очевидною цѣлью поддержки фельетониста Сѣвернаго Кавказа, потому что въ статьѣ приведены не только выписки изъ этихъ фельетоновъ (безъ точнаго указанія, откуда онѣ взяты), но и самыя основныя мысли автора фельетоновъ изложены лишь въ болѣе развитой и законченной формѣ. Такъ ли, не такъ ли, въ личной или общей формѣ, но вопросъ обнаруживалъ тенденцію идти впередъ и расширяться.
   Параллельно со статьями Недѣли о "свѣтлыхъ и мрачныхъ явленіяхъ" явились въ. той же газетѣ статьи "Деревенскаго жителя", имѣвшія тѣсную нутряную связь съ тѣмъ же вопросомъ. Статьи "Деревенскаго жителя" по своей литературной порядочности рѣзко отличались отъ лично-полемическихъ статей, о которыхъ я говорилъ, и расширяли вопросъ, поставленный нѣсколько узко полемизаторами. "Деревенскій житель" велъ рѣчь не о "свѣтлыхъ явленіяхъ" и "бодрящихъ впечатлѣніяхъ", которыми полемизаторы думали пользоваться, какъ механическими двигателями, вродѣ паровой или электрической машины, для возбужденія общественной энергіи, а указывалъ на двигателя "умственнаго", давая разныя его формулы ("свой хлѣбъ", "свой трудъ", "взаимный трудъ", "мускульный трудъ"). Къ сожалѣнію, статьи "Деревенскаго жителя" прекратились и, какъ кажется, не потому, чтобы этого пожелалъ ихъ авторъ.
   Была напечатана еще короткая замѣтка въ Екатеринбургской Недѣлѣ; по поводу 11 и 12 кн. Русской Мысли и въ направленіи все того же вопроса. Симпатіи этой замѣтки на сторонѣ Недѣли. Хотя авторъ замѣтки и не стоитъ за "бодрящія впечатлѣнія", ной не удовлетворяется "отрицательнымъ направленіемъ въ сферу безнадежности" и устанавливаетъ для публицистики такую программу: "Если,-- говорить онъ,-- скверно сейчасъ, будетъ непремѣнно хорошо потомъ, и дѣло публицистики состоитъ, по нашему мнѣнію, главнымъ образомъ, въ томъ, чтобы указать обществу ближайшій путь въ улучшенію своего существованія, а не затмѣвать его сгущенными облаками безнадежности". Выводъ совершенно вѣрный, но любопытно, что ему предшествуетъ нѣсколько частныхъ мыслей, которыми подтверждается очень старая истина, что каждый читаетъ не то, что напечатано или что хотѣлъ сказать авторъ, а что этому каждому хочется прочесть. Въ томъ, что каждый читаетъ только то, что ему хочется прочесть, лежитъ, кажется, главная причина многаго ненужнаго и путающаго, что встрѣчается въ теперешней и преимущественно провинціальной печати.
   Такимъ образомъ, вопросъ о "свѣтлыхъ и мрачныхъ явленіяхъ" и "бодрящихъ впечатлѣніяхъ" обошелъ всю Россію. Родился онъ въ Одессѣ въ видѣ очень неразумнаго дитяти, перекочевалъ на Сѣверный Кавказъ, гдѣ тоже не обнаружилъ особеннаго разума, но за то показалъ свой характеръ, нашелъ себѣ откликъ и поддержку въ Петербургѣ, переселился на Волгу, въ предѣлы Казанской губерніи, значительно выросшимъ, поднялся за Уралъ, а теперь снова перекочевалъ на Кавказъ, но уже не на Сѣверный, а въ Южный. Объ этой послѣдней перекочевкѣ я и буду теперь говорить.
   Въ то время, когда я началъ февральскій "очеркъ", въ одной провинціальной газетѣ (не помню какой) попалась мнѣ выдержка изъ Новаго Обозрѣнія, подходившая къ моей темѣ. Этою выдержкой я и воспользовался, не указавъ, однако, откуда ее взялъ и изъ какой газеты она сдѣлала. Затѣмъ, когда "очеркъ" былъ уже отосланъ, я получилъ сразу всѣ нумера Новаго Обозрѣнія (съ перваго) и оказалось, что выдержка была сдѣлана изъ новогодняго фельетона Н. Л. Николадзе. Оказалось еще, что провинціальная газета, изъ которой я взялъ выдержку, сдѣлала ее только для того, чтобы подчеркнуть "оптимизмъ" Новаго Обозрѣнія. Наконецъ, оказалось (и это самое главное), что фельетонъ Н. Л. Николадзе даетъ матеріалъ совсѣмъ для другаго разговора.
   Фельетонъ написанъ тонко, съ обычнымъ его автору мастерствомъ і опытностью и съ полнымъ соблюденіемъ всѣхъ литературныхъ приличій. Эти культурныя качества моего, новаго оппонента отмѣтить необходимо въ виду нашей несчастной слабости полемизировать и за недостаткомъ энергіи мысли прибѣгать къ энергіи выраженій. И факты приведены авторомъ вполнѣ вѣрные. Невѣрно только то, что въ фельетонѣ говорится совсѣмъ не о томъ, что было предметомъ полемики между Недѣлей и Русскою Мыслью и что Н. Л. Николадзе и задумалъ выяснить.
   "Безъ всякаго сомнѣнія,-- говорится въ фельетонѣ,-- жизнь наша обставлена массою неудобствъ и печальныхъ явленій. Въ ней все, повидимому, способно скорѣе скашивать, чѣмъ плодить радужныя надежды и свѣтлыя упованія. Фактически, поэтому, Русская Мысль, конечно, права, тыча пальцемъ въ безконечный списокъ гнетущихъ впечатлѣній современности. Фактически, съ другой стороны, Недѣля, разумѣется, неправа въ усиліяхъ противопоставить этому мрачному списку коротковатый рядъ "пріятныхъ" явленій: разъ, два, три -- да и обочелся. Споръ на эту тему двухъ почтенныхъ изданій, конечно, неравенъ: аргументы -- на сторонѣ Русской Мысли... Но все это только "повидимому", только благодаря неумѣлой постановкѣ вопроса, только потому, что на этой почвѣ споръ возможенъ на основаніи вовсе не цифръ да фактовъ"...
   И поставивъ "умѣло" вопросъ, т.-е. перенеся его совсѣмъ на другое мѣсто, о которомъ прежде и рѣчи не заводилось, авторъ фельетона рисуетъ картину "элементовъ прогресса", накопившихся за послѣднія тридцать лѣтъ, и въ заключеніе восклицаетъ:
   
   "Въ надеждѣ славы и добра,
   Гляжу впередъ я безъ боязни".
   
   Кромѣ вопроса о русскомъ прогрессѣ, H. Я. Николадзе ставитъ еще вопросъ о "настроеніи" и дѣлаетъ это въ такой аллегорической формѣ. Онъ предлагаетъ читателю поговорить съ нимъ о погодѣ. "Представьте себѣ,-- говоритъ авторъ,-- въ газетахъ только и рѣчи, что о "жестокихъ морозахъ", окончательно, повидимому, обрусившихъ нашъ край, о 16, 18 и 20 градусахъ Реомюра, ниже нуля, о замерзаніи Буры, о гололедицѣ. А въ Ріонской долинѣ, гдѣ я пишу эти строки, у насъ все это время стоитъ чисто-весенняя погода... За все это время чрезвычайныхъ стужъ термометръ у насъ ни разу не спускался, даже и передъ разсвѣтомъ, ниже 2--3 градусовъ мороза. Отсюда вы можете умозаключить, возможенъ ли какой бы то ни было унисонъ во впечатлѣніяхъ, выносимыхъ вами -- подъ гнетомъ камчатской стужи и мною -- подъ вліяніемъ такого обилія тепла и свѣта?... Должно полагать, что лишь этою разницей "обстановки" объясняется разительная противуположность моихъ мыслей и ощущеній съ тѣми, которыя мнѣ приходится вычитывать теперь въ литературѣ, особенно столичной. У насъ, въ Ріонской долинѣ, теперь работа кипитъ повсемѣстно, на всѣхъ, парахъ, и всѣ, отъ мала и до велика, полны бодрости и энергіи, а, слѣдовательно, и радостныхъ надеждъ... А въ столицахъ то и дѣло проповѣдуютъ въ газетахъ и журналахъ рѣшительную безнадежность..."
   Вотъ, кажется, и все, что было высказано въ печати по поводу "свѣтлыхъ и мрачныхъ явленій".
