Новогодніе нумера газетъ и журналовъ принято начинать обзорами предъидущаго года. Такіе обзоры имѣютъ несомнѣнный смыслъ, и читатель не безъ причины, желаетъ, чтобъ ему давали итоги. Но итоги бываю разные. Счетъ прачки на 25 копѣекъ имѣетъ тоже итогъ. Купивъ въ мелочной лавкѣ вареную колбасу съ чеснокомъ, вы тоже узнаете итогъ того, что должны за нее заплатить. Для народа, для жизни, для общественнаго осознанія нужны не такіе итоги. Дороги итоги, создающіе или подвигающіе сознаніе, указывающіе новые пути жизни, вносящіе поправку въ общественное или личное мышленіе, раскрывающіе для него новые горизонты. И такіе итоги зовутся, не безъ причины, эпохами въ жизни народовъ. У каждаго народа естьподобныя эпохи; народъ благословляетъ ихъ творцовъ, онъ обзываетъ ихъ именами цѣлые періоды времени. Память народная крѣпка и благодарна, и что народъ хоть разъ благословилъ, останется навсегда благословленнымъ. Французы и до сихъ поръ помнятъ своего "добраго" Генриха IV. Но "добрый" король умеръ -- и стали опять копиться тяготы и несправедливости, опять бѣдному и слабому становилось жить не подъ силу. И, когда всякой неправды и тяготы накоплялось очень, много и требовался опять "добрый король", который бы это могъ понять и зло уничтожить,-- "добрый король" всегда и нарождался, и. народъ опять благословлялъ своего "добраго короля". На добрыхъ королей была особенно счастлива Франція.
И у насъ были свои періоды, которые и народъ, и исторія помнятъ хорошо, но "исторія,-- какъ сказалъ Карамзинъ,-- злопамятнѣе народа". Исторія занесла на свои страницы имя царя, прикрѣпившаго крестьянъ къ землѣ; народъ же, забывъ его имя, увѣковѣчилъ поговоркой: "вотъ тебѣ, бабушка, Юрьевъ день!" -- только его дѣло. Исторія знаетъ еще эпохи Петра Великаго, Екатерины II, Александра I, Николая I. Все это были эпохи государственно-политическаго строительства. Народъ едва ли помнитъ эти эпохи хорошо, хотя эпоху Петра Великаго ужь, конечно, никогда не забудетъ. Смутно чувствуетъ народъ, что въ петровскомъ времени было какъ будто какое-то и "благо", но "добрымъ" Петра не назвалъ и не назоветъ; не назвалъ "добрымъ" и Ивана Грознаго, хотя, какъ увѣряетъ Карамзинъ, Грозный не любилъ только бояръ; не назвалъ "добрымъ" и царя Бориса, не назвалъ "доброй" и Екатерину II. Но эпоху Александра И, когда къ народу снова вернулся его старый Юрьевъ день, народъ уже навѣрное запомнитъ. Онъ ее запомнилъ, только имени ей никакого не далъ, и отзывается о ней какъ-то неопредѣленно и неточно, безъ обычной мѣткости: "когда пришла воля", "когда насъ ослобонили" -- и всегда въ этомъ родѣ, точно это начало чего-то, а конца еще не пришло.
Впрочемъ, не перемѣнами въ народной жизни творились наши историческіе періоды. Такихъ свѣтлыхъ періодовъ во всю нашу тысячелѣтнюю исторію былъ всего одинъ -- освобожденіе. Эти итоги творились новыми идеями,-- умственными итогами, которые создавали интеллигенція и ниши выдающіеся талантливые люди. То были итоги пробужденія новыхъ понятій и душевнаго просвѣтлѣнія, когда каждый чувствовалъ въ себѣ наплывъ совсѣмъ иныхъ, небывало-хорошихъ чувствъ и мыслей, когда каждый обновлялся умственно, начиналъ думать и понимать, о чемъ онъ прежде не думалъ и чего онъ прежде не понималъ, когда люди становились добрѣе, а потому и справедливѣе... Но и такихъ періодовъ въ русской жизни было еще не много. Былъ періодъ Пушкина. Съ Мертвыми душами явился періодъ Гоголя; оба періода очень плодотворные, несмотря на то, что ихъ зовутъ чисто-литературными. Были и еще періоды пробужденія общественнаго сознанія и попытки расширить предѣлы свободнаго слова и мысли. Былъ, наконецъ, довольно яркій періодъ возбужденія общественнаго сознанія, когда свершились всѣ послѣднія реформы... Вотъ, кажется, и все.
Эти періоды зовутъ справедливо праздниками русской мысли. Впрочемъ, праздники эти были только "приходскіе", праздники одной, пока изолированно живущей интеллигенціи. А когда же праздники русской мысли станутъ обще-русскими праздниками, безъ различія между народомъ и интеллигенціей, когда идеи будутъ доступны народу такъ же, какъ онѣ доступны интеллигенціи, когда и народъ пойметъ красоту художественнаго слова и красоту художественной мысли, когда двигателемъ его. явятся великіе общественные идеалы и идеи общаго блага, добра и справедливости,-- когда?... Если для того, чтобы создать интеллигенцію, Россіи потребовалось прожить почти тысячу лѣтъ, то неужели нужна еще тысяча лѣтъ, чтобы и народъ сталъ интеллигенціей? Тутъ, конечно, можно поставить не одинъ вопросительный знакъ, но никакого отвѣта и ниоткуда, все-таки, не послѣдуетъ. Пока же можно отвѣтить, что, въ ожиданіи этого "когда", русская жизнь течетъ двумя слоями; а такъ какъ, заговоривъ о новогоднемъ итогѣ, я заранѣе зналъ, что буду говорить о нижнемъ теченіи, то и приглашаю читателя опуститься въ шахту того слоя, отъ котораго до интеллигентнаго свѣта "какъ до звѣзды небесной далеко".
Въ исторіи этого нижняго слоя два итога имѣли рѣшающее значеніе. Первыхъ былъ тотъ итогъ, послѣ котораго народъ сказалъ со вздохомъ: "вотъ тебѣ, бабушка, и Юрьевъ день", а второй итогъ подарилъ народу Императора Александра II, который опять отдалъ Юрьевъ день на волю народа. Промежутокъ между этими двумя итогами обнимаетъ 250 лѣтъ и является для народа чѣмъ-то вродѣ того продолжительнаго волшебнаго сна, которымъ проспалъ одинъ шотландскій охотникъ. Проснувшись, охотникъ былъ очень изумленъ, что лежитъ совсѣмъ не на томъ мѣстѣ, на которомъ заснулъ. Заснулъ онъ въ полѣ, а проснулся въ дремучемъ лѣсу, собака его исчезла, ружье совсѣмъ изоржавѣло, платье почти истлѣло, а голодъ его одолѣвалъ такой, какого онъ еще никогда не испытывалъ. Подумалъ, подумалъ охотникъ, видитъ, что онъ ничего понять не можетъ, всталъ и побрелъ въ деревню. И дорога что-то не та,-- а охотникъ зналъ хорошо всѣ тропинки,-- и деревня, въ которую онъ пришелъ, смотритъ какъ-то странно, и люди въ ней совсѣмъ другіе,-- и одѣты они иначе, и даже говорятъ иначе. Спросилъ охотникъ того, другаго изъ знакомыхъ ему крестьянъ, ему отвѣтили, что они давнымъ-давно какъ умерли... Оказалось, что охотникъ проспалъ сто лѣтъ. Ну, вотъ въ этомъ же родѣ проспала и наша деревня съ момента закрѣпленія ее къ землѣ. Деревня точно застыла на эти 250 лѣтъ, а теперь оттаяла и опять поплыла. Природа за это время какъ будто измѣнилась, и обстоятельства многія поизмѣнились, пожалуй, и люди измѣнились, только спавшій охотникъ остался все тѣмъ же и, проснувшись, опять принялся за свое старое дѣло, съ своимъ старымъ, заржавѣвшимъ ружьемъ.