   Надобно замѣтить, что Недѣля дала совсѣмъ невѣрное названіе вопросу, оттого-то и получилось столько разнообразныхъ "точекъ" зрѣнія и столько "личныхъ" толкованій. И въ самомъ дѣлѣ, развѣ сущность спора заключалась въ "свѣтлыхъ и мрачныхъ явленіяхъ"? Нисколько. Не шло рѣчи и о томъ, когда было больше "элементовъ прогресса" -- въ шестидесятыхъ или въ восьмидесятыхъ годахъ. "Свѣтлыя" и "мрачныя" явленія были въ этомъ спорѣ лишь вспомогательнымъ средствомъ. Это была, такъ сказать, артиллерія противныхъ сторонъ. Въ послѣднюю турецкую войну дѣло шло не изъ-за того, какія ружья лучше -- магазинки или берданки. И хорошъ былъ бы наблюдатель, который, не увидѣвъ ничего, кромѣ ружей, Изъ которыхъ стрѣляли русскіе и турки, озаглавилъ бы свое описаніе войны: "магазинки и берданки". А именно нѣчто подобное и случилось съ авторомъ статьи Свѣтлыя и мрачныя явленія, напечатанной въ Недѣлѣ.
   Сущность вопроса заключалась совсѣмъ не въ "свѣтлыхъ и мрачныхъ явленіяхъ", а въ томъ, чтобы отыскать и указать наиболѣе дѣйствительное средство для подъема общественнаго духа. Недѣля тоже не отрицаетъ "мрачныхъ явленій" (какъ не отрицаетъ ихъ и ни одна изъ нашихъ газетъ вообще) и у нея попадаются нумера, въ которыхъ, какъ нарочно, подобранъ только одинъ мракъ. Вотъ, значитъ, насколько сама Недѣля не придаетъ существеннаго значенія свѣтлымъ или мрачнымъ явленіямъ. Они важны для нея лишь какъ средство для произведенія "бодрящихъ впечатлѣній", а "бодрящія впечатлѣнія" опять нужны для возбужденія въ обществѣ энергіи, отсутствіе которой, по мнѣнію Недѣли, только и причиной нашей общественной бездѣятельности.
   Если бы Недѣля озаглавила статью: "о средствахъ для поднятія общественной энергіи" (или "общественнаго духа"), то всѣ такія второстепенности, какъ "свѣтлыя и мрачныя явленія", "пессимизмъ", "оптимизмъ" и другія подобныя имъ понятія, не игравшія въ спорѣ существенной роли, встали бы на свои мѣста и всѣ, кому приходилось такъ или иначе принимать участіе въ разрѣшеніи вопроса, думали бы прямо по существу.
   Теперь же неточное заглавіе только отвело глаза и многимъ показалось, что, овладѣвъ заглавіемъ, они овладѣли и смысломъ, который подъ нимъ скрывался. Правда, кромѣ путаницы въ заглавіи, была путаница и въ понятіяхъ. И случилась она только потому, что авторъ Недѣли попридержался слишкомъ строго мыслей своего коллеги въ Сѣверномъ Кавказѣ, потребовавшаго отъ каждаго отдѣльнаго публициста всей правды. Вотъ откуда и возникъ тоже несущественный споръ о задачахъ публицистики.
   Въ этомъ спорѣ были спутаны два разныхъ понятія: публицистика, какъ совокупность общей работы всѣхъ отдѣльныхъ публицистовъ, и частныя задачи (или работы) отдѣльныхъ публицистовъ по ихъ спеціальностямъ, личнымъ особенностямъ и по подготовительнымъ работамъ, которыя они ведутъ. У отдѣльныхъ публицистовъ могутъ быть, и такія временныя задачи, какими задавался, напримѣръ, Шашковъ, о которомъ Благосвѣтловъ говорилъ: "прочитаешь статью Шашкова и кажется, что завтра же погибнетъ весь міръ". И дѣйствительно, едва ли кто-нибудь лучше Шашкова группировалъ и собиралъ въ плотную кучу "мрачныя" явленія. И ничего,-- міръ не погибалъ, ни у кого не опускались руки и никому не приходило въ голову написать обвинительную статью противъ Шашкова, что по его милости "вянутъ молодые побѣги".
   Бываютъ времена, когда "мрачныя явленія" сами по себѣ и составляютъ всю сущность вопроса. Такъ это и было послѣ Севастополя, когда ярко выступило въ нашей журналистикѣ и художественной литературѣ "отрицательное направленіе". Тогда сильно, крѣпко и дружно долбили въ одну точку, чтобы растолковать обществу, что по-старому жить нельзя. И въ похвалу тому времени нужно сказать, что въ публицистикѣ не показывались люди съ двойнымъ хвостомъ, старавшіеся заметать даже свой собственный слѣдъ. Писатели, у которыхъ изъ одного и того же рта выходитъ и тепло, и холодъ, стали появляться съ семидесятыхъ годовъ, когда было провозглашено, что "наше время -- не время широкихъ задачъ". Вотъ когда завелась у насъ двойная игра, съ тѣхъ поръ и не прекращавшаяся и занесенная и въ теперешнюю полемику о свѣтлыхъ и мрачныхъ явленіяхъ.
   Конечно, для отрицательной работы, въ ея прежнемъ видѣ, миновало время. Но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что намъ остается только строить и больше нечего расчищать. Случалось не разъ въ исторіи, что людямъ приходилось растолковывать, что они несчастны, до того они не понимали своего положенія. Общества съ неокрѣпшею общественною мыслью тоже легко теряютъ свою умственную ниточку и впадаютъ даже въ "оптимизмъ", напоминая того индѣйца, который, проспавъ въ наказаніе 18 лѣтъ на гвоздяхъ, такъ привыкъ къ своей постели, что когда его простили, спалъ уже весь свой вѣкъ на гвоздяхъ. Стюартъ Милль говоритъ, что общество (или народъ), упавшее на низшій уровень экономическихъ потребностей, съ величайшимъ трудомъ и въ теченіе не одного поколѣнія снова достигаетъ своего перваго уровня. То же самое повторяется и въ умственной области, съ гражданскими понятіями, когда общество, подобно индѣйцу, готово снова лечь на свои старые гвозди.
   Для полноты этой ссылки я приведу мнѣніе, высказанное въ Одесскомъ вѣстникѣ г. Сычевскимъ. Мнѣніе это я подчеркиваю, во-первыхъ, потому, что оно принадлежитъ несомнѣнно компетентному лицу; Во-вторыхъ, потому, что оно высказано провинціальнымъ органомъ печати, слѣдовательно, Имѣетъ довольно распространенные корни, и, наконецъ, въ-третьихъ, чтобы не говорить отъ своего лица. Г. Сычевскій указываетъ на опасность, которая грозить обществу отъ совращенія графа Л. Н. Толстаго съ истиннаго пути (на которомъ, кстати замѣчу, онъ никогда не стоялъ, оттого-то совращеніе его Сютаевымъ такъ легко и свершилось). Г. Сычевскій говоритъ, что положеніе графа Толстаго печально само по себѣ; "но еще хуже, что, изъ уваженія къ великому художнику, даже умные и честные люди относятся къ его современному умственному и нравственному положенію не только съ состраданіемъ, котораго оно вполнѣ заслуживаетъ, а съ особеннымъ почтеніемъ, часто съ благоговѣніемъ, ожидая отъ этого новаго фазиса развитія графа Толстаго чего-то необычайнаго... Если бы все дѣло было только въ томъ, что одинъ изъ величайшихъ русскихъ художниковъ переживаетъ умственный и душевный кризисъ, поразившій параличомъ его великій талантъ, то это было бы, конечно, очень печально, но, все-таки, не такъ опасно, какъ теперь... потому что графъ Толстой имѣетъ много приверженцевъ и, пожалуй, можетъ сдѣлаться, на старости лѣтъ, иниціаторомъ новаго направленія въ русской литературѣ, крайне нежелательнаго и даже вреднаго... Мистицизмъ всегда игралъ нѣкоторую роль во многихъ художественныхъ произведеніяхъ и не въ одной Россіи. У насъ въ послѣднее время Ѳ. М. Достоевскій далъ ему очень важное мѣсто въ своихъ произведеніяхъ. Не чуждъ его и Тургеневъ... Но у Достоевскаго "чудесное" искупалось такимъ глубокимъ психологическимъ анализомъ, что ему легко прощали старца Зосину и т. д. Достоевскій до Дневника Писателя не выступалъ проповѣдникомъ, а въ Дневникѣ защищалъ такую мистически-политическую теорію (прежнюю славянофильскую), которая давно потеряла всякій кредитъ и рѣшительно никому не опасна. Оттого Достоевскій, какъ художникъ-психологь, создалъ школу, а Достоевскій, какъ политическій метафизикъ,-- никакой... Другое дѣло -- графъ Толстой. Давъ русской литературѣ множество высоко-художественныхъ образовъ, создавъ нѣсйЬлько колоссальныхъ произведеній, отмѣченныхъ чистѣйшимъ реализмомъ, онъ вдругъ измѣнилъ фронтъ, заклеймилъ презрѣніемъ науку, искусство, цивилизацію и принялся за энергичную проповѣдь полумистической, полуюродивой теоріи, которой осуществленіе невозможно, а цѣль которой -- уничтожить личность, стереть все то, что отличаетъ человѣка отъ другаго, и нивеллировать всѣхъ въ видѣ какой-то спокойно стоящей водицы. Не того я боюсь,-- говорить г. Сычевскій,-- что такія стремленія великаго художника найдутъ послѣдователей въ обществѣ. Это не бѣда! Пускай попробуютъ. Но страшно то, что литература серьезно относится къ нимъ. Какъ, напримѣръ, не замѣтить, что "непротивленіе злу" -- дѣло глубоко безнравственное? Чему же и противиться, если не злу? Какъ не замѣтить, что телячья кротость "блаженненькаго" вотъ не идеалъ, а гибель личности? Какъ не замѣтить, что отрицаніе цивилизація есть преступленіе противъ исторіи и человѣческаго ума? А если замѣтитъ, то какъ не вооружаться противъ всего этого? Вѣдь, еще шагъ, еще годъдва такого равнодушія,-- найдутся и подражатели. Какъ ихъ не найтись у Толстаго? Да они уже и есть. Что же мы будемъ тогда дѣлать въ литературѣ съ равнодушіемъ ко злу, съ презрѣніемъ къ цивилизаціи, съ обезличеніемъ личностей? Скверная перспектива... Нѣтъ, не туда насъ влекли корифеи нашей литературы. За то и жизни тогда было больше..."