До Бориса Годунова нашъ мужикъ только и дѣлалъ, что бродилъ и мѣнялъ мѣсто, отыскивая, гдѣ бы ему осѣсть похозяйственнѣе и поспокойнѣе. Народъ искалъ уклада и ради его кочевалъ въ одиночку и толпами. Имъ ригалъ какой-то безпокойный бродячій инстинктъ, что-то номадное, сохранившееся еще отъ пастушескаго быта. Были, конечно, и другія причины, которыя заставляли народъ бродить, но главная заключалась въ томъ, что народъ не выбралъ себѣ надлежащаго мѣста и не осѣлъ. Когда Юрьевъ день для народа кончился, пришлось поневолѣ сидѣть на мѣстѣ, но народъ дѣлалъ это по принужденію, а не добровольно. Народное движеніе, правда, и тутъ не прекращалось, только люди бродили съ другими цѣлями. Прежде бродилъ земледѣлецъ, мужикъ спокойный и хозяйственный, чтобъ отыскать себѣ лучшій хозяйственный укладъ. Теперь же человѣкъ съ мирными наклонностями сидѣлъ крѣпко, а сталъ уходить свободолюбивый, не сносившій помѣщичьей власти и барскаго произвола. Уходилъ только этотъ безпокойный и опасный человѣкъ, и уходилъ онъ на окраины, на югъ, въ Сибирь, въ козаки, въ вольные охочіе люди. Все остальное сидѣло, не двигалось и работало на помѣщика. Такъ прожилъ прикрѣпленный къ землѣ мужикъ 250 лѣтъ, пока не явился для него опять Юрьевъ день и свобода исканія и передвиженія.
Двѣсти пятьдесятъ лѣтъ, что просидѣлъ мужикъ на землѣ, ничему его не научили. Онъ просидѣлъ точно подъ стекляннымъ колпакомъ, въ какомъ-то оцѣпенѣніи или дремотѣ. Не сталъ онъ ни лучшимъ пахаремъ, ни лучшимъ хозяиномъ, не устроился, не разбогатѣлъ, даже не приросъ къ мѣсту. А какимъ онъ былъ, когда его прикрыли колпакомъ, такимъ онъ и вышелъ на свѣтъ Божій, когда колпаки сняли. Совсѣмъ какъ проспавшій сто лѣтъ шотландскій охотникъ. И совершенно такъ же, какъ этотъ охотникъ: какъ только мужикъ вышелъ изъ оцѣпенѣнія, онъ сейчасъ же всталъ и пошелъ... пошелъ искать себѣ новое мѣсто, что помѣшалъ ему сдѣлать 250 лѣтъ ранѣе внезапно накрывшій его колпакъ.
Весьма вѣроятно, что если бы народные инстинкты и народное стремленіе къ равновѣсію не встрѣтили неодолимыхъ препятствій, то народъ давно бы осѣлъ на мѣстѣ, давно пережилъ бы тотъ періодъ броженія, который переживаетъ теперь, и намъ не пришлось бы быть свидѣтелями теперешняго переселенческаго движенія. Ничего подобнаго нашему переселенческому движенію нельзя встрѣтить ни во Франціи, ни въ Германіи, ни въ Англіи, ни даже въ Ирландіи. Тамъ народъ, въ цѣломъ, осѣлъ и твердо сидитъ на своемъ мѣстѣ. Переселенцами являются единицы, и хотя этихъ единицъ набираются сотни тысячъ, но это, все-таки, движеніе не массовое. Масса осѣла твердо на своемъ мѣстѣ и вовсе не думаетъ его вставлять, а выдѣляются изъ массы только лишніе. Въ Германіи, напримѣръ, крестьянская семья можетъ крѣпко сидѣть въ своемъ какомъ-нибудь Вермсдорфѣ и вполнѣ въ немъ процвѣтать, а вдругъ какому-нибудь Іоганну изъ этой благополучной семьи придетъ блажная мысль: "дай-ка уѣду въ Америку, чтобы нажить милліонъ",-- и сядетъ Іоганнъ въ Гамбургѣ на пароходъ и уплыветъ въ Америку. Даже въ Ирландіи, гдѣ, повидимому, цѣлыя массы остаются не при чемъ, никогда ирландцамъ не приходило въ голову убѣжать съ своей земли всѣмъ населеніемъ и какъ есть цѣликомъ переселиться въ Америку. Ирландецъ съ своимъ милымъ Зеленымъ Островомъ ни за что въ мірѣ не разстанется. Онъ не только любитъ свой островъ, но онъ и вѣритъ въ себя, -- вѣрить, что все можетъ устроиться къ лучшему и всѣмъ въ Ирландіи будетъ хорошо. Насколько сильно ирландецъ въ это вѣритъ, насколько онъ увѣренъ, что все пойдетъ какъ слѣдуетъ, по справедливости, если онъ самъ будетъ хозяиномъ своихъ порядковъ, видно изъ той упорной борьбы, которую Ирландія ведетъ теперь съ Англіей. Еслибъ у Ирландіи не было вѣры въ свои силы и въ возможность устройства лучшихъ порядковъ, она, конечно, цѣликомъ, и, можетъ быть, уже давно, сбѣжала бы въ Америку.
Наше переселеніе совсѣмъ что-то другое, совсѣмъ особое и на европейское переселеніе не похожее. Тамъ осѣвшій народъ отправляетъ свои излишки; тамъ осѣвшіе съ мѣста не тронутся, у насъ же нѣтъ осѣвшихъ и каждый можетъ сдѣлаться переселенцемъ. Тамъ многовѣковая культура привязала человѣка къ землѣ и земледѣлецъ видитъ на своемъ клочкѣ земли наслѣдственную работу многихъ смѣнявшихъ одно другое поколѣній. Вамъ нѣмецкій земледѣлецъ разскажетъ подробно, что и отъ кого ему достать. Фруктовый садъ устроилъ ему дѣдушка, а болото осушилъ прадѣдушка; дренажъ устроилъ отецъ, каменный заборъ вокругъ дома и сада построивъ онъ самъ. Домъ, со всѣмъ внутреннимъ обиходомъ: съ высокою, какъ словъ, отъ наваленныхъ на нее перинъ и подушекъ, двуспальною кроватью подъ балдахиномъ, на которой и вдоль, и поперекъ можетъ улечься цѣлая семья, и коммодъ, и диванъ, и кресло, и зеркало,-- достался ему тоже еще отъ дѣдовъ и пращуровъ, и эти портреты почтенныхъ особъ покажетъ вамъ съ гордостью нѣмецкій крестьянинъ. Висятъ они у него въ рамкахъ надъ рваномъ, по сторонамъ зеркала и надъ коммодомъ. И всякое поколѣніе что-нибудь прибавляло отъ себя въ хозяйствѣ и покупало всегда все проще, что могло прослужить сто-двѣсти лѣтъ. Въ каждой нѣмецкой избѣ вы до сихъ поръ увидите стѣнные часы съ кукушкой или рыцаремъ, вращающимъ глазами вмѣстѣ съ маятникомъ. Въ Шварцвальдѣ такихъ часовъ уже болѣе ста лѣтъ какъ не дѣлаютъ. Значитъ, еще вотъ когда они были куплены. Донъ нѣмецкаго, англійскаго, французскаго крестьянина -- полная чаша, и какъ выростешь въ этой полной чашѣ съ груднаго-то возраста,-- ну, какъ тутъ не пустить корней? А какіе корни и куда пустятъ наше деревенское дитя? Изба, въ которой ростетъ ребенокъ -- чистая степь; ужъ какіе тутъ портреты родоначальниковъ,-- поди-ка, и имени роднаго дѣда ребенокъ не слыхалъ. Даже и изба-то выстроена только вчера, потому что каждое поколѣніе погорало не меньше двухъ разъ. Тутъ просто разные періоды культуры, которыхъ и сравнивать нельзя. Европейскій земледѣлецъ живетъ въ одной культурѣ, а нашъ мужикъ -- въ другой. Европеецъ все предъидущее, первоначальное, уже пережилъ, а нашъ мужикъ пребываетъ пока въ первоначальномъ и только теперь начинаетъ пытаться изъ него выйти. Много, много кладетъ мужикъ на это дѣло энергіи, и борется ради своего устроенія изъ всѣхъ силъ, какія сохранилъ ему Богъ. Исканіе мѣста есть главная особенность теперешняго времени. И когда все поуспокоится, когда крестьянинъ заживетъ на прочномъ мѣстѣ, съ теперешняго вренені онъ, вѣроятно, будетъ вести свое лѣтосчисленіе, какъ велъ до сихъ поръ свое лѣтосчисленіе съ "француза". Припоминая прошлое, мужикъ, по всей вѣроятности, скажетъ: "это было послѣ воли, когда народъ еще селился".