   И гр. Толстой, Достоевскій и многіе имъ подобные -- явленіе не новое. Съ тѣхъ поръ, какъ міръ стадъ стремиться впередъ (и это случилось въ первый же день его сотворенія), началась и борьба новаго со старымъ, поступательнаго съ попятнымъ, причемъ общественные приливы смѣнялись отливами, а яркая работа затишьемъ. Это совсѣмъ старая и всѣмъ извѣстная исторія. Не менѣе старая исторія, что во всѣ времена появлялись люди, стремившіеся отыскать смыслъ жизни, установить для нея законъ или встать во главѣ ея, чтобы направить ее по, новому руслу. Могучіе люди, у которыхъ были соотвѣтственныя для того силы, всѣ наперечетъ и имена ихъ записаны въ исторіи. Рядомъ съ этимъ исторія знаетъ попытки и другаго poда. Она записала и имя Юліана Отступника, человѣка несомнѣнно громадныхъ дарованій и широкаго образованія, сердце котораго дрогнуло передъ неизвѣстнымъ будущимъ, ради котораго приходилось жертвовать всею очевидною и несомнѣнною образованностью и культурой, созданной многовѣковою языческою цивилизаціей.
   Но, вѣдь, не въ такомъ же находимся мы теперь положеніи, чтобы стоять передъ чѣмъ-то совсѣмъ неизвѣстнымъ, какъ стоялъ Юліанъ передъ нарождающимся міромъ новыхъ идей, и въ недоумѣніи задавать себѣ вопросъ: нужно ли ради этого неизвѣстнаго жертвовать уже сложившеюся культурой и цивилизаціей,-- гдѣ эта культура, въ чемъ созданная нами цівилизація?
   Да не Юліановъ и создавала русская жизнь, въ лицѣ гр. Л. Н. Толстаго, Достоевскаго и ихъ послѣдователей. Юліанъ былъ сознательный борецъ за выработанный и установившійся прогрессъ, онъ лишь усомнился, чтобы что-нибудь лучшее могли дать взамѣнъ его простые безхитростные люди, выступившіе съ новымъ словомъ и судившіе всѣмъ на землѣ царство Божіе. Юліанъ не вѣрилъ, чтобы необразованные бѣдняки могли создать какое-нибудь новое царство. Но, вѣдь, Достоевскій, гр. Толстой и изъ ученики несли и несутъ проповѣдь не о новомъ царствѣ. Она только возвели въ теорію прогресса ту практику, до которой солдатикъ Каратаевъ дошелъ своимъ умомъ, потому что ничего не подѣлаешь. Вотъ они "своимъ умомъ" не ушли дальше этой практики, и не только не просвѣтили интеллигента, котораго именно и хотѣли просвѣтить, но не открыли умственныхъ очей и солдатику Каратаеву, оставшемуся въ прежнемъ умственномъ мракѣ. Одинъ изъ сотрудниковъ Недѣли (рекомендующій практическіе выходы) отозвался даже съ ироніей, объ "идеяхъ высшаго порядка", конечно, совершенно искренно, и также, искренно не предполагая, что онъ боковымъ путемъ ползетъ на ту же Толстовскую гору.
   Въ этихъ-то "идеяхъ высшаго порядка" и заключается узелъ полемики, раздѣлившей людей, желающихъ идти впередъ, на два лагеря. О нашихъ "такъ называемыхъ" консерваторахъ тутъ нѣтъ рѣчи. Они настолько ниже своего положенія, что слова ихъ, какъ болтовня базарныхъ бабъ о колдовствѣ, въ которое люди перестали вѣрить, никого съ толку сбить не могутъ и на общественное сознаніе вліять не въ состояніи. Но съ тѣми, кто хочетъ держать камертонъ и дирижировать, дѣло стоитъ иначе. Какой-то умный завоеватель, въ отвѣтъ совѣтникамъ, говорившимъ ему о всемогуществѣ золота, сказалъ: "Мечомъ я добуду и золото, а золотомъ не добуду мужественныхъ людей, съ которыми могу покорить міръ". Идеи высшаго порядка и есть этотъ всепокоряющій мечъ, которымъ добываются и мужественные люди, и золото, и порядокъ, и благо, и добро. Еще недавно не пришло бы никому въ голову спорить объ этомъ, а теперь приходится отстаивать даже пользу наукъ, благотворность цивилизаціи и доказывать, что общественное идейное мышленіе выше частнаго, промышленнаго, прикладнаго.
   Кто же отрицаетъ будущія судьбы Россіи? Русская Мысль хотя и не поетъ:
   
   "Въ надеждѣ славы и добра,
   Гляжу впередъ я безъ боязни..."
   
   но она не меньше Н. Я. Николадзе вѣритъ въ русскій прогрессъ и ради его только и работаетъ. Усомнись она въ немъ хоть на минуту, она перестала бы существовать. Видитъ она не менѣе ясно и всѣ наши теперешніе "реальные" дѣловые успѣхи. Да и какъ ихъ не видѣть! Ихъ признали не только американцы и англичане, признала ихъ даже и Германія, которой они меньше всего нравятся. Возьмите любой нумеръ любой русской газеты, и вы почувствуете даже нѣкоторое смущеніе отъ массы извѣстій, указывающихъ на наши промышленно-экономическіе успѣхи или на наше международное положеніе. Бухарское посольство спѣшитъ въ Петербургъ, чтобы засвидѣтельствовать свою благодарность за благодѣяніе желѣзнаго пути, связавшаго Бухару съ Россіей. Англичане относятся съ глубокимъ почтеніемъ къ достоинству и выдержкѣ нашей внѣшней политики. О французахъ ужь и говорить нечего. Внѣшнимъ образомъ мы несомнѣнно поднялись на значительную высоту, и если не успѣли еще привлечь на свою сторону симпатій Европы, то стяжали ея почтеніе, не лишенное нѣкотораго страха передъ твердостью и выдержанностью нашего политическаго поведенія.
   Развитіе внутренней промышленности и торговли идетъ тоже съ невиданною до сихъ поръ энергіей и быстротой. Желѣзно-дорожное: хозяйство приводится въ порядокъ, тарифы регулируются, принимаются мѣры къ поднятію доходности сельскаго хозяйства, учреждаются одна за другою всевозможныя выставки, свиваются съѣзды промышленниковъ и хозяевъ, де огражденія промышленности отъ иностраннаго соперничества пошлины возвышаются настолько, что начинаютъ уже мѣшать развитію другихъ отраслей народнаго производства. Рядомъ съ этимъ ростуть народныя школы и школы грамотности, расширяется издательство народныхъ книгъ, умножаются народныя чтенія и т. д. Нужно быть слѣпымъ, чтобы не видѣть этихъ успѣховъ, созданныхъ почти исключительно ростомъ нашего промышленно-экономическаго сознанія. Нужно быть слѣпымъ и для того, чтобы не видѣть, что работа физическаго труда идетъ тоже на всѣхъ парахъ, и не въ одной Ріонской долинѣ, гдѣ всѣ, "отъ мала до велика, полны щедрости и энергіи, а, слѣдовательно, и радостныхъ надеждъ". Народъ работаетъ съ тою же настойчивою энергіей, повсюду и повсюду его ободряетъ и поддерживаетъ надежда, что Господь Богъ пошлетъ урожай и что будущее будетъ лучше прошедшаго.
   Если же народъ и не всегда глядитъ въ будущее, то это ему нисколько не мѣшаетъ съ поразительною настойчивостью и упорствомъ яремной силы тянуть свою лямку и свершать, напримѣръ, такіе поистинѣ чудовищные подвиги, какъ путешествіе изъ Смоленской губерніи на Аму-Дарью на лѣтніе заработки, чтобы осенью опять вернуться домой.
   Указаніе на "веселый и полный радостныхъ надеждъ" трудъ народа В. Я. Николадзе сдѣлалъ только для того, чтобы противупоставить ему "безнадежность", проповѣдуемую столичными газетами и журналами, а, слѣдовательно, конечно, и "безнадежность", царящую въ душѣ интеллигенція. Но, вѣдь, газеты и журналы не выдумываютъ жизнь, а только ее отряжаютъ. Чего нѣтъ въ жизни, того не будетъ и въ печати. Если бы у народа, трудящагося такъ "весело и полнаго радостныхъ надеждъ", были своя газеты и журналы, мы, конечно, точнѣе бы знали о душевномъ настроеніи, съ какимъ онъ свершаетъ свои прогулки въ 10,000 верстъ на Аму-Дарью. Ничего мы этого не знаемъ. Почему-то мы, обвинители интелигенціи, не хотимъ знать и того, что и она, подобно народу, кладетъ всю свою энергію, чтобы создать себѣ мало-мальски порядочное положеніе, что у нея есть тоже своя Аму-Дарья. Безъ надежды никто не живетъ на свѣтѣ, и потому смѣшно толковать о "безнадежности".
   Еслибъ я считалъ нужнымъ упрекать Новое Обозрѣніе въ непослѣдовательности, то могъ бы привести изъ этой газеты не только массу мрачныхъ фактовъ, но и еще болѣе мрачныхъ воззрѣній. Напримѣръ, въ той же нумеръ газеты, въ которомъ рисуется благоухающая и цвѣтущая Ріонская долина, авторъ статьи На новый годъ говоритъ далеко не о благоухающихъ и цвѣтущихъ розахъ: "Хочу,-- говоритъ онъ,-- поддаться общему теченію, хочу одинаково со всѣми думать, что вотъ сейчасъ, какъ только сойдутся стрѣлки на циферблатѣ предо мною стоящихъ часовъ, воцарится "на землѣ миръ и въ человѣцѣхъ благоволеніе", но горькій опытъ многихъ вѣковъ обрѣзываетъ крылья моей фантазіи, отравляетъ мои розовыя мечты. Одна изъ главныхъ причинъ величайшаго несчастія человѣчества состоитъ, въ разладѣ между умомъ и сердцемъ... Но я готовъ думать, что тотъ найдетъ настоящую Архимедову точку, откроетъ тайну perpetuum mobile, кто найдетъ точку сближенія между восточнымъ фатализмомъ и западнымъ скептицизмомъ". Это ужъ не благоухающія и цвѣтущія розы Ріонской долины, манящія сердце и воображеніе счастіемъ и успокоеніемъ. Это что-то ужъ совсѣмъ подавляющее и убивающее всякую надежду и вѣру въ настоящее, потому что когда-то еще будетъ найдена "точка сближенія", а что же до тѣхъ-то поръ?
   А до тѣхъ поръ требуется честное, прямое, правдивое отношеніе въ жизни. Если "безнадежность" дѣйствительно существуетъ, то задача печати не въ томъ, чтобы съ фальшивою улыбкой говорить людямъ: "будьте веселы, посмотрите на трудящагося мужика, полнаго радостныхъ надеждъ, посмотрите на цвѣтущія и благоухающія розы и т. д.", потому что этимъ никого не убѣдишь. Истинное достоинство правдивой печати въ томъ, чтобы не бояться мрачнаго, а смотрѣть на него съ умственнымъ мужествомъ, какъ смотритъ докторъ на болѣзнь, какъ смотритъ ученый на изслѣдуемыя имъ явленія, какія бы они тамъ ни были. То же Новое Обозрѣніе говорить, что нужно отыскивать тѣ микробы жизни, которые дѣлаютъ ее тяжелою. Одна изъ благороднѣйшихъ задачъ печати и состоитъ именно въ отысканіи этихъ микробовъ жизни; это дѣло, несомнѣнно, стоющее и многообѣщающее. И оно не только "стоющее", но и обязательное.
   Если печать стоитъ за правду и достоинство личности, если она является проповѣдницей благородства, честности, гражданскихъ идеаловъ и гражданскихъ доблестей, если она поучаетъ энергіи и вызываетъ на самостоятельность, если именно эти задачи она хочетъ преслѣдовать, то пускай же она и понимаетъ, какими средствами возможно достигать этихъ цѣлей, пускай же поэтому она только и обращается къ честнымъ и благороднымъ побужденіямъ ею же самою облагораживаемой личности, а не принижаетъ ее ложью и фальшью всякихъ недостойныхъ поддѣлокъ.
   Писатель долженъ быть равенъ своему читателю, Онъ, писатель, не имѣетъ права смотрѣть на читателя какъ на несовершеннолѣтняго, не имѣетъ права возвеличивать себя въ гувернеры и воображать, что передъ нимъ стоять какіе-то мальчики, которыхъ нужно поглаживать по головкѣ и ободрять поощрительными фразами. Если писатель проникнутъ самъ чувствомъ равенства, если онъ самъ носитъ въ себѣ чувство человѣческаго достоинства,-- только это чувство онъ будетъ видѣть и въ другихъ, и только въ нихъ будетъ искать опоры для своей собственной дѣятельности.
   Печать роститъ общественно-взрослыхъ людей, будущихъ (а, пожалуй, и настоящихъ) работниковъ гражданскаго устроенія, а потому не имѣетъ права, просто не смѣетъ, не унижая себя, обращаться къ чему-нибудь иному, кромѣ сознанія, воздѣйствуя лишь на разсудочныя средства читателя, предоставляя затѣмъ уже ему самому въ умственныхъ фактахъ, которые передъ нимъ разложены, отыскивать и брать то, что ему нужно.
   Теоретическая педагогика давно уже указала на фальшь воспитанія, желающаго лѣпить дѣтей въ ту или другую готовую форму. На вопросъ: "кого воспитывать?" -- только и есть одинъ отвѣть: "никого". Ни вы, ни я, ни третій, ни десятый не имѣемъ права навязывать нашимъ дѣтямъ своихъ одностороннихъ опытовъ. Мало ли какъ слагалась и слагается жизнь каждаго изъ насъ. У каждаго человѣка свой путь, свое будущее. Свои будутъ у него и препятствія, свое будетъ счастье и несчастье. Воспитаніе и образованіе только въ томъ и заключаются, чтобы развить въ ребенкѣ всѣ данныя ему природой силы и способности и подготовить его къ успѣшной борьбѣ съ жизнью.
   Если же только чувство равенства и вѣра въ благородную природу человѣка составляютъ истинную и единственную основу нравственнаго воспитанія и начало всѣхъ гражданскихъ обязанностей, для которыхъ оно должно готовить, то какъ же мы, люди печати, имѣющіе дѣло съ взрослыми людьми, станемъ относиться къ нимъ какъ къ разслабленнымъ или истощеннымъ нервнымъ субъектамъ, съ которыми ни о чемъ нельзя говорить пряно. Не происходить ли это отъ того, что мы сами-то нѣсколько разслабленны, да не сильны и въ той наукѣ, безъ которой нельзя быть ни проповѣдникомъ общественной нравственности, ни вліятельнымъ вождемъ?
   Что мы въ этой наукѣ не сильны, за доказательствами ходить далеко не нужно. Одно изъ нихъ подыскало Новое, помѣстивъ слѣдующую замѣтку по поводу общественной психологіи, проповѣдуемой Петербургскими Вѣдомостями. "Петерб. Вѣд.,-- говоритъ Новое Обозрѣн.,-- находятъ, что 1888 годъ былъ годомъ передышки. Болѣе тридцати лѣтъ мы не знали отдыха. Очень ужь много было преобразованій". "Нужно дорожить общественными нервами,-- говоритъ органъ г. Авсѣенко.-- И пусть новый годъ будетъ по-старому..." Новое Обозрѣн. къ этому прибавляетъ: "Наврядъ ли, однако, ожиданія эти исполнятся. Ничто не стоитъ на мѣстѣ: ни природа, ни жизнь не знаютъ покоя; на мѣстѣ топтаться нельзя. Поставить же точку къ жизни можно только въ воображеніи, да еще въ газетѣ "князя Точки".