Когда каждый изъ насъ сидитъ у себя въ кабинетѣ и читаетъ корреспонденціи провинціальныхъ и столичныхъ газетъ, то переселеніе должно казаться чѣмъ-то очень безпорядочнымъ, безтолковымъ и инстинктивнымъ. И, конечно, въ немъ нѣтъ той сознательной стройности и опредѣленности, съ которыми ирландецъ или нѣмецъ селятся въ Америкѣ. Европейщі дѣломъ переселенія овладѣли въ такой степени, что и въ немъ, макъ во всемъ, являются виртуозами. Нашъ мужикъ ни въ чемъ не виртуозъ, почему же ему быть виртуозомъ только въ переселеніи? И, тѣмъ не менѣе, если бы мы всѣ, наблюдающіе переселеніе изъ форточекъ своихъ кабинетовъ, и мы всѣ, случайно, а, можетъ быть, и не случайно встрѣчая партію переселенцевъ на большихъ дорогахъ и затѣмъ трогательно описывающіе въ корреспонденціяхъ нужду этихъ, повидимому, растерянныхъ и бредущихъ. на-авось бѣдняковъ, взглянули бы на нихъ съ воздушнаго шара, то думаю, что каждый бы изъ насъ сознался, что онъ въ этомъ дѣлѣ ничего не понимаетъ. Отъ самаго Балтійскаго моря, съ громадной полосы земли, обнимающей и западный, и юго-восточный край и все, что лежитъ южнѣе Москвы, и весь югъ отъ австрійской границы, до Чернаго моря и до Кавказа, ползетъ народъ въ одномъ направленіи съ сѣвера на югъ и на востокъ, направляясь въ Сибирь, въ восточныя азіятскія степи, на Кавказъ и въ Закавказье, въ страны благодатныя и привольныя. И переселенческій потокъ двигается всегда въ одно и то же время и всегда въ извѣстномъ точномъ направленіи. Ясно, что у движенія есть законъ времени и мѣста. Если послушать самихъ переселенцевъ, то отъ нихъ объ этомъ законѣ, конечно, ничего не узнаешь, кромѣ глупостей. Собираются, напримѣръ, курскіе крестьяне въ "Китай", составляютъ списки желающихъ, собираютъ по 70 коп. съ души и съ легкимъ сердцемъ, окрыляемые разными сладостными мечтами, двигаются въ путь. У переселенцевъ есть и карта "Китая", на которой нашу землю можно закрыть одною ладонью, а ту землю, куда идутъ переселенцы, не закроешь и двумя ладонями. Земля эта досталась намъ такъ: была китайка, а у нея былъ сынъ; китайка послѣ смерти оставила землю сыну, онъ подарилъ ее нашему царю, который приходится ему дядей. Вотъ на ату-то землю и зовутъ теперь всѣхъ. И вѣритъ всему этому народъ, потому что ему нужно вѣрить. Такъ вѣритъ народъ и въ "плантъ". Плантъ -- нѣчто вродѣ магнитной стрѣлки, указывающей куда идти. И переселенецъ крѣпко держится за "плантъ", потому что увѣренъ, что безъ него не попадешь куда нужно. И "Гурдабай" такой же "плантъ", и "Китай". Такія ужъ у народа географическія свѣдѣнія. Но, вѣдь, народу ни въ школѣ, ни на сходкахъ, ни такъ, гдѣ-нибудь, никто, никогда и ничего не говорилъ ни о Китаѣ, ни о Гурдабаѣ, ни о плантѣ. Да, пожалуй, не въ этихъ свѣдѣніяхъ тутъ и дѣло. Дѣло въ томъ, что и Китай, и плантъ, и Гурдабай не больше, какъ источники, которыми питается и поддерживается энергія переселенца. Не "плантъ", "Китай" или "Гурдабай"... двигаетъ народъ,-- имъ двигаютъ очень точныя мысли и очень понятное для него стремленіе, подробности котораго, можетъ быть, для мужика не всегда ясны, а для насъ ужь и никогда не ясны. Бабы, ревѣвшія въ Баку, когда старикъ-вожакъ потерялъ "плантъ", не разложили бы вамъ по пальцамъ, отчего онѣ ревутъ, приходятъ въ отчаяніе и готовы разорвать бѣднаго старика на части. Но, вѣдь, этого не понимала и бакинская полиція. Смѣшно все это, читатель, и глупъ нашъ темный народъ, не правда ли; но, вѣдь, это глупость только формальная, внѣшняя, а за внѣшнею глупостью, въ глубинѣ мужицкой души, скрывается нѣчто и вовсе не смѣшное, а, напротивъ, очень почтенное.
Переселеніе требуетъ большой отваги, великой рѣшимости, смѣлости и безграничной готовности подвергать себя всякимъ лишеніямъ, трудностямъ и случайностямъ. Слабый и мягкій человѣкъ на это дѣло не пойдетъ. Очевидно, что срываются съ мѣста только болѣе рѣшительные, болѣе стойкіе. Для этихъ отважныхъ людей энергія и рѣшимость -- все, потому что безъ нихъ не сорвешься съ мѣста, да и не дойдешь до другаго. Поэтому народъ совершенно инстинктивно хватается за все, что поддерживаетъ его энергію, и особенной разборчивости при этомъ не обнаруживаетъ. Плантъ или какая-нибудь сказка, вродѣ той, что въ Китаѣ ждетъ переселенца всякое богатство, и не только казенное продовольствіе, но и царское жалованье,-- все въ этихъ случаяхъ хорошо и кстати, лишь бы энергія прибавлялась. Заправилами движенія являются обыкновенно самые смѣлые и бывалые, способные дѣйствовать на массу. Чаще всего ими бываютъ отставные солдаты, видавшіе виды, люди съ фантазіей и способные присочинить, если это требуется. Иногда сочинитель и самъ не предполагаетъ, что онъ сочиняетъ; у него у самого такія географическія, историческія и политическія знанія, что изъ нихъ не можетъ получиться ничего, кромѣ сказки. Но, вѣдь, и въ Америку приманивали первыхъ переселенцевъ тоже сказками. Разсказывали, напримѣръ, что въ Америкѣ есть такія фруктовыя деревья, на которыхъ, вмѣсто плодовъ, висятъ за косы красивыя дѣвушки. Люди посмѣлѣе и шли, чтобы разводить подобныя плантаціи на мѣстѣ, а оставшіеся дома просили, чтобъ имъ выслали сѣмена, чтобы развести плантаціи въ Европѣ. Воображеніе -- главная сила во всѣхъ дѣлахъ человѣческихъ, а безъ смѣлости и энергіи не сдѣлаешь ничего. Да и было ли бы лучше, если бы переселенцы знали всю правду, знали бы все, что ихъ ждетъ на новыхъ мѣстахъ! И солдатъ только потому идетъ смѣло на приступъ, что увѣренъ, что побѣдитъ. И молодежь смѣла потому, что самоувѣрена и что преувеличиваетъ свои силы. Русскій человѣкъ всегда давалъ большую цѣну смѣлости. А кто можетъ доказать, что еслибы народъ зналъ географію, то онъ переселялся бы умнѣе? Вѣдь, не Витай или Гурдабай его манитъ,-- его гонитъ мѣсто, на которомъ онъ сидитъ; Витай поддаетъ только пару рѣшимости.
Что же гонитъ народъ съ мѣста и кто это знаетъ, какъ слѣдуетъ? Нельзя сказать, чтобы мужикъ переселялся только для того, чтобы завести часы съ рыцаремъ и повѣсить портреты предковъ. Мало ли у кого нѣтъ часовъ съ рыцаремъ и не виситъ портретовъ предковъ, -- не сейчасъ же ѣхать за ними въ Витай! Переселяются не одни бѣдные. Въ послѣдніе годы уплывали изъ Одессы на крайній Востокъ крестьяне совсѣмъ обезпеченные. Они платили за проѣздъ съ семьи чуть ли не рублей 500 -- 600, или даже больше, и на мѣстѣ для обзаведенія должны были имѣть рублей 600--800. Но и у бѣдняковъ, кромѣ бѣдности, были и такія причины, которыя заставляли бѣжать и богатыхъ. Какія же это причины? Вопросъ этотъ до сихъ поръ не выясненъ и ни въ одной корреспонденціи вы не найдете на него отвѣта.
Нашъ мужикъ, точно кладъ какой, запечатанъ семью печатями и держитъ свою душу подъ семью вьюшками. Молчитъ -- и только. Скажетъ одно слово: "не по-божески" -- и догадывайся, что это значитъ. Но мужикъ всегда чувствуетъ хорошо, потому онъ и думаетъ хорошо. Можетъ быть, въ большинствѣ случаевъ, особенно сложныхъ, онъ думаетъ и безсознательно, но онъ думаетъ несомнѣнно правильно и ужь именно по справедливости и по-божески. Правильное мышленіе мужика узнаешь не изъ его словъ, а изъ его распорядковъ и дѣлъ. Изъ дѣлъ же его узнаешь и то, отчего онъ переселяется.