   Это объясненіе не совсѣмъ подходитъ къ мыслямъ Петерб. Вѣдом. Они говорили вовсе не объ общемъ законѣ движенія, который, конечно, свершается и среди обитателей "спящаго Востока". Рѣчь Петерб. Вѣдом. собственно о прогрессивныхъ реформахъ и о поступательности въ развитіи гражданскихъ формъ жизни. Въ этомъ смыслѣ поставить точку вовсе не такъ трудно, не только не нарушая жизни во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, но и очень энергично содѣйствуя ея развитію въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ.
   Объясненіе Новаго Обозрѣнія особенно цѣнно потому, что служить ключомъ къ мыслямъ, высказаннымъ Н. Я. Николадзе. Онъ, правда, не повторяетъ Петербургскихъ Вѣдомостей, онъ не говоритъ "довольно", "нужно отдохнуть",-- напротивъ, онъ какъ бы говоритъ совсѣмъ другое: что жизнь остановить нельзя, что она двигается всегда, вездѣ и повсюду, что всѣ эти тридцать лѣтъ двигалась она и у насъ, что она создала за это время и массу образованныхъ людей, и двинула впередъ печать и т. д., и т. д. Кого же тутъ защищаютъ и противъ чьихъ нападокъ, кому все это говорится, а, главное, что именно этимъ говорится? И перенося такъ сумѣло" вопросъ на "другую почву", не значитъ ли повторять, но въ иной формѣ, мысль Петерб. Вѣдом.? Онѣ, вѣдь, тоже очень хорошо знаютъ, что жизнь идетъ впередъ, что у насъ теперь всего больше, чѣмъ было, что промышленно-экономическій ростъ идетъ у насъ впередъ гигантскими шагами и т. д. Все это Петербургскія Вѣдомости знаютъ отлично. Ихъ" мысль та, что если жизнь имѣетъ весь свой будничный обиходъ, то чего же ей нужно еще больше? А Н. Я. Николадзе говоритъ, что если нѣтъ ничего больше, то мы живемъ, все-таки, очень хорошо и въ будняхъ, имѣемъ тоже свой праздникъ. И характеристичнѣе всего, что опытный публицистъ преподноситъ эти мысли въ видѣ назиданій и руководства русской публицистикѣ, которая тоже родилась не сегодня и не сегодня начала думать, чтобъ ей порвать свою традиціонную идейную ниточку и не понимать разницы между умственными праздниками и умственными буднями.
   Еще характернѣе для опытнаго публициста, что то или другое движеніе общественной мысли онъ объясняетъ чисто-личными побужденіями. По этой теоріи, конечно, люди сороковыхъ годовъ должны стоять за сороковые года, люди шестидесятыхъ -- за шестидесятые, а люди восьмидесятыхъ -- за восьмидесятые. Но куда же мы тогда уйдемъ, когда будемъ защищать только года или свое время, а не идеи? Попытка подобной личной защиты была сдѣлана въ Недѣлѣ г. Р. Д., который сдулъ, какъ карточный домъ, всю умственную работу сороковыхъ и шестидесятыхъ годовъ, насколько она выражалась въ художественныхъ идеалахъ и стремленіяхъ, и выдвинулъ въ видѣ новой силы, народившейся, чтобы исправить всѣ предъидущія умственныя ошибки, "новое литературное поколѣніе" восьмидесятыхъ годовъ. Но въ силу этой же теоріи индѣецъ остался спать на гвоздяхъ до своей смерти; въ силу этой же теоріи князь Мещерскій, выросшій на розгахъ, считаетъ ихъ лучшимъ воспитательнымъ средствомъ и самою твердою опорой власти. Они, т.-е. индѣецъ и князь Мещерскій, проповѣдуютъ тоже самое въ одну сторону, что Н. Я. Николадзе проповѣдуетъ въ другую. Но у Н. Я. Николадзе совсѣмъ неясно, какія идеи онъ защищаетъ и какія отрицаетъ. Онъ просто говоритъ о временахъ и объ увеличеніи Висла "элементовъ прогресса"; онъ говоритъ, что "не промѣнялъ бы нашихъ современныхъ дней и нашего нынѣшняго положенія на дѣло и порядки четверть вѣка тому назадъ. И это вовсе не по "наитію" или "ощущенію", а просто-таки по трезвому разсчету, по близкому знакомству съ реальностью вещей въ ту и въ нынѣшнюю пору".
   И никто не хотѣлъ бы промѣнять настоящее на прошлое, и не только потому, что это невозможно, да еще и потому, что это, все-таки, значитъ идти назадъ. Тридцать лѣтъ, что Россія передумала, пользуясь судомъ присяжныхъ, земскими учрежденіями и при свободѣ народа, создали ей такой запасъ новаго умственнаго и фактическаго опыта, что едва ли заслугу вѣрной оцѣнки этого громаднаго, небывалаго прежде богатства можетъ присвоивать себѣ только одинъ Н. Я. Николадее. Но о счетѣ ли этихъ новыхъ богатствъ шла рѣчь въ спорѣ, который Н. Я. Николадзе взялся поставить на вѣрную точку? То-то что нѣтъ.
   Зачѣмъ же понадобилась эта проповѣдь благодушества и самоудовлетворенія, и въ чемъ ея дѣйствительная сущность? И авторъ теоріи "свѣтлыхъ явленій" и "бодрящихъ впечатлѣній", и авторъ формулы"будетъ хорошо, если мы сами этого захотимъ", и "Д. Ж.", предлагавшій разныя другія формулы (даже и Сѣверный Кавказъ, и рецензентъ Екатеринбургской Недѣли, придерживающіеся теоріи ободренія и поощренія слабыхъ побѣговъ), предлагаютъ формулы прогрессивныя и ощущаютъ непреодолимую энергію идти впередъ. Если они и вызывали противъ себя возраженія, то только потому, что, отдаваясь отыскиванію практическихъ выходовъ для настоящаго, они успокоиваютъ мысль и подрѣзываютъ ей крылья, вмѣсто того, чтобы ее укрѣплять и возбуждать. Но авторъ новогодняго фельетона Новаго Обозрѣнія совсѣмъ ставитъ точку. И та же газета обвиняетъ "князя Точку". Чѣмъ же "точка" Н. Я. Николадзе отличается отъ "точки" князя Мещерскаго? Только тѣмъ, что князь Мещерскій гикаетъ и размахиваетъ кнутомъ, а теорія "цвѣтущей Ріонской долины" предлагается въ бархатныхъ перчаткахъ, съ мягкими манерами и вкрадчивою улыбкой. Конечно, и это прогрессъ!
   Н. Я. Николадзе говоритъ: "Безспорно, положеніе нашей печати, даже и столичной, теперь не блистательно. Но надо быть слѣпцомъ, чтобы не видѣть, насколько оно недосягаемо выше положенія печати 1860--1866 гг. Сравните нынѣшніе газеты и журналы съ тогдашними, сравните предметы, о которыхъ трактуется теперь, съ трактовавшимися тогда -- и вы принуждены будете сознаться, что вѣка цѣлые прошли между двумя этими положеніями". Ну, конечно, вѣка: тогда не трактовали о бакинскомъ нефтепроводѣ, о закавказскихъ марганцевыхъ мѣсторожденіяхъ и безпорядкахъ закавказской желѣзной дороги, тогда еще былъ свѣжъ вопросъ объ освобожденіи крестьянъ, тогда горячо работали мировые посредники, въ газетахъ и журналахъ шли толки о судѣ присяжныхъ, о задачахъ едва возникавшаго земства, шла энергическая полемика о классическомъ и реальномъ образованіи и разрабатывалась программа "разумной жизни". Неужели Новое Обозрѣніе не шутитъ, а серьезно хочетъ увѣрить, что теперешніе умственные горизонты, насколько они выражаются печатью, шире?.. И что значитъ послѣдующая фраза: "... нельзя, все-таки, не сознаться, что народись теперь у насъ крупный публицистическій талантъ, сфера его вліянія и дѣятельности будетъ несравненно болѣе обширная, чѣмъ была прежде"?
   Теперь для крупнаго публицистическаго таланта была бы. дѣйствительно другая работа, и гораздо шире по объему, если бы подобная работа удержалась у него въ рукахъ. Крупнымъ публицистическимъ талантомъ ли нашего времени былъ бы тотъ, кто, обладая широкимъ государственнымъ міровоззрѣніемъ и проникая въ глубину подробностей нашего общественнаго и гражданскаго быта во всѣхъ ихъ мелкихъ сущностяхъ, противорѣчіяхъ и несогласіяхъ съ общимъ народно-государственнымъ интересомъ, всю частную и частичную работу сознательно и безсознательно борящихся стремленій слалъ бы и обобщилъ въ ясно и опредѣленно поставленную цѣль всеобщаго однороднаго стремленія. Однимъ словомъ, крупнымъ талантомъ былъ бы тотъ, кто на своихъ плечахъ понесъ бы всю частичную работу отдѣльныхъ умовъ и работниковъ мысли,-- работу не только ту, которая происходить у всѣхъ на глазахъ, но и извлекъ бы изъ-подъ спуда и тѣ идеи гражданскаго устроенія, которыя пока ничѣмъ не обнаруживаютъ своего существованія, хотя и просятся наружу.