Очень цѣнное наблюденіе этого рода даетъ г. Пономаревъ надъ переселенцами въ Сибири. Сибирь -- страна захвата и личнаго начала. Коренной житель живетъ въ ней вѣковѣчными заимками, точно помѣщикъ. "Рассейскіе" же люди вносятъ общинные распорядки, передѣлъ земли и уравненіе тягостей и обязательствъ. Это новое и прогрессивное начало начинаетъ уже разъѣдать старые сибирскіе порядки и "рассейскій" новоселъ является піонеромъ мірскаго общественнаго уклада и равноправности. Бывали, напримѣръ, такіе случаи: переселяются "рассейцы", но ихъ еще мало и потому сибиряки въ большинствѣ. Тогда "рассейцы" отписываютъ на родину, приглашаютъ своихъ родныхъ, тѣ пріѣзжаютъ, на сходѣ образуется большинство -- и порѣшаетъ разверстать землю по душамъ. Первое время русскимъ новоселамъ въ Сибири всегда трудно и они еле-еле перебиваются, но какъ только они выдюжатъ и приспособятся, сейчасъ же становятся господами положенія и подчиняютъ старожиловъ своему вліянію. Вотъ что, значитъ, нужно было переселенцу и у себя дома и почему онъ ушелъ. "Рассейскій" мужикъ является въ этихъ случаяхъ безсознательнымъ политическимъ строителемъ и творцомъ общиннаго уклада. И потому несомнѣнно, что подобное переселеніе есть движеніе прогрессивное и, въ то же время, явленіе очень и очень сложное.
Относительно агрикультурной прогрессивности нашихъ переселенцевъ сказать, кажется, ничего нельзя. Переселенецъ всегда въ полной зависимости отъ новаго мѣста. Поэтому-то онъ и говоритъ, напримѣръ, о Сибири, что въ Сибири все иначе. И дѣйствительно, мѣстныя условія Сибири совсѣмъ другія, и если новоселъ упрямъ и ненаблюдателенъ, если онъ захочетъ дѣлать все по-"рассейски", то будетъ только терпѣть потери и, наконецъ, совсѣмъ прогоритъ. То у него сѣмя вымерзнетъ, то вымокнетъ, то снѣгу нанесетъ столько, что и въ Троицѣ не вытаетъ; вздумаетъ "рассеецъ" попробовать удобреніе, а на легкой сибирской землѣ навозъ, какъ разогрѣетъ его солнце, въ пепелъ превращается; вздумаетъ, вмѣсто перелога, ввести трехпольную систему -- и неотдохнувшая земля ничего не дастъ.
И въ азіатскихъ окраинахъ, на Кавказѣ или въ Закавказьѣ, "рассеецъ" съ своими куриными познаніями является тоже младенцемъ неразумнымъ. Въ этихъ благословенныхъ странахъ, гдѣ ростетъ хлопокъ, рисъ и виноградъ, переселенецъ ужь и совсѣмъ ничего не понимаетъ, потому что ничего похожаго на свое "рассейское" хозяйство не находитъ. Даже и по способностямъ онъ уступаетъ азіяту. Сарту, напримѣръ, онъ уже и совсѣмъ не соперникъ. Вотъ какъ отзывается о сартахъ корреспондентъ Восточнаго Обозрѣнія. Это такой народъ, который все сможетъ сдѣлать, все у него найдется. Спросите у него птичьяго молока -- и онъ на слѣдующій базаръ непремѣнно что-нибудь доставитъ для удовлетворенія спроса. Народъ удивительно изобрѣтательный, кропотливо-трудолюбивый и талантливый въ искусствахъ. Никто лучше его не выходитъ фруктоваго сада, хлѣбнаго поля, овощнаго огорода или бахчи. Сартъ крайне опасный конкуррентъ не только русскому производству въ Ташкентѣ, но и заграничному. Напримѣръ, работу сарта англійскихъ сѣделъ крайне мудрено отличить отъ настоящей англійской; офицерскіе форменные сапоги, американской или французской кожи, сдѣланные сартомъ, всегда лучше и прочнѣе, нежели русскихъ мастеровъ. Чтобы судить о способностяхъ сарта, нужно посмотрѣть лѣпную работу вновь строящагося въ Ташкентѣ, великолѣпнаго по архитектурѣ и внѣшнимъ украшеніямъ, собора. Съ какою тщательностью выводитъ сартъ всякую вѣтку, листокъ гирлянды, виньетку, всякое перышко крыла ангела, каждый кудрявый волосокъ на его головѣ. Какъ искусно, глядя на чертежъ, передаетъ всѣ оттѣнки красокъ. Вся лучшая и болѣе тонкая лѣпная работа собора сдѣлана сартами. Кромѣ того, сартъ энергиченъ и предпріимчивъ. Никакого дѣла сартъ не обѣгаетъ, ничего не дѣлаетъ спустя рукава, а все съ любовью, тщательно, прочно и красиво. За работой онъ кропотливъ и терпѣливъ не менѣе китайца. Кустарныя производства исключительно въ рукахъ сартовъ, какъ и вся промышленность. Не многіе русскіе примкнули къ нимъ только въ успѣшномъ производствѣ хлопка. Конечно, съ такимъ конкуррентомъ бороться трудно, но, какъ видно, "рассеецъ" не особенно завидуетъ способностямъ сарта и чувствуетъ свою силу въ другомъ. Если въ техникѣ и въ искусствахъ русскій уступаетъ сарту и не научитъ его ничему ни въ полѣ, ни въ огородѣ, ни въ фруктовомъ саду, за то онъ научитъ его общинному порядку, научитъ жизни съ мірскаго согласія и "какъ всѣ" и дастъ азіяту первый урокъ въ устройствѣ хозяйственно-политическомъ. Что-то даже, повидимому, и невѣроятное, чтобы нашъ деревенскій мужикъ, никогда даже и не слышавшій, что такое политика, явился бы вдругъ политическимъ воспитателемъ! Конечно, противъ успѣшности подобнаго вліянія можно возражать, но, вѣдь, я и не доказываю, что "рассеецъ", явившись въ Ташкентѣ или Самаркандѣ, превратитъ ихъ назавтра въ Нью-Йоркъ, а ихъ окрестности -- въ Америку. Я говорю только о томъ, что общинно-экономическія понятія русскаго человѣка выше понятій азіятовъ, и потому русскій переселенецъ является въ степяхъ Азіи силою культурной и прогрессивной. Иначе сказать, я говорю только о томъ, что переселенческое движеніе Россіи есть движеніе прогрессивное. Прогрессивная сила его можетъ быть слаба, мѣстами она можетъ быть даже и совсѣмъ ничтожна, но въ немъ несомнѣнно выражается жизнь, сила, стремленіе впередъ къ лучшему и справедливому. Съ этою думой мужикъ нашъ, кажется, и подъ колпакъ засѣлъ 250 лѣтъ тому назадъ и подъ колпакомъ она, кажется, у него еще болѣе окрѣпла. Несомнѣнно, что жизнь подъ колпакомъ заставила мужика многое сравнить и о многомъ молча передумать и сильнѣе, чѣмъ когда-нибудь, пожелать жизни по-божески.
Жизненность, и, если хотите, даже историческая жизненность, видна и въ направленіи переселеній, точно народъ хочетъ поправить то, что волей-неволей испортили ему первые родичи. Всѣ славянскія племена заняли мѣста хорошія, земли плодородныя, въ климатахъ теплыхъ или умѣренныхъ. Только новгородскіе славяне забрались въ затолочь, къ Ильменю, въ болота и дичь, въ холода и снѣжные сугробы. И просторъ былъ открытъ намъ только въ сѣверу, еще въ большую дичь и въ большіе холода; потому-то мы и выросли какъ-то однобоко -- сначала къ Ледовитому океану, а потомъ круто, въ сторону, уродливымъ сибирскимъ клиномъ. Но благодатный югъ всегда манилъ къ себѣ русскихъ, и вся исторія расширенія государственныхъ границъ заключалась въ стремленіи къ югу и въ южныя плодородныя мѣста Азіи, къ Черному морю и къ его проливамъ, чтобы имѣть свободный путь къ людямъ. Можетъ быть, изъ этого стремленія къ хорошимъ плодороднымъ мѣстамъ, куда намъ было легче шириться, чѣмъ на занятый уже Западъ, и заключили, что историческая миссія Россіи -- внести культуру и цивилизацію на Востокъ, въ Азію. А, между тѣмъ, историческая миссія заключалась здѣсь просто въ естественномъ стремленіи къ лучшему, въ колонизаціи плодородныхъ и благодатныхъ земель, въ которыхъ трудъ неизмѣримо успѣшнѣе и результаты его неизмѣримо богаче. И шагъ за шагомъ, упорно и послѣдовательно тянулись мы постоянно къ югу и запускали свой холодный сѣверъ. На сѣверѣ и въ центрѣ Россіи теперь жизнь стала, или почти стала, а самый сильный пульсъ бьется на югѣ. Все тянется теперь на югъ, города тамъ ростутъ почти по-американски и въ 10--20 лѣтъ населеніе въ нихъ увеличивается вдвое, втрое. Вмѣстѣ съ промышленною и экономическою жизнью ростетъ и развивается на югѣ жизнь умственная. Нашъ югъ неизмѣримо образованнѣе и дѣятельнѣе сѣвера, онъ прогрессивнѣе, умнѣе, подвижнѣе и энергичнѣе, даже особый типъ русскихъ людей выработалъ не похожій на сѣверный. Сѣверянинъ твердъ въ своей традиціи неподвижности и по преимуществу человѣкъ дореформенный. Южанинъ же человѣкъ по преимуществу послѣднеформенный, выросъ онъ на нашей памяти и исторія для него началась только послѣ освобожденія. Пока мы наблюдаемъ лишь возникновеніе и ростъ этой новой формаціи, будущее же ея -- впереди, какъ и все будущее Россіи.
Народное переселенческое движеніе, направляющееся на югъ и юговостокъ, творитъ подобное же будущее. Земледѣліе, промышленность и торговля Россіи одинаково стремятся теперь создать себѣ новое лучшее положеніе, какого требуетъ современная цивилизація. При царѣ Горохѣ еще можно было сидѣть въ тундрѣ и въ сибирской тайгѣ, потому что тогда люди одѣвались въ звѣриныя кожи. Наловить себѣ рыбы въ постный день, да натолочь коноплянаго масла еще не Богъ вѣсть какая цивилизація, а больше тогда ничего и не требовалось. Теперь даже одинъ такой конкуррентъ, какъ Америка, можетъ заставить перемѣнить всю систему сельскаго хозяйства, какъ это и дѣлаетъ Америка, принуждая насъ, вмѣсто ячменя и ржи, сѣять пшеницу. Чтобы удержать за собою хоть самое послѣднее мѣсто между цивилизованными народами, надо выходить на рынокъ международнаго труда съ продуктами, которые требуются, съ продуктами высокаго достоинства и разнообразными, а не съ сырою рыбой и постнымъ масломъ. И на совѣтѣ народовъ можно засѣдать нынче только съ мыслями умными и съ стремленіями человѣческими. Взаимная солидарность народовъ вовсе не книжная фантазія или выдумка либеральныхъ публицистовъ. Это дѣйствительная и активная сила, которая даже Витай сдвинула съ мѣста, а насъ принуждаетъ устраивать желѣзную дорогу въ двѣнадцать тысячъ верстъ черезъ всю Сибирь вплоть до Восточнаго океана. Это тоже своего рода переселеніе, т.-е. перенесеніе въ другія мѣста центровъ дѣятельности, и расширеніе сношеній. Движеніе это охватываетъ всѣхъ и отъ него не освободишься, ему подчиняется вся Россія, начиная съ правительства, строящаго азіатскія желѣзныя дороги, и кончая мужикомъ переселенцемъ", который ѣдетъ по этимъ дорогамъ, чтобы заселить новыя мѣста и создать въ нихъ новую жизнь.
И такъ, переселеніе есть прогрессивное движеніе. Но какъ же согласить этотъ прогрессъ съ другимъ явленіемъ русской жизни, подробностями котораго переполнены всѣ наши провинціальныя и столичныя газеты и даже толстые столичные журналы? Переселенецъ -- представитель прогресса, разносящій идею русской общины во всѣ окраины и азіатскія степи, долженъ бы, повидимому, идти съ видомъ того же гордаго достоиства и сознанія своей нравственной силы, съ какими шелъ нѣкогда англійскій пуританинъ въ Америку. А что же пишутъ о нашемъ разносителѣ прогресса корреспонденты? И нищъ-то онъ, и убогъ, и питается Христовымъ именемъ, и лежитъ кучами подъ дождемъ и вѣтромъ на станціяхъ желѣзныхъ дорогъ и на пароходныхъ пристаняхъ, и держитъ-то онъ себя тише воды, ниже травы и всякій-то его пихаетъ и гонитъ. Мученикомъ и страдальцемъ ползетъ несчастный разноситель прогресса, кляня свою жизнь и прося Бога избавить его поскорѣе отъ всей этой муки. Представитель прогресса и съ своего роднаго-то мѣста сбѣжалъ, потому что его заѣлъ кулакъ, кабатчикъ и хищникъ. Оказалось, что на пиру русской природы много званыхъ, да мало избранныхъ, и въ избранныхъ объявился только кулакъ и кабатчикъ. И доставалось же этому самому "избранному"! Давно его травитъ печать, давно подвиги, "избраннаго" изображаетъ и сатира, и беллетристика, и публицистика, но "избранный" не утихаетъ и не сокращается, а, напротивъ, множится и ростетъ и занимаетъ на пиру все больше и больше мѣста. Видно, что одними словами "избраннаго" не сократишь и сатирой его не исправишь. И "избранный" дѣйствительно не господинъ самого себя; онъ ростетъ и множится и населяетъ Русскую землю совсѣмъ не потому, чтобы этого хотѣлъ или не хотѣлъ. Спросите его, почему онъ забралъ на пиру природы такъ много приборовъ, и онъ отвѣтитъ, что "нельзя иначе".
При крѣпостномъ правѣ кулака и хищника не было, былъ только кабатчикъ, но кабатчикъ былъ тогда и малъ, и скроменъ. Это былъ еще эмбріонъ, для развитія котораго не существовало благопріятной среды, не подошло еще надлежащаго случая. Но какъ только благопріятная, среда явилась, такъ эмбріонъ и выросъ. До освобожденія крестьянъ Россія знала только общественно-государственный принципъ, государство поглощало всѣхъ и каждаго, всѣ и все служило только государству, хотя государственный соціализмъ тогда еще не былъ извѣстенъ. Бисмаркъ провозгласилъ его уже иного послѣ. Но Россія практиковала его со временъ Петра Великаго, кода государство обратило на свою службу всѣ силы, но за то каждой силѣ дало готовое мѣсто и положеніе. Правда, этотъ соціализмъ не опускался до низовъ, а напоминалъ Аѳинскую республику, въ которой равенство существовало лишь для свободныхъ гражданъ, а не для рабовъ. Тѣмъ не менѣе, принципъ оставался, все-таки, принципомъ, и единственнымъ общественнымъ принципомъ, и рядомъ съ нимъ другаго не стояло. Освобожденіе круто повернуло весь этотъ старый порядокъ и сразу измѣнило весь прежній строй. Теперь потребовалась свободная личность, были провозглашены ея права и на нее возложены всѣ упованія возрожденія и обновленія. Не даромъ же мы побратались тогда съ американцами и назвали ихъ нашими "заатлантическими друзьями". Америка выставлялась тода какъ высшій образецъ общественной силы и процвѣтанія, если общественная жизнь опирается на энергическую и "самодовлѣющую" личность. И вотъ эта "самодовлѣющая" личность у насъ и появилась. Для нея на открывшемся тогда пиру природы были поставлены лучшіе приборы, а къ нимъ стулья и кресла. И всѣ болѣе способные къ развитію личной энергіи и дѣятельности шумно и толпой кинулись занимать свободныя мѣста. Тогда предполагалось, что если эти мѣста будутъ заняты, то общественная гармонія явится сама собою въ видѣ неизбѣжнаго и неустранимаго слѣдствія новаго начала, точно готовый пирогъ изъ печки.
Личное начало было неоспоримо громадною прогрессивною силой, на нее возлагались почти всѣ упованія и надежды; идея личности, свободной личности, являлась почти господствующею идеей и пропагандировалась тогда и учеными, и публицистами, и беллетристами. Но чтобы эта проповѣдь не осталась одними словами и чтобы открыть идеѣ и практическіе пути, въ самихъ учрежденіяхъ того времени было оставлено нѣсколько довольно просторныхъ выходовъ. Все положеніе объ освобожденіи крестьянъ было составлено такъ, чтобы примиреніе между общимъ и личнымъ предоставить жизни. Для этого въ жизни были открыты весьма предусмотрительно два пути: однимъ могла идти безъ помѣхъ община, а другимъ -- самодовлѣющая личность. Затѣмъ примиреніе интересовъ общины и личности должно были свершиться добровольнымъ компромиссомъ, предоставленнымъ на свободный выборъ народа. Впрочемъ, въ пользу общаго было предоставлено нѣсколько больше шансовъ, вродѣ того, какъ слабому билліардному игроку даютъ нѣсколько очковъ впередъ. Очевидно, что съ самаго начала предусматривалось, что при равенствѣ голосовъ община не выдержитъ и отступитъ отъ перваго же натиска самодовлѣющей личности.