   Но неужели же потому, что у насъ нѣтъ подобнаго всеобъемлющаго публицистическаго таланта, всѣ остальные, не всеобъемлющіе писатели, должны толкать другъ друга назадъ, въ чаяніи, что вотъ народится крупный человѣкъ и поведетъ всѣхъ впередъ? Кажется, что такое умственное поведеніе не говоритъ особенно въ пользу "недосягаемой высоты", на которую Н. Я. Диколадзе возвелъ современную мысль.
   Однако, довольно этихъ частностей, хотя безъ нихъ мы бы не дошли до этой "недосягаемой высоты", на которой я остановимся.
   "Мы хотимъ жить!-- говоритъ Новое Обозрѣніе въ одномъ изъ своихъ Обзоровъ печати.-- Боже мой, какъ хотимъ жить! Й чего только ни дѣлаемъ, съ чѣмъ ни миримся ради жизни, чего-чего только ни переносимъ! Мы готовы жить безъ вѣрованій, безъ надежды, безъ любви...только бы жить. Готовы жить безъ рукъ, безъ ногъ, безъ глазъ, безъ зубовъ... только бы жить. Мы готовы жить пресмыкаясь безъ собственныхъ мнѣній, подъ ножомъ хирурга, но жить..." Да, именно, хотимъ жить! Ради этой жажды жизни мы занимаемся столоверченіемъ, гипнотизмомъ, отдаемъ все свое время и силы карточной игрѣ, любительскимъ спектаклямъ, занимаемся изученіемъ балетныхъ танцевъ,-- однимъ словомъ, какъ угорѣлые мечемся изъ стороны въ сторону, не находя удовлетворенія мысли, чувствамъ, стремленіямъ и желаніямъ. Въ послѣднее время ради этой же жажды жизни расплодился особенный родъ искателей мѣстъ, которые, по словамъ Новаго Времени, пустили къ учету и размѣну на выгодныя мѣста почетныя отличія и служебныя повышенія, своя "консервативныя" убѣжденія. По словамъ газеты, нѣкоторыя административныя учрежденія завалены доставляемыми отъ этихъ господъ изъясненіями, подъ разными предлогами, образа мыслей, въ видѣ записокъ, рѣчей, проектовъ и т. д. Новое Время совершенно вѣрно называетъ эту "жажду жизни" политическими шантажами и усматриваетъ причину ихъ въ недоразумѣніи, которое плодитъ и поддерживаетъ печать. "Не сами ли эти претенденты расхваливаютъ себя въ газетахъ, вродѣ Гражданина, и неудачу своихъ искательствъ сваливаютъ въ мнимую слабость сановниковъ къ "краснымъ"? Очень похоже на то. Но тогда и источникъ недоразумѣнія становится до извѣстной степени понятенъ. Оно, стало быть, питается безшабашнымъ газетнымъ враньемъ извѣстнаго сорта и еще болѣе безшабашными идеями и планами, изо дня жъ день наполняющими тѣ же газеты. А наивные люди воображаютъ, что такъ оно и есть въ дѣйствительности, какъ пишется въ этихъ газетахъ".
   Это объясняетъ только одну половину дѣла, а другая половина заключается въ низкомъ уровнѣ общественнаго мышленія. Если бы оно стояло на иной высотѣ, подобные шантажи были бы невозможны, ботъ почему теперешняя печать, болѣе, чѣмъ когда-нибудь, должна быть строга сама къ себѣ и избѣгать малѣйшихъ возможностей къ недоумѣніямъ, чтобы не играть въ руку Гражданину, Жучу и имъ подобнымъ. Поэтому же прискорбно, что Новое Обозрѣніе нѣкоторыми своими фельетонами плодитъ недоразуменіе весьма нежелательное. Вѣдь, то, что у насъ есть хорошаго, не станетъ худымъ, если мы худое назовемъ его настоящимъ именемъ и свалимъ даже въ одну кучу. Хуже, если мы обтерпимся до того, что станемъ опять "гь добру и злу постыдно равнодушны". А, вѣдь, похоже на то, что мы къ этому приближаемся, и что насъ къ этому приближаютъ е примирительные" публицисты-оптимисты.
   Петербургскимъ Вѣдомостямъ и къ лицу говорить, что у насъ, было слишкомъ ужь много преобразованій и что нужно дорожить общественными нервами, хотя и г. Авсѣенко, какъ романисту, полагается понимать психологію не только отдѣльной человѣческой души, но и психологію общества, состоящаго изъ отдѣльныхъ человѣческихъ душъ. Выпаливъ фразой объ успокоеніи общественныхъ нервовъ, Петербургскія Вѣдомости только повторили то, что было сказано въ печати лѣтъ шесть назадъ. Тогда это была дѣйствительно новая мысль, отъ практическаго осуществленія которой ожидались очень благіе результаты. Теперь же, когда эти результаты вполнѣ очевидны, можно уже безъ ошибки судить и объ основной ихъ мысли. Это было бы не трудно даже и для Петербургскихъ Вѣдомостей, посвятившихъ, кажется, цѣлый рядъ статей характеристикѣ петербургской молодежи, то засѣвшей "въ кельѣ подъ елью", то принявшейся за чтеніе книгъ Ману, то обратившейся въ вѣру гр. Л. Н. Толстаго.
   И такъ поступала болѣе умственная молодежь, а неумственная начала участвовать въ балетахъ или еще и того хуже.
   Господствующее теперь промышленное и дѣловое мышленіе не можетъ давать полнаго умственнаго удовлетворенія ни молодежи, ни обществу, и вмѣсто того, чтобы успокоивать общественные нервы, напротивъ, ихъ раздражаетъ. Ни въ чемъ иномъ наша "безнадежность" и не заключается, вагъ только въ неудовлетвореніи высшихъ умственныхъ потребностей и интересовъ. Кому эти интересы чужды, тѣ спокойно мѣряютъ въ лавкахъ аршинами и отвѣшиваютъ на вѣсахъ товаръ и не знаютъ никакой "безнадежности" Мысль этихъ людей вполнѣ удовлетворена и совершенно объединяется съ ихъ повседневною практикой. Но, вѣдь, не одно же у насъ только лавочное дѣло.
   И чему удивляться, что промышленное развитіе идетъ "гигантскими" шагами. Еще бы ему не шагать, когда только объ этомъ шаганьи мы думаемъ. И не у насъ однихъ промышленное развитіе шло быстро. Въ Европѣ оно шло еще быстрѣе. Съ тѣхъ перъ, какъ явилась въ прошедшемъ столѣтіи паровая и прядильная машина, промышленное развитіе сдѣлало такой быстрый и внезапный сказокъ, что перевернуло кверху ногами весь существовавшій до того патріархальный бытъ и сразу уничтожило натуральное хозяйство.
   Чтобы производить свой собственный гигантскій ростъ капиталистической промышленности, совсѣмъ и не требуется привлекать къ себѣ какія-нибудь особенныя способности и знанія. Именно потому, что для пониманія промышленныхъ задачъ въ ихъ капиталистической и индивидуалистической формѣ не требуется особенныхъ способностей, и заключается главная приняла повсюдныхъ успѣховъ промышленности и торговли.
   Доступъ въ промышленно-капиталистическую область открытъ для всякихъ среднихъ силъ. Вѣдь, не Богъ вѣсть какой геніальный свѣтъ обиталъ въ головахъ... ну, хотя бы тѣхъ первыхъ московскихъ фабрикантовъ, которые выросли въ теперешнія громадныя фирмы, ворочающія милліонами. Видѣли мы этихъ наслѣдниковъ многомилліонныхъ богатствъ, распоряжавшихся на своихъ мануфактурахъ судьбою тысячъ людей и не имѣвшихъ о своихъ собственныхъ человѣческихъ обязанностяхъ ни малѣйшаго понятія. Немножко предпріимчивости, немножко смѣтки, немножко выдержки, извѣстная доля безчеловѣчности по отношенію къ рабочимъ,-- вотъ и вся нетрудная программа промышленнаго преуспѣянія и процвѣтанія. А затѣмъ, когда этой мысли приходилось выскочить изъ заколдованнаго круга простыхъ, первичныхъ комбинацій, она, бѣдная, ужь совсѣмъ переставала быть мыслью и не обнаруживала ровно никакой ни дѣятельности, ни живучести. Это мы видѣли и на проектахъ "всероссійскаго купечества" нижегородской ярмарки, и на проектахъ московскаго купечества о страхованіи рабочихъ. Только простотою, легкостью и, слѣдовательно, общедоступностью знанія и возможностью поэтому овладѣть дѣломъ и объясняется, что предпріимчивость и капиталы охотнѣе всего устремляются въ область промышленности и торговли.