Русскому народу предстояло разрѣшить величайшій вопросъ исторіи, до сихъ поръ еще никѣмъ не разрѣшенный,-- создать равновѣсіе между лицомъ и обществомъ. Вся исторія человѣчества, вся работа теоретическихъ и практическихъ умовъ съ тѣхъ поръ, какъ рядомъ съ однимъ человѣкомъ очутился другой, заключалась въ пріисканіи и установленіи формулы равновѣсія и взаимнаго соглашенія. Можно ли было ожидать, что мы, русскіе, тысячу лѣтъ прожившіе глухо-нѣмыми, такъ сразу же, на другой день освобожденія, и разрѣшимъ съ честью этотъ никѣмъ еще не разрѣшенный вопросъ? Ну, конечно, мы его не разрѣшили. За то мы проявили необыкновенно сильную личную энергію, и она обнаружила необыкновенную устойчивость и настойчивость въ достиженіи разъ намѣченной цѣли, а, главное, проникла во всѣ отношенія, начиная съ экономическихъ и до семейныхъ и обнаруживая цѣльность въ послѣдовательности и въ захватѣ всего, что личность считала подлежащимъ ея разрѣшенію или что вело къ ея освобожденію. Энергія эта и должна была быть исключительной, потому что 250 лѣтъ она копилась подъ колпакомъ, когда человѣку не полагалось имѣть своей воли. И вотъ, освободившись внезапно, она и не могла не обнаружить вполнѣ всей своей накопившейся силы. Для тѣхъ, кто ужь слишкомъ противупоставляетъ интеллигенцію народу, точно это два совсѣмъ раздѣленные оазиса въ пустынѣ, замѣчу, что все, что намѣтилось въ жизни интеллигенціи (жителей городовъ), намѣтилось и въ жизни народа (жителей деревень). Идея свободы точно такъ же проникла и въ крестьянскую семью, какъ, она проникла въ семью интеллигентную; въ раздѣлахъ дѣти освобождались изъ-подъ опеки родителей и вообще отъ всякаго внѣшняго гнота, неотдѣленныя дѣти тоже обнаружили небывалое прежде стремленіе къ независимости и вызвали ропотъ стариковъ противъ отбившейся отъ рукъ молодежи; даже женскій вопросъ,-- чего уже никакъ, повидимому, нельзя было ожидать отъ забитой русской бабы,-- поднялъ голову и произвелъ въ деревнѣ великій и небывалый переполохъ. Баба набралась даже такого духу, что стала грозить мужику, что броситъ его, если онъ вздумаетъ ее бить. И мужикъ струсилъ и рѣшилъ, что бить нельзя (конечно, не всякій). Къ этимъ общимъ чертамъ съ интеллигенціей деревня прибавило одну исключительно ей принадлежащую особенность, которой у интеллигенціи и быть не могло, потому что она никогда не жила общиной. Особенность заключалась въ томъ, что мужики съ болѣе сильнымъ личнымъ чувствомъ задумали выдѣляться изъ общины, освобождаться отъ зависимости міра и пожелали жить особнякомъ на собственной землѣ.
Если бы стремленіе деревенскихъ людей съ болѣе сильнымъ личнымъ чувствомъ заключалось только въ желаніи создать себѣ личную независимость и завести собственное хозяйство, то такое скромное стремленіе заслуживало бы лишь монтіоновской преміи за добродѣтель. Къ сожалѣнію, оказалось нѣчто иное и деревенскій человѣкъ съ личнымъ чувствомъ не только не обнаружилъ никакой добродѣтели, а, напротивъ, создалъ себѣ только славу хищника и разбойника. Весьма вѣроятно, что деревенскіе хищники и не такіе страшные злодѣи, какъ о нихъ пишутъ, и что совсѣмъ несправедливо, да и невѣрно, каждаго энергическаго деревенскаго мужика съ развитымъ личнымъ чувствомъ превращать непремѣнно въ разбойника. Можетъ быть, и въ этомъ случаѣ, какъ во многомъ, мы грѣшили излишнимъ обобщеніемъ. Во всякомъ случаѣ, статистики этого вопроса у насъ нѣтъ и намъ ничего неизвѣстно, сколько человѣкъ изъ людей съ болѣе развитымъ личнымъ чувствомъ превращались въ кулаковъ и хищниковъ, и сколько жили хорошими и скромными хозяевами, и добрыми односельцами, и сосѣдями, заслуживающими монтіоновской преміи. Напримѣръ, въ той мѣстности, въ которой я живу, совсѣмъ нѣтъ кулаковъ, а кабатчики если и не отличаются скромностью красныхъ дѣвушекъ, то и неизвѣстны никакими художествами и сами едва перебиваются на жалованьи отъ винныхъ тузовъ и винокуренныхъ заводчиковъ. Добрая слава лежитъ, а худая бѣжитъ,-- добѣжало бы что-нибудь о художествахъ деревенскихъ утѣснителей, еслибъ они были; но что-то ничего не слышно. Весь западный край съ еврейскимъ населеніемъ не знаетъ тоже кулака. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, несомнѣнно, что кулакъ въ Россіи не только существуетъ, но онъ и плодится, и что онъ, можетъ быть, и бываетъ страшнѣе разбойника на большой дорогѣ и безжалостнѣе палача. И, въ то же время, дѣло, все-таки, не въ этомъ. Если въ лѣсу появились волки и медвѣди, то странно удивляться, что они не уподобляются скромнымъ баранамъ и не пасутся на лугахъ вмѣстѣ съ коровами. Тутъ вопросъ въ томъ, что создаетъ волковъ и медвѣдей, а не въ томъ, что у волковъ и медвѣдей волчьи и медвѣжьи пасти. И въ Америкѣ развито сильное личное чувство, и по личной энергіи и предпріимчивости, по погонѣ за наживой ужь едва ли какой-нибур самый завзятый русскій кулакъ сравнится съ американцемъ, а что-то на кулака въ Америкѣ жалобъ не слышно. Кулакъ, какъ и ростовщикъ, несомнѣнный паразитъ, но на сильномъ дубѣ не бываетъ ничего чужеяднаго, а лишаи и черви являются только на деревьяхъ слабыхъ. Не потому кулакъ -- кулакъ, что его такимъ Богъ создалъ, а потому онъ кулакъ, что вокругъ ужь много всякой слабости и безсилія. Не въ личномъ чувствѣ и не въ личной энергіи бѣда, а въ томъ, что для развитія личныхъ силъ существуетъ такая почва, что вмѣсто пользы другимъ люди приносятъ лишь вредъ.
Деревенская жизнь выставляетъ иногда очень поучительные факты, которые, къ сожалѣнію, служатъ у насъ урокомъ не для тѣхъ, кто долженъ бы ихъ замѣчать. Въ Буинскомъ уѣздѣ, Симбирской губерніи, есть лѣсистая мѣстность, въ которой лѣсъ продавался владѣльцемъ съ торговъ, площадями, и потому его покупали, конечно, только лѣсопромышленники, а не мужики. Мужики же работали на купцовъ и, разумѣется, зарабатывали мало. Земля въ этой мѣстности плохая, даетъ урожаи скудные и крестьяне зачастую покупали хлѣбъ уже до масляницы. Однимъ словомъ, народъ жилъ бѣдно и черно. Казалось бы, что въ лѣсистой мѣстности онъ могъ имѣть порядочныя избы, но и ихъ-то у него не было. Лѣсъ былъ дорогъ и народъ жилъ въ своихъ старыхъ курныхъ избахъ, перестроить которыя не было у него силъ. А перестроить ихъ по новому было и необходимо, и неизбѣжно, ибо, благодаря изумительной вентиляціи курныхъ избъ, народъ поголовно страдала" простудными и глазными болѣзнями. Но вотъ 8--10 лѣтъ назадъ появляется въ буинскихъ лѣсахъ короѣдъ и затѣмъ свершается нѣчто чудесное: мужики бросаютъ свои курныя избы, строятъ новые дома съ трубами, деревни принимаютъ веселый, праздничный видъ, глазныя болѣзни исчезаютъ, народъ закопошился и повеселѣлъ и въ деревняхъ явилось небывалое (конечно, сравнительно) благоденствіе. Чудо это свершилъ крошечный жучокъ, напортившій столько лѣсу, что продать его весь лѣсопромышленникамъ было невозможно и помѣщики начали продавать его врозницу и по дешевой цѣнѣ мужикамъ. Имѣя только два рубля денегъ и лошадь, крестьянинъ могъ уже дѣлать хорошій гешефтъ. Онъ покупалъ у владѣльца кубическую сажень дровъ за 60 коп., перерубалъ ее на швырокъ, отвозилъ на базаръ верстъ за 25 въ мѣстность безлѣсную и выручалъ отъ продажи рублей десять. И для дома крестьянинъ запасалъ дешевый лѣсъ на годъ, и въ нуждѣ этотъ дешевый лѣсъ служилъ крестьянину ссудной кассой и вполнѣ замѣнялъ ему кошелекъ кулака, къ которому обращаться уже не было нужды. Нуженъ мужику хлѣбъ -- и везетъ мужикъ на базаръ возъ дровъ и пріѣзжаетъ домой съ мукою. Нужда совсѣмъ исчезла, мужики обстроились вновь изъ дешеваго лѣса и благословили маленькаго короѣда, свершившаго такое неожиданное для нихъ чудо.
Вотъ какъ просто выясняется кулацкій вопросъ. Не личное чувство, не энергія наживы, не бездушіе или жестокосердіе создали его, а такія условія и такое положеніе массы, когда даже и не жадный до наживы человѣкъ можетъ развить въ себѣ аппетиты наживы и стать ростовщикомъ. Еще Вольтеръ сказалъ, что бѣдность хуже порока; она даже двойной порокъ, потому что одинаково развращаетъ какъ бѣднаго, такъ и богатаго. Совершенно такъ же развращало прежде мужика и барина крѣпостное право. Кулачество -- явленіе, созданное извѣстнымъ положеніемъ вещей, и пока это положеніе существуетъ, будетъ процвѣтать и кулачество. Насколько народъ разстается легко съ бѣдностью, если трудъ его оплаченъ, читатель видѣлъ илъ разсказа о буинскихъ крестьянахъ. Въ особенности печально, что такое прогрессивное стремленіе, какъ развитіе чувства личности и усиленной энергіи жизни, привело у насъ пока лишь къ деревенскому кулачеству, а въ городахъ создало людей наживы и дѣльцовъ.
Еще печальнѣе, что отъ тѣхъ же причинъ въ деревнѣ появился пролетарій и разночинецъ, а въ городахъ выросъ босякъ. Это тоже новое явленіе и тоже "личный" продуктъ. Въ Херсонской губерніи, напримѣръ, водворились въ деревняхъ и селахъ своеобразные "иноземцы", тоже не совсѣмъ чуждые наживы на счетъ мужика. Эти "иноземцы" не французы, не англичане и не нѣмцы, а обыкновенные русскіе люди -- купцы, мѣщане, отставные военные, чиновники и, вообще, всякій людъ, ищущій себѣ мѣста. Они живутъ въ селахъ вмѣстѣ съ крестьянами или составляютъ отдѣльные поселки, а земли крестьянскія пріобрѣтаютъ разными законными, преимущественно же незаконными путями, потому что крестьяне пока своихъ земель продавать не имѣютъ права. Противъ этого внѣдряющагося въ деревню новаго элемента по чувству справедливости говорить, пожалуй, и не слѣдуетъ. Это люди несомнѣнно энергическіе, но на пиру русской природы оставшіеся безъ прибора, и нельзя же обвинять ихъ за то, что они этотъ приборъ стараются сами себѣ приготовить. Во всякомъ случаѣ, явленіе это нельзя не отмѣтить, и тѣмъ болѣе, что у него есть несомнѣнное будущее и что оно внесетъ въ деревню нѣчто новое. Когда нѣкоторыя петербургскія и провинціальныя газеты совѣтовали идти въ деревню безмѣстной интеллигенціи, они, конечно, не подозрѣвали, что еще въ двадцатыхъ годахъ нынѣшняго столѣтія разночинецъ сталъ забираться въ деревни Херсонской губерніи, сначала только въ казенныя, а съ 1863 года и въ деревни помѣщичьихъ крестьянъ. Разночинецъ -- не мужикъ и не земледѣлецъ, это сложная и составная формація съ разнообразнымъ прошлымъ, съ иными понятіями, иными нравами и обычаями, а, главное, съ инымъ духомъ и другими традиціями. Вообще это продуктъ юга, въ которомъ человѣкъ развивается и ростетъ на большомъ просторѣ, отъ этого онъ и предпріимчивѣе, и смѣлѣе, и размахъ его гораздо больше, и личное чувство его сильнѣе, и крѣпче въ немъ привычки независимости. Вообще въ разночинцѣ есть что-то общее съ босякомъ, такъ что если бы босяку удалось пристроиться къ деревнѣ, то и онъ вышелъ бы тоже разночинцемъ.
Весьма вѣроятно, что между босякомъ и разночинцемъ есть промежуточныя степени и разночинецъ не переходитъ непосредственно въ босяки. Деревня создала теперь еще и земледѣльческій пролетаріатъ, который по своему тяготѣнію къ землѣ ближе къ сельскому разночинцу, хотя по своей необезпеченности онъ ближе къ босяку. Есть, можетъ быть, еще и другія переходныя формы, но общее между разночинцемъ и босякомъ заключается, все-таки, въ ихъ оторванномъ и смѣшанномъ происхожденіи. И тотъ, и другой сорвались съ своего прошлаго, оба они не нашли себѣ въ немъ мѣста и создали себѣ новое положеніе -- одинъ въ деревнѣ, хотя онъ и не деревенскаго происхожденія, другой -- въ городѣ, хотя онъ и не вполнѣ городскаго происхожденія. Конечно, главная экономическая разница заключается въ томъ, что разночинецъ -- не пролетарій, а босякъ -- пролетарій, но я имѣю собственно въ виду рѣзко выраженную личную форму того и другаго.
Босякъ развелся теперь у насъ почти во всѣхъ городахъ, но скопляется онъ преимущественно тамъ, гдѣ легче пріискивается работа. Пользуясь тѣмъ матеріаломъ, который у меня есть подъ рукой, я буду говорить объ одесскомъ босякѣ. Онъ же и типичнѣе другихъ. Босяцкій міръ составляетъ сплоченную корпорацію, раздѣляющуюся на отдѣльныя группы. У каждой есть свой центръ заработка, и каждая группа держится дружно, не допуская къ себѣ босяка изъ другой группы. Такъ, у Стараго Базара ютится босякъ чернорабочій, это -- носильщикъ и рабочій на постройкахъ; босякъ на Тираспольской заставѣ занимается нагрузкой и выгрузкой хлѣба, карантинные рабочіе -- грузкой угля. Босякъ въ нѣкоторомъ родѣ спеціалистъ и старается по возможности не мѣнять работы, развѣ ужъ заставить крайняя нужда. Бывали улучай, когда агенты съ пароходовъ расхаживали повсюду -- по пріютамъ, рестораціямъ, отыскивая босяковъ и приглашая ихъ на работу. А, между тѣмъ, нельзя сказать, чтобы босякъ былъ обезпеченъ работой. Обыкновенно босякъ работаетъ не больше 120 дней въ году и зарабатываетъ отъ 150 до 180 руб. Деньги, повидимому, хорошія, но босякъ немного младенецъ и съ деньгами справляться не умѣетъ. Ходитъ онъ грязный, оборванный, лѣтомъ босякомъ, а зимой въ опоркахъ, а какъ только заработаетъ что -- идетъ въ ресторацію и истратитъ все, что досталъ. Правда, и устоять противъ соблазна босяку трудно. Въ "его" городѣ 13 ресторацій, 6 чайныхъ трактировъ и 4 пивныя лавки, а вечеромъ послѣ работъ дѣлать нечего, и вотъ босякъ идетъ отдохнуть въ заведете. Босяку изъ деревенскихъ мужиковъ правится еще и то, что сидитъ онъ въ ресторація, какъ баринъ, а половой ему служитъ; органы, женщины, сравнительно роскошная обстановка трактировъ, яркій свѣтъ,-- все это ласкаетъ усталые нервы, тянетъ, успокоиваетъ, заставляетъ забыться отъ тяжелой жизни. А жизнь босяка тяжелая, кормится онъ въ обжоркѣ или по рестораціямъ, а спитъ по пріютамъ, только немногіе имѣютъ частныя квартиры. Квартиры!... Квартиры эти -- углы въ подвалахъ, грязные, вонючіе, сырые, темные,-- ну, конечно, пойдешь въ трактиръ. Можетъ быть, это и неразсудительно и было бы лучше, если бы босякъ умѣлъ сберечь что-нибудь на черный день, но онъ этого-то и не умѣетъ. Бывали случаи, когда босяки оставались совершенно безъ работы, такъ что городъ раздавалъ имъ безплатно пищу,-- ну, все-таки, встрѣчались случаи голодной смерти. И, несмотря на эту неприглядную жизнь, босяцкій міръ увеличивается, и не только увеличивается, но и обособляется и имѣетъ даже свою духовную физіономію, свои собственные взгляды на жизнь, своя собственныя общественныя понятія. Это и не могло быть иначе уже по самому составу босяцкаго міра.