   Съ сельскимъ хозяйствомъ дѣло стоитъ труднѣе и на его четырехпроцентный доходъ не скоро найдешь охотниковъ изъ капиталистовъ. Но, кромѣ того, сельское хозяйство неизмѣримо сложнѣе и овладѣть имъ вовсе не такъ легко, какъ любою промышленностью. Вотъ эта-то сравнительная доступность промышленныхъ знаній, привлекая капиталы преимущественно къ промышленности, въ то же время, отвращаетъ ихъ отъ сельскаго хозяйства, въ которомъ и рисковъ больше, и знаній требуется больше, и борьба съ природой еще такъ велика и безуспѣшна, что сельскій хозяинъ ужь никакъ не можетъ считаться "царемъ природы", тогда какъ каждый фабрикантъ, промышленникъ и дѣлецъ ужь несомнѣнный царь въ своей области. Отъ этого сельское хозяйство и находится въ захудалыхъ рукахъ. Отъ этого же на его долю достается мало заботъ и попеченій.
   Земледѣліе есть истинный пасынокъ судьбы, оно -- скудная доля всякой захудалости. Съ одной стороны, по своей малодоходности оно не привлекаетъ предпріимчивость и капиталы, съ другой -- требуетъ большихъ знаній, большей энергіи и труда. И получается кругъ, изъ котораго, повидимому, нѣтъ выхода. Дѣло, требующее большихъ знаній и большихъ средствъ, находится въ рукахъ людей съ наименьшими знаніями и средствами, и среда, нуждающаяся въ наибольшихъ благахъ просвѣщенія и въ наибольшемъ попечительномъ вниманіи, имѣетъ того и другаго наименьше. Результаты получаются, конечно, такіе, какіе и должны получаться. Въ то время, какъ промышленность, точно паукъ какой, высасываетъ изъ жизни все, что она можетъ высосать, когда на нее устремляется почти исключительное вниманіе, когда для успѣховъ ея ростутъ школы, развивается техническое образованіе, работаютъ изъ всѣхъ силъ химики, технологи, изобрѣтатели, когда на долю ея выпадаютъ всякія поощренія, кредиты, и оно точно жалкое дитя окружено кормилицами, мамками и няньками, заботливо охраняющими его и отъ вѣтра, и отъ холода и кормящими сладкими лепешками,-- земледѣле, этотъ истинный мужикъ между всѣми другими промышленностями, мужикъ не по природѣ, а по присущей ему естественной черноземной силѣ, оставляется на произволъ всѣмъ вѣтрамъ и непогодамъ.
   Помните ли вы Невскій проспектъ и Кузнецкій мостъ, какими они были до освобожденія крестьянъ? Теперь такіе магазины только во второстепенныхъ и въ третьестепенныхъ улицахъ. А на Невскомъ и Кузнецкомъ мосту магазины смотрятъ зеркальными окнами въ двѣ сажени, и чего-чего нѣтъ за ними; Теперь не нужно устраивать и промышленныхъ выставокъ. Пройдитесь по Невскому, пройдитесь по Кузнецкому мосту -- и вы насмотритесь всякихъ чудесъ, начиная съ пятикопѣечнаго миткаля и кончая брилліантовымъ ожерельемъ въ нѣсколько тысячъ. Промышленные города ростуть, какъ слоны; въ какія-нибудь тридцать лѣтъ маленькій городишко, но пристроившійся въ удобномъ мѣстѣ, изъ десятитысячнаго населенія вырастаетъ въ стотысячное, да и того ему еще мало. Домишки и лачужки смѣнились многоэтажными палаццо вѣнской архитектуры, и палаццо эти настроила все та холеная и оберегаемая промышленность, чтобы въ нижнихъ ихъ этажахъ зеркальными двухсаженными окнами разложить напоказъ свои богатства.
   А помните ли вы деревню, какою она была до освобожденія? И теперь она строится какъ тогда (по крайней мѣрѣ, въ нашихъ бѣлорусскихъ мѣстахъ), по типу, сохранившемуся отъ временъ Герберштейна, и теперь она не разсталась съ палатами и лавками вокругъ стѣнъ, и спитъ она въ повалку, безъ различія пола и возраста, безъ постелей, подъ тулупомъ и кулакомъ подъ головой, вмѣсто подушки. Правда, на сельско-хозяйственныхъ выставкахъ и земледѣліе какъ бы пытается не уронить себя лицомъ въ грязь и похвастываетъ альгаузскими телятами и іоркширскими поросятами, но, вѣдь, это не земледѣліе ими хвастаетъ, а только нѣкоторыя отдѣльныя владѣльческія хозяйства. Общій уровень остается тотъ же, и общій, господствующій характеръ нашему земледѣлію сообщаютъ не отдѣльные альгаузскіе телята, а все та же старая "тасканская" порода, съ ея нисколько не измѣнившимся характернымъ признакомъ.
   Допустить, что не вездѣ наше земледѣліе похоже на бѣлорусское, что и въ земледѣліи замѣчается ростъ, что земледѣльческая мысль тоже проснулась и зашевелилась (это и есть частью) -- и, все-таки, земледѣльческій производитель сравнительно съ промышленнымъ производителемъ не больше, какъ пасынокъ. И онъ останется пасынкомъ до тѣхъ поръ, пока наша мысль не выскочитъ изъ тѣсныхъ рамокъ техническаго и спеціальнаго мышленія, въ которыхъ оно теперь почти исключительно пребываетъ. Въ этихъ рамкахъ думать много нечего и общественной мысли не найти своего полнаго удовлетворенія. И въ самомъ дѣлѣ, земледѣльческое мышленіе, устремивъ неподвижное свое умственное око въ черноземъ, ничего въ немъ не можетъ сообразить и, попрежнему, живетъ упованіями на Бога, а промышленное, лучше овладѣвшее своимъ нехитрымъ дѣломъ, всю свою политику и общественные идеалы свело къ простой таблицѣ умноженія и разсуждаетъ вполнѣ правильно, что если 2 рубля помножить на 10, то получится 20 рублей.
   Вотъ и всѣ умственныя комбинаціи, которыя рекомендуютъ Петербургскія Вѣдомости для "успокоенія общественныхъ нервовъ". Новое Обозрѣніе же въ одномъ мѣстѣ, повидимому, возражающее противъ этой мысли, въ другомъ говоритъ, что если мы не умѣемъ удовлетвориться настоящимъ, то это значитъ -- смотрѣть назадъ, предаваться безповоротному отчаянію, впадать въ пессимизмъ и даже проповѣдывать безнадежность. Неужели же Новое Обозрѣніе думаетъ, что если бы индѣецъ, спавшій 18 лѣтъ на гвоздяхъ, пожелалъ, наконецъ, отдохнуть на болѣе мягкой постели, то онъ былъ бы безнадежный пессимистъ, предающійся безповоротному отчаянію?
   Очевидно, что Новое Обозрѣніе, считавшее русскихъ людей по пальцамъ, кое-кого изъ нихъ пропустило. Кромѣ пасынка-земледѣльца и любимаго сынка-промышленника, есть у насъ еще и интеллигентъ. Какой же подарокъ припасло на его долю Новое Обозрѣніе -- затрапезный халатъ? Да, вѣдь, онъ въ немъ ходитъ и теперь.
   Я не говорю о литературномъ движеніи мысли и никогда этого вопроса не касался. Наши корифеи литературы -- Тургеневъ, Островскій, Гончаровъ, Достоевскій -- всѣ выросли на крѣпостномъ правѣ. Теперешняя же Россія выросла на дномъ правѣ, и на этомъ еще не выяснившемся и не установившемся правѣ выросли и Наши новыя молодыя литературныя силы. Понятно, что они въ недоумѣніи. Будь между ними сильный, выдающійся умъ, законченный всестороннимъ образованіемъ, онъ съумѣлъ бы усмотрѣть въ кажущемся хаосѣ законъ его движенія и, подобно Леверрье, указалъ бы въ пространствѣ мѣсто, гдѣ слѣдуетъ искать новую планету. Но такого ума Россія еще не создала, а гр. Толстой, увлекающій молодыхъ писателей на свой путь, готовитъ для нашихъ дѣтей плохихъ руководителей.