Въ немъ собрались представители всѣхъ націй и сословій -- англичане, нѣмцы, французы, испанцы, греки, турки, но больше всего, конечно, русскіе. Русскіе здѣсь изъ всѣхъ губерній и изъ всѣхъ сословій, начиная простымъ деревенскимъ мужикомъ и кончая интеллигентомъ и привилегированными. Интеллигентовъ, впрочемъ, немного, считаютъ ихъ процентовъ шесть, но это, однако, значитъ вотъ что. Всѣхъ босяковъ въ Одессѣ тысячъ десять, слѣдовательно, доля интеллигентовъ составляетъ 600 человѣкъ. Въ числѣ интеллигентовъ есть студенты, бросившіе университетъ, есть окончившіе высшія учебныя заведенія, купцы, дворяне, чиновники, отставные военные, духовные и есть особенная категорія привилегированныхъ, вытолкнутыхъ въ босяцкую команду общими причинами, отъ нихъ независѣвшими. Главною причиной для всѣхъ была неудачно сложившаяся жизнь, даже разочарованіе въ людяхъ и идеалахъ. Поэтому босяки всѣ, такъ или иначе, несчастные люди и всякихъ родовъ неудовлетворенные. Есть между ними игроки (ихъ, впрочемъ, мало), есть забитые жизнью, семейными неудачами, есть философы или идеалисты, которые нашли, что жизнь вездѣ грязь и мерзость, но здѣсь, по крайней мѣрѣ, эта грязь и мерзость не маскируются, не лгутъ, не напускаютъ на себя того, чего въ нихъ нѣтъ; есть и гордые, замкнутые, умалчивающіе о своемъ происхожденіи и причинахъ, сдѣлавшихъ ихъ босяками; наконецъ, есть озлобленные, склонные къ отрицанію современныхъ формъ жизни. Впрочемъ, озлобленность и неудовлетвореніе есть общая черта всѣхъ босяковъ. Интеллигентные босяки большею частью работаютъ тоже въ гавани, но нѣкоторые изъ нихъ занимаются и чисто-интеллигентнымъ трудомъ: писаньемъ бумагъ, писемъ, уроками у матросовъ и у небогатаго близъ живущаго люда.
Босякъ, повидимому, безпутенъ, не умѣетъ онъ справляться и съ собою, съ своими слабостями и наклонностями, и, несмотря на свое внѣшнее нравственное паденіе, на трактирную и пьяную жизнь, онъ гордъ и независимъ и очень оберегаетъ свое достоинство. Это общая черта всякаго городскаго пролетарія. Босякъ не только считаетъ себя честнымъ человѣкомъ, но онъ и въ дѣйствительности честенъ; какъ бы онъ ни нуждался, онъ не пойдетъ на "художество" и воровать не станетъ. Между настоящими босяками воровъ нѣтъ,-- воровствомъ занимаются подростки, получившіе карантинное воспитаніе, и такъ называемые "стрѣлки" или "отпѣтые", которые собственно и не принадлежатъ къ босякамъ, потому что босякъ -- рабочій.
Въ Черкасахъ, Кіевской губерніи, босяки организовали даже общину или артель, управляемую выборнымъ старостой. Староста наблюдаетъ за порядкомъ и тишиной во время работы, распредѣляетъ ее между членами общины и дѣлитъ между босяками заработокъ. Староста облеченъ безусловною властью и артель повинуется ему безропотно и безпрекословно. И черкасскій босякъ, подобно одесскому, высоко ставитъ свое достоинство и ревниво оберегаетъ артель отъ всякихъ нареканій. Вора и дурнаго человѣка въ артель не возьмутъ, и если бы на кого-нибудь изъ артели пало подозрѣніе въ кражѣ, то сами же босяки разыщутъ дѣло и произведутъ слѣдствіе. Босяцкая артель есть организація рабочая, а не воровская, и босякъ есть легальный человѣкъ, живущій легальнымъ трудомъ. Воръ поэтому не товарищъ босяку и, самъ ставъ воромъ, онъ пересталъ бы быть босякомъ и уже не могъ бы гордиться тѣмъ, что онъ босякъ.
Факты, служившіе матеріаломъ для этого очерка, я бралъ изъ провинціальныхъ газетъ, и не указывалъ на нихъ только потому, чтобы не пестрить статьи несущественными ссылками. Ужь, конечно, не самъ же я выдумывалъ эти факты. Свѣдѣнія я имѣлъ лишь за послѣдній годъ; но за время, когда всѣ эти вопросы стали намѣчаться, провинціальная печать собрала такой богатый матеріалъ, что если бы нашелся трудолюбивый человѣкъ, этимъ матеріаломъ желающій воспользоваться и его разработать, то трудъ его принесъ бы громадную пользу не только современному общественному сознанію, но и послужилъ бы ему руководящею питью для будущаго. Мы теперь опять получили вкусъ къ изслѣдованіямъ о "сухихъ туманахъ", къ русской старинѣ и къ бабушкинымъ сказкамъ и начали замалчивать самые существенные и жизненные вопросы.
Уже не одно поколѣніе, народившееся послѣ освобожденія, трудится надъ разрѣшеніемъ вопроса о личномъ и общемъ. Много для разрѣшенія его было положено труда и теоретическаго, и практическаго, и столько при этомъ погибло людей, не добившихся ни до какого счастья, что одно время раздался даже въ обществѣ скорбный возгласъ о "пожертвованныхъ поколѣніяхъ". Да, исчезло не одно поколѣніе, не рѣшивши этого вопроса даже и для себя, и даже между босяками не мало такихъ, безплодно избившихся, людей. По только намъ ли считать себя пожертвованными поколѣніями, когда передъ нами тотъ же вопросъ зрѣлъ у народа, сидѣвшаго подъ колпакомъ 250 лѣтъ? Сколько же тутъ пожертвовалось поколѣній? Мы счастливѣе уже тѣмъ, что на нашу долю выпало разрѣшить вопросъ на дѣлѣ и проводить свои разрѣшенія въ жизнь.
Что же мы, однако, разрѣшили или, по крайней мѣрѣ, какъ намѣтили разрѣшеніе? Можно пока сказать одно, что дѣло склонилось въ пользу личнаго, и склонилось однобоко и уродливо. Въ деревнѣ личное начало, въ формѣ ли кулачества, или стремленія къ личной самостоятельности и выдѣленія изъ міра, взяло настолько перевѣсъ надъ общимъ, что "міръ" или пошелъ въ переселеніе и понесъ свою прогрессивную общинную идею на окраины и въ Азію, или же, оставшись на мѣстѣ, настолько оказался подавленнымъ, что вызвалъ въ печати и въ общественномъ мнѣніи сильную тревогу и боязнь за судьбу крестьянской общины. Повидимому, сплоченная община оказалась далеко слабѣе отдѣльныхъ энергичныхъ личниковъ, сильныхъ не только собственною силой, но и сочувствіемъ подобныхъ же имъ сторонниковъ личнаго начала. И, несмотря на всю уродливость теперешняго практическаго разрѣшенія этого вопроса, въ основаніи его лежитъ громадная сила и широкое общественное разрѣшеніе. Конечно, не кулакъ и хищникъ даютъ этой идеѣ содержаніе, но, вѣдь, они и не больше, какъ наросты на Габонъ тѣлѣ. Сила идеи не въ кулакѣ, ломающемся своею мошной, сила идеи -- въ гордомъ сознаніи личнаго достоинства, которое она даетъ человѣку. Посмотрите на ободраннаго въ опоркахъ босяка, что заставляетъ его чувствовать свое достоинство, какъ не сознаніе своихъ человѣческихъ правъ на такое же существованіе и на такой же приборъ на пиру, какой стоитъ и передъ всѣми остальными, каждый босякъ хочетъ быть не только званымъ, но и избраннымъ. Босякъ, преисполненный личнаго гордаго чувства, ужъ неизмѣримо почтеннѣе любаго купчины и кулака, не имѣющаго ни малѣйшаго понятія о человѣческомъ достоинствѣ. А босякъ это достоство не только понимаетъ, но и носить въ себѣ. Вотъ въ чемъ громадное прогрессивное значеніе, особенно у насъ, и особенно теперь, идеи личности. У нея, конечно, нѣтъ еще настоящаго, но у нея есть несомнѣнное будущее. Въ настоящемъ же она пока копить, собираетъ и роститъ тѣ зачаточные общественные элементы, которые, наконецъ, дождутся своей очереди и займутъ, наконецъ, въ жизни свое мѣсто.
Я знаю, чѣмъ мнѣ возразитъ читатель. Онъ скажетъ, что все это очень хорошо, но пока очень далеко. А, между тѣмъ, въ настоящемъ царитъ хищникъ и кулакъ, человѣкъ наживы и дѣлецъ, и все общее и хорошее гибнетъ въ ихъ поганыхъ рукахъ, какъ только они до него прикоснутся. Это вѣрно; но также вѣрно и то, что не голодъ и бѣдность двигаютъ человѣчествомъ, а двигаютъ имъ только идеи. Безъ идей нѣтъ прогресса и безъ идей нѣтъ идеаловъ.