   Наша рѣчь не о внутреннемъ мірѣ отдѣльнаго человѣческаго я и не объ общихъ законахъ души,-- наша рѣчь только объ общественномъ движеніи мысли и объ общественныхъ отношеніяхъ, неопредѣленность которыхъ создала и неопредѣленность теперешней литературной мысли. Будь для развитія личности точно опредѣлившіяся условія, какъ это было при крѣпостномъ правѣ, предъ художниками встали бы законченные образы и точные типы, и литературная мысль не стала бы шататься изъ стороны въ сторону, играя въ жмурки, или держаться за полу гр. Толстаго, который и самъ-то идетъ безъ яснаго пути, повинуясь только добрымъ инстинктамъ.
   У общественной и гражданской жизни есть несомнѣнная традиція и ее напрасно отрицаетъ Новое Обозрѣніе устами своего руководителя. Традиція эта похожа на ручеекъ, поперекъ котораго, конечно, можно положить бревно, но тогда ручеекъ разольется, можетъ онъ даже образовать балета, а затѣмъ, все-таки, проложитъ себѣ русло и потечетъ своимъ теченіемъ.
   У живой мысли, какъ и у текущаго ручейка, есть одинаковый законъ.
   И этотъ живой законъ сказывается пока въ томъ "нервномъ раздраженіи", противъ котораго говорятъ Петербургскія, и въ томъ томленіи скучающей мысли, которая ищетъ себѣ разнообразные выходы, неодобряемые подчасъ и самою академическою газетой. Даже и наша общественная апатія -- жизненный признакъ.
   Вѣрно говоритъ г. Сычевскій -- и я опять ссылаюсь на него, чтобы указать, какая разница существуетъ въ идеяхъ и понятіяхъ провинціальной вена ты, пользующейся для своихъ выводовъ и заключеній однимъ и тѣмъ же жизненнымъ матеріаломъ. "Не только генералъ Буланже,-- говоритъ г. Сычевскій,-- покойный принцъ Рудольфъ и безпокойный Миланъ, но даже какой-нибудь Ашиновъ въ состояніи теперь всколыхать историческое болото. А общество... Надо думать, что для него очередь настанетъ нѣсколько позже., Одно можно сказать навѣрное, что современная апатія во всѣхъ сферахъ не можетъ продолжаться долго".
   И въ томъ, что говоритъ г. Сычевскій, вы чувствуете не только живую мысль, выросшую на лучшихъ общественныхъ традиціяхъ, но чувствуете мысль, оставшуюся имъ вѣрной. Новое Обозрѣніе же не только отрекается отъ этихъ традицій, но еще и предлагаетъ своимъ читателямъ себя, какъ настоящую "недосягаемую высоту печати", какой раньше у насъ никогда не было.
   Въ нашей современной общественно-психологической теоріи изумительнѣе всего то пренебреженіе къ уму и знанію, которое овладѣло теперь всѣми. Всякій, выступающій съ какимъ-нибудь общественнымъ рецептомъ, ищетъ опоры то въ "бодрящихъ впечатлѣніяхъ", то въ "свѣтлыхъ явленіяхъ", то въ проповѣдываніи "вѣры, надежды и любви", то въ веселомъ высвистыванія: "въ надеждѣ славы и добра..." До никто не обращается къ разуму своихъ читателей, точно мѣсто этого разума, на который еще недавно опиралась наша печать, заняла, пустота.
   Теперешнему затрапезному интеллигентному я, этому "элементу прогресса", не изображающему пока никакой гражданско-общественной силы, только говорятъ: "будетъ хорошо, когда ты самъ этого захочешь". Такъ растолкуйте, чего ему захотѣть, потому что именно этого-то онъ и не знаетъ. Вмѣсто же того, чтобы передъ затрапезнымъ я раскрывать горизонты общественной мысли, мы рисуемъ ему картины "свѣтлыхъ явленій", да манимъ цвѣтущею розами Ріонскою долиной.
   Для дѣятельнаго поведенія существуетъ только одинъ неизмѣнный психологическій законъ -- точная и ясная мысль. Если подобная мысль сформировалась, за надо само собою слѣдуетъ дѣятельное и энергическое поведеніе. Когда Добролюбовъ далъ Темное царство, никто не испугался мрачной картины, ибо мысли открывался точный путь впереди. Рецепта въ статьѣ никакого не было; она раскрывала читателю лишь его умственныя очи. И всякій, у кого они раскрылясь, пошелъ уже самъ по дорогѣ, которой онъ прежде перечь собой не видѣлъ. Но Добролюбовъ раскрывалъ духовныя очи на наши ближайшія личныя, семейныя и взаимныя отношенія, такъ сказать, освѣщалъ личную душу, указывая на царящій въ ней мракъ. Теперь же наступила пора раскрывать глаза уже на слѣдующую за тѣмъ ступень отношеній.
   Теперешній читатель счастливѣе читателя того времени. Тогда всякая новая мысль или новые ея горизонты являлись откровеніемъ. Теперь всѣ общественныя откровенія уже сдѣланы и гражданскіе горизонты давно раскрыты. Задача современной публицистики не въ томъ, чтобы открывать что-нибудь новое; задачи ея въ томъ, чтобы охранить то, что дано уже мысли и общественному сознанію,-- удержать идейныя традиціи. "Не мѣшаетъ, не мѣшаетъ намъ, -- говоритъ г. Сычевскій по поводу разныхъ печатающихся въ журналахъ воспоминаній о людяхъ недавняго времени и воспоминаній о Добролюбовѣ,-- вспоминать нашихъ дорогихъ покойниковъ. Изъ ихъ гробницъ, по выраженію Виктора Гюго, исходитъ тотъ свѣтъ, при которомъ еще можно кое-что различить, даже если вокругъ царила бы непроглядная тма". Эти дорогіе покойники, въ сущности, только идейныя традиціи, которыми иногда только и освѣжается недѣятельная мысль.
   Характерная особенность современной публицистики въ томъ, что она сама увлечена дѣловымъ, практическимъ настроеніемъ и въ рѣшительномъ большинствѣ своихъ органовъ отличается недѣятельностью мысли въ области понятій, стоящей выше ближайшей практической дѣловитости, т.-е. такъ называемыхъ идей высшаго порядка. Мысль очень дѣятельная и энергическая, пока она вращается въ практической области, становится недѣятельной на вершокъ выше и точно подстрѣленная птица падаетъ внизъ. Это именно и случилось съ тою "поправкой", которую хотѣлъ внести Н. Л. Николадзе въ полемику о "свѣтлыхъ явленіяхъ" и "бодрящихъ впечатлѣніяхъ".
   Случилось это, вѣроятно, потому, что "поправкой" вопросъ былъ поставленъ не публицистически, а лично. "Я самъ,-- говоритъ Н. Я. Ниголадзе,-- началъ жить и думать въ эту приснопамятную эпоху, оставившую во мнѣ рядъ свѣтлыхъ воспоминаній: ее я люблю какъ весну своей жизни, а кто не любитъ своей юности, съ ея пламенными и безграничными надеждами?... Поэтому мнѣ можно повѣрить..."
   Но развѣ общественные вопросы разрѣшаются на вѣру наличными ощущеніями или тѣми и другими воспоминаніями публицистовъ? Публицистъ не лирическій поэтъ. Его область -- разсудочная, идейная, область общественныхъ и гражданскихъ понятій, и публицисту-лирику каждый имѣетъ право сказать: "какое дѣло мнѣ, страдалъ ты или нѣтъ?"
   Публицисты, работающіе теперь, всѣ начали жить и слагаться умственно въ ту "весну жизни", о которой говоритъ г. Николадзе. И князь Мещерскій съ сотрудниками Гражданина сложился умственно тогда же. Къ той же "веснѣ жизни" Принадлежатъ работники и промышленники Московскихъ Вѣдомостей, Русскаго Вѣстника, Петербургскихъ Вѣдомостей и другихъ мелкихъ газетъ, того же направленія. Современные дѣятели, или теперешнее правящее поколѣніе, т.-е. всѣ тѣ, кому теперь 40-- 50--55 лѣтъ, принадлежать тому же времени и ихъ "весна жизни" была тогда же. Только не объ ихъ веснѣ были разговоры.
   Современное практическое поколѣніе, установившее тонусъ теперешней жизни, все выросло въ 60 годахъ и, отпраздновавъ свою "весну", вычеркиваетъ ее теперь изъ дальнѣйшаго календаря. Устами Петербургскихъ Вѣдомостей оно требуетъ "успокоенія нервовъ", устами гр. Л. Н. Толстаго оно проповѣдуетъ "воздержаніе", а устами публициста Новаго Обозрѣнія утверждаетъ всю эту "психологію" -- уже "но- трезвому разсчету и по близкому знакомству съ реальностью вещей -- на положительныхъ основахъ дѣйствующаго обихода.
   Еще бы! "Кто ходитъ въ сапогахъ, тому кажется, что вся земля покрыта кожей".

Н. Ш.

"Русская Мысль", кн.IV, 1889

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru